На сей раз, когда зазвонил телефон, я видел сон. Я открыл глаза, и сон испарился.

— Да, — пробормотал я, вглядываясь сонными глазами в красные цифры на моем радиобудильнике: 3:20.

— Это Салли… Детектив Саллив…

— Я узнал, — зевнул я. — Просто медленно соображаю после трех. Что случилось?

— У нас утопленник. Похоже, это может быть парень Малоуни. Служба спасения как раз сейчас вылавливает его.

— Где?

— Гоуэнус-канал, у нефтяных цистерн братьев Сирилло.

— Знаю это место, — сказал я. — Его видно с автострады.

— Оно самое. Слушайте, если поторопитесь, сможете попасть на место до того, как они его увезут.

Разговаривая, я натягивал брюки. Я не знал, зачем я делаю это. Я не был родственником и не мог участвовать в опознании. У меня не было лицензии детектива, а даже если бы и была, меня официально не нанимали.

— Эй, Салли, — удивился я, — зачем вы мне позвонили?

Он ответил, как истинный прагматик:

— Вы заплатили за мой ланч? Никто не раскошеливался больше чем на чертову чашку кофе.

Он повесил трубку. Меня его объяснение не удовлетворило. Начать с того, что я не поверил рассказу Салли о фотографии — неизвестно, кто оставил на столе, нашел дурака! Насколько я знал Рико, он наверняка предложил Салли долю в моем винном магазине. Если Рико не остановится, у нас с Ароном будет больше партнеров, чем у конторы «Беллсток и Блум».[8]«Беллсток и Блум» — адвокатская контора из сериала «Кино за миллион долларов».
Если вы не поняли сравнения, посмотрите список продюсеров в ночной передаче «Кино за миллион долларов».

Доехал я быстро. Пробираясь к грязной воде Гоуэнус-канала, думал, что никогда не видел утопленников, по крайней мере настоящих. Конечно, когда я работал на Кони-Айленде, у нас было несколько утонувших, но они пробыли в воде недолго. Я слышал, что вода творит ужасные вещи с плотью. Наши ветераны всегда рассказывали истории о том, как чудовищно раздувает утопленников вода. Если у покойника был тугой ремень или цепочка на шее перед тем, как он попал в воду, его тело может оказаться ужасно обезображенным.

— Представь себе это следующим образом, — рассказал мне однажды на рождественской вечеринке отставной полицейский из Службы спасения. — Берешь надутый шарик, рисуешь на нем лицо и перетягиваешь резинкой в том месте, где должна быть шея. При этом кожа у них голубовато-белая, и скажу тебе, это не очень-то красиво.

Тот же парень рассказал мне байку об утопленнике, которого перетаскивали с территории одного участка на территорию другого, и так он пропутешествовал вдоль почти всей береговой линии Манхэттена. Он сказал, что его вытащили из воды только тогда, когда до высокого начальства дошли слухи о том, что полицейские делают ставки, за сколько времени утопленник совершит полный круг вокруг острова. Не то чтобы я до конца поверил в эту историю, но я работал в нью-йоркской полиции достаточно долго, чтобы просто от нее отмахнуться.

Я прошел мимо группы копов, не выставляя напоказ свой жетон, но, чтобы подойти ближе к воде, отыскал детектива, ведущего дело, объяснил насчет сломанного колена и сказал, что работаю на Малоуни. Это не произвело на него никакого впечатления, но он решил, что вреда не будет, если я взгляну на труп. Тело некоторое время находилось в воде, сказал он, но очевидных признаков преступления нет. Он не думает, что это тело Патрика Малоуни.

— Мужчина кавказского типа, мертвый, весь раздулся, — так он определил ситуацию. — Это Малоуни?

Когда мы подошли к мешку с телом, я почувствовал легкое головокружение, почти тошноту. Что-то я стал брезглив. Внезапно меня охватили сомнения. Частью мозга я понимал, что скучаю по своей работе больше, чем признаюсь себе. В глубине души я был разочарован тем, что, в отличие от Рико, никогда не получу шанс заработать золотой полицейский жетон, и даже тем, что в последний раз нахожусь на месте преступления здесь, на пронизывающем холоде, где воздух пропитан вонью мазута. С другой стороны, возбуждение и зависть к Рико вызвали у меня недовольство собой.

Детектив жестом попросил техников открыть мешок с телом. Когда они начали расстегивать молнию, накал противоречивых эмоций усилился. Если это Малоуни-младший, семья может начать привыкать к существованию без Патрика, а я вернусь к обычной жизни, какой бы она ни была. Те несколько дней, в которые я занимался делом Малоуни, обнажили печальную истину: я не готов к той жизни, которая ждет меня впереди. Я привык считать винный магазин мечтой Арона, хоть мы и объединили наши сбережения. Нет, я бы никогда не отступился, я просто не мог представить себя сидящим целыми днями за стойкой и обсуждающим сравнительные достоинства мерло и божоле.

Однако, несмотря на все переживания личного характера, я с удвоенной силой желал, чтобы это был не Патрик. По правде говоря, я испытывал жгучее любопытство. Чем жил Фрэнсис Малоуни? Какую правду о своем сыне скрывала от всего света его семья? Что случилось с Патриком Малоуни и почему? Если это его тело, на некоторые из вопросов можно будет получить ответы, но это произойдет помимо меня. Как ни абсурдно, я не был готов разделить разгадку участи Патрика Малоуни ни с полицейскими, ни с коронером.

— Это не он, — услышал я свои слова, произнесенные с нескрываемым облегчением.

— Как вы можете об этом судить? — с сомнением произнес детектив. — Он на человека-то не похож, так как же…

— Нет татуировки на правом предплечье.

Детектив вытащил бумажку из кармана и, водя по ней пальцем, старательно прочитал описание. Он показал мне бланк.

— Ничего не сказано об особых приметах, ничего о татуировке.

— Эй, — я поднял руки вверх, — я лицо неофициальное, так что выясните все с семьей.

По выражению лица я понял, что ему это не понравилось и он не намерен мое присутствие терпеть. Я поблагодарил его, повернулся и пошел прочь. На полпути к машине я заметил, что навстречу мне через толпу полицейских пробирается Фрэнсис Малоуни. Я схватил его за руку, чтобы остановить. Лицо его ничего не выражало.

Вначале он меня не узнал. В его маленьких ледяных глазках я прочел: «Кто ты, черт подери? Убери от меня свои лапы!» Но вот в глазах мелькнула искра узнавания, он выпятил нижнюю губу, слегка наклонив голову, как бы говоря: «Ну, ты меня поразил, жидовский ублюдок. Как ты узнал раньше меня?»

Но больше всего меня поразило выражение его лица, когда я сообщил ему новость:

— Это не Патрик.

На бесстрастном лице отразилась вся гамма противоречивых чувств: облегчение отчаянно боролось с чувством вины и разочарованием. Первое все же победило. Странно, но я не мог осуждать его за разочарование. Плохая новость всегда лучше неизвестности. Даже если у Малоуни с сыном были проблемы, которых я не понимал, недели жизни в неизвестности были адом для семьи.

— Почему вы так уверены? — спросил он.

Я прислонил свою трость к здоровой ноге, вытянул правую руку и пальцем левой указал на нее. Он прикинулся тупым:

— Что такое, Прейгер, азбука глухонемых?

— Нет татуировки. И я не видел серьги.

Это тоже произвело на него впечатление, он разозлился и, оттолкнув меня, прошел вперед. Как я узнал про татуировку? Что еще мне известно из того, что он хотел бы держать в секрете? Спроси он прямо, я бы ему не сказал. Чтобы выиграть в противоборстве с человеком, который привык быть хозяином положения и хранить опасные секреты, я должен был стеречь свои собственные, по крайней мере делать вид, что они у меня есть. На место, где только что стоял Малоуни, протиснулась черноволосая женщина в морском плаще. Около 30 лет, рост около 5 футов 6 дюймов. Приятные голубые глаза, треугольное лицо и слишком тонкие губы. Ее левая рука без обручального кольца слегка дрожала, пепел с сигареты падал на плащ. Во время нашего короткого разговора с Малоуни она стояла в нескольких шагах слева от него. Я смутно ощущал ее напряженное внимание, но у меня не было причин предполагать связь между ними. Она обратилась прямо ко мне:

— Вы уверены?..

Я не стал спрашивать в чем.

— Совершенно уверен, хотя…

Она не дала мне закончить, погладила мимолетным жестом по руке, поблагодарила улыбкой и побежала к воде. Что-то в этой улыбке зацепило меня, от прикосновения по руке словно ток пробежал.

Было 4:30, когда я вернулся к своей машине. Я решил, что поеду домой не сразу, и направился к Бруклинскому мосту. Купил по дороге кофе и бейгел, припарковал машину на Бруклин-Хейтс и нашел свободную скамейку на набережной. Хотя панорама Нижнего Манхэттена раскинулась передо мной во всей своей красе, похожая на колоду плохо перемешанных карт, я мог думать только об улыбке той женщины.