Ситон прочитал рассказ Пандоры вслух, специально для Мейсона. Когда он закончил и медленно закрыл тетрадь, тот первым подал голос:

— Она была в вас влюблена, святой отец.

— Обворожительная женщина, — не оборачиваясь, отозвался священник. — Поражала своим умом и жизнелюбием. Думаю, я тоже немного ею увлекся.

— Где вы взяли дневник? — спросил Ситон.

— Она сама дала его мне. Принесла и вручила мне сверток в плотной бумаге, перевязанный бечевкой и запечатанный воском. Она предупредила меня, что прочесть это следует только в случае ее смерти. Иначе она сама придет за ним и заберет недели через две. Та встреча с Пандорой, когда она передала мне свой дневник, была последней. Больше я ее никогда не видел.

— Это была ее последняя исповедь, — сказал Мейсон.

— Она и на первой-то не успела побывать, — возразил Ситон. — Она не завершила курс наставлений и осталась невоцерковленной. Эдвин Пул позаботился об этом.

— И все же, Пол, думаю, Николас, в сущности, прав.

— Она предчувствовала скорую смерть? — спросил Мейсон.

— В нашу последнюю встречу она казалась абсолютно спокойной. Она с улыбкой отдала мне сверток с дневником, — чуть поколебавшись, ответил Ласкаль. — Но принятые ею меры предосторожности говорят сами за себя. Она сама выбрала свой путь. Возможно, Пандора понимала, что ее ждет. Она знала, как коварен и силен ее враг.

— Пандора называла вас «монсеньор», — сказал Ситон. — Как и францисканец, который приносил нам еду. Вы иерарх в Ватикане?

— Я священник.

— Священник, который может обращаться прямо к кардиналу?

— У меня был телефон. А кардинал прежде всего — обычный служитель церкви, а уже потом — ее иерарх.

В библиотеке повисло молчание.

— Пандора не голодала, — произнес наконец Ситон. — Она постилась. Вот почему она была такой худой, когда ее нашли в реке. Она наложила на себя епитимью.

Ласкаль вынул четки и поцеловал распятие. Мейсону показалось, что в глазах его блеснули слезы. Но это вполне могли быть и старческие слезы, вызванные утомлением или иными причинами.

— Я найду Питера, — сказал Ситон. — Пандора же смогла его разыскать, раздобыв пропуск в библиотеку. Я же был когда-то репортером, причем неплохим. Я обязательно его найду и выясню, кем он был, этот мальчик.

Тон его голоса показался Мейсону непривычным. Более уверенным, что ли. И он осторожно сказал:

— Пол, но ведь с тех пор прошло почти семьдесят лет. Этим ты не оживишь мальчика. И ее тоже.

— Мы должны выяснить, почему они выбрали и похитили именно его.

— «Они ловко все рассчитали», — повторил Николас фразу из дневника Пандоры. — Наверное, это был подкидыш из работного дома. Несчастный малыш, до которого никому не было дела..

— Вряд ли она это имела в виду, — медленно покачал головой Ситон. — Скорее всего, тут что-то другое. Думаю, как только найду Питера, мы сможем отправиться в дом Фишера.

— Святой отец? — вопросительно взглянул на Ласкаля Мейсон.

— Я буду молиться, чтобы Господь не покинул вас, — ответил Ласкаль, не отрывая глаз от Ситона. — Молиться, чтобы оба вы не лишились Его помощи.

И уже на следующий день Ситон был в Британском музее, а Мейсон сошел с поезда в Эшфорде, где они перед поездкой оставили «сааб». Теперь Николас собирался вернуться на нем в Уитстейбл.

— Сколько это займет времени? — спросил он Си-тона.

— Сколько надо, столько и займет, — огрызнулся тот. Ему не хотелось это обсуждать. Мейсон считал, будто он зря тратит время. Сам Ситон допускал, что дело, возможно, даже хуже. Он опять действовал чисто интуитивно, ощущая где-то в глубине души знакомый зуд, который уже однажды довел его до беды.

— Я свяжусь с семьями остальных девушек, — бросил Мейсон. — Может быть, даже навещу.

— Предложи им ворованного морфина, — съязвил Ситон, но, не выдержав взгляда Мейсона, торопливо добавил. — Извини. Ну, прости меня, Ник. Не знаю, что на меня нашло. Это займет от силы два дня. Наберись терпения и дождись меня.

— Сара сейчас в надежных руках. Я не буду сидеть без дела, — покачал головой Мейсон. — Сегодня вторник. К пятнице возвращайся. Дольше ждать не могу. С тобой или без тебя, но примерно в это время я собираюсь наведаться в дом Фишера.

— Для чего?

— Пол, ты же ирландец и наверняка слышал о семтексе. Проложу провод по периметру и взорву все к чертовой матери!

С вокзала Ситон по мосту Ватерлоо вышел к Элдвичу и направился вдоль Саутгемптон-роу к Блумсбери. В монастыре они поспали часа два, а затем тот же францисканец повез их вниз, сердито морщась на крутых поворотах, когда «фольксваген» заносило на тонких шинах. Спешка объяснялась желанием посадить гостей на ближайший поезд. Это было вчера. А сегодня уже после полудня Ситон снова был в Лондоне. Он шел по осенним улицам по знакомому адресу. Старые экземпляры «Вестерн мейл», вероятно, были переведены на микропленку еще в восьмидесятые. И он не думал, что библиотечная подборка газет могла быть неполной. Он прошерстит все издания, начиная с сентября тысяча девятьсот двадцать седьмого года. Пол практически не сомневался, что найдет что-нибудь, относящееся к делу. И эта уверенность согревала его, как крошечный огонек. Тем временем небо над Саутгемптон-роу нахмурилось, налилось темнотой, тени поблекли, и Ситон почти машинально свернул на Мьюзиум-стрит, спасаясь от надвигающегося ливня.

Валлийский акцент мальчика, жившего семьдесят лет назад, мог означать только Уэльс. В те времена в Британии не было свободы перемещения. Рабочий класс тогда путешествовал — пешком или в фургонах для скота, — лишь будучи мобилизованным на войну во славу империи. Большинство людей жили и умирали там, где родились. Только немногим избранным вроде учеников привилегированных школ, каким некогда был мистер Брин-младший, удавалось совершить поездку по стране. Исчезновение Питера не вызвало широкой огласки. В те далекие годы общественный резонанс получали только дела, касающиеся богатых или известных людей. Взять, к примеру, случай с похищением несчастного сына Линдберга. Питер же был один из многих. Когда его увезли, то местожительство мальчика выдал его акцент. Ситон был в этом просто уверен.

Так оно и вышло. Пол почти сразу обнаружил то, что искал.

Первой была срочная информация внештатного корреспондента по уголовным делам, в которой не фигурировало ни одного имени. В номере от четвертого октября говорилось только, что из рыбацкой деревушки Абердифи в Гвинеде пропал восьмилетний ребенок-сирота. В сообщении даже не был указан пол ребенка, но Ситон сразу понял, о ком шла речь. Как справедливо заметила Пандора в своем дневнике, похищение детей и тогда не считалось рядовым преступлением.

Двадцатого октября последовал уже более пространный материал за подписью Филипа Била, аккредитованного старшего криминального репортера «Дейли мейл». В статье было дано словесное описание пропавшего мальчика, составленное со слов приходского священника и директрисы приходской школы. По отзывам мисс Марджори Пегг, Питер Морган был честным и послушным мальчиком, наделенным от природы жизнерадостным нравом. Он прекрасно играл в футбол и вообще был необычайно одаренным ребенком. Мисс Пегг категорически отвергала предположение, будто Питер мог добровольно уйти с посторонним человеком. Она не уточнила, в какой области знаний проявлялись способности Питера. А если даже и так, то ее комментарии не уцелели под безжалостной рукой редакторов, кромсавших материалы под размер колонки в кардиффском отделе «Дейли мейл».

Описанию мальчика Ситон не стал придавать особого значения. Это старый трюк. Репортеры здесь всегда выступают заодно с полицией. Чем живее и привлекательнее портрет жертвы, тем эмоциональнее прореагируют читатели. Такой испытанный на практике, проверенный прием помогает найти новых свидетелей и позволяет им припомнить важные детали происшествия.

Гораздо важнее был статус автора репортажа. Три недели спустя после исчезновения мальчика в редакции «Дейли мейл» уже знали, что имеют дело с похищением ребенка. Не только сейчас, но и в те дни оно считалось тяжким преступлением. Никто не тешил себя иллюзией о том, что произошел несчастный случай и мальчик мог просто заблудится среди холмов, обступавших деревню, и погибнуть от холода и голода. Питера Моргана украли. Украли и убили. Однако никто никогда так и не понес наказания за эти заранее спланированные гнусные злодейства.

Ситон протер глаза и перечитал заметку, затем отключил проектор. Теплое жужжание вентилятора стихло, свет потух, и пожелтевшая страница с типографскими колонками, набранными целое поколение назад, погрузилась во тьму, вновь став историей. Пол отстранился от видоискателя и, оглядев стены читального зала, утомленно поморгал, затем взглянул на часы. Без четверти пять. Он выпрямил ногу и пошарил в кармане брюк, достаточно ли там мелочи на звонки, которые он собирался сделать с платного телефона в вестибюле библиотеки. Затем он осмотрелся по сторонам.

Пандора Гибсон-Гор когда-то сидела здесь, в этом самом зале, и читала те же строки, что и он сам. После этого она отправилась пешком на Чаринг-Кросс-роуд, чтобы купить карты и продумать маршрут поездки, предприняв тем самым отчаянную попытку запоздалого возмездия. Ей и в самом деле были нужны карты. В те дни еще не существовало автострад для сокращения расстояний. Дороги, соединявшие города Великобритании, были ухабистыми и узкими, а после заката погружались в кромешную тьму. Собственная страна в прошлом представлялась Ситону чужой, враждебной планетой — отапливаемой углем, освещенной газом, с безликим небом, монохромной, полной контрастов: убогие трущобы, с одной стороны, и роскошные дворцы — с другой. Те семьдесят лет, которые так разительно изменили облик Великобритании и всего мира в целом, составляли протяженность целой человеческой жизни, которую отняли у Питера Моргана. Ситон вдруг почувствовал, что его душит злоба. Он понял, что всецело разделяет праведный гнев Пандоры.

И точно так же, как она в свое время, Пол, едва выйдя из музея, почувствовал за собой слежку. Он пешком отправился к Ватерлоо и на деньги Малькольма Коуви купил билет до Абердифи. «Сааб» был в Уитстейбле. Значительно быстрее получалось добраться по железной дороге. В Эустоне надо было сесть на северный экспресс и в Бирмингеме сделать пересадку на поезд до Абериствита в Западном Уэльсе. Абердифи находится между Мэчинлетом и Бармутом. Неспешное путешествие с короткими стоянками вдоль живописного валлийского побережья. Если Ситон отправится туда завтра с утра пораньше, то к обеду уже будет на месте.

Кто-то упорно шел за ним по пятам Только купив билет и покинув здание вокзала, Ситон почувствовал, что слежки больше нет. По дороге домой он свернул с Ватерлоо-роуд на Лоуэр-Марш и там остановился. Магазины уже закрывались, на витрины опускали жалюзи. В глубине души ему безумно хотелось на деньги Коуви снять на ночь номер в «Новотеле», расположенном к югу от моста Ламбет. Место там было новое, безликое и слишком современное и гламурное для привидений. Однако шестое чувство подсказывало ему, что преследование на время прекратилось и можно смело отправляться домой. На сегодня игры закончились. Не будет ни звона церковных колоколов, ни расчлененных песен, извергаемых сломанным плеером. Его ждало настоящее дело. Коварные ловушки и происки врага начнутся не раньше, чем он переступит порог дома Фишера.

На Лоуэр-Марш опускались сумерки вместе с грохотом жалюзи, шуршанием мусора в сточных канавах и шелестом обрывков оберточной бумаги, цепляющейся за помятые фрукты, которые еще утром упали с лотков. Ситон подумал о Мейсоне. О том, как тот сейчас едет со своим семтексом, о его переживаниях из-за сестры, заставивших ввязаться в эту историю. Полу стало интересно, о чем в эту минуту думает Ник, и внутри у него вдруг нестерпимо защемило от жалости к новому другу и странного нехорошего предчувствия. То и дело налетали порывы ветра, гремели водосточные трубы. На улице стемнело. Ситон принюхался и в ноябрьском воздухе уловил едва различимый запах сигар.