И снова бассейны и двухуровневые ранчо проносились под брюхом моего самолета.

И хотя с тех пор, как я летел домой на похороны отца, прошло всего несколько недель, Голливуд казался мне сейчас древней историей. Это и есть трюк времени. Важно не сколько времени пройдет, а сколько случится событий, пока оно проходит.

Когда по моему ряду прошла стюардесса, я подумал о Кире. Девушка напоминала ее только в общих чертах – миндалевидные глаза, блестящие черные волосы. Она улыбнулась мне, проверила, приведена ли спинка моего кресла в вертикальное положение, и прошла дальше по салону. Именно такие, незначительные, события ранят больнее всего, неожиданные воспоминания о Кире и мысли о том, что могло бы быть. Иногда богатое воображение сродни проклятию.

Как раз из-за таких событий я пожалел, что не верю в бога своих родителей. Я думал, наверное, большое утешение – верить, что все совершается по какой-то высшей причине, что смерть, какой бы жестокой и преждевременной она ни была, имеет причину, которой мы просто не понимаем.

Я не верил, не понимал. Я был одинок.

Япония приняла меня хороша. Родители Киры встретили меня как родственника и представляли всем как жениха Киры. Никто из всего семейства не выказал ни гнева, ни осуждения в отношении царящего в Америке насилия. Никто не собирался обвинять меня. Казалось, все, кроме меня, обладали способностью постичь смысл происходящего. В один из дней мать Киры, энергичная и мужественная, повела меня на прогулку к синтоистскому храму. И пока мы сидели в саду камней под холодным солнцем, она разговаривала со мной о своем единственном ребенке. Она ни разу на меня не взглянула, обращаясь вместо этого к нескольким птицам, которые устроились на камнях, чтобы погреть перышки.

– Моя девочка никогда не была счастлива, – сказала она. – Мне очень жаль, но у нее не было опоры. Поначалу мы пытались воспитывать ее в слишком традиционном духе. Думаю, это вполне естественная реакция, когда живешь в чужой стране. Мы с мужем и сами стояли на влажных камнях. Америка может оказаться слишком подавляющей для людей, которые воспитаны с привычкой к самопожертвованию.

– Вам не нужно ничего мне объяснять. Это я должен объяснять, – признался я.

– Спасибо за вашу доброту. О подобных вещах трудно говорить, но мать имеет на это право. Она была несчастной девочкой: ни друзей, ни семьи, постоянные переезды. Работа отнимала у моего мужа все время и силы. Поэтому, когда Кира решила остаться там, я… – Она заплакала. – Я почти…

– … вздохнула с облегчением, – закончил я за нее.

– Справляться с ее несчастливой судьбой и нашим чувством вины было легче на расстоянии. В своей неуклюжей речи я пытаюсь сказать, что вы, должно быть, особый человек, раз заставили Киру полюбить вас. Мне казалось, она никогда не хотела любить своих родителей.

– Мне было легче справиться со своей ролью. Вы уже сделали Киру совершенной.

С этими словами я встал и один пошел домой. Я оставил мать Киры среди камней и птиц самой разбираться во всем. В какой-то момент я обернулся. Она была моего возраста, может, годом или двумя старше, но, подумал я, мудрее, чем я когда-нибудь буду, и куда как мужественнее.

В аэропорту отец Киры дал мне семейный фотоальбом, пожал руку и поклонился. Мы знали, что больше никогда друг друга не увидим.

Макклу, как обычно, ждал меня сразу за стойкой таможенной службы. Он по-прежнему был грузен, но казался почему-то хилым. Кожа отдавала той же желтизной, что и в Риверсборо. Он был измучен и выглядел отвратительно. Вероятно, я выглядел еще хуже, проведя большую часть дня в полете. Хотя на борту имелись значительные запасы успокоительных, залитых в бутылку, никто не спутает двадцать часов на борту «Боинга-747» с выходными на курорте Палм-Спрингс.

Мы обнялись. Его рукопожатие было, как всегда, крепким. Это принесло мне облегчение. Идя через автостоянку, мы о чем-то болтали, я прошел вперед, даже когда Макклу остановился.

– Это здесь, – сказал Джон, указывая на взятый напрокат автомобиль.

– А где твоя «птичка»?

– Я, наконец, решил полностью ее отреставрировать. В Монтоке есть одна фирма, которая специализируется на фордах шестидесятых годов. Через пару недель будет готова. Все уже оплачено.

Я подумал, странно, что он говорит мне об этом, но, не слишком задумываясь, погрузился вместе с багажом в машину. Рядом с аэропортом трудно было определить, какая погода. В аэропорту всегда кажется холоднее, и ветер всегда пахнет горячим металлом и пролитым керосином. Но пока мы ехали по Кросс-Айленду, я через опущенное окно почувствовал, что весна идет. Это было видно по оранжевому лику заходящего солнца. Мои глаза закатились быстрее светила.

Когда я проснулся, мы находились недалеко от Лонг-Айленда и небо было темным. Я попытался подсмотреть за Макклу, но он увидел мой взгляд.

– Готов для финишной прямой? – Он потер мне затылок.

– Наверное. – Со сна я всегда отвечаю членораздельно.

– Послушай, я собираюсь ненадолго уехать. Присмотришь за «Шпигатом»?

– Куда ты…

– Не знаю, куда я еду, – ответил он, – но я дошел до ручки. Пора отдохнуть вдали отсюда.

– Надолго уедешь?

– Ради бога, Клейн! Ты присмотришь за «Шпигатом» или нет?

– Ты же знаешь, что присмотрю. – Я вскинул руки, сдаваясь. – А какого черта мне еще делать? Кроме того, этот ангажемент лучший из того, что мог бы раздобыть для меня мой агент.

Макклу решил, что это очень смешно. Он молчал, пока мы не подъехали к окраине деревни Саунд-Хилл.

– Я не убивал его, Дилан, – так он начал.

– Эрнандеса?

– Да, Эрнандеса. Ты был прав насчет скатанной газеты. Я и правда здорово его отделал, но он все равно не сказал мне, где мальчик Боутсвейна.

– Тогда ты взял второй револьвер, вытащил все пули, кроме одной, и сунул дуло ему в рот.

– Именно, как научился в академии, – признался он – И хотя он думал, что поворот барабана – игра случая, я знал, что пуля в последнем гнезде. Поэтому у меня было пять выстрелов для разгона.

– И он заговорил.

– Но он выдал ребенка не сразу. – Макклу отпустил руль и поднял правую ладонь с растопыренными пальцами. – Я сделал пять холостых выстрелов, прежде чем он назвал место. Поэтому не успел я сказать, что он под арестом и имеет право хранить молчание, как он… – Макклу изобразил, что стреляет себе в рот. – Нажал большими пальцами на мой палец на спусковом крючке и «проглотил» пулю.

– Вот так просто?

– Вот так просто, Бог свидетель. Бах! Выдал ребенка и застрелился. Я мучился этим больше двадцати лет.

– Больше не мучаешься? – спросил я.

– Нет, не мучаюсь.

– Почему?

Он оставил мой вопрос без внимания.

– Ты любопытный еврейский сукин сын. Не важно, почему я больше этим не мучаюсь. Просто не мучаюсь. Я не хотел уезжать до того, как расскажу тебе про Эрнандеса.

– А что там с моим братом?

– Про твоего брата поговорим потом. – Он остановился перед «Шпигатом». – Мне нужно кое-что проверить. Идем, и позволь мне поставить тебе пиво.

Я хотел возразить, но понял, что он потащит меня за уши, если я начну чересчур упираться. Когда Макклу хочет угостить вас пивом, позвольте ему это сделать. Внутри было темно и как-то мертво, совсем как у меня внутри после убийства Киры. Однако уже один вид заведения, пусть даже и без посетителей, поднял мне настроение. Взбодрил, как запах Натановых «хот-догов». Войдя, я заметил, что в баре действительно пусто. Я пожал плечами. Это могла быть одна из неуклюжих рекламных акций Макклу: «Спрячьтесь и идите искать ночь! Все светлое пиво – за полцены, если найдете его в темноте».

– Сюрприз! – закричал кто-то.

Зажегся свет, и из-за стойки бара высунулись десятка два физиономий. Здесь были мои братья и невестки, Зак и другие дети. Из кухни вышел Гуппи с Валенсией Джонс на руках. В кабинке сидели детектив Фацио и сержант Херли, которая прекрасно смотрелась в черных джинсах, ботинках и форменной рубашке. Конечно, я обратил внимание на Херли. Я скорбел, но сам-то не умер. Все завсегдатаи из Саунд-Хилла тоже оказались здесь. Соизволил прийти даже Ларри Фелд, и я никогда не был так рад видеть этого негодяя. Но больше всего меня поразило присутствие моего агента Шелли Стикмана.

– Дилан, Дилан, Дилан. – Он подбежал ко мне, улыбаясь, словно к губам у него присох несвежий рогалик – У меня новости.

– У тебя новости, Шелли? – Меня охватил такой энтузиазм, что я чуть снова не заснул.

– У меня точно новости. А что, ты решил, что это торжественная встреча возвращающегося с похорон?

– Ты мерзавец, Шелли.

– Конечно, мерзавец, – согласился он с самым серьезным видом. – Это необходимое условие моей работы

– Переходи к делу, Шелли.

– «Мувимакс» купил права. Там не в восторге от названия, но за те деньги, что они заплатили, они могут себе это позволить. Конечно, – подмигнул он, – фильм могут так никогда и не снять, но кому какое дело?

– Ты прав, Шелли, – сказал я, машинально пожимая ему руку, – кому какое дело?

– Точно, будь оно все неладно, но и у меня есть сердце. Просто незачем демонстрировать его ублюдкам, с которыми я общаюсь ради тебя. Прими мои соболезнования насчет той девушки.

– Спасибо, Шелли.

– Спасибо для меня – это десять процентов, но все равно – не за что.

Боже, ну и двурушник. Образцом для него был Полоний. Может, позже нам удастся спрятать его за ковер, а оставшимся составом сыграть «Гамлета». Разве каждый не мечтает хоть раз в жизни сыграть Гамлета?

Со слезами на глазах ко мне подошла Валенсия Джонс. Она шевелила губами, пытаясь что-то сказать. У нее ничего не получилось. И хорошо. Ей не нужно было ничего говорить, я и так все понял. Мы обнялись, и я посоветовал ей бросить лыжи. Ей мой совет понравился. Я присел к Херли и Фацио, Херли извинилась и покинула нас, спросив, не захватить ли для меня какой-нибудь выпивки на обратном пути. Я сказал, что Макклу знает, чего я хочу. Она скрылась в толпе. Тогда я поблагодарил Фацио за то, что он спас наши жизни.

– Был рад это сделать. – Он улыбнулся. – Почти почувствовал себя настоящим копом.

– Знаете, Макклу не убивал Эрнандеса, – неловко произнес я.

– Знаю. Он все мне об этом рассказал.

– Почему вы ему помогли? Макклу с моим братом погубили вашу карьеру.

– Они не погубили ее, они ее изменили. А помог я ему потому, что он нуждался в помощи. Я воспользуюсь тем, чем ваш брат мог повредить вам или вашему племяннику. Я честный человек. В любом случае он помог мне раскрыть убийство Калипарри.

Смутившись, я поинтересовался:

– И вам не обидно?

– Я этого не сказал.

– А что же вы говорите?

Он приблизил свое лицо к моему.

– Послушайте, Макклу пришел ко мне и попросил помощи. Это было несложно. Мне нужно было только следить за ним, когда он приедет в Риверсборо. Ему был нужен кто-то прикрыть фланги. Продумав все варианты, мы условились о месте встрече на случай, если он попадет в переделку. Если понадобится, я должен был снабдить его микрофоном. Полицейские из отдела служебных расследований хорошо разбираются в микрофонах. Я подстраховался и посвятил в наше небольшое соглашение Администрацию по контролю за соблюдением законов о наркотиках. Макклу сбежал. Мы встретились. Я дал ему микрофон. Мы получили доказательства. Вы – своего племянника. Макклу всего лишь ответил мне на несколько вопросов, вопросов, которые терзали меня более двадцати лет. Мне не важно, понравились ли мне эти ответы. Главное – я их получил. Вот и все. Прошлое не меняется. Боль не проходит. – Он схватился за живот. – Горечь по-прежнему сидит во мне, но, может, теперь я смогу немного поспать.

Фацио встал, когда вернулась Херли с моей выпивкой. Она осторожно несла бокал шампанского. Села, чувствуя себя не в своей тарелке.

– Я знаю, вы в трауре, но… – Она откашлялась, помолчала, покраснела. – Это так неловко, но когда вам станет лучше, можно я приглашу вас на ужин?

Я не ответил сразу.

– Понимаю, для вас это странно, – сказала она, – но мне тяжело притворяться, что вы мне не нравитесь. Героизм не нужен. Лучше воспользоваться вашей слабостью, чем ничего не делать вообще.

Теперь заколебался я.

– Послушайте. Сержант…

– Кэти, – поправила она.

– Думаю, я не готов, Кэти.

– Ничего, – солгала она. – Может, в другой раз.

– Я с удовольствием.

Извинившись, она встала, и я вдруг обнаружил, что беру ее за руку.

– Что такое? – изумилась она.

– Кажется, я передумал, – сказал я. – Приглашение на ужин еще в силе?

– Конечно.

– Дайте мне две недели, хорошо?

– Две недели? – Она подмигнула. – Две недели я могу подождать.

Я написал свой номер телефона на салфетке, поднялся и поцеловал девушку в щеку. Нечаянно плеснул пивом ей на ботинки. Она, по-моему, не заметила.

– Две недели, – напомнила она.

– Лучше позвоните, или я приеду вас разыскивать.

– Мне это не понравится, – промурлыкала она.

По-настоящему улыбнувшись впервые за много недель, я продолжил свой обход. Пробираясь сквозь толпу, я принимал странную смесь поздравлений и соболезнований. Макклу пребывал в своей стихии, наливая пиво и рассказывая свои байки всем, кто слушал. Слушали все. Я знал его истории наизусть, от слова до слова, но все равно слушал. Джон обладал редким даром – у него они каждый раз звучали свежо. Прикончив свою пинту, я беззвучно шевелил губами, синхронно с Джоном рассказывая его любимую историю, которой он пленил Гуппи и моего брата Джоша: как однажды четвертого июля он покинул свой пост на дороге в Кони-Айленде, чтобы трахнуть медсестру-пуэрториканку в ее машине «скорой помощи». Макклу засек, что я смотрю, кивнул мне и продолжил, не пропустив ни слова.

Прежде чем Джон дошел до того места, как капитан застукал его с сестричкой, меня схватил за локоть и увел в укромный уголок Ларри Фелд. Ларри в людях замечал только алчность и отчаяние. Он всегда сам был слишком голоден и амбициозен, чтобы замечать что-либо еще. Но боль Ларри чувствовал. Она была движущей силой его жизни, хотя сомневаюсь, чтобы он когда-нибудь считал ее таковой. И впервые со дня похорон его матери я увидел в его глазах подлинную печаль. Он взял меня за руку, как взял в тот день. Правда, на этот раз его рука тащила из пучины меня. Едва он заметил на моем лице намек на признательность, как выпустил мою руку и исчез.

Основная часть собравшихся рассосалась задолго до полуночи. Нас осталось совсем немного. Разумеется, Макклу, Фацио и Херли, как любые уважающие себя копы, остались до последнего. Где-то в углу засиделся Джеффри, искавший свое сердце в бутылке солодового виски. Боб Стрит из кафе «Звездное небо» и старик Карни, владелец компании «Такси Карни», ловили кайф в конце барной стойки, угощаясь «Реми Мартеном» и «Гран Марнье». Приятели-выпивохи, Стрит и Карни, обнаруживали изысканный вкус, когда пили за чужой счет.

Мне было очень интересно, и я пробрался в уголок, где в одиночестве сидел Джеффри.

– Ты за это заплатил? – спросил я.

С удивлением таращась на бутылку, он, похоже, не понял вопроса. Потом, сообразив, что я спрашиваю не про виски, а про вечеринку, от души рассмеялся над собой. Редко видел я своего старшего брата смеющимся над собой.

– Я оплатил часть расходов, – сказал он. – Это имеет значение?

– Думаю, нет, не особенно. – Я сел напротив. – Мне кажется, нам надо кое-что друг для друга прояснить.

– Давай проясняй, маленький братец.

– Это была твоя идея – скрыть то, что произошло между Макклу и Эрнандесом?

– На тебя не похоже говорить эвфемизмами, Дилан. Что за чушь – «что произошло между»? – Джон указал на бар. – Твой приятель, вон там, вышиб подозреваемому мозги, а я превратил его в героя-детектива. Так что отдай под суд меня.

– Макклу говорит, что это было самоубийство, – стал защищать его я.

– Так оно и было, маленький братец. Господи, да не знаю я. Может, он и правду говорит. Может, он убедил себя, что так все и было. Довольно спорное дело, ты не находишь?

– Значит, Джон стал детективом за счет трупа и карьеры Фацио?

– Карьеры строились и на гораздо меньшем. Макклу оказался в нужном месте в нужное время. На Эрнандеса Макклу вывели его осведомители, а не мои. Ради бога, он был обычным копом, самым рядовым. Если бы он все оставил как есть, доработал бы свою смену и ушел домой, для всех для нас история обернулась бы совсем по-другому. Но едва он сунул в это дело нос, как извлек из обстоятельств выгоду.

– Или стал их жертвой, – не согласился я.

– Или стал их жертвой.

– Но зачем было покрывать его? Почему не?..

– Потому, – прервал меня Джеффри, – что коррупция в полиции цвела тогда пышным цветом. В управлении, все еще не пришедшем в себя после Комиссии Кнэппа, царило смятение. Была даже какая-то драчка между полицией штата и федералами. Управлению полиции Нью-Йорка меньше всего в тот момент нужны были непредвиденные осложнения в виде полицейского-преступника, пытавшего и убившего подозреваемого. Не забывай, тогда полицейских еще называли свиньями. Эрнандес превратился бы в героя национальных меньшинств, еще одну жертву большой гадкой полиции. Поэтому я поймал момент. Я, амбициозный жалкий помощничек окружного прокурора, обратил эту бомбу в карьеру для себя и золотой щит для твоего друга. Заручившись небольшой помощью начальства – они, черт бы их побрал, отчаянно хотели сохранить свое драгоценное управление, они пошли бы, наверное, на что угодно, – обещанием Макклу держать язык за зубами и кое-какими любезностями со стороны прессы, я превратил потенциальную катастрофу в сияние славы. – Он почти с сожалением сказал: – Правда, досадно, что ты не видел заголовков. – Отчего же, видел.

Джеффри, похоже, не услышал моих слов и, продолжая говорить, принялся жестикулировать, обрамляя воображаемые заголовки, проплывающие над столом:

«ГЕРОЙ-КОП КЛАДЕТ ФЕДЕРАЛОВ НА ОБЕ ЛОПАТКИ».

Я щелкнул пальцами у него перед носом, чтобы вывести из транса.

– Боже, Дилан, – продолжал он, – какое было шальное время. Все получилось идеально. Все дрязги, шедшие из Олбани и Вашингтона, вдруг прекратились. Поэтому, если ты спрашиваешь меня, стоила ли того жизнь одного мерзкого похитителя детей и карьеры одного честного копа, я скажу – стоила. Если бы Фацио знал все подробности, он бы согласился.

– Ладно, Джефф, я только хотел услышать это от тебя лично.

Поднявшись, он сказал:

– Я не поблагодарил тебя как следует за то, что ты вернул нам Зака.

– Забудь. Нам обоим надо быть благодарными за то, что он цел и невредим.

– Когда это ты так поумнел? – поддразнил он.

– По-видимому, пока ты не смотрел.

– Постереги мое место. Я хочу, чтобы ты рассказал мне о Кире. – Он ласково провел пальцами по моей щеке. – Я вряд ли когда встречал ее, но знаю, что она была слишком хороша для тебя.

Джеффри не мог знать, как сильно изменится мир до его возвращения на свое место.

Боб Стрит и старик Карни набрались под завязку. Поддерживая друг друга, они зигзагом пробирались к двери на улицу. Однако, оказавшись на пороге, как-то растерялись. Я освободил их, распахнув дверь. Смеясь и спотыкаясь, они вывалились на тротуар. Я смотрел, как они, пошатываясь, бредут по тихой улице, пока не исчезли в ночи. Прохладный соленый воздух освежил мне лицо и наполнил легкие, но я чувствовал, как на меня наваливается изнеможение. Я с нетерпением ждал свидания со своей кроватью. В каком-то смысле я испытывал облегчение, что мы с Кирой никогда не спали на этой кровати вместе. Иначе я никогда бы не смог на ней спать.

Закрывая дверь, я все еще слышал, как смеются Боб Стрит и Карни, напоминая легкомысленных привидений, направляющихся на следующую охоту. Мне так и не удалось закрыть дверь. Снаружи ее дернула чья-то сильная рука. О человеке по ту сторону двери я мало что мог сказать, только то, что хватка у него была стальная и весь он скрывался в темноте. Все остальное представлялось полной загадкой.

– Простите, – произнес я, – частная вечеринка.

– Я ищу Макклу, приятель, – последовал ответ. – Думаю, он меня ждет.

У меня уже заболела рука, удерживавшая дверь, и я позвал Макклу, все еще валявшего дурака за барной стойкой, и сказал, что у него желают получить аудиенцию.

– Если я жду человека, впусти его.

И в тот миг, когда я отпустил дверь, я понял – тут что-то не так. Ночной визитер распахнул дверь и бросился из своей темноты к бару. Это был невысокий, хорошо сложенный латин в рабочих солдатских брюках и белой фуфайке-безрукавке. Руки были покрыты мозаикой гротескных татуировок, безрукавка помешала мне разобрать смысл изображенного на его теле. Он щеголял ниточкой усиков и игривой седой эспаньолкой. Голова его была обрита, глаза – черные и дикие. Они не видел ничего, кроме своей добычи – Джонни Макклу.

– Эй, гомик, – прошипел он, обращаясь к Макклу, – ты знаешь, кто я?

– Я ждал тебя, Анхель.

При этих словах в безумных глазах мелькнуло что-то похожее на улыбку.

– Значит, ты получил мое письмо.

Бездействовавший до этого Фацио вскочил, когда услышал имя Анхеля, потянулся к щиколотке. Херли тоже схватилась за оружие. Внезапно Анхель увидел, что помимо Макклу здесь еще есть люди.

– Это за моего брата, – закричал, брызгая слюной, Анхель, рука его исчезла за спиной. Когда она появилась вновь, в ней красовался обрез.

Я бросился на парня, но он отмахнулся от меня, как от мухи. Я проследил взглядом от конца дула до глаз Макклу. Страха я в них не увидел. Может, я хотел не видеть в них страха. В глазах его читалось нетерпение. Ну же, словно говорили они, давай покончим с этим. Помню, я кричал Фацио и Херли, чтобы они что-то сделали. А затем дверь мужского туалета распахнулась и появился Джеффри. Вполне по-человечески было бы взглянуть туда, промедлить секунду. Но в Анхеле ничего человеческого не было. Маленький обрез громко кашлянул, выплюнув дым и огонь. Выстрел ударил прямо в Джона, освободив его от силы земного притяжения. Наклонное зеркало на задней стене закончило свой краткий полет. Джон съехал на пол, дождем посыпались осколки зеркала и бутылок, омывая его тело.

Практически в ту же секунду, как пуля поразила Макклу, Фацио и Херли изрешетили Анхеля. Они могли бы сделать это и месяц спустя – Джонни они все равно не помогли, роковая рана была нанесена. Анхель растянулся, стукнувшись головой об пол у моих ног. Пулевые отверстия навсегда лишили его татуировки смысла.

Джон лежал позади барной стойки без признаков жизни. Мы вчетвером – Фацио, Херли, Джеффри и я – встали вокруг него. Под ногами хрустело стекло. Скорее автоматически, чем на что-то надеясь, Фацио присел и приложил палец к окровавленному горлу Джонни. Нащупывать там было нечего, но тепло от него исходило.

– Я пойду позвоню, – вызвалась Херли.

Тогда Фацио сказал то, что говорят только выжившие:

– Лучше так.

Должно быть, он прочел в моих глазах непонимание и ответил на мой вопрос, прежде чем я его задал:

– Рак печени, с метастазами. Он хотел сказать вам, но из-за вашего отца, парня и девушки, так и не собрался с духом.

Думаю, Фацио был прав. Так было лучше. Джона настигла болезнь, унесшая и его отца.

Указав на Анхеля, Джеффри спросил:

– Кто это?

– Анхель Эрнандес, – ответил Фацио.

– Эрнандес! – Это имя застряло у меня в горле.

– Совершенно верно, Клейн, брат похитителя мальчика, – подтвердил Фацио. – Макклу сказал мне, что Анхель поклялся отомстить за своего младшего брата.

На саундтреке этого вечера смех легкомысленных призраков сменился воем сирены. Заскрежетали шины. «Шпигат» снова наполнился народом. Джону всегда нравилось, когда «Шпигат» ломится от посетителей.