Мы возвращаемся из похода по магазинам. Мама, кажется, счастлива. Мурлычет песню себе под нос, относит в свою комнату пакеты с одеждой, купленной для меня, и начинает ее примерять. Говорит, что вечером пойдет в паб с какой-то Рози – может, найдет с кем пообжиматься. Я до сих пор не привыкла к тому, как она исчезает из нашей жизни, а потом опять появляется. Каждое появление все короче, каждое исчезновение – дольше. Я на секунду замираю на лестнице, думая о том, как ее вернуть, – однако мама поет, и вид у нее счастливый.

Бабушка в гостиной заставляет Эстер смотреть передачу Дэвида Аттенборо про слонов.

– Смотри, солнышко, смотри, какие слоники, – слышу я.

– Я хочу «Дашу-путешественницу», «Осьминавтов» или «Свинку Пеппу», – упрямится Эстер.

Я иду в гостиную и сажусь на диван. Эстер протягивает мне пульт от телевизора.

– Я хочу «Дашу» или «Свинку Пеппу», – шепчет она, будто бабушка не заметит.

Та в отчаянии закатывает глаза, и я нажимаю кнопку. Все любимые каналы Эстер я знаю наизусть.

– Все прошло хорошо? – спрашивает бабушка. Я киваю – так оно и есть. После того как я провела утро с мамой, мне стало гораздо лучше. Она вернула мне веру в будущее. – Завтра я отвезу тебя в больницу. Прием в десять. Тебя осмотрят и сделают сканирование.

Эстер взбирается мне на колени, и я чувствую сопротивление изнутри, очаг жизни, который распространяется у меня в животе. Я сдвигаю Эстер на бок и обнимаю себя рукой, неосознанно пытаясь защитить эту неведомую вселенную, которая вращается внутри меня. Выходит, я уже становлюсь матерью?

– Я вырезала для тебя заметку из «Дэйли мейл». – Бабушка протягивает мне листок газетной бумаги. – О том, как молодые люди с детьми продолжают образование.

– Спасибо, – говорю я, пряча заметку в карман.

Сколько я себя помню, бабушка всегда вырезала для нас с мамой статьи, посвященные диетам, воспитанию детей или книгам о педагогике. Что бы мама ни делала, бабушка упорно передавала ей вырезки с советами о том, как сделать это лучше. Мама объясняла мне, что это от желания быть полезной, даже если со стороны и кажется, что она сбрендила. А потом настал переломный момент: бабушка прислала вырезку о грибковых инфекциях, а мама отправила ее обратно, написав поперек красной ручкой: У МЕНЯ НЕТ МОЛОЧНИЦЫ!

И началась война на измор. Бабушка подсовывала все более странные вырезки о сексуальной зависимости, похудении, дисморфофобии, всех видах рака, а мама писала на них ответы красной ручкой или рвала в клочки. Эта шутка повторялась раз за разом, не принося им ничего, кроме раздражения. Бабушка до сих пор собирает заметки, однако хранит их в комоде у себя в комнате. Я это знаю, потому что однажды застукала ее за вырезанием статьи под заголовком «Эпидемия Альцгеймера».

Пока Эстер увлеченно смотрит телевизор, я иду на кухню искать Грэга. Он склонился над книгой воспоминаний. В последнее время он пишет туда почти так же часто, как мама. Интересно, мою запись он уже прочитал? На самом деле я написала ее больше для него, чем для мамы. Знаю, это ее книга, но хочу, чтобы Грэг помнил: он тоже часть нашей семьи, и мы все его любим. Даже я. Теперь я тоже его люблю.

Я сажусь рядом, и Грэг поднимает глаза. В них блестят слезы. Он всегда был немного сентиментален. Мама, бывало, подтрунивала: в теле здоровяка бьется сердце поэта. Грэг отвечал, что это она его пробудила.

– Тяжело тебе, да? – спрашиваю я. – Тяжело потерять ее первым.

– Мне кажется, что все еще можно вернуть. Она опять меня вспомнит, вспомнит, что я для нее значил. И мы снова будем вместе.

Грэг закрывает книгу. Она стала толще, наполнилась воспоминаниями и сувенирами. Между страниц выглядывают предметы и фотографии. В последние несколько недель мама пытается впихнуть туда буквально все. К одному листу прилеплен початый леденец – она клянется, что его сосал Ник Кершоу на первом в ее жизни концерте. Без дневника теперь невозможно представить ни маму, ни всю нашу семью: он всегда рядом, его читают и пополняют воспоминаниями. Однако скоро страницы закончатся, и это меня пугает. Мама переносит в книгу содержимое своей головы, и я боюсь, что, когда на бумаге не останется места, у нее в голове станет пусто и мама исчезнет. Перед тем как уехать в Лондон, я думала над тем, как бы добавить в дневник страниц: приклеить скотчем или, может, прикрепить степлером? Однако сейчас я беру книгу и вижу, что она распухла не только от сувениров. Кто-то добавил в нее страницы. Бумага точно такая же, только неидеальный обрез ее выдает. К корешку аккуратно приклеена полоска ткани и вручную пришиты страницы. Грэг, поймав мой взгляд, пожимает плечами.

– Не хочу, чтобы это закончилось. – Он достает из холодильника пиво. – Как себя чувствуешь?

– Меня все об этом спрашивают. Не знаю. Застряла в подвешенном состоянии. Как и все мы, по-моему.

– Может быть. Я бы не прочь попасть в какой-нибудь день, где все идеально, и застрять там. Сколько таких дней у меня было – с Клэр, с Эстер и с тобой. Я всегда думал, что и впереди их еще много. А оказалось, что нет. Ничто не стоит на месте, даже если очень захотеть. – Он замолкает, чтобы унять дрожь в голосе. – Все вокруг меняется, Кэйтлин. И внутри тоже. Нужно поспевать.

– К чему ты клонишь? – спрашиваю я, хотя, по-моему, уже знаю.

– Повидайся с отцом. С Полом Самнером. Знаю, это страшно, а у тебя и так хватает проблем. Но… нельзя отказываться от человека, с которым тебя столько связывает.

– У меня никогда не было отца. Пока не появился ты.

– Глупости. – Он смотрит в пол.

– Нет, серьезно, ты отец что надо, и вообще… Спасибо тебе.

Грэг смеется:

– Это самая пресная похвала отцовству, которую я слышал.

– Ты меня понял, – говорю я, и от мысли о том, что Грэга не будет рядом, меня охватывает паника. – Пожалуйста, не исчезай… после. Не забирай Эстер. Потому что… Дело не только в ней, но и в тебе тоже. Ты теперь моя семья. Ты ведь не бросишь меня, правда?

Только сейчас я понимаю, что плачу и крепко держу себя за руки.

– Кэйтлин… – Грэг называет меня по имени, встревоженно и удивленно. – Да я ни за что на свете вас не разлучу. Мы семья. Мы всегда будем семьей, что бы ни случилось. Я твой отец, теперь уже не отвертишься.

– Хорошо, – киваю я. – Этот Пол Самнер… о нем я ничего не знаю. А без вас двоих не проживу.

Грэг кладет руку на книгу. Сверху, из маминой комнаты, доносится глухой стук. Мы оба поднимаем глаза к потолку, но не двигаемся с места. Маму бесит, когда ее проверяют.

– Слушай, – говорит Грэг, – повидайся с отцом. Посмотри в глаза человеку, который тебя породил, заяви о себе. Пока ты этого не сделаешь, ты в себе не разберешься.

Я трясу головой:

– Есть мама, Эстер и…

– Ребенок, – договаривает Грэг, осторожно выбирая слова. – Хочешь, я возьму пару отгулов и отвезу тебя в Манчестер?

– Нет, – отвечаю я, и тут внезапно приходит решение. – Знаешь что? Бабушка завтра повезет меня в больницу, вот оттуда я и поеду. Сниму номер в какой-нибудь гостинице. То есть если вы с мамой подкинете мне деньжат… – Я с надеждой улыбаюсь, и Грэг кивает.

– А с тобой ничего не случится, в твоем…

– В моем положении? – усмехаюсь я. – Надо что-то решать, и решать сейчас, правильно? Мама бы действовала без промедления. Она бы не пряталась ни от прошлого, ни от будущего, не стала бы ждать, пока жизнь постучит в дверь. Мама всегда была смелой. Взять хотя бы ваше знакомство! Она всем рискнула и выиграла. А когда Эстер родилась?! Мама ни на секунду не опустила руки. И даже с этой болезнью, которую нельзя победить… даже сейчас она не сдается. Поэтому – да, я поеду и познакомлюсь со своим биологическим отцом. Мне это по силам, правда? Вдруг это и маме поможет?

Грэг хочет что-то сказать, но тут на стол капает вода. Мгновение мы оба непонимающе глядим на нее, потом смотрим на потолок… А там темное мокрое пятно уже готово разродиться второй каплей.

– Ох… – Я поднимаюсь из-за стола. – Она собиралась принять ванну.

– Жди здесь, – говорит Грэг. – Я посмотрю.

Однако я вспоминаю наш с мамой разговор в магазине и бегу следом. Меньше всего на свете она хочет видеть Грэга.

Он в три прыжка одолевает лестницу. Вода сочится из-под двери в ванную. Грэг рывком открывает ее, и на ковер выплескивается волна, а нас окутывает облако пара.

Грэг ступает в лужу ногой в носке и шипит от боли: там, должно быть, кипяток. Борясь с волной жара, он закручивает горячий кран, бросает на пол все полотенца, какие может найти, и возвращается на лестничную площадку. Мама забыла выключить воду. Такое с каждым может случиться. Почему же все это выглядит так зловеще?

Раздается еще один стук, и дверь в спальню мамы и Грэга распахивается, ударяясь о стену. Лишь теперь мы замечаем на лестнице груду одежды. Ботинок Грэга рикошетит от дверного косяка и приземляется к его ногам.

– Клэр? – Грэг нерешительно приближается к двери. Я стою у него за спиной.

– Как ты смеешь! – Мама с горящими глазами бросается на него через кровать. – За дуру меня принимаешь? Я читала про таких, как ты. Не на ту напал! Я не какая-нибудь несчастная старушка, которую можно обобрать до нитки. Забирай свое барахло и проваливай из моего дома!

– Клэр… – повторяет Грэг. – Детка, пожалуйста…

– Я знаю, что ты затеял. – Мама бьет его в грудь кулаком. – Думаешь, если я старая и одинокая, то поверю, что тебе со мной интересно? А там можно ко мне переехать, забрать мой дом, деньги, все забрать… Ничего у тебя не выйдет! Меня не проведешь. Убирайся немедленно, или я звоню в полицию.

Она побелела от ярости, но в глазах, сухих и горячих, виднеется что-то еще – страх.

– Мам… – Я встаю между ней и Грэгом. – Все хорошо. Успокойся. Грэг – наш друг.

Это ужасно неадекватное слово для того, чтобы описать, кто он такой, кем он был для нее. Я знаю, что Грэгу больно такое слышать, даже если он понимает, почему я выбрала самое нейтральное слово, которое только пришло в голову.

– Клэр, – повторяет Грэг как можно нежнее. – Милая, это я. Мы женаты. Смотри, вон фотография с нашей свадьбы…

– Как ты смеешь! – орет на него мама. Она хватает меня за руку и отталкивает от него. – Не смей делать вид, что ты их отец. Что ты забыл в моем доме? Что тебе надо от меня? Кэйтлин, неужели ты не видишь, что он делает? Пошел вон! Вон!

– Мамочка! – Эстер, привлеченная шумом, появляется на лестнице в сопровождении бабушки, которая стоит на ступеньку ниже и тревожно наблюдает за нами.

– Что за шум? – спрашивает она. – Клэр, что ты там выдумала?

Услышав бабушкин голос, мама успокаивается и отпускает мою руку, хотя по-прежнему тяжело дышит и глядит со страхом.

– Я… я принимала… ванну… А потом смотрю – какие-то вещи у меня в спальне. Это не мое!

– Мамочка! – Эстер стряхивает с плеч бабушкину руку и бежит к маме. Та крепко прижимает ее к груди. – Это папины вещи, мамочка. Глупая ты растеряша.

Не выпуская Эстер из объятий, мама садится на пол. В воздухе все еще сыро от пара. Пахнет мокрым ковром.

– Я забыла, – говорит она Грэгу, не в силах смотреть на него.

– Мама, вставай! – командует Эстер, теребя мамины щеки. – Вставай, мамочка. Пора пить чай.

Мы втроем стоим и смотрим, как Эстер тянет маму за руку. Та наконец поднимается и, не глядя на нас, ведет мою сестру вниз по лестнице.

– С чем будешь чай?

– С лазаньей! – восклицает Эстер.

– А может, с бобами на тосте?

Они заходят на кухню, голоса становятся глуше.

– Я принесу раскладушку, – говорит Грэг. – Буду спать у Эстер.

– Нет, – возражаю я. – На раскладушке буду спать я. А ты переезжай в мою комнату. Я все равно на несколько дней уеду. Или ты хочешь, чтобы я осталась?

– Ей становится хуже. – Грэг произносит слова, которые никто из нас, даже он сам, еще не готов услышать. – Я не ожидал, что все будет так быстро. То есть я слышал про эти кровяные сгустки, но думал… надеялся, что у нас еще есть время для прощания. Я думал, она вернется и попрощается.

Бабушка наконец перешагивает последнюю ступеньку и берет Грэга за плечо.

– Все, что Клэр сейчас говорит, думает и чувствует… Это не значит, что она тебя не любила. Она никого так не любила, как тебя! Это не Клэр, это ее болезнь.

– Я знаю, просто… – Грэг опускает плечи и у нас на глазах становится в два раза меньше, будто из него выпустили воздух. – Пойду принесу раскладушку из гаража.

Ни я, ни бабушка не идем за ним – знаем, что ему нужно побыть одному.

– Мама! – Мама стоит внизу лестницы как ни в чем не бывало. – Как достать бобы из этой железной штуки?

– Иди помоги ей, – говорю я. – А я постараюсь здесь прибраться.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает бабушка.

– Как мы все.

– Мама! – снова слышится голос из кухни. – Ее можно открыть ножом?