Кристиан Хантер смотрел на Лайэма Гэлэхера. Он увидел, что привратник узнал его, и кивнул:

— Миссис Карлтон ждет меня в семь.

— Да, сэр, доктор Хантер, — ответил Лайэм, — я знаю, сэр. — Он торопливо начал набирать цифры на телефонном диске:

— Коги, доктор Хантер здесь. Да, верно.

Кристиан дотронулся до золоченого листка в старинном лифте и схватился за перила, когда кабина качнулась и накренилась между этажами.

"Аффектация — всего лишь аффектация, — подумал он, — и не важно, какие формы она принимает, эта манерность”. Он улыбнулся своей мысли и сделал над собой усилие, чтобы полюбоваться замечательным сооружением.

Его приветствовал слуга-японец, весивший не более ста фунтов, даже если подошвы его туфель были из свинца. Человечек без возраста. Сколько ему? Тридцать? Сорок? Может быть, и пятьдесят. Как и привратник, он узнал Хантера, но не сразу. Кристиану показалось, что, кроме всего прочего, в выражении его лица была настороженность, некое опасение, как бы Кристиан не причинил вреда миссис Карлтон, В ответ на взгляд узких черных глаз Хантер покачал головой и поймал себя на этом.

Коги принял пальто Кристиана, кожаные перчатки и сказал только:

— Добрый вечер, доктор Хантер, сэр. Кристиан кивнул, потом поднял голову и застыл. Он не мог поверить, что наконец видит ее, находится в одной комнате с ней. Наедине или почти наедине.

— Добрый вечер, миссис Карлтон.

Он подошел к ней и взял ее руку. Не пожал, как она ожидала, а поцеловал в запястье. Прежде чем выпустить руку, вдохнул ее аромат. Элизабет смотрела на его склоненную голову и чувствовала на своей ладони его холодные пальцы. Она мягко высвободилась.

— Как Вена? “Вена?"

— О, очаровательна, как всегда.

— Не желаете ли чего-нибудь выпить, доктор Хантер?

— Пожалуйста, зовите меня Кристианом и — да, мне бы хотелось выпить бокал белого вина. Мне легко угодить — предпочитаю белое и очень сухое вино.

Элизабет едва заметно улыбнулась.

— Я тоже. Белое и сухое, именно так. Элизабет кивнула Коги и жестом указала на диван.

— У вас красивый дом, миссис Карлтон.

— Благодарю вас, — ответила она спокойно. — Как вы знаете, он принадлежит моему мужу.

Громко зазвонил телефон.

Элизабет уставилась на телефон, моля Бога, чтобы это не был Роуи. Она отказала ему сегодня в свидании, сославшись на то, что у нее назначена деловая встреча. Она слышала, как Коги взял трубку, пробормотал что-то, и на том дело кончилось.

— Может быть, вы ждали звонка?

— О, нет, вовсе не ждала. Пожалуйста, сядьте, доктор Хан… Кристиан. И называйте меня Элизабет.

Она посмотрела ему прямо в лицо и добавила:

— Раз вы спасли мою жизнь, я считаю, что называть друг друга по фамилии было бы нелепо.

— Не могу не согласиться, — ответил он, усаживаясь.

— Когда я впервые увидела вас в суде, я решила, что вы англичанин.

— Манерность, которую я так и не перерос, — понимающе кивнул он. — Моя мать была младшей дочерью английского баронета, сельского сквайра, и меня вырастили в уверенности, что английский твид носят люди изысканного вкуса, предпочитающие дорогие вещи, и что хорошо подстриженные и ухоженные усы обнаруживают интеллект большой глубины. То, что я курю трубку, конечно, показывает, что я, как и многие американцы, неравнодушен к табаку. Вы не возражаете, если я закурю?

— Конечно, нет. Мой отец курил трубку. Я люблю запах трубочного табака.

Она наблюдала, как он выполнял все стадии трубочного ритуала. Изящные, легкие движения — заметно, что этой привычке он следует давно.

— А вот и ваше вино. Благодарю, Коги.

— За вашу новую жизнь, Элизабет.

— Да, благодарю вас.

Она отпила крошечный глоток вина, думая о том, что же сказать ему. С чего начать? И чего можно от него ожидать?

— Прошло столько времени, — произнесла наконец Элизабет.

— Да, довольно много, — согласился он. — Вижу, что пресса наконец оставила вас в покое.

— В основном да. И, знаете ли, это большое облегчение.

— Я видел вас однажды в Линкольн-центре пару месяцев назад с Роуи Чалмерсом. Впечатляющий мужчина.

Он внимательно наблюдал за ней. Она побледнела, потом лицо ее приобрело холодное и замкнутое выражение.

— Вы так думаете?

— Я знаю его семью. Отец, как мне думается, недалекий человек, но мать исключительно умна и хорошо ведет дела.

Элизабет не ответила на эту реплику. Коги объявил, что обед подан, и у Элизабет возникло странное ощущение deja vu , когда он сел с ней за стол, — она вспомнила, что то же самое было с Роуи. Сегодня Коги приготовил изысканное блюдо из креветок в соусе провансаль, столь нежное и легкое, что оно просто таяло во рту.

— Вы психолог.

— Да. Но это что-то вроде хобби, прокурор не ошибся.

— И много у вас пациентов?

— Вероятно, с дюжину или около того. Поскольку мне не надо беспокоиться о хлебе насущном, я могу выбирать тех пациентов, которые мне более интересны.

— Понимаю.

— Например, один из них — бизнесмен средних лет, вполне удачливый, который однажды без всякой причины сорвал с себя одежду и в таком виде отправился на встречу со своим боссом, по несчастной случайности женщиной, и попытался изнасиловать ее.

Горсточка дикого риса на ее вилке так и осталась в воздухе, не донесенная до рта.

— И чт-что случилось?

Он усмехнулся, и на его левой щеке образовалась глубокая ямочка.

— Собственно говоря, женщина была крупнее его. Она дала ему оплеуху, лягнула так, что он свалился на пол, и у него начался сердечный приступ. Теперь он лечится у меня уже около трех месяцев. И совершенно не помнит об инциденте.

Рис упал с ее вилки на тарелку:

— Да вы сочинили эту историю! Он засмеялся и покачал головой.

— Нет, клянусь — чистая правда. Но я сконструировал для него особые подтяжки. Они защелкиваются сзади, на спине, и спереди их расстегнуть нельзя. Поэтому, если у него снова возникнет желание раздеться, к тому времени, когда ему удастся наконец освободиться от подтяжек, отстегнув их от штанов, желание иссякнет.

— А как его босс-леди?

— Она тоже, как я понимаю, лечится — у нее возник комплекс вины. Ведь она чуть не прикончила беднягу. Но дама не моя пациентка. Вообще этот случай в психологической практике классифицируют как “конфликт интересов”.

— Хотите еще хлеба, приготовленного Коги?

— Почему бы и нет?

"Какие красивые, изящные руки, — подумала Элизабет, наблюдая за тем, как он намазывает масло на ломтик теплого хлеба. — Руки художника с длинными узкими пальцами”.

— Вы играете на каком-нибудь инструменте? — спросила Элизабет.

— Пытался, когда был помоложе. На скрипке и фортепьяно. К сожалению, у меня таланта не больше, чем у этой солонки. Я один из ваших величайших, но неотесанных поклонников.

— Вы так и сказали в суде.

— Ну, уж это-то по крайней мере было правдой. Он говорил так, будто соглашался, что погода ужасная — ни больше, ни меньше.

— Расскажите об остальных ваших пациентах. Он так и сделал. Хотя Элизабет и слушала его с широко раскрытыми глазами, она все-таки заподозрила, что он импровизирует — и очень искусно.

— ..и, видите ли, дочь продолжала громко жаловаться, что на нее напал отчим и приставал к ней с определенными намерениями. Самое интересное, что ее отчим был импотентом уже много лет. Оказалось, что дочь пыталась таким образом защитить мать от злобных сплетен. В их загородном клубе посмеивались над ним, а мать очень переживала. Обвинив своего отчима в сексуальных домогательствах, дочь наивно пыталась доказать, что он был кое на что способен в постели.

— И что же вы предприняли на этот раз?

— В конце концов мы нашли решение. Я отыскал хирурга, способного помочь парню, и теперь, похоже, отчим и вправду охотится за девочкой.

Кристиан слышал смех Элизабет и чувствовал, как ее очарование струится как бы сквозь него, согревая. Медленно он поставил кофейную чашку.

— Полагаю, Элизабет, вы достаточно наслушались моих профессиональных историй.

— Не знаю, — ответила она, глядя ему прямо в лицо. — Согласитесь, что иногда уклончивость — необходимое условие спасения души и рассудка.

— Верно, но вы ведь хотите знать, не так ли?

— Да, хочу.

— О, да в сущности все очень просто. Я знаю, что вы не убивали своего мужа.

Слова были произнесены с такой искренностью, с такой простотой, что с минуту она могла только смотреть на него.

— Но как вы можете быть настолько уверены? Он неторопливо закурил трубку.

— Я слышал все концерты, которые вы когда-либо давали. Вы творите, интерпретируете, порождаете красоту и чувства. Вы живете своей внутренней жизнью и, будь ваша воля, так и прожили бы свою жизнь, обратив свой взор внутрь себя. Я не верю, что люди когда-нибудь имели для вас значение, что они когда-нибудь затрагивали глубинную внутреннюю сторону вашей натуры до такой степени, чтобы вызвать в вас ненависть столь сильную, чтобы это могло закончиться убийством. Вы никого не смогли бы убить — для вас это было бы бессмысленным актом. По правде говоря, я готов держать пари, что вы не смогли бы заставить себя и паука убить.

На минуту он замолчал, посасывая трубку, но не услышал ее ответ.

— Видите ли, — продолжал он мягко, — вам даже непонятна идея покушения на чужую жизнь. Она вам столь же чужда, как мне мысль о том, чтобы снять одежду и попытаться изнасиловать женщину-ассистента.

Элизабет изучала свою кофейную чашку.

— Вы заставляете меня ощущать себя каким-то бесчувственным созданием, убившим в себе человечность ради искусства, так, будто в моих генах есть нечто, сделавшее меня странной, иной, отличной от других.

— Конечно, иной. Чтобы достичь совершенства в любой области, нужна огромная концентрация внутренних сил и еще напористость. Поэтому некоторые стороны нормального человеческого развития и не могли в вас проявиться. Для них не осталось места. Я думаю, что, даже будучи подростком, вы не испытали тех ужасных судорожных порывов, которые юные девушки испытывают к противоположному полу. Она улыбнулась.

— Ну, по правде говоря, кое-что было. Однако воля моего отца была сильнее влияния гормонов. Я думаю, он убедил меня, что здоровая доза презрения — единственный достойный ответ юным искателям.

— Так вот почему вы вышли замуж за Тимоти Карлтона! Искали в нем некое подобие сильной личности отца?

Он заметил, что она отшатнулась, и быстро сказал:

— Простите. Я вовсе не собирался проявлять нескромность и излишнее любопытство. Думаю, сработала профессиональная привычка: психоаналитик всегда пытается узнать о людях как можно больше, чтобы понимать их лучше. Гены въедливости. Думаю, вы могли бы назвать их по своей доброте. Но иногда это похоже на несносное любопытство.

— Нет, все верно. Возможно, вы правы. Собственно, я никогда не пыталась проанализировать, почему я вышла замуж за Тимоти. Во всяком случае, не по молодой наивности, это уж точно, девчонкой я уже не была. Так что не в незрелости дело. Я и сейчас не могу ответить: почему? — Она опустила глаза в надежде, что он не заметит по ним, что она лжет. Никогда никому она не признается, почему вышла за Тимоти.

Кристиан спокойно набивал трубку — отец всегда называл это “ритуалом успокоения”.

— Вам это помогает собраться с мыслями?

— Что? Ах, трубка! Вероятно, да, вполне вероятно.

— Послушайте, доктор, а ведь вы не уверены, что я не убивала своего мужа. Вы произносили слова, звучащие удивительно логично, и все же это были только слова. Никто не знает, что заставляет человека совершать те или иные поступки, в том числе — насилие. На процессе говорилось, что на орудии убийства нашли отпечатки моих пальцев, и предполагалось, что у меня есть мотив.

— То есть желание стать богатой наследницей?

— Да, и, конечно, желание освободиться от омерзительного брака со стариком.

— Вы никогда бы не совершили такой глупости.

— Глупости? Вы имеете в виду отпечатки пальцев на дурацком серебряном ноже для колки льда? Или то, что у меня не было алиби на то время, когда Тимоти убили?

— Чем вы занимались в тот вечер?

— Да просто гуляла в Сентрал-парке, приглашая воришек совершить на меня нападение, но никто не покусился на мой кошелек — к счастью или к несчастью, — все зависит от того, как посмотреть.

— Я слышал, что вам следовало быть на каком-то благотворительном вечере?

Элизабет склонила голову набок.

— Да, а как вы узнали?

— Да ведь на процессе говорили об этом.

— Я многое забыла из того, что произошло. Действительно, получилось так, что я туда не пошла. Какая жалость! Окружной прокурор лишился возможности заявить, что я наняла убийцу.

— В вашем голосе все еще слышится горечь.

— А вы бы что чувствовали?

— Да, конечно, но у меня в отличие от вас главным было бы желание отомстить, расквитаться. Например, я бы постарался заткнуть грязный рот Кэтрин Карлтон. Эта молодая женщина представляет угрозу, правда, больше для себя самой, чем для других.

На минуту он замолчал.

— Я читал о вашей стычке с ней в ресторане.

— Было такое. Кэтрин — печальный случай.

— Я слышал, что она не очень разборчива по части мужчин.

— Как, ради всего святого, вам удается разузнать так много, Кристиан? Он ответил не спеша:

— Вы не читали о Чэде Уолтерсе?

— А кто это?

— Если выражаться вульгарно, то он настоящая находка для дам — жеребец, да и только, обслуживает богатых дам. Кроме того, распродает наркотики. Он мертв, предполагается, что его убили товарищи по ремеслу. Мерзкое дело.

— Человек, с которым Кэтрин была в тот вечер в ресторане?

— Да.

— И он убит.

— Не большая потеря для общества, вы не находите?

Элизабет почувствовала, как по всему ее телу от шеи до пальцев ног пробежали мурашки, и задумчиво произнесла:

— Думаю, его смерть кое-кому была выгодна.

— Его образ жизни предполагал риск.

— А у Кэтрин есть алиби?

— Конечно. Как я слышал, она отдыхала в Нассау, когда все произошло. Нечто вроде коротких каникул.

Они оба помолчали с минуту — каждый думал о своем. Наконец Кристиан сказал:

— Не сыграете для меня, Элизабет?

— Конечно, сыграю, если вы мне скажете, почему вы это сделали.

— Но я сказал.

— Нет, вы только поманили, но даже не приоткрыли завесу. Почему, Кристиан? Я должна знать.

— Я потерял все свои деньги и в ближайшие пятьдесят лет собираюсь шантажировать вас.

Она сделала попытку улыбнуться, но губы лишь сложились в болезненную гримасу.

— Ну, это я по крайней мере могла бы понять. Она все еще ждала, но больше Хантер ничего не сказал.

Элизабет поднялась и подошла к своему роялю, но не села на стул, а медленным жестом провела рукой по блестящему черному дереву, целиком поглощенная этим занятием.

— Элизабет, — услышала она голос за спиной. — Неужели вы никогда никому не доверяли беззаветно, полностью, бесповоротно?

— Да, со мной это было, но теперь уже можно сказать, что я ошиблась в этом человеке. Я была просто дурой.

Элизабет села за фортепьяно и тронула клавиши. Она заиграла “Патетическую сонату”, и комната наполнилась яростными аккордами.

Но когда она перешла ко второй части, в ее исполнении появилась другая тональность — печаль, сожаление, пронзительная тоска. Ее голова вздрагивала в такт бегающим по клавишам пальцам, а на глазах появились слезы.

Кристиан сидел, не шевелясь. Вторая часть сонаты трогала его, но он отказывался верить, что трагическая музыка сама по себе могла вызвать у Элизабет такую реакцию.

— Как насчет носового платка? — спросил он, как только прозвучал последний аккорд.

— О нет, благодарю. — Элизабет слегка засмеялась. — Я не пользуюсь косметикой, и мне не грозят подтеки от туши.

И она перешла к третьей части, отыграв ее мастерски, но уже без эмоций.

Все еще тяжело дыша, но улыбаясь Хантеру, Элизабет задумчиво произнесла:

— Когда мне было десять лет, я только начала разучивать эту сонату, повторяя ее снова и снова, а мой отец кричал на меня, что переименует эту сонату из “Патетической” в “Жалостливую”. Последующие шесть месяцев он потратил на то, чтобы объяснить мне смысл и пафос произведения, а я так по-настоящему и не поняла, зато хорошо усвоила, что означает “жалостливая”. У меня ушли годы на то, чтобы научиться играть ее без ошибок.

— А теперь, я думаю, никто бы не потребовал от вас ее понимания. Благодарю вас, Элизабет, вы доставили мне огромное удовольствие. Но уже поздно. Могу я увидеть вас в понедельник вечером? Андре Гарро играет Моцарта в Линкольн-центре. Мне было бы очень приятно разделить эту радость с вами.

— Да, — ответила она, медленно поднимаясь с места. — С удовольствием. Гарро — прекрасный исполнитель.

Адриан включил магнитофон, и Элизабет и Род услышали разговор Брэда с его дядей Майклом Карлтоном.

— Это бессмысленная затея! — сказал Брэд.

— Знаю. Похоже, что Джеймс Хьюстон — дутая фигура. Ошибка. Какая жалость, что мы не позволили нашей милой Элизабет нанять его!

— Знаешь, давай продолжим этот разговор при встрече. Телефон в офисе ненадежен. Я просто хотел ввести тебя в курс дела.

— Поговорим подробнее в четверг вечером в доме твоей бабушки. В то же время, Брэд.

— Ладно.

— Есть еще кое-что, Брэд. Девушка, на которой ты собираешься жениться… Это серьезно?

Голос Брэда зазвучал иначе — в нем чувствовались насмешка и некоторая горечь.

— Она дочь сенатора, и, по мнению бабушки, из нее выйдет плодовитая мать семейства. На свое несчастье, я встретил ее в Вашингтоне на одном политическом сборище и начал окручивать.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

— О, знаю, дядя, знаю.

Щелчок, означающий, что трубку положили. Тишина. Воцарилось длительное молчание. Род заговорил первым — на губах его играла легкая, но очень недобрая, даже жестокая улыбка.

— Интересно знать, о чем это они. Дядюшку Майкла беспокоит, что Брэд женится на дочери сенатора, а Лоретта очень довольна таким поворотом?

— Я все выясню, — небрежно бросила Элизабет.

— Как? — спросил Адриан, подаваясь вперед и складывая мощные мясистые руки.

— Поверьте, у меня есть возможности.

— И все же очевидно, что у нас происходит утечка информации, и мы должны выяснить ее источник.

— Да, — отозвался Адриан. — Взять хотя бы дело с Джеймсом Хьюстоном. Правда, на сей раз все сработало на нас.

— Я надеюсь, Брэд не подслушивает наш разговор?

— Нет, больше не подслушивает, Элизабет. Есть пословица: “Каждая гадость найдет свою пакость”, — а в данном случае на каждого “жучка” найдется другой “жучок”.

Господи, как она ненавидела все это — притворство, лицедейство, ложь. Самое трудное, вероятно, притвориться, что она испытывает оргазм. Но в последнее свидание с Роуи ей пришлось пойти на это. Она подождала, пока Роуи достигнет вершины наслаждения, заставила себя крепко прижаться к нему, поцеловать его в плечо.

"Кристиан ошибся, — думала она. — Я могла бы убить другого человека”.

— Элизабет, в чем дело? Снова притворство — улыбка.

— Ничего, Роуи. Мне приходится о многом думать — вот и все.

Он отодвинулся от нее, и все ее тело расслабилось, освободившись наконец из объятий предателя.

Потом они долго молчали.

— Что ты думаешь о Брэде Карлтоне и его романе с дочерью сенатора? — спросила она наконец.

— Вот еще, плевать мне на них!

— Нет, серьезно, Роуи, я слышала, что Брэд не очень-то рвется жениться, и Майкла Карлтона все это беспокоит.

— Не знаю, — сказал Роуи. Теперь он лежал на спине, слегка почесывая живот.

— Да ну же, ты рассказывал мне о том, как старые деньги липнут к старым деньгам и как грязное белье стирают потихоньку, вдали от глаз.

— Хочешь услышать, какая ходит молва? Хочешь услышать еще одну не очень красивую историю? Ну, что ж! Известно, что старина Брэд имеет репутацию голубого. Но я не имею ни малейшего понятия, правда это или нет.

"Все сходится, — думала Элизабет. — О да, все сходится. Но таким лакомым кусочком надо распорядиться как следует”.

— Как обстоят дела в банке, Роуи?

Он повернулся на бок, чтобы видеть ее лицо.

— Существует, живет и так далее. Я собираюсь кое-что притормозить, по правде говоря.

«Ты хочешь сказать, что получишь свои заработанные миллионы от Карлтонов и удерешь из страны?»

— Видишь, я снова несу околесицу. Он вздохнул.

— Прости меня. Я просто устал. А как твои дела?

— Забавно, что ты спросил. По правде говоря, у меня есть важные новости, которые до меня дошли только сегодня. Я должна сообщить свое решение Адриану как можно скорее. Речь идет о контракте с министерством обороны по поводу нового реактивного самолета Г-108. Хорошая мысль, тебе не кажется? Большинство моих сотрудников — “за”. И похоже, что мы изыскали доступ в министерство, заручились поддержкой влиятельных людей. Я боюсь, что без нового контракта нам пришлось бы существенно урезать производство в подразделении “Крагон-Мэтьюз”, работающем на военные нужды. А ты что думаешь?

— Сложный вопрос! Может, я поспрашиваю друзей, а потом скажу тебе их мнение?

— Хочешь сказать друзей, занимающих высокие посты, да?

— Не совсем. Просто есть среди моих знакомых кое-какие блестящие головы, которые могут проконсультировать даже без всяких уговоров и просьб, просто по дружбе.

— Ладно, я ценю твою помощь, Роуи. Сможешь сообщить мне их мнение к.., ну, скажем, к середине дня в пятницу?