1

Еще не пробило одиннадцати, но налицо были все признаки того, что день не задался. Я провел сорок минут в беседе с директором отдела реализации, и, как мы с ним ни тасовали цифры, они упрямо показывали одно и то же: тиражи падают. Потом прозвонилась шеф-редакторша «Стиля», чтобы предупредить меня, что в августовском номере у них будет на семнадцать полос меньше рекламы, чем планировалось. Стало быть, дело обстояло гораздо хуже, чем я ожидал. Семнадцать полос – огромная потеря в деньгах: сто десять с половиной тысяч фунтов после отчислений агентству и учитывая скидки рекламодателям. Я спросил, какого черта она держит в штате восемь человек, если они покрывают всего двадцать семь страниц в месяц? Она обиделась. Я понял, что пора слегка расслабиться и собраться с духом. Как назло, мне даже не удастся пойти спокойно пообедать где-нибудь недалеко от офиса, который находится на Парк-плейс, надо ехать на деловую встречу черт знает куда, и придется брать такси, а я терпеть этого не могу.

Потом в кабинет вломился Микки Райс из «Светской жизни» и заявил, что возникла проблема с материалом об Анастасии Фулгер.

– Она настаивает, чтобы мы прислали текст на одобрение, – сказал Микки. – Сама уже два раза звонила, и ее адвокат прислал письмо. Грозятся наложить запрет на публикацию.

– У нас не принято давать текст на одобрение, – ответил я. – Тебе это прекрасно известно. И вообще, мы уже отправили статью в печать. Передай адвокату, что они опоздали.

Микки выглядел расстроенным. Он нервно теребил золотую пряжку на своих кожаных штанах. Я вздохнул. Ясное дело, мы прокололись.

– Микки, ничего сделать нельзя.

– Я ей ничего и не обещал. Честно. Сказал только, что она сможет прочитать свои слова.

– Ты чокнулся, что ли? Она же камня на камне от них не оставит!

– Она того и хочет.

– Нельзя ей этого позволить. Это же гиблое дело!

– Адвокат ей напел, что она лишнего наплела насчет Бруно.

– Черт подери, Микки! Ты ей чего-нибудь в письменном виде обещал?

– Нет.

– И на том спасибо.

Если она не сумеет прижать нас с бумагами в руках, можно на это дело плюнуть. Номер выйдет в продажу в середине дня в пятницу, а тогда уже поздно будет что-либо запретить.

Микки по-прежнему нервно ерзал в кресле.

– Вообще-то может что-нибудь на письме у нее и осталось. На открытке. Я послал ей записку с благодарностью за обед и мог ляпнуть что-нибудь лишнего.

– Какого черта тебя понесло обедать с Анастасией Фулгер, хотел бы я знать?

С этим Микки все не слава богу. Он в принципе неплохой редактор, но у него есть серьезный недостаток. Ему страсть как хочется проникнуть в высший свет. Мало ему печатать статьи про знаменитостей, ему хочется водить с ними компанию, числиться в приятелях. А журнал это компрометирует. Коли ты обедаешь с персоной, которую помещаешь на обложке, ты тем самым невольно обязуешься ей польстить. Этим самым Микки портил дело своим журналистам, которых посылал брать интервью, потому что им уже нельзя было показывать зубки.

Надо же было додуматься – обедать с Анастасией Фулгер! Миссис Бруно Фулгер, которая собирается разводиться со своим мужем, немецким стальным королем, – это не женщина, это кошмар, а он с ней дружить вздумал!

– И куда же она тебя пригласила, позволь спросить?

– В бар «У Гарри». Честно, Кит, это было совершенно невинное мероприятие, девичьи посиделки. У меня в этом баре как раз дела были по журналу.

– Интересно, Анна в курсе?

Анна Грант – одна из журналисток, работающая с нами на договоре. Наверное, самая лучшая из них. У нее исключительный дар так выстроить разговор, что собеседник остается в недоумении: то ли его превознесли до небес, то ли выставили дураком. Конечно, такую фигуру, как Анастасия Фулгер, должна была обрабатывать Анна.

– Потому-то я к тебе и пришел, – сказал Микки, избегая смотреть мне в глаза. – Анна говорит, если мы хоть слово тронем в ее тексте, она с нами распрощается. Прямо в истерику впала. Телефоном в меня запустила, когда я попытался ее образумить. Так и нарывается на пинок под зад коленкой.

В этот момент в дверь просунула голову моя секретарша Сузи.

– Извините за беспокойство, на линии Анна Грант. Я сказала, что у вас совещание, но она настаивает, чтобы я ее с вами соединила. И еще: внизу вас ждет такси, чтобы ехать к «Дафни».

– К «Дафни»? Это же через весь Лондон! – Я обреченно вздохнул. – С кем хоть обедать-то придется?

– С французами из компании «Мушетт». Все документы в папке.

Она протянула мне бумаги, испещренные цифрами, в прозрачной пластиковой папке. «Мушетт» – наш пятый по значимости рекламодатель косметики и парфюмерии. На первой странице стояла цифра 426 тысяч 15 фунтов – столько они перевели на счет наших четырех журналов в прошлом году. Львиная доля отходит «Кутюр», остальное – в мужской журнал «Мир мужчин», это про одеколон и лосьоны для бритья, а про духи, крем и помаду – в «Стиль» и «Светскую жизнь».

– Спасибо, Сузи.

Сузи – мой ангел-хранитель. Обычно так всегда и говорят про секретарш, но Сузи, без дураков, действительно классная. С тех пор как меня оставила жена, или я ее оставил, в общем, неважно, кто кого оставил, Сузи стала для меня всем. Она закупает еду, забирает белье из прачечной, купила вот подарки и поздравительную открытку на день рождения моей пятилетней дочери. Она единственная, кто меня понимает. Может быть, стоило бы ей перебраться ко мне на постоянное жительство. В иные дни, когда мне особенно хреново, а Сузи является на работу в своей коротенькой кожаной юбчонке, меня так и подмывает ей это предложить.

– Сузи, – откликнулся я, – скажи Анне, что я не прячусь от нее, просто не могу сейчас прерваться. И может быть, завтра вечером она согласится со мной поужинать?

Последнюю фразу я добавил специально, чтобы подразнить Микки. Оно и сработало: лицо его резко помрачнело.

– Я еду французов окучивать. От них есть какие-нибудь крупные предложения на осень?

– Все в папке, – сказала Сузи. – Омолаживающий крем и новые духи, называются «Хромосома». Запах напоминает «Живанши», флакон – «Обсешн», а упаковка как у «Трезор». Три миллиона за публикацию.

– Когда дойдет до выплаты, окажется, что они имели в виду не три миллиона долларов, а всего лишь три миллиона франков. Да, Сузи, вот еще что. – Я уже двинулся к двери и остановился на пороге, не глядя на Микки. – Отмените все встречи, запланированные на завтрашнее утро, и приглушите музыку. Мне потребуется абсолютная тишина и покой. Буду думать.

 

2

Я всегда приезжал в офис с самого утра. А теперь, когда остался один, приезжаю еще раньше. Я скучаю по тем временам, когда спозаранку Кэзи прибегала к нам в спальню и Салли читала ей вслух, пока я принимал душ. Подумать только, меня сердило, когда Кэзи пальчиками разлепляла мне глаза. Теперь, когда некому меня будить, я об этом вспоминаю с грустью.

Итак, я вызвал такси на полседьмого и без десяти семь уже сидел за своим столом. Сузи засыпала кофе в кофеварку, мне оставалось только сунуть вилку в розетку. У двери валялась кипа газет, и около часа я их просматривал. Время от времени я нахожу в чужих изданиях творения наших сотрудников. Даже когда они подписываются псевдонимами, я безошибочно узнаю их по стилю. Иногда призываю к ответу, а иногда оставляю без внимания. В зависимости от настроения. Сегодня, например, мне попалась статейка в «Таймс», которую определенно накропал один наш молодец из «Мира мужчин».

Я люблю свой офис. Он отделан в минималистском стиле. Большой диван черной кожи, черный стол, шесть тяжелых хромированных кресел с кожаными сиденьями. Конечно, белые стены. Несколько черно-белых фотографий из архива «Кутюр». Мой стол изготовлен по модели Корбюзье – стеклянный, без ящиков. Поэтому у меня всегда порядок: раз нет ящиков, значит, некуда совать макулатуру, которая застревает там навсегда. Кроме того, это дисциплинирует и держит в форме. С тех пор как мы с Салли расстались, я предельно упорядочил свою жизнь. Ничего не беру с собой из дому, кроме одежды на случай, если потребуется переодеться. Мне больше ничего и не нужно.

Больше всего меня заботило падение тиражей. Вчерашняя встреча с Норманом Тернером, руководителем отдела сбыта, получилась неприятной. Окончательные сведения по распространению номеров последнего месяца еще не пришли, но к четырем часам каждой пятницы мы получаем довольно точные данные по текущим продажам. С утра по пятницам двести торговых агентств пересчитывают журналы, остающиеся на полках, и сообщают нам. Отсюда выводится количество номеров, проданных за неделю. Двести агентств не охватывают и семи процентов от вала, но по ним можно судить о тенденции. Как правило, что хорошо идет в Лондоне, с тем же успехом продается и в Ньюкасле.

Вот уже четырнадцать недель подряд киоски затовариваются нашей продукцией.

– Я обзвонил знакомых, – сказал Норман, – у всех застой. Не мы одни тормозим.

Вечная песня распространителей. Они всегда мыслят глобально. Их послушать, выходит, что весь рынок идет в гору или весь рынок также дружно обваливается. Для них журнальная индустрия – единое целое. Может быть, такие представления помогают им твердо стоять на ногах.

У меня другой взгляд на эти вещи. Журналы продаются успешно или паршиво в зависимости от того, что в них напечатано. Читатели голосуют денежками. Они могут годами сохранять приверженность какому-нибудь изданию, а потом вдруг раз – и теряют к нему интерес, начинают покупать другое.

Вот почему меня так обеспокоило падение уровня продаж наших журналов. Это серьезная проблема. Особенно бледно выглядела «Светская жизнь». Из недели в неделю журнал упорно терял в тираже; падение составило примерно тридцать процентов по сравнению с тем же периодом прошлого года. Если срочно не принять решительных мер, мы окажемся на грани катастрофы.

В двадцать минут восьмого ко мне вошел Норман Тернер. Мне не особенно хотелось с ним беседовать, и я грозно сверкнул взглядом, но он по обыкновению пренебрег моим гневом и преспокойно уселся в кресло прямо напротив меня. Когда я только начинал приезжать в офис с рассветом, никто об этом не знал, и я мог работать, не опасаясь, что кто-нибудь сейчас ворвется и нарушит сладость уединения. А теперь народ разнюхал, что в эти часы я – в отсутствие Сузи – беззащитен, и повалил валом.

Норман, явно довольный собой, принес последние «разведданные», как он выражается, хотя на самом деле речь идет всего-навсего о слухах, которые дошли до него далеко не из первых рук.

– Кит, тебе это понравится, – уверял он меня, с трудом застегивая пуговицы на пиджаке, обтянувшем его заметно округлившийся живот. – Не могу назвать тебе источник, но поверь, эти сведения исходят из очень компетентных кругов.

Это означало, что он говорил с У.-Г. Смитом, Джоном Мензисом или, паче чаяния, с Мартинами или Форбайонсами. Норман Тернер навоображал себе, что обзавелся знакомствами с большими ребятами из пресс-агентств и может разжиться секретной информацией о наших конкурентах. Чаще всего она оказывалась недостоверной.

– Как ты отнесешься к тому, что «Городские сплетни» ставят на обложку нового номера Брэда Питта?

Похоже, на этот раз Норман раздобыл нечто стоящее. Правду говоря, с их стороны это довольно рискованный шаг. Мы дважды давали Брэда Питта на обложках – он не продается. Трудно предсказать, кто из знаменитостей обеспечит успех. Голливудская звезда может получить «Оскар», а читатель на нее все равно не клюнет. А какой-нибудь актер, про которого в Голливуде и думать забыли, вдруг срывает банк. Некоторые актеры вроде Кевина Костнера, Хью Гранта, Майкла Кейна или Джонни Деппа – всегда верняк. Эти обязательно продадутся. Барбра Стрейзанд продастся. Розанна Барр. Ума Турман тоже. Элизабет Хёрли годится для одних изданий, а для других нет. Кейт Мосс сработает там, где провалится Элизабет Хёрли. Одно время хорошо шла принцесса Диана, но теперь она в пролете. Опру Уинфри даже думать нельзя ставить на обложку. Все эти хитрости познаются опытным путем. Одно мы твердо уяснили: Брэд Питт на обложке – дохлый номер.

– Итак, Брэд Питт против Анастасии Фулгер.

Норман кивнул.

– Жаль, что у нас нет Умы Турман. Мы бы их умыли.

Норман не просидел у меня и двух минут, а уже надоел хуже горькой редьки. На это он мастер. К сожалению, он недооценивает эту свою способность.

– Норман, Ума Турман была у нас на обложке две недели назад. Так что мы не можем поместить ее опять, даже если бы у нас была обложечная фотография плюс соответствующий текст.

Дай распространителям волю, они бы крутили по кругу полдюжины одних и тех же персон. Кроме рождественских номеров – на их обложках они помещали бы щедро украшенную ель с гирляндами из логотипов своего журнала. А все материалы посвящались бы проблемам секса, а все манекенщицы были бы сплошь блондинками, носили красные жакеты и звались Клаудиа Шиффер.

– Но насчет этой Анастасии Фулгер у меня тоже большие сомнения, – продолжил Норман. – Не уверен, что наши читатели о ней слышали.

– Обязаны были слышать. Она целый месяц не сходит с газетных страниц.

– Она, наверное, представляет интерес только для снобов из высшего света.

– В этом-то и дело. Поэтому мы и помещаем ее фото на обложку журнала с названием «Светская жизнь». Ясно? Поверь мне, Норман, во всей стране, в целой Европе, даже в Нью-Йорке обсуждают этот развод. Это горячая новость.

– Ты хозяин, тебе и решать, – нехотя отозвался Норман. – Завтра к четырем я представлю тебе предварительные итоги.

Как ни тяжело это признавать, но в словах Нормана была доля истины. Его главная ценность как директора по сбыту заключается в том, что он умеет взглянуть на ситуацию глазами обыкновенного человека с улицы. В этом смысле он крайне неохотно привыкает к новому. Как любой нормальный читатель. Его не зацепит обложка со свеженькой голливудской звездой, пока он не запомнит ее физиономию после минимум двух фильмов с ее участием, которые посмотрит в местном кинотеатре где-нибудь у себя в Сент-Олбенсе. И он прав: Анастасия Фулгер банк не сорвет. Старая добрая черно-белая Жаклин Кеннеди-Онассис, помахивающая ручкой в тонкой перчатке, принесла бы нам куда больше денежек. Но мы публиковали этот материал в нужное время и в нужном месте, это был стратегически точный выстрел в цель, который должен был укрепить авторитет журнала и помочь его процветанию. Нам остро не хватало того и другого.

«Светская жизнь» уже полгода еле теплилась. Трудно сказать наверняка, в чем была загвоздка, но я кожей чувствовал беду. Проблема не в том, что журнал залеживался на прилавках. Такое время от времени случается. Но о нем стали все меньше и меньше говорить. Я уже редко видел его в домах своих друзей. И рекламодатели снизили активность. Рекламу помещают только в очень популярных изданиях. Если так пойдет и дальше, к осени мы окажемся в глубокой яме, и Барни Уайсс, наш основной владелец, плешь мне проест.

Внешне все выглядело как обычно. Честно говоря, я никак не мог найти истинную причину спада, хотя понимал, что она существует. Профиль журнала не изменился, авторы все те же. На месте были и интервью с кинозвездами и миллионерами, которые трепались все о том же, печатались фотографии с вечеринок, ресторанные репортажи и новости из мира искусства, которые никто, по нашим сведениям, не читал, но без которых мы почему-то не обходимся. Арт-критика – это фиговый листок журналистики, придающий ей респектабельность. Кое-кто из читателей смущается, когда их застают за чтением «Светской жизни», и делают вид, что покупают ее исключительно ради оперных рецензий.

Формат журнала – вещь деликатная. Первый редактор, с которым я столкнулся, едва выйдя из университета, сравнивал его с коктейлем. Необходимо чрезвычайно точно соблюсти пропорцию составляющих, объяснял он мне. Перелей лимонного сока или сахарного сиропа – и напиток можно выливать в раковину. Мой учитель был замечательным редактором и знал толк в журналистском деле. Но и на старуху бывает проруха; он забыл об одной важной вещи, и это его сгубило. Дело в том, что вкусы меняются. Люди подчас сами не замечают, как это происходит, но процесс идет. И вот в один прекрасный день они просыпаются, а коктейль, который вчера еще так радовал, уже не идет в глотку. Хочется добавить в него шерри и хрену, а табаско поменьше. Как-то поутру – я к тому времени проработал месяцев восемь – нас всех собрали вокруг стола, за которым сидел некто, кого мы и в глаза раньше не видели, и человек из менеджмента представил нам его в качестве нового главного редактора. А прежний, мой наставник, уволился по собственному желанию. Потом пришел охранник из холла и собрал его вещички из ящиков в картонную коробку. Это произвело на нас впечатление. Возможно, поэтому у меня письменный стол без ящиков.

Я выпроводил Нормана Тернера из кабинета, закрыл дверь и переключил телефон на оператора. Если «Городские сплетни» пролетят на этой неделе со своей обложкой, у нас есть шанс вырваться вперед.

«Городские сплетни» – наш основной конкурент, и задача состоит в том, чтобы его регулярно мочить. Журнал принадлежит корпорации «Инкорпорейтид периодиклс», нашему сопернику номер один, и в последнее время он выбросил на рынок несколько хитовых номеров подряд, огородив себе изрядный участок рынка.

Однако следовало все-таки уточнить, ставят они Брэда Питта на обложку или это утка.

В разгар моих размышлений появилась Сузи в убийственном красном костюме с медными пуговицами. Правда, довольно кричащем, но это и неплохо, чтобы чуть-чуть разнообразить однообразную атмосферу нашего учреждения. Сузи лет двадцать пять, она невысокая, коротко стриженная блондинка. Настоящий виртуоз по части телефонных разговоров.

– Сузи, требуется твое несравненное мастерство.

Сузи обладает блестящим даром менять голос и владеет целым спектром акцентов. Один из лучших ее образов – придурочная девица из розничной торговли. С помощью этого приема мы выуживаем ценную информацию из наших конкурентов.

– Алло, – пропела Сузи тоненьким голоском уроженки Дэгенхема. – Это «Инкорпорейтид периодиклс»? Не могли бы вы мне помочь? Мне надо поговорить с человеком, который отвечает за рекламу для розницы. У нас вопросик насчет того, как разместить ваши издания.

Ее соединили с отделом сбыта «Инкорпорейтид», и она повторила свой текст.

– Нам нужно получить подтверждение насчет обложки с Брэдом Питтом в «Городских сплетнях», – продолжила Сузи. – Журналы с Питтом здорово расходятся, и мы могли бы заказать побольше экземпляров, если вы нам скидочку сделаете.

Я слышал, как девушка на другом конце провода советуется со своим боссом, который, видно, решил, что их хотят кинуть, и раздраженно буркнул что-то в ответ. Девушка перевела его слова нам:

– Да, у нас идет Брэд Питт, но весь тираж уже разошелся.

Сузи бросила трубку, и мы рассмеялись как дети.

– Беспроигрышный ход, – сказала она своим натуральным голосом.

– Пошли как агнцы на заклание.

Я созвал совещание на десять часов. Пригласил издателя и главного редактора «Светской жизни», директора по сбыту и пресс-агентов. У меня созрела идея, и надо было быстро продвигать ее в жизнь.

Я вообще парень рисковый, но и ситуация была непростая. «Светская жизнь» оказалась в пролете, а время как раз подходило к тому моменту, когда у нас подбивают бабки. Каждые полгода мы проходим независимый аудит. «Светская жизнь» – еженедельник, значит, выходит двадцать шесть раз в полгода, так что осталось выпустить всего двенадцать. В прошлый раз тираж был 146 тысяч, из которых 16 тысяч были оплачены вперед подписчиками, а 130 тысяч раскупались в розницу. Теперь же у нас на прилавках с трудом размещалось 110 тысяч экземпляров, следовательно, общий тираж составлял 126 тысяч. Если «Городские сплетни» в самом деле нас обойдут, что весьма вероятно, «Инкорпорейтид» будет царем горы. Можно себе представить их радость и довольную физиономию Говарда Тренча, который будет самодовольно хвастаться тем, какую замечательную стратегию они выработали для своего журнала. Но хуже всего то, что от нас отвернутся рекламодатели. Ни одно рекламное агентство Лондона не согласится продавать нам рекламу на прежних условиях, если тираж сократился на 20 тысяч. А это катастрофа.

Компенсировать дефицит будет тяжело; Норман считает, что вообще невозможно. На первых четырнадцати номерах мы потеряли в общей сложности 280 тысяч экземпляров. Чтобы восполнить потерю, нам нужно продавать дополнительно по 23 тысячи экземпляров в неделю, то есть 153 тысячи каждого номера.

В журналистских кругах существует правило, которое я, правда, еще никогда не проверял на практике, но, если оно окажется правильным, мы, возможно, и выкарабкаемся. Согласно ему, если сможешь произвести сильное впечатление одним выпуском журнала, заставить говорить о нем весь город и вывести тираж на нужную орбиту, то в результате заметно прибавится число постоянных читателей. Люди, которые и в мыслях раньше не держали покупать твой журнал, станут за ним в очередь, а те, кто перестал его читать, вернутся к этой милой привычке. Продавцы станут выкладывать его в киосках на самых видных местах. Повергнутый восстанет и воссияет.

Но, с другой стороны, это довольно рискованный шаг, поскольку предполагает выпуск десятков тысяч дополнительных экземпляров, чтобы наводнить рынок, а значит, надо убедить продавцов, что это верняк. Они ведь не захотят остаться с кучей нераспроданного товара. А ежели это все-таки случится и они прогорят, с нами уже никто никогда не захочет иметь дело. Мы получим клеймо на всю жизнь.

Кроме того, чтобы продать тираж, нужно заручиться отзывами во всей прессе, надо, чтобы все газеты кричали о том, какой замечательный материал мы печатаем – и так все время, пока журналы будут в продаже. При этом нельзя переборщить; если информации будет слишком много, у читателей создастся впечатление, что они уже все знают и можно журнал не покупать.

В десять народ собрался в конференц-зале рядом с моим кабинетом, и Сузи обошла всех, предлагая чай или кофе. Должен признаться, я терпеть не могу эту чайно-кофейную церемонию на заседаниях. Собирается человек шесть-семь, и каждого надо опросить: «Вам с молоком? Сахар положить? Сколько кусочков?», но попробуй обойтись без этого, и все сочтут это личным оскорблением, что, в свою очередь, скажется на деле.

– Мне нужны ваша помощь и совет, – начал я. – Нам предстоит произвести революционный скачок. Совершить атаку на рынок.

Присутствующие оживились. Только Норман Тернер, как и следовало ожидать, сидел с кислой миной на лице.

– Что ты подразумеваешь под словами «атака на рынок», босс, – выпуск дополнительного тиража?

– Именно это. Я полагаю, что надо напечатать 250 тысяч. Обычно мы распространяем 160, в том числе 110 в розницу, так что это будет огромный, не побоюсь этого слова, беспрецедентный скачок.

– Прошу прощения, но торговая сеть этого не выдержит, босс. Я понимаю – 20 тысяч дополнительного тиража, но четверть миллиона – это явный перебор.

В этот момент вмешалась Меган Уили, выпускающий редактор. Меган – эффектная дама лет сорока пяти, она начинала карьеру типографской работницей. А теперь носит костюмы от Луи Феро, но своей рабочей закваски не потеряла.

– А на чем вы собираетесь все это печатать? У нас нет столько бумаги.

– Можно позаимствовать из запаса на будущую неделю, мы ведь его уже получили.

Еженедельные издания, как правило, имеют запас бумаги на две недели вперед.

– Я уверен, ты найдешь выход, Меган. Подзаймешь.

Норман все также неодобрительно покачивал головой. На лице его было написано презрение профессионала к эскападам любителя.

– Знаешь, что я думаю, босс? – сказал он. – Я не против идеи атаки на рынок как таковой. Ты меня знаешь, я всегда готов к эксперименту, это взбадривает кровь. Но ты не на ту лошадку ставишь. Вот если бы ты предложил то же самое пару недель назад, когда у нас на обложке была Ума Турман, я бы голосовал «за» обеими руками. Но эта немка! Я вчера жену спросил, слыхала ли она про эту даму, так она ответила, что никогда.

Микки Райс округлил глаза и промямлил что-то сквозь зубы.

– Микки, – сказал я, – может, ты защитишь свою фигурантку?

– Я принес оттиск обложки, – ответил он, – можете сами посмотреть.

Он выложил оттиски на стол, и мы увидели большую фотографию миссис Бруно Фулгер, сидящую на роскошной софе, заваленной подушками. Это была платиновая блондинка лет тридцати с небольшим, худая, как скелет, одетая в розовый костюм от Лакруа. В ушах – серьги с серьезными бриллиантами от Кучински. Рядом с ней красовался крошечный черный пекинес, которого Микки, как он сказал, взял у горничной-филиппинки за несколько секунд до сеанса.

Несмотря на усилия гримера и последующие старания наших ретушеров, Анастасия Фулгер выглядела нервной и напуганной. Оно и понятно – быть замужем за таким редкостным чудовищем! Бруно Фулгер был из тех людей, которые кажутся тебе близким знакомым, потому что изо дня в день его имя мелькает в колонках светской хроники. В семнадцать лет он унаследовал от своего папаши около полумиллиарда долларов, яхту, три полотна Тициана, замок в окрестностях Мюнхена и страсть трахать все, что движется. Двадцать лет его имя с кем только не связывали – от африканских принцесс до венесуэльских шлюх, а потом он встретил Анастасию и женился на ней. Ей было девятнадцать, и она была на двадцать лет моложе мужа. Их свадьба и последовавший за тем костюмированный бал стали самым шумным событием десятилетия. Со всего света слетелось более тысячи гостей, многие на личных самолетах, и несколько дней подряд вертолеты с репортерами «Хелло!» и «Пари-матч» вертелись над замком, снимая знаменитостей через длиннофокусные линзы. Там были Мик Джаггер и Джери Холл, Тайсон с женой, братья Флик, Энди Уорхол, почти все завсегдатаи нью-йоркского клуба «Студия 54» и представители Габсбургской династии. Словом, то был гигантский шабаш евротрэша всех времен. После церемонии в домашней часовне Фулгеров гости собрались в Большом зале замка Фулгерштайн, одетые аристократами или палачами времен Французской революции. Огромные блюда устриц во льду окружали гильотину, выполненную в реальном масштабе и украшенную дикими розами. Бруно почему-то нарядился графом Дракулой – в черной шляпе и закапанных кровью кружевах, а Анастасия – худышкой мадам Дюбарри в кремовом платье с такой широкой юбкой, что пришлось специально расширить огромные двойные двери в бальный зал, чтобы она смогла в него войти. Джимми Голдсмит оделся кардиналом Ришелье. Генри Киссинджер – романтическим разбойником Первоветом. Даже Барри Уайсс, который в те времена еще не был нашим хозяином, проник на это торжество и с гордостью показывал мне фотографию в рамке, где он изображал какого-то маркиза, а его вторая жена Бонни, соответственно, маркизу. Правда, с тех пор как третья жена Лола сменила Бонни в качестве жены номер три, эта картинка исчезла из поля моего зрения.

Теперь, двенадцать лет спустя, брак Бруно и Анастасии дал трещину. Для большинства знающих их людей самое удивительное состояло лишь в том, что он продлился столь долго. Вот уже несколько лет каждый из супругов жил своей собственной жизнью. Анастасия летала в Париж, где неделями гуляла, переходя с одного модного показа на другой, а Бруно охотился на диких кабанов.

Их жизнь представляла собой лакомый кусочек для «Светской жизни».

Я начал читать материал и смотреть фотографии и сразу понял, что Анна Грант проделала огромную работу. Есть журналисты, которые умеют вкусно писать, и есть те, кто на это патологически не способен. Заприте такого на неделю в комнате с принцессой Уэльской, дайте ему в руки блокнот и ручку, и он будет талдычить одни и те же тупые вопросы. Анна – это самородок. Она садится, сбрасывает туфли, вытягивает под столом свои длинные ноги и пикирует на жертву, как ястреб. Она согласно кивала каждому сказанному слову – неважно, что сама при этом думала. Через сорок минут собеседник становился ее лучшим другом и изливал душу до тех пор, пока ей это не надоедало.

Эллен Дурлахер, наш пресс-атташе, пододвинула ко мне стопку оттисков с отчеркнутыми желтым фломастером абзацами.

– Отметила для тебя самые сливки, – сказала она. – Три из этих цитат – просто динамит.

Все они принадлежали Анастасии Фулгер.

Первая была такая: «Сначала секс с Бруно мне нравился, хотя он, знаете ли, в постели просто чудовище. Совершенно не умеет себя вести. Может быть, ему просто не попадались порядочные женщины, одни только шлюхи. Как бы то ни было, я забеременела Наташей, которую я ужасно люблю, а потом все. Мы с Бруно не спим уже пять лет. Поверьте, так и есть. Кого угодно спросите, хоть горничную мою, например».

Вторая такая: «Развод для меня ужасен, просто ужасен. Каждый день адвокаты, адвокаты. Бруно-то все равно, у него деньги, он не знает, куда их девать. Для Бруно это игра. А я, разве я смогу оплатить всех этих адвокатов? У меня и половины таких денег нет. Я вообще люблю жить просто, поверьте, это полезнее для души. Я прошу всего десять процентов от его состояния. То есть сто миллионов долларов. Разве это много?»

Третья была совсем убойная: «В этих бракоразводных делах столько предательства! Я прошу самых близких друзей засвидетельствовать то, что происходило на их глазах, я имею в виду, как Бруно себя вел. И они, представьте себе, отказываются! Говорят: «Ах, Анастасия, я уж не помню ничего. Меня, наверное, в этот момент там не было». И знаете, почему? Бруно их всех держит в кулаке. Кого-то он просто купил, кого-то запугал. Бруно страшно могущественный, он знает, как работают деньги».

Закончив чтение, я сказал:

– Это даже погорячее, чем я предполагал. Не зря Анастасия Фулгер решила почистить текст. Кстати, а нет ли каких новостей от ее адвокатов, а, Микки?

– Пока нет. Я отправил запрос.

– Эллен, какова программа раскрутки?

– Я думаю, поместим анонс в «Дейли мейл». Они знают, что мы готовим этот материал, и потирают ручки.

– Так, а еще где?

– Я бы отдала «Мейл» эксклюзив.

– Маловато. Надо, чтобы об этой истории кричали на каждом углу. Если уж мы рассчитываем продать лишних две сотни тысяч экземпляров.

– Тогда, может быть, «Ивнинг стандард»? – предложила Эллен. – «Мейл» начнет, а «Стандард» на следующий день продолжит.

– Нет, я имею в виду все газеты. «Таймс», «Телеграф», «Гардиан», «Экспресс», «Сан», «Миррор», «Индепендент». И все воскресные приложения.

В глазах Эллен мелькнул испуг.

– Это выше моих сил. Честно, Кит. Просто выше сил. Все ведь хотят эксклюзив, и, если узнают, что я раздала информацию всем и каждому, со мной просто перестанут иметь дело.

– Вали все на меня. Нет, лучше так. Сделаем вид, что произошла утечка информации. Сигнальный экземпляр свистнули из типографии. Ну, в общем, придумай что-нибудь.

Я люблю Эллен. Она работает как вол. Брось палку, дай команду «фас!», и она кинется со всех ног. Ей нужно только, чтобы время от времени ее потрепали по холке и спустили с поводка.

– Если ты серьезно настроен на такой шаг, что ж, я попробую, – сказала она. – Придется сделать массу звонков. Пока я не ушла, может, посмотрим обложку? Эта дама ведь идет у нас на обложку?

Микки бросил на диван макет обложки. Обычно мы смотрим макет, положив на диван – от стола как раз хорошо видно. Примерно с такого расстояния будут видеть ее читатели. С более близкого расстояния можно пропустить какие-то огрехи. Важно к тому же, чтобы возможный покупатель сумел разглядеть ее и выделить в куче других изданий, среди всяческих манков. Обложка должна цеплять. Если она не зацепит внимание, все, провал, уже ничем дело не поправишь.

С этой точки зрения Анастасия Фулгер на обложке – просто катастрофа.

Это была та же фотография, что и внутри журнала, только увеличенная. Анастасия смотрит прямо перед собой и едва заметно улыбается. Розовый жакет сливался с фоном – розовыми подушками, и не разобрать было, где Анастасия, а где подушка. С текстом и того хуже. Букв было совсем не разобрать. В потугах на изысканность художник предложил тонкий шрифт серого цвета, который совсем терялся на розовом.

Норман Тернер выглядел совсем убитым, и его можно было понять. Микки Райс, видя нашу реакцию, приуныл.

– Это все, что у нас есть? – спросил я.

– Боюсь, что да, – ответил Микки. – Нам было отведено всего сорок минут.

– А из фотоагентства ничего нельзя заказать дополнительно?

– Только старье. Ничего свежего у них нет.

Я уже всерьез подумал, не махнуть ли рукой на эту затею с Фулгер, как Микки обронил:

– Жаль, что нельзя использовать ту сексуальную фотографию.

– Какую сексуальную фотографию?

Он придержал дыхание. Мне показалось, он пожалел о том, что у него вырвались эти слова.

– Ну, Анна Грант нашла одну старую фотографию. Анастасия в купальнике. Одна грудь вылезла наружу. Снимали до замужества.

Я велел немедленно доставить картинку ко мне. Микки с явной неохотой позвонил в художественный отдел. Через пару минут фото принесли.

Блестяще!

Она стояла на пляже, похоже, где-то на юге Франции. Волосы разметались по плечам, глаза смотрели прямо в объектив. Она счастливо улыбалась. Купальник был желтый, весь в маргаритках, еще мокрый – она, видно, только что вышла из воды. Одна из бретелек соскользнула, обнажив сосок.

Вот это обложка!

– Где Анна достала такую прелесть? – спросил я. – Уж точно не у Анастасии Фулгер!

– У французского фотографа, – ответил Микки. – Во всяком случае, так она мне сказала. Познакомилась с ним где-то. Кажется, он бывший любовник Анастасии. А может, и Анны.

Если последнюю фразу он добавил, чтобы задеть меня, это ему удалось.

– Великолепно, – сказал я.

– Мы не можем ее использовать, – заметил Микки.

– Почему?

– Причин масса. Начнем с того, что авторское право нам не принадлежит. И потом, я обещал Анастасии, что на обложке будет портретная фотография.

– С каких это пор Анастасия Фулгер выполняет у нас функции главного редактора?

Микки замолк. Я понял, что мне еще придется заплатить за минуту унижения, которое он испытал. Он не выносил критики в свой адрес, тем более в присутствии посторонних.

– Норман, как по-твоему, это будет продаваться?

– Как горячие пирожки, босс.

Норман разом преобразился.

– Кей, а ты что скажешь?

Редактор Кей Андерсон улыбнулась.

– С фото в купальнике – несомненно. Может быть, кому-то из рекламодателей не понравится, слишком сексуально, но это я улажу.

– Эллен?

– Мне нравится. Современно и в то же время с налетом ретро.

– Прости, Микки, ты в меньшинстве, – подвел я черту. Заметно было, как он покрывается испариной от ужаса, что ему придется объясняться с Анастасией. Да уж, теперь обед «У Гарри» ему не обломится, и к гадалке не ходи. Мне даже жалко его стало, я почувствовал себя чуточку виноватым. И потому добавил: – Вали все на меня, ладно?

– Не беспокойся, – сухо ответил он. – Свалю.

– Если мы меняем обложку в последний момент, – сказала Меган, – нам придется заплатить пять тысяч фунтов типографии за переработку и отправить макет немедленно.

– Отлично. Только текст поменяем.

Это заняло пять минут. Теперь, когда мы располагали убойным текстом и такой же фотографией, можно было успокоиться и особо не мудрствовать. Так что мы написали просто: КАК ЛЮБИТЬ И ПОКИНУТЬ МИЛЛИАРДЕРА. Эксклюзивное интервью: миссис Фулгер о сексе, разводе и подкупе.

Раздался звонок. Звонила Сузи.

– Извините за беспокойство, – сказала она. – На линии адвокат миссис Фулгер. Он уже не первый раз звонит. Похоже, что-то срочное.

– Ну что ж, встретим врага мужественно. Соединяй.

Я нажал кнопку селектора, и голос Рудольфа Гомбрича эхом прокатился по комнате.

Я уже имел дело с Гомбричем и не могу сказать, что общение с ним оставило радужные воспоминания. Родился он в Швейцарии, в Цюрихе, а женился на англичанке и всю свою сознательную жизнь провел в Лондоне. У него офис в Сити, он специализируется на налогах транснациональных компаний и разводах сильных мира сего. Я случайно познакомился с ним как-то на коктейле, с ним и его женой.

– Я разговариваю с мистером Китом Престоном? – осведомился он с характерным немецким акцентом. Я подтвердил. – В таком случае должен прежде всего уведомить вас, что наш разговор записывается на пленку. Вы меня поняли?

– Да, понял.

– Ну и хорошо. Сейчас одиннадцать часов шестнадцать минут дня, четверг, 21 июня. Я разговариваю с мистером Китом Престоном, управляющим компании «Уайсс мэгэзинс лимитид». Правильно? Он начал бесстрастным деловым тоном.

– По просьбе моей клиентки миссис Анастасии Бруно Фулгер я должен официально информировать вас, что в случае, если определенные указанные фрагменты текста не будут изъяты из номера журнала «Светская жизнь», наш иск будет направлен в Верховный суд. Миссис Фулгер получила подтверждение от вашего полномочного сотрудника, что перед публикацией получит свой текст на одобрение. Миссис Фулгер утверждает, что ее высказывания были искажены, а цитаты пристрастно выдернуты из контекста журналисткой Анной Грант, и что данная статья в том виде, в котором она в настоящий момент существует, неточно отражает ее взгляды и мнения по поводу обсуждавшихся вопросов. Копия иска будет представлена в ваш офис на Парк-плейс, 32, и в типографию. Я достаточно ясно выразился?

– Абсолютно, – откликнулся я. – Что не означает, что я принимаю ваши слова. По-видимому, мне потребуется время, чтобы принять решение. И мне, конечно, тоже надо будет встретиться с нашими юристами.

Рудольф Гомбрич неловко закашлялся.

– Надеюсь, мистер Престон, что, консультируя вас по данному вопросу, ваши юристы не посоветуют вам войти в конфронтацию с мистером Бруно Фулгером или миссис Фулгер. Это было бы крайне неосмотрительно. Излишне напоминать вам, мистер Престон, что Фулгеры – довольно влиятельные персоны.

– Я непременно учту это, мистер Гомбрич.

Я сделал паузу и добавил:

– Мы начинаем печатать номер завтра в десять утра, так что нам, видимо, следует все обсудить до этого часа. Либо мы исключим те куски из интервью миссис Фулгер, о которых вы говорите, либо у вас появится шанс подать свой иск.

– Значит, до завтра, – сказал Гомбрич. – Надеюсь, что вы сделаете правильный выбор.

Я положил трубку. Все молчали, оправляясь от шока. Должен признаться, я понятия не имел, что сделаю в следующую минуту. Фотография Анастасии Фулгер в купальнике и с голой грудью по-прежнему валялась на диване. Черт подери, как же мне нравилась идея с новой обложкой! Но игнорировать Рудольфа Гомбрича с его магнитофонной записью нашего диалога было нельзя. Что же я ему наболтал? Вроде бы не так уж много.

– Ну так что? – спросила Меган. – Так или иначе, номер нужно сдавать.

Вот и думай. Я уставился в окно, выходящее на Сент-Джеймс. Видно было, как сотрудники «Кутюр» возвращались в редакцию после перерыва.

– Знаешь, что, – ответил я, – нельзя ли упасть в ноги типографским и упросить немедленно начать?

– Начать? Ты хочешь сказать – отложить печатанье?

– Нет, именно начать. Скажи, пусть начнут сегодня в девять. Тогда они смогут закончить часов в пять утра, самое позднее – в шесть, так? Я понимаю, что это обойдется дорого, Меган, но, если получится, номер будет на прилавках к завтраку, во всяком случае в Лондоне. К тому времени, как Гомбрич направит иск, половина тиража уже разойдется, и ни один судья не заставит нас пересмотреть наше решение.

– Да ты в своем уме? – взорвалась Меган.

– Как считаешь, ты сможешь договориться с типографией?

– Если не смогу, – загадочно ответила она, – значит, мои отношения с типографией не столь хороши, как мне представляется.

– Надеюсь, ты отдаешь себе отчет в том, что мы все кончим тюрьмой, – язвительно вставила Кей Андерсон.

– Не мы, а он, – поправил ее Микки Райс. – Кит принимает удар на себя.

– Спасибо, Микки, – сказал я. – Ты всегда умеешь поднять настроение.

На самом деле настроение мое было мрачнейшим.

 

3

После работы я не тороплюсь домой. У меня в офисе целый гардероб. В шесть часов я выпил стакан вина, переоделся в джинсы и взял такси на Бейсуотер-роуд до Ланкастер-гейт. Там есть боковая калитка в парк, через которую можно попасть прямо к Серпантину.

Англичане по большей части считают, что летним вечером Кенсингтонский парк – сущий ад, поэтому англичан там не увидишь, только арабы кучкуются семьями да американцы бегают по периметру в тренировочных штанах и потных футболках. Мне на это плевать, я могу погулять и в такой компании. Мне даже нравится иной раз надеть бейсболку, роликовые коньки и смешаться с толпой иностранцев.

Я не чемпион по роликам. Катаюсь ничего, но не более того. Анна говорит, я слишком клонюсь назад, это общая ошибка. Но я стараюсь и уже улучшил свои показатели.

Анна была уже на месте. Как правило, она опаздывает, а сегодня вот изменила своему обыкновению. Я узнал ее за полмили, она легко катилась вниз по тропинке к мосту, ловко вписываясь в повороты. Анна куда более смело ведет себя на роликах, чем я. Однажды я даже обнаружил у нее в квартире специальный журнал с фотографиями черных детишек, выполняющих головокружительные трюки в каком-то городском парке.

Мне кажется, один из стимулов, заставляющих ее кататься на роликах, – это возможность продемонстрировать свою фигуру. Она надевает облегающие легинсы из лайкры и короткую старую кожаную куртку до талии, так что попка тоже обрисовывается весьма явственно.

Она увидела, что я неуверенно качусь ей навстречу, и на лице ее появилось сердитое выражение. Она вообще-то довольно покладистая, но время от времени на нее находит: ей кажется, что дела идут как-то не так, и тогда она сердится на весь белый свет. Я думаю, она просто нервничает из-за того, что живет одна и должна сама платить по всем счетам.

– Кит, только одно слово: да или нет, ладно? – вместо приветствия выпалила она, когда я подъехал. – Ты позволил откорректировать мой текст про Анастасию Фулгер или нет? Давай, колись: да или нет?

– А если я скажу, что адвокат Фулгеров угрожает наложить запрет…

– Да или нет, Кит!

Я рассмеялся. Как хорошо оказаться крутым парнем!

– Нет, Анна. Мы не выбросили ни слова.

Никогда не видел, чтобы так радовались. Она взмахнула руками, чмокнула меня в щеку и помчалась прочь, кокетливо виляя бедрами.

– Знаешь, – крикнула она, – я была уверена, что ты поднимешь лапки. Микки Райс задал мне жару по телефону. Можно подумать, он личный пресс-секретарь Анастасии Фулгер.

– На него крепко нажали. Собственно, на всех нас тоже.

Я пересказал ей всю историю – и как мы поменяли обложку, и про звонок Рудольфа Гомбрича, и про свое решение ускорить выпуск номера.

– Ты не пожалеешь, – сказала Анна. – Вот увидишь. Это будет убойный материал. То, что надо народу.

У Анны фантастический нюх на то, чего хотят читатели журналов. Мне кажется, я тоже им обладаю, но до Анны мне далеко. Это какая-то высшая форма интуиции, и Анна исключительно ею наделена. Вдруг она ни с того ни с сего заведет речь про какую-нибудь пока неведомую актрису или про китайского плейбоя – и смотришь, месяца три спустя все только об этих персонах и говорят.

Она не занимается тем, что называется «обязаловкой», всякой чепухой, которую редакторы почему-то считают необходимым публиковать для блага читателей и своего собственного. Ей претили журнальные портреты высоколобых мыслителей, скучных политиков и режиссеров-экспериментаторов. Анна любила писать про кинозвезд, юных членов монархических семейств и беспечных магнатов. Вот их она считала ужасно интересными и писала о них в какой-то только ей присущей манере, вытягивая из них всю подноготную. Ее портреты Синди Кроуфорд, Таки и Керри Паркер – образцы стиля, брызжущие энергией и сочностью деталей. Я бы назвал ее манеру анархистской.

Анна обгоняла меня ярдов на двадцать, ловко маневрируя в толпе прохожих. Какая же она быстрая! Время от времени она оборачивалась ко мне, чтобы я обратил внимание на какой-нибудь ее новый трюк. У нее необыкновенно милое лицо, в нем нет ничего яркого, искусственного. Как у топ-моделей, которые якобы выходят без макияжа, а на самом деле над их лицами очень усердно потрудились, чтобы они выглядели абсолютно естественными. Всегда загорелая (она не делала секрета из того, что пользовалась «электрическим загаром»), с легкой россыпью веснушек. И эти ее огромные, ясные карие глаза. Волосы свободно падали на плечи, и только когда писала, она закалывала их на затылке узлом и втыкала в середку карандаш.

Мы зашли в кафетерий, осколок британской традиции среди стеклянных сооружений, и сели так, чтобы смотреть на воду, по которой плавали сонные утки. Мы всегда приходили сюда, и это тоже стало традицией – покататься на роликах, а потом распить бутылочку вина и закусить салатом с тунцом. Иногда я водил ее ужинать в итальянский ресторан, но это всегда сопровождалось какими-то трудностями. Как-то вечером нам так и не удалось найти приличное место.

– С Кэзи виделся? – спросила она.

Таким завуалированным способом Анна поднимала вопрос о моем разводе, о Салли, о том, как я себя в связи с этим чувствую. Вся эта канитель тянулась уже почти год. Тринадцать месяцев, чтобы быть точным.

– В субботу утром мы идем с ней в парк.

– Как она ко всему этому относится?

– Трудно сказать. Мы это не обсуждаем. Я прихожу, говорю «привет маме», и мы отбываем. Парк, гамбургеры, дом.

– А Салли?

– Нормально. Пока не начинаем разговаривать. Тогда она делается невыносимой.

– И что дальше? – спросила Анна.

– С Салли? Разведемся. Она получит кучу денег и дом. А дальше – бог весть.

– Прости, я имела в виду статью про Анастасию Фулгер. Я доставила тебе массу хлопот.

– Не волнуйся. Кстати, сейчас мне легче говорить о делах, чем о семейных проблемах. Слава богу, есть чем заняться. По-моему, ты здорово покопалась в прошлом этой дамочки. Как они будут реагировать? Кто знает! Конечно, разъярятся, но вот какие конкретно шаги предпримут, я и представить себе не могу. Анастасия дала интервью по доброй воле, ты его добросовестно записала, с тебя и взятки гладки.

– Я знаю этот сорт людей. Они могут быть очень опасны, – сказала Анна.

– Ты рассуждаешь как Рудольф Гомбрич.

– Серьезно, Кит. Когда имеешь дело с богатыми, об этом всегда надо помнить. Они привыкли, что все делается по их хотению. Уж я-то знаю, насмотрелась. Начинают беседу всегда очень дружелюбно, мягко, самолет за тобой присылают, приглашают на обеды, а потом вдруг шлея под хвост попадет – покажется, что они утратили контроль над будущим текстом, выходит не то, что они хотели. Будут уверять, что готовы всю душу открыть, а под конец начнут воображать себе, что вот какая-то вертихвостка вернется к себе и настрочит черт знает что.

– Но ведь это – наша профессия, разве не так?

– Но попробуй им это втолкуй! Они составили о себе собственное мнение – они достойные, уважаемые, воспитанные, образованные, и такой образ нужно тиражировать. Никто не вправе посягнуть на чистоту этого образа – ни друзья, ни журналисты. Так что если им взбредет в голову, что какая-то выскочка – это мы с тобой – пытается взбаламутить воду, они просто кипят от злобы.

– Вот почему ты так осторожно пишешь. Ты читаешь в их душах и преподносишь им то, что они хотят. Никогда не забуду твой портрет Иваны Трамп. Голову отдам на отсечение, она прочла статью с наслаждением, вырезала и вклеила в альбом, а девяносто читателей из ста подумали: «Ну и чудовище!»

– И над последним своим творением я немало потрудилась как раз ради этого эффекта, – сказала Анна.

– А кто жертва?

– Эрскин Грир. Я пишу для «Мира мужчин». Хотела тебя спросить, что ты о нем думаешь.

– Я его плохо знаю. Мне пришлось встретиться с ним в Нассау, когда ему вроде приспичило купить нашу корпорацию. Это было еще до того, как ее приобрел Барни Уайсс. Билли Хиткот отправил меня на встречу с ним, чтобы я рассказал, как мы процветаем. Но его мои речи не впечатлили. Наши журналы для него слишком изысканны. Вообще-то поездка получилась странная. Он взял меня на дайвинг вместе с каким-то востроглазым бухгалтером, который изучал наш гроссбух. Я не чаял вернуться. Боялся, что эта парочка перережет дыхательный шланг.

– И как он тебе показался?

– Не дурак. Хорошо информирован. Хорошо знает рынок. Демократичен. Абсолютно безжалостен.

– Честен?

– Вряд ли. Зависит от того, как ты понимаешь честность. Мне кажется, он занимается вполне легальным бизнесом, у меня есть друзья в Гонконге, которые на него работают, вполне приличные ребята. Если ты спросишь, режет ли он на ходу подметки, отвечу – да. А почему ты спрашиваешь?

– Да слышала про него кое-что забавное. Разное о нем говорят. На прошлой неделе один торговец оружием, когда зашла речь о Грире, сделал таинственное лицо. Хочу зацепить его для большой статьи.

– Когда ты с ним встречаешься?

– В субботу утром, пока ты будешь в парке прохлаждаться. В одиннадцать пятнадцать. Он уделит мне час времени.

– Немного.

– Это только для разогрева, но пока он этого не знает. Я хочу, чтобы он взял меня с собой на уик-энд в Палм-Бич посмотреть, как он в поло играет.

– Ты уж поосторожней с ним.

– А чего мне бояться?

– Ты же сама только что описывала эту породу – богатющий старикан с недвижимостью куда ни плюнь.

– Тогда мне лучше не осторожничать. Мне в сентябре тридцать два стукнет.

Мы миновали Серпантин и пошли через парк к Квинсгейт. Анна жила в квартирке на Харрингтон-гарденз, на верхнем этаже краснокирпичного дома с узкими окошками, обстроенного уродливыми мансардами. На карнизах теснились горшки с цветами. Кажется, здесь это называется «голландский стиль».

Мы уже почти пришли, когда я вдруг вспомнил, что забыл позвонить Барни Уайссу. Один из обязательных ритуалов моей службы – четверговый вечерний звонок хозяину. Ровно в девять. Где бы он в ту минуту ни находился, ночь там у него или день, он желал слышать мой голос из Лондона. Он много разъезжал, и я никогда не знал, где он – в своем ли офисе или чикагской «резиденции», как он называл свое основное жилище. Он дал мне номер своего цифрового международного телефона, на который можно прозвониться куда угодно. В мембране раздавались короткие гудки, и я слышал Барни.

Если же аппарат был отключен, значит, Барни летел на «Конкорде» – там они требуют, чтобы всю электронику отключали во время полета.

Поначалу я чувствовал себя неловко, опасаясь, как бы ни побеспокоить его во время обеда или деловой встречи, но, узнав его получше, понял, что как раз это ему и нравилось. Раздавался телефонный звонок, и я слышал, как он говорил: «Прошу прощения, господа. Мне звонят из журнала», и мы начинали разговор. Я рассказывал, как обстоят дела, а Барни громко повторял особо звонкие имена, чтобы произвести впечатление на друзей. Тогда я нарочно стал упоминать статьи, которые вовсе не требовали его внимания, просто чтобы доставить ему удовольствие от включенности в процесс. К примеру, я говорил: «Фотографии дома Брук Астор получились грандиозно, Барни», а он отвечал: «Дома Брук Астор. Ага. Напишите там про нее что-нибудь приятное, она такая милая».

Иногда он вводил меня в смущение, передавая трубку кому-нибудь из друзей, которых они с Лолой заводили во множестве, чтобы те дали мне какой-нибудь ценный совет. Однажды трубка обошла весь стол в каком-то загородном клубе, и десяток из дюжины его приятелей, в порядочном подпитии, высказали свои соображения насчет материала о летнем отпуске, а я делал вид, что прилежно записываю этот бред.

Время от времени, пребывая в дурном настроении, он шпынял меня по поводу того или иного неудачного номера, который привлек его внимание. Но это тоже была игра на публику. Барни Уайсс – большой забавник.

Однажды, когда я позвонил, он пропыхтел в трубку: «Звони вовремя, Кит. Сейчас мы с Лолой трахаемся».

Анна, как я уже сказал, жила на последнем этаже в доме без лифта, и надо было одолеть десять пролетов каменной лестницы. Чем выше поднимаешься, тем более убого выглядит антураж. Холл внизу выглядит почти элегантно, с эдвардианским мозаичным полом, а дальше – обшарпанные двери и тусклые лампочки, которые зажигаются на минуту, и ты не успеваешь подняться на следующий этаж. Квартирка у Анны маленькая, она фигурировала при аренде как «студия». По иронии судьбы, журналистка, которая описывала жизнь самых богатых и преуспевающих персон, обитала чуть ли не в бедности. За статью об Эрскине Грире она получит максимум тысячу фунтов – этой суммы едва хватит, чтобы протянуть пару недель. А статья будет столь проникновенной, что у читателей создастся впечатление, будто она его наследница.

Надо отдать должное, она оборудовала свою каморку прелестно. Почти все в белых тонах – занавески, диван, обивка стульев, но в этом не было ничего похожего на больничную белизну. Ее квартирка напоминала мне бунгало на морском берегу – такой же деревянный пол и скошенный потолок, нисходящий на плоскую крышу. Над каминной доской свешивались три оранжевые морские звезды. На стене висела единственная картина – канарейка Грэги Эйчисона, ярко-желтая гуашь, которую он подарил ей, когда она делала с ним интервью. Она часто повторяла, что то был единственный подарок, который она когда-либо получила от своих «жертв» за труды.

Я снял трубку и набрал номер Барни Уайсса. Раздалось троекратное «бип», и в ухо мне ударил оглушительный раскат не то грома, не то камнепада.

– Барни?

До меня донеслись чьи-то ругательства и извиняющаяся речь на иностранном языке.

Наконец Барни мне ответил.

– Не поверишь, Кит, но какой-то увалень опрокинул на мобильник ведро со льдом!

– А где вы находитесь?

– Где? Угадай с трех раз.

Барни Уайсс обожал эту игру. Мы забавлялись ею почти каждый четверг.

– Палм-Бич?

У них был летний дом на Океанском бульваре, так что я мог попасть в цель.

– Нет, не угадал. Даю подсказку: гораздо ближе к тебе.

– Кэп Феррат?

У Уайссов был пунктик насчет отеля «Бель эйр». Кто-то сказал Барни, что это самое дорогое место на Лазурном берегу, и с тех пор он его полюбил.

– Нет, еще ближе. Последняя попытка.

Ближе, чем юг Франции. Это уже начинало меня беспокоить.

– Париж?

– Ты проиграл, парень. Мы в «Дорчестере». Где-то в квартале от тебя.

– Неужели? Вот так сюрприз! – Я надеялся, что в моем голосе прозвучал энтузиазм. – И надолго?

– На уик-энд. В воскресенье вечером вылетаем на «Конкорде» в Нью-Йорк.

– Чем можем быть полезны, пока вы в городе?

– Да вроде ничего не нужно. У нас билеты на Уимблдонский турнир, на завтра, на места для мужчин. Если Лола захочет что-нибудь на шейку, может, кто-нибудь из девочек из «Кутюр» заскочит с образцами.

– Разумеется, – поспешно ответил я.

– Мы надеемся, что вы оба сможете присоединиться к нам в субботу, пообедаем где-нибудь в ресторане. Здесь неплохо кормят.

– Было бы чудесно. Но вы забыли, Барни, что мы с Салли разъехались.

– Да что ты? Ах да, вспомнил, ты говорил. Ну что ж, парень, может, оно и к лучшему, найдешь себе молоденькую модельку. Хочешь кого-нибудь пригласить для компании?

Я взглянул на Анну и вопросительно поднял бровь. Она округлила глаза и рукой стиснула горло, демонстрируя занятость, но потом согласно кивнула.

– Я, возможно, уговорю Анну Грант, которая сотрудничает с нашими журналами, – сказал я. – Уверен, ей будет лестно с вами познакомиться. – Отлично, – согласился Барни. – Надеюсь, она хорошенькая. Подъезжайте к семи тридцати, мы закажем обед в наш люкс.

 

4

Пятничные публикации в прессе превзошли мои ожидания. Эллен Дурлахер проделала большую работу. Каждая газета поместила рекламный анонс будущего интервью с Анастасией Фулгер. «Дейли мейл» дала фотографию с нашей обложкой прямо под своим логотипом и посвятила нашей героине всю третью полосу со ссылками на «Светскую жизнь». «Таймс» отвела ей целый подвал на первой полосе – самое дорогое место, и щедро процитировала лакомые куски из интервью опять-таки со ссылками на наше издание. «Дейли телеграф» тоже дала информацию на третьей странице с анонсом на первой, а «Дейли экспресс» – на пятой. «Сан», которая не получила наводки из рук Эллен, пиратски скопировала нашу обложку на своей под броским заголовком «Руки прочь от моего добра!». В такси по дороге на работу я прослушал, как эта тема обсуждается в утренней программе «Сегодня»: Анна Форд вопрошала, насколько этично с нашей стороны публиковать старую фотографию с полуголой Анастасией Фулгер.

Когда я прибыл в офис, Эллен уже ждала меня.

– Видел газеты? – не здороваясь, спросила она.

Я чмокнул ее в щеку.

– Блеск! Ты гениально сработала.

– Меня чуть на куски не разорвали. Все хотели получить эксклюзив. А теперь у меня телефон разрывается от звонков.

– Не бери трубку. Пускай секретарша отдувается.

– Она сама боится.

– Тогда найми внештатника на денек.

Кей Андерсон вошла ко мне с кипой ксерокопий утренних газет.

– Ну, как вам это нравится? – спросила она со своим бруклинским акцентом. – Я заставила девчонок сделать по двести копий каждой публикации и отправить основным рекламодателям. – Она сунула мне под нос список. – Я сочинила сопроводиловку насчет того, как наш успех будет способствовать их процветанию.

– А номер уже на прилавках? Я что-то не заметил.

На часах было семь сорок пять. Если наш план сработал, номер должен уже попасть в торговлю. Важно, чтобы номер попал в продажу не позднее восьми. Иначе весь эффект пропадет. Народ едет из-за города именно в это время, и пресса раскупается большей частью именно в этот час.

– А где Меган? Я хотел к ней зайти, но там никого нет.

Зазвонил телефон.

– Это Меган. Послушай, я застряла в Питербурге, в типографии. Чертова машина два раза за ночь ломалась, но не волнуйся, все в порядке. Половину тиража отправили в шесть утра. Сейчас остальное вывозят. Кит, я в жизни не видала, чтобы столько фур скопилось во дворе!

– Ты сама-то в порядке, Меган? Судя по голосу, тебе надо отоспаться.

– И не говори, дорогой! Сейчас пойду баиньки. К сожалению, в одиночестве. Только я и ирландский кофе.

Эллен, Кей и я решили пройтись по Пиккадили, посмотреть, как идет торговля. Прямо напротив Аркад – огромный магазин, где продаются все издания, открытки и сувениры. По пути мы зашли к Микки, и он к нам присоединился. Он казался возбужденным, а я ощутил укол совести.

Первое, что мы увидели, войдя в магазин, – «Светскую жизнь». Пять журналов, за которыми теснились толстые пачки, на самом почетном месте, так, чтобы глаз сразу цеплялся. Их нельзя было не заметить. Обложка получилась впечатляющая. В ней было какое-то притягательное свойство, которого нельзя добиться специально – оно возникает только благодаря внезапному озарению или удаче.

Мы вчетвером стояли, наслаждаясь эффектом своего труда. Вошла девушка лет двадцати с небольшим, пошарила глазами по полкам, сняла «Светскую жизнь» и сразу купила. Добрый знак.

Утро в офисе ознаменовалось регулярными донесениями Эллен о том, как разворачиваются военные действия на рекламном фронте. Она сосватала Анну Грант на послеобеденное ток-шоу и обещала записать его для меня на видео. В середине дня она заявилась со свежим номером «Ивнинг стандард». На третьей полосе красовалась фотография Бруно Фулгера, выходящего из дверей отеля «Коннот». Вид у него был зловещий. Он отказывался комментировать излияния свой супруги. Эта была довольно неприятная новость.

У меня были и другие заботы. Вчерашняя встреча с представителями французской косметической фирмы «Мушетт» прошла довольно напряженно. Зная, что платить по счету придется мне, они, с их французским гурманством, заказали шикарный обед с вином, ликерами и прочими удовольствиями. Пробуя блюдо за блюдом, они со знанием дела критиковали английских поваров и в таком же духе проводили тактику в отношении наших изданий. Это стандартная практика в рекламном мире. Прежде всего надо смешать с грязью партнера. Они известили меня, что в настоящий момент гораздо привлекательней иметь дело с радиостанциями, чем с журналами, публикация в которых практически бессмысленна. Они проинформировали меня и о том, что их агент по розничной продаже убеждает их вообще прекратить сотрудничество с журналами и ориентироваться на телевидение. И, наконец, меня поставили в известность, что компания крайне неудовлетворена уровнем подачи в наших изданиях материалов о новом мягком скрабе и геле для век. Словом, они классически прошлись по всем статьям.

Жан-Марк Леной, президент совета директоров «Мушетт», – лощеный и вполне аморальный тип лет пятидесяти. Единственное, что я о нем знаю наверняка, это то, что живет он на пляс де ла Мадлен, чем очень гордится, и что у него есть любовница, которая сопровождает его во всех вояжах.

С такими клиентами, как Леной, надо всегда держать ухо востро, поскольку деловые решения, которые они принимают, базируются отнюдь не на логике. Их поступки диктуются соображениями собственных тщеславных запросов и личными предубеждениями. Достаточно пренебречь приглашением на какую-нибудь организованную им презентацию или на обед, и он без малейшего сомнения или сожаления порвет всякие связи с «Кутюр». Подозреваю, что он даже не читает журналы, которые мы ему высылаем, и не интересуется их тиражами и популярностью. Ему важно одно: чтобы его собственная фотография красовалась в них как можно чаще. Если его ожидания не оправдываются (что случается довольно часто, когда приходится выбирать шесть фотографий из шести сотен), он обязательно звонит мне и подолгу выясняет отношения.

«Поймите, речь не обо мне, – нудит он, – мне лично совершенно наплевать, есть моя фотография в том или ином журнале или нет. Но вы нанесли оскорбление компании «Мушетт». Когда люди смотрят на фотографии, зная, что я присутствовал на данном событии, и не находят меня, они задаются вопросом – а по какой такой причине «Кутюр» пренебрегла компанией «Мушетт»?

Вот почему у нас появляется гораздо больше фотографий Жан-Марка Леноя, чем он заслуживает.

На этот раз он явился с двумя специалистами по маркетингу, в том числе с шефом отдела Пьером Ру, первостатейным подонком. Он, как всегда, вырядился в темно-синий блейзер с золотыми пуговицами, серые фланелевые брюки и шелковый галстук от «Гермеса» с желтыми и зелеными жирафами. Он, наверное, и спит в этом костюме. У него отвратительная кожа – что довольно странно, если иметь в виду беспримерные притязания их фирмы, – пористая, усыпанная красными угрями. Он только что прошел курс обучения в Институте менеджмента и бизнеса в Фонтенбло и всюду появлялся с ноутбуком компании «Эппл». Пользуясь малейшим предлогом, он извлекал на свет компьютер, чтобы проиллюстрировать небывалые достижения «Мушетт» на мировом рынке духов и кремов.

Я, должен признаться, скептически отношусь к этим впечатляющим показателям. Насколько я знаю из своих источников, дела у «Мушетт» идут совсем не так блестяще, если не сказать плачевно. Жаль, потому что она пока остается чуть ли не последней французской косметической фирмой, еще не проглоченной гигантами отрасли. Мы бы предпочли, чтобы они оставались самостоятельными: конгломераты имеют мерзкое обыкновение кучковаться в своих заповедниках. «Мушетт» следует глядеть в оба, чтобы не оказаться в чужих руках. Но пока у них рулят такие люди, как Леной и Пьер Ру, у меня на это мало надежд.

Свое последнее слово Пьер Ру припас на десерт. Я заметил, что всякая мелкая сошка любит прибегать именно к такому маневру. Во время всего обеда болтают о пустяках, про детей, про политику, а напоследок взрывают бомбу, которую держали под столом.

– А теперь я должен сказать нечто для вас важное, – объявил он. – Взгляните сюда, на экран. – Он подвел курсор к какой-то таблице. Я скосил глаза к монитору. При ярком свете ресторанного зала трудно было что-либо ясно различить. – Это, – продолжил он, указывая на первую колонку, – наша текущая реклама в корпорации «Уайсс мэгэзинз». А вот здесь, – он перевел стрелку к другой колонке, – та же самая информация касательно изданий «Инкорпорейтид».

Я понимающе кивнул. Ничего нового для меня в этом не было. Мы отслеживаем рекламу в изданиях наших конкурентов.

– А теперь я скажу нечто, что вас, должно быть, удивит, – произнес он. Самомнение этого хлыща начинало действовать мне на нервы. Наверняка его предки во времена якобинской диктатуры составляли черные списки для гильотины. – В этом году, – продолжил он, – «Мушетт» не будет распылять рекламный бюджет. Мы поступим вот так.

Он нажал на клавишу, и на экране появилась одна широкая колонка.

– Одна компания получит все, все девятьсот тысяч фунтов, отпущенных на рекламу. Победителю – все, проигравшему – ничего.

С точки зрения стратегии продажи кремов для лица глупее ничего нельзя было и придумать. Но Пьер Ру, казалось, был чрезвычайно доволен. Видимо, он почерпнул эту блестящую идею в Институте менеджмента.

– И каковы причины этого шага?

– Кооперация, – ответил он. – Нам нужен издательский дом, с которым мы готовы установить самые тесные связи. В целях прогрессивного партнерства. Вы получаете приоритет как наш рекламополучатель. В ответ мы ожидаем от вас симметричных мер.

– Что конкретно?

– Вам решать. Это может быть дополнительный объем скидок, может быть что-то другое. Увеличение рекламных текстов, эксклюзивы для новинок, да мало ли что!

– Насколько вам известно, Пьер, мы не диктуем нашим редакторам темы материалов.

Он сардонически фыркнул:

– Как я уже сказал, дело ваше. Не мне учить вас, как вести свои дела. Однако я полагаю, ваши редактора не станут артачиться, если вы доходчиво объясните им, что поставлено на карту.

– Видите ли, Пьер, я вообще не собираюсь доводить до сведения наших редакторов этот разговор. Это вопрос коммерции, а не журналистики.

Мне ужасно не нравился оборот, который приняла наша беседа. И я сердился на самого себя, что завелся. Все прекрасно знают, что между журналистикой и коммерцией нет никакой Великой Китайской стены, это чисто условная граница, но я горжусь, что у нас она все-таки существует. Мне оскорбительно было слышать, как легко Пьер рассуждал о том, что наших сотрудников можно купить оптом.

– Сколько у нас времени до этого голландского аукциона?

– Что значит «голландского аукциона»? – переспросил он. Видимо, в институте этого не проходили.

– Это старинное английское выражение, – объяснил я. – Аукцион, который происходит не по правилам: цена не повышается, а идет вниз.

– Кит, – сказал он, – вы меня огорчаете. Вы неконструктивно восприняли мое предложение. Так нельзя! Уверен, мистер Уайсс с пониманием отнесся бы к этому нововведению. Говард Тренч вел себя гораздо благоразумнее, когда я представил наш план в «Инкорпорейтид». Он очень заинтересован в том, чтобы увеличить у себя объем нашей рекламы.

Кто бы сомневался!

– Что же касается сроков, давайте встретимся в ближайшую среду в четыре часа в Париже. На авеню Монтень.

То есть через три рабочих дня?! Ублюдки!

Обед обошелся в 250 фунтов. Пусть Барни Уайсс раскошеливается.

Вот обо всем этом я и размышлял, сидя в пятницу в своем офисе на Парк-плейс в ожидании информации о продажах, которая должна была поступить в четыре часа.

Но первые сведения пришли раньше. Норман почти весь день провел на связи с распространителями, и они держали его в курсе дел. К тому же он зарядил весь свой отдел на отслеживание процесса, и его сотрудники обзванивали ключевые точки, особенно на железнодорожных станциях. В обед он позвонил мне и сообщил, что номер идет на «ура». Теперь, без четверти четыре, Норман был просто в экстазе.

Он влетел ко мне в офис со своей свитой, улыбка до ушей. Фил Бартон, менеджер по рознице, триумфально потрясал кулаками.

Норман принес цифры, которые получил по факсу.

– Просто фантастика, босс, номер разошелся почти целиком, – объявил он. – Восемьдесят девять процентов за первые шесть часов продажи. Практически весь тираж. Двести чертовых тысяч экземпляров. Мои ребята говорят, они сроду ничего подобного не видели. Вот список точек, где уже ничего не осталось: Смит на Слоун-стрит, Смит на Хай-Холброн, Смит на Кингз-кросс, Смит на Эпсом Хай-стрит…

– О'кей, Норман. Уймись. Я понял.

Сузи, которая всегда знает, что нужно делать, внесла поднос с шампанским и бокалами.

– Я пригласила Микки Райса, Кей Андерсон и Эллен Дурлахер, – сказала она. – Они сейчас подойдут. И еще несколько человек из «Светской жизни». Меган еще не вернулась из Питерсбурга. Она, наверное, где-нибудь в мотеле застряла.

Откупорили вторую бутылку, потом третью. Даже Микки Райс немножко оттаял.

– Микки, ты – виновник торжества, – заявил Норман в избытке чувств. – Когда я услыхал, что ты ставишь на обложку эту немецкую птичку, я решил, что это дохлое дело. Думал, нипочем не сработает. А как здорово вышло! Продается как по маслу. Ума не приложу почему. Я простой распространитель. А вы, ребята, творческие люди, гении. Иначе не скажешь. И это здорово! Я лично ничего завлекательного в этой Анастасии Фулгер не вижу. Я бы в каждый номер Уму Турман ставил.

От меня ждали тост. Я попросил всех поднять бокалы и провозгласил:

– За Микки! За Микки, который обеспечил «Светской жизни» четвертьмиллионный тираж!

В ответ раздался дружный рев одобрения и крики: «Молодец, Микки!»

Выдержав паузу, я добавил:

– И за Анну Грант, которой, к сожалению, нет сейчас с нами. За то, что она написала прекрасный текст про Анастасию Фулгер и предоставила нам сногсшибательную фотографию на обложку!

Опять раздались восторженные крики. Я поймал себя на том, что смотрю на Микки. Может быть, это была игра воображения, но мне явственно показалось, что он скривился.

Вечеринка была в самом разгаре, когда в предбаннике затрезвонил телефон, и Сузи перевела звонок ко мне.

– Мистер Кит Престон? – произнес мужской голос с сильным немецким акцентом. – С вами говорит Рудольф Гомбрич. Я сделал знак всем заткнуться, и общий смех перешел в тихий шепот. По-моему, те, кто стоял близко от меня, поняли, что мне предстоит неприятный разговор, и настороженно посматривали в мою сторону.

– Вы нас одурачили, – сказал Гомбрич. – Наверное, празднуете победу?

– Извините, не понимаю, что вы имеете в виду…

– Не надо, мистер Престон, – прервал меня Гомбрич. – Вы прекрасно знаете, о чем я говорю. И надеюсь, у вас достанет ума внимательно выслушать то, что я намерен сообщить. Мистер Бруно Фулгер крайне огорчен тем, что сегодня произошло, так же как и миссис Фулгер. Не воображайте, что мы не догадываемся, как вам удалось поднять шумиху в прессе. Вы выставили миссис Фулгер в нелепом свете, а жена мистера Фулгера не из тех, над кем можно безнаказанно потешаться. Даже после развода.

Я начал что-то объяснять в том духе, что наша статья представляет собой точное изложение сказанного Анастасией Фулгер, но Рудольф Гомбрич не дал мне закончить.

– Не перебивайте меня, мистер Престон. Вы крепко подставились, опубликовав ворованную фотографию миссис Фулгер, на которую у вас нет авторских прав и которую вы напечатали без разрешения издателя. Не притворяйтесь, что удивлены, нам все доподлинно известно, мистер Престон.

Я метнул взгляд на Микки Райса, но он его не заметил. Он все еще принимал поздравления по поводу номера.

– К чему вы клоните, мистер Гомбрич?

– В настоящий момент мистер Фулгер оценивает сложившуюся ситуацию. Однако имейте в виду, мой клиент не из тех, кто легко прощает выпады против него. И он не прощает обидчиков.

– Вы мне угрожаете?

– Не угрожаю, но вежливо предупреждаю.

После этого звонка вечеринка завяла. Может быть, дело было не в звонке, но так или иначе я почувствовал, что на нас пала какая-то тень, и прежняя веселость уже не вернулась.

Последние два года мое настроение часто подвергается резким перепадам, наверное, на меня здорово подействовал разрыв с семьей. Подъем духа вдруг сменяется тяжелым унынием. Я не придаю этому серьезного значения, подумаешь – обыкновенная депрессия, связанная с переутомлением.

Я направился домой. Внезапно на меня накатила усталость. Квартира показалась мне холодной и какой-то нежилой, и мне захотелось, чтобы рядом оказался кто-то близкий. Я позвонил Анне, но у нее был включен автоответчик, и я оставил послание о том, как хорошо продается номер, пожелал удачи в завтрашнем интервью с Эрскином Гриром и обещал перезвонить, чтобы договориться о встрече в «Дорчестере». Минуту-другую я постоял у окна, глядя на реку. Она была слишком бурной для июня. Потом, не опуская штор, отправился спать.

 

5

Я превратил свои свидания с Кэзи в приятное времяпрепровождение, до минимума сведя общение с Салли. Я приезжаю в наш старый дом на Клэпхем Коммон в десять, паркую машину, оставляя включенными задние фары, и подхожу к дверям. Мне все еще странно нажимать на кнопку звонка собственного дома. Салли обычно ждет меня к этому часу, и я слышу ее голос: «Кэзи! Быстренько! Папа уже здесь!», а потом топот ножек по лестнице – ко мне спускается моя дочь.

Надо отдать Салли должное, она ничуть не старается настроить девочку против меня. Внешне все выглядит очень цивилизованно, очень разумно, мы ведем себя благопристойно – все ради дочери.

– Туфли надела, киска? Давай, поторапливайся, папа ждет.

Салли суетится вокруг Кэзи, помогая одеться. Потом препоручает ее мне, и мы начинаем наше еженедельное путешествие.

Я стою в холле. Мы вместе покупали столик для прихожей, когда только что поженились, но теперь он мне совсем не нравится. Сейчас я бы такой не купил.

В гостиной все выглядит точно так же, как всегда. Те же чехлы на стульях, те же лампы. Единственное, что изменилось, – нет наших свадебных фотографий. Их место заняли фотографии Кэзи. Одна из них, в овальной рамке, сделана в новой школе.

– Все в порядке? – спрашиваю я Салли.

– Отлично, – отвечает она. – Не знаю, что вы сегодня собираетесь делать, но если ты повезешь ее в детский зоопарк в Баттерси, пожалуйста, не води ее в террариум. Прошлый раз она заснуть не могла, а потом ей снились кошмары.

– Договорились, – бодро говорю я. – Пропустим ее излюбленное место.

– Я серьезно, Кит. Не тебе ведь сидеть с ней целую ночь. Она правда пугается.

– Понял.

Мы вышли на улицу, я перенес из «Рено» Салли детское кресло и закрепил его на сиденье в своем «БМВ». Как всегда, ремни никак не желали застегиваться.

Салли и Кэзи стояли на тротуаре, наблюдая, как я сражаюсь с ремнями. Салли в синих джинсах, голубом пуловере и с голубым шарфом. Волосы у нее белокурые, коротко стриженные. Она недавно подстриглась.

– Потом опять пристегнешь к моей машине, ладно? – попросила Салли. – В прошлый раз забыл.

– Обязательно.

Наконец я справился с ремнями, и Кэзи залезла в машину.

– Я сама пристегнусь, – гордо заявила она. Крохотные пальчики захлопотали с пряжками, и через минуту все было готово.

– Молодец, Кэзи, – похвалил я.

Салли просунулась в заднюю дверь, поцеловала Кэзи и бросила на сиденье пластиковый пакет. «Запасные кеды, салфетки, свитер. Не забудь все назад принести, Кит».

Мы приехали в Баттерси-парк и поставили машину под деревом у буддистского храма. Баттерси – мой любимый лондонский парк. Ребенком я жил недалеко отсюда, за рекой, и приходил в парк по мосту Принца Альберта каждый день. Тогда здесь был грандиозный аттракцион, он назывался «Прогулка по деревьям» – деревянный помост, протянутый сквозь ветви сикомор. С ним связано одно из самых ранних впечатлений моего детства. Я бегу по деревянной дорожке, а мама кричит вслед, чтобы я смотрел под ноги. Этого аттракциона уже давно нет, но нежность к парку у меня осталась.

– А в зоопарк сегодня пойдем? – спрашивает Кэзи.

– Мы же в прошлую субботу там были.

– Давай опять пойдем, папа! Ну пожалуйста! Там так хорошо! Давай пойдем смотреть страшных змей!

– Ну не знаю…

– Папочка, ну пожалуйста! Пожалуйста, пожалуйста, препожалуйста! Ну скажи «да», папочка!

Она переминалась с ноги на ногу и тянула меня за руку. Иногда она невероятно походит на свою мать. У них одинаковые соломенные волосы и огромные вопрошающие глаза. На ней голубое джинсовое платьице, полосатые колготки и синие начищенные туфельки на пуговичках. Ее аккуратность, а она всегда очень опрятно выглядит – не моя заслуга. Опять надо отдать должное Салли. Салли говорит, что в последнее время Кэзи стала очень внимательно относиться к своей одежде. Сегодня ее волосики аккуратно зачесаны и собраны в хвост, затянутый розовой лентой. Волосы сзади торчат, как листья на ананасе.

– Ну ладно, – сдаюсь я. – Идем в зоопарк. Но только не к змеям. Мама говорит, ты после них плохо спишь.

Я поднял ее на руки и нежно прижал к себе. Почему-то я никогда не делаю этого дома, дожидаюсь, когда мы будем в парке. Может быть, меня смущает присутствие Салли, не знаю. Кэзи тоже не бросается ко мне, когда я вхожу к ним, она тоже не демонстрирует своих чувств.

Кэзи обхватывает меня ручонками, и мы целуемся. Потом я ставлю ее на землю, и мы направляемся к детскому зверинцу.

Наши прогулки всегда проходят по одному и тому же раз заведенному порядку. Сначала мы идем прямо к огороженной площадке, где можно погладить животных. Там пасутся козел и толстый розовый боров, ягнята на слабых ножках. Потом мы строим рожи обезьянам-капуцинам. Потом навещаем кроликов, которые сидят в вольерах. А потом едим мороженое.

– А теперь к змеям, папа, да? Я не буду бояться, обещаю тебе!

– Может, все-таки не пойдем? Мама будет сердиться.

– А мы ей не скажем. Сходим, и все. У нас будет свой секрет.

Итак, мы прошли за пластиковый занавес в душный серпентарий, где поддерживают африканскую жару. Вдоль стен узкого длинного помещения расположились стеклянные аквариумы с игуанами и темными домиками, в которых, видимо, прятались змеи. Субботу за субботой мы с Кэзи приходили сюда, выискивая глазами среди песка и гальки местных обитателей, но, как правило, они либо уползали в норы, либо спали, не подавая никаких признаков жизни. Не шипели, не танцевали на хвостах. И все равно, было что-то здесь такое, потому что Кэзи всегда брала меня за руку и тащила вперед.

Возвращаясь к машине, я заметил двух мужчин, наблюдающих за нами из-за деревьев. Перехватив мой взгляд, оба отвернулись и быстро зашагали прочь, но, усаживая Кэзи в машину, я вновь увидел их в зеркальце заднего вида, и они опять смотрели в нашу сторону.

Мы переехали через мост в кафе «Тутси», чтобы съесть по гамбургеру. По пути я остановился, чтобы купить в киоске субботние газеты. «Дейли мейл» продолжила вчерашнюю публикацию об Анастасии и Бруно под названием «Миллиардер и его женщины». Они набрали кучу фотографий, в том числе одну с дамой лет тридцати. Каждая картинка снабжалась подробным описанием. Да, Бруно это не обрадует.

Мы заказали шоколадный коктейль с соломинками и стали соревноваться, кто быстрее выпьет свой коктейль, чавкая, как поросята. Потом взяли клубничный и повторили турнир.

– Ты сегодня с нами останешься, папа? – неожиданно спросила Кэзи.

– Нет, милая, у папы своя квартира.

– Но ведь раньше ты жил с нами!

– Правда, милая. А теперь у меня свой дом. Как-нибудь ты придешь ко мне в гости, если захочешь. Придешь?

Кэзи отрицательно замотала головой:

– У тебя ведь игрушек нету!

– Ну так будут. Мы специально пойдем в игрушечный магазин и купим. Ты будешь приходить и играть.

– А можно я сегодня приду?

– Сегодня нет. В другой раз.

Когда я привез ее домой, Кэзи сразу помчалась на кухню, где Салли гладила белье.

– Мама, мама, – лепетала она, – папа купил мне мороженое, гамбургер, два молочных коктейля, и мы видели змей в их домиках. И еще папа сказал, что в другой раз я могу остаться ночевать у него дома и он специально накупит мне много игрушек!

– Ну что ж, – мрачно отреагировала Салли, – веселый выдался у вас денек.

 

6

Я надеялся, что дома на автоответчике меня ждет послание от Анны, но никаких записей на пленке не было, и по электронной почте я тоже ничего не получил. Я опять позвонил ей домой и еще раз сказал автоответчику: «Анна, это Кит. Сейчас без десяти четыре, суббота. Я дома. Пожалуйста, перезвони мне вечером, когда вернешься».

Я принял душ, потом наскоро прибрал в комнатах. Почему-то после субботних прогулок с Кэзи я всегда чувствую себя неуютно, закладывая грязную посуду в моечную машину. Обычно работенка вроде этой лежала на плечах Салли, и, сказать по чести, пока мы не разошлись, я семь лет не прикасался к утюгу и понятия не имел, как справляться с моечным агрегатом. Я вставил диск в музыкальный центр, и квартиру заполнили мягкие звуки песни Шерил Кроу. Одно из преимуществ обитания в такой квартире, как моя, заключается в том, что здесь в каждой комнате есть динамик.

Я как раз вынимал чистую посуду из мойки, когда, мельком взглянув в окно, снова увидел их. Те самые двое из парка стояли на противоположной стороне улицы, пялясь в мои окна. Я отступил назад, чтобы они меня не засекли, и перебрался к стене, выбрав безопасную позицию, чтобы как следует их разглядеть. У меня было преимущество – поскольку квартира находится на шестом этаже, мне сверху было удобнее за ними наблюдать, чем им за мной.

На этот раз мне было хорошо их видно. Один из них, постарше, лет сорока с небольшим, был в джинсах и коричневой замшевой куртке на «молнии». Второй, помоложе, лет двадцати пяти, в черной коже, с усами, похож не то на грека, не то на араба или ливанца. Тот, что постарше, был совершенно неприметный, как автодорожный инспектор.

Они постояли минут пять, а может быть, десять, потом сели в машину и отъехали в конец улицы. У них была коричневатая «Сьерра», к сожалению, номер разглядеть мне не удалось. Я хотел было спуститься вниз, выйти на улицу и посмотреть, но передумал. Молодой парень в коже выглядел уж больно круто. Кроме того, я, как вышел из ванной в халате, так и не переоделся.

Раздался звонок домофона. Я взял трубку.

– Алло? – настороженно спросил я.

– Кит? Это ты? Голос у тебя какой-то странный.

Это была Анна. Я нажал на кнопку и вышел встретить ее у лифта.

– Ты, наверное, не ожидал, что я заявлюсь, – сказала она, – я прямо от Эрскина Грира. Интервью прошло фантастически, правда, в самом конце я чуть не испортила все дело. – Она швырнула на диван сумку и диктофон и сняла жакет.

– Ну что, пригласил он тебя в Палм-Бич?

– Спрашиваешь! Пригласил как миленький. Еще до обеда. Надеюсь, он не передумает.

– С чего бы вдруг?

– Я совсем заигралась и задала ему вопрос про торговлю оружием. Совсем с катушек съехала.

– Ты, видно, его очаровала – он подарил тебе целых четыре часа. Вы беседовали тет-а-тет или в присутствии свидетеля?

– Нет, мы были вдвоем. Ну, еще заходила горничная-филиппинка, карлица настоящая. Не знаю, как ей удалось накрывать стол, она едва могла дотянуться до него ручонками.

– Послушай, – прервал ее я, – пойдем-ка на кухню. Только осторожно. Надо пройти так, чтобы нас не было видно с улицы.

Анна рассмеялась:

– В чем проблема? За тобой установили слежку?

– Вот именно. За мной целый час наблюдают два каких-то типа. А днем они следили за нами с Кэзи в парке. Можешь сама убедиться – их «Сьерра» стоит у гаражей.

Но, когда мы выглянули в окно, машины уже не было.

– Теперь ты скажешь, что мне померещилось, – сказал я.

– Угадал, – ответила она. – Но я так не скажу. Поскольку ты самый здравомыслящий из всех моих знакомых. Как ты думаешь, кто они такие? Из охраны Фулгера?

– Мне уже приходило в голову, что это люди Бруно. Но я ума не приложу, какого черта ему понадобилось за мной следить.

– Может быть, чтобы припугнуть. Нагнать на тебя страху.

– Вряд ли.

– Чтобы не печатал статьи девиц вроде меня.

Мы сидели рядышком на диване, я все в том же халате. Анна – в розовом льняном платье, очень коротком, без рукавов. На длинной загорелой руке белело пятнышко прививки от оспы. Она сбросила туфли, и ее колени почти касались моих.

– Что ты имеешь в виду, говоря «девиц вроде меня» – умных, сметливых, проницательных?

Она изумленно подняла брови.

– И это все? А как же «дьявольски сексуальных»?

– Насчет сексуальности я не в курсе. Могу добавить – потрясающе красивых.

У меня вдруг пересохло в горле. Я почему-то не знал, что сказать дальше. Я хотел Анну уже давно, много месяцев, но не признавался в этом даже самому себе. Я наклонился и поцеловал ее, положив ладонь на бедро, едва прикрытое розовой тканью.

– Сперва еще комплименты, – улыбнулась она.

– С великолепной кожей, – сказал я, целуя ее шею. – Фантастическими ногами. Восхитительной грудью.

– Ты еще ее не видел, – смеясь, возразила она, увлекая меня за собой на подушки.

Для первого раза секс у нас получился ничего себе. Безусловно, бывают сеансы гораздо более удачные. Может быть, тут моя вина. Я не практиковался полтора года, после Салли у меня никого не было, я потерял ритм. И слишком следил за каждым своим движением.

Мы малость перестарались.

В самый неподходящий момент сумка Анны с грохотом упала на пол.

– Черт бы ее подрал, – шепнула Анна. – Только не останавливайся, давай в том же духе.

– Я так долго этого хотел!

– Надо было поделиться со мной, – хохотнула она. – Мне тоже хотелось. Очень, очень.

Минут через пятнадцать мы расцепились и оба упали на спину, потные и задыхающиеся.

Мы помолчали, следя глазами за отблесками речной воды на потолке. Мой адвокат настоятельно советовал мне остерегаться случайных связей в процессе развода. «Это может быть использовано против вас», – говорил он. А я вот не послушался.

Черт подери, а вдруг эти парни внизу – частные детективы, которых наняла Салли, и они следят за тем, кто ко мне приходит? Да нет, эта идея абсолютно абсурдна. Да если и так, что особенного в том, что среди бела дня ко мне в дом зашла женщина? Никакого криминала, как ни взгляни.

Анна повернулась ко мне и поцеловала в щеку.

– Спасибо тебе, – проговорила она. – Это замечательно. Всегда хочется секса после интервью. Наверное, чтобы избавиться от выброса адреналина.

– Надеюсь, ты не имеешь в виду секс с первым встречным.

– Нет, только с тем, кто мне нравится.

Она встала с дивана и собрала одежду с пола.

– Бедное мое платье, как в заднице побывало. Ненавижу лен. У тебя утюг найдется? Надо отутюжить.

Она скрылась в ванной, и я услышал шум воды. Через несколько минут она вышла, совсем голая, только голова была обмотана полотенцем наподобие тюрбана. Я впервые по-настоящему увидел ее тело, и оно показалось мне прекрасным.

– Знаешь, что самое симпатичное в Эрскине Грире? – спросила она. – У него приятные манеры. Тебе не кажется?

– Всегда угощает напитками и интересуется, не нужно ли тебе чего. Да, в этом смысле он чрезвычайно обходительный. Думаю, нетрудно быть приятным господином, имея такой штат прислуги. В Нассау за ним ходили шесть горничных и чернокожий камердинер в зеленом сюртуке.

– И он очень деликатно задает вопросы. Обычно те, с кем разговариваешь, тобой не интересуются, ты для них пустое место. А Эрскин Грир к моему приходу уже много обо мне знал и задал несколько интересных вопросов. Знаешь, это даже лестно.

– Насколько я помню, первое правило журналистики гласит: никогда не болтай о себе. Это пустая трата времени.

– Не беспокойся, я уложилась. Он сам рта не закрывал битых два часа. Мы ни секунды не потратили зря. Я все время боялась, что вот сейчас он скажет: «Извините, ваше время вышло» – и выставит меня за дверь. Телефон звонил не переставая, и после каждого звонка я думала: ну все, конец.

– Я вижу, он тебя очаровал.

– Скорее он нашел мои вопросы очаровательными.

Анна достала из сумки сигарету и закурила.

– Знаешь, что он мне сказал? Что это первое интервью, которое он дает за последние пятнадцать лет, не считая, конечно, ответов на вопросы по финансовым делам. И это было первое интервью с осмысленными вопросами.

– Интересно, почему он вообще на него согласился?

– Почему согласился? Может быть, ему захотелось излить душу. Или похвастать богатством. «Фантастическая жизнь Эрскина Грира: его яхты, его дома, его самолет, его мысли о будущем мира».

– И он был откровенен?

– Довольно. По крайней мере, сказал все, что хотел. Он очень сдержан. С его уст ни одного лишнего слова не сорвется.

– И в то же время красноречив.

– О да! Особенно подробно распространялся о своем детстве в Шотландии. Его отец работал в Гонконге, так что родители жили за границей, слишком далеко, чтобы ездить туда-сюда. Мальчика они видели только во время летних каникул. Он учился в закрытой школе в Англии, а каникулы проводил дома, в Шотландии. За ним присматривала домоправительница. Невеселое детство, но он говорит, что ни о чем не жалеет.

– А он поделился с тобой секретом, как стать миллиардером?

– Торговать с китайцами. Он начал еще в шестидесятые годы. У него в доме полно живописи. Особенно одна картина хороша, она висит в столовой, старинная картина, написанная маслом, – корабли в гонконгской гавани. Невероятной красоты. Во всю стену.

– А что вообще за дом у него?

– Большой. Ощущение такое, что в нем никто не живет. Напоминает президентский номер в дорогом отеле, какой-то безликий. Конечно, шикарный. Везде ковры ручной работы. А картины просто уникальные, особенно в гостиной, ну и та, в столовой. Как в галерее. Много современной живописи – «Цветы» Джорджии О'Кифф, одно большое полотно Уиллема Де Кунинга, а в холле – портрет Мао Цзэдуна Энди Уорхола.

– Как тебе удалось выцыганить приглашение в Палм-Бич?

– Путем толстых намеков, ты же меня знаешь. Оно досталось мне на удивление легко. Я спрашивала про его команду и перспективы роста, а также про ближайшие планы. Мы плавно перешли к досугу. Тут я затопталась на месте, пока он не пригласил меня отдохнуть вместе с ними. А заодно предложил остаться на обед.

– Нет, он тебя с печенками купил!

Анна вспыхнула:

– Ну может, немножко и прикупил. Очень обаятельный мужчина. И, чувствуется, ходок. Хотя, думаю, не сделает шага, если не уверен в абсолютном успехе. Но перед ним вряд ли кто устоит – бабы наверняка западают на него без особых усилий с его стороны.

– Но ты всего лишь согласилась с ним пообедать.

Анна рассмеялась:

– Естественно, я согласилась только пообедать. Обед был назначен на час дня. Грандиозный праздник в китайском стиле. Сервировали в столовой. Блюд пятнадцать, все на бело-синем фарфоре. Если бы он меня не пригласил, я бы украдкой втерлась за стол и в случае чего сама бы заплатила за это удовольствие. Но мы оказались вдвоем в шикарной столовой, будто внутри красной лакированной шкатулки. Я махнула пару бокалов шабли, пошло как по маслу и тут, не знаю, что мне стукнуло в башку, но я брякнула насчет торговли оружием.

– Что именно ты сказала?

– Да чушь. До меня дошел слух, что он продавал оружие северным вьетнамцам, когда Америка с ними воевала.

– Черт побери, это же страшно скользкая тема. И как он отреагировал?

– Очень странно. Не удивился, во всяком случае, виду не показал. Воспринял вопрос совершенно спокойно. Посмотрел на меня эдак отстраненно и сказал: «А что в этом постыдного? Несколько ракетных установок погоды не делают. Американское правительство направило в Сайгон вооружения на сотни миллиардов. Так что мои отправки в Ханой выглядели чисто символически». Вот так он сказал, слово в слово. И не подумал ничего отрицать.

– Ну а потом?

– Потом я поступила совсем по-дурацки. Мне следовало остановиться, свернуть разговор на поло или еще что-нибудь легонькое. А я, дура, уперлась в эту тему. Спросила, как он оправдывает себя с моральной точки зрения и тому подобное. Не собирается ли он использовать свою авиалинию для перевозки оружия. Он меня спокойно выслушал, подумал и ответил: «У вас все? При всем моем к вам уважении, мисс Грант, должен заметить, что вы понятия не имеете, о чем спрашиваете. Вы сунули свой очаровательный носик не в свое дело. Странно даже – являетесь ко мне в дом, садитесь за мой стол и начинаете читать мне мораль, как какая-нибудь феминистка из «Гринписа». Теперь, если вы закончили с едой, я вас больше не задерживаю». Все это он произнес ровным тоном, не повышая голоса, и вид у него был самый невозмутимый. Это был самый изысканный отлуп, который я когда-либо получала. Потом он нажал кнопочку, вошла филиппинка, и он велел меня проводить.

Я присвистнул:

– Создается впечатление, что тебе не стоит паковать чемодан, чтобы успеть в Палм-Бич. Тебе хватит материала, сможешь обойтись без этого эпизода? Судя по всему, должно хватить. То, что ты рассказала насчет торговли оружием плюс цитаты из самого Эрскина Грира – чистый динамит для «Мира мужчин». Даже в завуалированной форме.

– Ты прав, но если немножко покопать, можно нарыть потрясающий материал. Почище, чем Анастасия Фулгер. Пахучее дерьмецо в глазурной упаковке.

– В какой номер это готовится? В сентябрьский?

– Хорошо бы в сентябрьский. Сдача на следующей неделе, но, если я отправлюсь в Палм-Бич, мне продлят срок. Я пока не отказалась от этой идеи.

– Боюсь, Эрскин Грир будет теперь бегать от тебя, как черт от ладана.

– Кто знает, Кит, может, он меня и простит.

Мы опять занялись любовью, теперь уже не так лихорадочно. И на этот раз у нас получилось классно. У Анны сильное тело, результат многочасовых тренировок в спортзале. Она энергичная любовница, и двадцать минут мы оба честно потрудились, а потом, выложившись до конца, отправились в ванную и только там спохватились, что опаздываем на обед. Меня мало радовала перспектива провести вечер с мистером и миссис Барни в «Дорчестере». Я бы предпочел остаться в постели с Анной и по третьему кругу заняться любовью. У меня было ощущение открывающейся передо мной новой жизни. Я так любил Анну. Я хотел сказать ей об этом, а вместо этого надел костюм. Анна погладила розовое платье и вытряхнула содержимое сумки на пол в поисках губной помады.

– Некогда собирать всю эту фигню, – бросил я. – Уже десять минут восьмого. Возьми ключи, если они тебе потребуются, и давай на выход.

Когда мы выезжали со стоянки, я с облегчением отметил, что ни коричневой «Сьерры», ни тех двух типов там действительно не было.

 

7

Как и ожидалось, номер Уайссов в «Дорчестере» был огромен и обставлен дорогой мебелью. Барни смотрел теннисный турнир по гигантскому телевизору, встроенному во французский шкаф. На столике перед ним стояло ведерко со льдом, в котором покоилась бутылка шампанского. Никаких признаков присутствия миссис Уайсс не наблюдалось.

Я представил Анну, и Барни оценивающе оглядел ее с ног до головы.

– Как вы насчет шампанского? – спросил он. – Я тут Беккера смотрю. Хорошо бегает.

Сам Барни вряд ли хорошо бегал. В свои пятьдесят девять он порядком запустил комплекцию, и, когда передвигался по комнате, рыхлый живот волнами перекатывался над брючным ремнем. Если что и отличалось в нем быстротой, так это глаза, которые, как маленькие пираньи, зорко стреляли по сторонам, ничего не упуская из виду.

Мы немного посидели перед телевизором, попивая шампанское и наблюдая за полетом мяча по площадке. Потом Барни сказал:

– Ну что, готовы к обеду? Я всегда готов. Я попросил, чтобы мне сюда принесли канапе на закуску, но они оказались крохотными, как член у китаезы.

– Ваша жена составит нам компанию? – спросил я.

– Лола? Она приболела. Съела, наверное, что-нибудь в «Конкорде».

– Очень жаль. Передайте ей наш горячий привет.

– Можете повидаться с ней, если хотите. Она в спальне.

И, прежде чем я успел его остановить, Барни выкатился в соседнюю комнату и зычно крикнул: «Лола! Ты в приличном виде? Тут народ хочет тебя поприветствовать!»

В ответ раздался неопределенный звук, выражающий, видимо, неохотное согласие, дверь распахнулась, и нам открылась третья миссис Уайсс, возлежащая на кровати, утопая в подушках, с американским изданием журнала «Вог» в руках. На мой взгляд, она выглядела вполне здоровой, разве что слегка раздраженной. Догадываюсь, что она разыграла из себя больную, чтобы увильнуть от обеда с нами. А еще вероятней, чтобы избавиться от обеда в компании Барни. Судя по выражению ее лица, я бы предсказал этому браку не больше года. Они и так протянули вместе целых четыре, и теперь отпущенное им для супружества время измерялось месяцами, покуда Лола не подберет себе очередного директора или президента компании подходящего возраста.

Мы спустились в обеденный зал на террасе, где метрдотель приветствовал Барни виртуозным выражением почтения и восторга. Барни вернул комплимент двадцатифунтовой бумажкой, сунутой в руку метрдотеля, пока он вел нас к лучшему столику.

– Я еще не делился с тобой своим секретом успешного путешествия? – спросил Барни. – Надо окучивать метрдотелей и консьержей в каждом городе. Смотрите на них так, чтобы они запомнили вашу физиономию, вступайте в диалог, дайте им высказаться. Кстати, надо как-нибудь поместить статейку в журнале на эту тему.

Официант принес меню, а соммелье подал тяжелую тисненую папку с картой вин, которую Барни обсуждал с ним несколько минут.

– Хотите сегодня что-нибудь особенное, мистер Уайсс? У вас торжество?

– Не знаю, как насчет торжества, – ответил Барни. – Вот этот парень (он кивнул в мою сторону) утверждает, что работает на меня. Но в «Конкорде» я просмотрел последние номера, дело его рук – полное говно.

Барни от души расхохотался, и растерявшийся соммелье, не зная, как ему быть, вежливо улыбнулся.

– Сделала выбор, Анна? – спросил Барни. – Попробую угадать. Рыба. Дамы всегда заказывают рыбу.

– Да, я в самом деле возьму рыбу, – ответила Анна. – «Луна-рыба в соусе провансаль» – звучит соблазнительно.

– А я что говорил! – воскликнул Барни. – Я так и знал, Кит! Дамочки предпочитают рыбку. Вот тебе еще одна тема для статьи. Зачем только я держу свору высокооплачиваемых редакторов! Сам мог бы заправлять всеми журнальными делами не сходя с места.

– Вам тоже рыбу, мистер Уайсс? – спросил официант.

– Ни в коем случае, – ответил Барни. – Рыбе недостает остроты, на мой взгляд. Пресная она. Я возьму бифштекс, французское жаркое, зеленый салат и голубой сыр. Бифштекс хорошо прожаренный!

Я поймал взгляд Анны и подмигнул ей. Она улыбнулась в ответ, повернулась к Барни и стала его умасливать так, как умеет только она. Я получил удовольствие. Пятнадцать минут она самым неприкрытым образом льстила ему, не обнаруживая ни грамма иронии. Она расспрашивала его о том, как идут дела, и выражала восторг перед стремительным ростом его сети супермаркетов, покрывшей весь Средний Запад.

– С такими успехами, – говорила она, невинно взмахивая ресницами, – вы скоро станете номером один на рынке.

– Так и задумано, – отвечал Барни. – Ты, наверное, в курсе, что журнал «Форчун» включил нас в список двухсот самых успешных компаний.

– Конечно, я в курсе, – подхватила Анна. – Все следят за вашим ростом. Вот только что мы говорили об этом за обедом с Эрскином Гриром.

– С этим парнем из «Пасифик Рим»? Я где-то о нем недавно читал. Он провернул какую-то ловкую операцию. – Барни чувствовал себя польщенным. – Так Эрскин Грир обо мне говорил? Может, как-нибудь встретимся и потолкуем о делах?

Он отхлебнул из бокала «Шато-Лафит» – не помню уж, какого мохнатого года – и принялся смаковать момент славы.

– А что именно он обо мне говорил?

– Ну, о том, как ваша корпорация идет в гору. И как умно было с вашей стороны увести журналы у кого-то из-под носа.

Браво, Анна! На самом деле, Хиткоут вздохнул с облегчением, когда Барни Уайсс купил наши издания. Других претендентов не предвиделось. Двадцать лет удерживая лидерство на журнальном рынке, Хиткоут порядком подустал, ежегодно зазря вбухивая в дело полмиллиона фунтов, и не чаял сбагрить это хозяйство.

Я вспомнил, как Барни Уайсс впервые вырисовался на нашем горизонте. Билли Хиткоут, наш президент и хозяин с пятидесятых годов, бог знает откуда услыхал о существовании бакалейного короля из Чикаго, который вроде проявляет интерес к респектабельным британским журналам, и меня в качестве полномочного представителя отправили на разведку. Билли почти ничего не знал про Уайсса, кроме того, что тот сделал деньги на производстве пластмассовых соломинок и стаканчиков. В те времена его компания была несравнимо меньше, чем сейчас, и о ней практически нигде не писали. Называлась она «Сак-ю-лайк корпорейшн», и за предыдущий год ее доход составил сто девяносто миллионов зеленых.

Оказалось, что Барни должен был вернуться в Чикаго только через неделю, но Билли Хиткоут запаниковал, боясь, что потенциальный покупатель накроется, и велел мне искать его в Кливленде. Мы встретились в коктейль-баре в старинном отеле «Стауфферс», в таком темном зале, обшитом дубовыми панелями, что едва могли разглядеть друг друга через столик. А потом он повез меня на край города в супермаркет, который намеревался прикупить. Мы ехали в шоколадного цвета «Кадиллаке» через весь город, окутанный густым смогом, и Барни объяснял мне разницу в доходах от продажи кленового сиропа и замороженной пиццы.

Я, в свою очередь, втолковывал ему прелести единоличного обладания компанией «Хиткоут мэгэзинз лимитид» и смены ее названия на «Уайсс мэгэзинз». Я рисовал ему впечатляющую картину могущества и социального статуса, которая неотделима от звания владельца «Кутюр», «Светской жизни», «Стиля» и «Мира мужчин». Я тонко намекал на ворох приглашений от сливок общества, которые поступают на имя счастливого обладателя этих стильных изданий. Я налегал на то, что влиятельность указанного счастливца, безусловно, распространяется не только в пределах Лондона, но и в Манхэттене, Париже и других мировых столицах. В общем, я выложил все, за исключением того, что он приобретает тухлое дело и на него одного возлагаются все надежды на спасение упомянутых журналов.

Чем дольше он меня слушал, тем сильнее им овладевала идея стать тем самым счастливцем. Вечером за обедом он пригласил меня поехать с ним вместе в Чикаго и встретиться с Бонни, второй миссис Уайсс. Когда он это сказал, я понял, что мы на полпути к спасению.

Бонни, которая была почти вылитой копией своей преемницы Лолы, сразу учуяла все выгоды от покупки.

– Это же фантастика, Барни, – сказала она. – Мы же с тобой знаем многих из тех, о ком пишут в этих журналах. Помнишь, бал у Фулгеров?

– Бонни имеет в виду Бруно и свадебный банкет, когда он женился на как-ее-там в немецком замке, – уточнил Барни. – Нас тоже пригласили. Шикарная была вечеруха. Бруно раньше был акционером «Сак-ю-лайк» – до того, как я ее выкупил. Я как-нибудь покажу тебе нашу с Бонни фотографию, мы нарядились как французские аристократы XVIII века.

Когда Барни отлучился в туалет, я воспользовался случаем и напомнил Бонни, что в качестве жены владельца «Кутюр» ей обеспечено место в первом ряду на всех модных показах в Париже.

– Шутишь! – воскликнула она. – Что, прямо рядом с миссис Гатфройнд и миссис Таубман и со всеми ними?

– Впереди них, миссис Уайсс. Их мужья не являются владельцами «Кутюр».

Она издала крик восторга. Через несколько минут Барни спросил:

– И сколько же вы, ребята, просите за это удовольствие?

Я понятия не имел. Знал только, что Билли Хиткоут спит и видит избавиться от обузы.

– Девяносто миллионов долларов, – брякнул я наобум. – В настоящий момент прибыль не особенно велика, но потенциал практически неограничен.

– Боюсь, вы пытаетесь мне втюхать кота в мешке. Дам вам шестьдесят «лимонов».

– Я должен согласовать это с мистером Хиткоутом, – ответил я, изо всех сил стараясь скрыть ликование. – Вы позволите мне позвонить?

Три минуты спустя мы обрели нового владельца.

В течение месяца Билли Хиткоут освободил кабинет и с чеком в зубах убрался в свой особняк неподалеку от Ипсвича. Никогда прежде не наблюдал я столь стремительной ликвидации дела; Билли, наверное, просто не верилось в свое счастье, и он поспешил унести ноги, пока у него не отняли денежки.

В течение нескольких недель моя собственная судьба находилась под вопросом. Я боялся, что Уайсс зашлет по мою душу финансовых киллеров из Чикаго, но он этого не сделал, и вскоре я был утвержден в должности управляющего и вселился в бывший офис Хиткоута. Тот самый, в котором я тружусь и по сей день. Когда со стен ободрали дубовые панели и вынесли охотничьи трофеи Билла, он стал выглядеть вполне симпатично.

Надо отдать должное Барни Уайссу: он умеет управлять компаниями. Он объяснил мне, что такое финансовые потоки и управление расходами, сказал, чего от меня ждет, и оставил на хозяйстве. Я не имею на свой счет иллюзий и знал, что, если провалю дело, благополучно освобожу свое кресло. Но после ухода со сцены Билли Хиткоута предприятие обнаружило признаки жизни. В течение года мы из убыточного превратились в доходное предприятие, а на третий год даже сам Барни признал доходность компании вполне приемлемой.

Что же касается приобретения завидного социального статуса, то об этом я ни разу не рискнул спросить у Барни. Конечно, теперь он чаще попадал в поле зрения пишущей братии, но этим он был обязан скорее процветанию сети супермаркетов, чем владению журналами. Сам он брал в руки наши издания только от случая к случаю и читал в основном одни заголовки. Его пожелания не простирались дальше предложений поместить на страницах «Стиля» фотографию нового дома какого-нибудь своего приятеля. Но и это представляло собой известную трудность для редактора Мередит Кэрью-Джонс, поскольку все были на один лад: глубоко законспирированные в садовой гуще, набитые подделками под французский антиквариат, завешанные диких расцветок драпировками.

– Барни, – сказал я, – у вас не было случая ознакомиться с блестящей статьей Анны про Анастасию Фулгер? Благодаря ей тираж «Светской жизни» удвоился.

– Нет еще, – ответил он. – Теннис смотрел. Надеюсь, она их не огорчила, Фулгеры – удивительная пара, мои близкие друзья.

– Анна побеседовала с Анастасией, и та осветила их супружество со своей стороны. Знаете, они ведь разводятся.

– Жаль! Я был у них на свадьбе в замке где-то в Германии. Раз уж Лолы тут нет, можно об этом вспомнить. Я в то время был женат на Бонни. Мы тогда оделись, как французские аристократы.

– Теперь все в прошлом, – сказала Анна. – Анастасия пребывает в расстроенных чувствах.

– Жаль, – повторил Барни. – Надо будет позвонить Бруно.

Мы немножко поболтали о делах. Барни рассуждал о перспективах развития супермаркетов в Англии и парковок в Лас-Вегасе. У него не было ни малейшего сомнения в том, что, если идея оправдала себя в Индианаполисе, она оправдает себя и в Лондоне. Потом он спросил:

– Вы, ребята, наверное, ожидаете атаки с флангов?

– Еще как, – ответил я. – Небывалой силы. На следующей неделе мне придется лететь в Париж, чтобы выдавить «Инкорпорейтид» из сделки с «Мушетт».

– А, крошка «Мушетт», – протянул Барни. – Я мало что о ней знаю. Говорят, она в дыре, а? А половина акций принадлежит учредителю.

– Вы прекрасно осведомлены.

Барни пожал плечами.

– Читаю «Уолл-стрит джорнэл» от корки до корки. Этого достаточно. Ее читаю и еще «Плейбой».

И он сально захихикал, поглядывая в сторону Анны.

– А знаете, насчет «Мушетт» есть забавный сюжет, об этом можно было бы написать, – вмешалась Анна. – Хотя вряд ли какой-нибудь из наших журналов осмелится это печатать – рекламодателя потеряют. Может, я куда-нибудь в газету напишу.

– Ты же не пишешь про индустрию косметики, – заметил я.

– А это не про косметику. В этой «Мушетт» собрались какие-то грязные типы. У меня есть братец, он занимается охраной окружающей среды в Бразилии, так вот он говорит, что они творят жуткие дела в сельве.

– Что за гринписовскую пургу ты несешь, – поддразнил я ее, чтобы раззадорить Барни.

– Да уж, – неожиданно подтвердил он ее слова. – Эти большие ребята из косметики охотятся за хвостами игуаны, открыли в нем какую-то чудодейственную фигню. Лола у меня падкая на такие штуки. Я когда оттуда летел, меня так нагрузили этим дерьмом, что в «Конкорд» еле впустили.

После обеда мы с Барни задержались в холле, а Анна пошла в дамскую комнату.

– Что, у этой птички такие же зажигательные статейки, как и попка? – спросил Барни.

– Даже лучше. Она гениально пишет. Как вгрызется в материал, так и не выпустит, пока не прожует и не выплюнет. Потому и держим.

– Хорошая реклама, – отозвался Барни. – Да, она девочка с мозгами.

Подошла Анна, и мы стали было прощаться, но Барни прервал нас.

– У меня дежурит машина с шофером. Анна, позволь, я тебя отвезу домой. Мне надо проветриться перед сном.

Мы вышли из отеля на Парк-лейн, где пожилой шофер дремал за рулем черного «Мерседеса». Компания «Белгравиа лимузинз». Мы иногда пользуемся ее услугами, когда есть вечерняя работа. Я усадил Анну на заднее сиденье и уже приготовился сесть рядом, но Барни сказал мне: «Кит, тебе, может, лучше такси взять. Тесновато будет втроем».

Я поймал взгляд Анны, она подмигнула и округлила глаза. Этот жест означал: о'кей, я с ним справлюсь.

Я простился с Барни на тротуаре, подождал, пока шофер захлопнет дверцу за дорогим клиентом, и проводил глазами длинный черный автомобиль, пока он не скрылся в ночной тьме.

Я вернулся домой, осмотрел стоянку, чтобы убедиться, что там нет шпионов, и хотел позвонить Анне, узнать, все ли в порядке. Квартира хранила следы нашего лихорадочного бегства. Содержимое сумочки Анны, ее блокнот и диктофон по-прежнему валялись на полу возле дивана. Я подозревал, что Барни напросился к ней якобы выпить, и тогда я буду кисло выглядеть со своим звонком, как будто шпионю за своим шефом. Но тут телефон сам зазвонил. Это была Анна.

– Что касается Барни, – с ходу объявила она, – он меня чуть не уморил, когда выкинул тебя из машины.

– Он предпринял атаку?

– Не то слово. Облапил и не выпускал всю дорогу. Я чуть было не попросила шофера остановиться, чтобы выпрыгнуть. Жаль, что ты не мог превратиться в муху и наблюдать за нами с потолка, получил бы удовольствие. Сначала, минут десять он еще пытался сохранять лицо и нес всякую чушь насчет журналистики, а потом, когда стали подъезжать к дому, дал себе волю. Не будь он большим боссом-кормильцем, я бы двинула его локтем по яйцам.

– Значит, ты все это стерпела.

– Ну почему же. Я сопротивлялась. Хотя довольно безуспешно.

– Но все же тебе удалось улизнуть?

– С трудом. Пришлось пообещать, что пообедаю с ним, когда он найдет время. Вдвоем.

– Кстати, насчет времени. А сейчас у тебя его не найдется? Я соскучился. Утром бы вместе позавтракали.

– Прости, – ответила Анна, – я пас. Сегодня был такой трудный день. Хотя и замечательный. Но я с ног валюсь. Звякну тебе утречком. Мне же диктофон нужен, не терпится расшифровать беседу с Эрскином Гриром.

Мы пожелали друг другу спокойной ночи и еще раз договорились созвониться утром.

– Да, Кит, – вдруг встрепенулась Анна. – Должна сказать тебе, мне было очень хорошо сегодня. Правда очень хорошо. Я, наверное, забыла тебе об этом сразу сказать.

– Нет, не забыла. Но всегда не грех повторить. Тем более что мне тоже было очень хорошо.

 

8

Я проснулся поздно и сразу же сунулся за дверь, чтобы взять почту. Воскресные утренние газеты громоздились на половичке устрашающей своей величиной грудой. Я сварил кофе и вставил в музыкальный центр диск. «Нирвана». Каждое воскресное утро я начинаю с Курта Кобейна. Попадает в настроение.

Я вернулся в постель и набросился на газеты, для начала отметя в сторону рубрики типа «Свидания» и «Ваши финансы». Едва я открыл «Санди таймс», как с фотографии на меня глянула Анна в окружении более мелких снимков, на которых она стояла с разными знаменитостями. Заголовок гласил: «Познакомьтесь с Анной Грант (если вы не богаты и не знамениты)». Под ним был напечатан один из самых гадких и омерзительных пасквилей, которые мне когда-либо доводилось читать. Меня прямо затошнило от этого скотства. Гвоздем материала была Анастасия Фулгер, которую «Санди таймс» представляла в виде невинной овечки, которую цинично и злонамеренно окрутила хищная Анна. В статье говорилось, что Анастасия понятия не имела о том, кто такая Анна, и доверилась ей со всей откровенностью как женщина женщине, а Анна подтасовала ее слова и так все извратила, что получился текст, совершенно непохожий на то, что говорила бедняжка Анастасия. Специально подобранный фотопортрет Анастасии на софе – судя по которому трудно было поверить, что она не знает о том, что ее интервьюируют, а не просто на чай зашли – сопровождался, однако, подписью, что, мол, Анастасия согласилась фотографироваться совсем для других целей, для статьи про благотворительный фонд в пользу детей, страдающих болезнями мочеполовой сферы. Увидев журнал, она почувствовала себя ужасно («меня как будто изнасиловали»), и она понять не могла, как можно такое писать в то время, когда она так страдает из-за разрыва с Бруно.

Далее в статье говорилось, что Анна Грант известна своим умением втереться в доверие, выведать всю подноготную, а потом ударить ножом в спину. В доказательство ее вероломства приводилось несколько цитат из ее литературных портретов Керри Пэкер и Иваны Трамп, хотя я точно знал – именно эту информацию хотели довести до читателей пресс-агенты этих дамочек.

Засим следовали грязные детали из ее личной жизни. Выдвигалось предположение, что Анна влезла в журналистику, переспав с редактором одной влиятельной газеты, и прилагался список мужчин, с которыми она была «близка», причем не уточнялось, что именно имеется в виду – то ли совместный завтрак в пиццерии, то ли общая постель. Кое-что из этих сведений указывало на глубокую осведомленность автора. «Интересно, – подумал я, – кто же был источником информации». Текст украшала ядовитая цитата из рассказа некоего «друга», занимающего высокую должность в компании «Уайсс мэгэзинз». Фамилия «друга», разумеется, не указывалась. «Друг» сообщал, что ежели вы не были богаты или знамениты, Анна не проявляла к вам никакого внимания (что отчасти было верным, если иметь в виду ее профессиональный интерес), а также, что в редакции она вечно задирала нос (что было отчаянной ложью).

Наконец, и это было оскорбительнее всего, тут содержалось множество «откровений» о ее происхождении. Писали, что она родилась в очень простой семье, что ее мать была учительницей в промышленной северной части Лондона. Отсюда следовало, что Анна стыдилась своей семьи и никогда не упоминала о ней. «Друг» рассказывал, что Анна привирала, утверждая, что ее мать жила в Челси. Это была уж такая беспардонная ложь, что мне захотелось немедленно надавать всем этим «друзьям» по мордасам. Анна никогда не скрывала, что родилась в рабочем квартале. Наоборот, она этим даже гордилась. Полгода назад мы обедали вместе с ней в тех краях, и она пригласила меня в свой родительский дом, чтобы познакомить с мамой. Миссис Грант – замечательная женщина, вдова, которая, кроме работы в школе, подрабатывает в своей квартирке на первом этаже, корректируя ноты. Чувствовалось, что она очень гордится дочерью, а та, в свою очередь, относится к матери с большой нежностью, делится с ней новостями и расспрашивает о том, что у нее новенького в школе. Страшно было представить, какие чувства испытает миссис Грант, если ей в руки попадется эта гадость.

Статья была подписана Кэрол Уайт. Мне это имя ничего не говорило. Наверняка какая-нибудь безответственная телка на подхвате, которая делает, что скажут. Ясно, что идея облить грязью Анну исходила не от этой Кэрол Уайт. Тут поработали головы людей постарше чином. Интересно, чьи именно. Редактор, Колин Бернс, вполне был на это способен, классовый боец с застарелым шизоидным комплексом против тех, кто побогаче. Да, Бернс вполне мог придумать эту грязную аферу. А может быть, его подвигли на это другие заинтересованные лица, типа Бруно Фулгера, или тот же Бруно Фулгер через своего подручного Рудольфа Гомбрича. Надо выяснить.

Но сначала надо позвонить Анне. Она вряд ли успела прочесть утренние газеты, на ее этаж их наверняка не доставляют, и нужно ее заранее подготовить. А еще лучше, подъехать к ней, посадить в машину, угостить где-нибудь в симпатичном месте и потом уж дать прочитать этот пасквиль. Конечно, она не обрадуется. Предполагается, что журналисты, которые занимаются таким делом, легко относятся к сплетням и клевете в свой адрес, но Анна наверняка будет глубоко оскорблена такой несправедливостью и непрофессионализмом. Работая над своими материалами, которые, ясное дело, не всегда бывают приятными для самих героев, она очень глубоко копает и никогда не использует ради красного словца непроверенную цитату или компрометирующий факт, которому не нашла подтверждения. Поэтому читать о своей якобы некомпетентности ей будет очень неприятно.

Я слышал, как звонит телефон на другом конце провода, потом подключился автоответчик. Наверное, Анна вышла за газетами. Я оставил сообщение.

Спустя полчаса, не дождавшись ответного звонка, я опять набрал ее номер. Меня снова приветствовал автоответчик.

Я бесцельно побродил по комнате, потом от нечего делать стать собирать вещи Анны в ее сумочку: помаду, карандаш для век, чистые кассеты, записную книжку – дорогую смитсоновскую вещицу, в которой дневник разделен на секции – Лондон, Париж, Нью-Йорк, квитанции из прачечной… Я подобрал ее записки, стал складывать их по порядку и попутно, конечно, не мог не читать. Это были подготовительные материалы к статье про Эрскина Грира – страниц тридцать высказываний разных лиц, вращающихся в его кругу. Против некоторых стола пометка «не называть по имени», значит, Анна гарантировала им анонимность. Как ни странно, эти высказывания были по большей части хвалебными и пестрели такими эпитетами, как «харизматический», «обаятельный», «блестящий», «гостеприимный», «щедрый» и т. п.

Меня не удивило, что многие из ее информаторов предпочли не обнародовать свое имя. Люди знают, что хоть они и высказываются в положительном духе, в самом материале может содержаться нечто негативное по отношению к какой-то влиятельной персоне, и, понятно, никому не хочется засвечиваться в такой ситуации. Всем знаком старый трюк – сказать о человеке что-нибудь приятное, чтобы тут же половчее его приложить. Такое случается сплошь и рядом. Поэтому опытные светские люди предпочитают держаться в тени.

Один из листков был озаглавлен «Эрскин Грир – бабник?». Под этой рубрикой были собраны сплетни – безымянные, естественно, – о старых любовных интрижках в Гонконге. Внизу стояла приписка: «отель «Амандари», Бали?»

Другой листок назывался «Эрскин Грир как бизнесмен. Стратег или везунчик?» В нем содержался список тех, кому она планировала позвонить на этой неделе: бывший директор компании Джардин Мейтсон, китайский импресарио Дэвид Тан и банкир Руперт Хамбро.

Я набрал воду в ванну и взял с собой остальные листки. Но прежде чем продолжить чтение, сделал третью попытку дозвониться Анне. Опять безуспешно. Куда, к черту, она запропастилась? Было уже половина двенадцатого – прошло полтора часа с тех пор, как я позвонил первый раз. Мне вдруг пришла в голову невеселая мысль – она уже прочла статью и уползла в нору зализывать раны. А может быть, разыскивает Кэрол Уайт, чтобы поговорить с ней по душам.

Конечно, могло быть много других, вполне невинных объяснений. Она могла поехать в спортзал. Могла пойти покататься на роликах в парке, хотя странно, что меня не позвала с собой. Она могла отправиться за покупками, чтобы загрузить холодильник.

Я решил больше не ждать. Стоял прекрасный теплый июньский день, мне хотелось выйти на свежий воздух. Моя квартира неудачно спроектирована, здесь очень узкий балкон, который выходит на реку, на нем не посидишь. Я раздумал залезать в ванну, надел шорты и пошел в парк. Мне пришло в голову позвонить Салли, может, она не возражает, если я возьму с собой Кэзи, хотя вряд ли – моя бывшая жена очень строга в этом отношении.

Я вышел к стоянке. Коричневой «Сьерры» и ее владельцев не было. Не увидел я их и по дороге через мост принца Альберта, и в самом парке. Несколько раз я резко поворачивался назад, специально, чтобы убедиться, что за мной нет «хвоста».

Мне уже начинало казаться – а может быть, мне просто хотелось убедить себя в этом, – что все это лишь игра воображения.

Я часа полтора шагал по периметру парка, потом пересек спортплощадку и лег на траву. Солнце било мне в лицо. Я люблю солнце. Мне нравится смотреть прямо на него, потом закрыть глаза и все еще видеть бело-огненные шары, словно отпечатавшиеся на внутренней стороне век.

В половине второго я вернулся домой и испытал настоящий шок. Выйдя из лифта, я увидел, что моя входная дверь распахнута настежь. Я крикнул: «Эй, здесь кто-нибудь есть? Эй!» Я нажал на кнопку звонка. Если грабитель внутри, лучше пусть выбежит сейчас на площадку, чем я встречусь с ним лицом к лицу в квартире. Я уже решил, что не буду с ним связываться, если только это не какой-нибудь заблудший девятилетний пацан. Скорее всего это были подростки, которые часто шныряют по чужим домам. Они вряд ли вооружены, но у них могут быть при себе палки, а мне не улыбалось получить по башке.

– Эй, есть тут кто-нибудь? – опять крикнул я. – Если есть, выходи, я без оружия и не буду вызывать полицию.

Черт знает, зачем я ляпнул про полицию. Будь у меня оружие, я бы не колеблясь стал стрелять в этих ублюдков. Мое священное право – защитить свой дом и собственность. Ни одно жюри присяжных в целом мире не признает меня за это виновным. А в полицию заявлять бесполезно, даже если эти негодяи пробегут сейчас мимо меня, с моей визуальной памятью я эту сволочь все равно потом не опознаю.

Ответа не последовало, и я осторожно вошел. Забавно, как в таких ситуациях начинаешь замечать то, что раньше проходило мимо внимания. Например, неработающую розетку или телефонное гнездо возле двери.

Я прошел в гостиную, там никого не было. У меня не так уж много мебели, спрятаться здесь негде. Слава богу, что я оставил мебель Салли.

Я шмыгнул на кухню. Притаился за холодильником, прислушиваясь к шорохам. Нет, никакого шума. И здесь никто не прятался.

Оставались ванная и спальня. Я тихонько подошел к двери ванной и рывком распахнул ее. Там тоже никого не было. Вода в ванне была на том уровне, как я ее налил.

И, наконец, спальня. Подходя к двери, которая была открыта, я увидел, что ящики комода были выдвинуты. Черт. Значит, они добрались до золотых запонок и отцовских золотых часов. Потом я заметил, что мой кошелек и чековая книжка исчезли с туалетного столика, и еще серебряная рамка с портретом Кэзи.

Я разозлился.

– Если вы, засранцы, еще здесь, выходите немедленно! Можете оставить себе кошелек и рамку. Получите пятерку за серебро, там его двадцать граммов, а счет на кредитке я все равно заблокирую!

Я облазил все углы и никого не нашел. Кроме кучи белья, выброшенного из ящиков, тут ничего не было. Непрошеные гости давно смылись.

Я опять подошел к входной двери, закрыл ее и наложил цепочку. Слишком поздно, лошадку уже увели из стойла, но так мне стало спокойнее. Потом я еще раз обошел всю квартиру, открыл все шкафы и позвонил в полицию. Я не возлагал больших надежд на то, что получу назад свое добро, не говоря уж о том, что виновные будут арестованы, но пропавшие ценности были застрахованы, и надо было заручиться полицейским протоколом, чтобы потребовать возмещения убытков.

В дежурной части участка Баттерси мой звонок не вызвал прилива энтузиазма, но мне обещали кого-нибудь прислать в течение получаса. И на этом спасибо!

Ожидая прибытия полицейских, я позвонил в банк и заблокировал кредитные карточки, а потом стал составлять полный список похищенного.

Из ванной и кухни вроде ничего не пропало. Из гостиной взяли восемь дисков и плейер. Диктофон Анны по-прежнему валялся на полу у дивана. Повезло. Не представляю, как бы я в довершение всех бед объявил ей об этой пропаже.

И тут я заметил, что сумка Анны и ее бумаги с заметками по поводу Эрскина Грира тоже исчезли.

Я оставлял их на диване, на видном месте, а теперь их там не было.

Я облазил весь дом, смутно надеясь, что забыл, куда их впопыхах засунул.

В ванной я обнаружил последние несколько листков, которые собирался дочитать, но остальные, несомненно, были украдены.

Кому, черт побери, могли они понадобиться? Какой смысл воровать черновики журнальной статьи?

Полиция появилась в лице молодого констебля, серьезного и дотошного, который зафиксировал все подробности, а потом провел меня по всей квартире, попутно советуя, какие меры безопасности мне следует принять на будущее. Он не сомневался, что это дело рук подростков, «лет четырнадцати-пятнадцати». Это все из-за американского видео, рассуждал он, и сокрушался, что правительство не принимает никаких мер против негодяев, которые дают напрокат детям кассеты безобразного содержания. Оштрафовали бы одного-другого на тысчонку фунтов или посадили на полгодика, так небось сразу одумались бы, рассуждал он.

Я вручил ему список похищенного, включая записки Анны (которые он обозначил как «личные документы») и сказал про тех двоих в коричневой «Сьерре», которые наблюдали за моей квартирой.

– Очень вероятно, что они выслеживали квартиру на предмет ограбления, – глубокомысленно согласился со мной констебль. – Они ведь довольно профессионально работают, эти преступники, выяснили, когда вы уходите на работу, когда возвращаетесь. Что у вас ценного имеется – электроприборы, стерео. Заранее знали, что будут брать. Нужен кому-то плейер – берем плейер, без вопросов.

Забыв свою первоначальную версию о грабителях-подростках, констебль принялся увлеченно развивать новую, сообщив попутно, что в городе орудует несколько банд, которые действуют точно такими методами, и в Брикстоне, и в Стритхеме.

– Вы, сэр, часом не запомнили номер «Сьерры», из которой за вами следили?

Неужто не понятно, что если бы запомнил, то, уж конечно, не стал бы держать эту информацию при себе! Но я ответил вежливо: «К сожалению, нет. Она стояла слишком далеко, чтобы разобрать номер».

– Скорее всего машина была украдена, – сказал он. – Специально на этот случай.

Проводив его, я опять позвонил Анне и опять не получил ответа. Теперь мне особенно необходимо было с ней поговорить, сообщить про украденные бумаги. Я сел за компьютер и отправил ей письмо электронной почтой: «Где ты? Целый день пытаюсь с тобой связаться. Всю пленку на твоем автоответчике заполнил своими посланиями. Откликнись!»

Должен признаться, в этот момент легкое подозрение закралось мне в душу. Закралось против моей воли, мне очень бы не хотелось, особенно в данных обстоятельствах, подозревать нечто подобное. А может быть, Анна сейчас с Барни Уайссом? Смешно, понимаю, но, когда целый день общаешься с автоответчиком, невольно дойдешь до паранойи. Я позвонил в «Дорчестер», и мне сообщили, что мистер и миссис Уайсс полчала назад, то есть в три пополудни, отбыли из отеля, но, если у меня срочное дело, я могу чуть позже найти их в зале ожидания пассажиров «Конкорда» в аэропорту Хитроу.

И еще одна мысль блеснула у меня в мозгу. Может быть, Анна так расстроилась из-за статьи, что не хочет разговаривать ни с кем из коллег и уехала на воскресенье к матери? В телефонной книге Грантов полным-полно, но в районе Белсайз-парка только четыре фамилии, и мне посчастливилось попасть на нужный номер с первой же попытки.

– Миссис Грант? Это Кит Престон, мы с вами встречались, меня Анна к вам приводила как-то вечером.

– Как же, прекрасно помню. Вы ведь работаете вместе, не так ли?

– Правильно. Я хотел узнать, она случайно сейчас не у вас? Я целый день не могу до нее дозвониться.

– Нет, ее нет. Я сама жду от нее звонка, вот думала, это как раз она. Вы видели в газете эту идиотскую статью?

– Вот об этом я и хотел с ней потолковать. Не хотелось бы, чтобы она слишком серьезно ее восприняла.

– Я вообще-то «Санди таймс» не беру, мне сосед принес. Он сам эту статью не прочел или не придал ей значения.

– Ужасно неприятно. И главное, ведь все ложь, ни слова правды, от начала до конца.

– Да вы не волнуйтесь так! Я все понимаю. Это не имеет к Анне никакого отношения, читаешь словно о каком-то чужом человеке. Однако скажите мне, как коллега-журналист, как можно позволять себе такое? Ведь это жестоко.

– Бог знает, почему это делают, из зависти, наверное. Анна слишком хороший журналист, поэтому у нее есть враги.

– Ну что ж, спасибо, что позвонили, – грустно сказала миссис Грант. – Если Анна объявится, я передам, что вы ее разыскиваете. До свидания.

 

9

По понедельникам я просыпаюсь с неясной тревогой на душе, ожидая волнений предстоящей рабочей недели. Но, шагая по длинным коридорам «Уайсс мэгэзинз» к своему офису, я чувствую прилив энергии и желание поскорей окунуться в дела. Сев за стол, я целый час провел в раздумьях о стратегии отношений с «Мушетт», которую собирался опробовать со следующего утра. К полудню вторника надо утрясти наши предложения. Чтобы Сузи смогла отпечатать текст, который мы должны представить в среду в Париже.

Чуть позже в то утро мне предстояло крупное совещание по вопросам моды в «Кутюр», а после обеда – рассмотрение бюджетных вопросов.

В девять появилась Сузи. По сравнению с тем, как она выглядела в нашу последнюю встречу, сегодня моя секретарша казалась бодрой и веселой. В уик-энд она каталась с друзьями на пони, и офис наполнился ее громкими жалобами на то, что она стерла ляжки седлом.

– Я купила «Санди таймс», чтобы не скучать в дороге, – сказала она, – и прочла там жуткую гадость про Анну Грант. Вы видели?

Она понесла поднос с кофейными чашками в кухню и вернулась минут через десять. Лицо ее светилось нетерпением: она горела желанием поделиться только что услышанным.

– Угадайте, что мне сейчас рассказала секретарша Микки Райса Дельфина, знаете – рыжая такая. Судя по всему, Кэрол Уайт, которая сочинила эту бяку про Анну, в пятницу звонила Микки за компроматом. Микки выставил Дельфину из офиса. Минут двадцать они трепались за закрытыми дверями. Как вам это нравится? Выходит, всю эту муть слил ей Микки?

– И это многое объясняет. Но за каким чертом Микки это понадобилось? Анна – звезда его журнала.

– Вот и я про то же самое спросила у Дельфины. Она уверена, что это он из зависти. Его зло берет, что вы с ней дружите и обедаете вместе. Ему втемяшилось в башку, что вы решили посадить Анну на его место.

– Что за бред, Анна ни за что не сядет на место редактора.

– Но Микки-то это неведомо! Дельфина говорит, он прямо помешался на том, что она собирается выбить из-под него кресло. Как-то он ушел обедать, а она заглянула в его дневник, и, от того, что он там пишет насчет работы, у нее просто волосы дыбом встали.

– Мне все-таки непонятно, зачем ему понадобилось нагородить столько вранья про Анну. Ведь это подрывает авторитет «Светской жизни», люди не захотят больше читать журнал, если им вдалбливают, что его авторы – лжецы.

– Он, видно, думал только об одном – как избавиться от Анны. А теперь сидит у себя и делает вид, что ужасно огорчен и сочувствует ей.

В одиннадцать я спустился на этаж, где располагается «Кутюр», посмотреть фотографии для сентябрьского номера на совместном совещании коммерческого отдела с редакционным.

Когда я пришел, все уже собрались в офисе Леоноры Лоуэлл. На алюминиевом столе стоял проектор для демонстрации слайдов. Десять редакторов сидели на алюминиевых табуретах, уткнувшись в свои ноутбуки, а арт-директор с хвостом и в футболке с короткими рукавами искал фокус. Сама Леонора царственно восседала за своим столом. Поддерживаемая с флангов заместительницей Тасмин Фили и исполнительным редактором Луэллой Ренуфф-Джонс. Перед ней лежала компьютерная распечатка, в которой было зафиксировано, сколько раз за последние три года проходили у нас материалы по модным домам Донна Каран, Карл Лагерфельд, Ральф Лорен, Эскада, Джил Сандер и т. п.

Рецензенты часто ошибочно говорят о «стиле «Кутюр», как будто существует некий единый стиль. На самом деле их два, и в данный момент наличествовали представители того и другого. Леонора, с ее коротко стриженными черными волосами, зачесанными назад, и ее главные помощницы, одетые в строгие костюмы, соответственно, в красный от Шанель, синий от Валентино и бежевый от Армани. На Тасмин были еще солнечные очки с такими непроницаемо-черными линзами, что, казалось, она ничего сквозь них не видит.

Прочие редакторы и помощники были одеты либо в длинные свободные юбки, либо в обтягивающие легинсы и черные футболки с глубокими вырезами, обнажающими их костлявые плечи. На одной из них был обвислый оранжевый кардиган, застегнутый не на те пуговицы, настолько уродливый, что жалко было смотреть на прелестную мальчишескую фигурку, теряющуюся под этим балахоном. Все эти молодые люди напоминали мне головастиков, одинаково черноголовых, невероятно бледных и изможденных. Существование в отделе моды «Кутюр» составляет единственный смысл их жизни, и они готовы переселиться сюда, на Парк-плейс, навечно.

– Ну что ж, начнем? – деловито осведомилась Леонора. – Мы предприняли титанические усилия и в результате в нынешнем году охватили всех.

– Включая Мюллера, надеюсь, – заметил шеф-редактор Кевин Скай. Он имел в виду немецкий Дом моды, который выпал из весенних номеров, что обошлось нам в 127 тысяч потерянных фунтов.

– Да, не хмурься, Кевин, Мюллер на месте, – с сожалением произнесла Леонора. – Нам стоило больших трудов найти что-нибудь приличное в его коллекции. Какая-то лавка старьевщика, а не модный показ.

– Может, тебе интересно будет узнать, – возразил Кевин, – что, по данным последних опросов, восемнадцать процентов твоих постоянных читателей сказали, что каждый год они покупают одну или более вещей от Мюллера.

Леонора сделала большие глаза, а вся ее свита сидела просто как громом пораженная. По их виду было ясно, что никогда в жизни им не встретился никто, одетый от Мюллера, и они не могли поверить в то, что когда-либо это может случиться.

– Ну, хватит об этом, – решил я поставить точку. – Мюллер на месте, и слава богу. Давайте посмотрим картинки.

– Редакционная статья, – приступила к объяснениям Леонора, когда задернули шторы, – посвящена показу готового платья на натуре на Ямайке. Фотограф – Яндо. Одно плохо; я должна предупредить вас, что просила все снимать в цвете, а он на девяносто процентов наснимал черно-белых фото.

– Там должно быть достаточно снимков отеля, они, надеюсь, на месте? – спросил Кевин. – Не забудь, что мы обещали поместить рекламные снимки отеля «Ямайка Крик Ризорт» в обмен на то, что они предоставили нам бесплатное обслуживание.

Однако, когда стали показывать слайды, обнаружилось, что ничего похожего не вытанцовывается. Невозможно было представить, что после этого показа на фоне природы отдыхающие ринутся сюда толпами. Начать с того, что фотограф выбрал в качестве фона для своих моделей не лучшие виды Кингстона.

Модели, одежда на которых была едва видна, потому что они прятались за мелочными лавками, были по большей части набраны из числа торговок наркотиками и наркодилеров. Именно они фигурировали на передних планах, а профессиональные манекенщицы скромно позировали за их спинами.

– Боже милостивый, – выговорил Кевин. – Где вы понабрали эту шушеру?

– Это служащие отеля, – ответил редактор, ответственный за материал. – По-моему, круто.

На следующей картинке здоровенный черный мужик с волосами, заплетенными в бесчисленные тонкие косички, совершал с дохлым цыпленком церемонию из ритуала вуду.

– А это кто? – спросил Кевин. – Повар, наверное?

– Нет, это приятель Яндо. Яндо пригрозил, что откажется работать, если мы его не задействуем.

Новая серия слайдов пошла перед нашими глазами.

На этот раз мы попали в Париж, в апартаменты «Воды Нила» отеля «Риц». Тема – вечерняя одежда, и, чтобы акцентировать новую удлиненную линию, фотограф поставил друг на друга более дюжины золоченых стульчиков. На вершине этой хлипкой пирамиды балансировала Марджа, супермодель потрясающей красоты с волосами, причудливо взбитыми в некое подобие пчелиного улья.

– Минуточку, – пропела Луэлла, – здесь должно быть восемь полос, а картинок только семь. – Она принялась лихорадочно листать взад-вперед распечатки фотографий. – Валентино! Где же Валентино? Мы получили платье, а картинки нет.

Один из редакторов нервно заерзал:

– С ним возникла проблема, Луэлла. Мы должны были делать последний снимок, и в этот момент Марджа упала с пирамиды. Пришлось везти ее в больницу, она сломала большую берцовую кость.

– Без Валентино нельзя, – констатировал Кевин. – Нельзя давать публикацию о коллекциях без Валентино. Надо доснять.

– Съемка в «Рице» обошлась нам в двадцать восемь тысяч фунтов, – вмешался продюсер.

– Двадцать восемь тысяч фунтов? – переспросил Кевин. – За семь фотографий? Мы все тут столько не стоим!

– Кроме того, – гнул свое продюсер, – Марджа вне игры: она вся в гипсе до пупка. А парикмахер Рико улетел в Новый Орлеан на съемку джинсов.

– Я уверен, что разжиться фотографией вещи Валентино – не проблема. Пусть это будет не вечернее платье, любое, возьмите хоть что-нибудь и сфотографируйте, – кипятился Кевин.

– И не говорите, что вам понадобится минимум четыре тысячи фунтов на гонорар какой-нибудь супермодели. Мы уже перерасходовали смету номера.

Все глаза уставились на меня.

– Кит, – сказал Кевин, – это необходимость. Иначе они там в Риме с ума сойдут. Целый год придется расхлебывать.

– О'кей, – согласился я. – Только, ради бога, следите за тем, чтобы октябрьский номер был в рамках бюджета.

– Третья главная тема, – продолжила Луэлла, – моя любимая. Очень горячие цвета. Прелестная девочка. Вам, боюсь, не понравится, слишком авангардная.

Она оказалась не права, девочка мне понравилась. Фотографии были чрезвычайно стильные, мелкие лиловые штрихи на пламенеющем красном, лимонно-зеленые корсеты на фоне кислотно-желтого. Модель как будто плавала в аквариуме, белки ее глаз выделялись с помощью особой техники. Она принадлежала к той категории образов, которые остаются с тобой навечно и становятся символом десятилетия. Она могла бы стать символом девяностых годов. «Кутюр» умеет создавать такие образы лучше, чем кто-либо другой.

– Кроме того, – сказала Леонора, – у нас есть изумительная средневековая тема, которая проходит красной нитью на всех показах. Это так называемый «новый пуританизм». Потрясно! – Заметив кислую мину на лице Кевина, она поспешно добавила: – Тебе понравится, Кевин. Это в духе Ральфа Лорена.

– Могу я задать один вопрос? – вместо ответа сказал Кевин. – Я, конечно, натура не творческая и никогда на это не претендовал, но скажет мне кто-нибудь, есть ли в этом номере хоть какая-нибудь малость для нормальной женщины, какой-нибудь непритязательный костюмчик, в котором она могла бы пойти на работу? Не станете же вы ей рекомендовать одеться как те две уличные барышни в красных калошах?

Тут Тасмин Фили, до сих пор хранившую молчание в присутствии высокого начальства, словно прорвало.

– Сил моих больше нет, сколько еще можно такое выслушивать! Простите, Кевин, может, вам пора заняться своим делом и предоставить редакторскую работу самим редакторам?! «Кутюр» – это вам не какой-нибудь заурядный каталог. И не журнал «Мари Клэр» с ее сто одной идеей на всех про всех.

– Мне кажется, – прервал я поток ее красноречия, – на этом мы можем сейчас закончить. Подвожу итоги: Мюллер на месте и не исчезнет ни при каких обстоятельствах, Валентино переснимем за счет бюджета последующих номеров, а если Кевин полагает, что с отелем на Ямайке могут быть проблемы, лучше поработать с этим сейчас, не дожидаясь, пока номер выйдет из печати.

Да, Леонора, и прошу тебя, оставь в октябрьском номере по крайней мере десять полос для моды, предназначенной для деловых женщин. И пожалуйста, не поручай снимать эту серию Яндо. Все! Всем спасибо!

Примерно раз в полтора месяца, когда я не успеваю пообедать днем, мы с Сузи ходим в корейский ресторанчик за углом. Мне там нравится, потому что это единственное место недалеко от нас, куда можно добраться пешком и гарантированно не встретить ни одного сослуживца. Потому что тут недостаточно дорого для людей с таким уровнем дохода и немного слишком экстравагантно в качестве альтернативы обыкновенной бутербродной. Кроме того, мне нравится кимчи – острая корейская капуста. Она, правда, вонючая, но иной раз приходится очень кстати.

Как обычно, там было почти пусто. Мне говорили, что по вечерам это место оживает, его заполняют сотрудники корейского посольства, которым в верхних комнатах оказывают специальные сексуальные услуги. Но в обеденные часы тут, как в могиле. Три или четыре хорошеньких официантки встречают гостей в дверях и объясняют, как нужно управляться с шашлычком. Сколько бы раз ты ни ходил сюда, тебя не узнают. Наверное, европейцы для них все на одно лицо. Или они так своеобразно вышколены?!

Сегодня нас посадили за столик под плакатом в рамке, на котором был изображен остров Чейю. Надпись гласила: «Добро пожаловать на медовый месяц на острове Чейю!» Несколько лет назад, возвращаясь домой из Японии, мы с Салли провели три ночи на Чейю, и остров оставил по себе воспоминания, которые подсказывают мне, что второго медового месяца там у меня не будет.

Я рассказал Сузи о вторжении в мою квартиру и двух следопытах. Она согласилась, что это очень странно, и разделила мое скептическое отношение к версии о том, что это детишки шалят.

– Зачем им надо было следить за квартирой, если они знали, что именно будут брать – плейер и запонки? – раздумывала она вслух.

– Анна предположила, – сказал я, – что, возможно, следили за мной люди Бруно Фулгера, который хочет нагнать на меня страху. Но опять-таки неясно, зачем им понадобилось вламываться в дом? «Вы выставили на посмешище мою жену, мистер Престон, за это вам придется расплатиться папиными часиками. Теми самыми, которые он подарил вам на совершеннолетие», – дурашливо выговорил я, имитируя немецкий акцент.

– А Бруно способен на такие вещи? – удивилась Сузи. – Я о нем почти ничего не знаю, кроме того, что читала в «Хэлло!»

– А там о нем писали?

– Километрами! Главным образом про замок. Двадцать страниц – и на каждой фотографии хозяева в интерьере. Бесконечно: в бальном зале, в спальне, на подвесном мосту, в автомобиле с поднятым верхом. Жена каждый раз в новом туалете, а Бруно везде в одном и том же твидовом пиджаке.

– Хорошо бы взглянуть!

– Я принесу. Номер вышел прошлым летом, у меня есть.

– Знаешь, что еще может пригодиться? Узнай, пожалуйста, в Лондоне сейчас Бруно или нет. В пятничной «Стандард» было фото – он выходит из «Коннота». Интересно, уехал он уже или нет. И если уехал, то хорошо бы выяснить когда.

Вернувшись в офис, я немедленно позвонил Анне. Она ведь еще ничего не знала о вторжении. Странно, что она пока так и не отзвонила мне, но я так замотался с делами, что на время забыл о ней. На этот раз трубку подняли после третьего звонка.

– Алло? – произнес незнакомый мужской голос.

– Могу я поговорить с Анной?

– Кто ее спрашивает?

– Кит Престон.

– Мисс Грант не может подойти к телефону. – Что вы хотите этим сказать? С кем я разговариваю?

– Это сержант Мюррей из городской полиции.

– А что случилось? Вы случайно не арестовать пришли Анну? – беспечно осведомился я. – Она что, нарушила правила движения на роликах?

– Видите ли, сэр, дело не шуточное. Очень серьезное происшествие.

Сердце у меня секунду замерло, а ноги подкосились.

– Какое еще происшествие? Она дома?

– Боюсь, не могу вам ответить, сэр.

– Послушайте, я друг Анны и ее коллега. Точнее, я ее босс. Где она?

– Я уже говорил, я не уполномочен входить в детали, сэр. Нас вызвала сюда минут пятнадцать назад португальская леди, которая, как я понимаю, здесь прибирает.

– Господи! Я могу чем-нибудь помочь?

– Ситуация под контролем, сэр. «Скорая помощь» поставлена в известность. – Он прокашлялся. – Неприятно говорить вам, сэр, но, по правде, она уже не нужна. Мисс Грант мертва продолжительное время.

К горлу подступила тошнота. Рука, сжимавшая трубку, задрожала и покрылась потом. Во рту пересохло, я с трудом разлепил губы.

– Но я видел ее вчера. Точнее, в субботу. В субботу поздно вечером. Мы вместе обедали. Она прекрасно себя чувствовала. Она не могла умереть.

Полисмен попросил меня подождать у телефона, слышно было, как он разговаривает с кем-то по рации.

– Мистер Престон, я только что переговорил с инспектором, он просил вас подъехать как можно быстрее. «Скорая» сейчас прибудет, но в любом случае нам нужен человек, который сможет опознать тело. Португальская леди очень расстроена…

Все это было столь нереально, что не укладывалось у меня в голове. Пару минут назад я спокойно снял пиджак и повесил на спинку стула. А теперь узнаю, что Анна мертва. И полисмен просит меня приехать и опознать тело.

– Разумеется, – ответил я. – На такси я доеду до Харрингтон-гарденз минут за пятнадцать-двадцать. Я постараюсь быть как можно быстрее.

Я схватил пиджак, деньги и выскочил из кабинета. Сузи варила кофе для предстоящего совещания, и народ уже начал собираться. Я тронул Сузи за локоть и увел к себе.

– Это какой-то кошмар, Сузи! С Анной Грант случилось что-то ужасное. Я только что разговаривал с полицией, но подробностей мне не сообщили. Мне надо ехать туда, отмени совещание, придумай что-нибудь. Никому не говори, что случилось, ни единому человеку, я знаю, ты умеешь держать язык за зубами. Я вернусь, как только смогу.

Я поймал такси и сел на заднее сиденье. Мы проехали Пиккадили и угол Гайд-парка, потом по мосту Найтсбридж, свернули на Глостер-роуд, потом направо и въехали на Харрингтон-гарденз. Это заняло четырнадцать минут. У дома стояла карета «Скорой помощи» с открытыми задними дверцами. На ступеньках дежурила женщина-полисмен.

Она связалась по рации с инспектором в доме и знаком указала мне на дверь.

– Последний этаж, сэр. Вас там встретят.

Неужели только в четверг вечером я был здесь в последний раз? И четырех дней не прошло. Анна шла по лестнице впереди меня с роликами под мышкой и нашаривала рукой ключ в кармане.

Старший офицер инспектор Баррет ждал меня у дверей. Мы обменялись рукопожатием, он поблагодарил меня за то, что я приехал. «Когда мы войдем, сэр, прошу вас ничего не трогать руками. И прошу вас надеть вот это».

Он потянул мне белую куртку и брюки из толстой бумаги. На брюках был эластичный пояс. Потом дал пару тапочек вроде тех, что предлагают в полете, и резиновые перчатки телесного цвета.

– Когда мы войдем, прошу вас держаться как можно ближе ко мне, – сказал старший инспектор Баррет. – Шаг в шаг, понимаете? Нам следует держаться предписанного пути, чтобы не нарушить картину преступления.

В гостиной на белом диване неподвижно лежала Мария, португалка, которая приходила к Анне убираться. Криминалист снимал отпечатки пальцев с окна. Второй полицейский обрабатывал ковер, пинцетом собирая ворсинки и складывая их в стерильный контейнер. В спальне за открытой дверью я увидел медэксперта, склонившегося над постелью. Он разогнулся, печально покачал головой и стал складывать инструменты в саквояж. Фотограф делал снимки.

Анна с серым лицом, вытянувшись, лежала на кровати. Даже я, ничего не смысля в медицине, понял, что она давно мертва. Рядом с кроватью на тумбочке лежал роман Габриэля Гарсиа Маркеса и толстая красная книга со штрихкодом Кенсингтонской библиотеки – «Кто есть кто в деловом мире Гонконга».

Медэксперт что-то говорил Баррету, до меня словно откуда-то издалека доносились его слова: «Патологоанатом скажет, конечно, точнее, но, судя по первичным признакам, смерть наступила вчера рано утром. Где-то между полночью субботы и полднем воскресенья, не позже. Судя по температуре тела, она мертва как минимум сутки».

– Причина смерти?

– Это скажет патологоанатом. Но по всем внешним данным это, несомненно, удушение. Синяки на шее ярко выражены. И состояние синяков совпадает с временем смерти. Видите – вот здесь и здесь.

Преодолевая дурноту, я посмотрел на шею Анны; на ней виднелось зеленовато-коричневое, начинающее чернеть кольцо характерных пятен.

– Следовательно, убийство? – уточнил старший инспектор.

– Господи, – прошептал я.

– Да, похоже, что так, – ответил медэксперт. И добавил: – Имеется также след от удара в основание черепа. Это надо проверить рентгеном, но вполне вероятен перелом.

– В результате падения, предшествовавшего смерти?

– Вероятнее всего. Если не возражаете, я хотел бы упаковать труп и отправить в морг. Я сообщу в отдел убийств, но чем скорее начнется экспертиза, тем лучше.

– Согласен, – ответил Баррет.

После его ухода я официально опознал труп Анны.

Да, механически отвечал я на протокольные вопросы, это Анна Элизабет Грант, проживающая по адресу: Харрингтон-гарденз, Лондон, СУ 7. Да, покойная известна мне в течение шести лет, и я могу достоверно подтвердить, что это она. Я также сообщил, что ее ближайшая родственница – мать, Бриджет Грант, проживающая в Белсайз-парке, покойная также имела брата, который, насколько мне известно, работает за границей.

Когда я закончил, у меня кружилась голова, и я спросил, можно ли налить стакан воды в кухне. Рядом с раковиной стояли на сушильной доске перевернутые донышком вверх бокалы. Один из них, вероятно, тот, из которого я пил в четверг вечером. Спуская воду из крана, я заметил на хлебной доске ключи от квартиры – не ту связку, которую Анна обычно носила с собой, а ключи, что она одалживала друзьям в тех редких случаях, когда у нее кто-то останавливался. Не отдавая себе отчета, я почему-то схватил их и сунул в карман пиджака.

Я прошел в гостиную и как мог постарался успокоить Марию, которую хорошо знал. Анна превратила рассказы своей помощницы в длинную «мыльную оперу». Я знал всю ее подноготную – историю замужества и развода с официантом родом из ее же деревни, со всеми сопровождавшими эти событиями скандалами и примирениями. Теперь Мария встретилась еще с одной трагедией, с которой ей предстояло справиться.

– Такая красивая леди, – причитала Мария, – прекрасная. Такая счастливая. И кому понадобилось ее убивать? Зачем? Ну скажите мне, зачем?

Старший инспектор Баррет вышел к нам и объявил, что мне придется еще раз дать показания. Я рассказал, что в субботу вечером мы вместе ездили на обед и Барни Уайсс на машине с шофером доставил ее домой около одиннадцати. Потом мы разговаривали по телефону, причем Анна была в отличном настроении, и, насколько я мог понять, дома она была одна.

Я хотел было рассказать о статье, которую Анна написала про Фулгеров, но решил, что это преждевременно. Если меня еще вызовут, я могу об этом упомянуть. Если это будет уместно.

Умолчал я и о том, что в субботу мы занимались любовью.

Старший инспектор Баррет поблагодарил меня за помощь и добавил, что свяжется со мной в ближайшее время.

Я, шатаясь, вышел на лестницу. Какое-то неясное чувство мучило меня. Мне казалось, что в квартире что-то было не так, но что именно, я не мог понять.

Уже на полдороге к офису я понял, в чем дело: в квартире Анны не хватало ее компьютера. Он исчез из гостиной. Обычно он стоял на специальном столике возле письменного стола, ниже на полке стояли принтер и модем. И вот сейчас принтер был на месте, а компьютер пропал.

Я поймал такси на Глостер-роуд и вернулся на Парк-плейс около четырех. Холл, заставленный стендами с журналами, выглядел точно так же, как час назад, когда я его покидал.

Чарли, наш привратник, все также курил сигарету за столиком рецепции и смотрел крикет по маленькому телеприемнику с выключенным звуком. Сотрудники отдела моды тащили из лифта ворох одежды для фотосессии, а двое грузчиков проносили через вращающиеся двери кресло для офиса.

Сузи ждала меня в дверях, и вид у нее был крайне озабоченный. – Ну, что там? – тихо спросила она.

– Хуже не бывает. Она мертва.

Я вдруг почувствовал не горечь, а ярость. Мне хотелось своими руками задушить Микки Райса. В этом не было никакой логики, ведь у меня не было ни малейшего доказательства того, что между смертью Анны и этой пакостью в «Санди таймс» есть хоть какая-то связь, но что-то подсказывало мне, что Микки тут играет не последнюю роль. Какого черта он вылил на нее ушат грязи? Мне не терпелось встретиться с ним лицом к лицу, бросить ему в физиономию, что мне все известно, и посмотреть, как он будет реагировать.

– Сузи, пригласи ко мне Микки Райса.

– Вы полагаете, это разумно? Может быть, отложить разговор с ним до завтра?

– Ты думаешь, я не в себе? Именно потому я и хочу видеть его немедленно. Пока не остыл.

– Имейте в виду, Дельфину нельзя сюда вмешивать.

– Можешь не волноваться. Волноваться следует только за судьбу Микки.

Я слышал, как Сузи дозванивается в кабинет Микки и говорит Дельфине, что это срочно. Через четыре минуты в дверях появился Микки, вырядившийся в черные брюки в обтяжку и черный пиджак от Ямамото. Волосы у него были на тон светлее, чем в пятницу. Впрочем, возможно, это мне только показалось.

– Садись, – кивнул я на кресло возле моего стола.

Что-то в тоне, каким это было сказано, видно, насторожило Микки, потому что он на секунду замешкался, прежде чем бухнуться в кресло.

– Я хочу задать тебе прямой вопрос, Микки, и получить на него столь же прямой ответ. Скажи только – да или нет.

Микки поспешно кивнул.

– Говорил ли ты или не говорил с Кэрол Уайт из «Санди таймс» об Анне Грант?

– Ах ты, боже мой, – протянул он. – Так вот о чем речь.

– Я просил – да или нет. Так говорил ты с ней или нет? Отвечай.

– Нет, не говорил.

– А мне сказали, что говорил. Ты разговаривал с ней из кабинета в пятницу.

– Кто мог такое сказать? А, понятно, моя секретарша, кто же еще. Я ее уволю, она не справляется со своими обязанностями, это любой подтвердит.

– Ошибаешься, – соврал я, – я получил информацию из «Санди таймс». Значит, они тебя процитировали.

– Только в части комплиментов. Послушал бы ты, что другие наговорили! Кэрол Уайт кое-что мне зачитала, я, собственно, потому и согласился ответить на их вопросы, чтобы восстановить баланс. Анна Грант весьма непопулярна, к твоему сведению, хоть мне и неприятно тебе это сообщать, поскольку ты ее друг.

– Вся эта муть – чистейшая, между прочим, клевета, могла пролиться только из недр нашего офиса. И ты это прекрасно знаешь.

– Если ты имеешь в виду меня, тебе лучше взять свои слова назад. Очень многие здесь ненавидят Анну Грант, и скажу тебе как на духу, если бы ни «Светская жизнь», которая подкармливает ее, заказывая портреты знаменитостей и обеспечивая интервью благодаря нашим связям, она была бы ничем. Нулем без палочки.

– Микки, не пори чушь. Тебе отлично известно, что Анна проделывала всю работу сама, от начала и до конца.

– А потом приходилось от начала и до конца все переписывать за нее. Спроси кого хочешь. Я знаю, для тебя и солнце светит из ее задницы, но я могу дать тебе посмотреть ее тексты в том виде, в каком мы их получаем. Целую неделю убиваешь на редактирование.

– Послушай, я не собираюсь обсуждать с тобой ее журналистский талант, как и то, что, кроме твоего, еще два наших журнала печатают ее интервью, и я никогда не слыхал, чтобы кто-то на нее жаловался. Совсем наоборот. Меня удивляют твои контакты с Кэрол Уайт. Ты прекрасно отдаешь себе отчет в том, что это нож в спину журналу. Ты наносишь прямой вред «Светской жизни». Эта публикация оттолкнет от нас людей, которых мы захотим интервьюировать.

Микки наконец допер, куда я клоню, но в глазах его появился какой-то маниакальный блеск.

– Если уж речь зашла об ущербе «Светской жизни», – сказал он, – то куда больший вред нанес ей ты с Анной Грант. Все были против того, чтобы поместить на обложке фото Анастасии Фулгер. Надеюсь, ты это не забыл. Мы уже получила два отказа от интервью. От Арианны Стассинопулос Хаффингтон и герцогини Олби. Мы их обеих несколько месяцев умасливали, и они уже согласились, а теперь отказались. Анастасия Фулгер везде раззвонила про то, как ее обидели, и убедила всех знакомых не связываться с нами.

– Ты прекрасно знаешь, почему мы поместили это фото. В любом случае это не дает тебе права, как редактору Анны, распространять о ней грязные сплетни в утеху воскресным газетам. У нас говорят, что ты пошел на это из черной зависти. И если это правда, ты просто жалкий тип. Анна – звезда твоего издания. Ели ее поливают грязью, брызги летят на тебя.

– Очевидно, мы откажемся от ее услуг, – злобно заявил Микки. – Никто не будет против возражать, особенно после скандала с Фулгер. Никто из наших вероятных персонажей не даст согласия иметь с ней дела. Она в черном списке. Ее контракт заканчивается в сентябре, и я не намерен его возобновлять.

– Тебе и не придется этого делать, – медленно произнес я. – Анна мертва.

Микки отпрянул, как от удара. С моей стороны удар был запрещенный, но стоило его нанести, чтобы увидеть, как он его воспринял.

– Что ты хочешь этим сказать – мертва?

– Ее нашли в ее квартире. Она умерла в выходные.

– Поверить не могу. Это невозможно, – пролепетал Микки.

– Тебе надо вернуться в редакцию и сообщить об этом сотрудникам. Уверен, что даже те, кто, по твоим словам, ее ненавидел, будут оглушены сообщением о гибели лучшего автора вашего журнала.

Микки поднялся и вышел из комнаты, стараясь не встретиться со мной взглядом. Но когда он прикрывал за собой дверь, я увидел его лицо. На нем было написано множество эмоций: шок, возбуждение и кое-что еще. Торжество. Да, в его лице явственно читалось торжество. И это меня насторожило.

 

10

Утром я проснулся все с тем же чувством ярости против Микки. И против себя самого за то, что ввязался в спор с Райсом. И еще я чувствовал себя усталым, убитым и опустошенным.

Сузи скормила мне три таблетки солпадеина, растворив их в свежевыжатом апельсиновом соке. Я обычно не принимаю таблеток, но на этот раз выпил без слов.

Я проснулся часа в три ночи мокрый как мышь. Меня трясло. Наверное, мне приснилась Анна, потому что я проснулся с мыслью о ней, и в глазах моих стояло ее лицо, ее волосы, рассыпанные по голым плечам, розовое льняное платье. Она казалась настолько живой, что я протянул руку, чтобы коснуться ее. Мне захотелось ее поцеловать. Но мои пальцы вместо ее щеки уткнулись в пустоту. Я с ужасающей отчетливостью вспомнил, что Анна мертва.

Уснуть мне больше не удалось. Перед глазами плыло лицо Микки с выражением торжества на нем. Мысли вихрем завертелись у меня в голове. Неужели Микки имел отношение к убийству Анны? Если он так завидовал Анне и боялся, что она займет его место редактора «Светской жизни», он, конечно, мог убрать ее с дороги. Но способен ли он на убийство? Журналистика была смыслом жизни Микки, нельзя было и представить, чтобы он смог заняться чем-то иным. Если он потеряет работу у нас, вряд ли его приютит кто-нибудь из наших конкурентов или даже возьмут в какое-нибудь воскресное цветное приложение. Он успел слишком многим напакостить.

Думая о нем, я понял, как я, в сущности, мало о нем знаю. К тому времени, как я начал работать в издательстве, он уже занимал пост редактора «Светской жизни» лет шесть или семь, а до того был заместителем легендарной Баффи Леджюна. Мне всегда говорили (чаще всего сам Микки), что в последние годы правления Баффи он делал за нее всю работу, пока Баффи в шляпке вкушала обед в «Кларидже» или «Козери». Однажды вечером Баффи, которая, казалось, будет царствовать вечно, подавилась суши на выставке столовой посуды и была доставлена в реанимационное отделение больницы короля Эдуарда VII. Три месяца она цеплялась за жизнь, страдая полной потерей памяти из-за недостатка кислорода. Микки доблестно проявил себя на посту. Когда Баффи наконец отошла в мир иной, у Билли Хиткоута не хватило мужества пригласить на это место кого-нибудь другого. А может быть, у него просто никого не оказалось на примете. Таким образом, Микки Райс, подвизавшийся на вторых ролях, стал официальным редактором «Светской жизни».

Ничего о его личной жизни за пределами редакции я не знал. Он жил в квартале от Мэрилибоун Хай-стрит, в квартире, принадлежавшей благотворительному фонду, так что платил он за нее сущие гроши. Никто из наших у него не бывал, во всяком случае, я об этом не слышал. Он развлекался в ресторанах, расплачиваясь по кредитной карточке компании. Обедал и ужинал он, насколько я мог понять, еженедельно подписывая его счета, в кругу стареющих актрис, обнищавших аристократов и богатых европейцев типа Анастасии Фулгер.

Той ночью мне вспомнилось кое-что еще.

Если Микки имел отношение к смерти Анны и если Анна умерла утром в воскресенье, значит, он либо должен был звонить ей после одиннадцати в субботу вечером или рано утром в воскресенье. И назначить ей встречу.

Я знал по своему опыту, что, если звонить Анне рано утром, особенно в воскресенье, приходилось долго ждать ответа. Она так долго не снимала трубку, что успевал включиться автоответчик. Вы слышали, как ее голосом он извещал, что сейчас в доме никого нет, а потом врубалась заспанная Анна, спрашивая: «Кто говорит?» Автоответчик продолжал работать все время, так что разговор автоматически записывался.

Допустим, Микки позвонил ей в семь или восемь утра в воскресенье. Анна наверняка еще спала. Следовательно, разговор должен был быть зафиксирован. И, значит, улика находится в ее квартире на Харрингтон-гарденз. В квартире, ключи от которой лежали у меня в кармане.

Я принял решение: сегодня же вечером, после работы, я отправлюсь туда. Я, конечно, сильно запоздал, но, чем черт не шутит, может, мне удастся прищучить Микки.

Однако была и другая версия: может, Микки тут и ни при чем. Тогда это скорее всего Фулгеры.

– Сузи! – позвал я. – Я хотел тебя спросить, тебе удалось узнать, съехал Бруно Фулгер из «Коннота» и куда он двинулся?

– Да, – откликнулась она. – Я разговаривала с портье вчера вечером. Он сказал, что он выехал поздно вечером в воскресенье. Очевидно, теперь он в Сент-Морице.

– Значит, все утро воскресенья он пробыл в Лондоне.

– Безусловно. Знаете, в «Конноте» ведь не любят распространяться о клиентах. Мне даже пришлось приврать. Я сказала, что звоню от его портного, нам надо доставить ему костюм. Они сказали: «Вы опоздали на день. Мистер Фулгер покинул нас вчера в семь вечера».

– Будь добра, сделай еще вот что. Тебе придется напрячь умишко. Задание непростое. Когда вчера я был в квартире Анны, я заметил, что исчез ее компьютер. Может, это ерунда, может, она отдала его в мастерскую или еще что, не знаю. Не могла бы ты обойти сервис-центры в Южном Кенсингтоне и проверить, нет ли его там? И у ребят из нашего техцентра тоже спроси. У нее был «Эппл-Мак». Насколько мне известно, они централизованно обслуживают все свои машины. В четверг вечером компьютер был на месте, а теперь его нет. Так что его должны были бы забрать в пятницу или в субботу утром.

Сузи округлила глаза:

– И сколько времени мне на это дается?

– Ну, скажем, до четверга. К моему возвращению из Парижа.

– Кстати, вы не забыли, что сегодня после обеда у вас назначено совещание с шеф-редакторами? Я собрала народ на два тридцать. Рановато, конечно, но вы же просили подготовить бумаги и сделать копии, чтобы взять с собой в Париж.

– Очень предусмотрительно с твоей стороны.

– Значит, завтра, пока вы будете расслабляться на правом берегу Сены, я проведу волшебный день, рыская по сервис-центрам.

– Прежде чем мы начнем совещание, – сказал Кевин Скай, – я хотел бы сказать для протокола две вещи. Во-первых, в связи с тем, что «Светская жизнь» вполне правомерно получает львиную долю рекламы от «Мушетт», я категорически заявляю, что расценки с увеличением вала не должны падать. Наоборот, я ожидаю шестипроцентной прибавки. Во-вторых, если они сократят объем ниже тридцати восьми полос, я прикажу редакторам не упоминать их продукцию вообще. Никакую.

– Это нормально для «Кутюр», – сказала Кей Андерсон, – но «Светская жизнь» не может позволить себе такой роскоши. Мы ведь даже не основное издание. И если вы упретесь рогом и будет выяснять отношения с «Мушетт», нас просто выпихнут с рынка.

На совещании присутствовали четверо наших шеф-редакторов, каждый с толстой папкой, на которой значилось «Мушетт 1987–1996». В них содержалась десятилетняя деловая история: количество полос, затребованных рекламодателем, цены на каждый отдельный брэнд, скидки на пакетное размещение рекламы и специальные предложения по сделкам. В некоторые месяцы, например, рекламе крема для лица от «Мушетт» гарантировалось место на форзаце. В другие это место отводилось «Клиник» или «Ланком». Три раза в год «Мушетт» красовалась на последней странице обложки, или на обороте первой, или на странице сразу после гороскопов. Они особо доплачивали за эти привилегированные площади, которые называются элитными и за которые боролись новые, еще не слишком утвердившиеся рекламодатели. Время от времени какая-нибудь новорожденная американская или японская компания пробовала откупить для себя местечко получше, предлагая нам выгодные цены. Мы, как правило, отказывали. Лучшие места в толстых глянцевых журналах распределяются с точки зрения добрососедства. Если поместить сюда выскочку, респектабельные люди могут и съехать. Хоть мы и называем эту политику партнерской, на самом деле она приносит немалую выгоду, потому что держит на крючке этих самых партнеров.

– Давайте перейдем к повестке дня, – нетерпеливо прервал я начавшийся было спор. – Все собрались? А где Кэти из «Стиля»?

Вошла Сузи с чайным подносом.

– Кэти задержалась на ярмарке «Дизайн интерьера», но она оставила мне свои пожелания на будущий год и хотела бы, чтобы вы довели их до сведения французов. В прошлом году они получили три полосы рекламы от «Мушетт» и три модульных рекламы духов. Ей хотелось бы в будущем году получить пятнадцать полос.

– Пятнадцать! – Кевин произнес это так, словно получил личное оскорбление. – Какая же приличная косметическая компания даст столько рекламы в такой дешевый листок?

Сузи, обходившая собравшихся с молочником, сказала:

– Вот и я о том же самом ее спросила. Она объяснила, что по последним опросам число читателей «Стиля», ответивших, что они «любят баловать себя дорогими духами», превысило число читателей всех других журналов на рынке.

– Так или иначе, – возразил Кевин, – если мы будем просить у «Мушетт» больше рекламы для других наших изданий, то «Кутюр» останется меньше, а нам это невыгодно.

– Нам сделали весьма специфическое предложение, – сказал я, призывая народ к порядку. – Очень специфическое. Они, конечно, безумцы, но если мы получим эксклюзив и оторвемся от «Инкорпорейтид», выгода может быть очень чувствительная. Точнее, дело обстоит так, что если мы согласимся, то можем либо выиграть, либо проиграть, а если откажемся, то Говард Тренч укатает нас в асфальт.

– Знаешь, что меня сдерживает? – спросила Кей. – Как «Мушетт» может всерьез рассматривать возможность отдать всю рекламу «Инкорпорейтид»? Их издания – второсортная дешевка. Одни названия чего стоят! «Домашний кулинар», «Левые девочки», «Городские сплетни». И все только про оргазм и рецепты жареных кур.

– И тем не менее, – продолжил я, – это информация из первых рук, от Пьера Ру. Их валовый тираж гораздо больше нашего, а расценки ниже.

– Ниже, – повторил Робин Риз, шеф-редактор «Мира мужчин», – не то слово! Вчера в агентстве я слышал, что они продали оборот задней обложки «Городских сплетен» «Ауди» знаете за сколько? За тысячу двести фунтов! Просто даром отдали! За тысячу двести! Элитное место!

– Если мы выиграем тендер, – сказал я, – дело будет не просто в расценках. Иначе мы бы уже проиграли. Тут Тренч нас обскачет. Нам надо сосредоточиться на дополнительной для них выгоде. То есть на том, что мы можем сделать для «Мушетт», чтобы помочь раскрутить их новые брэнды.

– Как, например? – поинтересовался Робин. – Пустить Кевина по Оксфорд-стрит живой рекламой?

– А что вы скажете насчет прямой рассылки? – предложила Кей. – Мы могли бы предложить рассылать подписчикам образцы.

– За наш счет или за их? – уточнил Робин. – Поставки для 626 тысяч человек влетят в грошик.

– За наш счет, – подтвердил я. – Но цену можно включить в подписку. Тогда на нас это не скажется.

– Можно еще один вариант предложить, – разошелся Кевин. – Вкладывать в номер «Кутюр» купон для получения в магазине бесплатного образца омолаживающего крема.

– И в «Светскую жизнь» тоже, – съязвила Кей.

– Не зарывайся, дорогая, – осадил ее Кевин. – Речь должна идти только о «Кутюр». Три миллиона двести тысяч читателей.

– Вообще-то, – вмешался я, – на мой взгляд, речь должна идти о раскрутке во всех изданиях компании. Все четыре журнала должны включиться в рекламную акцию товара.

– А что предлагает «Инкорпорейтид»? – осведомился Робин Риз. – Только скидки на размещение рекламы?

– Я краем уха слышала, – сказала Кей, – что Говард Тренч решил переплюнуть сам себя и тайно готовит какую-то презентацию.

– Хорошие новости, – отозвался Кевин. – Могу себе представить, во что это выльется.

– Не надо недооценивать противника, – сказал я. – Если им в голову пришла парочка свежих идей плюс существенные скидки на рекламу – они, глядишь, и перехватят у нас «Мушетт».

– Вот что я вам скажу, – ответил Робин. – Если «Мушетт» снимет рекламу в «Мире мужчин», я больше ни на какие уступки им не пойду. Кончено. У меня Келвин Кляйн с Хьюго Боссом в очереди стоят. Я с превеликим удовольствием расплююсь с Жан-Марком Леноем и всей его маркетинговой бандой. Мы так много сделали в своем журнале для «Мушетт», и вот вам благодарность.

– Кроме того, – подхватила Кей, – Жан-Марк Леной в последний раз увидит свою рожу на страницах «Светской жизни».

– Давайте рассмотрим и такую возможность: действовать через их головы, – предложил я. – Фабрис Мушетт пока что их босс и держатель половины акций. Я утром отправлюсь в Париж и по пути загляну к нему. Не забывайте, что его внучка прошлым летом проходила у нас практику.

– Довольно опасный маневр, – заметила Кей. – Обращаться непосредственно к хозяину – это может и боком выйти. Тогда уже ничто не поможет.

– Ладно, тогда оставим эту возможность как резервную. Но нам нужно придумать что-то еще. Идеи с дармовыми образцами хороши, но нам нужно что-то ударное, чтобы повергнуть «Инкорпорейтид» в прах.

– Может быть, нам статистика что-нибудь подскажет? Мы ведь изучаем аудиторию, свою и их, нельзя ли извлечь отсюда полезную информацию? – спросил Робин Риз.

– Увы, отсюда ничего не выжмешь. С точки зрения статистики у нас почти никаких различий. Хотя, с другой стороны, вот что можно попробовать. Вы же знаете, какие они снобы, эти французы, так что дельце может выгореть. Только для этого нужна стремительность. Нам потребуются последние восемь номеров всех изданий «Инкорпорейтид» и наших. И к утру надо сделать несколько новых слайдов.

* * *

В сумерках я проехал через весь Лондон и оставил машину на стоянке позади отеля «Хилтон – Тара». Оттуда три минуты ходьбы до Харрингтон-гарденз.

Чем ближе я подходил к дому Анны, тем тягостней становилось у меня на душе. В течение дня привычные заботы отодвигали мысли о ней на задний план, но они не уходили совсем, а оседали где-то в глубине сознания, словно выжидая момент, чтобы накрыть меня с головой как черным одеялом. Не знаю, как мне удалось провести последнее совещание с редакторами.

В кармане позвякивали ключи от квартиры Анны. Я на ощупь определял, какой из них от какой двери. Вот этот толстый – от подъезда, еще два тонких от ее двери. Не годится долго разбираться с ключами у входа.

А вдруг полиция опечатала квартиру? Я видел по телевизору: дверь крест-накрест заклеивают лентой, чтобы никто не проник. На этот случай у меня был с собой небольшой кухонный нож и пара замшевых перчаток.

Когда я подошел к дому, возле него какая-то девушка пыталась припарковать свою машину на свободном куске асфальта, и я сделал круг, дожидаясь, пока она уйдет, чтобы не мозолить глаза. Меньше всего мне хотелось, чтобы меня застали копошащимся с ключами возле дверей дома Анны. Все-таки я был последним, кто видел ее живой, и мое появление сейчас выглядит подозрительно. Тем более что я довольно часто здесь бывал и, наверное, примелькался жильцам.

Оглянувшись, я вставил в скважину толстый желтый ключ, он легко повернулся, дверь отворилась, и я вошел. Холл, отделанный мозаичной плиткой, был темным, холодным и совершенно пустым. Я минутку постоял, не включая света, прислушиваясь. Откуда-то с первого этажа доносился шум телевизора. Когда мои глаза привыкли к темноте, я стал подыматься по лестнице.

На каждой площадке я останавливался и прислушивался. Вдруг полиция устроила засаду? Хоть они и жалуются на дефицит кадров, но кто знает, может, на такой случай у них нашелся лишний полицейский. На втором этаже из-за дверей не доносилось ни звука, наверное, никого не было дома.

На третьем я услыхал яростный лай. Собачьи когти драли обшивку двери. Судя по остервенению – овчарка или терьер. Вот сейчас дверь распахнется, зажжется свет… Потом я услышал голос – старушечий голос, – уговаривавший пса заткнуться: «Место, противная тварь!» Я наконец добрался до этажа, где жила Анна.

Никакой ленты на двери не было. Констебля на страже тоже. Никакого намека на то, что здесь было совершено убийство.

Я отпер замки, дверь бесшумно открылась. Я вошел и прикрыл ее за собой.

В квартире было жарко и душно. Окна не открывались целую неделю, и солнце шпарило в незащищенные гардинами стекла. Анна говорила, что в жаркие дни она пишет, сидя в одних трусиках перед распахнутой застекленной дверью, которая выходит на крышу.

Я обошел всю квартиру, осматривая каждую комнату. Ванна и раковина уже покрылись пылью. Поскольку платить было некому, Мария перестала приходить сюда. Я открыл холодильник – он был пуст и чисто вымыт. Кто это сделал? Мария? Или Бриджет Грант? Кто-то об этом позаботился.

На полке над письменным столом я нашел ключ от стеклянной двери, безотчетно отпер ее и вышел на крышу. Дул теплый легкий ветер, слышно было, как поют дрозды. Впереди оранжево горел закат над Глостер-роуд.

Странно было стоять тут одному. Наверное, это мой последний визит сюда. Скоро квартиру продадут, Бриджет Грант вывезет вещи дочери. Сообщат ли хозяева будущим жильцам, что здесь жила одна красивая девушка, которую здесь и убили? Может быть, для таких ситуаций предусмотрены скидки на аренду?

Если бы можно было повернуть жизнь вспять, я женился бы на Анне четыре года назад. Уже тогда наша с Салли семейная жизнь дала трещину. Она разладилась даже раньше, еще до рождения Кэзи.

На кухонном столе стоял телефон. Красный огонек отчаянно мигал, показывая, что получено послание. Удача. Я перемотал пленку. Прослушивание заняло больше времени, чем я предполагал. Я сел на табурет и стал слушать. Полкассеты было записано сообщениями, я слушал запись минут пятнадцать.

Щелчок. «Привет, это Ким из фотоотдела «Мира мужчин». Сейчас пятница, пять сорок вечера. Пожалуйста, перезвони мне в понедельник утром, потому что надо уже искать фотографии к статье про Эрскина Грира. Счастливо отдохнуть».

Щелчок, щелчок. «Привет, Анна, это Кит. Сейчас пятница, вечер, примерно восемь часов». Мой голос звучал устало и невнятно. «Слушай, я только хочу сказать, что номер пошел на «ура», твоя Анастасия – просто блеск, желаю удачи с Эрскином Гриром. Позвоню завтра насчет обеда с Барни Уайссом. Спокойной ночи».

Щелчок, щелчок. «Анна, это Кит. Сейчас без десяти четыре, суббота. Я уже дома. Позвони, когда придешь».

Щелчок. «Это торговец оружием». Смех немолодого человека. «Я говорил с секретаршей, она свяжется с тобой в понедельник насчет поездки в Палм-Бич. И вот еще что: захвати свои драгоценности. Тут в них и купаются, и спят. Если забудешь, я тебе на месте что-нибудь куплю. До свидания».

Щелчок, щелчок. «Если ты меня слышишь, Анна Грант, тогда почему не снимаешь трубку?» Женский голос, незнакомый, истеричный. «Не пытайся спрятаться за этим дурацким автоответчиком! То, что ты понаписала в журнале, – вранье. Я тебе доверилась, а ты меня предала. Бруно с ума сходит от злости. Хочет меня убить и тебя тоже. Зачем ты все это написала, я же не для печати тебе рассказывала! Пожалуйста, отзвони мне, номер 581 15 – нет, домой не звони. Я сама тебе позвоню. Ты мне всю жизнь сломала».

Щелчок. «Я правильно попал? Это квартира мисс Анны Грант? С вами говорит Рудольф Гомбрич, поверенный мистера Бруно Фулгера. Вы очень глупо поступили, молодая леди, и вам придется об этом пожалеть. Мистер Фулгер поручил мне передать вам эти слова. До свидания».

Щелчок. «Анна, это Кит, воскресенье, пол-одиннадцатого. Ты, наверное, пошла за газетами или в ванне. Пообедаем вместе? Пожалуйста, позвони мне. Люблю».

Щелчок. «Анна, это опять я. Сейчас полдвенадцатого». Господи, как я надоедлив. «Где тебя носит? Я хочу выйти прогуляться в парк, скоро вернусь».

Щелчок. «Привет, киска. Это Питер». Голос звучал откуда-то издалека, связь была очень плохая. «Как придешь, срочно мне перезвони. Я буду на базе сутки. Здесь становится жарковато! Интересно, как там у вас. Много есть, что порассказать тебе. Очень важного. Пока, киска».

Черт побери, что это еще за Питер, который называет Анну «киской»?

Щелчок. «Дорогая? Это мама. Звоню сказать, что я думаю по поводу этой глупейшей статьи в сегодняшней газете. Это совсем не про тебя! Мне принес газету сосед сверху, пианист. Если захочешь, приезжай вечерком, чаю попьем. Я выйду ненадолго, но к трем вернусь».

Щелчок, щелчок. «Привет, киска, это опять Питер. У нас сейчас четыре, следовательно, у вас, по моим расчетам, должно быть семь. Я пока еще на базе, но только до затрашнего утра. Так что позвони сегодня, в любое время, мне надо с тобой поговорить. Даже если ты не прослушаешь это сообщение до утра понедельника, ты меня еще застанешь на месте, позвони обязательно. Это очень важно! Пока, киска».

Пленка кончилась, я вытащил кассету и сунул в карман. Сообщения от Микки Райса на ней не было. Если он позвонил в воскресенье утром, Анна должно быть успела снять трубку до включения автоответчика.

Я уже запирал дверь, выходящую на крышу, когда из холла до меня донесся странный скрежет.

Кто-то пытался открыть входную дверь.

Ключ – или отмычка – проворачивался в скважине. Дверь могла открыться в любой момент, но почему-то не открывалась, а скрежет продолжался. Мне стало понятно: у того, кто пытался войти, ключа от квартиры не было, он пытается подобрать подходящий.

Что делать? Закричать? Вызвать полицию? И что я скажу полицейским? Что я первым вломился в чужой дом?

Ага, один замок, видимо, уже открыли и теперь взялись за второй. Через несколько секунд дверь начала открываться, и я увидел руку в черной перчатке, которая схватилась за дверь. Стараясь не произвести ни малейшего шума, я выбрался на крышу и прикрыл за собой дверь.

Их было двое. Один коренастый, приземистый, второй выше, худощавый. Оба были в спортивных кожаных костюмах на «молнии» и кожаных масках, закрывающих лица, – это придавало обоим какой-то неестественный, театральный вид, как будто они пришли для веселого розыгрыша.

Я вжался в стену за терракотовым вазоном с карликовым деревцем, молясь, чтобы меня не заметили. Дверь за мной затворилась неплотно, там была щель примерно в сантиметр. Я пытался прикрыть ее снаружи, но у меня не получилось. Непрошеные гости обходили квартиру не включая свет. Я замер. Снизу, со стороны Глостер-роуд, доносился грохот дискотечной музыки.

Эти двое задержались у письменного стола, выдвигая поочередно все ящики. У них был фонарь. Один из них держал в руках мешок для мусора, в который они вытряхнули содержимое всех ящиков.

Мне было хорошо их видно. Вот высокий приблизился к стеклянной двери. Вот сейчас он заметит, что дверь открыта, и обязательно вылезет на крышу. От страха у меня язык прилип к гортани. Во рту стало горько, как будто печенка выбросила весь запас адреналина.

Низенький вошел в гостиную, неся в руках автоответчик. За ним по ковру тянулись провода. Он и аппарат швырнул в мешок и ушел на кухню.

Край крыши был огорожен деревянной балюстрадой, за которой виднелся покатый желоб. С одной стороны крыша обрывалась в пустоту, с другой примыкала к соседнему зданию. Чтобы перебраться на него, надо было перелезть через балюстраду, спуститься по желобу, а потом подняться по пологому откосу вверх. С первой половиной этой задачи я бы справился, но вот забраться вверх по откосу – это уже рискованно. Тем более что ухватиться было решительно не за что. Но с крыши соседнего дома можно было попасть в чью-нибудь квартиру или поискать выход, продвигаясь вдоль здания.

Я на дюйм подвинулся в сторону соседней крыши, не спуская глаз с высокого типа, который все это время оставался в гостиной.

И тут дверь распахнулась.

Я видел, как он резко повернулся, замер, увидев меня, двинулся к двери и вылез на крышу. Он двигался не торопясь, расчетливо и размеренно, пробуя ногой железо. Маска, должно быть, мешала обзору, но он направлялся прямо ко мне.

Я попятился, он все так же, не торопясь, продолжал идти на меня. Между нами оставалось не больше двух метров. Я отступил так далеко, как только было возможно. Икры ног уперлись в балюстраду. Он остановился и, видно, решал про себя, что делать дальше. Руки его сжались в кулаки, колени подогнулись, как будто он готовился к прыжку.

Не знаю, перемахнул ли бы я через балюстраду, чтобы не попасть ему в руки, но для этого сперва надо было повернуться к нему спиной. И значит, стать абсолютно беззащитным.

Мои глаза отчаянно вглядывались в квартиру за его плечом. Через гостиную видна была открытая на лестницу входная дверь. Потом надо было преодолеть пять этажей до холла. Он разгадал мои мысли и загородил дорогу.

Я был в ловушке.

Я сунул руку в карман, выхватил нож и помахал им перед носом парня в маске. От неожиданности он отпрянул. Стальное лезвие сверкало в отблесках вечерней зари. Теперь у меня было преимущество: я был вооружен, он – нет. Если мне удастся пробиться к двери, у меня появится шанс на спасение.

Он продолжал пятиться, но успел очухаться и взвесить баланс сил. Честно говоря, преимущество у меня было не такое уж весомое. Ножик был маленький, а его как броня защищала черная кожа, в которую он был упакован. И он снова стал надвигаться на меня.

Теперь мы оказались на одном расстоянии от стеклянной двери.

– Дай пройти, – сказал я, – я смоюсь и никуда не буду звонить.

Он, не ответив, приблизился еще на полшага. Я не шевелился. Слышно было, как он пыхтит под своей маской, мешающей ему дышать.

Рука в перчатке дернулась к моему запястью. Он пытался вырвать у меня нож. Я заметил полоску розовой кожи между перчаткой и рукавом куртки и прицельно полоснул по ней ножом. Брызнула кровь, и он инстинктивно схватился другой рукой за рану.

Я прошмыгнул через дверь в гостиную.

В это время низенький, услышав шум на крыше, появился из кухни. Он хоть был и небольшого роста и коренастый, но верткий.

И в руках у него был нож.

Здоровенный хлебный тесак, в два раза длиннее моего, с отточенным зубчатым лезвием.

Я опять ретировался, но на этот раз места для маневра оказалось мало. Я уперся спиной в каминную доску, а плечами в книжную полку. Дорогу к вожделенной двери блокировала широкая белая софа.

Я схватил с каминной доски вазу и занес ее над его головой. Он увернулся, и я, воспользовавшись этой долей секунды, перекувырнулся через софу.

Еще два прыжка, и я выскочил за дверь. Мне казалось, что я почти спасен. Но я не заметил, как высокий, баюкая свою раненую руку, вошел в гостиную, метнулся за мной следом и ухватился за полу моего пиджака.

Он рывком притянул меня к себе и с размаху хрястнул меня головой о стену. Я застонал, пальцы мои невольно разжались, и нож скользнул на ковер. Я все-таки попытался вырваться, но тут подоспел низенький, который приставил мне к горлу нож. Я видел каждую зазубрину на лезвии. Он явно намеревался меня убить. Теперь путь к двери мне был отрезан. Оставалось только смиренно ждать, покуда мне перережут горло.

Но вместо этого я рванул назад к софе, почувствовав, как нож царапнул кожу на шее под ухом. Я сжал зубы, снова выскочил из комнаты на крышу. Эти двое, матюгаясь, бросились за мной, огибая софу. Больно было ужасно, голова раскалывалась, меня тошнило. Я двигался к балюстраде. Надо было успеть добраться раньше них. Я перелез через деревянные перильца, прыгнул на пологий склон соседней крыши и стал карабкаться вверх.

Эти двое прыгнули следом и пытались дотянуться до меня. Некоторые планки в черепичной крыше выбились, и я хватался за выбоины, подтягиваясь вперед на руках. Пальцы сразу же ободрались до крови. Но совсем рядом была водосточная труба, и я из последних сил напрягся, чтобы схватиться за нее.

Мои преследователи тоже пытались держаться за выбоины, но их толстые перчатки-краги мешали. Маленький, отчаявшись, стащил их зубами, и они упали вниз. Теперь ему было ловчее карабкаться за мной. Он обеими руками ухватился за водосточную трубу и стал подтягиваться вверх. Напротив меня, на плоской вершине крыши, рядом с толстой паутиной телевизионных антенн, валялся кусок застывшего бетона. Он был тяжелый, но вполне подъемный.

Со всей силой я ударил острым концом по пальцам левой руки низкорослого. Слышно было, как они хрястнули. Он вскрикнул и повалился назад, на черепичный склон крыши.

Высокий, который тормозил из-за раненой руки, остановился и склонился над приятелем.

Я медленно, передергиваясь от боли, заливаясь кровью, продолжал ползти по крыше, пока наконец не добрался до металлической пожарной лестницы, которая вела вниз на улицу.

Спустившись, я побежал, не сбавляя шагу, к своей машине.

* * *

Аэропорт имени Шарля де Голля в июне – сущий ад. Я бы предпочел ехать поездом, да вот беда – расписание составлено по-идиотски, не получается прибыть в Париж так, чтобы, не тратя время попусту, успеть к четырем часам на бизнес-обед. Так что пришлось протискиваться через толпы туристов и отпускников на втором терминале, отстоять сорок минут в очереди на такси и потом на черепашьей скорости тащиться до центра. Шея у меня жутко саднила. Я заклеил рану пластырем и забинтовал, прикрыв неумелую повязку воротником рубашки. Вернувшись вчера домой, я протер шею перекисью водорода и положился на удачу. Хотел было обратиться в больницу, натрепать им, что, мол, напали на меня на улице, а потом раздумал. Мне бы, конечно, поверили без вопросов, да мороки много.

Между приступами тошноты я читал и перечитывал документы, подготовленные к встрече, пока не выучил их почти наизусть. Беда с этими деловыми консультациями в том, что никогда не знаешь, о чем твоим партнерам придет в голову тебя допросить. Какой-нибудь умник вдруг возьмет да поинтересуется, почему в каком-нибудь «Домашнем советчике», издающемся в Северном Мухосраншире, выделяют более выгодное место для рекламы туши для ресниц, чем у нас.

Штаб-квартира «Мушетт» занимает огромное здание из кирпича и стекла на авеню Монтань. Сначала надо пройти огромный, отделанный мрамором холл с фонтаном и хромированной скульптурой – устремленного ввысь наподобие ракеты тюбика губной помады. Суровая дама за стойкой рецепции далеко не сразу обратила на меня внимание. Наконец, снизойдя к моей малости, она что-то пробормотала в телефонную трубку, а потом официальным тоном доложила: «Подождите внизу. Они не готовы вас принять».

Двадцать минут тянулись целую вечность. Ненавижу зря болтаться, ожидая важной встречи. Физически чувствую, как адреналин зря уходит, и упускаю лучший момент для ведения переговоров. Вот и сегодня я начал закисать.

Мимо меня проходили толпы сотрудников косметической фирмы. Вид у них был независимый и беспечный, будто они гуляли по бульвару в надежде подцепить подружку. Жаль, что со мной не было Анны. Она бы нашла точное слово для их описания. Она таких вдоволь навидалась.

Двери лифта открылись, и до меня донеслась английская речь. Из кабины вышли трое: Говард Тренч и два его сотрудника, в которых я узнал директора по продажам и менеджера по маркетингу. Тренч со злобным выражением на лице устремился вперед, а те двое торопились за ним, таща с собой проектор и коробку слайдов.

– Извините, мистер Тренч, – говорил менеджер. – Я проверял, вернее, мои люди проверяли, они уверяли, что нам не нужен универсальный адаптер.

– Это возмутительно, – не оглядываясь, огрызнулся Говард Тренч. – Боюсь, мне не остается ничего другого, как внимательно разобраться со штатным расписанием и масштабами ответственности каждого сотрудника.

– Откуда же мне было знать, что здесь другое напряжение? – продолжал оправдываться менеджер. – Что я – электрик?

Тут они увидели меня.

Лицо Говарда Тренча на миг помрачнело, но он быстро справился с эмоциями и повернул ко мне, протянув руку для рукопожатия. У нас с ним странные отношения – вроде бы дружеские, но настороженные. Мы конкурируем во всем – в тиражах, рекламе, штате, авторах. Когда мы в чем-то их обходим, мне прежде всего вспоминается бородатое лицо Говарда Тренча. Мне нравится представлять себе, как он морщится. А когда мы в прогаре, у меня возникает неприятное ощущение, как будто за моей спиной стоит, довольно ухмыляясь, мой заклятый друг Говард Тренч.

– Очень рад видеть тебя, Говард, – сказал я со всей возможной теплотой. – Надеюсь, вы еще не весь бюджет съели, оставили кое-что и на нашу долю.

– Видишь ли, – важно ответил он, – мы в «Инкорпорейтид» поменяли тактику размещения рекламы. Мы теперь предлагаем не отдельные модули, а пакет.

– Флаг вам в руки.

Тренч снисходительно рассмеялся.

– Погоди нахваливать, Кит. Мы разворачиваем новую интерактивную программу, будем непосредственно общаться через наши издания с девятью миллионами женщин, которые являются нашими читательницами. Как мы говорим у себя в «Инкорпорейтид», каждые три секунды женщина-читательница «Инкорпорейтид» покупает издание «Инкорпорейтид».

– Впечатляет, – кивнул я. – Надеюсь, у них остается время, чтобы купить новый крем от «Мушетт».

Директор по продажам с коробкой слайдов под мышкой хихикнул, Тренч сурово глянул на него.

– Раз уж мы встретились, Кит, – сказал он, – ответь мне на такой вопрос. Насколько я понимаю, на прошлой неделе ты наводнил рынок большим тиражом «Светской жизни».

– Да, у нас получился ударный номер.

– И зря. – Он сокрушенно покачал головой. – В тот момент, когда вся печатная индустрия старается сэкономить на бумаге, ты провоцируешь бумажников взвинчивать цены, а уж у них не заржавеет. Как увидят, что ты размахнулся с тиражом, так и прибавят.

– К счастью, – ответил я, – размахнулся я не зря. Весь тираж распродан.

Тренч молча переваривал мои слова. Мне казалось, я прямо-таки слышу, как скрипят от натуги его мозги. Он размышлял, туфту я ему гоню или нет. Если нет, то они теряют большой кусок своей доли на рынке и, значит, ему надо намылить шею своему шеф-редактору. Если я блефую, значит, у меня есть на то тайный умысел, скажем, заставить «Инкорпорейтид» поднять тиражи, чтобы сравняться с нашими, и потерять деньги.

Наконец мыслительный процесс закончился.

– Тем не менее, Кит, все-таки ты напрасно переводишь бумагу. На прошлой неделе я разговаривал с финскими бумажниками, они собираются к осени поднять цены на двенадцать процентов за тонну.

Это типичный для Тренча ход. Ты ему говоришь: номер весь распродался, а он, вместо того чтобы принять информацию к размышлению, делает вид, будто вообще ничего не слышал.

Дамочка за стойкой сделал мне знак, что можно подниматься, и Говард Тренч пронаблюдал, как я собираю свои заметки, мини-проектор и слайды.

– Как я вижу, Кит, – сказал он, – ты сегодня один приехал. Видимо, «Уайсс мэгэзинз» начинает экономить.

– Ничего подобного, – возразил я. – Я хотел взять с собой кого-нибудь из шеф-редакторов, но они все отправились на вечеринку Тиффани. Сам понимаешь – красиво жить не запретишь.

Лицо Говарда приняло озадаченное выражение. Его неприятно поразило, что он ничего не слышал о том, что известные ювелиры устраивают вечеринку, – и понятно, ведь я это придумал только сейчас. Теперь у него будет над чем подумать по пути домой. Он очень не любил, когда его обносили пирогом, тем более таким сладким.

– Кроме того, – продолжал я ерничать, – современные проекторы такие компактные и легкие, что помощника не требуется. И адаптер встроенный.

На четвертом этаже у дверей лифта меня встретила секретарша Пьера Ру и проводила в конференц-зал. Там за огромным столом сидели Жан-Марк Леной, Ру, несколько помощников с ноутбуками и секретарша.

Леной, одетый в стиле французских интеллектуалов – твидовый пиджак и серо-желтый галстук, – встал и предложил мне на выбор чашку чаю или стакан перье. Ру остался сидеть, и это был довольно зловещий знак. Видимо, его назначили в этом цирке на роль мрачного клоуна.

Я выложил слайды и выжидающе оглядел собравшихся.

Ру, первым делом оглянувшись на Леноя, начал с преамбулы, которая была совершенно излишней.

– Как вы прекрасно помните, мы решили по-новому распределять статьи бюджета. Вот уже четыре месяца мы в «Мушетт» развиваем новое мышление. Чтобы двигаться вперед, новое мышление абсолютно необходимо.

Я украдкой скосил глаза на Жан-Марка Леноя, живое воплощение старого мышления. Интересно, как он прореагирует на это заявление? Но выражение его лица скрылось от меня за клубами дыма его сигары «Монте-кристо».

– Итак, – продолжил Ру, – сегодня мы ищем новые пути сотрудничества с издательскими домами. Вместо того чтобы поддерживать своей рекламой сразу несколько домов, мы выберем только один. Выбранная нами успешно развивающаяся компания станет отныне нашим партнером на пути к прогрессу, вместе с нами работая на общую цель – развитие наших перспективных брэндов и их продвижение на рынке.

Я молчал. Мне не терпелось услышать продолжение.

– Мы уже встречались с представителями трех издательских домов. Я должен откровенно сказать, что ваш главный конкурент произвел на нас наиболее сильное впечатление. Чем они нас подкупили? Ответ прост: новым мышлением. «Мушетт» перестала мыслить понятиями заполнения нашей рекламой журнальных полос. Наша стратегия – тотальная интеграция, коммуникационный пакет.

Краска бросилась мне в лицо. Дело оборачивалось наихудшим образом. Пьер Ру буквально цитировал дурацкий словарь Говарда Тренча, и похоже было, что они успели спеться. Мне предстояло выдержать серьезный бой.

Я сильно сомневался, что моя аргументация сможет поколебать железную непробиваемую логику Пьера Ру. Лучше апеллировать к Леною, если только он соизволит оторвать внимание от своей сигары и примет участие в разговоре.

– Вы позволите мне начать? – спросил я, проецируя первый слайд на экран. – Мне хотелось бы сосредоточиться не на «Уайсс мэгэзинз», а на «Мушетт». Как правило, издатели отвлекают ваше внимание рассуждениями о себе, любимых, – сколько у них читателей, какова прибыль – и прочей цифирью, все только затем, чтобы запудрить вам мозги.

У Пьера Ру вытянулось лицо, а Леной тихонько кивал. Ясное дело, Говард Тренч именно эту муру им и втюхивал.

– Вместо этого, – продолжил я, – я хочу сфокусировать внимание на вас. На вашей позиции, которую вы занимаете на рынке, на том, насколько благоприятна эта позиция, и как мы, со своей стороны, можем помочь вам укрепить ваш имиджевый брэнд в качестве косметической и парфюмерной компании номер один в Европе.

Выпалив эту хренотень, я продемонстрировал слайд с десятью образцами продукции «Мушетт», с большим шиком сфотографированными в холле отеля «Белгравиа».

– Вот ваша продукция. Каждый товар – лидер в своей области. Ваш гель для кожи вокруг глаз, по последним данным «Кутюр», стал фаворитом наших читательниц. Ваши духи «Мадам де нюи» и «Аврора» постоянно выходят на первое место по результатам опросов читателей всех наших изданий. В связи с этим я сделал вывод, что всей вашей продукции присущи три свойства. – Я сделал эффектную паузу. – Три свойства: качество, уникальность и высокая цена. И тут я подхожу к моей главной теме: какую нишу на рынке вы хотите занимать и, соответственно, какими средствами массовой информации поддерживать свою продукцию? Как мы установили, ваша продукция отличается высокими ценами. Сколько будет стоить в рознице 50-миллилитровый флакон нового мужского одеколона «Мэн Фрайди»? Тридцать девять фунтов. Баночка омолаживающего крема? Сорок два фунта. Это значительно выше средней цены. Следовательно, вы рассчитываете не на госслужащих, не так ли? Про низшие классы мы уж и не говорим.

– Естественно, нет, – возмутился Леной. – Вот уже пятьдесят лет «Мушетт» ассоциируется с богатством и высоким жизненным стандартом. Принцесса Грейс Монакская пользовалась нашими духами.

– В таком случае вы должны отдавать себе отчет в том, что сотрудничество с непрестижными изданиями подорвет ваше реноме. Подумайте, какой урон вы нанесете своей фирме в течение ближайшего времени, если станете прибегать к помощи бульварных журналов. Ваши постоянные клиенты будут глубоко огорчены, вы просто скомпрометируете их! В настоящий момент «Мушетт» стоит в одном ряду с «Шанель», «Живанши» и «Ланкомом». Но, если повести непродуманную рекламную политику, через год – через один год! – вы скатитесь к уровню дешевых базарных торговцев.

Вспомните старую поговорку – скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты. Вы, мсье Леной, известны как человек, принадлежащий к сливкам французского общества. За свой вклад в культурную жизнь Парижа вы удостоились ордена Почетного легиона. Я знаю, что такие же высокие требования, как к кругу своего общения, вы предъявляете и к деловой сфере.

Падкий на лесть Леной согласно кивал, солидаризуясь с моим признанием его неимоверных заслуг.

– Я хочу показать вам десять слайдов, – продолжил я. – Это обложки с «ярлыками», то есть основными темами, о которых идет речь в журнале. Все они принадлежат разным журналам, пять из которых издания группы «Уайсс мэгэзинз» и пять из журналов нашего основного конкурента «Инкорпорейтид». Я не стану говорить вам, где чья обложка. Просто посмотрите и определите, какие чувства они у вас вызывают.

Я показал первый слайд. «Старческое слабоумие. Рассказ от первого лица об оральном сексе с пожилыми мужчинами».

Второй: «Кнут и пряник. Почему малолетние проститутки легко терпят побои».

Третий: «Секс в тюрьме. Интимные дружки за решеткой».

Четвертый: «Я вышла замуж за стокилограммового водилу», – говорит школьница-дальнобойщица».

– Это позор! – прошептал Жан-Марк Леной Пьеру Ру. – Разве в дорогом журнале станут писать про дальнобойщиков! Я надеюсь, мы не будем поддерживать это издание своей рекламой!

Пятый слайд: «Размер имеет значение! Читайте результаты нашего самого откровенного в истории секс-исследования».

Сделав паузу, чтобы дать время секретарше покинуть наше общество, я перешел к следующей пятерке.

Шестой слайд: «Блестящие идеи летнего шарма. Как выглядеть желанной».

Седьмой: «Самые интеллигентные женщины мира: Нью-Йорк, Париж, Лондон, Рим».

Слайд восьмой: «Принцесса Уэльская. Выйдет ли она замуж меньше, чем за сто миллионов?»

Девятый: «Сто лучших домов для отдыха в Тоскане, Провансе, на Корфу и везде».

Десятый: «Аромат денег: самые привлекательные мужчины мира и самые тонкие запахи».

– Ага, – заметил Жан-Марк Леной, – я, кажется, догадался, откуда это. «Мир мужчин». Они как раз обо мне писали в этой статье.

– Надо ли объяснять, – риторически вопросил я, – где чей журнал? Вероятно, проще будет сказать, что одна компания обращается к состоятельным, интеллигентным и порядочным людям, в то время как другая адресуется к обездоленным, ущемленным и малообеспеченным, ищущим дешевого развлечения читателям. Подумайте в этом ключе о ваших клиентах, которых вы знаете лучше, чем кто-либо, – продолжал я. – Кто такие покупатели товаров «Мушетт»? Те, кто интересуется арендой вилл для летнего отдыха и заботится о своей внешности? Или те, кто снимает дальнобойщиков на шоссейных дорогах или занимается однополым сексом в тюрьме? Эти вопросы не требуют ответа, я хочу лишь, чтобы вы задумались над тем, сколько может сделать дом «Уайсс мэгэзинз» для раскрутки вашей продукции и укрепления вашего статуса – иными словами, для процветания вашего бизнеса.

Прежде всего я хочу продемонстрировать вам результаты одного уникального исследования. Этого еще никто не видел, и по очевидным причинам мы не собираемся никого знакомить с этими материалами. Дело в том, что, по полученным данным, «Мушетт» настолько вырвалась вперед, что конкурентов это привело бы в глубокое уныние. Я покажу вам двадцать слайдов. На них изображены реальные читатели, которые отвечают на наши вопросы. Многие из них люди хорошо известные, в связи с чем я прошу считать данную информацию конфиденциальной. Надеюсь, я могу получить на этот счет гарантии?

Леной энергично закивал. Ясно было, что я зацепил его на крючок. Однако кивок Ру был довольно неохотным; он пытался понять, к чему я клоню, и терялся в догадках.

На первом слайде была изображена улыбающаяся супруга известного аукциониста на фоне какой-то вечеринки. Потом последовала серия похожих картинок со знаменитыми бизнес-леди, телеведущими, двумя общественными деятельницами, историком искусств, политиком, женой банкира и дальше в том же духе на три минуты.

– Каждая из этих великолепных женщин, – торжественно изрек я, – открыла нам, что предпочитает продукцию «Мушетт». – Я сделал паузу, чтобы слушатели переварили эту информацию. – Предпочитает «Мушетт» таким компаниям, как «Шанель», «Кларенс», «Эсте Лаудер».

Жан-Марк Леной смачно облизывал губы. Он был особенно падок на известные имена. Мы провели немало времени, отбирая именно тех женщин, о которых он наверняка знал, но с которыми вряд ли был знаком.

– В качестве одного из пунктов программы информационного спонсорства мы предлагаем организовать в ноябре совместную вечеринку, на которую пригласим всех дам, которых вы только что видели. И не только их. Каждая из этих двадцати женщин привлечет еще двадцать, и таким образом мы соберем четыреста законодательниц мнений в одном месте. Я думаю, что можно было бы устроить бал в «Кларидже». На пригласительном билете напишем: «Жан-Марк Леной, президент совета директоров компании «Мушетт», и редакционный совет издательского дома «Уайсс мэгэзинз» и так далее. Реклама и раскрутка будут феноменальными. Фотографии таких гостей с руками оторвут в любой вечерней газете.

Леной с горящими глазами принялся лихорадочно перелистывать ежедневник, чтобы посмотреть, как у него с графиком на ноябрь, но Пьер Ру его окоротил.

– Идея симпатичная, – выдавил он, – но что я скажу моим людям в регионе насчет рентабельности этого приема? Очень сомневаюсь, что на банкете в «Кларидже» мы сумеем продать достаточную партию, скажем, нашей новой ультра-туши для ресниц. Это будет бессмысленная акция.

– Хороший вопрос, – подхватил я. – Но чтобы ответить на него, я должен ввести вас в курс последних разработок в области взаимоотношений между издателем, клиентом и глобальным маркетингом, которые ведутся в нашей компании. – Меня понесло. – Вслед за колоссальными изменениями в розничной торговле меняется вся традиционно сложившаяся система отношений. По крайней мере, должна меняться. Мы в «Уайсс мэгэзинз» более не мыслим в простых терминах рекламных полос. Такой тип помещения рекламы в новых условиях информационной революции уже устарел. Мы хотим предложить вместо него тотально интегрированный коммуникационный пакет. Это можно назвать маркетинговой базой данных. Можно – маркетинговой нишей. Теперь мы видим нашу основную роль в том, чтобы навести мосты между читателем и продавцом. Современный журнал – это, если угодно, сутенер, который сводит того, кто желает продаться, и того, кто способен купить.

Ру энергично затюкал по клавиатуре своего ноутбука, выискивая какие-то цифры.

– Однако же, – сказал он, – ваше присутствие на рынке проигрывает позиции, которую занимает «Инкорпорейтид». Я сравнил долю охвата читательниц в возрасте от двадцати восьми до сорока четырех лет. «Уайсс мэгэзинз» – тридцать два процента, «Инкорпорейтид» – пятьдесят два.

– Вы абсолютно правы, – согласился я. – Но если вы возьмете в руки издания «Инкорпорейтид», вы заметите, что они дублируют друг друга. Сравните «Домашнего кулинара» и «Шикарную жизнь» – они на семьдесят процентов перекрывают друг друга. Кроме того, у них практически нет материалов, касающихся стиля жизни, которые помещаем мы. И, разумеется, они не печатают таких очерков о знаменитостях, как мы, о людях, которые задают тон и служат образцом стиля.

Ру не поддался на мои аргументы и раскрыл «Национальный справочник читательского спроса», согласно которому «Инкорпорейтид» положил нас на обе лопатки. Но в этот момент Леной, утомленный четырьмя заседаниями подряд, решительно встал, обошел стол, приблизился ко мне и положил руку мне на плечо.

– Довольно, – произнес он. – Хватит, хватит! Знаете, иногда мне начинает казаться, что статистика скорее затемняет дело, чем проясняет. Итак, решено: в новом году «Уайсс мэгэзинз» станут нашим – как ты это формулируешь, Пьер?

– Прогрессивным партнером, – процедил сквозь зубы Ру. Вмешательство босса его явно взбесило.

– Вот именно, – подтвердил Леной. – Теперь самое главное – как можно быстрее назначить дату приема, потому что у меня очень напряженное расписание на этот период. И, Кит, по-моему, неплохо бы пригласить потом человек тридцать-сорок на обед, может быть, в «Парк-клуб». Надеюсь, вы оплатите это мероприятие, как-никак, мы вносим в ваш бюджет 980 000 фунтов.

Как правило, заключив сделку, я пребываю в приподнятом настроении, но на этот раз никакого прилива энергии я не ощутил. На душе было гадко. Напряжение деловой дискуссии на время притушило остроту боли, которая не отпускала меня после гибели Анны, а сейчас тоска навалилась с новой силой. И еще этот Пьер Ру! Разногласия в позициях президента компании и директора по маркетингу всегда создают напряженность. Успех дела в таком случае зависит от слова старшего по рангу. Нашей компании всегда удавалось налаживать дружеские отношения с шишками. Это наше секретное оружие. Но заручиться поддержкой верхушки – это еще полдела. На этом долго не продержишься. Необходимо заполучить союзников на всех уровнях. Стратегия «Уайсс мэгэзинз» заключалась как раз в том, чтобы обеспечить тылы на всех фронтах. Моя задача состояла в том, чтобы окучивать президентов компаний; шеф-редакторы умасливали управляющих и директоров по маркетингу, наши директора по рекламе отвечали за пресс-службу, а менеджеры по сбыту – за оптовых покупателей. В свою очередь, пресс-служба партнеров отвечала нам взаимностью в виде корзинок с косметикой и горшков с орхидеями.

Меня всерьез беспокоила неприкрытая враждебность Пьера Ру, который не побоялся потерять лицо в моих глазах. Как говаривал Билли Хиткоут, мой бывший шеф, сделка не совершена, пока не получишь в руки чек. А нам до этого было еще ох как далеко! В течение ближайших суток мне надо было определить дату приема в «Кларидже» и получить из лондонского офиса «Мушетт» факсовое подтверждение, что Жан-Марк Леной внес ее в свой ежедневник.

Такси черепашьим ходом тащилось к аэропорту имени Шарля де Голля по Перифирик – одной из самых несносных автострад. Хуже, чем в Москве. Хуже, чем в Бангкоке. Тот, кто утверждает, что каждая пядь Парижа – национальное сокровище, просто-напросто никогда не ездили по этой дороге.

После регистрации я подошел к таксофону возле пропускной калитки номер пятьдесят пять, чтобы позвонить Сузи.

– Есть новости?

– Вам звонили разные люди из разных журналов, но ничего срочного. Самое важное: похороны Анны Грант назначены на завтра, на двенадцать часов. Панихида в церкви возле дома ее матери. Я сдвинула все ваши деловые встречи на вторую половину. Очень многие из наших хотят поехать на похороны, я заказала несколько машин. Надеюсь, все пройдет нормально.

– Молодец. Если похороны разрешены, значит, ее тело вернули после экспертизы.

– Да, – ответила Сузи. – Я читала об этом во вчерашних вечерних газетах. Да, чуть не забыла. Старший инспектор Баррет звонил вам полчаса назад. Он просил вас перезвонить. Я записала номер телефона, если у вас есть, чем записать…

Мне не хотелось общаться с полицией из таксофона. Я вытащил из кошелька клубную карточку и пошел в салон «Бритиш эйрвейз». Обычно нет никакой необходимости пользоваться льготами VIP-пассажира, если только рейс не откладывается, но сейчас мне нужно было позвонить в нормальных условиях, чтобы никто не стоял над душой.

Я позвонил в полицейский участок Челси, и меня сразу соединили с Барретом.

– Кит Престон, – представился я. – Мне только что сообщили из офиса, что вы хотите со мной побеседовать.

Старший инспектор поблагодарил меня за звонок и спросил, не могу ли я подъехать в участок, у него есть ко мне несколько вопросов.

– К сожалению, не сейчас, – ответил я. – Сейчас я в парижском аэропорту. В центр Лондона попаду не раньше, чем через пару часов.

– Если у вас есть свободная минута, мы можем все выяснить по телефону.

– К вашим услугам. Как я понял, патологоанатомическая экспертиза закончена.

– Да, верно, – ответил Баррет. – Сейчас я выведу данные на монитор. Они где-то здесь, сейчас… Вот. Да, патологоанатом дал заключение. Сомнения нет – смерть наступила от единственной причины – удушения.

– Больше ничего не прояснилось?

– Еще рано, мистер Престон. Расследование только начинается. Пока ведутся опросы соседей, это, в сущности, чистая формальность. Мы выясняем, не заметил ли кто-нибудь чего-то подозрительного – брошенной автомашины, например. В общем, обычная полицейская рутина.

– И никто еще ничего существенного не сообщил?

– Я ведь уже объяснил вам, сэр. Только по телевизору полиции в руки сами собой плывут улики. В жизни все иначе. – В голосе инспектора Баррета прозвучало легкое раздражение. – Мне вот что хотелось бы у вас спросить, мистер Престон. Как по-вашему, мисс Грант была уравновешенной особой? Ей не были свойственны припадки депрессии?

– Вовсе нет. Она была очень жизнерадостной.

– Не высказывала страхов, опасений кого-либо или чего-либо?

– Как вам сказать, тут возник один момент. В одной воскресной газете появилась очень резкая, пасквильная статья в ее адрес. В «Санди таймс». Крайне жестокая и несправедливая. Мне кажется, она могла оказать на Анну тяжелое воздействие.

– И каково содержание статьи?

– В ней говорилось о том, что Анна, мол, беспринципная карьеристка, которая втирается в доверие богачей. Эта статья, видимо, была спровоцирована очерком Анны, который появился в нашем журнале, о женщине по имени Анастасия Фулгер, это жена немецкого стального короля Бруно Фулгера.

– Понятно, – протянул Баррет. – Вы считаете, это каким-то образом может быть связано с ее смертью?

– Вполне вероятно, – ответил я. – Но, честно говоря, никаких конкретных доказательств у меня нет.

Я рассказал ему о тех типах в машине, которые пасли мою квартиру и, возможно, на самом деле выслеживали Анну. Но о происшествии на крыше я умолчал. Мне показалось, что трудно будет все объяснить, не вызвав подозрения насчет моих мотивов посещения квартиры Анны.

– Еще один момент, который я хотел бы уточнить, сэр. Не назовете ли точное время вашего телефонного разговора с мисс Грант в субботу вечером? Когда мы с вами говорили в понедельник у нее на квартире в Харрингтон-гарденз, вы сказали, что это было около одиннадцати.

– Да, определенно примерно в это время. Мы разъехались по домам из «Дорчестера», где закончили ужин в половине одиннадцатого. Раньше, чем через полчаса после этого мы бы не смогли перезвониться.

– Таким образом, одиннадцать часов вечера – это последнее время, когда мы можем с точностью утверждать, что мисс Грант была жива.

– Это может подтвердить шофер, который доставил ее домой. Мы ужинали с моим американским боссом, и он отправил Анну на машине с шофером, которую арендовал.

– Мне это известно, мистер Престон. Я уже связался с офисом мистера Уайсса в Чикаго. Он подтверждает, что мисс Грант была жива без десяти одиннадцать.

Объявили начало посадки на мой самолет, и пассажиры стали застегивать кейс и сворачивать работу ноутбуков.

– К сожалению, мне надо спешить на посадку, – сказал я старшему инспектору Баррету. – Я опаздываю.

– Последний вопрос, сэр, прежде чем вы пойдете, – не уступил он. – Надеюсь, вы извините мою назойливость, но я не могу его не задать.

– Конечно.

– В каких отношениях вы находились с мисс Грант?

В самом деле, в каких? Я и сам много думал об этом в последние дни.

– Она была моим очень близким другом, – ответил я. – Мы работали в одной компании, и познакомились на профессиональной почве, и потом часто встречались, не только по службе.

– Она была вашей любовницей?

– Нет, вот этого никак нельзя сказать, – искренне ответил я. Действительно, это слово – любовница – казалось совершенно неприменимым для Анны. Во всяком случае, для наших с ней отношений. Но мне не хотелось вдаваться в подробности и посвящать этого полицейского в наши сложные и хрупкие отношения с ней. Даже наедине с самим собой я не мог бы подумать так об Анне. На глаза мои навернулись слезы, и я сморгнул. Меня опять охватило чувство невосполнимой утраты. – Нет, – добавил я. – Мы не были любовниками и не назначали свиданий, если вы это имеете в виду.

– Благодарю вас, сэр, – сказал старший инспектор Баррет. – Вы нам очень помогли. Пока что у меня нет к вам больше никаких вопросов, но, надеюсь, вас не затруднит помочь нам в случае надобности?

– Разумеется, – буркнул я.

Я поднялся в самолет, рухнул в кресло и уронил голову в ладони. Стюардесса предложила напитки и газеты. Я взял «Ивнинг стандарт». На девятой полосе я прочитал следующее: «Полиция начинает расследование трагедии Анны». Три абзаца, сухие факты и большая фотография смеющейся Анны. Интересно, что подумает Кэрол Уайт, когда прочтет этот номер газеты.

Как всегда, самолет задержался с прибытием в Лондон. Мы сделали три круга над Хаммерсмитом и Кью, пропустив вперед дюжину бортов. Потом минут на двадцать застряли на полосе, пока нам подыскивали пропускную калитку. В какой-то момент этой бессмысленной траты времени я вдруг почувствовал ужас перед возвращением домой. Может быть, то была запоздалая реакция на события вчерашнего дня. У меня задрожали колени. Я не привык к физическому насилию. В журналистском мире с этим как-то не встречаешься. Мы привыкли к психическому давлению, этого в нашей практике сколько угодно, но физическое насилие – это из той области, что всегда «происходит с другими». Вообще-то я мог гордиться собой – встречу на крыше я провел на высшем уровне, – но вот смогу ли я ее столь же доблестно повторить, в этом я был глубоко не уверен. Когда мы только начинали встречаться с Салли, она заставила меня задуматься, сказав однажды, что я никому не позволяю встать у меня поперек дороги. Тогда, да и теперь, я понимаю ее слова в психологическом плане. Помнится, тогда они мне ужасно не понравились. Мне казалось, что они характеризовали меня как упрямца. Но если она имела в виду принципиальность – дело другое. Анна, например, была очень принципиальной. Если бы она не специализировалась в светской журналистике, из нее мог бы получиться отличный военный корреспондент. Но обладаю ли я этим качеством в достаточной мере, в этом я сомневаюсь.

Одно я знаю наверняка: эти люди очень опасны. Они запросто могли бы убить меня на этой проклятой крыше.

И если они однажды попытались это сделать, мне следует быть начеку.

 

11

Панихида проходила в Высокой Викторианской церкви недалеко от Белсайз-парка. Пришло человек шестьдесят. Половина из нашей компании, мать, соседи и человек двадцать друзей, со многими из которых она подружилась, когда брала у них интервью. Я узнал среди них молодого многообещающего художника и модного издателя, девушку-дизайнера дорогой обуви и дамских сумок. Микки Райс отрядил фотографа из «Светской жизни», и я надеялся, что у него достанет такта, чтобы не напечатать фотографии с похорон в журнале. Когда я спросил его об этом, он растерялся и поспешно ответил: «Конечно, нет. Я это сделаю в частном порядке. Я попросил, чтобы в художественном отделе собрали небольшой альбом специально для миссис Грант».

Церковь была слишком просторной для панихиды, поэтому ее проводили в модернизированной часовне. Мы сидели на складных стульях лицом к кирпичному алтарю, заклеенному плакатами, взывающими о помощи голодающим. Скромность обстановки отчасти компенсировалась роскошью и обилием цветов. Журналы прислали их в огромном количестве: белые лилии, тюльпаны и розы от «Кутюр»; яркие разноцветные – от «Светской жизни». «Мир мужчин», не столь поднаторевший в рассылке цветов своим авторам и дизайнерам, заказал нечто поскромнее и не столь изысканное. Наверное, за все тем или иным образом заплатила компания. Барни, которому я позвонил во вторник в Чикаго, чтобы сообщить печальную весть, прислал букет – дюжину больших алых роз, обернутых в целлофан. Когда я сказал ему о смерти Анны, он был шокирован: «Это ужасно», – отозвался он. Возможно, он мечтал об обеде вдвоем с Анной во время своего следующего визита в Лондон.

Викарий изо всех сил пытался развеять нашу скорбь и обратить наши души к вечному. Он сказал, что Анна Грант наверняка хотела бы, чтобы собравшиеся здесь устроили в ее память вечеринку, и что в Книге пророка Даниила как раз придается огромное значение радостям жизни. Там Валтасар приказал вынести из храма злотые и серебряные сосуды, чтобы царь, и дети его, и жены, и наложницы пили вместе. Викарий, конечно, хотел по-своему утешить нас, но он совсем не знал Анну, и его слова звучали неуместно. Да и что он мог сказать! Кто вообще мог сказать что-то утешительное, если Анна, такая живая, такая талантливая, такая красивая, была мертва.

Я сидел в заднем ряду между Сузи и Леонорой Лоуэлл из «Кутюр». Было невыразимо тяжело. Хоронить человека в расцвете сил – это всегда трагедия, а для нас, журналистов, это вообще шок: мы привыкли к водовороту жизни, к приятным новостям, блеску и успеху и не задумывались в этой круговерти о мрачном финале жизни.

Несколько раз во время службы я затылком почувствовал на себе сверлящий взгляд Микки Райса. Я не стал оборачиваться, чтобы не доставлять ему удовольствия. Он, должно быть, еще не остыл после нашего последнего разговора в офисе, пускай еще позлится.

После службы я подождал, пока народ немного разойдется, чтобы выразить соболезнование миссис Грант. Она стояла на ступеньках церкви, пожимая руки каждому покидающему церковь и благодаря за внимание. Я почувствовал, как пуста будет теперь ее жизнь. Хотя ее собственная работа в школе была далека от того, чем занималась Анна, но дочь всегда делилась с матерью, посвящая в подробности своей жизни, и та жила ее успехами.

Когда я подошел к ней, миссис Грант пожала мне руку и сказала:

– Я знаю, кто вы. Вы Кит Престон.

– Очень приятно, что вы меня вспомнили.

– Я пока не жалуюсь на память. Особенно хорошо запоминаю лица. Наверное, из-за профессии – столько ребят, одни приходят, другие уходят, и так каждый год, – печально улыбнулась она.

– Я хотел сказать вам, – сказал я, – что Анна была самым талантливым журналистом, которых я когда-либо знал. Правда. Вы, верно, и сами это знаете, но мне хотелось бы сказать вам об этом именно сейчас.

– Да, у нее был талант к этому делу, – подтвердила Бриджет Грант. – Мне это было ясно, хоть я далека от тех людей, о которых она писала. Не знаю, откуда у нее это взялось. Во всяком случае, не от меня. Мой преподаватель в колледже однажды сказал, что я, конечно, очень дотошна, но способна уморить ее до смерти своими сочинениями.

– Знаете, мы были добрыми друзьями. Особенно в последнее время.

– Знаю, – сказала Бриджет Грант. – Анна мне о вас рассказывала. – Она пристально взглянула мне в глаза. – Самое печальное, что теперь в ее жизни уже ничего не произойдет. Перед ней открывались такие блестящие возможности. Она бы взрослела, становилась зрелой. Вы, вероятно, знали только одну сторону Анны – ту Анну, которая любила вечеринки и светский блеск. А я знала совсем другую, знала мою девочку, с которой мы подолгу разговаривали за чаем. А теперь уже ничего не произойдет.

– Я понимаю, о чем вы говорите, – сказал я, хотя мне трудно было представить Анну в домашнем кругу.

– Вряд ли. Наверное, это было бы для вас открытием, она была совсем другой дома, чем с друзьями.

Возле церкви ждали машины и микроавтобусы, чтобы отвезти сотрудников на Парк-плейс. Мне не хотелось сразу ехать на работу, я присел на скамью и смотрел, как из церкви выходят последние люди. Ко мне приблизился высокий молодой мужчина с длинными, расчесанными на пробор белокурыми волосами, которого я приметил еще раньше.

– Кит Престон, если не ошибаюсь? – спросил он.

– Не ошибаетесь.

– Я Симон Берио.

Это имя мне ничего не говорило. В полумраке церкви он выглядел лет на двадцать пять, но на ярком июньском солнце я бы набавил ему еще лет двадцать. Он был из тех вечных юношей, которые, несмотря на бурную жизнь, умудряются сохранить мальчишеский вид. Такие, благодаря своей яркой внешности, обычно пользуются вниманием женщин, но внутри у них пустота.

– Вы меня не знаете, наверное? – Он говорил с легким акцентом, не то французским, не то итальянским.

– Извините, я немного не в себе.

– Мы с вами не встречались, но я делаю фотографии для «Мира мужчин». Натюрморты. Мне у вас не очень дают развернуться, но это отдельная песня.

– Что ж, рад познакомиться.

– Вообще-то вы мне порядком подгадили, если уж говорить напрямик.

– Вот как?

– Вам что, совсем не знакомо мое имя?

– Послушайте, простите, ради бога, но я понятия не имею, куда вы клоните. Если я могу быть полезным, скажите чем. Давайте не будем играть в прятки, сейчас неподходящая для этого ситуация.

– На прошлой неделе вы поместили мою фотографию на обложке «Светской жизни». Анастасию Фулгер. Это я фотографировал. Вы взяли ее без моего разрешения, и я из-за вас вляпался в дерьмо по самые помидоры. Должен вам сказать, вам грозит то же самое.

Так вот это кто! Бывший дружок-любовничек Анастасии Фулгер. Тот самый французский фотограф, который, если верить Микки Райсу, был любовником и Анны Грант тоже.

– Очень жаль, если это вам навредило. Что, миссис Фулгер вами недовольна?

– Я с ней не разговаривал. Немецкий парень, которого зовут Рудольф Гомбрич, позвонил мне в студию с угрозами. В пятницу днем опять звонил, и еще раз вечером того же дня. Теперь названивает каждый день. Очень неприятные ведет беседы.

– Чего он от вас хочет?

– Вас должно волновать не то, что он хочет получить от меня, – со значением произнес Симон Берио, – а то, что он хочет мне предложить.

– И что же это?

– А то, что мне не надо с вами разговаривать. И правда, какого черта? Вы меня не спрашивали, когда напечатали эту долбаную фотку, которую заставили Анну спереть у меня из студии. Она даже качества ниже подошвы. Я ее просто так сделал.

– Послушайте, может, мы об этом в другой раз потолкуем, если вы полагаете, что я могу чем-то помочь.

Что-то в этом Симоне Берио было неприятное и в то же время пугающее. Ясно было, что ничего конкретного он мне сегодня говорить не собирается, если у него вообще было, что сказать. Но упоминание имени Гомбрича меня обеспокоило. Как будто прозвучал сигнал тревоги. Что бы тут могло быть?

– В общем, я сказал. Это не вы мне можете помочь, а я мог бы помочь вам. Может, в другой раз уже не захочу.

Он повернулся, чтобы уйти.

– Пока, – бросил он через плечо. – В следующий раз советую все же узнавать людей, которые на вас работают, особенно если встречаетесь с ними на похоронах.

Я ушел из офиса точно вовремя и проделал весь путь домой пешком, через Сент-Джеймский парк к вокзалу Виктории, потом вдоль набережной до моста Баттерси. Шел дождь, но мне было все равно. Никто не мог нарушить моего одиночества. Самое противное в моей работе – то, что невозможно остаться одному. С восьми утра до ухода домой меня одолевают вопросами, как будто я служу в справочном бюро. Однажды я смеху ради попробовал подсчитать количество разговоров, которые я провел в течение недели. Цифра перевалила за две сотни.

Неужели всего лишь в прошлый вторник я катался с Анной на роликах? Прошла неделя, и вот она мертва и зарыта в землю. События происходили с калейдоскопической быстротой, я даже не успевал предаться скорби. После опознания ее трупа в понедельник я посетил три длинных совещания, разбирался с Микки, вступил в поединок на крыше с психами в масках и был на ее похоронах.

Мне надо было о многом поразмыслить, в том числе о словах, сказанных Бриджет Грант на ступеньках церкви. Интересно, что именно рассказывала Анна обо мне своей матери. Я никогда не мог понять девушек, которые обсуждают свои любовные дела. Я, покуда была жива моя матушка, никогда ни о чем подобном с ней не говорил, у нас в семье такая откровенность не была принята. Может быть, Анна считала, что у нас с ней есть перспектива общего будущего? Наши отношения, вплоть до той субботы, были какими-то случайными, отрывочными, что ли, и почти всегда были связаны с работой, так что я боялся рискнуть, чтобы не испортить того, что было. А она, может быть, все это время ждала от меня первого шага. Что она сказала в ответ на мои слова, что я давно мечтал заняться с ней любовью? «Надо было сказать мне об этом». Жаль, что я этого не сделал. А теперь уже поздно.

Вернувшись домой, я сбросил одежду, наполнил ванну горячей водой и, присев на край ванны, выпил пару банок пива. Потом отклеил пластырь, тихонько, миллиметр за миллиметром, и с удовлетворением убедился, что рана начинает заживать. Шея еще болела, особенно если дотронуться, но скоро все заживет. После ванны мне стало намного лучше. Мне всегда помогает горячая ванна. Салли никогда этого не понимала. Когда мы были вместе, она любила забираться ко мне в ванну, но сначала всегда пускала холодную воду.

Я никогда не думал об Анне как о будущей жене. Она казалась мне слишком свободолюбивой для семейной жизни. Но ее мать права, на самом деле она могла быть совершенно не такой, какой казалась. Анна была очень практичной девушкой, и ее легко можно было представить себе в роли хозяйки дома и матери. Я познакомил ее с Кэзи, и они сразу поладили. Как мне не пришло в голову, что именно ее чувствительность помогала найти путь к людям, которых она интервьюировала, она со всеми устанавливала дружеский контакт. Я лежал в горячей воде и рисовал в воображении, какой могла бы быть наша семейная жизнь, и то, что эти мечты теперь были несбыточными, повергало меня в жуткую тоску.

Через открытую дверь ванной мне был виден коридор, ведущий в гостиную. Взгляд мой задержался на небольшой черной коробке на кофейном столике. Диктофон Анны. Он лежал там с тех самых пор, как я вытащил его из-под дивана в тот день, когда ко мне вломились.

Мне вдруг мучительно захотелось услышать ее голос. Я даже слегка испугался своего желания, потому что звук ее голоса мог доставить мне боль, но я все же вылез из ванны и, оставляя на полу мокрые следы, подошел к столику, взял диктофон и принес в ванную.

Я перемотал кассету, поставил диктофон на тумбочку и нажал на пуск.

Послышались щелчки, покашливанье и потом раздался голос Анны, невероятно близко. Он эхом отдавался в пустой комнате.

– Проба, проба. Один, два, три, проба. О, черт, эта машина вообще работает? Надеюсь, что да. Сейчас без десяти одиннадцать, я стою в конце Гайд Парк-гейт. Через пять минут я позвоню у дверей Эрскина Грира. Проба, проба.

Диктофон отключили, затем включили вновь, на этот раз, видимо, уже в доме. Я словно воочию видел, как диктофон поставили на табурет в гостиной Эрскина Грира, микрофон поднесли к его губам. Анна, должно быть, сидит напротив, потому что ее вопросы слышны были хуже, чем его ответы.

Она начала с вежливой ремарки о том, как ей нравится эта часть Лондона, потом похвалила картины, висевшие на стенах гостиной. Эрскин Грир отвечал сдержанно, попросил не называть в журнале фамилий художников, чтобы «не разжигать аппетиты грабителей, которые могут захотеть взглянуть на картины в отсутствие хозяев».

Она шутливо заметила, что вряд ли кто из этой братии подписывается на «Мир мужчин», на что Эрскин Грир ответил:

– Я бы не стал их так недооценивать, мисс Грант.

В этот момент послышался металлический скрежет – верно, горничная-филиппинка поставила поднос с кофе рядом с диктофоном. Слышно было, как наливают кофе в чашки и Грир размешивает сахар в своей чашке.

– Напомните мне, – сказал он, – кто владелец этого вашего «Мира мужчин»?

– Американец, его зовут Барни Уайсс, – ответила Анна. – Он из Чикаго. Года четыре назад приобрел в Англии несколько авторитетных изданий.

– А, припоминаю, – отозвался Грир. – Мне тоже предлагали их купить. Какой-то парень, который просадил на них кучу денег, изо всех сил пытался сбагрить их. Помнится, он присылал ко мне в Нассау своего человечка, чтобы втюхать свою макулатуру.

– Ну вот, а Барни Уайсс клюнул.

– Идиот, – хладнокровно бросил Грир. – Никакие печатные издания покупать не следует. Все хорошее пристроено, и никто такое добро из рук не выпустит, а остальное – мура. Верный способ остаться без штанов. Журналы покупают только для престижа, но есть масса других, безопасных способов его заполучить.

– Например – стать спонсором команды поло?

Грир заржал.

– Это вы точно подметили. Я просто не успеваю следить, что быстрее растет – мой престиж или счета, которые мне присылают.

Я нажал на кнопку «пауза», большим пальцем ноги открутил кран с горячей водой, подождал, пока не очутился почти в кипятке, выключил кран и продолжил слушать запись. Было нечто сверхъестественное в том, что я оказался незримым свидетелем беседы Анны с этим человеком, как будто я без спросу ворвался в чужой дом или стою у замочной скважины и подслушиваю. Но понемногу меня увлек процесс ее работы, заворожила сама техника интервьюирования. То она вела себя крайне сдержанно, почти официально и очень уважительно – это когда расспрашивала Грира о первых годах существования его компании, скромной фирме, штаб-квартира которой находилась в Гонконге, а отделения – в Макау и Шанхае. Потом вдруг резко меняла тон на игривый – и засыпала его вопросами о том, как он проводит свободное время и сколько друзей обычно приглашает к себе на яхту.

Меня просто восхитило, как ловко она подвела его к тому, что он сам пригласил ее в Палм-Бич. Она вырвала у него это приглашение, как будто от того, пришлет он за ней свой самолет, зависела судьба интервью, и вообще это было исключительно в его, Грира, интересах. А ей оставалось только подчиниться его желанию.

Надо отдать ей должное – она напропалую кокетничала с ним. Это чувствовалось на звуковой дорожке.

– В Гонконге мне говорили, что вы – самый привлекательный мужчина на всем острове. Как вы к этому относитесь? Каково быть секс-символом?

– Вы мне задаете вопрос о том, о чем у меня нет ни одной минуты поразмыслить. Оставляю ответ на ваше усмотрение.

Хоть он и уклонился от прямого ответа, но ясно было, что он польщен, и дальше разговор покатился как по маслу. Ему хотелось сделать ей приятное.

Пленка кончилась, мне пришлось вылезти из воды и поставить другую сторону. Интервью продолжалось без пауз. Анна расспрашивала его об игроках в поло и упомянула, что всегда пылала тайной страстью к Карлосу Грасида.

– Заклинаю вас, держитесь подальше от этих латинских любовников, – пылко отреагировал Эрскин. – Это свора наемных убийц, я вам говорю!

В его словах откровенно звучала нота ревности. Анна зацепила его на крючок.

Потом они приступили к обеду, не прерывая беседы. Пленка крутилась. Они предлагали друг другу разные блюда, а горничная хлопотала, меняя тарелки. Эрскин Грир без всякого смущения, что я без удовольствия отметил, спросил Анну, замужем ли она или есть ли у нее бойфренд. Анна уклонилась от ответа. Она сказала, что ходила к прорицательнице, и та сказала, что ей не следует выходить замуж до тридцати пяти лет.

– Вам надо обратиться к китайским предсказателям, – посоветовал Грир. – У меня есть один такой знакомый, он регулярно наведывается ко мне в офис. Это что-то фантастическое! Я вас обязательно сведу с ним.

Наконец Анна взялась за тему торговли оружием. Вопросы она задавала на редкость точно, но осторожно. Даже зная суть дела, я подивился ее изощренности.

– Я слышала, – начала она, – что вы снабжали оружием вьетнамских коммунистов во время вьетнамской войны. Не кажется ли вам, что это было, во-первых, противозаконно, а во-вторых, аморально, потому что это оружие работало против американских солдат, молодых парней, которых послало туда правительство?

Грир сделал долгую паузу, прежде чем ответить. В голосе его звучали нотки растерянности.

– Возможно, вы правы. Я понимаю, что для людей вашего поколения, особенно тонких и чувствительных, это может так выглядеть. Но не забывайте, – продолжил он более уверенным тоном, – что в это время китайцы направляли оружие в Ханой, а в Сайгон шла американская помощь на сотни миллионов долларов ежемесячно. За всю войну американцы откачали туда семьсот миллиардов долларов. Выбросили псу под хвост. Я всегда говорю, что Америке гораздо дешевле обошлось бы подарить каждому узкоглазому виллу в Сан-Тропе с полным штатом прислуги.

Анна мягко, но твердо прессинговала, выуживая из собеседника деталь за деталью и не давая ему свернуть в сторону. Но он тоже был не лыком шит. Почуяв, что пахнет жареным, Эрскин Грир с полным спокойствием, но непреклонно закончил интервью. До меня донеслось, как он просит Анну покинуть дом. «Меня поражает ваше нахальство, – выговаривал он ей. – Являетесь на обед в мой дом и начинаете читать мне лекции, как какая-нибудь феминистка из «Гринписа».

Заскрипели кресла, раздался щелчок – диктофон отключился.

Я решил, что больше слушать нечего, и приподнялся, чтобы выключить диктофон. Но не успел я дотянуться рукой до кнопки, как опять раздался легкий щелчок и пленка закрутилась.

На этот раз запись длилась всего с полминуты и слышимость была плохая. Похоже было, что диктофон находится у Анны в сумке и заработал сам собой, просто случайно. Я услышал, как Эрскин Грир что-то говорит, но голос его частично заглушал шум улицы, как будто разговор шел на улице.

– После этого маленького представления, Анна, возможно, моя привычка избегать женщин-журналисток отойдет в прошлое.

Анна хихикнула:

– Ну что ж, тогда до следующей пятницы, а может, еще и раньше увидимся, в аэропорту.

– Не берите с собой ничего, кроме джинсов и чего-нибудь симпатичного для вечера. В Палм-Бич принято по вечерам элегантно одеваться.

– И, разумеется, моего блокнота.

Эрскин Грир довольно рассмеялся.

– О, конечно, и вашего противного блокнота. Я уж и забыл, какова истинная причина вашего интереса к моей персоне. Как вы собираетесь добираться домой? У вас машина?

– Не беспокойтесь, я возьму такси, в этом районе их полно.

– Тогда до свидания, Анна. – Слышно было, как они обнимаются. Потом раздался стук ее каблучков по ступенькам.

* * *

Неожиданный финал интервью заставил меня задуматься, и мысли эти были не из приятных. Меня удивила разительная перемена настроений – только что Грир недвусмысленно выставлял Анну из дома, и вот на лестнице они уже вполне примиренные прощаются как лучшие друзья. Интересно, сколько времени прошло между первым и вторым эпизодами? Если Анна сразу направилась из гостиной к выходу, это должно было занять у нее не более полуминуты. Но Эрскин Грир подтверждает свое приглашение в Палм-Бич и говорит, что почти забыл о том, что она пришла за интервью. Значит, времени прошло гораздо больше, и этот промежуток времени не был зафиксирован на пленке, зато объяснял, почему Анна так поздно пришла ко мне. Анна говорила, что Грир пригласил ее остаться на обед без десяти час. Десять минут спустя они прошли в столовую и наслаждались едой – каждая минута обеда была записана на диктофон, и продолжался он, судя по пленке, примерно тридцать пять минут. Следовательно, Анна должна была покинуть его дом самое позднее без четверти два. На пленке остались ее слова, где она говорит, что возьмет такси, и, придя ко мне, она сказала, что явилась прямо от Грира. Но она пришла ко мне примерно без пяти пять. Итак, почти два с половиной часа она провела неизвестно где и как.

В этих неприятных раздумьях я сел в такси и отправился утром в пятницу на работу.

Как ни кинь, никакое объяснение ничего хорошего не сулило.

Я вспомнил, как Анна описывала Эрскина Грира, рассказывая мне о том, как проходила их беседа: «Он шагу не сделает, если не будет уверен в успехе. Ни одна женщина перед ним не устоит». Неужто он и в этом случае был стопроцентно уверен в успехе? И неужто Анна повела себя именно так?

Не лукавя перед самим собой, я должен признать, что Грир был как раз ее типом мужчины. Пожалуй, в чем-то та гадкая статья в «Санди таймс» права: у Анны была слабость к очень богатым мужчинам. Правда, он был на тридцать лет старше ее и, на мой взгляд, довольно противный, но тут мне сложно быть объективным.

У меня оставалось одно спасительное объяснение – Анна пустилась во все тяжкие ради очерка. Чуть не запоров интервью расспросами о торговле оружием, она спохватилась и пошла на крайние меры, чтобы вырвать у него приглашение в Палм-Бич. Когда речь шла о деловых интересах, мужества ей было не занимать. Я вдруг представил, как она лежит на спине в его спальне и думает о статье в «Мире мужчин», и, честно говоря, мне от этой картинки не полегчало.

В одиннадцать часов я спустился в редакцию «Стиля» повидаться с редактором Мередит Кэрью-Джонс. Вокруг нее толпились авторы журнала. Постоянные авторы за скромную плату должны, кроме написания текстов, еще и несколько раз в год собираться на общую летучку. Их имена выносятся на первую полосу, это почетно для них и придает вес журналам. В «Уайсс мэгэзинз» они заполняют ту же нишу, что члены каких-нибудь попечительских советов благотворительных фондов.

Мередит, высокая, энергичная дама лет пятидесяти пяти, самое добрейшее существо, которое я когда-либо встречал в жизни. Каждый день она приезжала на Парк-плейс из Рутленда, где жила с мужем, большим любителем охоты на лис. Она часто упоминала о нем, и мы знали все его привычки («Бастер терпеть не может овощи, поэтому мы их никогда не готовим, увы»), но поскольку в Лондоне он почти никогда не появлялся, то оставался загадочной персоной, этаким внесценическим персонажем. Каждую пятницу, по традиции, Мередит брала творческий день и руководила журналом из дома, но на самом деле стряпала для Бастера обильный обед на весь уик-энд, который он предвкушал всю неделю. Подозреваю, этот Бастер понятия не имел, что женат на одной из самых авторитетных женщин в сфере моды и стиля.

Ее офис, который она переделывала каждую весну, превратился в настоящий храм моды. Когда я впервые зашел сюда, это был музей скульптуры и миниатюрных статуэток. В этом году она декорировала кабинет в пляжно-морском стиле: на стенах висели корабельные приборы, на окнах занавески из парусины.

Сегодня Мередит собрала полдюжины своих самых надежных авторов на экстренный саммит. Назрела проблема: дефицит фотографий достойных английских домов в традиционном стиле.

По нашим данным, перекормленные видами особняков, пентхаусов, апартаментов, замков, шале, гасиенд и палаццо, которые появляются у нас в каждом номере «Стиля», читатели никак не насытятся созерцанием простого английского деревенского дома. Но не каждый такой дом может прийтись им по вкусу; тут нужен дом в георгианском стиле с подъемными окнами, выложенном плиткой холлом, гостиной, которую украшает ветхозаветный камин, и чтобы наверху располагались теплые уютные спальни с видом на парк. Вот чего жаждут наши читатели, и если мы иной месяц не поместим фото такого дома, они страшно огорчаются.

Проблема в том, что оборот хороших домом в стиле короля Георга или королевы Анны гораздо медленнее, чем оборот наших номеров. К тому же мы не можем давать фотографии тех домов, которые только что появились у наших конкурентов. Мы нуждаемся в постоянном притоке «новых» старых домов: то есть тех, которые перешли в руки других хозяев и были переделаны в старинном духе. Причем, чтобы традиционное в правильных пропорциях сочеталось с современным, например, обивочными тканями от наших рекламодателей. Читатели обратят внимание на то, что на фото кровать в чьем-то доме застелена покрывалом от Першерона, – и себе такое же захотят.

Другая проблема с английскими деревенскими домами заключается в том, что, когда их выставляют на продажу, покупают их в основном иностранцы. Американцы, немцы, скандинавы, они приезжают в Лондон работать в банках или страховых компаниях и через годик-другой решают приобрести поместье. Они покупают дома, вкладывают бешеные деньги в ремонт и дизайн и получают пленительно прекрасные и идеально удобные для жилья особняки, в которых есть все, кроме одного, самого важного для нас – признаков английскости.

Мередит выглядела озабоченной, но, как всегда, собранной.

– Мы опять обсасываем проблему с английским домом.

– Есть предложения?

– Одно-два. Бэринг-хаус в Хэмпшире, но хозяева пока не горят желанием прославиться. И еще Аннабелла выследила дом недалеко от Хангерфорда, который будет снимать Дэвид Млинарик.

– Может быть, нам разрешат сфотографировать Бэринг-хаус без упоминания имени хозяев?

– Можно попробовать. Но подпись получится неуклюжей: «Собственность английской семьи в округе Мичелдевера».

– Кстати, – сказала Мередит, – вы со всеми нашими авторами знакомы?

Она представила мне свою команду. Пятерых я знал раньше, шестой была супруга заводчика племенных жеребцов.

– А что, если взять лондонские особняки, выстроенные в деревенском стиле? – предложил я. – В нашей власти слегка раздвинуть горизонты возможного.

– Мы уже положили на них глаз. Двоюродные сестры бывшей жены Ага Хана купили очень миленький новый домик в Чизвике, и еще есть какой-то компьютерный магнат, никогда не слышала его имени, он купил огромный готический дом в Риджент-парке. Нина Кэмпбелл делала для него шторы.

– Звучит заманчиво. Еще что-нибудь наклевывается?

– Мы уже целую вечность зондируем почву насчет дома Конрада Блейка в Кенсингтоне. Он в принципе согласен, но с датой съемки волынит. И еще Минни считает, что ей удастся уломать Эрскина Грира дать согласие на съемку его дома в Гайд Парк-гейте.

Минни – это Минни Васс, настоящее ее имя, то есть то, под каким она была известна в первом замужестве, – Шарлотта Васс. Ее девичья фамилия, как мне кто-то сказал, – была Шарки. Череда браков последовательно превращала ее в Минни Аль-Рахман, жену арабского шейха, Минни Страт Брора, любовницу половины восточного Сазерленда. Но самым удачным был ее самый первый брак с Джонни Вассом, и первый развод тоже был самым чинным, может, потому она и сохранила эту фамилию.

– Я слыхал, у Эрскина Грира шикарная коллекция картин? – обратился я к Минни Васс.

– А ты разве у него не был? – удивленно встрепенулась она. – Ты же вроде ходил к нему на обед.

Она так укоризненно посмотрела на меня из-под выкрашенной в цвет воронова крыла челки, что я должен был устыдиться не то того, что не был на обеде у Эрскина Грира, не то того, что забыл, что у него развешано по стенам.

– Да нет, не был я у него. Я только слышал про картины от приятеля, который был у него на прошлой неделе.

– И что это за приятель? – хитро прищурилась она.

– Анна Грант.

– Стало быть – приятельница. Это что – журналистка Анна Грант? Не могла она у него быть. Она мертва.

– На прошлой неделе она еще была жива. Анна обедала с Эрскином Гриром в прошлую субботу.

– Странно, а он мне ничего про это не сказал, – протянула Минни. – Я дважды на этой неделе виделась с Эрскином, и он ни разу не вспомнил про Анну Грант.

– Уверяю тебя, она у него была.

Этот допрос начинал меня раздражать. Минни Васс – несомненно, одна из самых надоедливых женщин в целой Европе. Она даже Мередит из себя выводит. К тому же она всегда достает нас со своими расходами. Время от времени она предъявляет нам пачку ресторанных счетов и авиабилетов, которые должна оплатить компания. Мы не раз пытались выгнать ее, и дело с концом, но всякий раз она пускала в ход тяжелую артиллерию. А связи у нее – закачаешься! И нам приходилось смиряться с ней как с неизбежным злом. Правду сказать, иногда она оказывалась незаменимой: ну как иначе было бы нам сфотографировать Жаклин Кеннеди в порту Хаяннис!

– А ты хорошо знакома с Эрскином Гриром? – спросил я.

– Хорошо ли я знаю Грира? Дорогой, мы с Эрскином дружим двадцать лет! Он один из самых моих старых и верных друзей. Мы даже когда-то чуть не поженились.

– Да ты что! Вот не знал! Что ж ты молчала? Не поведаешь нам правду, если, конечно, это не секрет?

– Ах, дорогой, это было так давно! Я думаю, мы не поженились только потому, что я была замужем за Адбулом Рахманом. А у Эрскина кто-то был в Гонконге. А жаль. Неплохо было бы мне стать Минни Грир.

Одной из роковых тайн Минни был ее возраст. Если смотреть на нее в мерцание свечей через расстояние в ширину стола красного дерева, она выглядела ни на день старше сорока пяти. Как-то раз я видел, как она танцует рок-н-ролл с третьим мужем, и двигалась она как двадцатилетняя девчонка. Однако находились недоброжелатели, которые утверждали, что помнят ее под именем Шар Шарки, когда она гуляла на всех светских вечеринках еще в начале пятидесятых, и, стало быть, ей давно зашкалило за шестьдесят.

– И кому же в конце концов удалось подцепить Эрскина Грира?

– Никому, хотя многие пытались. Половина моих подружек перебывали у него в постели. Он потрясающий любовник.

– О ком это вы тут толкуете? – полюбопытствовала жена коннозаводчика. – Кто у нас потрясающий любовник?

– Только не твой муженек, дорогуша, – холодно парировала Минни. – Это Эрскин Грир.

– О, я тоже слышала о нем массу интересного. Моя соседка в Лейбурне с ним спала и рассказывает о нем невероятные вещи. Он принимает какие-то чудодейственные китайские стимуляторы и, представляете, держит эрекцию больше часа – неплохо для его возраста, правда?

– Могу вас уверить, – прервала ее Минни, – что в годы нашей молодости Эрскин не нуждался ни в каких стимуляторах. Противно даже подумать, что ему сейчас приходится как-то себя взбадривать. Сказать по правде, я в это не верю. Мы с ним трахались без остановки целую ночь, после чего он требовал, чтобы немедленно после завтрака я опять прыгала в кровать.

– Раз он такой жеребчик, может быть, о нем надо писать не в «Стиле», а в «Мире мужчин», – заметила Мередит. – «Мир мужчин» обожает информацию о восточных секс-стимуляторах.

– Практически «Мир мужчин» сейчас и готовит материал об Эрскине Грире. Вернее будет сказать – готовил. Потому что Анна Грант умерла как раз в процессе работы над ним.

– Это та самая Анна Грант, которая пишет в «Светскую жизнь»? – снова вмешалась жена коннозаводчика. – Та самая, которая наехала на Анастасию Фулгер? Бруно Фулгер просто рвет и мечет. Он покупал у нас пять кобыл и рассказывал мужу всю эту историю. Говорил, будет в суд подавать.

– Пока что до суда не дошло, слава богу. Да, в сущности, у него и аргументов нет, – сказал я.

– Плевать ему на аргументы, – отозвалась Минни. – Денег у него куры не клюют, так что адвокаты состряпают любое дельце. Кстати, – добавила она, – вот уж кому в самом деле нужны китайские снадобья, так это ему. Должна вам сказать, что он-то точно не только часа, но и минуты не продержится.

После обеда я нашел у себя на столе последний номер «Hello!» с приклеенной бумажкой от Сузи. Она писала: «Посмотрите стр. 42–51. Понятно, почему она так сникла».

Она имела в виду материал, который журнал обозначил термином «современная сказка». Там была подборка фотографий Анастасии Фулгер, которая смотрела в глаза супругу как статистка, мечтающая выклянчить роль у кинорежиссера. Зато сам Бруно выглядел устрашающе. Если продолжить аналогию, он совсем не собирался давать ей роль и был настроен крайне враждебно. Глаза и жесткая линия рта выражали неприкрытую ярость и готовность пустить в ход кулаки.

Вскоре появилась и сама Сузи. Она убийственно выглядела в ядовито-розовом костюме.

– Как я вам нравлюсь? – спросила она, глазами указывая на свой прикид. – Специально купила для сегодняшнего вечера.

– А что будет сегодня вечером?

– Ну как же – открытие магазина Анналины Лау. Меня тоже пригласили.

– Я и забыл, что это сегодня.

Анналина Лау, американо-китайская модельерша, открывала большой бутик на Бонд-стрит. Наши журналы рекламировали событие несколько месяцев.

– С шести до девяти. Ожидается тысяча гостей. Кроме того, я принесла вам вот что. – Она протянула мне список адресов. – Это компьютерные сервис-центры. Угадайте, сколько в Лондоне мест, где обслуживают «Маки»? Сто девятнадцать! В основном они расположены в Уэмбли, Перивейле и в Южном Кенсингтоне.

– И?

– Что – и?

– И нашелся ли в одном из них компьютер Анны Грант?

– Нет.

– Ты уверена?

– Кит, я битых три дня обзванивала все эти центры, и каждый спрашивал номер квитанции, которой у нас, как вам известно, не имеется. Тем не менее я всяко их умасливала и некоторым звонила по нескольку раз, потому что они обещали сами перезвонить, но ни разу не перезвонили. Все говорят, что ее компьютера у них нет.

Она победно посмотрела на меня.

– Спасибо, Сузи. В самом деле, я тебе очень благодарен.

На самом деле я очень редко отдаю должное ее усилиям. Сузи целыми днями рыскает по городу в поисках каких-нибудь нужных мне вещей, например, какой-нибудь игрушки для Кэзи, иногда находит по каталогам или Интернету ее где-нибудь в Америке, потом организует доставку, а в результате я забываю сказать ей даже «спасибо». Она никогда не ворчит, она просто смотрит мне в глаза. Я достаточно хорошо узнал ее характер. Она всегда дружелюбна и вежлива абсолютно со всеми, но если она почувствует, что ее просто используют, обдаст таким холодом, что уши замерзнут. Но внешне она всегда безупречна, как истинная леди.

Сузи вдруг рассмеялась:

– Не стоит благодарности. Главное, не зря потрудилась. Теперь, если нам потребуется починить офисный компьютер, в нашем распоряжении больше сотни полезных адресов.

В половине седьмого мы вместе вышли к Сент-Джеймскому дворцу и через Пиккадили проследовали на Бонд-стрит. Было еще светло и очень влажно. Цветы в цементных вазонах уныло клонили головки под тяжелыми волнами автомобильных выхлопов. Картинные галереи выставили в витринах самых дорогие экспонаты, чтобы всучить их туристам, которые толпами нахлынули в Лондон накануне Уимблдонского турнира и скачек в Аскоте. Ювелиры рекламировали специальные выставки «Английских сезонных украшений» – кольца и браслеты, которые ни одна уважающая себя англичанка не надела бы в жизни. Иногда Лондон приводит меня в оторопь – кажется, он на глазах превращается в один гигантский торговый центр.

Место, где должно было состояться открытие бутика Анналины Лау, можно было опознать чуть ли не за километр. Гости стекались к входу, держа наготове развевающиеся приглашения, а десятка четыре или пять фоторепортеров образовали живую цепь, ловя в объектив одну знаменитость за другой. Вдруг вся огромная толпа пришла в движение.

– Кто-то из звезд прикатил. Интересно, кто?

– Похоже, Хью Грант с Элизабет Хёрли, – сказала Сузи, вытягивая шею. – Не Микки же Райса они все выглядывают.

Микки протиснулся в двери перед нами, вслед за кинозвездами, и мы нарочно притормозили, чтобы он насладился своей значимостью.

Вход в бутик Анналины Лау был равнозначен выходу в киберпространство голливудского блокбастера, увиденного глазами японского архитектора.

Прямо перед входом, возвышаясь над головами гостей, устремлялась ввысь винтовая лестница из стали и стекла, которая заканчивалась цилиндрическим аквариумом, в котором плавал одинокий черный карп. С потолка спускались два гигантских видеомонитора, на которых демонстрировались фрагменты с модных показов Анналины Лау, перемежавшихся мировыми новостями: подписанием перемирия между Израилем и Палестиной, толпой беженцев из Афганистана, скапливающихся на границе страны.

Мы расписались в гостевой книге, указав свои фамилии и название компании как можно разборчивее. Расписываться на таких презентациях – старая традиция. Это укрепляет связи с клиентами и партнерами и повышает авторитет журналов. Мне известно, что пресс-служба всегда ведет подсчет подписей: «Уайсс мэгэзинз» – двадцать восемь, «Инкорпорейтид» – девятнадцать. Чем больше подписей, тем теснее дружба. Вечером – презентация, утром – реклама.

Прямо у дверей гостей встречала виновница торжества в сопровождении своего китайского управляющего и спонсора господина Вонга. Я с удовольствием отметил про себя, что их уже окружила стайка наших ребят из «Кутюр», которые установили нерушимый заслон для конкурентов и соперников. Леонора Лоуэлл и ее заместительница Тасмин Фили оживленно болтали с Анналиной, а Кевин Скай обрабатывал Вонга.

За нашими ребятами выстроились продавцы в смокингах с большими медными пуговицами и юные официанты с подносами. Еда, как и декор, была выдержана в черно-белой гамме: черные рисовые хлебцы с моцареллой и черная оливковая паста, черные мини-суши, белые дрожащие на малюсеньких шампурах кальмары и крошечные печеные картофелинки, украшенные черной икрой и сметанным соусом.

Я взял фужер шампанского и, глубоко вдохнув, втиснулся в толпу гостей.

Народу было так много, что нельзя было шагу ступить, и меня качал людской океан, перемещая из стороны в сторону. Со всех сторон на меня напирали чьи-то спины, официанты лавировали, поднимая над головами подносы с едой и шампанским, то и дело кто-нибудь с разлету толкал меня в бок или мимоходом бросал мне приветствие.

Рядом с винной стойкой обосновалась еще одна группа наших сотрудников: Кей Андерсон из «Светской жизни», Робин Риз из «Мира мужчин» и Кэти Дэвис из «Стиля». Странная вещь: на презентациях может собраться тыща людей, но журналисты все равно держатся кучей, как тюлени на лежбище.

– Хочу предупредить, – шепнула Кей, – здесь Говард Тренч, и он в бешенстве: только что узнал, что вы отвоевали «Мушетт».

– Отлично. Буду соблюдать осторожность.

– Его видно за милю, – сказала Кей. – Он почему-то решил надеть шляпу китайского кули. Наверное, в честь Анналины Лау.

Ко мне протиснулась Минни Васс в сопровождении толстой председательницы Национального благотворительного общества в поддержку балетных артистов. Во всяком случае, так я ее понял. А может, это было Общество защиты инвалидов-гонщиков. Скорее все-таки первое.

– Кит, дорогуша, – кричала мне Минни, – я тебя обыскалась! У нас гениальная идея. Что, если «Уайсс мэгэзинз» станет спонсором гала-представления Общества в октябре? Великолепная реклама! И совсем недорого обойдется: 250 тысяч, включая столик.

Председательница прижалась ко мне бюстом. У нее была тщательно растрепанная прическа и огромная бриллиантовая брошь в виде пуделя.

– Нам кажется, что лучше вас кандидата не найти, – выдохнула она мне прямо в лицо. – Мы все просто обожаем «Шикарную жизнь».

– Это не наше издание, – с облегчением ответил я, нацеливаясь ретироваться. – «Шикарная жизнь» принадлежит вон тому господину в китайской шляпе. Он непременно даст вам свое согласие.

Тасмин Фили тронула меня за рукав.

– Яндо не видели? Он куда-то запропастился.

– Запропастился?

«Хорошо бы с концами», – подумал я про себя.

– Мы приехали все вместе в лимузине, и он сразу же куда-то исчез. Он дуется, потому что мы зарубили часть его фотографий с Ямайки, на две полосы. Я очень беспокоюсь, он должен завтра утром снимать для нас офисные костюмы.

Меня зажали с двух сторон телеведущая Таня Браер и организатор фонда в пользу больных СПИДом Маргерит Литтман. Тут ко мне подкатился Норман Тернер.

– Добрый вечер, босс, – сказал наш директор по распространению. – Не поскупились – видел, какой буфет внизу? Я позвонил жене, чтобы ужин не готовила.

– А я и не знал, что ты интересуешься модой, Норман, – сказал я, удивившись, что вижу его здесь.

– Но ты же меня знаешь, – хохотнул Норман, – я всегда тут как тут, где бесплатно наливают. Не могу сказать, что мне сильно интересны шмотки и вся эта суета с вечерними костюмами. Особенно я не люблю длинные юбки. По мне лучше мини.

Подошла Мередит Кэрью-Джонс, чтобы сообщить, что Минни Васс уладила вопрос со съемкой дома Эрскина Грира.

– Он дал согласие.

– Отлично.

– Один нюанс, – продолжила Мередит. – Минни считает, что мы недостаточно ценим ее услуги. Ей кажется, мы ей что-то недодаем. Короче, она просит, чтобы мы спонсировали гала-представление в пользу ветеранов балета, которое состоится осенью. Вы ведь не против, а? Иначе она отдаст съемку Эрскина Грира в «Шикарную жизнь».

В этот момент загремела музыка и сцену осветили мощные прожекторы. Рок-группа начала выступление, и вслед за ними на подмостки ступила топ-модель Кейт Мосс.

Я отступил к лестнице, чтобы лучше видеть, и заметил нечто, что разом испортило мне настроение. Говард Тренч беседовал с Пьером Ру. Тренч что-то горячо говорил, а Пьер согласно качал головой. Факс-подтверждение от «Мушетт» мы еще не получили, а покуда он не лег на мой стол, расслабляться было рано.

– Кит Престон? – По лестнице спускалась незнакомая девушка. Реденькие каштановые волосы были собраны на затылке в конский хвост. Вельветовый жакет был в цвет волос. – Вы ведь Кит Престон, не так ли?

– Точно.

– А я Кэрол Уайт. Мы не знакомы, я журналистка из «Санди таймс».

– Не беспокойтесь, я знаю. – Первой моей реакцией было разорвать ее в клочья, но меня остановил ее вид: она казалась застенчивой и умненькой. – Вы автор статьи о моем друге Анне Грант.

– Вот об этом я и хотела с вами поговорить. После того, что случилось, я чувствую себя отвратительно, тем более что та статья подписана моим именем.

– Что вы хотите этим сказать – «была подписана вашим именем»? Вы же ее написали!

– В общем, да. Но это одна из моих первых публикаций, и она подверглась редактированию.

– То есть?

– Ну, мне велели написать ее в пятницу утром, когда появился номер журнала «Светская жизнь» с материалом про Анастасию Фулгер, и поначалу она задумывалась как вполне благожелательная. Так мне и было сказано. 750 слов о том, как Анна Грант владеет пером. Они действительно хотели, чтобы это была позитивная статья, потому что Колин Бернс, редактор, пытался заполучить Анну в качестве постоянного автора колонки.

– Понятно. И что же случилось потом?

– Ну, в пятницу после обеда, когда я сдала текст, мне неожиданно сказали, что профиль публикации изменился и надо все переписать. Редактор художественного отдела велел мне связаться с Микки Райсом из «Светской жизни», который, дескать, может многое рассказать об Анне Грант. Ну вот, я позвонила ему, а он будто ждал моего звонка. И дал мне всю информацию, которая вошла в статью. Он все говорил и говорил… Все цитаты в статье – его слова, хотя я обещала, что его имя упомянуто не будет.

– Как вы считаете, почему он это сделал?

– Я об этом много думала. По телефону он показался мне ужасно заинтересованным в том, чтобы все это вышло в свет. Мне кажется, он ее ненавидел!

– И вы полагаете, что Микки Райс по собственной инициативе обратился в вашу газету?

– То есть?

– Я хочу сказать, что Микки каким-то образом пронюхал, что «Санди таймс» готовит материал об Анне, и вмешался в процесс, чтобы изменить угол освещения темы.

– Возможно. Он определенно имел беседу с кем-то из шишек. Не могу сказать точно, с кем конкретно, может, с Колином Бернсом, потому что идея первоначально принадлежала ему.

Я еще о многом хотел ее порасспросить, но она вдруг побледнела как бумага и попятилась назад, к балюстраде. Я оглянулся и увидел за спиной Микки Райса, который направлялся к лестнице с тарелкой кальмаров.

– Добрый вечер, Микки, – ровным тоном сказал я. – Что, пишешь репортаж о вечеринке в «Светскую жизнь»?

– Ни в коем разе, – ответил Микки. – Тут никого нет из нашего контингента. Да и кроме того, они отдали эксклюзив «Кутюр», нашли дураков.

– Кстати, Микки, ты знаком с Кэрол Уайт из «Санди таймс»?

Теперь пришла очередь Микки бледнеть.

– Привет, – торопливо бросил он в ее сторону. – Прости, Кит, мне некогда. Здесь где-то Яндо ошивается, хочу его запрячь.

– Не забудь, у него контракт с «Кутюр».

– Ради нас он пошлет «Кутюр» ко всем чертям, он спит и видит, чтобы с нами сотрудничать. Всем известно, что «Кутюр» не дает никакой возможности полету творческой фантазии.

И, метнув в сторону Кэрол Уайт холодный предостерегающий взгляд, он продолжил путь наверх.

 

12

По субботам мы с Кэзи не ходим в парк, мы идем купаться. Дай ей волю, она бы не вылезала из бассейна, но тут есть трудности. В клуб, в котором я плаваю, детей не принимают, так что мы направляемся за мост в спортцентр Хаммерсмита и Фулхема на Лилли-роуд, куда пускают всех.

По пути я звоню Салли из машины, чтобы предупредить, что сегодня у нас купание, и она собирает вещички. Так что к моему прибытию Кэзи ждет меня в холле в полной боевой готовности, с полотенцем и купальником, большим розовым гребнем и очками для ныряния.

«Ура! Купаться! Купаться! Купаться!», – напевает Кэзи, подпрыгивая от нетерпения. Она рада меня видеть. Когда мы расстались с Салли, я боялся, что в один прекрасный день явлюсь, а она посмотрит на меня как на совсем чужого человека, забудет, кто я такой. Но теперь я спокоен. Если она может запомнить содержание телепередачи, которую смотрела неделю назад, с чего бы ей меня забывать?

Салли спустилась с лестницы с пластиковым пакетом для прачечной.

– Кит, – сказала она, – я не возражаю против купания, но следи, чтобы она не ныряла. У нее горлышко простужено.

– Отлично. Значит, на волны не пойдем.

– У-у-у, – протянула Кэзи. – Без волн неинтересно. Я осторожненько. Вот так! – И она заткнула пальчиками уши.

– Кэзи, я не шучу, – твердо сказала Салли. – В школе инфекция. Меня специально предупредили. Да, кстати, Кит, хотела тебя спросить, ты не возражаешь, если Кэзи будет учиться играть на скрипке? За отдельную плату, конечно.

– Нет, разумеется. А сколько это стоит? Два фунта за урок?

– Дожидайся! Пятнадцать! Не жадничай – ты что, не можешь позволить себе такой мелочи?

– Могу, конечно. Однако неплохой бизнес – пятнадцать фунтов за час работы. Ну, Кэзи, нам пора. Все взяла?

– Думаю, да. Все, мама? А ленту с калифорнийским виноградом?

– Я ее не положила. Слишком дорогая вещь, вдруг потеряешь.

– Но она же мне нужна! Она у меня на тумбочке лежит.

Кэзи побежала наверх, оставив нас с Салли вдвоем.

– Кит, не хотела тебе говорить раньше времени, – внезапно посерьезнев, произнесла Салли, – но тебе следует быть в курсе. У меня кое-кто появился. Кэзи еще об этом не знает. То есть она его видела, но не знает, что это значит.

– Ты имеешь в виду, она не понимает, что это мамин бойфренд.

– Ей пока рано знать такие слова.

– Он остается здесь на ночь?

– Нет, конечно.

– Значит, ты к нему ходишь?

– Кит, не хочу тебя обидеть, но это не твое дело. Я могла бы вообще ничего тебе не говорить, а я вот сказала. Мне казалось, ты за меня порадуешься.

– Я радуюсь. Извини, как-то неожиданно все получилось.

– Что тут неожиданного? Что я с кем-то встречаюсь?

– Нет, разумеется. Ты очень красивая, добрая, масса мужчин были бы счастливы тебя заполучить. Кстати, а я его знаю?

– Нет. Он в банке работает. У Флеминга.

– Богатый, стало быть?

Салли вспыхнула:

– Не знаю. Ну, в общем, наверное. Много работает. Ездит на Восток. Он сейчас как раз там.

Забавно! Я подумывал о том, чтобы жениться снова, но почему-то мне не приходило в голову, то Салли тоже может выйти замуж. Я привык представлять себе, что она по-прежнему будет жить в нашем доме, воспитывать Кэзи, и однажды я приду и сообщу ей, что женюсь. Кэзи будет подружкой на свадьбе, ей это понравится. И, конечно, я и думать не мог, что Салли так быстро обзаведется богатеньким дружком. Интересно, где она его подцепила? Я-то думал, она сидит вечерами дома, нянчится с Кэзи. Теперь все изменится. Они переедут в большой дом к северу от реки, может быть, за город, и Кэзи уже не будет жить в своей комнатке, где росла, которую я сам для нее выкрасил, в доме, за который я заплатил.

– И когда же вы собираетесь пожениться?

– Не глупи, Кит. Мы знакомы всего три месяца. Через неделю будет четыре, если быть точной. Между прочим, это с его стороны очень благородно – взять женщину с ребенком. Жертва, можно сказать.

Жертва? Стать отчимом Кэзи. Мне не понравилось это выражение – «взять», как будто моя бывшая жена и дочь – бесхозная собственность, как будто я не оплачиваю каждый их счет.

Внезапно меня ударило:

– Вы ведь не собираетесь переселиться за город? Я должен иметь возможность видеться с Кэзи по выходным.

– Кит, опомнись! Преждевременно обсуждать такие вещи. Напрасно я завела этот разговор. У Пола есть дом за городом, недалеко, возле Бейсингстоука. И насчет Кэзи мы что-нибудь придумаем. Для тебя ничего не изменится. Обещаю.

Мы приехали в спортцентр, и я повел Кэзи в мужскую раздевалку. Мне это не очень нравится, но выбора нет. Мы быстренько пробежали мимо общей душевой, где всякие подозрительные личности выразительно намыливали свои задницы, к отдельной кабинке. Кэзи минут пятнадцать раздевалась, аккуратно складывая каждую вещичку. И зря, потому что все равно их пришлось запихивать в ящик. Потом я помог ей влезть в купальник, подвязал резиновые нарукавники, и мы опять проследовали мимо нудистов к шкафчикам. Я сунул в щель монету, привязал к щиколотке номерок. Каждый раз, когда я это проделываю, мне кажется, я попал в больницу, где меня ждет ампутация конечностей. Потом, взяв Кэзи за руку, я провел ее через санитарный коврик к бассейну.

Как обычно, детский бассейн был закрыт, а большой наполовину огорожен, но нам удалось найти свободную дорожку и проплыть пару раз туда и обратно. Кэзи плавает все лучше и лучше. Она не боится опускать личико в воду и может самостоятельно плыть на спине. Интересно, есть у Пола в загородном доме бассейн? Должен быть. В Хэмпшире, наверное, в каждом доме бассейн. Мы уже в пятый раз одолевали дистанцию, когда спасательница в форменном купальнике засвистела нам в свисток, знаками требуя, чтобы мы прибились к бортику.

– Вы что, читать не умеете? – крикнула она. – Написано ведь: «Дети допускаются на глубину не более одного метра!»

– Но она не одна, я рядом, – попробовал я оправдаться. – Никакой опасности нет.

– Либо подчиняйтесь правилам, либо попрошу вас уйти.

Я забил руками по воде за ее спиной, выражая свой бессильный протест.

– Послушайте, – сказал я миролюбиво, – детский бассейн закрыт. Половина взрослого огорожена. Где же нам плавать?

– Не нравится – жалуйтесь в городскую управу, – отрезала она. – Но заплывать на глубину более метра детям запрещено.

Мы вылезли из воды, и я пообещал Кэзи в качестве компенсации королевский гамбургер. Ну и ладно, все равно что-то холодновато стало.

Проходя мимо душевой, я заметил двух мужчин, растиравших спины друг другу. Один был мускулистый, бритый наголо, с бакенбардами и черными острыми усиками. Второй – худощавый блондин. Они хохотали, и мне показалось, что они нарочно так громко смеются, чтобы привлечь к себе внимание. Я не сразу узнал в блондине Микки Райса.

В раздевалке до меня доносился его голос. На работе он держится скромно, а тут разошелся. Их болтовня эхом разносилась по всей раздевалке.

– Поторапливайся, Кэзи, – сказал я. – Пошли скорей есть гамбургеры.

На самом деле мне хотелось поскорее увести ее, пока эти двое забавлялись под душем.

Я много думал о своем разговоре с Кэрол Уайт вчера вечером. Все, что она говорила, подтверждалось. Теперь у меня не оставалось ни малейшего сомнения, что Микки замешан в этом деле. Причины налицо: он черной завистью завидовал Анне и до смерти боялся, что она займет его место. Правда, это еще не объясняло тот факт, что «Санди таймс» предприняла свои меры лишь потому, что в этом был заинтересован Микки. Насколько я знал, никакого особого влияния в газете он не имел. И это обстоятельство еще больше запутывало ситуацию.

Кэзи закончила одеваться, и мы направились к выходу. Проходя мимо душевой, я мельком взглянул на парочку и увидел, как они демонстративно возят губками между ног. Показалось мне или вправду левая рука у приятеля Микки была заклеена пластырем? Разбираться было некогда.

* * *

Я стал гораздо осторожнее. После того как эти бандиты вломились в квартиру Анны и мне пришлось сигануть на крышу, я сделался осмотрительней. Старался пораньше возвращаться домой и избегал ходить вечером через темный парк. Меня даже лифты теперь пугали: в тот момент, когда распахивались двери лифта, навстречу мне мог выскочить кто угодно.

В подобных ситуациях рекомендуется резко менять распорядок дня. Уходить и возвращаться в разное время и разными путями. Менять адреса.

Однако не так-то просто это сделать. Мне по-прежнему надо было являться на работу в семь утра каждое утро, а квартира была арендована до самого Рождества. И каждую субботу, проводив домой Кэзи, я возвращался к себе полностью деморализованным всегда в одно и то же время. Эти еженедельные встречи всегда проходили по раз и навсегда заведенному порядку. Я заезжал к Салли, вел дочку в ресторан, целовал в машине на прощанье и ехал домой. Жаль, что мы видимся так редко, но, расставшись с Салли, я знал, на что иду. Зато какой-то банковский босс из Бэсингстоука сможет наслаждаться ее обществом в любое время. Дружок из банка Флеминга. Который принесет себя в жертву моему ребенку.

Я благополучно добрался до дома и сразу же прошел в кухню, чтобы проверить, не следят ли за мной снизу. Это стало ритуальной частью процедуры возвращения. Возле ворот стоял белый автофургон с затемненными стеклами без всяких опознавательных надписей на бортах. Я смотрел на него, пока он не отъехал. Кто знает, случайно ли он здесь оказался или нет?

Кто же эти люди в масках, которые проникли в квартиру Анны? Эта загадка не выходила у меня из головы с того страшного вторника. Хотелось верить, что это обычный налет – мало ли таких случаев в районе Южного Кенсингтона! Но тогда зачем им понадобились бумаги из ее стола? Положим, с автоответчиком ясно, но зачем им ее записки и папки с бумагами? И потом – почему они были в масках? И почему им так хотелось меня прикончить?

Тут возник еще один вопрос. Когда они ворвались к Анне, знали ли они, что я там нахожусь? Конечно, нет. Иначе сначала обыскали бы все углы. Странно, однако, что мысль пойти туда пришла нам в голову одновременно, и еще – что и я, и они сразу поинтересовались автоответчиком.

Мне захотелось обсудить с кем-нибудь все эти головоломки, и я сразу подумал о Сузи. Если она ездила в Уэльс в прошлый уик-энд, сейчас она скорее всего в Лондоне. Она снимает квартиру где-то в Пимлико, кроме нее, там живут еще шесть девушек. Может, я преувеличиваю, их не шесть, а только три. Они то и дело звонят ей в офис, и я не успеваю запомнить имена.

– Сузи?

– Нет, это Джемма. Сейчас позову.

Я слышал, как она выкрикнула имя Сузи. Потом добавила: «Нет, он не назвался. Мужской голос».

Сузи взяла трубку.

Я вдруг почувствовал неловкость. Я никогда не звонил ей прежде.

– Это Кит, – сказал я. – Кит, с работы.

Она рассмеялась.

– Догадываюсь. Не так уж много мужчин с таким именем в моей жизни.

– Видишь ли, мне нужна твоя помощь. Если ты не занята. Помнишь, я рассказывал тебе в корейском ресторане о том, что за моей квартирой следят и про все странности накануне убийства Анны? С тех пор еще кое-что произошло. И я подумал, если ты сегодня вечером свободна, мне бы хотелось это с тобой обсудить.

– Мы вообще-то в кино собирались, но билетов пока нет. Так что да, я с удовольствием. Если вы считаете, что я могу чем-то помочь.

– Я заеду в семь.

Я приехал на Кембридж-стрит в пять минут восьмого. Верх машины опустил, включил музыку. Был теплый летний вечер, и мне подумалось, что подружки Сузи высыпят на балкон первого этажа, чтобы полюбопытствовать, кто за ней явился. Для начальника я вел себя не очень подобающим образом. Я включил музыку погромче и пошел к двери.

Мы ехали по Кромвель-роуд, выехали на шоссе М4.

– И куда же мы? – спросила Сузи.

– В Датчет. Это такое местечко у реки, там можно поужинать на воздухе. Хочется куда-нибудь подальше от города.

Миновав контрольные полицейские пункты возле аэропорта Хитроу, я нажал на газ. Когда спидометр показал сто двадцать миль, Сузи надела черные очки. Ее светлые волосы метались вокруг лица от ветра.

Мне не хотелось начинать серьезный разговор на ходу. На приборной доске лежал листок с перечнем вопросов, которые я собирался обсудить с Сузи. Чтобы ничего не упустить.

– Что это? – спросила Сузи, протягивая руку за листком. – Повестка дня для беседы за ужином?

– Это будет деловой ужин. Вроде бизнес-ленча, только часом попозже. Повестка дня всегда имеется в виду, тайная или явная.

– Все время только работа и никаких развлечений, – сказала она с грустью.

«Лягушка и три графства» – мое любимое местечко. Я набрел на него еще до того, как встретился с Салли, и в первые дни знакомства мы частенько заезжали сюда такими вот летними вечерами. Когда я впервые сюда зашел, это был обычный паб, где подавали пиво и холодный мясной салат, деревянные скамьи были расставлены так, чтобы видеть Темзу. Потом заведение превратилось в паб-ресторан, где стали подавать форель и миндальные орешки, а на дворе расставили столики под зонтами. Теперь здесь угощают лобстерами и морскими деликатесами, а в воскресных приложениях помещают рекламу. К счастью, местечко еще не безнадежно пропало. Каждый раз, приезжая сюда, я готовлюсь к тому, что они беспредельно повысят класс, но пока что этого не произошло.

Мы свернули с Датчет Хай-стрит, миновали квартал новых домов, детскую площадку и свернули в переулок. Настоящий деревенский переулок. С одной стороны паслись коровы, с другой за домами виднелись заливные луга и река. «Лягушка и три графства» маячила впереди, окруженная новостройками. У входа припарковалось несколько машин.

Мы взяли в баре пива, которое разливали из серебряного ведерка, и заказали ужин. Меню было расписано мелом на черной грифельной доске.

Потом сели за столик в конце террасы, где нас не могли подслушать. Отсюда открывался вид на новые дома, сверкающие стеклом, и на реку с заболоченным берегом.

– Ну давайте, Кит, не тяните, – сказала Сузи.

– Начну с того, что знаю наверняка. С фактов. Это займет не много времени.

Анна Грант, – начал я, – была задушена между одиннадцатью вечера в субботу и полднем понедельника, когда тело обнаружила ее прислуга Мария. Скорее всего это случилось до половины одиннадцатого в воскресенье, иначе она бы мне отзвонила. Честно говоря, это все, что нам точно известно.

– Плюс то, что в прошлую субботу после обеда за вашей квартирой следили, – вставила Сузи. – И еще те люди в парке. А также то, что тот, кто убил Анну, выкрал ее компьютер.

– Вопрос в том, связаны ли все эти факты? То есть люди в Баттерси-парке – те ли они самые, которые убили Анну? Если да, то зачем им шпионить за мной и Кэзи? Я могу понять, почему они следили за моей квартирой, полагая, что ко мне может прийти Анна, но зачем им следить за мной, если они точно знали, что она не придет? Может быть, это был отвлекающий момент?

Я рассказал Сузи о происшествии в квартире Анны и о том, что люди в масках не были похожи на тех, которые следили за мной в парке.

Сузи становилась все более и более серьезной.

– Это по крайней мере объясняет, почему вы с самой среды носите рубашку-поло, – сказала Сузи. – И почему выглядите в офисе таким настороженным.

– Я выгляжу настороженным?

– Во всяком случае, каким-то напряженным. Но не волнуйтесь. Я-то думала, это из-за Анны. Про историю на крыше я не знала.

Официантка принесла блюдо устриц во льду и бутылку охлажденного «Шабли».

– Надо выяснить прежде всего, каков был мотив и у кого он мог быть, – сказал я. – Если, конечно, не считать, что вообще никакого мотива не было. Просто забрел в дом какой-нибудь маньяк, душитель женщин. Или она потревожила грабителя за работой. Лично я в это не верю.

– Значит, кто-то должен иметь против Анны нечто серьезное, – сказала Сузи. – И ему надо было ее убрать.

– Есть идеи?

– Первым приходит на ум Микки Райс. Я вам уже говорила, как он ей завидовал. Его секретарша рассказывала, он последнюю неделю ходил на редкость оживленный. Всем говорит, как он переживает, а у самого все время рот до ушей.

– Но можем ли мы заподозрить его в том, что он задушил Анну?

– То есть своими руками или чужими?

– Так или иначе.

– Я недостаточно сведуща в психологии, чтобы утверждать, способен ли он на убийство.

– И даже собственноручно!

– Ну, может, не собственноручно, у него просто силенок не хватит. Хотя говорят, что безумцы иной раз способны совершать поступки, которые нормальному человеку не под силу.

Я сказал Сузи о том, что видел его утром в бассейне и что у его приятеля вроде бы рука была заклеена пластырем. И что тогда на крыше у Анны вполне вероятно были как раз они оба.

– Если бы знать, кто был тот другой, мы бы их вычислили, – сказал я. – Очень вероятно, что это был дружок Микки. Они прямо-таки пара голубков.

– Ну, это как раз еще ни о чем не говорит. По словам Дельфины, он меняет партнеров каждую неделю. А то и чаще.

– Этот выглядел довольно свирепо. Лысый или бритый. И сложен как бык. Усы какие-то странные, острые, как карандаш, как у актера в старой кинокомедии.

– Наверное, подцепил его в каком-нибудь «кожаном» клубе, – заметила Сузи. – Он из этих заведений не вылезает. Дельфина говорит, это закономерность: чем выше он залетает, тем привлекательней для него самое грязное дно. К примеру, ежели сегодня он идет на какой-нибудь шикарный обед к Версаче, то завтра его потянет в бордель в Уайтчепле.

– А кто-нибудь видел его дружков?

– Они в офис не заходят. Но Дельфина говорит, что постоянно названивают. У него их целый выводок. Всякой масти. Студенты. Официанты. Байкеры. Бомжи. Когда они звонят, он закрывает дверь, чтобы не подслушали. Дельфина говорит, что он эдак шаловливо с ними беседует, даже через закрытую дверь понятно. Она говорит, что он у них за девочку, но я подробностей не знаю.

– Мне хотелось бы понять, водит ли он дружбу с преступным миром? Есть у него там какие-то связи? Если он предпочитает смазливых итальянцев, то вряд ли. Впрочем, в «кожаных» клубах полно всякой нечисти.

«И маски на этих бандитах, между прочим, были кожаные», – подумалось мне.

– Знаешь, что бы надо сделать? Последить за его домом. Даже такой непостоянный партнер, как он, вряд ли успеет сменить своего лысого дружка к вечеру. Я могу припарковаться под его окнами на другой стороне улицы и проверить, есть ли у того парня на руке пластырь или нет, когда они будут проходить мимо.

– Но Микки может узнать вашу машину.

– В этом-то и загвоздка. Он ее видел много раз. А уж если тогда на крыше были они, то наверняка узнает мою машину.

– Возьмите мою, – сказала Сузи. – В нашем случае ничто не вызовет меньшего подозрения, чем «Воксхолл» восьмилетнего возраста.

– Ты уверена, что можешь мне ее одолжить?

– Абсолютно. Только в том случае, если поеду вместе с вами.

– Ни за что. Двое, часами сидящие в машине, будут выглядеть подозрительно.

– Не больше, чем один. И даже наоборот. Можем притвориться, что целуемся.

И она загадочно улыбнулась. Официантка убрала устричные раковины и поставила перед нами огромное блюдо с крабами и лобстером.

– Кроме Микки Райса, – сказал я, – есть еще одна кандидатура – Бруно Фулгер. На мой взгляд, у него был более серьезный мотив для убийства, не говоря уж о том, что за свои деньги он мог нанять любого киллера.

– Мне кажется, его адвокат знает, где такого найти. Он и сам мог бы взяться за эту работенку.

– Жалко, что я почти ничего не знаю про Бруно Фулгера. Кроме, конечно, того, что слышал от Анны.

– Хотите, я подберу газетные вырезки?

– Конечно. Но вряд ли они нам сильно помогут. Пишут ведь в основном про его замки и приемы. Нам нужно узнать, что он за личность. И главное, способен ли он на то, чтобы убить человека.

– Как же это выяснить?

– В том-то и беда. Но вот что я думаю. Если он решился на это в случае с Анной, значит, были прецеденты. Не обязательно убийства, но месть в том или ином виде. Надо найти людей, которые знают, кто от него пострадал.

– Например?

– Может быть, одноклассники. Он учился в лицее Ле Рози, в Швейцарии. Я посмотрел в справочнике «Кто есть кто». Если он сейчас способен на насилие, значит, и тогда за ним такое водилось. Я уверен, что, если покопать, можно выйти на людей, которые учились с ним в Ле Рози и закончили лицей в 1962 году.

Кроме того, – продолжил я, – у него должно быть много знакомых в Мюнхене. Там его штаб-квартира. И замок его расположен всего в часе езды от Мюнхена.

– А как насчет того парня, с которым вы ужинали, когда туда ездили?

– Ты имеешь в виду Ника Груэна? Неплохая мысль. Он всегда в курсе всех сплетен.

Хоть мы с Ником Груэном теперь редко видимся, я все еще считаю его одним из своих близких друзей. В университете мы были не разлей вода, год жили в одной комнате в общежитии. Потом жизнь развела нас в разные стороны. Салли он не нравился, и это не способствовало укреплению нашей дружбы. Чтобы полюбить Ника, надо было знать его в годы юности. Мы хорошо погуляли, и Ник был душой компании, правда, порой позволял себе лишнего и многим казался то ли глуповатым, то ли циничным. Сложно бывало найти человечка, чтобы усадить рядом с ним за стол. Замужним подружкам Салли он казался занудой, одиноким девушкам – беспутным нахалом. Одной из его любимых застольных шуток был вопрос старым девам, отчего это их никто замуж не берет. «Поздняк теперь метаться, – вздыхал он. – Теперь вся надежда на хорошую пенсию».

Три года назад он уехал в Мюнхен работать в Европейском банке реконструкции и развития. От прямых вопросов о характере его работы он увиливал, но, насколько я мог понять, он подносил на блюдечке с голубой каемочкой миллионы долларов директорам безнадежных предприятий Восточной Европы. Мне казалось, что Нику доставляло удовольствие транжирить чужие денежки на гиблые проекты. Это было в его духе.

– Знаешь, что, – сказал я Сузи, – а почему бы мне не проехаться на денек в Мюнхен? Прямо в понедельник. Это проще, чем вытянуть из Ника информацию по телефону. Мы пообедаем, а я оправдаю поездку важной встречей с кем-нибудь из индустрии моды. Кстати, можно будет взглянуть и на замок Фулгенштайн.

– Если нужно заказать билеты, я все организую, – сказала Сузи. – Насчет деловой встречи завтра вопрос уладить не удастся, но я сделаю это в понедельник утром и свяжусь с вами в аэропорту.

На террасу опустились сумерки, и официантка обошла столики, зажигая свечи в стеклянных подсвечниках. Мы пили кофе. Повисла пауза. Мы слушали, как шумит ветер в кронах деревьев. Где-то громко квакала лягушка. Вокруг царил мир и покой.

Живут же люди в таком раю. Я знаю о них по отчетам о читательском спросе. Они проводят летние вечера, сидя в креслах-качалках в своих садах и читая «Светскую жизнь». Так, во всяком случае, говорили мне сотрудники из отдела маркетинга. Мне всегда казалось это неправдоподобным. За исключением тех часов, которые я проводил здесь.

– Есть у нас другие подозреваемые? – спросила Сузи. – Кроме Микки и Бруно?

– Полиция считает, что это я.

– Господи, что за чушь! Вы ведь любили Анну, правда?

– Откуда ты знаешь?

Даже в неверном свете свечи видно было, как она зарделась.

– Простите, – прошептала она. – Мне просто показалось. Не обращайте внимания. Извините.

– Если даже и так, теперь это не имеет значения.

Мне не хотелось обсуждать с Сузи свои отношения с Анной. Это было слишком больно. И я не был уверен, что она правильно меня поймет. У меня создалось впечатление, что Сузи не очень-то жаловала Анну.

– Как бы то ни было, очень благородно с твоей стороны считать меня невиновным в убийстве, – сказал я. – Жаль, что инспектор Баррет не разделяет твоей уверенности. Кстати, я вспомнил, кто еще мог это сделать. Эрскин Грир.

– Эрскин Грир из Гонконга?

– Он самый. У него тоже был мотив, хотя и не такой веский, как у Бруно Фулгера.

Я поведал Сузи о статье, которую Анна писала для «Мира мужчин», и о том, как она спросила его насчет торговли оружием.

– Мне кажется, он ляпнул насчет того, что продавал оружие северным вьетнамцам, чтобы произвести впечатление, а потом спохватился и горько пожалел. Это могло плохо сказаться на его имидже – его связь с Ханоем. Правительства стан АСЕАН очень косо на это могли посмотреть, особенно в Сингапуре, где у него офис. Да и в Гонконге тоже, ведь там база его авиалинии.

– И чтобы предотвратить публикацию, он убил Анну Грант?

– Вот именно. Может быть, это притянуто за уши, но, по-моему, вполне вероятно. Опять же, я очень мало о нем знаю, мы только однажды встречались в Нассау, пять лет назад. Но кое-что я читал о нем в прессе.

– Зато я знаю о нем довольно много, – вдруг сказала Сузи. – Это отвратительный тип. Мой отец у него работал. Давно, я тогда только родилась. Если бы не Эрскин Грир, папа, наверное, до их пор был бы жив.

– Что ты имеешь в виду?

Я никогда не видел Сузи такой грустной. Она открывалась мне с неизвестной стороны.

– Это долгая история, вряд ли вы захотите ее выслушать.

– Расскажи. А кем был твой отец?

– Я не успела его толком узнать, – начала она. – То есть я помню старика в кресле у окна. Он умер, когда мне было четыре года. Но у меня все же сложилось впечатление о его характере. Он был консервативный и гордый. Теперь эти качества не в цене. Он, наверное, был нудноват и лишен воображения, если уж быть до конца честной. Он двадцать лет проработал в компании «Андерсон энд Ним».

– Которую потом прибрал к рукам Грир, так?

– Точно. Когда фирму продавали, отец был управляющим. Его заранее не предупредили, так что для него это было как удар молнии. Тем не менее он собирался остаться и продолжать работать уже на Грира. Мама говорила, что ему с самого начала это было противно. Грир был совсем другого полета птица. Из Гонгконга присылали людей, чтобы учить отца, как вести дела. Им хотелось получать все больше и больше прибыли. И они заставляли его делать то, к чему он был органически неспособен. Мама называла это «жесткой практикой».

Через полтора года ему стало казаться, что от него решили избавиться. И он заволновался. Не забывайте, что в ту пору ему было уже пятьдесят два года, а я только появилась на свет. Он считал, что, если его уволят, другой работы ему не найти. И он придумал хитрый ход. Во всяком случае, так ему казалось. Попросил Эрскина стать моим крестным отцом.

– Твоим крестным отцом? Вот это да! А я и не знал.

– Откуда же вам было знать?! Мама тогда ужасно рассердилась. Он сделал это, не советуясь с ней. Отправил телекс в Гонконг с приглашением, и телекс вернулся с резолюцией «согласен».

– Зачем это понадобилось твоему отцу?

– Глупость, конечно. Он думал, что если Эрскин войдет в наш дом, будет свидетелем моего крещения, то он увидит отца в другом свете и не сможет его уволить.

– И Грир приехал?

– Представьте себе – да! Прилетел на вертолете. Это невозможно вообразить – вертолет в Кенте в 1969 году. Мы жили в старом доме рядом с церковью. Он приземлился на лужайке за нашим домом. Мама описывала эту сцену. Это был не лучший день в ее жизни.

У меня было три крестных, все старые друзья родителей, и все стояли в ожидании прибытия Эрскина. Наконец послышался шум лопастей, шум нарастал, и все увидели вертолет. Он кружил над шпилем колокольни, наверное, целую вечность, и люди стояли, словно ожидая манны небесной.

Наконец вертолет приземлился, открылась дверца и появился Эрскин Грир. В белом костюме, он сразу дал всем понять, что он за птица. Но мама рассказывала, что поначалу он всех очаровал. Был галантен и предупредителен.

После крещения все пошли к столам, которые были накрыты в саду. День был на редкость жаркий. Папа сфотографировал крестных, в центре у кого-то на руках я в крестильном платьице. Где-то лежит эта фотография, моя самая ранняя. На ней еще и бабушкина сестра, моя бедная крестная мать Мэри, которая так и осталась старой девой, и Эрскин Грир.

Эрскин объявил, что не сможет задержаться на обед, ему надо возвращаться в Лондон. Перед отъездом он вручил потрясающий подарок. Даже не он, а его пилот, потому что подарок был слишком тяжел.

Мама развернула – невероятная вещь! Ворох папиросной бумаги, а под ним серебряная чаша. Огромнейшая. Из серебра полдюйма толщиной. С гравировкой: «Сюзанне Элизабет Форбс. От ее крестного отца Эрскина Грира». И дата римскими цифрами. Стоила эта штуковина, наверное, целое состояние. Прочие крестные, которые принесли подарки вроде посеребренных колец для салфеток, были просто втоптаны в грязь. А папа был тронут до глубины души. Поверить не мог, что его хозяин преподнес ему такой ценный дар.

Ну так вот, поскольку Эрскину надо было улетать, все пошли к вертолету его провожать. Пока заводили мотор, отец все благодарил благодетеля, причем ему приходилось кричать, потому что мотор ревел очень громко.

Отец сказал, вернее, прокричал ему: «До завтра, Эрскин, увидимся в конторе!» И тут Эрскин оборачивается к нему и говорит: «Знаешь ли, Джеральд, мне кажется, будет лучше, если ты завтра не выйдешь на работу. Мы собираемся тебя уволить».

Отец онемел. Он открыл рот и не сразу смог вымолвить: «Что вы хотите этим сказать? Вы меня выгоняете?» Эрскин ответил, что отцу даже не требуется сдавать дела, они все равно собираются менять весь штат. Потом поднялся в вертолет и захлопнул за собой дверцу.

– Боже, – выговорил я, – неслыханно! Как он мог – приехать на крестины и влепить такую пощечину!

– Да, вручил дорогой подарок и вышвырнул человека вон. Садист! Хотел унизить как можно больнее.

– Нет, это очень странно. Серебряная чаша… К чему тогда такая щедрость?

Сузи передернула плечами:

– Да при чем тут щедрость?! Эрскин Грир – низкий человек, благородные порывы ему не свойственны. Чаша – это тридцать сребреников. Отец проработал на компанию двадцать лет: девятнадцать на Андерсона и Нима и год на их преемника. Но когда дело дошло до расчета, Грир не заплатил ему ни пенни. Сказал, что, приобретя компанию, они превратили ее в офшорную и отцовский стаж никакого значения не имеет.

– И что же дальше?

– Ну, отец пытался отстаивать свои права, но ничего не вышло. Мама говорит, он написал около сотни петиций. Почти ни на одну он не получил никакого ответа, в лучшем случае приходили лаконичные отписки от юриста из Гонконга.

– Нашел твой отец другую работу?

– Нет, не смог. Он был совершенно уничтожен. Нам пришлось продать дом и переехать в деревенский коттедж попроще. Потом в другой, еще меньше. Отец целыми днями сидел и писал письма. В конце концов он смирился с тем, что все его усилия напрасны, сдался и вскоре умер.

– А вы? Вы как же?

– Мама нашла место секретарши у маклера по недвижимости в Тонджидж Уэллс. Поэтому я хорошо печатаю – это у меня наследственное, – засмеялась она. – Конечно, нам было нелегко, мы очень нуждались. Я не сразу начала это понимать, осознание пришло с возрастом. Когда тебе четырнадцать или пятнадцать и ты не можешь иметь то, что есть у твоих сверстников, – путешествия, наряды и все прочее… Я ни разу никуда не ездила, пока школу не кончила. Однажды, когда мне было восемнадцать, мне попалась та серебряная чаша, все еще аккуратно завернутая в папиросную бумагу. Мама никогда о ней не вспоминала. Я продала ее. В Тонбридже. Более дурацкого места было не найти, я жутко продешевила, мне дали за нее две тысячи фунтов.

– И на что ты их потратила?

– На поездку по Европе. Во время этого путешествия произошла одна смешная вещь. Я ехала поездом из Рима во Флоренцию, и у меня не оказалось с собой ничего почитать. Напротив, на сиденье, валялся итальянский журнал, я взяла его. Листаю, смотрю – фотография Эрскина Грира. Я раньше его никогда не видела, понятия не имела, как он выглядит. На картинке он был изображен на вечеринке с той женщиной, которая пишет в «Стиль жизни», Минни Васс. Не помню, сколько я просидела, уставясь на эту проклятую фотографию. Я была зачарована – надо же, увидеть человека, который, по сути дела, оплатил мое путешествие. Он сыграл роковую роль в жизни нашей семьи, и тем не менее благодаря ему я попала в Европу.

А во Флоренции произошла еще одна странная вещь. Я осмотрела галерею Уфицци и сидела в пиццерии в сквере, пила кофе. Вдруг подъезжает огромный белый автомобиль с открытым верхом, и из него выходит мужчина с девушкой-китаянкой. Это был Эрскин, никакого сомнения. Они вошли в ресторан пообедать.

Я не знала, что делать. Мама всегда говорила, что, если увидит его когда-нибудь, даст ему пощечину. Она бы непременно так и поступила, она считает его убийцей отца. И я подумала, что мне следует сделать это за нее. В то же время он меня заинтриговал. Он выглядел так шикарно, когда выходил из машины. И китаянка была прелестна. Стыдно признаться, имея в виду то, что он сделал по отношению к моему отцу, но я почувствовала гордость за то, что у меня такой крестный. Не забывайте, что мне было всего восемнадцать и Эрскин Грир был единственной значительной персоной, с которой я была как-то связана.

– И что же ты сделала? Влепила пощечину или подошла и поздоровалась?

– Второе. К сожалению. Я крутилась около ресторана часа два. Швейцар начал поглядывать на меня с подозрением. Неудивительно: девица, которая месяц не мыла голову, с рюкзаком за плечами. Наконец они вышли из ресторана. Они смеялись. Когда я подошла, Эрскин удивленно вскинул на меня глаза – ему в голову не могло прийти вступать в разговор с такой швалью.

Я сказала, кто я такая, что я дочь Джеральда Форбса, и не успела добавить больше ничего, как он обнял меня и воскликнул: «Моя пропавшая крестница!» Он был само обаяние. Спросил, где я остановилась, и сказал, что они вечером улетают в Рим, иначе он обязательно пригласил бы меня пообедать.

Они оба были так внимательны, так участливы. Эрскин повел меня в бар, заставил выпить беллини – персиковый сок с шампанским, я раньше никогда не пробовала. Мы мило болтали, и вдруг у меня перед глазами встала мама, как бы она сейчас на меня посмотрела! Шампанское ударило мне в голову, я осмелела и сказала: «А вы хоть знаете, что из-за вас умер мой отец?»

– А он что?

– И глазом не моргнул. Посмотрел на меня и сказал: «Сюзанна, твой отец был замечательным человеком, тебе повезло с ним. Но я деловой человек, а твой отец им не был. На мне лежит огромная ответственность, я должен обеспечить процветание фирме. И люди, которые работают у меня, должны мне в этом помогать. Если они не могут или не хотят – а в случае с твоим отцом, я думаю, было первое, – я должен с ними расстаться. Все ясно и просто. Я не надеюсь, что ты меня поймешь или простишь, но факт остается фактом: твой отец не годился для этой работы. И ему пришлось уйти. Ничего лично против него я не имел. И мое отношение к нему не изменилось. А теперь, – закончил он, – если ты допила, я хочу сделать тебе подарок. Что-нибудь полезное для путешествия. Пару туфель или новую сумку. Флоренция знаменита кожаными изделиями.

– И вы пошли в магазин?

– Нет. Я разрыдалась. Не могу объяснить, что я чувствовала в тот момент. Если бы Эрскин Грир сказала, что мой отец – неудачник и его следовало уволить… Но он был так убедителен… Я почувствовала себя предательницей, распивающей шампанское с виновником смерти моего отца, который к тому же кажется мне таким симпатичным. Я разрыдалась и выскочила на улицу. Меня пытались остановить в дверях, какая-то женщина, думала, видно, что я удираю, не заплатив. Но я оттолкнула ее и в слезах побежала в гостиницу. Теперь вы все знаете.

– И больше вы не виделись?

– Нет, никогда. Хотя нет, кажется, он как-то что-то мне прислал. На мое совершеннолетие я получила конверт на домашний адрес. Он не был подписан. Внутри лежали десять пятидесятифунтовых банкнот. Никакой записки. Не знаю, кто еще, кроме Эрскина Грира, мог бы прислать мне деньги.

– И что ты с ними сделала? Сожгла?

– Ну зачем же?! Я их потратила. Вы плохой отгадчик.

Обратный путь мы проделали в молчании. Странно, мы с Сузи проработали бок о бок три года, а я так мало о ней знал. Внешне она была безмятежной, а на самом деле скрывала свои беды глубоко в сердце. Впрочем, то же самое можно сказать и обо мне. Я не хотел, чтобы обо мне знали больше, чем я хочу. Мой отец провел свою жизнь, пытаясь свести концы с концами, и искал удачи по всему свету. Лаос, Бруней, он побывал всюду, где мог понадобиться квалифицированный специалист-биохимик. Иногда он тащил за собой всю семью, иногда мы оставались в Англии, в каком-нибудь арендованном домишке, ожидая денежных поступлений. В конце концов брак моих родителей дал трещину. Это было неизбежно. У меня даже возникла мысль, что отец нарочно принимал самые негодящие предложения, чтобы испытать на прочность семейные узы, прекрасно зная, что рано или поздно они все-таки порвутся.

Когда мы въехали в черту города, голова Сузи покоилась у меня на плече. То ли она спала, то ли просто таким образом выражала мне доверие. Ее волосы пахли детским шампунем и еще чем-то незнакомым. Это был какой-то старомодный цветочный запах, не похожий на те нефтехимические спреи, которые мы рекламируем в журналах.

Мы въехали на Кембридж-стрит, я подрулил к ее дому и шепнул:

– Сузи?

– Ммм, – сонно отозвалась она.

– Приехали.

Она потерлась лицом о мою щеку.

– Просыпайся, Сузи, – тихо сказал я.

Она открыла глаза. Я остановил машину под фонарем, чтобы видеть ее лицо. Она смотрела на меня немножко рассеянно, но в глазах ее читался вопрос.

– Поднимешься? – спросила она.

– Поздно уже, – ответил я. – Завтра надо будет пораньше встать, чтобы караулить Микки.

– Я хочу, чтобы ты остался сегодня. – Она поцеловала меня в щеку. – Останься, пожалуйста.

Я обнял ее.

– Не могу, Сузи. Просто не могу, поверь. Через несколько дней, ладно? Но не сейчас. После Анны и всего прочего…

– Я так и знала, что из-за Анны, – с грустью сказала Сузи. – Я знала, что у меня нет никаких шансов.

– Прости, Сузи. Если бы Анны не было… – я не закончил.

– Не надо извиняться. Да, конечно, я не Анна. Но не понимаю, почему нельзя остаться. Прости, я разболталась!

В ее голосе зазвенели слезы.

– Это ты меня прости, Сузи.

Я открыл дверцу, вышел и помог ей выйти. Потом мы долго стояли у двери, пока Сузи шарила в сумочке, ища ключи.

– Ну и дурой же я себя выставила, – сказала она.

– Нет, неправда. Ты расстроена, вот и все. Не переживай.

– Ну тогда ладно, – сказала она. – Не буду переживать. – У нее дрожали губы. – Глупо было с моей стороны на что-то надеяться.

Я дружески поцеловал ее в щеку, и она проскользнула в дверь.

* * *

– Если он еще через полчаса не появится, покончим с этим и пойдем есть пиццу.

Было уже десять минут второго, а мы припарковались в верхнем конце Ноттингем-стрит в десять. Сузи была права насчет того, что ее машина вряд ли вызовет подозрения. За три часа никто не обратил на нас внимания. В ногах у нас валялась кипа воскресных газет. Сузи читала вслух статью из «Ньюс оф зе уорлд» о том, как справляться с проблемами.

– А меня проблемы взбадривают, – беспечно заметила она, – поддерживают баланс.

После вчерашнего она избегала смотреть мне в глаза.

Квартира Микки находилась на Мэрилибоун Хай-стрит, но вход в нее был со стороны Ноттингем-стрит. Номера квартир четко выделялись на стеклянной табличке над подъездом: 96–136. Микки жил в номере 116. В доме пять этажей, значит, по восемь квартир на каждом этаже, стало быть, квартира Микки находится на втором. По занавескам на окнах определить ее было невозможно.

Сначала мы решили позвонить ему из автомата, интересно, снимет кто-нибудь трубку или нет. Но, немного поразмыслив, я решил отказаться от этой идеи, чтобы никоим образом не насторожить Микки. Если он имеет отношение к убийству Анны, то наверняка занервничает.

Итак, мы сидели, наблюдая за подъездом, и вздрагивали каждый раз, когда открывалась дверь. В четверть одиннадцатого из дома выплыли две пожилые дамы в шляпках, видимо, они направлялись в церковь. В одиннадцать появилось семейство арабов – женщины в длинных платьях, мужчины в костюмах. Они долго стояли у дверей, прежде чем войти внутрь. В одиннадцать пятнадцать Сузи пошла купить что-нибудь из еды и возвратилась с шаурмой и питой, завернутыми в промасленную бумагу. Через минуту запах масла, казалось, пропитал всю машину. Потом Сузи вставила в магнитофон кассету, и мы слушали одну и ту же музыку, пока не одурели.

– А другого ничего нет? – спросил я, не выдержав.

Она пошарила в перчаточном отделении, забитом пустыми коробками из-под аудиокассет.

– Наверное, где-нибудь под сиденьем валяются. Эта машина – просто черная дыра какая-то, кассеты как сквозь землю проваливаются.

– Знаешь, что, у меня с собой кассета из автоответчика Анны. – На мне был тот самый пиджак, в котором я ходил на Хэррингтон-гарденз. – Не возражаешь, если мы ее послушаем? Я там не все разобрал, мне хотелось бы еще разок прокрутить.

Мы поставили кассету. Сначала Ким из художественного отдела «Мира мужчин» просила Анну перезвонить.

Когда зазвучал голос Эрскина Грира, Сузи скривилась.

– Господи, какой галантный! «Если вы забудете драгоценности, я куплю их вам на месте». Он что – ее любовник? – Сузи вспыхнула. – Извини, я брякнула, не подумав.

Мы прослушали угрожающее послание Рудольфа Гомбрича, серию моих встревоженных звонков, и наконец, от Питера: «Привет, киска. Я тут на курорте, сутки буду отдыхать. История начинает быть прямо-таки зажигательной, интересно, как дела у тебя».

– Ничего не понимаю, – сказал я, – кто такой этот Питер?

– Похоже, что журналист, – сказала Сузи. – У Анны были знакомые репортеры в «горячих точках»? Судя по качеству звука, он звонил откуда-то из Камбоджи.

Питер оставил еще одно послание. «Сейчас у нас четыре часа пополудни, значит, у тебя семь…»

– Камбоджа исключается, – сказал я. – Это должно быть где-то на другом конце шарика.

«…я все еще на месте, – продолжал Питер. – И останусь здесь до утра. Позвони мне вечерком, как только придешь, не обращай внимания на время. Пока, киска».

– Если во времени три часа разницы, значит, он звонил откуда-то на два часа ближе Нью-Йорка. Разница во времени между Нью-Йорком и Лондоном пять часов. А три – это Гренландия, что ли, – с сомнением протянул я.

– Или Ньюфаундленд, – сказала Сузи. – Как раз будет три. Или Южная Америка. Аргентина, например. Уругвай или Бразилия. Видишь, какой прогресс, мы уже исключили полмира.

– С Питером будет сложнее, – сказал я. – Этих Питеров на свете несколько миллионов.

Вот только сколько из них могли бы называть Анну киской?

– Однако ожидание становится утомительным, – заметила Сузи. – Может, Микки до понедельника не собирается выходить из дому? Я с голоду умираю.

И тут дверь отворилась и вышли двое мужчин.

Это были они.

Они находились в ста ярдах от нас, на другой стороне улицы, и направлялись к Мэрилибоун Хай-стрит.

– Никаких телодвижений, – скомандовал я. – Главное, не смотри на них. Сделай вид, что читаешь газету.

Микки шел на полшага впереди своего лысого дружка и почти целиком загораживал его, так что я не мог разглядеть интересовавшую меня руку.

Они пришли мимо, не заметив нас, и свернули за угол на Хай-стрит.

Сузи нажала на газ, и мы поехали за ними, но, увы, их след простыл. На улице было три пешехода, ни один из них не был похож на Микки Райса.

– Давай остановимся здесь и подождем. Не могли же они испариться!

Через минуту они вышли из газетного киоска с кипой газет в руках. Точнее, газеты были в руках у Микки. Лысый бык держал руки в карманах кожаной куртки. Мы пропустили их вперед ярдов на сто и потихоньку двинулись следом.

На углу Блэндфорд-стрит они повернули направо, но и на этот раз мы потеряли их из виду.

По обеим сторонам Блэндфорд-стрит расположилась масса ресторанов и итальянских закусочных.

– Припарковаться или дальше ехать? – спросила Сузи.

– Давай дальше. Только потихоньку. Может быть, удастся разглядеть, куда они зашли.

Это оказалось нетрудно. Они сидели за столиком у окна в ресторане «Стивен Булл», получившем свое название в честь знаменитого шеф-повара, я знал это по ресторанным репортажам в нашем журнале.

За столом их было трое, Микки сидел в центре. Слева от Микки сидел лысый, справа – Колин Бернс, издатель «Санди таймс».

* * *

Сузи отвезла меня домой, и остаток дня я провел в тщетных попытках заняться работой. На следующей неделе мне предстояла серия встреч с журналистами, а потом с редакторами и издателями, и мне надо было составить отчет о том, как мы выглядели в борьбе с нашими конкурентами.

В последнее время у нас наметилась тенденция к взаимному восхищению. Мы обозревали страницу за страницей каждого из номеров, с удовольствием отмечая свои достижения: вот, смотрите, эта кинозвезда отказалась дать интервью «Городским сплетням», а нам – пожалуйста! В таком вот духе.

Потом мы концентрировались на анализе продукции конкурентов, тщательно изучая их обложки, статьи, материалы о стиле. Тут мы давали себе волю, наслаждаясь уничтожением противника.

«Невероятно, – восклицал кто-нибудь из редакторов. – Интервью с Кортни Лав! Мы давали его полгода назад!» или «Не понимаю, какой смысл сейчас писать о Рейфе Файнсе. Его фильм выйдет в прокат только через пару месяцев».

Я в этих посиделках исполнял роль адвоката дьявола, безжалостно вскрывая собственные недостатки и промахи и отмечая удачи конкурентов.

Мой первый редактор, большой мастер философских афоризмов о журнальной деятельности, любил вспоминать известную фразу: «Успех всегда имеет родителей, а поражение – сирота». «Когда все в порядке, – говаривал он, – деньги льются к тебе рекой. Спонсоры и рекламодатели встают в очередь, чтобы тебя облагодетельствовать. Но едва запахнет жареным, их всех как ветром сдует. И каждый сваливает с больной головы на здоровую. Редактор обвиняет директора по сбыту. Тот – идиота, который удосужился поместить на обложку тухлую личность. Издатель говорит, что не может содержать кучу бездельников, опусы которых никто не желает читать, и грозит массовыми увольнениями. Как правило, все шишки валятся на художественного редактора. Он более безобиден, чем главный редактор. Но вот что я скажу: если дела идут плохо, бессмысленно красить фасад».

В конце концов я разработал свою систему анализа закономерностей успеха. Ничего особо мудреного в ней нет, просто сделал кое-какие выводы из собственного горького опыта.

Я, значит, поступаю так. Сначала беру две соперничающие рубрики, нашу и конкурентов. Составляю длинный список из примерно пятнадцати основных материалов, соответственно, наших и их. Потом расставляю оценки по пятибалльной системе. Что объективно предпочтут наши читатели? Пятерка означает, что они зацепятся за материал прямо у прилавка и немедленно прочитают. Четверка – хороший, интригующий материал. Ну и так далее, вплоть до единицы, которую выставляю за материал, который будут читать лишь в безвыходной ситуации, скажем, на авиарейсе «Москва – Тегеран», чтобы убить время, когда ничего другого под рукой не окажется. Далее я анализирую более тонкую материю. Дело в том, что отношение читателя к журналу не столь прямолинейно, как иногда думают. Это как в супружестве. Человек выбирает журнал потому, что он является зеркалом его самого. Однако с годами на горизонте даже самого благонадежного брака откуда ни возьмись появляется некая юная особа: сексуальная, пикантная, в окружении новых друзей. Читатель ощущает смутное чувство вины. Его притягивает юная соблазнительница. Но как поступит жена? Нарумянит щеки и обтянется лайкрой? Или станет терпеливо ждать, когда изменник вернется с повинной домой?

Лучше всего не давать ему возможности уйти налево. Журналы, которые нравятся мне более всего, всегда отличаются разумным поведением; это подразумевает, что через два номера на третий «жена» сшибает мужа с ног, открывая ему дверь совершенно голой.

Битый час я сравнивал «Стиль жизни» с «Шармом». Где лучше комментарий о ванных комнатах? Иногда эта работа бывает чрезвычайно захватывающей. Потом я проанализировал «Светскую жизнь» и «Городские сплетни». В последнем номере Микки поместил шестиполосный материал о голландской королевской семье и очерк об известных любовницах монарших особ. «Городские сплетни» поместил эксклюзивные фотографии новых домов Джонни Деппа и Кейт Мосс в Манхэттене плюс статью о двадцати любимых танцевальных партнершах Салмона Рушди. Счет в пользу «Городских сплетен», вынужден был признать я.

Зазвенел телефон. В трубке раздался немолодой хрипловатый женский голос. Я не сразу узнал Бриджет Грант, мать Анны.

– Извините за звонок, – сказала она, – простите, что беспокою вас в выходной.

– Очень рад вас слышать, – успокоил я ее. – Хорошо, что вы позвонили. Я как раз собирался вам написать. Викарий, по-моему, очень хорошо говорил на похоронах Анны.

– Как раз об Анне я и хотела поговорить, – сказала миссис Грант. – Вы кое-что сказали мне, выходя из церкви. Не знаю, это была просто дань вежливости, или вы в самом деле считает, что она была исключительно талантливой.

– Я говорил чистую правду.

– Может быть, вы сочтете мое предложение неуместным, но мне хотелось бы учредить в память о ней премию. Я пока что не продумала детали, это только спонтанная идея. Я имею в виду ежегодную премию для молодых журналистов, которые работают в той же области, что и Анна. В том, конечно, случае, если вы одобряете саму идею.

– Я полностью согласен с вами, – ответил я. – Мне бы хотелось обдумать ваше предложение. Но сама идея кажется мне замечательной и бесспорной. Премия Анны Грант. Для авторов литературного портрета. И знаете, что, – добавил я, – я поговорю с нашим хозяином, Барни Уайссом, он, возможно, возьмет на себя функции учредителя фонда. Если вы не возражаете.

– Я так далеко не заглядывала, – ответила миссис Грант. – Это было бы чрезвычайно благородно с его стороны. Для начала я только хотела посоветоваться с вами и, если вы не против, спросить у вас совета, какие шаги нужно сделать в первую очередь. Пока что я сказала об этом лишь еще одному человеку, Питеру.

– Питеру?

– Ну да, моему сыну Питеру. Брату Анны. Он живет в Бразилии. Он, к сожалению, не смог прилететь на похороны, слишком далеко ему до аэропорта.

Вот одна тайна и раскрылась. Я почувствовал облегчение. «Киской» называл Анну ее брат Питер.

– Знаете, – сказал я, – мне бы хотелось обговорить это и с Питером, если вы не против. Анна часто о нем вспоминала. Она его очень уважала.

– Рада слышать, – с легким удивлением отозвалась миссис Грант. – Они вообще-то не очень ладили. Питер гораздо серьезнее Анны. Он упрекал ее за то, что она пишет всякую ерунду, и это ее обижало. Знаете ведь, как ответственно Анна относилась к журналистике. Но мне приятно слышать, что она уважительно говорила о Питере. Наверное, с годами она стала находить то, чем занимается Питер, все более важным. На Рождество, когда Питер приезжал сюда, они оба сошлись во мнении, что, в принципе, делают одно и то же дело, только каждый по-своему, каждый в своей области. – Бриджет Грант дала мне номер телефона Питера, который находился в каком-то Ривер Моко Лодже, это восемьсот километров от Манауса. – Питер проводит там половину своего времени, – сказала она. – Остальное время он где-то в лесах. Но вы можете оставить ему послание на автоответчике. Он обязательно перезвонит вам.

Я записал номер и спросил:

– Нет ли, кстати, новостей из полиции? Есть ли версии насчет убийцы?

Бриджет ответила не сразу, как будто взвешивала свои слова, прежде чем поделиться со мной.

– Старший инспектор несколько раз звонил, но, насколько я могла понять, они недалеко продвинулись в расследовании. Задавали мне вопросы о друзьях Анны, в том числе и о вас. Я ответила, что я всего-навсего ее старая мать и от меня в этом плане мало толку.

Она помолчала и потом со значением продолжила:

– Старший инспектор особенно интересовался мужчинами, пытался выяснить, не было ли у кого-нибудь повода для ревности.

Не хотела ли она предостеречь меня?

– Он выдвинул предположение, что между ней и им возникла ссора, которая закончилась так трагически. Насколько я могу судить, полиция считает, что Анну убил не чужой, а кто-то хорошо ее знавший.

Мы попрощались, и я немножко постоял у окна, глядя на реку, которая мирно несла свои воды. За последние недели уровень воды упал. Обычно в это время года лодки, причаленные к тому берегу, утопали в грязи.

Итак, полиция подозревала кого-то из близких друзей Анны. Наверное, в прошлом их было немало, мне не хотелось об этом думать. Впрочем, одного, если верить Микки Райсу, я знал, это фотограф Симон Берио. Кто еще? Эрскин Грир? Это зависит от того, как понимать термин «близкий друг».

Я набрал номер, который дала мне Бриджет Грант, и после долгого ожидания отозвался чей-то далекий голос.

– Могу я попросить Питера Гранта? – Мой голос эхом отдавался в трубке.

– Питера сейчас нет на базе. Он вернется в среду или четверг. Желаете оставить информацию для него?

– Передайте, что звонил Кит Престон, – крикнул я в трубку. – Ничего существенного. Просто передайте, что я звонил и перезвоню на следующей неделе.

* * *

Часов в восемь раздался еще один звонок. Я выругался. Моя мама всегда говорила, что неприлично названивать людям в воскресный вечер, и это суждение я полностью разделял.

– Мистер Престон? – Голос был мужской, с выраженным северным акцентом. – С вами говорит сержант Кроу.

– Добрый вечер, – отозвался я. – Есть новости?

– Не могли бы вы подъехать к нам в участок, сэр?

– Что, прямо сейчас?

– Если вас не затруднит. Суперинтендант Баррет желает встретиться с вами.

– Что ж, о'кей. Надеюсь, это не займет много времени? Куда ехать?

– Полицейский участок номер два, Челси, Лукан-плейс, – сказал сержант Кроу. – Вход с угла. Когда прибудете, попросите дежурного сообщить мне, сержанту Кроу, в главном управлении. Я подойду и провожу вас.

– Понял. Буду через полчаса.

– Если хотите, мы можем прислать патрульную машину.

– Спасибо, я доберусь сам.

Честно говоря, мне совсем не улыбалось промчаться по городу на бело-оранжевой «Панде» с ревущей сиреной.

Я натянул джинсы, рубашку, пиджак, повязал галстук и с явным неудовольствием отправился в путь. Я планировал провести вечер за пиццей где-нибудь в тихом местечке, а потом посидеть у телевизора. Мне предстояла довольно напряженная неделя, и совсем не мешало немного отдохнуть. Хорошо бы побыстрей отделаться и вернуться домой к вечернему фильму.

Я обогнул Слоун-авеню и Дрейкот-авеню в поисках места для парковки. Рестораны и пабы были полны под завязку, тротуары запружены припаркованными машинами. Я решил, что вполне извинительно будет оставить «БМВ» перед подъездом участка, куда меня пригласили.

Сержант Кроу встретил меня, как и обещал, и представился по всей форме.

– Что входит в вашу компетенцию, сержант?

– Да все, – ответил он. – Кроме шуток, я занимаюсь процедурной стороной расследования под началом старшего инспектора Баррета.

Он провел меня по коридору к лестнице. Мы миновали столовую самообслуживания, заполненную полицейскими, которые ели омлет и жареную картошку, длинный ряд кабинетов со стеклянными стенами. Через каждые двадцать шагов нас встречала пожарная конторка или плакат, призывающий идти на службу в полицию. «Интересно, на кого рассчитаны эти призывы», – подумалось мне. Чем дальше мы углублялись в дебри участка, тем явственней чувствовал я какую-то неясную вину, как бывало в школе, когда меня вызывали к директору.

Сержант Кроу был коренастым темноволосым крепышом лет сорока с небольшим, очень загорелый.

– В отпуске были? – спросил я.

Я не был уверен, что по протоколу мне дозволяется задавать личные вопросы офицеру полиции, но он отреагировал вполне дружелюбно.

– На Корфу, – ответил он. – На десять дней ездил с детьми.

– Понравилось?

– Хватило бы и недели, если честно, – сказал он. – Дети в таком возрасте… – и закончил: – Вот мы и пришли.

Он ввел меня в комнату, где стояли четыре стола с тремя мощными компьютерами, за которыми сидели женщины, кофеваркой и бачком с водой, оснащенном пластиковыми стаканчиками.

Дальний угол комнаты был огорожен. Там, сидя спиной к подчиненным, расположился старший инспектор Баррет.

Он предложил мне чаю, который сам заварил, опустив в стакан с горячей водой мешочек и помешав ложечкой коричневую жидкость.

– Вам надо еще один стаканчик взять, а то обожжетесь, – сказал он.

– Как много людей у вас работают в воскресный вечер, – сказал я. – Производит впечатление.

– Не уверен, что они уже заканчивают, – ответил Баррет, любезно улыбнувшись. – Хотя переработки у нас приветствуются. Очень важно, чтобы они успели обработать полученные данные на компьютерах. Допросы знакомых и родственников Анны Грант.

– Похоже, очень мощные машины, – заметил я. Наверное, я завел этот разговор, потому что чувствовал себя не в своей тарелке. Я в компьютерах не очень-то разбираюсь.

– Да, это правда. Но обычные для такого рода расследований. Мы называем их «ХОЛМС» – штука, вполне адекватная дедуктивному методу. Но знаете, как говорят о компьютерах? Что в него вложишь, то и получишь.

Когда я впервые увидел старшего инспектора Баррета в квартире Анны в тот день, когда обнаружили ее труп, он не произвел на меня большого впечатления. Все эти полицейские слились в моей памяти в одну неразличимую массу. Сейчас я разглядел его как следует. Лет ему я бы дал примерно тридцать семь, что свидетельствовало о довольно успешной карьере, хотя, говорят, теперь это в порядке вещей. Не обязательно дожить до пятидесяти, чтобы обнаружить профессиональный уровень. Хотя у меня не так уж много знакомых в этой сфере. Баррет выглядел довольно тренированным, умным и компетентным. Если бы мы встретились где-нибудь в нейтральном месте, я мог бы предположить, что он преподает географию в каком-нибудь университете и на досуге прыгает с тарзанкой.

Стараясь не разлить чай, я уселся перед ним в кресло.

– Курите? – Он предложил мне сигарету. Я отрицательно качнул головой. – Не возражаете, если я закурю?

– Ради бога!

За спиной Баррета к пробковой доске была пришпилена фотография миловидной рыжеволосой женщины и троих ребятишек. Мальчиков. Примерно девяти, семи и пяти лет. Все с такими же рыжими головками.

– Позвольте приступить к делу, мистер Престон, – начал он. – Спасибо, что приехали к нам в воскресный вечер. Знаю, что вы человек занятой и цените досуг. Но мне хотелось бы поговорить – без протокола – о мисс Грант. Подчеркиваю, это неофициальная беседа. Абсолютно неформальная. Мы вас не доставили, а лишь пригласили, – улыбнулся он.

– Конечно, я понимаю, – улыбнулся я в ответ. Хотя меня царапнула фраза: «Мы вас не доставили». Надеюсь, что так.

– Скажите, что вы думаете об Анне Грант, – попросил он. – Не задумываясь, сразу, что придет в голову.

– Ну что ж, – начал я. – Я познакомился с Анной четыре года назад. На матче по поло, в Виндзорском парке. Этот матч спонсировала одна наша рекламная фирма, и они пригласили человек двести на ленч на открытом воздухе. Анна оказалась со мной за одним столом.

– И каково было ваше первое впечатление?

– Она была очень привлекательна и обаятельна. Я слышал о ней и раньше, читал ее тексты. Она сотрудничала с несколькими газетами, и я всегда отмечал ее материалы.

– Ваши чувства были взаимными?

– Что вы имеете в виду? Я сам не пишу, так что Анна не имела возможности оценить мои способности.

– Нет, я имею в виду общее впечатление: вы находили ее привлекательной и обаятельной…

Вопрос поставил меня в тупик.

– Сомневаюсь. День был суматошный, я устал и вряд ли производил такое впечатление.

– А когда вы опять встретились с Анной?

– Не скоро. Месяцев через пять-шесть. Ее статьи становились все лучше и лучше, так что, когда подвернулась работа для нее у нас в «Светской жизни», я порекомендовал редактору обратиться к ней.

– И каково было мнение редактора?

– Прекрасное. Помню, мы вместе брали ее на работу. В баре отеля «Стаффорд».

– У вас не было ощущения, что ваши мотивы были довольно зыбкими?

– Простите, не вполне уловил смысл вопроса.

– Попробую сказать иначе. Насколько я понимаю, вы предложили ей довольно ответственную работу.

– Безусловно. Это предполагает очень высокий уровень профессионализма. В еженедельном издании требуется выдавать от шестнадцати до двадцати ударных материалов в год плюс несколько мелких статей.

– И, наверное, это место соблазнительно для многих профессионалов?

– Даже очень.

Черт подери, куда же он клонит?

– Извините, мистер Престон, – сказал старший инспектор, – но, если эта работа представляет повышенный интерес для многих суперпрофессионалов, почему вы взяли ее даже без испытательного срока? Я хочу сказать, не было ли у вас каких-то иных мотивов?

– Вы спрашиваете, почему мы наняли Анну? Потому что она талантлива. Очень просто.

Старший инспектор Баррет сделал пометки в блокноте. Его жест напомнил мне о визите к врачу, когда, сидя у его стола, следишь за тем, что он пишет в истории болезни.

– Вы сказали «талантлива». – Он произнес это слово так, будто оно звучало как-то подозрительно, и ему стоило определенного труда его выговорить. – Талант ведь непросто распознать, не правда ли? Это субъективное суждение. Особенно в вашей области, насколько я представляю.

– Иногда да, конечно. Но в случае Анны Грант все было очевидно. Есть два качества, по которым можно судить о способностях журналиста. Точнее, три. Он должен уметь выбрать тему, хотя иногда темы предлагает редактор, но Анна всегда делала это сама. Далее – что чрезвычайно важно, – надо уметь склонить людей на интервью. И, наконец, самое важное – следует обладать врожденным даром оживлять своего персонажа на бумаге. Анна превосходно умела все это.

– Что касается последнего пункта, умения живо писать, вы действительно относите Анну Грант к категории незаурядных журналистов?

– Определенно.

– Я спрашиваю потому, что мне пришлось слышать нечто прямо противоположное. Как раз совершенно обратное мнение прозвучало во время опроса одного из людей вашего круга. Было сказано, что за нее часто приходилось все переписывать.

– Что за чушь! – Я разозлился. Кто мог сболтнуть такую явную ложь? Только один человек? Микки Райс. – Как я догадываюсь, эта информация исходит от Микки Райса, ее редактора в «Светской жизни», чье мнение абсолютно предвзято и не соответствует реальности.

– Боюсь, что не могу открыть вам источник информации. Могу лишь сказать, что за последнее время мы опросили множество людей.

– Послушайте, – сказал я, – я не дурак и понимаю, какой оборот принимает наша беседа, так что давайте говорить без обиняков, чтобы не терять время. Я взял Анну на работу не потому, что подпал под ее чары. И она оставалась на ней не благодаря моему покровительству. Она работала у нас, потому что она исключительно одаренный журналист. У нее был заключен контракт не только со «Светской жизнью», она писала в «Мир мужчин». Спросите о ее квалификации редактора Спайка Стила.

Я закипал от ярости.

– Полегче, мистер Престон. Успокойтесь. Не забывайте, что я вам сказал в начале нашего разговора: это не официальный допрос. Просто мирная неформальная беседа.

Старший инспектор Баррет терпеливо ждал, пока, как ему казалось, я приду в себя. Выражение лица у него говорило: твоя реакция, парень, вполне объяснима, но над нами не каплет, мы подождем. Наверняка он использовал тактику, которую почерпнул на каких-нибудь курсах повышения квалификации в Брэмхиллском полицейском колледже. Мне от такой тактики на стенку лезть хотелось.

После передышки Баррет опять взялся за дело:

– Вы сами затронули этот вопрос, мистер Престон, так что не обессудьте, если я уточню: расскажите о вашей связи с Анной Грант

– Связи? У меня не было никакой связи с Анной Грант!

– Это опять-таки противоречит той информации, которой располагаем мы.

– Тогда поделитесь этой интересной информацией. Может быть, это прояснит дело.

– Согласно нашим источникам, у вас с мисс Грант была многолетняя связь.

– Абсолютная ложь.

– Следовательно, вы отрицаете, что оставили ради нее свою жену?

– Что за чушь, конечно, нет!

Я с удивлением услышал собственный крик.

– Тише, мистер Престон.

Он сделал паузу. Я совсем потерял контроль над собой. В голове не укладывалось, что я сижу и выслушиваю весь этот бред. Полиция должна немедленно арестовать Микки Райса, или Бруно Фулгера, или еще кого-нибудь, а не собирать сплетни обо мне и Анне. А вопрос о моем разводе и вообще сбил меня с толку. Я ушел, потому что наш брак полетел ко всем чертям, у меня и в мыслях не было связать свою жизнь с другой женщиной. Я был сыт по горло супружеской жизнью.

– Давайте говорить откровенно, – возобновил атаку Баррет. – Чтобы не было недомолвок. Итак, вы утверждаете, что вы не имели связи с Анной Грант?

– Именно так.

– Вы не станете возражать, если мы попросим вас пройти тест – взять анализ слюны?

– Нет. А зачем это нужно?

– ДНК. Если предпочитаете, можно взять анализ крови.

– Уж лучше слюны. А что вы хотите проверить?

– Не то чтобы проверить. Это рутинный тест. Наша задача – исключить, а не инкриминировать.

– Исключить что?

– Видите ли, мистер Престон, анализ поможет нам подтвердить, что вы говорите правду, утверждая, что не имели сексуальных сношений с мисс Грант. Это самый простой способ. Гинекологическая экспертиза трупа обнаружила наличие спермы. Мы проведем анализ ДНК.

– Анализ будет положительным.

– Положительным? Иными ловами, вы имели половое сношение с мисс Грант?

– Да, мы занимались любовью первый раз в жизни в половине шестого в субботу, перед тем как она была убита. В моей квартире в Баттерси.

– Понятно.

– И потом еще раз примерно через час.

Старший инспектор Баррет, не мигая, смотрел на меня. Его взгляд говорил: о'кей, наконец-то ты раскололся.

– Послушайте, – сказал я, – все, что я вам говорил, чистая правда. Каждое слово. У меня не было связи с Анной Грант. Никогда. Первый и единственный раз мы легли в постель в тот вечер. До этого случая ничего подобного не было.

Баррет промолчал. Только смотрел на меня.

– Хорошенькое совпадение, а? Единственный случай, когда это произошло, может быть достоверно подтвержден.

– Вероятно, с вашей точки зрения, оно так и выглядит.

– Ну что ж, мистер Престон, если вы по-прежнему не возражаете против экспертизы, давайте приступим.

Появившийся откуда-то из недр офиса офицер велел мне откинуться в кресле и широко открыть рот, ложечкой – вроде тех, каким едят мороженое – соскреб с неба слюну и скинул в пластмассовую пробирку. Вот и все. Процедура оказалась быстрой и безболезненной.

Пока он закрывал стерильную пробирку, я успел немного собраться с мыслями.

– Можно мне задать вопрос? Я, видимо, упустил некий существенный момент в вашей логике. Должен сказать, что я любил Анну Грант. Секс случился у нас лишь однажды, но, останься она жива, мы, вероятно, были бы вместе. Какого же черта, по-вашему, было мне ее убивать?

– Кто же говорит, что вы ее убили? – быстро отреагировал Баррет. – Я этого не говорил.

– Мне показалось, что вы к этому ведете.

– Это вы сказали, мистер Престон.

– Невероятно, – выдохнул я. – Не понимаю, почему вы на мне зациклились. Есть масса людей, которых вы должны были бы допросить, тех, у кого были серьезные мотивы для убийства. Микки Райс, Бруно Фулгер. Анна написала статью о его жене, и он кричал о мести. Еще есть Эрскин Грир, магнат.

– Откуда вы знаете, что мы никого не допрашиваем, мистер Престон? На этой стадии расследования мы никого не исключаем из круга подозреваемых.

– Вот как? Не похоже.

– Прежде чем вы уйдете, позвольте задать вам еще один вопрос. Как вам кажется, в вашем характере нет такой черты, как одержимость? Я не утверждаю, что она есть. Хочу знать ваше мнение.

– Одержимость? – Я мысленно перебрал все аспекты этого понятия, прежде чем дать ответ. – Смотря что иметь в виду. Я, к примеру, одержим в работе. Люблю хорошо делать свое дело. Я одержим в том, что касается наших журналов, хочу, чтобы они были на уровне. Я хочу, чтобы они были самыми лучшими. Можно это назвать одержимостью?

– Я имел в виду ваше поведение в быту, в личных отношениях.

– Тогда я так не сказал бы. Себе я одержимым не кажусь. А почему вы спросили?

– Так, к слову пришлось.

Баррет поднялся и повел меня по длинному коридору к главному входу. Когда мы подошли к дверям, он проводил меня до ступенек, и мы постояли, окруженные мягкой ночной теплотой.

– Приятно было побеседовать с вами. Надеюсь, теперь кое-что прояснилось.

– Надеюсь.

Это были самые отвратительные пятьдесят минут моей жизни.

– Если понадобится, мы сможем с вами связаться по тем телефонам, которые у нас есть?

– Разумеется.

– И если что-нибудь случится, о чем бы вы хотели нам сообщить, прошу не церемониться. Сержант Кроу всегда меня найдет. Насколько помнится, – добавил он, – вы ведь не планируете куда-нибудь уехать в ближайшее время? Плановый отпуск не намечается?

– Завтра утром я собираюсь в Германию, по работе. На один день.

Он с сомнением посмотрел на меня, и на секунду мне показалось, что он хочет забрать у меня паспорт. Но он сказал:

– Нет проблем. Только дайте нам знать, если задумаете покинуть страну на больший срок, ладно?

Потом он пожал мне руку и скрылся за дверью.

 

13

Новый мюнхенский аэропорт Франца Йозефа Штрауса находится в часе езды от города, зато для визита к баварскому королю моды Мюллеру его местоположение крайне удобно. За пятнадцать минут я добрался от европейского терминала до его штаб-квартиры в парке на берегу искусственного озера.

Мой визит был для него честью, но этой чести он несомненно заслуживал. Согласно табели о рангах в мире моды, Мюллер не входил в первый эшелон законодателей как Версаче или Ральф Лоран, но во втором дивизионе он занимал одно из первых мест. В прошлом году корпорация «Уайсс мэгэзинз» получила от него как от рекламодателя 473 тысячи 416 фунтов стерлингов, и получила бы больше, не прояви «Кутюр» в отношении его определенный снобизм.

Проблема Мюллера заключалась в том же, в чем и проблема всех немецких домов моды: они были немцами. Для редакторов отделов моды «немец» – что-то вроде каиновой печати. Туалеты должны рождаться в Париже, Милане, Токио, Нью-Йорке или даже в Бельгии – и тогда все будут ими восхищаться. Если одежда такого же класса происходит из Мюнхена или Дюссельдорфа, ее встречают с подозрением и недоверием. Надо было приложить неимоверные усилия, чтобы заставить наших редакторов серьезно отнестись к немецкой моде; склонить редактора к обзору дюссельдорфских коллекций было почти подвигом, не говоря уж о том, чтобы поместить фотографии костюма от Мюллера на страницах журнала. Много крови было пролито, чтобы пробудить хоть незначительный интерес Леоноры Лоуэлл и Тасмин Фили к тому, что делается на берегах Рейна.

Хайнер Штюбен, «обергруппенфюрер» компании «Мюллер Ферлаг», был высоким пятидесятилетним берлинцем, который большую часть жизни провел в Мюнхене. Как и другие знакомые мне немцы, внешне он казался аскетичным лютеранином, который надзирал за штатом с устрашающим педантизмом. Однако после работы миру являлась его вторая натура. Однажды вечером, после скрупулезного доклада о маркетинговой стратегии Мюллера, Хайнер повез меня в пивную неподалеку от ратуши, которая называется «Ратскеллер», где он очень быстро и весьма основательно набрался. В полночь мы еще сидели там. Через четыре часа, проведенных за пивом и красным вином под селедку с луком, Хайнер принялся рассказывать мне историю своей жизни.

Его отец в возрасте двадцати двух лет погиб в последние дни войны. Его мать – они поженились меньше года назад – была беременна. Вместе с теткой она переехала в Нюрнберг и через четыре месяца родила сына. Тетка жаловалась, что не может содержать всю ораву, и Хайнер с матерью отправились на юг – в Мюнхен, где она нашла работу горничной в новом фешенебельном отеле. Мать с сыном жили в тесной комнатке под самой крышей. «Мы жили как наемные рабочие, – с горечью вспоминал Хайнер. – Как турки». Вечер наш закончился уверениями во взаимной дружбе, тостами за Европейское сообщество, за миссис Тэтчер, за объединенную Германию, Мюллера и «Уайсс мэгэзинз», которые все вместе будут править миром. Когда мы уже шли к выходу, Хайнер неуверенно предложил мне женщину. «Хорошую немецкую фрейлейн, шлюшку из Мангейма». На мое счастье, в этот момент подошел его шофер и усадил его в черную «Ауди».

На следующее утро Хайнер Штюбен ни словом не обмолвился о том, что было накануне, и как ни в чем не бывало приступил к делам.

– Ну что, Кит, – сказал Хайнер, встретив меня сегодня, – как дела британской прессы?

Мы поговорили о том, как растет цена на бумагу, о том, что Англия оправляется после рецессии гораздо быстрее, чем Франция или Германия.

– Первые пострадали, первые пришли в себя, – заключил Хайнер. – В Германии тоже все наладится. Вместе с бывшей ГДР мы опять самая большая нация в Европе».

На его столе я заметил отчет о публикациях в наших журналах. Отчет начинался словами: «Шанель – 63, Армани – 61, Мюллер – 2, Донна Каран – 31».

Лучшее средство защиты – нападение.

– Я приехал к вам, – начал я, – потому что очень хочу пригласить вас на денек к нам в Лондон. Наши редакторы мечтают познакомиться с вами лично. Дело в том, что ваша компания слишком удалена от нас, и потому нам сложнее иметь с вами дело, поэтому такие слабые контакты. Надо срочно исправлять ситуацию.

Хайнер Штюбен встревожился. Я выбил у него почву из-под ног, лишил главного аргумента.

– Я хочу сказать, – не давал я ему опомниться, – что по сравнению с другими фирмами – такими, как «Келвин Кляйн» или «Кристиан Лакруа», ваши представители гораздо реже встречаются с нашими сотрудниками. А это работает не на пользу вашей компании.

– Да, вы правы, – кивнул Хайнер. – Эта ситуация должна быть исправлена. Кит, спасибо, что вы приехали и довели до нас эту информацию. Теперь визит в Лондон будет первым пунктом в моем деловом расписании.

Одному богу известно, что мне придется наплести на Парк-плейс; бизнес-ленч с Хайнером Штюбеном не вызовет у наших ни малейшего энтузиазма. Но об этом я буду думать завтра.

– Надолго в Мюнхен? – осведомился он. – Хочу пригласить вас пообедать в «Ратскеллер».

– Увы, всего на день. Причем прямо сейчас собираюсь отправиться в Штарнбергер посмотреть на замок Фулгерштайн.

– Обитель Бруно Фулгера? Зачем вам это? Ведь посторонних туда не пускают.

– Знаю. Но можно ведь посмотреть издалека, с озера. Говорят, очень впечатляющее зрелище.

– О да, впечатляющее. Фулгерштайн – жемчужина Баварии. И дом счастливого семейства.

– Но ведь Бруно недавно разошелся с женой, разве нет?

Хайнер пожал плечами.

– Я не в курсе. Бруно Фулгер мой ровесник, может, на год моложе. Но мы с ним в разных весовых категориях.

– А из какой он семьи?

– Его отец, Дитрих Фулгер, был большим патриотом, – бесцветным голосом начал Хайнер. – А дед был близок к кайзеру. Потом, после образования республики, Дитрих стал другом Конрада Аденауэра. Когда раздавали концессии для восстановления промышленности в Рурской области, Дитриху Фулгеру обломилось немало – в сталелитейной и угольной отраслях. Он вложил миллионы дойчмарок в модернизацию старых предприятий, которые быстро стали очень прибыльными. Когда он умер, где-то в шестидесятых, оставил сыну больше миллиарда марок.

– А как насчет самого Бруно? Он тоже крепко вовлечен в сталелитейную промышленность?

– Мне кажется, не особенно. Он контролирует другие отрасли в Мюнхене. Страхование, фармацевтика. И он обожает охоту.

– На кабана?

– И на волков. Каждую зиму охотится на волков на территории бывшей ГДР. Это занятие очень популярно в Германии. Все промышленники обязательно должны охотиться.

* * *

Ник Груэн предложил встретиться в ресторане. Где еще и встречаться с Ником, как не в ресторане! Много лет его уже никто не видел в стенах обычных домов. О нем ходит множество слухов; кто говорит, что он живет с гаитянкой, кто – с каким-то мальчиком. Лично мне на это наплевать. Ник предпочитает держать своих друзей на расстоянии от собственной личной жизни.

– Лондон все такой же адский город? – спросил Ник, разливая саке. Мы сидели в японском ресторане где-то на Кленцештрассе, где, как Ник говорил, он обычно обедает. «Прости, что не приглашаю тебя на традиционное пиво с колбасой, – сказал он мне по телефону, – но я рекламирую местный образ жизни только в рабочее время.

Он выглядел так, будто не прошло десяти лет: высокий, загорелый, поджарый. Я знал Ника довольно давно, но большая часть его жизни всегда оставалась для меня в тени. Я не знаю, как он проводит время, чем любит заниматься и вообще занимается ли чем-нибудь на досуге. То есть в жизни. С Ником разговоры всегда выливаются в беседы о чем-то смысложизненном, как будто обычных житейских мелочей для него не существует.

– Здорово, что ты нашел время со мной встретиться, – сказал я. – Я-то думал, ты совсем увяз в возрождающемся коммунистическом движении.

– Его опасность пока сильно преувеличена, – ответил он. – Коммунисты набили брюхо, чего, собственно, и следовало ожидать. Отдали в пятидесятых бывшим сотрудникам штази автомобильную промышленность, и что, думаешь, они сделали? Выкачали половину капитала, а остальное пустили на ветер.

– И что же происходит сейчас?

– Да то же самое. Центральные банки влили в них четыре миллиарда, и они ухнули, как в черную дыру, теперь мы пытаемся найти концы. Вот в Потсдаме есть бутылочный завод, хорошо бы его приватизировать. Но, учитывая сказанное, никто на него и глядеть не хочет.

– Я хотел спросить тебя насчет одного человечка, – сказал я. – Бруно Фулгер – ты с ним не пересекался?

– Напрямую нет. Можно всю жизнь прожить в Мюнхене и слыхом о нем не слыхать. А откуда такой интерес?

– Мы опубликовали интервью с его женой, и ему сильно не понравилось. Похоже, хочет судиться.

– Если собирается, вы так просто не отделаетесь, – сказал Ник. – Он заправский сутяжник. Я называю его серийным истцом.

– Откуда эта страсть?

– Классический случай комплекса вины. Из-за войны и прочего. Тут даже нельзя самого Бруно винить, говорят, его отец был полным говнюком, но Бруно ничего не сделал, чтобы искупить грешки папаши.

– Какие грешки?

– Сотрудничество с нацистами. Об этом сейчас не принято много говорить, но Дитрих Фулгер был одним из первых немецких аристократов, кто бросился в объятия Адольфа Гитлера, когда тот пришел к власти. Был настоящим донором режима. Если попадешь когда-нибудь в Орлиное гнездо в Берхтесгардене, обрати внимание на одну красноречивую фотографию на стенке, сделанную в гитлеровском замке «Бергхоф». Фюрер, Геббельс, Гесс – все пьют чай, а рядом с ними Дитрих Фулгер. Странно, что Бруно еще не спрятал подальше этот снимок.

– Впечатляет. Ты прав, здесь у вас стараются об этих вещах не говорить. Я утром встречался с одним немецким клиентом, и он упомянул только о связах Дитриха Фулгера с Аденауэром.

– Это тоже правда. Но Фулгеры были самыми правоверными нацистами в рейхе. Теперь все об этом забыли: ужасно боятся Бруно.

– Почему? Чем он их всех держит?

– А чем угодно. Мюнхен – растущий рыночный город, берлинцы называют его «Миллионендорф» – большая деревня. И Фулгер тут многим заправляет. За исключением концерна «БМВ», он держит лапу почти на каждой важной отрасли. И с полицией в ладах, каждое Рождество выписывает солидный чек в фонд вдов и сирот полицейских. Если ему кто не понравился, это тут же скажется, у него мерзкий характер, и он к тому же упрям, как осел. Прет – не остановишь.

– Я хочу съездить бросить взгляд на его замок. Со стороны. Внутрь-то меня никто не пустит.

– Не надейся, – сказал Ник. – Это крепость. Он не хочет рисковать, пуская посторонних в замок, чтобы, не дай бог, кто не увидел картины.

– Какие картины?

– Коро. Сезанн. Куча импрессионистов. Он не признается, что владеет ими, но я точно знаю, что они у него есть. Кое-кто из доверенных лиц имел возможность убедиться. Все конфисковано у евреев во время войны. Не напрямую, конечно, он их заполучил. Дитрих покупал у гестаповцев. Но что в лоб, что по лбу.

– И никто никогда не потребовал их вернуть?

– Вот потому замок и на замке. Никто не знает, что они там. Когда война кончалась, Дитрих все их упаковал и отправил в швейцарский банк. Бруно забрал их в конце семидесятых. Так, во всяком случае, говорят.

Ник добавил мне саке.

– Те, кто вообще осмеливается открыть рот.

– В связи с этим я хочу задать тебе еще один вопрос. Способен ли Бруно на насилие? Не обязательно сам лично, но чужими руками?

Ник ответил не сразу.

– Да, – ответил он. – Могу сказать без обиняков. Да.

– Откуда такая уверенность?

– Трудно сказать. Прямых улик у меня нет. Была одна история с итальянским бизнесменом, который заплел амуры с его женой. Какой-то супер-пупер-текстильщик. Встретился с Анастасией на озере Камо, и он пригласил ее к себе на яхту. Беда в том, что она не сказала об этом Бруно. Ни до, ни после. И когда он об этом прознал, ему моча в голову стукнула… Через пару недель итальянца сбила машина. Насмерть. Машина влетела на тротуар. В Милане. Никто не связал эти факты, вернее, никто не озвучил эту связь. Но народ понял, откуда ноги растут.

– И как отнеслась к этому Анастасия?

– Очевидно, плохо. Но у нее руки были связаны. Поскольку она настаивала на том, что у нее с итальянцем ничего не было, она и вякнуть не могла, когда его «выключили», как говорят в американских фильмах.

– Стало быть, она сделала вид, будто ничего не случилось?

– Если не считать того, что спустила несколько миллионов дойчмарок на новые туалеты, чтобы вернуть расположение Бруно. Ну тут я не спец. Это твоя тема.

Официантка – полунемка, полуяпонка – принесла в голубых фарфоровых чашах кусочки арбуза. У нее были восточные глаза и черные волосы, но широкие тевтонские плечи. Из-под кимоно выглядывали кожаные брюки.

– Кстати, – спросил Ник, – а кто был автор этой опасной статьи об Анастасии Фулгер?

– Анна Грант. Она работала у нас на контракте.

– Я знаю Анну, – сказал Ник. – Давно, правда, не видел. Она потрясающе трахалась.

– А ты откуда знаешь? – холодно осведомился я.

– Да кто этого не знает? Она работала в койке, как паровоз. Первый раз мы трахнулись в ванной на какой-то вечеринке. Пришлось устроиться по диагонали, между унитазом и ванной.

Мне ужасно не понравились его слова.

– И долго это продолжалось?

– Тот конкретный трах или вообще? К сожалению, и то и другое было скоротечным. Она переметнулась к какой-то никому не известной рок-звезде, с которым познакомилась на интервью. Такая вот штучка.

Во мне опять закипел гнев. Со вчерашнего дня он накапливался во мне и грозил вот-вот вырваться наружу. Я не мог слышать этой грязи об Анне, это было невыносимо. Я стиснул колени.

– Хватит, Ник, не гони. Я знаю Анну, она совсем не такая.

Ник вопросительно посмотрел на меня.

– Да ты сам в это не веришь.

Я пристально смотрел на него.

– Она невероятная баба, говорю тебе! Как вирус.

– Я сказал, не гони, Ник. О'кей?

Он все еще делал вид, что крайне изумлен.

– Она просто как заводная. Никакого удержу нет.

Я вскочил, опрокинув стул и швырнул на стол деньги.

– Прости, Ник, но я не могу больше с тобой разговаривать в таком тоне. Пока, увидимся в Лондоне.

И я выскочил на улицу.

* * *

Все еще кипя от злости, я сел в арендованную машину и направился в сторону автобана, ведущего к Штарнбергеру. Мне предстояло проехать километров тридцать, и через сорок минут я уже припарковывал свой «Фольксваген» на стоянке у озера.

Выпад Ника против Анны был типичным для Груэна, как всегда безапелляционным, женоненавистническим и сильно преувеличенным. Я пытался убедить самого себя, что это всего лишь обычный мужской взгляд на женщину, но мне это плохо удавалось. Передо мной стояла картина Анны в объятиях Ника в чужой ванной комнате. Однако же я не питал иллюзий в отношении Анны, все-таки ей был уже тридцать один, и, понятно, она не была невинной девственницей. Конечно, она была, что называется, женщиной с прошлым. Но все эти доводы били мимо цели.

Насколько я знал, Бруно Фулгер находился сейчас в Сент-Морице, и все же я ощущал некоторое беспокойство. Так или иначе, Бруно числился у меня в главных подозреваемых, заказчиком убийства Анны, и являться в его родовое гнездо было небезопасно.

Я прошел вдоль берега к тому месту, с которого, как мне говорили, открывается прекрасный вид на замок. Стоял чудный летний день, от воды дул легкий бриз, я вдыхал чистейший воздух, о котором забыл в Лондоне. Я начал успокаиваться. После перелета и почти часа за рулем приятно чувствовать под ногами твердую землю. На озере было полно серфингистов и водных лыжников, а по берегу мюнхенцы катались на велосипедах. Жаль, что я не взял с собой ролики.

Первое, что бросилось мне в глаза, – возвышающиеся над верхушками елей белые башни, устремленные ввысь наподобие космических ракет. А дойдя до площадки, на которой стояли скамейки и столики специально для отдыхающих, я увидел на той стороне озера весь замок как на ладони. Он был похож на иллюстрацию к сказке братьев Гримм – средневековое сооружение с подвесными мостами, готическими башнями и бойницами. Еще он напоминал замок колдуньи из диснеевской «Белоснежки». Я купил в киоске путеводитель, в котором прочел следующее: «Замок Фулгерштайн, заново выстроенный в 1870 году на руинах крепости двенадцатого века, предназначался своим создателем, Генрихом Фулгером, стать достойным соперником своих соседей – замка Людвига Баварского Нойшванштайн и замка отца Людвига, Максимилиана Второго, Хохеншвангау. Фулгерштайн, который строился в течение восемнадцати лет, имеет многочисленные обшитые деревянными панелями комнаты (двадцать резчиков по дереву более десяти лет трудились над отделкой спальни Генриха), часть библиотеки Бисмарка и подлинные рукописи сочинений Рихарда Вагнера. Коллекция картин включает работы Дюрера и Грюневальда. Замок находится во владении потомков его создателя и с 1962 года является резиденцией господина Бруно Фулгера. Частное владение. Проход на территорию замка посторонним лицам запрещен».

Я опять вернулся к киоску и купил бутылку единственного безалкогольного напитка, который там продавался, вишневый сок, довольно невкусный.

Ожидая сдачи, я скользнул взглядом по открыткам, разложенным на прилавке. Главным образом это были виды замка, но среди них и семейные снимки: Бруно и Анастасия позировали со счастливыми улыбками на площадке мраморной лестницы. Фотография была, видимо, десятилетней давности. Другая, недавняя, изображала Бруно в лодке на ловле рыбы вместе с дочерью Наташей, девочкой с косичками.

– Желаете открытки? – спросил меня киоскер, выглядывающий из окошечка, как кукушка из деревянных часов.

– Нет, пожалуй. Просто смотрю. Это Бруно Фулгер?

Киоскер покосился на открытку и подтвердил:

– Ja, это Фулгер.

– А это Анастасия Фулгер?

Он нахмурился:

– Ja, это фрау Фулгер.

– Очень красивая.

– Может, и красивая, – прошипел он в ответ. – Но она – плохая жена.

– Почему?

Он посмотрел на меня с подозрением.

– А вы что – из желтой прессы?

– Да нет, просто турист. Путешествую по Баварии.

Мне кажется, мой ответ его не убедил.

– Фрау Фулгер сказала плохие вещи против своего мужа. Я сам читал. Они были напечатаны в английском журнале и перепечатаны во всех немецких газетах.

– И что же, господин Фулгер разгневался на жену?

– Конечно. Выгнал ее из замка. Безвозвратно. – Киоскер улыбнулся в знак одобрения. – У Фулгеров так заведено. Ей следовало бы знать.

Я с отвращением допил свой сок и вернулся к машине. Прежде чем ехать в Мюнхен, я решил проехать вокруг озера к главным воротам Фулгерштайна. Я нашел их без труда. По обеим сторонам стояли две сторожки под соломенными крышами, похожие на домик Ганзеля и Гретель в лесу. Я притормозил, чтобы получше рассмотреть фасад, и вдруг из одной сторожки вынырнул вооруженный охранник с рацией и жестами приказал мне проезжать.

Я уж было повиновался, но тут охранника отвлек нетерпеливый гудок с подъездной аллеи за воротами. Длинный черный «Мерседес» дожидался, когда их откроют.

Охранник заторопился, и до меня донеслись проклятия шофера в его адрес.

Через мгновение «Мерседес» свернул в сторону автобана. За рулем сидел шофер в фуражке с алым фулгеровским плюмажем. А на заднем сиденье с «Интернэшнл геральд трибюн» в руках расположился сам Бруно Фулгер.

Дорога шла вдоль стены, окружавшей замок, километра три, и потом разветвлялась, ведя к боковым воротам. Эти выглядели скромнее первых, за ними виднелся хозяйственный двор. Я разглядел типичный баварский бревенчатый сарай и амбар. За ними шла дорога к центральной части имения.

Я импульсивно свернул в открытые ворота и проехал через хозяйственный двор. Вокруг никого не было видно. Через минуту я уже ехал по дороге, с обеих сторон обсаженной высокими соснами.

Въехав на холм, я остановился, чтобы обдумать, что делать дальше. С одной стороны дороги расстилалось кукурузное поле. С другой – парк. Слева, примерно в трех четвертях мили, в долине лежал замок Фулгерштайн.

Я не стал размышлять. С того самого момента, как я покинул Мюнхен, а может быть, и раньше, когда я брал напрокат машину, я инстинктивно предвидел то, что должно случиться. Бруно в «Мерседесе» разбудил во мне утихшую было ярость. Увидев его, живого и невредимого, абсолютно уверенного в своей безнаказанности, я понял, что у него были все основания так считать. Если бы он плохо организовал убийство Анны, он бы не сидел сейчас в своей шикарной машине. Но он все сделал очень продуманно. А я, хоть и бродил по берегу озера и сплетничал с киоскером, фактически двигался в никуда. Британская полиция, как и немецкая, вряд ли включила Фулгера в число подозреваемых. Насколько я мог понять, у них был лишь один серьезный кандидат на роль убийцы Анны, и это был я.

Было четверть четвертого, до отлета у меня в запасе было часа два. Я решил провести их, шныряя по владениям Фулгера. С практической точки зрения это было бессмысленно, но все же лучше, чем торчать в зале ожидания.

Я поставил машину в стороне от дороги и пешком отправился в сторону замка. Шел я минут сорок. Никто не попался мне по пути. Надо мной, ярдах в пятидесяти, высился памятник кайзеру Вильгельму Второму, а внизу виднелась каменная лестница, ведущая к задней стороне замка, к которому террасами спускался сад с итальянскими гротами.

Мне пришло в голову, что если отъехать ярдов на двести, можно пробраться в парк через грот.

Мне оставалось преодолеть уже ярдов двадцать, когда я увидел камеры. За мной следил красный глазок камеры слежения, оснащенной чувствительным к теплу оборудованием. Камера была установлена на дереве. Линзы поворачивались в мою сторону, беззвучно передавая сигнал тревоги.

Первой моей реакцией было повернуться и бежать. Но потом я подумал, что вполне вероятно, что никто не следит за мониторами. Такое случается сплошь и рядом. Когда какой-то отморозок ворвался в офис «Уайсс мэгэзинз» и утащил кучу дамских сумочек, охрана ничего не заметила. Я медленно повернулся и начал выдвигаться в сторону долины. Если они меня засекли, а я не проявлю признаков паники, они могут решить, будто я тут на законном основании, гость, скажем, или инспектор природоохраны.

Я прошел еще двадцать ярдов, меня оглушил рев сирен. Целая серия гудков, напоминающих пароходные, их было слышно, наверное, за целую милю.

Тогда я увидел охранников.

Их было двое, они мчались со стороны замка, от кухни.

Они кричали, чтобы я остановился, и вид у них был устрашающий. Я бросился бежать.

Склон холма был более пологим, чем казалось снизу. В последний раз я бежал по траве, когда в школе у Кэзи устраивали день здоровья для отцов. Я очень надеялся, что на этот раз покажу лучший результат. Солнце шпарило мне прямо в глаза, и я быстро вспотел.

Машина была примерно в четверти мили от меня, а охранники в трехстах ярдах. Я на бегу нашаривал в кармане ключи. Если успеть добежать до машины, я спасен.

Я бросил взгляд через плечо и понял, что они ближе, чем мне казалось. Они были одеты в джинсы, кроссовки и черные кожаные куртки, застегнутые на все пуговицы, оба не старше двадцати пяти. Выглядели очень тренированными. И они уже наступали мне на пятки.

Я отчетливо видел обоих. Один – классический ариец, похожий на нацистского штурмовика, с коротко стриженными светлыми волосами. Другой – смуглый, усатый, похожий на уроженца Ближнего Востока. Его лицо показалось мне смутно знакомым. Я вспомнил: это был один из тех, кто следил за моей квартирой из машины.

Я наконец увидел свой «Фольксваген». Белый металл капота поблескивал на солнце. Еще сто пятьдесят ярдов – и я там. Охранники приближались, но я считал, что, если мотор сразу заведется, я в порядке. Живот у меня свело спазмом. Машина была развернута в том направлении, в котором следовало сматываться.

Тут до меня донесся шум мотора и чей-то незнакомый голос приказал мне остановиться. Ярдах в пятидесяти через парк наперерез мне мчался красный джип. В нем сидели трое, один за рулем, второй с револьвером в руках. На заднем сиденье сидел мужчина постарше. В твидовом костюме. Рядом с ним – немецкая овчарка.

Джип перегородил путь к «Фольксвагену». Шофер затормозил, и парень с пушкой выскочил и прыгнул, прижав меня к земле. Он больно ударил меня в ребра носком ботинка.

Я лежал лицом в траве, а по моим карманам шарили чужие руки в поисках оружия.

Удовлетворенный тем, что я пустой, тот, что постарше, скомандовал:

– Можете встать, мистер Престон.

Я поднял голову на несколько дюймов и увидел перед собой пару коричневых замшевых туфель. Их владелец, улыбаясь, смотрел на меня сверху вниз.

Это был Рудольф Гомбрич.

– Должен отдать вам должное, мистер Престон, – сказал он. – Вы умеете поставить на ноги правоохранительные органы. В обед я получил от моего клиента инструкции по вчинению иска вашему журналу за незаконную публикацию. Несомненно, мне придется вчинить еще один – за незаконное вторжение на частную территорию.

– Не понимаю, что вы имеете в виду, – просипел я. – Я всего-навсего гулял за городом, на меня ни с того ни с сего набросились вот эти мужчины. Что, в Баварии есть законы против гуляющих? Я-то думал, это ваше национальное времяпрепровождение.

– Прошу вас, мистер Престон, избавьте нас от вашего красноречия. Приберегите его для сотрудников магистрата, когда встретитесь с ними дня через три-четыре. А я сыт по горло. Мы прекрасно знаем, что вы тут делали.

– И что же?

– Шпионили за Бруно Фулгером и его семьей. Несомненно, вам мало было результатов вашей атаки на миссис Фулгер, вы решили предпринять еще одну.

Физиономию Рудольфа Гомбрича исказила злобная гримаса.

– Даже не пытайтесь это отрицать, мистер Престон! Нам известно больше, чем вы думаете. Герр Везер, который держит сувенирную лавку напротив замка у озера, сообщил нам, что вы пытались выведать у него информацию о миссис Фулгер. Вас это удивляет? Местные жители отличаются старомодными взглядами на неприкосновенность частной жизни.

– И это предполагает, что они имеют право шпионить за чужой собственностью? – спросил я, кивнув в сторону смуглого, который садился в джип. – Этот человек в прошлую субботу шпионил за моей квартирой в Лондоне.

– А зачем, уж просветите нас, пожалуйста, нам это понадобилось?

– За тем же, зачем и убийство Анны Грант, которое вы организовали. – Я вдруг ужасно разозлился, наверное, из-за боли в ребрах. – Этот человек следил за ней по вашему приказу или по приказу Бруно Фулгера, а потом вломился к ней в дом и задушил.

– Это, мистер Престон, – раздельно произнес Гомбрич, – самая серьезная клевета, которую мне довелось услышать за мою долгую жизнь. Прошу вас взять свои слова обратно.

– Не буду я брать их обратно. Потому что это правда.

– Вам придется это сделать, мистер Престон.

Четверо охранников вышли из джипа. Один вел на коротком поводке овчарку.

– Я не возьму свои слова назад. Более того, как только у меня появится возможность, я обо всем сообщу в полицию.

– Мистер Престон, – сказал Гомбрич, – когда нас с вами познакомили в Лондоне, вы показались мне разумным человеком. Возможно, несколько амбициозным, но это по молодости. Но, видимо, я обманулся, поскольку решил, что круг ваших обязанностей предполагает наличие ответственности. Теперь я убедился, что вы просто истеричный дурак.

Он бросил несколько слов охранникам, двое из них приблизились ко мне и надели на меня наручники. Потом втащили в джип и бросили на сиденье, усевшись по бокам. Гомбрич с овчаркой устроились сзади. Шофер включил мотор, и мы поехали в сторону замка.

– Почему вы меня задержали? – спросил я.

– Почему? По-моему, это очевидно – чтобы охладить ваш пыл. Ради вашего же блага, мистер Престон. Пока что единственным свидетелем вашей клеветы являюсь я. – Он покосился на охранников. – Эти не в счет. Для них слова ничего не значат. Однако, если вы повторите свою ложь в полиции, дело примет другой оборот. Это доставит неприятности мистеру Фулгеру. Ему это неудобно. А в мои полномочия входит обязанность устранять его неприятности.

– Иными словами, в ваши обязанности входит укрывательство убийц?

– Вы пожалеете об этом замечании, мистер Престон, – ответил он.

Джип подъехал к торцу замка, и меня ввели внутрь через дверь на уровне цокольного этажа. Мы прошли через какие-то каменные коридоры – я в середине, охранники по бокам, Гомбрич с овчаркой сзади. В открытые двери я видел холодильные камеры с мясными тушами и кладовые, забитые пивными бутылками. Потом мы поднялись по лестнице в жилую часть замка и вошли в холл, обшитый дубовыми панелями. На стенах висело множество картин религиозного содержания. «Дюрер», – подумал я. Одна стена была затянута гобеленом. Мы миновали мраморную лестницу, которую я видел на открытках, и огромную напольную вазу с цветами. Наконец меня ввели в небольшую, просто обставленную комнату без окон.

– Это комната мажордома, – сказал Гомбрич. – Я убедительно прошу вас сесть и прийти в себя. Я велел принести вам чай. У вас достаточно времени. Мистер Фулгер возвращается из Сент-Морица завтра вечером, и тогда вы с ним встретитесь. Честно говоря, мистер Престон, ситуация вышла из-под контроля, и мистеру Фулгеру придется самому решать, что предпринять.

– А почему бы просто не вызвать полицию, как я просил, и пусть они решают?

Рудольф Гомбрич помолчал, в упор разглядывая меня.

– Позвольте мне рассказать вам одну историю, мистер Престон. И если вы более благоразумны, нежели мне представляется, вы извлечете из нее урок. Вы не первый журналист, который пытается прицепиться к Бруно Фулгеру. Может, вы придерживаетесь другого мнения, но это так. Поверьте, когда человек столь богат и влиятелен, как мистер Фулгер, всегда найдутся рыцари в белом – ибо именно таковыми они себя считают, рыцарями без страха и упрека, которые захотят облить его грязью. Тем самым они стремятся сделать себе имя. Обливаешь грязью известного человека, и сам на виду.

– Если вы имеете в виду наше интервью с Анастасией Фулгер, это не тот случай. Миссис Фулгер дала интервью нашему репортеру Анне Грант. Совершенно добровольно. Здесь нет никакого умысла.

– Воля ваша – можете представить дело и так, – сказал Гомбрич. – Но позвольте, я закончу свою историю. Последним журналистом, который пожелал сделать себе имя за счет мистера Фулгера, был некий Хайне. Карл Хайне. Его имя вряд ли вам знакомо. Однако одно время его считали перспективным журналистом, он писал в разные еженедельники здесь, в Германии. Его специальностью был подрыв репутаций людей более значительных, чем он сам. Можно привести много примеров, не в них суть. В один прекрасный день ему взбрело в голову атаковать мистера Фулгера. Он пришел со своей идеей к редактору, и редактор сказал – валяй, флаг тебе в руки. Четыре месяца герр Хайне собирал информацию, задавал вопросы всем подряд. Он пытал каждого из тех, кто когда-либо работал на мистера Фулгера. И пытался найти документы – конфиденциальные документы, – в том числе касающиеся личной жизни мистера Фулгера, которые могли бы его скомпрометировать. Хайне готов был щедро платить за такого рода сведения, только чтобы набрать комок грязи и швырнуть в мистера Фулгера.

Я делал все, чтобы отговорить его от этой затеи. Но Карл Хайне не желал меня слушать. Он был слишком амбициозен, слишком одержим идеей создать себе имя. Он даже начал опрашивать людей относительно определенной деятельности отца мистера Фулгера при нацистском режиме. За неделю до того, как герр Хайне намеревался закончить свой труд, я написал ему в редакцию последнее письмо. Я просил ознакомить меня с его статьей перед публикацией, с тем, чтобы совершенно бескорыстно исправить вероятные неточности, которые естественно могли возникнуть в ходе его журналистского расследования. Я подчеркиваю, что в мои намерения не входило подвергать цензуре его текст; я лишь хотел исправить ошибки, не более того. Но герр Хайне даже не дал себе труда ответить на мое послание.

Утром того дня, когда статья вышла в свет, мне посчастливилось получить один из первых экземпляров. Я говорю «посчастливилось», ибо она изобиловала ошибками, и в таком виде ее нельзя было допускать до читателей. Помнится, мы обнаружили около двадцати серьезных фактических ошибок и искажений. В течение часа мы приостановили продажу журнала и конфисковали весь тираж. Таким образом ущерб от публикации был предотвращен. Все журналы были уничтожены.

Однако, знаете ли, оставался один нюанс. Часть журналов все-таки уже успели пустить в продажу. Пятнадцать тысяч копий попали в торговую сеть. И мозги этих читателей, купивших эти журналы, были отравлены инсинуациями против герра Фулгера.

Кто мог предсказать последствия этой лживой информации? Такие дела, бывает, аукаются через годы! Таким образом, у нас не оставалось другого выхода, кроме как возбудить дело против Карла Хайне. Заметьте, не против журнала, а против лично герра Карла Хайне. Мы объяснили редактору журнала, что предупреждали автора об ответственности за содержание статьи и нашем желании прочитать его вариант перед публикацией на предмет ее соответствия фактам, но он отверг наше предложение. И я с огорчением должен констатировать, что редактор подтвердил, что автор, не поставив редакцию в известность об этих обстоятельствах, взял весь риск на себя. Так что, когда дело дошло до суда, герру Хайне пришлось выплатить штраф из собственного кармана. Для него это был сокрушительный удар.

Гомбрич рассмеялся.

– Да, весьма ощутимый, сокрушительный удар! Наша претензия составляла триста тысяч марок, а вместе с судебными издержками сумма выплаты достигла четырехсот тысяч. Когда Хайне об этом услышал, он потерял сознание прямо в зале суда. У него не было ни малейшего шанса достать такие деньги. Даже продав свой дом, он не смог бы расплатиться. Да, для него настали тяжелые времена. Никто не хотел брать его на работу. Ни один редактор не желал сотрудничать с ним и заказывать ему материал. Даже милая девушка, с которой он приходил на заседания суда, покинула его. Так что теперь мы лишены возможности читать замечательные статьи Карла Хайне.

С этими словами Гомбрич со своей командой вышел из комнаты, и я услышал, как в замочной скважине повернули ключ. Когда их шаги замерли в недрах замка, я дернул дверную ручку. Она не поддавалась.

Я сел на стул и стал думать над своим бедственным положением. Через полтора часа мой самолет вылетит из Мюнхена, а мои шансы оказаться за кордоном будут равны нулю. Даже если допустить, что мне удастся отсюда вырваться, до того места, где стоит моя машина, не меньше часа пути. И, что хуже всего, завтра у меня назначено свидание с Бруно Фулгером. Я нисколько не сомневался, что именно он стоит за убийством Анны Грант. Это подтверждалось тем фактом, что именно его люди следили за моей квартирой, да и то, что рассказал мне Ник Груэн, говорило в пользу того, что это вполне в его натуре. Не говоря уж об истории, рассказанной Гомбричем. Когда Фулгер понял, как много мне известно, он решил, что выбор у него один: расправиться и со мной заодно. Это было нетрудно. Любой из его негодяев, не колеблясь, выполнил бы это задание. Машину мою они надежно спрячут или подстроят аварию на автобане, и она разобьется всмятку. А внутри найдут мое искромсанное до неузнаваемости тело. И Фулгер с Гомбричем вздохнут спокойно.

Кто знает о том, что я здесь? Сузи. Во всяком случае, она знает, что я собирался поехать взглянуть на замок, вот и все. Еще Ник Груэн и Хайнер Штюбен. Я упомянул о Фулгерштайне в разговоре с ними обоими. Но ни один из этих людей не знал, что я сюда прибыл. Единственным человеком, кто видел меня в этой округе, был владелец сувенирной лавки, а он Фулгера не подставит.

Дурак я был, что затеял эту авантюру. На что я надеялся? Теперь, если я исчезну, убийцу Анны не найдут никогда. Либо с обнаружением моего трупа в машине дело прекратят, либо, если я исчезну бесследно, старший инспектор Баррет сделает вывод, что мне, единственному подозреваемому, удалось скрыться.

И опять Бруно Фулгер будет торжествовать. Эта история пополнит мартиролог Рудольфа Гомбрича, который будет стращать мной возможных энтузиастов, которые пожелают покопаться в прошлом герра Фулгера. В одном он точно прав: я редкостный идиот.

В коридоре послышались чьи-то шаги и звон фарфора. Мне несли чай.

Если у меня и есть шанс выбраться отсюда, то вот он – мой единственный шанс.

Дверь отперли, и светловолосый охранник – тот самый, которого я мысленно окрестил «штурмовиком», протиснулся в комнату с подносом, на котором стояла чашка тонкого фарфора. Ничего более подходящего для кормления узника в замке, видно, не нашлось.

Я продолжал сидеть, пока он не подошел ко мне, а потом резким движением опрокинул поднос ему в лицо. Горячий чай брызнул ему в глаза, поднос упал. Тяжелый серебряный поднос с гравировкой – фамильным гербом Фулгеров.

Я проворно поднял его и с размаху обрушил на голову охранника. Он рухнул на мозаичный пол.

Заперев за собой дверь, я выскочил в коридор. Там никого не было. Я прокрался в зал с роялем, оттуда в другую комнату – библиотеку, завешанную картинами импрессионистов. Впереди был холл с дверями, выходившими в парк.

Мне по-прежнему никто не попался, и я тронул ручку двери. Она открылась. У подъезда стояло несколько машин. Справа через арку дорога вела в конюшенный двор.

Я пробежал к арке, каждую секунду рискуя быть обнаруженным. Сотни окон смотрели на меня со стен замка.

С одной стороны двора тянулся длинный ряд ангаров с распахнутыми воротами, где хранилась драгоценная коллекция старинных кабриолетов и ландо, принадлежавших Бруно. С другой стороны красовалась экспозиция оружия под охраной восковых фигур рыцарей с алебардами.

И тут я заметил мотоцикл. Это был «Кавасаки 1100». Черный, страшно мощный. Однажды мы проводили с фирмой «Кавасаки» акцию для читателей «Мира мужчин», и я проделал круг на такой машине. Серьезная вещь.

И тут мне несказанно повезло. В первый раз за этот день. Ключ зажигания торчал на месте.

Я сел и повернул его. Мотор взревел. Я вывел мотоцикл из гаража и нажал на газ. У ворот какой-то лысый тип в стеганой куртке крикнул, чтобы я остановился, и погрозил кулаком.

Я протарахтел мимо, промахнул подвесной мост и выехал на подъездную аллею.

До ворот было четверть мили. Они были открыты. Рассыльный, просунув голову в окошко своего фургона, беседовал о чем-то с охранником. Тот обернулся на шум мотора, но было поздно. Я летел со скоростью двести километров в час.

Через десять минут я мчался по автобану без шлема в направлении мюнхенского аэропорта.

Я преодолел расстояние за пятьдесят минут, успев на регистрацию буквально за несколько секунд до конца посадки. Даже уже сидя в самолете, я до дрожи боялся, что вот-вот меня вытащат из кресла.

Самолет вырулил на взлетную дорожку, развернулся, и я услышал, как загудели моторы перед взлетом.

Только когда мы взмыли в небо Германии, я смог наконец выпить.

 

14

Я притащился утром в офис. Сузи была уже на месте

– Есть две новости, хорошая и плохая. С какой начать? – спросил я, бросив на ее стол свой портфель.

– Надо же, какое совпадение, – ответила она. – Я хотела предложить тебе тот же выбор – с хорошей новости начать или с плохой.

Сузи выглядела потрясающе в ковбойской куртке с бахромой, которой я раньше на ней не видел, но она была явно встревожена. У меня возникло подозрение, что ее плохая новость окажется получше моей хорошей.

– Тогда я начну, – сказал я. – Хорошая новость такова: я еще жив. – И я вкратце поведал ей о своих приключениях в Германии.

Чем дальше она слушала, тем заметнее на ее лице отражался страх.

– А в чем же заключается плохая новость? Я и спрашивать-то боюсь.

– Плохая заключается вот в чем. Помнишь «Фольксваген», который ты заказала для меня в Мюнхене, тот самый, на котором я должен был вернуться в аэропорт? Ну так вот, он припаркован где-то в кустах примерно в полумиле от замка Бруно Фулгера. И вот ключи. К тому же у меня есть ключи от мотоцикла, которые надо отправить в офис Рудольфа Гомбрича на Бродгейте. С запиской, в которой надо написать, что мотоцикл оставлен у терминала «Люфтганзы».

– Есть еще что-нибудь? – спросила Сузи. – Ключи от яхты? Самолета? – Она нервно хохотнула. – Кстати, о Рудольфе Гомбриче. Ночью пришел от него вот этот факс.

Это была действительно плохая новость. Две страницы печатного текста. Сам я не юрист, но мне случалось видеть юридические документы, и эти выглядели точь-в-точь, как самый неприятный образчик такого документа. Мне сразу же бросились в глаза словечки «намеренное искажение», «диффамация», «необоснованная клевета» и «существенный ущерб». Вид у этих бумаг был столь угрожающим, что страшно было прочесть их от начала и до конца. Их можно было одолеть, лишь делая перерывы после каждого абзаца для доброго глотка алкоголя.

– Господи, – произнес я, дочитав до конца. – Третья мировая война, не меньше. Напалмовая атака.

– Но им не за что нас зацепить. Это же было интервью, – сказала Сузи.

– Гомбрич упирает на то, что Анна выборочно использовала слова Анастасии, «вплоть до полного искажения», – процитировал я.

– Анна записывала интервью на магнитофон? Наверняка! Она так всегда делала.

– Черт! – воскликнул я. – Черт, в этом-то и беда. Все, что мы могли бы использовать в свою пользу, было в сумочке Анны, которую сперли из моей квартиры. Так вот зачем люди Гомбрича рыскали там! Одного из них я видел вчера в замке. Они выжидали момент, чтобы выкрасть пленку. И это им удалось.

– А им какая от этого польза? Ведь Анна не исказила цитаты из ее рассказа. Не может же Бруно Фулгер фальсифицировать пленку?

– Даже если и так, у нас на руках нет документальной улики. Что значат наши слова против их обвинений? А Анастасия предстанет в суде и станет жаловаться на то, что ее обвели вокруг пальца. Анна мертва и уже ничего не сможет опровергнуть. Анна говорила мне, что они беседовали с глазу на глаз, больше никого в комнате не было. А Фулгеры скажут, что при сем присутствовала горничная, и велят ей слово в слово повторить то, что им надо. Без Анны и без пленки нам нечем крыть.

– А почему вы так уверены, что пленка была в сумочке? – спросила Сузи.

– Хороший вопрос. – На секунду мне блеснул лучик надежды. Но я вздохнул: – Ее там скорее всего действительно не было, вот почему им пришлось искать в квартире Анны. Видимо, они прослушали кассеты из сумочки, и это было не то, что им нужно. Поэтому они и вломились на Харрингтон-гарденз. Обшарили все, вплоть до мусорной корзины. Унесли все старые кассеты.

У меня опять почва поплыла под ногами. Чертов Гомбрич! Не случайно он выждал целых десять дней, прежде чем составил эту бумагу. После всех угроз с его стороны я было решил, что этот швейцарский немец угомонился, но не тут-то было. Он затаился и готовил свой удар. Сначала убрал нашего единственного свидетеля, потом улики. Как ни печально признавать, он нас перехитрил.

Я перечитал его послание, обратив внимание на два момента, которые ускользнули при первом чтении.

Гомбрич направлял свой иск не против «Уайсс мэгэзинз», а лично против Анны Грант (от этого им теперь было мало проку) и меня. Кроме того, был упомянут Барни Уайсс как владелец и Кей Андерсон как шеф-редактор. Наборщик, распространители и продавцы – все были здесь упомянуты персонально. Все, кроме Микки Райса, который почему-то отсутствовал в списке ответчиков. У меня закралось мрачное предчувствие, что они, видимо, собираются использовать его в качестве свидетеля обвинения.

Какова вероятность того, что Микки Райс взойдет на свидетельскую скамью, свидетельствуя против меня и своего собственного журнала? Вряд ли, если он хочет сохранить за собой место. Хотя, может быть, Гомбрич пообещает его купить. Интересно, в какую сумму это им обойдется.

Первой моей реакцией на иск было отчаяние. Если хотите потерять массу времени и потратить нервы, то тяжба – это то, что вам надо, и Рудольф Гомбрич прекрасно это знает. Видимо, он отправил копии этого документа всем заинтересованным лицам одновременно, и они уже легли на их столы. Надо будет обзвонить всех менеджеров по распространению и позвонить в типографию, объясниться по поводу выплаты штрафа. Они, естественно, ожидают, что все расходы покроет компания. Гомбрич постарается, чтобы сумма была астрономической. Как это Анастасия Фулгер сказала Анне насчет адвокатов в своем знаменитом интервью? «Для Бруно это игра. Он зря деньги не тратит и своего не упустит».

Потом я подумал о Барни Уайссе. На моей копии значилась дата получения – одиннадцать вечера. Послано из офиса Гомбрича в Лондоне. Видимо, он составил текст в замке и переслал в Лондон. А уж отсюда секретари разослали по всем адресам копии. Однако, имея в виду разницу во времени между Европой и Чикаго, Барни получил свою копию еще вчера. Вряд ли она доставила ему много радости. Барни терпеть не мог, когда вчиняли иски журналам, которые ему принадлежали. Ему порядком надоели адвокаты в процессе собственных разводов. «Меня очень огорчает, – сказал он однажды, – что вы, ребята, прямо-таки считаете своим долгом навлекать на себя гражданские иски. Вы же работаете в журнале светских сплетен, ничего больше! Вам что, не дает покоя слава Вудворта и Бернстайна, которые раскопали Уотергейтское дело? Так я вам не президент Никсон, я скромный бизнесмен и скандалов на свою задницу не ищу».

Звонить Барни было слишком рано, надо будет сделать звонок, когда Америка проснется.

Второй момент в этом чертовом факсе указывал на то, что Гомбрич открывает против нас второй фронт. Он имел в виду возбуждать иск в связи с нарушением вторжения в частную жизнь, то есть публикацией фотографии на обложке. Он упирал на то, что фотография была сделана частным порядком, но даже мне было ясно, что для суда это маловато. Зачем же Гомбричу понадобилось вытаскивать этот факт?

И тут меня осенило: Гомбрич использовал этот аргумент в качестве предлога для привлечения свидетелем Симона Берио, фотографа. Он пытается сдвинуть фокус на то, что мы использовали краденую фотографию. А это мы не могли оспорить. И тогда вся наша защита в глазах жюри присяжных будет дискредитирована. Что вы скажете, леди и джентльмены, члены жюри присяжных, если увидите вашу собственную фотографию на обложке популярного издания? При том что никто не спрашивал вашего разрешения? И при том что фотография эта была похищена?

В ушах моих зазвенели полмиллиона фунтов плюс судебные издержки.

– Сузи, – сказал я в телефонную трубку, – попробуй найти фотографа по имени Симон Берио и свяжи меня с ним. Он работает на «Мир мужчин», но у них в редакции еще никого нет, слишком рано. Может быть, найдешь его номер в телефонной книге.

Я проклинал себя за то, что не пошел с Берио после похорон Анны. Он упомянул, что в этом деле замешан Гомбрич. Надо было выяснить, что он имел в виду. Помнится, я не захотел с ним разговаривать, потому что он, видно, был любовником Анны. Так это или нет, неизвестно. У меня всего-то и доказательств, что слово Микки.

Через минуту раздался звонок Сузи.

– Есть один Берио на Хэрроу-роуд. Попробуем связаться?

– Это он. Спроси, не может ли он подъехать сюда сегодня, в любое удобное время. Скажи, что это очень важно. Или я могу к нему приехать, если он хочет.

Через несколько минут Сузи вошла в мой кабинет:

– Он спал. И очень был недоволен, что его разбудили. Но голос у него по телефону очень сексуальный.

– Не обольщайся. Ему сорок с лишним.

– Примерно вашего возраста, так ведь? В самом расцвете сил.

Я бросил на нее долгий взгляд:

– Когда Берио собирается прибыть?

– Завтра утром. Сказал, что весь день фотографировал дайвинг для «Мира мужчин», сейчас делает фотографии и не хочет прерываться. Но в одиннадцать в редакции летучка, он придет, и я сказала, что вы туда заглянете.

– Кстати, – сказал я, – а что за вторая и хорошая новость, которую ты не успела мне сообщить? Самое время поделиться.

– А! Звонили из Журнального общества, просили подтвердить, что вы придете и за каким столиком будете сидеть.

– Куда идти-то?

– На церемонию вручения наград.

– Господи, так ведь это сегодня! – Я с тоской поднял глаза к потолку. Ежегодное вручение премий Журнального общества в отеле «Гросвенор хаус» – одно из самых нелюбимых мною мероприятий. – И это ты называешь хорошей новостью?

– А почему бы нет? Если они спрашивают, за каким столиком вы будете сидеть, значит, вам светит премия. Им нужно знать, куда направлять луч прожектора, когда вы встанете, чтобы идти за призом.

– Мимо. Моя персона не может войти в список номинантов, потому что они рассчитаны только на пишущую братию.

– А зачем тогда спрашивать про столик?

– Может быть, затем, чтобы вручить мне счет за выпивку. – Перспектива провести длинный вечер в смокинге повергла меня в дрожь. – А кто еще от нас там будет?

– Все редакторы и шеф-редакторы, их заместители. Кое-кто из авторов. Норман Тернер, конечно.

– Почему конечно?

– Он в списке номинантов. А также Меган Уилли, она представляет художественный отдел, и Эллен Дурлахер из отдела по связям с общественностью. И не забудьте, – добавила Сузи, – меня вы тоже включили в список гостей.

В этот момент у меня на столе зазвонил телефон. На часах было восемь сорок пять. Интересно, что за ранняя пташка?

– Кит? Если у тебя есть пара минут, мне надо тебе кое-что сказать. – Это был Робин Риз, шеф-редактор «Мира мужчин».

– Я весь твой. Что стряслось?

– Я насчет сделки с «Мушетт», которой ты занимался на прошлой неделе. Тут странная какая-то штука. Мы пытались подписать у них ордера, отправили им, а от них ни слуху ни духу. Не в курсе, что там у них?

– Да нет. Я со своей стороны все уладил, хотя они официально сделку не подтвердили. Давай так договоримся: если они к обеду не прорежутся, я сам позвоню Жан-Марку Леною.

Не успел я положить трубку, как телефон снова зазвонил. На этот раз звонила Кей Андерсон.

– Знаешь, Кит, – начала она, – ничего не могу понять с этой «Мушетт». Номер должен уйти в типографию в пятницу, а они не прислали подтверждения на рекламу. Они хотели взять две полосы на духи «Мадам де нуи» и омолаживающий крем. Прямо ума не приложу, в чем дело.

В дверях появился Кевин Скай.

– Сейчас отгадаю, зачем пожаловал. Проблемы с «Мушетт».

– И, боюсь, весьма чувствительные для меня лично, – кивнул Кевин. – Пришлось удрать с завтрака с одной дамой, занимающейся женской спортивной одеждой, и экстренно встречаться с девицей из ДДХВ, которая планирует рекламу «Мушетт».

ДДХВ – рекламное агентство «Мушетт» в Лондоне. Вся политика осуществлялась во Франции, а ДДХВ исполняла приказы на месте.

– Джеки сказала – ее, кстати, зовут Джеки, – что они прекращают давать рекламу в «Уайсс мэгэзинз».

Директива пришла из Парижа вчера в обед. Джеки говорит, они в недоумении, потому что в четверг им сообщили, что мы у них номер один в списке и должны получать всю рекламу. И в одночасье все изменилось.

– Черт, что же это происходит?

Я потянулся за трубкой.

– Прежде чем ты что-нибудь предпримешь, – остановил меня Кевин, – я должен сообщить еще одну неприятную новость. Джеки сказала, что теперь всю рекламу они будут отдавать «Инкорпорейтид».

– Это невозможно.

– Так она сказала.

– Кто же нам подгадил…

– Скорее всего Пьер Ру. Я всегда говорил, что он порядочный говнюк. Он встречался с Говардом Тренчем на презентации магазина Анналины Лаурейтид. Его жене нравятся рецепты жареных кур, которые они печатают. Или что-то в этом роде. В общем, Тренч на них напирал, и Ру пришлось сказать, что сделка пока не подписана, но шансы велики. Тренч в воскресенье вылетел в Париж, и вчера утром они опять встретились. Джеки говорит, он сделал им предложение, от которого не отказываются.

– Какое предложение?

– Головокружительное. Любые полосы. Дюжины полос. Гарантированный форзац в каждом журнале. Бесплатно.

– В каждом журнале? Вместо рецептов жареных кур?

Вообще-то мне было не до смеха. Это была катастрофа.

– Остается последнее средство, – сказал я. – Фабрис Мушетт. Большой босс. Надо немедленно приступать к его окучиванию, иначе будет поздно. Сегодня же вылечу в Париж.

Это означало, что на церемонию вручения премий я не попаду. Но если мне когда-либо и приходилось идти на жертву, то сейчас был как раз такой случай.

Я попросил Сузи соединить меня с Фабрисом Мушеттом.

Я еще не знал, что ему скажу. Мы разговаривали с ним всего пару раз, и я даже не был уверен, что он меня запомнил. Как-то он подвез меня в своей машине, шикарной «Испано Суиза» 1930 года выпуска, на гонки, которые «Мушетт» спонсировала в Шантильи. Два года назад. Фабрис настаивал на том, чтобы самому сесть за руль. Он производил впечатление элегантного старого козла, гораздо умнее любого из своих служащих. Он меня ужасно рассмешил описанием своего нового офиса: «Один кабинет для меня, один для секретарши и один для шофера. И расположено это все в самом отдаленном районе от главного офиса «Мушетт». Иначе мои люди с ума меня сведут, вынуждая делать за них всю работу».

– Плохие вести, – сообщила Сузи. – Мсье Мушетт в Нью-Йорке до конца недели. Секретарша сказала, что будет разговаривать с ним часа через два и передаст, что вы звонили.

– Еще один прокол. И на этот раз чуть ли не самый серьезный. Тогда придется заняться переговорами с агентами насчет иска Гомбрича.

Два битых часа я отбивался от обеспокоенных партнеров, а потом еще целый час общался по телефону с нашим юристом. Наконец-то блеснул свет в конце туннеля. У нас теперь новый юрист, Джоанна Прэтчетт, она к тому же сотрудничает с профсоюзами. Всякая там безопасность на рабочих местах, незаконные увольнения и прочее. Сотрудничать с нами для нее нечто вроде культурного шока, но, кажется, ей это в кайф. По-моему, она типичная социалистка-утопистка, из тех, кто твердо верит, что в один прекрасный день каждый рабочий сможет приобрести брелок для ключей у «Тиффани».

Пока мы с Джоанной беседовали, Сузи переслала факсом иск и статью Анны, так что она могла говорить с документами на руках.

– Знаешь, Кит, – сказала она, – я прочла все бумаги и уверена, что это полное говно. Знаешь, почему? В этой стране полно людей, которых терзают настоящие проблемы – матери-одиночки, которых гонят с квартир наглые домовладельцы, расовая рознь, – я бы тебе такого могла порассказать, что у тебя волосы дыбом встанут, и у судов до всего этого руки не доходят. А тут вылезает какой-то Фулгер с черт знает какой ерундой насчет склоки с журналом светской хроники.

Вот что мне нравится в Джоанне Прэтчетт: ее чувство естественной справедливости, с которого ее не собьешь.

– Ты думаешь, мы выиграем дело?

– Не обязательно. Я сказала, что иск – говно, но надо трезво смотреть на вещи. Нам придется схлестнуться с британской системой юриспруденции.

– И что же мы первом долгом предпримем?

– Для начала я напишу им, удостоверяя получение иска. Потом мы встретимся и решим, что ты предпочтешь – идти напролом или попытаться достичь компромисса.

– Какой еще компромисс?

– К примеру – я знаю, что тебе это придется не по вкусу, Кит, но тут только одна возможность: формальное извинение в журнале в обмен на отзыв иска Фулгером.

– Отпадает. Во всяком случае, не теперь, после смерти Анны. Получается, что мы откупаемся ее репутацией в тот момент, когда она уже не может себя защитить.

Джоанна хмыкнула:

– О'кей, поняла. Давай договоримся, Кит: моя задача – дать тебе совет, а не диктовать линию поведения. И если ты решишь бороться с ними в Верховном суде, я буду тебе помогать. Но, прежде чем принять решение, ты должен серьезно обдумать все последствия, понимаешь? Я серьезно говорю. Последствия могут быть непредсказуемыми.

– То есть?

– Сумма выплаты легко может подняться до четырехсот-пятисот тысяч фунтов. Даже если тебе удастся выиграть дело, на что я твердо надеюсь, нет никакой гарантии, что не останешься без штанов.

В третий раз за сегодняшнее утро к горлу подкатила тошнота. Размышляя об издержках, я автоматически полагал, что раскошеливаться придется Барни Уайссу. На самом же деле не было никакой надежды на то, что он согласится платить.

Альтернатива – поклониться в ножки Бруно Фулгеру. Будь я проклят, если на это пойду!

Мы договаривались с Джоанной насчет встречи в конце недели, когда в дверях появилась Сузи, которая делала мне какие-то отчаянные знаки.

– На второй линии Барни Уайсс, – крикнула она. – Говорит, звонит из своего самолета.

Я извинился перед Джоанной и взял трубку второго телефона.

– Барни? – На другом конце провода слышался шум турбин реактивного самолета. Он что там, на крыле, что ли, сидит?!

– Кит? Ты? – спросил он и бросил куда-то в сторону: – Лола, выключи ты эту хреновину. Не слышно ни черта. Извини, Кит, тут Лола включила фен, волосы сушит.

– Где вы? В самолете?

– И не просто в самолете, а в моем самолете. Моем новеньком «Гольфстриме». Догадайся с трех раз, где мы сейчас?

– Э-э-э… над Флоридой?

– Тепло. Возьми на северо-запад.

– Аляска?

– Аляска? Нет, не попал. Даю подсказку: «Дворец Цезаря».

– Невада?

– Ну наконец-то. Тридцать тысяч футов над пустыней Невады. Хотя нет, мой пилот говорит, что я ошибся. Мы уже пересекли границу штата. Слышишь, Кит? Ошибочка вышла. Мы перемахнули уже и Юту.

– Хорошо, что вы мне позвонили, – сказал я. – Я сам собирался вам звонить. Вы получили факс?

– Понятия не имею, о чем ты толкуешь, – ответил Барни. – Если ты послал мне факс вчера, я его не видел. Я тут пытался прикупить один бизнес в Вегасе.

– Звучит неплохо, – заметил я. Надеюсь, мои слова прозвучали искренне.

– Еще бы! Девятнадцать миллионов прибыли и никакого капиталовложения. Тебе надо об этом написать. Я вообще-то звоню тебе, Кит, потому что хочу с тобой встретиться в Нью-Йорке. Надо кое-что обсудить.

– Разумеется. Когда вам будет удобно?

– Как насчет завтра? Если прилетишь вечерним рейсом, вместе позавтракаем в четверг. Я надеюсь, ты знаешь ресторан «Смит и Волленски» в центре? Там подают хорошие бифштексы. Я заказываю столик на полпервого, идет?

Я вызвал Сузи и сообщил об изменениях в дальнейших планах.

– Лечу в Нью-Йорк. Попробуй взять билет на ближайший рейс. Чем медленней будет самолет, тем лучше, надо будет помозговать.

– Кстати, о Нью-Йорке. Пока вы разговаривали с мистером Уайссом, отзвонила секретарша Фабриса Мушетта. Он решил продлить свой визит и останется там до конца уик-энда. Но он шлет вам привет и надеется, что вы не забыли, как ехали с ним в «Испано Суизе».

– Знаешь, если уж я буду в Манхэттене, то, пожалуй, смогу с ним там встретиться. Позвони, пожалуйста, еще раз к нему в офис и объясни, что ситуация изменилась. Скажи, что я хотел бы угостить его «У Пьера».

Через полчаса Сузи вернулась довольная собой.

– Представьте только, Фабрис Мушетт пригласил вас на обед у себя в апартаментах на Парк-авеню. Если вы не очень устанете. Завтра вечером.

– Устану? Я? Господи, конечно, нет. Прекрасный расклад. Лучше быть не может.

Я почувствовал себя почти счастливым. У меня даже сил прибавилось.

– Понимаешь, Сузи, – радостно сказал я, – мы получили фору. Говард Тренч на седьмом небе от того, что позавтракал с Пьером Ру, но ему наверняка не светит обед с Фабрисом Мушеттом.

Во мне росла уверенность, что я вырву рекламу «Мушетт» из зубов ее хозяина.

* * *

Тысяча двести человек толпились в баре на балконе отеля «Гросвенор хаус», и четыре итальянца-официанта безуспешно пытались обслужить всю эту ораву. Оглядываясь кругом – мужчины в черных смокингах и женщины в бриллиантах и прочих серьезных драгоценностях, – я опознал среди них примерно четверть знакомых. Тут присутствовали все наши конкуренты в полном составе плюс представители изданий, о существовании которых я и не подозревал. Читая список приглашенных, я узнал, что среди гостей находились сотрудники журналов о домашних питомцах, кислотных журнальчиков, изданий для любителей-садоводов, специзданий для охотников, служащих отелей, страховых компаний, а также интернет-газет и прочая, прочая.

Я шею свернул, выискивая своих коллег, и наконец засек Спайка Стила из «Мира мужчин». Рядом с ним у барной стойки стояли Леонора Лоуэлл и Тасмин Фили из «Кутюр». Не похоже было, что они безудержно веселятся. Наши сотрудники терпеть не могут премии. Когда владельцем компании был Билли Хиткоут, он настраивал народ на то, чтобы ощущать себя выше соперничества, утверждая, что качество его журналов не нуждается в формальном признании. Сейчас мы уже подрастеряли снобизм, но это пока не пошло нам на пользу. В прошлом году «Кутюр» соскочил с первого места на второе, его обскакал какой-то кулинарный журнальчик. Леонора расплакалась, пришлось ее срочно отправлять домой на такси.

Сверху мне был виден обеденный зал с накрытыми столами. Возле двери, ведущей в кухню, выстроилась на изготовку фаланга калабрийцев-официантов, ожидая сигнала метрдотеля, а соммелье уставляли бутылки белого вина в ведерки со льдом. У эстрады Сузи кружила вокруг отведенных нам столиков, раскладывая карточки. Я надеялся, что она не посадит меня рядом с Микки Райсом. Думаю, Сузи это предусмотрела.

– Привет, Кит, – услышал я за спиной и, обернувшись, уперся глазами в Микки. Выглядел он сногсшибательно. Формально он следовал регламенту – только костюм его был из черной кожи, а вместо галстука – бабочка.

– Целый день пытаюсь с тобой встретиться, – сказал он. – Но твоя секретарша непробиваема.

Он укоризненно смотрел на меня, как будто я виноват перед ним по гроб жизни.

– Такой уж денек выдался, Микки. Коммерческие проблемы, да еще факс от Бруно Фулгера. Он вчинил нам иск.

– Отчасти об этом я и хотел с тобой потолковать, – подхватил Микки. – А точнее – об Анне Грант.

– Ну так?

– Я слыхал, тебя вызывали в полицию?

Интересно, откуда пошел звон? А впрочем, ничего удивительного. Раз уж он поставляет им информацию, наверное, и они держат его в курсе следствия.

– Точно, – ответил я. – Я рассказал им о звездном статусе Анны в компании, и они это оценили. Оказывается, они понятия не имели о том, какую роль она играла в «Светской жизни».

Микки помрачнел:

– Что ты имеешь в виду?

– То, что я им и сказал – что тираж держался на статьях Анны.

– Должен заметить, что отсутствие Анны никаким образом не скажется на качестве журнала. В последнее время ее материалы особым блеском не отличались.

К нам присоединилась Кей Андерсон. Она выглядела потрясающе. Ее блестящие черные волосы были собраны в тяжелый узел, губы накрашены ярко-красной помадой. На шее красовалось монисто из золотых дублонов, не иначе из сокровищницы какого-нибудь вождя древних майя.

– Мы как раз говорили о том, каким ударом будет для нас утрата Анны, – сказал я.

– Сокрушительным, – подтвердила Кей. – Читатели ее любили. Помните интервью с Памелой Харриман? Фантастика! Между прочим, – продолжила Кей, – вы не слыхали, есть какие-то подвижки в расследовании? Невыносимо думать, что убийца Анны до сих пор на воле.

Микки внимательно посмотрел на меня, а я на него.

– Кажется, они сузили круг поиска, – ответил я. – В настоящий момент пытаются определить причины психологического характера. Они считают, что убийца хорошо ее знал, может быть, даже работал вместе с ней, и у него были серьезные причины избавиться от нее из зависти.

Микки метнул на меня яростный взгляд.

В этот момент раздался призыв распорядителя, который объявил, что обед подан, и все тысяча двести человек ринулись к кормушкам. Спускаясь по лестнице в зал, я пожимал чьи-то протянутые мне руки – большинство этих людей я знать не знал. Как правило, эта публика не утруждает себя знакомством с коллегами – чего на них тратить драгоценное время?

Сузи гениально исполнила свою задачу по рассаживанию гостей. Редакторы и шеф-редакторы получили места за тремя столиками, отдельно сели авторы. Скажи мне, за каким столом ты сидишь, и я скажу, кто ты. Моими соседями были Эллен Дурлахер и Минни Васс. Микки, к моей великой радости, оказался в самом дальнем от меня углу.

Вокруг нас еще суетились гости, разыскивающие свои карточки на столах. На лицах некоторых отразилась великая жажда.

Распорядитель в своем алом смокинге делал оживленные пассы, подгоняя зазевавшихся гостей. «Ваш председатель ждет минуты начать наш вечер!» – на все лады повторял он, как будто они нуждались в том, чтобы их поторапливали.

Минни, которая наблюдала за окружающими с любопытством профессиональной посетительницы всех званых вечеров, нетерпеливо распаковывала подарок, лежавший рядом с ее прибором, – флакончик духов от спонсоров.

– Прелестно! – констатировала она, достав из бумаги флакончик мушеттовской «Авроры». – Запах убийственный. Удушающе-сладкий. Подарю горничной на день рождения.

И она сунула духи в свою вместительную вечернюю сумку от Лакруа.

К моему неудовольствию, столики «Инкорпорейтид» оказались рядом с нашими, и бородатый профиль Говарда Тренча загораживал мне вид на эстраду. Но меня ждала еще большая неприятность: справа от Тренча на почетном месте сидел Пьер Ру.

Впервые я видел его без дурацкого шелкового галстука с жирафом, но не могу сказать, что в вечернем костюме он выглядел симпатичнее, чем обычно. Тренч умильно хлопотал над ним, представляя ему свою команду. С другой стороны рядом с Ру они посадили даму, которая пишет колонку на темы секса в журнале «Клевые девочки». «Интересно, – подумал я, – получила ли она спецзадание?»

Тренч выглядел таким довольным и счастливым, что мне захотелось подкрасться сзади и вылить на него бокал вина. Он был в белом смокинге, в сорочке с твердым воротничком и с галстуком-бабочкой, которая напомнила мне крылья ветряной мельницы.

– Пьер, позволь мне представить тебе редактора «Домашнего кулинара», нашего самого многотиражного журнала! – донеслось до меня. – Читатели Стефани тратят триста миллионов фунтов в год, чтобы хорошо выглядеть.

– Ничего, – мстительно подумал я, – через пару дней у Говарда с Пьером будет бледный вид. Уж я постараюсь развернуть против них тяжелую артиллерию компании «Мушетт».

Председатель вечера – какой-то пожилой хлыщ из журнала «Яхты» открыл церемонию, наговорив всяких пошлостей насчет того, в какой замечательной индустрии мы все работаем. И тут же рой официантов вылетел из кухни, словно из улья, держа в руках хрустальные вазы с крюшоном.

– Знаешь, почему Говард Тренч кажется мне несколько странным? – спросила Эллен, тоже наблюдавшая за нашими соседями.

– Лучше скажи, почему он может таковым не показаться, – засмеялся я. Я уже выпил пару бокалов вина и видел жизнь не в таком мрачном свете.

– Наверное, он умеет управлять бизнесом, иначе он бы им не занимался, – продолжила Эллен. – Но я никак не могу представить его себе читающим свои же журналы. Просто не вижу, как он сидит и читает всю эту муру про оральный секс и тяжелые дни.

– А он и не читает, – ответил я. – Такие типы вообще ничего не читают, кроме каталогов туристических компаний и ценников на ишаков на Коста-Брава. Тренч выглядит в собственных глазах большим боссом, светилом рыночной экономики. Не забудь, он ведь начинал в Ньюкасле у «Проктора энд Гэмбла». Ему все равно, чем торговать – отбеливателем для белья или журналами.

– А как же он отличает хорошие от плохих?

– А он не отличает. Если тираж идет хорошо. Если падает, меняет редактора. И так далее. Если не помогает, закрывает дело и обвиняет конъюнктуру рынка.

– Вероятно, это довольно неудобно – быть таким невеждой?

– Отчего же? Облегчает дело.

Официанты разносили главное блюдо в серебряных чашах, крышки которых поднимали по общему сигналу. Эллен, отрезав кусочек мяса на тарелке, объявила, что это телятина. А по-моему – жареная утка.

Мы обратились к Минни, как к третейскому судье.

– Господи, – сказала она, складывая губы гузкой от удовольствия. – Не ела ягненка с тех пор, как мы гостили у матери Абдула в Дахране!

Зазвучали фанфары, и на эстраде появился председатель в сопровождении барабанщиков и трубачей гренадерского полка. Был исполнен государственный гимн, а потом председатель предложил тост за ее величество.

– За королеву! – нестройным хором откликнулись гости.

– Леди и джентльмены, – произнес распорядитель. – После официальной части вам разрешается закурить.

Минни, которая с самого крюшона нетерпеливо поглядывала на пачку сигарет, жадно затянулась.

– Через пять минут мы приступим к награждению, – объявил распорядитель. – Ваш председатель попросил меня напомнить вам, что гости, желающие заказать бренди, ликеры или сигары, должны обратиться к официантам.

Как и ожидалось, на первых порах фортуна не благоволила к изданиям «Уайсс мэгэзинз». В номинации «фотография» революционные снимки Яндо с резиновыми галошами уступили очаровательной картинке котенка, играющего с клубком шерсти. В категории «тираж» Нормана Тернера опередил журнал по уходу за больными, который распространялся среди лежачих пациентов. Минни, которая жаждала победы в категории «стиль жизни», с ненавистью наблюдала, как премия уходит автору статьи о декоративных столиках-кормушках для птиц.

Короче говоря, всю первую половину церемонии все наши сотрудники сидели как приклеенные на своих местах, вынужденно аплодируя чужому счастью.

Однако дальше пошло веселее. Спайк получил премию за качество текстов в «Мире мужчин», а «Стиль» – за художественное оформление. Это вызвало у Минни слезы зависти.

Подошло время оглашения имени победителя в главной категории – «портрет».

– В нынешнем году, – читал с монитора председатель, – на конкурс было выдвинуто рекордное число кандидатов – 347. И большинство из них, как свидетельствует жюри, являются высококлассными специалистами. Но один кандидат стоит особняком в этом кругу. Жюри отмечает глубину изыскания и способность конденсировать максимум информации в удобочитаемые рамки очерка. Кроме того, жюри отмечает работы этого автора за юмор и, как здесь сказано, умение интервьюировать великих и знаменитых без раболепия и самоуничижения.

Сердце у меня екнуло. Только один человек отличался всеми этими качествами.

– По трагическому стечению обстоятельств победитель нынешнего года не может быть сегодня с нами, чтобы получить эту награду. Как многие из вас уже знают, Анна Грант из «Уайсс мэгэзинз» скончалась менее недели назад. Сегодня я приглашаю на эту сцену вместо нее редактора журнала «Светская жизнь» Микки Райса.

Микки встал и, освещенный лучом прожектора, прошествовал к эстраде. Я видел, как сморщилось от негодования лицо Сузи. Я перехватил ее взгляд, и мы в недоумении оба покачали головами. Сузи была единственной из всех присутствующих, кто понимал, что творится у меня в душе.

Председатель пожал руку Микки, тот принял эффектную позу для фоторепортеров, а потом я с ужасом услышал, что он просит слова.

– Леди и джентльмены, – начал он. – Я горд принять эту награду от имени всех сотрудников «Светской жизни». Я думаю, все собравшиеся здесь знают, что награды вроде этой не только почетны. Они вызывают чувство зависти. Почему? Потому что каким бы талантом ни обладал тот, кто ее получает, за его спиной всегда стоит большой коллектив людей, которые в не меньшей степени заслуживают ее.

Я заметил, как Микки стрельнул глазами в нашу сторону и наткнулся на мой ненавидящий взгляд.

– Когда я впервые задумался о том, чтобы пригласить к сотрудничеству Анну Грант, – продолжил он, – я отдавал себе отчет в том, что иду на большой риск. Но редакторам часто приходится так поступать: нанимать молодых неопытных авторов и пестовать из них профессионалов. Конечно, это требует времени и терпения, потому что приходится переписывать их тексты строчка за строчкой. Но дело стоит того. Через три или четыре года кропотливой совместной работы, поставив ей руку и введя в круг личных знакомств, я получил высоко профессионального сотрудника. Каковой все мы в редакции считаем Анну Грант. Итак, в признание заслуг всех наших редакторов и младшего персонала, которые вместе со мной трудились над материалами Анны Грант, я с благодарностью принимаю этот трофей.

Он спустился в зал и безнаказанно прошествовал к выходу. Я говорю «безнаказанно», потому что, если бы он паче чаяния прошел достаточно близко от меня, я не дал бы за его поганую башку и медного гроша. Он произнес речь, которая по степени подлости и предательства не знала себе равных. В ту минуту я дал себе клятву, от которой не отступлю. Я поклялся выкинуть Микки Райса с работы, чего бы мне это ни стоило.

Оставалось вручить последнюю награду. Честно говоря, я настолько отвлекся от этой церемонии, погрузившись в свои невеселые мысли, что только Эллен, сжав мой локоть, вывела меня из прострации.

Председатель толковал что-то о компании, неизменно остающейся верной высоким принципам, положенным в основание ее деятельности, вдруг кто-то из наших вскочил на ноги, и прожектор высветил меня как беглеца, которому на время удалось выбраться из-за тюремных стен.

«Уайсс мэгэзинз» получила приз председателя «За высокое качество изданий».

Я, как сомнамбула, прошел к сцене. Награда меня глубоко тронула. Я видел, как радуется Сузи, как оживленно говорят что-то друг другу Леонора и Тасмин. Меган Уилли залезла на стул с рюмкой «Метаксы» и приглашала весь зал выпить вместе с ней.

Председатель ждал меня, держа в руках безобразнейший на вид трофей. Это была хрустальная фигура фламинго, специально сделанная на знаменитом заводе в Венгрии.

Председатель за руку подвел меня к микрофону, и стало ясно, что мне необходимо что-то сказать. Но эмоции душили меня, и я не мог с ними справиться.

Наконец мне удалось открыть рот.

– От лица моих коллег благодарю вас, – выдавил я из себя и после паузы добавил: – Мы все глубоко опечалены тем, что с нами сегодня нет Анны Грант. Анна была самым талантливым нашим автором, одним из немногих, чьи материалы никогда не нуждались ни в какой правке. Эта награда принадлежит и тебе, Анна. Мы никогда не забудем тебя.

И тут из глаз моих хлынули слезы.

 

15

В среду утром я проснулся в состоянии жестокого похмелья, поэтому доехал на такси до Бэкингемских ворот, а потом прошел через парк, отправив вперед машину с багажом. В офисе меня ждала Сузи с упаковкой солпадеина.

– Это вам, – сказала она. – Пригодится. А то до Нью-Йорка долетит ваш хладный труп.

Два часа я собирал документы для поездки, включая последний балансовый отчет и прогнозы по тиражу, а также расходные квитанции на типографию и бумагу. У Барни Уайсса была отвратительная привычка запрашивать именно ту статистику, которой в данный момент ты не располагал. Но теперь я был во всеоружии, запасся карманной шпаргалкой по всем вопросам.

Без десяти одиннадцать Сузи напомнила мне, что начинается совещание «Мира мужчин», и я побежал наверх, чтобы встретиться с Симоном Берио.

Редакционные комнаты «Мира мужчин» располагаются в самом дальнем углу от «Кутюр» и «Стиля». Едва я открыл дверь, как мимо меня, чуть не задев мое ухо, что-то просвистело и ударилось в висевший на стене девичий календарь.

– О черт! Прости, брат, – сказал Дин Дуайт, заместитель Спайка Стила. – Мы разрабатываем тему молодежной культуры. Заказали сорок наборов дартс и вот эти календари.

Одна из стен комнаты была целиком заклеена полуголыми красотками – рыжими, блондинками и брюнетками с клюшками для гольфа. На другой стене разместились футбольные плакаты.

Спайк, отделенный от коллектива стеклянной перегородкой, сидел за компьютером, прихлебывая сидр из бутылки. Он в прошлом – военный корреспондент, и у него две страсти в жизни – хорошие костюмы и новейшее оружие. До того, как я взял его в прошлом году редактировать «Мир мужчин», он освещал войну в Боснии и писал тексты для модных каталогов.

– Привет, Кит, – бросил он, увидев меня. – Ну так вчера все нормально закончилось!

– Ты насчет премий? Да, вполне. Ты свою долю заслужил.

– Жаль, Анна Грант не смогла получить свою, – добавил он. – Она была хорошим журналистом и симпатичной крошкой.

Я рассмеялся. Мне бы в голову не пришло назвать Анну крошкой, но, как ни странно, Спайк удачно подобрал словцо.

– А теперь взгляни вот сюда, – сказал Спайк. – Обещаю острые ощущения.

Он застучал пальцами по клавиатуре, пошарил мышкой по монитору. Мы вошли в Интернет, проскочили несколько веб-страниц и оказались в каком-то незнакомом мне уголке всемирной паутины.

– Ну, вот мы и на месте, – торжествующе констатировал Спайк. – Голову дам на отсечение, тут ты не бывал. Японское кибер-порно. Я знал, что это должно было быть где-то здесь. Ищите и обрящете.

Он прошелся курсором по меню, выписанному красными буквами.

– Придумали где-то в Окаяме. Адрес сайта держится в секрете, нигде не публикуется.

Я следил за рукой Спайка, под которой сменялись картинки, изображающие расчлененные тела японских школьниц.

– Жаль, что изображение дрожит, мы хотели сфотографировать это хозяйство с экрана.

– Для того материала? Но это ж тошнотворная мерзость!

– Тошнотворная? Гм. Пожалуй, ты прав. Но в этом и фишка! Мы хотим покопаться в этом японском электронном порнобизнесе. Журналистcкое расследование. Перспективная вещь.

Офис Спайка начал заполняться народом. Авторы рассаживались на подоконниках и на краешке стола. Многие явились на совещание одетые с иголочки в костюмах от Хельмута Ланга или Хьюго Босса, с узкими черными галстуками. Остальные пришли будто прямо из фитнес-центра, в джинсах и застиранных футболках. Спайк обновлял свой контингент, набирая кадры в самых разных местах. Симон Берио еще не показывался.

Спайк начал летучку с информации по октябрьскому номеру.

– Статья о перемене пола готова, дело за оформлением, – доложил он. – Как движется, Расс?

Рассел Холл, главный художник «Мира мужчин», оторвался от ноутбука.

– Я разговаривал с агентом Яндо, он согласен снять что-нибудь в начале недели в Лос-Анджелесе. Хочет сделать что-нибудь в духе хичкоковского «Психоза».

– Это предполагает аренду мотеля? – обеспокоенно спросил Дин, по совместительству занимавший должность исполнительного продюсера, ответственного за бюджет.

– Яндо затребовал апартаменты в «Шато Мармон», – ответил Расс Холл.

– Ну что ж, – бодро продолжил Спайк, избегая моего взгляда, – остальное начинает приобретать конкретные формы. Статья о наркокартелях в Сан-Сальвадоре есть, обзор сидиромов есть, игроки в Лас-Вегасе есть и портрет Акселя Роуза есть. Что еще готово?

– Почти все по отделу моды, – ответил Дин.

И тут я заметил Симона Берио. Он как-то незаметно просочился в комнату и притулился у стеклянной переборки. Он казался напряженным, натянутым как струна. Неудивительно: телефонный долбеж Рудольфа Гомбрича хоть кого достанет.

Перехватив взгляд Симона, я жестом показал ему, чтобы он вышел за дверь. Он неохотно подчинился.

Мы сели на стулья в пустой редакционной комнате. Через стекло видны были спины журналистов.

– Извините, что помешал, – начал я, – надо поговорить. О Бруно Фулгере и вашей фотографии. Дело в том, что нам вчинили иск.

– Я вам обещал неприятности, – ответил Симон. – Я предупреждал.

– Надо было позвонить вам после похорон. Вы тогда обмолвились, что Рудольф Гомбрич устроил вам веселую жизнь.

– Вот именно, надо было. Вы же втянули меня в эту заваруху. Гомбрич говорит, что у него есть способ заставить меня дать показания в суде. Говорит, у меня не будет выбора.

– Боюсь, он прав. Если они припрут вас к стенке, вам ничего другого не останется. А что именно он хочет, чтобы вы заявили? Он объяснил? – Что Анна Грант выкрала эту фотографию из моей студии. Вообще он просил меня самого подать иск против Анны и обещал оплатить все судебные издержки. Я отказался, но он не отставал. Сказал, еще заплатит. Потом начал расписывать, как крепко я влип. А потом Анну убили, так что вопрос закрылся сам собой.

– И тем не менее Гомбрич продолжает на вас наседать.

– Ну да. Теперь он требует, чтобы я дал показания в суде, что это в журнале подали Анне мысль украсть фото.

– Мы этого не делали.

– А мне-то откуда знать! – Он пристально посмотрел мне в глаза. – Я ваших дел не знаю.

– Послушайте, я же чувствую, что вы чего-то недоговариваете. Почему бы прямо не сказать, в чем проблема?

– Ничего я не собираюсь вам говорить, – резко ответил Берио. – Но вы сами подумайте. На сегодняшний день я получаю примерно шесть заказов из «Мира мужчин» в год, вы платите по паре сотен за страницу. Посчитайте – негусто получается. А тут вырисовывается ушлый адвокат и предлагает в десять раз больше только за то, что я разок прогуляюсь до здания суда. Видите, какой расклад? Мне от вас ничего не нужно, просто я ввожу в курс дела. Так сказать, оцениваю возможности.

Он достал сигарету и закурил.

– Похоже на шантаж, – откомментировал я.

Симон Берио нахмурился.

– Послушай, парень, – злобно прошипел он. – Ты меня такими словечками не пугай, ясно? Я только тебе намекаю, что другие фотографы в ваших изданиях сидят на договорах. Имеют гарантированный месячный заработок. Ну и работу, само собой. Мне по душе съемки моды. Я бы согласился на десять-двенадцать полос в месяц.

Он встал.

– Решай сам, парень. Меня не колышет, что ты решишь. Вы, друзья, втянули меня в это говно, вам меня и отмывать. Если решишь сделать мне предложение, номер телефона знаешь.

Он вернулся в офис Спайка и на этот раз уселся перед носом главного редактора.

* * *

У меня был билет бизнес-класса на двухчасовой рейс из Хитроу в аэропорт Кеннеди, и я занял место в очереди на регистрацию. Очередь на регистрацию напоминает мне очередь в школе на вакцинацию против гриппа: ты опасливо заглядываешь вперед, дожидаясь, когда придет твой черед, и с беспокойством поглядывая на того, кто уже ее дождался и, довольный, что все позади, с облегчением идет дальше.

Слева от меня послышался какой-то шум, я оглянулся и увидел Яндо в компании смутно знакомых мне молодых людей с горой металлических чемоданов, в которых они таскают аппаратуру. Они спорили с девушкой, сидевшей за стойкой первого класса.

– Сожалею, джентльмены, – говорила она, – но больше ничего сделать для вас не могу. У вас два билета первого класса и два экономических. Я не могу всех вас посадить на места первого класса.

– Слушайте, здесь какое-то недоразумение, – выдвинулся вперед третий помощник Яндо. – Вся команда Яндо всегда летает первым классом. По контракту, понимаете? Что, к черту, творится в этой долбаной «Уайсс мэгэзинз»?

Яндо был с ног до головы одет в черное, штаны из парашютного шелка спускались на мотоциклетные ботинки, длинные рыжие волосы были перехвачены на затылке. Он, прищурясь, лениво смотрел на девушку и позевывал с таким видом, будто не было на свете ничего менее значительного, чем эта мелкая служащая.

– Что думаешь делать, Яндо? – спросил третий помощник. – К черту поездку, а?

– Доплатим, – процедил он, – а если журнал не компенсирует, не отдадим им фотографии, только и делов.

Как только самолет оторвался от земли, я взялся за красное вино. Три маленьких самолетных бутылочки на высоте девять тысяч километров неизменно оказывают благотворное воздействие: пятнадцать минут беззаботности, за которыми следует глубокий сон. Обожаю ощущение отрезанности от мира, которое создается в полете, – в это время никто тебя не побеспокоит ни внезапным вторжением, ни телефонным звонком. В какой-то момент, между первой и второй бутылочками, когда я просматривал «Уолл-стрит джорнэл», мне попалась на глаза заметка об Эрскине Грире. Заголовок гласил: «Корпорация Грира приобретает «Федерейтид Авиэйшн». В заметке говорилось, что компания «Грир аэропейс», входящая в состав конгломерата, база которого находится в Гонконге, рассматривается как наиболее вероятный из пяти претендентов переживающей не лучшие времена американской авиакомпании. «Федерейтид», приписанная к Хьюстону, с капиталом в 2,3 миллиарда долларов, – третья по величине компания отрасли в Соединенных Штатах. Частная корпорация, возглавляемая Эрскином Гриром, ее основателем, включает в себя авиалинию «Транс-Азия эруэйз», страховые компании «Грир Ашуранс» и «Мьючуэл лайф», а также «Грир стар» – линию по производству одноразовой тары, а также сеть отелей «Пасифик Рим» и «Иннз оф хэппинес». Акции корпорации на биржевых торгах на Уолл-стрит в понедельник в виду ожидаемой сделки поднялись с 6.40 до 7.25 пунктов.

Какая жалость, подумал я, что Анна уже никогда не создаст портрета Эрскина Грира. Он сейчас на волне успеха, интерес к нему необычайно высок, и мы попали бы в жилу. Для самого Грира это тоже был бы подарок, он пока еще мало известен в Штатах. Наш вклад в его раскрутку оправдался бы сторицей.

Я уснул, положив голову на руки на откидном столике, и не просыпался до самой посадки, когда меня растолкали. Побег из замка Фулгерштайн, иск Гомбрича, церемония награждений премиями Журнального общества временно отступили на задний план. Пока мы кружили над Квинсом, я тупо смотрел вниз на бензоколонки и кварталы жилых домов. Теперь главное – собраться с силами, чтобы успешно провести операцию по восстановлению прав на рекламу «Мушетт». Кроме того, меня волновало, что Барни пожелал столь срочно со мной увидеться. По телефону голос его звучал довольно безмятежно, но черт знает, что у него за душой.

В общем, я с тяжелыми предчувствиями прошел формальности и ступил на землю свободных людей.

Я сел в желтое такси на стоянке у терминала, и мы двинулись в сторону Манхэттена. Водитель – типично восточной внешности – всю дорогу слушал радио Бруклин-Хинди. Когда я назвал ему место назначения – отель «Пьер», – он молча кивнул и открыл багажник, чтобы я собственноручно уложил туда чемодан. Заднее сиденье выглядело как после ножевой атаки и кровоточило пузырями пены, кое-где спеленутыми черной изоляционной лентой.

Незадолго до того, как мы подъехали к мосту Триборо, нас обогнал белый лимузин. В нем сидели Яндо и его помощники, потягивая коктейли из мини-бра. Тот нервный парень, что спорил с девушкой за стойкой, разговаривал по мобильнику. Может, нас и нагрели с первым классом, зато встреча организована на высшем уровне.

Каждый раз, приезжая по делам в Нью-Йорк, я останавливаюсь в разных местах. «Плаза», «Карлайл», «Марк», «Четыре времени года», «Плаза-Атенеум», «Ритц-Карлтон»… Поместите меня в номер любой гостиницы в Манхэттене и спросите – где я, отвечу: я в гостинице Манхэттена. Не поверю, что кто-нибудь способен отличить один номер от другого. Покрывала на кроватях, ванные, отделанные мрамором, лампы, мини-бары, картины на стенах, кнопки для заказа завтрака в номер – никакой разницы, все они однояйцевые близнецы. Нет, я не жалуюсь. Я всегда предпочитал огромные отели, где чувствуешь себя безымянной песчинкой, где всем наплевать, кто ты, лишь бы твоя кредитная карточка была в порядке. И наоборот, нет ничего хуже крохотного отеля, где портье здоровается, обращаясь к тебе по имени. Как только мне говорят: «Приятного дня, мистер Престон!» – я немедленно покидаю эти стены.

Моя комната в «Пьере» располагалась на пятнадцатом этаже, и я расположился в ней вполне анонимно. Портье, правда, задержался, показывая, как включать телевизор и крутить ручки в ванной, пока я не откупился пятидолларовой бумажкой.

Я лег на кровать и раздумывал, кому звонить сначала. До развода я всегда звонил Салли в тот момент, как только добирался до телефона, это дошло до автоматизма. Теперь я от этой привычки избавился. И больше звонить было некому. Анна, если бы ты знала, как я тоскую по тебе!

Апартаменты Фабриса Мушетта находились на четвертом этаже тихого здания почти на углу Центрального парка и 72-й улицы. У подъезда была выстелена дорожка, у дверей стоял швейцар, а в холле громоздился камин, ведущий свои дни от ветхого Адама. Швейцар сверялся со списком гостей, приглашенных на обед, и, отметив меня в списке, позвонил по телефону, провозгласив: «Мистер Престон!»

Я попытался прочитать, кто еще значится в списке, но швейцар одарил меня суровым взглядом. Судя по длине списка, обед предстоял грандиозный.

Дверь в апартаменты была распахнута, и внутри стоял наготове официант в белом кителе с подносом, уставленным бокалами. Кроме него, в зале крутилось человек тридцать, и официантка в черном платье обносила гостей блюдом с кусочками копченого лосося на черном хлебе.

Первой знакомой мне личностью оказалась вездесущая Минни Васс. Уж не знаю, кто из нас двоих удивился больше. Она стояла с высоким венесуэльцем, которого отрекомендовала Рейнальдо Хэррэрой.

– Кто тут есть-то? Ты всегда всех знаешь, – спросил я.

– Ах, дорогой, – вздохнула она, – все те же, кого ты видишь и в любом другом месте.

И она указала на принцессу Ли Радзивилл (сестру Жаклин Кеннеди-Онассис), жену Рейнальдо Каролину (модельера) и кучу бизнесменов, попечителей всевозможных благотворительных фондов.

– Голландскую манекенщицу, Тигру, ты, конечно, знаешь. Она не сходит со страниц «Кутюр». – Минни показала бровью на новое лицо «Мушетт», двухметрового роста блондинку, которая явилась на обед в платье со шлейфом. – А вон там у камина, с Фабрисом разговаривает, Анастасия Фулгер.

«Боже милостивый, – подумал я, – хорошо, что она меня предупредила. Теперь я по крайней мере знаю, где мне дислоцироваться».

– А ты сам-то какими судьбами здесь очутился? – спросила Минни. – Скажи мне, зачем ты здесь, и я скажу тебе, зачем тут я.

Я объяснил, что прилетел в Нью-Йорк пообедать с Барни и решил заодно поболтать о делах с Фабрисом.

– Теперь твоя очередь.

– Оглянись, – сказала Минни. – Мы в царстве окаменелостей. Старинные золотые шторы. Французская антикварная мебель. Деревянные панели. Все это в том самом виде, в каком было до смерти Анжелики, двадцать пять лет назад. Она была женой Фабриса. Она обставила апартаменты по своему вкусу в семидесятые годы, и Фабрис ничего не тронул. Сентиментальный, собака. Но у меня тут наметились кое-какие планы.

– Я и не знал, что ты спец по декору.

– Строго говоря, нет. Я лишь свожу нужных друг другу людей. За гонорар, конечно.

Подошел Фабрис, поздоровался, взял меня за локоть и стал представлять гостям. Когда мы оказались в опасной близости к Анастасии, я слегка ретировался, сделав вид, что увлекся беседой с женой банкира о картине Шагала, которая висела над камином.

Пригласили к обеду, и мы прошли в обшитую дубовыми панелями столовую, где было сервировано три круглых стола, каждый на двенадцать персон. В середине каждого стола стояли изысканные серебряные канделябры в виде миниатюрных наполеоновских пушек. Одна стена была увешана картинами кубистов и сюрреалистов, каждая с собственной подсветкой.

Гости обходили столы, высматривая карточки со своими именами, и, к моему ужасу, я обнаружил, что мне отвели место по левую руку от Анастасии Фулгер. Поменять карточку было слишком поздно, я успел только спрятать свою карточку. Чтобы она не прочла моей фамилии на ней.

– Добрый вечер, – сказала Анастасия. Ее акцент был сильнее, чем я предполагал. – Я Анастасия Фулгер.

– Кристофер, – отозвался я. Не помню, когда я в последний раз называл свое полное имя. С детского сада меня всегда звали просто Китом.

Она была худее, чем на фотографиях, а может быть, исхудала после расставания с Бруно. Талия, подчеркнутая коротким аквамариновым жакетом, была прямо-таки осиная. Рукава и лацканы расшиты розовыми цветами. В ушах огромные бриллиантовые серьги от Кучински, как на фотографии в «Светской жизни».

Пока ели первое блюдо, мне удалось избегать ее внимания, сосредоточившись на соседке слева, скучнейшей француженке с длинными серьгами, безбожно оттягивавшими мочки ее ушей. Ее муж, как сказала она, – генеральный управляющий «Мушетт» в Южной Америке. Они живут в Рио-де-Жанейро, и раз в месяц она приезжает в Нью-Йорк на шопинг.

Я решил притвориться, что ничего не слыхал об Анастасии Фулгер.

– Вы из Нью-Йорка? – спросил я, оборачиваясь к ней.

– Вообще-то у нас семь домов, но в последнее время я в основном живу здесь.

– Отчего же?

И тут ее как прорвало. Мне уже не пришлось задавать ей вопросы минут сорок. Она поведала мне все: как вышла замуж за Бруно, как рассталась с ним, как он ее предал, как она нуждается («У него больше миллиарда долларов, но он такой жмот, вы не поверите»), как он ей изменял («Ни одной шлюшки не пропустит, вы не поверите»). У меня создалось впечатление, что она повторяет эту историю уже в сотый раз. Мне не потребовалось вызывать ее расположения, чтобы она рассказала всю подноготную. Я был просто случайный сосед по столу, ничего больше.

– Этот развод – просто ужас, тихий ужас, – тараторила она. – Каждый день адвокаты, адвокаты. – Между ее бровей залегло две морщинки, а глаза нервно зыркали по сторонам. – Бруно-то ничего, с его деньгами. Для него это игра. Я же не требую у него половину его богатств. Я прошу всего десять процентов, на дочь. У меня скромные запросы, сами видите.

Я согласно кивнул.

– Знаете, – продолжала она, – когда все эта разводная процедура закончится, я нисколечко не буду жалеть о том, что покинула мир Бруно. Я буду покупать всего несколько вещей в сезон, только самое необходимое. Кому нужны эти тряпки? Ведь красота внутри нас! Все это так тяжело, это любопытство со всех сторон, газеты, журналы. Я такая стеснительная, такая замкнутая, никогда не разговариваю с журналистами. А они все выдумывают. Верьте мне, высасывают из пальца всякие небылицы. – Она вдруг внимательно посмотрела на меня. – Где, вы сказали, живете?

– Э, в Лондоне.

– Тогда, может быть, вы читали эту ужасную статью? Мою фотографию поместили на обложку без разрешения и нагородили обо мне массу лжи. Про развод и все прочее. В «Светской жизни». Не читали?

Становилось жарковато. Мне не хотелось врать, но и раскрывать себя как кукловода, который дергает за ниточки марионеток, тоже не хотелось.

– В «Светской жизни»? – рассеянно переспросил я. – В Англии этот журнал почти никто не читает (увы, это было почти правдой), а скажите, куда вы ездите из Нью-Йорка на уик-энд?

Меня спасло появление десерта – шоколадного мусса. Анастасия принялась сперва за него, а потом переключилась на своего соседа справа.

Французская грымза с серьгами не слишком обрадовалась возобновлению внимания с моей стороны, и надо отдать ей должное, я разделял ее чувство, но раз уж судьба нас свела, пришлось общаться. По мне уж лучше она, чем Анастасия. Я похвалил шоколадный мусс, она тоже. Я спросил, как обстоит дело на рынке косметики в Южной Америке, она ответила, что сложно.

– Для Анри, моего мужа, ситуация сейчас очень непростая. Недавно рынок процветал, бизнес шел в гору, но сейчас там инфляция, продавщицам в магазинах приходится менять ярлычки с ценами каждый день. И еще эти индейцы, они прямо с ума сводят бедного Анри.

– А они-то что? Не желают покупать косметику «Мушетт»?

Моя соседка сверкнула глазами, выражая явное сомнение в моих умственных способностях.

– При чем тут это? – сухо ответила она. – Они чинят препятствия для исследовательской работы. Как только наши ученые предлагают использовать какую-нибудь тамошнюю травку или цветок, индейцы заявляют, что это священное растение. Смех и грех, они хуже, чем наши глобалисты, которые пикетируют лаборатории во Франции.

К счастью, в этот момент в гостиную подали кофе, и я смог переместиться поближе к Фабрису и подальше от Анастасии. Я молил бога, чтобы Минни, которая как раз разговаривала в другом конце комнаты с Анастасией, не выбрала темой обсуждения обложку нашего журнала.

Я извинился перед Фабрисом за то, что приходится говорить о деле в такой милой обстановке, и мы приступили прямо к главному. В три минуты я обрисовал проблему с рекламой. Фабрис выслушал меня внимательно, не перебивая, его острые глаза неотрывно следили за моим лицом. Когда я закончил, он на секунду опустил веки, как будто взвешивая про себя, до какой степени может быть откровенным со мной.

– Знаете, какой совет я могу вам дать, – сказал он наконец. – Не суетитесь. В данный момент я ничего не могу объяснить конкретно, это слишком долгий разговор. Но обе наши компании только выиграют от более тесного сотрудничества.

– Однако же, – возразил я, – на осень у нас как раз не предвидится никакого сотрудничества. Такого еще не было. Имея в виду долгий опыт совместной работы, нам было бы достаточно вашего устного обещания. Я был бы очень благодарен вам, если бы вы смогли уделить мне завтра утром час для более детального обсуждения этого вопроса. Внешне я сохранял спокойствие и говорил последовательно и логично, а внутри меня все кипело. Я, конечно, был далек от того, чтобы ожидать, что такие серьезные вещи улаживаются за кофе, но таинственные намеки Фабриса ставили меня в тупик.

Фабрис со значением посмотрел на меня, и я понял, что он мысленно прикидывает, что мне известно.

– Вы давно разговаривали с Барни Уайссом? – спросил он.

– Завтра мы с ним обедаем.

– Вот, может быть, за обедом, – протянул он. – Да, кстати, как вам понравилась моя внучка, когда была у вас на стажировке?

К нам вдруг подлетела Минни Васс и сказала:

– Фабрис, дорогой… я тебе не представила моего кавалера. Кристоф Кулпер.

Фабрис подозрительно оглядел этого молодца. Высокий блондин, лет на тридцать моложе Минни, явно гомосексуальной ориентации. – Он только что закончил дизайн студии Яндо на Лонг-Айленде, – сказала Минни, – и у него просто крыша поехала от твоего Шагала!

* * *

Меня разбудил звонок в дверь. Я нехотя прошлепал к двери с полотенцем, обмотанным вокруг бедер. За дверью стоял официант со сверкающей тележкой, накрытой крахмальной салфеткой, из-под которой выглядывало фарфоровое блюдо и красная роза в узкой вазе.

– Номер 1547? Ваш завтрак. Заказан на семь пятнадцать.

Он ногой распахнул дверь и вкатил тележку в комнату.

– Сервировать здесь или здесь, сэр? – Он указал на свободное место у окна и на изножье кровати.

– У кровати, пожалуйста.

Я запамятовал, что сдуру вчера вечером подписался на полный американский завтрак. Официант поднял крылья тележки, и, громыхая мельхиоровой посудой, извлек блюдо с этим самым завтраком. Два яйца вкрутую, два кружевных кусочка ветчины, вафли и кленовый сироп, который капал на ветчину и булочку. Посередке между яйцами розовела половинка загубленной раньше срока клубники.

– Больше ничего не желаете, сэр? – склонился надо мной официант, пока я подписывал счет. – Кофе, кипяток, чай, молоко, два яйца…

Я вложил ему в ладонь пять долларов сверх денег Барни Уайсса и, выкупив себе одиночество, надолго встал под горячий душ.

Потом, принявшись за завтрак, я взял телефонную трубку и, отойдя с трубкой к сервировочному столику, набрал номер Кэзи. В Лондоне сейчас половина первого, у меня есть возможность застать дочку дома. Почти год у меня не было такого шанса. Девочка стеснялась разговаривать по телефону, отвечала односложно, только «да» и «нет» или молчала. В последнее время она осмелела, не робея, оживленно болтала по телефону, как будто мы сидели с ней рядышком в одной комнате.

Я слышал, как отзванивает зуммер далеко в Клэпхеме, и думал, кто поднимет трубку. Хорошо бы Кэзи, недавно она и это стала уметь делать.

– Алло? – Мне ответил незнакомый мужской голос. – Алло, можно попросить Кэзи? Это кто?

– Это Пол. Кто ее спрашивает?

– Ее отец.

– А, да. – Мужчина на том конце провода замялся. – Сейчас позову.

Слышно было, как Пол подзывает Кэзи из сада. «Кэзи, тебя папа спрашивает по телефону». Потом: «Да, Салли, это Кит, он спрашивает Кэзи». После паузы: «Не знаю. Я просто снял трубку. Конечно, сказал, кто, как же я мог не ответить, если он спросил».

Послышался топот маленьких ножек, и Кэзи взяла трубку.

– Привет, папа!

– Привет, дорогая! Догадайся, откуда я звоню. Из Америки! Здесь еще утро, забавно, правда?

– А ты привезешь мне подарок из Америки?

– Ну что ты, Кэзи! – я притворился огорченным. – Разве можно просить подарки! Тогда это уже не подарок будет.

– А я попросила Пола, и мне был подарок. Он ездил в Гонконг, мы встречали его в аэропорту. Еще до завтрака. И он привез мне большого китайского дракона из бумаги. Я его на стенку повешу. И он привез мне маленькую соль и перец из самолета. И такую маленькую салфетку в пакетике, она уже мокрая, ей руки вытирают, когда они липкие.

– Понятно, – сказал я. – А что ты хочешь, чтобы папа привез тебе из Америки?

– Ну, – протянула Кэзи, – знаешь, папа, мне ужасно нужны маленькие вилочки и ножички из самолета. Пол говорит, они там бывают. У меня тогда будут и соль, и перец, и весь набор для пикника.

– О'кей, дорогая, – ответил я. – Постараюсь. Будь хорошей девочкой. А можно мне теперь с мамой поговорить?

Салли, видимо, стояла возле телефона, потому что немедленно взяла трубку у дочери.

– Привет, Кит, – сказала она. Голос звучал неестественно.

– Не объяснишь ли мне, какого черта посторонние мужики ошиваются в моем доме посреди рабочего дня?

– Не глупи, Кит, – резко сказала она. – Ты слышал, что Кэзи сказала. Пол только что вернулся. Он три недели был в Гонконге.

– И явился прямо сюда, даже домой не заехав? Или теперь мой дом – его дом?

– Послушай, я не собираюсь разговаривать в таком тоне. Нечего зря сотрясать воздух. И вообще, перестань все время называть наш дом твоим.

– А что, разве это не мой дом? Не помню, чтобы ты за него платила.

– Сейчас не время обсуждать эти вопросы. Ты, верно, в дурном настроении. А когда вернешься в Англию, я не возражаю сесть и спокойно обсудить все с тобой и Полом.

– Опять Пол! При чем здесь Пол? Он что – твой поверенный по финансовым вопросам?

– Видишь ли, Кит, я хотела бы выкупить твою долю дома. Мне казалось, это в твоих интересах.

Я провел утро, шатаясь по Пятой авеню. На душе у меня было тревожно и муторно. Похоже, у Салли с этим Полом серьезно, а я не уверен, что искренне желаю обрубить все концы, отказавшись от своей доли собственного дома. Конечно, Салли была права. Деньги, которые я получу за дом, пригодятся, чтобы самому обзавестись приличной квартирой, а не арендовать чужую. Но в этом было что-то фатальное. Теперь, приходя по субботам к Кэзи, я уже не смогу чувствовать себя хозяином. Я буду всего лишь гостем. А может быть, дело обстоит еще хуже. Вдруг Салли с Полом замыслили уехать из Лондона? Переедут в Бейсингстоук или, чего доброго, в Гонконг. И тогда – прощай, Кэзи. Она станет дочерью Пола.

Я размышлял и над своим последним разговором с Фабрисом Мушеттом. Что он имел в виду, говоря о том, что обе наши компании только выиграют от более близкого сотрудничества? Ясное дело, выиграют. Беда в том, что в настоящий момент наши компании вообще никак не сотрудничали. Где же собака зарыта, черт подери?

Я направился по 49-й улице в сторону центра и вскоре подошел к зданию, где помещался ресторан «Смит и Волленски». Это было грандиозное заведение, от которого за милю несло богатством. Именно такие по вкусу Барни Уайссу. Внутри стены были увешаны гравюрами на орнитологические темы, а также чучелами птиц. Пахло жареным мясом. В центре зала уже восседал Барни, важно беседовавший с метрдотелем.

– Привет, Кит! – кивнул он, увидев меня. – Вот советуюсь с капитаном, что лучше взять – седло барашка или лобстера.

– Почему бы не взять и то и другое, мистер Барни? – возразил тот. – Я попрошу шеф-повара приготовить вам хорошего большого лобстера, они сегодня совсем свежие, и жаркое точно по вашему вкусу.

– О'кей. Уговорил, – согласился Барни. – И на гарнир лук колечками и жареный кабачок. А тебе что, Кит? Как всегда, то же самое?

– Мне только лобстер.

– Ну ладно. Вообще-то это местечко знаменито бифштексами, правда, Паоло? Принеси мистеру Престону то же, что и мне, – и еще бутылку французского вина и воды со льдом.

Скажи мне, Кит, – начал Барни, когда Паоло пошел выполнять заказ, – ты прилетел на «Конкорде»?

– Нет, на «Боинге-747».

– Ты меня удивляешь. Не понимаю, как можно так транжирить время. Я всегда говорю: если ты не можешь сделать пару «тонн» баксов за то время, которое экономишь, летая «Конкордом», тебе вообще не стоит двигаться с места.

– Как продвигается сделка в Вегасе? – спросил я, меняя тему разговора.

– Отлично. Вегас – только начало. Дальше пойдем в Индианаполис, Сент-Луис…

Он вкратце посвятил меня в детали бизнеса парковки, который приближался по размаху к издательскому, и задал вопрос о перспективах его распространения на Англию. Мне даже показалось, что он собирается превратить Парк-плейс в большую автомобильную стоянку.

Официант принес обед. Мясо было разложено по краям тарелок, в центре которых возлежали ярко-розовые лобстеры.

– Только посмотри на эти клешни! – воскликнул Барни. – В каждой не меньше фунта мяса, голову отдам на отсечение.

Я рассказал ему об успехах в продаже последних номеров, не особенно подчеркивая собственных заслуг, но он выслушал меня как-то равнодушно. Только когда я упомянул проблему с «Мушетт», он очнулся и включился в разговор.

– Самое странное, – сказал я, – я вот вчера беседовал с Фабрисом Мушеттом, который, как вам известно, является владельцем компании, и он намекнул на какие-то большие перемены, о которых я не имею ни малейшего представления.

Барни заметно оживился.

– А что конкретно сказал тебе Фабрис?

– Он выразился крайне туманно. Сказал что-то насчет сближения наших компаний, но не уточнил, в чем оно должно выразиться.

– Зря он разоткровенничался. Это секретная информация.

– Что вы имеете в виду?

– Ладно уж, скажу. Все равно в понедельник будет объявлено. Он выходит из дела.

Я непонимающе глядел на него.

– Слушай. Я уже три месяца скупаю акции «Мушетт». На сегодняшний день у меня одиннадцать процентов акций компании. Мы с Мушеттом некоторое время торговались. Он хочет выйти из дела и принял мое неофициальное предложение купить его сорок пять процентов. Это значит, что я получу пятьдесят семь, и контрольный пакет будет у меня.

Так вот на что намекал Фабрис! Не зря он советовал мне расслабиться и не предпринимать никаких мер. Обе компании в ближайшем времени будут принадлежать Барни Уайссу. Первой моей мыслью было – как это повлияет на рекламу в наших изданиях? Понятно, что Барни не позволит ей уплыть к «Инкорпорейтид». И, вероятнее всего, выгонит Ру и Леноя. Во всяком случае, я бы советовал это сделать первым делом. А как насчет Говарда Тренча? Мне не терпелось увидеть его рожу, когда он услышит, что Барни скушал «Мушетт» со всеми потрохами.

С другой стороны, как прореагируют на эту новость «Л'Ореаль» и «Эсте Лаудер»? Окажется, что их конкурент получит у нас привилегированное положение. Им это может не понравиться, и тогда у нас возникнут совершенно новые проблемы с рекламой.

Однако, взвесив все «за» и «против», я решил, что лично мне эта новость по душе, о чем я поспешил доложить Барни.

Он беспокойно оглянулся вокруг и налил нам обоим еще вина.

– Буду с тобой откровенен, Кит, – сказал он. – Мне надо тебе кое-что сказать. Затем я тебя и вызвал.

Что-то в его тоне меня насторожило. Я взглянул ему в лицо, он отвел глаза.

– Покупка «Мушетт» влетела мне в кругленькую сумму. Без дураков, я здорово потратился. – Он отхлебнул кларета. – Чтобы свести концы с концами, мне тоже надо что-нибудь загнать.

Я молча смотрел на него, дожидаясь, когда он выложит карты на стол. Меня зазнобило, во рту пересохло.

И я дождался.

– Я решил расстаться с издательством. Вот как дело обстоит.

– Вы хотите сказать, что наши журналы выставляются на продажу?

– Уже продаются. Целый месяц. Между прочим, к ним проявляют интерес.

– Великолепно, – бесцветным голосом сказал я. – Спасибо, что заранее поставили меня в известность. – Во мне закипала ярость. Я ненавидел Барни. Целый месяц свора медиа-брокеров решает мою судьбу, а мне даже не соизволили об этом сказать.

– Не считаете ли вы, что следовало дать нам знать об этом несколько раньше? – спросил я. – Ну, хотя бы пару недель назад, когда мы вместе обедали?

– Послушай, Кит, – неожиданно зло прорычал Барни. – Это бизнес. Я хозяин. А вы все – моя собственность, которую я выставляю на торги. Ни один потенциальный покупатель не захочет иметь дела с кучей выскочек-журналюг, которые, видите ли, желают ставить свои условия и выторговывать себе места. Я продаю компанию вместе со всем содержимым.

– И тем не менее, – не сдавался я.

– Это не обсуждается, Кит. – Барни терпеть не мог, когда ему перечили. Но мне было наплевать на это, тем более что он уже и не был моим боссом.

– Могу я по крайней мере узнать, кто будет нашим новым владельцем?

– Это конфиденциальная информация.

– Мне кажется, надо сказать об этом редакторам прежде, чем они прочтут это в газетах.

– Насрать мне на твоих редакторов, – оборвал меня Барни. – Кому есть дело до того, что они подумают? Плюнуть и растереть. Журналы – тухлый бизнес. Чем раньше я от них избавлюсь, тем лучше.

Появился официант с десертом, но Барни отмахнулся от него.

– Сделка состоится сегодня, – сказал он. – Юристы готовят бумаги. Так что недолго вам осталось ждать.

– Волшебно, – ядовито отозвался я. – Надеюсь, вы распорядитесь прислать мне пресс-релиз, если вас не затруднит.

– Да пошел ты, – процедил Барни. – Еще пресс-релиз ему посылай! Сам позвони в чикагский офис завтра в двенадцать по лондонскому времени, и я скажу, кто твой новый хозяин. А ты уж сам рассылай пресс-релизы, кому захочешь.

Барни с силой оттолкнулся от стола, поднялся и, ухватив с тарелки увесистую клешню, зашагал прочь. Я проводил его глазами, пока он не скрылся за дверью.

До самолета оставалось еще семь часов, так что я, не торопясь, допил оставшиеся полбутылки, раздумывая над своим будущим. Объективно говоря, выглядело оно не блестяще. Пожалуй, даже катастрофически. Одному богу ведомо, чем все это обернется лично для меня. Я всего лишь вещь, раб, которого Барни запродал кому заблагорассудилось вместе с землей. Новые хозяева, кто бы они ни были, наверняка захотят посадить на мое место своего человека или же нас проглотит какая-то другая компания. Ужасная мысль закралась мне в голову: а что, если нас купила «Инкорпорейтид»? Что ж, вполне вероятно. Процветающая фирма, долгов нет, баланс положительный.

О том, что моим хозяином станет Говард Тренч, мне думать не хотелось.

 

16

Из аэропорта Хитроу я направился прямиком в Парк-плейс. Учитывая все обстоятельства, я чувствовал себя на удивление хорошо. Я проспал почти весь полет и проснулся в приливе оптимизма. Может быть, мне помог Атлантический океан, пролегший между мной и Барни. Я вдруг подумал, что смена хозяина может пойти компании на пользу.

По дороге в издательство в такси я составил список возможных покупателей. Кроме «Инкорпорейтид», в него вошли две британские компании и две немецкие. Кроме того, австралийская под началом Керри Пэкера – «Остралиан консолидейтид пресс». Ну и еще американские. Больше того, круг покупателей не ограничивается только издателями; в приобретении нашего издательского дома могут быть заинтересованы телефонные и интернет-компании, а также некоторые конгломераты, которые хапают все подряд. Ведь теперь, сделавшись прибыльными, мы представляем собой куда более лакомый кусок, чем во времена Билли Хиткоута.

Войдя в офис, я попросил Сузи собрать к половине первого начальников отделов. Имея в виду результаты моих переговоров, их надо было поставить в известность о ситуации как можно раньше. Если нас успел купить кто-то из больших ребят, «Ивнинг стандарт» сообщит об этом уже к трем часам.

– Кит, вам страшно? – спросила Сузи.

– Слегка. По правде говоря, очень. Тут или пан, или пропал. Посмотрим.

– Не надо так мрачно смотреть на вещи. Серьезно. Кто бы нас ни купил, он должен понять, какую гигантскую работу вы проделали. Результаты говорят сами за себя.

– В общем, ты права. Это наш козырь против режима Билли. Но мы же не знаем, что в башке у будущего хозяина. Если они надеются на двадцать процентов прибыли, мне конец.

– Однако, с другой стороны, – возразила Сузи, – новым хозяевам без вас не обойтись. Это безусловно. Может быть, они как раз зарплату вам повысят. Вот увидите!

– Спасибо, Сузи. Твоими устами да мед бы пить. – Я встал и поцеловал ее в щеку. – Жаль, что не ты покупатель. Сейчас без минуты двенадцать. Соедини-ка меня в последний разок с Барни.

Через минуту Сузи подала мне знак, что дозвонилась.

– Глория на проводе.

Глория – секретарша Барни в чикагском офисе. По слухам, она заполняет сексуальную брешь между Барни и Лолой, потому он ее и держит. Никакого другого разумного объяснения этому факту не находится.

– Кит? К сожалению, мистер Уайсс сейчас в городе, но он просил передать вам телефонограмму.

– Отлично.

Я слышал, как она что-то бормочет, листая блокнот.

– Ага, нашла, – наконец разродилась она. – Приклеилось к другому листку.

До меня донесся голос Барни, который говорил по другому телефону: «Прости, Лола, я не позволю твоей сестре воспользоваться моим самолетом. Пускай летит коммерческим рейсом».

– Здесь пометка: «Не передавать до семи часов по нью-йоркскому времени». По-моему, сейчас уже можно, – сказала Глория. – Здесь написано: «О продаже «Уайсс мэгэзинз лимитед». Ой, тут много. Может, я по факсу перешлю?

– Ничего, читай. Пожалуйста, – через силу добавил я.

Глория вздохнула.

– О'кей, – раздраженно ответила она. Тут написано: «Мистер Барни С.Уайсс, председатель и президент «ЛоКо Инкорпорейтид», сегодня объявил об удачной продаже дочерней компании «Уайсс мэгэзинз». Печатные издания, которые включают журнал моды «Кутюр» и популярное издание «Стиль», были приобретены четыре года назад.

Покупатель, который заплатил 140 миллионов наличными, является зарегистрированной в Мюнхене страховой и фармацевтической компанией «Фулгер АГ».

Сердце мое ухнуло куда-то вниз. Фулгер! Чертов Бруно Фулгер! Убийца Анны. Это конец!

Глория продолжала читать:

– «Мистер Уайсс комментирует сделку: «Бруно Фулгер – мой давний личный друг, и я знаю, что эти высококлассные издания попали в надежные руки».

Да уж, куда надежнее. Грязный ублюдок!

– Дальше добавлены слова мистера Фулгера, председателя «Фулгер АГ»: «Приобретение указанной собственности идет в русле осуществления нашей основной задачи: создание многостороннего международного конгломерата. Интеллектуальная собственность такого рода является особенно ценной в век интернет-технологий».

Меня прямо затрясло от ненависти к Барни. На лбу выступил пот. Я держал его в курсе на всех этапах развития проблемных отношений с Фулгером, а все это время он вел с ним переговоры! Если бы он поставил меня к стенке и расстрелял, он и то не смог бы покончить со мной более эффективным образом.

– Направить вам эту бумагу по факсу? – спросила Глория мерзким бестрепетным голосом.

– Да, конечно, – ответил я. – И передай Барни, который сопит у тебя за спиной, что большего говнюка я в жизни не встречал.

– Я передам ваш комментарий мистеру Уайссу, когда он вернется, – сухо ответила Глория, и я швырнул трубку.

Спустя десять минут в офис стали стекаться начальники отделов. Такие собрания у нас редкость, поэтому все смекнули, что происходит нечто экстраординарное.

– Я начну говорить, когда все соберутся, – сказал я в ответ на вопрошающий взгляд Мередит Кэрью-Джонс. – Хочу, чтобы весь коллектив услышал одновременно.

Народ собрался, стоял, подпирая стены. Микки, Леонора, Тасмин, Спайк, Кевин, Кэти, Кей, Робин Риз, мусоливший в руках последний номер «Мира мужчин». Меган особенно нервничала; она явно провела еще одну тяжелую ночь. Норман Тернер держал в руках отчет по тиражам, который он, видимо, собирался обсудить со мной после собрания. У Эллен была наготове ручка и блокнот на случай, если понадобится выпустить пресс-релиз. Бедняжка Эллен не подозревала, что ей придется потрудиться все выходные.

– Спокойствие, – сказал я. – Я должен зачитать вам важное сообщение. Следует сказать, что я ознакомился с ним всего десять минут назад. Так что для меня это такой же шок, каким будет и для вас.

Я без комментариев зачитал весь текст. Сузи, которая переводила взгляд с одного лица на другое, сказала мне потом, что никогда не видела у людей такого изумления. Они слушали, открыв рты.

Повисла долгая пауза. Первой заговорила Эллен.

– И когда же это случится?

– Уже случилось. Теперь наш хозяин Фулгер.

Потом Леонора спросила:

– Но он же не закроет журналы?

– Надеюсь, что нет. Иначе зачем тратить 140 миллионов?

Говоря это, я тем не менее подумал, что ведь вполне вероятно, что Бруно купил нас именно для того, чтобы закрыть. Просто из мести. Нет, даже он на такое вряд ли способен.

– Грядут перемены? – спросила Тасмин.

– Пока рано об этом говорить. Я думаю, что не сразу, со временем. Но на вашем месте я бы не стал волноваться. Вы все в безопасности.

– Я-то уйду без проблем, – сказала Мередит. – Бастер всегда жалуется, что я плохо его кормлю. Вот и шанс образовался заняться домашним хозяйством.

В приемной зазвонил телефон, Сузи выскользнула, чтобы снять трубку. Через полминуты она показалась в дверях, делая мне знак.

– Это Рудольф Гомбрич. Ему нужно с вами поговорить.

– Я возьму трубку на твоем телефоне.

Гомбрич говорил сухо и деловито. Какое тайное торжество он ни переживал, виду старый лис не показывал. «Ничего, он еще себя покажет», – подумал я.

– Ваша компания переживает ответственный момент, мистер Престон, – сказал он. – Несомненно, вы это уже почувствовали. Работа под эгидой «Фулгер АГ» обеспечивает безопасность и крупные вложения капитала.

– Я только что сообщил эту новость старшему звену, – рапортовал я.

– И какова их реакция?

– Главным образом удивление. Никто не ожидал такого поворота событий.

– Сделки такого рода, – назидательно произнес Гомбрич, – лучше всего заключать без лишнего шума. Должен вас информировать, что мистер Фулгер уже в Лондоне, – продолжил он. – Он прилетел утром из Женевы с намерением безотлагательно проинспектировать новое приобретение. У вас нет возражений?

– Помилуйте, как я могу возражать, если он мой хозяин?

– Совершенно верно. Мистер Фулгер и я прибудем к вам в офис в четыре часа. Будем крайне обязаны, если вы встретите нас внизу в главном вестибюле и проведете по зданию. Мистер Фулгер желает, чтобы его представили руководящим лицам на рабочих местах. Он предлагает затем отпраздновать это событие в подходящем месте. Число и состав приглашенных оставляю на ваше усмотрение.

* * *

В четыре часа я стоял в холле и наблюдал, как длинная красная «Мазератти» подруливает к кромке тротуара. Было во всем этом нечто сверхъестественное – ожидать человека, который убил Анну, и встречать его как дорогого гостя.

Бруно оказался выше, чем я предполагал, одет он был в синюю сорочку с открытым воротом, зеленый кашемировый джемпер был наброшен на плечи и завязан узлом на груди. Впереди поспешал Гомбрич в темном костюме, белой рубашке с твердым крахмальным воротничком и галстуке.

Гомбрич представил меня Фулгеру, который бесцеремонно разглядывал меня, как умеют только очень богатые люди. У него был такой вид, будто он повидал все самое ценное, дорогое и роскошное в этом мире и ничто не произвело на него ни малейшего впечатления.

– Думаю, мы начнем с первого этажа и пройдем все здание, если вы не против, – сказал я.

Почти все сотрудники высыпали в холл и стояли сейчас за моей спиной, чтобы поглазеть на явление народу нового хозяина.

Под прицелом множества глаз мы вошли в лифт и поднялись на первый этаж. По пути Бруно процедил:

– Мистер Гомбрич говорит, вы большой любитель загородных прогулок в Германии.

Прежде чем я успел ответить, двери лифта раскрылись, и мы оказались у дверей офиса Нормана Тернера.

– Добро пожаловать в мою скромную обитель, – воскликнул Норман, проворно вскакивая с кресла, чтобы поприветствовать нового хозяина. – Надеюсь, вы убедитесь в том, что, когда дело касается тиражей, никто не окажется полезней, чем старина Норман Тернер.

– Приятно слышать, – без энтузиазма ответил Бруно. Он окинул беглым взглядом офис, на стенах которого висели разноцветные графики и приглашения к сотрудничеству от разных новых агентств.

– А у вас есть какой-нибудь опыт касательно тиражей, осмелюсь спросить, сэр? – обнаглел Норман. – К сожалению, нет, – буркнул Бруно, разом потерявший интерес к углублению в проблему.

– Я кое-что приготовил к вашему визиту, – сказал Норман. – Это займет не более четверти часа. Мне удалось получить некоторые сравнительные данные, которые могут показаться вам небезынтересными.

– Не сегодня, пожалуйста, спасибо, – резко оборвал его Бруно. – Нам еще предстоит познакомиться с очень многими людьми.

– Разумеется, – согласился Норман. – Однако в любой момент, как только пожелаете, я в вашем распоряжении, только кликните. Кстати, – добавил он, – чуть не забыл. Я хотел сказать вам, как замечательно продавался номер с вашей супругой на обложке. Пошел как горячие пирожки. Я как только увидел журнал, сразу понял, что это золотая жила. Чертовски здорово!

Я поспешно вывел Бруно за дверь, где мы сразу наткнулись на Минни Васс.

– Бруно! – воскликнула она, заключив его в объятия. – Дорогой Бруно! Я только что узнала отличные новости. Как замечательно, что ты теперь с нами! Знаешь, для Барни этот бизнес слишком интеллектуален. Ты – совсем другое дело.

– Очень мило с твоей стороны, – натянуто сказал Бруно.

– Послушай, дорогой, – не унималась она, – ты давно в Лондоне? Мне надо с тобой поговорить насчет гала-концерта, который я организую для бедных балетных танцоров. Принцесса Мишель будет. Прекрасная возможность засветиться для наших изданий.

Я провел Бруно по этажу, где располагались редакционные комнаты, потом по рекламному отделу. Везде Бруно приветствовал сотрудников одинаково бесцветным голосом и получал в ответ столь же формальный отклик. Спайк предложил ему сидра «Ред Рок», от которого он отказался, Леонора сказала, как было бы хорошо, если бы Анастасия стала автором «Кутюр». Леонора никогда не отличалась чутьем на конъюнктуру.

К тому времени, как мы прибыли в «Светскую жизнь», Микки сидел весь белый от нервного напряжения. Я заметил, что офис прибрали, а номер с Анастасией на обложке исчез со стенда.

– Мне хотелось бы переговорить с вами конфиденциально, – сказал он Бруно.

– Конечно, – без энтузиазма ответил тот.

Мы с Гомбричем вышли из-за стеклянной выгородки, выжидая, пока Микки по душам поговорит с хозяином. Через стекло было видно, что у него глаза прямо-таки вылезают из орбит – так он старался продемонстрировать свою лояльность.

– Проблемы? – осведомился Гомбрич, когда Бруно освободился.

– Никаких проблем, – ответил тот. – Он оправдывался, говорил, что был в отпуске, когда выпускали номер со статьей об Анастасии. Видимо, это было сделано в обход его.

Когда путешествие закончилось, мы пошли в мой офис. Сузи принесла поднос с бокалами и дюжиной бутылок шампанского. Редко мне так мало хотелось праздновать, но я покорно принялся откупоривать бутылки и протянул бокалы Гомбричу и Фулгеру.

Когда все собрались, Бруно хлопнул в ладоши, прося внимания.

– Извините, – начал он, – я не мастер произносить речи, но мне хотелось бы предложить всем вам тост за большой успех.

«Большой успех» – это он выделил интонацией. Ну что ж, тост как тост.

– А теперь, – сказал Бруно, – я хочу передать слово мистеру Рудольфу Гомбричу, которого, как мне известно, многие из вас знают. Мистер Гомбрич много лет работает в этой стране и следит за развитием бизнеса здесь. Пусть он продолжит.

– Благодарю, – отозвался Гомбрич, вытаскивая из внутреннего кармана узкий листок. – Я тоже не мастер произносить длинные речи, но, как видите, я подготовился. – Он издал короткий смешок. – Я имею довести до вашего сведения две вещи, имеющие огромную важность для дальнейшего развития наших журналов. Первое: мистер Кит Престон должен немедленно оставить свою должность и покинуть компанию.

Я почувствовал, как десятки глаз уперлись мне в спину.

– Господи, – услышал я голос Эллен. – Почему же сразу уйти? Почему не дать ему шанс попробовать?

– Не будь такой наивной дурой, – прошипела Мередит. – Что, не видишь, его выпихивают.

Я понимал, что мне следует сделать в этой ситуации – выплеснуть шампанское в лицо Гомбричу. Но я не сделал ни единого жеста.

– Одновременно я имею честь представить вам нового управляющего.

По комнате прокатился легкий шумок, и все глаза отвернулись от меня, выискивая моего счастливого преемника.

– Новый управляющий – человек, обладающий несравненным опытом издательской деятельности, хорошо знакомый со всеми аспектами бизнеса, – сказал Гомбрич. – Последние восемь лет он занимал аналогичную должность в «Инкорпорейтид периодиклз».

Боже правый! Невероятно! Говард Тренч!

Гомбрич выдержал театральную паузу.

– С огромным удовольствием объявляю, что мистер Говард Тренч принял предложение мистера Фулгера и присоединится к вам в понедельник утром.

* * *

Я почти ничего не помню из того, что произошло в последовавшие два часа. Сузи плакала, Эллен тоже, а Мередит сбегала к себе и принесла мне коробку ванильного печенья. Фулгер и Гомбрич еще немного покрутились в офисе, пытаясь сблизиться с сотрудниками, но только один Норман кое-как пообщался с ними. Я слышал, как он пытался объяснить Бруно систему оптового распространения и довел до него свои соображения по ее улучшению. Бруно никак не реагировал. Если Норман и дальше будет продолжать в том же духе, он первый кандидат на вылет.

Редакторы оказались добрее ко мне, чем я мог бы ожидать. Иногда со мной было нелегко, особенно когда я уставал, и многие должны бы радоваться, видя мое поражение. А они окружили меня, изо всех сил пытаясь выразить негодование по поводу назначения Тренча.

– Если уж суждено потерять работу, – философски заметила Меган, – можно утешаться хотя бы тем, что твое место займет дурак.

– Хорошенькое утешение! – скривился Спайк. – Дело-то плохо.

И он больно ткнул меня в плечо в знак дружелюбия.

– Нам будет тебя не хватать, – сказала Леонора. – Правда. Хоть ты и не оценил талантов Яндо.

Единственный, кто не сделал никакой попытки меня утешить, это Микки, который исчез сразу же вслед за Фулгером.

– Ну что ж, наверное, пора собирать вещички, – вздохнул я.

– Не надо. Я сама соберу. Я вызвала вам такси, через минуту машина будет здесь. Поезжайте домой.

– Спасибо. Так и сделаю.

Я обвел глазами офис – стеклянный стол, кожаный диван, на который я ни разу не присел, и собрал рисунки Кэзи, стоявшие на книжной полке. Интересно, сколько часов провел я здесь за последние четыре года? Десять тысяч? И вот все кончилось в десять минут.

Я, как загипнотизированный, прошел по коридору. У лифта стояли двое младших редакторов из «Стиля», которые, видимо, уже слышали новости обо мне и старались теперь не встречаться со мной глазами.

Мы спускались в лифте в неловком молчании, и, чтобы сгладить его, я сказал:

– Сегодня мой последний день здесь. Разве плохо? Наконец-то свободен.

В горле у меня пересохло, и слова прозвучали как-то неубедительно.

Я доехал до дома на такси уже не помню как, не помню и сколько просидел дома у окна, глядя на Темзу. Наверное, долго, потому что, когда меня вывел из полузабытья сигнал домофона, в комнате было совсем темно.

Я, спотыкаясь, подошел к микрофону.

– Алло?

– Это я, Сузи.

– А, подымайся.

Я отпер дверь. Сузи стояла на пороге, нагруженная коробками и пакетами. Ногой она придерживала дверцу лифта, в кабине которого еще громоздились какие-то коробки.

– Лучше сразу все забрать, – сказала Сузи. – Не хватало еще, чтобы Говард Тренч рылся в ваших вещах.

– Не говори плохо о своем начальнике, – ответил я. – Если не хочешь потерять работу.

– Я тоже увольняюсь в понедельник. Уже решено.

– Ну и напрасно. Подожди по крайней мере, пока не подыщешь чего-нибудь подходящего. Тебе же надо за квартиру платить.

– Но Кит, после этой бессовестной речи Рудольфа Гомбрича – как я могу остаться? Я не могу работать с людьми, которых не уважаю.

– Когда сядешь на мель, сможешь.

– А вы-то сами? – тихо спросила Сузи. Мы сидели на ковре в полной темноте. По потолку пробегали блики, внизу текла река, на воде отражались огни фонарей с моста.

– Я? Бог знает. Надо будет оглядеться. Я ведь держался на честном слове Барни, контракт был заключен чисто формально. Надо будет, кстати, с ним ознакомиться.

– В любом случае вам нетрудно будет найти другую работу.

– Возможно. Но сначала я передохну. Месяцок. В расчете на выходное пособие.

Сузи сходила на кухню и принесла бутылку вина и два стакана.

– Мой совет, – сказала она – проведите выходные в парке. Забудьте про Бруно Фулгера. Забудьте по Барни. Забудьте про всех. Выкиньте их из головы. Возьмите Кэзи и отправляйтесь на прогулку. Я завтра вечером приду и приготовлю вам ужин. И не пытайтесь отказываться. Ибо это, как сказал бы Барни, не обсуждается.

Опять зазвонил домофон.

– Кого еще черти несут в половине десятого?

В домофоне раздался мужской голос.

– Мистер Престон?

– Да.

– Сержант Кроу из полицейского департамента Челси. Могу я подняться к вам?

Я нажал на кнопку входной двери. Через минуту он появился в моей квартире. Его сопровождали еще два полицейских.

– Мы собирались выпить немного вина, – сказал я. – Это Сузи Форбс, она работает со мной. Точнее, работала, – поправился я.

– Мистер Престон, – сказал Кроу. – Я должен попросить вас проехать с нами в департамент. Вы задержаны по подозрению в убийстве Анны Элизабет Грант из Харрингтон-гарденз. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас, и вы имеете право хранить молчание в целях вашей защиты.

– Бог с вами! – изумился я. – Это же смешно! Меня менее всего можно заподозрить в убийстве Анны.

Ситуация складывалась столь абсурдно, что мне просто не верилось, что это происходит наяву.

– Прошу прощения, мистер Престон, но вы арестованы. Если вы не повинуетесь, нам придется доставить вас в наручниках.

– Я повинуюсь.

Сузи залепетала что-то насчет ошибки и попыталась втиснуться вместе с нами в лифт, но сержант Кроу преградил ей дорогу.

– Слушай, Сузи, – крикнул я из-за закрывающихся дверей, – не беспокойся обо мне. Это обычная полицейская ошибка, только и всего. Я вернусь через час-другой.

– Я вас подожду, – крикнула в ответ Сузи. Мне это понравилось. Хотя все женщины так говорят в момент ареста их приятелей. «Я подожду». Только редко дожидаются.

Мы проехали через мост. Я сидел на заднем сиденье между Кроу и вторым полицейским. Каждый раз, когда салон машины освещал свет фонарей, я вглядывался в лица моих конвоиров. Мне, наверное, надо было попросить накинуть на голову одеяло, как я видел по телевизору.

По прибытии в участок меня сопроводили в комнату для допросов. Полицейский, которого назвали мне начальником отдела предварительного заключения, известил меня, что я имею право на один телефонный звонок.

– Это зависит от того, как долго я здесь задержусь, – сказал я. – Завтра утром я должен забрать дочку, но если я освобожусь не слишком поздно, то не хотел бы звонить отсюда бывшей жене.

– На этот вопрос я не могу ответить, – сказал он. – У вас есть адвокат? Если нет, вам будет назначен защитник в установленном порядке.

– Моего адвоката зовут Джоанна Прэтчетт. Ее офис находится в Холборне. Но вряд ли она там в столь поздний час.

– Мы ей сообщим и дадим контактный телефон.

В комнату для допросов вошел старший инспектор Баррет. Наша новая встреча явно носила совсем не тот характер, что предыдущая. Баррет ни словом не обмолвился насчет спокойной и неформальной беседы. Напротив, он сразу заявил, что наш разговор будет записан на магнитофонную пленку. Он объяснил, что комната оснащена централизованным оборудованием, чтобы исключить возможность повредить запись. Имелось в виду, что я могу вырвать пленку из магнитофона и уничтожить признание своей вины.

– Давайте вернемся к вашим отношениям с Анной Грант, – начал он. – В прошлый раз вы сначала отрицали, что находились с ней в половой связи, а потом признали этот факт.

– Я уже говорил вам, что мы занимались любовью первый и единственный раз в субботу перед ее убийством.

– Но вы добивались этого продолжительное время ранее?

– Вы имеете в виду, что у нас с Анной был роман? Это трудный вопрос. Видите ли, как такового романа не было. Но, оглядываясь назад, мне кажется, что я действительно этого хотел. Я жалею, что мы упустили массу времени. Я вообще о многом жалею. Жалею, что не женился на ней. Тогда она не жила бы одна в той квартире и, наверное, осталась бы в живых.

– Я имел в виду, что вы испытывали чувство неудовлетворенности от того, что не находились с ней в физическом контакте.

– Не вполне так. Как я уже объяснил, мы с Анной были друзьями. Сексуальное влечение, хотя, конечно, имело место, не было главным в наших отношениях.

– Должен сказать вам, что по нашим сведениям, у вас с мисс Грант были довольно бурные отношения. Вплоть до насилия.

– Какого насилия?

– Когда Анна Грант отвергла ваши сексуальные домогательства, вы повели себя агрессивно, доходя до прямого физического насилия.

– Категорически отрицаю. Это неправда.

– Тогда я вам кое-что напомню, – сказал Баррет. – Четыре года назад, на соревнованиях по поло, если я правильно осведомлен, вы познакомились с очень привлекательной молодой леди. Она мечтала стать журналисткой, и вы обещали ей это устроить. Вы предоставили ей работу в журнале, и она, естественно, была вам весьма благодарна. Однако вы желали, чтобы ваши отношения вышли за рамки чисто профессиональных. Вы хотели, чтобы Анна Грант стала вашей любовницей. А в ее планы это не входило.

– Что за ерунда! Это чистый вымысел!

– Позвольте мне закончить, мистер Престон. Почти целых четыре года вы усиленно ухаживали за ней, приглашая на обеды, приемы, банкеты и так далее. Все это ставило мисс Грант в сложное положение. Она чувствует себя обязанной вам за угощение, но не хочет идти на сближение. И тогда вы начинаете осаждать ее, не стесняясь в средствах. Это вполне понятно. Вы босс, и эта прелестная юная леди обязана вам своей работой. Ситуация обостряется. Она принимает ваши ухаживания, но обводит вокруг пальца. Вы чувствуете себя уязвленным. И когда обида становится нестерпимой, вы решаете разделаться с причиной раз и навсегда. Разве не так, мистер Престон? Вы, должно быть, были в ярости, когда нанесли ей удар в лицо?

– Неслыханно! Вы сами это придумали или вам кто-то подсказал?

– Скажем так, у нас надежный источник информации. Как вы понимаете, большего я сказать не могу.

– Но ведь это абсолютная ложь. – Повторяю, у нас очень надежный источник.

Мы беседовали в таком духе около часа, и Баррет ходил кругами, раз за разом цитируя свой анонимный источник, сообщивший ему деликатные подробности наших отношений с Анной. Никаких других улик он не приводил. Вся его версия держалась на моей якобы неукротимой и неутоленной страсти, которая в итоге привела к тому, что я задушил Анну. Обнаружение во влагалище моей спермы, на его взгляд, не опровергало, а наоборот, подтверждало эту версию. Хотя Баррет не употребил слова «изнасилование», но оно явно вертелось у него на языке. В целом его версия выглядела так: в воскресенье я проник в квартиру Анны, овладел ею, изнасиловал и потом убил.

Где-то после полуночи допрос прервался до утра субботы, и меня конвоировали в камеру, где мне предстояло провести ночь.

Когда меня уводили, я спросил Баррета, когда все это кончится и я смогу уйти домой.

Ответ поверг меня в уныние.

– По закону мы можем задержать вас на шестнадцать часов, но, видимо, мы сделаем запрос о продлении этого срока.

– А что с моим адвокатом? Вы с ней связались?

– Насколько мне известно, ей оставили сообщение на автоответчике, но она пока не перезвонила.

В тот момент, когда меня ввели в камеру, дверь захлопнулась, и я услыхал, как скрипит ключ в замке, до меня наконец дошла полная безнадежность моего положения. Арестованный за убийство. Звучит как надгробная эпитафия. В конце концов, любая жизнь укладывается в короткую емкую фразу на могильном камне. В моем случае это может быть всего одно слово – «убийца».

Пару минут спустя опять загремел замок, и вошел охранник, который забрал у меня часы, галстук и кошелек, вручив взамен квитанцию. Я лег на нары, закрыл лицо тонким серым одеялом, чтобы спрятаться от бьющего в глаза света голой электрической лампочки на потолке. Одеяло воняло мочой и застарелым потом. Хоть мне не удалось соснуть как следует, вытянув ноги, с того момента, как я выехал из отеля «Пьер» в Нью-Йорке тридцать часов назад, и я смертельно устал, сон меня не брал. Где-то над моей головой пролегала улица, по которой припозднившиеся гуляки высыпали из ресторанов Челси и, смеясь, рассаживались по своим тачкам.

В ту ночь я рыдал, как никогда в жизни не плакал. Я оплакивал все сразу. Потерянную работу, предательство Барни, распад семьи, утрату Кэзи. Я плакал от стыда за то, что меня заперли в этой камере под площадью Лукан, и от несправедливости, которая меня постигла. Но более всего плакал по Анне. Потому что так сильно любил ее и потерял навеки. Я не смог ее защитить и не сумел отомстить за нее. В одном старший инспектор Баррет был прав: я ввел ее в журналистику. И именно я поощрял ее в том, чтобы писать все более бесстрашно, все более рисково. А теперь, именно из-за меня, она мертва.

И я ничего, ничего не мог исправить.

 

17

Одиннадцать часов воевала Джоанна Прэтчетт, чтобы вызволить меня из камеры. Прошло еще семь, прежде чем мне позволили покинуть полицейский участок. Все равно, когда она оказалась рядом, я уже чувствовал себя по-другому.

– Господи, Кит, – воскликнула она, когда мы наконец вышли на летнее солнышко. – Я считала тебя своим самым респектабельным клиентом! Я взяла тебя для разнообразия, чтобы отдохнуть от своих подопечных из доков.

Я рассмеялся и поймал себя на том, что еще недавно мне казалось, что я уже никогда не смогу даже улыбнуться. Здорово было снова видеть Джоанну! Она выглядела довольно непрезентабельно – в джинсах и задрипанном пиджачке, – но когда схватилась с Барретом, сразу стало понятно, что ей палец в рот не клади.

– Два варианта, – безапелляционно заявила она, – либо вы предъявляете моему клиенту обвинение, либо отпускаете. И поскольку для меня несомненно, что вы не в состоянии сделать первое, следовательно, немедленно должны сделать второе.

Я попросил Джоанну позвонить Салли и сообщить ей, что не смогу прийти за Кэзи. Ей пришлось несладко, но она блестяще выполнила задание, уговорив Салли перенести мой визит на воскресенье. Мне самому такого результата нипочем бы не добиться.

– Ты не сказала…

– Что ты теперь тюремная пташка? Нет, конечно. Я сказала, что к тебе в квартиру вломились грабители, а я женщина-полицейский.

– Спасибо, Джоанна. И отдельное спасибо за то, что договорилась насчет Кэзи. Надеюсь, меня до тех пор опять не арестуют.

– Будем надеяться. Рассчитывай на меня. Даже если мне придется для этого вытащить из постели министра внутренних дел.

– Кстати, мне надо было заранее тебя предупредить. Я уже не работаю в издательстве. Меня вчера выкинули. Так что присылай счет непосредственно мне.

– Даже не думай, – прикрикнула Джоанна. – Я сдеру денежки с Фулгера по полной программе. И еще тебе причитается выходное пособие.

– Об этом ничего не было сказано.

Джоанна сделала квадратные глаза.

– Ну, ребята, вы совсем зажрались! Даже последний гастарбайтер-киприот из доков лучше знает свои права, чем ты. Так что этим мы первым делом в понедельник с утречка и займемся. Буду тебя ждать у себя в офисе.

Баррет и Кроу возобновили допрос и терзали меня еще три часа, но на этот раз в присутствии Джоанны, так что я чувствовал себя гораздо уверенней.

Их вопросы опять касались моих сексуальных домогательств, доходящих до насилия. Спрашивали, не было ли у меня других связей после развода с Салли, и выражали удивление, что ничего такого не было.

– Вы серьезно хотите нас уверить в том, что мужчина в вашем возрасте и при вашем состоянии здоровья способен воздерживаться на протяжении долгих недель? – интересовался Баррет.

Джоанна, до той минуты хранившая молчание, взорвалась:

– Лично я уверена, старший инспектор, что вы тоже на это способны.

Баррет явно смутился:

– Видите ли, мисс Прэтчетт, я женатый человек и отец двоих детей.

– Вот и я о том же, – ядовито заметила Джоанна.

Во время допроса Баррет упомянул, что у них есть ордер на обыск моей квартиры, и спросил, не буду ли я возражать, если они произведут его в мое отсутствие, воспользовавшись моими ключами.

– Иначе нам придется взломать дверь, – предупредил он.

В четыре утра Баррет вновь вызвал нас в комнату для допросов.

– Кончено, – шепнула мне Джоанна. – Вот увидишь, сейчас тебя выпустят.

Баррет и Кроу выжидательно молчали.

– Прошу вас объяснить вот это, – сказал Баррет. – Мы нашли их у вас дома.

Он выложил на стол ключи от квартиры Анны. Те самые, которые я взял на Харрингтон-гарденз.

– Что я должен объяснять?

– Каким образом эти ключи попали к вам.

– Это ключи Анны, которые она хранила у меня на всякий случай. Она мне доверяла.

Баррет скептически посмотрел на меня.

– Не странно ли, что она держала запасные ключи в доме человека, который живет чуть ли на другом конце города?

– Я уже говорил – мы были друзьями.

– Вообще-то это очень удобно. Можно приходить и уходить в любое время. Очень упрощает дело.

– Не кажется ли вам, – вмешалась Джоанна, – что пора поставить точку? Ответьте прямо: вы отпускаете моего клиента или нет?

Баррет неторопливо обернулся к ней.

– В настоящий момент мы не предъявляем обвинения.

– Спасибо, – ответила Джоанна. – Значит, он может идти.

– Пока да. Он может идти.

– Спасибо, старший инспектор. Распорядитесь, пожалуйста, вернуть мистеру Престону его личные вещи. Я думаю, ему не терпится вернуться домой и принять ванну.

* * *

Первое, что я сделал, придя домой, сбросил всю одежду в кучу прямо на пол в кухне. И голым пошел в ванную, чтобы принять душ.

На диване что-то зашевелилось.

– Кто там? – прохрипел я, и Сузи, завернутая в одеяло, привстала с дивана.

– Кит!

Не знаю, что больше ее поразило – то, что она увидела меня голым, или то, что вообще наконец меня увидела.

– Я сбежал из застенка, – я продолжал свой путь к ванной. – Точнее, меня выпустили.

– Я так переволновалась, – крикнула мне вслед Сузи, когда я открывал краны. – Я всю ночь не спала, все ждала, когда же ты вернешься. Я пробовала звонить в полицию, но они мне ничего не сказали. И вообще рычали на меня, как звери.

– На меня тоже рычали, – крикнул я в ответ, перекрывая шум воды.

– Невероятно. И мы еще содержим их как честные налогоплательщики.

Через десять минут я, надев купальный халат, наполнил два стакана – виски для себя и вино для Сузи. – Да, знаете, полицейские сюда явились после обеда. Перевернули все вверх дном. Я несколько часов наводила порядок. А потом прикорнула.

– Нам надо обо всем поговорить, – сказал я. – Только не здесь. Где-нибудь в другом месте.

– Вы подозреваете, что нас… – Сузи не закончила, прижав палец к губам.

– Вполне вероятно. Кто-то за мной шпионит, это очевидно. Так что лучше подстраховаться.

Я переоделся, и мы вышли на улицу, зашли в лавку на углу возле Баттерси Парк-роуд. Мы взяли ветчину, арбуз, помидоры и кусок зрелого камамбера, французский батон и со всем этим направились в парк. Было шесть часов, и в парке было еще полно народа, наслаждающегося предзакатным солнышком. На газонах играли в крикет, американские студенты играли в софтбол, а сосредоточенные пожилые джентльмены запускали аэропланы. Кое-где трава либо выгорела под солнцем, либо была вытоптана игроками. Облысевшие газоны покрылись едкой лондонской пылью. Вся эта картина, освещенная мягкими солнечными лучами, казалась такой мирной, такой привычно английской, и трудно было поверить, что всего пару часов назад я оправдывался в том, что я не убийца.

Мы выбрали тихое местечко под раскидистой сосной и разложили на салфетке еду.

– Знаешь, Сузи, что меня больше всего пугает? За мной кто-то охотится, а я даже не знаю, кто это. В полиции мне прямо сказали, что пользуются информацией, которую получают от человека, близкого ко мне. Поверь, это не игра воображения. Кто-то решил меня подставить.

– Кто же это может быть?

– Мы все время упираемся в одних и тех же людей. Микки или Бруно. Они вместе ушли с моих проводов, между прочим. Очень может быть, что они работают в тандеме.

– Но какой смысл? Если уж на то пошло, Бруно должен бы прижать Микки, а не вас. Он же редактор, который пропустил статью Анны про Анастасию.

– Видимо, Микки сумел вывернуться. Я говорил тебе, что он просил Бруно поговорить без свидетелей, когда мы совершали обход владений.

– Но к чему такое злопамятство? Бруно уже отомстил всем: Анна Грант убита, вы уволены. Не хватит ли? Зачем же вас с лица земли стирать?

– Чтобы разделаться со мной навсегда, так я понимаю. Чтобы быть уверенным в этом. Чтобы я уже никогда не смог вернуться к своей работе. Даже если полицейские не смогут меня засадить, все равно мне никогда не смыть пятна подозреваемого в убийстве. Легко могу себе представить, как Гомбрич лично извещает каждого потенциального нанимателя о том, что меня тягали в участок и допрашивали как единственного подозреваемого. С него станется. И кто после этого захочет иметь со мной дело? Безработных журналистов с безупречной репутацией пруд пруди. Есть из кого выбирать. Кроме того, он добавит для колеру и то, что меня обвиняли в насилии против женщин. А в наши дни это почище убийства. Мне теперь вообще никуда не сунуться. Где найти работу, чтобы рядом не было женщин? И ни одна не захочет работать вместе с потенциальным насильником. Всего один телефонный звонок: «Могу сообщить вам по секрету, что у Кита Престона проблемы с женским полом. Если он не может трахнуть женщину, он ее убивает». Больше никаких объяснений не потребуется.

– Неужели Бруно и Гомбрич настолько мстительны?

– Я рассказывал тебе свою мюнхенскую одиссею. Помнишь, как они разделались с Ником Груэном и с тем парнем, который сдуру подцепил Анастасию? Чем я лучше их?

Сузи лежала на спине, подставив лицо теплым лучам.

– Эти люди, – медленно произнесла она, – те, о которых пишут в журналах, те, которые должны вызывать восхищение читателей, при ближайшем знакомстве оборачиваются отвратительными скотами.

– Не всегда. Но часто. Я думаю, их делает такими безудержное стремление к успеху. Чтобы достичь своей цели, они забывают обо всем.

– А мне казалось, они вызывают вашу симпатию. Вы с ними обедаете, ужинаете. Дружите.

– Избавь нас, боже, от друзей, а с врагами мы сами справимся. Слыхала эту поговорку? Ты, в общем-то, права. Я слишком много времени провожу с людьми, которые не стоят уважения. Но это часть моей работы. Было частью моей работы. Теперь я в них не нуждаюсь. И они – голову дам на отсечение – тоже теперь и слышать обо мне не захотят. Безработный я им не нужен. А уж когда Гомбрич раззвонит по всему свету, какой я опасный преступник, я стану самым одиноким человеком во всем городе.

– И что вы думаете предпринять?

– А что мне, собственно, остается? Очень немного. Уеду, наверное. Может, найдется в мире кто-нибудь, кто не поверит, что я кровавый маньяк. Ой, Сузи, я так чертовски устал, что мне ни одна мысль в голову не лезет. Вот куплю самый дешевый билет на какой-нибудь остров в Тихом океане и поселюсь в хижине на океанском берегу. На полгодика, скажем. Иногда я грезил об этом, сидя за столом в офисе. Я даже подсчитал – я смогу прожить на два фунта в день.

– Извините, Кит, но через неделю вам станет скучно до смерти. Сколько можно мерить шагами пляж?!

– Ну да, и еще Кэзи. Невозможно еженедельно летать с другого конца земного шара на встречу с дочкой. Черт, я нахлебался под завязку. С того момента, как мы напечатали эту статью, я ни секунды не знал покоя. Это моя вина. И поделом мне – не надо было связываться с таким дерьмом, как Бруно Фулгер. Люди верят в могущество прессы, а на самом деле пресса абсолютно бессильна. Конечно, какое-нибудь грандиозное скандальное открытие в «Файнэншл таймс» может сделать погоду. Но не тот род журналистики, которым занималась Анна. Лучшее, что она может сделать, это изменить мнение нескольких тысяч читателей о какой-нибудь знаменитости. Но не надолго. Только до появления другой статьи. Сколько человек вспомнят, что Анна написала про Бруно и Анастасию? А ведь это было всего пару недель назад. Ни хрена нам не удалось сделать. Бруно опять на коне. Да нет, даже так: он выиграл, он теперь владеет журналом, который вызвал у него на несколько минут чесотку. А я остался не у дел. А Анна мертва. Бруно Фулгер торжествует на всех фронтах. Смеется над нами вместе с Гомбричем. Они знают, что я провел ночь за решеткой. И сейчас сидят в ресторане, отмечают это событие. Качают головами, вспоминая идиота Кита Престона, который осмелился задрать ногу на всемогущего Бруно Фулгера. Над же быть таким безмозглым щенком!

– Если вы закончили монолог, можно мне вставить несколько слов между строк? – сказала Сузи.

– Прости, я завелся.

– Да, слегка. И жалеть себя – это вам не идет. Не ваш стиль. Теперь, когда вы больше мне не начальник, я могу это сказать. Бессмысленно злиться на Бруно Фулгера. Если он убил Анну, докажите это. Это единственный способ обелить ваше имя. Выясните, как он сделал это.

– Легко сказать! А как это сделать? Мы все время ходим кругами и попадаем в тупик.

– Вы сможете. Вспомните, как мы выслеживали Микки с его дружком, чтобы выяснить, заклеена ли у него рука пластырем.

– И это мне не удалось, вот что я помню. Он держал руку в кармане.

– Но мы раскрыли тайну статьи об Анне в «Санди таймс». Если бы мы не следили за ними, мы бы не узнали, что Микки – близкий дружок Колин Бернс.

– Это ничего не доказывает.

– Господи, Кит, что за пораженческие настроения! Думайте! Должны же остаться какие-то улики. Бруно, Микки, убийство Анны, история с вами. Это все взаимосвязано.

Я лег на траву, закрыл глаза и ничего не ответил Сузи. Вдалеке послышался рев полицейских сирен, извещающих публику, что парк скоро закроется.

– Я скажу тебе, что я намерен сделать. Завтра я не буду делать ровным счетом ничего, только гулять с Кэзи. Потом, в понедельник утром, я примусь за дело. Хватит пустых сожалений. Всю свою энергию я брошу на то, чтобы очистить свое имя от грязи. У меня назначена встреча с Джоанной, мы обсудим вопрос о выходном пособии, кроме этого, никаких дел у меня нет. У меня в распоряжении целый свободный месяц. И я потрачу его с пользой. Если через месяц я не получу никаких результатов, начну сначала. Если, конечно, меня не заберут в каталажку.

Мы шли назад по проезду Принца Уэльского в сгустившихся сумерках, и теперь у нас была цель. Я всегда чувствую себя человеком, когда у меня есть план действий.

У моста Сузи остановила такси, и я проводил машину глазами, пока она не затерялась на набережной. Я начал скучать о Сузи прежде, чем она скрылась из глаз.

* * *

Салли сидела в саду, читала воскресные газеты, а Кэзи раскладывала на лужайке пластмассовые приборы для пикника.

– Папа приехал, папа приехал, – запела она, увидев меня. – Иди, садись сюда, на коврик, папа, у нас будет пикник.

– Мм, как здорово выглядит, – причмокнул я. – Это пирог с вареньем? Можно кусочек?

– Папа, ну что ты! Это же понарошку. Он несъедобный! – Она укоризненно вздохнула. – Мама, а папа думает, это взаправдашный пирог, он хотел его съесть!

Подошла Салли и поцеловала меня в щеку.

– Мне очень жаль, Кит, что ты потерял работу. Я знаю, что она для тебя значила.

– Ты уже слышала? Вот уж воистину, хорошая новость лежит, а плохая бежит.

– В газетах напечатано. Я прочла.

Я взял у нее из рук «Санди таймс» и увидел фотографию Говарда Тренча в деловом отделе. Он позировал в холле Парк-плейс, поднял большие пальцы в знак победы на фоне стенда с нашими журналами. Статья шла под шапкой: «Тренч сменяет Престона в результате кадровой перетряски». Далее было написано: «Вчера журналистский мир был потрясен новостью о том, что место 39-летнего Кита Престона на посту управляющего самого авторитетного британского издательского дома занял 52-летний Говард Тренч. Теперь он курирует «Кутюр», «Стиль» и «Светскую жизнь». Эксперт по маркетингу Тренч, ранее занимавший место управляющего конкурирующей компании «Инкорпорейтид периодиклз», был назначен лично новым владельцем Бруно Фулгером, немецким промышленником-миллиардером, который в пятницу выкупил эти издания у американского магната, занимающегося выпуском одноразовой тары и парковочным бизнесом Барни Уайсса за 140 миллионов долларов. Наш аналитик в области средств массовой информации комментирует: «Появление на Парк-плейс Говарда Тренча задаст новые темпы развития маркетинговой стратегии, которая в последнее время отставала от темпов «Инкорпорейтид». Тренч привносит свежий подход и новое мышление. Вчера вечером Тренч сказал корреспонденту «Санди таймс»: «Предстоит большая работа, и я с оптимизмом смотрю на этот новый вызов. Издания, которыми я буду заниматься, являются брэндами мирового класса, обладающими огромным потенциалом для маркетинговой инициативы и развития. Надеюсь, что в течение ближайших месяцев смогу предложить рекламодателям и читателям тотально интегрированный пакет коммуникаций». Кит Престон, – писалось далее в статье, – покинул компанию и, по-видимому, займется частным бизнесом».

Итак, мне отводили роль частного предпринимателя. Надеюсь, Бруно Фулгер понимал, что главный интерес моего предпринимательства представлял он сам.

– Когда это произошло, Кит? – спросила Салли. В ее голосе звучало искреннее участие.

– В пятницу. В пятницу вечером.

– Это было для тебя неожиданностью?

– Абсолютной. Пришел новый хозяин, и через считаные часы меня выперли. Мне, наверное, надо тебя предупредить, что мне трудно сейчас предсказать, как будут обстоять дела с материальным положением. То есть я, конечно, буду платить за дом сколько смогу, но, пока не найду новую работу, с этим будет непросто. Салли взяла меня за руку.

– Меня не это волнует, Кит. Я о тебе беспокоюсь. Ты, наверное, ужасно себя чувствуешь?!

– Как ни странно, не так уж плохо. Во всяком случае, сейчас. Может быть, шок еще не прошел. Все так стремительно произошло…

– Отдохни. Тебе нужен отдых.

– Все почему-то считают, что мне требуется отдых.

– Это в самом деле так. Послушай, не хочу навязываться, но тем не менее есть один коттедж в Хэмпшире, ты можешь там пожить, если хочешь. Он все равно пустует. Если задумаешь выбраться из Лондона, ключ лежит под камнем у черного входа. Вот, возьми – я нарисовала план, как туда добраться.

– Это что – дом Пола, что ли?

– Он в нем не живет. Это деревенский домик, в двух милях от дома Пола. Он собирается сдать его в аренду, но сначала нужно сделать ремонт.

Я взял листок и положил его в кошелек. Я не спешил немедленно стать жильцом Пола, но не хотел отвергать предложение Салли. Аргумент, прозвучавший по телефону из Нью-Йорка, был еще слишком свеж в моей памяти.

– По крайней мере, теперь тебе не придется встречаться с этими типами? – спросила Салли.

– Вероятно, так.

– Уже кое-что.

Мне всегда казалось, что наш разрыв с Салли во многом произошел из-за того, что нам часто приходилось посещать бизнес-обеды. Салли они были ненавистны. Она считала их слишком длинными, а людей, которые их организовывали, – лживыми и лицемерными. Она предпочитала оставаться дома с Кэзи. Мало-помалу она начала отождествлять скуку этих обедов с собственным мужем, который таскал ее за собой.

– Выпьешь что-нибудь? – спросила Салли.

– Ты ли это предлагаешь? – Впервые после того, как я покинул наш дом, Салли предлагала мне выпить.

Она принесла лакированную бамбуковую корзинку для бутылок со специальными отделениями для стаканов.

– Боже, – воскликнул я, – откуда такая красота?

– Откуда-то с Дальнего Востока. Претенциозная штука, но забавная.

– А что, в доме, куда ты меня посылаешь, много таких забавных штучек?

– Не дразни меня, – ответила Салли. – Это всего-навсего корзина, в которой удобно держать бутылки. Ничего больше.

Солнце вышло из-за туч и осветило сад и дома за ним. Я обратил внимание на то, что лужайка приведена в идеальный порядок. Цвели лиловые люпины, которые я посадил шесть лет назад, когда Салли была беременна. Над ними кружились белые бабочки-капустницы.

– Ты, наверное, не удивишься тому, что я скажу. Пол сделал мне предложение.

– Салли! Я так рад! Прекрасная новость. – Я подошел к Салли, сидевшей в плетеном кресле-качалке, и поцеловал ее. – Надеюсь, ты будешь счастлива с ним.

Мы оба чувствовали себя неловко. Семь лет назад в средневековой церкви в Болье неподалеку от дома матери Салли в Нью-Форесте мы дали торжественный обет быть вместе в болезни и здравии, пока смерть не разлучит нас. А теперь вот я поздравляю ее с новым мужем, хотя официально наш брак еще не расторгнут.

– Когда? – спросил я.

– Что – когда? Дата свадьбы зависит от тебя, от того, насколько быстро мы получим развод. А если ты имеешь в виду, когда он предложил мне выйти за него замуж, так это случилось в четверг. В тот день, когда он вернулся из Гонконга. – Он уже подарил тебе кольцо?

Салли зарделась.

– Да. Вот оно.

Она сунула руку в карман и достала огромный кроваво-оранжеватый рубин, окруженный крупными искусственными жемчужинами, оправленный в золото. Я про себя отметил две вещи: дорого и уродливо.

– Пол сделал его на заказ в Сингапуре. По собственному чертежу.

Интересно, какое из двух обручальных колец больше нравится Салли. Может быть, то, что я выбрал для нее в ювелирном магазине «Лаки Плаза», пришлось ей не по вкусу, и наш брак был обречен с самого начала. Во всяком случае, оно совсем не было похоже на сингапурское. Но откуда мне было знать ее вкус? Женитьба была для нас просто очередным естественным шагом в развитии наших отношений. Мы встречались уже более года, оба были в достаточно зрелом возрасте, а Салли оказалась первой женщиной, которую я мог всерьез рассматривать в качестве возможной жены. Привлекательная без вульгарности, уравновешенная, любящая детей, она была именно той девушкой, на которых женятся. Не предложи я ей руку и сердце, очень скоро нашелся бы другой претендент. Поэтому я пригласил ее во французский ресторан и без затей предложил выйти за меня замуж. В результате мы стали такой же супружеской парой, как и все наши друзья.

– А Кэзи в курсе? – спросил я.

– Нет, я тебе первому сказала. Даже моя мама еще ничего не знает. Кит, тебе может показаться странной эта идея, и ты можешь отказаться, но мы подумали, что лучше тебе самому сказать об этом Кэзи. Мне кажется, так будет менее болезненно и более естественно. Как будто это наше общее решение, обычное семейное дело.

Себе на удивление, я легко согласился выполнить эту миссию, и мы пошли к машине Салли, чтобы взять оттуда детское сиденье и перенести в мою. Я вспомнил, что «БМВ» мне придется вернуть компании. Машина мне не принадлежала.

Мы переехали мост и остановились возле итальянского ресторана на Кингс-роуд, где привечали детей. Заказали спагетти, хлебные палочки и кока-колу.

– Кэзи, – заговорил я, тщательно выбрав момент. – Кэзи, ты ведь знаешь Пола, маминого друга?

Кэзи замерла и неожиданно посерьезнела. Несмотря на предпринятые мной усилия девочка каким-то шестым чувством поняла, что я собираюсь сообщить ей нечто серьезное.

– Тебе нравится Пол? – выпалил я.

Она подумала, прежде чем ответить.

– Да, он мне нравится, папа. Он обычно очень милый, но иногда делается грубый. Например, по утрам, когда я поднимаюсь наверх в мамину спальню, а он уже там, и тогда мамочка говорит: «Уходи, Кэзи, еще слишком рано», а Пол говорит: «Да-да, слишком рано, иди сейчас же в постель».

– Понятно.

– А еще Пол сказал, ты знаешь, у нас маленький телевизор в кухне, его мама смотрит, когда гладит белье, так вот Пол сказал: «Давайте поставим маленький телевизор в комнату Кэзи». Теперь по утрам я могу включать его сама и смотреть «Пауэр рейнджерс», пока большая стрелка не покажет двенадцать, а маленькая восемь. Тогда мне разрешают пойти в мамину спальню».

– А что ты скажешь, Кэзи, если дядя Пол и мама поженятся?

– Они не могут пожениться, – засмеялась Кэзи. – Вы же с мамой уже поженились!

– Видишь ли, мы вот подумываем, не разжениться ли нам, и тогда мама сможет выйти замуж за Пола.

– Но… она не может. Потому что ты-то не женишься ни на ком. И будешь один.

– Знаю, лапа. Но, может, я когда-нибудь тоже женюсь на ком-нибудь другом.

– Хорошо, папа. Давай мы с тобой поженимся.

– Вряд ли это возможно. Папы не могут жениться на своих дочках.

– Не понимаю почему. Тогда бы ты пришел к нам домой и мы бы опять жили вместе. Мы бы жили в моей комнате, а Пол пускай живет в маминой. Плохо разве?

 

18

Я проснулся ровно в шесть утра и сварил крепкий кофе. Заснул я поздно, все пытался разработать грандиозный план. Точнее, думал, как вообще к нему подступиться, к этому плану.

Часам к трем-четырем меня охватило уныние. Ну как мне выйти на след убийцы? Как бы я ни относился к старшему инспектору Баррету, но работал он профессионально, методично, к тому же за ним стояла целая свора полицейских и всякие там эксперты-криминалисты. А я пока никак не преуспел на детективном поприще. Слежка за квартирой Микки на Ноттингем-стрит кончилась ничем, а попытка проникнуть в замок Фулгерштайн и вовсе привела к тому, что меня самого поймали в капкан.

Однако к рассвету меня осенило. Я обещал Сузи, что за месяц управлюсь, и надо было выполнять обещание. Если мне не удастся бросить все свои силы на поиски убийцы Анны, я сам попаду в большую беду. Пока что дело обстояло так: либо полиция арестует меня как убийцу, либо следствие заглохнет. С моей точки зрения, оба варианта, что называется, были хуже. Как ни кинь, если убийца не будет найден, со мной покончено.

Был еще один фактор, который меня подстегивал. Я страшно разозлился. Мысль о том, что убийца Анны свободно гуляет на воле, приводила меня в ярость. Меня бесило, что в этой ситуации никто не собирался отомстить за смерть Анны. Единственным человеком, кому она действительно была небезразлична, кроме, конечно, ее матери, был я, главный подозреваемый.

Я всегда старался быть объективным. С этим согласились бы даже мои враги. На Парк-плейс у меня создалась репутация человека, который всегда пытается разобраться в новых обстоятельствах с учетом интересов каждой стороны. А это довольно редкая вещь в нашем деле. Двадцать лет я проработал в среде, где все время приходится балансировать, то и дело рискуя свалиться в пропасть. Или, если повезет, вознестись на вершину успеха. Это было похоже на дирижирование оркестром, который исполняет партитуру, написанную исключительно в басах и самых высоких нотах.

Объективность вошла у меня в привычку. Я всегда признаю свои ошибки. Но я знаю и свои сильные стороны. Я умею решать задачи: целеустремленно, пунктуально, тщательно. Всему этому меня научило мое ремесло. С головой засыпанный противоречивыми данными, я анализирую их, делаю выводы и формулирую на хорошем английском языке. Когда мой отец занимался нефтяным бизнесом и мы жили на Ближнем Востоке, он показывал мне, как разбираться с докладами геологоразведчиков и их лоббистами-арабами. Мне тогда было лет одиннадцать. Отец за час просматривал стопку бумаг, делая на полях пометки цветными карандашами. Красный означал преувеличение, синий – неправдоподобие, желтый – сомнительность и т. д. «В каждом таком докладе содержится скрытый умысел, который мешает подобраться к истине, – говаривал отец. – Выяви этот замысел и разрушь его. А потом делай свой вывод».

Я подвинул стол в середину комнаты, сбросил с него все лишнее, открыл блокнот и написал два имени: Бруно Фулгер и Микки Райс. Потом добавил третье: Эрскин Грир. Подозреваемые. Потом написал следующее.

БРУНО ФУЛГЕР. 49 лет, немецкий промышленник, владелец «Фулгер АГ». Проживает: замок Фулгерштайн, Мюнхен, также: Париж, Сент-Мориц, Антибы, Манхэттен, Ньюпорт, Барбадос. Родители: Дитрих Фулгер, стальная и угольная промышленность, симпатизировал нацистам. Мать – Рената, ничего не известно. Гражданское состояние: разведен после двенадцати лет супружества с Анастасией, невротичкой, светской дамой. Источники существования: значительные, частная компания, тяжелая промышленность, страховая компания, фармацевтика, издательское дело. Характер: безжалостный (история Ника Груэна о текстильщике в Комо, которую рассказал Гомбрич), считает себя недосягаемым (по крайней мере, в Мюнхене), бабник – но импотент? (по словам Минны Васс).

Мотив для убийства Анны: уязвленная гордость. Анна открыла скрываемые им стороны жизни. Несостоятельность в постели, связи с проститутками, нежелание или невозможность удовлетворять сексуальные потребности молодой жены, натравливание на нее адвокатов, введение в заблуждение судебных органов, используя подставных свидетелей. Нельзя недооценивать также завышенную самооценку как лица, принадлежащего к кругу самых богатых людей мира.

Возможности для убийства: в Лондоне в пятницу вечером перед убийством (фотография у «Коннота» в утро публикации статьи Анны). Выехал в воскресенье в Сент-Мориц и, видимо, провел уик-энд в Лондоне.

Вероятность совершения убийства своими руками: возможно, но маловероятно. Достаточно богат, чтобы нанять людей («У него все решают деньги» – Анастасия).

Доступ к криминальному миру: широкий. Рудольф Гомбрич как посредник. Также охранники из Фулгерштайна. Один из тех, кто следил за мной в Баттерси-парке и за моей квартирой в день накануне убийства, определенно принадлежит к охране Фулгера.

Закончив с Фулгером, я решил немедленно приступить к другим подозреваемым. Мне хотелось оценить и сравнить их мотивы и психологические портреты.

МИККИ РАЙС. 43 года. Главный редактор «Светской жизни». Проживает: арендует квартиру, Мэрилибоун. Родители, происхождение: неизвестно. Гражданское состояние: неженат, гомосексуалист. Источники существования: никаких, кроме зарплаты и представительских. Характер: живой, завистливый, ненадежный, карьерист, видимо, мстительный (инстинктивно вымещает обиды на подчиненных).

Мотив для убийства Анны: зависть к ее репутации, звездному статусу и т. д. Беспокойство о том, что она может занять его место редактора. К тому же после острой статьи Анны об Анастасии и публикации ее фотографии на обложке ему был закрыт путь в европейскую богему. Его ненависть к Анне установлена (Кэрол Уайт о его негативных цитатах в статье в «Санди таймс»). Возможность для убийства: живет в Лондоне, редко его покидает. Из трех подозреваемых он вероятнее всего мог прийти к Анне в дом, не вызывая подозрений.

Вероятность совершения убийства своими руками: возможно. Если в деле участвовал второй человек, могла ли полиция заметить его следы? Если да, то почему они продолжают преследовать меня? Физическая сила: мог ли Микки задушить Анну? (Замечание Сузи о том, что безумцы переживают прилив невероятной силы.)

Доступ к криминальному миру: очень вероятен. Гомосексуальные круги, связь с маргиналами, «кожаные» клубы и т. п. (Микки – один из двоих, которые вошли в квартиру Анны, когда там был я?)

И, наконец:

ЭРСКИН ГРИР: 63 года. Магнат. Председатель «Грир корпорейшн». Проживает: Гонконг, Лондон (Гайд-парк гейт), Багамы (Нассау, Лайфорд Кей). Родители: отец – старший менеджер компании «Джардин Мейтсон», Гонконг; мать – Элспет, старшая дочь чайного плантатора Ассама. Гражданское состояние: неженат, активный гетеросексуал. Средства существования: значительны: авиалиния, торговые поставки, отели. Бабник (Анна: «Ему ни одна женщина не откажет»), наверное, аморален. Особые отметки: увольнение отца Сузи в момент крещения его дочери, отказ выплатить выходное пособие.

Мотив для убийства Анны: подготовка очерка о нем, возможная публикация данных о его торговле оружием (пусть и в прошлом). Альтернативная версия: сексуальная связь с Анной (нежелательная с ее стороны?), которая обернулась ссорой, приведшей к непреднамеренному убийству?

Возможности для убийства: определенно находился в Лондоне около пяти часов в субботу. И большую часть следующей недели (Минни Васс видела его дважды). После этого вероятнее всего вылетел смотреть поло в Палм-Бич, как и планировал.

Вероятность совершения убийства своими руками: маловероятна, кроме момента сексуальной связи. Способен нанять исполнителя для грязной работы.

Доступ к преступному миру? Неизвестен.

Покончив с раскладкой, я несколько раз перечитал все три резюме. Кроме Микки, которого я прекрасно знал по совместной работе, прочие два оставались для меня фигурами туманными. У каждого был мотив, повод и возможность для убийства. Из всех троих Бруно казался мне самым подозрительным, но его имя я уже упоминал Баррету, и это не возымело ни малейшего эффекта. Честно говоря, с тех пор никаких улик у меня не прибавилось.

Задача вырисовывалась предельно ясно: надо выяснить все детали их передвижений в то воскресное утро. Пока что я не знал практически ничего. Микки я видел в последний раз в пятницу вечером, когда мы пили у меня в офисе. У меня не было никакой зацепки, чтобы выяснить, где он находился весь уик-энд. То же самое касательно Бруно. Что до Эрскина, он вполне мог провести остаток субботы и все воскресенье на Гайд-парк гейт или поехать погулять за город. Если его алиби могла подтвердить только карлица-филиппинка, я в тупике.

В десять утра я сел на телефон, начав с «Таземка-архив» в Голдерс-грин, одного из немногих агентств, которое высылает по факсу газетные вырезки в кредит. Я запросил все, что у них было по Фулгеру, Райсу и Гриру за пятнадцать последних лет.

Через двадцать минут из факсовой машины пошла информация. На первой странице значилось: «1 из 137». Да, на «Таземку» можно положиться. Я подождал, пока выйдет первая вырезка: «Наследник Фулгера женится на манекенщице Анастасии», датированная апрелем 1983 года. Фотография девятнадцатилетней, похожей на мальчишку, Анастасии, позирующей в студии Кристиана Диора, подала мне мысль. Если Бруно действительно организовал несчастный случай для ее текстильного дружка в Милане, должны остаться свидетели. Они должны были заподозрить Бруно в том, что именно он стоял за этим происшествием, иначе откуда бы слухи дошли до Ника Груэна. По крайней мере, кто-то должен был взять в свои руки этот текстильный бизнес, и он наверняка смог бы мне кое-что поведать.

Если бы мне удалось навести полицию на след Бруно, то она ослабила бы свой натиск на меня. Как бы то ни было, можно попробовать публично скомпрометировать его.

Ника Груэна в офисе не было, но его секретарша неохотно согласилась дать мне его контактный телефон в Лейпциге.

– Ник? Это Кит.

– Надеюсь, ты звонишь не за тем, чтобы потребовать сдачу – ты слишком щедро откинул в харчевне и умчался.

– Мне нужна твоя помощь.

– Сейчас угадаю: номер телефона венеролога. Ты там что-то насчет Анны Грант вякал.

– Заткнись, Ник. Помнишь, ты за обедом упомянул про итальянского любовника Анастасии Фулгер, которого Бруно Фулгер придавил? Не вспомнишь, откуда ты это узнал? Каким ветром это до тебя донеслось? Может, наводку дашь?

Ник вдруг заговорил в непривычном для него серьезном тоне.

– Сейчас не самый удачный момент для такого разговора. Тут полно народу. Мы ведем переговоры о совместном предприятии на базе старого завода в бывшей ГДР с частным сектором, компанией «Фулгер АГ».

– Попробуй ответить как-нибудь нейтрально.

– Что касается первой вещи, о которой ты упомянул, так об этом все знают. Не помню точно, кто мне первым сказал. Насчет второго. Тут я ничем не могу тебе помочь. Извини, брат. Может, тебе стоит поискать в модельном бизнесе в Италии. Уж тебе-то это не составит труда. Сам бог велел.

– Спасибо и на том, – ответил я, но он уже бросил трубку.

Я набрал номер редакции «Кутюр», чтобы поговорить с Луэллой Ренуфф-Джонс, и меня приятно удивила телефонистка, которая без всяких расспросов немедленно соединила меня. Неужели телефонистки запоминают все голоса? Это заслуживает уважения.

Референт Луэллы сказала, что она не может подойти – идет совещание, – но через пять минут Луэлла сама мне перезвонила.

– Прости, что не смогла сразу взять трубку, Кит, нас позвали наверх на промывку мозгов. Говард Тренч почти целый час читал проповедь. Поставил нам на вид, за то что его жена ничего не может найти в «Кутюр» по своему вкусу.

– Послушай, Луэлла, ты знаешь итальянский модельный бизнес как свои пять пальцев. Мне надо кое-что разузнать. Помнишь, примерно год назад в автокатастрофе в Милане погиб крупный текстильный промышленник? Ты не знаешь его имени и как называется его компания? Он жил в Комо.

– Я знаю этот случай, но без подробностей, – тут же среагировала Луэлла. – На обеде во время последней миланской Недели моды его при мне обсуждали, но я не вникла. Тебе это срочно нужно?

– Очень. Если, конечно, тебя не затруднит.

– Можешь на меня положиться. Ты дома? Я перезвоню через часок. Кстати, – добавила она, – зачем тебе это понадобилось? Ты что, собираешься заняться модой?

Я рассмеялся:

– Вот так слухи и рождаются.

– Ладно, храни свою тайну, я не любопытна. Потом поговорим.

Из факсового аппарата вылезли последние страницы послания. На полу громоздился толстый рулон, напоминающий кухонные полотенца. Я подобрал его, и мне сразу же бросились в глаза несколько фотографий Микки. Я такого еще не видал. Микки был с головы до ног одет в кожу и обвешан цепями. Чем хороша «Таземка», так это тем, что делает вырезки из всех печатных изданий без разбору. Эти фотографии, очевидно, появились в малотиражном таблоиде «Факел», который распространяется в клубных кругах. На одной из них Микки был снят с совсем зеленым безволосым японским парнишкой. Подзаголовок гласил, что встреча имеет место в клубе «Ледяной дом по четвергам». Микки, редактор журнала «Светская жизнь», фигурировал как мелкая сошка в звездном мире. В тексте далее сообщалось, что он – постоянный посетитель клуба.

На четвертой фотографии я узнал его. Тут уж ошибки быть не могло: лысый череп, бакенбарды и остроконечные усы. Тот самый тип из бассейна. На фото он стоял рядом с Микки и обнимал его мускулистой рукой. Из-под кожаного жилета на подмышке курчавились темные волосы.

Под снимком было написано: «Редактор «Светской жизни» Микки Райс с Джексоном Чолком».

Я несколько минут внимательно изучал фотографию. И чем дольше я в нее вглядывался, тем больше убеждался в том, что Джексон Чолк был тем самым вторым парнем на крыше. Фигура точно была его. Микки из-за одинаковой кожаной одежды казался родным братом этого Джексона. На заднем плане неотчетливо виднелись еще какие-то ребята, танцевавшие в кожаных масках и с собачьими ошейниками.

В лондонской телефонной книге значилось сто восемнадцать абонентов с фамилией Чолк. Имена пятнадцати из них начинались на букву Д. Пятеро из них сняли трубку, но звали их не Джексонами. И ни про какого Джексона Чолка они не слыхивали. Один раз подключился автоответчик, но он говорил женским голосом. Осталось еще девять номеров, но пришлось ждать, когда их владельцы вернутся домой с работы.

На случай, если кто-либо из них откликнется на имя Джексон, я заготовил версию, что звоню из мэрии с целью уточнения списка избирателей. В любом случае беседовать с ним в мои планы не входило. Мне нужен был лишь его адрес.

Мне позарез нужно было выяснить мотив, который заставил Микки и Джексона вернуться в квартиру Анны на Харрингтон-гарденз через два дня после убийства. Предположим, что Микки, один или в компании с Джексоном, явился в воскресенье утром к Анне и задушил ее. Нетрудно представить, что он исступленно боялся, что в связи с падением тиражей журнала почва начинает уходить у него из-под ног. Потеря работы означала для него не только лишение общественного статуса, но и ущемление сексуальных интересов, потому что охочие до знаменитостей юные гомосексуалисты тянулись к нему в надежде завязать выгодные знакомства. Ясно как божий день, что Микки сам по себе интереса для них не представлял. Понятно, что в его помраченном сознании Анна представала как самая большая угроза его благополучию и растравляла его паранойю.

Однако зачем понадобилось ему, бесследно исчезнув с места преступления, с риском для себя вновь туда вернуться?

Те двое опустошали ящики письменного стола Анны. Что такого важного могло в них содержаться, что заставило этих подонков рыскать по квартире, которая находилась под наблюдением полиции?

Может быть, Анна собирала компромат на Микки? Маловероятно. Что такого могло быть в его жизни, что произвело бы громкий эффект при обнародовании? Кому он нужен, этот Микки, кроме своих дружков? Да и не в ее стиле это было; однополая любовь совсем не входила в круг ее интересов.

Напрашивался другой сценарий. Допустим, уже тогда Микки тесно сотрудничал с Бруно Фулгером. Сам Бруно или его подручный Гомбрич позвонил ему домой в субботу, сразу после выхода в свет журнала с фотографией Анастасии, и предупредил, что, если он не отыграет эту историю назад, ему не поздоровится. Тогда Микки либо помог наемникам Бруно проникнуть в дом Анны на Харрингтон-гарденз – он мог просто назвать свое имя по домофону – и предоставить им выполнить грязную работу, либо взял ее на себя. Гомбрич, предварительно выяснив, что в моей квартире никаких нужных им документов не имеется, решил, что записи с интервью Анастасии находятся в доме Анны. И велел Микки и Джексону отыскать их и представить ему.

Вот это выглядело очень вероятным. Тем не менее и эта версия не объясняла исчезновения компьютера Анны, который пропал после убийства.

Однако то, что они унесли из квартиры на Харрингтон-гарденз, можно было восстановить. Конечно, не саму магнитофонную пленку; ее-то Гомбрич наверняка спрятал в надежном месте. Но оставались какие-то черновики, наброски, выписки. И это следовало уничтожить, хотя что-то подсказывало мне, что Микки не торопился; в его письменном столе в офисе хранился всякий хлам, и его авгиевы конюшни не чистились с первых дней вселения хозяина. Он ничего не выбрасывает. Если так, то где могли находиться эти бумаги? В его квартире в Мэрилибоуне? Возможно. Впрочем, Микки не дурак, он же понимает, что может оказаться в списке подозреваемых. Скорее всего они спрятали бумаги у Джексона. Микки уверен, что ни одна живая душа не подозревает о существовании в его жизни этого дружка. Только случайная встреча в бассейне да факсовая ксерокопия снимка из «Факела» протягивали между ними ниточку.

Итак, задача ясна: мне надо выйти на след Джексона Чолка.

Зазвонил телефон. Это была Луэлла.

– Кит? Могу похвастаться: информация у меня в руках. Этого человека звали Массимо Мадзелли. Он возглавлял компанию, которая называется ГТМ – «Группо Тессуто Мадзелли». Кстати, довольно большую. Они выпускают ткань для Ферре и Черрути. Алессандро погиб в ноябре прошлого года. Какой-то сумасшедший въехал прямо на тротуар, на полной скорости. Никто из тех, с кем я говорила, не знает подробностей. Полиция так никого и не арестовала. Ходит слух о следе мафии.

– А что случилось с компанией? Кому она перепала?

– Его дочери Маручче. Она и до этого несчастья работала с отцом. Она возглавила фирму. У меня есть ее телефон, если тебе нужно.

– Спасибо, Луэлла.

Я набрал номер в Комо и попал в офис Маруччи Мадзелли. Владелица фирмы находилась в Милане и должна была вернуться вечером. Я оставил свой номер телефона, но никакого сообщения передавать не стал, сказал, что перезвоню утром.

Было половина первого, я проголодался. От шестичасового чтения факсов и телефонных звонков голова у меня шла кругом. Я оделся и пошел в паб у моста Принца Альберта, на углу Парк Гейт-роуд, купив по дороге «Файнэншнл таймс». Надо мной синело безоблачное небо, сквозь подошвы туфель ощущалось, как раскалился асфальт. На Хестер-роуд какая-то мамаша вместе с ребятишками мыла окна на первом этаже дома. Странно было идти в джинсах и рубашке-поло в понедельничное утро. Я как раз расплачивался за пиво и сандвич, когда мой взгляд упал на список заголовков на первой полосе газеты: «Корпрорация Грира готова приобрести компанию «Федерейтид». Стр. 12».

Я развернул газету на указанной странице и прочитал, что корпорация Грира «достигла принципиального соглашения» о контролирующем положении в компании «Федерейтид Авиэйшн» с капиталом в полтора миллиарда фунтов стерлингов (то есть в два миллиарда триста миллионов долларов, считая в американской валюте). «Мы заручились согласием очень значительного числа акционеров, которые приняли наше предложение повысить стоимость акции до 7.10 пунктов в случае приобретения нами контрольного пакета», – заявил пресс-атташе «Грир Аэроспейс». В конце статьи сообщалось, что результат договоренностей вряд ли замедлит себя ждать, имея в виду деловые качества представителей корпорации Грира.

И тут меня осенило. Преемник «Федерейтид». Конечно же, Эрскин Грир никак не мог допустить, чтобы Анна высунулась со своими откровениями насчет его торговли оружием в «Мире мужчин», это было бы для него роковым препятствием в бизнесе. Да что там – это подорвало бы его деловую репутацию на веки вечные. Если бы обнаружилось, что он продавал ракетные установки вьетконговцам, то как пить дать, американская администрация не оставила бы ему ни малейшего шанса для приобретения «Федерейтид». «Нью-Йорк таймс» разразилась бы скандальной редакционной статьей, у штаб-квартиры «Федерейтид» в Хьюстоне и в Вашингтоне прошли бы демонстрации и пикеты. Конгресс вызвал бы его на слушания. Конечно, «Федерейтид Авиэйшн» – это не «Кока-кола» и не «Форд Моторс», но тоже не последняя спица в колеснице – как-никак, американская компания. Разве можно допустить, чтобы она попала в руки подобного человека? Да администрация разорила бы его на судебных тяжбах и заставила выплатить баснословную компенсацию в пользу погибших во Вьетнаме военных.

Для Эрскина Грира покупка «Федерейтид» – ключевой момент в деловой карьере, возможность втереться в большую игру американского бизнеса. Он прибрал к рукам лакомый кусок на Дальнем Востоке. Ему стукнуло шестьдесят три. Пришла пора проявить себя на другом конце шарика.

Теперь все стало на свои места. Анна сумела усыпить бдительность Эрскина и заставила развязать язык. Он дал ей интервью. Она пришла к нему в дом на Гайд-парк гейт и покорила своим обаянием. Он распетушился, пожелал предстать перед ней во всей красе и потерял всякую осторожность, не желая разочаровать. И когда он совсем растаял, она ловко ввернула вопросец насчет торговли оружием. Приперла его к стенке: «Вы продавали оружие Вьетконгу во время вьетнамской войны?» Он мог бы впоследствии отрицать это. Он мог бы натравить на нас свору адвокатов, угрожая судебным преследованием, если его беспечное признание появится на страницах печати. Он не сделал этого. Амбиции взяли верх. Он покорно признался, и Анна записала его признание на пленку. Эрскин Грир снабжал вьетконговцев ракетными установками. Это было довольно компрометирующее признание даже для самого обыкновенного обывателя. Для человека, желавшего войти в американский бизнес, это было бомбой с часовым механизмом, который уже начал отсчет времени.

Мотив для убийства у Грира был ничуть не менее основательный, чем у Бруно или Микки. И, возможно, даже более веский. Чтобы приблизить вожделенный миг покупки контрольного пакета такого масштаба, Гриру пришлось потратить не один миллион зеленых, оплачивая услуги промышленных шпионов и юристов. И все это могло полететь ко всем чертям всего лишь из-за какой-то идиотской статьи в журнале. Через пару часов после выхода в свет «Мира мужчин» с его признаниями цитаты из интервью разойдутся по всему свету и станут достоянием общественности в Америке, Англии и Гонконге.

Итак, мотив не оставляет сомнений. Правда, пока мне еще ничего не было известно насчет готовности Эрскина Грира пойти на убийство. Насколько я мог судить, его компании были вполне респектабельными. Некоторые из моих однокашников нашли в них работу в Гонконге – там с удовольствием привечали выпускников престижных английских университетов. Вернувшись домой, я опять перечитал вырезки, присланные мне по факсу. Там было много всякой информации; шесть лет назад он приобрел сеть отелей «Гостиница Счастья», купив ее у тайских инвесторов; это дела не проясняло. В 1982 году компания «Грир Стар» стала первой, которая основала постоянные представительства в Шанхае и на Тайване. Еще раньше, в конце семидесятых, его «Трансазиатские Авиалинии» обошли «Кэтей Пасифик» и «Бритиш Каледониан», выиграв тендер на юго-восточные маршруты, и газета «Саут Чайна морнинг пост» откликнулась на это статьей, в которой с восхищением писала о невероятной способности Грира лоббировать свои интересы. Одна вырезка привлекла мое внимание. В очерке, опубликованным в «Истерн экономик ревью» журналист смутно намекал на какие-то слухи о Грире, разошедшиеся в местной китайскоязычной прессе, но ничего конкретного не упоминал.

Я записал себе имя этого журналиста – Брюс Макфолл – и позвонил в международное справочное бюро. Я запросил два номера: редакционный телефонный номер журнала и домашний Брюса Макфолла. Разница во времени между Гонконгом и Лондоном составляет восемь часов; значит, там уже десять вечера, так что вряд ли редакция еще работает. Если Макфолл по-прежнему служит в Гонконге, стоит попытаться застать его дома.

Через три минуты в моей телефонной трубке раздались гудки с другого конца провода.

– Алло? – произнес мужской голос с австралийским акцентом.

– Брюс Макфолл?

– Кто его спрашивает? Друг или враг? – засмеялся абонент.

– Меня зовут Кит Престон. Я звоню из Лондона. Я пишу статью об Эрскине Грире и собираю материал. Мне попалась ваша статья. Я подумал, что вы можете мне помочь – конфиденциально, конечно.

– Поверьте мне, дружище, – отозвался Брюс, перестав притворяться, что это не он, – вы можете цитировать меня или даже вытатуировать мои слова на вашей сраной заднице. Про Грира можно много чего порассказать, только не на этом чертовом острове.

– Вот как? И что же именно?

Брюс неожиданно посерьезнел.

– Как, вы сказали, называется ваше издание?

– Э-э… «Мир мужчин». Это английский мужской журнал.

– Встречал. Фигню всякую печатаете. Платят прилично?

– Так себе.

– Может, я вам как-нибудь чего-нибудь накропаю. Надеюсь, вы приютите у себя старого изъезженного мерина.

– Да, конечно. Очень может быть. Так вы хотели мне что-то рассказать про Эрскина Грира, – мягко напомнил я. У меня не было особых надежд получить нечто полезное из его уст.

– Про Грира? Да, было дело. Ну что я могу тебе поведать, дружище, кроме того, что он большой ходок по части желтожопых куколок? Тут, конечно, никто ему не судья. Флаг ему в руки. Я-то предпочитаю белых бабцов и покрупнее, но, говорят, китаянки больше понимают в любви.

– У него есть какая-нибудь постоянная подружка? – Я надеялся, что он назовет имя дорогой любовницы.

– Бывали, – ответил Брюс. Слышно было, как он откупоривает новую бутылку. – Целая куча. Я насобирал все их имена для своего очерка в «Ревью», но весь список отправили в корзину. Никто здесь не напечатает ни строчки про Грира, пока он не сдохнет. Ни хрена. Кроме, конечно, китайских газет. Они все про него знают, всю подноготную. Все его грязное белье перетряхнули.

– Какое белье?

– Послушай, дружище, – продолжил Брюс. – Ты, может, расположен болтать всю ночь, а меня уволь. Если ты хочешь вести расследование насчет Эрскина Грира, лучше всего приехать сюда. Поработай ножками. Пошевели задницей. Белых не тереби, пустой номер. Прижми китайцев. Если наткнешься на такого, который пожелает с тобой поболтать, ты попал в десятку.

– А о чем надо спрашивать?

– А про бизнес Грира. Тот, про который не прочитаешь в «Фар истерн экономик чертовом ревью». Я ответил на твой вопрос, дружище?

И он повесил трубку.

* * *

Офис Джоанны на Хай Холбурн совсем не похож на юридическую контору. Сначала, как только мы ее наняли, это меня расстроило. Я представлял себе диккенсовские особняки с дубовыми панелями и металлическими стеллажами. Вместо этого я увидел хилые пластмассовые переборки и дешевую скандинавскую мебелишку. Я сказал Джоанне, что это больше походит на районное управление социального обеспечения, чем на ведущую юридическую службу.

– Принимаю как комплимент, – живо ответила Джоанна. – Так и должны выглядеть наши конторы. Мы здесь для того, чтобы решать проблемы, а не задушевные беседы вести.

Джоанна сидела в своей пластмассовой коробке и заканчивала обед – кусок эмментальского сыра и сандвич с помидором.

– Смотрите, кто пришел! – воскликнула она, вскочив со стула, чтобы приветствовать меня. – Только посмотрите на него! Да ты просто расцвел! Вот что значит хороший сон в собственной постельке. Знаешь, что я тебе скажу, Кит? Мне кажется, каталажка – это не в твоем стиле.

– Повтори это старшему инспектору Баррету.

– Не беспокойся, обязательно повторю. Прямым текстом. Не обещаю, что они вновь тебя не арестуют, но в следующий раз я буду стоять на ушах и немедленно явлюсь, чтобы держать тебя за ручку.

– Я вот о чем подумал, – прервал я ее. – А тебе вообще позволено защищать мои интересы? То есть тебя ведь взяли на работу в журналы. А ты собираешься отсуживать у них мои деньги. Это не противоречит договору?

– Мне эта мысль тоже приходила в голову. Ты прав, так и есть. Обвинение в убийстве останется на мне, тут без проблем. А насчет вытягивания денежек из фирмы – это, правда, не тот профиль, который мне нарисовали в контракте. Так что, если не возражаешь, я передам тебя с рук на руки одному моему коллеге, Роберту Остлеру, он хороший парень, надежный, не бойся. Если я честная, то он честней меня.

– Отлично, как скажешь. Спасибо.

– В сущности, мы будем работать с ним на пару. Но говорить по телефону и ставить подпись на бумагах будет Боб, чтобы никто не зацепился. А вообще-то неизвестно, как пойдут дела при новом режиме на Парк-плейс. Может, нас тоже выкинут под зад коленкой.

В комнату вошел Боб Остлер. Он снял копию с оригинала письма по найму от Барни Уайсса. Я с трудом обнаружил его в ящике кухонного стола, между квитанций и гарантийными талонами на микроволновку и холодильник.

Письмо состояло из четырех строчек, напечатанных на фирменном бланке «Барни Уайсс Ло Компани, Инкорпорейтид» и подтверждало мою должность, зарплату и срок договора – один год.

– Ну что ж, – сказал Боб, – все ясно. Преимущество лаконичности состоит в том, что она не оставляет места для казуистических лазеек.

Боб Остлер мне сразу понравился. Внешне он выглядел неказисто и непрезентабельно в скучном черном в полоску костюме, но его приятные манеры искупали все. Ему было слегка за сорок, и виски уже посеребрила ранняя седина.

– Самое сложное – выяснить, насколько компания «Фулгер АГ» выполняет свои джентльменские обязательства по контрактам. Хочется верить, что выполняет. В таком случае им от нас не уйти.

– Вы будете писать Фулгеру, чтобы он разъяснил? – спросил я.

– Зачем же писать? Давно изобрели телефон. Вот им и воспользуемся.

Боб пододвинул к себе телефонный аппарат Джоанны и снял трубку.

– Какой номер? – спросил он.

Я назвал знакомые цифры на Парк-плейс.

– Как зовут того типа, который сел в ваше кресло?

– Говард Тренч.

– Пожалуйста, соедините меня с Говардом Тренчем.

Слышно было, как Сузи берет трубку.

– Офис Говарда Тренча.

По ее тону я понял, как противно произносить ей эти слова.

– Будьте любезны, могу я поговорить с мистером Тренчем? Это Роберт Остлер из юридической фирмы «Прэтчетт и компания».

– Мистер Тренч на совещании, к сожалению. Могу я узнать ваш номер, чтобы мистер Тренч вам перезвонил?

– Боюсь, что нет. У меня юридический вопрос.

– Минуточку. Попробую вас соединить.

Меньше чем через минуту в трубке раздался раздраженный голос Тренча.

– Добрый день! Насколько я понял, у вас срочное дело, которое не терпит отлагательств. Должен сказать, что сегодня я первый день в должности.

– Я осведомлен об этом, мистер Тренч, – вот почему я вынужден действовать так стремительно. Вы, очевидно, отдаете себе отчет в том, что нарушаете закон уже самим своим присутствием на этом месте. Наш клиент, мистер Кит Престон, прежде всего должен получить официальное уведомление об отстранении от должности с соответствующими обоснованиями. По закону он остается управляющим компании.

Тренч на время потерял дар речи.

– Как мне сообщили, – наконец обрел он дар речи, – контракт мистера Престона основан на приватной договоренности Кита Престона и Барни Уайсса, который передал нам в собственность свои издания. Мистер Престон не является служащим компании «Фулгер АГ».

– Полноте, мистер Тренч! Вы не хуже меня знаете, что это лишь отговорки. Мистер Престон заключил соглашении о занятии своей должности на полный год, и вы обязаны либо признать этот факт, либо оказаться перед лицом юридической процедуры, которая обойдется вам в значительную денежную сумму и отрицательно повлияет на вашу репутацию.

– На самом деле, – возразил Тренч, – это ваш клиент должен отвечать по закону. Мне известно, что против него лично возбужден иск по обвинению в клевете на мистера Фулгера. Делу дан ход, и мистер Фулгер выражает твердое намерение довести его до конца. В связи с этими обстоятельствами какой бы то ни было разговор о пребывании мистера Престона в должности абсурден.

– Я выслушал вашу точку зрения, – сказал Боб, – хотя мы оба прекрасно понимаем, что это лишь сотрясение воздуха. Ответьте, на какой адрес вы предпочитаете получить наши официальные претензии – в офис, на дом или на имя вашего юриста, который будет вести дело от вашего имени?

Тренч назвал имя и адрес Рудольфа Гомбрича.

– Итак, – заключила Джоанна после того, как Боб повесил трубку, – они хотят играть всерьез. – Глаза ее сверкнули. – Тогда мы предоставим им эту возможность.

Она вызвала звонком секретаря. Та вошла с блокнотом в руках, и Джоанна продиктовала ей какой-то замысловатый текст на специфическом юридическом языке, из которого я ничего не понял. Не помню, сквозила ли в ее словах угроза заключить Тренча в тюрьму, но, кажется, что-то в этом роде там прозвучало.

– Проблема только одна, Кит, – сказала мне Джоанна. – Похоже, ты не сразу получишь свои денежки. Потерпишь немножко?

– Придется. Немножко смогу.

– Не беспокойся, ожидание не затянется. Обещаю. Совсем скоро они на коленях приползут, умоляя принять от них денежки.

* * *

Сузи позвонила мне после работы из таксофона.

– Это я, – прошептала она. В трубке слышался шум улицы.

– Где ты?

– На Дувр-стрит. Можно к тебе зайти? Мне надо многое тебе рассказать. Извини, что звоню из автомата. Нам запретили с тобой общаться.

Она приехала на такси, вся горя от возмущения.

– Ты себе не представляешь. Прямо не знаю, с чего начать.

– Выпьешь чего-нибудь? Вина?

– Нам сегодня целый день мозги промывали, читали нравоучения. Все теперь будет по-другому. Кстати, Мередит Кэрью-Джонс уволили. После обеда она с нами простилась.

– И кто придет на ее место?

– Ты не поверишь. Придурочная баба из «Шикарной жизни». Тренч решил утопить «Светскую жизнь».

– Интересно, зачем?

– Говорит, дома в георгианском стиле уже никого не интересуют. Теперь народ интересуется исключительно джакузи. Видно, у него наклюнулась хорошая реклама.

– Что еще новенького? – машинально спросил я. На самом деле все эти преобразования меня уже не волновали. Все, что рассказывала Сузи, казалось далеким-далеким, из какой-то другой, не моей жизни. И все это ничуть меня не трогало. Кончено и забыто!

– «Кутюр» велено отводить каждый месяц по шесть полос моде для полных. Кроме того, им запретили пользоваться услугами супермоделей – из-за дороговизны, – если только сама компания их не оплачивает, вроде как Тигру для «Мушетт».

– Да, денек удался!

– Ты еще и половины не знаешь! В обед вызвали Эллен Дурлахен и объявили, что ей выплатят жалованье за три месяца и выкинут на улицу. Угадай, кого посадят на ее место?

– Ума не приложу.

– Пьера Ру!

– Боже милостивый!

– И должность его будет называться так: «Директор группы исполнительных коммуникаций и маркетинга». Каково? Я сама печатала эту дребедень для пресс-релиза. Это же чушь собачья! Элементарная безграмотность! Я, конечно, слова не сказала, пускай сами умываются. Я знаю, это Пьер Ру навешал Тренчу лапши на уши, задурил мозги бессмысленным жаргоном, которым они там в «Мушетт» балуются, вместо того чтобы реально делать дела…

– Я тоже имел удовольствие наслушаться этой хреновины.

Сузи обескураженно посмотрела на меня.

– Когда? Говорят, это их коммерческая тайна, новая стратегия бизнеса, и никто не должен об этом знать до завтрашнего утра.

– Да уж был случай. Не бери в голову. А Эллен мне жалко. А Ру и Тренч – два сапога пара.

– Но самое интересное наступило в четыре часа. Всех собрали в вестибюле. Говард Тренч занял место у рецепции. Вид у него был такой серьезный, как будто он собрался огласить приговор о смертной казни или по меньшей мере – о всеобщем увольнении. Нагнал страху. Даже курьеры, которым вообще-то терять особенно нечего, и те занервничали. Итак, Говард разразился речью в своем духе – насчет новых принципов работы на рубеже тысячелетий и всякое такое, никто ни фига не понял. А потом вдруг тебя помянул. Кстати, ты часом не звонил сегодня Луэлле Ренуфф-Джонс?

– Звонил.

– Я так и подумала. Говард распорядился, чтобы телефонистки на коммутаторе информировали его лично, если ты будешь звонить. Так что когда ты позвонил Луэлле, они ему мигом сигнализировали. И в своей речи он специально заметил, чтобы никто не вздумал вступать с тобой в контакт. В том числе во внерабочее время. Те, кто осмелится нарушить это распоряжении, немедленно будут уволены.

– Тебя это тоже касается.

– Меня в первую очередь. Я удостоилась отдельной лекции. Мне-то наплевать. Все равно я там не останусь, даже если он захочет меня оставить, в чем я глубоко сомневаюсь.

– Странно, тебе не кажется? Зачем он это делает?

– Выполняет приказы Фулгера, наверное. Которые ему передает Гомбрич. Он, между прочим, раз шесть за сегодняшний день звонил.

– А Микки? Как Микки Райс вписался в новый режим?

– Я его сегодня вообще не видела. Только на тронной речи Тренча. Он выглядел ужасно важным.

– Сузи, – сказал я, – я хочу попросить тебя об одной услуге, но только если не сможешь выполнить, не стесняйся, так и скажи, ладно?

– Сделаю все, что смогу.

– Понаблюдай за всем, что касается Фулгера, Гомбрича и Микки Райса. Насколько они близки? Звонит ли Гомбрич Микки по прямому проводу? И все такое.

– Легко. Я и Дельфину попрошу.

– Не переусердствуй. Это нужно сделать незаметно.

– Надеюсь, – обиженно сказала Сузи, – ты имел случай убедиться, что на меня можно положиться.

* * *

Как только она ушла, я опять принялся обзванивать Дж. Чолков. Вечер оказался более плодотворным. Из девяти Чолков шесть были дома.

Шестым оказался Джексон.

У него был легкий северный акцент, и его слегка удивил звонок от служащего избирательного участка.

Он подтвердил, что его действительно зовут Джексон Рэймонд Чолк, и его адрес – Финборо-роуд, 617. Он сказал, что ему приятно, что его зарегистрировали в списке избирателей, учитывая, что он полтора года назад поменял место жительства и не побеспокоился сообщить это в участок.

Я задал еще какой-то незначащий вопрос, а потом спросил, где он работает. «На случай, если нам понадобится связаться с вами в рабочее время».

Он назвал оптовый винный склад на Фулхэм Бродвей. Работа начинается в десять утра, добавил он, а заканчивается в девять вечера. С понедельника по субботу.

Финборо-роуд находилась на расстоянии двадцати минут, если ехать на машине через мост. Если что-нибудь из квартиры Анны находилось в его квартире, я обнаружу это завтра, пока он будет на работе.

 

19

Во вторник утром меня разбудил барабанный стук дождя в окно спальни. Я раздвинул шторы. В первый раз за последние два месяца река под моим окном посерела и вздыбилась волнами. Небо было затянуто тучами. Жара наконец спала.

Часы на столике показывали без десяти девять. Обычно в это время я уже два часа как сидел в офисе. Я вытянулся в постели и сладко зевнул. Все-таки быть уволенным иной раз приятно.

Зазвенел телефон. Это могла быть только Сузи с очередным донесением.

Однако голос в трубке звучал с сильным итальянским акцентом. Значит, Маручча Мадзелли.

– Кит Престон? Я нашла ваше сообщение на автоответчике. Вы звонили в Комо.

Она говорила как-то неуверенно.

Сон мгновенно слетел с меня. Я вскочил и присел на краешек кровати.

– Спасибо, что позвонили. Видите ли, я звонил вам по довольно странному делу. Похоже, у меня появилась информация о том, кто убил вашего отца.

Маручча тяжело дышала на другом конце провода. Я почти физически ощущал ее напряжение.

– Надеюсь, это не шутка? Если вы решили пошутить, скажите сразу.

– Нет, это не шутка. Я говорю вполне серьезно. Нам надо поговорить, но не по телефону. Можем мы встретиться в Милане?

Ответ Маруччи прозвучал неуверенно.

– Прошло уже восемь месяцев. Я очень тяжело переживаю эту трагедию. Честно говоря, мне бы хотелось забыть обо всем.

– Маручча, мы с вами не знакомы, но клянусь вам, я не стал бы беспокоить вас без серьезных оснований. Это крайне важно. Дело в том, что я не могу вам сейчас все объяснить, но со мной случилось нечто подобное. Произошла еще одна смерть. Мне кажется, эта смерть связана с гибелью вашего отца.

Маручча взвешивала мои слова. Она колебалась, верить ли мне или нет.

– О'кей, – сказала она наконец. – Только не в Милане. Мне все равно надо завтра быть в Лондоне. У меня там деловая встреча. В три часа на Грейт Титчфилд-стрит. Мой самолет прибывает в аэропорт Хитроу примерно около часа дня. Может быть, мы могли бы встретиться на несколько минут. Если только вы действительно…

– Я буду ждать вас в зале прилетов. У барьера. Я могу подвезти вас в город. Каким рейсом вы летите?

Она назвала номер рейса компании «Алиталия».

– Значит, терминал номер два. Я буду там. Чао!

Я принял горячий душ и внимательно осмотрел в зеркале свою шею. Шрам за две недели почти зажил. Потом я пошел на кухню и принялся готовить завтрак. Мне хотелось отправиться инспектировать квартиру Джексона на сытый желудок.

Я жарил бэкон, когда вспомнил еще одно дело, и выругался. Питер Грант! Как я мог забыть! Неделю назад я пытался связаться с ним, звонил в Бразилию. Перемещаясь из Германии в Америку я совсем упустил из виду, что мне надо поговорить с Питером.

Сейчас в Лондоне начало второго, значит, у него на базе у реки Моко десять утра. Самое время, решил я, звонить в лагерь, расположенный в джунглях.

В трубке раздались знакомые гудки.

– База Моко.

– Могу я поговорить с Питером Грантом?

Повисло долгое молчание.

– Кто его спрашивает?

– Кит Престон.

– Извините, ваше имя мне незнакомо. Вы родственник Питера? Голос в трубке принадлежал мужчине. Он звучал официально и, кажется, слегка дрожал.

– Нет, я друг его сестры из Лондона.

Опять молчание.

– Я подумал, что вы, возможно, звоните по поручению его матери. Вы не в курсе, она получила наши сообщения?

– Извините. Мне ни о каких сообщениях не известно.

– Мы уже два часа пытаемся с ней связаться. С тех пор как обнаружили труп Питера. Но у нее в квартире никто не отвечает. Мы оставили сообщения на автоответчике.

– Что вы хотите этим сказать? Что значит – обнаружили труп Питера? Он мертв?

Голос человека в трубке, который за два часа, видимо, уже успел свыкнуться с мыслью о произошедшей драме, прозвучал удивленно – ему было странно, что я еще ничего не знаю.

– Мы здесь все в шоке. Тело нашли ночью, в десяти милях вверх по реке недалеко от временной стоянки. Новость дошла до нашей базы сегодня утром.

– Как он умер?

– От укуса змеи. Копьеголовой змеи. Одно утешение – смерть была почти мгновенной. Он не мучился.

Я не знал, что ответить. Я совсем ничего не знаю о ядовитых змеях, и мне было как-то неловко выражать соболезнование совершенно незнакомому человеку по поводу смерти брата Анны, которого я тоже знал только заочно. Я сразу подумал о Бриджет Грант. Одна мысль о том, что ей придется пережить смерть сына, еще не оправившись от потери дочери, приводила меня в ужас.

– Чем я могу помочь? Может быть, мне взять на себя передачу известия о смерти Питера миссис Грант? Кажется, я знаю, где можно ее найти. Она должна быть в школе.

Я выговорил эту тираду машинально и тут же пожалел о том, что вызвался сделать.

– Если вы друг семьи, то, конечно, будет лучше, если вы это сделаете.

Мой собеседник произнес эти слова с явным облегчением. Еще бы!

– Она, вероятно, вам потом сама позвонит.

– Хорошо, – согласился он и добавил: – Тело доставили на базу сегодня утром.

* * *

Хэмилтон Холл, частная школа для детей небогатых обитателей северного Лондона, занимала обшарпанный особняк на пересечении Хэмилтон Террас и Сент-Джонс Вуд-роуд. Из выстланного плиткой вестибюля каменная лестница вела через пять этажей к стеклянному потолку. Вдоль всей лестницы висели предупредительные медные таблички, запрещающие ученикам скатываться по перилам. Откуда-то сверху до меня доносилось хоровое пение – где-то в классе дети пели по-французски.

Я не предупредил Бриджет Грант о своем приходе. Мне показалось, что лучше будет не волновать ее по телефону.

Я прошел по коридору и нашел комнату с матовыми стеклами в двери, на которой значилось: «секретарь школы». Женщина с пучком волос на затылке и щедро напудренным лицом сидела за электрической пишущей машинкой.

Я спросил, можно ли увидеть миссис Грант. Секретарь заглянула в расписание.

– Миссис Грант сейчас на уроке. Музыкальный анализ. Потом у нее будет «окно». Вы подождете?

Она проводила меня в отделанную деревянными панелями преподавательскую комнату и подала чашечку кофе. На большом столе почетное место занимала кофеварка, рядом стояло блюдо с печеньем и поднос с фарфоровыми чашками. У стен стояли диванчики и кресла, а на одной из стен висела грифельная доска с приколотыми на ней объявлениями, графиком отпусков и расписанием.

Минут через десять прозвенел звонок, потом сразу раздался топот ног по каменной лестнице. Комната стала заполняться преподавателями, которые складывали книжки и наливали себе кофе.

Бриджет Грант появилась со стопкой слайдов в руках. В костюме с юбкой в складку и свободном жакете она выглядела подтянутой и очень привлекательной. Только некая отрешенность во взгляде и чернота вокруг глаз говорили о недавней трагедии. Глядя на нее, я поразился, до какой степени Анна была похожа на мать – даже походкой и особенной грацией в движениях, а еще изяществом тонких рук и щиколоток.

– Миссис Грант!

Она встревоженно обернулась на мой голос.

– Кит?

– Извините за внезапное вторжение. Мне надо с вами поговорить. Мы можем куда-нибудь пройти, где нам не помешают?

– Вон там – годится? – Она указала на нишу огромного венецианского окна. – Или, если желаете, можно найти свободный класс внизу. Сейчас там никто не занимается.

Мы нашли пустую комнату, которую только что покинули ученики. Металлические стулья были расставлены полукругом, на доске мелом было написано: «Все религии равноценны. Обсудить». А ниже тем же почерком приписано: «Я не верю в Христа… Я верю только в себя. Джон Леннон (1940–1980)».

Мы уселись на стулья.

– Миссис Грант, – начал я, с трудом справляясь с волнением.

– Кит, называйте меня Бриджет, ладно? Хоть мы и в школе, но мы же добрые знакомые.

– Бриджет, – повторил я. – Прямо не знаю, как и начать…

И я пересказал ей телефонный разговор, сказал про укус змеи, про то, что труп Питера был найден в дебрях недалеко от базы Моко.

Она выслушала меня в полном молчании, с неподвижным лицом, выжидая, когда я закончу. Пока я не упомянул о том, что тело было доставлено в лагерь, она цеплялась за малейший шанс, надеясь, что я кончу тем, что Питер получил противоядие и был спасен.

Потом с силой сжала мою руку и беззвучно заплакала.

– Скажите, что это неправда, Кит, – еле выговорила она. – Такое не может случиться дважды, не может. Питер – единственное, что у меня оставалось. Почему вы мне это говорите, такое не может быть правдой!

Прозвенел звонок, и в класс ворвалась ватага учеников с яркими сумками и папками. Увидев нас, они вразнобой выпалили: «Извините, миссис Грант!» – и, пятясь, скрылись в шумном коридоре.

– Может быть, позвонить кому-нибудь? – спросил я. – Надо с кем-то связаться?

– Нет, – горько качнула она головой. – Звонить некому. У меня никого не осталось. Моей семьи больше нет.

– Хотите, я отвезу вас домой? Я на машине.

Она взяла сумочку, и мы поехали на Белсайз Парк. Бриджет указывала мне кратчайший путь. Это занятие на время отвлекало ее от острого ощущения горя. Мы пришли в дом, я приготовил чай, зажег газовый камин. Потом позвонил на базу в Бразилию и смотрел, как Бриджет разговаривает с руководителем партии. Держалась она замечательно. Сухо и деловито осведомилась о том, выписано ли свидетельство о смерти, о формальностях, связанных с переправкой тела из Бразилии на родину. Она подтвердила, что желает, чтобы тело Питера привезли домой, чтобы похоронить его рядом с Анной.

А потом силы оставили ее. Она упала в кресло, то самое кресло, в котором сидела, проверяя тетрадки в тот вечер, когда Анна впервые привела меня сюда, чтобы познакомить с матерью. Больше часа тело ее сотрясалось в рыданиях. Поначалу я чувствовал себя неловко и хотел было уйти, но не смог оставить ее наедине с горем. Я не знал, что говорить, как утешать несчастную женщину. В маленьком древнем холодильнике я нашел консервированные креветки и яйцо и приготовил ей сандвич. К моему удивлению, она его съела.

– Кит, – сказала она, – вон там на полке сверху лежит альбом с фотографиями. Подайте его мне, пожалуйста.

Альбом выглядел совсем новеньким, страницы были покрыты защитной пленкой.

– Только на прошлой неделе закончила его составлять, – сказала она. – Анна бросала фотографии где попало, а мне давно хотелось их собрать, да все руки не доходили.

Она стала медленно переворачивать страницы, но глаза ее не видели фотографий, она погрузилась в свои скорбные мысли.

Потерять ребенка; я даже помыслить не мог, что было бы, если бы я лишился Кэзи. Я вдруг явственно представил ее себе в итальянском ресторане, грустно склонившейся над розовой скатертью. Меня пронзило острое чувство вины за то, что мы с Салли так бездумно разрушили свою семью и заставили это невинное существо страдать. Когда Кэзи было три годика, я по какой-то дурацкой бесшабашности просто оставил свой дом. Сперва психологически, потом буквально. Никаких разборок между нами не было. Я просто незаметно ретировался, как человек, вошедший было в переполненную кабину лифта. Увидел, что лишний, – и отступил назад. Теперь, в этом доме, мной овладело позднее раскаяние. Потому что, покидая Салли, я бросил Кэзи. Я сам, по собственной воле отказался от своего ребенка. А Бриджет, которая одна воспитала детей, лишилась их, того не желая, сначала одного, потом другого.

Анна только однажды говорила мне о своем детстве. Как-то после прогулки на роликах мы зашли в бар на Глостер-роуд и сели за деревянный столик на улице. Это была минута откровенности, которую я воспринял как честь для себя. Мне приоткрылась частица ее личной жизни, и меня допустили в мир, куда был закрыт доступ всем.

Анна всегда была очень сдержанной с коллегами по журналу. Она тепло отзывалась о матери, но никогда не заговаривала об отце и о своем детстве. Поскольку ничего другого она не говорила, я считал, что она выросла здесь, в Белсайз Парке. Но в тот вечер в пабе она рассказала мне о мезонине в Хове, откуда из окон спален наверху было видно море, и откуда мать каждое утро ездила в стареньком «Остине Моррис» в женский пансион, где она работала учительницей. Она рассказывала и об этом пансионе, и как в пятнадцать лет путешествовала в Брайтон на автобусе и гуляла по набережной и разглядывала антиквариат в лавках.

– А где же был ваш отец? – спросил я.

– Нигде, – ответила она тоном, который не предполагал дальнейших расспросов. – В Австралии. Он умер.

– Взгляните на это фото Питера, – сказала Бриджет. – Ему здесь лет шесть. Очень был застенчивым мальчиком.

На фотографии был изображен мальчик в шерстяном матросском костюмчике, который сидел в игрушечном автомобильчике. Он смотрел в объектив, скрестив пальцы.

– Мне казалось тогда, что Питер больше всех переживает уход Мориса. Морис – это его отец. Питер никак не хотел признавать, что отец ушел от нас. Он никогда больше не упоминал его имени. Я даже водила его к психиатру в Лондоне, несколько раз. Не знаю, помогло ли это.

Бриджет говорила ровно, подбирая слова, но мне казалось, что ее слова не были обращены ко мне. Она вслух говорила сама с собой.

– Потом мне стало казаться, что больше переживает Анна. Внешне она ничем это не показывала. Как будто не замечает отсутствия отца. Она была такой прелестной малюткой, хотя, наверное, все матери так говорят о своих дочерях. Она была тогда беленькая, вот, посмотрите! – Она показала фотографию Анны. Девочка стояла у входа в церковь. – Ей тут четыре года. С возрастом она потемнела. Очень тяжело лишиться отца в четыре года, – продолжила Бриджет. – Тяжелей всего, когда отец просто уходит. Уж лучше бы он умер, попал под машину. Тогда можно сказать ребенку: папа умер и попал на небо, он живет с ангелами. Это они легко могут понять и принять. А Морис просто исчез, как не бывал. Однажды он познакомился с девушкой, в отеле, кажется, в Кенте. Он ездил по издательским делам, командировки длились дня по три в неделю. Сначала ничего об этом не говорил. А потом вдруг в один прекрасный вечер заявил, что уходит. Собрал два больших чемодана. Через неделю я получила письмо, где он писал, что едет в Австралию. Тогда он впервые упомянул о другой женщине. Сандра ее звали. Он обещал присылать деньги для детей, но никогда ничего не присылал, ну пару раз разве. Тогда я начала преподавать.

– Вы сказали, что на Анну это подействовало сильнее, чем на Питера?

– В конечном итоге, да. Так я думаю. Она, наверное, рассказывала вам о своих проблемах. Это была реакция на отсутствие отца. Она не верила в мужскую верность. Это было очень трудное время для всех нас. Она стала исчезать, иногда на несколько дней подряд. Не звонила. Я была в отчаянии. Понятия не имела, куда она девается, хотя знала, что она ездила в Лондон. Мы дико ссорились, не могли находиться в одной комнате и десяти минут. Что бы я ни говорила, как бы ни старалась подобрать к ней ключик, все понапрасну. Она отвечала, что ей уже восемнадцать и она может делать что хочет. А потом она забеременела. Не знаю, зачем я вам все это рассказываю. Наверное, я очень зла на то, что она умерла. Она никогда не говорила мне, кто отец ребенка. У нее было уже десять недель беременности, когда она мне открылась. Питер тогда учился в Манчестерском университете, на первом курсе. Я, помню, позвонила ему, ужасно расстроенная, и он ночью примчался на мотоцикле. Без остановок ехал всю ночь. Это тоже меня напугало. Анна тогда потеряла ребенка. Это случилось естественным образом. А потом она болела три месяца, но зато теперь она была дома. Она была очень больна; мы даже опасались за ее жизнь. Но я могла ухаживать за ней, и лед растопился. После этого она очень изменилась. Доктор Остин, наш домашний доктор, сказал, что это потому, что она побывала на грани смерти. Это заставило ее увидеть себя и окружающих в другом свете.

– Тогда она и начала писать?

– Примерно тогда. Хотя она сначала устроилась на работу в театр. Очень любила актеров. Не вам говорить, как ее привлекали знаменитости. Питер, бывало, ее поддразнивал, называл «Мисс-Угадайте-С-Кем-Я-Сегодня-Познакомилась?».

– Кажется, вы говорили, что они тогда не особенно ладили?

– У них было очень мало общего, по крайней мере, они сами так считали. Питер был всегда очень серьезным, очень заботливым, постоянно звонил мне, справлялся, как я себя чувствую. Он заранее наметил план на всю жизнь. Ему бы надо было бухгалтером стать. Анну он считал безответственной и легкомысленной, хороших ее сторон не замечал. Странно, не правда ли, как оборачивается жизнь? В общем, их пути разошлись. Серьезность Питера сделала крутой вираж, он занялся экологией. Анна, которая поначалу отрицала всякие условности, занялась знаменитостями, писала в глянцевые журналы про светскую жизнь.

– Я знаю, что Анна очень уважала Питера. Она называла его «мой бородатый братец в джунглях», с большой нежностью.

– Питер стал таким страстным экологом! Вот я и говорю, жизнь – странная штука. Не поверите, в школе он и мухи не обидел. Никогда ни с кем не спорил. У него не было никаких возрастных проблем. Как учительница, могу сказать, что он был идеальным учеником, со здоровой долей скептицизма. Ну вот, он отправился в Манчестер изучать экономику. Во время каникул работал бухгалтером в разных фирмах. Девушка у него была очень славная, медсестра, ее звали Кирсти, они в Манчестере встретились. Я так надеялась, что они поженятся. Не знаю, что это я так разболталась. А потом он все бросил. Заинтересовался движением «зеленых», и пошло-поехало. Сначала это меня беспокоило, он ведь загубил блестящую карьеру, которая перед ним открывалась, но разве его можно было остановить!

– Питер работал с какой-то определенной группой?

– Они называют себя СД – «Сначала Действие». У них офис в Кеннингтоне, возле крикетной площадки. Они там собирали средства для своей деятельности. Питер работал с ними, сначала в Гренландии, наблюдал за браконьерством японцев, которые охотились на китов. Потом с курдами в Турции, писал доклад о геноциде и биологическом оружии. А последний год – в Южной Америке, там у них проект по дождевым лесам.

– Вы, должно быть, очень скучали по нему, раз он всегда был в разъездах?

Бриджет жалко улыбнулась, глаза ее наполнились слезами.

– Он всегда старался быть рядом. Куда бы ни уезжал, при каждом случае звонил. И Анна тоже. Они были очень внимательными детьми. А после того как Анна… после того как Анну убили, Питер звонил мне дважды в неделю, как часы. – Выдержка начинала ей изменять. – И как я теперь буду без его звонков, Кит?! Они помогали мне держаться. Мне было, чего ждать.

– Мне очень жаль, – повторил я, чувствуя, как бессмысленно звучат мои слова. – Все это невыносимо, ужасно…

– А теперь идите, Кит, – сказала она. – Правда, ступайте. Вы мне больше ничем не поможете. Вы были очень добры ко мне, я это ценю, но теперь мне лучше остаться одной, – сказала она, погладив мне руку. – Я уже привыкла к трагедии. Я так много пережила… Вам трудно это понять, но я знаю, как справляться с горем. Мы, Гранты, умеем выживать, хотя теперь…

– Я знаю, – поспешно перебил я ее, вспомнив, как Анна с затуманенной высокой температурой головой упрямо сидела за своей машинкой, чтобы вовремя сдать материал в журнал. – Да, я давно это знаю.

* * *

Я ехал назад через весь Лондон и долго кружил, пока не нашел винный склад, где отпускали вино по оптовым ценам. На грифельной доске у дверей были обозначены цены – «Либфраумильх» и пиво «Бекс» за смешные деньги. На окнах висели объявления о специальных предложениях. Джексона Чолка за прилавком удалось увидеть не сразу.

Удостоверившись, что он на работе, а не дома, я направился на Финборо-роуд и припарковался на безопасном расстоянии от его дома. Финборо-роуд – одна из самых длинных улиц в Лондоне. Она кажется и самой невыразительной: целая миля мрачных кирпичных зданий, поделенных на квартиры, отели и студенческие общежития. По мостовой грохочут автофуры – это объездная дорога для грузового транспорта. Я вышел из машины и пошел искать нужную квартиру.

617-А оказалась в подвале. К квартире вела чугунная калитка, за ней ступеньки спускались вниз прямо к входной двери. С улицы меня не было видно. На карнизе стояли горшки с цветами, засыпанные сухой землей и листьями, у двери валялись какие-то рваные картонные коробки.

Пару минут я постоял, приглядываясь и прислушиваясь – не раздадутся ли чьи-нибудь шаги. Кроме шума машин, ничего расслышать не удалось. Подойдя к окну, я попытался приподнять стекло, у меня не получилось. Через окно была видна кровать, небрежно застеленная покрывалом. Окно было закрыто на задвижки сверху и снизу. Видимо, Джексон Чолк никогда не открывал его – пыль кругом лежала вековая.

Дверь выглядела поприличнее. Она даже казалась франтоватой, с филенкой в виде розы на панели. Я постучал по ней костяшками пальцев; она оказалась хлипкой, полой – пара листов фанеры, между которыми были насыпаны опилки, пропитанные строительной пеной.

Я вытащил из своего кожаного рюкзака перчатки и инструменты, которые захватил из дома. Потом просунул между дверью и замком отвертку и отжал. Фанера затрещала, сталь отвертки заскрипела по металлу замка. Минут через десять кропотливой работы я расковырял дверь настолько, чтобы добраться до сердечника замка. Потом вынул из кошелька тонкую пластиковую карточку «Телекома» и просунул в щель. Это удалось на удивление просто. Я даже не предполагал, как легко проникнуть в чужой дом, а моральная проблема меня в этот момент совсем не беспокоила. Я несколько раз провел карточкой туда-сюда, пока мне не удалось прижать язычок замка. Еще полминуты – и дверь подалась.

Квартира Джексона состояла из трех комнат и широкого коридора, который заодно служил и кухней. Как и в спальне, которая выходила окном на лестницу, здесь стояла кромешная тьма. Окно гостиной смотрело на кладбище. В кухне стоял старенький холодильник, железная раковина, заполненная холодной водой, плита, заляпанная жиром. На мое счастье, квартира была небольшой, и в ней было не так много мест, где могло бы храниться то, что я искал.

Я начал со спальни. Переворошил постель, всю кучу одеял, простынь, подушек, хранивших запах чужого тела. На полу стоял стакан с водой, валялась кипа журналов. Вдоль стен – мебель пятидесятых годов из крашеного дерева: туалетный столик, гардероб и кресло. На столике и на каминной доске были расставлены дешевые сувениры и фарфоровые статуэтки Мадонны и младенца Христа. Фаянсовые терьеры, памятные пивные кружки, фарфоровые девушки на качелях и прочая ерунда. Плюнуть было некуда – каждый сантиметр площади был чем-то заставлен.

Я поочередно открыл каждый ящик, обыскал гардероб, но не нашел ничего из вещей Анны. Только чужую одежду. Я было обрадовался, увидев на верхней полке гардероба кожаный чемодан, но в нем лежали порнографические журналы и искусственные пенисы.

На ванную и кухню у меня ушли считаные минуты. Духовка была пуста, в шкафчике ванной лежали кусок мыла и бритвенный станок. Оставалась только гостиная. Я уже потратил шесть минут на поиски, и мне хотелось уйти отсюда не позже, чем через десять.

Гостиная тоже была обставлена старой мебелью, а на стенах висели картины: большое полотно, изображающее безрукого матроса, и два плаката с поп-певцами в рамах. В углу стоял комод, заваленный бумагами, рядом с ним письменный стол и музыкальный центр со стопкой дисков, главным образом латиноамериканской музыки.

Если записи и кассеты Анны были в этой квартире, то место им могло найтись только тут.

Я начал с комода, перебрав все хранившиеся в нем бумажки. Большинство из них относилось к работе Джексона на оптовом складе. Он серьезно занимался виноторговлей, тут были каталоги и приглашения на тестирование, карточки из лондонских клубов и несколько номеров «Светской жизни». Если рассматривать их как свидетельство его знакомства с Микки, то оно началось в прошлом ноябре. На дне второго ящика лежали документы на квартиру и фотография в рамке – два старика на берегу канала, наверное, родители Джексона. Тут же в конверте лежали и другие фотографии. Я сразу узнал Микки на фоне постельного покрывала Джексона, абсолютно голого, только на плечи был наброшен меховой палантин. Рядом с ним, тоже голый, Колин Бернс. Были и еще фотокарточки: Микки в ванне, Микки голый танцует в гостиной Джексона, лицо едва прикрыто кожаной маской.

Я внимательно рассмотрел маску. Она была похожа на те, в которых были двое, ворвавшиеся в квартиру Анны, только эта поменьше.

Удача дожидалась меня на письменном столе. Там стояла деревянная шкатулка, в которой были сложены банковские чеки и неоплаченные счета. Среди них мне попался чек, подписанный Микки Райсом. На имя Джексона и на сумму четыре тысячи фунтов.

За что, интересно, Микки вручил ему такие деньжищи? Конечно, может, он дал их в долг по-приятельски. Объяснений могло быть множество. Одно напрашивалось само собой. Если Микки получил деньги за услуги от Бруно и Гомбрича, чтобы обыскать квартиру Анны, это могла быть доля Джексона за участие в этой акции.

Выходя из квартиры, я сперва осторожно приоткрыл дверь, оставив щель, но с улицы она казалась плотно затворенной. Надо было убедиться, что вблизи никого нет. Тут, к своему ужасу, я услышал чей-то голос.

– Простите, – произнес мужской голос. – Простите, тут кто-то есть?

Это мог быть Джексон. Неужели его смена закончилась сегодня раньше времени? Сердце у меня бешено заколотилось, ноги обмякли.

– Извините, есть кто дома?

Конечно, Джексон не стал бы задавать такого вопроса. Я решил действовать ва-банк.

– Кто там? – выкрикнул я из коридора, стараясь не высовываться, чтобы не видно было моего лица.

– Почтальон, – отозвался голос. – Вы знаете, что у вас дверь не закрыта?

– Да, а вам не трудно будет ее закрыть?

Я услышал, как он попробовал захлопнуть дверь, но у него не получилось. Она зацепилась за коврик или щепка попала в дверную щель, пока я ее открывал. Теперь мне светило столкнуться с почтальоном лицом к лицу. Почтальон опять попытался сразиться с дверью. На этот раз это ему удалось. Дверь захлопнулась. Слышно было, как он шмякнул в почтовый ящик кипу бумаг, которые скользнули вниз на коврик.

Я подождал минут пять, давая ему время выйти на улицу.

Потом опять открыл дверь, выскользнул наружу, закрыл ее и взбежал по ступенькам.

Никого. Я пересек улицу, лавируя между мчащимися машинами, и заспешил по Финборо-роуд к своей машине.

Сев за руль, я убедился, что за мной никто не наблюдает, и только тогда двинулся в сторону дома.

* * *

Дома у двери меня тоже ожидала почта. Там была записка от Боба Остлера, где формально подтверждался его статус моего поверенного в деле о незаконном увольнении и копия заявления на имя Рудольфа Гомбрича, которую я должен был подписать. Остальные послания носили не такой официальный характер, адрес на конвертах был написан от руки, поэтому я сначала открыл в ванной кран с горячей водой и решил оставить чтение на потом. Мне не терпелось отмыть грязь после посещения квартиры Джексона Чолка.

Писем было три. Первое было от Мередит Кэрью-Джонс. В нем говорилось:

«Мой дорогой Кит!

Ты, несомненно, слышал о том, что фортуна от меня отвернулась. И пяти минут хватило, чтобы освободиться от такой старой кошелки, как я. Бастер на седьмом небе от счастья, предвкушает наконец настоящий обед, которого давненько не едал среди недели. Не стану притворяться, что я тоже глубоко удручена случившимся. Господи, твой преемник такая мразь! Похож на дворецкого, который служил у моей матушки в Шропшире. Тот был до ужаса трудолюбив, но обожал подкрадываться к дверям спальни по ночам, в надежде углядеть, как кто-нибудь раздевается – неважно, мужчина или женщина. Так что все к лучшему. Работать с тобой было чистое удовольствие. Мне хочется, чтобы ты это знал. Не понимаю, как ты мог тянуть такой воз?! Так что не сомневаюсь, что ты тоже испытываешь облегчение, сбросив с себя это бремя. Если захочешь погулять по лесам, то имей в виду, что мы обитаем всего в восьми милях от Окхэма.

Всего наилучшего, Мередит».

Второе письмо пришло откуда-то из Кенсингтона. Почерк мне был знаком: Эллен. Если не считать того, что она считала себя оскорбленной, что ее сменил Пьер Ру, она была в порядке. Она просила помочь ей устроиться на работу, если у меня будет возможность, ей хотелось заниматься пиаром у Джорджа Сороса или на телевидении, или на каком-нибудь кабельном канале и тому подобное. Насколько я знал Эллен, она найдет подходящее место не позднее, чем через месяц.

Последнее письмо было от Сузи. Ее почерк на конверте невозможно было не узнать. Но марки на конверте не было. Значит, она сама привезла ко мне письмо.

Внутри было послание, напечатанное на машинке, от Тренча. Я прочитал.

«Уважаемый господин Престон!

Поскольку вы более не являетесь сотрудником данной организации, я требую вернуть компании принадлежащий ей автомобиль «БМВ», третьей серии, четырехдверный, синий, который отныне будет принадлежать компании «Фулгер АГ», преемницей собственности «Уайсс мэгэзинз Лимитид». Прошу вас вернуть указанный автомобиль в ближайшее удобное для вас время в течение двадцати четырех часов по адресу Парк-плейс, 32. Ключи, а также находящиеся в вашем распоряжении относящиеся к автомобилю принадлежности, прошу передать швейцару.

Искренне ваш,

Говард Тренч».

«Спасибо, Говард, – подумал я. – Мне особенно понравился пассаж о возвращении машины в удобное для меня время в течение двадцати четырех часов». На язычке конверта Сузи нацарапала: «Прости, Кит. Он настоял».

В этот момент я был уверен только в одном: завтра утром моя машина будет находиться где угодно, только не на Парк-плейс.

 

20

Уилсон Брамбл, шеф организации СД – «Сначала Действие», обитал в скромном кабинете на третьем этаже в здании бывшего монастыря на Кеннингтон Парк-роуд. Войдя в просторный холл, я сразу увидел огромный фотопортрет Питера Гранта с надписью «1961–1996». На фото Питер стоял возле джипа где-то на горном перевале. Кажется, это была Восточная Турция, недалеко от границы с Ираком.

Придя на встречу с Уилсоном, я представился как друг семьи Грантов, который сообщил Бриджет Грант печальную весть о гибели сына, как мы договорились с сотрудником СД.

Он поблагодарил меня, угостил кофе. Это был типичный профессиональный администратор, много лет работавший в экологических организациях. Ему было лет сорок пять, у него было тонкое интеллигентное лицо, которое немножко портили слишком близко посаженные глаза и слегка неухоженный вид. Меня восхитила исходящая от него энергия. По его словам, он работал в СД больше года, а до этого исполнял ту же должность в обществе «Друзья Земли», которое занималось защитой засушливых и затопленных земель от искусственной мелиорации.

– Вы хорошо знали Питера? – спросил я.

– К сожалению, нет. Но здесь многие были с ним давно и хорошо знакомы. Его все очень любили. Он был очень общителен. Для всех нас его смерть стала шоком. Мы не могли и представить, то такое возможно.

– Вам уже точно известно, как это произошло?

– Только то, что рассказали нам его коллеги из временного лагеря в джунглях. Питер отправился на эту стоянку, которую мы создали за несколько миль от основной, вверх по реке. Его нашли примерно в миле от палатки, на тропе. Тело обнаружил индеец-проводник. Питер должен был вернуться в лагерь вечером накануне, но не пришел. Его коллега, голландец, решил подождать до утра – и правильно, потому что ночью в джунглях все равно никого не найти. Там ничего не увидеть на расстоянии вытянутой руки. Индеец нашел его на рассвете, и к тому времени Питер был мертв уже несколько часов.

– Это действительно был укус змеи?

– Да, несомненно. Копьеголовой змеи. Эта смерть была ужасной, но мгновенной.

– Он что же – случайно наступил на нее в темноте?

– Мы тоже так вначале решили, но оказалось, что укус пришелся в руку, – озабоченно сказал Уилсон. – Простите, а вы представляете себе, что такое копьеголовая змея?

– Да нет, откуда же, я первый раз о такой слышу.

– Тогда я вам объясню. Это одна из самых опасных ядовитых змей на всей земле. Взрослая особь достигает восьми футов в длину, на спине у нее такой характерный рисунок, как у ночного удава. Местные жители называют ее «три минуты» – за это время яд проникает в кровь и наступает смерть. Они встречаются повсюду в Южной Америке, больше всего их в дельте Амазонки.

– И много людей умирают от ее укуса?

– Говорят, что да, но официальной статистики нет. Ведь страдают в основном аборигены, и об этом не пишут в британской прессе. Если вам интересно, я спрошу Джима Хермана, он прекрасно знает эти места и все о ядовитых змеях. Джим с Питером близко дружили, кстати. Я сейчас его позову.

Уилсон оставил меня, я пил кофе и разглядывал кабинет. Одну стену занимали полки, заставленные папками с грифом СД и коробками; на другой висели плакаты, призывающие беречь природу дождевых лесов и защищать интересы местных жителей.

Уилсон вернулся вместе с Джимом, симпатичным мужчиной лет тридцати с небольшим, в джинсах и футболке.

Мы обменялись соболезнованиями по поводу смерти Питера, Джим подлил в мою кружку кофе.

– Уилсон говорит, что вы интересуетесь копьеголовой змеей?

– Меня удивило, что она так быстро убивает.

– Да, три минуты, максимум четыре – и конец. Это не преувеличение. Когда мы с Питером жили на стоянке, собирали всякие жуткие истории, связанные с ней. Тут у каждого проводника есть своя история на этот счет. Друг сестры, который обнаружил ее в собственной кровати, змея, вылезшая из туалетного очка, и тому подобное. В общем, эти рассказы действуют довольно устрашающе. Поэтому я удивился, что Питер отважился на ночь глядя отправиться в джунгли, он ведь прекрасно представлял себе всю меру опасности.

– А разве нет противоядия?

– Против яда копьеголовой? Такого не существует. Вот я вам расскажу одну историю, которая живо рисует характер этой штучки. Нам рассказал ее индеец-лодочник. У нас с Питером просто мурашки поползли по спине от ужаса. Парень клялся, что это истинная правда. Его приятель отправился в лес нарубить дров, откуда ни возьмись – копьеголовая змея, которая ужалила его в большой палец ноги. Индеец знал, что шутки плохи, раздумывать некогда, и рубанул себя по пальцу своим мачете. К счастью, это помогло. Он обмотал ногу листьями, доковылял до дому и вскоре почувствовал себя в полной безопасности. Прошло две недели. Ему опять нужны были дрова, и он снова отправился в лес, на то же место. Там он увидел нечто похожее на гигантский гриб, и он узнал свой палец по оставшемуся на нем ногтю. Ему было противно, но любопытство, видно, пересилило – он поддел «гриб» палкой. Тот мгновенно взорвался, обдав ему лицо ядом. Через три минуты парень был мертв.

– Господи боже!

– Такая вот история. Знаете, с тех пор мы никогда не ходили босиком даже в лагере, – усмехнулся Джим. – Питер шутил, что мы спасаем дождевые леса как историческое место обитания копьеголовой змеи. Как носорога или панды.

– Кстати, а чем конкретно занимается ваша организация в дождевых лесах?

– На этот вопрос могу ответить я, если не возражаете, – вмешался Уилсон. – Хотя это непросто. Мы ставим себе несколько целей, одни рассчитаны на короткий срок, другие долгосрочные. Главная задача: спасти лес от уничтожения, создать заповедники в районах обитания местного населения, поставить заслон строительству дамб в некоторых районах, поднять общественное мнение против добычи полезных ископаемых и истребления редких растений. Как, бывало, говорил Питер, работы на столетие для огромной организации, а мы должны выполнить ее за одно десятилетие, иначе будет поздно.

– А какова была в этом роль Питера?

– Он участвовал в нескольких проектах, главным образом в области защиты прав аборигенов. Знаете, даже в эти труднодоступные места протянулась жадная рука транснациональных компаний. Задача Питера заключалась в том, чтобы по возможности поставить барьер их разрушительной деятельности, заставить их составлять договора так, чтобы не оставалось места для лазеек. Самое трудное – отследить их деятельность. Компании получают лицензии на определенный вид деятельности, но всегда нарушают правила.

– А что это за компании?

– Да какие угодно. Добывающие в первую очередь. Вот Джим лучше меня это знает. Кто у нас тут отметился, Джим?

– Видите ли, если вы пройдете по центральным улицам столицы, вы увидите знакомые логотипы чуть ли не на каждом здании. Иногда они скрываются под чужим именем. Энергетические компании, лесопромышленные, каучуковые. В последнее время резко активизировались фармацевтические и косметические фирмы. Они интересуются травами и цветами, которые местные жители используют в традиционной медицине.

– Но ведь это хорошо, – удивился я. – Натуральные лекарства куда лучше химических!

– Отчасти вы правы, – ответил Джим, – но только отчасти. Чем дольше, тем больше меня восхищают познания индейцев. Но промышленный сбор растений приведет к опустошению лесов, и очень скоро.

– Я задам, наверное, дурацкий вопрос, но мне хотелось бы знать – не было ли у Питера врагов? Может быть, кто-то был заинтересован в его устранении?

Уилсон и Джим молча переглянулись.

– У вас есть повод так думать? – холодно осведомился Уилсон.

– Нет, особого повода нет. Дело в том, что сестра Питера, Анна, была убита месяц назад. Мне подумалось, что, возможно, перед смертью они о чем-то успели поговорить, так или иначе, вероятно, что эти две смерти как-то связаны.

Уилсон искал слова, чтобы ответить мне.

– Должен признаться, – заговорил он, – что, когда мы только что об этом услышали, некоторые моменты смерти Питера нас озадачили. Вы слышали, что говорил Джим о том, насколько осторожными они оба были. С чего бы вдруг ему отправляться в глухой лес в потемках? Он раньше никогда этого не делал. Удивительно и то, что змея ужалила его в руку. Копьеголовая змея не прыгает, во всяком случае, так высоко. Значит, Питер наклонился или что-то искал на тропе. Что же касается вашего вопроса о том, были ли у него враги, то я отвечу категорически: нет. Он был всеобщий любимец. Соперников у него тоже быть не могло, нам здесь не в чем конкурировать друг с другом. У нас в лагере всего два десятка сотрудников, еще дюжина местных, мы всех знаем.

– Следовательно, вы склоняетесь к мысли, что это несчастный случай?

Уилсон в упор посмотрел на меня.

– Да, мы пришли к такому заключению. Но я бы слукавил, если бы не сказал, что смерть его все равно остается для нас загадкой. Тут есть над чем подумать. Однако же никаких конкретных зацепок или улик у нас нет. Так что считается, что это был несчастный случай. А что делать? Мы маленькая организация, которая существует за счет благотворительных фондов, мы не располагаем никакими ресурсами, чтобы провести какое-то расследование. Питер мертв. Мы все в отчаянии. Я как администратор должен дать людям время прийти в себя. А потом необходимо продолжить работу. Часы тикают. Время идет. У нас его крайне мало. Лет через двадцать существование нашей организации потеряет всякий смысл – поздно будет. Либо мы сейчас достигнем наших целей, либо надо отступать.

Маручча Мадзелли первой спустилась с трапа своего самолета, первой прошла паспортный контроль. Я ждал ее за барьером, как шофер, держа табличку с ее именем. Но это не понадобилось. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что это была она. Ей было лет тридцать пять, у нее были иссиня-черные волосы, гладко зачесанные назад и перевязанные бархатной ленточкой. Одета она была в ярко-зеленый костюм с какой-то блестящей брошкой на лацкане. Настоящая итальянка. Невероятно привлекательная, броская.

– Маручча?

– Кит Престон? – переспросила она упавшим голосом. Наверное, она очень надеялась, что я не появлюсь.

Вслед за мной она прошла к многоэтажному паркингу, мы сели в мой «БМВ» и выехали на шоссе. Лишь когда аэропорт остался далеко позади, я решился приступить к делу.

– Спасибо, что согласились встретиться со мной, – сказал я. – Может быть, я понапрасну вас побеспокоил, но мне нужно с вами поговорить.

Маручча нахмурилась.

– После нашего вчерашнего разговора я много думала. Мне хотелось об этом забыть, а теперь вы все всколыхнули…

– Обещаю вам, я лишь задам несколько вопросов, вот и все.

– О'кей, задавайте. Если это для вас так важно.

– Вам что-нибудь говорит имя Бруно Фулгер?

Маручча с грустью улыбнулась.

– К чему притворяться? Конечно, Бруно Фулгер мне знаком. Мой отец был любовником его жены.

– Это был широко известный факт?

– Нет, вряд ли. Все держалось в тайне, что для моего отца было несвойственно.

– Что вы имеете в виду?

Маручча рассмеялась. Мы ехали вдоль шоссе мимо здания Альфа Лаваль.

– Я должна вам кое-что сказать о моем отце, – начала она. – Он был удивительный человек. Удивительный отец и удивительный муж. Так я думаю. Но он был настоящий итальянец и мужчина в расцвете лет. Мама это понимала. Речь не о том – одобряла или не одобряла. Но понимала. У отца всегда были женщины. Они были частью его жизни. Он никогда не помышлял оставить маму и семью. Но женщины были всегда. Он ездил с ними по делам, и это было для него нормой.

– И Анастасия Фулгер была одной из них?

– Конечно. Но на этот раз все было иначе. Папа с самого начала понимал, что попал в опасную ситуацию.

– Почему опасную?

– Потому что ее мужем был Бруно Фулгер. А вы знаете его репутацию.

– Поэтому они встречались тайно?

– Всегда тайно. Никогда в тех местах, где их могли бы увидеть.

– Он приглашал ее на свою яхту.

Маручча удивленно взглянула на меня.

– Откуда вы знаете?

– Слышал в Германии.

– Ничего не бывает тайного, что не стало бы явным. Я предупреждала отца. Но ему страшно хотелось быть с ней. Наверное, он был по-настоящему влюблен. То есть для него это был не проходной романчик. И поэтому я нервничала.

– И что же случилось?

– Они тайно встретились на Сардинии. Папа набрал команду в Порто Эрколе. Анастасия прилетела туда из Германии, папа из Милана. Команда получила приказ держать язык за зубами. Они провели неделю на яхте вместе, плавали вокруг острова. Потом он вернулся в Комо. Папа был в отличном настроении. Мы не спрашивали, как он отдохнул, у него все на лице было написано. Он светился счастьем. Они, видимо, договорились повторить это приключение. Он говорил, что опять собирается в поездку. Я уверена, что он имел в виду их встречу.

– А вместо этого…

– Его убили. Это было так неожиданно! Он приехал в Милан на встречу с представителями ведущих модных фирм. И когда переходил виа Манцони, машина влетела на тротуар и сбила его. Белый «Мерседес» с римскими номерами. Вот и все, что нам известно.

– А какова версия полиции?

– Честно говоря, никакой. Были какие-то неуклюжие теории, а вскоре расследование зашло в тупик и прекратилось.

– Вы упоминали имя Бруно Фулгера?

– Да, но безрезультатно, как вы понимаете. Мне надо было защитить маму от пересудов. Она любила мужа, тяжело переживала его смерть, и сплетни тут были совсем неуместны.

– А полицейские допрашивали Бруно Фулгера?

– Не знаю. Кажется, нет. А может, и да, не знаю.

– А как по-вашему, что же произошло на самом деле?

– То есть верю ли я, что папу намеренно убили?

– Да.

– Конечно. Это сделал Бруно Фулгер.

– Откуда такая уверенность?

– Скажем, у меня такое ощущение. И потом, то, что случилось дальше…

– А что именно?

– Через пару месяцев это было. У нас опустились руки, мы целыми днями плакали. Фабрику забросили. Но надо было решать, что делать с бизнесом дальше, и я отважилась взять его в свои руки. Это хороший, налаженный бизнес, жаль было продавать фирму. Я в ней работала уже пять лет. Итак, я пришла в офис отца, созвала народ и сообщила, что отныне буду руководить компаний.

Все были очень добры ко мне и старались поддержать. Видно, боялись, что мы продадим фирму. В общем, через несколько недель появился один швейцарец или немец от Бруно Фулгера.

– Не Гомбрич случайно?

– Да, кажется так. Адвокат. Очень сдержанный, ледяной какой-то.

– И чего же он хотел?

– Сказал, что компания Бруно Фулгера желает купить наш бизнес.

– Он объяснил, почему?

– Сказал только, что они услыхали, что фирма продается. И назвал цену. Очень высокую, гораздо выше реальной.

– Почему они это сделали? Фулгер не из тех, кто бросает деньги на ветер.

– Меня это тоже удивило. И, кажется, я поняла причину. Он хотел купить наше молчание или проверить мою реакцию на имя Бруно Фулгера, чтобы понять, что мне известно.

– И что же вы ответили?

– Я была предельно вежлива. Я выслушала все, что он предлагал, а потом сказала: извините – нет, не продается.

– А как вы прореагировали на то, что именно Бруно Фулгер пожелал приобрести вашу фирму?

– В присутствии этого адвоката я ничем себя не выдала, как будто это имя ничего мне не говорило.

– И Гомбрич ушел удовлетворенный. Если его задачей было прощупать вас, вы отлично выдержали экзамен.

– Уходя, он сказал одну вещь, которая меня поразила. Это было похоже на угрозу, хотя поняла я это гораздо позже. Мы стояли в входа на фабрику на автостоянке, и он предупредил меня: будьте, мол, осторожны, опасайтесь итальянских водителей, они такие бесшабашные. Я спросила, почему вдруг. Он холодно на меня посмотрел и ответил: «Хуже всех римские водители. Они так быстро ездят на своих белых машинах, ни один пешеход не может быть спокоен за свою жизнь». Именно так он сказал, в точности. И только позже я поняла смысл его слов. Видите ли, ни в одной газете не упоминалось, что папа был сбит белой машиной с римскими номерами. Так что он мог это знать либо потому, что ему сказали в полиции, либо потому, что он знал, кто сидел за рулем.

– И что – вы сообщили об этом в полицию?

– Я знаю, что должна была это сделать. Но, стыдно признаться, я ничего не сделала. Может быть, испугалась. У него в глазах было что-то такое… короче, я испугалась. И потом, что я могла сказать? Никаких улик у меня нет.

– Это вечная беда с Бруно Фулгером: никогда никаких улик.

Мы подъехали к Грейт Титчфилд-стрит, и я остановился возле оптового модного магазина. В витрине были выставлены безголовые манекены в бежевых блузках. Маручча сидела в машине, глядя себе под ноги.

– Извините, – сказала она. – Мне нужно время, чтобы прийти в себя. Прежде чем я пойду на встречу с партнерами. Как подумаю о Бруно Фулгере, в бешенство прихожу. Такие люди, как он, сущее зло, и с ними ничего нельзя поделать. Ничто их не берет. В конце концов перестаешь даже пытаться.

– Я пытаюсь.

– Я знаю. Поэтому мне так грустно. Потому что, что бы вы ни сделали, ничего у вас не получится. Бруно это знает. Он даже знает то, что у вас в сердце. Так я думаю.

Она вышла из машины и, не оглядываясь, исчезла за дверями магазина.

* * *

Первой моей мыслью было поехать в Челси, в полицейский участок, и повторить там мой разговор с Маруччей. Она боялась полиции, а я нет.

Чем больше у меня будет информации против Бруно, тем лучше для меня. История, которую рассказала Маручча о том, как угрожал ей Гомбрич, и все эти слова насчет машин с римскими номерами наверняка произведут впечатление на старшего инспектора Баррета.

Где-то на середине пути моя отвага стала улетучиваться. Чем больше я над этим думал, тем более сложным казался мне мой план. Что, в сущности, я скажу? Что адвокат Фулгера туманно намекнул на возможность несчастного случая? Вряд ли на этом основании они тут же станут арестовывать Бруно Фулгера.

У меня была и другая причина избегать встречи с полицией. Я боялся, что, если покажусь там, они воспользуются случаем и снова меня задержат. Я был уверен, что до сих пор числюсь у Баррета в подозреваемых номер один. Маручча права: ничем не достанешь такого типа, как Фулгер.

Я вернулся к себе домой и уже на площадке услышал телефонный звонок. Я решил не брать трубку. Наверное, это Говард Тренч насчет машины.

Но телефон продолжал трезвонить, и я, чертыхаясь, снял трудку. – Это ты, Кит? – Звонила Салли. Голос ее звучал истерически.

– Салли? Что случилось?

Я сразу же подумал о Кэзи.

– Нечто ужасное! Я нашла конверт на коврике у двери, адресованный Кэзи. Кто-то подсунул его в дверную щель.

Она едва справлялась со словами.

– Успокойся, Салли. Не нервничай. Кэзи в порядке?

– В порядке, она рядом со мной, слава богу. Но Кит, этот конверт! На нем шарики и зверюшки, я думала, это приглашение на какой-нибудь праздник.

– И что же?

– Внутри оказалась записка, слова вырезаны и наклеены на бумагу.

– Что там написано?

– Я тебе прочитаю. Я получила это час назад. Везде тебя искала, – задыхаясь, говорила Салли.

– Что же там написано, Салли? Прочти спокойно.

– Тут сказано: «Кэзи. Твой папа задает слишком много вопросов. Мы знаем, с кем он говорил. Скажи ему, чтобы перестал, а то с тобой случится что-то плохое. Никому об этом не говори». Не подписано. Кит, что, черт побери, это значит? Что за вопросы ты задаешь? И что значит «случится что-то плохое»? Я этого не вынесу!

– Послушай, Салли. Я сейчас тебе ничего не могу объяснить, но я к вам немедленно приеду. Я буду у вас через четверть часа. А вы пока никуда не выходите и никому не открывайте. Слышишь – никому, кроме меня. Договорились?

Я бегом спустился с лестницы, не дожидаясь лифта, и бросился к машине. Если что-нибудь случится с Кэзи, я себе никогда не прощу. Я нажал на газ, обогнал автобус на повороте и поймал зеленую волну. Кто посмел втягивать в это дело мою дочь? Как они посмели? Руки у меня дрожали, и трудно было удерживать руль, костяшки пальцев побелели от напряжения. Я пытался успокоить Салли, но сам успокоиться не мог. Я знал, что эти люди могут зайти как угодно далеко. Они убили уже двоих, может быть, даже троих. Анна, Алессандро Мадзелли, Питер. И меня чуть не убили на крыше, я чудом спасся. А теперь взялись за Кэзи.

Я остановился возле дома. Салли смотрела из окна гостиной. Кэзи была с ней, стояла на валике дивана. Она помахала мне ручкой. Я прочел по ее губам: «Привет, папа!»

Салли отперла дверь, и я вошел. Пресловутое письмо лежало на столике в холле. Я осмотрел его, стараясь не очень трогать руками, хотя эти мерзавцы, конечно, позаботились, чтобы не оставить отпечатков пальцев.

Послание состояло из отдельных букв и слов, вырезанных их разных журналов. Некоторые я узнал по шрифтам, но не все. Само послание было предельно ясным. «Твой папа задает слишком много вопросов… Мы знаем, с кем он говорил…»

Мы прошли в кухню, Салли пыталась выпроводить Кэзи во дворик, чтобы поговорить со мной. Я видел, что она колеблется. Можно ли выпустить девочку, не случится ли с ней чего плохого?

Господи, какой ужас!

– Может, лучше ты пока в своей комнате поиграешь, Кэзи? – сказал я. – Включи телевизор, а я потом к тебе приду.

– А купать меня сегодня будешь? Ты меня уже сколько не купал!

– Очень может быть, лапа. Ну, беги наверх. Нам с мамой надо поговорить про взрослые дела.

Кэзи неохотно побрела к себе, а Салли приготовила чай.

– Надеюсь, тебе не кажется, что я неадекватно реагирую? – спросила Салли. – Не каждый день такие письма получаешь.

– Да, это не шутка. По крайней мере, мне так не кажется. Боюсь, что это слишком серьезно.

– И что же все это значит? Вот что я хотела бы знать. Кто это послал, и откуда они вообще знают про Кэзи?

– Это длинная история, Салли. Но если коротко, то я думаю, что письмо послал один немецкий миллиардер по имени Бруно Фулгер. Или кто-то из его людей. Фулгер подал в суд на наш журнал из-за материала о его жене, который мы поместили. Он опасен и привык все делать по-своему. Он пытается запугать меня – запугать нас, запугивая Кэзи.

– Может быть, надо сообщить в полицию?

– Определенно. Только не сейчас. Я не уверен, что это поможет. Надо увезти Кэзи из города. Спрятать ее, пока гроза не пройдет. Салли, ты должна довериться мне.

Салли отпивала мелкими глотками горячий чай, судорожно обхватив руками кружку, и посмотрела на меня, не отнимая ее от лица.

– Знаешь, что меня особенно злит? – спросила она. – То, что опять, как в былые времена, твоя работа портит нам жизнь. Когда мы были женаты…

– Не забывай, мы еще формально не развелись…

– Если ты такой формалист, то вспомни, что твоя работа всегда стояла на первом месте. Если мне хотелось куда-нибудь поехать на выходные, то оказывалось, что у тебя назначено что-то важное, нужное для работы. Турнир по водному поло, который спонсирует ваш рекламодатель, модное дефиле или черт знает что еще. И так из недели в неделю. А теперь, опять же из-за твоей работы, под угрозу поставлена жизнь нашей дочери! Я даже слов не нахожу, Кит! Когда ты жил в этом доме, у тебя не хватало времени, чтобы провести его вместе с Кэзи, твоя работа сжирала все твое время. А теперь, когда мы живем отдельно, твоя работа опять врывается в наш дом, и негде от нее укрыться.

– Я все понимаю, Салли, ты абсолютно права. Мне нечего тебе возразить. И тем не менее в последний раз прошу тебя – доверься мне. Кэзи необходимо увезти из Лондона – и не завтра, а немедленно, прямо сейчас.

– И куда же прикажешь ее везти?

– Прежде всего везти ее должна не ты. Этого нельзя делать – слишком бросится в глаза. Надо сделать вид, что у вас все по-прежнему и Кэзи дома. Я сам ее увезу. Ты говорила про деревенский коттедж Пола, помнишь? Много людей знают о нем?

– Кроме меня и Пола, никто в Лондоне.

– Вот туда мы и поедем. Может быть, на пару ночей всего. И никому – слышишь, совсем никому – не говори об этом. Даже полицейским. Я серьезно. А теперь собери вещи, и мы поедем.

Мои доводы мало убедили Салли, и мне пришлось с новым жаром начать сначала.

– Правда, Салли, я не всегда был прав и признаю это. Но на этот раз я прав, и ты должна мне поверить.

– О'кей, – наконец сдалась она. – В последний раз. Забирай Кэзи. Но если что-нибудь случится, если Кэзи пострадает…

– Что тогда? Ты со мной разведешься?

– Я тебе никогда не прощу. И никогда не позволю тебе видеться с Кэзи. Уж об этом я позабочусь, будь уверен.

– Верю. А теперь давай поторопимся.

Мы поднялись наверх к Кэзи, и я сказал девочке, что нас с ней ждет приключение. «Только тебя и меня».

– Почему? А как же мама?

– Без мамы. И ты будешь заботиться обо мне вместо нее. А теперь быстренько собери свои вещички, и мы отправляемся.

Салли складывала ночную рубашку, свитера, маечки в сумку. Я не собирался брать свои вещи. Заезжать домой времени не было, здесь у меня ничего не осталось. Куплю что-нибудь по дороге на автозаправке.

Но сначала нам нужно было незаметно протащить Кэзи в машину. Иначе, если за домом наблюдают, за нами непременно увяжется «хвост».

– У тебя найдется большой баул? – спросил я Салли.

Она принесла из чулана пару безразмерных полотняных сумок, которые, наверное, оставил здесь Пол – туда черта лысого можно было засунуть, не то что маленькую девочку.

– Это игра, – сказал я Кэзи. – Ты сюда спрячешься и будешь сидеть тихо-тихо.

Я, приняв самый беззаботный вид, подтащил сумку к машине и небрежно бросил на заднее сиденье.

– Не шевелись, малышка, – шепнул я. – Игра еще не окончена.

Салли подошла со второй сумкой, в которую сложила детское сиденье для Кэзи. Я сделал вид, что прощаюсь с Кэзи, которая будто бы стояла у окна, и отъехал от дома. Убедившись, что «хвоста» нет, я остановился, освободил Кэзи и пристегнул сиденье.

– Ну как, понравилось? – спросил я.

Кэзи сморщила носик.

– Ну, в общем, да. Только ножки затекли.

На место рядом с водительским Салли бросила записку с инструкцией – как доехать до коттеджа: по шоссе номер 3 в сторону Эксфорда, потом пересечь несколько проселков, от Престон Кэндовер свернуть, и через полмили будет наш дом. «Никакой Гомбрич нас там не найдет», – подумал я.

Где-то возле Чертси я остановился, чтобы залить бензина, а заодно купить что-нибудь поесть – консервированный суп и хлеб, зубную щетку и пасту, бритвенный станок. В пять часов среды дороги были свободны, и ехать было одно удовольствие. Кэзи напевала песенку, которую выучила в школе, – про крокодила, который проглотил рыбку. Вдруг зазвонил телефон.

Я машинально взял трубку.

– Алло? Это Кит Престон?

Голос был мужской, слишком знакомый: Говард Тренч.

Я не знал, что мог бы сказать ему по существу, поэтому промолчал.

– Извините, – сказал Тренч, – я звоню по автотелефону в автомобиль, принадлежащий компании «Фулгер АГ». Скажите, пожалуйста, кто ведет машину? С вами говорит генеральный управляющий.

Я держал трубку подальше от лица, чтобы не выдать себя дыханием.

На заднем сиденье Кэзи продолжала беззаботно напевать про крокодила, который широко раскрыл пасть, и маленькая рыбка нечаянно заплыла прямо ему в зубы.

– Кто это? – кричал на другом конце провода Тренч. – Это вы там поете, Кит? Перестаньте дурачиться, с вами серьезно говорят!

«Крокодил сомкнул челюсти, – пела Кэзи, – и рыбка уснула во тьме его желудка».

– Я официально вам заявляю, – продолжал Тренч, – если вы не вернете машину на Парк-плейс к завтрашнему полудню, я заявлю в полицию. Вы слышите?

Я швырнул трубку и не сбавлял газ. Даже звука его голоса я не мог слышать. Я не сомневался, что он не ради красного словца сказанул про полицию, у него не заржавеет. А инспектор Баррет будет счастлив получить в руки такой козырь.

Мы съехали с шоссе и теперь петляли по дороге, которая вилась по склону холма. На поворотах солнце било нам прямо в глаза, и мы щурились, как коты на припеке. Мы миновали церковь с нормандской колоколенкой и деревню, утопающую в зелени. Странно, живя в Лондоне, я месяцами не вспоминал про то, что есть на свете природа, лес и солнце. Но, оказавшись за городом в такой славный летний вечер, невозможно представить, что можно жить где-то еще, а не в этом раю.

Подъезжая к повороту на коттедж, я набрал номер Сузи в офисе. Трубку сперва сняла девушка на коммутаторе, я говорил с ней, имитируя северный акцент.

– Сузи? Это Кит.

– А оператор на коммутаторе… – обеспокоенно начала она.

– Не волнуйся, я изменил голос. Вот так. – И я продемонстрировал ей свой талант.

– У тебя замечательный шотландский акцент, – сказала Сузи. – Звучит так, словно ты никогда не выезжал из Абердина.

– Послушай, – прервал ее я, – я не могу долго разговаривать. Я увожу Кэзи из Лондона. Ей прислали письмо с угрозами. Это связано с делом Анны. У Салли друг имеет коттедж недалеко от Эксфорда, в Хемпшире, но это секрет. Если полиция будет спрашивать у тебя, ничего о нас не говори. Особенно полиции. Дело в том, что там нет телефона, и связаться со мной можно будет только по телефону в машине, так что я больше звонить не буду. Слишком рискованно. Давай договоримся, что ты будешь звонить мне каждый день в полдень. Я буду ждать в машине, на случай, если тебе понадобится что-нибудь мне сообщить. Если ты в этот момент будешь занята, я подожду. Поняла?

– Конечно. Значит, продолжим завтра в двенадцать. А сейчас мне надо бежать – звонят от начальства.

Коттедж «Высокая роща» оказался обыкновенным деревенским домом, рядом с которым странно смотрелся новенький металлический сарай. Коттедж расположился на склоне пологого холма, и подъехать к нему можно было только одним путем, по топкой вязкой дороге. Местность выглядела безлюдной, но от греха подальше я завел машину в сарай. Потом отстегнул Кэзи, мы обошли дом. Дом окружал небольшой садик, в глубине которого стояла каменная скамья, окруженная тисовыми деревьями. Мы нашли ключ под камнем и открыли дверь черного входа. В нос ударил затхлый запах, бросилась в глаза колония мертвых бабочек-капустниц на подоконнике. Видно, сюда давно не ступала нога человека. «Вот и хорошо, – подумалось мне, – чем меньше людей знают сюда дорогу, тем лучше».

Мы быстренько прошлись по комнатам, открывая окна и двери. Я поискал нагреватель, чтобы нагреть воды и искупать Кэзи. Дом оказался больше, чем я предполагал: четыре спальни, большая гостиная с обшарпанными креслами и диваном, кухня, выложенная каменной плиткой.

Чуть-чуть подкрасить, подмазать, и можно очень выгодно сдать в аренду. Кэзи пооткрывала все ящики кухонного буфета и была вознаграждена находкой – дохлой мышью, попавшей в старинную мышеловку.

Мы нашли простыни, постелили постели, и, когда нагрелась вода, Кэзи залезла в ванну. Я устроился на стуле рядом с ней. Мы мирно беседовали, зеркало над ванной запотело. Потом она вылезла из воды, надела купальный халатик, мы разогрели банку томатного супа и разлили его по кружкам, а потом сели ужинать в гостиной. Кэзи захватила с собой книжку и азбуку и прочитала мне сказку про лису и утку. Я заподозрил, что она знает ее наизусть, а вовсе не читает, но все равно было хорошо. Это был первый вечер, который мы проводили вместе после нашего с Салли расставания. Я только теперь понял, чего я лишился. Вся эта картина была такой мирной и уютной, что казалось странным, что только недавно я в дикой спешке покидал Лондон. Почему, зачем? Однако в результате я наслаждался жизнью – первый раз за много-много недель или месяцев.

Когда Кэзи уснула, я сел в одиночестве, слушая тишину. В буфете гостиной обнаружилась пыльная наполовину опорожненная бутылка виски, я щедро налил себе в стакан и разбавил водой из-под крана. Мне было о чем подумать, но, по правде говоря, не хотелось. Через незанавешанное окно я смотрел, как качаются ветви деревьев. Такая тишь была мне непривычна. Я уже давно не слышал тишины. Мой каждый день протекал на фоне непрерывного гула большого города и людских голосов. Тишина ассоциировалась у меня с детством и отцом. Отец боготворил тишину, особенно звенящую тишину пустыни. Однажды, когда мне было лет десять-одиннадцать, мы жили в Шардже, и он взял меня с собой в Пустой квартал. Так он называл это место неподалеку от Дубаи. Может быть, мы оказались там случайно, не помню, мы ехали через дюны и с наступлением вечера поставили палатку. Прежде чем пойти спать, отец посадил меня рядом с собой у входа в палатку послушать тишину. Помню, как он сказал: «Послушай, Кит, просто послушай». А я ответил: «Да что тут слушать? Я слушаю-слушаю и ничего не слышу!» Это потом стало нашей домашней шуткой. А для отца слушать тишину было терапией. Когда у него возникали неприятности по службе, он ехал в пустыню. И слушал безмолвие.

Когда мы с отцом начали идти по разным дорогам? Трудно назвать точную дату. Как в анекдоте: «Как вы разорились? – Сначала медленно, а потом быстро». Так и у нас с отцом. Когда я учился в университете, он довольно часто приезжал ко мне, значит, после того, как они с мамой развелись – мне тогда было семнадцать, – мы еще были дружны. Разрыв обозначился, верно, тогда, когда я после университета обосновался в Лондоне и начал работать. Отец и сам жил тогда в Лондоне, он переехал за год до этого, когда сам вышел на пенсию, но мы не встречались, разве случайно. Если на меня нападал стих тоски по домашнему укладу, я ехал к маме. У отца мне было неуютно. У него есть особый дар – всегда отмечать мои неудачи и недостатки. Он почему-то решил, что моя карьера не соответствует моим талантам. Несмотря на то что я обнаруживал все видимые признаки успешного продвижения по службе, он укоризненно качал головой и выражал сожаление. Когда мамы не стало, отец уже ушел из моей жизни. Впрочем, нам обоим было комфортнее встречаться не чаще раза в год, и то ненадолго.

Он часто менял адреса, и на новом месте я у него еще ни разу не бывал, хотя сейчас вспомнил, что это где-то неподалеку от коттеджа Пола. Около Олтона. Отец прислал мне открытку, информируя о своем последнем передвижении. Внизу он приписал: «Я нашел квартиру с садиком, отсюда можно пешком дойти до всех тех мест, которые мне нужны, – паб, магазин и т. п. Готовлюсь встретить старость. Можешь не утруждать себя переадресовкой журнала, который ты мне выписал в качестве подарка на день рождения. «Мир мужчин» – это совсем не мой мир, слишком много рекламы и фотографий всяких индюков. Извини, что не могу сказать доброго слова о том, что приносит тебе хлеб с маслом. Папа».

Я вышел, взял в машине записную книжку и нашел номер отца. Он снял трубку после первого же звонка. Голос его звучал настороженно: он не знал, радоваться ли моему звонку или тут скрывается какой-то подвох?

– Я знаю, почему ты звонишь, – сказал он.

– Вот как?

– Ты работу потерял, я в газетах читал. А что я тебе говорил – на кой черт ты связался с этим дерьмовым журнальным делом? Теперь небось деньги нужны.

– Но я не за этим звоню.

– Вот и славно. У меня все равно их нет. Все излишки забирает налоговое ведомство.

– Мы с Кэзи тут неподалеку от тебя, могли бы заехать навестить, если не возражаешь. Ты ведь не виделся с внучкой года два?

– Больше. Она еще в пеленках была, – ответил он.

– Да, пожалуй. Это было давно. Я виноват, наверное.

– Я тоже так думаю, – подтвердил отец. – Ты неправильно выбираешь жизненные приоритеты. Я давно заметил.

Мы условились, что встретимся завтра в обед, я записал, как ехать.

– Только разносолов не жди, я живу на супе и сыре, – проворчал отец.

– Отлично, Кэзи обожает сыр. До завтра.

После разговора на меня навалилась депрессия. А чего следовало ожидать? Разве случалось по-другому? Конечно, у отца было достаточно оснований обвинить меня в одном и другом. Я где-то вычитал, что в мире существует определенное количество вины и она переходит от человека к человеку. Когда на тебя наваливается это бремя, ты инстинктивно хочешь его сбросить и перекладываешь свою вину на чужие плечи. Да, но в моем случае количество вины все прибывает и прибывает, и спихнуть ее никак не удается. Я превратился в ходячий склад вины. Как это Салли сказала? «Теперь, когда мы живем отдельно, твоя работа опять врывается в наш дом, и негде от нее укрыться». И про Кэзи она правильно говорила, что я ее, даже живя вместе, почти не видел. Ее упреки тоже были справедливы. Теперь, оглядываясь назад из моего безработного настоящего, я удивляюсь сам себе – как можно было так пренебрегать личной жизнью и семьей, во имя чего? Бессмысленной суеты, которой мы заполняли страницы наших журналов.

Идя к своей кровати, я заглянул к Кэзи, поправил одеяло. Она спала на спине и загадочно улыбалась своим снам, вытянув ручки вдоль одеяла. В окно опять видны были те же гнущиеся от ветра деревья. Похоже, собиралась буря.

Задергивая занавески, я заметил примерно в четверти мили от нас ниже огни приближающегося автомобиля. Мотора слышно не было, фары были выключены. Видно, пассажиры не стремились быть замеченными. Откуда они взялись в этой богом забытой глуши? Страх пронзил меня, на мгновение парализовав движения. Машина с незнакомцами кружила по холму. В комнате было темно, поэтому я рискнул приоткрыть его, чтобы получше разглядеть то, что творилось в темноте. Теперь мне стал слышен шорох колес по щебенке. Через минуту они будут здесь.

Кэзи тихо посапывала во сне. Мне оставалось только одно: схватить ее прямо в пижамке и бежать через черный ход. Я не исследовал конец сада, но надеялся, что там есть калитка, которая ведет в поле. Мы спрячемся в рощице и переждем опасность. Это был отчаянный план, но другого придумать я не мог.

Я просунул руки под спинку Кэзи и легонько поднял ее, прижав к груди. Она зевнула и полуоткрыла глаза.

– Ш-ш, Кэзи, не просыпайся. Еще ночь.

Я спустился по лестнице в холл. Теперь все пространство перед домом было залито светом фар. Может, они пытались обнаружить нас, высвечивая комнаты? Вполне возможно.

Я отпер дверь и вышел во двор. Высокая трава уже покрылась ночной росой. Кэзи заерзала от холода. Я услышал, как хлопнула дверца машины и раздались осторожные шаги.

Я шаг за шагом пробирался по саду, пробуя ногой землю, прежде чем ступить. Кэзи вдруг показалась мне тяжелой, и я боялся уронить ее.

Теперь они были у двери, из которой мы только что вышли – я узнал знакомый скрежет дверной ручки.

И тут Кэзи расплакалась. Я замер на месте и лихорадочно зашептал:

– Тише, Кэзи, не плачь.

Вместо этого Кэзи набрала воздуху в легкие и заревела что было мочи.

Я, спотыкаясь, побежал по траве, высматривая калитку. И прижимал к себе Кэзи, по-прежнему боясь ее не удержать. Что будет, если нас настигнут? «Случится что-то плохое» – похоже, мы сейчас узнаем, что значили эти слова.

– Вы где, в саду? – спросили из темноты. Я сразу узнал этот голос: Сузи.

– Какого черта ты тут делаешь?

– Это я вас хочу спросить. Разве Кэзи не пора быть в постели? Уже почти одиннадцать.

– Она и была в постели, уснуть успела, это ты нас вспугнула. Я решил, что нас настиг Бруно Фулгер.

– К счастью, это всего лишь я. Дай-ка мне сюда Кэзи. Иди, моя кроха. Не надо плакать.

Через несколько секунд Кэзи уснула на руках Сузи.

Мы уложили ее в постель и оставили спать. А сами сели в гостиной выпить по чашке чаю.

– Как ты нас нашла? – Меня очень беспокоило, что она явилась без предупреждения и, кажется, без труда добралась до коттеджа, до места, которое я считал безопасным.

– Легко. Спросила дорогу в пабе. Ты сказал, что это недалеко от Эксфорда, я назвалась подружкой Салли. Ее тут знают. Мне объяснили, как проехать.

– Фантастика! А зачем ты приехала?

– Я подумала, тебе нелишне будет узнать, что тебя разыскивает полиция. Двое полицейских: сержант по фамилии Кроу и констебль. Говард Тренч объяснил, что ты уволен и больше у нас не работаешь. Они сказали, что уже знают, но хотят задать несколько вопросов сотрудникам о твоем возможном местопребывании, как они выразились. Говард не горел желанием с ними беседовать, но они настояли. Около часа у нас торчали.

– Они не сказали, почему такая срочность?

– Сказали только, что были у тебя дома, не застали, потом ездили к Салли и там тоже не нашли.

– А Салли не проговорилась?

– По всей вероятности, нет.

Молодец, Салли. Она все-таки мне поверила.

– А тебя тоже допросили?

– Еще бы! Уж Говард об этом позаботился. У него нет на руках никаких фактов, но он подозревает, что мы на связи.

– Ты тоже притворилась слепоглухонемой?

– А как же! Пыталась выведать у них, зачем ты им понадобился, но они не раскололись.

– А что потом?

– А ничего. Я поехала тебя предупредить. Говард наябедничал им про «БМВ», который окрестил «похищенной собственностью». Сержант Кроу сказал, что тебя объявят в розыск. Теперь каждый полицейский в стране будет тебя искать.

«Спасибочки, Говард Тренч», – мысленно вздохнул я.

За окном разразился ливень, струи забарабанили по карнизам.

– Кроме того, они хотят поставить телефон в машине на прослушивание. Так что, если ты будешь с него звонить, тебя моментально засекут.

– Значит, если бы ты мне позвонила завтра…

– Тебя схватили бы через десяток минут. Если не раньше.

– Кошмар! Меня просто загнали в капкан. Я хотел поехать завтра с Кэзи к отцу, но боюсь, они засекут машину.

– А ты мою возьми. Я уже говорила тебе однажды, что никому не интересен допотопный «Воксхолл».

– Благородный жест, но ведь тебе машина самой утром понадобится. Как ты собираешься добираться на работу?

– А я не собираюсь. Я наконец набралась смелости уволиться.

– Да что ты! И как прореагировал на это Тренч?

– Он еще ничего не знает. Я оставила конвертик на рабочем столе. Внутри записка: «Извините, но вы слишком большой зануда. Сузи».

– Очень смело. Интересно, сколько раз тебе хотелось бросить мне в лицо эти слова?

– Довольно много. Но я всегда смирялась.

Я лежал, вытянувшись на диване, и следил глазами, как Сузи зажигает сигарету и затягивается. Теперь, когда мы уже не были сослуживцами, она казалась мне совершенно иной. Она выглядела усталой, но все равно очень привлекательной.

– Я и не знал, что ты куришь.

– Да я практически не курю, только когда очень нервничаю или, наоборот, пребываю в приятно возбужденном состоянии.

– А сейчас у тебя какое состояние?

– Приятно возвышенное. Освободившись от Тренча, я чувствую себя так, словно выкупалась в семи водах или сбросила старое надоевшее пальто, в котором отходила десять сезонов. Это – свобода.

– Кстати, насчет пальто. Ты ведь наверняка не взяла с собой никакой одежды.

– Совсем никакой. Даже зубной щетки.

– Как раз щетку я могу тебе дать. А в ванной я заметил симпатичный фланелевый халатик. Можешь воспользоваться, если хочешь.

Мы поднялись наверх, достали простыни, и я помог Сузи постелить постель. В ее комнате были веселенькие зеленые обои с красными фуксиями и кровать тридцатых годов. Мы стояли по обеим сторонам кровати, расправляя простыню.

– Не боишься тут остаться одной? – спросил я, целуя ее на сон грядущий.

– Нет, – беззаботно ответила она. – А если замерзну или почувствую себя одинокой, приду под бочок к Кэзи. Спокойной ночи, Кит.

 

21

Кэзи проснулась в половине седьмого и сразу пробралась ко мне в спальню. Она всегда рано просыпается в незнакомом месте. Я обрадовался ей – после треволнений вчерашнего вечера так приятно было обнять дочурку.

Я раздвинул занавески, и в глаза мне ударило яркое солнце. Буря улеглась еще ночью. Под окном стоял омытый ливнем «Воксхолл» Сузи. Утром он казался таким маленьким и жалким. Я проинспектировал содержимое кладовки и обнаружил коробку с увядшими пакетиками ромашкового чая и несколько жестянок с анчоусами. Итак, на завтрак у нас были тосты с анчоусами и суп с бычьим хвостом.

Разбуженная звоном посуды на кухне, вошла Сузи во фланелевом халате.

– Восемь пятнадцать, – удовлетворенно провозгласила она. – Теперь каждую секунду Тренч может увидеть мое послание.

После завтрака мы позаимствовали в чулане ботинки и шляпы от солнца и пошли гулять в поле. Опять стоял погожий летний денек, поле пестрело цветами, умытыми дождем. Мы шли по ложбине, по сторонам которой росли деревья. Кэзи бежала впереди, подбегая к нам с горстью головок одуванчиков или другими трофеями. Часа полтора мы гуляли, не встретив ни одного живого существа, не считая зайцев, которые выпрыгивали у нас прямо из-под ног и, петляя, скрывались в зарослях крапивы. Вдоль кромки рощи выхаживали фазаны.

– Знаешь, – сказал я Сузи, когда Кэзи опять убежала далеко вперед – я все думаю над этим письмом с угрозами, которые получила Салли. Над фразой: «Твой отец задает слишком много вопросов. Мы знаем, с кем он разговаривал». Как они могли это узнать? Сузи нахмурила брови.

– Сказал кто-нибудь.

– То есть им напел кто-то из тех, с кем я говорил?

– Скорей всего так.

– Ну вот, здесь и собака зарыта. Кто мог это сделать? Если иметь в виду, что наш главный подозреваемый – Бруно Фулгер, кто с ним близок?

Сузи задумалась:

– Та итальянка, Маручча.

– Но зачем ей это? Фулгер убил ее отца. Она ненавидит его.

– И тем не менее, если искать мотив – может быть, она не только ненавидит, но и боится его. И он вполне мог угрожать ей, если она не будет с ним откровенна в случае, когда о нем будут наводить справки.

Мы дошли до вершины холма и с удовольствием подставили лица солнечным лучам, усевшись на поваленный вяз. У Кэзи устали ножки, прогулка была слишком утомительной для пятилетнего ребенка.

Кэзи ковыряла палкой в заячьей норе, мы наслаждались покоем.

– Нет, эта версия не годится, – сказал я. – Я имею в виду Маруччу. По времени не сходится. Подумай сама: предположим, она сразу после встречи со мной доложила о ней Фулгеру или Гомбричу по телефону, они не успели бы написать и доставить письмо в Клэпхэм. Не забывай, что Салли дозванивалась до меня целый час – а ведь я сразу отправился домой с Грейт Титчфилд-стрит.

– Она могла позвонить им раньше, из Милана, сразу после того, как вы договорились о встрече.

– Тоже возможно. Но вряд ли.

– Ну а с кем еще ты говорил про Бруно Фулгера?

– В том-то и дело, что ни с кем. Ну вот с Симоном Берио, фотографом. Я ему ни на грамм не верю. Но я его не видел восемь дней. С кем еще? С Хайнером Штюбеном в Мюнхене. С Ником Груэном. Вот и все.

– И как тебе Хайнер?

– Я с ним сказал буквально несколько слов. Только пощупал почву.

– А Ник Груэн?

– Нет, он исключается. Это мой старый друг.

А почему, собственно, исключается? Когда я звонил ему в понедельник в Лейпциг, чтобы спросить про Массимо Мадзелли, он мне ничего не сказал, попытался избежать разговора. К тому же он торговал красильную фабрику компании Бруно. Вполне вероятно, что как-то за обедом он обмолвился Бруно или кому-то из его ближнего круга о том, что некий Престон собирает о нем сведения. Так, между прочим. Это вполне в духе Ника.

– А может, они установили у тебя в квартире «жучок»? – предположила Сузи. – Или в твоей машине. Или и там, и там. Тогда они все о тебе знают.

Сердце у меня упало.

– Ты права. Как все просто!

Как мне самому не пришла в голову такая простая мысль?! Гомбрич слушает каждое мое слово, каждый разговор.

А потом меня пронзила другая мысль. Я звонил Сузи по телефону, назвал ей место, куда увожу Кэзи. И если она смогла без труда найти меня, то уж для Фулгера это вообще пустяк.

Мы, не сговариваясь, ускоряя шаги, заспешили вниз, к коттеджу. Сузи вела Кэзи за руку и велела ей говорить шепотом. Мы осторожно обошли дом вдоль ограды, не заходя в калитку, пока не убедились, что ничего подозрительного не видно. Никаких незнакомых машин, входная дверь закрыта. Мы молча оглядели каждое окно, каждый сантиметр сада.

Минут через десять, убедившись, что все спокойно, мы пошли к дому. Как ни странно, теперь он уже не казался мне безопасным. Теперь он был наполнен страхами.

– Давай соберем барахло и будем убираться отсюда, – сказал я Сузи. – Хотя я вещички Кэзи даже не распаковывал.

Еще через четверть часа мы уже ехали прочь от коттеджа в направлении Олтона. На стареньком «Воксхолле». Пока мы не отъехали на порядочное расстояние, я чувствовал себя в тисках страха. В каждый момент нас могли догнать, каждую минуту на нас могла наброситься банда головорезов Фулгера.

– По традиции, – сказала Сузи, – в определенный момент ты просишь меня вернуть ключи Рудольфу Гомбричу. Что – мне поехать за «БМВ» или он тебе еще понадобится?

– Давай поступим максимально благородно. Отправь ключи Тренчу по почте и напиши записку, что машина припаркована в сарае, примерно в полумиле от Эксфорда. Подробности излишни.

* * *

Через час мы приехали в Олтон и двинулись вдоль дощатых домов по Хай-стрит, следуя инструкциям отца. Повернули направо у книжного магазина, потом опять направо у автозаправки. Когда мы остановились на красный свет, возле нас нарисовалась полицейская «Панда». Я сделал вид, что не замечаю соседства, и уставился прямо перед собой.

Сузи тихо сказала:

– Подозрительный какой-то. По-моему, смотрит на тебя и Кэзи.

Загорелся зеленый, и мы поехали дальше. Полицейские за нами. Мне казалось, нас точно преследуют. Я пытался углядеть в зеркальце заднего вида, не переговариваются ли они через рацию. В любой момент нас могли остановить.

Мы доехали до очередного поворота, я просигналил подфарниками, что сворачиваю налево. А сам ждал, что нам прикажут прижаться к кромке. Я свернул, а «Панда» продолжала ехать прямо. Мы с Сузи испустили вздох облегчения. Рубашка разом взмокла у меня на спине.

Отец жил в маленьком дворике за пабом. Под деревом стоял стол, за которым отдыхали местные забулдыги. Прямо напротив двери в квартиру отца. Когда он упомянул, что живет неподалеку от всех необходимых ему мест, он не преувеличивал. Я взял Кэзи на руки, чтобы она сама нажала на кнопку звонка.

– Как думаешь, отец не станет возражать против нежданного гостя? – спросила Сузи.

– Надо было бы позвонить ему из автомата. Но он не обещал особенно готовиться к встрече гостей, ожидается только суп и сыр, так что большого ущерба ты не нанесешь.

Увидев на пороге отца, я понял, как он постарел. Мы не виделись около года, а он выглядел по меньшей мере на пяток лет старше. Остатки волос окончательно поседели, подбородок покрылся грубой редкой щетиной.

– Кэзи, узнаешь дедушку? – спросил я. – Поцелуй деда.

Она послушно чмокнула его в щеку.

– Ой, – отпрянула она, – он весь в морщинах!

– Не «он», а дедушка или дед.

– Он правда мой дедушка?

– Конечно. Папа твоего папы.

– А он подарит мне подарок? Если он настоящий дедушка, должен дарить мне подарки.

– Прости, отец, – извинился я, – не обращай внимания. А вот это Сузи Форбс. Надеюсь, ты не будешь возражать, если она составит нам компанию. Мы с Сузи вместе работали в издательстве.

– Понятно, – отозвался отец, искоса жадно разглядывая Сузи. – Ее тоже выперли?

– Видите ли, мистер Престон, – вмешалась Сузи, – я сама подала заявление об увольнении. Без Кита там стало слишком скучно.

– Ага, зато с ним, наверное, было слишком весело. Потому вас и попросили.

Вслед за отцом мы прошли по темному коридору и оказались в гостиной – точной копии гостиных, которые я видел в прежних квартирах отца. Я узнал всю мебель, каждую пустяковину. На стенах висели виды залива в Дубаи, на комоде и каминной доске сувениры, которые он двадцать лет таскал за собой: нигерийское деревянное блюдо с огромными деревянными ложками, фотография в рамке, изображающая нефтеперегонный цех какого-то завода в Эмиратах. Стеклянная дверь выходила в маленький садик с лужайкой, за которой виднелись автостоянка и супермаркет, из которого покупатели выносили к машинам сумки с продуктами.

– Видишь, как удобно? Лучше не бывает, – сказал отец. – С одной стороны пивная, с другой супермаркет.

Кажется, он произнес это с какой-то скрытой иронией, но смысл ее я не уловил.

Без большого энтузиазма отец предложил нам на выбор джин или пиво, а для Кэзи тоник, который она с удовольствием выпила из старинного фужера внушительного размера.

Мы сидели, неловко поддерживая разговор. Даже Сузи, всегда очень общительная, чувствовала себя не в своей тарелке.

– Коли наша компания так разрослась, – сказал отец, многозначительно взглянув на Сузи, – может, мы пойдем обедать в паб? Вы, наверное, заметили – «Голова королевы», вы должны были мимо проходить. За углом. Там в баре подают завтрак пахаря и прочее.

Хозяин и завсегдатаи очень тепло приветствовали отца. Понятно, он здесь свой. Он представил меня им: «Мой сын Кит, его только что выперли с работы».

– Присоединяйтесь к нашему клубу, – сказал один из них. – Мы тут все пострадавшие. Это все правительство виновато.

Мы заняли столик на улице, заказали креветок в чесночном соусе и картофельные чипсы.

– Как тебе еда, Кит? – осведомился отец. – Небось привык к деликатесам, по ресторанам каждый день ходил? Плохо тебе будет, пожалеешь, что был строптивым.

– Ну почему же, я люблю креветок. И Кэзи тоже.

– Здесь вкусно готовят. Я часто тут обедаю. А бывает, и вечерами захожу, поужинать. Общество приятное собирается. А как твоя жена, или, точнее, бывшая жена? – неожиданно сменил он тему.

– У Салли все хорошо. Мы еще официально не развелись. Собираемся на будущий год. Но у нее уже появился бойфренд. Вроде хороший парень.

– А вы с Салли не знакомы? – Отец обернулся к Сузи. – Симпатичная девочка, но не на мой вкус. Я бы на ней не женился. И Киту не советовал. Очень много о себе воображает.

Я было запротестовал, но Сузи опередила меня:

– Салли очень милая дама. И отличная мать вашей внучки.

– Этого у нее не отнимешь, – подтвердил отец. – Она прямо-таки прирожденная мать. Но жена – нетушки. Слишком требовательная.

Мой отец необыкновенно критичен по отношению ко всему на свете, кроме себя самого. Одному богу известно, откуда у него столь четкие суждения о том, каким должен быть счастливый брак, поскольку его собственный никак нельзя было назвать удачным. Он дает советы по любому поводу – карьера, вложение капитала, приобретение собственности, воспитание детей – обо всем он готов дать свое заключение, он, не добившийся успеха в работе почти нищий холостяк, которому в тягость общение с собственным сыном. Кроме того, меня неприятно поражает его неразборчивость. Он готов водить дружбу с кем угодно и знакомится с кем попало – в загородном клубе или на автобусной остановке. Он всегда уделял такое внимание моему образованию, а сам пьет с первым попавшимся забулдыгой. Помнится, однажды он спросил меня, по какому принципу мы отбираем персонажей для «Светской жизни», и заметил, что только один господь бог может судить о превосходстве одного человека над другим.

Я объяснил, что мы вовсе не о превосходстве думаем, а о том, кто в данный момент получше одет, у кого шляпа красивее.

Отца это не удовлетворило. «Это похоже на работорговлю или на отбор у врат святого Петра. Ты проходи, а ты пошел вон!»

Однажды мы случайно встретили его, когда зашли в ресторан вместе с Анной. Мы ели какую-то ливанскую еду и обсуждали статью о Мег Райан для нашего журнала. Впрочем, это был лишь повод для встречи. И вдруг у меня над ухом раздался голос: «Уж не моего ли пропащего сына вижу я перед собой?» Это был отец, нелепо одетый в длиннополое пальто не по сезону.

Он присел за наш столик, заказав кофе и выпивку, я представил его Анне. Это произошло вскоре после того, как мы расстались с Салли. И отец пытался угадать – кто такая Анна, моя любовница или просто знакомая. Что ж, вопрос закономерный. Но ответить на него было не так просто.

Анна произвела на отца неизгладимое впечатление. Я никогда не интересовался у нее, что она о ком думает. В сущности, мне казалось, что ее мало кто интересовал, уж тем более скромная фигура моего отца вряд ли могла ее впечатлить. Но отец обожает выступать. Нас с Анной он использовал в качестве слушателей его пылкой тирады против современного театра, спутав при этом Национальный театр и Королевский Шекспировский. Анна и бровью не повела, хотя я понял, что она это заметила.

Дело в том, витийствовал отец, что люди перестали воспринимать поход в театр как событие и уже не надевают вечернего платья. Поэтому сидишь в зале будто в компании американских туристов.

– Вы абсолютно правы, – подхватила Анна с видимым жаром и как будто искренне. – Мужчины должны надевать смокинги, а женщины – длинные платья.

Отец не привык к тому, что его мнения разделяют, поэтому ответил Анне взглядом, полным одобрения.

Эта встреча оставила у меня неприятный осадок, трудно сказать почему. Отец строил из себя дурака, но для меня это не новость. Что же меня так огорчило? Может быть, я опасался, что Анна станет хуже обо мне думать? Но я ведь никогда не старался приукрасить свое прошлое и своего отца. Анна все знала о моем детстве, гораздо больше, чем я знал о ней самой. Вероятно, мое раздражение было направлено против Анны, против того, как она высмеяла моего отца. Это была точно такая же метода, которой она пользовалась в своих интервью. Человек чувствовал себя польщенным, а выходил круглым дураком. Но мой отец – не персонаж ее статьи. Мне было неприятно видеть, как его дурачат. Все же он был моим отцом.

Когда потом я увиделся с отцом, он спросил меня:

– Как поживает та милая леди, с которой мы тогда ужинали?

– Ты имеешь в виду Анну Грант? Наверное, хорошо. Это наша журналистка.

– У нее очень оригинальное мышление, – сказал отец. – Надо бы с ней повидаться, она заинтересовалась одной моей теорией.

Теперь, глядя на отца, я гадал, что он думает о Сузи. Да и о Кэзи. Он как-то странно относился к внучке. Когда мы подолгу не привозили ее к нему, он жаловался, что его игнорируют, а при встречах не знал, что сказать девочке, и быстро утомлялся от ее общества. Ему нравилось лишь самому быть центром внимания и рассказывать свои истории.

Сузи говорила отцу, что еще не решила, чем будет заниматься, но ей хотелось бы найти работу в журнале.

– Я бы на вашем месте не пошел в журнал, – сказал отец, энергично замотав головой. – Журналы в наше время все равно что динозавры. Они вымирает. Это очевидно. Скоро все вытеснит тонковолоконная оптика, телевидение и компьютеры. Нажмешь на кнопку, и получишь все, что хочешь.

– Вы, разумеется, правы, – дипломатично согласилась Сузи. – Но это все же печально. Так приятно взять в руки журнал, полистать. Читать на экране – совсем другое дело.

Отец не унимался. Где только он набрался своих бредовых идей! Неужели в «Голове королевы»?

– Через пару лет куда ни придешь, везде будут компьютеры, и все, что захочешь, можно будет получить по Интернету – хоть парикмахера, хоть губную помаду. Все ваши журналы будут записаны на микрочипы с булавочную головку. К чему тратить деньги и загромождать дом макулатурой!

– А я бы загромождала, – спорила Сузи. – Мне нравится запах типографской краски.

– А деревьев сколько ради этого губят? А тут вы будете читать виртуальный журнал. И никакой зависимости от вкусов редактора. Вы сами выбираете, что нравится, на вашем персональном компьютере.

– Папа, мы уже сегодня так делаем. Наш журнал выходит в интернет-версии, – вмешался я.

– Чушь какая, – раздраженно отозвался отец. Он терпеть не мог, когда кто-нибудь прерывал его пророчества.

Подошел хозяин, держа в руках «Дейли телеграф» с кроссвордом, чтобы отец помог ему найти ответ. Отец достал очки, нацепил их на нос и углубился в текст.

– Через пару лет тебе уже не придется утруждаться, не правда ли, папа? – съязвил я. – На каждом столе будет стоять компьютер с выходом в Интернет, и все будут решать кроссворды на мониторе.

Иногда отец ужасно меня раздражает. Я преодолеваю огромные расстояния, чтобы повидаться с ним, а как только увижусь, он обязательно выведет меня из себя.

Отец сверкнул на меня глазами, Сузи укоризненно поджала губы. Не надо сердить его, хотелось ей сказать. Сузи всегда удается удержать меня от неверного шага. Сколько раз, когда я готов был сорваться, разговаривая по телефону с каким-нибудь идиотом-автором или назойливым рекламодателям, появлялась Сузи и громко заявляла, чтобы было слышно на другом конце провода: «Вас спрашивает мистер Уайсс. Он звонит из самолета». Я в такие моменты сердился, а наутро был ей искренне благодарен.

Отец перешел к толкованию теории глобального потепления, а Кэзи пошла к бару смотреть, как какой-то парень пытает счастья у «Однорукого бандита». «Дейли телеграф» лежала на столе рядом с недоеденными креветками. Я открыл газету на разделе экономики, и в глаза мне бросилась фотография Эрскина Грира. Он стоял в саду на огромной лужайке на фоне китайского павильона. Подпись гласила: «Президент компании «Грир корпорейшн» Эрскин Грир сообщил вчера у себя дома в Гонконге, что процедура приобретения контрольного пакета «Федерейтид Авиэйшн» вошла в заключительную стадию». В статье далее говорилось, что акционеры с большим воодушевлением встретили это известие.

Прошло четыре дня с тех пор, как я говорил с Брюсом Макфоллом из Гонконга. Как он сказал? «Никто здесь не напечатает ни строчки про Грира, пока он не сдохнет. Кроме, конечно, китайских газет. Они про него все знают, всю подноготную. Все его грязное белье перетряхнули».

Кэзи вернулась с экскурсии и попросила у меня денег.

– Только два фунта, пжжлста. Пжжжалста! Хороший, добрый папочка! Я взаймы беру. Я верну, правда! Знаешь, сколько денег в этой машине! Сейчас один дяденька столько выиграл!

Я нащупал в кармане пару фунтов и протянул отцу.

– Дедушка, пойди с внучкой. Ей будет приятно.

Кэзи радостно уцепилась за его руку.

– Сузи, – сказал я, когда они отошли на приличное расстояние. – Хочешь поехать со мной в Гонконг?

– В Гонконг? – недоверчиво переспросила Сузи. – Почему именно в Гонконг?

– Потому что там Эрскин Грир. Видишь, про него опять пишут. Я был дураком. Я сосредоточился на Бруно Фулгере, а ведь убийцей вполне мог быть и Грир. То есть – почему бы нет? У него были не менее веские причины.

– Но вряд ли он имеет отношение к тому, о чем ты мне сегодня утром рассказывал. Я имею в виду письмо с угрозами. Ты ведь не говорил ни с кем из окружения Эрскина Грира. Так что это ложный путь.

– Ты права. И все же я напрасно упустил его из виду. Наверное, потому, что Мюнхен ближе, чем Гонконг. Однако кое-что я все же сделал. Я позвонил австралийскому журналисту. Помнишь?

– Но ведь именно он намекнул тебе насчет его грязных делишек. Неужели он мог позвонить потом Гриру и предупредить его?!

– Это как раз очень возможно. Ты плохо знаешь журналистов. Они имеют обыкновение входить в особые отношения с магнатами. С одной стороны, они вроде их дразнят своими публикациями, а с другой, если этой персоной, которую он окучивает, заинтересуется коллега, они бросаются к своему заклятому дружку якобы с самыми чистыми намерениями – предупредить, что кто-то собирает на него компромат. Брюс Макфолл вполне мог связаться с Эрскином Гриром и сказать, что я собираюсь на него наехать. Кроме шуток.

– И что тогда?

– Брюс мог ему позвонить и сказать, что парень из «Мира мужчин» задает слишком много вопросов. Мог даже прибавить, что я интересуюсь его любовницами и темным бизнесом. А это явно выглядит как прямой наезд.

– А имя? Неужели Эрскину Гриру так хорошо известно твое имя?

– Может, да, а может, нет. Но он наверняка вспомнил бы название журнала «Мир мужчин», потому что он связан с интервью, которое брала у него Анна Грант. После ее смерти он, видимо, решил, что никакого хода материалу дано не будет. Чувствовал себя в полной безопасности. Но когда на горизонте появляется еще один журналист из того же журнала, он начинает нервничать. Вероятно, он предположил, что я прослушал пленку Анны и пронюхал про обстоятельства его торговли оружием.

– Что на самом деле и произошло. А где, кстати, эта пленка?

– У меня в доме, в диктофоне.

Черт побери! Надо было положить кассету в банковский сейф.

– Подожди-ка, – сказал я. – Мне надо кое-что обмозговать. Представь, что я Эрскин Грир. Я дал компрометирующее меня интервью Анне Грант, и оно может взорвать к чертям собачьим всю мою карьеру. Я организую ее убийство. Через несколько дней я вспоминаю про пленку с записью и посылаю к ней в квартиру своих людей. – Теперь у меня в голове по-новому начали складываться кусочки мозаики, и я почувствовал, что приближаюсь к решению загадки. – Дело в том что те парни на крыше вовсе не обязательно могли быть людьми Фулгера, с тем же успехом их мог прислать и Грир, который хотел вернуть кассету. Понимаешь? Они искали интервью не Анастасии, а Эрскина!

– И не нашли. А почему тогда они не обыскали твою квартиру?

– Потому что уже обыскивали. И не заметили диктофон, который завалился под диван. – И тут сердце у меня упало. – Но ведь тот тип, который следил за моей квартирой из машины, точно работает на Фулгера. Я видел его в замке. Черт, опять не складывается.

– Почему же, – оживилась Сузи. – Вот смотри. Оставим пока Фулгера. Мне кажется, ты прав, что сосредоточился на Грире. Предположим, он убил Анну и запустил в ее квартиру своих ребят. Что тогда?

– Ничего. Он молился, чтобы кассета не всплыла и ничто не помешало ему прибрать к рукам «Федерейтид Авиэйшн». Анна интервьюировала его в субботу и была убита в воскресенье, Эрскин считал, что она не успела ни с кем поделиться его откровениями.

Я подумал еще вот о чем: Анна легла в постель с Эрскином. Но об этом я Сузи не сказал. Мне было больно об этом говорить.

И вообще, что я чувствовал к Анне спустя три недели после того рокового дня? Мне трудно было дать ответ на этот вопрос. Анна, моя единственная настоящая любовь, Анна с ее дивными волосами и роскошными ногами. Упущенные возможности, случайные встречи – а ведь мы могли быть вместе всегда. Какое мне дело до ее любовников? Когда коллекционеру попадается великая картина – скажем, Матисса, – разве ему не все равно, через какие руки она прошла? Что она побывала у дельца с Уолл-стрит или босса чеченской мафии?

А мне было не все равно. Мне было больно об этом думать. Анна, Анна, все, что я делаю, я делаю ради тебя.

– Давай продолжим, – сказал я. – Итак, проходят три недели, никакой утечки информации не происходит. Анна похоронена. Грир летит в Хьюстон, потом в Гонконг, готовит сделку. Он уверен в своей безопасности. И вдруг раздается звонок от Брюса Макфолла. Его страхи оживают. Очевидно, Брюс не предполагал, какую собаку разбудил. «Мир мужчин» не забыл про заказанный материал и направил в Гонконг другого репортера. Что делает Эрскин Грир? Первым делом пытается выяснить, кто такой Кит Престон. Это нетрудно. Он узнает, что меня уволили, и это его озадачивает. Буду ли я в таком случае писать в «Мир мужчин»? Вероятно. Спайк Стил мог дать мне задание как внештатнику. Теперь нам важно знать, насколько глубоко они копнули и пронюхали ли, что мы с Анной были довольно близки. Слухи об этом наверняка ведь ходили?

– Конечно, ходили. Меня постоянно спрашивали, ухлестываешь ты за ней или нет.

– Господи, – рассмеялся я, – если бы они только знали! О'кей, итак, Грир думает, что я – бывший бойфренд Анны. Это его еще больше настораживает. Он допускает, что Анна успела рассказать мне об интервью и я в курсе его делишек с оружием. То есть если она кому и рассказала об этом, то только мне, так ведь? Такими вещами делятся или с любовником, или с родственниками.

– Питер! – хором воскликнули мы с Сузи.

Она могла сказать Питеру. И Питер мертв.

– Знаешь, Сузи, я боюсь забегать вперед, но мне кажется, чем больше мы разрабатываем версию Грира, тем убедительней она представляется. И по времени все совпадает. Я звонил Брюсу в понедельник вечером – по гонконгскому времени, – так что он мог связаться с Гриром во вторник. Таким образом у него в распоряжении тридцать шесть часов, чтобы написать и доставить письмо Кэзи. И вот еще что. Хотя для нас слова «твой папа задает слишком много вопросов» звучат туманно, для Эрскина их смысл абсолютно ясен. Он ощущает себя единственным подозреваемым. Он ничего не знает ни о Микки, ни о Фулгере. Он убил Анну, чтобы заставить ее замолчать, и, вероятно, убил и Питера тоже. Этот укус змеи казался мне подозрительным. Вопрос: почему он убил Питера? Очень вероятно, что Питер позвонил Эрскину в Гонконг – или в Хьюстон – и дал понять, что Анна кое-что ему рассказала. Насколько я могу судить, Питер был человеком решительным и бескомпромиссным. Даже если он не заподозрил, что Грир замешан в убийстве его сестры, он не оставил бы без последствий информацию о торговле оружием. Анна говорила мне, что ее брат презирал капиталистов. Он всех их считал лицемерами – и вот доказательство его правоты. Он считал, что обязан продолжить дело, начатое Анной. Так или иначе, Эрскин видел в Питере реальную угрозу…

– …и нейтрализовал ее, – закончила мою мысль Сузи. – А теперь на горизонте появился еще один человек, который владеет этой информацией. Это ты, Кит.

– И четвертый. Ты тоже все знаешь.

– Ну, обо мне-то они ничего не знают. А за тебя я боюсь.

– Значит, надо быть вдвойне осторожными. Прости, что я так отзываюсь о твоем крестном отце, Сузи, но похоже, что он настоящий серийный убийца.

К столику вернулись отец с Кэзи и доложили о потерях: они продули моих два фунта и еще четыре отцовских.

– Зачем ты поощряешь в ребенке страсть к азартным играм? – проворчал отец. – Лучше бы просто сложил костер из денег, если тебе их девать некуда.

Кэзи смущенно переминалась с ноги на ногу.

– Пап, дай еще один фунтик! Мы чуть джек-пот не сорвали! Пжжжласта, папочка, ну только один!

– Прости, детка, денег больше нет, и вообще нам пора. Попрощайся с дедушкой.

– Опять в Лондон? – спросил отец. – Или в тот коттедж?

Мы с Сузи молча переглянулись. В самом деле, куда мы едем? Куда мы можем поехать?

– Сперва упакуемся, – рассеянно ответил я, – а там посмотрим. Надо ехать, пока пробки не начались.

Мы простились и поехали к центру Олтона.

– Приятно было познакомиться с твоим отцом, – вежливо сказала Сузи. – Вы с ним ужасно похожи.

– Не утруждай себя светскими формальностями, Сузи. Лучше не надо. Родителей не выбирают.

– Я только хочу сказать, что за его ворчливостью прячется интересный эрудированный человек. Вроде тебя. Сколько ему? Шестьдесят пять? Не так уж много у меня знакомых шестидесятипятилетних стариков, которые бы так здраво рассуждали об Интернете.

– Бог с тобой, он понятия не имеет об Интернете. Слышал звон. Умеет пускать пыль в глаза.

– Как и ты. Ты сам мне об этом говорил. Что нахватался поверхностных знаний. И еще гордишься этим.

– Я по крайней мере не пророчествую.

– Как сказать! Но я же не критикую тебя. А тебе вправду нравится производить впечатление знающего человека.

Кэзи, сидевшая на заднем сиденье, решила внести свою лепту в обсуждение фигуры отца.

– Папа, но ты ведь все знаешь. Ты сам про это говорил. Говорил, что знаешь все-все на свете. Даже про Австралию. Даже про Америку. Разве нет, пап?

Я расхохотался.

– Ну, вдвоем накинулись! Сдаюсь, – сказал я и добавил, обернувшись к Сузи: – Для начала должен признаться, что в моих познаниях есть существенный пробел – куда мы все же едем?

– В аэропорт.

– Прямо сейчас?

– А почему нет? Завезем Кэзи к маме и вечерним рейсом полетим в Гонконг. Помнится, должен быть самолет в обед и потом около девяти вечера. Если достанем билеты.

Я притормозил у таксофона возле автобусной остановки, и Сузи вышла, чтобы позвонить в авиакомпанию.

Минут через десять она просунула голову в приоткрытое окно машины.

– «Бритиш Эруэйз» и «Катей Пасифик» продали все билеты. Я записалась на лист ожидания, но шансов практически никаких. Есть два билета бизнес-класса на «Транс-Азия» в десять, если не возражаешь.

– Это компания Эрскина Грира?

– Да, рейс через Дубаи. Не выбросят же они нас из самолета.

– Ты права. У меня уже паранойя развивается. Все в порядке, бронируй места. А потом я позвоню Салли.

Салли сразу сняла трубку, будто сидела у телефона.

– Слава богу, это ты, Кит. Я сижу и молюсь, чтобы ты позвонил.

– Очень мило с твоей стороны, Салли. Как в старые времена.

– Оставь свои шуточки. Я всю ночь не спала. Кэзи в порядке?

– В полном. Сидит в машине.

– То есть ты ее бросил одну? В машине? Машину хоть запер?

– Нет, но она не одна. С ней Сузи. И я вижу ее через окошко.

– Что за Сузи? Ты что – притащил к Полу какую-то бабу?

– Не глупи, Салли. Ты прекрасно помнишь, кто такая Сузи. Моя секретарша. И в этом нет ничего странного.

Кажется, Салли мои объяснения не удовлетворили. Я смотрел в сторону дороги и видел, как Сузи и Кэзи весело смеются. Сузи не так красива, как Анна, но очень обаятельна. Мне нравится, как она завязывает волосы хвостиком на затылке.

– А ты знаешь, что тебя разыскивает полиция? – спросила Салли. – Мне пришлось лгать из-за тебя. Они спросили, где ты и когда я видела тебя последний раз.

– И что ты ответила?

– Сказала, что в воскресенье, когда ты приходил навестить Кэзи.

– Они поверили?

– Не уверена. Кажется. А когда я упомянула Кэзи, спросили, где она.

– И?

– Я сказала, что пошла на чашку чая к подружке, но не уверена, что это прозвучало убедительно. Так противно врать полицейским! Я чувствовала себя преступницей. Я пыталась выведать, зачем ты им понадобился, но они не раскололись.

– Ты, наверное, и сейчас хотела бы это выяснить.

– Кит, – устало выговорила Салли, – я уже не знаю, что и думать. Сначала это жуткое послание с угрозами, я хочу обратиться в полицию, а ты запрещаешь. Ты просишь поверить тебе, я так и делаю, бог знает почему. А потом является полиция, явно с желанием арестовать тебя, а за что про что – я ума не приложу. И Кэзи у тебя. Кит, мне все это очень не нравится. Я хочу, чтобы ты привез дочь домой и чтобы ты поговорил с полицейскими. Я уверена, что ты сможешь все объяснить. Прошу тебя, сделай это. Мне страшно, Кит.

Перед таксофоном демонстративно прохаживалась дама в плаще с ризеншнауцером на коротком поводке и делала мне знаки, что ей надо срочно позвонить.

– Салли, пожалуйста, ничего не говори полиции. По крайней мере не сейчас. Обещаю, что все объясню тебе, как только смогу, но сейчас не время. А теперь слушай меня. Я везу Кэзи, но не буду подъезжать прямо к дому, за ним могут следить. Кроме того, тебе опасно оставаться дома с Кэзи. Вам обеим надо уехать из Лондона.

– В коттедж?

– Боюсь, что нет. Они, возможно, пронюхали о нем. И про большой дом Пола тоже.

– Тогда, может быть, к моей маме? Если я попрошу, она не откажет. Сделает вид, что мы ее ужасно стесним, но раз уж делать нечего, позволит приехать. Кэзи она обожает.

Отличная идея. Мать Салли живет на окраине Нью-Фореста, в деревенском доме, окруженном рощицей. Кэзи любит туда ездить. Там можно кормить сахаром пони с руки, и это примиряет ее даже с тем, что бабушка помешана на чистоте и хороших манерах. «Лесная бабушка» – ее любимица.

Дама с собакой ожесточенно жестикулировала, а я упорно делал вид, что не замечаю ее.

– Салли, если ты сделаешь это для меня – в последний раз, – давай встретимся в Хитроу в три в паркинге на третьем терминале. На этаже В. Собери вещи, оттуда вы должны прямиком отправиться к маме. И никому не говори, куда едешь. Ты поняла?

– Кит, – сказала Салли, – вчера, когда ты уговаривал меня довериться тебе, я сказала, что это в последний раз. А теперь ты просишь о том же самом. Ладно. Но теперь это самый распоследний раз. Я не шучу. Ты водишь меня за нос, а я как дурочка тебе верю. А потом жалею.

– Понял тебя. Так ты будешь в аэропорту?

Она мялась с ответом. Господи, ну скажи же «да». Если Салли не заберет Кэзи, мы не сможем вылететь в Гонконг. А если мне не удастся разоблачить Эрскина Грира, то мне конец.

– Буду. Но должна сказать тебе, Кит. Эти два дня напомнили мне о том, почему мы с тобой разъехались, и о том, что было сумасшествием вообще выходить за тебя замуж.

Мы домчались до Лондона за полтора часа, и я остановил машину у дома Сузи за углом на Лупус-стрит. Паспорт у меня всегда в кармане, а Сузи надо было забрать свой дома. Ну и кое-что из одежды.

Мы с Кэзи ждали ее в машине и пели песню про крокодила и рыбку. Я уже выучил все слова. Кэзи особенно нравится строчка про то, как крокодил сжимает челюсти – тут она хватает меня зубками за руку.

Сузи вернулась с дорожной сумкой. Вид у нее был встревоженный.

– Надо делать ноги, – бросила она, садясь рядом со мной. – Полиция сюда тоже нагрянула. Нас искали. Час назад.

– Невероятно. Похоже, им больше некого ловить во всей стране.

– Наверное, Говард Тренч навел. Жаждет получить «БМВ». Он думает, я твоя сообщница. Джемма, моя соседка, была дома, у нее выходной. Ей велели сообщить, если мы объявимся, но она этого не сделает.

– Молодец Джемма!

– Она правда нам здорово помогла. Полицейские допытывались, куда мы могли деться, и Джемма сказала, что я всегда мечтала посетить виноградники долины Луары. Вот, мол, туда, наверное, и отправилась на краденой машине.

– Гениально. Будем надеяться, что в ближайшую пару недель Баррет и Кроу отдохнут на юге Франции.

И тут меня пронзила страшная мысль. Как я мог забыть? Паспортный контроль! Наши имена уже могли сообщить иммиграционной службе. Может, это в полиции автоматически делается? И как только мы появимся в аэропорту, нас сцапают.

– Очень даже может быть, – согласилась со мной Сузи. – Но, судя по разговору с Джеммой, мне кажется, до этого еще не дошло. Скорее всего пара дней в запасе у нас есть, это все же не шутка, ловить нас на всех паромах, самолетах и поездах. Так что не дергайся.

– В любом случае альтернативы нет. Надо рискнуть. Все равно ехать нам больше некуда.

Салли ждала нас в паркинге с каменным лицом. Она взглянула на Сузи и отказалась говорить с нами обоими. Она обращалась исключительно к Кэзи, спрашивала, весело ли ей было, и удивлялась, что ей не поменяли джемпер. Я по опыту знаю, что, когда на Салли находит такое настроение, лучше ее не трогать.

Я залепетал что-то насчет тайны, но Салли меня одернула.

– Хватит, слышала уже. Нечего по двадцать раз повторять одно и то же, я не идиотка. Может, ты меня такой себе и представляешь, но нечего подчеркивать. Кстати, мама говорит, что ей крайне неудобно принимать нас именно сейчас, к ней должны прийти из химчистки, чистить ковер, и еще назначено собрание общества «Добрый сосед». – Она резко сменила тон. – Кэзи, тебе ведь хочется поехать к бабушке? Она так рада, что ты едешь погостить. Она уже и постельку твою приготовила. А завтра вы пойдете кормить пони.

Как только они отъехали, мы с Сузи взяли тележку и направились к кассе. Я купил билеты и ахнул, услышав цену. Бизнес-класс обходится очень дорого, если платишь из своего кармана. При таких расходах я в пару недель разорюсь.

Перед регистрацией мы решили сделать вид, что путешествуем отдельно и вообще незнакомы. «Пока не взмоем в небо – лучше держаться подальше друг от друга. Мы чужие. Ладно?»

Сузи встала в очередь впереди меня человека за три. Выглядела она абсолютно безмятежно. Ей дали посадочный талон, и она, не глядя на меня, двинулась в зал отлета.

Теперь подошел мой черед. Я протянул девушке за стойкой паспорт и билет. Девушка в серо-лиловой униформе компании мельком взглянула на то и другое и нажала на кнопку компьютера.

– Последнее место у прохода, мистер Престон.

– Все места заняты?

– Абсолютно все, сэр.

И она протянула мне паспорт и талон.

В зале отлетов я поймал глазами Сузи. Она стояла перед контролем безопасности. Вот она поставила на транспортер сумку и прошла через металлодетектор. Оставалось пройти паспортный контроль. Тогда все будет ясно.

Когда она приблизилась к будкам иммиграционной службы, я покрылся липким потом. Она выбрала молодого человека, лет двадцати пяти. Правильно. Старикан и юная особая в соседних будках выглядели более суровыми.

Сузи подала ему паспорт. Он, почти не взглянув на него, кивнул, разрешая пройти.

Я облегченно вздохнул, но теперь подходила моя очередь. И тут могла оказаться засада.

Я тоже выбрал симпатичного парня. Протянул ему раскрытый паспорт и, едва убавив шаг, двигался мимо. Это известный трюк: если идешь с независимым видом, тебя не останавливают.

– Один момент, сэр.

Молодой человек просил меня задержаться.

– Можно мне взглянуть на ваш паспорт, сэр?

Он принялся пролистывать документ, разглядывая старые визы.

– Куда вы вылетали последний раз из Соединенного Королевства?

– В Нью-Йорк. Неделю назад.

Неужели прошла всего лишь одна неделя? Мне показалось – не меньше месяца.

– Большое спасибо, сэр.

И он отдал мне паспорт.

– Счастливого полета.

Сузи ждала меня за барьером и подала знак, чтобы я следовал за ней в магазин беспошлинной торговли.

– Чего он к тебе прицепился? Я уж думала, тебя арестовывают!

– Я тоже. Но это была обычная процедура. Надеюсь.

Через сорок минут мы по отдельности вошли в самолет. Сузи болтала с китайцем в черном костюме. Путешественники, садящиеся в самолет на ночной рейс, печальными лицами напоминают беженцев.

Я нашел свое место, которое оказалось рядом с Сузи. Она окинула меня равнодушным взглядом, делая вид, что не узнает. Но как только самолет оторвался от земли и стюардесса выкатила в проход тележку с напитками, мы решили представиться друг другу и вскоре непринужденно болтали, как случайные спутники, которым предстоит долгое совместное путешествие.

Потом я вытащил из кармашка кресла журнал, заполненный фотографиями самолета, картами маршрутов и рекламой беспошлинных товаров. Оказывается, у «Транс-Азии» разветвленная сеть маршрутов. Они летают даже в Бразилию. Может быть, на моем месте сидел убийца Питера.

На первой странице было помещено приветственное письмо президента компании, которое извещало об услугах, предоставляемых «Грир корпорейшн», – тут перечислялись отели и новая площадка для гольфа на севере Сеула. Была здесь и фотография Эрскина Грира, седовласого подтянутого джентльмена, который сидел за огромным столом, подписывая золотым пером какой-то документ. Неприятно было видеть его лицо – как будто нас хотели предупредить о безнадежности нашего предприятия.

Верхние огни погасили, начинался фильм, Сузи завернулась в серо-лиловое одеяло, приготовившись вздремнуть. Где-то внизу под нами расстилался Казахстан. На экране Мишель Пфайффер в туфлях на высоких каблуках входила в номер отеля.

Я повернулся к Сузи, чтобы поцеловать ее на сон грядущий, и она, почувствовав мое прикосновение, протянула мне губы. Мы впервые по-настоящему поцеловались. По мне словно пробежал электрический ток.

Мы оба не произнесли ни слова. Да и что было говорить?

Я немножко посмотрел кино, а Сузи мирно посапывала у меня на плече. В иллюминаторе светились огоньки на крыле и подрагивали в темноте в ритм сердцу.

Когда я проснулся, мы уже летели над Китаем.

 

22

«Гостиница Счастья» в Каулунге оказалась сорокаэтажной махиной из стекла и бетона, во внутреннем холле которой помещался Храм Дракона. Это третье по величине здание в городе. По обеим сторонам – еще два отеля, «Шангри-Ла» и «Королевский сад», а из окна нашего номера на тридцать втором этаже виднелась гавань и сам остров Гонконг.

Китаец-портье внес в номер наш скудный багаж. Сузи сразу забежала в ванную принять душ. Первое, что мне нужно было сделать после душа, пойти купить одежду. После ночи, проведенной в самолете, моя рубашка нуждалась в стирке.

Я разделся и вошел в отделанную мрамором ванную. Сузи стояла под душем и мыла голову. Пена текла по ее спине. Я ступил в ванну, и горячая вода плеснула на пол. Сузи улыбнулась мне, как будто мы каждый день вместе принимали душ. Я развернул кусок мыла и стал нежно намыливать ей спину, а она выгнулась от удовольствия, как кошка. У нее прекрасная фигура, более пропорциональная, чем у Анны. Я стоял, нежно прижимаясь к ней, и от спины перешел к животу. Она задрожала, откинула голову, и в нос мне ударил лимонный запах шампуня. Сузи взяла мои ладони и прижала их к грудям.

Я ласкал ее груди, и под моими пальцами твердели ее соски. Горячая вода лилась нам на головы. Сузи прижалась ко мне всем телом. Я чувствовал гладкость ее бедер, шелковую нежность плеч. Потом она обернулась ко мне, и мы поцеловались. Она взяла из моей ладони кусок мыла.

– Пусти меня в себя, Сузи, – прошептал я. – Сейчас.

Она вся была такая нежная, но объятие ее, когда она обвила меня руками, оказалось на удивление сильным. Я никогда не испытывал состояния «слепой страсти», считал, что это художественное преувеличение, не более. Теперь, в это субботнее утро в «Гостинице Счастья», я понял, что такое бывает на самом деле. «Мир мужчин» однажды поместил специальную статью, посвященную этому явлению. Оно называется «сексуальное туннельное видение» и вызывается мощным притоком тестеронов к пенису, а это замыкает гипофиз и зрительный нерв. Я скептически отнесся к этой информации. Чего только не печатают в мужских журналах, чтобы подстегнуть усталое воображение читателей. А теперь я убедился в том, что такое бывает.

Мне случалось трахаться и подольше, но никогда с таким накалом. Мы забыли обо всем на свете. А потом долго лежали на полу ванной, не размыкая рук и ног, превратившись в единое существо.

– Как ты это назовешь – внезапной вспышкой, о которой надо забыть, или… – Она умолкла, подыскивая подходящее слово.

– …долгожданной встречей – вот что ты хочешь сказать, – закончил я за нее.

Не меньше часа мы провели на полу, постепенно приходя в себя, а потом голод дал себя знать. Мы съели весь шоколад из мини-бара и, облачившись в белые махровые халаты, смахнули со стола в комнате рекламный хлам («Добро пожаловать в бар «Глаз тигра!», «Посетите торговый центр Грира!»), приготовились работать. Из нашего окна было видно, как переправляется через гавань паром «Звезда» в сторону острова, почти скрывшегося в тумане.

* * *

В ящике прикроватной тумбочки Сузи обнаружила телефонный справочник и «Желтые страницы» и принялась выписывать нужные номера, начиная со штаб-квартиры Эрскина Грира и китайских и английских газет.

– Мне все же не по себе, что мы обосновались в гостинице Грира, – сказал я. – Хуже всего то, что, если они захотят узнать, с кем мы разговариваем, им легко это сделать, просто посмотрев счет за телефон. Все номера автоматически попадут в компьютер. Хотя, если посмотреть с другой стороны, то пребывание здесь придает нашему расследованию как бы официальный характер. Выходит, что журналист, который его ведет, получил официальное согласие. И когда я буду с кем-то разговаривать, люди будут считать, что я работаю под эгидой пресс-службы Грира.

– А мне было бы спокойнее, если бы мы нашли себе другое место, – поежилась Сузи. – Здесь все пропитано его духом, все о нем напоминает. И почтовая бумага, и шампунь, даже эти чертовы халаты, – Сузи с остервенением ткнула пальцем в карман с монограммой ЭГ.

– Значит, начинаем действовать, – заключил я. – В ближайшие два дня я хочу собрать как можно больше интервью. Если повезет, с парочкой коллег я встречусь прямо сегодня. Не знаю, звонить ли мне Брюсу Макфоллу. Он может быть полезен, сведет с кем-нибудь из компетентных ребят, но он же может и просигналить Эрскину Гриру, что я в городе.

– Безумие – звонить ему! Без него обойдемся. Ну потратим немножко больше времени.

– В том-то и беда. Времени у нас в обрез. Сделка с «Федерейтид» завершится в считаные дни. Если мы собираемся разоблачить Грира до этого срока – я уж не говорю о том, чтобы очистить мое имя от грязи, – надо шевелить задницей.

В дверь позвонили, и официант-китаец в серо-лиловой форме вкатил столик на колесиках, накрытый крахмальной скатертью и сервированный фарфоровой посудой. В высокой вазе торчала орхидея. На кофейных чашках стояла гравировка – ЭГ.

Когда официант удалился, я сказал:

– Сузи, у меня появилась еще одна идея. Это касается тебя. Собственно, она пришла мне в голову еще в самолете. Если не захочешь, можешь отказаться, я не обижусь. Я ждал удобного момента, чтобы попросить тебя об этом.

– Что ты имеешь в виду под «подходящим моментом»? Ты хочешь сказать, что ждал, когда мы переспим? Очень на тебя похоже. Ты все просчитываешь. – Она улыбнулась. – Ладно уж, поведай, что за грандиозный план у тебя родился.

– Позвони Эрскину Гриру.

– Прямо так взять и позвонить? И что сказать?

– Скажи, что его крестница в Гонконге. Скажи, что приехала на несколько дней, что здесь проездом и хочешь повидаться с крестным. Есть шанс, что он пригласит тебя в гости.

– И если пригласит?

– Лови момент. Будь внимательной, может, попадется на глаза что-нибудь подозрительное. Задавай наводящие вопросы. Но главное – напросись на приглашение.

– Отчаянное мероприятие. Но ладно, я попробую. Если он согласится со мной встретиться. Не очень верю, что из этой затеи что-нибудь путное выйдет. Боюсь, как бы не получилось как в прошлый раз, когда все кончилось покупкой шикарного чемодана.

В «Гостинице Счастья» в каждом номере две телефонные линии. Я сел обзванивать китайских журналистов, а Сузи набрала номер корпорации Грира. Я слышал, как она связалась с офисом Грира и объяснила, кто она такая, его личному секретарю.

– Он сейчас на заседании, – сообщила секретарша, – но оно, видимо, не затянется.

Секретарша проявила дружелюбие и обещала перезвонить, когда Грир появится.

Мне повезло гораздо меньше. Я не знал, кого конкретно спрашивать, и произвел замешательство среди телефонисток. В первых двух редакциях, куда я дозвонился – «Ориент дейли ньюс» и «Вен Вей Пе» со мной просто отказались разговаривать и бросили трубку.

После этого я просил соединить меня с ньюс-рум – так называют комнату, куда поступают сообщения.

К обеду мне удалось назначить две встречи, хотя я не очень понял, с кем конкретно увижусь и что за издания они предтавляют. В два я должен был увидеться с Чу Ман-хоном из «Синь Тао Джи Пао», а еще через пару часов – в редакции «Минь Пао» с господином, который работал в конкурирующем издании.

– Прежде чем ты отправишься на интервью, – сказала Сузи, – мы пойдем купим тебе пару рубашек. Я видела магазинчик прямо в холле. А если там продают брюки, то и брючата прикупим. Нельзя же разгуливать по городу в таком виде.

Мы спустились на лифте вниз, прошли мимо Храма Дракона и скандинавской кофейни и проинспектировали серию бутиков. Здесь были антикварные лавки, где продавался нефрит и панно с каллиграфией, в ювелирных торговали сапфирами, часами и фотокамерами, а также вышитыми блузками. Полу, другу Салли, здесь, наверное, понравилось бы. Мне даже казалось, что я вижу здесь подозрительно знакомые оранжевые рубины.

Мы купили одежду и шли через холл к лифту, когда меня остановил знакомый голос.

– Кит, неужели ты?

Это была Минни Васс. Она выглядела фантастически. Розовый костюм от «Шанель», волосы выкрашены в цвет воронова крыла, челку она убрала со лба, перехватив волосы обручем из золотых орхидей.

– А я и не знала, что ты в Гонконге, – с упреком сказала она, как будто я намеренно от нее скрывался.

– Я тоже не знал, что ты здесь. Какими судьбами?

– Дорогуша, я тут постоянно. Можно сказать, здесь мой второй дом. У меня тут куча друзей. И столько возможностей – даже несмотря на то что в дверь стучат коммунисты. Нет, серьезно, дорогуша, – сказала она, переходя на интимный тон. – Никому не говори, но у меня наклевывается заказ – оформление апартаментов Диксона Пуна.

– Великолепно, – вяло отозвался я. Меня бесило, что мы наткнулись на Минни Васс. Так все может полететь к черту. Я шагу лишнего боюсь ступить, сомневаюсь, звонить ли Брюсу Макфоллу, а тут – на тебе, Минни, самая известная сплетница на всех полушариях. Кроме всего прочего, она закадычная подружка Эрскина Грира. Если она упомянет ему мое имя, нам ничего не светит. Он избавился от Питера Гранта, который находился за тысячи миль от него, а уж у себя под носом он разделается с нами в два счета.

– Если вы еще будете здесь завтра вечером, – щебетала Минни, – надеюсь увидеть вас на моем приеме.

– Что за прием?

– О, о нем говорит весь остров. Здесь, прямо в отеле, в бальном зале. Коктейль в честь русского балета. На самом деле – вечер в честь открытия после ремонта зала приемов, но бедный швейцарский управляющий никого не знает в городе и поручил мне заняться организацией.

– Звучит заманчиво, – неопределенно ответил я. – Но мы с Сузи еще не решили, как будет с нашими планами.

– Ерунда, – решительно возразила Минни. – Отменяйте все планы. Если у вас назначена встреча, берите с собой ваших друзей. Знаете, кто ожидается? Ли Каши, Генри и Тереза Кесвик, Эрскин, конечно, Дэвид Тан, Стенли Хо и его дочь Анджела, Питер и Бесси Ву… Слушай, а в каком вы номере? Я пришлю приглашения. Это просто немыслимо пропустить! Даже не думайте!

– Влипли, – шепнул я Сузи, едва Минни наконец помахала нам ручкой. – Мы в дыре. С таким же успехом можно поместить объявления о наших намерениях в вечерней газете.

– Но мы же не пойдем на ее прием.

– А толку? Минни не отвяжется. Даже безработный я зачем-то ей нужен. И у нее не удержится вякнуть про меня Эрскину. Однако мне надо на встречу в «Синь Тао». Интервью через двадцать минут.

– Удачи тебе, – напутствовала меня Сузи. – А я пойду в номер ждать ответного звонка от своего чертового крестного.

Я взял такси и отправился к зданию «Синь Тао». Снаружи оно напоминало гигантское растение-мутант, мне еще не приходилось видеть такого модерного редакционного помещения. Дюжины три фургонов дежурили у подъезда, ожидая выноса тиража газеты, чтобы молниеносно доставить ее подписчикам и продавцам. Наверху здания горели оранжевым неоном буквы логотипа.

Охранник проводил меня на четвертый этаж, где у лифта должен был встречать меня Чу Манхон. На каждом этаже стальные двери лифта раскрывались, открывая пустые площадки с яркими пластиковыми табличками на английском и китайском языках. Все напоминало больницу, аскетично чистую и безжизненную.

Чу Манхон выглядел лет на тридцать. У него были иссиня-черные гладкие волосы, на носу очки в роговой оправе. В своем черном дорогом костюме и при дорогих спортивных часах он казался персонажем со страниц «Мира мужчин», а не рядовым журналистом. Он сказал, что работает в отделе бизнеса, и провел в офис, где усадил в кресло у стола.

– Итак, чем могу служить? – осведомился он. Он говорил со странным акцентом – полуканадским, полукитайским. Видимо, много путешествовал. У него было круглое, ничего не выражающее лицо. Единственной заметной приметой была родинка над верхней губой, из которой росли два длинных волоска.

В комнате находились еще человек тридцать мужчин и женщин, каждый склонился над компьютером. Никто не обратил на меня ни малейшего внимания.

– Позвольте, я объясню. Я занимаюсь журналистским расследованием – собираю материал на большую статью, примерно на семь тысяч слов, для британского мужского журнала «Мир мужчин». Она будет посвящена Эрскину Гриру.

Я заметил, что брови Чу Манхона слегка поднялись, но его лицо тут же приняло прежнее бесстрастное выражение.

– Я предполагаю пробыть в Гонконге около недели, остановился в «Гостинице Счастья»…

– Этот отель принадлежит мистеру Гриру, – заметил Манхон. – Очень высокий, один из самых высоких в городе.

– Точно. Это очень удобная база, там можно найти много друзей и деловых партнеров Грира. Основной пункт моей статьи – приобретение им контрольного пакета «Федерейтид Авиэйшн».

– Это очень крупная сделка, – сказал Манхон. – Два и три десятых миллиарда американских долларов. В Гонконге чрезвычайно уважают мистера Грира.

– Мне бы хотелось узнать у вас – для общего сведения, – как относится к Эрскину Гриру местная деловая общественность. Кем его считают – уважаемым бизнесменом с безупречной репутацией или авантюристом-чужаком?

– В Гонконге восхищаются мистером Гриром. Его компании, как вы знаете, выросли из мелких предприятий, которые он основал лет тридцать назад. Сегодня в Гонконге мистер Грир стал поистине легендарной фигурой.

– А если взять личностный ракурс? Какие мотивы движут Эрскином Гриром? Он безжалостен, он занимается темными махинациями и тому подобное?

Чу Манхон снова нахмурился. Он искал слова.

– На мой взгляд, – наконец разродился он, – все в Гонконге уважают мистера Грира как лидера делового мира. Он всегда принимает быстрые и правильные решения. Он превратил свои компании в очень крепкую корпорацию, которая из-за океана пришла сначала в Азию, а потом в Китай.

Я сделал вид, что записываю что-то в блокноте. Неужели он всерьез полагал, что эта белиберда может быть мне полезной, или здесь это обычный способ общения?

Я попробовал зайти с другого боку:

– А есть ли у него враги? Все серьезные бизнесмены имеют врагов. Когда ваша газета писала о Грире и его прошлом, вы контактировали с кем-то, кто мог сообщить вам негативную информацию о нем?

– Мистер Грир пользуется уважением во всем деловом мире. Все акции, которые он проводит, будь это в области торговли, авиаперевозок, гостиничного бизнеса и прочего, вызывают глубокое одобрение.

Я на секунду задумался – размозжить ли собеседнику голову о монитор его компьютера или придушить своими руками. Как это сказал Макфолл? «Китайцы переворошили все его грязное белье. Если удастся кого-нибудь из них разговорить – вам повезло». Да, мне, видно, это не удалось.

– И последний вопрос. Что вы можете сказать о других видах деятельности Эрскина Грира? О которых никто не упоминает? Я думаю, вы понимаете, что я имею в виду.

Чу Манхон посмотрел на меня долгим взглядом:

– Мистер Грир много занимается благотворительностью, но детали мне неизвестны. Вам следует обратиться непосредственно в его офис.

В конце улицы я нашел таксофон и позвонил Сузи в отель.

– Привет, Кит. Как успехи?

– Безнадега. Двадцать минут псу под хвост.

– Зато у меня хорошие новости. Эрскин отзвонил.

– И?

– Пригласил завтра на обед. У него дома. Сказал, что рад меня слышать.

– Будь осторожна. Это замечательно, что ты туда пойдешь, но держи ухо востро.

– Ладно, вечером обсудим, – сказала Сузи. – Я пойду куплю что-нибудь из тряпья. Прошлый раз я предстала перед ним оборванкой. Надо исправить впечатление.

Офис «Минь Пао» – через гавань от Куалунга – был совсем не похож на здание, где расположилась «Синь Тао». Это было старомодное здание, обложенное серым и белым мрамором, между салоном маджонга и скобяной лавкой, стены которого уродовали ящики кондиционеров.

Я сел на обитый замшей диван в холле и принялся ждать, пока охранник переговорит с Винсентом Леоном. Через двадцать минут, когда я уже начал терять терпение, в холе появился Винсент.

– Кит Престон? Извините, что заставил вас ждать, надо было срочно дописать статью в номер. Увы, это было свидание с бумагой, а не с дамой, – он оскалился в улыбке, обнажив два ряда золотых зубов.

Винсенту Леону было лет пятьдесят пять; невысокий, веселый, в белой рубашке, с прилизанными редеющими волосами. Мы поднялись на шестой этаж и прошли по обшитому деревом коридору в обшитый деревом кабинет. Судя по оттискам пришпиленных на стене газетных полос, он занимался вопросами бизнеса и светской хроникой. Текст был написан иероглифами, но содержание статей я мог представить по фотографиям знакомых персон – топ-моделей, политиков и магнатов.

– Итак, – сказал Винсент Леон, предложив мне чаю, – вы собираетесь писать в журнал об Эрскине Грире. Можно спросить, это будет статья общего характера или вы хотите осветить какую-то определенную проблему?

– Мне кажется, сейчас особенно важна его сделка по приобретению контрольного пакета «Федерейтид Авиэйшн». Поэтому я выбрал деловой аспект, ну и желательно с примесью чего-то остренького.

Винсент Леон рассмеялся.

– Тогда смею надеяться, вам предоставили достаточно много места. Вы уже познакомились с кем-нибудь из его любовниц?

– Пока нет. Я надеялся, что вы подскажете мне имена. Я читал некоторые статьи, правда, в них в основном говорится о бизнесе.

– Вы, наверно, английские издания смотрели. А англичанам откуда знать? Вы ведь на местном диалекте не читаете? Ну конечно. Значит, моя колонка вам незнакома. А я уже несколько лет пишу про любовниц Эрскина Грира.

– Одну я знаю. Это английская дизайнерша Минни Васс.

Винсент Леон всплеснул руками и заерзал. В нем положительно умер великий актер.

– Минни Васс! Потрясающая женщина. Вы пойдете завтра на вечеринку, которую она организует? Минни – большая мастерица по этой части. Я посвящу ей целую колонку. Только ведь она не любовница. Возлюбленная – возможно. Но любовницей никогда не была. Все его любовницы китаянки.

– Что так?

Винсент покачал головой.

– Потому что китаянки – лучшие в мире любовницы. Это одна из наших торговых марок. Фарфор, нефрит и любовницы. В самом деле. Китаянки не доставляют хлопот. Они знают свое место. Они раздвигают ноги и держат язык за зубами.

– То есть не болтают лишнего?

– Для Грира это очень существенно.

– Почему?

Винсент внезапно посерьезнел.

– Кит, я могу помочь вам со статьей. Я расскажу вам много интересного. То, чего вы не прочитаете в английской периодике. Но есть вещи, о которых я говорить не буду. Эрскин всегда очень помогал мне. Такие люди, как он, очень важны для моей работы. Когда он дает банкет, я должен обеспечить проход туда моему фотографу. Когда я пишу про его любовниц, он ничего против не имеет. Это читает только китайская аудитория. И любовницам это нравится. Иногда они даже сами мне звонят, обожают рекламу.

– А что это за девушки?

– Приятные и вполне достойные девушки. Не шлюхи какие-нибудь. Эрскин предпочитает один тип: высоких, длинноногих, элегантных. Он очень щедр: покупает им квартиры, одежду, драгоценности, меха. Когда роман заканчивается, квартира остается им. Поэтому девушки довольны. Я видел не меньше восьми квартир, подаренных им подружкам.

– Если я обращусь к ним, они встретятся со мной?

– Наверняка. Почему нет? Но должен предупредить: прежде они созвонятся с Эрскином, убедятся, что ему это не доставит хлопот. И потом – они будут не слишком откровенны.

– Я ничего не знаю о сексуальных вкусах Эрскина Грира.

– Ничего? – удивился Винсент. – В Китае это всем известно. У него хороший аппетит, он любит одновременно встречаться с двумя-тремя девушками. – Винсент фыркнул. – Вот недавно у него была одна девушка, Венди. Венди Лай. Очень, очень красивая. Приехала в Гонконг в поисках работы из континентального Китая. Работала официанткой в ресторане на Локхарт-роуд. Как-то вечером Эрскин туда зашел. А через неделю Венди уже поселилась в симпатичной квартирке. Он купил ей все – французские платья, шубы, драгоценности. Эрскин любит дарить девушкам драгоценности.

Глаза Винсента сверкнули, золотые зубы засияли, он рассказывал эту историю со смаком. Сразу видно – профессиональный сплетник. Да, он прав, Эрскин любит дарить девушкам драгоценности. У меня в ушах зазвучали его слова, услышанные на пленке: «Возьмите с собой драгоценности. А если забудете – я куплю вам что-нибудь на месте».

– Больше года Эрскин всюду таскал Венди Лай с собой, – продолжал Винсент. – Это для него необычно. Как правило, он покупает квартиру и приходит на свидания туда. Но не афиширует связь. А Венди он брал везде, даже на деловые встречи. Даже в поездки за границу. Пошел слух, что он собирается на ней жениться. И вот в один прекрасный день к Венди приезжает подружка, из ее родной деревни. И вскоре они стали появляться втроем: Эрскин и две девушки. Он возил их на курорт на остров Бали. Представляете, какой скандал: он трахается сразу с двумя девушками и не скрывает этого! Джеки он тоже купил платья, шубы и драгоценности, в точности как у Венди. Так продолжалось года два. Девушки были похожи, как близняшки, а он был вроде папочки. И вдруг он резко обрывает эту связь.

– Что же случилось?

– Никто точно не знает. Но моя версия такова. Я ее изложил в газете. Правительство Пекина очень консервативно. А Эрскин как раз плотно законтачил тогда с коммунистами. И, наверное, ему намекнули, что если он хочет получить льготы, то должен расстаться с малолетними китаянками. Что он и сделал. Это доказывает, – хихикнул Винсент, – что деньги он любит больше, чем молодую плоть. Большие деньги нечасто плывут в руки, а молоденьких девушек в Гонконге пруд пруди.

– И где же теперь Венди и Джеки?

– Во всяком случае, не в Гонконге. Когда Эрскин дал им отставку, он отослал их с острова. Потому что ведь все было на виду, гласно. Но он позаботился о них. Джеки теперь в Китае, вышла замуж за представителя Грира в Гуньчжоу. Венди живет в Маниле. Ее муж – очень состоятельный филиппинец, старинный приятель Грира. Казино держит.

– А вы не возражаете, если мы слегка изменим тему разговора и я спрошу вас о прошлом Эрскина Грира?

Винсент помрачнел.

– Вам не приходилось слышать о его торговле оружием?

Винсент недружелюбно уставился на меня и хранил молчание.

– Это было в самом начале его карьеры, – настаивал я на своем, – во время американо-вьетнамской войны.

Винсент посмотрел на часы, поднялся и, не глядя мне в глаза, начал собирать со стола бумаги.

– Очень извиняюсь, – пробормотал он, – время подгоняет. Должен вас покинуть. Мне нужно отредактировать материал.

Он торопливо провел меня к лифту и нажал на кнопку вызова.

– Может быть, увидимся на вечеринке у Минни. Это будет грандиозно!

И он заспешил прочь по коридору в сторону своего кабинета.

* * *

Минут сорок после этого разговора я пытался поймать на набережной такси. Небо затянулось серыми облаками, похоже было, что надвигается буря. Несколько свободных машин проехало мимо меня, но, когда я пытался их остановить, они как ни в чем не бывало следовали своим путем. Я страшно разозлился.

То, что поведал мне Винсент насчет юных любовниц Эрскина, было крайне интересно, но, увы, я не собирался писать светский очерк, а для моего расследования ничего существенного я не узнал. Я начал впадать в уныние. Глупо было надеяться, что, встречаясь с китайскими борзописцами, я выйду на какой-то важный след в биографии Грира и найду зацепки для поисков улик против убийцы Анны. Мне удалось узнать лишь одно: что Эрскин Грир – старый похотливый козел, который втихую совершает грязные махинации. Ни то, ни другое не преследуется в этих местах законом. Да и нигде вообще.

Наконец мне удалось поймать такси, чтобы подъехать к пирсу, где останавливался паром «Звезда», и на нем пересечь гавань.

Сидя на заднем сиденье машины, я страдал от перемены часового пояса. Утреннее приключение с Сузи взбудоражило меня, но и встревожило. Я был не в той кондиции, чтобы пуститься в долгосрочную любовную авантюру, тем более начать серьезный роман, тем более с Сузи. Я был на мели, деньги катастрофически кончались. Слава богу, у нас были обратные билеты, зато не было никакой уверенности, что меня не задержат прямо в аэропорту Хитроу. Меня в дрожь бросало от одной мысли, в какую заваруху я вовлеку Сузи. Она этого не заслуживала. Сузи нужен надежный спутник в жизни, а не неудачник вроде меня, по которому тюрьма плачет.

Я взял билет на паром и сел на скамейку у окна, глядя на серую бурлящую воду. Вокруг кишели китайцы с полотняными сумками и баулами, болтающие на местном наречии. Разве мог я преодолеть Великую Китайскую стену недоверия и подозрительности, не зная даже языка этих людей! Оба моих сегодняшних собеседника и коллеги знали гораздо больше, чем позволили себе рассказать мне, но у меня не было ключика к их сердцам.

Пока мы пересекали гавань, я опять возвратился мыслями к тому, что я знал о последнем вечере в жизни Анны и ее отношениях с Гриром. Барни Уайсс оставил ее у дома на Харрингтон-гарденз. Десять минут спустя Анна позвонила мне, и голос ее звучал совершенно спокойно. Если ее убил Грир, то он сделал это либо поздно вечером того же дня, либо рано утром в воскресенье: ему надо было заставить ее умолкнуть как можно быстрее, пока она не успела никому поведать о том, что услышала от него. Допустим, что он поднялся рано утром в воскресенье и позвонил у дверей Анны. Впустила бы она его? Разумеется, да, потому что накануне они провели вместе полдня в постели. «Привет, Эрскин. Открываю, поднимайся!» А может быть, свидание было у них назначено. Вероятно, что они договорились вместе позавтракать. Неудивительно, что Анна отказалась прийти ко мне в субботу вечером. Сослалась на усталость,

Мог бы он убить ее собственными руками? Трудно представить, но все же это вполне вероятно. Подошел поближе, внезапно ударил в шею, она потеряла равновесие, он ее задушил. Она, наверное, сопротивлялась, но Эрскин крепкий мужик. К тому же он действовал внезапно. Она не могла ожидать такого поворота событий. Минут через пять силы оставили ее, и она прекратила борьбу. А он хладнокровно забрал ее компьютер, чтобы не оставлять компрометирующей информации, и направился к воротам Гайд-парка. Вся процедура заняла у него не более получаса. Карлица-филиппинка поклянется на Библии, что он даже не выходил из дому.

Я вернулся назад в отель, но Сузи еще не было. Я прилег отдохнуть и попытался сосредоточиться на том, что буду предпринимать дальше. Мне до смерти хотелось выпить, но я не решался, потому что мне нужна была ясная голова. К тому же надо было повидаться еще с парочкой китайских журналистов, хотя ожидать от них реальной помощи не приходилось. Может, Сузи завтра у Эрскина разживется какой-нибудь информацией. Впрочем, смешно было на это надеяться. Чего ждать от Эрскина? Что он представит номера банковских счетов по расчетам за продажу оружия? Дневниковые записи с признанием в убийстве?

Чем больше я погружался в раздумья, тем более терялся. Кто-то в Гонконге наверняка имел сведения об Эрскине Грире. Если Григ начал свой бизнес с торговли оружием, должны были остаться люди, которые были в курсе дела: клерки, агенты, посредники. Но кто именно? И как с ними связаться?

Один путь все-таки был. Я раскрыл телефонную книгу, лежавшую на тумбочке, и почти машинально набрал номер редакции Брюса Макфолла и попросил соединить меня с ним.

– Брюс Макфолл, – раздалось в трубке. Слова звучали ненамного более внятно, чем во время нашего последнего разговора.

– Это Кит Престон. Помните, я звонил вам на прошлой неделе из Лондона, насчет статьи, которую я пишу про Эрскина Грира.

– Как не помнить, – отозвался Брюс. – Для какого-то глянцевого журнала.

– Точно. Я воспользовался вашим советом и прилетел в Гонконг. Теперь вот здесь. Поболтал с парочкой китайцев-журналистов.

Я понимал, что с моей стороны было рискованно упоминать китайскую прессу, но если уж Макфолл задумает сообщить Эрскину о моем пребывании в стране и всех телодвижениях, он это сделает. А мне надо было подчеркнуть основательность и солидность моих намерений – на тот случай, если он изъявит желание мне содействовать.

– Ну и как, помогли вам китаезы? – спросил Брюс.

– Как сказать… Слегка. Хотя кое-что выудить удалось, получил наводку.

– Да ну? – заинтересованно переспросил Брюс. По-видимому, он почувствовал себя уязвленным, поскольку я так быстро освоился на его территории. – И в какую же сторону?

– Да слили кое-какой компромат. Побочный бизнес и прочее. Наверное, о том, что вы печатали в «Экономик ревью». И еще про его любовниц.

– Уже успели поболтать с девочками?

– Между нами говоря, кое-какой прогресс наметился. Назову вам пароль: Манила.

Брюс присвистнул.

– Венди Лай? Вы встретились в Маниле с Венди Лай?

Мои слова явно произвели на него сильное впечатление.

– Видите ли, я бы не хотел говорить об этом по телефону. Я остановился в «Гостинице Счастья».

Брюс посерьезнел.

– Понимаю, старик. Может, встретимся завтра утречком, дернем слегка? Сопоставим данные. Без протокола, конечно.

– Грандиозно. Договорились. Приносите ваш материал, сторгуемся. Есть тут местечко, где можно откровенно побеседовать?

– Есть. На Центральном вокзале на Куинс-роуд. На первом этаже, напротив Башни. Бар называется «Шанхай Билл». Народ там собирается только к вечеру. А мы встретимся часиков в одиннадцать, годится?

После разговора с Брюсом я тихонько поздравил себя с первой победой. Я провел беседу достойно и напрямую не соврал. Мне удалось заинтриговать Брюса. Может, он и сам поделится кое-какими сведениями об Эрскине Грире в надежде выудить у меня что-нибудь свеженькое.

Было уже половина седьмого, а Сузи все еще не приходила. Я оставил записку у телефона, в которой сообщал, что ухожу ненадолго, и спустился в бар. После того как мы условились встретиться с Брюсом Макфоллом, я мог себе позволить выпить как следует, принять настоящий коктейль, сбитый рукой настоящего бармена, а не довольствоваться скудной бутылочкой из мини-бара в номере.

Бар «Глаз тигра» располагался в холле за главным вестибюлем. Залитый мягким неназойливым светом, обшитый деревянными панелями, он походил больше на библиотеку в английской деревенской гостинице, чем на питейное заведение. Он был обставлен удобной мебелью – зелеными кожаными креслами с вышитыми подушками, стеклянными горками с севрским фарфором. В углу стояла огромная софа, покрытая красным покрывалом. Целую стену занимала барная стойка, заставленная вазочками с орехами, оливками и жареными креветочными шариками. Бар был заполнен на три четверти, я нашел свободное место на табурете у стойки и заказал «Кровавую Мэри». Бармен-китаец в белой куртке продемонстрировал фантастическое искусство владения шейкером и налил в высокий стакан острого томатного сока.

Хотя у стойки сидело несколько китайцев – по виду бизнесменов, – основную часть публики составляли иностранцы. Группки британских и европейских брокеров и юристов сидели за маленькими низкими столиками, потягивая пиво. В тихом уголке два французских биржевика с кейсами просматривали документы, не обращая внимания на взрывы смеха, доносившиеся от соседей.

– Извините, здесь свободно?

Англичанин в фланелевом костюме указал на табурет рядом со мной.

– Да, пожалуйста.

Он кивнул в знак благодарности. Он был примерно моего возраста. Ботинки начищены. Явно крутится в мире больших денег, подумал я.

– Можно вас попросить передать оливки? – попросил он. – Бармен сегодня слишком занят.

Я подвинул ему вазочку, он вежливо поблагодарил.

– Живете здесь? – спросил он.

– Нет, я из Лондона. А вы?

– Тоже из Лондона. Но вполне вероятно, в будущем году переберусь на жительство в Гонконг.

– Это вас радует?

– С деловой точки зрения – да. Здесь открываются большие возможности. Но у меня остаются незавершенные личные дела в Англии. Мне хотелось бы с ними покончить. Откровенно говоря, я помолвлен с очаровательной женщиной, но на пути к браку имеются препятствия.

В этом человеке было нечто обезоруживающе обаятельное. У него были приятные манеры. Как правило, я избегаю знакомств в барах, но в этот вечер я изменил себе.

– А чем вы занимаетесь? – спросил я.

– Банковским делом.

– Вы, случаем, не имеет отношения к сделке Эрскина Грира по приобретению «Федерейтед»?

– Нет. Ею занимается банк «Морган Стенли». Но в прошлом мы сотрудничали с Гриром. Забавный тип.

– Я тоже однажды чуть было не заключил с ним сделку.

– Тогда вы имеете о нем представление. Мягко стелет, да жестко спать.

Я рассмеялся. Я на своем веку встречал немало банковских деятелей, нельзя сказать, чтобы я был от них в восторге, но этот парень был очень славным.

– А с деловой точки зрения как вы его находите? – спросил я.

– В нем всякого намешано. Он в ладах со временем. Никогда вроде не спешит, всегда готов встретиться с вами. Стол у него всегда девственно чист, никаких бумаг. И это удивительно, если иметь в виду, какими делами он ворочает. Вы не были у него в офисе? Дивная коллекция картин. Я вообще-то не поклонник современного искусства, но эти вещи изумительны. Качество на уровне галереи Тейт.

Но я должен еще кое-что сказать. За вполне цивилизованным экстерьером скрывается довольно темная личность. Подозрительна сама структура его предприятий: это всегда нечто вспомогательное. К тому же он регистрирует их где-нибудь в офшорной зоне, а потом начинает растягивать на весь мир. Когда мы завершали нашу с ним сделку, открылось очень многое. Фонды пополнялись буквально отовсюду – из одного места пятьдесят миллионов, из другого. Мы испытали большое облегчение, когда избавились от этого клиента.

– А над чем теперь трудитесь?

– Вы можете счесть, что я свято блюду коммерческую тайну, но на самом деле это довольно мелкое дельце. Некая компания из Тайпея желает слиться с фирмой из Гонконга. С обеих сторон задействованы «Швейцарский Кредит» и «Первый Бостонский». Обычная рутина, как мы говорим, ничего сексуального.

– Я никогда не мог понять, что в банковском деле может быть сексуального.

– Все очень просто. Если возникает мировой эффект, значит, это сексуально. Сексапильность измеряется в дюймах колонки в «Файнэншнл таймс». Некоторые проекты просто рождаются сексуальными, причем они необязательно самые крупные. Вот сейчас самый сексуальный проект – с французской косметической компанией «Мушетт». Бездна эротики. Они наняли для раскрутки супермодель, как уж ее… Тигру. Ну и, конечно, сделка Грира. Все, что касается Эрскина Грира, просто сплошной оргазм! Вы «Кровавую Мэри» пили, да? Позвольте я вас угощу.

Пока бармен смешивал напитки, мой сосед критически оглядывал публику.

– Сколько я тут ни бываю, никак не могу понять, что за место Гонконг. То есть можно ли тут жить, воспитывать детей… Как по-вашему?

Я ответил, что, по-моему, здесь совсем неплохо, хотя тем, кто страдает боязнью замкнутого пространства, здесь может показаться тесновато, но вполне безопасно и для детей в самый раз.

– Вы правда так считаете? – радостно переспросил он. – Женщина, на которой я женюсь, уже имеет ребенка от первого брака, очаровательную девчушку, поэтому она волнуется, как тут насчет школ и всего прочего. Я обещал все узнать на месте.

– Значит, у вас будет приемная дочь. Это для вас проблема?

– Ну что вы – счастье! Такая прелестная крошка! Мы шутим, что я женюсь на ее маме главным образом для того, чтобы заполучить дочку. В одном флаконе. Не представляете, какая она забавная. А я не представляю, как отец мог от них уйти.

– И что же его заставило это сделать?

– Не могу вам сказать. Мне неловко было задавать вопросы на эту тему. Я вообще удивляюсь, как они поженились, из того, что я о нем слышал, они просто несовместимы. Сэл – женщина прямая, целеустремленная, практичная, и к тому же очень привлекательная. А ее муж – настоящий авантюрист, у него какие-то сомнительные связи и знакомства. Сейчас вот его полиция разыскивает. Но Кэз, девочка, совсем на него не похожа. Дети в этом возрасте такие милые. Вот, взгляните! – Он развернул бархатную салфеточку. – Жемчужные сережки. Мне сделали их прямо в бутике здесь, в отеле, по моему чертежу. – Крупный искусственный жемчуг покоился в сердечке маленьких жемчужинок. Наверное, Салли они понравятся. – Это нечто вроде свадебного подарка для Сэл. Развод занимает прорву времени, так что не дождешься, когда придет пора дарить. Подарю сейчас.

– Правильно сделаете.

– Надо еще что-нибудь Кэз купить. Не подскажете? Первое, что она спрашивает: «Пол, а где мои подарки?»

Я поднялся, голова моя кружилась. Я крепко пожал ему руку.

– Спасибо за коктейль. Желаю удачного брака. А что касается подарка для вашей падчерицы, я бы прихватил для нее пакетики с солью и сахаром из набора, который дают в самолете. Мне кажется, дети в пятилетнем возраста бывают рады такому подарку.

* * *

На тридцать втором этаже Сузи принимала ванну, комната была завалена яркими пакетами с покупками – трофеями ее пробежки по магазинам. Я разделся и залез в горячую воду, обнимал и целовал Сузи, и был счастлив от того, что мы снова вместе и сегодня уже не будет никаких дел.

Ночью, после того, как мы занимались любовью, мы уснули в одной кровати. А сначала долго лежали обнявшись, и я гладил в темноте ее кожу, впитывая в себя ее тепло и легкость ее дыхания. И это меня утешало.

 

23

Меня разбудил стук прямо над ухом, потом раздалась серия приглушенных ударов. Часы на радиоприемнике показывали без десяти семь, и между шторами в комнату проникал серый луч света. Сперва я подумал, что кто-то рвется в дверь. Но нет, звуки слышались откуда-то из комнаты.

Сузи спала у меня под боком. Я бесшумно выскользнул из постели и, не включая света, на цыпочках пересек комнату. Если мне удастся схватить стул, стоящий у письменного стола, я смогу воспользоваться им как оружием.

Из-за занавесок раздался громкий треск и скрежет металла о металл. Кто-то пытался открыть окно.

Я схватил стул, подбежал к окну и дернул за штору. Сузи проснулась и, увидев меня в таком странном виде, вскрикнула. Шторы были тяжелые, двойные, прикрепленные к карнизу под потолком. Я дернул за них изо всей мочи, сорвав с карниза. Они упали на пол тяжелыми складками, пластиковый карниз слетел с креплений.

За окном моим глазам предстали четверо мужчин в черной коже. Они стояли в строительной люльке. Железные перила люльки терлись об оконный карниз.

Тридцать два этажа отделяли нас от бетонного тротуара и пристани, у которой пришвартовался паром. Когда они разобьют стекло, я буду лупить их стулом, держа его за ножки. По крайней мере одного я отправлю вниз, прежде чем остальные ворвутся в номер. Я крикнул Сузи, чтобы она позвала на помощь, и она бросилась к телефону.

Самый крупный из четверых был обут в высокие, до колен, черные мотоциклетные сапоги со стальными носками. Он спокойно смотрел на то, как я заношу над головой стул.

Это был Яндо.

Яндо и три его ассистента, устанавливавших фотоаппаратуру. Длиннофокусные камеры были направлены вниз, на противоположную сторону отеля, где на фоне гавани позировали супермодели Тигра и Марджа.

Тигра с ног до головы была одета в серебряную лайкру, на ногах ее красовались серебряные туфли. Марджа была абсолютно голой, только длинные платиновые волосы полоскались на ветру.

– Боже милостивый, Яндо, – пролепетал я. Но люлька уже поползла вниз, и он мне не ответил.

* * *

Переведя дыхание, мы заказали кофе и откорректировали наши планы. На одиннадцать у меня была назначена встреча с Брюсом, а за Сузи в полдень должен был заехать шофер от Эрскина. Задача Сузи на время обеда с Эрскином зависела отчасти от того, что мне удастся вытянуть из Брюса. Если он даст мне нить, Сузи сможет завязать какой-нибудь узелок. Нам чертовски нужны были сведущие люди: недовольные бывшие сотрудники, может быть, уволенные, если, конечно, таковые существуют. Может быть, Эрскин позаботился о том, чтобы их немедленно отстреливали. На всякий случай. В общем, мы условились, что я позвоню Сузи в отель без десяти двенадцать и дам указания в зависимости от того, как будет развиваться наша с Брюсом беседа. Если звонка она не дождется, значит, я не хочу прерывать поток ценной информации.

– По крайней мере, одну вещь я попытаюсь выяснить, если удастся, – сказала Сузи. – В тот уик-энд, когда убили Анну, Эрскин был в Лондоне. А где он находился в субботу вечером и в воскресенье утром? Этого мы не знаем.

– Только ради бога осторожно. Нельзя дать ему заподозрить, что мы не просто так им интересуемся.

– Только если к слову придется. Обещаю, что буду предельно осторожна. Но согласись, очень бы не помешало узнать, есть ли у него алиби. То есть, если окажется, что в это время он был где-нибудь в Йоркшире, мы его исключим из круга подозреваемых.

– Правильно. Но помни, если он пошел на убийство дважды, он ни перед чем не остановится и в третий раз. И потом Кэзи. Меня предупредили, чтобы я не задавал вопросов. Если что-нибудь случится с Кэзи…

Сузи взяла мою руку и поцеловала в щеку.

– Ты очень смелый, Кит. Ты этого не знал? И все у тебя получится. Вот увидишь!

– Мне бы твою уверенность, – усмехнуся я. – Но если ты права, а я молю бога, чтобы ты оказалась права, тогда, как только вся эта бодяга кончится, я возьму вас с Кэзи и увезу в какое-нибудь волшебное местечко. Мы поедем втроем. Куда-нибудь далеко, под солнышко, к пальмам и синему морю.

– Подозрительно напоминает остров где-нибудь в Южных морях Тихого океана.

Я рассмеялся:

– Нет. Никакой хипповой экзотики. Старое доброе Карибское море. Тобаго. Вот куда мы отправимся. В бунгало с кондиционером.

– В два бунгало. Ты подумал, где Кэзи будет жить?

– Одно бунгало с двумя отдельными спальнями. Одна для девочек, одна для мальчиков. Шутка! – Я обнял Сузи. – Спасибо, что ты со мной. Не знаю, чем все это кончится, но если дело выгорит, то во многом благодаря тебе. А теперь мне пора собираться.

* * *

Вход в бар «Шанхай Билл» был расположен между магазином фототоваров и отделением Китайского государственного банка. Серебряная драпировка с графическим изображением шейкера в стиле ар деко закрывала лестницу, которая спускалась вниз, в затемненный бар. Кажется, я оказался там единственным посетителем. Ряды обтянутых коричневым бархатом банкеток. Пальмовое деревце в хромированной кадке, засыпанной галькой. Вокруг небольшой танцевальной площадки громоздились сложенные стулья и столы. Где-то в глубине звучала мелодия – «Снова в Ченгане».

– Хелло! Хелло? Есть тут кто-нибудь? – Я постучал костяшками пальцев по барной стойке. – Хелло!

За стойкой виднелись нераспакованные ящики с пивом.

– Хелло!

Я взглянул на часы. Одиннадцать десять. Брюсу уже полагалось прибыть на место встречи.

Я попытался представить, как он выглядит. Судя по голосу, ему лет сорок пять. Я представил его полноватым, лысеющим, в мятом пиджаке или джинсовке. Он любит Юго-Восточную Азию и ненавидит магната Руперта Мердока – классический журналюга.

В половине двенадцатого от него не было ни слуху ни духу. Рядом с пальмой я углядел таксофон и позвонил в редакцию. Там Брюса раньше второй половины дня не ожидали. Ладно, дадим ему еще четверть часа.

Без двадцати двенадцать появился бармен, который чрезвычайно удивился, застав меня в зале. Я взял пиво и присел за столик, не сводя глаз с входной двери.

Без пяти двенадцать я позвонил Сузи.

– Этот ублюдок так и не появился. Представляешь? Утро пропало. Так что теперь вся надежда на тебя, Сузи.

Кипя от злости, я расплатился и вышел на улицу. После полумрака бара мне пришлось привыкать к яркому дневному свету.

Вдруг сзади меня обхватили чьи-то мощные руки. По бокам выросли две мощные фигуры.

– Быстро в машину. Шевелитесь!

Белый джип был припаркован у тротуара. За рулем сидел третий. Меня швырнули на заднее сиденье, и машина немедленно тронулась.

Они обращались ко мне по-английски с китайским акцентом, между собой переговаривались на местном диалекте.

Я лежал лицом вниз, всем телом ощущая дребезжанье мотора. Один из парней прижимал меня коленом к сиденью, другой держал за шею. Их лица я не мог видеть. Я попытался переменить положение и получил пинок ботинком в бок.

– Не двигаться! Одно движение – и ты покойник!

После этого мы ехали в полной тишине. Сначала вниз по Куинс-роуд, мне был слышен шум проезжающих мимо автомобилей, резко тормозящих на красный и газующих на зеленый свет. Потом мы свернули на юг, углубились на территорию острова. Мне показалось, что ехали мы минут пятнадцать. Машин становилось все меньше, а дорога делалась все более извилистой. Куда же меня везут? Если меня хотят убить, они что же – темноты не могли дождаться?

Странно, какие мысли приходят в голову на пороге смерти. Я думал, как же Сузи будет расплачиваться за номер в гостинице, и обнаружат ли мой труп. Я бы предпочел, чтобы его нашли где-нибудь на берегу, мне не хотелось исчезнуть бесследно. Это подтвердило бы подозрения полиции, что я ударился в бега, потому что виновен в убийстве. Я думал о том, как Салли объяснит это Кэзи, и что она вообще будет обо мне говорить спустя годы. «Папа очень, очень любил тебя, детка, но иногда люди теряют голову и совершают странные, глупые поступки». Глупые поступки вроде убийства Анны Грант, потери работы и самоубийства в Гонконге. Такие вот глупости, детка.

Машина сделала крутой поворот и резко затормозила. Мотор гудел, я слышал, как водитель опустил окно. Он что-то сказал кому-то невидимому. Послышалось жужжанье открываемых ворот, и джип зашуршал по гравию, въезжая во двор.

– Подымайся и иди туда.

Я встал и огляделся. Спина болела после удара. Передо мной возвышался двухэтажный белый особняк в колониальном стиле с портиком. Безупречный газон расстилался перед домом, обрамленный кустарником. Два садовника-китайца в соломенных шляпах подстригали кусты, стоя на лесенках. Сбоку террасами спускалась дорожка, уставленная фигурами Будд. Золотой Будда, украшенный венком из белых азалий, возвышался между двух гигантских гранитных лингамов.

– Сюда!

Один из моих конвоиров прошел вперед, второй шел сзади. Мы прошли по сосновой аллее, в конце которой красовался павильон и стол, накрытый к обеду. Стол стоял под белым зонтом, вокруг него – металлические стулья.

К нам приближались двое. Они держали в руках стаканы и о чем-то переговаривались. Высокий седовласый мужчина с почтительным вниманием наклонялся к блондинке в розовом платье.

Эрскин Грир и Сузи.

Грир увидел меня и крикнул:

– А, вот и Кит Престон! Мой дорогой друг! Добро пожаловать в Гонконг! Вы ведь всех знаете, не так ли? Сузи Форбс, моя крестница. Ну конечно, вы ее знаете. Вместе работали, не так ли? А это Чен Ли. Уже познакомились с ним? В машине, да? Очень хороший человек, только неразговорчивый. Ну что ж, выпьете что-нибудь? Шампанское, вино, коктейль – все, что пожелаете. Без проблем.

– Белого вина, пожалуйста, – машинально проговорил я.

Эрскин хлопнул в ладоши, и дворецкий в белом фраке вырос как из-под земли.

– Ман Тай, белого вина для мистера Престона. Сухого французского, а не этой приторной дряни, которой ты нас угощал. – Он подмигнул мне, приглашая оценить шутку. – И лед. Много чертова льда. И закуски. Где закуски? Давно пора подать.

Как вам нравится пейзаж? – обратился он ко мне. – Чудные виды. Некоторым не нравятся, а Сузи они приглянулись. Она говорит, что да. Из вашего отеля тоже открываются хорошие виды, когда нет тумана, конечно. Ман Тай! Музыку! Поставь музыку.

Из клумбы, где были спрятаны невидимые усилители, полилась дивная музыка – «Мадам Баттерфляй».

– У меня прямо мурашки по спине от этой музыки! Что за голос!

Сузи, стоя за спиной Эрскина, выглядела ошарашенной. «Что ты здесь делаешь?» – одними губами выговорила она.

Я слегка пожал плечами. Меня все еще трясло после поездки. Конвоиры мои незаметно испарились. Ман Тай протянул мне бокал вина, а китаянка в серо-лиловом платье подошла, держа в руках поднос с закусками.

– А теперь обедать, – объявил Эрскин. – Не возражаете, если мы устроимся на воздухе? Мне кажется, это приятно в такую погоду. Видишь вон то облачко, Сузи? Как думаешь, оно на нас пописает? Если да, тогда пойдем в дом. Погода здесь не так предсказуема, как в Нассау, правда, Кит? Помнишь, как ты сиганул с яхты в воду? Хорошая была посудина. Теперь она у одного араба. Поменялся с ним, не помню на что. Так, взбрело в башку и поменялся.

Эрскин был обут в кремовые туфли, одет в широкие парусиновые штаны и длинную синюю рубашку с монограммой на кармане. ЭСГ – Эрскин Саймон Грир. На столе лежали очки в черепаховой оправе и кожаная папка с документами на подпись.

Мы сели за стол; Эрскин напротив меня, Сузи в центре стола.

– Господи, как же я рад снова тебя видеть, Сузи, – сказал он, источая дружелюбие и шарм. – Последний раз мы виделись во Флоренции, так ведь? Как это местечко называлось? «Бискоттис»? «Желаттис»? Кит, вы должны помнить. Фрески по потолку и мороженое «ромовая баба». Вкуснейшее. Сузи, а какого черта ты мотаешься по свету с этим негодником? – Он кивнул в мою сторону. – Я ведь должен служить тебе моральной опорой, раз уж я крестный отец. Я тебя разве не предупреждал на его счет? А ты поселяешься в отеле с мужиком, который на двенадцать лет тебя старше.

Сузи испуганно смотрела на меня. И откуда он все это знает?

– Тост! – провозгласил Эрскин. – За Сузи – прелестнейшую из крестниц! Более красивую, чем ее мать, более умную, чем отец. Хотя это не комплимент. Извини, Сузи, – шутка. – Эрскин обнял Сузи за плечи, и она покраснела от смущения.

На столе появилась рыба с черными бобами и соусом чили. Китаянка разложила еду по тарелкам.

– Надеюсь, вы оба любите китайскую кухню, – сказал Эрскин. – А то я попрошу Ман Тая принести еще что-нибудь. Я всегда ем на обед рыбу, очень полезно для мыслительной деятельности. Это факт. А что, Кит, кто-нибудь из журналистов, с которыми вы встречались в наших краях, угощал вас китайскими яствами?

– Нет. Пока нет.

– Жаль. Надо было напроситься. Правда, Сузи? Вместо того чтобы понапрасну названивать по редакциям и вытягивать из них скандальную информацию обо мне, лучше бы посидеть в хорошем ресторане. Странно, что ты этого не знал, Кит. Непрофессионально.

Я встретился глазами с Эрскином. Он оценивающе смотрел на меня, как торговец картинами, глядя на незнакомую вещь. Он будто пытался что-то высмотреть во мне, проникнуть в душу, в мысли.

– Не поделишься, что именно ты ищешь? – спросил он. – Я обычно не лезу в чужие дела, но все же любопытство мне не чуждо. Сам посуди, является какой-то парень и давай вынюхивать, обзванивать журналистов, назначать встречи, а я будто и ни при чем. Обидно как-то.

Господи, откуда же он все это знает? Либо он приставил ко мне шпионов, либо весь местный журналистский корпус у него в кармане.

– Наверное, это выглядит странным, – холодно ответил я, – но дело в том, что я работаю над статьей о вас для «Мира мужчин». Это английский журнал для мужчин. Повод – ваша сделка с «Федерейтид».

Эрскин, не отрываясь, смотрел на меня. За его спиной синело море, спокойное, как зеркало, только редкие джонки бороздили его гладь.

– Врешь и не краснеешь, – бросил он. – Я все знаю. Мои люди связались вчера с журналом, там сказали, что ты у них не работаешь.

– Может быть, они говорили не с теми, с кем надо.

– Они со всеми поговорили. С редактором, издателем, со всеми. С парнем по фамилии Тренч. Тот сказал, что ты – персона нон грата, машину украл.

– Вранье – насчет машины.

– Ну на это мне наплевать. Но ты не ответил на мой вопрос: что ты ищешь?

Сузи, застыв от напряжения, положила под столом руку мне на колено и тихонько сжала. Эрскин налил вина ей в бокал. Потом себе. И вопросительно посмотрел на меня, подняв бровь.

Меня вдруг обуяла злость. Если кто-то и нуждался в объяснениях, то не мне было их давать. Он сам должен был объяснить, с какой стати меня схватили на улице, втолкнули в машину и привезли в его дом. А он даже не извинился. И смотрит на меня так, будто это я заставил его присутствовать в чужом пиру. Ухмыляется, скалит зубы, как барракуда. Ладно, я дам ему объяснения. Гнев закипел во мне с новой силой. В этот момент я ненавидел всех их – Бруно, Барни, Эрскина, всех, кто считал, что деньги ставят их выше морали, выше закона. Что такого сделал Эрскин, чтобы требовать от меня уважения или чтобы я давал ему объяснения? Я уж не говорю о том, что он уволил отца Сузи и тем довел его до гибели, о том, что он соблазнил Анну, а потом задушил ее. То, что меня заловили, как кролика, и ударили сапогом в бок – это лишь крохотная часть его преступлений. Не говоря уж о том, что из-за него я числюсь в убийцах.

– О'кей, – сказал я. – Вы спрашиваете, что я ищу, и, черт меня побери, я отвечу. – Пальцы Сузи вжались мне в колено, предупреждая: остановись! Но я уже завелся и не мог сдерживать себя. – Вам, наверное, небезынтересно будет узнать, что мы знаем все или почти все. Вы сделали все, чтобы исключить меня из игры, но безуспешно. Мы знаем все. О вашей торговле оружием во Вьетнаме. Об убийстве Анны Грант, которая могла рассказать об этом. Об убийстве ее брата Питера в Бразилии. Я пока не имею достаточно улик, я уверен, что вы приложили к этому руку. И я также уверен в том, что полиция их отыщет. А это письмо, которое вы отправили Кэзи, пятилетнему ребенку. Вы больной, вы это понимаете? Стареющий плейбой, который волочится за девочками-подростками. Но теперь всему конец. Правда всегда выйдет наружу. Если, конечно, вы не задумали убить нас обоих здесь и сейчас. Но вам это не поможет. Я оставил письмо у моих адвокатов в Лондоне, оно находится у них в сейфе и будет вскрыто в том случае, если я не объявлюсь в определенное время. Там все изложено. Я сделал это для страховки. Такие вот дела! Я ответил на ваш вопрос?

Эрскин долго молча смотрел на меня. Мы все молчали. Слышно было, как легкий бриз шевелит листвой деревьев и далеко над заливом кричат чайки. Адреналин бурлил у меня в крови, вызывая тошноту.

А потом Эрскин вдруг засмеялся. Он смеялся не переставая, пока из глаз у него не потекли слезы. Он просто зашелся от смеха.

– Кит, это бесподобно. Бесподобно! Если я попрошу Ман Тая принести магнитофон, ты не согласишься повторить свой монолог на «бис»? Слово в слово? Это было великолепно. Нечасто такое услышишь.

Мы с Сузи переглянулись. Не такой реакции я ожидал. Взрыв ярости, уверение в невиновности, оскорбления – все, что угодно, только не смех.

– Ой, ты меня убил! Я прямо умру сейчас от смеха! Манй Тай, еще вина! И бренди. Любишь бренди, Кит? Я пристрастился к нему здесь. Знаешь, один фрагмент твоей страстной речи меня особенно заинтересовал. Это насчет Анны Грант. С чего ты вдруг решил, что я ее убил?

– У вас были причины и возможность это сделать. Я прослушал запись вашей беседы и сделал копию, она тоже хранится в сейфе. Вы признали, что продавали оружие врагам американцев. Все это зафиксировано на пленке. Как, по-вашему, отреагирует на это Конгресс Соединенных Штатов? Я знаю, что именно вы убили ее, и не пытайтесь оправдаться.

– Давай-давай, не останавливайся, ради бога! Чем дальше, тем интересней. Но если ты знаешь все, как ты говоришь, ты должен знать и то, что я трахнул Анну в субботу вечером перед тем, как она умерла. И собирался повторить через неделю в Палм-Бич. С большим удовольствием. Она была та еще стервочка, но забавная. И должен сказать тебе, что я никогда – слышишь, никогда – не убиваю своих любовниц. Наоборот, я долгие годы продолжаю оплачивать их услуги. Даже с лихвой.

Сузи озадаченно смотрела на меня. Она ничего не знала об Эрскине и Анне. Это я держал от нее в секрете. Только это.

– Еще один момент, который нарушает стройность твоих выводов, – это возможность. Анна сказала, что ужинает с тобой в тот вечер, с тобой и твоим американским боссом или бывшим боссом, этой дешевкой Барни Уайссом. Он, кстати, хочет со мной встретиться. Желает стать партнером по паркинговому бизнесу в Китае. Я предлагал Анне вместо этого провести уик-энд со мной, где-нибудь в Шотландии. Но она предпочла тебя. Даже не польстилась на прогулку на вертолете. Так что я полетел в одиночестве. Это нетрудно проверить. Свидетелей масса.

– А как насчет торговли оружием? Согласитесь, это весомый повод.

– Ну что ж, если тебя интересует седая древность, не скажу, что страдаю из-за этого бессонницей. Кстати, это легко опровергнуть, никаких доказательств на бумаге не осталось. Люди, которые были вовлечены в сделку, либо совсем состарились, либо умерли. Ты должен понять, Кит, это – Гонконг. Все изменилось. Правила, нормы, все. А тогда это был пограничный город. Приезжаешь сюда с несколькими тысячами фунтов и лет через тридцать-сорок – дом, сад, прекрасный вид, есть что показать прелестной крестнице. – Он улыбнулся Сузи. – Не отрицаю, что все делалось в строгом соответствии с законом. А как иначе? Кто тогда слыхал про политкорректность? Плевать мы хотели на китаезов. Прости, Сузи, это не для твоих ушек, но это правда. Конечно, я сторговал коммунякам кое-какое железо. Продавал и русским, и иранцам, и китайцам. Зачастую сам не знал, куда идет это оружие, просто не спрашивал. Так что в одном ты прав: они бы завизжали как свиньи, если бы Анна опубликовала свое интервью. Но другого ты не знаешь: я бы за этот визг ни пенни не дал. Плевать я на него хотел. Вот так. Прости, что разрушил твою стройную версию. Ты, должно быть, немало над ней потрудился. Жаль только, что поставил не на ту лошадку. Я никогда не строил из себя святого, нет у меня такой привычки, но убивать симпатичных телок – не мой профиль. Так что это ты на меня не вали. Но если я в чем-то могу тебе помочь, обращайся. Машина, водитель, офис – может, захочешь снять. Бетти, моя секретарша, все знает. Нужно заказать столик в ресторане – только скажи Бетти. Кстати, твой счет в отеле. Он уже оплачен. Если будут проблемы, позвони Бетти. И не надо, не благодари меня, все в порядке. Рад был увидеть тебя. Вас обоих. Вы, наверное, придете на прием к Минни Васс, значит, встретимся. А теперь извините, мне надо показаться в офисе. Бумаги подписать. Но вы можете не торопиться. Ман Тай на месте, он обеспечит все, что вам понадобится. Купайтесь. Играйте в теннис. Когда захотите уехать, шофер у ворот. Теперь, когда он в курсе, что мы добрые приятели, он будет повежливее.

Эрскин тепло расцеловал Сузи в обе щеки, пожал мне руку и, прежде чем мы успели вымолвить хоть слово, быстро зашагал по лужайке в сторону дома.

* * *

Минни Васс приветствовала гостей у входа в Большой бальный зал, одетая Фавном Нижинского. Трико было расписано черно-коричневыми пятнами, а на голове красовались рожки.

Мы с Сузи вздохнули с досадой – мы оказались единственными гостями без маскарадных костюмов. Человек двести из тех, кто уже пришел, нарядились золотыми рабами из «Шехерезады» или сильфидами. Все всерьез выполнили инструкции Минни – одеться в духе «Русского балета».

– Спасибо, что пришли, – воскликнула она. – Проходите, чувствуйте себя как дома и общайтесь. Циркулируйте. Что-то мало народ циркулирует.

Обычно используемый для официальных собраний и конференций, зал благодаря Минни волшебно преобразился в фантазию в стилистике Бакста, оформлявшего знаменитые «Парижские сезоны» русского балета Дягилева. В одном углу вырос лес, залитый желтым солнечным светом, другой представлял собой гарем из сказок «Тысячи и одной ночи». Китайцы-официанты разносили блины с икрой, а из огромных медных самоваров разливали ледяную водку.

– Какого черта мы сюда приперлись? – шепнул я Сузи.

– Чтобы слегка развеяться. Поднять тебе настроение. Ты что-то помрачнел. Может, развеселишься малость.

Она, конечно, была права. Неохотно исключив Эрскина из списка подозреваемых, я погрузился в мрачные мысли. Понятное дело. За последние дни я уже почти на сто процентов уверился, что убийца именно он. Что же теперь делать? Каков итог? Только один – я стал на несколько тысяч беднее.

Гости все прибывали. Если было нечто абсурдное в том, что прием в честь русского балета устраивала англичанка под эгидой швейцарского управляющего гонконгским отелем, то, похоже, я был единственным, кого это удивляло. Сквозь толпу протискивалась группа фокусников из Московского цирка, за ними – танцующий медведь, Винсент Леон с фотографом.

Минни широко раскинула свою сеть. Дэвид Танг в облаке сигарного дыма беседовал с миллионером, владельцем универсальных магазинов, Диксоном Пуном. Модельер Анналина Лау пришла вместе со своим спонсором Си Си Вангом. Половина британцев из числа обосновавшихся здесь моих соотечественников явились поддержать Минни, а также множество европейцев и американцев. Яндо с тремя своими ассистентами – все в черных очках – кучковались с супермоделями в открытых платьях от Версаче. Эрскин приехал один, в собольей боярской шапке.

– Кит Престон! – произнес кто-то с французским акцентом.

Это был Пьер Ру. Какого черта он приперся в Гонконг?

– Привет, Пьер.

– Не ожидал встретить вас здесь, – оживленно произнес он. – А вас в Лондоне ищут. – А вы что тут делаете?

– Бизнес. Очень много интересных возможностей для журналов. При вас этот регион игнорировали, и напрасно.

– Возможно, Пьер. А как вообще, работа нравится?

Откровенно говоря, я совсем не хотел задавать ему этот вопрос, но вежливость обязывала.

– Очень много надо сделать, приступаем к нулевому циклу. Не хочу вас критиковать, но вы многое упустили в области маркетинга. Мы с Говардом обнаружили массу недостатков.

– Не сомневаюсь, что вы все поправите.

– Без вопросов, дайте только срок. Но на первых порах перемены болезненны. Ваша кадровая политика оставляет желать лучшего. Вот Микки Райс, к примеру, помните такого?

– И что с ним?

– Говард его уволил.

– Когда?

– В пятницу. Это было необходимо. Микки – не командный игрок.

Тут он угодил в точку. Признаться, это известие меня заинтриговало. Я-то считал, что под крылышком Фулгера и Гомбрича он в полном порядке. Видно, перемены не пошли ему на пользу.

– Так или иначе, – сказал я, – «Мушетт» вы не упустите?

– Барни Уайсс примет компанию от Фабриса в конце месяца. А там посмотрим. – Он придвинулся поближе ко мне и заговорщицки спросил: – Как полагаете, Жан-Марк Леной удержится? Скажите честно, Кит.

– А вы как думаете?

– Я? – Пьер пожал плечами. – К сожалению, боюсь, что он обречен. Его сбросят с корабля. Он умеет очаровать любого, этакий старомодный господин с приятными манерами, но он неспособен двигать компанию вперед.

– Как интересно! А я бы предсказал с точностью до наоборот. Не забудьте, у Барни аллергия на маркетинг. Он бы с Жан-Марком сработался.

Я оставил Пьера переваривать мою информацию, заливая ее водкой.

Взяв Сузи за руку, я подвел ее к столику.

– Прости, но с меня хватит. Меня тошнит от этой компании. Давай потихоньку смоемся.

– Держи себя в руках. Надо потерпеть хотя бы до начала действа. К тому же, – сказала Сузи, – наше дело еще не закончено. Эрскина мы исключили. Это прогресс, а не поражение.

– Неправда. Разве ты не видишь, что мы уже всех исключили? В любом случае мы в тупике. До Бруно Фулгера нам не добраться. Он, конечно, дерьмо, но если он и убийца, улик у нас нет. Мотив налицо, но доказать мы ничего не можем. Да и Эрскин, может быть, просто одурачил нас. Его алиби еще надо проверить. Хотя скорее всего он действительно невиновен. Теперь Микки. Если его уволили, значит, он вряд ли вписывается в цепочку Микки – Бруно – Гомбрич. Если, конечно, он не действовал по собственной инициативе. А такая возможность имеется. Микки легко мог задушить Анну.

– Кое-что ты забыл, – вставила Сузи. – Письмо к Кэзи. Ты считаешь, что, кто бы ни был убийца, он уверен в своей недосягаемости, но ведь это не так. Иначе зачем запугивать тебя через Кэзи? Послать анонимное письмо с угрозами мог лишь тот, кто почуял опасность, исходящую от тебя. Твои вопросы его напугали. И он решил действовать.

– О'кей, когда пришло письмо? В среду днем. С кем я разговаривал в предшествующие двое суток? С Ником Груэном, который мог сообщить об этом Бруно. С Маруччей Мадзелли. С Брюсом Макфоллом, который живет в Гонконге. С людьми из организации, в которой работал Питер. И еще я залез в квартиру Джексона Чолка. Он наверняка это обнаружил и сообщил Микки. Но он вовсе не обязательно должен был догадаться, что это был я.

В этот момент над нашим столом навис какой-то высокий мужчина, которого еще более высоким делала его высокая меховая шапка.

– Ага, заговорщики в сборе. В чем еще вы собираетесь меня обвинить? В содержании борделей? В контрабанде рогов носорога в Китай? – Эрскин захохотал. – Я вас искал. Можно присесть на минутку? Хочу спросить тебя кое о чем, Кит.

– Присаживайтесь.

– Я буду предельно откровенен. Не знаю, хороша ли моя идея, если что, так прямо и скажи.

– Валяйте.

– Как ты смотришь, если я предложу тебе издавать журнал по бизнесу? Я, конечно, в этом деле не секу, просто младенец. Но идея появилась. Создать глобальный журнал, с тремя отделениями – в Азии, Европе и Штатах. С перчиком. Позабавнее, чем «Форчун» или «Форбс». Нахальный. Как думаешь, есть у этого дела перспектива?

– Надо подумать, почему бы нет? Денег будет стоить, конечно. По меньшей мере пятьдесят миллионов долларов.

– Давай запишем сто.

– Хорошо бы сделать его слегка скандальным. Не желтым, но все же основанным на неофициальных слухах. Кто идет вверх, кто вниз. Кто самый высокооплачиваемый брокер в Сингапуре. Эрскин Грир и Уоррен Буффей – у кого член длиннее.

– Мистер Кит Престон? – обратился ко мне портье из отеля. – Простите за беспокойство, вас к телефону. Очень срочно. Подойдите к конторке у входной двери.

Я со всех ног бросился к выходу, лихорадочно соображая, кто мог мне звонить. Неужели этот негодяй Брюс Макфолл?

Портье подал мне трубку.

– Алло? Кит Престон у телефона.

– Кит! Это Салли. Слава богу, что я нашла тебя. Обзвонила двадцать отелей, я ведь не знала, где ты остановился.

– Что случилось?

Я уже знал ответ: с Кэзи случилась беда.

– Кэзи сбила машина. Возле дома. Мы переходили дорогу, и она вылетела прямо на нас. Они хотели убить Кэзи.

У меня закружилась голова.

– Она… она ведь не умерла?

– Нет. Но обе ножки сломаны. Она так кричала, Кит. Лежала на мостовой и кричала. Это было ужасно, Кит.

– А где она теперь?

– В больнице «Челси и Вестминстер». Ей наложили гипс, дали снотворное. Я с ней, жду, когда она проснется.

– Салли, я вылетаю немедленно. Первым же рейсом.

– Я решила, что должна тебе об этом сообщить, хотя ты этого и не заслуживаешь. Но я хочу, чтобы ты знал, что это все из-за тебя. Это твоя вина, Кит.

– Ты заявила в полицию?

– Конечно, заявила. На этот раз я им все рассказала.

– Ты сказала, что я в Гонконге?

На другом конце провода повисло молчание.

– Ты способен думать о ком-нибудь, кроме себя? Мне наплевать, если тебя арестуют. – Салли плакала. – Они спросили, где ты, и я ответила, что не знаю. Но я требую, чтобы ты сейчас же был дома и разобрался в этой заварухе.

– Спасибо, Салли. А теперь слушай. Если повезет, я вылечу сегодя же и буду дома завтра утром. Поцелуй за меня Кэзи, ладно? И, Салли, прости меня.

Я поспешно вернулся к Сузи. Минни представляла швейцарского управляющего китайским миллионерам, а репортеры снимали, как они жмут друг другу руки. Эрскин болтал с девушкой из Малайи, на вид ей было лет семнадцать. Пьер Ру разговаривал с пиарщицей отеля.

– Сузи, надо немедленно улетать. Пакуй вещи, и поехали в аэропорт. Кэзи сбила машина. Это не случайность. У нее сломаны обе ножки.

Мы поднялись в номер, побросали вещи в сумки. Мысли мои путались.

– Позвонить в аэропорт? – спросила Сузи.

– Нет, поедем прямо туда, я умолю их дать нам билеты.

Мы рассчитались в десять минут – Эрскин позаботился о счете – и сели в такси.

– Самолет около одиннадцати, – сказала Сузи.

– Сейчас девять. Должны успеть, если не будет пробок.

Такси тащилось еле-еле – дорога на аэропорт была забита транспортом.

Я сел на заднее сиденье, курил и беспрестанно поглядывал на часы.

– Спокойно, Кит. Быстрее не получится.

– Хотелось бы, чтобы шофер немножко понервничал. С такими темпами мы точно не поспеем на рейс. А что, тут нет объездных дорог? Послушайте, водитель, – сказал я. – Вот сто долларов. Доставьте нас в Кай-Так к десяти, и они ваши.

Деньги – лучший мотор. Мы съехали на боковую дорогу и помчались по залитым неоном улицам.

В аэропорту мы были без пяти десять. «Транс-Азия» уже все распродала, у «Бритиш Эруэйз» остались места только в первом классе. «Кэтей Пасифик» тоже распродалась, оставалось надеяться только на невостребованные билеты. Я договорился с девушкой в кассе, чтобы нам сообщили.

– Знаешь, Кит, лучше сядь где-нибудь и предоставь это дело мне, – резко сказала Сузи.

Через двадцать минут она появилась, размахивая билетами. Я чуть не заплакал от радости. Я поцеловал ее.

– Как тебе удалось?

– Очень просто. Я сказала, что наша дочь попала под машину и лежит в больнице. Экстренный случай.

– Наша дочь?

– Так я сказала. Они не могли не сжалиться над плачущей матерью.

Мы сели на свои места. Оба были опустошены.

– Четырнадцать часов до Лондона, – сказал я. – Это ужасно. Салли права, во всем виноват один я. Невыносимо. Как же я виноват!

– Это не ты. Это все они. Они виноваты.

– Но при чем тут Кэзи, вот что я хотел бы знать! И почему они оказались дома? Ведь они должны были быть у моей бывшей тещи.

– Наверное, вернулись раньше. Не надо винить ни себя, ни Салли. И я уверена, что с Кэзи все будет в порядке. Она в хорошей больнице.

– Знаю. Но кто же это сделал? Кто этот негодяй? Я их убью. Обещаю тебе, я их найду. И убью. Найду, чего бы то мне ни стоило. – Я почти кричал, и пассажир, который сидел впереди, обернулся. – Ублюдки. Я их достану. Не сомневайся.

– Я и не сомневаюсь. Но ради бога, не кричи так!

Когда мы набрали высоту, Сузи неожиданно спросила:

– Кит? Почему ты мне не рассказал про Эрскина и Анну?

– Что именно?

– Ну, что у них был роман. Ты ведь знал об этом, но и словом не обмолвился.

Это был прямой вопрос, но у меня не было на него прямого ответа.

– Наверное, не считал это существенным.

– Господи, ты сам не веришь в то, что говоришь. – Я никогда не видел раньше Сузи такой рассерженной. – Признайся: ты еще любишь ее?

Я пожал плечами.

– А я думаю, что любишь. И это очень больно. Я не такая наивная.

– Анны больше нет. Теперь это уже прошлое.

– Всего три недели прошло. Может, для тебя это давно, а для меня нет. Спокойной ночи, Кит.

Потом мы заснули. Не спрашивайте, как мне это удалось. Сны мои были неспокойны. Передо мной мелькали лица Анны, Бруно, Барни, Говарда, Эрскина, Микки, Анастасии, Сузи, они наплывали и таяли, жутко искажались, становясь страшными и неузнаваемыми, как в фильме ужасов.

– Одно преимущество этого полета, – едва шевеля языком, сказал я проснувшись, – в том, что полиция ждет меня рейсом «Транс-Азии». Они наверняка изучили список пассажиров. А тот самолет прибывает в Гэтвик, а не в Хитроу. Надеюсь, они не проверили списки всех компаний.

В зале прибытия было, как всегда, полно бедно одетых иммигрантов, чьи лица и документы тщательно проверяли у первой будки. Если я в розыске и меня узнают, меня что – сразу заберут или позвонят в полицию?

Как и при отъезде, первой пошла Сузи. Все обошлось.

Я выбрал будку, в которой сидел пожилой офицер с пепельным лицом. Он выглядел утомленным и, может, не станет проявлять излишнего усердия.

Передо мной оставалось два человека, потом один. Господи, помоги мне! Мне бы только увидеть Кэзи!

Офицер взял мой паспорт и стал изучать фотографию. Потом посмотрел мне в лицо, опять на фото. Набрал какие-то цифры на клавиатуре компьютера – номер паспорта, наверное. Они всегда это делают? Я не мог вспомнить.

– Сколько дней вы отсутствовали?

Странный вопрос. Я думал, он уже это знает. – Три дня. Или четыре? Две ночи в самолете, одна ночь в Гонконге. Три дня.

Голос мой дрогнул. Меня трясло. Я сжал кулаки, засунув их в карманы.

Сузи наблюдала за нами с той стороны паспортного контроля. Неужели она по-прежнему сердится на меня?

– Какова была цель вашей поездки?

– Я ездил для развлечения. На прием.

– Когда он состоялся?

– Вчера вечером.

– Короткий, наверное, был прием, если в 23.05 вы уже вылетели обратно.

– Коктейль. – Какого черта он задает такие дурацкие вопросы? «Заткнись уж наконец», – думал я про себя.

Он пролистал паспорт, посмотрел старые визы. Аэропорт Нарита, Токио. Сеул. Американская виза.

– Много путешествуете?

– Довольно много. По делам в основном.

– А чем вы занимаетесь?

– Журналистикой.

Каждую секунду он мог задержать меня.

– Спасибо, сэр. С благополучным возвращением!

Он протянул мне паспорт и кивком разрешил пройти.

 

24

Мы взяли такси и поехали прямо в больницу через Восточный Сассекс и Кройдон, в центр Лондона. После Гонконга город казался безлюдным и густо заросшим деревьями. И безопасным. В таком месте никакая опасность не грозит маленьким детям, если хотят запугать их отцов.

Мне отчаянно хотелось увидеть Кэзи, взять ее на руки, прижать к себе и убедиться, что с ней все в порядке. У нее такие хрупкие ножки, их можно переломать, как тростинки. Я вспомнил, как учил ее плавать, как она ухватилась за край бассейна и лупила ножками по воде. Я молил бога, чтобы ей как следует наложили гипс и чтобы она не осталась хромой.

По дороге я проклинал себя за то, что навлек на Кэзи эту беду. Считается, что отец – это кормилец и защитник. Но судьба так распорядилась, что, будь я не таким хорошим кормильцем, отдавая работе лишь то, что она заслуживала, и не больше, я бы лучше исполнил роль защитника. А если я не прижму сейчас к ногтю убийцу, Кэзи всегда будет в опасности. Меня бесило, что я действовал так безуспешно.

Неужели нельзя докопаться до истины?! Надо только сосредоточиться. Увы, в эти минуты сосредоточиться я как раз и не мог. После полета я чувствовал себя абсолютно разбитым.

Салли поместила Кэзи в отдельную палату в частной больнице. Мы нашли ее почти в самом конце коридора. На двери была пластиковая табличка с надписью «Кассандра Престон».

– Я, наверное, тут ни к чему, – смутилась Сузи. – Родители – другое дело. Я лучше внизу подожду.

– Ерунда. Я хочу, чтобы ты была рядом. Приведешь меня в чувство, если я начну ссориться с Салли.

Кэзи сидела в постели, рассчитанной на взрослого человека. Забинтованные ножки лежали поверх покрывала, а из-под гипса выглядывали крохотные розовые пальчики. Кэзи казалась невероятно маленькой и занимала треть кровати. Салли сидела на стуле у изголовья и читала ей вслух сказку.

Кэзи увидела меня через стеклянный верх двери.

– Папа приехал! Папа приехал! Ура! А подарок привез, папочка?

– Привет, лапа. – Я поцеловал дочку в лобик и осторожно присел на край кровати. – Как ножки?

– Вчера очень больно было, но одна тетя, нянечка, дает мне специальные конфетки, если я глотаю лекарство. Можно выбрать из корзинки любую конфетку. Я взглянул на Салли.

– Мы прилетели как только смогли. Ты ведь знакома с Сузи? Прости, что заставил тебя искать нас в Гонконге. Я страшно волнуюсь. Что врачи говорят?

– Про ножки? Доктор сказал, что все обойдется. Слава богу, закрытые переломы. Но окончательно все выяснится, когда снимут гипс, примерно через полтора месяца.

– Это произошло в Клэпхеме, рядом с домом?

Я постарался задать этот вопрос ровным, спокойным тоном.

Салли сузила глаза.

– Да, именно. Мы находились возле нашего дома в Клэпхеме. Я помню, что ты велел нам уехать из города. Мы провели три прекрасных дня у бабушки в деревне, но когда-то надо ведь было вернуться домой. Не вечно же там оставаться. Бедная мама, у нее ведь не пансион там.

– Я тебя не упрекаю, помилуй бог. Я понимаю. Мне просто надо знать, как все было. Вот и все.

Салли с жалостью смотрела на Кэзи, которая скребла карандашом по гипсу.

– Мне нечего тебе особенно сказать, – продолжила Салли. – Мы только что приехали из Нью-Фореста. Кэзи устала и не хотела выходить из машины. Я пыталась расстегнуть ремни безопасности и вынуть багаж – сразу и то и другое. Мы переходили улицу, и Кэзи шла, шаркая ногами, знаешь, как она часто делает, когда капризничает. И вдруг из-за угла вывернулась машина и направилась прямо на нас. Она сшибла Кэзи, раздался ужасный скрежет, и Кэзи упала на мостовую. Сначала мне показалось, что она мертва. Она не шевелилась. А потом начала кричать.

– А машина?

– Скрылась. На полной скорости. Я даже не успела ее разглядеть. Серый «Ситроен», кажется.

– Номера не рассмотрела?

– Ну конечно, нет. Ради бога, Кит, о чем ты говоришь, мое дитя – наша дочь – лежит на мостовой! Мне кажется, что она мертва, – и ты считаешь, что я в такой ситуации буду изучать регистрационные номера?

– Прости, я только подумал, может, ты заметила первую букву или еще что-нибудь. Боковым зрением.

– Не заметила. Мне надо было «Скорую» вызывать.

– Я бы тоже так поступила, – деликатно вмешалась Сузи. – Как и любая мать.

Салли демонстративно смерила ее взглядом.

– А вам откуда известно, как должна поступать настоящая мать? – с вызовом спросила она.

В этот момент отворилась дверь, и симпатичная медсестра в голубой униформе вкатила в комнату тележку, на которой стоял поднос с чаем и молоком.

– Свежезаваренный, – улыбнулась она. – Чай на троих и молоко для Кэзи. Может быть, принести еще чашки для полицейских?

– Каких полицейских?

– Они сейчас будут здесь. Разве вам не говорили?

Это за мной. Меня отвезут в полицейский участок Челси и официально предъявят обвинение в убийстве.

Я выскочил в коридор, на ходу бросил через плечо:

– Привет, Кэзи! До скорого! Сузи, я позвоню тебе домой!

Вместо того чтобы броситься к лифтам, я побежал к запасному выходу. Что хорошо в новых строениях, так это четкие указания, куда нужно бежать в случае опасности.

Коридор заканчивался двойными дверями, запертыми на замок, но рядом висела стеклянная пожарная конторка, в которой находился ключ. «В случае необходимости разбейте стекло».

Я стащил туфлю и двинул каблуком по стеклу. Где-то в глубине коридора заревела тревога.

Ключ плавно вошел в скважину, я толкнул дверь. Она послушно открылась. Чудо: обычно в кинотеатрах или клубах запасный выход бывает заперт намертво.

Впереди была лестница с обшитыми пластиком перилами. Я сбежал уже три этажа вниз, когда услышал наверху голоса.

– Он на черной лестнице! Кто-нибудь, вызовите охрану!

Это был голос старшего инспектора Баррета. Раздался топот ног. Они бежали по моим следам.

Я спустился на первый этаж, дальше ступени вели в подвал. Я решил бежать вниз. Если там тупик, меня поймают.

Я выскочил в широкий, выложенный плиткой коридор с тележками вдоль стен. Коридор вел в кухню. Грузчики в зеленых комбинезонах разгружали овощи.

Я вбежал в кухню, постаравшись сделать вид, что я – один из служащих. Вдоль оцинкованного стола трудились повара, человек двадцать, почти все индусы. Пахло супом и горелой картошкой. В конце кухни была дверь. К счастью, она вела во двор.

Я почти добрался до нее, когда за моей спиной с грохотом отворилась дверь из коридора.

– Вот он! – выкрикнул сержант Кроу. – Стоять, полиция!

«Полиция!» – прокатилось по ряду поваров и грузчиков. Мне показалось, что большинство из них работали тут нелегально. Несколько человек бросились к выходу.

– Освободите проход! – кричал Кроу. – Он убежит!

За кухней была гардеробная, а за ней – открытая дверь, которая вела во двор.

На лавке я увидел пару роликовых коньков, примерно моего размера, владельца рядом не наблюдалось.

Я сбросил туфли и надел ролики, застегнув пряжки. Руки у меня так дрожали, что я едва справился. В любую секунду меня могли настичь Кроу или Баррет.

– Вот он!

Дверь угрожающе заскрипела.

Я выкатил во двор и сразу набрал скорость. Обычно я сначала чувствую себя на роликах неустойчиво, но сегодня у меня не было времени на разгон.

Я слышал за спиной дыхание погони. У меня в запасе было не более пятнадцати секунд.

Дорожка во двор резко забирала вверх, с наклоном градусов в сорок. Если не разогнаться как следует, не одолеть. Навстречу мне двигался грузчик, который катил тележку с помидорами.

Я собрал все свои силы. Из-под ног моих летели искры.

За спиной слышались крики Кроу, приказывавшего мне остановиться и сдаться.

Я выворачивал наверх. Впереди – улица. До нее оставалось еще ярдов десять, потом – свобода.

Давай же, давай, командовал я себе. Последние ярды – самые трудные. Я согнулся и мчал почти на четвереньках. Четыре ярда. Три. От полиции меня отделяло ярдов десять.

Тележка, которая двигалась мне навстречу, почти загораживала проход. Я поставил ногу четко впереди другой, как на монолыже, и проскользнул в дырку.

Я выехал на Нетертон-гроув и свернул на Фулхем-роуд. Раздался вой полицейской сирены. Я наперерез транспорту проскочил на Голливуд-роуд, вскочил на тротуар и двинулся в сторону Эрлз-корт. Наверное, это был мощный выброс адреналина, иначе как бы я смог сделать то, что никогда в жизни даже не мечтал сделать. Видела бы меня сейчас Анна, подумалось мне. Вот бы она удивилась.

Я понятия не имел, куда направляюсь. Мне просто хотелось выбраться из ада, который мне грозил. Но от роликов надо было срочно избавиться. Полицейские наверняка отдали по радио приказ задерживать мужчин на роликах.

На углу возле станции подземки я увидел телефон-автомат. Я набрал номер Сузи и услышал, как звонят звонки в пустой квартире. Может, она так устала от меня, что решила плюнуть на все это дело. Ладно, потом еще попытаюсь.

Я присел на ступеньке студенческого общежития. Что же мне теперь делать-то? Интересно, побег от полиции мне зачтется как отдельное преступление или его поглотит обвинение в убийстве? Какая разница…

Теперь это только вопрос времени: рано или поздно меня достанут. Начать с того хотя бы, где мне сегодня ночевать? Ясно, что не у себя дома, и не у Сузи, даже если она согласилась бы меня приютить. В гостиницу тоже не сунуться, моя карточка наверняка блокирована.

Я опять подъехал к таксофону, снова набрал номер Сузи, но она, видно, еще не добралась до дома. Я оставил сообщение на автоответчике Джоанны Прэтчетт. По крайней мере, надо поставить в известность ее и Боба Остлера. Они, говорила Джоанна, до вечера в Лестере.

Я подъехал к кондитерской, взял кофе и какой-то арабский кекс с фисташками. Кофеин мне нужен был как инсулин диабетику. В кондитерской было полно народу – кувейтцы, йеменцы, австралийцы. Я выбрал столик в углу и сел.

Убийце Анны нужен был мотив и подходящий случай. Если правильно сопоставить то и другое, убийца найден. Так я думал. Но у меня не получилось. Выяснилось, что все подозреваемые имели мотив, и у каждого была возможность либо убить самому, либо нанять кого-нибудь. Дело в том, что эти жирные коты не делают грязную работу своими руками. Даже у Микки на этот случай был под рукой Джексон Чолк.

Все же это мог быть Эрскин. Его потери могли бы оказаться самыми существенными, если бы Анна осталась жива. Как бы он ни пытался принизить значение своих откровений, вашингтонский либеральный истеблишмент вряд ли посмотрел бы на его художества сквозь пальцы. И республиканцы тоже. Да, покупка «Федерейтид» стоила свеч, что и говорить.

Он мог бы убить ее даже независимо от этой истории с торговлей оружием. Он признал, что переспал с Анной в субботу. А что, если он вернулся в воскресенье утром, чтобы добавить, и нечаянно ее задушил? Вполне возможная вещь. Я просто воочию увидел, как Эрскин смыкает пальцы на шее Анны. В общем, пока алиби у него нет, сбрасывать со счетов его рано. Сузи права, я никак не могу смириться с мыслью, что Анна была любовницей Эрскина. Это все еще очень болезненная рана.

Однако если это было преступление, совершенное в пылу сексуальной страсти, зачем же тогда понадобились письмо с угрозами и нападение на Кэзи?

Бруно находился за пределами досягаемости. Не знаю, сколько он платит Гомбричу, но этот тип исправно отрабатывает свои деньги. У Бруно был весомый мотив для убийства, и он располагал возможностями для этого. Он не покидал Лондона до воскресного вечера. И у него была магнитофонная запись.

И тем не менее толку от этих улик было чуть. Если Бруно убил Анну, я все равно не смогу этого доказать.

Итак, остается Микки. Я был уверен, что тогда на крыше был именно он со своим приятелем Джексоном. Но им-то самим зачем это было нужно! Скорее всего они действовали по указке Бруно и Гомбрича?

Уже в пятый раз я перебирал в памяти последние действия Анны. Она пришла ко мне домой без пяти пять. В тот момент моя квартира уже находилась под наблюдением бандитов Фулгера. Оттуда мы поехали в «Дорчестер». Не думаю, что за нами тогда увязался «хвост», но это возможно. Люди Фулгера могли поджидать нас у «Дорчестера», а потом увязались за Анной. Но зачем? Ее адрес не был тайной, его можно найти в телефонной книге. Видимо, им надо было знать, где она будет находиться, ведь она с равным успехом могла поехать ко мне или к Эрскину.

Я взял еще кофе и медовый пудинг. Мужчина, который стоял передо мной в очереди, читал «Интернэшнл геральд трибюн». Заглянув через его плечо, я прочел: «Корпорация Грира завладела «Федерейтид», а чуть ниже: «Корпорация Барни Уайсса приостанавливает издательскую деятельность и сосредоточивается на паркинговом хозяйстве и косметической промышленности». С фотографии вальяжно улыбался Барни.

После обеда Барни подвез Анну в лимузине, а через несколько минут я разговаривал с ней по телефону. В последний раз. Последним человеком, который видел ее живым, несомненно, был Барни. Барни и шофер.

Барни заказывал машины в агентстве «Белгравиа лимузинз». Точнее, их заказывала для него Сузи за счет «Уайсс мэгэзинз». Редакторы и избранные авторы пользовались правом ездить на задания за счет фирмы. Конечно, для Барни всегда заказывались самые роскошные «Мерседесы» представительского класса.

Интересно, а не заметил ли чего-нибудь существенного шофер, доставлявший Анну к дому? Может быть, у дома маячила чья-то тень или за лимузином следовала какая-нибудь подозрительная машина. Стоило попробовать побеседовать с ним.

– «Белгравиа лимузинз», – немедленно откликнулся на мой звонок женский голос. Я знаю, где находится их контора – на Хей Мьюс; там перед их зданием всегда дежурит вереница «Даймлеров», обязательно с пожилыми шоферами.

– Меня зовут Кит Престон. Я управляющий издательским домом «Уайсс мэгэзинз».

Я уповал на то, что они еще не в курсе наших кадровых изменений, и оказался прав.

– Дело в том, – сказал я, – что мне нужно проверить один счет. От двадцать третьего июня, это была суббота. Один ваш шофер работал с нашим хозяином, мистером Барни Уайссом. Он останавливался в отеле «Дорчестер».

– Минутку, я посмотрю в книге. Да, есть. В заказе указано: «обслуживание по требованию». Работал Альберт.

Она назвала мне номер заказа и перечень услуг. Бедный Альберт, он весь уик-энд провел, подремывая за рулем в ожидании Барни.

– Замечательно, все сходится, – сказал я. – Я распоряжусь немедленно подписать чек. Да, вот еще какой вопрос. Альберт может мне понадобиться сегодня. Он свободен, я могу на него рассчитывать?

– У нас в данный момент очень напряженно с заказами, мистер Престон. Но я проверю. – Я подождал, пока она сверится с книгой заказов. – К сожалению, Альберт на выезде. Обслуживание по требованию у отеля «Кларидж». Работает с мистером Уайссом, кстати. Могу я предложить вам другого водителя, мистер Престон?

– Благодарю вас, не беспокойтесь, я перезвоню, когда у меня прояснится график.

Потом я еще раз позвонил Сузи. На этот раз она была дома.

– Кит, куда ты запропастился? Полиция стоит на ушах. Тебя всюду ищут. Я слышала, как сержант объявил по радио розыск.

– Послушай, Сузи, давай встретимся через полчаса возле «Клариджа». Со стороны Брук-стрит, прямо напротив входа в бальный зал. Но будь внимательна, смотри, не приведи «хвоста». Если почувствуешь, что за тобой следят, уведи их подальше.

– Поняла. А что случилось?

– Потом объясню. Но мне нужна ты и твое обаяние.

Я покатил вдоль Олд Бромптон-роуд к Южному Кенсингтону, потом через Найтсбридж по Парк-лейн в сторону Мейфейр. На углу Маунт-стрит стоял полицейский мотоцикл, но он отъехал, не дожидаясь, пока я приближусь.

Возле «Клариджа» было припарковано с дюжину автомобилей с шоферами, но Альберта я засек сразу. Однажды Альберт подвозил меня на кинопремьеру вместе с кучей журналистов и клиентов; в лимузин свободно входило двенадцать человек. В этом весь Барни – человечек с короткими ножками заказывает себе самый просторный автомобиль.

Сузи появилась ровно через пять минут, на такси. Я заметил, что она успела переодеться. Моя одежда оставляла желать много лучшего.

Я кивнул Сузи, и мы приблизились к лимузину с двух сторон. Альберт слушал радио, репортаж с крикетного соревнования. Этот импозантного вида седовласый мужчина уже больше тридцати лет работал на «Белгравиа лимузинз». На его глазах проходили большие перемены. Он любил ворчать на то, что респектабельных бритишей в роли его пассажиров сменили далеко не элегантные арабы и латиноамериканцы. Деньги, резюмировал он, перешли не в те руки. Я подозревал, что эти размышления он мысленно причислял к счету, надеясь на дополнительные чаевые.

Сузи открыла дверцу и проскользнула внутрь, а я плюхнулся на заднее сиденье.

– Альберт, нам нужно с вами поговорить. Это очень важно. Но нас никто не должен видеть. Сделайте милость, дайте круг по Гросвенор-сквер. Вы поняли?

– Кто вы? – в замешательстве спросил Альберт. – Что вам нужно в моей машине? – Тут он признал меня. – А, это вы, мистер Престон! Я сегодня работаю с мистером Уайссом, да вы, наверное, в курсе, вы же вместе служите.

– Не беспокойтесь, Альберт. Мистер Уайсс не выйдет из отеля раньше чем через час. Он дал «добро» на то, чтобы задать вам несколько вопросов.

– Не собираетесь ли вы писать о такой старой рабочей лошади, как я? – заинтересованно спросил он. – Я всегда говорил, что кто-то должен наконец обо мне написать. Кого я только не перевозил за эти годы: Терри Томаса, Кассиуса Клея, лордов и леди, я даже половины имен не помню. Какие у меня были клиентки-красавицы! Герцогини, актрисы… И ваша коллега, девушка, которая в ваши журналы писала, забыл… Ах, да – Анна Грант! Она все твердила, что надо записать мои воспоминания. «Ох, Альберт, – скажет бывало, – ну давай, рассказывай. Ты – просто часть истории». Так оно и есть, между прочим.

– Вот как раз об Анне Грант я и хочу с вами поговорить.

Мы объезжали американское посольство в направлении Дьюк-стрит.

– Вы помните, когда в последний раз подвозили Анну? Почти месяц назад, это было в субботу вечером. С ней тогда был и мистер Уайсс.

Альберт на минуту задумался.

– Конечно, помню, – сказал он. – Я дежурил у «Дорчестера». Дурацкая работа. Заказывают машину, а сами ею не пользуются. Сидишь, слушаешь радио. Обходится заказчику в хорошенькую сумму, а зачем, спрашивается? Я, конечно, не жалуюсь; в тот раз репортаж с Уимблдонского турнира передавали.

– Альберт, подумайте хорошенько, вспомните, что было в тот вечер. После ужина вы с мистером Уайссом отвезли Анну к ее дому, припоминаете?

– А как же! Недалеко от нового отеля. Позади Кромвель-роуд.

– Скажите, а вы не заметили возле дома ничего подозрительного? Никто там не болтался в тени? Подумайте как следует, это очень важно.

Альберт задумался.

– Честно говоря, ничего такого я не заметил. Я обычно всегда дожидаюсь, пока мои клиенты благополучно не скроются за дверями. Сколько теперь всякого сброда повсюду отирается. Так что я всегда дожидаюсь – это моя работа. Особенно когда женщин подвожу.

– И в тот раз ничего особенного не заметили?

– На улице нет, не заметил.

Что-то меня насторожило; мне показалось, что Альберт говорит не все.

– А по дороге?

Он замялся.

– Не волнуйтесь, Альберт, мы знаем, что мистер Уайсс был в близких отношениях с Анной. Она сама мне об этом говорила.

– Ну, раз так… Мистер Уайсс очень был расположен к ней. Ну, пытался к ней подкатиться, что ли. Я даже подумал было, не вмешаться ли. Мисс Грант была такая милая девушка, никогда не забывала меня поблагодарить, когда я ее возил. Но она сама повела себя как следует, осадила, уберите, мол, ваши грязные руки.

– А он как отреагировал?

– Ну, вроде принял как должное. Спросил что-то насчет статьи, которую она писала, кажется.

– Статью о чем?

– Этого не скажу. Я ведь особо в разговоры пассажиров не вслушиваюсь.

– Ну хотя бы приблизительно, – умильно попросила Сузи. – Речь шла о статье про какого-то человека? Про Эрскина Грира? Анастасию Фулгер? Или еще про какую-нибудь знаменитость? Нам бы это очень помогло.

– Кажется, они говорили про пигмеев в джунглях или что-то вроде этого. Помнится, я еще удивился, что мистер Уайсс такой образованный. Он ей вопросы задавал с пониманием дела.

– Про пигмеев? – переспросила Сузи. – А вы не ошибаетесь?

– Нет, точно, про пигмеев. Они говорили про труднодоступные места в джунглях, где эти пигмеи живут миллионы лет, а теперь туда пришли иностранцы и отнимают их заповедные травы и ягоды.

– Послушайте, Альберт, – нетерпеливо прервал его я, – вспомните все очень, очень подробно. Когда Анна и мистер Уайсс были в машине и вы только отъехали от «Дорчестера», кто именно завел разговор о пигмеях – Анна или мистер Уайсс?

– Мистер Уайсс. Но у меня создалось впечатление, что они уже раньше это обсуждали и продолжили беседу. Мистер Уайсс уговаривал ее напечатать статью в одном из ваших журналов, чтобы люди знали, что происходит, и остановили это безобразие.

– Барни Уайсс предлагал Анне напечатать такую статью?

– Да, очень уговаривал, идеи подбрасывал.

Что Анна говорила мне вечером по телефону? «Мы говорили про журналистику…»

Я вспомнил, что за столом Анна говорила про дождевые леса и что крупные косметические фирмы разрушают экологию тех мест. Но Барни не проявил к ее словам ни малейшего интереса. Только отпустил какую-то шутку насчет хвоста игуаны, который можно будет найти в креме для лица.

Все это вспомнилось мне очень отчетливо. Анна даже назвала фирму – «Мушетт». «Они просто варвары, эти люди из «Мушетт». У меня есть братец, который занимается охраной окружающей среды в Бразилии, так он говорит, что они там творят дикие вещи».

К этому времени Барни, вероятно, уже заключил принципиальное соглашение с Фабрисом относительно покупки фирмы. Он имел одиннадцать процентов акций. Так что ему очень кстати были журналистские откровения насчет экологического варварства. Рынок отреагировал бы на это резким падением акций косметических фирм, и он приобрел бы «Мушетт» почти задаром.

– Итак, после того как Анна велела мистеру Уайссу убрать руки, он продолжил разговор про пигмеев?

– Да, ему это было очень интересно. Он массу вопросов ей задавал.

– А про брата Анны, Питера? Она что-нибудь про него говорила?

– По-моему, да, вот теперь, как вы сказали, припоминаю. Он вроде где-то не здесь живет, так ведь? «Он, мол, живет там с этими людоедами, и ему даже нравится» – вот так примерно.

Я вдруг вспомнил, как на приеме у Фабриса Мушетта разговаривал с француженкой, муж которой работал в Южной Америке. Индейцы, говорила она, постоянно чинят препятствия его службе. «Как только Анри найдет какое-нибудь новое растение, они тут же объявляют его священным».

Мы делали уже шестой круг по Гросвенор-сквер и начали привлекать внимание дорожной полиции у здания посольства.

– Последний вопрос, Альберт, и поедем к «Клариджу». После того как вы привезли Анну к дому, вы доставили мистера Уайсса прямо в «Дорчестер»?

– Нет. Он хотел пойти в казино по соседству, рядом с воротами Кенсингтонского дворца. Клуб «Конноссер» называется.

Этот клуб находится в полумиле от дома Анны.

– И сколько он там находился?

– Точно не скажу. Он сам оттуда добирался. Велел мне ехать, не ждать его. Сказал, что возьмет такси.

– Это вас удивило?

– Да уж удивило, конечно. Целый день проторчать у отеля – и без всякой пользы.

 

25

В течение следующего часа Барни из отеля не вышел.

Мы с Сузи ждали его у входа со стороны Брук-стрит, не спуская глаз со всех выходящих. В магазинчике на соседней Саут Молтон-стрит я купил пару туфель и с облегчением выбросил ролики в мусорный бак. Барни любил пускать пыль в глаза, создавая о себе впечатление как о свойском парне, но на самом деле цепко оценивал людей по одежке. Так что мне нужно было держать марку.

Каждый раз, как приходила в движение стеклянная дверь-вертушка, мы замирали. Если мы его упустим, я пропал. Альберт сказал, что из отеля должен везти Барни прямо в аэропорт, где его уже ожидал самолет, готовый вылететь в Чикаго, а если Уайсс покинет страну, до него уже не добраться.

В десять минут третьего он наконец показался в дверях. Два портье в сопровождении старшего швейцара начали выгружать в багажник лимузина чемоданы. Я не видел Барни с тех пор, как он ушел из ресторана «Смит и Волленски» с клешней лобстера в руках, и на этот раз он показался мне гораздо менее уверенным в себе.

– Барни! Какой сюрприз! – Я бросился к нему, протягивая руку для рукопожатия. – Я и не знал, что вы в Лондоне! Что ж вы мне не позвонили, я бы пригласил вас на ленч!

Барни недоверчиво оглядел меня. Потом, видимо, обманувшись моим внешним изъявлением радости, сказал:

– Привет, Кит! Я тут провел пару дней в своей любимой гостинице. Дела призвали меня в Лондон, и, к счастью, я управился с ними, не выходя из «Клариджа».

– А о вас все газеты трубят, Барни. «Трибюн» пишет сегодня о вас на первой полосе.

– А, уже видел, – осклабился Барни. – Позвонили из газеты, никуда не скроешься от вашего брата-журналиста. Кажется, я произвел на него впечатление.

– Надо же, какая удача, что мы встретились, – лучезарно улыбнулся я. – Я как раз о вас думал. Собирался даже звонить вам в офис в Чикаго, договориться о встрече.

– Вот как? – Барни, сощурясь, взглянул мне в глаза.

– Да, кстати, вы ведь знакомы с Сузи Форбс?

Сузи, которая выглядела чертовски соблазнительно в ковбойской курточке с бахромой и в короткой замшевой юбке, приблизилась к нам.

– Здравствуйте, мистер Уайсс. Мой крестный отец, Эрскин Грир, пел вам вчера дифирамбы.

– Неужто? – Барни явно заинтересовался ее словами.

– Он сказал, что хочет открыть совместно с вами большую фирму в Китае. С миллионным капиталом.

– Эрскин так сказал? Значит, старина Барни неплохо котируется?! А я и не знал, что Эрскин ваш крестный.

– Мой отец был у него управляющим. Он старинный друг нашей семьи.

– Понятно, – протянул Барни, мысленно передвигая Сузи значительно выше по социальной лестнице.

– А вы сейчас куда направляетесь, Барни? – осведомился я. – В Париж, обследовать «Мушетт»?

– Да нет, в Чикаго. Лола ввязалась в какую-то благотворительную акцию. Десять тыщ придется выложить. Спасаем не то боснийцев, не то краснокожих. Не упомнишь всех. На билете написано.

– Барни, – доверительно шепнул я. – Нам надо поговорить. Очень важное дело.

– Слушай, Кит, если ты насчет компенсации…

– Нет. Это касается «Мушетт». У меня есть неприятные сведения насчет этой компании. Вам не мешает с ними познакомиться. Пока не поздно.

– «Мушетт», – уронил он. – Это для меня новый бизнес. Я пока плохо в нем ориентируюсь. Если тебе есть что сообщить, отправь факсом через моего секретаря.

Портье захлопнул крышку багажника, и все трое подошли за чаевыми.

– Я серьезно, Барни. Это может повлиять на стоимость сделки.

Барни метнул в мою сторону испытующий взгляд. Ему хотелось определить, сколько на самом деле я знаю.

Я выдержал его взгляд, но пытался сохранить на лице выражение наивной прямоты.

– Может, зайдем в отель? Это не займет больше получаса.

– Невозможно. Мне через час необходимо вылететь, иначе мы потеряем воздушный коридор.

– Тогда, может, мы прокатимся с вами до аэропорта, по дороге и поговорим. Если все выяснится, не придется еще раз специально встречаться.

Барни не хотелось сажать нас к себе в машину, но любопытство брало верх. И любопытство пересилило. Кроме того, Барни очень ценил свою осведомленность; если кто-то знал больше, ему не терпелось вытянуть информацию.

– О'кей, – сдался он. – Садитесь, покатаемся.

Барни тоже сел сзади – рядом с Сузи.

– Знаете, – сказал он, тыча толстым пальцем в колено Сузи, – что касается «Мушетт», то я чувствую себя как первый раз замужем. Но, надеюсь, скоро освоюсь. – Он подмигнул. – Во всяком случае, что я уже успел понять, так это то, что в этом деле гораздо проще надуть потребителя, чем в любом другом, с которыми я имел дело до сих пор.

– Барни, – сказал я, – пока мы вместе, может, вы не станете возражать, если я тоже вас соблазню на благотворительный акт? Я понимаю, что вы уже не занимаетесь издательским делом, но, может быть, внесете свой вклад в мемориальный фонд Анны Грант?

Барни окинул меня цепким взглядом и положил руку на колено Сузи.

– Анна Грант – это та девочка, которую ты приводил в «Дорчестер»?

– Правильно. Та, которую убили. Вы ее подвезли домой после ужина. Мы с ее матерью учреждаем журналистскую премию ее памяти. Попечителем фонда должен был стать также ее брат Питер, но неделю назад он умер в Южной Америке.

– Плохо, – качнул головой Барни. – У Анны, значит, был брат и он тоже умер. Не знал.

– Вы, возможно, встречались с Питером, – сказал я. – Он занимался расследованием деятельности «Мушетт» в Бразилии, в дождевых лесах.

– Ну, разве в Бразилии со мной встретишься! Уж тем более в джунглях. Мы в такие дикие места не забираемся. Для нас с Лолой даже отель «Грийон» в Париже недостаточно комфортен. Там допотопная сантехника.

– Так вы подписываетесь на фонд Анны Грант, Барни?

– Надо сперва потолковать с бухгалтером. Теперь, когда мы расплевались с журнальным бизнесом, я не в курсе, какие налоговые льготы существуют на благотворительность за пределами нашего сектора.

– Достаточно будет и пятисот долларов. Вам это ничего не стоит. За пару минут в казино компенсируете.

– Только не я, малыш, – усмехнулся он. – Азартные игры не для меня. Занятие для идиотов. Во всяком случае, своими деньгами я не рискую. Никогда даже не заглядываю в казино.

– Правда? Жаль. Я почему-то держал вас за азартного игрока. Мне кто-то говорил, что видел вас в клубе «Конноссер», недалеко от дома Анны. Как раз в тот вечер, когда она умерла.

Барни резко повернулся ко мне.

– А, ты вот о чем! Ну уж и казино! Смех один! И ставки там смехотворные. Ну разве что выпивка более-менее приличная, это да.

– Вы должны обязательно что-то сделать для фонда Анны Грант. Тем более что вы последний, кто видел Анну живой.

– Кроме ее убийцы, конечно. Последним, наверное, все же был он – или она.

– Разумеется. Убийца должен был быть последним.

Повисло неловкое молчание, которое прервала Сузи:

– Мистер Уайсс, не возражаете, если я задам вам вопрос о косметике? Я знаю, что вы еще не вошли в курс дела как владелец «Мушетт» и, наверное, не знаете подробностей. Мне интересно, что это за новый омолаживающий крем, который сейчас рекламируют. Правда, что его делают из каких-то чудодейственных растений с берегов Амазонки?

– Это вам надо наших экспертов спрашивать. Но мне говорили, что это чертовски эффективная штукенция. Дай-то бог; уйму деньжищ ухлопали на раскрутку.

– А правда ли, что это священные растения? Говорят, что аборигены поклоняются этим травам.

По лицу Барни пробежала тень.

– Не скажете ли, откуда вам все это известно?

– Насчет растений? Точно не помню. Скорей всего информация исходит от Анны Грант. Или от ее брата, того, который умер. Сейчас уже не вспомнить. Но сейчас все об этом говорят.

– Пустые разговоры. Но я отдам распоряжение юристам, чтобы разобрались. Если кто-то намеренно распускает такие слухи, мы обратимся в суд.

– Правильно, – сказал я. – Если средства массовой информации начнут копаться в этом деле, они могут много чего накопать.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился Барни.

– Я вот думаю насчет слухов о смерти Питера Гранта. И хотел с вами их обсудить. Говорят, что он тоже был убит, в джунглях. Больше того, выдвигается версия, что его смерть была выгодна косметическим компаниям, потому что Питер настраивал против них индейцев.

– Чушь собачья, – буркнул Барни. – Никто Питера не убивал. Он умер от укуса змеи.

Ровно три секунды потребовалось Барни, чтобы понять, что он проговорился, и он попытался исправить ситуацию.

– Я пытаюсь установить связь, – сказал он. – Никто не говорил, что этот хиппи из джунглей и та кокетка из «Дорчестера» – брат и сестра.

– Разве, Барни? А мне казалось, вы с Анной говорили про Питера по пути из «Дорчестера».

– Зря казалось.

– Ну почему же? Теперь вы, Барни, еще скажете, что не отправили лимузин от клуба «Конноссер»…

– А что тут особенного? Парень торчал на службе целый день. Я хотел участие проявить, черт меня подери.

– А себе оказать плохую услугу.

– Не въехал что-то – ты о чем?

– Не скажете, когда вы ушли из казино и поехали в «Дорчестер»? А может, вы вообще не заходили в клуб?

– Если тебе так интересно, спроси у крупье.

– Не сомневаюсь, что вы сделали какой-нибудь эффектный жест, чтобы оставить о себе память. Ну, например, дали на чай тыщу баксов. Но там вы недолго пробыли, так ведь? Вы вернулись в квартиру Анны.

Брови у Барни поползли вверх. Если он и испугался, то виду не подал. А у меня нервное напряжение достигло предела. Мы уже приближались к воротам частного аэродрома в Бушли, это пятнадцать минут езды от Хитроу. Барни пару раз дал петуха, но до чистосердечного признания было еще очень далеко. Я понимал, что потерпел поражение. Буквально через несколько минут Уайсс пересечет границу страны, и его будет не достать.

Альберт бессчетное количество раз ездил по этой дороге. Он притормозил у поста охраны, помахал дежурному какой-то бумажонкой и остановил лимузин у ангара. На поле в ожидании пассажиров стояло с дюжину самолетов – «Фальконы», «Гольфстримы», «Вествинги».

Экипаж собрался у ангара – пилот и густо накрашенная стюардесса.

– Ну что, ребята, готовы шевельнуть задницей? – крикнул Барни, высунувшись из окошка.

– Как только дадите отмашку, сэр, – откликнулся пилот. – Сегодня в воздухе столпотворение; я только что справлялся в диспетчерской, нам дадут коридор минут через сорок, сорок пять.

– Черт побери, ладно, как только, так сразу. Не собираюсь торчать в Англии.

Видно, Барни дошел до той точки самомнения, которой достигают лишь очень богатые; им начинает казаться, что никакие законы для них не писаны. Нарушив их в одной стране, они преспокойно перебираются в другую – как если бы, испачкав простыни в одной гостинице, переехали в соседнюю. Мой допрос никак не отразился на его настроении, может быть, только заставил быть поосторожнее со словами.

Барни резко распахнул дверцу лимузина и вывалился из машины. Я чертыхнулся. Я его терял, он ускользал из моих рук, оставляя меня без всяких улик, которые я мог бы предъявить полиции. Будто прочитав мои мысли, Барни насмешливо ухмыльнулся и демонстративно повернулся ко мне спиной.

И тогда Сузи вдруг спросила:

– Мистер Уайсс, это ваш «Гольфстрим»?

– Да, это мой новенький «Гольфстрим». Последняя модель.

– Какая прелесть! Мой крестный говорил про них. Он тоже хочет такой купить, но, говорит, они ужасно дорогие, даже для него.

Молодец, Сузи! Барни заглотнул крючок.

– Скажи своему крестному, что эта штука стоит своих денег. С любой точки зрения, и как удобная вещь, и как вложение капитала, которое не зависит от конъюнктуры рынка. Я до этого допер только через двадцать лет. И купил «Гольфстрим». Конечно, есть самолеты подешевле, но качество стоит денег.

– А нельзя посмотреть, как там внутри? Эрскин на той неделе приедет, похвалиться хочется. Представляю, как у него зачешется в одном месте!

На лице Барни отразилось сомнение, а потом он ткнул в меня пальцем:

– При условии, что ты заткнешь пасть этому парню, который решил проверить на мне свою фантазию. Ни слова больше, о'кей?

Барни бросил на меня тяжелый взгляд и направился к ангару. Альберт и пилот стали выгружать багаж.

– Мы на пару минут, Боб, – сказал он служащему в рубашке с короткими рукавами. – Мой пилот все уже уладил с бумагами.

– Хотите взглянуть на «Гольфстрим»? – спросил служащий и согласно кивнул, снова уткнувшись в бумаги. Мы вслед за Барни пошли на поле.

– Эти самолеты, – сказал Барни, – хороши тем, что готовы вылететь в любую минуту. Их приобретают те, для кого время – это действительно деньги. Кстати, знаете, что я вам скажу? Люди, которые летают на таких самолетах, обычно не появляются на страницах журналов и газет. Им не до дешевых эффектов. Они делают деньги.

– Ах, как вы правы! – поддакнула Сузи. – Вот вам, чтобы долететь от одной своей компании до другой, наверное, невозможно втиснуться в рамки расписания.

Барни обнял ее за талию и крепко прижал к себе.

– Какая смышленая крошка! Не взять ли тебя на место моего европейского консультанта? Мне нужна молодая леди по эту сторону океана, на которую можно было бы положиться.

– Вы серьезно, мистер Уайсс? – Сузи округлила глаза. – Какая чудесная возможность! Давайте это сейчас обсудим.

Интерьер самолета Барни напоминал казино в Атлантик-Сити. Стены и потолок были обтянуты черной кожей, на иллюминаторах опущены черные шторки. Удобные кресла с черными сиденьями, черный ковер на полу, столики из орехового дерева, отделанные бронзой.

Барни бухнулся в мягкое кресло и заказал три «хайболла». Стюардесса внесла поднос с высокими хрустальными бокалами, рогаликами, печеньем и миниатюрными хот-догами.

– Вы слыхали, что говорят о девушках, которые любят хот-доги? – ухмыльнулся Барни.

– Нет, а что про них говорят, мистер Уайсс? – невинно поинтересовалась Сузи.

– А я думал, всем девушкам это известно. Вот вам, кстати, еще одно преимущество частного авиатранспорта – выпить дают немедленно. Правильно я говорю, Карлин?

– Абсолютно правильно, мистер Уайсс.

– И ты ведь не заставляешь меня ждать, а, Карлин?

– Ни в коем случае, мистер Уайсс.

Вильнув бедром, она щедро налила в стакан Барни виски, а тот продолжал болтать, пытаясь очаровать Сузи и щеголяя авиационной и навигационной терминологией.

– Знаешь, есть такие штуки, с помощью которых всегда можно точно определить местонахождение, называется ГПС – глобальная позиционная система. Главное, не допустить до нее Лолу. Дай ей волю, она бы прицепила эту штуку мне на штаны, чтобы всегда знать, где я гуляю. Но пока она еще меня не запеленговала, эта птичка свободно летает из Сиэтла в Лондон, далее везде. Лос-Анджелес – Пекин, Хельсинки – Сан-Паулу, Перт – Йоганнесбург, и все без дозаправки, – увлеченно перечислял Барни, а Сузи изображала крайнюю заинтересованность. – Карлин! – зычно крикнул Барни. – Спроси-ка пилота, что там насчет нашего коридора, я утомился ждать. И вели ему мотор завести, что ли, пусть видят, что мы нервничаем.

Через минуту взревели моторы, и бокалы задрожали на столике.

– Чуете – моторы от компании «Роллс-Ройс Тей». Прямо за яйца хватают.

И тут, словно наш разговор в машине и не прерывался, Барни обернулся ко мне.

– Прежде чем я отпущу тебя, Кит, дай мне слово, что будешь держать язык за зубами. Может, ты сам не отдаешь себе в том отчета, но крыша у тебя поехала. Ты просвистал журналы, тебя вышибли с работы, а теперь тебе вдруг загорелось строить из себя мстителя. Вот тебе мое заключение. Дело твое тухлое, и оно никогда не дойдет до суда. Ясно как божий день, что тобой движет.

Как только у него язык повернулся сказать, что я просвистал журналы! Сам-то он что сделал, чтобы держать их на плаву? Он получал прибыль в семьдесят миллионов долларов только за то, что время от времени советовал сфотографировать особняк какого-нибудь из своих приятелей. И это он убил лучшую из своих журналисток!

– Если говорить о мотивах, – сказал я, – если уж вы действительно желаете говорить о мотивах, давайте о них поговорим. Вот, например, как вам такой мотив для убийства – заставить замолчать девушку, которая хотела приоткрыть крышку над чаном, в котором готовит свое варево «Мушетт»? Какая для вас это была удача, что я привел Анну на ужин. Для вас – удача, для Анны – трагедия. Она упомянула «Мушетт» и своего брата, который работал в джунглях, я на это даже внимания не обратил. А вы прекрасно поняли, что она имеет в виду, и почувствовали опасность. Но мы с Анной не знали, что вы уже наложили лапу на «Мушетт». Вы повезли Анну домой, прощупали, как много она знает, поняли, что много, высадились неподалеку от ее дома, вернулись в ее квартиру и убили, прежде чем она смогла подать сигнал тревоги через газету.

Только глаза Барни, нервно пробежавшиеся по кабине, выдали легкое беспокойство – сам он не шелохнулся.

– Давай напрямую, ладно? – ровным голосом произнес он. – Я вовсе не собираюсь оправдываться перед каждым идиотом, который придет ко мне со своими дурацкими выдумками. Я потому и на личном самолете летаю, чтобы никто не совался ко мне с вопросами. И заруби себе на носу, играть с тобой в кошки-мышки я тоже не собираюсь. Но я готов договориться с тобой по-любовному. – Он доверительно приблизился ко мне. – Если хорошенько прикинуть, можно найти выход из самой гиблой ситуации, Кит. Но, конечно, при обоюдном согласии сторон. Надо только прежде взглянуть на эту ситуацию с другой стороны. Ты, конечно, пострадал – Бруно Фулгер решил уволить весь бывший командный состав, тут уж ничего не поделаешь. Но как тебе – миллион баксов, звучит? На что угодно хватит – хочешь, селись на Каймановых островах, хочешь – на Бермудах. И, заметь, без налога.

– А если я не возьму?

– Если не возьмешь, твоя жизнь существенно осложнится, особенно если будешь и впредь задавать дурацкие вопросы касательно Анны Грант. Позволь дать тебе бесплатный совет. Если не перестанешь задавать свои вопросы, случится что-то плохое.

Это была большая ошибка, процитировать слова из письма, адресованного Кэзи: «Если не перестанешь задавать свои вопросы, случится что-то плохое».

До этой минуты мне удавалось контролировать свою ярость. Но теперь я взорвался.

– Вы пытаетесь откупиться то меня, Барни? Напрасно! Я скажу вам, что собираюсь сделать. Я выхожу из самолета, причем вместе с вами. Я обвиняю вас в убийстве Анны Грант. И Питера Гранта. Уверен, что к этому вы тоже приложили руку.

– Жалко тебя огорчать, – веско сказал Барни, – но никуда ты не денешься. Если до тебя еще не дошло, объясняю: этот самолет принадлежит мне. И никто не покинет его без моего согласия.

Резким движением он обхватил рукой Сузи за шею, схватил с тарелки нож и приставил к ее горлу.

– Милая молодая леди, – сказал он, – такая привлекательная молодая леди – жаль будет, если она пострадает. – Он провел лезвием ножа по щеке Сузи – от мочки уха к губам и опять к горлу.

Барни нажал на кнопку вызова стюардессы над креслом, и немедленно появилась Карлин. Она, конечно же, видела нож в руке Барни, но сделала вид, что ее это никак не касается.

– Карлин, передай, пожалуйста, пилоту, что как только мы получим коридор, я хочу изменить место направления. Мы летим не в Чикаго, а в Бразилию.

– Слушаюсь, мистер Уайсс. Я передам капитану.

Барни широко улыбнулся мне, и на долю секунды нож оторвался от лица Сузи.

И Сузи воспользовалась моментом. Перехватив нож левой рукой, она изо всех сил ударила Барни локтем правой в мошонку.

Он сложился пополам, а она рывком высвободилась и выскочила в проход. Барни ухватил ее за бахрому ковбойской куртки.

– Назад, сука! – прошипел он, с силой потянув к себе.

Сузи не поддавалась. Стакан с «хайболлом» соскользнул на пол и разбился. Осколки разлетелись по кабине.

Сузи, вырвавшись из рук Барни, очутилась в объятьях Карлин.

– Держи ее, – приказал Барни. – Не выпускай эту суку!

Карлин прижала Сузи коленом к полу, заломив ей руки за спину. Они с Барни так увлеклись, что совсем забыли о тылах. Я вскочил. Барни преградил мне путь с разбитым стаканом в руке и потеснил в конец салона.

– Должен тебе сказать, – прохрипел он мне в лицо, – что если я иду на риск, он всегда оправдывается. Независимо от того, сколько придется заплатить.

– Даже если цена – человеческая жизнь? Двух жизней?

– Двух, трех, четырех. Ты хоть представляешь, сколько я вбухал в «Мушетт»? А сколько народу работает в компании по всему миру, чья жизнь – их и их семей – зависит от состояния дел в компании? Вряд ли. Так вот, иной раз приходится ради всего идти вперед и не оглядываться. Но тебе меня не понять, зря я мечу бисер перед свиньями.

– И что прикажешь делать? Лететь в джунгли и покорно подставить горло под нож? – Я нарочно громко кричал, чтобы Карлин слышала каждое слово.

Никогда я не испытывал такого страха, как в тот момент. Барни продолжал наступать на меня, и я знал, что он шутить не будет. Теперь у него выбора не было.

В Бразилии «Гольфстрим» приземлится на каком-нибудь крошечном аэродроме, и Барни позаботится о том, чтобы ликвидировать все следы случившегося на борту. Наши тела сунут в мешки и сбросят с самолета вместе с мусором. Не сомневаюсь в навыках Барни по части мокрых дел. Если он сумел так убедительно обставить обстоятельства гибели Питера, что никто ничего не заподозрил, то уж наше исчезновение он обставит в лучшем виде.

Барни совсем обезумел. Он размахивал разбитым стаканом с устрашающими острыми краями, лицо его заливал пот. Я отступал, пока была возможность, но в конце концов он прижал меня к деревянной переборке.

Сузи из последних сил пыталась высвободиться, а у меня оставался, пожалуй, единственный шанс.

– Карлин! – крикнул я. – Ты понимаешь, во что ввязываешься? Этот человек – убийца. Бога ради, отпусти Сузи. Он уже убил двоих, он сам сейчас признался. Он сумашедший. Он пытался убить мою пятилетнюю дочь!

– Послушайте Кита, Карлин, – взмолилась Сузи. – Неужели вы не понимаете, если он убьет нас, вы будете следующей. Он не оставит в живых свидетеля.

Карлин с сомнением смотрела в спину Барни, но он будто забыл о ней. Он сосредоточился на мне и примеривался, как бы половчее ударить стаканом в лицо. В этот момент я мог бы перехватить его руку, но долго продержаться против Барни в этом закутке мне бы все равно не удалось.

– Я тебя предупреждал, – хрипел Барни. – Предупреждал, чтобы ты не лез в это дело. Эту Анну Грант и ее братца я предупреждать не стал – они встали на моем пути и ничего не хотели слушать.

Он притиснул меня к переборке. Острый край стакана почти касался моего горла. В любой момент он мог сделать легкое движение – и все. Я вытянулся на цыпочках, вжимаясь в стену. Барни занес руку, и я инстинктивно загородился локтем. Я почувствовал, как стекло вошло в тыльную часть моей левой ладони, и рукав обагрился кровью.

– Идиот долбаный, – орал Барни. – Такие кретины, как ты, всю жизнь портят!

– Пустите же меня! – кричала Сузи Карлин. – Он сейчас всех нас перережет!

Краем глаза я увидел, что Карлин ослабила хватку, Сузи вывернулась из ее цепких рук и бросилась по проходу к нам. В руках ее блестел тяжелый поднос, который она схватила со столика и подняла над головой.

Со всей силой она обрушила его на голову Барни.

Он пошатнулся, выронил стакан. Потом восстановил равновесие, схватился за меня и упал, увлекая за собой на пол. Осколки стекла, рассыпавшиеся по ковру, впились мне в шею и в голову. Барни занес надо мной кулак, целясь в лицо. Я сжался, готовясь к удару.

И тогда я увидел за плечом Барни Сузи.

Она еще раз подняла поднос и со всей силой обрушила его на голову Барни.

Барни крякнул и обмяк. Он был без сознания.

Раздался треск, входная дверца распахнулась, и четверо полицейских вбежали в салон. Двое из них сразу схватили под мышки Барни. Третий взял под локоть Сузи и проводил ее к пропускному рукаву аэродрома.

Старший инспектор Баррет тронул меня за плечо.

– Вам придется многое мне объяснить, – угрюмо сказал он.

 

26

Последние полтора года были совершенно безумными. У меня не было даже времени остановиться и понять, что происходит. Мы с Сузи уже четыре месяца как переехали в Гонконг, но до сих пор даже не разобрали вещи. Вид из нашего окна на полуостров просто волшебный, а живем мы в буквальном смысле слова на чемоданах.

Я подсчитал, что в последний год мы более ста ночей провели в отелях. Тайпей, Сеул, Вашингтон, Сиэтл, Сингапур, Гамбург – мы объехали не менее дюжины городов. Теоретически, поскольку журнал уже стал на ноги, сеть зарубежных агентств заработала эффективно, все устаканилось, то можно было расслабиться, но меня все же гложет какой-то червь беспокойства.

Учреждение журнала «Бешеные деньги» прошло с успехом. Эллен Дурлахер, которая организовала нам мировую раскрутку, обеспечила нам рекламу на первых страницах самых престижных изданий трех континентов и на телевидении. Объективно глядя, наше транстихоокеанское издание – лучшее в своем роде и дает очень приличную прибыль. Европейский вариант подтянется и на будущий год достигнет такого же уровня. В Соединенных Штатах придется повозиться подольше, но я предупреждал об этом Эрскина с самого начала.

Мои дни проходят по одному и тому же графику. До завтрака я провожу телефонное совещание с американским офисом, вечером – с отделениями в Лондоне и Гамбурге. Работа в трех временных зонах одновременно предполагает круглосуточное включение. Эрскин уговорил меня стать шеф-редактором и одновременно издателем, так что не остается ни минуты свободного времени.

Я тщательно взвесил все «за» и «против» сотрудничества с Эрскином Гриром и пришел к выводу, что надо соглашаться. Он цивилизованный хозяин. Иллюзий я не питаю: если я провалю дела, меня немедленно выкинут вон. Но зато он не давит на меня, прислушивается к моему мнению и верит в необходимость создания издательской империи. Я опасался, что прочие сферы деятельности отвлекут его внимание от журнального бизнеса, но опасения не оправдались. Когда Си Си Ванг пригрозил выбросить бутики Анналины Лау из торговых центров Эрскина в Гуанчжоу, потому что мы там что-то такое написали, он даже бровью не повел. Точно так же он никак не реагирует, если в наших публикациях попадается критическое замечание о политике управления «Федерейтед Авиэйшн».

Примерно раз в месяц нас с Сузи приглашают на обед или ужин. Я хорошо знаю, что Эрскин очень любит Сузи и ему приятно называться ее крестным отцом. Сузи с удовольствием ему подыгрывает.

Мистер и миссис Пол Лей живут на другой стороне острова в современном доме по Шусон-хилл, так что каждый уик-энд мы ездим повидаться с Кэзи. Ножки у нее благополучно зажили. Когда я увидел, как она завоевывает первое место по плаванию на пятьдесят метров свободным стилем на школьных соревнованиях, я понял, что все страшное позади.

Мы очень часто видимся с Полом и Салли. Моя подружка и бывшая жена, когда вместе ухаживали за Кэзи, очень сблизились. Иногда мы все вместе, конечно, с Кэзи, путешествуем по окрестностям.

Пол – компанейский парень, и с Салли они отлично ладят. У нее даже характер изменился, помягчел. Наверное, деньги сыграли тут не последнюю роль. Когда-то кто-то сказал мне, сколько Пол зарабатывает в год, я чуть не сел. Но сам он никогда не хвастает – настоящий англичанин, скрытный и даже застенчивый.

Что касается Салли, то я почти – почти! – простил ее за то, что она сдала меня полиции тогда в больнице. Мы никогда не вспоминаем об этом. Вообще, полиция – это то, о чем не хочется вспоминать. Старший инспектор Баррет отнюдь не похвалил меня за то, что я вытянул из Барни признание в убийстве. Он сказал, что я навел полицию на ложный след и что я едва не спугнул Барни. Оказывается, они отрабатывали несколько версий и уже две недели вели наблюдение за Барни. Они намеревались арестовать его при попытке выехать из страны и ужасно разозлились на нас с Сузи, когда мы прикатили к самолету в его лимузине. Они нарочно тормозили предоставление самолету воздушного коридора – дожидались получения ордера на арест Барни.

Сузи, которая до конца предана мне, не верит в эту версию и говорит, что арест Барни – всецело моя заслуга. Но мне кажется, старший инспектор Баррет все же не врет.

Несмотря на стойкое желание покончить с прошлым, я все же время от времени невольно слышу новости со своей прежней работы. Говард Тренч продержался в должности восемь месяцев и вынужден был уйти по желанию Фулгера, который выплатил ему через Гомбрича трехмесячное жалованье. Дело было обставлено как выход на пенсию. Говард стал внештатным консультантом. Заседает во всяких комиссиях, сидит бревно бревном, как ненужная мебель.

Кей Андерсон работает управляющим в «Фулгер пабликейшнз» – первая из женщин на такой должности и первая американка в истории компании. Журналы, когда попадаются мне в руки, выглядят вполне прилично. Словом, она прекрасно справляется со своей работой. Первым делом она уволила Пьера Ру. Пьер нашел себе работу в отделе маркетинга компании «Бритиш Эруэйз».

Барни Уайсс, которому было предъявлено обвинение в убийстве Анны Грант, был приговорен к пожизненному заключению. Последнее, что я о нем слышал, – что он все еще находится в лондонской тюрьме «Уормвуд скрабз», но его должны перевести в тюрьму «Уайтмур» в графстве Кембридж. Нас с Сузи вызывали для дачи показаний на суде, который привлек огромное внимание прессы. «Дейли мейл» раззвонила, что я был неофициально помолвлен с Сузи, и нам приходилось отбиваться от непрошеных поздравлений.

Ребята Барни, которые охотились за мной на крыше квартиры Анны, получили каждый соответственно восемнадцать и тридцать месяцев тюремного заключения. Больший срок получил тот, кто наехал на Кэзи. Когда приговоры были оглашены, в прессе кричали об их странной мягкости. Даже министр внутренних дел, отвечая на парламентский запрос, выразил сожаление по этому поводу.

Второй пункт обвинения против Барни – убийство Питера Гранта – был снят за недостатком улик. Он до самого конца утверждал, что не имеет касательства к этому делу, хотя в самолете он мне в этом признался. Меня очень раздражала выбранная им линия защиты. Но Бриджет Грант, которая наблюдала за разбирательством дела с галереи для публики, восприняла все стоически. «Мы знаем, что случилось на самом деле, – говорила она. – И он это знает. И господь бог это знает, он все знает. А остальное – не все ли равно?»

Прах Питера был доставлен на родину и захоронен рядом с могилой сестры на кладбище «Голдерс Грин» в северном Лондоне.

Я потерял счет завтракам, обедам и ужинам, во время которых мы с Сузи разжевывали то, что с нами произошло. Слава богу, теперь мы благополучно зализали раны и уладили все дела.

Люди, которые следили за моей квартирой, оказались наемниками Бруно Фулгера. Когда они вломились в квартиру Анны и выкрали ее бумаги, то искали интервью Анастасии. И, очевидно, нашли его. Неудивительно, что Гомбрич вел себя так нахально; он прекрасно знал, что главная улика надежно заперта в его сейфе.

Барни вернулся в квартиру Анны через сорок пять минут после того, как мы с ней поговорили по телефону. Видимо, полмили от казино «Клуб Конноссер» до ее дома он прошел пешком, чтобы никакой шофер такси не смог его впоследствии опознать. Потом он просто позвонил в дверь, Анна впустила его. Мне не хочется раздумывать над тем, почему она сделала это с такой легкостью. Итак, он вошел в комнату, схватил ее за горло и задушил. Все это заняло не больше десяти минут.

Потом Барни прихватил ее компьютер, в котором, как он думал, находится информация по «Мушетт». Кстати, этот компьютер так и не нашли. Скорее всего Барни просто расколотил его и выбросил в мусорный бак неподалеку от дома Анны.

Вернувшись в Чикаго, Барни запаниковал. Он решил, что забыл про дискеты или письма, которые могли остаться в квартире. Питер ведь мог что-то написать сестре. И если полиции вздумается как следует обыскать квартиру, письма могут обнаружиться.

На суде выяснилось, что каждый из громил получил по тысяче долларов за то, чтобы войти в квартиру и обыскать каждый уголок в поисках дискет и документов. Услышали мы и о реакции Барни, когда они доложили о том, что застали в квартире Анны меня. Эти парни в точности меня описали, так что он сразу догадался, что это был именно я. Когда он приглашал меня на обед в Нью-Йорке, у него уже был дополнительный мотив побыстрее избавиться от журналов; ему хотелось, чтобы я исчез с его горизонта.

Компания «Мушетт» вернулась на рынок вскоре после процесса. Готовясь к худшему, Барни решил ликвидировать свои компании. Несколько международных конгломератов проявили к ним интерес, в том числе «Проктор энд Гэмбл», но в конце концов их приобрел «Вандом», который контролирует «Картье» и «Данхилл». Бразильская база, скомпрометированная процессом, была расформирована, а штат переведен на юг Франции, в место неподалеку от виллы Марка Леноя.

Анастасия и Бруно, после целого года разводной тяжбы, вновь сошлись, потратив четыре миллиона долларов на гонорары адвокатам.

Годовщина их свадьбы в замке Фулгершлосс удостоилась репортажа на восемнадцати полосах журнала «Хелло!» и шести в «Вэнити Фэр» с фотографиями Яндо.

Эрскин был приглашен на торжество и сидел между Бианкой Джаггер и миссис Рудольф Гомбрич, которая с ходу начала ему жаловаться на меня. «Невероятно нудная особа, – сказал Эрскин. – Все рассказывала, как ты увел у них мотоцикл прямо из ангара. Как будто мне интересно».

Иск Бруно против меня, к моему величайшему облегчению, был отозван. Даже Гомбрич признал, что в данных обстоятельствах им не хочется судиться со мной.

Я слежу за прогрессом компании «Фулгер АГ» с вниманием, граничащим с наваждением. Я не принадлежу к тем людям, которые ненавидят других только за то, что они богаче и успешнее меня, но Фулгер представляет собой опасность для человечества. Может быть, моя ненависть – результат моих подозрений на его счет, я имею в виду убийство Анны. Я уже говорил шефу нашего бюро в Гамбурге Карлу Хайне, что, как только соберем достаточно улик, обязательно сделаем разоблачительный материал об империи Фулгера. Можете мне поверить, это произведет эффект разорвавшейся бомбы. И даже Рудольф Гомбрич не сможет помочь этому сукину сыну.

Микки Райс, как я и предсказывал, потеряв работу в «Светской жизни», оказался не у дел. Теперь он пишет историю клубной жизни в Лондоне с 1978 года, фотоматериал ему поставляет Джексон Чолк. «Эмбасси», «Титаник», «Хейвен», «Вэг», «Фридж», «Министри оф Саунд» – все злачные места и их завсегдатаи будут отражены с полной откровенностью.

Я лечу из Тайпея в Гонконг. Через минуту я начну работать с факсами, которые получил за ночь. В Европе прошла Неделя моды, на девятой странице «Геральд трибюн» большая фотография с показа Живанши. Я узнаю миссис Таубман и миссис Гатфройнд, которые сидят рядом с миссис Бруно Фулгер и Тиной Тернер. В такие минуты я всегда вспоминаю Анну, мне хочется показать фото Анне, услышать ее шутливый отзыв. Потом я вспоминаю, что ее нет, и меня охватывает боль утраты.

Эрскин стал спонсором мемориального фонда Анны Грант, учредил премию для журналистов «Анна Грант Грир корпорейшн». «Вот видишь, – сказал он мне, когда я получил его согласие на этот шаг, – я же говорил, что всегда расплачиваюсь со своими бывшими подружками».

Как-то вечером, когда я проработал на Эрскина уже с год и мы с Сузи пришли к нему на обед, он привел меня к себе в кабинет и запер дверь. На стенах, выкрашенных красной краской, были развешаны маски майя, каждая освещенная галогеновой лампой.

– Я тут разбирал старые бумаги и наткнулся вот на это. Подумал, ты заинтересуешься, – сказал он и протянул мне листок рисовой бумаги. На ней было что-то напечатано на незнакомом мне языке, листок был испещрен печатями. Внизу стояли две подписи, подписи Эрскина там не было. Датирована бумага была сентябрем 1966 года. – Это одна из первых моих сделок с оружием. Ты можешь узнать подпись тогдашнего военного коменданта Ханоя.

Он усмехнулся и отнял у меня бумагу, положив ее в ящик стола.

Много позже, когда я рассказывал об этом Сузи, я понял, что это была всего-навсего какая-то виза; эта бумага совсем не походила на контракт.

Еще час, и мы приземлимся в Гонгонге. Через два часа я буду дома. Сузи сегодня играет в теннис в клубе, и, когда вернется, мы поужинаем вместе у себя.

Мы собираемся пожениться следующим летом, по крайней мере я думаю, что мы оба собираемся это сделать. Пока что у нас не хватало времени обстоятельно об этом поговорить. Но я слышал, как Сузи обсуждала с Салли вопрос о детских автомобильных сиденьях, и знаю также, что ее мать ждет не дождется внуков. Мне кажется, у нас будет счастливая семья.

Сейчас у меня от Сузи есть только один секрет, который хранится в одной толстой книге на самой верхней полке. Это фотография Анны на роликах в Кенсингтонском парке. По качеству это не очень хорошая фотография, но на ней схвачено что-то важное – взгляд Анны, ее улыбка, чего нет ни на каком другом снимке. Я очень хорошо помню момент, когда эта фотография была сделана. Это было теплым майским днем. Я окликнул Анну, она обернулась, улыбнулась, и я нажал на кнопку камеры. Иногда, когда мне ночью не спится, я достаю эту карточку, выхожу на балкон и смотрю на нее, пока над Южнокитайским морем не начинает светлеть небо.

Нет, не подумайте – я уже не тоскую об утраченной любви, я вполне справился со своими чувствами и уверен, что впереди у меня много хорошего.

Просто иногда мне ее очень не хватает. Вот и все.