Вечером, сразу после заката, Ларри снова отправился к дому Салливанов. Он и бригада полиции штата закончили работу на месте преступления незадолго до этого: расследовать было особенно нечего. Хотя Уэйн и признался ему по телефону, Ларри все равно велел своим подчиненным сделать фотографии и собрать все улики, какие только можно. А потом целый день приезжали снимать репортеры, да и кое-кто из городских наведывался или поглазеть, или спросить, не нужно ли помощи, так что Ларри решил оставить дом под охраной. Честно говоря, ему и его людям просто надо было чем-то заняться: лучше уж следить за домом, чем отбиваться от любопытных в городе.

Когда Ларри затормозил перед домом, его заместитель Трой Боуэн сидел за рулем патрульного автомобиля у гаража и читал книжку. Ларри мигнул фарами, Боуэн вылез и, спрятав руки под мышки, трусцой подбежал к машине Ларри.

– Привет, Ларри, – сказал он. – Что-нибудь случилось?

– Долгий вечер, – ответил Ларри – что было правдой. Потом сказал: – Езжай поужинай. Я подменю, пока Элби не приедет.

– Так это ж только в полночь, – сказал Боуэн, но его лицо осветилось благодарностью.

– Да мне без разницы, где быть. Все равно ни о чем другом думать не могу.

– Ну да, понятно. Знаете, если откровенно, мне тут не по себе как-то. Так что спасибо, не откажусь.

Когда Боуэн уехал, Ларри постоял немного на парадном крыльце, засунув руки в карманы. На двери была неряшливо, крест-накрест наклеена оградительная лента – ее наклеил Боуэн, шмыгая носом и вытирая покрасневшие глаза, после того как вынесли тела. Это был первый выезд на место убийства в его практике. Электричество еще работало: маленький фонарик над дверью так и сверкал. Ларри вздохнул раз-другой, потом нашарил в кармане дубликат ключа. Отпер дверь, нырнул под ленту и вошел внутрь.

Он включил свет в гостиной – все было так же, как днем, когда он покидал дом. У него екнуло сердце. А чего он ждал? Что все это исчезнет? Надеялся, что на самом деле всего этого не было? Но это было. Вот контуры тел. Пятна крови на ковре и на лестничной площадке. Свет из гостиной падал за порог кухни; отсюда были видны кровавые разводы и там, на линолеуме. В воздухе уже чувствовался запах. Отопление никто не отключал, и кровь с маленькими частичками останков начали разлагаться. Если родные Уэйна не вычистят все в ближайшее время, дом придет в негодность. Ларри не хотел говорить с ними на эту тему, но решил завтра им позвонить: он знал в Индианаполисе службу, которая оказывала услуги такого рода. А пока он сдвинул вниз рычажок термостата.

Он спросил себя, зачем он это делает. Ясно, что жить здесь уже никто никогда не станет. Так ради чего беспокоиться?

И все же зачем-то это было нужно.

Он вошел в общую комнату. Елка стояла косо, сбитая выстрелами. Он обошел ее, аккуратно перешагивая пятна, следя за тем, чтобы ничего не задеть. Гирлянда елочных лампочек до сих пор была включена в сеть. Он присел над рассыпавшейся горой подарков, лотом дотянулся до вилки и вытащил ее из розетки.

Дерево могло загореться, особенно теперь, когда ствол вылез из воды.

Ларри взглянул на стену и зажал рот ладонью: раньше он избегал смотреть на что-либо прямо, но теперь посмотрел. Всего в нескольких дюймах от него на стене было пятно: здесь застрелили Дэнни. Пуля прошла через его голову насквозь. Он пару раз катал Дэнни в патрульной машине, а теперь вот что от него осталось: засохшая кровь, прядки волос...

Медленно дыша сквозь пальцы, он посмотрел вниз, на подарки. Он видел кровь и раньше, видел смерть в самых разных видах, чаще всего на обочинах шоссе, но дважды – от пулевых ранений в голову. Он велел себе думать, что здесь нет принципиальной разницы. Он попытался сосредоточиться на чем-нибудь другом, заставил себя читать подписи на подарках.

Спасения не было и тут. Уэйн купил подарки им всем. Дэнни от папы. Маме от папы. Все написано почерком Уэйна, его крупными буквами. Боже милосердный.

Ларри понимал, что ему надо уйти, просто выйти из дома, сесть в машину и сидеть там до полуночи, но он не мог ничего с собой поделать. Он поднял один из подарков Дженни, маленький, соскользнувший с кучи и почти затерявшийся под диваном, и сел в столовой с этой коробочкой на коленях. Ему не следовало бы этого делать, это было против правил, но чего уж там – в живых не осталось никого, кто заметил бы нехватку одного подарка. Ларри не был родственником, но он был человеком достаточно близким; у него тоже были здесь кое-какие права. Кто, кроме него, станет все это разворачивать? Теперь подарки принадлежали родителям Уэйна. Неужели они захотят увидеть, что их сын купил членам своей семьи, которых он безжалостно поубивал? Вряд ли, если у них есть хоть капля здравого смысла.

Ларри прошел в кухню, глядя себе под ноги и ступая только там, где не было ржаво-коричневых пятен. Под раковиной он отыскал пакеты для мусора, взял один и, встряхнув, раскрыл.

Потом он вернулся на прежнее место в столовой. Подарок, размером всего в несколько дюймов, был завернут в золотую фольгу. Ларри просунул палец под липкую ленту на складке и аккуратно содрал бумагу. Внутри оказалась маленькая, почти невесомая картонная коробочка, тоже заклеенная. На ленте с липкой стороны остался отпечаток пальца Уэйна. Ногтем большого пальца Ларри чиркнул по ленте, разрезав ее поперек. Потом бережно взял крышку ладонями и вытряхнул на колени саму коробку вместе с содержимым.

Уэйн купил Дженни белье. Красный шелковый лифчик и трусики к нему, все сложено так, что легко уместится в кулаке.

Дженни любила красное. Оно подходило к тону ее кожи: она всегда была чуть розоватой. Чашечки лифчика были полупрозрачными, кружевными. Она выглядела бы в нем здорово. Такая уж она была, Дженни. Могла надеть футболку и выглядеть своим парнем. А могла чуть подкрасить губы, сделать прическу и надеть платье – и тогда ей было место на киноэкране. Ларри провел по шелку пальцами. Интересно, трогал ли точно так же это белье Уэйн, и если да, что он при этом  думал? Знал ли он уже все, когда его покупал? Когда он вообще узнал?

Не прикидывайся, сказал Уэйн по телефону. Он позвонил Ларри домой; трубку могла бы взять Эмили, если бы она в тот момент не мыла посуду. Ларри смотрел, как она трет сковородку губкой, и слушал. Я все знаю, сказал Уэйн. Я выследил тебя до мотеля. Я только что убил ее, Ларри. Я прострелил ей голову.

Ларри опустил белье и упаковку в мешок для мусора.

Прихватив мешок, он потушил за собой свет в гостиной и включил его на лестнице. Ему пришлось прижаться к перилам, чтобы не наступить туда, где Уэйн застрелил пса – крупную лайку по имени Кадьяк с артритом и слезящимися глазами. Кадьяк не слишком любил детей, которые пытались разогнуть ему хвост, и большую часть времени спал в огромной корзине наверху, в комнате Дженни. Наверное, его разбудили выстрелы, и он сразу почуял неладное. Дженни взяла его щенком еще в школе, когда встречалась с Ларри. Он помнил, как они с ней сидели на полу в кухне, а он радостно носился между ними. Кадьяк постарел, но не разлюбил Дженни. Наверное, он стоял на площадке, рыча и лая на Уэйна, прежде чем тот его застрелил. Ларри видел, как собаки звереют от кровопролития; у них в голове словно соскакивает какой-то винтик Он надеялся, что Кадьяк хотя бы бросился на Уэйна, прежде чем получить от него пулю.

Ларри зашел в спальню Уэйна и Дженни. Он был здесь раньше только однажды. Уэйн уехал по делам в Чикаго, дети были у друзей, и Дженни позвонила Ларри – в участок. Она сказала дежурному, что видела кого-то в лесу, возможно, охотника, и не заглянет ли шериф к ним, чтобы его спровадить? Это было умно с ее стороны. Так Ларри мог приехать средь бела дня, покурить в гостиной и выпить чашечку кофе, и никто бы ничего не сказал.

А потом выяснилось, что Дженни могла поставить его кофе на столик в гостиной и поманить его пальцем, стоя у подножия лестницы. И он мог прийти в готовность от одного только вида Дженни Салливан, улыбающейся ему в своих тренировочных брюках и старой футболке.

А наверху она сказала: не в постели.

Они встали вместе у зеркала перед низким комодом, Дженни наклонилась вперед, брюки у обоих были спущены до колен, и Ларри стиснул зубы, чтобы продержаться хоть минуту-другую. По ходу дела он взял с комода свою шляпу – он захватил ее с собой наверх, уже не помнил почему, – и нахлобучил ей на голову, и она подняла глаза и встретилась с ним взглядом в зеркале, и оба они смеялись, когда подошли к финалу. Смех Дженни перешел во что-то вроде стона. Он сказал: я никогда не слышал от тебя таких звуков, а Дженни сказала: я никогда раньше не издавала таких звуков. Тем более в этой комнате. Она сказала: этот дом никогда не слышал ничего подобного. И когда она сказала это, получилось так, словно дом и есть Уэйн, словно он как-то незаметно вошел. Они оба притихли и посерьезнели – рот у Дженни сделался маленьким и угрюмым – и разделились, оделись, пришли в себя.

Теперь Ларри стал открывать по одному ящики того самого комода, пытаясь вспомнить, что было на Дженни в тот день. Синие тренировочные брюки. Футболка "Батлер Буллдогс". Ярко-розовые носки – он помнил ее ноги, поднимающиеся по лестнице впереди него. Он нашел пару похожих носков, свернутых в плотный клубочек. Шелковые трусики, нежно-голубые. Нашел красную пушистую резинку для волос, которую она надевала, собирая их в хвост. Маленькие серьги с фальшивыми рубинами в керамической ракушке. Он понюхал духи из флакончиков, стоящих рядом с косметическим набором, нашел те, которые помнил и любил, и как следует побрызгал ими одежду: со временем они выветрятся, и если сейчас запах слишком сильный, через десять лет он уже таким не будет.

Все это он сложил в пакет, взятый на кухне.

Потом он присел на кровати, закрыл глаза и просидел неподвижно несколько долгих минут. Он слышал свое собственное дыхание. Ему кололо глаза. Он посмотрел на тыльную сторону рук и сосредоточился, стараясь успокоиться. Он вспомнил, как звучал голос Уэйна, когда он позвонил. Она ждет тебя, Ларри, – такая сексуальная.

При этом воспоминании желание заплакать сменилось другим.

Взяв себя в руки, он осмотрел ящики столов и тумбочек около кровати. Глянул на часы: было еще только восемь.

Он прошел в комнату для рукоделия и сел за рабочий стол Дженни. Комната пахла Кадьяком – старой собакой и каплями, которые капали ему в уши. На стенах вразнобой висели фотографии детей и родителей Дженни. Кое-где попадалось и лицо Уэйна в очках, но редко: надо было присмотреться, чтобы его заметить.

Ларри покопался в ящике под столом. Потом открыл корзину, в которой Дженни держала принадлежности для шитья.

Он не знал, что ищет, но нашел это здесь, в корзине. Он открыл шелковую, мягкую изнутри коробочку с запасными пуговицами и увидел приколотый к крышке листок бумаги. Он сразу узнал его по зеленому тиснению: этот листок был вырван из блокнота, найденного им в уэстоверском мотеле, которым они с Дженни иногда пользовались. Он развернул листок. Его руки дрожали, теперь он и впрямь заплакал: она сохранила его, сохранила что-то.

Это случилось год назад, в четверг вечером – Уэйн повез детей в гости к своим родителям. Ларри встретился с Дженни в мотеле после того, как она закончила дела в школе. Они легли, а потом Дженни захотела поспать часок-другой, но Ларри торопился домой, да и вообще им было лучше приходить и уходить по отдельности, так что он тихо оделся, пока она дремала. Он долго смотрел на нее, спящую, а потом написал записку. Он помнил, что подумал в тот момент: улика. Но все равно не удержался. Бывают вещи, которые просятся на бумагу, вещи, под которыми ты должен поставить свою подпись, чтобы они действительно что-то значили.

Поэтому Ларри нашел в комнате блокнот и написал: Моя милая Дженни, и на глаза его навернулись слезы. Он присел на кровать рядом с ней и поцеловал ее теплое ухо. Она шевельнулась и пробормотала что-то, не размыкая век. Он дописал записку и оставил около ее руки.

Через неделю он спросил у нее: Ты получила мою записку?

Нет, ответила она. Но тут же поцеловала его, улыбнулась и положила свои маленькие ладони ему на щеки. Конечно, получила, дурачок.

Он и так помнил написанные им слова – про себя он повторял их много раз, – но теперь развернул сложенный листок и прочел их снова: Моя милая Дженни, все это так трудно, и я бы не стал этого делать, если бы не любил тебя.

А потом он прочел дальше. Он уронил листок на столешницу и уставился на него, зажав рот рукой.

Он подписался: твой Ларри, но его имя было зачеркнуто. А над ним было выведено крупными дрожащими буквами: Уэйн.