Лили шагала рядом с инвалидным креслом Олафа. Они возвращались в вестибюль с его гигантской шахматной доской и трехфутовыми фигурами, расставленными вдоль стен.

Олаф знаком велел слуге оставить кресло посреди доски, прямо напротив белого короля, взглянул на Лили и сверился с часами, болтавшимися на худом запястье с проступающими венами.

— Ты почти ничего не ела за ужином.

— Почти, — согласилась она.

— Он уже мертв. Прими это и смирись с неизбежным. Лили уставилась на белую королеву. Интересно, тяжелая она? Сумеет Лили поднять ее и швырнуть в мерзкого старикашку?

Она искоса посмотрела на молчаливого слугу, одетого в белое, словно больничный служитель, и спросила:

— Почему вы не купите кресло с электроприводом? Просто нелепо, что он всюду следует за вами!

— Когда ты так высказываешься, я отчетливо вижу, что ты совсем не похожа на бабку, несмотря на внешнее сходство. Непочтительна и злобна. Не стоит, Лили. Мне это не нравится. Я готов поднести тебе головы Фрейзеров на блюде. Что еще я могу предложить?

— Позволить мне и Саймону уехать вместе с картинами бабушки.

— Не будь ребенком. Лучше послушай, это очень важно. От жены я требую послушания. Йен, разумеется, преподаст тебе урок манер и научит держать язык за зубами.

— Олаф, мы живем в новом тысячелетии, и вы очень стары. Даже если умрете через неделю, я откажусь здесь остаться.

Он ударил кулаком по подлокотнику кресла, так что оно подпрыгнуло.

— Черт возьми, будешь делать все, что тебе сказано! Или хочешь увидеть тело любовника, прежде чем согласишься? Прежде чем поймешь, что он в самом деле мертв?

— Он мне не любовник, говорю же!

— А я не верю. Ты говоришь о нем как о каком-то герое, способном преодолеть любые препятствия. Это вздор.

— Только не в случае Саймона.

Ах, она так хотела верить, что Саймон и в самом деле может преодолеть любое препятствие! Даже если это вздор. Но она отчаянно надеялась, что Саймон жив. Он поклялся ей, что выживет, и не нарушит слова. Два часа назад, перед тем как его увели, он легонько сжал ладонями ее лицо и прошептал:

— Со мной все будет хорошо. Ты только твердо верь в это, Лили.

Она облизнула сухие губы, борясь со страхом, ворочавшимся глубоко внутри, и ответила:

— Я думала насчет этих новых критериев, Саймон, и признаю, что, когда дело доходит до мужчин, я действительно нуждаюсь в помощи.

— И ты ее получишь, — кивнул Саймон.

Она смотрела, как его уводят трое мужчин, как закрывается за ними дверь, слышала шорох колес инвалидного кресла по мраморному полу.

Из раздумий ее вырвал голос Олафа:

— Ты забудешь его. Я об этом позабочусь.

Лили воззрилась на двух молчаливых гигантов телохранителей. Они последовали за ними из столовой.

— Знаете, у меня есть потрясающий брат. Не слышали о нем? Диллон Савич. Правда, он не рисует, как наша бабка, а режет по дереву. И создает настоящие произведения искусства.

— Детское хобби, недостойное настоящего мужчины, обладающего умом и решимостью. А ты тратишь время на дурацкие комиксы. Как его зовут? Римус, кажется?

— Да, я рисую политические комиксы. Его зовут Несгибаемый Римус. Совершенно аморален, вроде вас, правда, никогда еще не опускался до заказных убийств. И я добилась определенных успехов. Ну не забавно ли, как талант бабушки находит новые пути, чтобы проявиться в нас, ее внуках?

— Сара Эллиот была уникальна. Другой такой никогда не родится.

— Согласна. Но и такого карикатуриста, как я, не будет. Я тоже единственная в своем роде. А что такое вы, Олаф? Всего лишь одержимый старик, слишком долго имевший неограниченную власть и кучу денег! Скажите, что достойного вы совершили в своей проклятой жизни?

Его лицо налилось краской, дыхание стало затрудненным. Слуга испуганно озирался. Телохранители выпрямились и напряглись, переводя взгляды с Лили на босса. Но ее уже несло. Она не могла остановиться. Ярость и бессилие бушевали в ней. Господи, как она ненавидит этого липкого монстра! Хоть бы у него сосуд в мозгу лопнул от бешенства! Пусть его удар хватит! Это достойная плата за то, что он сделал с ней и Саймоном!

— Я знаю, кто вы: одна из многочисленных завистливых бездарностей, у которых никогда не хватает способностей на сколько-нибудь приличную картину. Вы даже не смогли остаться бледной имитацией, неким подобием художника! Бьюсь об заклад, моя бабушка тоже считала вас жалким, да-да, именно достойным жалости! И наверняка высказала это в лицо, верно?

— Заткнись! — прохрипел он, принимаясь осыпать ее шведскими ругательствами, но поскольку Лили ничего не понимала, то и никак не отреагировала. А вот телохранителям было явно не по себе: очевидно, босс не часто срывался и, уж конечно, не орал и не брызгал слюной.

Но Лили и не подумала заткнуться. Наоборот, набрала в грудь воздуха и завопила еще громче:

— Что она сказала в тот день, когда уехала с дедом? Ведь вы ходили к ней, верно? Умоляли выйти за вас. Но она отказалась, не так ли? Посмеялась над вами? Сказала, что предпочтет даже женоненавистника Пикассо? Что вы ничтожество, вызывающее у нее только отвращение своими претензиями и прилипчивой любовью? Так что она сказала вам, Олаф?

— Черт бы тебя побрал! Она назвала меня избалованным мальчишкой, у которого чересчур много денег и который навсегда останется пустым эгоистом!

Он снова зашелся в кашле, отчаянно тряся головой.

— Вижу, вы точно помните все, что сказала вам моя бабушка! Но это было более шестидесяти пяти лет назад! Господи, вы и тогда были ничем, а сейчас… просто смотреть страшно! Омерзительное зрелище!

— Заткнись! — повторил он. Похоже, ей удалось вывести его из себя. Худые, покрытые старческими веснушками руки сжимали подлокотники кресла, искривленные скрюченные пальцы побелели от напряжения.

Слуга наклонился над ним и что-то тихо сказал. Лили не поняла ни единого слова. Олаф, не обращая на него внимания, пренебрежительно отмахнулся. Лили язвительно улыбнулась:

— Знаете, Сара так любила Эмерсона, что непрерывно его рисовала. В коллекции нашей мамы есть шесть портретов.

— Знаю! — почти взвыл он. — Конечно, знаю! Думаешь, мне нужны портреты этого обывателя? Паршивого филистера? Чертов дурак не ценил ее! Не понимал! Только я мог понять ее, но она меня оставила. Я умолял ее на коленях, но она не слушала.

Он трясся так сильно, что казалось, вот-вот упадет с кресла.

Неожиданно он что-то крикнул слуге. Тот взялся за ручки и принялся толкать кресло вперед.

— Эй, Олаф, вы, никак, бежите от меня? Неужели не хотите выслушать до конца? Клянусь, вам сказали правду второй раз в жизни! Больше не хотите жениться на мне?

Он продолжал кричать, но изо рта вырывались бессвязные фразы, смесь английских и шведских слов. Похоже, он окончательно спятил! Что он собирается делать? Почему велел себя увезти?

Она прижалась к белому королю, вздрагивая от запоздалой реакции, гадая, до чего довела его своими издевательствами. И бежать некуда: телохранители не пустят ее дальше двери.

Куда потащил Олафа слуга? Какой приказ получил?

Телохранители тихо переговаривались, недоуменно таращась на нее и не зная, что теперь делать.

Праведный гнев сменился страхом, но Лили старалась держаться. До чего же она, оказывается, похожа на бабушку! Обе столкнулись лицом к лицу с этим человеком и повели себя одинаково! И Лили этим гордилась.

Она мучительно соображала, что теперь предпринять.

Но времени у нее не осталось. За дверью послышался знакомый шорох колес. Вновь появился Олаф. На этот раз он сам управлял креслом, хотя руки заметно дрожали. Телохранители шагнули вперед. Даже не глядя на них, он покачал головой. Он смотрел на Лили, и в глазах сверкали отблески воспоминаний, живых и болезненных. Воспоминаний о той, другой. И она поняла, что случившееся много лет назад было для него ужасным ударом. Навеки искалечило его душу. Уничтожило все его представления о себе как о нормальном и привлекательном мужчине. И теперь он увидел, кем стал после того давнего дня.

Лили заметила безумие в его взгляде. Безумие, перешедшее за грань ненависти. И все это было направлено на нее. На нее и бабушку, которая уже умерла и ускользнула от его мести. Все, что терзало его, десятилетия одержимости ее бабушкой, идеальной, единственной женщиной в его представлении, вышло наружу и взбунтовалось, когда Лили заставила его вспомнить реальные события и тот день, когда Сара Эллиот объявила, что уезжает с другим мужчиной.

Он остановился в нескольких футах от нее. Интересно, видит ли он ее силуэт или она остается всего лишь смутной тенью?

— Я решил, что не женюсь на тебе, — спокойно объявил он. — Теперь мне ясно, что ты не заслуживаешь ни моей преданности, ни восхищения. Между тобой и Сарой нет ничего общего.

Он поднял маленький «дерринджер» и прицелился в нее.

— Фрейзеры мертвы. Живыми они мне не нужны. Да и ты тоже.

Телохранители дружно шагнули вперед.

Он велел убить Фрейзеров?!

Лили метнулась к креслу и, толкнув что было сил, перевернула его набок. Олаф вывалился на пол. Лили не медля помчалась обратно и растянулась за белым королем. Два выстрела прозвучали одновременно. Голова короля отлетела, и мраморные осколки фонтаном брызнули в разные стороны.

Послышался топот телохранителей, но Лили не шевелилась. Несколько кусочков мрамора ударили в нее, и по руке поползла струйка крови, пятная белое платье. Олаф выкрикивал ругательства, требуя узнать, убил он Лили или нет. Телохранители что-то отвечали по-шведски. Они не погнались за ней, очевидно, потому, что Олаф хотел убить ее собственными руками, сберегая удовольствие для себя, и они это знали.

Лили поползла на четвереньках к большой парадной двери, прячась за королевой, за слоном… краем глаза поглядывая на Олафа. Один из мужчин склонился над ним, протягивая свой револьвер. Потом поднял Олафа и снова усадил в кресло. Тот прицелился.

Лили спряталась за конем. До двери оставалось не более десяти футов.

— Мне нравится это игра! — заорал Олаф и выстрелил. Слон покачнулся и разбился, осыпав ее градом осколков. Лили ощутила резкую боль, но, к счастью, могла двигать ногами. Она прижалась к коню и застыла.

Олаф рассмеялся. Еще один выстрел, прозвучавший непристойно громко в тишине, отколол большой кусок от мраморного пола, но Олаф продолжал палить, и белый конь опрокинулся на королеву.

Очередная пуля просвистела мимо уха, и она прижалась к полу. Один из телохранителей с воплем бросился к ней. Почему?

И тут началась настоящая пальба. Только стреляли отчего-то со стороны двери. Ругательства, шум, суматоха… Дверь слетела с петель и с грохотом рухнула на пол.

Олаф и телохранители лихорадочно отстреливались. Лили вскочила, подняла голову коня, подбежала ближе и швырнула в Олафа. И попала в цель. Кресло опрокинулось вместе со стариком. Телохранители позорно отступали.

Снова пальба. Такой ор, столько шума… И Саймон. Саймон здесь, за каким-то полисменом. Он жив!

Внезапно наступила тишина. Значит… значит, все кончено?

Лили ринулась к Саймону, бросилась ему на шею и застыла. Его руки судорожно сжались.

Она подняла голову и улыбнулась ему.

— Я рада, что ты пришел вовремя. Мне тут совсем худо пришлось.

Олаф как заведенный выплевывал ругательства. Кто-то пнул его ногой, и он заткнулся.

— Все кончено, Лили, все кончено, — шепнул ей Саймон. — Олаф от нас не уйдет. Пора позаботиться о себе. Кстати, у тебя идет кровь. Не шевелись, пока не приедет «скорая».

— Ничего у меня нет. Просто порезы от мраморных осколков. А почему ты мокрый? Купался?

— Так получилось. По неосторожности. Не двигайся.

— Нет, расскажи, как тебе удалось от них удрать? Что случилось?

Поняв, что она не отвяжется, он постарался объяснить как можно короче и спокойнее:

— Я нырнул в канал, пытаясь смыться, но не смог. Зато на берег меня вытянул целый отряд полисменов. Они же позаботились об Элпо, Никки и Йене. Никого не убили. Все сидят в местной кутузке, и это заслуга твоего брата. Позвонил другу в Стокгольм, у которого, как оказалось, живут в Гетеборге два брата и оба служат в полиции. Так что за особняком велась слежка. Копы увидели, как меня запихали в машину, вызвали подкрепление и поехали следом.

— Я хочу познакомиться с этими братьями, — решила Лили, и впервые за все это время ей захотелось улыбнуться. Она так и сделала. Лицо ее озарилось чудесной, полной надежды улыбкой.