Машины медленно въезжали на огороженную парковку перед гаражом Управления санитарной службы и магистралей. Многоэтажные кучи обломков асфальта, дорожной соли, песка выглядывали из-за плоской крыши гаража, как горные вершины. В воздухе пахло горячим гудроном, хотя оттуда, где я сидел, было видно, что ни один укладчик не стоит под парами. Вот так же в аэропортах всегда воняет керосиновой гарью, даже поздно ночью, когда все взлетные полосы отдыхают. Думаю, научное объяснение отсутствует.
Я выехал из Бруклина несколько часов назад, под прикрытием ночи. Теперь же, когда солнце вставало над асфальтовыми псевдогорами, стоянка была почти заполнена. Оба автомобиля, за которыми я следил, находились здесь. Почему-то я не мог себя заставить вылезти из машины и сделать то, что было необходимо. Несколько раз собирался — и не мог. Но потом узнал лица двух мужчин в толпе и понял, что пора кончать с этим делом. «Очки получает не тот, кто ударил первым, — любил говорить мой бывший напарник Дэнни Брин, — а тот, кто нанес последний хук!»
Когда тележку с кофе увезли и все мужчины в зеленых термокостюмах и зеленых перчатках ушли обратно в гараж, я начал действовать. Оставив трость в машине, я направился к главному входу. Человек с тростью не мог убедительно сыграть роль, которую я для себя выбрал. Колено немедленно адски разболелось. Я не знал, была ли боль результатом ходьбы без палки — впервые за много месяцев, либо ее спровоцировала самодельная шина из старых эластичных бинтов и деревянной линейки.
— Билл Тейт, Бюро расследований страховой службы штата, — представился я мужчине, сидевшему за столом при входе. Он стоял ко мне спиной, вдумчиво внося поправки в карту дорог округа Датчесс.
— Кто? Откуда? — переспросил он, обернувшись.
Я махнул перед его носом жетоном и тут же убрал его:
— Тейт, Билл Тейт. Бюро расследований страховой службы штата.
— Ну и что с того?
Моя наглая ложь не смутила его, вопросов он не задавал, а я ведь даже не знал, существует ли такое бюро.
— У вас здесь работают два джентльмена, которые недавно стали жертвами несчастного случая, — продолжил я уверенным тоном, ничего не уточняя, — мистер Филип Роско и мистер…
Я не знал фамилии другого бандита, но увидел его у кофейного автомата: лицо заклеено пластырем и перевязано, так что не заметить его было трудно. Я смотрел на клочок бумаги, который достал из кармана куртки, надеясь услышать фамилию.
— Пит Клэк? — высказал предположение охранник.
— Сломанный нос? — спросил я, не отрываясь от бумажки.
— Он.
— Хорошо. — Я поднял глаза. — Пусть Роско и Клэк встретятся со мной в кабинете мистера Малоуни примерно через пятнадцать минут. И окажите мне услугу, никому не сообщайте — иначе вашу задницу поджарят в аду! Capisce?[37]Ясно? (ит.).
— Ну..
— Ладно, покажите мне, где у вас туалет и офис Малоуни.
В туалете я достал из кармана свернутый пакет для мусора и засунул туда куртку, которую надел под мою собственную. Я не хотел выкладывать все козыри сразу. У дверей офиса Малоуни я решил быть вежливым и постучал.
— Войдите.
Увидев, что это я, он никак не отреагировал, как будто ждал этого визита.
— Я же велел вам держать связь со мной через Рико.
— А мне плевать, — ответил я уверенным голосом. — Вы не в том положении, чтобы указывать мне, кстати, этого права у вас никогда и не было.
— Прекрасная речь, — насмешливо произнес Малоуни, глядя в бумаги, разложенные на столе. — А теперь убирайтесь. В следующий раз запишитесь на прием.
Я молча и с такой силой бросил на стол крафтовый конверт без обратного адреса, что документы разлетелись по полу.
— Что это? — нехотя спросил он.
— Посмотрите.
Казалось, он точно знал, что там, даже не открывая конверта. Фрэнсис Малоуни с мечтательным видом читал свое личное дело из архива Нью-йоркского управления полиции и рапорт Отдела собственной безопасности.
— Итак, — произнес он, поднимая лысую голову от папки, — это шантаж, не так ли?
Я ничего не ответил.
— Вы прекрасно знаете, что я сам не смог бы заполучить это дело. Понадобился бы судебный запрос или специальное предписание, чтобы я смог взглянуть даже на собственное личное дело, не говоря уж о вашем. Кто-то хотел, чтобы я его получил.
— Сколько?
— Сколько чего? — спросил я, досадуя, что Малоуни никак не хочет понять.
— Не принимай меня за безмозглого осла, жиденок, немногого добьешься. Побольше уважения. Ты мне не нравишься.
— Мне не нужны ваши деньги, бессердечный вы сукин сын! По мне — так засуньте эти документы себе в задницу и подожгите. Я вам скажу, что мне не нравится. Вы. С того момента, как я увидел вас там, «У Молли», с этой чашкой кофе в руках, вы мне не понравились. И чем больше я о вас узнаю, тем меньше вы мне нравитесь.
— Ой-ей-ей, какой ужас, сейчас застрелюсь, — произнес он насмешливо. — Сколько?
— Опять двадцать пять. В последний раз повторяю — мне не нужны ваши деньги.
— Тогда скажите мне, что вы здесь делаете, и убирайтесь из моего кабинета. Я занят.
— Я хочу, — сказал я, — чтобы вы ответили на несколько вопросов. Тогда я, может быть, уйду.
— Надо же — «может быть»! Ладно, давайте ваши вопросы.
— Задолго ли до того, как Рико рассказал вашей жене о девочке Консеко, он попросил вас дать мне это дело?
В холодных глазах Малоуни мелькнула искорка понимания. Теперь он, как и я, понял, что Рико служил двум господам. Рико, объяснил он, неделями приставал к нему, прося дать мне какую-нибудь работу. Рико сказал, что я хороший коп и недавно вышел в отставку. Платить мне можно наличными, а по работе я соскучился до безумия. Но Малоуни не видел в этом смысла. Сотни добровольцев и нанятых специально людей работали над этим делом с самого начала, и у многих было гораздо больше опыта. Я бы стал пятым колесом. Но главное — ему не нужны полицейские-евреи.
— Мы не станем пополнять наши пенсионные фонды, Рико, — с удовольствием вспомнил свой ответ Малоуни. — Не встречал ни одного копа-еврея, сказал я ему, который годился бы на что-нибудь путное, разве что записать поступившую жалобу. Но Рико, этот глупый итальяшка, рассказал Анджеле о вас и той девочке. И у меня не осталось выбора.
— Когда вы получили сигнал? — спросил я.
— Какой такой сигнал? — Он прикинулся, что не понимает вопроса.
— Да ладно, вы знаете. Анонимный звонок о том, что я копаюсь в вашем прошлом и что Конрад Биман готовит материал о Патрике.
Бросив придуриваться, Малоуни ответил, что через неделю после того, как мы встретились в закусочной «У Молли».
— Когда вы решили напустить на меня ваших парней?
— Я не знаю, о чем ты, жидяра. — Малоуни издевался, ему было смешно. — Ты пьян? Я думал, евреи не пьют.
Я не заглотил наживку. Мои «доказательства» должны были войти в кабинет с минуты на минуту. А пока я продолжал трепаться:
— Я не мог понять, что происходит: в деле произошла подвижка, меня тут же уволили. Но Рико принес мне тысячу наличными и «пароль» парня в Инспекции по лицензиям. Вы, наверное, думали, что очень ловко всё организовали. Вы не хотели ни разозлить меня, ни платить слишком дорого. Это вызвало бы у меня подозрения. И вдруг — бум! — вы приказали поджечь мою машину. Натравили на меня двух парней. Что из того, что он трахает мою дочь? Настала моя очередь поглумиться над ним. Да, сказал я себе, этот Малоуни гребаный антисемит, но он не может рисковать, не захочет, чтобы до Кэти что-нибудь дошло. Тогда она прямиком упадет в мои объятия. Он не мог бы себе позволить потерять и ее. Но в чем же тогда дело? Может, я раскопал что-то не то о Патрике? Что, если он трахнул двух малолеток и им пришлось делать аборт? — Я прошел мимо Малоуни к окну его кабинета. — Нет, не то, — продолжал я рассуждать, — ведь никто, кроме меня, не в курсе. К тому же вы один из тех замшелых ретроградов, которые радуются, если сын обрюхатил девку, но от венчания отвертелся. Следовательно…
— Послушай, сынок, — рявкнул Малоуни, — я не понимаю, к чему ты ведешь, но думаю, ты отнял у меня достаточно времени..
В дверь постучали. Я остался стоять у окна, заставив себя не оборачиваться. Прежде чем Малоуни успел ответить, дверь открылась. Они не узнали меня со спины. Я не мог видеть лица, но представлял глаза — огромные, как блюдца.
— Джон на входе сказал, что парень из Бюро страхования штата хочет поговорить с нами, — обратился к своему боссу мужчина, чей нудный голос я дважды слышал по телефону.
Когда я обернулся, у меня в руке был револьвер 38-го калибра.
— Привет, джентльмены! Припоминаете меня?
Филип Роско — голос по телефону и мужик, о чью голову Кэти сломала мою трость, — был спокоен. Оружие его не испугало. Второй, Пит Клэк, задергался, переводя взгляд с оружия на мое лицо. Мой удачный удар не добавил ему красоты. Темно-лиловые синяки виднелись из-под повязки на сломанном носу.
— Вы что-то говорили о времени? — спросил я Малоуни.
Он спокойно процедил:
— Вам надо лечиться, Прейгер. Эти люди попали в аварию на Бейнбридж-роуд на прошлой неделе. Хотите увидеть копию истории болезни? — Он потянулся к ящику стола.
— Нет, благодарю. Держите руки на столе. Встаньте и вы туда, — приказал я, сделав жест в сторону Роско, а сам переместился в другой конец комнаты. — Не вы, Клэк. Стойте, где стоите! Значит, ваш босс прав? Вы оба попали в аварию на Бейнбридж-роуд?
— Да. — Они ответили хором, прямо как «Бич Бойз».
Я ударил Клэка по носу рукояткой 38-го. Как и в тот раз, на Грини-стрит, он рухнул, где стоял. Бинт окрасился в красный цвет. Я повторил вопрос. Роско продолжал стоять на своем. По понятным причинам Клэк ответить не мог.
— Вы снова его сломали, — простонал он.
— Даю последний шанс, — сказал я, стоя над ним. — Была авария или что-то другое?
Роско положил правую руку на воображаемую Библию, потом поднял ее и… солгал. Я приставил курок к виску Клэка. Он окаменел от страха и затаил дыхание. Его стон внезапно прервался. Я смотрел Роско прямо в глаза. Он молчал. Я нажал на спуск. Клик.
— Я просто тренируюсь, — оскалился я, — но в следующий раз выстрелю. Эй, Клэк, до чего же вы глупы! Разве не видите, что эти двое только и ждут, чтобы я вас прикончил? Что, будете и дальше их защищать?
— Пошли они… и вы туда же! — заорал он.
Я снова оттянул курок, крутанул барабан.
— Вы крепкий орешек. Может, мне избавить вас от необходимости чинить нос и просто отстрелить его?
— Ладно, ладно, — взмолился Клэк, — достаточно.
— Заткни глотку! — взревел Малоуни.
— Это был он, Малоуни! Он дал нам за работу лишнюю неделю оплачиваемого отпуска и три тысячи на двоих.
Я не знал, чье самолюбие задето больше: мое — из-за того, что меня так дешево оценили, или Роско с Клэком, которым так мало заплатили.
— Чья идея была спалить мою машину?
— Фил служил в антитеррористическом подразделении, — поспешил объяснить Клэк, когда я убрал оружие от его изуродованного носа. — Он сказал, что огонь — более весомое предупреждение, чем проколотые шины или разбитое ветровое стекло.
— Хорошо, убирайся. Роско, помоги своему дружку, и отваливайте.
Роско не поверил своим ушам.
— И это все?
— Ходи и оглядывайся, — сказал я. — Враги вашего босса занимают посты повыше, чем у него. Я бы не стал рассчитывать на него, что он прикроет в будущем вашу задницу. Теперь идите!
Когда они ушли, я вложил револьвер в кобуру и сел напротив Малоуни.
— Как вы их нашли? — Ему и правда было интересно.
— Вам понравится, — язвительно засмеялся я. — Кэти запомнила часть номера в ту ночь, когда они напали на меня в Сити, и я попросил Рико разыскать владельца. Роско не сказал вам, что это Кэти сломала мою палку о его голову?
Малоуни сделал вид, что не услышал.
— Но как вы связали машину Роско со мной? Машин с похожими номерами сотни!
— Я с самого начала думал, что это вы, вот и знал, где искать. А по манере понял, что это, скорее всего, бывший полицейский. Сначала поджег мою машину, а потом сразу позвонил в полицейский участок и пожарную часть, а не по девятьсот одиннадцать. Он знал, что в Службе спасения записывают голоса на пленку. А когда он направил на меня оружие…
— Он направил на вас револьвер?
— Да, и ваша дочь, кстати, стояла рядом, — сообщил я. — Полагаю, он утаил от вас подробности, не так ли?
Малоуни побагровел.
— Этот глупый сукин сын…
— За что платите, то и получаете. Так вот, значит, у него был тридцать восьмой калибр. От него так и разило копом. Я взял список фамилий в офисе Добровольной ассоциации патрульных и попал на Роско. Я решил, что случайных совпадений слишком много, когда узнал, что он живет в трех кварталах от вас. А фамилии Клэка я не знал до сегодняшнего утра.
— Я поражен — вторично.
В первый раз он поразился, когда я оказался ночью у Гоуэнус-канала и заметил утопленника раньше его. Кстати, моей заслуги в том не было — я получил сообщение.
— Люди, которые используют меня, чтобы утопить вас, захотели, чтобы я там оказался, — сказал я, — они же сделали так, чтобы ко мне в руки попали ваши личные дела. Я как собака, которая думает, что ведет хозяина на прогулку. А я такая послушная собака, что мне даже поводок не нужен. Сам напросился.
— А не лучше ли вам было — вместо того чтобы раскапывать мое прошлое — применить энергию в мирных целях и искать парня? Именно за это вам заплатили, не так ли?
— Кстати… — Я наклонился, достал пластиковый мешок для мусора, который все это время лежал на полу, и поставил его на стол.
— Что это?
— Подарок. Откройте.
Когда Малоуни вынул из мешка синюю парку Патрика, его лицо исказилось от страха и облегчения одновременно. Радость не мелькнула — не дрогнули в улыбке губы, не собрались морщинки вокруг глаз. Через мгновение лицо стало холодным и бесстрастным.
— Такие продаются на каждом углу. — Он швырнул мне куртку назад.
— Кого вы хотите убедить, меня или себя? Сами знаете — она его.
— Чепуха! — проревел он. — Откуда мне знать, что вы с самого начала не участвовали в их игре? Они ведь хотят отделаться от меня.
Тут он был прав.
— Мне сказали, что Патрик убежал из-за вас. — Я перефразировал Джека. — Что могло произойти между вами? Что вы ему сказали?
— Вы ничего не знаете, — ответил он. — Забирайте шмотки и убирайтесь из моего кабинета.
— Когда вы достали куртку, то не обрадовались, а испугались и почувствовали облегчение. Это меня на секунду смутило, — сказал я. — Могу понять облегчение. Какой отец реагировал бы иначе? Но откуда испуг и где радость?
— Убирайтесь прочь!
— Патрик рассказал вам, не правда ли?
— Рассказал. — Малоуни усмехнулся. — Рассказал о чем?
Не отвечая, я продолжил:
— Тогда почти все проясняется. Почему вы всегда называли его «парнем». Почему дали старую фотографию для плаката. Сын, которого вы любили, мальчик, которого вы действительно хотели найти, перестал для вас существовать.
— Последний раз говорю: уби…
— Вы думали, он умер, правда? Принимали желаемое за действительное? Вам казалось, лучше мертвый сын, чем живой и здоровый гей, правда?
Для мужчины его возраста Малоуни необычайно ловко перепрыгнул через стол. Мне повезло — я был к этому готов и неуклюже, но все-таки отклонился в сторону и здоровой ногой ударил его по почкам. Это умерило его пыл. Он согнулся, задыхаясь от боли и ловя воздух ртом.
— Значит, он вам сказал! — крикнул я Малоуни. — Вы можете себе представить, какая смелость ему для этого потребовалась? Ваш сын мне тоже не слишком нравится, но он храбрый парень. Я хочу знать, что вы ему сказали? Почему он так испугался?
И вдруг с Фрэнсисом Малоуни словно родимчик приключился: он начал смеяться. Нет, он не хихикал, не изображал сатанинский хохот. Он ржал — давясь, до икоты, до рвоты. Успокоившись, он сел на место.
— Помните рапорт из Отдела собственной безопасности? — спросил он, потирая левый бок. — Как там описано то ужасное преступление, которое я совершил против добрых граждан Нью-Йорк-Сити?
— Вы неспровоцированно набросились на нескольких постоянных посетителей ночного клуба, — коротко сформулировал я.
— Я думал, евреи сообразительнее.
— А еще люди верят, что все мы богатеи. Поэтому-то я и вожу «плимут-фери».
— Думали ли вы в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году, — поинтересовался он, — когда никто слыхом не слыхивал о комиссии Кнаппа, что за побои, нанесенные нескольким пьяницам, человека могут выбросить из полиции?
— Вранье! — бросил я. — Даже сейчас копа, конечно, отстранят на время, не дадут отсидеться.
— Ладно. Так почему же, раз я признал обвинения Отдела служебных расследований справедливыми, мне не пришлось носом землю рыть, чтобы о рапорте никто не узнал? Какой вред это могло мне причинить — тогда, в шестьдесят четвертом? Кроме того, если рапорт был убийственным, зачем мои враги наняли вас, чтобы организовать утечку информации?
— Хорошие вопросы.
— А вы обратили внимание, мистер Умник-младший, что ни один из этих якобы постоянных клиентов не захотел выдвинуть официальных обвинений против меня, ни один не подал гражданский иск?
— Да, обратил.
— Почему, как думаете?
— Не знаю, но какое это имеет отношение к…
— Думай, приятель, думай!
— Хорошо. — Я поднял вверх обе руки. — Ну, скажем, они были черные или пуэрториканцы, тогда ведь…
— Уже теплее, но не в том дело. В шестьдесят четвертом они приняли этот гребаный Закон о гражданских правах, начали болтать, будто придется танцевать вокруг ниггеров и учить испанские слова, чтобы общаться с латиносами. Продолжайте, приятель, вы на правильном пути.
— Черт бы вас побрал!
— Ладно, — пожал плечами Малоуни, — вы первым заговорили о педиках, разве нет?
— А почему в этом рапорте не упомянуто…
— В этом рапорте много чего пропущено. Вас не удивляло, что все люди, дававшие показания, обозначены номерами, а не фамилиями, и не указано место, где произошел инцидент? Это было в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году, Прейгер! Коп мог молотить педерастов сколько хотел. Они ведь в газеты не сообщали, боялись работу потерять, если все выплывет наружу, так что большинство терпело и молчало.
— Если так, почему вы потеряли свой жетон?
— Я тогда прослужил в полиции всего несколько лет и был не на дежурстве. Я сидел в баре и выпил, чтобы расслабиться, тут вошла… рослая девка и села на табурет рядом со мной. — Его глаза сверкали ледяным блеском. — Она хорошо выглядела в своем цветастом платье и пахла на миллион долларов. Мы разговорились о моей службе, и она сказала, что с ума сходит по полицейским, так что не хотел бы я на несколько минут выйти с ней наружу. Мы зашли за угол, и не успел я и до трех сосчитать, как девка принялась меня обслуживать. Закончив, она поднялась на ноги и заявила, что теперь моя очередь. Но когда я залез ей под юбку, то наткнулся на…
— Это был трансвестит.
— Вы все правильно поняли.
— Вы его слегка проучили?
— Не слегка! Раз уж мой маленький дружок так любил полицейских, я познакомил его с основным «орудием производства». — Малоуни зло улыбнулся. — Надо было слышать, как он визжал, когда я воткнул мой тридцать восьмой калибр ему в задницу! Он испугался, что я спущу курок, и завопил от облегчения, когда я выдернул. Револьвер оказался очень грязным, так что кто-то должен был его вычистить.
Меня затошнило.
— Вы же не…
— Именно так я и поступил, держа палец на курке, — контролировал добросовестность. К «аромату» ему было не привыкать, ведь так?
— В отчете сказано, что в той истории были…
— Замешаны люди другие, — докончил он за меня. — Были. Как я уже говорил, посетители бара услышали его вопли. Бедная Китти Дженовезе могла обораться — никто не обращал на это внимания, но когда заскулил этот маленький педик, все сразу сбежались. Некоторые начали «возражать» против револьвера во рту. Двое оказались самыми наглыми, в них была — как вы это называете — ха… ху… что-то в этом духе.
— Хутспа?[38]Бесстыдная отвага (идиш).
— Во-во! Они даже попытались меня остановить. Кожаной дубинкой, которую я тогда носил — маленькая штучка, но смертоносная, — я сломал одному скулу, а другому три пальца на руке. В конце концов я бы выпутался. Я заявил, что был вынужден защищаться от граждан, которые мешали мне арестовать мужчину-проститутку. Граждане, по понятным причинам, были сбиты с толку, сказал я, потому что я был в штатском, а мужчина — одет как женщина. Если бы один из постоянных посетителей — тот, которому я сломал скулу, — не был сводным братом члена городского совета, все это дело сунули бы под сукно. Оказалось, этот самый братец тоже был любителем однополого секса. Вообще-то мне повезло — я мог потерять не только работу.
— Теперь я понимаю, почему вы не хотите, чтобы какой-нибудь репортер вроде Конрада Бимана добрался до отчета Отдела служебных расследований. Он учуял бы, что часть информации скрыли, и начал бы копать. Он бы вас похоронил.
— Это уж точно. Знаете, в чем был главный — как это по-вашему? — цимес этой истории?
«Да уж, цимеса было хоть отбавляй», — подумал я и сказал:
— Давайте расскажите мне.
— Никогда так хорошо не отводил душу!
— Вы больной подонок, Малоуни.
— То же заявил мой парень, когда я рассказал ему, конечно не вдаваясь в подробности. Я дал ему револьвер и сказал: «Прикинь размерчик!»
— Ваш сын пришел к вам в отчаянии, а вы предложили ему свое оружие, чтобы он… чтобы он — убил себя? — Меня переполняли ненависть и отвращение, я готов был взорваться. Как только Кэти могла быть дочерью этого извращенца?
— Знаете, он взял оружие, — продолжил Малоуни, и мне показалось, что в его голосе прозвучала гордость. — Но он был законченным педерастом, начал плакать как девчонка.
— Значит, все эти группы поиска, плакаты — не более чем изощренный обман?
— Нет. — Он покачал головой. — Я надеялся, что мы найдем тело, из-за его матери. Так сколько вы хотите?
— Вы что, псих? Я не сказал бы вам, где он, ни за какие…
— Бросьте! Я человек слова.
— Вы не человек, вы — раковая опухоль.
— Не будьте дураком, Прейгер. Валить стоит только тех, кто забрался выше остальных. Назовите цену.
— Хотите знать мою цену? Ладно. — Я придвинулся к нему вплотную. — Уходите! Уходите сегодня же вечером. Уходите с работы, бросьте партийную деятельность — красиво, с достоинством, пока не стало совсем мерзко. Вы достаточно сообразительны, чтобы знать: ваши враги не остановятся, даже допустив ошибку со мной. Вам повезло — они не знают, что Патрик — гей, просто ухватились за его исчезновение в надежде, что Биман сможет отыскать в вашем шкафу скелеты. В следующий раз они будут умнее, Патрик спрячется не так надежно, и вас разберут на составные части, а заодно и всех ваших близких.
— Слушайте, я знаю, вы — умный еврей. Но вам-то зачем защищать меня?
— Не вас, чертова задница, вашу семью! Я хочу, чтобы Кэти ничего не узнала о том, что здесь сегодня произошло, ни единого слова. По какой-то причине, которой я никогда не пойму, она любит вас, так пусть остается в неведении о том, что вы представляете собой на самом деле. Я хочу, чтобы она больше не расстраивалась. Что касается Патрика, он сам за себя постоит, когда вернется, расскажет, кому хочет, все, что хочет. Но ни слова в вашем исполнении.
— А вы не расскажете дочери о том, что вам известно?
— Я только что объяснил…
— Я принимаю ваши условия. — В его голосе было одно только презрение. — Вы дурак, что продаете себя так задешево и верите, будто в этой жизни возможно сохранить хоть что-то в тайне. Знаете, как говорят: что знают двое, знает свинья…
— Но вы-то человек слова! — Я отплатил ему его же монетой.
— Верят ли евреи в привидения, Прейгер?
— О чем это вы?
— Не важно. Я сдержу свое слово. А теперь убирайтесь!
Ему не пришлось повторять. Я бы несся во весь опор, если бы не нога.
Солнце ушло с плоской крыши гаража, словно боялось запятнать себя общением с хозяином кабинета.
В машине я сорвал повязку с пульсирующего от боли колена и сидел не двигаясь больше часа, бездумно глядя на грохочущий асфальтоукладчик. Запах горячего гудрона стал реальным.
Я могу быть доволен собой, думал я, мысленно подводя итоги. Я нашел Патрика — вопреки всем сомнениям и препятствиям. Встретил его сестру — женщину, которую я мог бы полюбить, а она могла бы любить меня. Я заново обрел честолюбие, уверенность в себе и фирменный удар правой. Я даже начал заводить друзей вне работы — впервые за десять лет. По всему выходило, что я победил. Но моя жизнь не подчинялась строгим правилам, а вкус победы никогда не был таким горьким. Я изменился.
Тронувшись наконец с места, я поймал отражение собственных глаз в зеркале заднего вида. Взгляд показался мне чужим, словно я увидел привидение. При въезде на магистраль я прибавил ходу и заставил себя не оглядываться.