Раздавшийся сверху крик сорвал их с места. Оба взлетели по лестнице и застыли на пороге комнаты Сары. Девушка уже проснулась и теперь сидела, тревожно озираясь. На ее разрумянившемся лице играла оживленная улыбка. Но затуманенный взгляд был полон злобы и коварства. Сиделка повернувшись к ней спиной, хлопотала над тележкой, заставленной медицинскими принадлежностями. Там были белые пластиковые цилиндрики с таблетками, стеклянные бутылочки, термометр в стерильном растворе, а также тонометр для измерения давления. Взглянув на лицо Сары, Ситон подумал, что сиделку вполне можно понять: любой постарался бы отвернуться.

На коленях Сара держала портативный радиоприемник. Ситон вспомнил, что раньше он стоял на прикроватной тумбочке, за коробкой с салфетками. Теперь коробка валялась на полу. Сара смахнула ее, когда потянулась за приемником. Ситон решил, что кричала сиделка. Вероятно, ее встревожила внезапность, с которой пациентка пришла в сознание, и ее неожиданная активность.

Сара моргнула и резко откинулась на подушки, а затем нажала одну из кнопок приемника. Спальню тут же заполонил такой громкий звук, что сиделка дернулась и тележка с грохотом опрокинулась.

— Ах, простите…

Ее голос на фоне напористого баритона Иэна Кертиса из «Джой Дивижн», исполняющего «Love Will Tear Us Apart», прозвучал не громче шепота.

Мейсон вошел в комнату, мягко, но настойчиво взял сиделку под руку и куда-то ее увел. Его сестра тем временем нажала на очередную кнопку. По комнате поплыла задушевная мелодия в исполнении Ника Дрейка, и девушка стала раскачиваться в такт взад и вперед. Она часто и тяжело дышала, и на нее было страшно смотреть. А тут еще ветер вновь накинулся на стены и окна дома с пугающей беспощадностью. Перед мысленным взором Ситона промелькнули какие-то тени и упали на деревянную обшивку спальни. Тени разрастались, занимая все больше и больше места. Мелкие камешки, пущенные ветром в приступе злобного веселья, грозили изрешетить стекла. А Мейсон, уединившийся с сиделкой, все не возвращался. В спальне появился запах гниения. Этот тяжелый запах — запах смерти — шел изо рта задыхавшейся девушки. Ситон по-прежнему не решался переступить порог. Однако во что бы то ни стало надо было отобрать у нее радио. Она же, словно прочитав его мысли, снова нажала на кнопку, и Сэнди Денни запела «Кто же знает, куда время исчезает?»

Сара бросила на Ситона хитрый взгляд.

— Они-то знают, куда время исчезает, — сообщила она. — Им до смерти хочется рассказать.

И Пол Ситон сбежал.

Мейсон нашел его на парковке у паба Ситон сидел за рулем «сааба», уже пристегнутый, но с незаведенным двигателем Мейсон открыл дверцу машины и тяжело опустился на пассажирское сиденье рядом с Ситоном. Оба насквозь промокли под холодным дождем, пока добирались сюда от дома Мейсона. В машине играло радио. Это был джаз, вялая, словно специально предназначенная для предрассветного часа мелодия, слегка приправленная бодрым ритмом бибопа. В руках неизвестного виртуоза тромбон звучал совсем как тенор-саксофон, с такими же переливами и так же мелодично.

«My Funny Valentine», — подумал Мейсон и взглянул на Ситона.

Он в жизни не встречал такого напуганного человека.

— Сигарету?

— Не курю.

— Я тоже, — сказал Мейсон, затягиваясь. — Пять лет как бросил. Прочитал книжку Аллена Карра, но не помогло. Это не для меня. Зато с гипнозом дело выгорело. Клиника в Лондоне, у Риджентс-парка.

— Наверное, ты действительно хотел бросить.

— Еще бы не хотел. — Мейсон набрал в грудь побольше воздуха. — Это стоило мне руки и ноги. Но все ж не зря.

— Поздравляю.

— Было бы с чем, — сделал резкий выдох Мейсон. — Спасибо, что подождал.

— Просто не решил пока, куда ехать.

Мейсон кивнул, изо всех сил стараясь взять себя в руки. В случае необходимости он мог бы вытащить Ситона из машины, оглушить его дубинкой, предусмотрительно сунутой в карман куртки, и приволочь его обратно к себе, на «Гребень волны». Этот засранец никуда не уедет, пока Саре не станет лучше. Если, конечно, он действительно может хоть что-то сделать.

— Ладно, — снова кивнул Мейсон. Он сунул руку поглубже в карман и потрогал кожаную рукоятку дубинки. — Ладно.

— Как сестра?

— Ввели снотворное. Сиделка — просто героиня.

— Я немного растерялся, — признался Ситон. — Ненадолго. Еще минута — и я в полном порядке.

Мейсон разглядывал тлеющий кончик сигареты. Машину раскачивало от порывов ветра.

— И музыка.

— Одни самоубийцы, — объяснил Мейсон. — Иэн Кертис повесился. Ник Дрейк сидел на колесах. А певичка из «Фэйрпорт конвеншн» бросилась в пролет лестницы.

— А ты, оказывается, знаток…

— Этого не узнаю, — кивком указал на радиоприемник Мейсон.

— Фрэнк Росолино. Тромбонист. Когда-то его имя гремело по всему Западному побережью по меркам бибопа А это значит, что он, будучи виртуозом, с трудом сводил концы с концами. В эпоху Джеймса Тейлора, «Иглз» и «Братьев Дуби» таков был удел многих джазовых музыкантов.

Мейсон хорошо знал, что иногда страх именно так действует на людей: они становятся излишне говорливыми, словоохотливыми. Некоторых потом просто не заткнуть.

— Ты разбираешься в джазе, Пол?

Ситон кивнул и добавил:

— Радио включилось в тот самый момент, когда я сел в машину.

— Фрэнк Росолино тоже покончил с собой?

— В один прекрасный вечер. Но сначала застрелил своих сыновей. Когда те спали.

Ситон хотел было включить «дворники», но бессильно опустил руку. Звук тромбона затих, и после паузы раздался печальный блюз. Мейсон сразу узнал Роя Бьюкенена. Мейсон испугался, что звук, того и гляди, усилится. И уж этого он точно не перенесет.

— Пока я шел за тобой под дождем, я прикидывал вероятность такого рода совпадений в тематике песен по радио у сестры.

Ситон обернулся и посмотрел ему прямо в глаза.

— Нелепо, — сказал он. — Это я насчет вероятности. Я, конечно, не счетовод. И ставок не делаю. Но мне все же кажется, что просчитать это невозможно.

Мейсон кивнул. Блюз Роя Бьюкенена теперь доносился будто из другого мира, будто его старенькая гитара вконец расстроилась.

Мейсон не напрасно обхаживал сиделку. К моменту их возвращения Сара уже снова впала в забытье и теперь, обессиленная, забылась тяжелым сном. Щеки ее отдавали нездоровой желтизной. Сиделка осторожно забрала радио и выдернула шнур из розетки. Она вручила приемник Мейсону. При этом на лице ее было написано выражение страха, понимания и решимости одновременно. Мейсон вспомнил, что сиделка имела кельтские корни. Она была родом из графства Мит и, возможно, кое-что знала о магии и уж точно о народных преданиях. Помогать ближнему было ее призванием, и поэтому совесть не позволила ей уйти. Мейсон, не имея времени на объяснения, только кивнул ей с благодарностью, а затем отправился на поиски Пола Ситона.

Он знал: Ситон далеко не уедет. Об этом Мейсон собственноручно позаботился, перерезав бензопровод «сааба», когда Ситон давеча в «Доспехах Пирсона» отлучился в туалет. Хотя в последние годы популярность Уитстейбла сильно возросла, там было слишком уж мало жителей, чтобы открыть в городке собственную службу такси. Нанять машину можно было не ближе Хернбей или Кентербери. К тому же еще тогда, у себя дома, Мейсон, вешая пальто гостя, порылся у него в карманах и вытащил бумажник. Поэтому выбраться отсюда Ситону будет практически невозможно. Железнодорожная станция давным-давно закрылась до утра. В Уитстейбле это было мертвое время.

Перед тем как пуститься в погоню за Ситоном, Мейсон, к своему удивлению, обнаружил, что зачем-то идет по каменным ступеням в подвал своего старинного дома. Он с детства ненавидел сырой просоленный запах любимого отцовского убежища. Этот подвал почему-то всегда нервировал Ника.

Впрочем, сейчас, держа в руках внушительную отцовскую дубинку, он уже не вспоминал о тех днях. С полок вдоль стен равнодушно смотрели на него безжизненными глазами деревянные божки, привезенные отцом из Африки. Сверху доносился ропот моря, с тяжким укором обрушивающего волны на прибрежные камни. Он погладил рукой свинчатку и выругал себя за показную браваду. В конце концов, смотреть на него здесь вроде как некому. И этим никого не удивишь — и не запугаешь.

По правде говоря, в отцовском доме он всегда чувствовал себя как-то неуютно. И до пятнадцати лет, пока жил под этой крышей, спал при свете ночника, не обращая внимания на отцовские подтрунивания. Дело было не только в их доме, но и в его родном городе. Ник с малых лет чувствовал, какое это гиблое, страшное место. Он на дух не переносил его узких улочек. Его пугали вывески местных пабов, смутно напоминавшие виселицы. Он ненавидел ледяной ветер, бьющий в лицо в зимние ночи. Ему казалось, что в самой природе Уитстейбла — неприветливого, холодного, малонаселенного — есть что-то неправильное, нарушение обычного порядка вещей. Игра света и тени выглядела здесь слишком контрастно. Невозможно было избавиться от ощущения, что за тобой постоянно следят. Два жутких эпизода из детства Ник постарался загнать в глубь памяти. Один имел место в открытом летнем ресторанчике, другой — в старинном зале кафе-мороженого на приморском бульваре. Нику тогда было лет десять-одиннадцать.

Затем отец послал Ника учиться в пансион в Камбрии, и мальчик вздохнул с облегчением. Там ему больше не приходилось бояться темноты. В дортуаре кроме него были и другие ребята, и Ник по ночам с удовольствием прислушивался к их сонному дыханию. Да и однообразие распорядка дня успокаивало: подъем — отбой, бег с препятствиями, ориентирование с фонариком ранним морозным утром. Он не раз спрашивал себя, не была ли вся его военная карьера своеобразной компенсаторной реакцией на страхи, все детство мучившие его в этом доме. Может, да, а может, и нет.

В полку было полно солдат, точно так же страдающих ночными кошмарами. Теперь, в подвале родного дома, в окружении отцовских секретов и их молчаливых хранителей, Нику ужасно захотелось почувствовать себя живым, и он изо всех сил стукнул дубинкой по ладони. За его спиной в глубине подвала на полке что-то тихо зашевелилось. Мейсон сглотнул и нарочито неторопливой походкой направился к тускло освещенной лестнице наверх.

— Море, — говорил Ситон, когда они сидели в «саабе». — Им труднее творить зло вблизи моря. Кстати, они обожают музыку. И они еще те шутники — без этого им никак. Но на побережье… более или менее безопасно. Лучше, чем в других местах. Полной гарантии, конечно, нет. Ее и нигде нет. Но все-таки здесь безопаснее. По крайней мере, было раньше.

— Ты все же должен объяснить мне, что происходит, — потребовал Мейсон. — Ну что, объяснишь?

— У тебя такое лицо, капитан, будто ты силой хочешь выбить из меня показания.

Что ж, ирландец в своем праве.

— Если надо будет, то и выбью, — сказал Мейсон. — Но думаю, не понадобится. Ты ведь приехал сюда, чтобы все мне рассказать.

— Если я этого не сделаю, у нас будут связаны руки. Да и обстоятельства складываются не в нашу пользу.

Мейсон молча ждал.

Наконец Ситон спросил:

— Хоть что-нибудь из этого дерьма в духе Джозефа Конрада и Райдера Хаггарда правда? Ну, твои россказни про Конго?

— Не про Конго, — поправил Мейсон. — Это случилось не в Конго, а в Кот д'Ивуар.

— Наплел с три короба, чтобы в душу влезть. Круто, капитан. И эта история про кедди тоже ведь полная хрень!

У Мейсона под мокрой одеждой заметно напряглись мускулы.

— Ситон, лезть в чужую душу — не мой стиль, — отрезал он. — К моему глубочайшему сожалению, все сказанное — чистая правда.

Свирепый порыв ветра чуть не опрокинул их машину. А еще через мгновение тяжелая волна, преодолев крепостную стену волнолома, с грохотом артиллерийского снаряда обрушилась на мол и на брезентовую крышу «сааба». Они смотрели, как по ветровому стеклу, точно живые, стекают потоки черной воды в хлопьях пены. Радио давно умолкло. Рой Бьюкенен, повесившийся в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом в камере американского полицейского участка, очевидно, снова забылся беспокойным вечным сном.

— Все началось двенадцать лет назад, — произнес Ситон.

Он так крепко сжимал руль, что костяшки пальцев побелели.

— Для меня началось. Я, конечно, сам во всем виноват. Я причина всего того, что произошло. А действовал я из наилучших побуждений.

Мейсон раздавил окурок пальцами:

— Расскажи. Давай вернемся ко мне домой, и там ты мне все расскажешь.