Пряча подбородок от холода, шериф Ларри Томкинс повернулся спиной к патрульной машине с урчащим мотором и отпер ворота на въезде в Салливановский лес. Створки со скрипом распахнулись внутрь, и фары автомобиля высветили начало дороги до того места, где она, поворачивая, исчезала среди деревьев. Ларри распрямился, потом глянул направо и налево, вдоль полосы асфальта за ним. Других машин видно не было, даже на большом шоссе поодаль от ворот. Небо затянули облака – вполне мог пойти снег, – и поля позади терялись в безлунной тьме.

Ларри забрался за руль – приятно было снова очутиться в тепле, где уютно потрескивало радио. Он миновал ворота и покатил по лесной дороге, потом переключился с дальнего света на ближний. Стволы деревьев впереди потускнели, стали оранжевыми. В полумиле отсюда стоял дом старого Неда Баркера – ближе не было ни души, но Нед страдал бессонницей и частенько сиживал у окна спальни, глядя на Салливановский лес. Если бы Ларри включил фары, Нед бы его заметил. С тех пор как вышла книга Патриции Пайк – то есть уже три месяца, – Нед наблюдал за ведущими в лес воротами так упорно, точно это был его воинский долг.

После убийств, совершенных в декабре двенадцать лет назад, Ларри постоянно выгонял из Салливановского леса непрошеных гостей. Он ненавидел эти поездки, но должен был выполнять свою работу: кроме него заниматься этим было некому. Почти всегда нарушителями оказывались школьники из старших классов, которые приходили в дом убитых, чтобы налиться или наглотаться наркотиков, и хотя Ларри всегда бывал крут с ними, а самых упрямых забирал в участок, он понимал, что детям свойственно делать глупости, и винить их за это всерьез несправедливо. Когда Ларри было шестнадцать, он сам свалился пьяный с крыши амбара, сломав себе руку в двух местах, – и все ради того, чтобы произвести впечатление на девчонку, которая в результате так и не стала с ним встречаться.

Но после того как эта Пайк выпустила свою книгу, количество гостей резко выросло. За одну только последнюю неделю Ларри уже побывал здесь три раза. Детей хватало по-прежнему – их стало даже больше, чем раньше, но попадались и приезжие из других городов, причем Ларри подозревал, что некоторые из них не совсем здоровы психически. В прошлые выходные Ларри прогнал парочку лет двадцати с небольшим: включив бумбокс, они устроились на одеяле под отвратительную ревущую музыку. Они сказали ему – спокойно, как будто это могло убедить его, – что интересуются магией и хотят зачать здесь ребенка. Этот дом, пояснили они, излучает энергию. Когда они уехали, Ларри поднял глаза на его пустые окна, на его мертвый, тупорылый фасад и подумал, что трудно было сказать что-то более неподходящее.

Машина тряслась и подпрыгивала на ухабах, с трудом преодолевая лесные повороты. Из-за всех этих бесконечных поездок колеи стали глубже: Ларри месил здесь грязь со льдом всю осень. Время от времени колеса прокручивались, и он старался не думать о том, что будет, если придется вызывать буксир, – как он объяснит свое появление в этом месте? Но каждый раз автомобиль взревывал и вырывался на свободу.

Он приезжал сюда и с Патрицией Пайк. Он не хотел, но мэр сказал ему, что Пайк хорошо умеет писать такие книги и – при том, что мэр, как и Ларри, тоже стремится разобраться в случившемся, – он не хочет, чтобы дурная репутация города укрепилась из-за их нежелания ей помогать. И Ларри отправился в библиотеку – почитать какую-нибудь из ее прежних книг. Он выбрал ту, что называлась "Красавицы и чудовище", с огромным кошачьим глазом на обложке. Она была посвящена серийному убийце из Айдахо, который в шестидесятые годы убил пять женщин и скормил их своей пуме. В одной главе Пайк писала, что полиция скрыла от нее подробности преступления. Ларри отлично понимал, почему: убийства были жестокими, и полицейские, очевидно, уже изрядно потрепали себе нервы, сообщая подробности родственникам жертв, – не хватало еще повторять их многочисленным любителям почитать про чужое горе.

– Нас хотят использовать, – сказал Ларри мэру, помахав перед ним этой книгой.

– Слушай, – сказал мэр, – я знаю, что для тебя это трудно. Но неужели ты предпочел бы, чтобы она писала без твоей помощи? Ты знал Уэйна лучше всех остальных. Кто знает? Может, мы, наконец, доберемся до сути.

– А что, если не до чего добираться? – спросил Ларри, но мэр посмотрел на него странно и не ответил, только сказал, чтобы он смирился: он и не заметит, как все кончится.

Ларри справился с последним поворотом и остановил машину. Его подфарники слабо освещали то, что осталось от прежней кольцевой дорожки, и сам дом Салливанов.

Дом маячил впереди – приземистый, рыжеватый. Он не радовал глаз и раньше, когда был новым, – маленький, прямоугольный и неказистый, похожий на типовой сборный коттедж. Гараж, выступающий сзади, был чересчур велик и нарушал пропорциональность всей постройки; из-за него она выглядела перекошенной. Окон было слишком мало, да и сами они были слишком маленькие.

После убийств дом стал выглядеть еще хуже. Почти вся краска с обшивки слезла, крошечные окна, смахивающие на поросячьи глазки, были заколочены фанерой – все стекла повыбивали дети много лет назад. Трава и луговой кустарник поднялись вокруг, закрыли его собой – казалось, что дом постепенно уходит в землю.

Уэйн спроектировал его сам вскоре после того, как они поженились с Дженни; он мало что понимал в этом деле, но – он признался в этом Ларри, показывая ему чертежи, – хотел, чтобы дом получился уникальным. "Как мы с Дженни", – добавил он, сияя.

Дженни этот дом ненавидела. Она сказала об этом Ларри в тот вечер, когда они устроили новоселье.

– Мало того, что я должна жить в этой богом забытой глуши, – сказала она тихонько, пока Уэйн болтал в гостиной с Эмили, женой Ларри. – Хоть дом был бы такой, на который не тошно смотреть.

– Он сделал все так потому, что любит тебя, – ответил Ларри. – Он старался.

Не напоминай, – сказала Дженни, пригубливая вино. – Зачем я согласилась?

– Ты про дом?

– Про дом, про замужество. Господи, Ларри, да про все.

Она произнесла это без горечи. И посмотрела на Ларри, словно он мог знать ответ, но он его не знал. Он никогда не мог представить себе Уэйна и Дженни вместе, с того дня в университете, как они начали встречаться, и вплоть до самой свадьбы. "Согласен", – сказал Уэйн с мокрыми щеками, и лицо Дженни как-то сразу смягчилось, а Ларри почувствовал боль за обоих. Тогда, на новоселье, он сказал ей: "Все утрясется", и тут же понял, что солгал, и по лицу Дженни стало ясно, что и она поняла, а потом они оба повернулись поглядеть, как Уэйн демонстрирует Эмили диммер в гостиной.

Теперь Ларри заметил, что входная дверь наполовину открыта: ребята, которых он прогнал отсюда пару недель назад, взломали ее ломиком, и с тех пор замок толком не запирался. Из-за открытой двери и зияющей черноты за ней дом выглядел еще неприятнее – словно плачущий младенец. Так сказала Патриция Пайк, увидев его впервые. "Интересно, – подумал Ларри, – вставила ли она это в книгу".

Она прислала ему экземпляр в июле, прямо перед ее выходом. Книга называлась "По всему дому" – на обложке была рождественская елка с маленькими черепами вместо игрушек. Пайк подписала ее: "Ларри Томкинсу, хотя Вы, насколько я знаю, предпочитаете выдумки. Ваша Патриция". Он раскрыл указатель в конце и увидел свое имя с большим количеством цифр около него, а потом стал рассматривать глянцевые вклейки посередине. На одной была карта округа Прескотт с проселочной дорогой и крестиком в Салливановском лесу, где стоял дом. На следующей – план дома с контурами тел и пунктиром, отмечающим путь Уэйна из комнаты в комнату. Еще на одной странице была фотография всей семьи, дружно улыбающейся в объектив, плюс выпускные снимки Уэйна и Дженни. Пайк взяла в книгу и фотографию Ларри, сделанную в день убийств: он был сбоку, а в глубине санитары выносили из дома завернутый в одеяло труп одного из мальчиков. Ларри выглядел так, словно бежал, – руки у него вышли размытые, что было странно. Живым из дому не вынесли никого, так что бежать не имело смысла.

Последняя глава называлась "Почему?". Ларри прочел ее целиком. Патриция Пайк собрала в ней все слухи и нелепые гипотезы, услышанные за время своего пребывания в городке, изложив их так, будто сама додумалась до вещей, которые больше никому не пришли в голову.

Уэйн завяз в долгах. Уэйн ревновал, потому что Дженни, возможно, ему изменяла. Уэйн обращался к врачу с жалобой на головные боли. Уэйн был человеком, который так и не сумел повзрослеть. Уэйн жил в мире фантазий с идеальной семьей, которой не могло существовать в реальности. И вновь нежелание местной полиции и жителей города открыто обсуждать этот кошмар мешает нам понять таких людей, как Уэйн Салливан, воспрепятствовать другим убивать так, как убивал он, начать тот целительный процесс, в котором давно нуждается наше общество.

Ларри бросил книгу в ящик стола, надеясь, что остальные читатели сделают то же самое.

Но книга стала знаменитой, как и все предыдущие сочинения Патриции Пайк. И вскоре после этого к дому начали приезжать ненормальные. А потом – сегодня – Ларри Томкинсу позвонил мэр.

– Тебя это не обрадует, – сказал он. И был прав. Какой-то кабельный канал решил снять по книге Пайк документальный фильм. Съемочная группа должна была приехать сюда в конце месяца, ближе к Рождеству – для пущей достоверности. Они хотели снимать в доме и, конечно, собирались снова беседовать со всеми подряд, в первую очередь с Ларри.

Глядя на дом Салливанов сквозь лобовое стекло, Ларри достал из-под переднего сиденья бутылку виски, отвинтил крышку и сделал глоток. Глаза его прослезились, но он перетерпел и глотнул еще раз. Налиток разлился по его горлу и животу, вызвал желание сидеть за рулем неподвижно и продолжать пить. Он уже провел так много ночей. Но сейчас он открыл дверцу и вылез из машины.

Дом и луг были по большей части защищены от ветра, но холод все равно сразу пробрался за воротник. Ларри ссутулился, потом открыл багажник, вынул одну из канистр, загодя наполненных на заправке бензином, и пачку газет. Нагнув голову, он прошел к отворенной двери дома, осторожно ступая в высокой, исчерченной тенями траве.

Он почувствовал исходящий из двери запах, еще не успев подняться на крыльцо, – так пахнут сырые замшелые бревна. Он щелкнул фонариком и посветил внутрь, мимо пятнистых, осыпающихся стен. Перешагнул порог. Что-то живое метнулось из-под ноги – то ли енот, то ли опоссум. Может быть, даже лиса: Уэйн говорил ему, что здесь их полно, хотя сам Ларри ни разу ни одной не видел.

Он окинул взглядом стены. На них появились новые рисунки; в том месте, где когда-то стояла рождественская елка, кто-то вывел краской из баллончика: "УБЕЙ ИХ ВСЕХ". Старые надписи тоже никуда не пропали. Одна гласила: "Теперь займись моим домом, Уэйн". Около бесформенной, заляпанной шпаклевкой вмятины в той же стене кто-то нарисовал стрелку и написал "МОЗГИ". Надписи помельче, сделанные маркерами, были из тех, что оставляют школьники: инициалы, годы окончания, дурацкие шутки на половую тему, изображения гениталий.

А в углу – как же без этого – лежала книга "По всему дому" с разбухшими от влаги страницами.

Ларри потер висок. Что ж, можно начать и с нее.

Он вытолкнул книгу ногой на середину гостиной и плеснул на нее бензином. Рядом была щель, где ковер лопнул и разошелся. Ларри скатал газеты в трубку и заткнул под ковер, затем полил их тоже. Потом он сделал дорожку из бензина от книги с газетами до самой входной двери. Отойдя на край крыльца, расплескал весь оставшийся в канистре бензин по двери и косякам.

Он стоял на крыльце, задыхаясь от бензиновых паров, – физически он был в никудышной форме. В висках у него стучало. Он сжимал в руке зажигалку, пока боль не унялась.

Ларри не слишком верил в религию, но тут он попробовал молиться. Боже, храни их. Я знаю, ты их не оставил. И, пожалуйста, дай мне это сделать. Но молитва звучала в его голове жалко, и он перестал.

Он поджег газетный ком и, когда тот разгорелся, тронул им порог дома.

Огонь охватил дверь в один миг и, мерцая, побежал по ковру к книге и газетам. Ларри увидел в дверном проеме, как они занялись, а потом скрылись в густых клубах серого дыма. Через несколько минут пламя стало оседать. Поджигатель из него вышел неважный – внутри все отсырело. Он извлек из багажника вторую канистру и сунул в горлышко газету, свернутую в кулек. Убедился, что дверь открыта достаточно широко, затем поджег бумагу и, напрягшись, забросил канистру в дом. Она взорвалась сразу, тяжко бухнув, и на одной из внутренних стен расцвел оранжевый язык. Снаружи огонь вспыхнул, успокоился, затем полез по обшивке вверх.

Ларри вернулся к машине и вытащил из-под сиденья виски. Он вспомнил Дженни, вспомнил о том, как они с Уэйном ночевали на этом лугу еще мальчишками. Он видел, как строили этот дом, видел, как в нем жили и умирали. Раньше Ларри думал, что, глядя на его гибель, он почувствует радость, но теперь у него перехватило горло. Было время, когда этот дом мог перейти в его владение Сейчас он вспомнил и об этом: формально дом принадлежал городским властям, но фактически Уэйн оставил его ему.

Потом, уже не в первый раз за эту ночь, он мысленно увидел себя самого. Он входил в горящий дом, поднимался по лестнице. В воображении ему не было больно, даже когда огонь нашел его одежду, патроны в его револьвере. Он сядет наверху, в комнате Дженни, где она шила, и закроет глаза, и ждать придется недолго.

Он всхлипнул и зажал пальцами нос. Чушь. Он видел людей, обгоревших до смерти. Да, он умрет, но перед этим будет метаться и сбивать с себя пламя. При одной мысли об этом его руки и ноги отяжелели, по коже побежали мурашки.

Ларри включил задний ход и медленно отъехал от дома к началу лесной дороги. Минут десять он наблюдал, как разрастается огонь, и старался ни о чем не думать, просто смотреть на пламя. Потом ему позвонил Линн, дежурный.

– Шериф?

– Я, – сказал он.

– Нед звонил. Похоже, Салливановский дом горит.

– Горит?

– Так он сказал. Он видит в лесу пожар.

– Ай-яй-яй, – сказал Ларри. – Я на старом пятьдесят втором, только что проехал Макай. Постараюсь добраться туда поскорее, взгляну, что там.

Он подождал еще десять минут. Огонь выбивался в щели на заколоченных окнах. Занялся потолок первого этажа. Между деревьями шатались длинные тени; лес ожил, закачался, затанцевал. Что-то живое, охваченное пламенем, вылетело из двери – кролик?

Мечась из стороны в сторону, оно проскочило поворот подъездной аллейки и кинулось к нему. На мгновение Ларри почудилось, что оно юркнуло под машину, но это существо, кем бы оно ни было, побежало в лес справа от него. Он видел, как оно застряло в кустах, и оттуда тонкими струйками поднялся дымок,

– Дежурный, – сказал Ларри.

– Слушаю.

– Я у дома Салливанов. Он и правда горит. Давай, вызывай пожарных.

Через двадцать минут появились две пожарные машины. Они осторожно выбрались на луг. Люди вышли и, встав рядом с Ларри, оглядели дом, теперь уже ярко полыхающий целиком, сверху донизу. Потом объехали на своих машинах автомобиль Ларри и облили из шлангов траву вокруг дома и деревья поблизости Потом все смотрели, как дом рушится и догорает, и почти никто ничего не сказал.

Ларри оставил их у пожарища перед самым рассветом. Он приехал домой и попытался отмыть пахнущие дымом волосы, а потом лег рядом с Эмили. Она не пошевелилась. Некоторое время ом лежал без сна, пытаясь убедить себя в том, что он действительно это сделал, а после – в том, что не делал.

Когда он наконец заснул, он увидел все тот же дом в огне, только теперь в нем были люди: Дженни Салливан в окне второго этажа прижимала к себе своего младшего и звала Ларри по имени, кричала, а Ларри сидел в машине, дергая ручку, и не мог даже крикнуть ей в ответ, что он заперт.