Это венок из маргариток, который Кэйтлин сплела в свое девятое лето. А это – обложка моего экземпляра «Джейн Эйр», в котором он лежал все эти годы. Книгу читали так часто, что обложка почти отвалилась. Я решила не разлучать ее с венком. Эти две вещи – свидетели счастливого периода моей жизни.

В то лето я сидела без работы, учителем в школу еще не устроилась, так что денег у нас было немного. Мы снимали маленький викторианский домик, однако он больше подходил для уютных зимних вечеров у камина. А летом, даже в жару, внутри всегда было темно и зябко, как в могиле. Поэтому я при первой возможности водила Кэйтлин на прогулки. У меня была старая мамина корзинка для пикника – в детстве я очень любила с ней играть и спасла от мамы, когда та решила ее выбросить. Замечательная плетеная корзинка на красной подкладке. Раньше к ней прилагался набор фарфоровых тарелок и металлических столовых приборов, но к тому времени, как я завладела ею, посуды почти не осталось. Однако я любила ее и такой. Мы с Кэйтлин брали бутерброды и бутылки с шипучкой и под палящим солнцем шли в парк. Идеальная мама, идеальная дочка и неидеальная корзинка для пикника.

Мне повезло, что Кэйтлин, как и я, любила читать. Она, бывало, гонялась по парку за утками или придумывала какую-нибудь игру – обычно одна, если не встречала школьных подруг; однако большую часть времени сидела рядом со мной и читала. У нее был «Гарри Поттер и Философский камень», а у меня – «Джейн Эйр».

Однажды, когда мы лежали под кедром, Кэйтлин отложила книгу и перекатилась набок.

– А о чем твоя книжка, мамочка? – спросила она.

– Об одной девушке, которая осиротела и осталась совсем одна. Когда она была в твоем возрасте, ее отправили в ужасную школу. Потом она подросла и устроилась гувернанткой в большой дом, полный страшных секретов.

– Там тоже есть магия?

– Пожалуй что есть. Только без волшебных палочек.

– Ты мне почитаешь? – спросила Кэйтлин, лежа на спине и глядя на ветви деревьев. Я была уверена, что она заскучает еще до конца главы и снова возьмется за Гарри Поттера или убежит на другой конец парка играть с подругами. Вышло иначе. Кэйтлин слушала, вглядываясь в темный купол над головой, словно видела, как среди них разворачивается действие книги.

Почти неделю мы приходили в парк, и я читала ей главу за главой под палящим июльским солнцем. И Кэйтлин слушала, то лежа, то сидя, а однажды сплела этот венок, который несколько коротких часов носила на голове, словно корону. Это были самые счастливые дни на моей памяти – книга, которую я любила с детства, пришлась по душе и моей дочери. Мрачная, запутанная история Джейн и Рочестера переплелись со светом и радостью того лета. День подошел к концу, я подняла с земли венок и вложила его в книгу.

Когда мы дочитали ее до конца – это было в четверг, – Кэйтлин встала, стряхнула с шортиков кедровые иголки и сказала:

– Было здорово, мам, спасибо.

Весь оставшийся день я наблюдала, как она играет у озера с подругами, и вдруг поняла: а ведь этот маленький человечек – моя заслуга. Это я воспитала ее, девочку, которая не стесняется петь перед публикой, с радостью участвует в играх друзей, даже если те забыли ее позвать, и, отложив в сторону книгу про волшебников, зачарованно слушает историю о маленькой гувернантке. Меня охватила необычайная гордость. Уверенность Кэйтлин передалась и мне – значит, я все делаю правильно. Не знаю, понимает ли она это. Да, я создала Кэйтлин, но и она создала меня.