7
Первое, что почувствовала Роза, проснувшись на следующее утро, – это то, что у нее отчаянно болит голова. Во рту сухо, язык распух, прилип к небу и, казалось, приобрел просто необъятные размеры. Она с трудом пошевелила языком и еще сильнее зажмурила глаза. Она была уверена, что стоит ей открыть их, и на нее тотчас же обрушатся все громы и молнии, словом, случится нечто ужасное. Неужели она подхватила грипп? Или, что еще страшнее, у нее чума? Вот оно, настоящее похмелье, подумала она с отвращением, вспомнив вчерашний вечер, первое похмелье в ее жизни. Малейшее движение тела причиняло острую боль, малейший шорох тотчас же вызывал желание забиться в самый дальний угол вселенной и никого не видеть до конца своих дней. Странно, но одновременно столь мерзкое состояние, в котором она пребывала, вызвало у нее даже некоторое чувство гордости. Да, она гордится собой! А что такого?
Но в этот момент она услышала, как громко плачет Мэдди.
– Мамочка! Мамочка! – отчаянно звал ее ребенок непонятно откуда. И этот крик действительно поверг ее в ужас, ибо так Мэдди кричала только раз в своей жизни, в ту самую ночь, когда они бежали из дому. Роза подхватилась с постели, плохо соображая, где она и что с ней, и ее мгновенно повело в сторону. Она с трудом удержалась на ногах и стала испуганно озираться по сторонам. Мэдди рядом с ней не было. Из-под одеяла торчала чья-то чужая нога, и потребовалось несколько глубоких вдохов, прежде чем Роза поняла, точнее, догадалась, увидев тату на лодыжке, что это – нога Шоны. Что могло означать только одно: она спала не в своей постели. Роза ринулась к дверям и выскочила в холл. Мэдди стояла посреди коридора, прижимая к груди Мишку и любимую книгу. Личико у нее было зареванное. Слезы градом текли по ее щекам. Она посмотрела на мать, широко раскрыла рот и снова закричала во весь голос: мама!
– Тише! Тише! – воскликнула Роза. – Все хорошо! Я здесь, Мэдди! – она опустилась перед дочерью на колени, осторожно взяла ее за плечи и слегка встряхнула, словно хотела сбросить с нее наваждение страха, сковавшее ее тельце. – Мэдди! Все хорошо! Открой глазки! Я здесь, рядом с тобой. Посмотри на меня! Я просто уснула в соседнем номере у тети Шоны. Прости, пожалуйста! Ну, взгляни же на меня!
Хрупкое тело девочки сотрясалось от рыданий, но мало-помалу Мэдди успокоилась и слегка приоткрыла один глаз, чтобы посмотреть на мать. Но не успела Роза заключить дочь в объятия, как та принялась рыдать с новой силой. Она вырвалась из рук матери и опрометью бросилась к себе в комнату, громко хлопнув за собой дверью.
– Что за скандал? – услышала Роза у себя за спиной голос Дженни. Та, слегка запыхавшись, уже поднялась по лестнице к ним, на второй этаж. На ней была очередная роскошная ночная сорочка, судя по всему, не последняя в ее необъятной коллекции. На сей раз это было неглиже черного цвета из полупрозрачной ткани, откровенно провоцирующее чужие взоры. – А! Теперь понятно! – Дженни окинула взглядом новую прическу Розы. – И что случилось с нашими дивными волосами, моя радость? Неудивительно, что бедное дитя так перепугалось. Ну и видок! Ужас! Просто панк… какой-то!
Роза машинально коснулась рукой затылка и не обнаружила там… ничего! Голый череп и какие-то колючки, которые раньше были ее волосами. Она прошлась рукой по всей голове, смутно припоминая события вчерашнего вечера. Куцые остатки волос на ощупь были по-прежнему мягкими и шелковистыми, напоминая ее прежние волосы, и вместе с тем их текстура была совершенно другой, непривычной, чужой. Она вдруг вспомнила, как сама выстригла себе целую прядь волос спереди и как потом за дело принялась Шона, а она лишь безучастно наблюдала за тем, как ее длинные волосы прядь за прядью падают на пол, и при этом у нее было такое чувство, будто все происходит не с ней, а с кем-то другим. А потом Шона еще долго возилась с ее затылком, убирая оставшиеся волоски с помощью специальной бритвы, которой она пользовалась исключительно в тех случаях, когда нужно было придать нужную линию для бикини.
– Очень хорошо! – одобрила она цирюльное дерзновение, после чего обе направились в ванную комнату и, давясь от смеха, приступили к завершающей стадии – окраске волос. Роза вспомнила химический запах краски и то, как пощипывала кожа после нанесения ее на голову. А потом – полнейший провал в памяти.
– Да? – промямлила она, не зная, что и сказать в ответ на гневную реплику Джесси. Но одно она поняла точно: ее длинных красивых волос больше нет.
– Вам срочно нужна шляпа! – констатировала Дженни, глядя на постоялицу с нескрываемым отвращением. – А сейчас ступайте к дочери и постарайтесь привести ее в чувство. Объясните ей, что ночью вас изуродовали совсем не злые духи. Хотя кто его знает, что там было на самом деле!
Пристыженная, Роза потащилась к себе в номер. Мэдди свернулась калачиком под одеялом, плотно закрывшись с головой и, видно, вознамерившись отгородиться от всего мира. Давно Роза не видела дочь в таком возбужденном состоянии. Помнится, когда ей было года три, она вдруг ни с того ни с сего стала бояться темноты, которую ее детское воображение населило всякими чудищами. Но потом все нормализовалось. Ах, как же она опрометчиво повела себя нынче, мучилась угрызениями совести Роза. Откуда в ней вдруг появилось это ложное чувство свободы? Все сошлось воедино: дешевое вино, новая обстановка, та легкость, с какой Мэдди приняла их гостиничный быт, и то, как скоро она подружилась с хозяйкой… Неудивительно, что чувство меры и осторожности ей изменило.
А ведь на протяжении всей экзекуции, которую Шона учинила с ее волосами, а она в это время разглядывала свой новый облик в зеркале – настоящая психопатка, какой ее и описывает Ричард всем знакомым подряд, – так вот за все это время она ни разу не подумала о Мэдди. Она даже не вспомнила о том, как категорически не приемлет ее дочь любых перемен в ком бы то ни было. И уж тем более в ней! За семь лет своей жизни девочка привыкла ориентироваться в окружающем мире по четким указателям, как по компасу с его стрелкой, всегда обращенной на север. Неизменность ориентиров придавала ей чувство уверенности в том, что она находится в полной безопасности и что мир вокруг нее такой, каким он и должен быть.
И вот все рухнуло. Прошло каких-то два дня. За это время Роза увезла дочь из дому, оторвала от отца, поменяла всю обстановку ее жизни… Более того, она настолько утратила бдительность, что у нее зародилась надежда, будто все самое трудное у ребенка осталось в прошлом. Все странности поведения, которые отгораживали Мэдди от остальных детей, она, как стало казаться Розе, благополучно переросла, и сейчас ее адаптация к реальной жизни пойдет быстрее и проще. Наивная! Как же она ошибалась! Мэдди просто интуитивно игнорировала все последние неприятности, уйдя в добровольную самоизоляцию и всецело сосредоточившись на тех вещах, какие ей нравились. Однако новая прическа матери… да она же почти лысая стала!.. такое вряд ли проигнорируешь с ходу.
– Мэдди! – проговорила Роза тихо, усаживаясь на краешек кровати. Она осторожно погладила по одеялу то место, которое предположительно было плечом девочки, и почувствовала, как напряглось все ее хрупкое тельце. – Прости, что заставила тебя плакать… Понимаю! Ты проснулась, а меня рядом нет. Мы заболтались с Шоной допоздна, а потом я, видно, просто отключилась и заснула у нее в номере. Прости, что напугала тебя…
– Я решила, что ты меня бросила! – голос из-под одеяла звучал на удивление спокойно, хотя Мэдди и не рискнула высунуть голову.
– Как ты могла так подумать! – всхлипнула Роза, мучительно переживая за дочь. – Я тебя никогда не брошу!
– Но папу же ты бросила!
Роза сжалась. Что сказать Мэдди? Она взъерошила пальцами остатки волос на голове и вдруг поймала свое отражение в зеркале. Из зеркала на нее смотрела какая-то незнакомка. Стрижка совершенно преобразила ее лицо. Вдруг отчетливо проступило сходство с матерью: те же заострившиеся черты, впалые щеки, вскинутый вверх подбородок. Все, что еще пару месяцев тому назад выглядело несформировавшимся, по-детски неопределенным и нежным, вдруг обрело строгую и вполне законченную форму. На Розу смотрела сильная и уверенная в себе женщина. Огромные серые глаза в обрамлении густых черных ресниц и темных бровей, казалось, заполнили все ее бледное лицо, и над всем этим сверху копна золотистых кудряшек. Пожалуй, если бы Роза столкнулась с этой женщиной где-нибудь на улице, то она бы испуганно уступила ей дорогу, такую она излучала уверенность и силу. Да уж! Далеко не всякий в состоянии вынести подобный откровенно дерзкий взгляд. И лишь только глубоко затаенный страх, который прятался на самом дне ее глаз, свидетельствовал, что зеркало вернуло Розе ее собственное отражение. Этот вечный страх! Достаточно малейшей искорки, чтобы он вспыхнул в ее взгляде и разгорелся. Наверное, этот извечный страх и объединяет их с дочерью, как ничто иное. Они обе постоянно борются с ним, но страх упорно продолжает следовать за ними по пятам, словно тень. У Мэдди это прежде всего паническая боязнь перемен. У Розы – ужас осознания того, что все в ее жизни может вернуться на круги своя, что в любую минуту ее могут снова посадить в клетку, из которой невозможно вырваться на волю.
И как ей теперь приучить Мэдди к своему новому облику? В общем-то, пережитое ребенком потрясение вполне понятно и объяснимо. На трезвую голову Роза и сама бы не пришла в особый восторг от того, что сотворила с ней Шона.
– Мэдди! – Роза осторожно приподняла уголок одеяла, в которое дочка вцепилась руками. – Выгляни! Посмотри на мою новую прическу. Ты еще не разглядела меня. Я просто подстригла волосы. Вышло коротко. Но они отрастут. Мы с тобой будем следить, как быстро они отрастают. – Мэдди слушала ее, не шелохнувшись. – А ты нарисуешь меня с этой новой прической. И мы посмеемся, если выйдет смешно – такой ежик на голове… Повяжем его косыночкой – хочешь?
Из-под одеяла послышался глубокий вздох.
– Я не хочу на тебя смотреть! Я знаю, мне это не понравится! И ты мне такой не нравишься!
– В чем-то ты вправе на меня обижаться! Я поступила с тобой не очень-то хорошо! Нарушила всю твою жизнь и даже не спросила тебя, хочешь ли ты этого. Но честное слово! Я и подумать не могла, что простая стрижка волос и покраска так сильно подействуют на тебя. Мы же меняем платья… и так же меняем стрижки… это часто бывает…
– Пускай платья. А прически – это другое! В платье ты та же, а с прической – другая. Ты мне не нравишься. – Мэдди вздохнула. И очень серьезно добавила: – Я чувствительная, – повторив реплику отца, которую тот не раз и не два бросал в присутствии дочери, к огорчению Розы. Ведь если ребенку постоянно твердить, что с ним что-то не так, в один прекрасный день он и сам уверует в это.
– Мы все чувствительные, ведь мы же чувствуем! Но у нас есть и другие качества! Ты любознательная. Ты терпеливая. Ты очень сильная и мужественная девочка, которая просто отлично справилась с целым ворохом всяких проблем. Но если ты хочешь поговорить со мной о событиях той ночи, когда мы ничего не сказали папе и просто уехали от него, то пожалуйста! Я готова! Ты хочешь знать, почему мы уехали?
Последовало долгое молчание – и Мэдди проронила одно только слово:
– Нет.
– О’кей! Но ты все же высунь головку и оцени мою новую прическу. Да, я немного изменилась, но это все же я. Взгляни, и сама убедишься в этом.
– Не хочу! Я уже видела твою новую прическу. Она… она некрасивая!
– Вовсе нет! Она просто другая, чем та, которая у меня была. Эта современная, только и всего! – уговаривала дочку Роза, хотя в глубине души не была уверена в том, кого больше она уговаривает – себя или Мэдди. Более того, она уже почти готова согласиться с дочерью. – Не упрямься, Мэдди! Ну же! – Она снова осторожно потянула за край одеяла.
Наконец из-под простыней показалась раскрасневшаяся мордашка Мэдди. Ее темные волосы сбились и стали влажными.
– Вот! Убедись сама! – Роза осторожно отбросила волосы с глаз ребенка, потом взяла дочь за руки и провела ими по своему лицу. – Видишь? Те же глаза, нос, тот же рот и уши. Правда, уши немного оттопырились. Все у твоей мамы осталось прежним, только цвет волос изменился.
Роза терпеливо ждала, пока Мэдди окончит скрупулезный осмотр. Она долго водила руками по ее лицу, а когда оторвала их, то проговорила с некоторым сомнением в голосе:
– Да, похоже, что это ты!
– Ну, как тебе? Нравится? – Роза изобразила на лице самую лучезарную улыбку из всех, на какие была способна.
– Нет! Ты худая и старая!
– Правда? – растерялась Роза от столь неожиданного признания и вдруг и в самом деле почувствовала себя страшно уставшей и изможденной. – Думаю, со временем ты привыкнешь к моему новому облику. Кстати, и я тоже! А если нет, то снова отращу длинные волосы и стану носить их, как прежде.
Мэдди сосредоточенно нахмурила лоб и снова принялась изучать лицо матери.
– Мама, ты перекрасилась для того, чтобы папа нас не нашел? – Столь прямолинейный вопрос потряс Розу. – Это у тебя такая маскировка, да?
– С чего ты так решила, солнышко? – спросила Роза напряженным голосом.
– Потому что если это так, то я хочу, чтобы мне тоже перекрасили волосы в желтый цвет.
Завтрак получился на редкость натянутым. И не только потому, что они с Шоной не уложились в график и спустились вниз много позже означенного времени: восемь тридцать утра. Дженни, в силу каких-то лишь ей ведомых причин, то ли это было связано с новой прической Розы, то ли с присутствием Шоны, то ли и с тем, и с другим, вдруг ужесточила правила общежития.
Утром Роза приняла душ, натянула на себя хлопчатобумажную мини-юбку Хейли и ее же легинсы, а сверху белоснежный топик на тонких бретельках, который выбрала для нее Мэдди. Но когда они спустились вниз, то им были предложены лишь какие-то консервы с кашей и кувшин с едва теплым на вкус молоком. Следом за ними в столовую притащилась и Шона. Она появилась в пеньюаре, с всклоченными волосами и следами вчерашнего макияжа. Спускаясь по лестнице, она негромко проклинала тот день и тот час, когда решилась взять в рот алкоголь.
– Раздери меня нечистый! – ругнулась она в последний раз и рухнула на стул, уронив голову на стол. – Самая настоящая свинья! Готова убить!
– Зачем же убивать? Это нехорошо! – прокомментировала Мэдди ее слова осуждающим тоном. – Свинки дают нам бекон, мы на нем по утрам жарим яичницу.
– Да уж! Из меня бекон получился бы плоховатый! – согласилась Шона с девочкой. – Ну ни в чем нет толку!
На кухне хозяйничала Дженни, вызывающе громко звеня кастрюлями и громыхая посудой. Все указывало на высшую степень гнева хозяйки, однако Роза рискнула заглянуть к ней.
– Простите, что опоздали к завтраку! – с покорным видом повинилась она, пока Дженни яростно скребла поверхность плиты. – Пока мы с Мэдди разобрались…
– Чему же удивляться? – насупилась Дженни, даже не взглянув в сторону Розы. – Бедный ребенок! Девочке нужен порядок во всем, режим, родители, на которых она может положиться. А тут! Какая-то вертихвостка, а не мать! Не успела удрать из дома, и уже перекрасила волосы! Тихий ужас!
Роза сделала глубокий вдох. До сего дня Дженни ни разу не позволила себе сделать ни единого осуждающего комментария в связи с их приездом. Не предприняла ни единой попытки выразить свое отношение к факту их бегства из дому. И вот теперь… Что же привело ее в такое неистовство? Неужели только ее новая прическа? Или за этим приступом ярости кроется что-то еще? Роза вдруг подумала, что сцена, которую только что закатила ей Дженни, очень похожа на те, что постоянно устраивал ей Ричард. Она вспомнила то состояние вечного унижения, в каком она пребывала, боясь хоть в чем-то ослушаться мужа или огорчить его. А тот, наслаждаясь своей безнаказанной властью над нею, третировал ее столько, сколько ему заблагорассудится, пока на смену приступам ярости не приходило безразличие, с которым он сообщал ей, в каком преступлении она повинна на сей раз. Изо дня в день Роза обхаживала мужа, как могла, бегала вокруг него на цыпочках, наивно пытаясь предугадать его малейшие желания, догадаться, о чем он думает и чего хочет. Но чем больше она старалась, тем сильнее росло ее отчаяние, ибо она понимала, что никогда не сможет ему угодить.
Да, но то было тогда. Сегодня же ей категорически не хочется снова оказаться в подобной ситуации. Она не собирается и впредь терпеть необоснованные претензии. Во всяком случае, не здесь и не в столь бесцеремонной форме. Разве ее решение начать жизнь сначала подлежит пересмотру? Или ослабло ее желание стать самостоятельной и даже самодостаточной личностью? Так почему бы ей и не продемонстрировать эти качества прямо сейчас?
– Послушайте, Дженни! – начала она. – Я все готова понять. Да, мы опоздали к завтраку. Вчера вечером, наверное, излишне шумели… И волосы вам мои не нравятся. Но разве только в этом причина вашего дурного настроения? Вы на себя не похожи!
Дженни со всего размаху стукнула разделочной доской по стулу. От неожиданности Роза вздрогнула.
– Сколько еще вы собираетесь пробыть в Милтуэйте?
– Сама не знаю! – чистосердечно призналась ей Роза. – Мне еще надо встретиться с отцом, поговорить с теми людьми, с которыми я хочу переговорить. Скорее всего, до тех пор, пока… пока здесь не объявится мой муж. И тогда все будет кончено. Но почему вы хотите поскорее избавиться от меня? Из-за Шоны?
Дженни недовольно поджала губы.
– Не хочу, чтобы у вас возникли отношения с моим Тедом!
– Что?! – искренне изумилась Роза. – Это вы из-за того, что я собираюсь на его выступление? Но бог мой! Это же чисто дружеский жест, не более того! Или вы считаете, что я бегаю за вашим сыном? Да он вдвое моложе меня!
– Вовсе нет! – возразила Дженни. – Он младше вас всего лишь на несколько лет. Совершеннейший пустяк! Мой Брайан младше меня на три года. А кто это скажет, глядя на него? И потом, меня волнует не столько ваш возраст, сколько сам Тед.
– Тед? – рассмеялась Роза. – Да он абсолютно не интересуется мною в том смысле, в каком вас это волнует. Ну, да! В деревне появилось новое лицо! А он славный молодой человек. Вы его достойно воспитали. Он веселый, общительный, любит побалагурить, посмеяться… Но чтобы строить планы насчет каких-то серьезных отношений… помилуйте! У меня и в мыслях не было ничего подобного.
– Хорошо-хорошо! – нехотя согласилась с ней Дженни, дав, по своему обыкновению, задний ход. – Это его обычная манера ухаживания! Затащить девчонку на свой концерт. А те и рады! Сами бегут! – Дженни метнула быстрый взгляд на Розу. – Вполне возможно, вы не из таких. Да уж и теперь… после того, что вы сотворили со своими прекрасными волосами…
– Да я никогда в жизни не бегала за парнями! – возмутилась Роза.
– Дело не только в вас! – Дженни немного помолчала, словно прикидывая, стоит ли продолжать разговор на столь рискованную тему. – Мой Тед! Он… На первый взгляд он может показаться кому-то настоящим жиголо. Но он не такой. Он у меня очень влюбчивый, романтичный в душе. И я не хочу, чтобы он – чего доброго! – запал на вас.
– Этого не случится ни при каком раскладе! – заверила хозяйку Роза. – Я не собираюсь, как говорится, крутить с вашим Тедом или заводить с ним серьезный роман. Любовные интрижки не входят в мои планы. Неужели это и так не понятно?
– Роза! – окликнула ее Шона из столовой. – Где тут у вас ближайший населенный пункт городского типа? Надо срочно смотаться туда и купить вам новые шмотки. На вас с Мэдди смотреть противно! Обрядила ребенка в какое-то тряпье! Да и сама не лучше! В этом прикиде вид у тебя, прямо сказать, неприличный.
– На себя посмотри! – вяло огрызнулась Роза. – А ближайший городок – это, наверное, Карлисль.
– Вот и поедем туда прямо сейчас. Вначале переоденем вас в приличное шмотье, а потом уже все остальное! – через полуоткрытую дверь Розе было видно, как подруга ласково взъерошила волосы ее дочери и широко улыбнулась ей. – Но пока мы здесь, может, сварганим хоть по бутерброду с ветчиной, а?
– Да! Вид у вас и правда, будто вы только что сбежали из концлагеря! – Дженни еще раз придирчиво обшарила глазами Розину стрижку. – Да и вещи моей Хейли слишком для вас молодежные, вы для них староваты, – она протянула Розе только что вымытую сковороду. – Можете сами приготовить яичницу с беконом, если угодно. Но только чтобы потом все убрали после себя!
– Спасибо! Обязательно уберем! Но я ничего не хочу. Кусок в горло не лезет. Очень нервничаю.
– Из-за отца? – быстро среагировала Дженни.
– Да! Сама не думала, что наша с ним первая встреча так зацепит меня. – На лице Дженни отразилась задушевная заинтересованность. – Я была уверена, что все мои переживания, связанные с отцом, уже в далеком прошлом. И сюда я приехала совсем не для того, чтобы найти его. Но я его нашла, и, как оказалось, все это волнует меня до сих пор. Сама страшно удивилась своему открытию. Получается, что все эти годы я не переставала тосковать об отце. И это нервирует меня, сильно нервирует! Какая-то странная смесь эмоций, сложный клубок чувств. Тут и обида, и злость, и боль – все, вместе взятое. А он же напротив… Дал мне ясно понять, что ему все равно, что я и где я.
– С чего вы взяли, – голос Дженни снова стал мягким, – что Джон не испытывает аналогичные чувства к вам? Быть может, он мучается угрызениями совести.
– Кто? Он?! Судя по тому, как грубо он меня встретил, едва ли!
– Когда мои дети были маленькими, мы взяли к себе в дом собаку. Старую колли. Забрали ее у одного нашего знакомого фермера. Она уже не могла, в силу своего возраста, справляться с функциями сторожевого пса. Вот Брайан и привез ее к нам. Такая была славная девочка! Джинни ее звали. Дети ее просто обожали… Возились с ней с утра до вечера. Мы все ее очень любили! – задумчиво улыбнулась Дженни, видно мысленно представив себе семейную любимицу. – Но однажды случилось несчастье. Она выскочила со двора на проезжую часть улицы и прямиком попала под грузовик. В кои веки через нашу деревню ехал грузовик! Надо же было такому случиться! Как она визжала, бедняжка! Мы тут же отвезли ее к ветеринару, но врач сказал, что ей уже не поможешь. Пришлось усыпить. К чему я рассказываю вам это? Да к тому, что в смерти Джинни виновата я и только я! Это я забыла закрыть заднюю калитку, вот она и выскочила на улицу. Уж как я горевала, как горевала! Но виду не подавала. Дети рыдали в голос, Брайан был сам не свой, а я держалась из последних сил и еще успокаивала их. Дескать, подумаешь! Ведь это всего лишь собака.
– То есть вы хотите сказать… – начала неопределенно Роза.
– Я хочу сказать, что, когда человек считает себя в чем-то виноватым, он может вести себя по-разному. Иногда и не скажешь, что им движет чувство вины.
Разговор они закончили на самой дружелюбной ноте.
Утренний пробег по магазинам заставил Розу на какое-то время забыть о проблемах, но только на очень короткое время. И вместе с тем она получила еще один отличный шанс для дальнейшего самоутверждения. Шона приволокла ей в примерочную целый ворох одежды, на которую раньше она не рискнула бы даже взглянуть: обтягивающие джинсы, яркие летние платья, открытые топики. На них Роза взирала с откровенным страхом. Впрочем, не меньший страх вызывало у нее и собственное отражение в зеркале, пока она примеряла в кабинке все то, что отобрала для нее Шона. Но внезапно ее озарило. Все же просто! Худенькая блондинка, на которую она таращится в зеркале, – это вовсе не она, а какая-то другая, незнакомая женщина. А она занимается тем, что помогает ей подобрать одежду к лицу. И сразу же она почувствовала, что обретает внутреннюю свободу, и мгновенно отказалась от услуг подруги, навязывавшей ей свои вкусы и пристрастия. Роза прошлась по торговому залу и отобрала несколько вещей, которые она, по ее разумению, еще может пока осилить финансово. Во всяком случае, забирая пакет с покупками, она уже точно знала, что представляет собой в новом качестве, хотя и не была уверена до конца, что успела вжиться в этот непривычный для себя облик.
Поход по магазинам придал настроения и Мэдди. Она попыталась скопировать свой гардероб, оставшийся дома, и с радостью влезла в новенькие девичьи джинсы в примерочной и наотрез отказалась снимать их, предложив матери выбросить вон прямо тут, на месте, те мальчиковые штаны, в которых она вынужденно щеголяла два последних дня.
В гостиницу они вернулись в самом приподнятом настроении, и Розе на мгновение показалось, что они здесь просто на отдыхе… А потом она вспомнила о реальности, и легкомысленный настрой улетучился, словно его и не было. Даже в новом своем облачении – хорошего качества джинсы с ручной обработкой швов, темно-зеленый топик с низким вырезом – она не была уверена, что окончательно готова к новой встрече с отцом.
Шона по-прежнему была бледна и чувствовала себя разбитой. Она апатично наблюдала за сборами Розы, которая старалась лишний раз не трогать ее. Роза с трудом вспомнила, сколько она вчера выпила, но Шона наверняка выпила гораздо, гораздо больше. От ее утренней бравады не осталось следа, под глазами залегли глубокие тени, и вид у нее был изрядно помятый.
– А знаешь, – вдруг заметила она глубокомысленно, пока Роза складывала все необходимые мелочи в свою сумочку, поджидая Мэдди, которая тоже собралась в дорогу во всеоружии, то есть с Мишкой и любимой книгой про Древний Египет, – мне нравится твоя новая прическа. Она тебе очень идет. Что я считаю большой удачей. Потому что вчера я очень плохо соображала, что делаю. Да и кто ожидал такой прыти от маленькой скромницы по имени Роза? В следующий раз, когда решишь напиться, постарайся проделать это вдали от всяческих тату-салонов. Кто знает, что еще может взбрести тебе в голову в таком состоянии?
– И верно! – оживилась Роза. – Организую себе пирсинг! Проколю оба соска, вот красота будет!
Она вяло улыбнулась своей шутке, ибо мысли ее были всецело заняты предстоящей встречей с отцом.
– Послушай меня, Роза! – сказала Шона, выйдя их проводить и помогая Мэдди устроиться на заднем сиденье. – Не показывай старому хрычу вида, что он тебя обидел или сильно расстроил. И не вздумай там плакать! Мы же обе знаем, как мужики радуются, когда доводят женщин до слез. Так вот! Не давай ему повода для радости.
Роза замешкалась возле дверцы.
– Это у нас с тобой такие мужики, Шона. Нормальные мужчины ведут себя иначе. Поверь мне!
– Ну, раз ты так говоришь!.. – неопределенно пожала плечами Шона. – В любом случае не смей плакать!
– Обещаю! – Роза взяла Шону за руку, и внезапно ей расхотелось ехать и бросать подругу одну. Бедняжка Шона! Непросто ей живется, одной, с двумя детьми на руках, а она еще отчаянно хорохорится, держит хвост пистолетом и старается никого не отягощать своими проблемами. Может быть, давая советы, как ей вести себя, она имела в виду прежде всего себя. Не сметь плакать! Это вполне в ее духе. – Хочешь, я никуда не поеду и останусь с тобой? – вырвалось вдруг у Розы.
– С чего бы это? – Шона остановила на ней озадаченный взгляд. – Проваливай, и скатертью дорога! А я пока поразвлекусь с этой старой перечницей. Подразню ее всласть. Не волнуйся! Все будет в полном порядке! Обещаю…
– Хорошо! – кивнула Роза. – Все подробности расскажу во время концерта. Закажем себе лимонад и…
– Еще чего! Какой лимонад?! – возмутилась Шона и нарочито сделала большие глаза для Мэдди. – Да будет тебе известно, что лучшее средство при похмелье – это водка.
Роза почувствовала, как у нее засосало под ложечкой, когда они въехали в уже знакомый ей грязный двор. Но сегодня хоть светило солнце и не лило сверху. Неяркие лучи золотили неподвижно зависшие тучи, смягчая их угрюмый свинцовый окрас. Такой резкий диссонанс с представлениями о том, что такое летняя погода в августе. При столь сюрреалистическом освещении имение Грозовой дом, включая и сам дом, было похоже на сверкающий драгоценный камень, будто случайно оставленный кем-то на горном выступе. Словом, общая картина была не столь мрачной и безрадостно холодной, как накануне.
Роза заглушила двигатель и немного посидела молча, собираясь с мыслями и разглядывая темные пустые глазницы окон. Мэдди перебралась с заднего сиденья на переднее кресло рядом с водительским местом, видно, в знак особой солидарности с матерью.
– Наверное, в этом доме обитают тролли, – высказала она предположение, пристально обозрев жилище. Нехорошее начало, испугалась Роза, зная, как ее дочь боится троллей и всего, что с ними связано.
А все потому, что в их городской библиотеке какая-то полоумная актерка, возмечтавшая попасть в труппу самого Королевского Шекспировского театра, устроила детям субботний утренник и разыграла перед ними целое представление в лицах из жизни троллей. Это выступление произвело на Мэдди столь удручающее впечатление и поселило в ее душе такой ужас, что на протяжении нескольких месяцев Роза была вынуждена оградить дочь от всяческих культурных походов куда бы то ни было, оставив в расписании только школу и дом. Причем в доме предварительно осматривался каждый, даже самый укромный, уголок на предмет обнаружения кровожадных троллей, обожающих пожирать маленьких деток.
– Разве ты забыла, что тролли селятся только под мостами? – своевременно нашлась Роза, напомнив дочери, как они потом вместе сходили в ту самую библиотеку, где добрая и внимательная библиотекарша, специально нацепившая на нос очки для придания большей весомости своим словам, убедила-таки девочку, что тролли, во-первых, всегда обитают под мостами, а во-вторых, они живут только в Скандинавии, а потому не представляют никакой угрозы для английской ребятни. И в подтверждение своих слов она даже сняла с полки толстенную книгу, где про все это написано. Книга произвела на Мэдди, привыкшей во всем полагаться только на факты, самое положительное впечатление, благотворно подействовав и на ее детские страхи. До поры до времени ребенок забыл про троллей и вот так некстати вспомнил о них сегодня. Только иррациональных страхов дочери ей и не хватало сейчас для полного счастья, с отчаянием подумала Роза. Тут бы со своими собственными комплексами совладать…
– К тому же, – продолжила она бодрым тоном, заметив узкую полоску яркого электрического света, пробивающегося сквозь приоткрытую дверь амбара, – в дом мы не станем заходить. Пойдем прямиком в амбар. Там наверняка мы обнаружим множество интересных вещей.
– Мамочка! Я боюсь! – Мэдди испуганно смотрела на амбар, его суровые очертания явственно проступили на фоне скалы, к которой он примыкал.
– Я тоже боюсь!
– Ты боишься?! – Мэдди недоверчиво повернулась к матери. – Но ты уже взрослая!
– И что с того? Боюсь, и все! Поможешь мне?
– Ну, ладно! Присмотрю за тобой! – Внезапно свалившееся на ее голову бремя ответственности за другого человека заставило Мэдди на время забыть о собственных страхах.
Роза собрала в кулак остатки решимости и медленно вылезла из машины. Растоптанные угги, тоже позаимствованные из гардероба Хейли, явно паленые и к тому же гораздо большего размера, сразу же увязли в грязи. Роза осторожно обошла машину и открыла вторую дверцу для Мэдди, потом крепко взяла дочь за руку, и та уверенно повела ее через грязь прямиком к амбару. Роза чувствовала, как колотится у нее сердце. Да помнит ли отец, что она собиралась к нему сегодня приехать, мелькнуло у нее в сознании.
Не выпуская руку Мэдди из своей, она переступила порог.
Джон стоял, повернувшись к ним спиной. Перед ним висело огромное – во всю стену – живописное полотно. Его фигура в белом выделялась на фоне яркого буйства красок подобно молнии, прочертившей грозовое небо. Он был поглощен работой и не заметил прихода гостей. Роза с радостью воспользовалась этой передышкой, чтобы окончательно успокоиться. Несколько минут она молча наблюдала за тем, как работает отец, и это зрелище непроизвольно перенесло ее в детство. Она вспомнила запах краски и представила себе, какая она на ощупь, маслянистая и тягучая, вспомнила, как любила смотреть на отца в те минуты, когда он рисует. В такие минуты отец казался ей близким, как никогда, даже если он порой и не замечал ее присутствия. О, это пьянящее чувство сопричастности, когда духовный мир другого человека кажется тебе распахнутым настежь. И Розу совсем не обижало отсутствие внимания к ней. Еще совсем маленькой девочкой она хорошо усвоила, что, когда папа работает, для него перестает существовать весь мир. Ну, а когда он не работает, то его единственное желание – это как можно скорее снова вернуться к мольберту. Даже в те редкие мгновения, когда они шли на прогулку к морю или когда он возился с ней дома, кружил по комнате с такой скоростью, что все окружающие цвета сливались в одну сплошную линию, даже в такие минуты Роза точно знала, что мысленно ее отец все равно пребывает в своей мастерской у мольберта. И вот она снова явилась к нему и снова отрывает его от работы.
Заинтригованная увиденным, Мэдди совсем забыла о своем обещании охранять мать. Она почти силой вырвала пальцы из руки Розы и сделала несколько шагов в сторону художника. Ей захотелось поближе понаблюдать за тем, как он рисует, при этом девочка не сделала ни малейшей попытки приблизиться к нему вплотную или как-то заявить о своем присутствии.
Роза растерянно оглянулась по сторонам, не зная, как себя повести в сложившейся ситуации. Но ты же взрослая женщина, тут же напомнила она себе. Ты удрала от мужа, проделала такой долгий путь сюда. Наконец, ты обстригла волосы и перекрасилась! Вот и веди себя, как взрослая женщина, а не как ребенок, который явился клянчить несколько минут отцовского внимания.
От внимания Розы не укрылось то, что амбар, такой непрезентабельный и даже убогий снаружи, внутри производил совсем иное впечатление. Явно в это помещение отец вложил гораздо больше денег, чем на содержание дома. Внутреннее пространство было разделено на две половины перегородкой из белой сухой штукатурки. К этой стене и была прислонена картина, над которой сейчас колдовал отец. Во вторую половину амбара вела дверь, выкрашенная в белый цвет и запертая на висячий замок. Стены амбара тоже были оштукатурены и покрашены белой краской. В высоком потолке были проделаны продолговатые световые люки, через которые в помещение падал естественный свет. Но если натурального освещения было мало, скажем, в такой пасмурный день, как сегодня, тогда включались мощные лампы дневного света, установленные по периметру. Вот и сейчас они были включены, заливая всю студию неестественно ярким светом и создавая все то же сюрреалистическое впечатление, какое производила и сама усадьба снаружи. Слева от двери, в дальнем углу возле стены, стояла стопка чистых холстов, натянутых на подрамники и ждущих своего часа. Многие из них были выше ее отца. Чуть ближе к ним виднелась законченная работа, странная и немного бессвязная компиляция окружающего усадьбу пейзажа. В углу картины поблескивала свежей краской недавно проставленная подпись отца.
– А у тебя совершенно поменялась стилистика! – неожиданно для себя высказалась Роза, заставив отца вздрогнуть.
Он молча оглядел работу, обхватив себя руками, словно пытаясь попасть в собственные объятия. В такой позе он и повернулся к ней, ничем не выдав потрясения при виде тех перемен, которые произошли в ее внешности. И Роза снова почувствовала себя маленькой девочкой, без спросу вторгшейся во владения отца, хотя мама всякий раз строго наказывала ей не делать этого. Вот она тайком пробирается в его студию, под которую он переоборудовал их гараж во дворе, ползет на коленках по грязному полу, устраивается возле его ног и замирает, удовлетворенная тем, что может молча наблюдать, как из резких взмахов кисти рождается на полотне вселенная ее отца.
Так она могла просидеть несколько часов кряду, пока отец не обнаруживал ее присутствие, подхватывал ее на руки и начинал кружить по комнате, а она заливалась веселым смехом от переполнявшего ее счастья. А потом он отбрасывал кисти, брал ее за руку, и они шли на побережье, где, по словам отца, можно увидеть «столько всего интересного». И они проводили долгие часы в поисках этого интересного, забывая о времени. Благополучно пропускали пятичасовой чай и даже отбой ко сну. Но вот наконец они вспоминали о том, что пора домой, отец отряхивал от песка и камешков ее платье и вел домой.
А порой он видел, как она пробирается к нему, и сам усаживал ее за стол, давал ей лист бумаги или картона, кисти, палитру с красками и говорил, что она сможет оставаться с ним ровно столько, пока будет сидеть тихо. Иногда, хоть и редко, но все же ее присутствие действовало ему на нервы, и он приходил в неистовство от одного ее вида. И тогда он грубо хватал ее за руку, так что пальцы его больно впивались ей в кожу, и тащил обратно в дом, чтобы перепоручить заботам матери, а заодно и осыпать ту упреками и ругательствами как ни на что не годную мать и жену, которая не способна понять, что для работы ему нужны полный покой и абсолютная тишина. Уходя, он громко хлопал дверью, и Роза подбегала к дверям и, прижимая ладони к холодному стеклу, смотрела, как отец возвращается через сад к себе в студию. Конечно же, он не слышал ее сдавленных рыданий, звуки которых скрадывала запертая дверь. Роза никогда не обижалась на отца за эти его приступы молчаливой ярости и гнева, никогда не обвиняла его в том, что свою работу он любит больше, чем ее. Понадобились годы и годы на то, чтобы она стала обвинять отца и уяснила для себя одну простую вещь. Отец с раннего детства приучил ее чувствовать себя лишней в его мире, будто она вторгается на запретную территорию, где ей быть не положено.
И вот она снова пробралась в его студию, словно лазутчик. Как же он поступит на сей раз? Обнимет ее, поцелует, начнет кружить по комнате? Или просто вышвырнет вон? Впрочем, ответ был ей известен.
– В чем ты видишь эти перемены? – спросил у нее отец, принципиально не замечая присутствия Мэдди, которая медленно, но неуклонно приближалась к холсту.
Надо отдать ей должное. Она тоже полностью проигнорировала присутствие художника, сосредоточившись на его картине.
Вторая реплика далась Розе с еще большим трудом. Да и что сказать, право?
– Ты стал… более… мягким, – проговорила она, осторожно подбирая слова. – И ты… меньше похож на себя прежнего. Сам решай, как назвать твою новую манеру. Я могу вспомнить лишь несколько твоих прежних работ, совпадающих по стилю письма с этой.
Если быть абсолютно точной, Роза смогла бы назвать только две такие картины. Этот пейзаж Милтуэйта, запечатленный на открытке, которую она хранила столько лет, и портрет Тильды, той женщины, ради которой он оставил их с матерью. Портрет она позволила Ричарду выбросить вон как мусор вскоре после их свадьбы вместе с теми немногими отцовскими вещами, которые чудом сохранились в доме до тех пор, пока в нем не стал хозяйничать Ричард. Интересно было бы взглянуть на портреты Тильды сегодняшней, подумала она. Любопытно, как сложилась их дальнейшая совместная жизнь. Она вдруг поймала себя на мысли, что ей было бы неприятно узнать, что Тильда все еще присутствует в жизни отца. Однако не меньшим ударом будет для нее и то, если вдруг окажется, что он бросил эту женщину, разрушил и ее жизнь так же легко и бездумно, как он разрушил их семью. И все же слабая надежда, что вдруг эта женщина выплывет из соседней комнаты с чайным подносом в руках, еще теплилась. Увидит ее и назовет солнышком, как называла когда-то, когда она была маленькой. Впрочем, отец ни словом пока не обмолвился о Тильде, а она не решалась начать расспросы.
– Ты хочешь сказать, что это откровенно коммерческие поделки? – неожиданно согласился с нею отец без тени обиды. – Так оно и есть! Все это предназначается для продажи, на оплату счетов. Свои настоящие работы я держу в другом месте.
– Пусть так! Но все равно, они проще в восприятии. Вот эта, к примеру! – Роза ткнула пальцем в незаконченное изображение, которое показалось ей даже красивым. – Мне нравится!
Легкая улыбка тронула губы отца.
– Это все для тех, у кого много денег, но абсолютно нет вкуса.
– У меня нет ни денег, ни вкуса, – промолвила Роза, почувствовав себя уязвленной. Впрочем, едва ли он намеревался обижать ее. Скорее всего, просто констатировал очевидное. – Так что же у тебя получилось в итоге? Ради сохранения своей творческой цельности как художника ты был готов на все. Разрушил нашу семью, искалечил столько жизней. И все во имя высокого искусства… А кончил тем, что переключился на ширпотреб в виде открыток с умилительными пейзажиками? Современные пасторальки… Усладить вкусы толпы…
Слова сорвались с ее уст сами собой и выстрелили, словно пули. Она не искала их, не заготавливала впрок, не начиняла их чрезмерной насмешливостью, так вышло. Просто ей вдруг до боли в висках захотелось ответить ударом на удар, и это ей удалось.
Но Джон остался внешне безучастным к тем стрелам, что просвистели над его ухом.
– А! Все эти разговоры о творческой цельности и прочее, все это одна лабуда… Для молодых разве что…
– Но ты и в молодые годы не очень любил подобные разговоры. Высокие темы не привлекали тебя. Что-то я не припоминаю горячих дискуссий об искусстве, которые бы велись в моем присутствии, когда я была ребенком.
Роза приблизилась к отцу и посмотрела на него внимательным взглядом, словно пытаясь отыскать в его лице следы того человека, который был когда-то ее любимым отцом, с которым они вместе гуляли у моря, отыскивая всякие интересные штуковины. Ничего общего с прежним Джоном Джекобзом! Роза подавила вздох разочарования. Да и помнит ли отец то далекое время? Наверняка он успел забыть и то утро, когда прощался, присев перед ней на корточки. Такое жизнерадостное у него получилось тогда прощание. Нет, ничего у нее с этим человеком не завяжется, подумала она с отчаянием. Они стали совсем чужими, и, как бы она ни пыталась достучаться до него, он не позволит ей заглянуть себе в душу. И сам не станет лезть в ее душу с расспросами и утешениями. Надо уходить! Прощаться и уходить! Ничего у нее не вышло. Обидно, но это так!
Вот только ноги отказывались подчиняться.
– Кстати, вот моя Мэдди, твоя внучка, – проговорила она, пытаясь оставаться спокойной и собранной.
Джон не отреагировал на слова дочери и не взглянул на девочку. А снова повернулся к холсту.
– Может быть, ты с ней поздороваешься? – Пренебрежение собой она еще может стерпеть, но чтобы так обращаться с ее ребенком…
– Припоминаю, вчера я согласился ответить на некие твои вопросы, – отвечал ей отец холодно. – Но, по-моему, ясно дал понять, что не заинтересован в восстановлении родственных уз в любом их качестве. Я сказал тебе это, Роза, или нет? Так чего же ты ждешь от меня?
– Я тоже не хочу никаких родственных уз! – подала голос Мэдди. И в ее словах было столько убежденности, что Джон скользнул по ней взглядом, словно желая удостовериться, что ребенок не шутит. – Мне просто захотелось посмотреть на тебя. Ты старый, грязный, ты мне не понравился! Ты совсем не интересный. А вот что мне интересно… Как это ты так ловко растираешь краски между пальцами? На вид она кажется скользкой, как клей, каким расклеивают афиши, а на картонку ложится ровно. И что это ты за кружочки все время делаешь вместо того, чтобы смешивать их? Расскажи мне, как ты смешиваешь свои краски и при этом умудряешься различать все их оттенки.
Джон отошел от картины и в удивлении стал разглядывать внучку.
– Во-первых, это не картонка, а холст! – поправил он девочку. – Вот, пожалуйста, смотри!
Он взял палитру, густо измазанную красками всех цветов и оттенков, и стал смотреть за тем, как Мэдди осторожно взяла немного алой краски и стала растирать ее пальчиками, потом поднесла краску к носу и сделала глубокий вдох.
– Она вязкая, – поделилась Мэдди первыми ощущениями с Розой, молча наблюдавшей за ней на некотором удалении. – И жирная.
Она вымазала краской ладошку и весело приложила ее к лицу. Краска приятно холодила щеку, и от нее едко пахло химией.
– Я тоже хотела бы рисовать такими красками!
– Нам пора, Мэдди! – засобиралась Роза, опасаясь, что очередной отказ может огорчить ее дочь. – Ты же видишь, дедушка занят! Он работает!
– Нет! – не согласился с ней Джон. – Я же обещал тебе, следовательно, я готов тебя выслушать. А девочка пусть себе порисует, пока мы будем с тобой разговаривать. Раз ей так хочется, пусть попробует.
Он огляделся, извлек из кучи хлама небольшую картонку, снял с полки старую фарфоровую тарелку и выдавил на нее краску из пяти или шести разных тюбиков. Тарелку он поставил прямо на пол, картонку прислонил к стене и бросил туда же две истершиеся кисти.
Без лишних слов Мэдди опустилась на грязный пол и ухватила кисточки.
– А что мне нарисовать? – спросила она у художника.
– Рисуй то, что видишь вокруг себя, – посоветовал тот и снова повернулся к своему холсту. – И запомни раз и навсегда! Настоящий художник всегда рисует только то, что видит. Ведь главное не то, что ты видишь, а как ты видишь это! Понятно?
Наблюдая со стороны за почти дружеской беседой Мэдди и Джона, Роза уже в который раз снова поразилась непредсказуемости поступков отца. Откуда в нем вдруг этот всплеск интереса к ее дочери? Ведь он повел себя с ней совсем как ее родной дедушка. И что дальше? Изначально ее план был предельно прагматичен и прост. Впрочем, как, наверное, и его. Никаких сантиментов и пустых разговоров. Но уже первый обмен репликами разозлил ее настолько, что она готова была отказаться от своей затеи и уехать. И вот такой неожиданный поворот. У отца вдруг прорезался голос, он заговорил сам, по своей воле, и даже продемонстрировал некоторую приязнь по отношению к внучке.
А ведь Роза прихватила с собой Мэдди совсем не за тем, чтобы с ее помощью наводить мосты с отцом или как-то задобрить его и разговорить. Но в результате все получилось совсем не так скверно, как она того опасалась. У дочери даже останутся крохи воспоминаний о дедушке, и они с Мэдди смогут хотя бы изредка вести какие-то беседы на тему, как они навещали его, оставляя за скобками особенности его характера. В принципе, любая попытка понять, что за человек ее отец сегодня, оценить его, так сказать, с высоты собственных прожитых лет, такая попытка и разумна, и оправданна. Впрочем, одно Роза успела понять со всей определенностью. Тот отец, которого она запомнила ребенком, яркий, жизнерадостный красавец-великан, источавший столько обаяния, в которого невозможно было не влюбиться, тот человек не имеет ничего общего с изможденным седым стариком, который стоит перед нею. Вот он снова повернулся к ней спиной и стал яростно счищать мастихином краску с холста.
– Говори! – приказал он, не глядя в ее сторону. И Роза на миг растерялась, не зная, с чего начать.
– Наверное, Милтуэйт – приятное место для жизни, – сказала она первое, что пришло в голову, чувствуя неловкость от того, что затевает с отцом какой-то пустопорожний разговор. Да и не станет он терпеть ее болтовню слишком долго.
– Место как место, – ответил он ровным голосом. – Но доживать я собираюсь в нем. Природа здесь богатая и очень подходит для моей работы. Все эти горожане, томящиеся в клетках многоквартирных домов, им нравятся подобные пейзажи. Они смотрят на горы, и воображение подсказывает им, что, оказывается, в мире есть еще много чего интересного и важного, помимо их бессмысленного и серого существования.
– Но с деревенскими ты не общаешься, да? И друзей здесь не завел? – Роза запнулась. – Живешь один?
– Да, я живу один. Послушай! Мы не виделись с тобой двадцать с лишним лет. И как видишь, все эти годы я отлично справлялся без дочери. Так зачем же мне нужен кто-то посторонний? Чтобы он тут путался под ногами и мешал работать! – Джон отвернулся от холста и посмотрел на Розу с нескрываемым раздражением. – Уж таким я уродился! В этой жизни мне никто не нужен. Единственное, чего я хочу, – это чтобы меня оставили в покое. Все! Одиночество – это самое лучшее из того, что мне надо. В какой-то мере здесь я его обрел.
Роза вздохнула и снова обратила взор на полуоткрытую входную дверь. Развернуться бы сейчас и бежать отсюда, неожиданно мелькнуло у нее в голове, бежать и бежать без остановки, пока хватит дыхания в легких. И только потом остановиться где-нибудь на склоне и вдохнуть в себя полной грудью чистый свежий воздух, не загрязненный присутствием этого странного и совершенно чужого ей человека. Неужели ее отец всегда был таким? Нелюдимым анахоретом и бирюком. А ее пронизанные солнечным светом детские воспоминания – это всего лишь игра воображения, фантазии, которые она сама себе напридумывала о человеке, которого когда-то любила.
– А куда же подевалась Тильда? – осмелилась наконец спросить Роза, чувствуя солоноватый привкус на искусанных до крови губах. Как, какими словами можно пробудить в нем хоть какие-то чувства? – Ее ты тоже использовал и выбросил вон? После всего того, что ты сотворил с мамой, бросил ее, разрушил семью, ушел из дома, не оглянувшись, ты повторил то же самое с ней?
– Мои взаимоотношения с Тильдой тебя не касаются! – отрезал отец. – Ты и она – это две отдельные главы моей жизни. И обе они на сегодня уже из прошлой жизни.
– Простая же у тебя логика, как я посмотрю! – воскликнула пораженная Роза, начисто забыв о намерении оставаться такой же бесстрастной и непроницаемой, как и ее отец. – В свое время ты решил начать новую жизнь, сломав при этом чужую. Потом так же легко сломал еще одну жизнь. И что? По-твоему, эти две сломанные жизни не имеют между собой ничего общего? Дескать, все в прошлом, и точка. А знаешь ли, что для детей вообще не существует такого понятия, как срок давности?
– Наверное! – согласился с ней Джон и энергично вытер мастихин о край рубашки. Потом взял несколько тюбиков с краской и стал перебирать их в поисках нужного оттенка, остановив в конце концов выбор на жженой умбре темно-коричневого цвета. Он коротко посмотрел в сторону Розы, все еще словно вросшей в пол возле дверного косяка. – А что ты решила в отношении своего мужа? Может быть, стоит поговорить с ним и попытаться все наладить? Мне кажется, еще не поздно это сделать.
– То есть ты предлагаешь вернуться к нему? – Роза с обидой тряхнула головой, изо всех сил пытаясь говорить спокойно. – Вот уж правда! Ты готов на все, что угодно, лишь бы только поскорее отделаться от меня. Надо же! Даже вызываешься помочь мне сохранить брак. Хотя и понятия не имеешь, что это был за брак и в какой ад этот человек превратил мою жизнь. А ты, нате вам! Готов хоть сейчас отправить меня к мужу посылкой…
– Ты не такая, как я! Тебе нужны люди, человеческое общение… К тому же, как ты сама мне только что живо напомнила, ребенку нужен отец. Я бы на твоем месте все же поговорил бы с ним. Попытка не пытка, да?
– А ты сам? Ты в свое время пытался поговорить с мамой? Все объяснить ей… убедить… Насколько мне помнится, у тебя даже не хватило духу, чтобы разбудить ее и попрощаться. Предпочел уйти в то далекое утро воистину по-английски, без прощальных объяснений. Переложил это бремя на свою маленькую дочь, предоставив ей сообщить матери, когда та проснется, что ты ушел навсегда.
Роза явственно вспомнила то давнее утро, все, до мельчайшей подробности, словно это было вчера. Вспомнила ту странную, непривычную тишину, которая установилась в доме, когда Джон закрыл за собой дверь. Как она еще долго сидела неподвижно на нижней ступеньке лестницы, переваривая случившееся. Вспомнила, как ей было больно, словно что-то разорвалось у нее в груди, разлетелось на две половинки, которые уже не склеить. И одновременно с этим чисто детская блажь: закрыть глаза и сделать вид, что ничего не было. И отец от них никуда не уходил. То есть он, конечно, ушел, но скоро вернется. Обязательно вернется!
Потом она задрала голову вверх и посмотрела туда, где беспробудным сном спала ее мать после того, как вчера вечером в одиночестве опустошила целую бутылку вина, после чего тихо залилась слезами, сидя за кухонным столом, пока Роза готовила им сэндвичи к чаю. Что, если ей сейчас пойти наверх и разбудить мать? Быть может, мама обнимет ее, приголубит, погладит по волосам, пожалеет, как она это делала, когда Роза была совсем маленькой. Нет, скорее всего, начнет снова рыдать, уткнется с головой в подушку и совершенно забудет о присутствии дочери. А она тихонько усядется на край кровати и будет осторожно гладить маму по плечу. А та… та даже не обратит внимания на ее робкие попытки ее утешить. Да и какая ей разница, сидит ли ее дочь рядом с ней или нет?
К тому времени, когда Роза наконец решилась подняться в спальню к матери, от волшебной сказки, какой всегда рисовалось ей собственное детство, остались лишь одни осколки. Правда жизни начисто выветрила из ее головы все фантазии. Мать по-прежнему лежала в постели, погрузившись в глубокий непреходящий сон, словно пытаясь забыться и забыть все свои горести. С годами Роза узнает, что такое состояние полнейшей апатии и индифферентности ко всему на свете называется депрессией. Но тогда, еще совсем ребенком, она видела лишь то, что видела: ей отчаянно не хватало материнского тепла и внимания. А с уходом отца заботиться о ней и вовсе стало некому.
Розе удалось растолкать мать лишь во второй половине дня. Она долго трясла ее за плечи, пока та не разлепила веки и не остановила на ней мутный взгляд.
– Папа ушел! Ушел с той своей приятельницей… Он ушел еще рано утром, и я весь день сижу дома одна. Но тебе ведь нет до этого дела!
Бросив упрек в лицо матери, девятилетняя Роза вылетела из спальни, громко хлопнув дверью, и понеслась вниз по лестнице, заливаясь слезами. Но не эти потоки слез вдруг всплыли в ее памяти сейчас. Она вспомнила сухие рыдания матери, похожие на скрежет металла, и эти страшные звуки преследовали ее потом весь остаток дня, до того самого момента, как она улеглась в кровать. Она не стала раздеваться, чистить зубы, расчесывать волосы, она легла, в чем стояла, наивно надеясь, что, быть может, к утру все образуется и наладится и все в их доме вернется на круги своя. Но ничего не образовалось, ничего не наладилось и не восстановилось. Напротив! Отныне и навсегда их жизнь круто изменилась, и в ней не осталось ничего хорошего.
– Знаешь, я думала, что когда увижу тебя, то обязательно вспомню, как сильно я тебя любила. И как страдала, когда ты ушел от нас, – сказала Роза с горечью и подумала, что в какой-то момент так и случилось. – Но вот я смотрю на тебя… слушаю и не испытываю к тебе ничего, кроме ненависти.
– И я не виню тебя за это! – понимающе кивнул Джон и, отвернувшись от холста, впервые посмотрел ей в лицо. – Я сделал много ошибок в своей жизни. Страшных, непоправимых ошибок… Много пил, вел себя, как последний… не думая о последствиях. Все это правда, и я не собираюсь отнекиваться и убеждать тебя в том, что я – не такой! Я – это я! Но ты – это совсем другое дело! Ты – не я! А потому не пытайся переложить свои проблемы на мои плечи. Ничего не получится! У тебя ребенок. Думай сама! Вполне возможно, вы с мужем еще не исчерпали все возможности для обоюдного согласия, и есть еще пути к примирению. Может быть, ты вознамерилась тоже все бросить и начать жизнь с новой страницы. Но все равно есть шанс, что муж примет тебя назад, хотя бы ради дочери!
– Меня? Назад? – гневно прошипела Роза, чувствуя, как ее кожа покрылась пупырышками от негодования. Еще немного, и вся ее ненависть к отцу лавой выплеснется наружу. Но напрасно она пыталась сдерживать себя, говорить приглушенным шепотом, чтобы не отрывать Мэдди от рисования. – А знаешь ли ты, что мама тоже была готова принять тебя назад? Даже после всего, что ты сотворил с ней, после всех унижений и многих лет молчания и неизвестности? Да, она готова была принять тебя и все простить, вплоть до того самого момента, когда она вознамерилась свести счеты с жизнью и отправилась к морю. Все эти годы она продолжала любить тебя, и ничто не смогло поколебать ее любви. Я-то это знаю, как никто! Ведь с девяти лет мне только и пришлось заниматься тем, что собирать осколки от вашей прежней жизни. Я обихаживала мать, приводила ее в нормальный человеческий вид, насколько мне это удавалось, следила за тем, чтобы она хотя бы умывалась и была сыта. Я чистила и прибирала те авгиевы конюшни, которые ты оставил мне в наследство, и так изо дня в день, до того самого последнего дня, когда она просто не вернулась домой, предпочтя умереть. О, я не сомневаюсь! Мой распрекрасный муж примет меня назад! Примет с распростертыми объятиями! Но вот только я не вернусь к нему! Никогда! Я не повторю ошибку, которую сделала мама. И никто не заставит меня вернуться к мужу. Ни он сам, ни тем более ты!
Казалось, воздух вокруг них вибрировал. Но вот что-то неуловимо изменилось. Джон окинул дочь внимательным взглядом, словно пытаясь понять, отчего она вдруг впала в такую ярость и что ее так пугает. На его лице промелькнуло нечто отдаленно похожее на озабоченность, а когда он снова заговорил, то тембр его голоса стал другим, более мягким, не таким раздраженным, исчезли неуступчивые интонации.
– Досталось тебе! Понимаю! – глухо проронил он. – Все эти проблемы с твоей матерью…
– Помилуй! Какие проблемы? В чем? – невесело рассмеялась Роза. – В те годы, когда она кочевала из одной клиники в другую, где ее всячески пытались вывести из состояния депрессии, и проблем-то особых не было. А потом мне показалось, что дела и вовсе пошли на лад, и мама стала почти прежней. И тут она взяла и покончила с собой…
– Все это было непросто! – тяжело вздохнул Джон. – По правде говоря, я и подумать не мог, что ее состояние было столь драматичным. Конечно, я понимал, что наш разрыв стал для нее ударом, что она переживает и все такое… Но чтобы до такой степени! Могу себе представить, какой груз тебе пришлось тащить на своих плечах.
– Какой груз! Она же моя мама! – перебила его Роза. – И я любила ее! Что отнюдь не умаляет твоей вины… Бросить семью и свалить все проблемы на ребенка. Конечно же, это было гадко с твоей стороны. А когда ты узнал, что мамы… больше нет?
Слова застревали у нее в горле, и она с трудом окончила фразу. Да, все так! После ухода отца мама вообще перестала обращать на нее внимание. Она ни разу не приласкала ее, не обняла, не прижала к себе. И все же она была ее мамой, и Роза безмерно любила ее и жалела. Когда матери не стало, не было дня, чтобы она не вспоминала о ней, не тосковала. Ей и сегодня так не хватает присутствия матери рядом.
– Почти сразу же после того, как это случилось, – Джон отвел глаза в сторону. – У Тильды оставались друзья в городе. Какая-то подруга позвонила и рассказала ей о том, что вычитала в местной газетке. По-моему, все было так…
Роза оторвалась от дверного косяка и тупо плюхнулась на табуретку, стоявшую посреди студии.
– Так ты все знал?! И не приехал за мной? Бросил одну, даже не подумав о том, каково мне было тогда. Я еще могу понять, почему ты не навещал нас, пока была жива мама… Не хотел с ней встречаться, не мог ее видеть. Но потом! Я же осталась совсем одна, одна в целом мире, а ты не подумал о том, чтобы приехать и забрать меня к себе.
Джон опустил голову и сосредоточенно стал тереть пальцами переносицу.
– Я вообще о тебе не думал! – ответил он просто и посмотрел ей в глаза. – Тогда меня занимало одно: где разжиться очередной бутылкой. А потом еще одной… и еще… Вот так я тогда жил! Все! Хватит, Роза! Я устал, да и ты расстроена. Пожалуй, тебе лучше уехать сейчас. А мне еще нужно поработать.
– Закончила! – радостно провозгласила Мэдди и, подбежав к Розе, ухватила ее за руку и потащила к своей картонке.
Страшная усталость вдруг навалилась на Розу, и она с трудом доплелась до рисунка дочери. Мэдди восприняла совет Джона как руководство к действию и изобразила на своей картине именно то, что смогла увидеть и разглядеть, сидя на полу в своем уголке: грубые деревянные перекладины, темневшие в дальнем углу амбара. Жирной черной линией она обвела все балки, а для придания им выпуклости нанесла сразу несколько слоев краски на каждую отдельную балку. Получилось на редкость объемно, и сразу же проступила текстура материала. Результат превзошел Розины ожидания.
– Восхитительно! – выдохнула она, и лицо Мэдди расплылось от удовольствия. – Просто очень хорошо!
– Действительно! – подтвердил Джон. Он подошел к ним, но остановился чуть поодаль. – У девочки острый глаз, и это хорошо!
– Да, у меня острый глаз! – с готовностью подтвердила Мэдди, и в голосе ее послышалась гордость. – Я ведь не особенно и старалась. Само как-то получилось! Вообще, рисовать – это здорово! – Она посмотрела на деда. – Я к тебе снова приеду и буду рисовать. Скоро!
Роза так и застыла на месте. Хотя… хотя никогда она еще не видела Мэдди такой счастливой. Вот только что будет, если ее дед ответит ей отказом?
– Приезжай завтра! – едва слышно обронил тот. Розе показалось, она ослышалась.
– Прошу прощения? – взглянула она на него вопросительно.
– Привези завтра ребенка. Пусть себе порисует. А я в это время буду работать. Мы сможем немного поговорить.
– Ты хочешь говорить со мной? – Роза не могла скрыть удивления.
По лицу Джона скользнула тень, словно ему было больно слышать столько скепсиса в голосе дочери. И весь он как-то вдруг потух и съежился, словно их присутствие истощило все его силы.
– Роза! – проговорил он медленно, словно пробуя, как звучит ее имя на вкус. – Пойми меня правильно! Я – плохой человек, недобрый, бессердечный. И отец из меня получился никудышный. И дедушка я никакой. Наверное, ты права! Я разрушил какую-то часть твоей жизни, но так уж вышло… что мне было на это наплевать. Спиртное начисто отшибло у меня чувство раскаяния или вины много лет тому назад. Но ты все же моя дочь, и я действительно очень хочу сделать для тебя то немногое, что в моих силах. Буду с тобой предельно откровенен! Я не верю, что беседы со мной помогут тебе наладить твою жизнь, но, может быть, ты сумеешь найти хотя бы выход из сложившейся ситуации.
– Если ты имеешь в виду, что я должна снова вернуться к мужу, то…
Роза замолчала. Да и о чем говорить, подумала она устало. Что дельного может посоветовать ей этот в общем-то совершенно чужой для нее сейчас человек?
– Ничего я не имею в виду! – сердито ответил Джон, возвращаясь к холсту. – Я не из тех, кто заставляет делать другого человека то, чего ему не хочется. И тебя принуждать не стану. Приезжай завтра! Пусть девочка порисует, а мы еще немного потолкуем. Не хочешь, как хочешь. Мне все равно.
– Я хочу! – подала голос Мэдди. – И рисовать я тоже хочу. Хочу нарисовать эти деревянные доски еще раз.
– А когда лучше приехать? – нерешительно спросила Роза.
– В любое время! Я в мастерской с самого восхода солнца.
– Мне понравилось! – удовлетворенно пропела Мэдди, когда они с Розой вышли во двор, и подпрыгнула на ходу, так и идя до машины вприпрыжку.
Передать свои эмоции столь же оптимистично Роза бы не взялась. С одной стороны, еще никогда она так откровенно и так сильно не ненавидела своего отца, как во время сегодняшнего разговора с ним. То была не просто ненависть, а квинтэссенция ненависти, которая пульсировала по ее жилам вместе с разгоряченной кровью. И вот вам, пожалуйста! Неожиданным итогом их встречи стало приглашение отца встретиться еще раз. Как так произошло и что это могло бы значить? Но каким-то шестым чувством Роза догадывалась о том, что даже не рискнула бы сформулировать с помощью слов. Отец хочет, чтобы она вернулась к нему. Он, без сомнения, этого хочет, иначе не стал бы снова приглашать их с Мэдди к себе.
– А мне дедушка понравился! – заявила ей Мэдди. – Он интересный!
– Это хорошо! – согласно кивнула Роза, окинув взором горный ландшафт вокруг дома. Величественная красота этих мест, оставшаяся неизменной с допотопных времен, как ни странно, подействовала благотворно на ее истерзанную душу. – Мне кажется, ты ему тоже понравилась… в чем-то.
– Ему понравилось, как я рисую! – сказала Мэдди с гордостью, совершенно убежденная в том, что столь высокая оценка ее профессиональных качеств гораздо важнее личной приязни. – Да и в целом, я очень хорошая девочка! И рисую очень хорошо!
– Это правда! – улыбнулась Роза и слегка погладила Мэдди по плечу – та, по своему обыкновению, увернулась. Мэдди вела себя абсолютно раскрепощенно в обществе незнакомого ей дедушки. А уж когда взяла в руки кисти, то и вовсе забыла обо всем на свете. Давно Роза не видела дочь в таком приподнятом настроении. Конечно, можно было бы снова всю вину свалить на Ричарда. Дескать, это он виноват в том, что их дочь выросла такой некоммуникабельной и одновременно такой впечатлительной, легко ранимой, всегда в напряжении, словно натянутая струна. Но впервые Роза задумалась над тем, что и она повинна в том, что ее дочь стала такой, какой стала. Да и в их непростых отношениях с Ричардом есть и ее доля вины. Ах, если бы на момент знакомства с будущим мужем у нее был хоть какой-то опыт по части мужчин. Уж тогда бы она прислушалась к своему внутреннему голосу, забившему тревогу с самого начала, с самой их первой встречи. А она, наивная глупышка, вообразила себя на седьмом небе от счастья. Но все же у нее хватило силы воли покончить со всем этим безумием, отринуть от себя все, что мешает ей жить нормальной человеческой жизнью, какой живут тысячи и тысячи других людей. И быть счастливой при этом. Главное – не повторить судьбу своих родителей!
Наверное, бедняжка Мэдди во многом пошла в ее мать. Роза в ее годы тоже была сверхчувствительна, всего боялась, постоянно нуждалась в опеке и защите. Она вдруг вспомнила, как ноги не хотели вести ее к дому, когда она возвращалась из школы, как опостылел ей сам этот дом, где ее поджидала вечно плачущая мать, бросающаяся прямо с порога изливать на ее хрупкие детские плечи свои горести и печали. Вот она, замирая от страха, вставляет ключ в дверной замок, заранее настраиваясь на худшее, ибо стоит ей только открыть дверь, и волна скорби и слез накроет ее с головой. И все же каждый день она вставляла ключ в дверной замок и каждый день заходила в дом. Необычность в реакциях Мэдди, в ее поведении, все те странности, которые отгородили ее от остальных детей, не принимающих девочку в свой круг, не от нее ли это все у ее дочери? Не она ли столько лет прожила в состоянии полной безысходности, когда несчастье буквально сочилось из ее пор? Да еще при этом и отчаянно пыталась скрыть от всех, как глубоко и безнадежно она несчастна. Бросив Ричарда, пусть на короткое время, Роза с удивлением обнаружила, что этот поступок словно вдохнул в нее новую жизнь. И подумала, что похожа на заводную игрушку, которая так долго пылилась на полке без употребления, а потом ее сняли, завели пружину до отказа, и она с радостью бросилась демонстрировать все свои возможности. И как странно, что она почувствовала себя по-настоящему свободной в первый раз в жизни именно здесь, в затерянном в глуши местечке под названием Милтуэйт. Кто знает, быть может, дикая красота здешних мест поможет и Мэдди стать другой.
Конечно, Шона в чем-то права. Она, Роза, явилась сюда, ведомая дудочкой сказочного крысолова. Пустые фантазии, сказка, не имеющая ничего общего с реальной жизнью. А в реальной жизни главное для нее – это Мэдди. Но ведь не ради же дочери, странной, не похожей на других детей девочки, бросилась она на другой конец страны в поисках человека, память о котором сохранила старая помятая открытка с несколькими строками на обороте. А с другой стороны, не стала же она сама сводить в свое время счеты с жизнью по примеру собственной матери. Не захотела войти в морские глубины и позволить водной толще сомкнуться над ее головой. Нет! Она не хочет, чтобы ее дочь страшилась возвращаться после школы домой, как это было с ней. И она не хочет сваливать на нее весь груз тех проблем, которые надо решать самой. Ах, если бы не Фрейзер, она бы уже давно утратила всякую волю к сопротивлению. Какое счастье, что в ее жизни был этот человек, сумевший вселить в нее крохотный лучик надежды. Иначе ее сердце давно перестало бы биться. А ведь она столько лет тщетно пыталась забыть о нем.
Хозяин бара сказал ей, что она может столкнуться с Фрейзером носом к носу в любой день. Вот завернет сейчас за угол, а он там! Как странно! И что это за мистический такой угол вселенной, в котором так неожиданно сошлось ее тягостное и унылое прошлое и пугающее своей неизвестностью будущее? А что, если остаться здесь навсегда? Не предпринимать никаких усилий, а просто сидеть и ждать. И тогда в один прекрасный день случится то, о чем она так долго мечтала. Она снова увидит Фрейзера! И что дальше? Воображение отказывалось давать ей подсказку. И разум тоже. Неужели после этого еще что-то возможно? Или Шона права, когда говорила, что потом наступит спад, антиклимакс в духе всяких античных трагедий?
Нелепо надеяться, что Фрейзер войдет, вернее, въедет в ее жизнь эдаким рыцарем на белом коне, в сверкающих доспехах и с копьем наперевес, чтобы спасти ее. Нет, она успела повзрослеть и перерасти свои глупые мечтания. Сегодня она самостоятельная женщина, относительно твердо стоящая на ногах. И в первую очередь она мать. А в Милтуэйт попала случайно, поддавшись сиюминутному порыву найти то, чего нет в природе. Но как ни странно, все обернулось не так уж плохо. Достаточно было взглянуть на счастливое личико Мэдди, когда она занялась рисованием. Вот еще один аргумент в пользу того, что к отцу завтра надо ехать. Более того, вот веский аргумент в пользу того, чтобы задержаться в Милтуэйте как можно подольше.
– А я совсем не против подняться вон на ту большую гору! – предложила Мэдди, задумчиво глядя на горизонт, где солнце старательно расчищало небо от густой пелены облаков.
– Прямо сейчас? – удивилась Роза. Меньше всего ей хотелось сию же минуту взбираться в горы. Желание Мэдди очень уж необычное. Ее дочь всегда бежала от любых физических усилий. Собственно, она и голову поворачивала весьма неохотно, если ее окликали. Так почему бы и не согласиться на прогулку по горам? Поднимутся до середины склона, а она за это время сумеет пригладить свои растрепанные чувства. Да и голова чуть-чуть отдохнет на свежем воздухе. Уж если что и способно врачевать душу, так это красота земная. – Что ж, я не против! Давай немного прогуляемся. Погода разгулялась, так что дождичек нам не грозит. Главное – отыскать тропинку…
Роза решительным шагом пересекла двор, они миновали невысокую изгородь. За ней тянулись пастбища, на которых паслись овцы. Стрелка-указатель, прибитая к забору, указывала на протоптанную тропинку, которая змеилась вверх по пологому склону горы.
– Мы с тобой как археологи, которые отправились на поиски гробницы Тутанхамона! – жизнерадостно рассуждала Мэдди, проворно семеня сзади и демонстрируя невиданную прыть.
И тут огромная сверкающая «Ауди» на полном ходу ворвалась во двор, проскочив в нескольких сантиметрах от Мэдди и чудом ее не задев.
Роза в беспамятстве бросилась к машине прямо по грязи и распахнула дверцу водителя еще до того, как он успел заглушить мотор.
– Какого черта, – закричала она, – вы лихачите в таком неподходящем месте? Вы едва не сбили мою дочь! Идиот! Кто так водит машину?
– Я, по-вашему, идиот? – огрызнулся, вылезая из машины, водитель. – Вот что вы за мамаша, которая не может проследить за собственным ребенком? – Однако испуганный вид крошки Мэдди заставил мужчину поежиться. Они действительно были на волосок от беды. – Никак не ожидал, что девочка выскочит прямо мне под колеса! Я бывал тут десятки раз, и никогда никаких детей…
– Хорошенькое оправдание! Он, видите ли, не встречал здесь детей, и потому… – внезапно Роза запнулась и замолчала.
Во рту у нее стало сухо-сухо. Она поняла вдруг, кого она видит перед собой. Это Фрейзер Макклеод! И он только что едва не сбил ее дочь. Что ж, как и говорил ей старина Олби, встреча состоялась без всяких предупреждений и звуков фанфар. Вот он, ее сказочный принц! Стоит перед ней, живой, во плоти, немного зол, изрядно смущен. И совсем не изменился! Ни капельки! Точно такой, каким запомнился ей в тот момент, когда она впервые увидела его на крыльце своего дома. Хотя все в нем нынешнем – и машина, и одежда – свидетельствовало о том, что человек он преуспевающий и богатый. Зато она изменилась за последние сутки, можно сказать, радикально.
С некоторым опозданием Роза сообразила, что Фрейзер ее не узнал. Он смотрел на нее, приготовившись к дальнейшему выяснению отношений, и при этом не догадывался, что они когда-то встречались. Он забыл ее!
Как же ей справиться с потоком чувств, которые вдруг нахлынули на нее, когда она увидела его бирюзовые глаза? Роза отчаянно пыталась успокоить себя, унять расходившееся сердце, а оно рвалось и рвалось из груди наружу. Зачем? Почему? Ведь этот мужчина – всего лишь посторонний ей человек. А она смотрит в его глаза и видит в нем старого друга. Нет, больше! Она видит перед собой любовь всей своей жизни.
А Фрейзер испытывал совсем иные эмоции. Он видел перед собой разгневанную мать, одетую со вкусом, но в вещи, для которых она уже, пожалуй, несколько старовата. И эта дурацкая прическа. Да, с такой мамашей лучше не связываться, иначе не оберешься потом хлопот. Стоит и смотрит на тебя, уперев руки в боки, не женщина, а манекен для сцены драки.
– Если вы не возражаете… я тороплюсь, – проговорил он с мягким шотландским акцентом. – Ничего ведь не случилось… Я имею в виду, ничего страшного.
– Ничего страшного?! – Роза с трудом разлепила губы, пытаясь перейти от шепота на нормальный человеческий голос. И заморгала ресницами, чтобы стряхнуть слезы, неожиданно брызнувшие из глаз – организму был необходим сброс эмоций, и он спасительно воспоследовал.
– С вами все в порядке? – тяжело вздохнул Фрейзер и беспомощно огляделся по сторонам, будто надеясь на чью-то помощь. – Послушайте! – Он тронул ее за руку. – Может быть, кого-то позвать? – В голосе слышалось отнюдь не сочувствие, а нетерпение, почти раздражение. Неужели это тот самый мужчина, внутренне содрогнулась Роза, ради которого она проделала такой долгий путь сюда?
– Со мной все в полном порядке! – Она ладонью вытерла слезы и отважилась поразглядывать Фрейзера. Да, он постарел, мелкие морщинки залегли возле глаз. И держится совсем по-другому, чем в тот раз, когда они познакомились. Сейчас перед ней стоит уверенный в себе, важный господин. Во всем остальном Фрейзер Макклеод остался таким, каким он ей и запомнился. Разве что сегодня она не рискнула бы назвать его милым и обходительным.
– Так мы все же пойдем в Долину Царей? – настойчиво спросила у матери Мэдди, вернувшись от указателя, под которым она сидела, разглядывая небо, пока Роза выясняла отношения с незнакомцем. Она остановила на незнакомом мужчине недовольный взгляд. Конечно же, это он виноват в том, что их поход срывается.
– Подожди немного! Я сейчас поговорю с этим джентльменом, и тогда… – начала Роза, не в силах скрыть свое огорчение.
– Ты решила отправиться в Долину Царей? – улыбнулся Фрейзер девочке. В ответ та метнула на него сердитый взгляд. – Намереваешься раздеть парочку мумий, я не ошибся?
– А вот и ошиблись! – окончательно рассердилась на него Мэдди. – Мы не собираемся никого раздевать. Мы же археологи, а не какие-то там гробокопатели. И потом, в Англии нет Долины Царей. Она в Египте. А эта местность называется Озерным краем, сама не знаю почему. Я еще не видела здесь ни одного озера. По-моему, гораздо правильнее было бы назвать ее Горным краем.
– Согласен! – весело прищурился Фрейзер, его напряжение заметно спало. – Послушайте! Мне и правда очень жаль, что все так получилось. Надо мне было быть более внимательным за рулем.
– Никакого сомнения! – согласилась с ним Роза.
– Кстати, позвольте представиться. Фрейзер Макклеод, арт-дилер, а еще агент Джона Джейкобза, если уж быть абсолютно точным. Кстати, вы сейчас на его территории. Разумеется, ходить по тропинке никому не воспрещается, но вообще-то старик не любит, когда чужие вторгаются на его земли. Он, в случае чего, может и пульнуть в нарушителей чем-нибудь, с него станется.
– Мы знаем Джона Джейкобза! – поспешила сообщить Мэдди. – Он мой…
– Джон знает, что мы здесь, – перебила дочь Роза.
– Вот как? – Фрейзер был явно заинтригован и не скрывал этого. – Впрочем, он не большой любитель гостей. А как вы с ним познакомились?
– Она – его… – снова начала Мэдди с готовностью, и снова Роза не дала ей договорить.
– О, я знаю его давно! – она метнула на Мэдди многозначительный взгляд в надежде, что дочь поймет ее намек и замолчит наконец. Глупо все как-то получается. Но Мэдди, которая и в обычной обстановке не очень-то реагирует на всякие полунамеки, не обратила никакого внимания на предупреждающий знак матери. Ей просто не терпелось рассказать Фрейзеру всю правду: кто они и почему оказались здесь, хотя еще несколько дней назад у них и речи не было ни о каких путешествиях.
А Роза отчаянно боялась того, что вот сейчас Фрейзер узнает, кто она такая, и, быть может, даже попытается вспомнить их первую встречу. Будет изо всех сил напрягать память, тщетно пытаясь выудить оттуда какие-то мелкие подробности того давнего эпизода, который он успел благополучно забыть, ибо их встреча прошла для него совершенно незамеченной, не оставив ни малейшего следа ни в душе, ни в сознании.
– Вот как? – снова удивился Фрейзер. – Я тоже знаю Джона много лет, но мы ни разу с вами не встречались!
Роза отрешенно уставилась на свои угги.
– А он сейчас дома?
Роза молча кивнула.
– Мы вас отведем к нему в студию! – радостно предложила Мэдди свои услуги. – Заодно посмотрите и мою картину. Она очень, очень хорошая! Я ее за двадцать минут нарисовала. Удивляюсь, почему Джон рисует свои картины так долго!
– Я и сам порой удивляюсь этому! – согласился с ней Фрейзер и улыбнулся Розе, но она отвела глаза.
Мэдди вприпрыжку побежала к амбару. Было видно, она страшно обрадовалась, что нашелся веский предлог снова вернуться в студию. Роза шла рядом с Фрейзером и не переставала думать о том, что будет дальше. Ведь если, паче чаяния, он вдруг вспомнит о той давней их встрече, то сразу же догадается, что она дочь Джона Джейкобза. Странное дело! Теперь, когда она наконец увидела человека, которого искала, которого столько лет мечтала увидеть, она вдруг поняла, что больше всего на свете ей хотелось бы, чтобы все в ее жизни осталось так, как было раньше. И пусть бы Фрейзер остался ее самым лучшим и самым счастливым воспоминанием, и только. И лучше бы они никогда не встречались опять, совершенно чужие друг другу люди. Ведь их новая встреча, и Роза знала это наверняка, обернется лишь обоюдным замешательством и взаимным чувством неловкости. Они почти подошли к амбару. Роза шагала первой, не замечая, что Фрейзер вдруг замедлил шаг и, чуть отстав, остановился.
– Роза! – тихо окликнул он ее, и в голосе его все еще не было полной уверенности в том, что он не ошибается. Роза тоже замерла, затем медленно повернулась к нему. Он смотрел на нее долгим взглядом, и на его лице постепенно появлялось выражение узнавания.
– Так вы – Роза! Вот так да! Дорогая Роза приехала-таки в эти края!
Роза почувствовала себя неуютно под этим долгим изучающим взглядом. Ее рассматривали с той пристальностью, с какой разглядывают музейный экспонат. Что чувствует при этом Фрейзер, она не могла понять.
– Мне очень жаль, что все так получилось! – снова повинился Фрейзер. – Вот уж не думал, что мы с вами еще когда-нибудь встретимся. – Да он скорее огорчен, чем рад нашей встрече, с обидой подумала Роза. По лицу Фрейзера все еще блуждала тень сомнения. – Все же решились навестить отца… Я думал получить ответ от вас на свое письмо. Несколько лет тому назад я послал вам адрес Джона, уже после того, как заставил его завязать с пьянством и опять заняться творчеством. Но вы мне так и не ответили. Тогда я решил, что вы переехали и живете в каком-то другом месте или просто не захотели общаться с отцом.
– Вы… мне писали? – не веря своим ушам, уточнила Роза, с трудом вникая в смысл его слов. – То есть помимо открытки вы прислали мне еще и письмо?
– Да! А вы разве не получили его? – Розе опять показалось, что ее присутствие почему-то раздражает Фрейзера. – Вот так дела! Чем не сюжет для шекспировской трагедии? Наверняка затеряли на почте. Конечно, можно было бы просто позвонить вам, но… но я как-то не подумал об этом. Решил, что вы сделали выбор и не намерены менять решения.
– Так вы мне писали… – снова повторила Роза, проживая в душе это событие, о котором она ничего не знала в момент, когда оно совершилось. – Я не получила вашего письма…
– А! Теперь это не имеет значения! Раз вы уже здесь… И как вам удалось отыскать старика? Он ведь живет затворником. Один знакомый журналист посетовал мне, что проще было бы отыскать Священный Грааль, чем найти место, где обитает мистер Джейкобз.
– Я… – начала Роза, почти готовая признаться Фрейзеру, что она отправилась на поиски его самого, а вместо этого нашла отца, но в самый последний момент передумала и промолчала. Всего пару минут назад она испытала жуткое разочарование, увидев, что Фрейзер ее поначалу даже не узнал. Разве можно раскрывать сердце, свое глупое наивное сердце этому чужому для нее человеку, пусть он само воплощение любезности и галантности? И в который раз Роза вспомнила жесткие слова Шоны, предупреждавшей ее о том, что ее ненаглядный принц давно обзавелся женой и кучей ребятишек. Наверняка есть у него и собаки, и любовницы, и все, что полагается. Какое ему дело до ее жизни? Да он и знать не захочет, что она явилась в Милтуэйт исключительно за тем, чтобы признаться ему в любви. Достаточно увидеть его холодный бесстрастный взгляд, каким он рассматривал ее, чтобы понять, что самое лучшее для нее – это держать язык за зубами. И ни гу-гу! – о своих неземных чувствах. – Вообще-то именно вы и вывели меня на след отца. Точнее, ваша открытка! Она и помогла мне найти его. Я приехала в Милтуэйт, еще не зная, чем обернутся мои поиски. И найду ли… я хоть что-то… Но я чувствовала, что должна приехать сюда. Приезжаю, а здесь он! Просто чудо какое-то!
– Вы просто доверились интуиции, и она вас не подвела, – Фрейзер снова впился в нее изучающим взглядом. – А вы сильно изменились! С этой прической вас не узнать.
Роза машинально тронула рукой стрижку.
– Да, решила расстаться с длинными волосами. Пока я и сама еще не привыкла к новой прическе. Но вот приняла такое импульсивное решение вчера вечером и тут же привела его в исполнение.
– Но вам эта прическа идет, бесстрашная вы женщина! – коротко усмехнулся Фрейзер.
Не успела Роза оспорить его тезис о собственном бесстрашии, как на пороге амбара появился Джон. Рядом с ним нетерпеливо переминалась Мэдди.
– Послушайте! Этот ребенок меня умучил разговорами о Древнем Египте! Я ей сто раз повторил, что эта тема меня не волнует, а она – ноль внимания! – художник окинул Фрейзера пренебрежительным взглядом. – Это вы!
– Здравствуйте, Джон! – тепло поздоровался с ним Фрейзер, но старик лишь подавил тяжкий вздох, после чего круто развернулся и снова скрылся в амбаре, наверняка продолжив колдовать над холстом. Фрейзер тоже вздохнул и поплелся за Мэдди. Процессию замыкала Роза.
– Вот моя картина! – с ходу похвалилась Фрейзеру Мэдди, указав на картонку, которая все еще стояла на прежнем месте, возле стены. – Дед дал мне картон большего размера, и все только, чтобы я замолчала. Так что я тоже работаю и разговаривать с вами не буду.
– Понятное дело, когда работаешь, то не до разговоров, – согласился с девочкой Фрейзер и дружелюбно ей улыбнулся. – А неплохо получается! Мазок плотный и цвет насыщенный. Почти на ощупь угадываешь текстуру.
– Мне того и хотелось. И я очень старалась! Если вам нравится, можете купить у меня картину и выставить в своей галерее. Деньги можете отдать прямо сейчас!
Фрейзер улыбнулся еще более широкой улыбкой. Роза тоже слегка приподняла уголки губ.
– Послушайте, Джон! – начал Фрейзер вкрадчивым тоном, сделав пару шагов в его сторону. – Клиенты меня одолели! Требуют свои заказы. Мне нужно распорядиться насчет фургона. Я вам шлю депешу за депешей, все спрашиваю, когда лучше всего направить фургон, чтобы забрать работы, а вы молчите в ответ. Ни звонка, ни эсэмэски… Трое покупателей буквально висят на мне, Джон! Трое! Они готовы заплатить большие деньги за ваши картины. А будете упрямиться и дальше, то найдут кого-то еще, чтобы украсить стены своих особняков, только и всего. Ну да, они идиоты, не разбирающиеся в живописи. Но вот с такой публикой приходится работать. Как говорится, какая есть.
– Да уж! – слабо огрызнулся художник. – Каких-то три недоумка, денежных мешка, для которых самое важное – это выдержать цветовую гамму их интерьера. А на искусство им наплевать! С чего бы мне перед ними заискивать?
Вот это да, подумала Роза, с нескрываемым интересом наблюдая за разворачивающейся на ее глазах сценой. Невооруженным глазом было видно, что спокойный и невозмутимый Фрейзер на взводе. Слова отца явно задели его за живое. Неужели не привык за все годы знакомства с Джоном к его взрывному характеру? Ведь он же знает отца почти столько же лет, сколько и она.
– Джон! Неужели вы не понимаете, что на карту поставлено не только ваше искусство? Моя репутация тоже! Столько лет я подстраивался под вас, потакал вашим капризам, изо всех сил делал вам имя. И, заметим, успех! Но почему всякий раз, когда у меня есть заказ на ваши полотна, мы начинаем одни и те же споры? Вы не хуже меня понимаете, зачем нужны такие заказы. Мы все должны платить по своим счетам. И вы не исключение, Джон! Даже вы!
Художник оторвал на момент кисть от холста.
– Поверьте мне на слово! Если бы я смог обходиться без посредников, я бы так и сделал! Все это ваше арт-дилерство – это сплошная выгребная яма! Помойка, одним словом. Проституирование на ниве искусства.
Фрейзер подавил еще один тяжелый вздох. Судя по всему, такие стычки с художником ему не в новинку, подумала Роза. И кажется, он готов стерпеть все его злые выпады, лишь бы заполучить свое. Однако же этот человек занимает в жизни отца отнюдь не последнее место? Как мог ее нелюдимый отец сойтись так близко с каким-то там арт-дилером? И не просто сойтись! Он впустил его в свою жизнь, сделал его единственным и полномочным своим представителем. А сейчас они двое так похожи на старых супругов, обреченных до самой смерти спорить по одним и тем же пустякам.
Было время, когда ее отец рисовал как бы вопреки, то есть в знак протеста, потому что никто не хотел смотреть на его работы или, тем более, покупать их. Но тогда у него не было таких здоровенных помпезных полотен, запечатлевших красивые местные пейзажи, которыми сейчас заставлена вся его мастерская. Следовательно, в нем произошел некий слом, и на каком-то этапе жизни отец решился – или ему помогли в этом – и выбрал для себя стезю коммерческого художника. Короткая пикировка между Фрейзером и Джоном, только что произошедшая на ее глазах, лишнее тому подтверждение. Она не без интереса наблюдала за тем, как Фрейзер снова попытался прощупать, с какой стороны сегодня лучше подъехать к Джону. И все же, что толкнуло отца на путь коммерции? Ведь когда-то он клялся, что и близко не подпустит торгашей к своим картинам.
– Я прошу вас о такой малости, Джон! – заговорил наконец Фрейзер, стараясь быть максимально сдержанным. – Хотя бы изредка включайте свой телефон! Или просматривайте электронную почту. Для чего я купил вам компьютер, в конце концов?
– Чертовы штуковины! Они окончательно замусорили всем головы. Роза!
Роза вздрогнула от неожиданности, так непривычно было ей слышать, как отец называет ее по имени вслух.
– Что? – она шагнула к нему.
– Отведи Макклеода в кладовку! – отец протянул ей связку ключей, один из них был от той двери, которая вела на вторую половину амбара. – Там стоят два холста. Они уже успели подсохнуть, я думаю. Этот холст будет готов в начале следующей недели. Так что городские ценители искусства получат заказанные ими картинки в срок. И мистер Макклеод заработает свои законные пятнадцать процентов.
– Ну, вы тоже не останетесь в стороне! – незлобиво огрызнулся Фрейзер. – Ваши денежки перечислят в банк, на ваш счет. Спасибо, Джон! Но что мешало вам сказать все это с самого начала? Ей-богу, столько пустых препирательств! Зачем испытывать на прочность нашу дружбу?
– О какой такой дружбе вы тут толкуете? – насупился Джон и взглянул на Мэдди, которая, в свою очередь, тоже бросила нахмуренный взгляд исподлобья на Фрейзера, полностью скопировав выражение лица деда.
– Вот эта картина предназначена для одного из банков в Берлине. Можно мне на нее взглянуть поближе? – попросил Фрейзер.
– Нет, нельзя! – последовал жесткий ответ, и художник повернулся к Фрейзеру худой согбенной спиной, сумев тем не менее закрыть тому почти всю видимость. – Роза! Ступай в кладовку!
Внутренне поражаясь тому, сколь стремительно и динамично развиваются ее отношения с отцом – вот он уже даже просит ее о чем-то и она соглашается это сделать, – Роза пока затруднялась с ответом. А нравится ли ей такой внезапный разворот или нет? Пожалуй, скорее, да, особенно с учетом того, каким разочарованием обернулась для нее вторичная встреча с Фрейзером. Да, отец разговаривал с ней грубо, никакой куртуазности. Но общение с Фрейзером доставляло ему еще меньшее удовольствие. Иначе с какой бы стати он стал перекладывать часть своей работы на нее? Получается, и она на что-то ему сгодилась!
Перебрав ключи в связке, Роза нашла нужный и открыла запертую дверь. Две картины были действительно готовы к отправке хоть сейчас. Так что Джон не лукавил и не собирался обманывать своего преданного агента, как тот мог бы заподозрить. В кладовке пахло краской, ее сладковатый запах делал воздух тяжелым и насыщенным. Само помещение, как и мастерская, тоже освещалось через окна-иллюминаторы, проделанные в крыше, отчего кладовка напоминала диковинный храм или часовню. Два столпа густого солнечного света образовали ровные золотистые прямоугольники на грязном полу, отбрасывая причудливые тени по сторонам.
Фрейзер почувствовал себя свободно и стал внимательно разглядывать приготовленные к отправке картины. Обе были огромные. Он осторожно коснулся поверхности холста одного из полотен. На запястье мелькнули дорогие часы в золотой оправе.
– Отличная работа! – промолвил он негромко после некоторой паузы, скорее обращаясь к самому себе, чем к Розе. – Какая прекрасная цветовая гамма! И свет! Вот за это его и обожают ценители искусства. Джон, пожалуй, единственный из всех известных мне современных художников может создавать огромные полотна, в которых безошибочно угадываются сугубо интимные переживания. Чувствуется личный опыт, а в живописи это всегда очень важно.
Роза подошла к Фрейзеру и тоже принялась разглядывать полотна. Обе картины разительно отличались от всего того, что когда-то рисовал ее отец. Все работы отца времен ее детства несли на себе отпечаток его бунтарского духа, они были не просто абстрактными, но откровенно вызывающими, дерзкими и в чем-то даже нахальными. А сейчас она видит перед собой прекрасные пейзажи Озерного края, исполненные почти в традиционной реалистической манере, но от них невозможно оторвать глаз. Полотна огромные, выполнены так достоверно, что создают своеобразную иллюзию близости к природе. Кажется, еще шаг, и ты окажешься там, внутри пейзажа, пройдешь сквозь густой слой краски, сплошное нагромождение мазков и цветовых пятен, которые – надо же! – когда смотришь на полотно на некотором расстоянии, трансформируются в совершенный по своей законченности вид изумительного ландшафта. Да, эти картины не только прекрасны, на них не только приятно смотреть, но, созерцая их, еще и отдыхаешь душой. Словом, они вобрали в себя все то, что когда-то столь неистово отрицал ее отец.
Интересно, что заставило его так изменить стиль, отказаться от прежних эстетических принципов?.. Роза невольно оглянулась по сторонам, словно в поисках ответа на свой вопрос. Но комната была абсолютно пуста, разве что в самом конце амбара она увидела еще одну стену, а в ней еще одну дверь, тоже запертую на массивный навесной замок. Скорее всего, ключ от этого замка тоже болтался на той связке, которую отдал ей отец. Вот бы взглянуть, что он там прячет, мелькнула вдруг у Розы шальная мысль. Неужели головы своих прежних жен, нацепленные на пики?
– Так вы занимаетесь продажей его картин? – спросила она у Фрейзера, почувствовав, что тот рассматривает ее с гораздо более пристальным вниманием, чем полотна. – И кто ваши покупатели?
– Главным образом, крупные корпорации, – Фрейзер отвел от нее глаза и снова стал разглядывать картины. – У них в представительствах огромные помещения: залы для приема, всякие там конференц-залы и прочее. А картины Джона требуют пространства, много пространства. Вообще-то его работы сейчас востребованы по всему миру. Особенно плодотворно мы сотрудничаем с Россией и Китаем. Они с радостью купили бы и больше, чем мы можем предложить им.
– Вот как? – слова Фрейзера впечатлили Розу. Она и подумать не могла, что произведения отца сейчас экспонируются в самых разных уголках земного шара. Посмотришь на него, представишь себе, как и в каких условиях он живет, и не поверишь. Неужели он и в самом деле такой известный художник?
– А вы никогда не хотели заняться живописью? Как ваша дочь, – прервал ее размышления Фрейзер.
– Я?! О нет! Что вы! – Роза отрицательно покачала головой, услышав столь неожиданный вопрос. – Меня никогда не тянуло рисовать, даже в детстве. Честно говоря, я и понятия не имела до сего дня, что у Мэдди есть склонность к изящным искусствам. Боюсь, я совсем не обращала внимания на ее живописные наклонности. Мы с ней и простым рисованием-то никогда не занимались.
– Ну, это совершенно понятно! Искусство принесло вам слишком много огорчений, вот вы и сторонились его всю жизнь. И все же мне было бы интересно взглянуть на ваши рисунки, если бы в один прекрасный день вы рискнули взять в руки кисть. Вполне возможно, и вас ваши родители тоже наградили скрытыми талантами по части изобразительного искусства. Во всяком случае, творческие искры отчетливо просматриваются в том, как вы…
– Выгляжу? – перебила его Роза.
– Вы просто на сто восемьдесят градусов «развернули» свой образ! – подытожил свою мысль Фрейзер, оставив за скобками собственное отношение к такой перемене.
– Спасибо! – не нашлась что сказать Роза.
– Извините, если я чем-то вас обидел, – неожиданно улыбнулся ей Фрейзер. – За мной водится такой грешок. Всегда говорю то, что думаю, а подобная прямолинейность зачастую оборачивается немалыми проблемами. Наверное, моя жизнь была бы гораздо более комфортной и упорядоченной, если бы я помалкивал тогда, когда лучше помолчать. Хотя с другой стороны, размеренная жизнь, когда все правильно, – это так скучно! И все эти условности, что можно, чего нельзя, они ведь тоже сильно давят на человека.
– Вы гей? – спросила у него Роза невесть почему.
– А! Вы тоже, как я посмотрю, любите ходить прямыми путями! – громко рассмеялся Фрейзер, нарушив таинственную тишину этого своеобразного храма искусства. Но смех был таким заразительным, что Роза тоже рассмеялась.
– О нет! Я не из тех, кто привык говорить все, что он думает, прямо человеку в глаза! – затрясла головой Роза. – Я вообще предпочитаю молчать. Не знаю, что это на меня нашло. Простите!
– Вам не за что извиняться. Нет, я не гей! – улыбнулся Фрейзер. – Просто мне не очень повезло по жизни. Долго не мог встретить подходящую женщину. Во всяком случае, не везло до недавнего времени. Но теперь, кажется, эта проблема решена. У меня есть очень славная подруга. Замечательная женщина. Она, бесспорно, очень хороша.
Роза почувствовала, как улыбка прямо-таки приклеилась к ее лицу и застыла на нем, словно маска. Кажется, только что ей огласили приговор, после которого растаяли последние крохи ее иллюзий, если таковые еще оставались.
– А что вы? – поинтересовался у нее в свою очередь Фрейзер. – Вашей дочери сколько? Уже семь лет, да? Так в чем же секрет вашего счастливого брака, позвольте узнать?
– Собственно, никакого брака уже нет! – Роза вдруг почувствовала, как ей стало душно в этой пропитанной запахом краски комнате. Захотелось побыстрее выйти на свежий воздух. – Мне тоже не очень повезло в жизни с удачным выбором. Может быть, потому, что я никогда не делала выбор сама, уступая это право другим. Так вот меня и несет по жизни.
– И принесло в конце концов в Милтуэйт!
Какое-то время они молча разглядывали друг друга в полусумраке, царящем в комнате, а потом обменялись улыбками, словно в память о той их первой встрече. Вот только память у каждого из них была своя. Для Розы та встреча стала всем в ее жизни. А Фрейзер, кажется, успел забыть о ней как о мелком и незначительном эпизоде своей жизни.
– Рад был встретиться с вами снова, Роза! – сказал он.
– Я тоже, – ответила она. Ей хотелось сказать ему много, много больше. Но она прекрасно отдавала себе отчет в том, что все закончилось так, как она и предполагала: дружеский обмен ничего не значащими любезностями, если сам их разговор можно назвать дружеским. – Я давно хотела поблагодарить вас за то, с каким участием вы отнеслись ко мне в нашу первую встречу.
Но Фрейзер не стал вникать в громадный смысл, какой несла в себе ее последняя реплика. Нетерпеливым взмахом руки он отмел прочь то значение, которое имела для Розы их давняя встреча.
– Я уж и не помню ничего! – честно признался он.
– Да? – растерялась Роза, не зная, куда спрятать глаза, чтобы не выдать ненароком обуревавшие ее чувства.
– Послушайте! Я всегда останавливаюсь на обратном пути в местном пабе. Снимаю, так сказать, стресс после очередной встречи с вашим отцом. Не хотите составить мне компанию? – вдруг предложил ей Фрейзер по-дружески. – Могли бы еще немного поболтать. – Фрейзер понизил голос, когда они с Розой прошествовали мимо ушедшего с головой в работу Джона и Мэдди, на миг оторвавшейся от рисования и проводившей их напряженным взглядом.
– Спасибо! Но не могу! – Розе вдруг захотелось побыстрее избавиться от присутствия этого человека. – Я обещала Мэдди небольшую прогулку по здешним горам. И потом, в гостинице нас поджидает моя приятельница.
В глубине души Роза боялась, что если она пробудет еще какое-то время в обществе Фрейзера, то наверняка признается ему во всем, расскажет, как и почему она оказалась в Милтуэйте. А вот это уже действительно будет крахом всего, не говоря о том унижении, которое она сама же может навлечь на себя. Ведь у него есть женщина. Шона была абсолютно права. Да и сама она подозревала такой исход. Так к чему все эти дальнейшие разговоры? Скорей бы уехать, побыть одной и собраться с мыслями, обдумать хорошенько, что же произошло сегодня утром в имении под названием Грозовой дом.
– Что ж, – проговорил Фрейзер, с виду не очень расстроенный ее отказом, – тогда в другой раз. У меня, кстати, сегодня на вечер запланирован вернисаж. Так что надо поторапливаться. Есть у нас в Эдинбурге одна чудачка. Рисует только естественными красителями. Всякие там кетчупы, яичные белки, извините, моча. Чушь собачья! Но наш высший свет от нее просто млеет. Я вернусь в Милтуэйт через пару дней с автофургоном, чтобы вывезти картины. Быть может, тогда? Или, – Фрейзер задумчиво нахмурил лоб. – Вот что! Давайте вместе поужинаем где-нибудь. Сразу же честно предупреждаю, что ужин в местном пабе – это пакетик арахиса, в лучшем случае.
– Не знаю, буду ли я еще здесь, – неопределенно ответила Роза, взглянув на дом отца. Он выглядел сегодня особенно угрюмым, крохотный дом, скромно примостившийся на выступе скалы. Да и сама она показалась себе в этот момент похожей на разрушенный дом. Все рухнуло в ее жизни, все, до самого основания. Но вот Грозовой дом, стоит же он вопреки всем бурям и ветрам, которые бушуют вокруг него. Значит, и она тоже может выстоять.
– И все же вот вам моя визитка! – Фрейзер вручил ей карточку. – На тот случай, если вы вдруг передумаете уезжать. Это – самая малость, какую я могу для вас сделать. Попытаться, хотя бы на пару часов, развлечь дочь моего самого доходного художника.
Роза взяла визитку и скользнула по ней равнодушным взглядом. Сколько лет она страстно мечтала узнать, где он обитает в этом мире, что с ним, как он. И вот ее мечта сбылась и… ничего не изменилось.
– Очень надеюсь, что мы еще встретимся! – проговорил он и взял ее за руку, задержав в своей чуть дольше, чем полагается. – Пожалуйста, не исчезайте снова!
Роза проводила взглядом сорвавшуюся с места машину.
– А я никуда и не исчезала, – прошептала она вслед.
