С Люсиндой Грей он впервые встретился в баре на втором этаже паба «Кембридж». Это было той теплой весной тысяча девятьсот восемьдесят третьего. Пол поднялся в бар и услышал, как Кристел Гейл в музыкальном автомате поет «Don't It Make My Brown Eyes Blue». Это он хорошо помнил. Там, конечно, мог петь и Ван Моррисон — «Brown Eyed Girl», или Джули Лондон — «Cry Me a River», или Нина Симон — «My Baby Just Cares for Me». Бар на втором этаже «Кембриджа» славился среди пабов Лондона едва ли не лучшей коллекцией пластинок в музыкальном автомате. Но тогда пела именно Кристел Гейл. И глаза у Люсинды были вовсе не карими и не синими. Они были зелеными. Пол поймал их оценивающий взгляд с другого конца барной стойки, как только вошел. Позднее он обнаружил, что ее невероятно зеленые глаза были усеяны золотыми крапинками. И платье у нее тоже было золотым, из натурального шелка, в крупную складку. Волосы Люсинды медового цвета были подстрижены в стиле «боб».

Это был пылающий год пылающего десятилетия, и большинство публики в баре составляли студенты школы искусств Святого Мартина. Она была расположена на Чаринг-Кросс-роуд, всего в каких-нибудь ста ярдах от паба. Внутри паб был весь залит светом благодаря огромным окнам, выходящим на Кембридж-серкус. В лучах заходящего солнца приодетые для вечера студентки курса моды смотрелись очень живописно. В ботинках на пуговках, расклешенных юбках, приталенных жакетах и шляпках они выглядели даже чуть-чуть вызывающе.

В те дни — в тот год — студенты в «Кембридже» кучковались или тусовались в своем узком кругу. Учащиеся факультета графики выделялись нарочито монохромной гаммой: черными «левисами», белыми футболками от Хейнса и куртками в стиле милитари. Девушек можно было отличить только по мелированным челкам. Ученицы факультета живописи надевали юбки-клеш или специально продырявленные джинсы и искусно продранные свитерки поверх маек в обтяжку. Их молодые люди косили тогда под Джексона Поллака, щеголяя в джинсах, клетчатых рубашках и джинсовых пиджаках. Обуви отводилась ключевая роль. Графики обоего пола носили исключительно ботинки «Доктор Мартенс». Художницы обувались в черные грубые ботинки. Псевдо-Поллаки щеголяли в мокасинах «Джексон Басе Виджун», на которые долго и упорно копили. Они специально ездили за ними в магазин американской одежды «Симмонс» в Ковент-Гардене. Во «Флипе» на Лонг-Акре-стрит подлинную «американу» можно было приобрести совсем задаром. Однако импортные шмотки прибывали во «Флип» в плотно набитых контейнерах, и придание вещам товарного вида стоило немалого труда. Поэтому обувь туда не возили.

Пол Ситон пришел в бар на встречу со своим братом Патриком, который для этого случая принарядился в костюм-«зут» и даже надел яркий шелковый галстук. Они собирались завалиться в какой-нибудь клуб, но так, чтобы не стоять при этом в очереди и не платить за вход. В Лондоне, и особенно в Сохо, в то время это было вполне возможно. Достаточно было только одеться поэкстравагантнее. Костюм прекрасно сидел на Патрике, широкие плечи позволяли ему носить этот фасон. Правда, некоторое сомнение вызывала соломенная шляпа с широкими полями, небрежно сдвинутая на затылок. Патрик вразвалочку, имитируя матросскую походку, двинулся к брату. В те дни они были так молоды и сами себя создавали. Некоторые преображались буквально каждый вечер.

— Кто та высокая блондинка в плиссированном платье?

— Спасибо, прекрасно.

— Та высокая, зеленоглазая.

Патрик невозмутимо потягивал пиво.

— Соломенная шляпа не катит.

— В ней я похож на Феликса Лейтера. На цэрэушника из фильмов про Бонда.

Пол все не мог отвлечься от Люсинды.

— У Синатры такая же шляпа на обложке «Пойдем полетаем со мной».

— В ней ты похож на янки, — заметил Ситон.

Патрик подумал и пожал плечами.

— Из фильма с Норманом Уиздомом.

— В ней есть что-то притягательное, — сказал Патрик. — Прямо-таки королева.

— Значит, познакомить нас ты не можешь.

— Если бы даже мог, то, понятное дело, не стал бы.

Похоже, что брат блефовал, но, поразмыслив, Ситон отверг эту мысль.

— Могу сказать только, что она с факультета моды, — сообщил Патрик. — И держится всегда особняком.

— Еще бы!

Тем вечером Ситону так и не удалось поговорить с Люсиндой Грей. Вместе с братом он сначала пошел в один клуб, а потом в другой, где играли «Малыша Креола» и «Ночных зверей» и воздух пропах дымом «Мальборо», гелем для волос, бриллиантином и едким потом. По мере того как Пол напивался, ему начинало все больше казаться, что все это похоже на массовку в кубинском фильме, снятом еще до свержения Батисты и до того, как поклонники Че Гевары и Кастро ввели моду на тропический камуфляж.

Примерно около полуночи он подцепил чернокожую администраторшу из стоматологической клиники в Вудфорд Грин, представляющую собой нечто среднее между Кармен Мирандой и моделью из телерекламы батончика «Баунти». Он привел ее домой и напрочь забыл о студенточке-модистке с зелеными глазами, которую встретил на верхнем этаже бара «Кембридж». Он почти что забыл о ней. Но не совсем.

На следующей неделе он снова увидел ее в клубе под названием «Верфь», разместившемся на бывшем складе на пустыре у Темзы, неподалеку от Шадуэлла. Это была эпоха пакгаузных вечеринок, о которых узнавали по сарафанному радио. Так, клуб «Дертбокс», расположенный посреди незанятых участков в Кингс-Кросс, печально прославился на всю округу своими мощными динамиками. Там еще были цинкованные ванны, набитые кубиками льда и банками с пивом «Саппоро». В «Верфи», впрочем, царила более спокойная, но хорошо продуманная атмосфера дрейфа по течению. Ее посетители соответствовали статусу заведения: их развлечения были так же хорошо продуманы.

На двери висело изображение парня в матросской блузе и парусиновой морской фуражке, напоминавшее карикатуру на Жана Жене. У него был шрам на переносице и затейливая татуировка на загорелых жилистых руках. В тот год весна выдалась на редкость теплой. Она обещала, что лето будет жарким, может, даже знойным.

В клубе горели масляные лампы. Свет звезд, отражаясь от речной воды, проникал сквозь окна и ложился на потолок тусклой рябью. Патрик пришел сюда с приятелями из школы искусств Святого Мартина. Там был Стюарт Локиер. И Грег Фойл, чьи картины впоследствии подорожали до сотен тысяч долларов и сейчас висят в Музее современного искусства в Нью-Йорке. Все они сидели за столиком по другую сторону танцпола. Патрик что-то шепнул Грегу, и Грег бросил на него такой взгляд, что Пол сразу понял: братец здорово набрался.

Здесь он и увидел снова ту загадочную девушку. Люсинду Грей с факультета моды. Она потягивала густой зеленый напиток среди живописной толпы людей у барной стойки. В этот момент стихли последние аккорды «Amsterdam» в исполнении Жака Бреля, и Пол сразу узнал следующую композицию — переложение одной английской песни Дэвида Боуи. Ее нелогичным продолжением стала песенка «Bad Day» — новый слащавый шедевр англичанки Кармель Маккурт, переехавшей из родного Манчестера в Париж. В тот год она начинала входить в клубную моду.

Пол вдохнул местный аромат — смесь запахов дегтя и древесины, табачного дыма и речной сырости. Тут он увидел Патрика и направился к его столику. Грег выбрал одну из купленных в складчину бутылок и налил ему «Ламбруско».

— Ты взял след, — обратился к нему Патрик.

Он мигал, тщетно пытаясь рассеять пелену перед глазами. Пол принялся за вино.

— Вышел на охоту, — не унимался брат. — В погоню. Добыча ведь где-то рядом?

— Нечего меня осуждать. Это как-то лицемерно. Ты сам трахаешь все, что шевелится.

Патрик попытался переварить услышанное.

— Ну, я не стал бы зацикливаться на этом, — выдал он наконец, — чтобы не пересластить десерт.

Пол рассмеялся и увидел, что Люсинда Грей на другом конце зала улыбается ему поверх поднесенной к губам рюмки. Она изогнула бровь и пальчиком поманила его к себе:

— Твой жирный дружок, помешанный на рокабилли, кажется, надрался.

Она сделала глоток и посмотрела на Пола поверх рюмки. Напиток искрился так же, как и ее глаза. Ситон бросил взгляд в сторону своего столика, затем снова уставился на Люсинду Грей. Она сидела, скрестив руки на груди. Рукава ее облегающей кожаной куртки немного задрались. Расстегнутый воротник-стойка выгодно обнажал ее длинную шею. Коротко стриженные волосы сзади плавно переходили в бархатистую ложбинку на шее.

— Он не жирный. И вовсе не помешанный на рокабилли.

Патрик отличался мощным телосложением, но щеки у него все же были слишком пухлыми. В первую же неделю пребывания в школе искусств он совершил роковую ошибку: облачился в куртку с эмблемой какого-то университета и надписью во всю спину. На Камденском рынке куртка стоила тридцать пять соверенов, еще она стоила ему потерянной репутации. Впоследствии брат первым признал, что из всех купленных шмоток та «американа» была его ошибкой. И вот, несмотря на костюм-«зут» и яркий галстук, несмотря на умело наведенную с помощью туши для ресниц ниточку усов, с тех пор все его так и звали: Жирным Рокабилли. По крайней мере, за глаза.

— Твоя правда, — вздохнул Пол. — Сегодня Жирный Рокабилли, похоже, действительно перебрал.

Люсинда снимала муниципальную квартиру. Такое жилье просто так не получить. Она призналась Ситону, что для этого ей пришлось занимать очередь в Каунти-холл с вечера. Ее многоэтажка без лифта находилась на Олд-Парадайз-стрит, южнее моста Ламбет. Все это Люсинда рассказала Полу уже через час после знакомства. Через час после того, как он впервые с ней заговорил. Он шли к ее дому вдоль реки. В темноте миновали баржу, стоящую на приколе. Легкий ветерок с Темзы разносил по округе пороховой дым. На таких баржах обычно устраиваются шикарные вечеринки с фейерверком. Вдоль противоположного берега медленно прошло прогулочное судно, пронизывая огнями сгустившийся туман. Из динамиков лился высокий дрожащий голос Боя Джорджа, вопрошающий: «Do You Really Want to Hurt Me?»

Пол смотрел на нее. Не мог не смотреть. В черной кожаной куртке, кремовой шелковой блузке и черной узкой юбке ниже колен она казалась высокой и очень стройной. Убранные со лба волосы открывали лицо, которое загадочно блестело под яркими шарами фонарей на набережной. Она была очень бледной, поэтому пухлые губы под слоем красной помады казались еще ярче. Над темной водой разносился голос Боя Джорджа, а в тумане плясали огоньки прогулочного судна.

Ситон вдохнул запах окалины отживших свое ракетниц и сожженных «огненных колес». Он вдруг почувствовал такую радость бытия, что сердце гулко застучало в груди, а кожу словно пронзили тысячи мелких иголок. Еще никогда прежде он так остро не ощущал всю полноту жизни. Его переполняли эмоции, грозя вот-вот выплеснуться наружу. Его как током пронзило какое-то странное чувство, которое он принял за сексуальное возбуждение, за нетерпение плоти. Но он понял, что это было нечто большее. Это было волнующее ожидание будущей жизни. Потом он часто возвращался к этому воспоминанию. Позднее, гораздо позднее этот момент и связанная с ним радость станут его постоянными непрошеными визитерами.

Люсинда жила в тесной квартирке на третьем этаже. В гостиной Полу сразу бросился в глаза манекен, небрежно задрапированный шелковой тканью. В проникавшем сквозь окно лунном свете шелк казался кроваво-красным. Но как только Люсинда включила торшер, ткань приобрела рыжеватый оттенок. На полу в беспорядке валялись детали выкроек, образцы тканей и наброски моделей одежды. Ситон сразу понял, что Люсинда неплохо рисует. На столике стояла электрическая швейная машина с педалью. А еще там была дорогая на вид система «хай-фай» и диванчик из искусственной кожи, который Пол как-то видел в витрине «Практичный стиль».

— Садись, — пригласила Люсинда. — Извини за беспорядок.

Она сняла куртку и повесила ее на манекен.

— Выпьешь что-нибудь?

Где-то наверху играла музыка — убаюкивающая кавер-версия «Red, Red Wine» в исполнении UB-40. Пол посмотрел на часы — шел второй час ночи. Он вынул из конверта пластинку и вставил ее в стереоустановку. Джули Лондон запела «Cry Me a River».

— Пиво у тебя есть?

— Напитков для мальчиков не держу, — сказала Люсинда.

Сняв куртку, она все еще стояла посреди комнаты, положив руки на бедра. Под тонкой блузкой просвечивали маленькие груди. Из динамиков доносился жеманный голос Джули Лондон.

— Есть шартрез и арманьяк, — сообщила Люсинда.

Шартрез. Это та зеленая штука, что она пила в «Верфи».

— Арманьяк. Грандиозно, — решил он.

— «Грандиозно», — фыркнула Люсинда.

— Так говорят у нас дома, — почувствовав себя дураком, ответил Пол.

— В славном Дублине нашем, — протянула она, — столько сыщешь милашек.

По правде говоря, в Дублине ему ни разу не попадалась девушка с глазами как у Люсинды Грей.

Через неделю он переселился к ней. Места в квартирке было, конечно, маловато, но им хватало. Если каким-нибудь теплым вечером они не шли в клуб или на вечеринку, то просто садились на деревянную скамейку у паба «Ветряная мельница» и потягивали пиво, прислонившись спиной к персиковому дереву, усыпанному розовыми цветами весь сказочный май.

В газетной лавке на Ламбет-уок они взяли напрокат видик, который в то время был еще в диковинку, и кассеты с фильмами «Хэммет» и «От всего сердца». Они от души смеялись над картинами «Мертвые не носят клетчатое» и «Торговые места». Они играли в теннис в Архиепископском парке, где были открыты два бесплатных корта, в окружении высоченных вязов и буков. В конце месяца они устроили у себя до смешного интимную вечеринку. Однокурсницы Люсинды нацепили на себя украшения со стразами и вырядились в платья для коктейля. На голове же они соорудили нечто невообразимое. Стереосистема сотрясалась от воплей «Малыша Креола».

— Это ненадолго, — пробурчал Патрик.

Он потягивал жуткую бурду под названием «Ночью штормит», которую Грег Фойл нацеживал из металлического шейкера, запотевшего от жары.

— Сомневаюсь, что ваш романчик переживет лето. Он обречен.

Но, сказав это, Патрик невольно улыбнулся, и Пол понял, что брат и сам не верит в то, что говорит.