Поняли бабушки или нет, почему Глеб очутился один на улице далеко от дома, Зойка не знала. Но сама она поняла всё только на другой день. Глеб ей обо всём рассказал. Забившись в угол дивана, Зойка слушала, разинув рот. Вот что случилось.

Когда игрушечный-живой Бобик кончил плясать, Зойка выбралась из толпы ребят, а Глеб, наоборот, протиснулся поближе к пионеру Славе Петрову и стал слушать его объяснения.

— Это ведь не простой Бобик, — рассказывал Глеб. — А теле-Бобик. Так его Слава назвал: «Наш теле-Бобик». Он, этот Бобик, управляется по радио, там у него вделаны такие пластинки, разные реле. Он за-про-граммиро-ванный Бобик. А у Славы в руках был аппаратик, мы его не заметили…

— Аппаратик, пластинки, теле какое-то, — перебила Зойка. — Ничего не понимаю. Ты-то как очутился на далёкой улице? По радио тебя, что ли, туда занесло?

— А я тебя ждал-ждал. Я не сразу хватился, что тебя нет. Столько ребят, все толпятся. Мы ещё видели птичку, вроде заводной. Но она не заводная, она тоже…

— Провались твоя птичка! — заверещала Зойка. — Рассказывай, что с тобой было!

— Но ведь она замечательная, эта птичка! Я, когда в шестой класс перейду, к ним в кружок поступлю. Я радио-телетехником стану!

Двумя руками Зойка толкнула Глеба. Чуть он на пол не свалился.

— Так вот, — усевшись поудобнее, продолжал Глеб, — я только внизу, на вешалке, когда стали одеваться, смотрю — а тебя нет! Я стал ходить между ребятами, тебя искать. Учительница там одна спрашивает: «Ты что мечешься?» Я говорю: «Сестры моей нет». Та учительница говорит: «Наверно, она уже на улицу вышла». А часть ребят и правда уже оделась и вышла. Я тогда скорей оделся и выбежал. Побежал за теми ребятами, они с другой учительницей к воротам шли. Догнал их, бегаю от одного к другому, обсматриваю всех… Темновато ведь там, но я под фонарями приглядываюсь. А тебя и там нет. Я к подъезду вернулся и стал ждать. На каждого, кто из дверей выйдет, смотрел. Идут, идут ребята из дверей, а тебя всё нет. И по одному выходят, и целой кучей сразу. Тут снег пошёл. Топчусь, топчусь у подъезда, а тебя всё нет. А потом уже совсем мало ребят идёт. Думаю, ну, значит, я тебя пропустил. Ты уже, значит, уехала. Тогда я за ребятами на трамвайную остановку побежал. Они влезли в трамвай, и я влез. Они едут и я еду…

— Может, ты не в ту сторону поехал? — трагическим шёпотом спросила Зойка.

— В ту самую, в какую надо. Я правильно знал остановку. Мы же на другой стороне сошли, когда приехали. А теперь садились напротив. Я в окно смотрел и заметил там магазин… Нет, я ехал правильно. Ну вот, едут ребята, и я еду. Они едут-едут, и я всё еду. Долго. Потом они стали вылезать из трамвая, и я стал вылезать. Вылез, смотрю… А там дома совсем не такие. И широко как-то очень, широкая улица. Ребята гурьбой куда-то с остановки побежали. А я с ними не побежал. Что-то, думаю, не то. Такой улицы возле нашей школы нету. Тогда я спросил одного дяденьку: «Какая это улица?» Он говорит: «Это Лесной проспект. А тебе куда надо?».

Я говорю: «Мне на улицу Фурманова надо». Он говорит: «Так это ты, мальчик, далеко заехал. Теперь поезжай в обратную сторону. Вон там, видишь, остановка?». И я пошёл на другую сторону улицы, в обратную сторону ехать. Только решил у кого-нибудь спросить, на какой мне трамвай садиться, но сначала стал деньги доставать. Это я напрасно сделал. Потому что снег идёт и темно кругом; тут у нас светлее, а там, на том Лесном проспекте, как-то темнее.

И вот достал я деньги из кармана брюк, смотрю, вглядываюсь, сколько их там. А деньги, вдруг и упали в снег.

— Ой! — пискнула Зойка.

— Ну да, упали. Я же тебе говорю, что я напрасно стал их доставать под снегом, надо было в трамвае доставать. А раз деньги упали, впотьмах их уже не найти, как я без денег в трамвай сяду? Ну, я и пошёл просто так по тротуарам в обратную сторону, куда мне ехать надо было.

Ещё яснее, чем вчера, Зойка представила себе, как Глеб один идёт под снегом, и содрогнулась от жалости к нему. Тревоги такой уже не было, потому что вот он сидит рядом, но жалость была ещё сильнее, чем вчера. И опять она почувствовала себя виноватой. Она-то ему врала, а он её искал и в такое ужасное попал. Один, во вьюгу, на далёком неизвестном Лесном проспекте. А всё-таки Глеб молодец, не растерялся. Случись с ней такое, она бы что? Заревела бы, наверно, со страху, и больше ничего…

— Иду-иду, — говорил Глеб. — Долго что-то. Озяб немножко, побежал, да споткнулся на скользком и полетел.

У Зойки задрожали губы. Ужас какой! Так она и думала, что Глеб упал где-нибудь и его снегом стало заносить. А вдруг бы совсем занесло?!

— Долго ты в снегу лежал? — хриплым голосом спросила Зойка.

— Нисколько не лежал. Чего это я буду в снегу валяться? Вскочил и дальше пошёл. Я и не ушибся ничуть. И вдруг навстречу идёт эта девушка, Аля её зовут, студентка она. Остановила меня и спрашивает: «Ты куда это один идёшь, на снежный ком похожий?». Я говорю: «Домой иду». Аля спрашивает: «А где твой дом?». Я сказал. Она говорит: «Ну, это тебе три часа шагать придётся. Давай-ка лучше я тебя довезу». И села со мной вместе в трамвай. И заплатила за меня и за себя. И мы с ней приехали.

— Я этой Але всю-всю жизнь буду говорить спасибо, — тихонько сказала Зойка. — Глебушка, послушай… а… врать я тебе никогда больше не буду!

— Это ты здорово придумала! — обрадовался Глеб.