Что я забыла в Манчестере? Чтобы эта мысль не свела меня с ума, я составляю список на гостиничной почтовой бумаге. Это ужасно драматично: чувствуешь себя будто в кино. Или во сне. Я раньше никогда не жила в гостинице одна. Здесь довольно мило. Отель «Мальмезон», в самом центре. Грэг забронировал для меня номер по своей кредитке. Чтобы путешествие было уютным и безопасным – так он сказал. Что ж, я в безопасности, но не сказала бы, что мне очень уютно. Когда я не думаю о том, что меня сюда привело, то чувствую себя взрослой. А потом вспоминаю и опять схожу с ума.

В универе был лектор по писательскому ремеслу, который любил повторять: выталкивайте себя из зоны комфорта – только так вы узнаете, на что способны. Именно это я сейчас и делаю, впервые в жизни. Я вышла далеко за границы моей зоны комфорта, и это в равной степени волнительно и ужасно.

Мой список – нечто среднее между перечнем дел, которые нужно сделать, и памяткой, потому что теперь я вряд ли сдам назад, даже если захочу. Список короткий. Вот он целиком:

Я не буду делать аборт.

Я собираюсь встретиться со своим отцом.

А он обо мне ничего не знает.

Листок у меня в руке, и я представляю, что кончики пальцев нащупывают слова. Только слова и удерживают меня от того, чтобы убежать.

Затаив дыхание, я жду у дверей лекционного зала и думаю лишь об одном: сейчас я войду и увижу отца. Нужно забыть все остальное: маму, ее болезнь, моего ребенка – забыть и действовать. Мне страшно.

Пристроившись к группе ровесниц, я проскальзываю в зал. Никто не обращает на меня внимания. В черных джинсах с заниженной талией и в длинной черной блузке я сошла за студентку. Перед выходом из гостиницы я взбила волосы на голове и извела столько черной подводки для глаз, сколько сумела. Из цветного на мне только губная помада. Это ради мамы: когда у меня накрашены губы, я чувствую, будто она рядом.

Мой первый порыв – сесть на задний ряд, но там уже много народу, и меня быстро разоблачат. Поэтому я сажусь на пустой передний ряд и сразу же вижу его. Моего отца. Он стоит прямо передо мной.

Секунду у меня кружится голова; охватывает желание рассмеяться, показать на него пальцем, может, даже взвизгнуть. Вместо этого я вжимаюсь в скамью и поднимаю воротник рубашки. Так легче – представлять себя детективом под прикрытием.

Пол Самнер открывает портфель, смотрит на экран своего «Мака» и тихо чертыхается. У него явно проблемы с «Пауэр пойнт». Я могла бы ему помочь: презентации – мой конек. Он старше, чем я думала. Мне почему-то казалось, что отец будет похож на свою фотографию, которую мама дала мне в тот день, когда я решила сюда приехать, – на снимке он рослый и изящно-нескладный, с густыми черными волосами. В жизни он совсем не высокий, а на макушке уже поблескивает лысина. Впрочем, для стареющего мужчины одет он неплохо: джинсы «Дизель» и приятная рубашка… была бы приятная, если бы он не заправлял ее и не застегивал верхнюю пуговицу.

Перебирая бумаги, Пол Самнер бросает взгляды на гудящую аудиторию – наверное, прикидывает, как студенты сегодня настроены. Впрочем, зал еще не заполнен, потому что вслед за этим он глядит в телефон – может, читает эсэмэску от жены, – а потом…

Потом он ловит мой взгляд и улыбается. Я машинально отвечаю тем же, потому что сотни раз видела эту улыбку в зеркале и на фотографиях, сделанных друзьями и развешанных над моей кроватью. Он похож на меня! Мне приходит в голову, что сейчас он тоже узнает меня и его лицо вытянется от удивления. Однако этого не происходит.

– На первый ряд обычно не рискуют садиться.

У него звучный, густой голос. Да, густой. Пол Самнер уверен в себе. Он говорит со мной.

– Я не студентка, – отвечаю я с нелепой откровенностью, потому что не хочу врать ему с первой же фразы. – Просто слышала много хорошего о лекциях, вот и решила прийти.

Он доволен. Я замечаю на его левой руке толстое обручальное кольцо. Это не новость, но мне вдруг становится интересно: какая у него жена, понравлюсь ли я ей? И мои сводные сестры – они на меня похожи? Забавно, я никогда не думала об Эстер как о сводной сестре. Она с самого начала была мне родной. А их я даже представить себе не могу.

– Что ж, надеюсь, тебе понравится, – говорит Пол Самнер и подмигивает.

Следующие несколько секунд я привыкаю к мысли, что мой отец способен подмигнуть незнакомой девушке.

Разумеется, я не слышу ни слова из его лекции. Просто наблюдаю за ним и каждые пару секунд напоминаю себе, что я здесь делаю – смотрю на человека, от чьего семени появилась на свет. И пусть у него ушло на это не больше секунды, во мне все равно есть его половина – в том, как я выгляжу, как говорю, в том, что я за человек. Может, отчасти из-за него я чуть не испортила себе жизнь, когда она только слегка разладилась, – и наломала бы дров, если бы мама с бабушкой меня не спасли.

И вот я на него пялюсь, а он все говорит и беспокойно поглядывает на меня – может, пытается вспомнить, где раньше мог меня видеть. Лекция близится к завершению. Я понимаю: сейчас он спросит, как мне понравилось, или даже поинтересуется, не знакомы ли мы. И вдруг чувствую, что он знает, знает обо мне все. В ужасе я встаю, хотя он все еще говорит, и, низко опустив голову, пробираюсь к выходу.

– Гранит науки оказался не по зубам, – слышу я вдогонку. Студенты смеются. Плохой из меня конспиратор.

Холодный воздух немедленно кусает меня за щеки и вгоняет в дрожь. Что теперь делать? Я чувствую, что если вернусь в гостиницу, то ничего уже не изменится, поэтому иду по указателям к зданию студенческого клуба, надеясь согреться и все обдумать. Я показываю охраннику просроченную студенческую карточку, и он, даже не удостоив взглядом мою красную губную помаду, пропускает меня внутрь.

Во второй половине дня бар почти пуст, не считая нескольких студентов, которые играют в бильярд и смотрят по телику какой-то американский спорт. Парень за барной стойкой тоже уставился на экран.

– Тут есть кофе? – спрашиваю я.

Бармен вздрагивает и задерживает на мне взгляд. Я прикасаюсь к лицу – неужели опять перепачкалась чернилами или машинально вытерла рот и вместо роковой женщины стала похожа на клоуна?

– Кофе? – переспрашивает он так, будто никогда не слышал этого слова. У него акцент как у местного, но он не похож на человека, который стал бы работать в студенческом баре, – скорее, на участника какой-нибудь слащавой поп-группы. Одет с иголочки: отутюженная рубашка заправлена в обтягивающие джинсы, а к жилету – нет, вы подумайте! – прилагается тонкий черный галстук. Каштановые волосы уложены с какой-то девичьей заботой, глаза зеленые… а это что, тушь или просто ресницы такие густые? Я так увлеклась осмотром, что не сразу слышу, как он повторяет вопрос.

– Да, кофе, – отвечаю я. – Знаешь, такой напиток, популярен с шестнадцатого века, черного цвета, если не добавлять молока. Я люблю с молоком. И с сахаром. Понятие «сахар» тебе знакомо?

– Ты забавная, – говорит он, вздернув свой невероятно прямой нос. – Мне это нравится.

– А мне нравится кофе без кофеина, – грубо отвечаю я.

– Конечно. Латте? – У него такая обворожительная улыбка, что мне сразу становится стыдно за свой сарказм. До чего нелепо: будто мне снова тринадцать и я опять втюрилась в мальчика из выпускного класса. Чтобы при виде парня в голову лезли мысли о поцелуях – такого со мной не было уже несколько недель; но, боже мой, эта улыбка! Она же золотая. Тот, кто наложит на нее лапу, будет выуживать карманные деньги у тринадцатилетних девочек по всему миру.

Я отворачиваюсь, потом вспоминаю, что здесь делаю и зачем. Вспоминаю своего ребенка, маму, отца. Нет, мне больше нельзя убегать от мальчиков со сладкой улыбкой. Жизнь не прятки, и про флирт тоже пора забыть. Этот парень, убеждаю я себя, наверняка слушает мелодичную музыку. С дурацкими слащавыми словами. Спорим, ему нравится «Колдплей»?

– Честно говоря, – продолжает он, заметив, что я не отвечаю, – весь кофе готовится в этой машине и примерно одинаков на вкус. Если только кто-то не захочет горячего шоколада. Тогда будет вкус шоколада.

– Значит, приготовь самый дешевый, – говорю я.

Он берет кружку, подставляет ее под стальную машину и нажимает кнопку. Спустя несколько секунд передо мной стоит дымящийся кофе с молоком.

– Я тебя здесь раньше не видел.

Я закатываю глаза и думаю, не пойти ли за столик, подальше от опасности.

– Бываю тут каждую пятницу. Забыл?

– Хорошая попытка. – Он смеется и снова ослепляет меня улыбкой. – Нет, я бы тебя запомнил. У меня хорошая память на лица, а такие черные глаза мне еще не встречались.

– О… – Я не знаю, как на это реагировать.

– Я фотограф, – объясняет он, облокотившись на стойку. – Везде ищу интересные лица. – Он так пристально на меня смотрит, что я того и гляди растаю, оставив после себя лужицу гормонов. – Да, такие черные – еще ни разу… – Я сижу завороженная, как кролик перед удавом. – Даже зрачков не видно. Можно тебя сфотографировать? – Он внезапно подается назад, и я моргаю – чары разрушены.

– Нет, – твердо говорю я, беря в руки чашку. – Нет, вообще-то я живу не здесь. Приехала всего на пару дней, а может, и меньше.

Первая встреча с отцом не вызвала у меня желания с ним знакомиться. Наоборот, я хочу поскорее его забыть. Могу представить, как это будет выглядеть: «Привет, я твоя давно пропавшая дочь, та, которую ты никогда не знал и знать не хотел. Нет, я не сделала карьеру. Я провалила экзамены на втором курсе, потому что залетела от парня, который меня бросил, а моя мама – помнишь, та, которую ты обрюхатил? – серьезно больна. Я от нее сбежала и устроилась работать в стрип-бар. Я несколько месяцев совершала поступки один глупее другого, и наша встреча прекрасно вписывается в их ряд. Ой, что это? Хочешь, чтобы я ушла? Я так и думала. Увидимся в следующей жизни».

– Так что ты здесь делаешь?

Носы у парней должны быть или толстыми, или тонкими, а этот слишком правильный. Тяжело сосредоточиться, когда глядишь на него, – и все же чуточку легче, чем когда смотришь выше, в зеленые глаза, обрамленные густыми ресницами. Ему бы в мюзикле играть!

– Навещаю одного человека, – говорю я кончику носа. – Друга или вроде того.

– Парня? – спрашивает он как ни в чем не бывало, и я на секунду воображаю, что у него есть ко мне интерес. Или все дело в том, что он с севера? Они там очень прямолинейны и любят лезть в чужие дела. По крайней мере, бабушка так говорит. Она думает, что хорошо разбирается в северянах, потому что после выхода на пенсию поселилась в Пеннинских горах. Хотя теперь ее заслуженный отдых прерван ради последней миссии.

– Нет, – испуганно отвечаю я. Красавчик замечает, что я покраснела, и улыбается. Врезать бы ему по ноге… – Мой парень в Лондоне.

Его улыбка дает сбой – или мне показалось? Ну хотя бы немножко? Во всяком случае, лицо уже не такое нахальное. Знаю я эту породу – модные мальчики с прикидом как у поп-звезд и такой прорвой обуви, что мне и не снилось. Обычно они все конченые придурки. Как Себастьян, например. Которому, кстати, очень скоро я должна буду объяснить, что он станет отцом, – поскольку не хочу, чтобы мой ребенок через двадцать лет сидел в баре и набирался смелости для знакомства со своим папашей.

– Как тебя зовут? Это ведь ничего, что я спрашиваю?

– Кэйтлин, – отвечаю я.

– Зак. – Он протягивает руку с широким серебряным кольцом на указательном пальце. Я пожимаю ее. Зак заглядывает мне в глаза, и я опять напоминаю себе, кто я такая и что здесь делаю. Времена, когда я могла позволить себе заигрывать со смазливым барменом, прошли.

– Зак? Идеально тебе подходит.

– Почему? – спрашивает он со смехом.

– Ну, оно такое мультяшно-жизнерадостное, – отвечаю я, вызывая у Зака новый приступ веселья. Он вообще много смеется. Счастливый, наверное.

– Кэйтлин, – повторяет он мое имя, словно мы сто лет знакомы. – Твоему парню очень повезло.

Вау! И опять он произносит это как ни в чем не бывало. Будто он не смазливый мальчик при галстуке, а я не одета с ног до головы в черное, да еще с таким макияжем, что того и гляди укушу его за шею. Я не его типаж, а он не мой, и мы оба это знаем.

– Думаешь, весь такой обольстительный, да? – говорю я.

Он пожимает плечами:

– Нет, просто всегда говорю то, что у меня на уме. Наверное, поэтому у меня сейчас нет девушки. Я серьезно: твоему парню повезло. Ты очень интересная…

В наше уединение врываются голоса, и один из них мне знаком – это отец. Я вжимаю голову в плечи и не могу оторвать взгляда от зеркала позади барной стойки. Пола Самнера сопровождают студенты: две девушки и один парень. Зак оставляет меня, чтобы принять заказ у одной из девиц, и я вполуха слышу, как та хихикает, будто полоумная, – наверное, тоже клюнула на золотую улыбку. Пол сидит напротив бара и увлеченно говорит со студентами, а потом – должно быть, почувствовав на себе взгляд – внезапно поднимает глаза и видит в зеркале меня. Я отворачиваюсь, но слишком поздно: он поднимается из-за стола и идет ко мне.

– Ты не дослушала лекцию.

– Я… мне нужно было в другое место, – отвечаю я. Мы оба понимаем, что это ложь – у меня в руках недопитая чашка кофе.

– Ничего страшного. Нельзя же все время получать восторженные отзывы.

Он коротко улыбается, кивает, забирает поднос с заказом и хочет уйти.

– Постойте. – Я резко встаю; Пол Самнер от неожиданности выплескивает напиток на руку, вздыхает и ставит поднос на стойку.

– Что еще?

– Я… – Я жду, что он наконец заметит мои черные глаза, точь-в-точь как у него – ему ли их не узнать! Напрасно. Он стоит напротив меня целую вечность, и чем дальше, тем больше раздражается. – Простите, что я рано ушла, – говорю я. – Мне очень жаль.

– Ничего страшного. – Он снова улыбается и отходит к столу.

– Все в порядке? – спрашивает Зак с озабоченным видом.

– Нет. – Я понимаю, что вся дрожу. К горлу подкатывает тошнота. Я неровной походкой выхожу из бара, сажусь на лестницу и растираю лицо. Хочется одного – оказаться дома.

– Что случилось? – Внезапно передо мной появляется Зак. Он сидит на корточках и заглядывает мне в глаза. – Ужасно выглядишь, да еще дрожишь. Чем я могу помочь?

– Ничем, уходи, – говорю я. – У меня все нормально.

– Нет, не нормально, – не сдается он. – Я тебя здесь не оставлю. Ты напугана. Это из-за того препода? Он тебе что-то сделал?

– Нет! – в ужасе восклицаю я. – Он меня вообще не знает. Пожалуйста, уходи.

Однако Зак не двигается с места.

– Не могу. Я просто… не могу тебя так оставить. У тебя очень несчастный вид. Моя мама меня бы за такое убила.

– Что? При чем здесь твоя мама? – спрашиваю я.

– Она воспитала меня в рыцарском духе, – невозмутимо отвечает Зак. – Хотя в бедном районе, где мы жили, бывало не до приличий, у мамы имелись четкие представления о том, как надо вести себя с другими людьми, даже с малознакомыми. Особенно с женщинами.

– А, ну… Я феминистка, так что можешь идти.

– Я тоже феминист, – говорит Зак с едва заметной улыбкой. – Нет, правда. Мама и об этом позаботилась: она научила меня уважать женщин и восхищаться ими.

– Что ты несешь? – Надо признать, его болтовня меня отвлекает.

– Смотри-ка, перестала дрожать… – Он на секунду касается моей коленки. – Может, тебе поесть чего-нибудь?

– Пожалуй, – говорю я. – Я все-таки на четвертом месяце.

После такого смертельного удара всесокрушающая волна его обаяния гарантированно должна остановиться. Зак явно потрясен.

– Вау! – говорит он, садясь на пол. – Я и не заметил.

– Не важно. – Я встаю, хотя ноги еще немного подкашиваются, и осторожно его обхожу. – Мне пора.

– Кэйтлин…

Я оборачиваюсь.

– Ну, теперь-то что тебе от меня надо?

Зак сидит на лестнице и глядит на меня.

– Ничего, – извиняющимся тоном говорит он. – Просто береги себя, ладно?