Воскресенье, 20 декабря 2015 года,

6 часов 3 минуты вечера

В лучах фар «Ауди» Бакстер поблескивали снежинки. Под капотом что-то скрежетало, машину заносило вправо, что совсем не казалось удивительным после того, как утром она влетела в стену аптеки на Оксфорд-стрит. У Эмили возникли первые, пока еще смутные подозрения, что ей вряд ли удастся пройти грядущий техосмотр.

Она выключила двигатель. Из-под капота с шипением вырвалась струя воздуха – автомобиль то ли послал сигнал о еще одной неисправности, которую надо будет потом устранить, то ли просто облегченно вздохнул, закончив без особых приключений последнюю на сегодня поездку.

Увидев у въезда на парковку группку молодых людей в спортивных костюмах и куртках (тот, что страдал ожирением, видимо, носил такую одежду в качестве шутки), Эмили выдернула из гнезда навигатор и сунула его под сиденье. Перчатки. Шапка. Она взяла с пассажирского сиденья пакет и направилась к дому Эдмундса. На дорожке у нее под ногами хрустел снег.

Бакстер позвонила в дверь и стала ждать. На кирпичной стене она заметила мертвую праздничную гирлянду, которую, судя по всему, перерезали пополам. Где-то на улице разбилась бутылка, и над тихими домами взлетел взрыв хохота. Она услышала плач Лейлы, затем в холле вспыхнул свет, и на пороге, с трудом открыв одной рукой замок, появилась Тиа.

– С Рождеством! – улыбнулась Бакстер, сделав над собой невероятное усилие, и протянула сумку с подарками, которую прихватила, когда уходила из дома. – С Рождеством, Лейла! – проворковала она тем же идиотским голосом, которым звала ужинать Эхо, и протянула руку, чтобы погладить девочку, как погладила бы кота.

Тиа закатила глаза и исчезла в прихожей, оставив Бакстер стоять на пороге, как последнюю идиотку.

– Алекс! – донесся где-то сбоку ее крик; Лейла все еще плакала. – Алекс!

– Что?

– Там твоя подружка явилась, я буду наверху, – сказала она, и детский плач стих вдали.

Несколько секунд спустя из прихожей, отряхивая с головы снег, вынырнул Эдмундс.

Эмили была почти уверена: самый социально приемлемый способ разрулить подобную ситуацию заключался в том, чтобы сделать вид, будто ничего не произошло, – и вставить пассивно-агрессивный комментарий о поведении Тиа, как только позволит течение разговора.

– Бакстер! – улыбнулся Эдмундс. – Что ты здесь торчишь? Входи.

– Что это с ней? – бросила детектив, не в силах сдержаться.

Он махнул рукой.

– Ой, она думает, что ты на меня плохо влияешь… сегодня утром я пропустил праздник – Лейле год исполнился… плюс кое-что еще… – загадочно сказал он, закрыл за ней дверь и отправился на кухню. Задняя дверь была открыта, через нее в дом вливалась ночь.

Эмили протянула ему пакет с подарками и тут же получила взамен другой – еще больше.

– Выпьешь что-нибудь? – предложил он.

– Нет… мне нельзя тут задерживаться… – ответила она и подчеркнуто устремила взор в потолок, все же решив пойти по пассивно-агрессивному пути. – Просто заехала, чтобы… Мне нужно было… Я…

Эдмундс тут же узнал симптоматичную для Бакстер неловкость, которая охватывала ее каждый раз, когда она хотела кого-то похвалить или сделать комплимент.

– …Я лишь хотела сказать… спасибо тебе.

– Всегда пожалуйста.

– Ты решил приглядеть за мной… как обычно…

Неужели она собиралась сказать что-то еще? Алекс был поражен.

– …и сегодня проявил себя блестяще… как всегда.

– На самом деле, – ответил Алекс, – это я должен тебя благодарить. Сегодня… в последние две недели я понял, как мне всего этого не хватает. Мне просто страшно не хватает риска, адреналина… важности происходящего. Тиа злится на меня, ну, на нас с тобой, потому что я сегодня подал рапорт.

Бакстер засияла:

– Ты возвращаешься!

– Я не могу.

Эмили сникла.

– Мне нужно как-то жить, я должен думать о семье. Но и протирать дальше штаны в финансовом тоже не могу.

– И что ты…

– Пойдем, я тебе кое-что покажу.

Бакстер озадаченно последовала за ним на улицу и по клинышку снега, освещенному лившимся из кухонного окна светом, пошла к обшарпанной пристройке.

– Та-да-а-ам! – гордо воскликнул Эдмундс, показывая на нечто, не только не заслуживающее никаких «Та-да-а-ам!», но и оскорбляющее взор.

Когда он увидел, что Бакстер не собирается реагировать как следует, его энтузиазм тут же сошел на нет.

– Вот черт, – сказал он, догадавшись, почему его представление не вызвало ожидаемую реакцию. Он наклонился и поднял собственноручно сделанную вывеску.

– Эта долбаная штуковина так и норовит свалиться на землю, – объяснил он и повесил ее обратно на дверь. – Та-дааам!

Алекс Эдмундс – частный детектив

Потом толкнул хлипкую деревянную створку, которая при этом чуть не слетела с петель, и показал оборудованный им офис. В уютном свете настольной лампы на столешнице примостились ноутбук, принтер и беспроводной телефон. В углу стоял масляный радиатор, обогревавший небольшое помещение. Также там была кофеварка, чайник, резиновый шланг над ведром в качестве самодельного рукомойника и даже «зона для посетителей» (второй стул).

– Ну, что скажешь?

Вместо ответа Бакстер еще раз обвела пристройку взглядом.

– Это, конечно же, временно, – взялся уверять ее Эдмундс, когда она так ничего и не ответила, – чтобы встать на ноги и… Ты что, плачешь?

– Нет! – возразила Бакстер срывающимся голосом. – Я думаю… Это просто великолепно.

– О боже, ты и правда плачешь! – воскликнул Алекс и обнял ее.

– Я так рада за тебя… последние две недели действительно выдались очень тяжелые… – засмеялась она и опять залилась слезами.

Все время, пока она рыдала у него на плече, Эдмундс прижимал ее к себе.

– О господи! – воскликнула Эмили. Тушь текла у нее по щекам. Она немного успокоилась и засмеялась. – Я совсем забрызгала тебя своими соплями. Прости. Веду себя просто отвратительно.

– Ничуть, – заверил подругу Эдмундс, хотя в ее словах была доля правды. – Лейла уже вывалила свою еду мне на рубашку, – сказал он, показывая на пятно, хотя в действительности подозревал, что его тоже оставила Бакстер.

Эмили вытерла глаза, увидела на деревянной стене за его спиной несколько листов бумаги с написанными на них обрывками мыслей и прочла:

– «Для него это нечто большее».

– Ну да… – ответил Эдмундс и сорвал страницу, пытаясь разобрать собственный почерк. – «Кукла», «Наживка»… Зачем высекать именно эти слова на груди убийц и их жертв?

– Может, в знак преданности? – предположила Бакстер, все еще хлюпая носом. – Может, это что-то вроде проверки?

– Я уверен, что его последователи именно так это и воспринимают – как символ единства, принадлежности к общему делу, но я никак не могу избавиться от ощущения, что это значит что-то очень важное и для самого… Азазеля, – это имя он произнес с явной неохотой. – Важное и глубоко личное.

Он немного поколебался и продолжил:

– Знаешь, Бакстер, мне кажется, вы не сможете ему помешать.

– Вот спасибо! Невысокого же ты о нас мнения.

– Дело в том, что… – на его лице отразилась озабоченность. – Подумай, сколько усилий надо было приложить, чтобы уговорить Гленна Арнольдса пришить к собственной спине другого человека, постепенно опутывая его паутиной лжи и систематически подменяя лекарства. Точно так же пришлось обрабатывать и всех остальных. Это даже не мания… Преступником движет цель, которую он считает поистине великой… и это меня пугает.

Десять минут спустя, выпив чашечку кофе, Бакстер с пакетом подарков в руке направилась к выходу.

– Ой, чуть не забыл, – сказал Эдмундс, скрылся в холле, вернулся с белым конвертом и сунул его в пакет, – боюсь, это в последний раз. Послушай, Бакстер…

– Сделать тебе одолжение и не вскрывать его? – перебила она Эдмундса, заранее зная, что он опять будет говорить, как нехорошо они поступают, следя за Томасом.

Эдмундс кивнул.

– С Рождеством тебя, – сказала она, чмокнула его в щеку и скрылась в ночи.

Когда Эмили вернулась, дома никого не было. У нее совсем вылетело из головы, что Томас отправился на одну из многочисленных вечеринок с участием его клиентов и коллег. Она поставила пакет с подарками под елку и медленно осознала две вещи. Во-первых, в их гостиной стоит елка, значит, ее поставил Томас. Во-вторых, из-за всей этой свистопляски она не купила ему ни единого подарка.

Эхо мирно спал на кухне, Руш был в больнице, в Томаса сейчас наверняка вонзила коготки Линда, красотка бальзаковского возраста, – и Эмили захотелось оказаться в эту минуту в доме Финли. Не желая портить своим присутствием ему и Мэгги вечер с внуками, она еще днем позвонила, поблагодарила его за помощь и пообещала заехать как-нибудь после Рождества.

Почувствовав себя вдруг страшно одинокой и решив не думать о других, особенно о тех, кто исчез из ее жизни в последние полтора года, Бакстер скинула сапоги и поднялась на второй этаж принять ванну.

В 8 часов 34 минуты утра Бакстер подобрала Руша у входа в больницу Сент-Мэри. Все еще под кайфом от обезболивающих препаратов, он в понедельничной пробке составил ей довольно веселую, хотя и несколько надоедливую компанию. Преодолев перекресток только для того, чтобы снова намертво застрять, Бакстер больше не тешила себя надеждой успеть к половине десятого на встречу с представителями антитеррористического департамента МИ5, который вдруг на удивление серьезно отнесся к угрозе национальной безопасности.

Руш включил радио.

– …утром уровень террористической угрозы был повышен до «критического». Это свидетельствует о том, что правоохранительные органы считают атаку неизбежной.

– Как же вовремя, мать вашу, – сказала Бакстер, посмотрела на Руша и увидела на его лице улыбку. – Что это вас так развеселило?

– Никаких атак не будет. Мы их остановим.

Бакстер остановилась прямо под светофором и ответила:

– Мне, конечно, нравится ваш оптимизм, позитивное мышление и все такое, но…

– Оптимизм здесь ни при чем, дело в жизненном предназначении, – ответил он, пока в новостном выпуске сообщали, что букмекерские конторы перестали принимать ставки на снежное Рождество, – я много лет бесцельно болтался, не зная, зачем выжил в тот день, когда погибла моя семья… Теперь я понимаю. Вы только подумайте, сколько разных решений и случайных событий понадобилось для того, чтобы я, жертва одного теракта, устроенного десять лет назад в метро, оказался в состоянии предотвратить завтра другой. История словно повторяется, дает мне второй шанс. Я наконец осознал, почему все еще живу на этом свете. У меня наконец-то есть цель.

– Послушайте, я, конечно, рада, что вы испытываете такой душевный подъем, но приоритетом для нас остается станция лондонской подземки и то дерьмо, которое задумали эти ублюдки. Мы обязаны их остановить. Нельзя допустить, чтобы они вновь провели нас, как в Нью-Йорке. И что бы ни случилось на нашем участке работы или с нами самими, у нас нет права задействовать дополнительные ресурсы, оголяя другие районы города. Они будут пытаться нас обхитрить, и именно мы обязаны это предотвратить. А бомбы – дело спецслужб. Ими мы заниматься не будем… Извините, – добавила она, сожалея, что разочаровала Руша.

– Ничего страшного, – ответил он, – вы правы, но я точно знаю, что мы, сыграв завтра свою роль, их остановим.

Бакстер выдавила из себя улыбку, чтобы его немного подбодрить.

– Мы бежим впереди поезда, – заметила она, – сначала нам, вероятно, придется столкнуться с еще одним убийством. Причем настолько ужасным, что наш парень с пришитым к его спине «близнецом» покажется детской шалостью.

– Если только мы не задержали ту самую Куклу.

– Ну да, нам ведь всегда так везет, – горько фыркнула Бакстер.

Транспортный поток пришел в движение, Бакстер выехала на другую полосу и обогнула вереницу автобусов. Из-за спорадических движений дворников по краям лобового стекла образовались комья, будто кто-то собрался лепить снеговика.

– Но ведь… – Руш запнулся, пытаясь привести более действенный аргумент. – Можно было бы подождать, когда на часах будет без пяти пять, и эвакуировать станцию.

– Хотелось бы, – ответила Бакстер, – однако такой возможности у нас нет.

– Но…

– Не получится. Если мы пойдем на такой шаг, злоумышленники рассеются по городу и устроят атаку в другом месте. А так мы по крайней мере знаем, где они готовят удар и будем к нему готовиться.

– Используя совершенно невинных людей в качестве наживки… Где-то я это уже слышал.

В его голосе не было даже намека на обвинение, одно лишь сожаление.

– Вы правы, однако других вариантов я просто не вижу.

– Интересно, а тогда, в 2005 году, кто-нибудь рассуждал обо мне и моей семье в таком же ключе?

– Может быть, – угрюмо ответила Бакстер.

Она казалась себе отвратительной за столь бесстрастную оценку ситуации, и боялась, что сегодня, в день принятия стратегических решений, Руш не согласится считать человеческие жизни лишь абстрактными цифрами на графике – пожертвовать одной здесь, чтобы спасти две где-то еще.

Впрочем, она опасалась, что и сама с этим не согласится.

Когда стрелки показали 6 часов 4 минуты вечера, Бакстер почувствовала себя вконец измотанной. Как и ожидалось, день был заполнен встречами и совещаниями, плавно перетекавшими одно в другое. В лондонской подземке и на главных туристических объектах города усилили меры безопасности. Пять экстренных служб были готовы задействовать сценарии действий в критических ситуациях, а Служба неотложной медицинской помощи договорилась с частными клиниками о выделении в случае необходимости дополнительных мест для приема раненых.

Кукол допрашивали весь день, но ничего нового узнать так и не удалось. У фанатичных последователей Грина напрочь атрофировался инстинкт самосохранения, поэтому угрожать им или пытаться договориться было бесполезно. С ним самим всю ночь работали сотрудники МИ5, используя самые передовые методики допроса, но отсутствие новостей от них свидетельствовало о том, что сломать психиатра у них не получилось.

Весь отдел провел день как на иголках, но информации о фантасмагорических убийствах так и не поступило. Ничем не потревоженные часы позволили Бакстер как можно лучше приготовиться к финальному действу Кукол.

У нее в душе поселилось странное ощущение – зная о том, что может произойти, она чувствовала, что предает каждого случайного прохожего на улице, ни о чем его не предупреждая. Ей хотелось обзвонить всех, кто был в ее списке контактов, ей хотелось забраться на крышу и что есть мочи кричать людям сидеть по домам, но это лишь отодвинуло бы неизбежное на более поздний срок и лишило полицию ее единственного преимущества.

Просматривая очередной документ, она увидела, что Руш ждет возможности попрощаться. Решив, что теперь она готова ко всему, Эмили сложила в сумку вещи и направилась к нему.

– Пойдемте, – зевнула она, – я вас отвезу. Мне все равно надо кое-что захватить из квартиры.

Когда Бакстер и Руш доехали до Винсент-сквер, у них синхронно затрезвонили телефоны. Предчувствуя недоброе, они обменялись измученными взглядами. Руш вывел звонок на громкую связь и ответил:

– Агент Руш, со мной старший инспектор Бакстер.

Телефон Эмили в сумке тут же умолк.

– Прошу прощения, агент Руш, я знаю, что вы уже уехали… – произнес женский голос.

– Все в порядке. О чем вы хотели сообщить?

– Исаак Джонс, один из пациентов доктора Хоффмана, только что расплатился с таксистом банковской картой.

– Понятно, – сказал Дамьен, полагая, что у истории будет продолжение.

– Я позвонила в таксомоторную компанию и поговорила с водителем. Он рассказал, что пассажир был очень возбужден, называл себя покойником, но при этом обещал сохранить достоинство и на прощанье хлопнуть дверью так, чтобы его запомнили. По словам Хоффмана, у Джонса недавно выявили неоперабельную опухоль мозга. Водитель сам позвонил в полицию, на вызов выехал наряд из Саутворка.

– Местонахождение? – спросила Бакстер, включая сирену и выруливая из потока машин.

– Скай-Гарден, – ответила женщина.

– Здание, похожее на портативную рацию?

– Оно самое. По всей видимости, он направился в бар на тридцать пятом этаже.

Взвизгнув шинами на покрытом снежной кашей асфальте, машина Бакстер понеслась по Рочестер-роу на север города.

– Скажите наряду ничего не предпринимать, – заорала она, перекрикивая шум, – и вышлите группу захвата. Мы будем через семь минут.

– Принято.

– Словесный портрет есть? – спросила Эмили.

– Белый, «здоровый амбал», короткие волосы, темный костюм.

Когда за окошком замелькали городские огни, Руш вытащил пистолет и проверил его.

– Ну вот, опять.

Эмили подавила зевок и сказала:

– Грешники не знают покоя.