Поднявшись по ступеням, он обнаружил, что стоит у дверей один. Впрочем, это уже не имело значения. Отступать было поздно. Пол толкнул створку, однако на этот раз дверь оказалась запертой. Он постучал молоточком, и ему тут же открыли. На пороге возникла фигура человека в ливрее.

Верхняя часть черепа над разложившимся лицом лакея была словно собрана из пластин неумелыми детскими руками. Кое-где на костях виднелись застарелые пятна мозгового вещества. Из-за спины дворецкого, из глубины дома до Ситона доносились обрывки музыки и приглушенный смех. В руках слуга держал накрытый крышкой поднос.

— Привет, Джузеппе, — кивнул ему Ситон.

Дворецкий сделал приглашающий жест, затем доверительно наклонился к вошедшему. Изо рта у него несло запахом тления, а грубый чикагский акцент резал слух, как ржавая пила.

— Должен предупредить вас, сэр, что мистер Грэб сегодня неумерен в питье.

Джузеппе кивнул пробитой головой в сторону лестницы. Ситон заставил себя проследить за его взглядом. Устланная пушистым ковром лестница уже через семь-восемь ступеней проваливалась во мрак. Интерьер претерпел и другие изменения. Вестибюль был превращен в некое подобие бального зала За столами у дальней стены сидели нарядно одетые гости, явно заинтригованные происходящим.

— Сейчас он настроен вполне миролюбиво, — продолжил Джузеппе, — но мы-то знаем, как легко вывести из себя мистера Грэба.

Ситон все гадал, что же лежит у него под крышкой на подносе.

— Если вы будете так любезны и пройдете со мной, сэр, я с удовольствием возьму на себя смелость устроить вам встречу с одним дорогим для вас человеком.

Ситон двинулся за мертвым дворецким, пробиравшимся среди столов. Он старался не смотреть на лица гостей. Такие же безжизненные, как и у слуги Фишера, они взирали на него с безучастным любопытством. Наконец Ситон в сопровождении Джузеппе вышел в длинный коридор со множеством одинаковых дверей. Из-под одной из них слабой полоской пробивался свет. В коридоре Ситон снова услышал музыку. Хриплые заедающие аккорды, воспроизводимые ржавой граммофонной иглой. Это была композиция Джона Леннона «Imagine», исполняемая густым баритоном под аккомпанемент расстроенного пианино. Ситону давали понять, что Николас Мейсон уже в доме.

Джузеппе открыл перед ним дверь и отступил в сторону. Люсинда Грей оторвалась от швейной машинки, за которой сидела. На ее некогда прекрасном лице было написано изумление. Бледную наготу прикрывали лишь нижняя юбка и лифчик. Люсинда что-то строчила, мерно нажимая на педаль старой машинки, и Ситон видел, как ходит вверх-вниз ее коленный сустав, торчащий из-под разорванной плоти полусгнившей ноги.

— Я выйду в зал сразу, как закончу платье, — сообщила она.

Ее ровный голосок со знакомым северным акцентом ножом вонзился в сердце Ситона. Он не увидел ни ткани под машинной иглой, ни катушки с ниткой на штырьке.

— О Люсинда! — только и смог сказать Пол.

Он вдруг почувствовал, что весь дрожит. Ситон не был готов к такому зрелищу. Он давным-давно отправил Люсинду Грей в тот заветный уголок памяти, где солнце вечно ласкало ее сияющую кожу и где она всегда оставалась молодой и прекрасной. Не может быть, чтобы Люсинда уже закончила свой земной путь. Только не она! Пол застонал:

— Зачем тебе было умирать?

— Умирать легко, — сказала она. — А вот жизнь — слишком уж сложная штука. Помнишь тот вечер, когда ты не смог прийти на открытие бара, стены которого расписывал Дэвид Холидей?

Пол кивнул. Ему показалось, что в углу комнаты кто-то прячется. Ну и пусть. Сейчас ему важнее всего была Люсинда.

— В тот вечер, Пол, мы из бара с росписями Дэвида перебрались в «Табу». И там я впервые попробовала героин. Настроение у меня было поганое, так как ты не пришел, а у кого-то в «Табу» была с собой доза. Я решила попробовать разок. И все разочарования вдруг куда-то улетучились. Мне казалось, будто я плыву по воздуху.

И тут он вспомнил. Он встретил ее по дороге домой. Он нес тогда в кармане дневник Пандоры. Люсинда как раз вышла из-за угла на Ламбет-Хай-стрит, и ему показалось, будто она плывет по воздуху.

— Я, как и ты, отправилась в Нью-Йорк. Не могла больше переносить этот Лондон. Но там мое поганое настроение стало еще хуже, а героина было навалом. Он избавлял меня от страданий. И стоил совсем недорого…

— О Люсинда!

— Тебе никогда не приходило в голову, почему мы больше так ни разу и не встретились? Даже случайно? Не думаю, что ты мог мне помочь. Хочу сказать, что ты ведь и не пытался. Но передозировка была случайной.

Люсинда нахмурилась. Ее глаза под мертвыми прядями челки еще хранили следы былой, навеки утраченной зелени, а стрижка-боб, некогда шелковистая на ощупь, превратилась в жесткий парик.

— По крайней мере, мне так кажется.

Из угла вышла какая-то фигура. Ситон уже догадался, что это Патрик. Он думал, что готов к встрече с братом, но уже через мгновение понял, что ошибся. Едва взглянув на его скорбное разложившееся лицо, Пол зарыдал. Ему так не хватало Патрика. Лакей Фишера тактично кашлянул:

— Сэр?

Джузеппе снял с подноса крышку. Там лежал револьвер. Старая модель марки «Уэбли», поцарапанная шрапнелью. К стволу были приделаны новая рукоять и никелированный магазин. Курок был взведен, а в магазине лежал один патрон.

— Что тогда случилось, Патрик?

— Трудно сказать.

В груди Патрика что-то неприятно булькало. Он кашлянул, распространив вокруг запах сырости.

— Я не всплыл, — сообщил он. — Мне показалось, что так легче.

«Как все просто», — подумал Пол, машинально нащупывая рукоять револьвера на подносе, услужливо поднесенном ему слугой Фишера. Иногда жизнь действительно невыносима. Он услышал, как баритон усмехнулся и сменил тональность.

— Вам было бы лучше тоже с этим покончить, сэр, — произнес Джузеппе.

Люсинда и Патрик молча смотрели на Пола.

— Настроение у мистера Грэба в любую минуту может испортиться. И что тогда с нами будет?

И правда, что? Ситон взял револьвер с подноса. Тяжесть металла в руке внушала уверенность. Он сунул ствол себе в рот. Это казалось вполне естественным.

— Очень хорошо, сэр.

Он будет спутником Люсинды на балу. Патрик тоже пойдет с ними. Они повеселятся, совсем как в былые времена. Они повеселятся, и у него снова появится то чувство, воспоминания о котором Пол бережно хранил уже много лет. Все будет как в старые добрые времена. Они выпьют «Ламбруско» на крыше школы Святого Мартина. Будут и теннис в парке, и пикники. Пол уже ощущал, как спину приятно греет солнце, а сам он сидит на скамейке под цветущей вишней и вдыхает ее полузабытый аромат. Его палец лег на курок, Ситон закрыл глаза.

«Imagine» вдруг зазвучала просто оглушительно. Кто-то с силой вышиб револьвер у него из руки. «Уэбли» отлетел на пол, и выстрел грохотом отдался в голове Ситона. Он поморгал. Перед ним стоял Мейсон. Лицо Николаса, одетого в пятнистую защитную форму, было разрисовано камуфляжной краской, а пояс и грудь обмотаны патронными лентами. Ситон огляделся. Они оба находились в вестибюле заброшенного дома. Лестница за спиной Мейсона была грязной и полуразрушенной. Свет в доме не горел. Не светила и луна за окнами, где не переставая шел дождь. Ситон слышал, как яростно хлещут по стеклам его косые струи. Он успел разглядеть лишь то, что вырывал из темноты яркий луч фонарика Мейсона. Николас с силой хлопнул его по плечу:

— Что там у тебя в кармане?

— Молитвенник. Мне его дал Ласкаль.

— Что тебе велено сделать?

— Найти останки мальчика. Похоронить так, как он того заслуживает.

— Больше не отклоняйся в сторону, Пол. Это слишком опасно.

Николас посмотрел на лежащий на паркете у их ног еще дымящийся револьвер, потом отшвырнул его ногой в темноту.

— Наверное, опять Коуви со своим гипнозом.

— Ты слишком легко поддаешься внушению, — спокойно заметил Мейсон.

Ситон внимательно посмотрел на него. Мейсон был солдатом. Но он не знал, что делать. Сейчас он всего лишь спас жизнь напарнику. Но в безумии, царящем в доме Фишера, не было и не могло быть четкого плана операции. Николас, с головы до ног обвешанный оружием, сейчас был абсолютно бессилен. Пол понимал, что Мейсон слишком отважен и дисциплинирован, чтобы поддаться панике. Но он ждал постановки боевой задачи. И сделать это мог только он, Ситон. Пол оглянулся и заметил, что парадная лестница теперь ведет не только вверх, но и вниз. Ему стало стыдно за свое поведение — за то, что он позволил призракам дома использовать себя, раздеть донага, поставить на грань самоуничтожения. Впрочем, времени на угрызения совести и самобичевание не оставалось. Надо было действовать. В противном случае оба будут прокляты навеки.

Откуда-то с верхнего этажа донесся неопределенный звук, то ли смешок, то ли ленивое бряцанье цепей.

— Это мистер Грэб, — сказал Пол. — Зверь проснулся. Мы должны разыскать останки мальчика до того, как чудовище придет в себя.

Шум наверху все усиливался, пока наконец не перешел в яростный рык. Мейсон, сжимая висевший через плечо автомат, заглянул в зияющий провал с уходящими вниз ступенями.

— Нам надо найти комнату для игр, — сказал Ситон. — Для них это была просто игра. Всегда. Они разыграли дьявольскую партию. Иначе и быть не могло. Ведь они служили покровителю всех игроков. Вот вам и ключ к разгадке. Надо во что бы то ни стало попасть в подземелье.

Они спустились по лестнице, ступая по липнувшим к ногам остаткам ковра. Дальше коридор шел вглубь. Жуткие вопли над головой здесь были не так слышны. Но успокаиваться было рано. Затхлый коридор с влажными стенами напоминал туннель в катакомбах. Ситон чувствовал себя заживо погребенным.

— Сюда, — позвал Мейсон.

Они зашли в бильярдную — низкое и узкое помещение с четырьмя вытянутыми в ряд столами. У стены в пазах были закреплены кии, на полке свалены расползшиеся коробки с настольными играми. Жетоны для баккара и фишки казино лежали на столах алчными грудами. В комнате играла музыка. Ситон сразу узнал мрачный тромбон Фрэнка Росолино. Мягкие переливы создавали приятный акустический эффект. Над столами одна за другой, словно бы нехотя, загорелись тусклые лампы.

На стенах висели фотографии в рамках. Ситон с первого взгляда узнал работы Пандоры. Неужели тот самый пропавший архив? Напечатанный, подготовленный для экспозиции и выставленный на обозрение Пола. Присмотревшись, Ситон узнал на одном снимке Алистера Кроули. Лицо мага с впалыми глазами и бугристой кожей казалось ужасно старым, а расшитая шелковая мантия — непомерно широкой для его тщедушных плеч. Шея была вся в складках. Взгляд отрешенный, словно мысли Кроули витали где-то очень далеко. Портрет человека, прожившего бурную жизнь, кидавшегося из одной крайности в другую. Он погружался в такие глубины, о которых более рассудительному и менее тщеславному человеку даже страшно было подумать. Полученный опыт истощил его силы и сделал бесчувственным Ситон прошел дальше, и глаза на портрете посмотрели ему вслед, а губы растянулись в мерзкой ухмылке.

Уитли, напротив, источал благожелательность. Его бледным припухлым чертам не хватало оригинальности. Лоснящиеся черные волосы по моде того времени были причесаны на прямой пробор. На устах Уитли играла фотографическая улыбка, вернее, ее необходимый, приличествующий моменту минимум. Что-то странное было в выражении его глаз: они смотрели не в объектив, а сквозь него. Глаза у Уитли были черными, непроницаемыми, но в них явно читалось вожделение к Пандоре. У этого снимка Ситон задержался подольше, пытаясь разглядеть на лице Уитли следы того ужасного взрыва во Фландрии, который, если верить очевидцам, от обычного человека и мокрого места не оставил бы. Но магическая сила разгладила все шрамы. Кожа Уитли была младенчески гладкой. Чтобы свести в могилу Уитли, понадобилась целая жизнь неумеренных возлияний. Когда его печень в конце концов сдалась и позволила смерти явиться за ним, Уитли готовился отметить восьмидесятилетний юбилей.

Фишер выглядел самодовольным и сладострастным Он являл собой пример человека, продавшего душу дьяволу. Ситон смотрел на него и понимал, что перед ним еще более порочный и нечестивый прототип Малькольма Коуви. По-видимому, Коуви со временем предстояло стать полным подобием хозяина этого дома. Если бы приезжий психиатр при первой встрече с Ситоном выглядел бы так, как Фишер на этом снимке, то Пол, без сомнения, увидев его, закричал бы еще громче, чем тогда в лабиринте. Правда, Коуви немного отличался от Фишера возможно, выглядел чуть более человечно. Что до Клауса Фишера, то его запечатленный Пандорой образ вряд ли вообще можно было назвать человеческим. С фотографии на Пола взирало плотоядное чудовище. Все они здесь были чудовищами. И то, что они делали, было тоже чудовищным.

На бильярдных столах сохранилось сукно. В неярком свете ламп видно было, какое оно потертое и выцветшее почти до желтизны. Подойдя вплотную, Пол с Ником заметили на одном из столов большое застарелое пятно. Давным-давно какая-то черная вязкая жидкость расползлась по поверхности и стекла прямо в лузы.

— Спокойно, Пол, — предостерег Мейсон.

Но горестное зрелище лишало Пола прежней решимости. Он задрожал всем телом и с благодарностью ощутил на плече железные пальцы напарника. Ситон уставился на пятно и не смог сдержать стон. Едва дыша, он коснулся расползшегося сукна и услышал, как зверь наверху глумливо захохотал. Слезы навернулись у Пола на глаза. Кровь была повсюду.

— Чудесно! — раздался чей-то голос.

На пороге бильярдной стояли двое в смокингах, цилиндрах и белых шелковых шарфах на шее. Над развратной ухмылкой одного из них поблескивало стекло монокля. Даже с такого расстояния до Ситона и Мейсона доносился запах сигар и бриллиантина. А еще трупная вонь.

— Это Кроули, — шепнул Николасу Пол. — И Фишер.

— Кроули и Фишер горят в аду, — с издевкой сказал Мейсон, сплюнув на пол.

— Вот тебе и на! — удивился призрак Кроули. — А ты, оказывается, зануда.

Мейсон снова сплюнул и покрепче сжал висевший на груди автомат. Фигуры начали блекнуть и наконец совсем пропали. Исчезающий Кроули успел сообщить:

— Вы рассердили мистера Грэба. И мистер Грэб скоро с вами поквитается.

— Почему мистера Грэба? — поинтересовался Мейсон.

— Был такой боксер-профессионал, Гарри Грэб, — ответил Пол. — Служил у Фишера, до того работал на Аль Капоне.

Мейсон кивнул и посветил фонариком себе под ноги. Луч задержался на некогда заделанном и более светлом, чем остальная поверхность, участке. Николас вынул что-то из рюкзака и протянул Ситону. Это была саперная лопатка. Затем Мейсон кивнул в сторону светлого пятна:

— Бетон, щебень и земля. Попотеть, конечно, придется, но я рыл могилы на поле боя, а земля там была хуже некуда.

Ситон посмотрел на свои непривычные к физическому труду мягкие руки. А там наверху, на лестнице, уже вовсю бесновался зверь. И от его воплей волосы на голове у Пола встали дыбом, а по телу побежали мурашки.

— Мое имя — Гарри Грэб! Я разделал Танни под орех! Я здорово разделал его! И я разделаю любого, мертвого или живого! Ты выйдешь ко мне на бой? Или я слезу вниз к тебе?

Мейсон сунул в руки Ситона лопатку. Тот послушно взял ее. Затем Николас, смахнув пот со лба, поправил ремень автомата.

— Не ходи туда, — попросил Ситон.

— Если я не пойду, он сам спустится к нам, — бесстрастно ответил Николас, словно констатировал очевидное. — Тебе надо откопать останки мальчика и вынести их из дома. Сделай так, как велел тебе Ласкаль: похорони эти кости там, где дом больше не сможет на них влиять.

Мейсон еще раз кивком указал на лопатку в руках Ситона, затем перевел взгляд на потолок. От смертельной опасности, исходящей от зверя там, наверху, воздух в доме раскалился. В подвале уже было нечем дышать.

— А теперь, Ситон, мать твою, рой! Рой, как если бы от этого зависела твоя жизнь. Хотя, в общем-то, так оно и есть. Ты ведь ирландец! И пэдди. Наверное, тебе не составит особого труда вырыть эту хренову яму, — тяжело дыша, ухмыльнулся Мейсон.

Он направился к выходу из бильярдной. Его лицо лоснилось от пота. И от страха. Николаса одолевал не просто страх. Смертельный ужас. Однако он упрямо шел вперед, так как был храбрецом, даже когда трусил. Бравада помогала ему скрыть страх. Но Ситон ясно видел, что никакому страху не под силу скрыть беспримерную отвагу Ника Мейсона. Николас не отступит. Конечно нет. Он должен идти вперед. Такова его натура. Он всегда был таким. Ибо он солдат. Поэтому он выйдет на бой и сделает все, чтобы победить. У дверей Ник обернулся:

— Если я все-таки не справлюсь с ним, позаботься о Саре, Пол. Но смотри у меня, без глупостей. Если хоть пальцем тронешь ее, то, Богом клянусь, я еще вернусь и разделаюсь с тобой к такой-то матери!

Он уж было собрался идти, но Ситон остановил его:

— Постой-ка. Подожди. Я кое-что знаю о боксе. О его истории.

— Нет времени, приятель.

— Дьявол ведь любит игры?

Наверху кто-то то ли стучал, то ли скакал как сумасшедший.

— Он вообразил себя Гарри Грэбом. А Грэб был выдающимся боксером. Уже в первой схватке с Джином Танни он разделал его под орех. И в спаррингах с Дэмпси ни разу не ударил в грязь лицом. За всю свою спортивную карьеру Грэб лишь однажды оказался на лопатках. И всякий раз, выходя на ринг, брал свою тайну с собой. Гарри Грэб был слеп на один глаз.

А зверь наверху все выл, и они слышали, как под его когтистыми лапами трещит пол.

— Но это не Гарри Грэб, — возразил Мейсон. — Можно только молить Бога, чтобы это был он.

— Но он-то думает именно так! По крайней мере, в данный момент.

— Что, глаз был совсем слепой? — поинтересовался Мейсон.

— Абсолютно.

— Ты не помнишь какой?

— Помню. Как не помнить. Правый.

Мейсон нахмурился и кивнул. Затем подошел к Ситону, и они обнялись.

— К югу от дома есть ручей. Я похороню кости на другом берегу. Переберусь в узком месте. И буду тебя там ждать.

Наверху затрещали половицы. Зверь сделал первый шаг им навстречу. Обретя голос, тварь стала обретать форму. С потолка игрового зала посыпалась штукатурка.

«Оно выросло, — подумал Ситон. — С прошлого раза оно прибавило в весе».

— Копай, Пол, — спокойно бросил ему Мейсон с порога бильярдной. — Ради Сары. Ради спасения наших душ.

Он поцеловал дуло висевшего на груди автомата и, еще раз сказав: «Копай», скрылся.

Ситон, расставив для удобства ноги и покрепче сжав черенок лопатки, замахнулся и изо всех сил ударил острым концом. Не раз и не два пришлось ему вонзать лопату в неподатливый цементный пласт под ногами. Он натер ладони о шершавый черенок и мысленно пожалел, что не догадался поплевать на руки. Впрочем, от страха у него во рту так пересохло, что не набралось бы и капли слюны. Сверху доносились автоматные очереди, что-то тяжело бухало — очевидно, рвались гранаты. До Ситона уже донесся запах боя — удушливый, с металлическим привкусом. По рыку зверя он определил, что тот ошарашен, может, даже ранен и взбешен сверх всякой меры.

Ситон рыл и рыл, покрякивая от натуги. Он уже раздолбил цементную корку и теперь лопаткой выгребал камни из прохладного суглинка, углубляя отверстие. По красным пятнам на черенке Пол понял, что стер ладони в кровь, но это сейчас не имело значения. Лишь бы выжить, а кожа нарастет. Грохот наверху усиливался. Казалось, весь дом скрипит и трясется. Все вокруг ходило ходуном. Полы выгибались, стены вспучивались от ударов.

Неожиданно какофония диких звуков смолкла. От двери потянуло сквозняком, прошелестевшим по комнате и унесшимся прочь. Музыка между тем тоже прекратилась. Это насторожило Ситона. Штукатурка продолжала сыпаться ему на голову. Значит, бой еще не закончен. Вдруг тишину расколол дикий рев. Это был первобытный победный клич.

— Сюда, ирландец! — раздался хриплый голос. — Я иду к тебе!

Мейсон погиб. Пал в неравном бою. Ситон услышал, как убившая Ника тварь неспешно двинулась вниз. Ступени дрожали у нее под ногами. Ему снова послышалась музыка. Кажется, это был Эл Боули и квинтет «Горячий клуб». В любом случае, что-то невразумительное, безумное и до крайности неуместное.

В суглинке показалась белая косточка. Совсем маленькая, вроде кроличьей. Ситон, захлебнувшись слезами, послал хулу жестокосердному Богу за то, что тот не дал ему времени закончить миссию, ставшую для него святой обязанностью. Он оценивающе посмотрел на саперную лопатку, черенок которой стал скользким от его собственной крови. Оружие из нее никакое. Но другого все равно не было.

Звук шагов по ступеням становился все ближе. Ситон выпрямился и взял лопатку наперевес. И вдруг наверху снова раздался вопль. На сей раз человеческий. Это Мейсон, собрав остатки сил, бросил зверю последний вызов, а затем прошил его автоматной очередью. Тем самым он мстил за сестру. Но не только. «Падший ангел» ценой своей жизни решил получить спасение для Сары.

Темная вселенная содрогнулась от боли и ярости над головой Ситона. Каким-то чудом он отыскал в комнате бархатный мешок с бильярдными шарами и высыпал их. Затем опустился на колени возле ямы и пальцами стал просеивать глину в поисках драгоценных останков. Главное — как можно скорее унести их отсюда. Шум драки наверху уже стих. Пол складывал кости в мешок. Неторопливо и любовно, аккуратно и методично он наполнял мешок драгоценными косточками. Понемногу тяжесть в груди отпустила, и он понял, что собрал их все.

Похоже, бой наверху и в самом деле закончился. Ситона снедало чувство жалости и печали по убитому другу. Он тут же выругал себя. Слишком уж часто он поддавался чувству жалости. А Николас в ней не нуждался. Ситон прислушался, нет ли поблизости мистера Грэба, но все было тихо. Он вышел в коридор — сумрачный, длинный, со множеством дверей. Лишь под одной из них виднелась тоненькая полоска света. Она исподволь звала к себе. Ситон наспех стряхнул с рук землю, прилипшую к кровоточащим ссадинам, затем снова прислушался. Все тихо. Зализывает раны, судя по всему. Его задержал отчаянный противник. Может быть, даже ранил. Ситон решил, что сейчас самое время уходить. Но мешала темнота. И тогда, зажав в руке мешок, он двинулся к призывно светящейся двери.