На следующий день Николас с задумчивым видом вышел из гостиной Шербруков, а когда появился в кабинете, Грейсон обрадовано вскочил:

— Наконец-то! Розалинда отказывается переводить «Правила Пейла» без тебя.

Николас механически улыбнулся при виде Розалинды. Та облегченно вздохнула. Слава Богу; значит, все в порядке!

Розалинда, усмехнувшись, опустила глаза и принялась читать:

— «Случилась совершенно поразительная вещь. Драконы Саллас-Понда спели, что считают меня достойным войти в круг чародеев. Драконы умеют читать людские мысли, и они спели, что чародеи — такие же люди, как все мы; люди, которые поддерживают равновесие между различными мирами, связанными с Пейлом. Эти люди — пели драконы Саллас-Понда — всего лишь чародеи. Не боги. Один дракон сказал мне, что его зовут Таранис. Я тут же вспомнил, что Таранис — кельтский бог грома. Бог грома и дракон Саллас-Понда, тоже своего рода бог, носят одно имя?

Таранис велел мне сесть между его огромными чешуйками и держаться покрепче. Впервые я увидел Пейл с высоты, оттуда, где красновато-лиловые облака перекатываются по небу гигантскими волнами. А Таранис продолжал лететь, дальше и дальше. Мощные крылья почти бесшумно разрезали стоячий воздух. Я видел множество рек и озер, тонких как нити, но нескончаемых, голубых и очень похожих на вздувшиеся на человеческих руках вены. Но кровь моя застыла при виде крепости из черного камня на вершине гигантской горы.

Таранис спел, что это гордость чародеев, что страх, который крепость внушала, помогал им сохранять мощь и силу. Крепость чародеев на горе Оливан, мрачная, как черный стервятник, называлась Блад-Рок. И этому была причина: красные, как только что пролитая кровь, потеки стекали по черной скале к самому подножию.

Нас встретил молодой человек, который приветствовал Тараниса с неподдельным почтением, почти благоговением. Он и мне низко поклонился. И сказал, что его имя Беленус. Я вспомнил, что так звали кельтского бога земледелия, дарителя жизненной силы, принесшего исцеляющее могущество солнца на землю, людям. Римляне называли его Аполлон Беленус, «блестящий», и назвали великий праздник, первое мая, Белтейном, в его честь. Еще один кельтский бог?

Когда Таранис улетел, Беленус пригласил меня в маленькую комнату, увешанную алыми занавесями, и подал бронзовую чашу с чаем уитмас, имевшим вкус земляники с чесноком.

У Беленуса была густая рыжая борода, закрывавшая лицо. На виду оставались только ярко-голубые глаза. На лоб спускались пряди рыжих волос. Улыбка открывала большие квадратные зубы. В продолжение нашего разговора Беленус, казалось, молодел на глазах. За это время я выпил очень много чаю, и вкус менялся с каждым глотком, от клубники с чесноком до терпкого зеленого чая и даже говяжьего бульона. Я, считавший себя чародеем, пробовал добиться вкуса чая, но получил только густую черную грязь. До чего же это было унизительным!

Но Беленус только рассмеялся.

В тот день я встретил и еще кое-кого. Эпону. Она была не чародейкой, а колдуньей, известной кельтам как богиня коневодства, потому что ее отец ненавидел женщин и соединился с лошадью, от которой Эпона и родилась. Она символизировала, насколько мне известно, красоту, резвость, храбрость и сексуальную мощь. Хорошо, что ее отец наделил дочь своим лицом. По крайней мере, ее нельзя была назвать уродливой. Римляне, естественно, сделали ее своей богиней. И каждый год, в декабре, устраивали праздник в ее честь. Странно, что она родилась человеком, хотя мать была лошадью. Что же до сексуальной мощи… никогда не подумал, чем кончится наше знакомство.

Беленус передал, что другие чародеи хотят, чтобы я присоединился к ним. В глубине души я сознавал, что, если не останусь с ними, возможно, и моя кровь потечет по черной скале. Поэтому я прожил с ними около года. Но однажды я подумал, что хочу покинуть Блад-Рок, где постоянно забывал все, что мне говорили, — скорее всего, из-за того, что меня заколдовали. Вскоре я уже стоял на стене, жадно вглядываясь в горизонт, закрытый красновато-лиловыми облаками. И, наконец, увидел летевшего за мной Тараниса.

— Поэтому ты так мало запомнил? — спел мне Таранис. — Они знали, что ты не захочешь остаться с ними. Я надеялся, что ты останешься. Потому что все драконы боятся за будущее, над которым властны злобные чародеи.

Позже мне удалось припомнить, что чародеи дали мне имя Лу, означавшее на кельтском «сияющий бог», который был свирепым воином, волшебником и богом ремесел. Это очень важное имя. Римляне латинизировали его, переделав в «Лондиниум», позже ставший «Лондоном»…»

На этом Розалинда прервала чтение и выпила воды.

— Кельты, — прошептала она. — Как странно. Почему кельтские боги собрались в Пейле?

— Почему нет? — возразил Грейсон. — Если там есть тайберы, с кельтскими богами нам придется смириться. Но пока что мы не узнали ничего полезного, хотя история, на мой взгляд, интересная. Так и вижу эту черную крепость!

— Считаете, Саримунд все это придумал? — спросил Николас.

Грейсон пожал плечами:

— Не попади ко мне эта книга при столь необычных обстоятельствах, я бы сказал, что так и есть. Там много странного. Я сказал бы, волшебного. Поэтому я наслаждаюсь историей как всяким хорошим романом.

Николас прошелся по комнате.

— Мне все это не нравится, — неожиданно объявил он. — Можно подумать, Саримунд ведет какую-то игру, возможно, дразнит нас, и эта Блад-Рок — плод его воображения, созданный от скуки, пока он жил в Булгаре.

— Осталось всего несколько страниц, — сообщила Розалинда. — Докончим книгу сегодня?

Грейсон сверился с часами и встал:

— Лучше завтра. Мне нужно ехать. У меня встреча.

— Вот как? — оживилась Розалинда, бессовестно хихикнув. — Встреча с прелестной Лорелеей? И ее отец будет все это время торчать у тебя за плечом, а четыре сестры — водить вокруг хоровод?

— Это не я нанес удар родителям! — огрызнулся Грейсон. — Взгляните лучше на себя! Помолвлены! Говорю, Розалинда, мне дурно делается при одной мысли, что ты выходишь замуж! Ты! Которая связывала волосы в два хвостика всего несколько месяцев назад! Николас, я готов рассказать вам о ее бурном детстве. В жизни не видел подобного демона! Даже в моих романах ничего подобного не присутствует! Вечно сбивала с толку других детей! Доводила родителей и Джейн — это директриса Брендон-Хауса — до безумия. Да, матушка права: ты настоящее дьявольское отродье!

Николас уселся в мягкое кресло с зеленой вышитой обивкой, вытянул перед собой длинные ноги и сложил руки на животе.

— Расскажите мне хотя бы об одном пагубном деянии, совершенном этим отпрыском дьявола. Только одном. Потому что я не хочу окончательно лишиться иллюзий.

Грейсон принял задумчивый вид и, ухмыльнувшись, начал:

— Когда ей было четырнадцать, она решила заглянуть в цыганский табор, раскинувшийся на восточном краю отцовских полей. Я отказался сопровождать ее, и поскольку она боялась идти одна, как-то вечером увела кучу ребятишек в табор. Все повязали на головы платки, колотили по цимбалам и бутылкам, звонили в колокольчики и распевали во весь голос. Удивленные цыгане развеселились и, к счастью, приветливо их приняли.

Отец был еще более удивлен, когда в полночь на пороге появились цыгане и привели детей, которые успели напиться чего-то вроде пунша. Бедняг жестоко рвало весь остаток ночи. Насколько я помню, отец задал Розалинде знатную трепку, первую и последнюю в ее жизни.

— Да, но это было так несправедливо! В других случаях — да, но не в этом! Я хотела ближе познакомиться с жизнью цыган, научиться петь их песни и танцевать у костра так, чтобы юбки развевались. Но тут я увидела маленькую цыганочку, которая пила пунш из большого бочонка. Когда я сказала, что мы тоже хотим пить, она протянула нам ковшик. Откуда мне было знать, что всем станет так плохо!

— И тебе тоже?

— Нет, — покачал головой Грейсон, — она единственная, кто не заболел. Я был уверен, что сама она ничего не пила. Верно, Розалинда?

— Пила. Не менее трех чашек. Было очень вкусно. Не знаю, почему со мной ничего не случилось.

Николас мрачно смотрел на нее. В его глазах светилось нечто вроде расчетливости, она была в этом уверена. Но что все это означает?