Что решили на пионерском сборе

Оля пришла из школы с подругами.

Ося, долговязый пятнадцатилетний восьмиклассник, подняв колени к подбородку, сидел за столом и учил историю. Когда веселой гурьбой вошли девочки, он спустил на пол ноги и раскланялся чуть снисходительно.

— Здравствуй, Ося!

— А, Ося!

— Здравствуй! Здравствуй! — зазвенели голоса.

В комнате стало шумно и тесно.

Поздоровавшись с Осей, девочки перестали обращать на него внимание. Они говорили все сразу, перебивая друг друга. Очевидно, они продолжали спор, начатый по дороге.

— Конечно, надо назначить норму каждому отряду! — горячилась Галя Снеткова, подвижная, остроносенькая, маленького роста девочка.

— И даже я считаю, что на каждого человека надо определенное число, — веско сказала высокая серьезная Тамара Хлопина. — Пусть каждая пионерка обязуется принести пять книг. Больше можно, а меньше нельзя.

— Много пять. А если у кого нет книг?

— Пусть, у кого нет, достанут.

Громче всех раздавался голос Тани Чуркиной. Толстощекая румяная Таня села на диван и звонко кричала:

— Не надо, не надо никаких норм! Кто сколько сможет. Пусть хоть двадцать приносит! Или одну, если уж нету. Только скорей, скорей надо!

Белые косички-крендельки висели над таниными ушами и раскачивались при каждом ее движении.

Ося покосился на девочек и захлопнул учебник.

— При таком вече дважды два не сосчитаешь. Что у вас там случилось?

— Подождите, девочки!

Большеглазая худенькая Оля стояла у стола в расстегнутом пальто, которое не успела снять. Две длинные темнорусые косы свешивались ей на грудь.

Оля вынула из кармана черного передника сложенную бумажку и развернула ее.

— Вот у нас ответственные по сбору книг. Пять человек. На большой перемене и после уроков они будут по очереди дежурить в пионерской комнате. А через звеньевых оповестим по классам. Завтра же начнем. И плакат вывесим.

Ося встал из-за стола и сел на диван рядом с Таней.

— Что это вы затеяли?

— Ох, какую мы замечательную штуку придумали! — радостно воскликнула Таня. — У нас был сегодня такой сбор!

— Понимаешь, девочки прочли заметку в газете, — затараторила Таня, — о том, что в поселке Подгорное, тут под Ленинградом, немцы разрушили школу и уничтожили всю библиотеку. Школу уже давно отстроили, занимаются, а читать ребятам пока нечего. Ну, вот мы и решили. Оля предложила на сборе. Ей всегда в голову хорошее приходит, на то она и начальник штаба дружины. Мы хотим собрать книги для Подгорной школы.

— Здо́рово! — решительно одобрил Ося. — Это вы хорошо придумали.

Таня самодовольно тряхнула белыми косичками.

— Мы да плохо придумаем!

Ося смотрел в окно.

Кончался осенний день на редкость ясный и солнечный. Блестела на солнце Карповка. Кирпичная стена дома на другом берегу реки горела на закате, как мак.

Виднелись уже безлистные верхушки деревьев в Ботаническом саду.

Темные глаза Оси стали задумчивыми.

Как он красив, Ленинград! Да, счастливые они, что живут здесь.

— А где же у нас Димка? — с беспокойством спросила Оля. — Я не видела, чтобы он перед домом гулял. Ося, поищи его. Скоро Матвей Иванович с работы придет.

— Вечная история — Димку искать! — проворчал Ося. — Не знаешь, где моя кепка?

Бродя по двору в поисках Димки, Ося думал о матери.

Как он соскучился без нее, как ждал ее возвращения! Ведь они не виделись уже четыре с половиной года!

Осина мать всё еще работала в госпитале. Одно время она подумывала вызвать к себе сына. Но потом написала, что в этом нет смысла. Скоро она приедет сама.

Над крышами домов словно разлилось жидкое золото. Яркий цвет неба напомнил Осе далекий Алтай. Закаты там были необычайной красоты. Все цвета — алый, оранжевый, багряный — переливались в вышине, приводя всех в изумление.

— Какое поразительное богатство красок! — говорил Викентьев.

Глядя на небо, Ося мысленно перенесся в прошлое…

* * *

Почти два года «сборная семейка» прожила в Бийске.

В первое время всё здесь удивляло Олю и Осю.

На горизонте синели горы. Густой сосняк, тянувшийся на много километров, начинался за две улицы от их дома. Сосны круглыми верхушками напоминали крымские. Могучие осокори с извилистыми ветками и желтая акация росли вдоль дорог. Осе казалось, что вот пройдет он по дороге, пыльной и белой, тоже как в Крыму, завернет в кривой переулочек и… где-нибудь за домами откроется его глазам море. Он медленно шел, загребая ногами рыхлую белую пыль, поворачивал в одну улицу, в другую. И верно: синий блеск сверкавшей на солнце воды заставлял его зажмуриться. Но это было не море. Голубая широкая Бия текла между лесистыми берегами.

На молоке, на ягодах, которые ребята целыми корзинами приносили из лесу, на свежих овощах и чудесной рассыпчатой картошке ленинградцы быстро поправились. И никто уже не останавливал на улице детей сочувственным вопросом: «Ребята, вы из Ленинграда?» И встречные женщины не глядели им больше вслед, качая головой: «Ой, худенькие, на кого, милые, похожи!»

Щеки у Димки округлились. Босые, исцарапанные ножонки его так и мелькали, когда во весь опор он мчался со своего наблюдательного пункта-бугра, оглушительно крича: «Табун идет! Глядите скорей, табун идет!» «Табуном» здесь называли большое стадо.

А Оля стала настоящей цветочницей. В лесу она вскрикивала от восторга: «Что это? Что это? Чудо просто!»

Полянка на просеке была нежнолиловой, точно раскинули на ней шелковый цветной платок. Это росли ирисы — «кукушкины слезки». А другая полянка лежала густосиняя от анемонов. Белели целые поля крупных ромашек.

Матвею Ивановичу пришлось купить большие глиняные горшки специально для олиных букетов. Вся комната благоухала и пестрела.

Дети возвращались из лесу веселые, пропахшие смолой, таща в руках полные ведра грибов.

Записались в школу: Оля — в четвертый класс, а Ося — в пятый. Вместе с другими ребятами летом они поехали в колхоз.

Школьники пололи колхозный огород. Ося сидел на корточках и дергал сорняки, временами с испугом замечая, что от усердия прихватывает и хвостики свеклы. Он торопился и часто поглядывал на соседнюю борозду. Ну, так и есть: он отстал от Моти, маленькой девчонки. А ведь Мотя и не спешила. Но как проворно и умело двигались ее пальцы: она с малых лет привыкла полоть.

Ребята из Ленинграда, Москвы и Киева изо всех сил старались не отставать от школьников, выросших в деревне, и все-таки работали медленнее: нехватало сноровки. Маленькие сибиряки, кончив свою работу, помогали приезжим товарищам.

А осенью школьники помогали собирать урожай.

На просторном колхозном дворе Ося увидел горы золотой пшеницы. Они были насыпаны прямо на землю и возвышались вровень с крышей амбара. Грузовые машины гуськом стояли во дворе, и загорелые колхозницы проворно насыпали в кузова крупное тяжелое зерно. На фронт шел хлеб, тонны масла, мяса, овощей.

«Вот это здорово! — думал Ося. — Чтобы немцев скорее победить!»

Зимой в Бийске ударили шестидесятиградусные морозы. Городок почти утонул в сугробах.

Школьники собирали теплые вещи для бойцов.

Оля с подружками старательно вышивала кисеты и бережно вкладывала в них табак и почтовую бумагу.

— А вдруг папа получит мой кисетик! — говорила она.

Но папа Оли и Димы уже не мог получить в подарок кисета. В середине зимы пришло письмо. Оно было короткое и напечатано на машинке. Прочитав его, Матвей Иванович словно вдруг больше постарел. Письмо выпало из его задрожавшей руки. Оля его подхватила и прочла…

В этот день Ося увел Димку к своему школьному товарищу, чтобы братишка не мешал Матвею Ивановичу утешать Олю. Она так плакала, что старик уложил ее в постель и долго сидел над ней.

В письме было написано, что Виктор Федорович погиб на фронте.

Теперь у Оли и Димки не было никого на свете ближе Матвея Ивановича и Оси.

А весной сорок четвертого года, когда они вернулись в Ленинград, оказалось, что и дома у них нет другого, кроме комнаты Матвея Ивановича. В дом, где жили до войны Хрусталевы, попала бомба.

Вот и жила теперь вся «сборная семейка» у Матвея Ивановича.

* * *

События их жизни в тылу, одно за другим, пронеслись в осиной голове. Стоя в углу двора и глядя на закат, он крепко задумался.

— Ты что там видишь? Самолет?

Подобравшись сзади, Димка, в сдвинутой на затылок кепке и с перемазанной физиономией, вынырнул из-под осиного локтя и, задрав голову, тоже стал вглядываться в небо.

— Вот я тебя и нашел! — воскликнул Ося. — Где ты бегаешь, поросенок? Оля давно беспокоится.

— А по-моему, это я тебя нашел! — важно сказал Димка.

 

Стук в дверь

На улице шел дождь со снегом. Оля не пустила Димку гулять.

Полтора месяца назад семилетний Димка начал ходить в первый класс. Поэтому он считал себя человеком самостоятельным. Расставив ноги в коротких штанишках, он стоял у двери и нахлобучивал на голову кепку.

— Ведь промокну я, а не ты, — сказал Димка независимым тоном.

Оля посмотрела на него.

— Не трудясь одеваться, ты не пойдешь на улицу.

Димка зажмурился и громко заревел.

— Гулять ты всё равно не пойдешь, — сдвигая брови, отрезала Оля. — И не приставай, пожалуйста: нам надо заниматься.

По опыту Димка знал, что Оля неумолима: что сказала, то и сделает. Вот был бы дома дедушка! У него всё можно выпросить. Но дедушка приходит с работы часов в семь, а сейчас не было и шести.

Реветь Димка перестал, потому что это было бесполезно. Он ходил по комнате и тянул:

— Пусти гу-уля-ать! А я всё равно пойду! Пусти, Оля-а-а! А я пойду-у!

Ося поднял голову от учебника.

— Вот человек! Да займись ты чем-нибудь; как тебе не стыдно!

Оля сидела за столом и смотрела в раскрытую книгу. Тоненькая, прямая, она всем своим видом выражала: я ничего не слышу.

Ося покачал головой и подумал: «Да, замечательная у него сестренка! Недаром ее семиклассницы так любят: редкий день у нее подружки не толкутся. Обо всем девочки с Олей советуются, ни одно дело без нее не начинают. И учится она всегда на «отлично». Могла бы даже и загордиться своими успехами. Но нет, не задается ни капельки. Но зато характерец! Всё равно на своем поставит. Неудивительно, что девчонки ее слушаются… Неужели у нее сердце не болит оттого, что Димка мучается? Ведь он маленький и глупый, ему в самом деле скучно. А физика при таких обстоятельствах никак в голову не идет…»

Ося вздохнул и сказал просительно:

— Пустила бы ты его во двор… Дождик, кажется, прошел.

— Давно кончился! — Димка вскочил на ноги, и его, заплаканное лицо с курносым носом и пухлыми щеками просияло.

— Не пущу! — Оля резко повернулась к Осе, на глазах ее блестели слезы. — Как тебе не стыдно, Оська! Вот вы всегда так: и ты, и Матвей Иванович. Вы своей мягкостью только портите Димку.

— Просто я не понимаю: как тебе не жаль его?

— А тебе жаль, так и поиграй с ним, займи его.

— Меня завтра по физике спросят.

— Ах так? Ну, и сиди и… не мешайся в воспитание!

— Подумаешь, директорша нашлась! — насмешливо сказал Ося.

— Пусть директорша! Пусть! — Оля повела блестящими глазами на Димку.

Димка притих и с любопытством прислушивался к разговору. По его внимательным глазам было видно, что он еще надеется на удачу.

Ося сильно ошибался, думая, что Оля равнодушно слушает димкин плач. Как и Ося, она не могла сосредоточенно заниматься. Сидя с деланно-равнодушным видом, она с беспокойством думала о младшем брате: «Он много времени предоставлен самому себе: возвращается из школы в час дня — и хоть на голове ходи».

Оля очень жалела, что не пошла заниматься к Тане Чуркиной. Идя к Тане, она всегда брала с собой Димку. Он играл там с «малышней», как называла Таня младших сестренку и братишку.

— У нас Димка совсем стал непослушный, — от огорчения комкая в руке косу, говорила Оля. — И ты тоже мог бы хоть немножко помочь за ним смотреть.

— А я не помогаю? — возмутился Ося. — Справедливость — нечего сказать! Конечно, тебе труднее, чем мне, ты больше в кухне возишься, обед готовишь, но и я…

— Ничего мне не труднее! Ничего не труднее! А ты — брат. Ты лучше должен понимать, чего мальчишке нужно.

— Да ведь это ясно, чего он хочет: гулять он хочет, вот и всё!

Оля и Оська смотрели друг на друга сердито, и у обоих в глазах было недоумение. Они были хорошими товарищами. Случалось, поддразнивали друг друга, подсмеивались, но по-настоящему ссорились очень редко.

Они не сразу услышали стук в дверь.

— Подожди! — сказала Оля. — Стучат, кажется… Войдите!

Дверь открылась. На пороге показался военный. Он быстро оглядел взволнованные лица детей и приложил руку к козырьку.

— Здравствуйте. Здесь живет Ося Абелин?

— Да, это я. — Ося поспешно встал со стула. — Садитесь, пожалуйста.

Ося вопросительно глядел на вошедшего. Его разбирало любопытство; зачем это он мог понадобиться военному да еще майору?

Вошедший пригладил волосы и спросил негромко:

— Скажите, у вас бывал мой сын — Алеша Сахаров?

— Димка, у тебя был сегодня Алеша Сахаров? — разочарованно спросил Ося.

— А я с Алешкой не дружу! — заявил Димка. — И вовсе он не Сахаров, а Сапогов.

— Эх ты, голова! При чем тут Сапогов? А Сахарова ты знаешь?

— Вы меня не поняли, — сказал майор. — Я говорю про сорок первый год, про блокаду. У вас жил тогда мой мальчик. Мы называли его Алик.

— А-а, — тихонько протянула Оля. — Так вы, значит, старший лейтенант Сахаров?

Ося дернул ее за рукав, покраснев от неловкости:

— Ты же видишь, что майор!

Военный опустился на стул и спросил изменившимся голосом:

— Так, значит, вы знали моего Алика?

— Конечно, знали! — воскликнул Ося. — Как же! Я отлично помню его. В блокаду он у нас жил, только недолго.

— Когда Алика от нас унесли, в тот день загорелось электричество, — задумчиво сказала Оля.

— Да, да! — воскликнул Ося. — Верно! А где теперь Алик? Большой, наверно, стал? В каком он классе?

Иван Антонович Сахаров медленно покачал головой:

— Я не знаю, где он.

— Как? Совсем не знаете? — спросила Оля.

— Нет, дети, не знаю. Алик потерялся еще в сорок втором году, когда его с детским домом эвакуировали на «Большую землю».

Он повернул голову на скрип двери и увидел седого полного старика. В комнату вошел Матвей Иванович. Его познакомили с Сахаровым, рассказали про исчезновение Алика.

— Вот беда-то, ай! — сокрушенно сказал Матвей Иванович. — Но вы не теряйте надежды. Найдется! Непременно найдется!

Ося смотрел на Сахарова смущенно и виновато. Ведь он тогда и не пытался разыскать Алика, не постарался узнать, в какую больницу его положили и что с ним было дальше. Это было тогда трудно, но все-таки возможно. А он этого не сделал. Кто знает, если бы он не потерял тогда Алика из виду, может, всё сложилось бы иначе…

На электрической плитке бурлил чайник. Ося сердито снял с него крышку, мысленно ругая себя: «Какой же я дурак! Какая свинья!»

— Пожалуйста, выпейте с нами чаю, — радушно пригласил Матвей Иванович. — Олечка, накрывай скорее.

Немного погодя все сидели за столом и слушали рассказ Сахарова об его попытках найти сына. Широко открытыми глазами дети смотрели на грустное лицо майора.

— Расскажите мне всё, что вы знаете о моем мальчике, — попросил Сахаров.

Оля и Оська наперебой стали рассказывать об Алике… Когда Ося передал рассказ соседки о том, как Алик заботился о матери, майор отвернулся и закрыл глаза рукой.

В комнате стало тихо-тихо…

Димка слез со своего стула, подошел к Сахарову и, подняв голову, смотрел на него.

Сахаров открыл глаза и увидел около себя маленького светловолосого мальчика. Он улыбнулся, посадил Димку к себе на колени и пригладил его пушистый вихор. «У Алика был такой же упрямый вихор на затылке», — подумал он.

Димка прерывисто вздохнул и схватился за кобуру на поясе майора.

— Это какая кобура? Наганная? — спросил он звонко и деловито.

Все засмеялись.

Пожимая на прощанье руку Сахарова, Матвей Иванович говорил:

— Иван Антонович, дорогой! Вы нас не забывайте… И мы тоже будем искать Алика. А все вместе найдем, непременно найдем!

 

Поиски начаты

Серьезная и вдумчивая Оля, раз что-нибудь решив, уже не колебалась ни секунды. Давно она решила стать врачом. Врачом была мама, а Оля стремилась во всем быть на нее похожей.

У Оси был совсем другой характер: порывистый, увлекающийся. До сих пор Ося не мог решить, в какой вуз пойти после окончания школы. Жизнь представлялась ему необъятно широкой и захватывающе интересной. Дорог впереди было так много, что и не сосчитать. И по каждой из этих дорог Осе хотелось пойти. Разве не замечательно сделаться физиком? Добиться, чтобы атомная энергия служила на благо человеку: двигала с неслыханной быстротой поезда, отепляла холодные пояса земного шара; на это стоит употребить всю свою жизнь. А геологом! Взбираться на головокружительные горные высоты, спускаться в недра земли, разыскивая ценные ископаемые для советской страны. Или географом! Путешествовать по неисследованным еще странам — и вдруг открыть новый остров, которого нет на карте! Планы возникали один за другим, но их вытесняли новые, еще более заманчивые.

За всякое дело Ося брался с жаром. Узнав о горе майора Сахарова, он загорелся желанием ему помочь. Найти отцу потерянного сына во что бы то ни стало! Если бы это был незнакомый мальчик, то и тогда Ося поставил бы своей целью его отыскать. А ведь это был Алик, маленький, тоненький, забавно серьезный.

На другой день после прихода Сахарова Ося пришел в школу взволнованный. Он едва дождался перемены. Как только закрылась за учителем дверь, Ося вскочил на парту.

— Друзья, останьтесь на минуту! — крикнул он. — Есть важное сообщение…

Друзей у Оси было много. Остальных пригвоздило к месту любопытство. Остался весь класс.

— Понимаете, — сказал Ося, — у одного нашего знакомого майора потерялся сын.

— Так в милицию надо заявить! — крикнул Востриков.

— Если три дня уже прошло, тогда заявить, — повернулся к Вострикову Глебов. — Раньше не принимают заявление.

— Можно и раньше.

— Нельзя раньше трех дней.

Но в ту же минуту спор прекратился.

— Три дня! — воскликнул Ося. — Если бы три дня! Четыре года, а не три дня!

Несколько мгновений все изумленно молчали. Потом несколько мальчиков сразу присвистнули:

— Четыре года!

Посыпались вопросы:

— Как же он пропал?

— Когда?

— Где потерялся?

Коротко Ося рассказал товарищам то, что сам знал об Алике. Он старался всё растолковать как можно яснее и убедительнее.

— Алексей Иванович Сахаров. Запомните! Пятнадцать лет. Белокурый, тоненький, маленького роста. Ясно?

— В Москву надо написать.

— В Бугуруслан!

— В детдома!

— Отец его уже всюду писал. В детдомах до четырнадцати лет, — а ему пятнадцать.

— Так он, может, и не в Ленинграде вовсе.

— Конечно, может быть, и не в Ленинграде. А вдруг в Ленинграде? Что возможно, надо сделать. Понимаете? Ищите, все ищите! Запишите себе для памяти: «Сахаров Алексей Иванович, пятнадцати лет. Тоненький, белокурый, маленького роста».

* * *

В этот вечер восьмиклассник Коля Востриков обошел всех соседей, — а в их коммунальной квартире было шесть комнат, — и везде спрашивал:

— Анисим Петрович, вы не знаете Сахарова Алексея Ивановича? Мария Сергеевна, скажите, пожалуйста, вам не приходилось встречать Сахарова?

Матери, отцу, бабушке и старшей сестре он задал этот вопрос, как только вошел в дом и бросил на стул портфель с книгами.

Ваня Глебов нарочно съездил к тетке в Новую Деревню, чтобы расспросить там, вдали от центра, не слыхал ли кто-нибудь о Сахарове.

А Геня Михальчук пристал к брату, студенту Химико-технологического института:

— Так не забудь же, слышишь, у всех своих студентов спроси: не попадался ли им Сахаров? И сразу мне скажи, слышишь?

Непосредственно сами и через своих братьев, сестер, отцов, матерей осины одноклассники пытались что-нибудь узнать об Алексее Сахарове.

В первые дни сведения поступали густо.

Чуть ли не ежедневно кто-нибудь из мальчиков отводил Осю в сторону и говорил торжественно:

— Кажется, есть! На заводе, где работает мой старший брат, в одном цехе сверловщик Сахаров. Завтра брат даст мне его адрес.

— Как его зовут?

— Алексей. Ну, как же!

— Иванович?

Собеседник мялся.

— Да как будто…

— Как будто? А ты не узнал? Сколько ему лет?

— Завтра всё, всё точно скажу.

А назавтра товарищ смущенно хлопал Осю по плечу:

— Промашка маленькая вышла: Сахаров-то Алексей Трофимыч… Это раз. И потом…

— Ну, чего потом? — мрачно спрашивал Ося.

Сконфуженно приятель признавался, что Сахарову Алексею Трофимовичу пятьдесят лет.

И так бывало не раз: то не сходилось отчество, то возраст. Хоть немного, да не сходились.

Побывал Оська и у своего друга Павлика Соколова.

Вернувшись с Урала, семья Павлика жила в уцелевшей половине того дома, где до эвакуации жили Хрусталевы. После трехлетней разлуки мальчики сдружились еще крепче. Ося постоянно спрашивал Павлика об училище, о профессии токаря, о заводе, где ремесленники проходили, практику. Павлик знал по имени и отчеству всех осиных учителей и был знаком со многими из его школьных товарищей. Ему никогда не надоедало слушать рассказы Оси о школе. Он был всего несколькими месяцами старше Оси, но казался гораздо взрослее. Форменная темносиняя с блестящими пуговками гимнастерка ремесленника всегда сидела на Павлике ловко и аккуратно.

Друзья горячо обсуждали, как помочь беде майора Сахарова. Павлик обещал через товарищей искать Алика в ремесленных училищах. Наконец, ему удалось узнать, что в одном училище на Васильевском острове учится Алексей Сахаров. И вот мальчики решили вместе навести справки в училище.

Они шли по набережной на 12-ю линию Васильевского острова. За гранитным парапетом плескались синесизые тяжелые волны Невы.

Еле заметно покачиваясь, стояли морские пароходы. Четкими линиями чернели на фоне облачного неба мачты и реи.

В другое время Ося непременно прочел бы название на борту каждого судна. Коричневые приземистые баржи и те рассмотрел бы в подробностях, но сейчас, не замедляя шагов, он только показал Павлику:

— Гляди, корабли! Видеть равнодушно не могу. Сразу плавать хочется.

Мальчики торопливо свернули на 12-ю линию. Оба волновались. И как было не волноваться? Сахаров Алексей, пятнадцати лет, находился в котором-то из этих высоких домов. Через несколько минут они его увидят. Отчество ремесленника Сахарова они еще не знают… А вдруг, вдруг это он?!

— Вот-вот! — воскликнул Ося, указывая на черную таблицу с золотыми буквами на стене у подъезда.

Вахтерша показала им, как пройти в общежитие. Они поднялись по лестнице в третий этаж. Сердца у них стучали. В большой комнате стояли ряды кроватей, аккуратно заправленные байковыми одеялами. У каждой кровати тумбочка.

— Порядок у них, — шепнул Ося Павлику.

За длинным столом, склонившись над книгами и тетрадями, сидело несколько мальчиков. Они с любопытством посмотрели на вошедших.

Павлик объяснил, что им необходимо видеть Алексея Сахарова, что они искали его долго-долго…

— Он дома? — спросил Оська.

— Дома, дома. Спать завалился спозаранку. Эй, Алешка, вставай, к тебе пришли.

Друзья подошли к кровати. На белой подушке покоилась голова крепко спящего подростка. Ося взглянул на эту голову, и от огорчения у него вытянулось лицо. Он часто заморгал.

— Не будите его. Не надо, — сказал он тихо.

Павлик вздохнул.

— Не надо, конечно, — повторил он как эхо.

На них смотрели с удивлением. Пришли, говорят: долго искали; и вдруг — не надо! Будить Сахарова в самом деле было не к чему: волосы спавшего были черны, как вар.

Ремесленники записали осин адрес и обещали тоже помочь в розысках.

* * *

Побывал Ося и в адресном столе.

В залитом электрическим светом помещении ему очень понравились столы. Их застекленные крышки напоминали пологие трапеции. Ося взял бланк, заполнил его, подал в маленькое, как в театральной кассе, окошечко и заглянул в него.

За окошком простирался длинный зал. Восьмиугольные орехового цвета барабаны стояли по обе стороны прохода. У каждого барабана, в том месте, по которому барабанщик бьет палочками, торчала рукоятка. Девушка повертывала ее. Барабан перекидывался раз-другой и останавливался. Открывалась квадратная дверца. Запустив руки, девушка перебирала белые твердые карточки, лежавшие в барабане.

Ося так засмотрелся, что не сразу услышал голос:

— Сахаров? Кто подавал на Сахарова?

— Мне, мне Сахаров! — поспешно отозвался Ося.

— Третий раз выкликаю, — недовольно сказала пожилая женщина, сидевшая за столом по другую сторону окошечка. Она строго посмотрела на Осю и протянула ему розовый бланк.

Отойдя от окошечка, Ося растерянно взглянул на бланк. Поперек розового листочка надпись карандашом:

«Нет сведений».

И тут сорвалось. И вообще глупо было итти в адресный стол. Уж, наверно, Иван Антонович двадцать раз подал бы сюда запрос, если бы это имело смысл.

Ося грустный пошел к двери.

 

В пионерской комнате

На большой перемене в пионерской комнате так и пестрело от светлых, русых, черных голов. Алели красные галстуки. На большом столе стопками лежали книги. Пионерки из разных классов толпились вокруг стола, брали то одну, то другую книгу, рассматривали и листали их.

Раздавались замечания:

— Вот хорошая! Ты читала?

— Кто-то «Белеет парус одинокий» принес. Молодец!

— А я подарила «Дальние страны» Гайдара и «Детство» Горького.

Таня торжественно села за стол, взяла вставочку и деловито осведомилась:

— Ну, у кого записывать?

— У меня уже записаны, — отозвалась одна из шестиклассниц.

— И у меня.

— А мы вчера принесли.

Таня подняла белые брови.

— Значит, у меня простой. Верочка, почему книги не несут? — воскликнула она нетерпеливо.

Пионервожатая Вера сидела за маленьким столиком в углу комнаты. На танин возглас она только взглянула светлыми глазами и ничего не ответила: ей было некогда. То и дело к ней подходили девочки, спрашивали и рассказывали каждая о своем. Старшая пионерская вожатая Вера Сырцова, девушка лет восемнадцати, с золотистыми косами вокруг головы, отличалась строгостью. Девочке в несвежем воротничке или неаккуратно причесанной в пионерскую комнату лучше было не приходить. Вера безжалостно отчитывала нерях.

— Почему тут маленькие толкутся? — свирепо спросила Таня, сильно досадовавшая, что ей ни у кого еще не пришлось принять книг. — Ты, например, зачем сюда пришла? — наклонилась она к совсем маленькой девочке в коричневом платьице, стоявшей у самого стола и озиравшейся с любопытством.

— Я принесла подарить книги, — робко сказала девочка.

— Так что же ты стоишь? — взметнулась Таня. — Глупышка какая! Ой! А можно у октябрят принимать? Ведь дружина собирает.

— Конечно, можно, — заговорили девочки.

— Лишь бы побольше.

— Ведь и учителя книги приносят. Анна Петровна принесла полное собрание сочинений Некрасова.

— Ну давай! Что у тебя? — спросила Таня, очень довольная, что может, наконец, приступить к своим обязанностям.

Деловито нахмурив лобик, девочка протянула тонкую книжку большого формата.

Сразу несколько голосов прочли название:

«Приключение Бибишки».

Смех. Веселые восклицания:

— Да это для трехлеток!

— Пожалуй, для Бибишки наши подшефники немножко великоваты!

— Собачонка какая забавная на обложке!

— А растрепанная до чего!

— Я очень часто ее читала, — огорченно призналась девочка.

— Да это, может быть, самая любимая ее книжка, — вдруг догадался кто-то. — И вот принесла, не пожалела. Ай, девочки, какие вы!

Таня посмотрела на стоявшую перед ней маленькую фигурку и решительно заявила:

— Конечно, может пригодиться! Для сестер и братьев младших. Очень интересная книжечка. Спасибо, что принесла.

И она размашисто записала на листе бумаги: «Глушкова Валя, первый пятый класс, «Приключения Бибишки».

— Но растрепанная, в самом деле, жутко, — добавила Таня, когда Глушкова Валя, радостно улыбаясь, отошла от стола. — Ой, девочки, сколько книг рваных! Что мы станем делать?

* * *

После уроков в пионерской комнате пахло клеем, шуршала бумага, звякали ножницы.

Две бригады по ремонту книг трудились усердно. Но подклеивать страницы и ставить новые матерчатые корешки только на первый взгляд казалось легко. Это дело поручили самым аккуратным и проворным девочкам, и все-таки работа двигалась медленно.

И вдруг пришла неожиданная помощь. В один из самых горячих дней, когда книг, требующих ремонта, скопилось особенно много, библиотекарь Мария Александровна привела в пионерскую комнату маленького старичка.

— Ну-те-с, что тут у вас? — спросил он таким тоном, каким врач спрашивает у больного.

Девочки встали и с любопытством смотрели на старичка. Он был сухонький, с блестящей лысиной и с пушистыми белыми бровями. Узловатыми пальцами он проворно брал то одну, то другую подклеенную книгу, подносил ее к очкам и разглядывал.

— Аккуратная работа, молодцы! — похвалил он один из переплетов.

Рита Харламова, долго трудившаяся над этой книгой, зарделась от удовольствия.

Старичок был переплетчиком. Он пришел в школьную библиотеку за книгами, отложенными в переплет. Мария Александровна рассказала ему о том, как их пионерская дружина взяла шефство над сельской школой, как собирают девочки книги и приводят их в порядок. Переплетчик заинтересовался и пожелал взглянуть на работу девочек.

Сухонький старичок оказался настоящим чудодеем: под его указкой из рук пионерок выходили обновленные книги. Какие красивые уголки из плотной бумаги на них появились, какие аккуратные ровные корешки! А изорванные страницы плотно затянула тонкая папиросная бумага: страницы стали прочными, а каждую букву на них все-таки можно было прочесть.

Еще недели полторы тому назад был помещен в газете ответ ленинградских пионерок на заметку подгорновцев. Они писали, что собрали для Подгорной школы 600 книг и привезут их. Книги должна была отвезти делегация из двадцати пяти лучших пионерок.

 

Еще один член «сборной семейки»

Вскоре после поездки в Ленинград Сахаров демобилизовался. Он стал работать технологом на том же заводе, где работал до войны.

В огромных цехах завода многое изменилось. Новые люди, новые станки, даже стены частично стали другими: разрушенные немецкими снарядами теперь отстроили заново. Завод восстанавливался и расширялся.

Сахаров с волнением слушал рассказы своих товарищей о том, как они работали в блокадную лютую зиму.

— Да ты точь в точь такой же, как до войны, Петр Сидорович! — говорил он с удовольствием, пожимая руку старичку-инструментальщику, растроганно хлопавшему его по рукавам защитного кителя.

Но вскоре Иван Антонович увидел, что изменились не только цехи, но и люди. Они стали требовательнее к себе, к своей работе. На заводе осваивали новое оборудование. Хотели добиться отличного качества изделий.

С утра до вечера Сахаров проводил в цехах. Дома ему было очень тяжело одиночество и каждый вечер хотелось, чтобы поскорей настало утро и можно было снова итти на завод.

— Иван Антонович, а что если увеличить скорость оборотов шпинделя? Выдержит станок? — спрашивал его новичок-рабочий.

— Взгляните, товарищ Сахаров, почему на этом новом станке у меня сегодня не ладится? Вчера лучше шло…

Молодые рабочие охотно обращались к нему с вопросами. Этот невысокий плотный человек с седым ежиком волос так внимательно и спокойно всё разъяснял.

Заметили, что с особенной теплотой Сахаров относится к подросткам, совсем еще мальчишкам, недавно вышедшим из ремесленного училища. Стоя у станка какого-нибудь паренька, он пристально-задумчиво, а иной раз с какой-то грустью вглядывался в мальчишеское лицо и часто мягко расспрашивал паренька, откуда тот пришел на завод, есть ли у него родители…

С большим вниманием он наблюдал за работой подростков. Вот стоит Петя Маслов, широкогрудый, с кудрявым чубом, свисающим на лоб. Петя запорол деталь. У него смущенный вид и хмурые глаза. Испорченное металлическое кольцо он крепко зажимает в перепачканных эмульсией пальцах. Мастер только что отругал мальчишку. Проходя по цеху, Сахаров наблюдал всю сцену.

Когда рассерженный мастер отошел, паренек почесал затылок, вздохнул и решительно зажал в патрон следующую деталь. Лицо у него было упрямое.

В конце смены Иван Антонович как бы невзначай заговорил с Петей и незаметно подбодрил его. Парень ушел из цеха в хорошем настроении. Сахаров уже знал, что дома Петю ждут мать и брат.

Но были ребята и совсем безродные. К ним Иван Антонович присматривался особенно внимательно. Ему всё чаще и чаще приходила в голову мысль усыновить какого-нибудь мальчика, у которого погибли и мать и отец…

Как-то вечером Иван Антонович поднялся по лестнице серого дома на Карповке и позвонил у дверей квартиры, где жил Викентьев со своими питомцами.

Сахарова встретили приветливо, как родного. Он просидел весь вечер, говоря о сыне. Ивану Антоновичу казалось, что когда он говорит об Алике, то становится как-бы ближе к нему.

Провожая Сахарова в переднюю, Матвей Иванович ласково твердил:

— Приходите же, голубчик. Не забывайте нас!

С тех пор Иван Антонович стал частым гостем в «сборной семейке».

Он уже прекрасно знал, как в блокаду Викентьев приобрел обширную семью.

Об Алике теперь почти не говорили. Все не хотели напоминать Сахарову о сыне. И только Димка иногда задумчиво спрашивал:

— А что ваш Алик умеет играть в футбол?

— Конечно, он умеет играть в футбол, — отвечал Сахаров.

Оля с упреком взглядывала на Димку:

— Ну, что ты пристаешь к Ивану Антоновичу?

— Ничего. Ему же интересно знать… — говорил Сахаров. — А что было у тебя сегодня в школе, Дима?

И Димка с увлечением принимался рассказывать Ивану Антоновичу, — так быстро произнося имя и отчество Сахарова, что получалось «Ван Тоныч», — как в школе учительница «выставила» к стенке Валерку Петрова. За что? Ну, как же — он снял на уроке арифметики ботинок с левой ноги и стал им играть, потихонечку возя взад-вперед по полу, будто это грузовая машина.

Как только Сахаров переступал порог, Димка кидался к нему навстречу и радостно прыгал вокруг него.

Иван Антонович быстро проникся интересами своих юных друзей.

Олины дружинные дела Сахарову очень понравились.

— Отлично делаете, что собираете книги для ребят, которые у немцев намучились, — сказал он. — Досталось этим ребятишкам…

И на другой день принес пачку книг: «Прими, Оля, и меня в долю».

Все члены «сборной семейки» стали близки ему: и добрейший старик, и порывистый, то безудержно-веселый, то задумчивый темноглазый мальчик, и эта девочка, которой в четырнадцать лет приходилось хозяйничать, как взрослой, проворная и в то же время неторопливая, сосредоточенная и подчас немножко суровая. Иван Антонович догадывался, что Оля до сих пор тоскует о матери.

Все в семье привыкли к Ивану Антоновичу. Если он не появлялся три дня подряд, ему говорили с упреком:

— Как вас долго не было!

Как-то Ося серьезно сказал Сахарову:

— Вы теперь тоже член «сборной семейки». Правда?

— Приходящий, — добавил Димка.

Все засмеялись.

— А что я сказал такого? — обиделся Димка. — У сестренки одного нашего мальчика есть приходящая нянька.

Вместе со всеми весело рассмеялся и Сахаров. И вдруг что-то больно кольнуло его в сердце: «Веселюсь тут. А где-то Алик?»

С неменьшей болью и тоской, чем всегда, он думал о сыне. Но боль была какая-то другая. И он понял: горе, тоска, тревога и беспокойство за сына остались, но чувства одиночества у него уже не было. Он не один: у него есть друзья: Викентьев, Ося, Оля и Димка. У него есть семья.