Лежа на боку в их кровати, Лаклейн ласкал Эмму, проводя пальцами от ее живота до ложбинки между нежными грудями и снова вниз. Он чувствовал, как воздух потрескивает из-за возникающего электричества. После сегодняшней ночи он знал, что это из-за нее.

Лаклейн не понимал, как она все еще могла желать его и почему казалась такой довольной. Он проснулся, мучаясь угрызениями совести за свои действия. Эмма превзошла все его мечты. Она была такой красивой, такой страстной — и он наконец-то сделал ее своей. Снова и снова. Под полной луной она подарила ему невообразимое, ошеломляющее наслаждение — и чувство глубочайшего единения с нею.

Эмма подарила ему все это, а он лишил ее девственности на земле в лесу, вонзившись в ее нежную плоть, словно животное, каким она его считала. Лаклейну казалось… казалось, что он заставил ее кричать от боли.

А затем он варварски оставил метку на ее шее. Эмма никогда не сможет ее увидеть — никто не сможет, лишь ликанам это доступно — или почувствовать, но всю жизнь будет носить его яростное клеймо. И все ликаны, лишь увидев метку, будут знать, что он сходил с ума от страсти по ней. Или же решат, что он вложил в отметину столько силы в качестве явно угрожающего предупреждения другим ликанам. И оба раза будут правы. И все же, несмотря на все это, Эмма казалась довольной им. Протянув руку с мечтательным выражением на лице, она стала поглаживать его щеку, счастливо щебеча.

— Ты не пила сегодня. Хочешь?

— Нет. Почему-то нет. — Эмма широко улыбнулась: — Возможно, потому, что много украла вчера.

— Дерзкая девчонка, — Лаклейн нагнулся и провел носом по ее груди, заставив Эмму подпрыгнуть. — Ты же знаешь, я по своему желанию делаю это. — Сжав ее подбородок, он встретился с ней глазами: — Ты ведь знаешь это, верно? В любой момент, когда тебе нужно, даже если я сплю, я хочу, чтобы ты пила.

— Тебе действительно это нравится?

— Нравится — не то слово, которое я стал бы использовать.

— Ты бы быстрее выздоровел, если бы я не пила.

— Возможно, но мое выздоровление не было бы таким сладким.

И все же Эмму не удалось так легко сбить с толку.

— Лаклейн, иногда я чувствую себя страшной обузой. — Прежде чем он успел возразить, она продолжила: — Когда я пила первый раз, ты спросил меня, верю ли я, что ты можешь превратить меня в ликаншу. Смог бы?

Увидев, что Эмма серьезна, Лаклейн напрягся.

— Эмма, ты знаешь, что ни одно живое существо не может быть обращено, сначала не умерев. — Катализатором для превращения в вампира, упыря, призрака, для любого из созданий Ллора была смерть. — Мне придется полностью обратиться, сдаться зверю, а потом убить тебя, надеясь, что ты заразишься и сможешь родиться заново. — Молясь, что она примет в себя частичку зверя, и он оживет в ней, но не овладеет полностью. — И если ты выживешь, то много лет будешь оставаться взаперти, пока не научишься контролировать… одержимость. — Большинству требуется около десяти лет. Некоторым это так и не удается.

Жалко, словно в защитном жесте, ссутулив плечи, она пробормотала:

— И все же я почти уверена, что это стоит того. Ненавижу быть вампиршей. Ненавижу, что меня ненавидят.

— Превращение в ликаншу не изменит этого, лишь прибавит тебе новых врагов. Мы тоже не повсеместно любимы в Ллоре. Кроме того, даже если я бы смог сделать это щелчком пальцев, я бы не стал превращать тебя.

— Ты не стал бы менять мою вампирскую сущность? — спросила Эмма неверяще. — Тогда все было бы настолько проще!

— К черту проще! Ты такая, какая есть, и я бы ничего не стал в тебе менять. А, кроме того, ты даже не полностью вампирша, — сев на колени, Лаклейн прижал ее к груди, провел пальцем по маленькому острому кончику ее ушка, а затем чуть куснул его, заставив Эмму задрожать. — Думаешь, я не видел небо, что ты вчера мне устроила?

Робкая улыбка изогнула ее губы. Затем Эмма покраснела и спрятала лицо у него на плече.

Если бы он собственными глазами не видел происходящего, то ни за что бы не поверил. Кристально-чистое небо, полная луна — и, тем не менее, молнии неконтролируемо пронзали небосвод, словно опутывая его сетью. Свет каждой из них гас невероятно медленно. Ему потребовалось много времени, чтобы понял, что удар каждой молнии совпадает с ее криком.

— Всегда поговаривали, что это особенность валькирий, но никто не знал наверняка.

— Те, кто видели, обычно не… ну, долго не живут, если склонны болтать об этом.

Ее слова на мгновение заставили Лаклейна вздернуть бровь, а затем он сказал:

— Ты не вампирша. Ты можешь вызывать молнии, и твои глаза становятся серебряными. Ты такая одна во всем мире.

Эмма скривилась:

— Другими словами — урод.

— Нет, не говори так. Я считаю, ты одна в своем роде, особое существо, — Лаклейн слегка отодвинул ее, уголки его губ приподнялись в улыбке. — Ты моя крошка-полукровка.

Эмма ударила его по плечу.

— И мне нравятся молнии. К тому же я буду знать, что ты не можешь симулировать, — продолжая ухмыляться, он поцеловал ее, и Эмма снова стукнула его. Кажется, он думает, что все это забавно!

— Ох! Как бы я хотела, чтобы ты никогда не видел их!

Лаклейн распутно ухмыльнулся:

— Если я буду на улице и почувствую в воздухе электричество, то пойму, что должен мчаться к тебе. Ты в один день воспитаешь меня. — Очевидно, он обдумал все варианты развития событий. — Я рад, что мы живем так далеко от города.

Мы живем.

Лаклейн нахмурился:

— Но ты же жила в ковене. Если бы как-нибудь поздно ночью ты довела себя до оргазма, все бы узнали об этом. Не слишком много уединения.

Он так прямо обо всем говорил — что страшно раздражало! Спрятав лицо у него на груди, Эмма выпалила:

— Мне не нужно было беспокоиться об этом!

— В смысле? Ты не видела молнии, даже когда касалась себя сама?

У Эммы перехватило дыхание. Она была рада, что Лаклейн не может видеть ее лица. Но он, конечно же, немного отодвинул ее от себя, не позволяя отвести глаз.

— Нет, Эмма. Я хочу знать. Я должен понять в тебе все.

Она была скрытной, робкой. Но эти чертовы голоса настаивали, чтобы она поделилась.

— Над поместьем постоянно сверкают молнии. Их вызывают любые яркие эмоции, а в ковене живет очень много валькирий. И к тому же до прошлой ночи я никогда… ммм… ну… не кончала, — с трудом выдавила она.

Глаза Лаклейна расширились, и она поняла, что он… в восторге.

— Я мучилась из-за этого.

— Не понимаю.

— Я слышала, что наиболее порочные вампиры избавились от этой потребности. Они жаждут только крови, и именно они уничтожают целые деревни и пьют с такой жадностью, чтобы убивать … — Эмма смотрела мимо него. — И то, что я не могла кончить, приводило меня в ужас. Каждый день я боялась, что стану как они.

— Не могла кончить. — Лаклейн отвел волосы с ее лба. — Я не знал. Думал, что ты обладаешь каким-то самоконтролем, свойственным только валькириям… Не знал, что это происходит непроизвольно.

Сегодня она, должно быть, потратит галлон крови на весь этот румянец.

— Неудивительно, что ты не могла достигнуть разрядки.

Эмма посмотрела на него глазами, полными боли.

— Нет, нет, если ты была молода и не знала, как, а этого все не случалось… тогда с каждым разом ты должна была чувствовать все большее напряжение.

Она кивнула, потрясенная тем, как много он понял. Именно так все и происходило.

— Ты никогда не будешь похожа на тех вампиров. Ты совсем другая, Эмма.

— Откуда такая уверенность?

— Ты добрая и нежная. Ты сострадаешь. Я бы не сгорал от страсти, если бы не знал, что ты не такая.

— Но Инстинкт заставляет тебя хотеть меня. Прежде ты говорил, что должен удержать меня рядом с собой.

— Так вот что ты думаешь? — Лаклейн обхватил ладонями ее лицо. — Инстинкт ведет меня к тому, чего я хочу и в чем нуждаюсь. Он направил меня к той единственной женщине, с кем я смогу прожить жизнь. Несмотря ни на что, ты всегда будешь для меня единственной, но без Инстинкта я бы никогда не признал в тебе пару, потому что ты другая. Я бы не дал нам ни малейшего шанса — и никогда не заставил бы тебя быть со мной.

— Ты так говоришь, будто я уже согласилась остаться.

Лицо Лаклейна посуровело, глаза помрачнели.

— Разве это не так?

— Ну, а что, если не так?

Он обхватил ладонью ее шею сзади. Глаза ликана вспыхнули голубым.

— Ты не можешь так легко говорить об этом.

— Такого прежде никогда не случалось?

— Случалось. С Боуэном.

Вывернувшись из его хватки, Эмма сжалась в комок у изголовья кровати.

— Мне казалось, ты говорил, что его пара погибла.

— Погибла. Убегая от него.

— О Господи. Что он стал делать?

— Он утратил все чувства, стал похож на ходячий труп даже больше, чем Деместриу. Если ты уйдешь, то тоже обречешь меня на подобную судьбу.

— Но если ты хочешь связать свою жизнь со мной, то моя жизнь включает и мою семью. Ты сказал, что отвезешь меня к ним. Почему не сейчас? Давай просто отправимся к ним и покончим с этим.

— Сначала я должен сделать кое-что другое.

— Ты собираешься мстить, верно?

— Да.

— Для тебя это важно?

— Не отомстив, я не излечусь от прошлого.

— То, что Деместриу сотворил с тобой, должно быть было ужасным.

На щеке Лаклейна задергался мускул.

— Я не расскажу тебе, так что даже не пытайся узнать.

— Ты все время требуешь, чтобы я раскрыла тебе свои тайны, но не хочешь поделиться тем, что влияет на нас обоих.

— Этим я никогда не поделюсь.

Эмма прижала колени к груди, позволив ему таким образом полюбоваться своим боком.

— Ты жаждешь мести сильнее, чем хочешь меня.

— Пока я все не улажу, не буду тем, кто тебе нужен.

— Никто из тех, кто отправился за головой Деместриу, не вернулся.

— Я вернулся, — самодовольно и со всей своей немалой спесью заявил Лаклейн.

Может ли ему повезти дважды? Он не может не вернуться.

— Получается, ты планируешь оставить меня здесь, пока сам будешь вершить свое воздаяние?

— Да, я доверю твою безопасность только своему брату Гаррету.

— Оставляешь маленькую леди в замке? — Эмма рассмеялась, но смех ее был горек. — Иногда меня просто поражает, какой же ты пережиток прошлого! — Лаклейн нахмурился, очевидно, не понимая ее. — Даже если тебе удастся убедить меня сидеть здесь и ждать у моря погоды, у твоего плана есть недостаток. Ковен занят своими собственными трудностями, но пройдет не так уж много времени, прежде чем они придут за мной. Или даже хуже того.

— В смысле хуже?

— Они найдут способ сделать тебе больно. Найдут слабое место и воспользуются им, чтобы ужалить посильнее. Они не остановятся. В соседнем с Нью-Орлеаном округе ведь живет группа ликанов, верно? Моя тетка, та, которую я люблю больше всего на свете, может атаковать их со злобой, которая тебя потрясет.

Лаклейн стиснул зубы.

— Знаешь, что сильнее всего меня удручает в том, что ты сказала? Это меня ты должна любить больше всего на свете. Меня.

От этих слов и того неожиданного чувства, которое охватило ее с ног до головы, у Эммы перехватило дыхание.

— А что касается остального… если кто-нибудь из моего клана настолько слаб, что его сможет захватить или убить крошка-фе… женщина, то тогда их в любом случае стоит выгнать из клана.

Это заявление вернуло Эмму с небес на землю.

— Они маленькие и только выглядят как феи. Они также регулярно убивают вампиров. Моя тетка Кадерин уничтожила больше четырехсот.

Лаклейн улыбнулся:

— Рассказанные тетушкой сказки.

— Есть доказательство.

— Они подписывали бумагу ровно перед тем, как она отрубала им голову?

Эмма вздохнула и ничего не ответила. Тогда Лаклейн потянулся и сжал ее ступню.

— Когда Кадерин убивает, она вырывает клык, чтобы нанизать его к остальным. Сейчас нить длиной с ее комнату.

— Все, что ты рассказываешь, лишь заставляет меня любить твою тетку. Помни, я всех вампиров хочу видеть мертвыми.

— Как ты можешь так говорить, когда я одна из них? Или отчасти так. Называй, как хочешь! Мой отец — тоже вампир. — Лаклейн открыл было рот, но Эмма продолжила: — Ты не можешь пощадить только его. Потому что я не знаю, кем он был… есть. Именно поэтому я приехала в Париж. Искать информацию.

— Что насчет твоей матери?

— Я больше знаю о том, что она делала тысячу лет назад, чем о том времени, когда она была беременна мною. Нам точно известно, что какое-то время она жила в Париже вместе с моим отцом. Уже одно то, что я настояла на путешествии в одиночку, должно бы сказать тебе, как это для меня важно.

— Тогда я помогу тебе. Когда вернусь, и мы повидаемся с твоей семьей, решим и этот вопрос.

Он был чертовски уверен, что все получится. Так сказал король.

— Как звали твою мать? Я знаю имена примерно двадцати валькирий. Даже знаю некоторые легенды, которые рассказывают о них вечерами у огня. Она была столь же жадной до крови ведьмой, как Фьюри? Есть ли у нее второе имя, как у Мист Желанной или Даниэлы Ледяной Девы? Может быть, Обезглавливающая? Кастрирующая?

Эмма вздохнула. Она устала от подначек Лаклейна.

— Ее звали Елена. Просто Елена.

— Никогда о ней не слышал. — Замолчав на мгновение, он затем спросил: — А твоя фамилия? Трой? По крайней мере, у твоих теток есть чувство юмора.

Взгляд Эммы скользнул по его лицу.

— О нет. Ни за что не поверю. Елена Троянская, в лучшем случае, была человеком. А, скорее всего, просто мифом или литературным персонажем.

Эмма покачала головой:

— Нет. Она была Еленой Троянской, родом из Лидии. Она не более миф, чем моя тетя Аталанта из Новой Зеландии или тетя Мина, из истории о Дракуле, в Сиэтле. Сначала родились они. Лишь потом появились искаженные россказни.

— Но… Елена? По крайней мере, это объясняет твою внешность, — откровенно шокированный, пробормотал Лаклейн. Затем он нахмурился: — Почему, черт возьми, она снизошла до вампира?

Эмма вздрогнула.

— Послушай себя. Ты полон отвращения. Хочешь сказать, снизошла до моего отца, — она прижала пальцы ко лбу. — Что, если мой отец — Деместриу? Ты когда-нибудь думал об этом?

— Деместриу? Это невозможно. Я помогу тебе найти отца, и ты получишь ответы на все свои вопросы. Клянусь. Но ты не его дочь.

— Откуда такая уверенность?

— Ты нежная, и прекрасная, и в своем уме. Его выродок будет похож на него. — Глаза ликана вспыхнули голубым. — Злобные, мерзкие паразиты, которым место в аду.

Холод пополз по ее спине. С ненавистью, подобной этой… он будет ненавидеть любого вампира.

— Мы обманываем сами себя, Лаклейн. Ничего у нас не выйдет, — сказала Эмма голосом, в котором даже она сама услышала абсолютное поражение.

Ее слова заставили Лаклейна нахмуриться, словно он был потрясен, что она так думала. Но как это было возможно?

— Нет, выйдет. Нам предстоит преодолеть определенные трудности, но у нас все получится.

Когда он говорил таким тоном, когда она не чувствовала в нем ни малейшей тени сомнений, Эмма почти готова была поверить, что у таких разных созданий, как они, все может выйти. Почти готова. Она попыталась изобразить ободряющее выражение на лице, но вряд ли ей это удалось.

Неожиданно Лаклейн проскрежетал:

— Черт возьми, девочка, я не собираюсь с тобой спорить, зная, сколько времени мне понадобилось, чтобы найти тебя, — потянувшись, он обхватил ее лицо руками. — Больше не будем говорить об этом. У меня есть кое-что, что я хочу тебе показать.

Подняв Эмму с кровати, Лаклейн поставил ее на ноги и, несмотря на то, что она была обнажена, начал подталкивать к двери спальни.

— Мне нужно надеть ночную сорочку!

— Здесь никого нет.

— Я не собираюсь разгуливать безбожно голой! Понятно?

Лаклейн улыбнулся, словно нашел ее скромность очаровательной.

— Тогда иди надень шелк, который я скоро с тебя сорву. Ты совсем не дорожишь своей одеждой.

Эмма сердито сверкнула глазами, подошла к гардеробной и выбрала сорочку. Обернувшись, она увидела, что он надел джинсы. Она заметила это в Лаклейне — он начал пытаться делать так, чтобы она чувствовала себя комфортнее. Разумеется, он все еще зачастую настаивал, чтобы и она старалась подстроиться под него.

Лаклейн провел ее вниз, мимо галереи, до помещения, которое, должно быть, находилось в конце замка. Там он закрыл ей глаза руками и завел в комнату, которая встретила их влажностью и пьянящими запахами растущих растений. Лаклейн убрал руки, и у Эммы перехватило дыхание. Он привел ее в старинный солярий, но сейчас царящий здесь свет был лунным, и он озарял все, что росло внутри.

— Цветы. Распустившиеся цветы, — смотря и не веря своим глазам, выдохнула она. — Ночной сад. — Эмма повернулась к нему, ее нижняя губа дрожала. — Для меня?

Только для тебя. Все для тебя.

Лаклейн покашлял в кулак:

— Он весь твой.

— Как ты узнал? — бросившись к нему, она обхватила его руками и ногами. Крепко обнимая его, Эмма — она и правда становилась сильной маленькой девчонкой — шептала ему на ухо слова благодарности и осыпала легкими дразнящими поцелуями, смягчая пустую и смертельную безнадежность, что еще жила в нем. Тогда, в спальне, он был потрясен, поняв, сколь искренне она верила, что у них нет будущего.

После прошлой ночи и сегодняшнего дня Лаклейн надеялся, что их связь окрепла. Ведь он сходил по ней с ума. И, тем не менее, она смела представлять будущее без него? Когда Эмма начала сползать вниз, он неохотно отпустил ее.

Ему просто нужно использовать все доступные средства, чтобы переубедить ее. Эмма порхала между растениями, нежно поглаживала гладкие листья, и Лаклейну хотелось переубедить ее прямо здесь и сейчас. Когда она взяла цветок и провела им по губам, блаженно закрыв глаза, все внутри него напряглось от желания. Он заставил себя лечь в шезлонг, но, наблюдая за ней, чувствовал себя вуайеристом.

Эмма подошла к мраморной стойке, тянувшейся вдоль одной из стеклянных стен, и, опершись о нее, встала на носочки, пытаясь дотянуться до вьющихся растений, горшки с которыми были закреплены над стойкой. Ее короткая сорочка задиралась с каждой попыткой, позволяя ему мельком видеть ее белые бедра. Наконец он уже не мог больше этого терпеть.

Подкравшись к ней сзади, Лаклейн обхватил ее бедра, и Эмма замерла.

— Ты снова собираешься заняться со мной любовью, да? — с придыханием спросила она.

В ответ Лаклейн посадил ее на стойку, сорвал сорочку и опустил ее обнаженное тело в цветы.