ГЛАВА 1

— А нет ли в ваших краях, к примеру, замка? — непринужденно осведомился молодой человек, сидевший за столиком в трактире «Свинья и Бисер,» расположенном посредине карпатской деревушки.

Юноша прозывался Уолтер Плезант Стивенс, имел 23 года от роду, и был уроженцем городка Элмтон, что в графстве Дербишир, Англия. Нельзя сказать, что он был нехорош собой, хотя и красавцем его тоже не назовешь. Светлые, слегка рыжеватые волосы, серые глаза, и узкое, чуть вытянутое лицо не придавали ему никакой примечательности. Как говаривал его старший брат Сесил, с такой внешностью удобно воровать кошельки, ну или устраиваться букмекером на скачках, а потом смываться с деньгами — все равно никто не опознает.

Искоса Уолтер взглянул в окно на упомянутое им строение, маячившее вдали. Замок, возвышавшийся над поросшей елями скалой, виднелся так четко, словно был выгравирован на закатном небе. Если поднапрячь зрение, разглядишь и флюгер на шпиле одной из башен. Вероятно, трактир специально был построен так, чтобы постояльцы могли любоваться сим живописным видом, достойным кисти Каспара Давида Фридриха, художника эпохи романтизма.

Последовала реакция, с которой сталкивается любой, кто вздумает запеть «Интернационал» вместо Te Deum во время крестного хода. Шокированное молчание, изрядно разбавленное неприязнью. Впрочем, остальные гости, коих в помещении насчитывалось около дюжины, тут же вернулись к своим прежним занятиям с удвоенным энтузиазмом — кто тянул мутную брагу из кружки, кто сражался с монументальной котлетой, а некий весельчак решил разрядить атмосферу песенкой. Но звуковые волны увязли в густой тишине. Огладив бороду нервным движением, Габор Добош, хозяин сего славного заведения, расхохотался, но чересчур высоко, словно пришел в театр поглазеть на крайне бездарный водевиль, но раз уж деньги за билет заплачены, нужно доказать себе и окружающим, что все идет как надо.

— Замок? Да помилуйте, в наших краях испокон веков не бывало замков. Или господин имеет в виду замОк? Есть у нас такой, на амбарной двери весит. Не угодно ли посмотреть?

Любопытный гость едва сдержался, чтобы в отчаянии не заломить руки. Определенно, носителей языка, что вворачивают в разговор каламбуры, нужно штрафовать. Немецкая грамматика и без того доставляла ему немало хлопот. Ну чего хорошего ждать от языка, который безжалостно разделяет глагол на две части, оставляю одну в начале предложения, другую же засовывая в самый конец, так что бедняжки печально переглядываются друг с другом через безумное количество текста? От языка, который обозначает девушек местоимением «оно»? Уже за одно это суфражистки должны жечь немецкие словари!

— Спасибо, что повторили со мной омонимы. Но прежде чем мы дойдем до страдательного залога прошедшего времени — бррр! — спрошу еще раз, — юноша многозначительно потыкал пальцем в окно. — Вот этот замок — что вы имеете про него рассказать?

Хозяин пожал плечами и начал протирать засаленным фартуком чистую пивную кружку, доводя ее до общепринятой нормы.

— Замок как замок, мне не мешает. Даже наоборот — там с одной стороны крепостная стена обветшала, видать, раствор поискрошился. Очень удобно вытаскивать кирпичи. В прошлом месяце мы таким манером сарай подновили. Так что нам от него прямая выгода, не жалуемся.

— Ну а его обитатели? — гость попытался перевести эти приземленные разглагольствования в другое, более метафизическое русло. Про сараи он и в Элмтоне наслушался. Более того, сараи — это единственное, о чем он слышал в Элмтоне. — Не ходят ли про них какие-нибудь мрачные слухи?

— Ах, вот оно что вам нужно. Кабы не ходили, вы, небось, сюда и не приехали бы из такого-то далека. Кстати, сами откуда будете?

— Из Англии.

Трактирщик неодобрительно хмыкнул в сивые усы. Однажды он краем глаза видел карту Европы — зеленщик завернул в нее шпинат — и был осведомлен о месторасположении туманного Альбиона. Где-то глубоко на западе. За последние полвека Габор отлучался из деревни всего-то пару раз и по сей день пребывал в уверенности, что родной край- это колыбель цивилизации, а по остальной Европе еще бродят люди с песьими головами. О такой глухомани как Британия и думать страшно. Наверняка англичане до сих пор занимаются собирательством на торфяниках и ютятся в кромлехах.

— Вот-вот. Много здесь вашего брата шастает. И все-то вынюхивают, выведывают — тьфу! Но ежели вы про нашенского графа приехали лясы точить, так я вам не потатчик. И никто с вами про него судачить не станет, — Габор грозно обвел глазами выпивох, отыскивая потенциальных диссидентов. Но если крестьяне и прежде не изъявляли желания вступать в дискуссии о местном дворянстве, то сейчас они приступили к своим занятиям с той сосредоточенностью, которая сделала бы честь буддистскому монаху.

Мистер Стивенс почувствовал, что в груди у него словно надувается воздушный шар. Он или взлетит, или лопнет. Такой восторг юноша знавал лишь однажды, когда нашел под рождественской елкой сверток, ни размерами, ни очертаниями своими не напоминавший свитер. Правда, та игрушечная лошадка предназначалась не ему, а Сесилу — его свитер обнаружился чуть позже — но приятное ощущение осталось до сих пор.

Расчеты оказались правильными. Он на верном пути. Сначала его обескуражило отсутствие гирлянд из чеснока на окнах трактира, а так же тот факт, что стены были украшены отнюдь не религиозными изображениями, а портретами императорской семьи и вырезками из альманаха с расписанием посевных. Но упрямое молчание селян вдохнуло в англичанина новую надежду.

— А не случалось ли в округе как-либо необъяснимых происшествий? — зашел он с другой стороны. — Чего-нибудь посерьезнее кражи поросенка? Возможно, в деревне таинственным образом пропадают люди? Не только в кабаке по понедельникам, — на всякий случай уточнил Уолтер, — а вот так, чтобы раз — и след простыл?

Ответом ему послужил оглушительный грохот.

Увы, то был не раскат грома, и молнии не вспороли небо, а в распахнутое окно, ко всяческому сожалению, не ворвался пронзительный ветер, в коем слышались бы отзвуки волчьего воя. Обернувшись, англичанин увидел, как трактирная служанка, подоткнув юбку, ползает по полу, собирая рассыпавшуюся с подноса посуду, а рядом топчется невысокий щуплый юноша, в очках на длинном носу и с черными набриолиненными волосами, расчесанными надвое. Всем своим видом он напоминал крота, которого выкопали, а затем бросили посреди оживленного перекрестка. Одет он был в темно-зеленый твидовый костюм, который можно было бы назвать элегантным, если бы молодой человек не цеплялся им за каждый угол. В любом случае, покрой был модным, сукно — дорогим. За свои годы Уолтер Стивенс научился обращать внимание на детали. Тем более что встречи с лондонскими кузенами предоставляли ему обширное поле для сравнительного анализа костюмов. Сравнения всегда были не в его пользу.

— П-помочь? — робко предложил виновник происшествия, но служанка замахала на него полотенцем.

— Благодарствуйте, сама разберусь. Еще не забыла, как вы помогали нам устанавливать бойлер в ванной для гостей. Не удивлюсь, если сам кайзер потом собирал черепицу с нашей крыши по всему своему саду.

— Полно тебе яриться, Бригитта, — добродушно остановил ее хозяин, — Вот ведь злопамятная девка. Счет опять вашему батюшке прислать, герр Леонард? — обратился он к гостю. Тот кивнул и трактирщик расплылся в улыбке, предвкушая как добавит к цифре парочку лишних нулей. Еще несколько таких визитов и можно купить новую телегу.

Отец незадачливого юноши владел фабрикой по производству кровяной колбасы — настоящий делец, такого на мякине не проведешь. Но когда доходило до счетов Леонарда, он расписывался не глядя. Хотя бы потому, что девятнадцать лет прожил с сыном бок о бок.

Между тем Леонард подошел к столику англичанина и, получив разрешение, уселся рядом, сложив руки на коленях.

— Вам налить как обычно? — позвал Габор из-за стойки.

— Разве что чуточку больше.

Хотя Уолтер получил джентльменское воспитание, привившее ему стойкость духа, но глаза его полезли на лоб, когда перед Леонардом оказалась рюмка с прозрачной жидкостью, настолько крепкой, что один ее запах с корнем выдирал волосы в носу. Англичанин почему-то был уверен, что люди такого сорта пьют только молочный пунш, чай или оранжад. Странности в поведении Леонарда на этом не закончились, но возросли в геометрической прогрессии. Юноша тут же вылил спиртное на стол и тщательно протер его носовым платком, который после бросил на пол. Лишь тогда он отважился наконец положить на стол руки.

— Это все м-микробы, — чуть конфузясь, пояснил он на недоуменный взгляд англичанина. — Они повсюду. Просто мириады микробов на любой поверхности. Вы, верно, слышали про господина Пастера, французского ученого, которых их обнаружил?

— Будь моя воля, так я бы вашему Пастеру все ноги переломала, — проворчала Бригитта, проходившая мимо с дюжиной пивных кружек, — И откуда он их только понатаскал, да еще и столько сразу? Так хорошо было без них, а теперь — на вот!

— Они существовали и раньше, — миролюбиво сказал Леонард, — но тогда мы про них ничего не знали…

— … вот и славно! К примеру, пока старый Жолтан не узнал, что его жена по ночам уходит не картошку у соседей воровать, а на свидания к зеленщику, у них была счастливая семья. А стоило людям разболтать, так теперь что ни день, то ссора. Вот так и вы с ваши микробами, — выведя это заключение, служанка гордо удалилась, вихляя бедрами.

Покачав головой, Леонард воззрился на Уолтера через толстые линзы очков.

— Невежественный у нас народ, что с них возьмешь? Даже не знают, с какой стороны к микроскопу подойти. Хотя я им показывал простейшие организмы под большим увеличением! Кстати, источником того образца была обычная тарелка. И что же, стали они после этого дезинфицировать посуду? Как же! Сказали, что с микробами сытнее! — спохватившись, он добавил, — Простите, я позабыл представиться. Леонард Штайнберг. Я сын Генриха Штайнберга, фабриканта, хотя вы про него, конечно, и так слышали. С кем имею честь?

— Уолтер Стивенс, — сказал англичанин. Сжалившись над беднягой, он не стал протягивать ему руки.

— Я случайно подслушал ваш разговор с Габором. Вы, кажется, говорили про исчезнувших людей.

— Именно про них. А что, вам…

Но Леонард опередил его и, подавшись вперед, прошептал так внезапно, что Уолтер чуть не подпрыгнул на месте.

— У вас есть сведения, да? Умоляю, расскажите. Вы ведь знаете, за д-деньгами мы не постоим. Вас кто-то послал?

Забыв о бактериальной угрозе, Леонард схватил его за плечо и, к немалому удивлению Уолтера, сдавил его до хруста.

— Да о чем вы? Право же, не понимаю… И никто меня сюда не посылал. Я этнограф, путешествую по Карпатам и собираю местный фольклор.

Сказанное было недалеко от истины. Мистер Стивенс имел непосредственное отношение к фольклору хотя бы потому, что в детстве читал «Сказки Матушки Гусыни» и регулярно выслушивал народные предания от няньки Пегги. Особенно часто в ее рассказах фигурировали феи. То были не те тонкокрылые, обсыпанные сахарной пудрой существа, что порхают с цветка на цветок, запрягают мышей, и умываются росой. У этих фей был прескверный характер. Они таскали детей из люлек, уводили в неволю женщин, чтобы те вскармливали их молодняк в Волшебной Стране, а некоторые так и вовсе охотились на путешественников, чтобы выкрасить их кровью свои куртки. А если учесть, как быстро выцветает кровь, можно лишь вообразить уровень смертности в тех краях, где обитали эти модники. Вскоре матушка Уолтера рассчитала Пегги за то, что та протащила в детскую бутылку джина, и сказки прекратились. До поры до времени.

Англичанин почувствовал мгновенное облегчение, потому что нервный тип отпустил его плечо и тщательно вытер руку свежим носовым платком, коих у него было безмерное количество.

— Простите, я забылся.

— Пустяки, с кем не бывает, — обнадежил его Уолтер и тут же спросил исподтишка. — Выходит, люди здесь и вправду пропадают.

— Нет, что вы! У нас тут все на виду. Поэтому я…мнээ… так удивился, когда вы спросили. Подумал, уж не пропал ли кто ненароком, а мы и не заметили?

Англичанин подавил глухое раздражение. Оставалась последняя попытка, наверняка столь же безуспешная.

— Возможно, вам известен здешний граф? — спросил он без особой надежды на положительный ответ.

— Это вы про его сиятельство графа Бальтазара-Фридриха-Георга фон Лютценземмерна? Знаю, конечно. Кто же его не знает? — лицо Леонарда просветлело. — Ой, раз уж вы этнограф, то вам наверняка не терпится осмотреть замок? Как же, там есть на что полюбоваться. Вот Китайский Кабинет в восточном крыле — премилое местечко. Да и Портретная Галерея хороша.

Не в силах произнести что-либо вразумительное, Уолтер просто покивал головой. Он не сомневался, что в замке найдется и нечто поинтереснее премилого кабинета с китайскими ширмами и коллекцией бонбоньерок. Например, «Подземная-Камера-Которая-Прославилась-Тем-Что-Однажды-Там-Целый-День-Никого-Не-Пытали.»

— Тогда поедемте в замок прямо завтра. Я договорюсь с графом, он охотно принимает гостей. Некоторые потом еще долго не могут покинуть его владения, плененные таким гостеприимством. Только не обессудьте, сударь, но я освобожусь лишь вечером. Днем мы с отцом заняты. Это ничего? Не слишком поздно?

…Чуть позже той же ночью Уолтер сидел в спальне наверху, перебирая содержимое саквояжа. Множество книг, включая и нежно лелеемую коллекцию penny dreadfuls (дешевых изданий с леденящими кровь историями), увеличительное стекло, две смены белья, осиновые колья, набор открыток с видами Дербишира — раздавать информаторам из туземцев — и даже серебряное распятие, которому совсем не место среди вещей выходца из семьи добропорядочных протестантов.

Юноше не спалось. Во-первых, в предвкушении завтрашней поездки он готов был в любую минуту пуститься в пляс. А во-вторых, вид кровати, с колючим продавленным матрасом и засаленной подушкой, на которой явственно виднелся отпечаток чьей-то ноги, не располагал к визитам в царство Морфея. Хорошо хоть предусмотрительная Бригитта поставила каждую ножку кровати в миску с водой. Не придется всю ночь служить банкетным столом для клопов.

Порывшись в саквояже, Уолтер вытащил блокнот в потрескавшейся кожаной обложке с золотым тиснением. Первые несколько листов были вырваны еще до того, как сия вещица попала в антикварную лавку, где ее и обнаружил юный Стивенс. Иногда он задумывался, что же было на этих страницах? Хотелось надеяться, что записки о кругосветном путешествии, а не подсчет карточных долгов.

Пододвинув поближе сальную свечу, копоти от которой было гораздо больше чем света, он тщательно вывел химическим карандашом на первой странице — «Рассказ о моих приключениях.»

Немного подумав, он добавил слово «зловещих.»

* * *

Широко раскинулись неприступные карпатские горы. Редкий путник добирался до этих мест, а еще меньше — возвращалось отсюда домой (по данным местного статистического агентства, кабака «Свинья и Бисер,» из 3 человек возвращалось не более 2,6. Статистика — жестокая наука). Вечные снега лежали на вершинах устремившихся ввысь пиков, дороги проложены не были, а о железной дороге рассказывали только в сказках. И над всей этой холодной красотой неприступной громадиной возвышался Замок.

Ходили легенды, что по ночам его обступают волки и протяжно воют на луну, что его хозяин оборачивается летучей мышью и, незамеченный, летает над близлежащими деревнями, что дочь графа любит принимать кровавые ванны, и что раз в год со всех концов света сюда стекается всевозможная нечисть на бал. Иными словами, это был обычный, заурядный карпатский замок.

О хозяевах этих владений не говорил только немой. Как и в любом уважающем себя замке, там жил граф. Он был таинственен, величествен, ходил в плаще, а его имя было настолько длинным, что едва умещалось в фамильном реестре. Никто не сомневался, что его обязательно нужно считать вампиром. В конце концов, как это так — замок без вампира? Даже если бы граф им и не был, то должен был стать хотя бы для того, чтобы соответствовать статусу.

У него была дочь — прекрасная дева с длинными, как их родословная, и черными, как сама ночь волосами, томным взглядом печальных глаз, и тонкой, белоснежной кожей.

А у дочери была служанка, но рассказ о ней мы пока опустим, как не вписывающийся в концепцию…

Дева, грустно вздохнув, остановилась около высокого окна и окинула взором прилегающие к замку красоты: горы, горы, сарай, горы, горы, и маленькая деревушка с заковыристым названием и одним культурным центром — кабаком. Вот же не повезло — оказаться в такой глуши, окруженной с одной стороны неприступными горами, с другой… тоже неприступными горами, ну а третьей стороны и вовсе не было.

Она отвернулась от окна, но и созерцание комнаты ее тоже не обрадовало.

В ее покоях горела одинокая свеча. Если присмотреться поближе, можно заметить, что она слеплена из огарков, и свет дает неровный, тусклый. А уж о газовом и тем более электрическом освещении можно было лишь мечтать. Около свечи, нагнувшись поближе, сидела горничная девушка Эвике и сосредоточенно пришивала кружева в бальному платью своей госпожи. И не важно, что в любом музее эти кружева с радостью приняли в коллекцию, а само платье относилось к понятию «мода» довольно опосредованно.

— Вот так, и дырка почти не видна! — Эвике перекусила нитку и оглядела свое творение. — Кружева все скрыли, а если я бантик приделаю, то совсем как новое будет. Фроляйн Гизела? Вы там заснули? Дайте-ка приложу…

А еще в Замке не было зеркал. Их не стало недавно, но юная Гизела фон Лютценземмерн была уверена — прошла вечность. Она вспомнила последние пришедшие в замок журналы мод (пока они шли из Парижа, мода уже и забыла о том, что когда-то была такой) и вздохнула. Затем подумала о протекающем потолке, об осыпающейся штукатурке и сломанном водопроводе, вздохнула еще раз и решила, что платье — это не самое ужасное в том существовании, которое и жизнью-то назвать трудно.

— Думаю, гости оценят, — довольно разглядывая свой труд, произнесла Эвике.

— Они как раз любят все такое… старинное.

— А жених в вас повторно влюбится!

— Если разглядит, конечно.

— С таким платьем и никакого приданого не надо, правда ведь? — деликатно гнула свою линию горничная.

— Пусть лучше он сам заплатит, — усмехнулась Гизела. — Иначе какой смысл в таком женихе?

— Ну что вы, фроляйн, он очень… милый. К тому же, у него есть деньги.

— Это, пожалуй, его главное достоинство. Придумать бы еще, что с ним делать после свадьбы.

Девушки хихикнули, и в унисон им в лесу завыл волк.

* * *

В то время как обитательницы замка ютились возле тусклой свечи, в особняке фабриканта Штайнберга свет горел во всех комнатах. Даже в тех, где в данный момент никто не находился. От подобной иллюминации не было практической пользы, но был в ней глубокий смысл. Как и в мраморных лестницах с позлащенными перилами, и в обоях с рисунком а-ля Уильям Моррис, один метр которых стоил больше, чем вся деревня. А если бы перед курами герра Штайнберга, занимавшими отделанный кафелем курятник, бросили пригоршню монет, птицы скорчили бы кислую мину.

Комната молодого господина Леонарда, пожалуй, гармонировала бы с великолепием этого дома, кабы не копоть на лепном потолке, из-за чего резвящиеся ангелочки-путти напоминали жителей Конго. Но белить потолок раз в два дня — а именно с такой частотой здесь происходили техногенные катастрофы — слуги отказались наотрез. Зато личные вещи юноша содержал в патологической чистоте, а книги расставлял на полках в алфавитном порядке.

Чувствуя себя белым сагибом, который, вооружившись охотничьим ружьем, засел в кустах в ожидании льва, Леонард Штайнберг склонился над микроскопом. Как жаль, что приходится работать по ночам. Все же газовый рожок не сравним с лучами солнца. Но о том, чтобы взяться за микроскоп днем, не могло быть и речи.

В образце воды взятом из насоса при трактире помимо всего прочего оказалась и весьма занимательная амеба. Она понемногу осваивалась на новом месте и начинала вести себя интересно. Затаив дыхание, молодой ученый наблюдал за ее движениями, становившимися все увереннее, все грациозней.

— Леонард!

По коридору прогрохотал высокий, плотно сбитый мужчина средних лет. Его нафабренные фельдфебельские усы торчали в стороны. Волосы были черными с проседью, а если точнее — седыми с проблесками черноты. Но жизнь делового человека — не ложе из роз.

— Леонааард!

Как водится, отец вошел без стука и чуть замешкался на пороге, когда юноша, не отрываясь от окуляра, сделал предупредительный жест.

— Чу! Ты ее вспугнешь.

— Кого — ее? А, опять твои финтифлюшки!

Ну что за наказание! Вот у других дети коллекционируют дуэльные пистолеты, или японские гравюры, или на худой конец папоротники, увлечение которыми захлестнуло Европу еще в 1850х. Лишь его сын собирает то, что в приличной компании не покажешь.

Леонард нехотя отошел от стола и, опустив руки по швам, вытянулся перед Штайнбергом, воплощая сыновнею почтительность.

— Это не финтифлюшки, это начало моего карьерного пути.

— О нет, мальчик, колбасный цех — твоя карьера, а все это, — Штайнберг махнул рукой в сторону книжных полок, — суета сует и всяческая суета.

— Я придерживаюсь п-противоположного мнения.

— Уже дерзить начал?

Мгновение — и отец сгреб его за воротник, швырнул на пол, после чего одним мощным движением смел со стола нагромождение бумаг, колбы с образцами, микроскоп. Теперь все это мокло на полу в одной уродливой куче. Где-то там была и амеба. Леонард мысленно с ней попрощался.

По крайней мере, юноша был уверен в чистоте ковра, который по его настоянию горничная три раза в день протирала раствором воды и спирта. Тут бы нам и прийти к выводу, что слуги злились на Леонарда за нерациональное расходование ценного продукта, но на самом деле они относились к этому философски. У каждой деревенской семьи имелся самогонный аппарат, так что недостатка в алкоголе здесь не знавали. Плоха была та невестка, которая на утро после свадьбы не поднесла бы свекрам рюмку душистой сивухи, приготовленной собственноручно по старинному семейному рецепту, выученному еще на коленях у матери.

Кроме того, прислуга относилась к молодому хозяину как бедуин к песчаной буре — неизбежная катастрофа, впрочем, придающая жизни некую пикантность. И это был трезвый Леонард Штайнберг. Воображение пасовало перед тем, на что он будет способен, залив глаза. Пусть лучше употребляет спиртное так, а не иначе.

— Ты не должен так себя вести, — поднявшись, Леонард тихо укорил Штайнберга-старшего. — Хотя ты мой отец, но ты не господин надо мною.

— Пока я оплачиваю твои карманные расходы, я тебе и то, и другое! Ах да, конюх проболтался, будто ты велел заложить экипаж к завтрашнему вечеру. Куда навострился?

— Дело в том, что давеча в «Свинье» я познакомился с одним англичанином, он тут проездом…

— Небось, будете вдвоем бултыхаться в Мутном Пруду, детворе на потеху, и вылавливать своих мокриц?

— Это не мокрицы! — живо отреагировал Леонард, но увидев как помрачнело лицо отца, воздержался от дальнейших объяснений. Новая трепка ему не улыбалась. — В любом случае, герр Штивенс приехал сюда с другими целями. Он этнограф, путешествует по европейским деревням.

Впервые за время разговора Штайнберг проявил интерес.

— Он богат? Должны же у него быть средства, чтобы финансировать такие эксцентрические выходки?

Фабрикант не сомневался, что стоит увидеть одну европейскую деревню — и ты знаком с ними всеми. Повсюду пьянство, суеверия, и нежелание шагать в ногу с капиталистическим строем.

— Не знаю. Я не спросил, — виновато ответил Леонард. — Он сказал, что интересуется фольклором.

— Чем?

— Ну там сказки, прибаутки, заговоры от вросшего ногтя… Фольклор — это основа растущего национального самосознания, — продекламировал юноша. — Про крайней мере, он так сказал. Очень славный молодой человек…

— А ты уверен насчет последнего пункта?

— То-есть?

— Что перед тобой был человек, — пояснил Штайнберг, чувствуя в груди завихрения гнева, ледяного как арктический шторм.

— Да, к-кажется…

— Кажется?

— Точно да! — убежденно заговорил Леонард. — Он попросил у служанки хлеба и сыра.

— Значит, они еще не начали прибывать. Хотя не исключено, что этот твой приятель у них на посылках. Так, — отозвался Штайнберг. — Так. И ты предложил ему прокатиться в нашем экипаже — куда, кстати?

— В замок Лютценземернн, познакомиться с графом.

— Леонард, ты выжил из ума! — простонал отец, прикрывая глаза рукой. — Ты хотя бы представляешь, олух, как это может быть опасно!

— Но….

— И после того, что произошло! И буквально накануне Бала!

— Ты думаешь, что между все этим есть взаимосвязь?

— Я уже не знаю, что и думать.

Он обессиленно рухнул на стул, который возмущенно скрипнул от такого обращения. Сын встал рядом. Ему хотелось упасть на колени и обнять отца, но Штайнберг-старший мог расценить это как чрезмерную вольность. Кроме того, Леонард не знал в точности, когда тот в последний раз менял белье. Несвежая рубашка это рассадник бактерий, а отец сейчас такой рассеянный. То ли еще будет через неделю, когда распроклятый Бал наконец состоится.

Вернее, не состоится — вот в чем ужас-то. Но об этом пока что никто не знает.

— Прости, отец, я поступил глупо, — промямлил Леонард. — Конечно же, никуда я с ним не поеду.

— Наконец-то здравая мысль. Нам сейчас нужно сидеть тише воды и ниже травы.

— Но сам он все равно доберется до замка. Хоть пешком, но доберется. Нужно было видеть, как он загорелся этой идеей.

— Что ж, его право. Мы все равно не сможем помешать. А вот графа, пожалуй, стоит предупредить, чтобы ждал посетителя. А то еще обидится, что ты подкинул ему незваного гостя за здорово живешь. Хотя вряд ли, гостей он любит. Даже чересчур, — криво усмехнулся Штайнберг. — Отправь ему весточку и не забудь засвидетельствовать свое почтение фроляйн Гизеле. Ох, и почему я должен тебя всему учить!

Леонард уныло кивнул. Он давно уже чувствовал себя так, словно пытался вытащить из шкафа галстук, лавируя между скелетами, которые клацали зубами и норовили цапнуть его за руку.

* * *

— Вы звали меня, герр доктор?

Доктор Ратманн, главный врач в больнице Св. Кунигунды, оторвался от изучения документов и посмотрел на вошедшую. Как и остальные сиделки, девушка была одета в темно-коричневое шерстяное платье с высоким белым воротничком и столь же белоснежным фартуком, так что запросто сошла бы за горничную из респектабельного семейства. Из-под гофрированного чепца не выбилось ни пряди каштановых волос. Несмотря на свою молодость, ночная сиделка являла картину спокойствия и благопристойности.

Она была высока ростом и хорошо сложена, но общую картину портили руки, чересчур мускулистые для барышни. Такие бывают у девиц, которые всю жизни работали с маслобойкой — или же увлекались теннисом и стрельбой из лука. Кожа ее была смуглой, но россыпь еще более темных веснушек на щеках и носу устраняла любой намек на экзотичность. Из-под густых бровей пристально смотрели вполне заурядные карие глаза. И скулы чересчур острые, и губы тонкие. Вот кому не помешало бы немножко пудры, да мазок помады. Сиделка, похоже, сама об этом догадывалась.

На второй же день службы она заявилась с нарумяненными щеками, размалеванными губами, а в глаза накапала апельсинового сока, чтобы блестели поярче. Кого она надеялась таким образом подцепить, одному Господу известно. Как бы то ни было, но старшая сиделка фрау (хотя фроляйн, конечно) Кальтерзиле не спускала подчиненным подобного распутства. Ведь именно спартанский облик отличал медсестер от прочих девушек, тоже работавших в ночную смену. Сначала она разразилось тирадой, согласно которой рядом с бесстыдной сестричкой даже Лукреция Борджиа выходила жалкой дебютанткой, явившей на первый бал в розовом платьице. Затем, схватив бедняжку повыше локтя, поволокла ее в ванную, смывать следы порока. Вся смена тут же прилипла к двери, ибо у старшей сиделки рука тяжелая, да и на расправу она была скорой. Новенькую ожидала серьезная головомойка.

Сразу же послышался плеск воды, потом всхлипы и просьбы, «Ах!.. Боже мой, что вы делаете… да как же так можно… ну полно вам… прекратите, пожалуйста…» Удивлению персонала не было предела, когда стало ясно, что это причитает фрау Кальтерзиле. Проще разжалобить гранитную глыбу, чем заставить матрону уронить хоть слезинку. «Так сойдет или мне продолжить?» спокойно уточнила девушка. «Да, да, хватит уже, простите, я была неправа!» Наконец из ванной вышла новенькая, со смиренным видом и без крупицы румян, а вслед за ней выбежала фрау Кальтерзиле, понеслась прямиком в кладовую и одним махом употребила полугодовой запас успокоительного. С тех пор старшая сиделка величала подчиненную не иначе как «сударыня» и склонялась перед ней в реверансе, словно ученица начальных классов при виде строгой директрисы. Да и с остальными медсестрами сделалась помягче. Те только диву давались, но их любопытство так и не было удовлетворено — новенькая оказалась не из болтливых, себе на уме.

«Иными словами, идеальная кандидатка для этого задания,» — подумал доктор Ратманн, по-прежнему разглядывая медицинскую сестру.

— Проходите, фроляйн, и присаживайтесь, пожалуйста.

— Благодарю, герр доктор.

Присела на край стула, смотрит выжидательно. С такой лучше резину не тянуть.

— Я вызвал вас вот по какому поводу — на днях к нам поступила новая пациентка.

— Еще одна императрица Елизавета?

— Нет, не угадали. Кстати, сколько их уже у нас?

— Три штуки. И постоянно выясняют, какая из них настоящая.

— И как же?

— Зачастую, меряются талиями.

Она решила умолчать про скачки на табуретках. Она еще не до конца осмыслила этот опыт, чтобы выразить его вербально. В ее списке «Событий, о которых я не хочу вспоминать никогда» скачки на табуретках занимали почетное четвертое место.

— Что стряслось с новой больной?

— В один прекрасный день она начала говорить странные вещи, которые очень не понравились ее опекунам. Настолько не понравились, что тем пришлось принять определенные меры. Я еще понимаю, если бы этому предшествовали перебои в менструальном цикле, но барышня даже от бледной немочи никогда не страдала. Вес в норме. Развитие соответствует возрасту. Семья хорошая, без сумасшедших… хотя надо же откуда-то начинать, правда? — сострил доктор. — Зовут пациентку… А впрочем не важно, как ее зовут. Называйте ее тем именем, которым она представится.

— Что от меня потребуется? Устроить ей холодный душ? Или горячий? — спросила сиделка ровным голосом, словно уточняя сколько ложек сахара положить в чай. — Или все вместе — посадить в горячую ванну, а на голову лить ледяную воду по капле?

— Боюсь, что ледяной душ доживает свои последние дни, — доктор потер высокий с залысинами лоб, — Иное дело в прежние времена — раскрутишь, бывало, больную на центрифуге, чтобы блуждающая матка вернулась на место. Эх, красотища! Но нет, сейчас в моде новые штучки, тот же гипноз.

— Вам угодно, чтобы я ее загипнотизировала? — подумав, предложила девушка.

— Ну что вы, милочка, откуда вам знать о такой технике, — покровительственно улыбнулся эскулап, — Вам нужно просто-напросто поговорить с ней.

— О чем?

— О том, что ее беспокоит. Это тоже новый метод, разговаривать с пациентами об их заболеваниях. Мол, если выговорятся, им легче станет, да и доктор поймет, как их лучше лечить. По-мне, так метод сомнительный. Сколько не болтай, а матка от этого на место не встанет. Но нельзя допустить, чтобы наша лечебница прослыла прибежищем ретроградов. Кроме того, с этой больной нужно обращаться поделикатней. Ее опекуны — очень влиятельные люди. Вы слышали выражение «из-под земли достать»? Так вот, у них достаточно средств, чтобы в случае чего пробурить землю насквозь и поймать вас где-нибудь в Аргентине. Все понятно?

— Да, — ответила сиделка, которой незнакомая девица нравилась все меньше и меньше. Если бы она умела лебезить перед богатыми клиентками, пошла бы в служить в ателье.

— Тогда ступайте, фроляйн. Вам в четырнадцатую. Завтра жду вас с отчетом.

Сделав книксен, сиделка направилась в восточное крыло. Отыскала нужную палату и приподняла бляху, закрывавшую дверной глазок. Кажется, все тихо. Комнатка была маленькой и узкой, с белеными известкой стенами, дощатым полом и обязательной решеткой на окне, через которую робко пробивался лунный свет. Тень от решетки легла на пол, будто разлинованный для игры в крестики-нолики. Причудливая тень была единственным украшением палаты, где не было ни книг, ни даже рамочек с вышивкой на стенах. Только кровать, застеленная стеганым покрывалом, табурет да ночной столик с медным тазом для умывания. Ничто не должно напрягать и без того утомленный разум пациенток, который расслаблялся на диете из серовато-бежевых оттенков, в то время как их тела извлекали пользу из пресного молочного супа. Уже через месяц такой благотворной терапии даже спартанский царь Леонид завыл бы от безысходности, не говоря уже о женщинах, которые готовы были отречься от своего безумия ради тоста с горчицей и сардинами.

Несколько раз провернув ключ в замке, сиделка осторожно распахнула дверь, но вошла лишь когда стало очевидно, что никакая неприятность ей не грозит. В изобретении ловушек здешним пансионерам нет равных. Классическим вариантом служил мешок с мукой, установленный на приоткрытой двери так, чтобы падать сверху на вошедшего. Но раздобыть муку не так-то просто. Поэтому полный ночной горшок был популярной альтернативой.

Ситуация ей сразу не понравилась. Торжественно скрестив руки на груди, на койке возлежала худенькая девочка лет 17ти, всем своим видом напоминая статую на усыпальнице какой-нибудь средневековой королевы. Признаков жизни больная не подавала, чем привела ночную сиделку в негодование. Неужели и правда решила окочурится? Только не в ее смену! Она не знала точно, но за такое наверняка штрафуют.

Решительными шагами она подошла к кровати и уже нагнулась над пациенткой, чтобы прислушаться к ее дыханию, как та вдруг резко распахнула глаза. Этот трюк присутствует в репертуаре любого мало-мальски инфернального существа в мировом кинематографе. Для зомби эффектно взмахнуть ресницами, когда к нему приблизится коронер со скальпелем, — все равно что для балерины встать в третью позицию. Основополагающие знания. Другое дело, что сиделка никогда не была в кино, да и поезд братьев Люмьер придет лет эдак через пятнадцать.

Вскрикнув от неожиданности, она отскочила назад и ударилась о ночной столик, который драматическая ирония загодя поставила на ее пути. Тазик для умывания, как дервиш, закружился на полу. Окончательно разбуженная медью звенящей, пациентка приподнялась на локте и светски улыбнулась.

— Добрый вечер, — сообщила она, но сиделка этот вечер таковым не сочла.

— Меня зовут Кармилла, — продолжила девица, наблюдая как сиделка, все еще массируя ушибленное бедро, доковыляла до газового рожка и зажгла свет, — А как ваше имя?

— Для вас — фроляйн Лайд, — буркнула сиделка, не терпевшая фамильярностей. Кроме того, она не сомневалась, что девушка назвалась вымышленным именем. На Кармиллу она не тянула. Максимум на Лизхен или Софи.

При свете газового рожка девушка напоминала рисунок акварелью — черты ее лица были приятными, хотя и размытыми, невыразительными. Белокурые волосы чуть приоткрывали маленькие, будто вылепленные из воска уши. Шея была совсем тонкой, вот-вот переломится, плечи худыми. Через вырез ночной сорочки, расстегнутой на несколько пуговиц, виднелись ключицы, тоненькие, как карандаши. А вот на груди сорочка едва вздымалась.

Так же сиделка отметила, что самопровозглашенная Кармилла разговаривает по-немецки с легким акцентом. То был не итальянский, его бы она сразу определила. Английский, разве что? — Вы здесь новенькая? — спросила Кармилла.

— Да, как и вы. А будете и дальше пакостить, сделаетесь старожилкой. Впрочем, я надеюсь что наше знакомство не затянется.

Она уже поняла, что девица — не из тех пациентов, на которых умиляются.

— Так вы хотели о чем-то поговорить? — медсестра решила перейти непосредственно к цели своего визита, хотя и не представляла, о чем можно беседовать с особой столь юных лет. О новых фасонах шляпок? О способах утягивания талии до 30 сантиметров? О Сезоне? О мальчиках?!

Себя в этом возрасте она уже не помнила. Вернее, старалась не вспоминать, как и все предшествующее тому вечеру, когда ее жизнь выцвела в одночасье.

Склонив голову набок, пациентка испытующе на нее посмотрела, словно грандмейстер масонской ложи, решающий достоин ли неофит причаститься тайн бытия. Но поскольку других претендентов на тайны бытия поблизости не было, скучный медицинский персонал вполне годился на роль слушателя. Как говорится, за неимением гербовой бумаги, будем писать на простой.

— Что ж, я поведаю обо всем, — возвестила девица, — Но прежде должна удостоверится, что могу вам доверять.

Сиделка подумала, что сама никогда не доверилась бы человеку, в чьих полномочиях привязать ее к кровати и угостить морфием, но вслух ничего не сказала. Наоборот, после долгих уговоров все же заставила лицевые мышцы изобразить подобие дружелюбной улыбки и приготовилась услышать очередную historia calamitatum.

— Ну разумеется вы можете мне доверять. Кроме того, хороший рассказ непременно должен быть услышан. Ну-с?

— Меня похитили и заперли здесь против воли! — с места в карьер выкрикнула Кармилла. — На самом деле, я не сумасшедшая, отнюдь! Просто я вампир.

Улыбка сиделки одеревенела.

 

ГЛАВА 2

Утро началось с того, что в комнату к постояльцу пробралась хозяйская кошка и улеглась ему на лицо. Собственно, и весь день развивался в подобном ключе.

Еще вчера Леонард Штайнберг попросил трактирщика оказывать Уолтеру всяческое содействие. В том числе и в его этнографических изысканиях. Понятие этнограф Габор разъяснил местному населению в следующих выражениях — «Знаете истории, от которых у всей родни уже сводит челюсти, а уши сворачиваются в трубочку и норовят заползти вглубь головы? Про то, как у маленького Штефана прорезался первый зуб, или что случилось на свадьбе у Марицы? Ну так вот, этот человек проехал через всю Европу СПЕЦИАЛЬНО ЧТОБЫ ИХ ПОСЛУШАТЬ!!!» Сообщение произвело настоящий фурор. Обгоняя друг друга, женщины помчались по домам, извлекать из сундуков одежду поэтничней, а нарядившись, с той же прытью вернулись в «Свинью и Бисер.» Когда Уолтер, отплевываясь от кошачьей шерсти, спустился к завтраку, очередь успела три раза обогнуть трактир.

Энтузиазм туземцев привел англичанина в замешательство. Мысленно подсчитав число открыток с видами Дербишира, он понял, что на всех не хватит! О том, что за свои услуги рассказчицы могут потребовать денег, он как-то не задумывался. Теперь эта неприятная мысль засвербела в мозгу. Уолтер вздрогнул, словно какой-то шутник плеснул ему ледяной воды за шиворот, и залился краской. В дороге он поиздержался — одно серебряное распятие съело пол-бюджета, — так что денег у него не было. Даже на обратный путь.

К счастью, селянки согласились сотрудничать бескорыстно. Более того, под конец дня они рады были и доплатить, лишь бы добрый господин еще раз послушал про то, как дедушка Шандор на спор съел целую корзину пирожков с повидлом.

Поскольку англичанин не понимал румынский или венгерский, Габор заделался толмачом при его особе. Время от времени у исследователя закрадывались подозрения, что трактирщик не только переводит, но и отсебятины добавляет изрядно. Ну не могут женщины употреблять такие выражения и углубляться в такие физиологические тонкости! Не могут по самой своей природе! С детства он привык думать, что женщина — это ангел в доме, хотя с трудом мог представить себе площадь поверхности тех крыльев, которые могли бы оторвать от земли его матушку.

К вечеру усталый этнограф прослушал добрую сотню народных песен, узнал дюжину способов безмедикаментозного лечения золотухи и мог проследить генеалогию каждого деревенского жителя вплоть до Темных Веков. Он чувствовал себя старателем, перемывшим тонну песка ради нескольких желтых крупиц. Время от времени ему действительно удавалось выловить сведения о вампирах. В большинстве случаев это было закрепление пройденного. В который раз Уолтер услышал, что

— вампиры боятся серебра

— вампиры боятся освященных предметов

— они не отражаются в зеркалах. (По одной версии, потому что у них нет души, по другой- потому что при изготовлении зеркал используется серебро (см. пункт 1). В таком случае назревал вопрос — а будут ли они отражаться в ведре с водой?)

— они могу перекидываться в летучих мышей. (Интересно, что в этот момент происходит с их одеждой? Ведь никто еще не видел мышь в плаще с пелериной.)

— они не станут есть чеснок даже из вежливости

— они крайне щепетильны в вопросах приличий и не войдут в дом без приглашения, зато уж после приглашения от них попробуй отделайся (как и от многих людей, кстати.)

— для них губителен солнечный свет,

— истребить упыря можно отрубив ему голову и проткнув сердце осиновым колом

— и прочая, и прочая.

Все эти характеристики он знал не хуже, чем Папа Римский — катехизис. Впрочем, попадалась и весьма оригинальная информация. Согласно легендам, если перед вампирами бросить пригоршню крупы, они начнут считать каждое зернышко. Наверное, они очень бережливы. Еще более удивительным было поверье о том, что умерший может стать вампиром, если через его могилу переступит монахиня. Впрочем, если бы монашки играли в чехарду возле гроба его деда Преподобного Джебедайи Стивенса, не терпевшего ирландцев и прочих «папистов,» покойник тоже сделал бы пару кульбитов.

Что здесь правда, а что — фантазия, Уолтеру предстояло выяснить экспериментальным путем. Собственно, этим он и займется в ближайшее время.

В дверь кто-то поскребся и мистер Стивенс увидел своего давешнего знакомца, который держал под мышкой огромный сверток, перевязанный алой шелковой лентой.

— М-можно войти?

— Ну разумеется! — Уолтер пропустил его в комнату. — Я уже подготовился к поездке, так что вам не придется долго ждать, герр Штайнберг…

— Просто Леонард. Когда говорят «герр Штайнберг», мне кажется, что это про отца, — смущенно объяснил он.

— Тогда называйте меня Уолтером.

— Да, конечно… А что это у вас?

Англичанин задумчиво покрутил в руках серебряное распятие.

— Сувенир. Купил на память о Будапеште. Хотите посмотреть?

Но Леонард замотал головой, как флюгер во время шторма. Контакты с чужими вещами он сводил к минимуму.

— Красивая вещица. Вы бы носили ее с собой, а то об-бидно будет потерять.

— Пожалуй, вы правы, — сказал англичанин и сунул распятие в карман.

— Эммм… Уолтер? Насчет нашей поездки… Боюсь, что она не состоится, — заметив, что у англичанина вытянулось лицо, Леонард продолжил скороговоркой. — То-есть, не состоится с моей стороны. Как раз сегодня на меня свалилось множество дел дома… то-есть в цехе… то-есть… Иными словами, я не смогу быть вашим попутчиком, но не переживайте, мы что-нибудь придумаем. Наверняка у кого-то из крестьян найдется бричка…

Не успел он развить мысль, как в комнату вбежала Бригитта.

— Там за молодым господином приехали из замка, — сообщила она, сделав большие глаза.

— Сам граф приехал? — уточнил Леонард.

— Да как вам сказать.

Сначала Уолтеру почудилось, будто у трактира остановился катафалк. Приглядевшись, он понял что это массивная карета, рассчитанная на четверку лошадей, но запряженная одной невеселой кобылой. Худощавый возница, в пыльном кафтане и широкополой шляпе, тоже был со странностями.

— Я кучер в замке Лютценземмерн, — представился этот тип, свешиваясь с облучка. — Хозяин повелел, чтобы я доставил гостя в целости и сохранности. Так же он приглашает герра Штивенса погостить несколько дней.

Что-то в его внешности сразу же насторожило Уолтера. Возможно, это была благородная осанка мужчины, отличавшая его от согбенных работой крестьян. Или же белые руки с длинными тонкими пальцами. А может и накладная борода, сбившаяся набок. Проследив за взглядом англичанина, кучер смущенно откашлялся и вернул бороду на место.

Уолтер покосился на Леонарда. Юноша топтался на месте и не знал куда девать глаза.

— Ваше… эмм… друг мой, — наконец изрек он, разглядывая свои ботинки с увлеченностью археолога, нашедшего редкий артефакт, — передай это своему господину.

Юноша боком подошел к карете и протянул вознице сверток.

— Первосортная колбаса-кровянка, без чеснока, как он любит. Скажи, что мы с отцом кланяемся его сиятельству и фроляйн Гизеле.

Разделавшись со светскими обязанностями, Штайнберг-младший шумно выдохнул, словно Сизиф который докатил таки камень на вершину горы.

— Конечно, Леонард… то-есть, сударь.

Пока они переговаривались, мистер Стивенс успел как следует рассмотреть транспортное средство. Краска частично облезла, но на боку еще можно было разглядеть герб с оскалившимся волком.

Поскольку Уолтер ничтоже сумняшеся принял предложение погостить, его саквояж погрузили в карету, которая сразу же тронулась в путь. Когда он обернулся, то увидел как Бригитта, наблюдавшая за ними из окна, облегченно перекрестилась. Это был добрый знак.

— Мой хозяин просил окружить вас заботой, — крикнул ему кучер, — Посмотрите под сидением — там для вас приготовлена фляжка сливовицы.

Уолтер действительно нащупал ее, но так и не решился сделать глоток. Неизвестно, кто пил из этой фляжки до него. Может, на горлышке остались их бактерии. Общение с юным микробиологом давало о себе знать.

Карета ползла в гору, перекатываясь с буерака на буерак. Тут уж Уолтер действительно обрадовался, что не стал угощаться графской сливовицей — его швыряло из стороны в сторону.

— Да что у вас за дороги такие, а? — возопил Уолтер, когда колени в очередной раз отбили ему подбородок.

— Трансильвания — это не Англия, — флегматично отозвался кучер, — наши дороги — это не ваши дороги.

Уже стемнело, и обступавшие дорогу ели чернели, как закопченные зубы дракона. Где-то вдали раздался протяжный волчий вой. Атмосфера была что надо. Уолтер начал представлять, как по приезду опишет свои впечатления в дневнике. Он закрыл глаза и увидел ровные строки на пожелтевшей бумаге. О, это будет поистине чудовищная история! А начнет он вот так…

«Мир окутала непроглядная тьма, а мое сердце сдавила тоска — кто знает, быть может мне не суждено более увидеть утренний свет? Тем временем вой все нарастал, пока не сделался столь пронзительным, что резал мои барабанные перепонки подобно шрапнели. Когда же я решился выглянуть в окно, чтобы установить источник чудовищных звуков, то увидел что за каретой несется волчья стая. Я кричал и стучал фляжкой о стену, но кучер все гнал лошадь. Вот стая уже поравнялась с нами, а в следующий момент матерый волк, похожий на оборотня из народных преданий, прыгнул на дорогу впереди лошади, заставив несчастное животное взвиться на дыбы. Карета остановилась. Но вы и вообразить не можете то чувство запредельного отчаяния, которое посетило меня, когда я увидел что кучер спрыгнул с облучка и направился к волкам. Их пасти ощерились, с кривых клыков стекала слюна. Затем вожак, описав в воздухе серую дугу, прыгнул на горло моему вознице. Я зажмурился, не в силах более сносить этот ни с чем не соразмерный ужас.»

Когда ему наконец удалось стряхнуть с себя волка, который истоптал ему всю грудь в попытке лизнуть щеку, псевдокучер развязал пакет и, воровато озираясь, пошвырял волкам кольца колбасы. Даже без чеснока колбаса выглядела малоаппетитно, но изголодавшиеся животные устроили из-за нее свару. Ну еще бы, ведь после вырубки леса, которую кое-кто устроил чтобы расчистить место для нового цеха, в округе поуменьшилось дичи, так что бедняжки сидели впроголодь даже летом. А если они начнут таскать овец, крестьяне возьмутся за рогатины. Покончив с процедурой кормления и потрепав по загривку волчат, он вернулся к карете, где бедняга Уолтер съежился на сидении.

«— Вы должны забыть об увиденном, — сурово сказал он мне, просовывая бороду в окно кареты, — и ни словом об этом ни обмолвиться, если не хотите навлечь на себе гнев нашего господина!

Что мне оставалось делать, кроме как покориться его воле и отдать свою судьбу в распоряжение этого странного человека, не внушавшего мне ничего кроме трепета? Так мы путешествовали в кромешной тьме еще несколько миль.»

Когда карета наконец вкатилась во двор замка, Уолтер тихо посапывал, усыпленный тряской и парами пролитой сливовицы. Почувствовав толчок от остановки, он продрал глаза и, зевая в кулак, выбрался из кареты. Замок окружал его со всех сторон и нависал над ним темной громадой. Казалось, юноша стоит на дне колодца и смотрит вверх. Затем послышался лязг и скрежет, словно кто-то скреб гигантским гвоздем по гигантской же грифельной доске, и огромная дверь распахнулась. На пороге появился старик, облаченный во фрак. В руках он держал фонарь.

— Граф фон Лютценземмерн рад приветствовать вас в своих владениях, — возвестил хозяин. — Войдите же в мой замок по доброй воле и без страха.

— Без с-страха? — уточнил Уолтер, несколько напуганный столь замысловатым приветствием.

— Без страха. Не знаю, что вам наболтали в деревне, но в замке совершенно безопасно. Если вы насчет парадной лестницы, так ее почти починили.

Сглотнув, Уолтер поклонился и пожал костлявую руку графа.

— Уже полночь, мои люди давным-давно храпят в постелях. Дайте-как я вам помогу, — несмотря на протесты гостя, граф подхватил его саквояж и повел Уолтера вглубь замка. Уже в который раз за эту ночь англичанин насторожился. Сомнительно, чтобы среди слуг такого знатного семейства не нашлось какой-нибудь замухрышки — ну там помощницы младшей горничной, — которая вышла бы принять плащи господ, а после проводить их в покои. Разве может надменный карпатский магнат сам освещать дорогу гостю, да еще и нести его багаж со сноровкой профессионального грузчика? Да, профессионального. Уж слишком ловко все у него получалось. Уолтер решил что дело нечисто.

С другой стороны, возможно слугам аристократов живется вольготнее, хотя бы потому что хозяевам не нужно самоутверждаться за их счет? Если ты знаешь, что предок твой сражался в битве при Гастингсе, то вряд ли станешь орать на лакея, который поклонился не сразу. Зато нувориши, они же джентльмены в первом поколении, не дают прислуге спуску. Ну еще бы, ведь в каждом взгляде им чудится напоминание о матушке, служившей прачкой, или о папаше, который стриг овец в Шотландии.

Узнай слуги г-на Штайнберга об умозаключениях Уолтера, они хором сказали бы «Аминь.»

Погруженный в думы о социальном неравенстве, англичанин даже не заметил, как они вошли в просторную залу с длинным столом, накрытым на одну персону. Объяснив, что уже пообедал и никогда не ужинает, граф предложил гостю приняться за еду, а сам уселся в кресло возле камина. В дороге Уолтер действительно проголодался, так что с жадностью накинулся на угощение — цыпленка, такого жесткого что он, верно, уже успел мумифицироваться к моменту приготовления, и маловразумительную похлебку из разваренных овощей. Принявшись за это блюдо, Уолтер вспомнил поговорку, «Если обедаешь с чертом, возьми длинную ложку.» Хотя в случае с упырями она должна быть еще и серебряной. А вот столового серебра он как раз не обнаружил. Чего и следовало ожидать.

На столе стояла и бутылка, пушистая от плесени и мха. Уолтер налил вина в бокал, размерами скорее напоминавший кубок, осторожно пригубил темную жидкость, рассчитывая что она будет кислой, под стать остальному угощению. Но вино напоминало жидкий бархат, и юноша почувствовал, как его тело погружается в приятную негу. Однако если граф надеялся таким образом усыпить бдительность гостя, ему следовало подумать дважды. Как бы невзначай англичанин продолжался вести наблюдения за этой сверхъестественной личностью.

«Время от времени он ронял на меня взгляды, которые иначе как „плотоядными“ не назовешь. Видно было, что графу не терпится отведать моей крови, хотя до поры до времени он предпочитал соблюдать приличия. Нащупав в кармане распятие, я отчасти успокоился и постарался как следует рассмотреть нового знакомца. Один взгляд на его лицо обеспечил бы заикание даже бывалому физиогномисту. Цепкие черные глаза сверкали из-за кустистых бровей. Длинный, чуть загнутый нос придавал ему сходство с хищной птицей. Седые усы обрамляли тонкие красные губы, выдававшие в нем тирана и сластолюбца. Иными словами, это было лицо закоренелого маниака.»

Как только англичанин покончил с ужином, граф фон Лютценземмерн вызвался проводить его в спальню. Не слушая отговорок, он снова подхватил саквояж..

… И тут произошло то, чего мистер Стивенс так опасался во время путешествия. Иногда он представлял, как это происходит среди вокзальной толкотни, или на бездорожье, где грязи по колено. Но то были щадящие варианты. Он и помыслить не мог, что ветхое дно саквояжа отвалится именно в тот момент, когда поблизости окажется матерый трансильванский упырь.

Первыми выпали книги, тут же целомудренно прикрытые ворохом нижнего белья, а в последнюю очередь сиятельному взору графа явились осиновые колья.

— Что это? — с каменным лицом осведомился он.

— Зубочистки, — ляпнул Уолтер первое, что пришло на ум, и начал заталкивать вещи обратно в изрыгнувший их саквояж. В зале стало гораздо светлее, потому что красные уши бедняги сияли куда ярче камина.

— Ну-ну, — отозвался его сиятельство. Нагнувшись, он поднял блеклую фотографию, запечатлевшую большое семейство на фоне задника, разрисованного деревьями.

— Ваши родные, надо полагать?

— Д-д-да, — выдавил англичанин с третьей попытки. Теперь ему стало по-настоящему страшно. Сам он готов был в любой момент вступить в схватку с полчищами упырей, но вот втягивать семью в этот конфликт не хотелось. Не хватало еще, чтобы граф полакомился его домочадцами. К счастью, никто из них не отличался выдающейся красотой, да и фотография была такой мутной, что поди разбери, где тут человек, а где — кадка с пальмой.

Но Уолтер-то знал наверняка, что сидящий мужчина — его отец, Джонатан Стивенс, а женщина справа от него — Онория Стивенс, урожденная Лэнкфорд, его мать. Рядом были рассыпаны многочисленные отпрыски — старший брат Сесил, близнецы Эдмунд и Эдна, а так же Чэрити, Оливия, Джордж, и маленький Альберт, который через год умер от коклюша. Сам Уолтер был тем мальчиком со смазанным лицом, который в самый неподходящий момент мотнул головой.

— Не сомневаюсь, что родители гордятся таким сыном, — сказал граф, возвращая фотографию.

— Само собой, — согласился Уолтер. Его родители и правда гордились сыном, который в данный момент служил помощником стряпчего в Бристоле. Если, конечно, стряпчий мистер Олдентри еще не сообщил им, что его клерк однажды утром не явился в контору, потому что отправился на поиски карпатских упырей, чтобы впоследствии написать про них книгу. Тогда вряд ли гордятся.

В очередной раз засунув руку в недра саквояжа, Уолтер почувствовал укол. Похоже, он только что отыскал иголку, пропавшую неделю назад, когда ему требовалось залатать прореху на рукаве. Ах, проклятье! На указательном пальце выступила капелька крови. Когда его сиятельство изменился в лице, Уолтер понял, что он тоже заметил.

— Вы всегда так неосторожны, молодой человек? — спросил фон Лютценземернн, пристально разглядывая кровь. Чересчур пристально. Затем резко отвернулся.

— Нет… просто я… нет, не всегда.

«Только по нечетным дням,» мысленно добавил он.

— В наших краях подобная неосторожность не доведет вас до добра! — буквально выкрикнул граф, но тут же смягчился и добавил. — Спросите хотя бы юного Штайнберга, какую инфекцию можно занести таким путем. Впрочем, хороший отдых вернет вам внимательность. Пойдемте.

Взяв фонарь, он поманил Уолтера, который последовал за хозяином, крепко прижимая к груди злополучный багаж.

Комната, отведенная для гостя, оказалась внушительных размеров помещением. Зато мебель была ветхой до крайности — того и гляди, рассыпется от одного касания, как рукоять топора в сказке про зачарованного дровосека, который вступил в хоровод эльфов и остался там на сотни лет. Полог кровати провис под тяжестью гнездившейся на нем моли. Стены были затянуты гобеленами, изображавшими, как водится, охоту на единорога.

— Здесь нет ни одного зеркала! — воскликнул Уолтер, пытливо глядя на графа. Тот смешался.

— Верно, их здесь и правда нет. Потому что… потому что глядеться в зеркало — гордыню тешить. А в нашем замке придерживаются строгих правил.

— Но как же мне бриться?

— Если хотите, я могу помочь.

Представив, как вампир тянется к его горлу бритвой, англичанин невольно вздрогнул.

— Ничего не бойтесь. Вы в полной безопасности, — утешил его граф, — а чтобы вам спалось спокойнее, я вас тут закрою.

Прежде чем Уолтер успел возразить, фон Лютценземмерн захлопнул дверь и запер ее на несколько оборотов. Теперь гость и вправду будет в безопасности. И он, и все остальные. Не обращая внимания на крики англичанина, аристократ вернулся к себе в кабинет. Там он задержался у окна и долго слушал, как благодарные волки пели ему серенады.

* * *

В тихой карпатской ночи было что-то тревожное, и даже птицы кричали здесь по-особому — мрачно и зловеще, как будто специально репетировали для будущего фильма ужасов. Волки, казалось, подобрались совсем близко к замку, и не сводили глаз с окна гостя — ну а вдруг тому захочется выйти погулять, авось ужин перепадет. Но было в этой ночи нечто еще более таинственное. И вздумай молодой человек взглянуть вниз, то увидел бы странную картину.

А внизу, легкие и невесомые, как нимфы сотканные из лунного света, шли две девушки. Но странным был даже не их ночной променад, потому что нельзя же осуждать девиц за то, что они вышли подышать свежим воздухом? Странной была стремянка, которую они волокли из сарая. Хотя нет, стремянка тоже была обычная — деревянная и не особенно устойчивая.

Они подтащили ее к стене и задумчиво уставились на получившуюся композицию.

— Ну что, полезай, Эвике, — неуверенно проговорила темноволосая, хотя, как доказал д'Артаньян, ночью все кошки серы.

— Только после вас, фроляйн.

Они вновь посмотрели вверх.

— Может, не надо?

— Но это была ваша идея, — резонно заметила вторая девушка. — К тому же, у нас есть Цель.

— А, ну да, точно, Цель. А ты уверена, что Цель стоит того, чтобы столкнуться с этим сумасшедшим?

— Почему сумасшедшим? Мы его даже не видели!

— Ты всерьез считаешь человека, который приехал в замок перед Балом, здравомыслящим? Быть может, он называет себя Наполеоном или слушает, что ему нашептывают черти, или читает Карла Маркса, или…

— Он приехал с запада, — серьезно сказала Эвике.

— С запада… И?

— Она тоже уехала на запад! Возможно, он знает, где Она, и может помочь найти Ее.

Гизела решила не уточнять, что Запад — это не название соседней деревни, и что Она может быть как в Будапеште, так и в Брюсселе. А это отчасти затрудняет поиски. Расширяет, так сказать, их диапазон. Вплоть до Североамериканских Штатов.

— Хорошо, — согласилась она. — В конце концов, мы всегда сможем использовать его… для иных целей.

Девушки решительно полезли вверх, стараясь не наступать при этом на длинные подолы платьев, совершенно не предназначенных для таких упражнений.

* * *

«Когда я наконец сорвал голос от криков и отбил кулаки о дубовую дверь,» — написал Уолтер впоследствии, «Я заполз в кровать и заснул. Да, заснул, я знаю точно, но вот проснулся ли потом? Или же это было продолжением сна, но таким реальным, что становилось только страшнее? Сначала я услышал тихие голоса, доносившиеся снаружи. Они были похожи на звон серебряных колокольчиков или весенний ручеек, журчащий высоко в горах… но все же это были голоса. Как бы я не прислушивался, я не смог разобрать ни слова. Вскоре голоса стихли, но я уже не мог унять бешено стучащее сердце и вздрагивал от каждого звука. Я хотел подойти к окну и посмотреть, что же происходит, но неведомая сила будто приковала меня к постели.»

И тут появились они. Хотя нет, сначала появились голоса и Уолтер разобрал слова «щеколда» и «ах-черт-застряла,» но потом они тоже появились. Вместе с лунным светом и прохладным ночным воздухом они вплыли в комнату, и ему почудилось, будто их ноги не касались пола. Правда, ему многое могло почудиться, потому что глаза он почти не открывал, стараясь одновременно прикинуться спящим, нащупать под подушкой распятие и наблюдать за девушками.

А они разглядывали его, о чем-то перешептываясь.

— Идите, вы первая, — произнесла та девушка, которая стояла чуть позади. В приглушенном свете ее волосы отливали темным золотом, а тени так падали на лицо, что придавали ему лукавое выражение. Или дело не в тенях?

Другая была ее полной противоположностью. Худенькая, с бледной кожей, ярко-очерченными алыми губами и в легком белом платье, она казалась пришелицей из потустороннего мира.

— Он спит. Он так мил, — улыбнулась она, и белоснежные зубки опасно блеснули. — Стоит ли будить его?

Девушка наклонилась над ним и помахала рукой перед закрытыми глазами. Уолтер прикинулся трупом.

— Нет, ведь мы пришли не за этим.

Рыжеволосая красавица деловито прошлась по комнате и остановилась около кровати, где лежал его растерзанный саквояж. Повисла тишина, и Уолтер осмелился приоткрыть глаз. Один. Незаметно. К немалому его удивлению, девушки не обратили на него ни малейшего внимания — они были всецело поглощены изучением его вещей.

— Ох, сколько всего! — восхищалась рыжеволосая. — И костюм неплохой, явно не у старьевщика покупал.

— Вот документы! Смотри… Англия!

— Это где?

— Это далеко.

— Человек, приехавший издалека, наверняка богат!

— А значит…

Что это означало, Уолтер так и не успел узнать, потому что следующие события произошли практически одновременно. Дверь его комнаты распахнулись и голос, принадлежащий графу (а путем логических умозаключений Уолтер предположил, что и сам граф был неподалеку), грозно выкрикнул:

— Прочь! Прочь от него!

Девушки разом ойкнули, и та, что с интересом изучала его документы, постаралась незаметно закрыть саквояж и запихнуть его под кровать, но не успела.

— Не смейте приближаться к нему! — гремел хозяин замка.

Уолтер все еще притворялся спящим, но готов был поспорить, что лицо графа перекошено от гнева, а глаза полыхают адским пламенем. Одна из девушек вскрикнула — должно быть, вампир схватил ее за руку и потащил вон из комнаты. Вторая последовала за ними, захлопнув дверь с такой силой, что с потолка посыпалась штукатурка. Пробудившаяся моль в панике заметалась по комнате.

Они не ушли далеко. Даже через стену юноша расслышал, как бушевал хозяин — то громко кричал, а то и вовсе зловеще шипел. Англичанин невольно пожалел бедняжек. С какими бы противоестественными целями они не проникли в его спальню, а все же не заслуживали той страшной кары, которую, безусловно, придумает для них вампир. Уолтер уже представил бедняжек в подземелье, обнаженных и в кандалах, а так же графа, который нависает над ними с бичом. Даже суккуб не вынесет такого обращения. А в том, что его навестили два суккуба, Уолтер давно уже не сомневался.

Терзаемый любопытством, мистер Стивенс приблизился к двери и прислушался.

— Я же запретил заходить сюда!

— Мы всего лишь хотели… — дальше девица перешла на шепот, и он не смог разобрать, чего же от него хотели инфернальные создания. Но уж наверняка не писать стихи в альбом.

— Вот именно, раз он живет здесь, должна же от него быть хоть какая-то польза, — вступила другая девушка. Кажется та, что с рыжими волосами.

— Этот человек — мой гость. Я запрещаю вам даже помышлять о том, чтобы… — опять тихо.

— Вот всегда так! Ты заботишься лишь о нем и не думаешь о нас, — раздался обиженный девичий голосок. — Мы голодаем, почему бы не… использовать гостя в своих интересах?

— Как будто я не понимаю, что такое голод! Но скоро все изменится.

— Скоро, скоро… А сегодня, что, совсем ничего для нас нет?

— Неужели вы решили, что я забыл о вас? — голос графа потеплел. — Как же, есть у меня кое-что…

Уолтер весь превратился в слух. За дверью раздался шорох, после чего девушки радостно взвизгнули.

— Спасибо, папочка, ты самый лучший! — воскликнула одна их них. — Эвике, бери мешок. Потащили!

Так, зачем вампирами мешок? Хотя их, скорее, интересует его содержимое. Воображение услужливо дорисовало картину — мешок извивался, вырывался и жалобно стонал.

Юноша почувствовал, что его бьет крупная дрожь. Но лишь когда шаги обитателей замка затихли вдалеке, он наконец позволил себе упасть в долгожданный обморок.

* * *

Фроляйн Лайд не помнила, как в ту ночь ушла из клиники, промчалась по улице, залитой желтым, болезненным светом фонарей, и вернулась домой — вернее, в полуподвальный этаж, где снимала комнатенку с крохотным окошком, через которое так удобно наблюдать за эволюцией в мире обуви.

Твари богомерзкие, ну когда же они отвяжутся? И ведь никак с ними не совладаешь! Можно лишь затаить дыхание, надеясь, что они пройдут мимо. В последнее время она чувствовала себя пешкой, упавшей с доски и закатившейся под стол. Но даже здесь они до нее добрались! Из-за них она потеряла все — дом, семью, и свою любовь — а им, видать, и этого мало. Как же она их ненавидела! Но еще больше она ненавидела себя.

— Ваша пациентка назвалась вампиром! — забыв про приличия, выкрикнула сиделка, как только получила разрешение войти. Доктор удивленно посмотрел на девушку, обычно спокойную как огурец, после чего забарабанил костяшками пальцев по френологическому макету головы.

— Занятно. Хотя это многое объясняет. Например, почему она спит, свесившись с кровати головой вниз. Так делают летучие мыши! Возможно, вы слышали, что согласно поверьям вампиры превращаются в нетопырей?

Фроляйн Лайд кивнула. Уж она-то про это не только слышала.

— Удивительно, как быстро вам удалось ее разговорить. Мои вопросы она все больше игнорировала. Зато теперь дело в шляпе — вам нужно просто убедить ее, что на самом деле вампиров не существует.

— Мне ее убедить? — выдохнула сиделка. Если дело и было в шляпе, то не иначе как в дурацком колпаке. Так глупо она себя не чувствовала еще никогда.

— Ну а кому же? Очевидно, что вам она доверяет. Вы и должны вразумить бедняжку. Объяснить ей, что в наш просвещенный век стыдно верить в такие замшелые предрассудки. Вампиры, ха! — утробно расхохотался Ратманн. — Или того лучше — сходите-ка в церковную лавку и принесите… чего они боятся в сказках?… Парочку распятий, бутылку освященной воды, медальон Святого Христофора. Покажите нашей больной эти предметы, а когда ее кожа не позеленеет или что там должно произойти, она осознает свое заблуждение. Даже обидно, что так скоро придется ее выписывать.

Сиделка побледнела настолько, что веснушки чернели на фоне абсолютно белой кожи, словно неподалеку разорвалась бочка с порохом.

— Прошу прощения, герр доктор, но я больше не могу ее видеть. Пусть ею займется кто-нибудь из дневных сиделок.

— Что вы, фроляйн, днем она спит прямо таки мертвым сном, — так и сыпал каламбурами доктор Ратманн.

— Все равно. Если нужно скрутить кого-то из буйных, я рада стараться, а разговоры — уж увольте. Из меня плохая собеседница. Я давно в этом убедилась.

— Уволить-то вас я всегда успею, — отозвался доктор, почесывая макет за ухом, — Другое дело, кто вас примет на службу без рекомендаций? Хотя если вы сомневаетесь в своих профессиональных способностях, так можете прямо сейчас сдать униформу и идти домой.

Это было бы самой разумной идеей, но усилием воли фроляйн Лайд заставила себя усидеть на месте. На самом деле, перемещение из точки А в точку Б ничего не меняет. Ад в ней самой и никуда от этого не денешься. Ведь не вывернешься наизнанку, чтобы ад оказался снаружи, а не внутри. Она заслужила, чтобы с ней произошла этакая гадость. За ее трусость. За ее предательство. Поделом вору мука, поделом разбойнику кнут.

До сих пор проблема вампиризма по-настоящему остро вставала перед ней где-то раз в неделю. Теперь же придется разговаривать про упырей каждую ночь, пока она по капле не выдавит безумие из головы той девчонки…

— Я передумала, — сказала сиделка, и суровость доктора сменилась обычным добродушием. — Тотчас же пойду к ней. Только давайте повременим с четками и святой водой. Я слышала, что люди бывают экзальтированны настолько, что на их телах сами собой проступают раны. Взять, к примеру, стигматы. Если наша пациентка действительно верит, что она вампир, то может почувствовать боль из-за этого самовнушения. Вы же не хотите объяснять ее опекунам, почему у нее на лбу ожог в форме креста. Чего доброго, решат будто мы ее нарочно обожгли.

— А ведь вы правы, фроляйн! Далеко пойдете, — похвалил ее доктор Ратманн. — Тем более, что мы уже почти месяц никого нарочно не обжигали… Что вы так на меня смотрите? Между прочим, проверенная методика. Пациенту сбривают волосы и прижигают голову кислотой, чтобы терапевтическая боль ослабила уже существующую… Может, нашатыря вам?.. Ну хорошо, ступайте, милочка.

… Кармилла, заплетавшая косу, подскочила на кровати, когда в комнату фурией влетела сиделка.

— Что, сударыня, продолжим наш разговор? — предложила фроляйн Лайд, присаживаясь на табурет. — Поведайте мне, как же вас угораздило овампириться?

Пациентка взвизгнула от счастья и тут же затараторила.

— Одной майской ночью, когда я читала у открытого окна, в комнату мою влетел он, прекрасный как падший ангел. Его смоляные кудри ниспадали на плечи, а яростный взгляд изумрудных глаз опалил все мое существо. На нем были высокие сапоги, узкие кожаные брюки, а кружевная рубашка была распахнута, обнажая белую, как алебастр, грудь… Фроляйн Лайд?! Господи, с вами все в порядке?!

 

ГЛАВА 3

Уолтер Стивенс рассчитывал проснуться еще до заката и тщательно изучить замок. Не секрет, что днем вампиры спят так крепко, что хоть канкан на их гробах отплясывай — не шевельнутся. Но когда юноша разлепил веки, за окном уже смеркалось, а у ворот замка старательно, будто певчие из церковного хора, выли волки. И как его угораздило столько проспать! Видимо, сказывались вчерашние треволнения. Кому приятно стать невольным свидетелем семейной ссоры, особенно если в ней участвуют два суккуба и вампир? Как и всякий благоразумный человек, Уолтер немедленно обследовал свою шею на предмет рваных ран, но нащупал лишь адамово яблоко, которое обреталось там уже 23 года. Вампиры не торопились его кусать. Откладывали изысканную английскую кровь на десерт.

На прикроватном столике находилась керосиновая лампа — единственная уступка прогрессу — и Уолтеру удалось как следует осмотреться. Интерьер спальни ничуть не изменился со вчерашней ночи, разве что казался еще более ветхим. В смежной комнатушке находилась ванна с арабесками плесени и все необходимое для утреннего туалета. За исключением зеркал, разумеется. Сменив ночную сорочку на обычный костюм, Уолтер вернулся в спальню, где на глаза ему попался незамеченный прежде поднос с завтраком — чашкой кофе и пищевым продуктом, который в одной из своих предыдущих жизней был пирогом. Завтрак оказался холодным как могильная плита, из чего Уолтер сделал вывод, что он простоял здесь уже несколько часов. Но ведь кто-то же принес еду? Значит, по крайней мере один из трех демонов может передвигаться при свете дня!

Уолтер побрился, глядя на свое отражение в чашке кофе, покончил с трапезой, и осмотрел дверь. На счастье, она была не заперта.

От одного взгляда на замок Лютценземмерн даже Энн Рэдклифф понадобились бы нюхательные соли. Казалось, слово «готический» было выгравировано на каждом кирпиче. Особенно на тех кирпичах, которые уже вывалились из стен. С потолка то и дело капала вода, а кое где на полу успели образоваться сталагмиты. По коридорам гуляли десятибалльные сквозняки, из-за них трепетали гобелены на стенах и оживали сцены охоты, на которых уже много веков подряд гончие безуспешно гнались за единорогами.

Уолтер прошелся по бесконечному коридору, стараясь ступать как можно тише. Даже через подошвы ботинок он ощущал стылый каменный пол. Замок впитывал стужу, а после цеплялся за нее, как ростовщик за кошель, не желая с ней расставаться. Поистине, только немертвые могут выжить в таких суровых условиях. В конце коридора находилось высокое стрельчатое окно, некогда украшенное витражом, от которого остались только ноги рыцаря да драконий хвост. Осторожно, чтобы не порезаться об осколки стекла, юноша высунулся в окно и увидел… А что он увидел, мы можем узнать из его записок.

«За время пребывания в замке мне суждено было стать свидетелем такого множества ужасающих событий, что в пору было привыкнуть к ним. К тому моменту я уже не сомневался, что отныне ничто не в силах меня впечатлить, но увиденное произвело настоящий переворот в моих чувствах. С губ моих едва не сорвался испуганный крик. Во дворе я увидел самого графа, который держал в руках охапку досок и молоток. Хотя нет, молоток он зажал в острых зубах, которые опасно сверкали в лунном свете. Пинком он распахнул входную дверь и исчез в недрах замка, в то время как я, зачарованный, продолжал стоять у окна. Наконец на меня снизошло откровение. Ну разумеется! Каждому образованному человеку известно, что носферату почивают в гробах. Наверняка доски нужны, чтобы соорудить оную конструкция. А если графу понадобился новый гроб, следовательно, он рассчитывал пополнить ряды немертвых. Он собирался кого-то обратить! Убить и сделать вампиром! А ведь я был единственным живым в этой юдоли смерти.

Я собрался было покинуть наблюдательный пост, как вдруг в плечо мое вцепилась когтистая рука! Медленно обернувшись, я увидел давешнюю рыжеволосую дьяволицу.

— Если вы так маетесь от скуки, — хохоча, промолвила она, — я найду чем вас занять!

Услышав, как она собирается меня употребить, я почувствовал что по жилам моим колючей изморозью растекается ужас! Дальнейшие подробности придется опустить из соображений морали. Могу лишь сказать, что из всех известных пыток этот демон в женском обличье выбрал самую мучительную…»

— Много еще осталось? — уныло спросил мистер Стивенс, протягивая служанке по имени Эвике очередную тарелку. Девушка вытерла ее о фартук и поставила на полку.

— На пару часов хватит. Да вы мойте, мойте, сударь, а как закончите, мы пойдем чинить перила на парадной лестнице. Вам нельзя проводить время в праздности. А то у вас разыграется этот… как там его фроляйн называла… английский сплин! — и гризетка весело ему подмигнула.

На миловидной девице была зеленая нанковая юбка и белая блуза, поверх которой Эвике носила красный, но уже сильно выцветший корсет. Рыжие волосы служанка убрала под косынку.

Заунывно вздохнув, юноша вперил взгляд в бадью, где среди мыльной пены выпирали белые бока тарелок, словно рифы среди штормового моря. Словно Сцилла и Харибда, черт бы их побрал! А вместе с ними и слуг как категорию!

Он всегда побаивался чужой прислуги. В те дни у английских слуг существовал обычай выстраиваться в две шеренги у выхода, чтобы отъезжающий гость мог оставить чаевые всем от дворецкого до поваренка. А у лондонского дяди Лэнкфорда челяди была тьма-тьмущая, и если раздавать чаевые направо и налево, то следующие пару месяцев придется жить впроголодь. В решающий момент Уолтер удирал через черный ход, так что слуги его, разумеется, не жаловали. По крайней мере, грелку он получал в последнюю очередь, а кофе в постель никогда не требовал, чтобы кухарка не выместила гнев на злосчастном напитке. Но графская горничная своим нахальством затмевала всех! Неудивительно, каков поп, таков и приход.

— А почему вы с барышней прошлой ночью забрались ко мне в комнату? — поинтересовался Уолтер. Раз он застрял на кухне на парочку часов, можно хотя бы провести время с пользой.

— Решили погулять вечерком да случайно туда и забрели, — пожала плечами Эвике. — По пути оказалось. Кстати, не забывайте тарелки и с обратной стороны мыть.

— Хорошо… Но граф не одобрил ваш вчерашний променад, — заметил англичанин не без злорадства. — Как он кричал, аж стены дрожали! Он всегда так суров с вами?

— Ох, и не говорите, сударь. В его сиятельстве порою просто зверь пробуждается, — доверительно прошептала девушка, — Как он наказывает бедную фроляйн Гизелу даже вспоминать страшно! Например, может хорошую книгу на целых полчаса отобрать. Правда, потом извиняется и приносит обратно, но все равно. Хотя вы не подумайте, на самом деле он добр и милостив. Вот меня, к примеру, он взял в услужение из приюта при Монастыре Избиения Младенцев. Тогда еще покойница-графиня была жива.

«Добр, как же!» усмехнулся про себя Уолтер, вспоминая как графа перекосило при виде крови. Зато он понял, почему Эвике была так привязана к господам-вампирам. Сам он был наслышан о сиротских приютах, а в глубоком детстве ему случилось оказаться в Лондоне в день Вознесения Господнего, когда по традиции сироты маршировали в собор Св. Павла на торжественную службу. Они шли по улицам сплошным потоком. Целая река детей в разноцветных курточках, совершенно одинаковых детей, как будто вырезанных по трафарету из цветной бумаги. Взрослые умилялись, но Уолтер вдруг уткнулся носом в материнскую юбку и заревел от страха. А мать с отцом почему-то переглянулись.

Какие порядки были в приюте со столь многообещающим названием даже думать не хотелось!

Мысленно посочувствовав Эвике, англичанин тут же утратил к ней интерес. Стало очевидно, что девушка не вампир, а их служанка из людей. Всем известно, что упырям нужны человеческие слуги, чтобы сторожить их гробы в течение дня. Или же сбегать в лавку и купить… ну хотя бы красного шелка для подбивки на плащ. Потому что вампир в плаще без красной подбивки — курам насмех.

— А с чего графа так разобрало вчера? И главное — почему он запер меня на ключ? Все это очень подозрительно.

— Мне досталось за то, что я предложила хозяину взять с вас денег за постой, — без обиняков призналась девушка. Уолтер посмотрел на нее неверящими глазами. Похоже, все слуги мира против него сговорились.

— Вот его сиятельство и обиделся, — продолжила Эвике. — Мол, это против феодальной чести. Знал бы он, что скоро у нас закончится даже… Ну да неважно. А вас он запер, потому что вы могли случайно повстречать фроляйн Гизелу. Вы ведь молодой холостяк и все такое. Но она… Ох, как же я могла забыть! Так, починка лестницы временно отменяется.

Эвике подалась вперед и зашептала горячо.

— Вы обязательно должны с ней встретится! Нам очень нужна ваша помощь. Главное, ничего не бойтесь. Даже капли вашей крови не прольется, я уверена. И вы успеете уехать до Бала.

— Какого бала?

— Просто выполните просьбу фроляйн Гизелы. Просто сделайте то, что она скажет, и всем нам будет хорошо.

Схватив его за руку — удивительно, какие вольные манеры у селянок! — служанка потащила Уолтера вон из кухни. Проплутав по коридором, которые озадачили бы даже Минотавра, молодые люди оказались у спальни виконтессы. Эвике троекратно постучалась.

— Фроляйн Гизела! Я привела гостя.

— Ах как славно! — зазвенел девичий голос. — Пусть он входит, а ты покарауль за дверью, чтобы папа нас не застиг.

— Его сиятельство нескоро из кабинета покажется. Он мастерит новый гроб, — буднично пояснила Эвике, а Уолтер чуть не подпрыгнул на месте. Гипотеза подтвердилась!

Как только дверь за юношей закрылась, Эвике пододвинула стул к двери, устроилась поудобнее и приготовилась слушать.

Девушка стояла спиной к Уолтеру, задумчиво глядя в окно. Точнее сказать, он не знал, задумчиво ли она глядела или как-то еще, но к ее образу подошел бы именно задумчивый взгляд, устремленный в бескрайние горы. И ему вовсе не обязательно было знать, что на самом деле девушка тревожно покусывала губы и поправляла свеженашитые на платье кружева.

Она так резко обернулась, что англичанин вздрогнул; на мгновение ему почудилось, будто она готова на него наброситься, а ее белоснежные зубы слегка удлинились. Наверное, просто показалось.

И все же она была прекрасна, он не мог отрицать. Прекрасна холодной, нечеловеческой красой — и бледная кожа, и огромные глаза в обрамлении густых ресниц, и алые губы, и длинные черные волосы, слегка присобранные гребнем на затылке. Легкое платье приятного кремового оттенка (не будем уточнять, что изначально оно было белым, да и Уолтеру знать этого не нужно) туманом окутывало тонкий стан и слегка колыхалось на ветру. Вернее, на сквозняке.

— Садитесь, мистер Штивенс, — она указала на деревянное кресло с высокой спинкой и широкими подлокотниками. Юноша повиновался.

— Что вам угодно, мисс… — решил проявить вежливость Уолтер, но поняв, что осилить эту фамилию в один присест у него не получится, сконфуженно замолчал.

— Поговорить. Просто поговорить. И еще попросить вас кое о чем, это ведь несложно, правда? — она наклонилась к нему совсем близко и мягкие черные волосы скользнули по его щеке. Он рефлекторно сжал распятие в кармане, готовый в любой момент отразить атаку.

— Не… несложно. А о чем?

— Эвике ничего вам не сказала?

— Если вы имеете в виду перила, то я категорически протестую!

— Да? Как жаль, я так рассчитывала… Представляете, если они обрушатся посреди Бала? Это будет ваша вина! Но вообще-то я не о том.

Девушка выдержала театральную паузу. Она даже прошлась по комнате и встала возле окна, где лунный свет наиболее выгодно оттенял ее лицо, а мягко падающие тени добавляли ей таинственности. Хотя куда уж больше.

— Вы должны помочь нам Ее найти, — она выжидательно посмотрела на Уолтера.

За окном раздался раскат грома. Блеснула молния. Завыли волки. Все шло по сценарию.

— Найти… ее? Ага. А кого ее? И где найти? И что здесь происходит?

— Нет, ну вы только подумайте, как она могла — сбежать перед самым Балом! — девушка принялась ходить по комнате, раздраженно заламывая руки. — Как будто и не знает, насколько это важно для нас. Но нет, мы гордые, мы бросаем всех и отправляемся неизвестно куда. Кхм, простите, я отвлеклась.

— Вам надо кого-то найти, — Уолтер проявил чудеса сообразительности. — Но кого?

— Ее зовут Берта Штайнберг, если это вам о чем-то скажет, — проговорила девушка мрачно.

— Штайнберг, ну конечно! Я знаю эту семью, во всяком случае, знаком с Леонардом.

— Сочувствую. А это его сестра — избалованная девица, которая думает лишь о себе. Еще бы, у них вся семья в роскоши купается. Вот и она и возомнила, что ей все можно. Как бы не так! — глаза девушки блеснули. — И вот теперь она сбежала. Как будто все так просто — уходишь из дома, едешь, куда глаза глядят, и все проблемы решаются сами собой. О нееет, — она наклонилась к Уолтеру и зловеще прошептала. — Проблемы только начинаются. У нас всех. И у тебя — если ты нам не поможешь. Но ты ведь поможешь, правда? Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!

— Эм, мисс Ле… Лю…

— Называйте меня просто Гизелой, — нежно улыбнулась она.

— Хорошо, мисс Гизела. Но почему ваша подруга сбежала?

Вопрос этот он задал скорее для проформы. Сам Уолтер сбежал бы от вампиров на следующий день… не будь он Уолтером. И уж тем более можно понять юную барышню, которая, должно быть, теряла сознание от одного взгляда на замок.

— Подруга? — воскликнула Гизела. — Ну уж нет, никакая она мне не подруга, знаете ли! Мы совершенно разные, у нас нет ничего общего, она совсем другая….

«Ну еще бы,» подумал Уолтер, но ему хватило деликатности не произносить этого вслух.

— Наверное, наша бедняжка не смогла перенести того, что я выхожу замуж за ее брата.

— … Вы… за… ее… что?!

— Мы с ней стали бы родственницами, а уж подобного она и вообразить не могла! Едва ли ее устроит такая невестка.

А Уолтер пожалел несчастного Леонарда. Интересно, тот знает, кто ему уготован в жены? Его необходимо предупредить! Но вслух произнес:

— Ну что вы, мисс Гизела, вы вовсе не… не худшая невестка. Я уверен, что у мисс Штайнберг были другие мотивы.

Сам Уолтер мог навскидку предложить сорок три таких мотива — и это только основных — но решил повременить.

— Да какие мотивы? Она просто с ума сошла, вот что!

«Только сумасшедшей подружки упырицы нам не хватало», — отметил про себя англичанин.

— Хотя можно ли ее винить, — продолжала Гизела уже спокойнее, — со всеми этими вампирами разве не тронешься умом? Быть может, я бы тоже хотела сбежать отсюда и последовать за ней, но… Я не могу.

— Со всеми этими… кем? — шепотом переспросил Уолтер.

Его как ледяной водой окатило. Ведь это был первый раз, когда при нем произнесли Слово На Букву В. Оно витало в воздухе, но прежде никто его не упоминал. Ни разу. Черт, даже в Англии он слышал это словечко чаще! И вот!

— Со всеми этими никем! — быстро ответила Гизела. — Я пошутила. Да и в любом случае, вы ведь поможете найти Берту? Она нужна нам…

— Вы так скучаете…

— Она нужна нам к Балу! Иначе вы даже не представляете, что может случиться! — Гизела впилась острыми ноготками в его руку. — Поможете?

Уолтер кивнул. Как будто бы у него есть выбор! Хотя почему бы не помочь прекрасной девушке… двум прекрасным девушкам… Девушек вокруг него стало как-то слишком много. И еще одна маячила в перспективе.

— Вот и чудненько! — радостно воскликнула Гизела и захлопала в ладоши.

Виконтесса смотрела, как за гостем медленно закрывается дверь. Вот звук его шагов становится все глуше и глуше… А вот и тишина. Тогда она упала на то кресло, где до этого сидел Уолтер, подобрала ноги и позволила себе улыбнуться — дело сдвинулось с мертвой точки.

Они обязаны найти Берту. Найти и вернуть. Возможно — силой. Иначе… Иногда Гизела закрывала глаза и представляла себе это «иначе». Во всех красках.

И во всем виновата только мерзкая девчонка Берта Штайнберг! Она всегда была во всем виновата, с самого ее приезда сюда 8 лет назад. Ах, если бы она не приехала, все повернулось бы по-другому.

* * *

Аристократия и буржуазия… Эта история настолько хрестоматийна, что услышав ее, любой марксист радостно захлопает в ладоши.

Уже которую неделю в деревне сплетничали о грядущем визите некого г-на Штайнберга, коммерсанта из Гамбурга, который ни с того ни с сего загорелся идеей инвестировать в местную экономику. Крестьяне отнеслись к его затее скептически — главной индустрией здесь было самагоноварение, а в него и так инвестировали все от мала до велика. Так или иначе, но приезд богача заинтриговал всю округу. Разговоры докатились и до замка, где граф и графиня фон Лютценземмерн живо обсудили эту захватывающую перспективу. Правда, говорил в основном граф, а графиня слегка кивала, экономя силы. По слухам, у фабриканта была дочка чуть старше их Гизелы, так что у девочки появится наперсница. Это ли не славно?

Сама Гизела не могла дождаться приезда новой подруги. Каждый день она представляла, как они будут играть на клавесине в четыре руки, и бродить по горам, и поверять друг другу незамысловатые девичьи секреты. На первых порах новенькая девочка будет стесняться, но Гизела возьмет ее под свое покровительство. Конечно, дочка фабриканта — не пара виконтессе, но поскольку аристократия в конце 19го века загнивала ускоренными темпами, людей ее круга оставалось все меньше и меньше.

Приехав в деревню, г-н Штайнберг сразу же изъявил желания познакомиться с местной знатью. В назначенный час к замку подкатило ландо, запряженное парой белоснежных лошадей. Граф вместе с дочерью поджидал гостей во дворе, и Гизела широко распахнула глаза. В силу возраста она не могла оценить стоимость всего выезда, но еще никогда девочка не видела ничего настолько нового. Коляска переливалась на солнце, кучер был одет в блестящий, с иголочки кафтан, да и лошади, похоже, регулярно принимали ванну с земляничным мылом. В груди у Гизелы зашевелилось доселе незнакомое чувство. Родители приучили ее гордиться вещами с благородной патиной старины, но хотя в замке пользовались льняными салфетками, о которые вытирал руки еще Фридрих Барбаросса, это не делало их менее дырявыми.

Наконец появился и сам герр Штайнберг, в черном сюртуке. Из кармана его жилета высунулась золотая цепь размером с якорную. За отцом вылез тощий мальчишка в очках и нескладная девочка лет двенадцати. На девочке было бархатное платье с рукавами-фонариками и огромная шляпа с таким обилием перьев, словно на нее просыпали содержимое перины. Гизела не знала, завидовать ли ей или смеяться над этой расфуфыренной особой. Девочка одарила ее недобрым взглядом.

— Ваше сиятельство, я так польщен встречей, так польщен! — расшаркивался гость. — Я и помыслить не мог, что вы так скоро соблаговолите принять наше скромное семейство.

— Ну полно вам, герр Штайнберг, я очень рад встрече. Надеюсь, вы найдете здешние края приятными, — ответствовал граф с дружелюбной улыбкой.

На самом-то деле он терпеть не мог подобострастия, а к быстро нажитому богатству относился с подозрением. Да, предки аристократов тоже нажили деньги и титул в основном грабежом, разбоем и запугиванием крестьян, но то было еще в рыцарские времена. Значит, они грабили и запугивали более галантно. Не то что сейчас, когда общество классово расслоилось и совсем осволочилось.

— Всенепременно, ваше сиятельство. А кто этот прелестный ребенок? Госпожа виконтесса, позвольте представить вам моих детей.

Дети, прятавшиеся за его спиной, неохотно подошли.

— Мой сын Леонард. Он увлекается флорой и фауной.

— Микрофлорой и микрофауной, — поправил его мальчик.

— Микрофауна — это маленькие животные? — переспросила Гизела.

— Ну д-да.

— Как кролик?

— Как Amoeba radiosa.

— А это моя дочурка, — вмешался Штайнберг. — Надеюсь, госпожа виконтесса будет к ней благосклонна.

— Ну конечно! — сказал граф. — Давай, Гизи, покажи девочке наш сад.

Сад зарос так, что гулять по нему можно было разве что с помощью мачете. Но девочки послушно сделали книксен и отправилась продираться через бурьян. Поскольку графиня из-за болезни не могла покинуть свои покои, виконтессе приходилось выполнять роль гостеприимной хозяйки.

— Я Гизела фон Лютценземмерн, — приветливо улыбнулась она. — Очень рада видеть тебя в наших владениях.

— Берта, — буркнула девочка.

— Как поживаешь, Берта?

— Отвратительно.

— Эм… что?

Гизела привыкла, что окружающие отвечали «Спасибо, все чудесно» даже если в этот момент вервольф жевал им ногу.

— Это я в Гамбурге хорошо поживала. Но нет, отцу вздумалось переехать в эту… сюда. У вас тут есть Опера?

— Нет, но…

— Я так и знала, — сказала девочка с таким мрачным видом, словно все ее худшие опасения разом подтвердились.

— Какая хорошенькая шляпка! — Гизела сделала последнюю попытку завязать светскую беседу.

— Бери, если хочешь. У меня их так много, что я со счету сбилась.

Остаток променада девочки провели в тягостном молчании, и Гизела облегченно вздохнула, когда они вернулись в Парадную Залу. Там граф попросил ее устроить для гостей домашний концерт, и девочка сыграла на клавесине несколько мелодий эпохи барокко (именно в ту эпоху фон Лютценземмерны в последний раз потратились на нотную тетрадь).

— А ты музицируешь, Берта? — спросила Гизела, когда они спускались в столовую.

— Начинала, но бросила. Учитель музыки ударил меня указкой по пальцам, и я очень расстроилась.

— Ужасно!

— И совсем не ужасно. Ничего жизненно важного я ему не задела. Так, пустяки, парочка переломов. Хотя в правой руке он указку уже не удержит, — удовлетворенно хмыкнула Берта.

— Но дама обязана музицировать! — Гизела гнула свою линию. — Иначе у нее никогда-никогда не будет хорошего образования, и ее не возьмут замуж!

— Меня и так возьмут, — отозвалась та. — А таланты нужны лишь тем, у кого нет приданного.

Виконтесса вспыхнула. Теперь она уже не сомневалась, что гостья не просто бестактна в силу своего низкого происхождения, а умышленно говорит колкости.

За ужином герр Штайнберг расхваливал консоме, будто это была смесь нектара и амброзии, а не бульон сваренный без намека на мясо. Старая кухарка уже набила руку в изготовлении таких блюд. Она ворчала, что скоро научится готовить яичницу без яиц. Гизела перевела взгляд на отца, который читал гостю лекцию по краеведению. За стулом графа стоял лакей, древний как само Время. Он, кухарка, да горничная Эвике, сиротка взятая из приюта на прошлой неделе — вот и вся прислуга в замке. А в доме Штайнбергов, должно быть, не протолкнешься от слуг. Наверное, у них есть слуги, которые стоят за стульями у других слуг, пока те обедают. Ну почему некоторым так везет?

Почему некоторым так везло, Гизела узнала гораздо позже и ужаснулась, но в тот вечер она едва сдерживала слезы.

Рядом с ней Леонард изучал бульон через лупу и периодически делал записи в блокноте. Берта же исподволь разглядывала виконтессу. Так на Гизелу еще никогда не смотрели. У нее не было слов, чтобы описать этот взгляд. Оценивающий, разве что? Ну конечно, он самый. Наверняка богачка мысленно уже вовсю хихикает и над немодным платьем Гизелы, и над ее несколько раз чиненными ботинками, и над всем замком, доверху набитым старым хламом. Зачем она вообще сюда заявилась? Никто ее не звал. Сидела бы в своем Гамбурге!

Гизела вдруг поняла, что ее жизнь уже никогда не будет прежней. Как в воду глядела.

Если раньше вся деревня восхищалась маленькой виконтессой, ее изящными манерами и целым цветником добродетелей, то отныне внимание переключилось на фроляйн Штайнберг. Ведь именно она одевалась в шелка и атлас. Именно ей покупали самые красивые игрушки. Берта, Берта, Берта… От нее некуда было деваться, тем более что Штайнберги, поселившиеся в особняке неподалеку, зачастили в замок. Но даже если Гизела искала уединения — в библиотеке, на поляне в лесу, в подземельях, не обозначенных ни на одной карте — везде она каким-то образом натыкалась на Берту. И каждый раз на сопернице было надето что-то новое! Будь Гизела знакома с понятием кармы, она решила бы что в прошлой жизни истребила целый город, раз в этой ей ниспослана такая кара.

Когда однажды поутру обитатели замка, против обыкновения, не проснулись от кашля графини, а граф еще полдня прорыдал в кабинете, именно вражда с Бертой Штайнберг помогла Гизеле не захлебнуться отчаянием. Выходки нахальной девчонки отвлекали и от скорби. По крайней мере, у нее хватило ума явиться на похороны в черном платье поскромнее, но само ее присутствие действовало на Гизелу как первомайская демонстрация на быка.

Пару месяцев спустя герр Штайнберг предложил захватить виконтессу в соседний город на ярмарку, куда он с детьми отправлялся на выходной. Сочтя, что дочке необходимо развеяться, граф дал согласие, и субботним утром за ней заехала карета. К счастью для Гизелы, ее посадили рядом с Леонардом, но уже через час, наполненный красочными описаниями жгутиков и ложноножек, ей захотелось выпрыгнуть прямо на ходу. Фабрикант сидел напротив и елейно улыбался, время от времени замечая, как они с Леонардом хорошо смотрятся вместе. Берта помалкивала, скорее всего, замышляя новую пакость. И в который раз Гизелу не подвело чутье.

Они погуляли по ярмарке, поглазели на канатоходцев и шпагоглотателей, отведали льда, политого сладким сиропом (за исключением Леонарда, который путался под ногами и портил аппетит рассказами о морозоустойчивых микробах). Устав от толчеи, аляповатых костюмов артистов и возгласов зазывал, семейство покинуло площадь. Центральная улица была куда более приятным местом для променада. По обе ее стороны магазины уже распахнули двери, поджидая покупателей, как росянка — мух. Хотя городок был провинциальным, а значит и магазины роскошью не отличались, у Гизелы заблестели глаза. Какая разница, что платья на витринах олицетворяли безвкусицу, с обилием рюшек и турнюрами размером с пивную бочку. Зато они были новые, яркие и без единорогов.

Леонард первым делом потащил отца в книжную лавку, так что девочки остались на улице одни и предались любимому занятию — целенаправленному игнорированию друг друга. Они бы так и шли по улице, глядя в разные стороны, но Берта заскочила в лавку модистки, а Гизела проследовала дальше.

У одной витрины она задержалась надолго. Здесь были выставлены очаровательные дамские мелочи — гребни из слоновой кости, шляпные булавки, украшенные жемчугом, кружевные перчатки, которые покрывали руки изморозью, целый выводок брошек, золотые наперстки, кошельки. В центре возлежал самый роскошный веер, который ей когда либо доводилось видеть. Страусовые перья, подкрашенные розовым, были прикреплены к изящной перламутровой ручке. Это был веер для Царицы Бала. Казалось, перья слегка шевелятся, подзывая Гизелу — потрогай меня, возьми меня, владей мною. О том, чтобы купить его на свои деньги, не было и речи. О том, чтобы попросить веер в подарок у герра Штайнберга, тоже думать не хотелось. Он, конечно, купит, даже с удовольствием, но вот папу это вряд ли обрадует. Принимать подарки от буржуазии — это нехорошо, не по-феодальному. Вздохнув, Гизела отошла от витрины и только тогда заметила, что все это время Берта наблюдала за ней издалека. В глазах у девочки сияло непонятное, а оттого и неприятное торжество.

На следующий день Гизела вприпрыжку вбежала в Зеленую Гостиную, где Эвике приготовилась чистить ковер и уже рассыпала по нему чайную заварку.

— Фроляйн Гизела? Разве вы не у себя?

— Нет, а что такое?

— Я только что видела, как фроляйн Штайнберг входила в вашу комнату. Думала, вы ее позвали. Уж не пришла ли она слямзить чего-нибудь? — девочка всплеснула руками, но затем добавила простодушно. — Хотя ей-то что у нас воровать?

Развернувшись на месте, Гизела взлетела по парадной лестнице со скрипучими перилами, пробежала мимо доспехов, в которых гнездились совы, и оказалась у двери в свою спальню. Там она прильнула к замочной скважине, ожидая увидеть, как Берта разбрасывает по комнате скорпионов. Но злодейка сидела на кровати, комкая подушку. На ЕЕ кровати, комкая ЕЕ подушку. Затем встала и деловито прошлась, окидывая обстановку хозяйским взглядом. Видимо, уже решала, как расставит мебель, когда наконец выживет Гизелу из замка. Виконтесса почувствовала, как из ушей тонкой струйкой повалил пар. Между тем захватчица продолжала свои маневры. Она переместилась к шкафу, распахнула его и начала перебирать платья Гизелы. Точнее, все три платья Гизелы, так что процедура была недолгой. Одно из них Берта приложила к себе и покрутилась у зеркала. Закрыв шкаф, она приступила к исследованию шифоньера — открывала ящики, знакомилась с их содержимым, а потом достала что-то из кармана, что-то яркое…

Решив, что Берте уже хватило времени для самооговора, Гизела фон Лютценземмерн картинно распахнула дверь.

— Что. Ты. Делаешь. В. Моей. Спальне?

От неожиданности нахалка вздрогнула, и к ногам Гизелы упал веер. Тот самый, с розовыми перьями и ручкой, инкрустированной перламутром.

Девочки посмотрели на веер. Друг на друга. И снова на веер.

— Вчера ты заметила, что он мне понравился. Ты… ты специально его купила и пришла сюда похвастаться! — воскликнула Гизела, которой вдруг открылась вся порочность человеческой природы. — Это же так подло.

— Не помешаю?

Привлеченный криками, в дверь постучался граф фон Лютценземмерн. Он сразу же заметил инородное тело на полу.

— Какая оригинальная вещица, — сказал граф вежливо, но с оттенком снисходительности. — Это отец тебе купил?

Берта подняла веер и несколько раз обмахнулась, будто слепней отгоняла.

— Да.

— Герр Шайнберг не находит, что юным особам рано еще иметь дорогие украшения?

— Отец хочет, чтобы я стала настоящей леди. А у настоящей леди должно быть много красивых вещей, чтоб ее издалека было заметно.

— Ну-ну. Только помимо красивых вещей, у леди должны быть и другие отличительные черты — например, доброта, сдержанность, и достоинство. Так ведь, Гизи?

Та кротко кивнула. Правда, сейчас ее Доброта, Сдержанность, и Достоинство оживленно обсуждали, как бы сломать Берте шею, инсценировав несчастный случай.

— Я оставлю вас. Играйте, девочки.

— Хорошо, папочка! — промурлыкала Гизела и повернулась к Берте, не меняя выражения лица.

— Уходи отсюда, Берта Штайнберг, — улыбаясь все так же ласково, сказала она. — И никогда не возвращайся в мою жизнь.

Из-за двери она услышала, как поверженная врагиня хлюпает носом. Гизела ожидала прилив радости, но он задержался в пути, а потом и вовсе не соблаговолил появиться.

Но и в тот раз Берта не убралась из ее жизни. А через несколько лет жизнь без Берты вообще казалась недостижимой мечтой, потому что теперь Гизела была помолвлена с Леонардом. Что ж, пусть так. Странности Леонарда отчасти компенсировались его богатством, а так же полным неумением обращаться с оным. Идеальный муж. Главное, держаться поближе к его деньгам и подальше от него самого.

А в прошлом году в их жизнь ворвались вампиры, и ничто уже не было прежним. Но даже несмотря на разницу в экзистенциальном статусе, Берта продолжала над ней издеваться. Таинственное исчезновение прямо перед Балом стало завершающим штрихом на батальном полотне. Скандалище будет, какого не видывали ни свет, ни тьма! Ведь Бал задумывался как торжество в честь двойной свадьбы. Гизела представила себе Парадную Залу, битком набитую вампирами. Страшно и подумать, что они сделают, когда не досчитаются одной невесты.

 

ГЛАВА 4

После аудиенции с виконтессой, Уолтер вернулся в свою комнату, где и намеревался просидеть до рассвета. Эти несколько часов он мог бы потратить и на поиски склепа, но одно дело — если оттуда выскочит упырь и вцепится в яремную вену, и совсем другое — если он вручит тебе малярную кисть и заставит лакировать крышку его гроба. Практичность фон Лютценземмернов наводила на беднягу уныние.

Как и в каждом уважающем себя готическом романе, за дверью вскоре раздались тихие шаги, сменившиеся заупокойными вздохами. Но это было не привидение. К сожалению. По крайней мере, те просто грохочут цепями, а не предлагают вам соскрести с них ржавчину. Многозначительно повздыхав, Эвике напомнила про обязательство, данное парадной лестнице. Уолтер возблагодарил так вовремя пропавшую девицу Штайнберг и ответил, что физический труд помешает дедуктивному методу, с помощью которого он собирался отыскать оную особу.

— О, тогда другое дело, — уважительно сказала служанка. — Не буду вам мешать, сударь. Занимайтесь своим деструктивным методом, а лестница до завтра подождет. Небось, мыши ее за ночь не сгрызут.

— А завтра я ухожу в деревню!

— Тоже хорошо. Я оставлю вам корзину.

— Для чего?

— Ну для покупок же! Нужно зайти в бакалею, и к булочнику, и свечей прикупить к Балу, — девушка принялась загибать пальцы. — Да вы не беспокойтесь, сударь, я составлю список.

Горничная улыбнулась, обнажив крепкие белые зубы, и отправилась в людскую (теперь, правда, служившую ее личными апартаментами). По дороге она срывала со стен паутину и мяла ее между пальцами, изучая ее текстуру. Судя по одобрительным кивкам, состояние паутины ее удовлетворяло. Бедная девочка, подумал Уолтер, поживешь с вампирами и правда свихнешься. Тут как бы самому не впасть в безумие от пережитого. А то ли еще будет завтра, когда он пойдет в деревню, чтобы расследовать дело о пропаже таинственной миллионерши… и за хлебом.

Но каждую секунду ждать подвоха от вампиров все же лучше, чем прозябать в конторе. Более того, прочитав «Божественную Комедию» Данте Уолтер удивился, что в аду не оказалось круга, где грешники были бы навеки прикованы к пыльным бюро, заваленным бумагами тридцатилетней давности. Счастливчики! Им не приходилось выслушивать показания о том, как соседская курица злокозненно пробралась в чужой огород, дабы нанести ущерб грядке с клубникой. Они не присутствовали на имущественной тяжбе, которая тянулась еще со времен Эдуарда Исповедника. Иными словами, ад был приморским курортом по сравнению с жизнью помощника стряпчего.

И ничего нельзя поделать! Он был обречен с рождения. Уже тогда ему всучили сценарий, где были расписаны все его действия на годы вперед. Начать карьеру с простого клерка, а к тридцати самому стать адвокатом. Достигнув веса в обществе, озаботиться покупкой дома — с гостиной, и несколькими спальнями, и детской на третьем этаже, и кухней под лестницей — а когда любовное гнездышко будет свито, отыскать достойную миссис. Уолтер уже представлял ее соломенные волосы с прямым пробором и маленькие ручки, затянутые в перчатки и благонравно сложенные на коленях. Указательный палец она держит между страницами молитвенника, который у нее всегда при себе. В свободное время будущая миссис Стивенс вышивает наставительные девизы — например, «Руки всегда должны быть при деле» — а после раздаривает их заключенным Ньюгейтской тюрьмы. Еще она собирает гербарии и поет жалостливые баллады, вроде «Лорда Грегори.» Уолтера она будет любовно называть «мистер С.»

У них будет как минимум семеро детей, из которых хотя бы пятеро доживут до совершеннолетия. Летом вся семья будет выезжать на море, в тот же Бат, например. У них будет кухарка, судомойка, нянька, которую потом сменит гувернантка, и горничная по имени Сьюзен (на самом деле, ее могут звать иначе, но Стивенсы для удобства буду называть ее именно Сьюзен). По воскресеньям миссис Стивенс будет согласовывать с кухаркой меню на всю неделю, и каждый день они будут доедать остатки вчерашнего ужина. Иногда они будут давать званные обеды, приглашая коллег мистера Стивенса и дам, вместе с которыми миссис Стивенс занимается благотворительностью. Тогда супруги сядут по разные стороны стола и будут нарезать мясо и рыбу, а гости — хвалить закуски и беседовать ни о чем. А когда мистер Стивенс, уже белобородый патриарх переживший свою жену, возляжет на смертном одре в окружении детей, внуков и правнуков, он оглянется на длинную, полную свершений жизнь и скажет -

Тьфу ты черт, лучше бы меня карпатские вампиры загрызли, хоть какое-то разнообразие!

Еще с детства ему хотелось плеснуть чернил на страницу с убористым текстом и удрать под сурдинку. Но для осуществления сего плана необходим был главный элемент — вампиры. Если бы вампиров не было, их следовало бы выдумать. Но Уолтер надеялся, что они все же существуют. Слишком много поставлено на карту.

Блестяще закончив духовное училище, его старший брат Сесил служил викарием и активно подсиживал своего начальника, приходского священника. Не оставалось сомнений, что вскорости он приберет к рукам весь приход. Эдмунд обретался в Индии, куда в прошлом году уехала и Эдна, выскочив замуж за его полкового товарища. Джордж, младший из сыновей, пока что учился в школе, но за образцовое поведение был назначен старостой. Его спальня буквально ломилась от конфет и мраморных шариков, с помощью которых верноподанные надеялись снискать его расположение. Все братья были такими — ловкими, удачливыми, самоуверенными. Кроме Уолтера. Еще в школе не проходило недели, чтобы он не отведал «шесть лучших» из рук директора. Он помнил, как унылыми зимними днями скрипел пером в классе, украдкой поглядывая на огонь в печке, который превращался то в пляшущих саламандр, то в струю жидкого пламени, вырвавшегося из ноздрей дракона…

Подобно многим своим современникам, Уолтер наблюдал как серый цвет медленно, но верно вытесняет зеленый, и цеплялся за последние крохи. Для некоторых именно феи стали воплощением прекрасного далека, ведь недаром же столько художников жаждали запечатлеть их хороводы, столько писателей настырно твердили, что верят в них, верят, верят, верят! А уже по окончанию викторианской эпохи, когда две барышни из Коттингли пришпилили бумажные фигурки на ветки и сфотографировали их, недаром же общественность приняла подделку за настоящих фей. Вернее, захотела принять, потому что думать о феях куда приятнее, чем о Первой Мировой. Во много раз.

Да, феи были популярны, но для Уолтера именно вампиры стали краеугольным камнем мировоззрения. Во-первых, он не сомневался в том, о чем с разницей в несколько веков твердили и Джеффри Чосер, и Шарлотта Бронте — что феи давным-давно сделали ноги из Англии, так что искать их бесполезно. Иное дело вампиры, которые водились на вполне определенной территории, сиречь в Карпатах. Во-вторых, вампиры из легенд подкупали своей честностью. Например, они не входят в дом без приглашения (и даже с приглашением, если оно не исходит от пышногрудой девицы в кружевном пеньюаре). Они не запирают двери в склеп, чтобы охотнику не пришлось тратить драгоценное время на возню с замками и отмычками. Конечно, они запросто перегрызут вам горло, а предварительно еще и подвергнут вас каким-нибудь немыслимым мучениям, в то время как сами будут светски улыбаться и беседовать о погоде. Зато они не расстреляют вас из пулемета «Максим.» Что касается различных способов убийства, тут вампирам с людьми не тягаться.

Родители надеялись, что если директорская трость не вышибла из Уолтера фантазии, он из них просто вырастет. Как бы не так! После школы он умудрился завалить экзамен в семинарию, потому что не смог перечислить имена всех 11ти братьев Иосифа Когда же Стивенс-старший с таким трудом выхлопотал ему место в конторе стряпчего, Уолтер и там надолго не задержался… Так что вампиры обязаны существовать! Он станет первым англичанином, который установит с ними контакт, напишет книгу о своих приключениях и вернется домой маститым литератором. И уж тогда-то родня его зауважает. Хотя черт с ним, с уважением, пусть хоть смеяться перестанут.

От вампиров умозрительных мысли Уолтера переметнулись к вампирам вполне конкретным, то бишь к Гизеле фон Лютценземмерн. Как блестели черные локоны, в которых запутались лунные лучи, как горели ее глаза! Настоящая принцесса из сказки, ни чета его блеклым соотечественницам. Он представил, как Гизела машет ему из высокой башни и сбрасывает вниз длинные черные волосы. Правда, вскарабкайся Уолтер по ним и тут же будет укушен. А может быть и нет? Может, она не такое злобное чудовище, как ее отец? Всего лишь пленница в замке? Что если пасть к ее ногам и уговорить ее бежать из этого узилища? И тогда… Юноша закрыл глаза и увидел, как прекрасная вампирша обнимает его на фоне огромной, в пол-неба луны. Дальше этого образа мысли пока что не продвинулись. Быт с немертвой женой трудно себе представить. Вряд ли Гизела будет готовить ему рождественские пудинги. Если задуматься, вряд ли они вообще будут отмечать Рождество… Вернемся-ка лучше к лунным объятиям.

Тут Уолтер почувствовал укол совести, ведь уже несколько минут он мысленно обнимался с чужой невестой. Правда, Леонарда женщины интересовали лишь в том случае, когда у них было как минимум 12 ног и способность к фотосинтезу. Он и не заметит, что Гизела не явится на свадьбу. Но все равно как-то неудобно. Дабы отвлечься от грешных мыслей, Уолтер решил принять ванну.

Из крана тоненькой струйкой полилась рыжеватая холодная вода. Чего и следовало ожидать. Интересно, как они собираются облагородить эту груду замшелых камней к Балу? Чтобы привести замок в порядок, здесь десятилетиями должна трудиться вся деревня. А потом, на манер средневековых строителей соборов, завещать это дело потомкам.

Можно, конечно, попросить Эвике согреть воды, но интуиция подсказывала, что служанка не расстанется с кипятком за просто так. Или продаст, или заставит отработать. Кроме того, после размышлений о прекрасной виконтессе, холодная вода пришлась как нельзя кстати. Хорошо бы еще и льда туда накидать.

Фыркая, Уолтер забрался в ванну, где и продолжил умственную деятельность. Чтобы снискать расположение Гизелы, он должен найти мисс Штайнберг и привести ее на Бал. Что именно должно произойти на Балу он не знал, как и то, зачем вампирам нужна Берта. Но судя по испугу Гизелы, если девица не отыщется в срок, случится нечто такое, что даже Варфоломеевская ночь рядом с этим покажется обычной потасовкой с парой расквашенных носов. Не то чтобы мистер Стивенс хотел отдать бедняжку на растерзание вампирам. Отнюдь. План его был таков — найти Берту Штайнберг, но не возвращать ее в замок, а привести к ней Гизелу. Наверняка две девицы договорятся безболезненно или хотя бы без серьезных увечий. Он же видел Гизелу своими глазами! Она не может быть монстром! Наверняка отец-вампир сделал ее немертвой насильно! А когда он выполнит поручение виконтессы, та поймет, что ему можно доверять. Это будет подходящим моментом, чтобы раскрыть перед ней свое сердце, и тогда они рука об руку убегут из проклятого замка. Хотя сначала можно все таки заскочить на Бал и быстренько поубивать всех врагов. Но это уж как Гизела захочет. Сам-то он не истреблять их приехал, а изучать. А то если всех перебить, о ком потом книгу писать? Разве что они первыми его спровоцируют.

В том, что он сумеет найти Берту Штайнберг, Уолтер не сомневался. На самом деле, не так уж сложно выяснить, куда сбежала молодая девушка. Достаточно просклонять местоимение «кто» — «от кого,» «к кому,» «с кем.»

* * *

— … И тогда в синих, как топазы, глазах Этьена вспыхнула бешеная страсть!!!

— В зеленых, — поправила ее сиделка. На коленях она держала журнал, в который старательно конспектировала рассказ пациентки.

— Что?

— Зеленые, говорю, глаза у него были.

— А вот и синие!

— Нет, ну кому из нас лучше знать? — фроляйн Лайд раздраженно отлистала с полсотни страниц назад и прочла, — «Среди толпы мужчин, жаждавших пригласить меня на тур вальса, был и вампир по имени Этьен, с темно-зелеными, словно отполированный нефрит, глазами.»

— У него были разные глаза, — нашлась Кармилла. — Один синий, другой зеленый. Так даже красивее.

— Гораздо.

— Не подскажите, на чем я остановилась?

— Вы рассказывали про очередную охоту на оборотней, — помогла сиделка. — На этот раз вы оставили дома любимый меч-двуручник и отправились душить их голыми руками.

— У нас, вампиров, есть некоторые сверхспособности, — скромно заметила девушка. — Итак, звезды в ужасе попрятались за облака, когда я вступила под полог зачарованного леса…

Медсестра вновь взялась за увесистый фолиант. Еще два журнала, уже исписанные, лежали под табуретом. Неудивительно, ведь она строчила 7 часов подряд, да еще столько же вчерашней ночью. Доктор Ратманн велел ей завести «Историю Болезни Пациентки К.,» а после собирался отправить сей ценный документ какому-то коллеге, молодому врачу… Как его там… Кажется, фамилия на «Ф» начинается.

Пока Кармилла живописала свои приключения, сиделка монотонно кивала, продолжая записывать. Хотя голос у пациентки был тонкий, чтобы не сказать визгливый, он удивительным образом убаюкивал. Фроляйн Лайд почувствовала, как мысли ее уносятся далеко отсюда, а в следующий момент на пустой еще странице проступило знакомое лицо. Сиделка прикусила губу. Сколько раз давала себе зарок не думать об этом, хотя бы на службе не думать, но нет! И ведь никакие вампиры не сравнятся по коварству с ее собственным воображением, которое раз за разом выкидывает такие фортели. А потом и рука задвигалась совсем не в такт словам пациентки, и карандаш вывел -

«Знаешь, мне никогда не удавались любовные письма. Хотя откуда тебе знать, если я так ни одного и не отправила? Что, в общем-то, и следовало доказать.

Сказать ли, что я люблю тебя? Но это чересчур банально, а в подобных обстоятельствах еще и лицемерно. Разве что я расскажу тебе про мой сон? Он посещает меня так часто, что в пору назвать его вещим. Только я не верю в вещие сны. Должны же быть хоть какие-то суеверия, в которые я не верю. Передо мною стоишь ты, и на тебе совсем нет одежды. (Собственно, так я понимаю, что это сон, потому что в обычной жизни она на тебе есть всегда.) Я протягиваю руку и глажу твою грудь, чтобы ощутить на кончиках пальцев теплую шелковистую кожу, чтобы почувствовать как — словно мотылек зажатый в ладони — бьется твое сердце. Но мои пальцы тщетно вслушиваются в тишину. В груди у тебя пусто и холодно. Человек, превратившийся в статую. И тогда мне хочется сложиться вдвое и закричать, поэтому что это моя вина, я не смогла защитить тебя от них. Хотя какая из меня защитница, когда я за себя-то постоять не умею? Да и примешь ли ты мое заступничество? Сомневаюсь.

Я уже знаю, что произойдет дальше — зрачки взорвутся красным, а клыки покажутся из-под губ, которые еще секунду назад мне улыбались. Мне хочется бежать от тебя сломя голову. Мне хочется вцепиться тебе в губы и целовать, расцарапывая язык о клыки, пока рты наши не наполнятся кровью. Нашей общей.

Как-то раз я поклялась, что без тебя мне не жить. Я ведь не соврала, правда? Теперь я без тебя и я действительно не живу.»

— Фроляйн Лайд? Вы меня вообще слушаете?

Сиделка аккуратно вымарала каждую строку и как ни в чем не бывало посмотрела на Кармиллу.

— И что это вы там зачеркиваете? — девочка вытянула шею, силясь заглянуть в журнал, но фроляйн Лайд вовремя его захлопнула.

— Так, отсебятина. Мои комментарии, довольно неудачные. Думаю, пора закончить наше интервью и начать лечение. Что скажете, сударыня? Приступим? — она недобро усмехнулась, и больная сникла под ее колючим взглядом.

Фроляйн Лайд уже пришла к выводу, что с Кармиллой нужно обращаться посредством кнута и пряника. В буквальном смысле. Ну первый-то способ никуда не денется. Наверняка в лечебнице найдется парочка крепких кнутов, применяемых в терапевтических целях. Так что фроляйн Лайд решила начать со второго.

— Хочу задать вам задачку. Представьте, будто вы обыкновенная современная барышня.

— Даже представлять такой кошмар не хочу!

— Понимаю, это сложно. Ведь вы, — сиделка открыла журнала на самом начале, — родились в 13 м веке в небольшом испанском городке, где прославились необыкновенной красотой, недюжинным умом, выдающимся милосердием, а так же тем, что вы изготовляли мечи и бились на них гораздо лучше мужчин. Местный лорд полюбил вас и три раза ополз вокруг вашего дома на коленях, но вы так и не снизошли к его мольбам. Вы обороняли город от чумы, цыган, сарацинов, и нашествия саранчи. За это вас избрали первой женщиной-мэром. В конце концов, вами заинтересовалась Инквизиция и, верно, гореть бы вам на костре, если бы в вас не влюбился сам Верховный Инквизитор. Ну а потом в ваше окно стали залетать вампиры с ювелирными глазами. Хорошо. Но напрягите воображение и представьте себя на месте обычной барышни. Что бы вам хотелось съесть на ужин?

Кармилла захлопала глазами.

— Как — хотелось? — спросила она озадаченно. — Разве можно выбирать? Ела бы то, что в тарелку положат.

— Ну а любимая еда у вас была… бы?

— Нет. Еду нельзя любить. Настоящая леди не должна много есть, это против всех моральных принципов.

Настоящая леди. Как же, черта с два. Губы Кармиллы шевелились, но фроляйн Лайд слышала чужой голос, «О какой добавке может быть и речь? Ты и так съела слишком много! И не смотри на бифштекс, дорогуша, это не для тебя. От мяса зарождаются плотские желания, а отсюда недалеко и до сладострастных содроганий!» Что там доктор говорил про нормальный вес? Чушь какая, на девчонку дунешь и с ног свалится.

— А как же сладости? — не унималась сиделка.

— Сладости? Ну… однажды кухарка посыпала немножко сахара на хлеб с маслом, но вышел скандал и хлеб отослали на кухню… Точнее, это произошло бы, будь я обычной барышней. Хорошо, что я вампир.

Сиделка нахмурилась, словно боксер, который собирается ударить противника ниже пояса, да еще и перчатку свинцом утяжелил. Нечестно пользоваться тем, что Кармиллу лечили отдыхом, по методике американского доктора Митчелла, а значит из еды она могла рассчитывать только на жирное молоко. Фроляйн Лайд всегда сочувствовала пациенткам, которых пичкали пресной едой. Сама она в не могла пройти мимо кондитерской, чтобы не прилипнуть к витрине. Ужасно хотелось снова попробовать шоколад, черный и горький, как порок и расплата за него, а еще рахат-лукум, в котором вязнут зубы, и заварные пирожные, и хрупкий крошащийся штрудель… Увы, вся эта гастрономическая роскошь уже не про нее. Пора привыкать к своему положению.

Вздохнув, девушка вытащила из кармана что-то квадратное, завернутое в вощеную бумагу. Медленно, наслаждаясь драматическим эффектом, она развернула бумагу и в комнате запахло корицей, мускатом и медом.

— Что это? — Кармилла воззрилась на подношение.

— Печенье, — проговорила сиделка с улыбкой Сатаны, предлагающего Господу нашему превратить камень в хлеб.

— Я не стану это есть! Я питаюсь одной кровью!

— Может, стоит разнообразить диету?

— Я выброшу его в окно! — пациентка категорически замотала головой.

— Зная, что я потратила на него свое — прошу заметить — более чем скромное жалование? Вы действительно сделаете это?

— Да! Потому что дети ночи — жестокие существа, и нам дела нет до чужих страданий. Мы над ними смеемся.

— Ваша взяла, — согласилась сиделка. — Но не могу же я смотреть, как вы будете выбрасывать ни в чем не повинное печенье! Давайте так — я совершу обход палат, а вы в это время от него избавитесь. Договорились?

Не дожидаясь ответа, она положила печенье на кровать и вышла за дверь, не забыв запереть ее на ключ. Прошлась коридору, для проформы заглянув в несколько палат, большинство пациенток уже мирно посапывали. Когда минуло достаточно времени, чтобы Кармилла и донесла печенье до окна, и просунула его через решетку, и пронаблюдала, как оно падает, фроляйн Лайд вернулась. Пациентка уже забралась в постель, ее светлые волосы разметались по подушке. Сиделка заметила, что девочка быстро провела языком по зубам и вытерла руки об одеяло. Но несколько крошек все же прилипли к ее щеке. Значит, ликвидация печенья прошла благополучно.

Тут бы ей и уличить негодницу во лжи, но сиделка заколебалась.

— Фроляйн Лайд?

— Да, Кармилла? — она подоткнула одеяло и присела на край койки.

— А ведь вы мне поверили! Я о том, что вы могли остаться до утра и поднять штору чтобы посмотреть, вспыхну я или нет. Или принести святой воды. Но вы ничего такого не сделали. Значит, все таки поверили?

В груди у нее вдруг сделалось как-то гнетуще-противно, точно желчи хлебнула. Она не сомневалась, что стоит ей переступить порог церкви, как вода вскипит в купели, а орган сам собой заиграет Dies Irae Ну и что ответить этой дурехе?

Сиделка кивнула.

— У меня на вампиров глаз наметан. Сразу опознаю упыря, если увижу.

— Фроляйн Лайд?

— Да, Кармилла?

— Вы не могли вы меня поцеловать?

Глаза медсестры распахнулись и она вздрогнула, как от пощечины.

— Почему вы меня об этом просите?

— Мама всегда целовала меня на ночь. Когда была жива…. ну и когда я тоже была жива, само собой.

Наклонившись, сиделка коснулась губами ее лба. Кармилла поежилась, как если бы по ее коже провели кусочком льда, а сиделка поспешно убрала руки за спину и впилась ногтями в ладонь. Никаких нервов не хватит на такую работу! И ведь никто не предупреждал, что в ее обязанности будут входит объятия и поцелуи с больными. Иначе обходила бы эту больницу за несколько миль, как холерный барак.

— Фроляйн Лайд?

— Ммм?

— Боюсь, мне не уснуть. Мне такие кошмары иногда снятся, ужас просто.

«Ну еще бы, с такой-то неразберихой в голове,» подумала сиделка.

— Я обо всем позабочусь.

— Только не заставляйте меня пить лауданум! — взмолилась Кармилла. — От него потом спазмы в желудке.

Лауданум, или настойка опия, считался чуть ли не панацеей. Им лечили всё от менингита до расстройств сна. В свое время фроляйн Лайд хлебнула достаточно опийной настойки и пришла к выводу, что это та еще дрянь. Ну ничего, пойдем другим путем. Хотя если подумать, другой путь еще хлеще.

— Обойдемся без снотворного.

Фроляйн Лайд провела рукой над глазами Кармиллы, словно притягивая ее веки вниз за невидимые нити. Девочка почти мгновенно расслабилась, рот чуть приоткрылся. Тогда сиделка склонилась над ней и для верности тихо пропела по-итальянски:

Fatte la ninna, fatte la nanna

dint'a la cunnula de raso

Ninna nanna, ninna nanna

Теперь Кармилла дышала глубоко и покойно. И ни один кошмар не постучится к ней в голову, ни одно чудовище не вылезет из-под кровати. Чудовища тоже соблюдают субординацию. При виде фроляйн Лайд они стали бы во фрунт.

Смена уже закончилась, и наша героиня возвращается домой. Пожалуй, мы составим ей компанию, а заодно и присмотрим за барышней, чтобы никто ее не обидел ненароком. Ведь ее путь лежит через трущобы. Хотя поздний час уже перетекает в ранний, здесь все еще слышны крики и звон стекла. У редких фонарей еще толпятся помятые, размалеванные особы в ярком тряпье, которые бросают презрительные — или завистливые — взгляды на ее скромное платье и белую пелерину. Мужчины в разных стадиях опьянения подпирают стены. Когда один из люмпенов выходит из тени и вразвалку идет за ней, девушка прибавляет шаг, потом и вовсе пускается наутек. Она не позволит, чтобы на нее снова напали. Нет, только не сегодня. Это будет так гадко, так унизительно, если сегодня! Должны же у нее быть принципы.

Иное дело завтра. Раз в неделю можно расслабится. Сиделка мечтательно улыбается, представляя, как славно она скоротает ночку в приятной мужской компании.

Вот она у доходного дома. Быстрыми шагами фроляйн Лайд спускается в подвал, заходит в свою комнатенку, темную как пещера, зажигает керосиновую лампу. Закрывает дверь на замок и еще три щеколды. От вампиров это не защитит. Им ничего не стоит одним ударом выбить дверь. Они так и сделают, когда придут за ней. Но хоть люди не будут соваться. Покончив с мерами предосторожности, девушка стягивает платье через голову. Теперь на ней только лиф и нижняя юбка. Персоналу Св. Кунигунды запрещено носить корсеты, которые врачи винят во всех женских хворях, но девушка и так их терпеть не может. Она скорее залезла бы в Железную Деву, чем позволила себя зашнуровать. Вот она снимает и лиф. Заметив, что мы за ней наблюдаем, поспешно отворачивается. Тем не менее, мы успеваем разглядеть золотой медальон у нее на груди (саму грудь мы не рассмотрели, потому это дурной тон — так пялиться на чужую грудь).

Пришло время вечернего туалета. Наполнив тазик водой из фаянсового кувшина, фроляйн Лайд склоняется над столом. Медальон стукается о край, и девушка перебрасывает его на спину. Умывшись, она расчесывает темные волосы и заплетает их в две косы. Тут бы ей и полюбоваться на себя в зеркало, но его в каморке нет (как вы уже заметили, наши персонажи зеркала не жалуют). Девушка надевает сорочку из тончайшего батиста, щедро отделанную кружевом, и прячет волосы под ночной чепец с голубыми атласными лентами. Откуда, спросите вы, такая роскошь у простой медсестры? Вот и нам интересно.

Наконец-то можно отдохнуть после тяжелой смены. Крохотное оконце едва пропускает свет, но девушка задергивает его занавеской из плотной ткани. Не хватало еще, чтобы июльское солнышко беспокоило ее заслуженный трудовой сон. Затем фроляйн Лайд забирается в кровать, снимает медальон, целует его и кладет на подушку.

— Меня нет рядом, а значит все будет хорошо. Спи спокойно, — говорит она медальону и сама тут же засыпает.

 

ГЛАВА 5

На рассвете Уолтер спустился в кухню, где Эвике сидела у едва теплившегося очага, накручивая волосы на папильотки. При виде гостя она встрепенулась и протянула ему корзину, а так же список продуктов, в котором значилось следующее:

1. Хлеп

2. Свечы

3. Зубной порошек

Последний пункт на некоторое время ввел юношу в ступор. Вот ведь как тщательно упыри готовятся к Балу!

— А деньги? — спросил англичанин.

— С деньгами любой дурак купит, — хитро подмигнула горничная, но прочитав ужас в его глазах, добавила. — Попросите в долг.

Уолтер облегченно вздохнул. Начинать день с воровства как-то не хотелось.

— Сударь! — окликнула его Эвике уже с крыльца, — Возьмите, а то замерзнете чего доброго. Вернее, чего недоброго.

И протянула ему черный, слегка побитый молью бархатный плащ.

— С графского плеча, — улыбнулась девушка.

— А хозяин не рассердится, что ты раздаешь его добро?

— Что вы! Он и сам вышел бы с вами попрощаться, но уже почивает. Изготовление гробов очень утомительно. И фроляйн Гизела тоже спит. Кстати, она передавала вам привет.

Англичанин почувствовал, что заливается краской. Он взял плащ из рук Эвике и ненароком коснулся ее кожи, загрубевшей от работы, зато теплой. Интересно, какова кожа Гизелы на ощупь? Наверное, гладкая и ледяная, как у статуи в зимнем парке.

Замотавшись в вампирский плащ, Уолтер покинул замок и отправился в деревню. Волки, которые всю ночь услаждали его слух сладостными трелями, уже отправились на боковую, так что юноша чувствовал себя в относительной безопасности (насколько это вообще возможно, имея за спиной замок кровавого маниака).

Ранним утром лес был не так страшен, как ночью, и уже не казался сплошной непроглядной массой, густой, полной пугающих звуков, словно квинтэссенция всех кошмаров. Горный воздух не успел нагреться и как следует пропитаться запахом хвои, но уже кружил голову подобно разбавленному вину. Дорогу впереди заволокло дымкой, которая понемногу начинала рассеиваться. Серые, поросшие мхом скалы взмывали ввысь, и деревья, воодушевленные их примером, тоже тянулись изо всех сил, ловя лучи восходящего солнца. Уолтер походя сколупнул со ствола комок смолы и лизнул ее, чувствуя как на кончике языка вспыхивает вкус детства. Не того детства, которое он провел в закрытой школе, а идеального детства, с приключениями, разбитыми коленями и игрой в индейцев. Он сунул смолу в рот и старательно ее разжевал.

Дорогу со всех сторон обступали заросли папоротников. Ярко-зеленые и узорчатые, они колыхались, как хвосты диковинных птиц, а рядом пестрели цветы — и колокольчики, и пушистая желтая горечавка, и водосбор, похожий на падающую комету. На листьях растений еще сверкали капли росы, словно сама природа разбросала по траве осколки зеркал в насмешку над обитателями замка.

Вскоре юноша разглядел и деревню, казавшуюся игрушечной с такого расстояния. Виднелись беленые известью дома, кое-где крытые черепицей, но все больше соломой. В тех домах, где проживали самые трудолюбивые жены или самые голодные мужья, из труб вовсю валил дым. За околицей начинались поля, издали напоминавшие штопаное одеяло, а поодаль махала крыльями ветряная мельница, силясь оторваться от бренной земли. Уолтер не мог пропустить и сельскую церковь, с зеленой крышей и невысокой колокольней со шпилем. Нужно обязательно заскочить туда за святой водой, решил англичанин. Как бы он сам ни относился к католической вере, но вампиры ее уважали.

Через час он спустился в деревню, где утренняя суматоха уже успела поутихнуть, мужчины отправились кто на поле, кто в колбасный цех, женщины хлопотали по хозяйству. Уолтер прогулялся по улице, разглядывая аккуратные домики, окруженные невысокими каменными заборами или плетнем, увитым вьюнком. На изгородь то и дело вспрыгивали куры — интересно, они вообще несутся, учитывая что им приходится ежедневно созерцать замок? — а собаки встречали чужака меланхоличным лаем. Подсолнухи склоняли перед ним тяжелые головы. Сливы, которые росли возле каждого дома, похвалялись темно-сизыми плодами, так и подначивая нарушить восьмую заповедь. Стены домов были украшены сушеными тыквами-горлянками и связками пылающей паприки, любимой приправы в здешних краях. Бытовало мнение, что именно острая пища служит причиной кошмаров, но — как англичанин уже успел убедиться! — вампиры и специи относились к раздельным сферам, никак друг с другом не соприкасавшимся. Было между ними лишь одно сходство — и то, и другое вполне реально.

Сначала Уолтер направился к колодцу, где собирались местные Ревекки. Колодец в деревне — это место общественного значения, эквивалент светского салона. Где еще узнать свежие сплетни, как ни здесь? Увы, языковой барьер вырос перед Уолтером неприступной стеной. На местном диалекте он мог оперировать лишь такими базовыми терминами как «вурдалаки», «яремная вена,» «кровь,» «чеснок», и «без паприки, пожалуйста.» Словарного запаса не хватало, чтобы расспросить о местонахождении пропавшей девицы (хотя как знать, как знать!) Кроме того, стоило этнографу появиться на горизонте, как селянки разразились устным народным творчеством. В итоге Уолтер стал духовно богаче на несколько песен, но ничего нового про Берту Штайнберг так и не узнал.

Следующей остановкой стал трактир «Свинья и Бисер.» В столько раннее время суток трактир был относительно пуст, за исключением двух пьянчуг, которые еще со вчерашнего вечера мирно дремали под столом. Содержание алкогольных паров в воздухе удовлетворило бы даже придирчивого Леонарда, ведь ни один микроб, пусть и самый живучий, минуты не протянет в такой атмосфере. Уолтер зажал нос и начал пробираться к стойке, брезгливо переступая через огрызки, луковую шелуху, и храпящих людей. Позевывая, служанка Бригитта уже начала наводить чистоту, для коих целей плеснула на пол воды из ведра и тряпкой размазывала грязь направо и налево, направо и налево. На стойке серой мохнатой лужицей растеклась трактирная кошка. При виде Уолтера она открыла янтарный глаз, но не сочла юношу достойным августейшего внимания и снова погрузилась в сон. Даже мухи бились о стекло без особого энтузиазма.

Габор Добош стоял за стойкой и, вооружившись клещами, выпрямлял ржавые гвозди, которыми была утыкана увесистая дубина, применявшаяся в трактире с той же целью, с какой в Св. Кунигунде использовали лауданум. Дубина представляла из себя разновидность колыбельной. Очень мощной колыбельной. Такой, от которой поутру просыпаешься с дикой головной болью. Впрочем, завсегдатаи «Свиньи» и так просыпались с головной болью, так не все ли равно, что стало ее причиной — излишек сливовицы или превентивный удар по затылку. Хотя нрав у хозяина был крутой, популярность трактира от этого лишь росла. Стараниями Габора в «Свинье и Бисере» не происходило никаких бесчинств (выбитые зубы и проломленные носы не считались бесчинством, а скорее издержками производства). Жены не боялись отпускать туда мужей. Старушки приносили туда свое вязание. Между столами сновали маленькие дети.

Дубина была не единственным оружием в трактире. Возле полки, уставленной пузатыми бутылками, висел зазубренный меч, доставшийся Габору от какого-то деда с бесконечным числом «пра.» Меч еще ни разу не снимали со стены, но одного многозначительного взгляда на него хватало, чтобы утихомирить самую буйную попойку.

У стойки англичанин застыл как вкопанный, размышляя над дальнейшей стратегией. Пожалуй, следовало занять трактирщика непринужденной беседой, а потом как бы невзначай расспросить про Берту Штайнберг. Проблема заключалась в том, что Уолтер терпеть не мог легкие светские разговоры с самого детства, а если точнее — с шести лет.

(Именно столько ему было, когда матушка позвала его в гостиную, чтобы детский лепет умягчил сердце леди Милдред — богатой меценатки, из которой миссис Стивенс надеялась вытрясти вспомоществование своему благотворительному клубу. Кажется, в тот раз дамы снаряжали миссионера в джунгли к пигмеям или покупали пособия по этикету для алеутских девочек. За накрытым столом сидела сдобная леди Милдред, которая тут же вцепилась Уолтеру в щеку и с упорством завзятого вивисектора начала превращать мальчика в бульдога. Когда Уолтеру удалось вырваться, миссис Стивенс велела ему рассказать «одну из тех чудесных сказок, которые он услышал от нянюшки Пегги.» Сказано — сделано.

— … Фея спросила женщину, «Каким глазом ты видишь меня, правым или левым?»

— Ах, он любит фей! Какой у вас чувствительный мальчик, миссис Стивенс!

— … «Правым,» ответила женщина, потому что именно до этого глаза она дотронулась пальцем, смоченным в волшебном эликсире.

— Ах, волшебство, волшебство! Прелесть что за ребенок!

— Тогда фея кааак ткнет палкой ей в глаз — рррраз! — он и вытек!.. Еще кусочек кекса, леди Милдред? Мэм?

В тот день ему достался весь кекс, но его уже никогда не приглашали развлекать гостей, а вскоре и вовсе сбыли в школу с глаз долой.)

— Ого, да у нас первый посетитель! Ранехонько пожаловали, сударь, — и трактирщик почтительно поклонился гостю. Его отношение к неведомой Англии значительно потеплело. Страна, чьи граждане заявляются в кабак рано поутру и которая при этом продолжает функционировать, достойна уважения.

Юноша откашлялся.

— Чудесная погода стоит, вы не находите? Очень… погожая. И ветерок такой приятный, такой… юго-западный, — трактирщик насупился. — Как проходит сенокос? Хорошо ли уродились фрукты? — трактирщик потянулся к дубине. — Все ли благополучно в вашем заведении? Надеюсь, оно приносит доход.

— Не жалуемся. Если вы насчет налогов, так они давно уплочены.

На всякий случай Габор подхватил дубину, а Бригитта выпрямилась и уперла руки в бока.

— Где Берта Штайнберг? — сдался Уолтер. — Знаете?

— Как не знать, — расслабился трактирщик. — Гостит у тетки в Гамбурге.

— Герр Леонард, поди, всей деревне уши прожужжал, что она туда поехала за обновкой. Будто мало ей! Никогда ведь одно платье два раза не наденет. Но оно и понятно. Наверняка в ее платьях сразу заводятся микробы! — служанка доверительно подмигнула Уолтеру. — Они там по всему дому расплодились. Просто спасу нет. Куда герр Леонард не сунется со своим микро-как-его-там, так всюду их находит. Сдается мне, что он их на себе таскает. Вроде благородный господин, а вшей энтих вывести не может!

Уолтер достал любимый блокнот и приготовился записывать показания.

— Опишите мне фроляйн Штайнберг. Какого цвета у нее волосы?

— Кто ж их разберет? Она все время шляпки носит.

— Глаза?

— Полно, сударь, станем мы ей в глаза-то заглядывать! — Габор развел руками. — Мы свое место знаем. Негоже таращится на такую даму.

— Высока ли ростом?

— Да не то чтобы и высока, но и не слишком низкая.

— Если сравнивать с фроляйн Гизелой, она была бы выше или ниже?

— Вот чего не знаю, того не знаю. Никто из наших не видывал, чтоб они с ее милостью рядышком стояли. Люто друг друга ненавидят. Как говорится, две кошки в одном мешке не улежатся.

— Она красива?

— Виконтесса, что ли?

— Да нет же! — сомневаться в красоте Гизелы мог лишь отъявленный кощун, — Берта Штайнберг.

— Не очень, — честно признался трактирщик.

Уолтер имел некоторое представление о местных эстетических стандартах. «Некрасивая девушка» — растяжимое понятие, куда входило все от «страшнее эпидемии оспы» до «слишком хрупкая, чтобы поднять теленка одной рукой.»

— Но на что ей красота, с такими-то деньжищами? — бросила Бригитта, возвращаясь к работе. — Небось, и так замуж позовут.

… Или уже позвали? А это мысль! Веревочная лестница, спущенная с балкона, побег в темноте, тайное венчание в маленькой часовне…

— Было ли у нее романтическое увлечение? — пробормотал Уолтер, конфузясь задавать такой приватный вопрос.

— Чиво?

— Она влюблялась в кого-нибудь?

— Ась?

— Парень, говорю, у нее был?

— Женихалась, что ли, с кем на стороне? — Габор еще раз снизил стилистическую планку. — О том мне неведомо.

— А может и было чего, но мы все пропустили! — опять встряла служанка. — Она часто гуляет одна-одинешенька, может, на свиданки к кому бегает.

— Где она любит гулять?

— Да все больше вокруг замка, то в лес сунется, то по горам лазает. Нехорошо это, все ж она не из простых. Дама должна в гостиной сидеть и носу наружу не казать, а ей все неймется, — тут хозяин строго взглянул на девушку, и она поспешила сменить тему. — Зато какие у нее платья, любо-дорого смотреть! И атласы, и бархаты! А на одном платье такой длинный шлейф, что она как пройдет по улице, после уже и подметать не нужно!

Уолтер вспомнил простое платье Гизелы и ему стало обидно. Вот кому пошли бы модные наряды. Ее стройное тело было создано для шуршащих шелков, маленькие изящные ступни — для атласных туфелек.

— Почему ваш граф не покупает дочери обновки? Боится ее разбаловать?

— Купила бы собака печень, да купить нечем, — хмыкнул Габор. — Граф наш, почитай, совсем разорился. У него давно уже на такое баловство денег нет. Нешто б мы ему не помогли! Так нет ведь, он гордый, чужого не возьмет! А когда вы расспрашивали про нашего графа, я потому и озлился да остальным запретил болтать, что подумал, будто вы из его кредиторов. Мол, пришли добро описывать. Таким мы не помощники.

— Отчего все так пекутся о графе? — спросил Уолтер, раздосадованный. — Вас не смущает, что он кровопийца?

— Все господа — кровопийцы, — заметил политически подкованный трактирщик.

— И герр Штайнберг тоже?

— А уж он и вовсе настоящий упырь! — зло выкрикнула Бригитта, но тут же шлепнула себя по губам.

Произошло неожиданное — Габор бросился к двери и захлопнул ее, а затем, привалившись к стене, вытер лоб.

— Сегодня безветренный день? — прошептала служанка сипло, словно у нее в горле пересохло.

— Твое счастье.

— Ветра точно нет?

— Точно, точно. Но в другой раз, девка, поостерегись, что говоришь!

Уолтер крутил головой, силясь понять смысл этой метеорологической беседы.

— Ох, как же я это, — не могла успокоиться Бригитта, — у меня братья работают в его разделочном цехе. Коли герр Штайнберг узнает, что я про него языком мелю, ведь прогонит обоих. Он, конечно, все жилы из работников тянет, но лучшей работы тут не сыскать.

— Вы не подумайте, что мы им недовольны!

— Мы все его очень любим!

— Истинно так!

Больше Уолтер ничего от этой парочки не добился. Устав разговаривать с пустотой, он ушел, оставив корзину, которую Бригитта любезно пообещала наполнить продуктами из списка («Для будущей невестки герра Штайнберга нам ничего не жалко!»)

Сам Уолтер не удержался и все таки сунулся к бакалейщику с теми же вопросами. Но ни сам торговец, ни его покупатели так и не сообщили про Берту ничего вразумительного. Они в деталях описывали ее платья, а про саму девушку — ни слова. Как будто она была лишь механизмом для перемещения костюмов в пространстве. Неужели Берта Штайнберг настолько невзрачна? Тут Уолтер вспомнил Леонарда, с его бледным, невыразительным лицом, и этот вариант уже не казался странным.

День близился к концу, но страница в блокноте так и сияла девственной белизной (вернее, девственной желтизной). Теперь Уолтер подумывал о том, чтобы наведаться к Леонарду и получить информацию, так сказать, из первых рук. А заодно и поговорить о его помолвке. Но прежде следовало запастись святой водой. Слишком рьяно граф мастерит гробы, наверняка ведь замышляет злодейство глобальных масштабов. Уолтер поклялся, что без святой воды вообще порог замка больше не переступит.

Сейчас юноша стоял у двери сельской церкви, не решаясь войти. О католичестве он судил в основном по рассказам дедушки. Когда Джебедайя Стивенс заводил речь про ирландцев, этих чертовых папистов, то так брызгал слюной, что те, кто сидел за другим концом стола, украдкой вытирались салфетками, а те кто поближе — и вовсе прятали головы под скатерть. Дедушка утверждал, что все ирландцы суть пьяницы и плуты, и сравнивал их веру с язычеством, причем всегда в пользу последнего.

Другим источником информации о папистах была книжка в черном переплете, которую Уолтеру подарили на совершеннолетие хихикающие кузены. Книга называлась «Шепот в Келье, или Веселые Флагеллянтки» и была проиллюстрирована щедро, от души. Женщины на картинках явно были монахинями, ибо волосы их прикрывали платки. Собственно, этим и ограничивалась вся одежда. Но скудость платья компенсировалась их сверхчеловеческой гибкостью и неистощимым воображением. Любовь к ближнему своему стала их главным принципом и все двести страниц они воплощали его в жизнь различными способами. В который раз Уолтер подумал, что веселье прошло мимо Англии.

Рано или поздно боязнь вампиров пересилила недоверие к чужой религии, и Уолтер проскользнул в церковь, озираясь по сторонам.

К его вящему разочарованию, идолов, вымазанных жертвенной кровью, здесь не оказалось. Лишь белые стены с изображениями остановок Крестного Пути, алтарь, да потемневшая от времени статуя Девы Марии, с четками в протянутой руке. Лицо статуи несло печать глубокой, созерцательной печали, и словно стараясь хоть немного ее развеселить, кто-то положил букет ромашек у ее ног.

Здесь было пусто и тихо. Юноша присел на край скамейки, надеясь, что рано или поздно сюда заглянет священник. Где еще его искать, Уолтер не имел ни малейшего понятия. Прошло несколько минут, а священник и не думал появляться. От нетерпения юноша начал барабанить по дереву костяшками пальцев, но одернул себя. В церкви нельзя свистеть, вертеться, и вообще вести себя безобразно. В церкви нужно молиться, искренне и горячо. Еще в детстве у Уолтера начались с этим проблемы. Он старался лишний раз не привлекать к себе внимание небес, а то вдруг там сочтут, что его молитвы недостаточно искренние — некачественные, в общем. И решат его наказать. А поскольку у Господа Бога все таки возможностей побольше, чем у мистера Риверса, директора школы, одной тростью Он не ограничится.

Но сейчас, пожалуй, и правда следовало помолиться чтобы скоротать время. Другое дело, что христианин не должен преклонять колени в таком капище. Кроме того, Уолтер регулярно прогуливал уроки латыни, а католический Бог вряд ли станет разговаривать с кем-то настолько необразованным. Но все таки он бросил пробный камень.

— Господь, помоги мне отыскать Берту Штайнберг. Если тебя не затруднит, конечно. А если затруднит — то ничего, я сам как-нибудь. В любом случае спасибо, — он порылся в памяти в поисках чего-нибудь латинского, — …эээ… Vale!

Так прошел еще час. Веки Уолтера налились тяжестью и он уже не помнил, как сполз на скамью и задремал. Проснулся он лишь когда кто-то сильно встряхнул его за плечо.

— Да как вам не стыдно, молодой человек! Здесь храм Божий, а не ночлежка. Нет, я еще понимаю если во время проповеди, но чтоб так! Ни с того, ни с сего!

Встрепанный, юноша вскочил и увидел перед собой старика в сутане. Его загорелое лицо было таким морщинистым, что напоминало печеное яблоко с богатой мимикой.

Священник кивком указал на дверь. Уолтер, моргая, вышел за ним на крыльцо.

— Я отец Штефан, настоятель церкви, — священник протянул ему руку ладонью вниз и Уолтер, не зная что в таких случая предписывает этикет, осторожно потряс его за пальцы. Священнику это почему-то не понравилось.

— А вы кто будете?

— Уолтер Стивенс.

— Из Ирландии? — с надеждой спросил священник.

— Из Дербишира, что в Англии. В центральной.

— Значит, вы тот самый этнограф, что взбаламутил всю деревню. А почему, позвольте спросить, я не видел вас на службе?

— Потому что меня там не было, — Уолтер предложил самый логичный вариант.

— А сейчас зачем пожаловали?

— Мне нужна освященная вода и освященное масло, — он хотел было добавить про освященный чеснок и освященные колья, но смолчал.

— Для чего вам святая вода? — допытывался священнослужитель, явно обучавшийся у иезуитов.

— Эмм… я ее коллекционирую. Образцы из разных мест.

Священник посмотрел в ту сторону, где на утесе возвышался замок, и перевел взгляд на Уолтера.

— Сосуды для воды найдутся?

Англичанин вынул из кармана несколько флакончиков из-под духов, которые взял в бессрочный долг у сестер, предварительно вылив из них драгоценную жидкость. Отец Штефан поморщился, глядя на флакон, разрисованный золотыми розочками.

— Что ж, и это сгодится. Подождите здесь.

Он надолго исчез в церкви, но когда вернулся, все флаконы были наполнены водой, а один — маслом.

— Кстати, хорошо бы окропить все углы в замке. Но так, чтобы никто не заметил.

— Спасибо. Сколько я вам должен?

— Христа с кнутом на вас нет! Стану я брать за такое деньги! Хотя вы и правда кое-что мне должны, — лицо его посерьезнело, — вы должны беречь себя. А еще вы должны уехать как можно скорее. Слышите? Возвращайтесь в замок, собирайте вещи и прочь отсюда! Но прежде попрошу вас со мной отужинать.

Домик священника находился буквально в двух шагах. Отец Штефан проводил Уолтера в столовую, где служанка, носившая подходящее имя Марта, проворно накрыла на стол. Перед голодным англичанином появился капустный рулет, жареная картошка с луком и шкварками, а на закуску — маринованные перцы и маленькие острые колбаски. «Марта сама готовит колбасу,» изрек отец Штефан с таким важным видом, будто это было политическим заявлением.

Служанка же металась по столовой, заламывала руки и причитала, что знай она раньше про визит иностранца, обязательно приготовила бы настоящий гуляш. Но Уолтер и так сглатывал слюну, чтобы не закапать всю скатерть. Внезапно Марту осенило и она, топоча сапогами, побежала на кухню, испечь яблок на десерт. Священник прочел короткую молитву и осенил себя крестным знамением. Уолтер торопливо проделал тоже самое, стараясь не думать про дедушку, который рвет и мечет облака в раю.

— Вы уж простите старика, что я давеча так сорвался, — попросил отец Штефан, откидываясь на спинку стула. — Но я и правда уповал, что увижу вас на службе. Падает посещаемость нашей церкви, ох падает. Например, с прошлого года я лишился нескольких прихожан, и каких прихожан!

— А фто проижофло в профлом году? — спросил Уолтер с набитым ртом.

— А прошлом году, молодой человек, в наших краях стало меньше людей. Зато прибавилось вампиров.

Пока Уолтер, согнувшись над столом, пытался прокашляться, хозяин охаживал его кулаком по спине. Но лицо юноши стремительно краснело. Лишь когда священник, ухмыльнувшись, предложил прямо сейчас провести обряд соборования, Уолтеру удалось взять себя в руки.

— Вампиров, вы сказали? — прохрипел англичанин.

— Их самых. Это ж надо до такого додуматься — и самим овампириться, и хорошую, благополучную семью в свои игры втравить. Я неоднократно писал епископу с просьбой прислать сюда отряд экзорцистов, но мне посоветовали не налегать на кагор. И вот результат — нечисть совсем распоясалась! Решила устроить танцульки в замке! Нет, это ж надо наглость иметь! Прямо у меня под носом.

— Разве в деревне про это не знают?

— Да знают, конечно. Но раз уж вы пришли за святой водой, я могу сделать вывод, что вы знакомы с нашим главным вампиром? С их вожаком?

— Д-да. В некотором роде.

— В таком случае вам понятно, почему никто не хочет переходить ему дорожку.

— А вы, отец Штефан, так и будете сидеть сложа руки?

— Что я могу? Созвать крестовый поход, телеграфировать в Инквизицию? Прошло то времечко. Теперь никто в цивилизованном мире не верит в нечисть, и она этим пользуется. Вполне успешно, надо заметить. Но если кто-то придет за освященными предметами, я рад помочь. А всю ночь во время их так называемого бала я намерен звонить в колокола.

— Это их отпугнет?

— Да ничего их уже не отпугнет! Но может хоть музыку свою поганую слышать перестанут. Или собьются с ритма и отдавят друг друг ноги. Да, это было бы совсем неплохо, — священник закрыл глаза и довольно улыбнулся.

Уолтер все никак не мог прийти в себя. Подумать только, он разговаривает про вампиров, и так запросто, за ужином! И его собеседник облачен в сутану, а не в смирительную рубашку. Возможно, священник не только в вампирах разбирается?

— Отец Штефан, вы знаете Берту Штайнберг? Ту, которая пропала?

— Знал, — поправил его священник. — Берта исповедовалась у меня пару раз, хотя она из тех девиц, которых нужно колотушками в исповедальню загонять. Из современных девиц, иными словами. Впрочем, она не так уж плоха. Правда, порок глубоко укоренился в ее душе, но кто из нас безгрешен?

— Она порочна? — спросил Уолтер, почему-то вспоминая «Веселых Флагеллянток.»

— Скорее, испорчена. Во всем виновато ее дрянное воспитание. С детства ей дозволялось абсолютно все. Стоило пальцем ткнуть — и желаемое подносят на золотом блюде и бархатной подушечке. Вытяни руку — и звезда упадет в ладонь. Она шла по жизни, как нож по мягкому маслу, не встречая сопротивления, не работая локтями. А когда набрела на нечто такое, что уже не упакуешь в подарочную бумагу, ее отчаянию не было предела. И чем меньше шансов было это заполучить, тем сильнее ей хотелось. Говорю же, воспитание такое. Я давал ей советы, но ничего не помогло. В конце концов, она приняла правильное решение, — отец Штефан опустил голову. — Жаль ее. Несмотря ни на что, она была славной девочкой.

— Была? — ужасная догадка пронзила мозг и раскатилась по нервам, заставив юношу содрогнуться. — Вы думаете, что она уже мертва?

— Мертва, молодой человек? Ну конечно она мертва!

— И ее смерть связана с вампирами?

— С кем еще, — отец Штефан равнодушно пожал плечами, словно повторял избитую истину.

— И вы так спокойно это говорите? Неужели все уже знают?

— Разумеется.

— И… и фроляйн Гизела?!

— Уж они-то с графом узнали в первую очередь.

В голову ворвался вихрь, закрутил и разбросал по сторонам и без того нестройные мысли. Берта мертва? Ее убили вампиры? Но зачем тогда Гизела послала его на поиски? Неужели чтобы отвести от себя подозрение? Чтобы отвлечь его, сбить со следа? Ну да! Пока он будет искать Берту, она сама… Но как она могла так поступить? Почему? Хотя любому дураку ясно, почему. Против своей природы не пойдешь.

Но он еще успеет спасти Леонарда, он обязан успеть!

Уолтер отбросил салфетку.

— Я должен идти!

— А как же яблоки?

— Отец Штефан, ну какие яблоки?! Не до яблочек теперь! Я должен срочно поговорить с Леонардом!

Священник тоже вскочил.

— Не вздумайте, молодой человек! Постойте! Да не ввязывайтесь вы во все это!

Игнорируя его крики, Уолтер понесся прочь из столовой, и уже через пару секунд хлопнула входная дверь. Старик побежал вдогонку, но за молодежью, перепуганной и оттого вдвойне резвой, ему было не угнаться.

— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti , — вполголоса произнес священник и перекрестил удаляющийся силуэт. — Господи, пусть он хотя бы просто погибнет.

* * *

Вообще-то жениху и невесте не подобает оставаться наедине до свадьбы. Особенно — темной ночью, на скамейке в саду под романтичным светом луны. Их извиняет лишь одно — разговор носил сугубо деловой характер, и если бы рядом пролетал Амур с вполне определенными намерениями, то свалился бы в ближайший куст от услышанного.

— Нам нужна кровь, — отчетливо проговорила девушка. — Как можно скорее.

— Да, Гизела, я понимаю. Я постараюсь…

— Ты должен пообещать! А то ведь сам знаешь, что может случиться.

Леонард и правда прекрасно это знал.

— Бал уже скоро. Ты уверена, что справитесь?

Девушка решительно кивнула и только сильнее сжала кулачки.

— Достань нам кровь! Пришли в замок как можно скорее, мы с отцом будем ждать.

— Завтра же об этом позабочусь. Обещаю, что хватит на всех, — юный Штайнберг задумался и наконец изрек нечто галантное. — Гизела? Мне тут попался весьма занятный вольвокс. Не угодно ли…

— В другой раз, Леонард. И не забудь про кровь

Она быстро поднялась со скамейки и направилась прочь, не оборачиваясь на своего собеседника.

«Если все сорвется… Нет, нет, только не думать об этом! Все будет так, как мы и задумали. Ах, Берта, где же ты, когда ты так нужна!..»

* * *

Тяжело дыша, Уолтер остановился у забора из металлических прутьев. За ним лежал особняк Штайнбергов, где в этот момент происходила кровавая фантасмагория. Найти его было несложно, потому что сюда вела единственная мощеная дорога, но о том, чтобы постучаться в ворота, не могло быть и речи. В борьбе с вампирами главное внезапность.

Никогда прежде Уолтеру не случалось перелезать через заборы. Если однокашники отправлялись грабить яблоневый сад, его оставляли на карауле. К счастью, прутья забора были в изобилии украшены чугунными розами и лилиями, есть за что зацепиться. Он сбросил с плеч плащ и, чувствуя себя настоящий Диком Терпином, легендарным разбойником с большой дороге, полез на забор. Добравшись до самого верха, юноша перекинул через забор ногу, намереваясь тем же манером сползти вниз, но потерял равновесие и рухнул в темноту.

Мало кто из домохозяев оставляет у забора перину, чтобы злоумышленникам было мягче приземляться. Так произошло и в этот раз. Тихо постанывая, Уолтер поднялся не четвереньки. Кости, кажется, целы — и на том спасибо. Осторожно ощупал щеки. Они были так исцарапаны, словно вместо подушки Уолтер подкладывал себе под голову дикобраза. Хорошо хоть глаза не выколол! Руки тоже были не в лучшем виде, а на левой ладони кровоточил глубокий порез. Уолтер достал носовой платок и кое-как перевязал рану, от всей души надеясь что вампирша, которая сейчас рыщет впотьмах, не учуяла его кровь.

Закончив с первой помощью себе пострадавшему, Уолтер оглядел костюм и огорченно присвистнул. Сюртук утыкан шипами, одна штанина распорота от колена вниз, да и манжеты имели вид уныние наводящий. Любой бродяга захотел бы с ним побрататься, зато человек приличный перешел бы на другую сторону дороги. Черт же дернул Штайнбергов посадить шиповник у самого забора!

Но то, что он увидел дальше, заставило Уолтера поверить, что именно демонические создания были главной мотивацией для столь странного ландшафтного дизайна.

За шиповником росли другие кусты, на которых уже завязались ягоды. Рядом висела табличка, гласившая «Боярышник (Crataegus monogyna).» Уолтер без труда прочел эти слова, потому что они были написаны флюоресцирующими буквами и повторены на всех европейских языках. Такая табличка была бы уместна в оранжерее, возле с какого-нибудь кактуса, цветущего раз в столетие. Но в обычном саду, но рядом с заурядным боярышником? И тут, прямо у своих ног, он заметил растение c длинными зелеными стеблями, которые заканчивались фейерверком пушистых цветов. Уж его-то Уолтер успел опознать прежде чем табличка сообщила «Чеснок (Allium sativum).» Юноша втянул воздух и учуял знакомый запах. Согласно фольклору, и шиповник, и боярышник, и чеснок, ставший притчей во языцех, отпугивают упырей. Похоже, Штайнберги создали у забора полосу препятствий. Поодаль росла и бузина. Вообще-то, она не действует на вампиров, скорее на ведьм и злых фей, но тот, кто ее посадил, явно хотел перестраховаться.

К сожалению, ничего у Штайнбергов не получилось.

Когда Уолтер, оставляя на шипах клочья одежды, все же продрался через заросли и вышел на дорожку, на скамейке, посеребренной лунным светом, он разглядел Леонарда. Рядом с ним сидело ужасное видение. Жених и невеста были слишком поглощены разговором, чтобы глазеть по сторонам, но Уолтер на всякий случай упал на землю. Отсюда ему было слышно каждое слово. Говорила вампирша, как водится, про кровь. Уолтер достал распятие, но Гизела пока что держалась в рамках приличий. Закончив беседу, она так и не распорола Леонарду горло на прощание, но просто удалилась, и вечерний туман поглотил ее силуэт. Молодой Штайнберг как ни в чем не бывало пошел домой.

Уолтер остался сидеть на земле, чувствуя, что его мозг раздирают противоречивые мысли. Так ли плоха Гизела? Ведь она же не набросилась на Леонарда, хотя он был совсем близко. С другой стороны, она вымогала у него кровь, много крови… И так ли невинен сам Леонард? Не подался ли он в сообщники вампиров?.. И что же произошло с несчастной Бертой? Если она и правда убита, знает ли об этом ее брат? Возможно, они все тут в сговоре?.. И что ему теперь делать?.. И…и можно ли хоть как-то зашить проклятую штанину, потому что это его единственная пара брюк, а на новые пока что нет денег?

Поразмыслив, англичанин решил идти до конца. Он должен поговорить с Леонардом и получить ответы на все вопросы (кроме последнего, вряд ли этот разиня знает как вдеть нитку в иголку.) С этими намерениями Уолтер решительно направился к особняку.

Дом Штайнбергов представлял из себя огромный прямоугольник, сконструированный архитектором, который так и не вырос из детского увлечения аппликацией. Тот тут, то там были натыканы барельефы, горельефы, мозаика и разные другие элементы декора с неизвестными названиями. Тучные ангелочки устраивали соревнования альпинистов, а на карнизах восседали горгульи. Все это великолепие было покрыто тремя слоями позолоты. Когда у Уолтера перестал дергаться глаз, он поднялся по парадной лестнице — что было сродни восхождению на пирамиду — и робко постучал в дверь, которую сторожили два мраморных льва.

Перед ним возникла матрона в черном бомбазиновом платье с кружевным воротничком, скрепленном брошью из оникса. Серые глаза женщины недобро сверкали на одутловатом лице, губы были поджаты, а многоступенчатый подбородок плавно перетекал в массивную грудь. При виде посетителя экономка заколыхалась от негодования. В ее взгляде явно читалось, что подобный сброд должен стучаться у черного входа.

— Нищим не подаем, — бросила экономка, рассматривая Уолтера, как судья малолетнего правонарушителя.

— Вы не поняли! Мне нужно увидеться с Леонардом.

— У молодого господина неприемный день. Оставьте свою визитную карточку, — экономка ехидно улыбнулась, давая понять, что на такую цивилизованность с его стороны она и не рассчитывает.

К счастью, за спиной Цербера вдруг нарисовался Леонард, который решительно распахнул перед Уолтером дверь.

— Еще какой п-приемный! Это же Уолтер Стивенс, мой друг из Англии! Как мило, что вы ко мне заглянули! Я так и знал, что уникальные штаммы местных микроорганизмов не оставят вас равнодушным! Вы свободны, фрау Бомме, — кивнул он экономке, но ее тапочки пустили корни в паркете.

— Ваш отец велел докладывать, если в дом пожалуют незнакомцы. Пока герр Штайнберг не будет поставлен в известность, гостя я пропустить не могу.

Леонард автоматически поправил очки.

— Я за него ручаюсь, — произнес он, делая ударение на каждом слове.

— Даже так, сударь. Против прямого приказа я пойти не смею.

— Почему вы считаете, что ссориться со мной выгоднее, чем с моим отцом? Ведь я такой же, как он. У нас с ним одинаковый химический состав крови.

Уолтер в который раз подивился умению Леонарда изящно излагать свои мысли.

— Ваш отец ужасно разгневается, — сказала экономка, но уже без былой уверенности.

— Именно! Но я-то отделаюсь парой оплеух, а вам он может отказать от места, если сочтет, что вы увидели нечто не предназначенное для ваших глаз.

Некоторое время экономка переваривала услышанное. Затем ее губы медленно сложились в приветливую улыбку, которая забуксовала где-то в районе щек, так и не достигнув глаз. В глазах ее Уолтер по-прежнему отражался во всем своем ничтожестве.

— Угодно ли вашему гостю выпить чаю или кофе?

— И правда, Уолтер? — подхватил Леонард. — Или чего-нибудь покрепче? У нас отличный винный погреб. Там такая плесень растет, просто загляденье. А еще там есть вино, — добавил он снисходительно, — Фрау Бомме, какое у нас есть вино?

— И токайские, и балатонские, и шопронские вина, и «Бычья кровь.» Думаю, если хорошо поискать, найдется виски или что там в Англии любят пить, — последнее слово она произнесла тем тоном, который обычно зарезервирован для «лакать.»

— Благодарю, но не сейчас, — пробормотал гость.

— А вам, герр Леонард? — поколебавшись, предложила экономка. — Принести… чего-нибудь?

— Я так и подавно ничего не буду. За мной, Уолтер! Простейшие нас заждались!

Молодые люди поднялись по лестнице, покрытой ковром с таким ворсом, что в нем вязли ноги, и почти полмили шли по коридору, лавируя между кадками с пальмами.

— Скажите, Леонард… — начал Уолтер.

— Может, перейдем на «ты»? Мы ведь дружим уже 4 дня. Так долго со мной еще никто не дружил!

— Хорошо. Скажи, герр Штайнберг жестоко с тобой обращается? — спросил англичанин, жалея нового друга. Сколько на него свалилось — и сестра исчезла (или похуже), и невеста-вампирша требует крови, и папаша, судя по всему, угощает его тумаками.

— Отец бывает вспыльчивым, но главное не подворачиваться ему под горячую руку. Вернее, под холодную, — и Леонард улыбнулся лишь одному ему понятной шутке.

— И долго ты намерен сносить побои? Ты же взрослый человек! Тебе нужно уехать и самому строить свою жизнь! — сказал Уолтер, чуть не добавив «как я.»

— Не могу. Я его наследник и должен продолжать наше дело. Если бы ты только знал, Уолтер, сколь благородны начинания моего отца! — произнес юноша с благоговением, словно колбасный цех Штайнберга был вершиной гуманизма.

Уолтер посмотрел в сторону, силясь скрыть свое разочарование. Оказывается, Леонард не так уж простенек. Готов терпеть любые унижения, лишь бы в будущем заграбастать папашин капиталец. Ну и ну! Вот так семейка, один другому под стать!

Наконец они дошагали до кабинета молодого ученого. У двери Леонард улыбнулся, словно взрослый который вот-вот пустит ребенка к рождественской елке, затем картинно ее распахнул. Как только Уолтер вступил в комнату, на нос ему капнуло что-то липкое и теплое. Когда он поднял очи горе, то увидел на закопченном потолке зеленое желеобразное пятно. Так по описаниям выглядела эктоплазма.

— Это ничего, — засуетился Леонард, проталкивая его вперед. — П-просто неудачный эксперимент. Слишком долго нагревал жидкость, вот она и… Но потолок уже чище процентов на 80!

Пресловутые 80 % эксперимента лежали на полу, и гостю пришлось встать на цыпочки, чтобы ни во что не вляпаться. Интуиция подсказывала, что эта штука питается ботинками.

По стенам кабинета тянулись стеллажи с фолиантами в скучных обложках, возле окна висели портреты Дарвина и Луи Пастера. По всему помещению были расставлены столы со спиртовками, колбами и пробирками. В некоторых сосудах что-то бурлило, и пар из них валил, прямо скажем, смрадный. Внимание гостя привлекли плоские стеклянные чашечки — как объяснил Леонард, это новейшая разработка некоего Петри. Их производство еще не было налажено, но Леонард списался с ученым и тот прислал ему несколько образцов на пробу. Любопытство перебороло отвращение, и Уолтер рассмотрел их поближе. Чашки были заполнены или прозрачной, или мутной слизью. Вопреки его ожиданиям, в ней ничего не ползало и не копошилось. Но наверняка оно там шебуршится на микроскопическом уровне. От этой мысли стало еще гаже.

Заглядевшись, Уолтер позабыл про коварное желе, которое не преминуло подставить ему подножку. Нога скользнула по ковру и, чтобы удержать равновесие, Уолтер схватился за край стола. От удара чашечки подпрыгнули и зазвенели.

— Осторожнее! — не оборачиваясь, крикнул Леонард. Сейчас он колдовал над микроскопом, бормоча под нос латинские названия бактерий. Для непосвященных ушей они звучали как заклинания.

— Постараюсь.

Перевязанная ладонь начала саднить, а через серую от грязи ткань проступило темное пятно, которое все разрасталось. Надо же было так неудачно стукнуться! Тут в его голову постучалась хорошая идея, одна из многих за сегодняшний день. Наверняка в кабинете у Леонарда столько спирту, что хватит на гусарский полк. Будет чем продезинфицировать порез. Больно, конечно, но все лучше чем гангрена.

— Леонард, не одолжишь мне немного спирта? — позвал юноша, снимая платок.

— Просто так будешь или с закуской?

— Да ну тебя! Мне нужно рану обработать.

Когда Леонард обернулся, Уолтер показал ему ладонь, где свежая кровь струилась по запекшейся. Эта была неплохая имитация сцены, произошедшей почти две тысячи лет назад, с той лишь разницей, что апостол Фома тогда не издал булькающий звук и не рухнул на колени, зажимая руками рот.

— С тобой все в порядке?!

— Нет, — слабо простонал Леонард.

— Что-то случилось?

— Меня тошнит.

— От меня, что ли? — сразу обиделся Уолтер.

— Не совсем. От вида твоей крови.

— Кровь как кровь. Не хуже чем у других.

Леонард поднял на него измученные глаза с красными прожилками.

— Ты только не об-бижайся, ладно? Просто у меня гемофобия. Еще с детства. Не м-могу смотреть на человеческую кровь, — его тело снова сотряс спазм. — Она такая отвратительная! Там столько всего водится!

— Ну хорошо, просто скажи где спирт.

— Слева от микроскопа целый бутыль. В верхнем ящике стола найдешь вату и марлю. Поторопись, пожалуйста!

— Я мигом!

Отыскав все все необходимое, Уолтер торопливо перевязал рану, а Леонард все это время сидел на полу, прикрывая лицо руками. Когда англичанин подошел к нему, он отодвинул указательный палец и воззрился на друга одним глазом.

— Все?

— Все.

— Уффф.

Леонард шумно выдохнул и поднялся на еще дрожащие ноги.

— Это уже в прошлом, — успокоил он себя. — Так, чем бы мне тебя занять? Вот, гляди!

Уолтер послушно склонился над микроскопом и увидел нечто зеленое, текучее, по форме напоминающее тапок с бахромой. Существо ползало по стеклу, при этом шевеля ресничками с видом заправской кокетки.

— Это мой свадебный подарок Гизеле. Еще неизвестный науке вид инфузории! Я назову ее Paramecium giselia. Мне кажется, эта инфузория на нее очень похожа!

— Чем?

— Ну, — задумался Леонард — Для начала, у нее тоже есть ресницы.

Уолтер тихо простонал. Даже если Гизела и была безжалостной убийцей, она все таки не заслужила, чтобы грядущие поколения сравнивали ее с ожившей водорослью.

Леонард ловким движением сменил стеклышко с образцом.

— А теперь посмотри сюда! — произнес он тоном шеф-повара, который представляет гурману блюдо из трюфелей. — Вот такой вольвокс я выловил в нашей запруде. Хорош, чертяка! И представь — тоже неизвестный в-вид! Давай классифицировать его вместе?

«Еще одно нестандартных размеров животное — и меня точно вывернет,» подумал Уолтер.

— Может, чуть позже посмотрим? Если честно, я пришел не за этим.

— Правда? — удивился Леонард. — А зачем тогда?

— Я должен кое-что у тебя спросить.

Главное его не напугать, поэтому мистер Стивенс решил пока что не сообщать о самых страшных своих подозрениях. Он постарался как можно мягче сформулировать вопрос.

— Леонард, ты не знаешь куда пропала твоя сестра?

Судя по реакции юного Штайнберга, формулировка оказалась недостаточно мягкой.

 

ГЛАВА 6

Леонард Штайнберг держал микроскоп наперевес, но руки его ходили ходуном.

— Кто ты, Уолтер, и кто тебя послал?! — наконец сумел выговорить он.

Дружелюбно улыбаясь, Уолтер отнял у него микроскоп и вернул прибор на стол, заметив при этом, что у Леонарда от страха даже руки похолодели.

— Да не волнуйся ты так! Расследовать пропажу Берты меня попросила Гизела, вот я и расследую по мере возможностей. А сам я никто иной как Уолтер Стивенс, из Англии. Хотя должен признаться, что сюда я приехал не фольклор собирать. Чего за ним далеко ходить? На любой валлийской ферме тебе расскажут сотни историй про домового Буку. Здесь же я надеюсь отыскать вампиров.

— Ах, вот оно что, — тихо промолвил Леонард. — Зачем? Чтобы истребить их, да?

— Нет, просто материал для книги собираю. Хотя все зависит от их поведения, — присовокупил Уолтер. — Я даже не сомневался, что вурдалаки водятся в этих краях, а давеча побеседовал с вашим священником и он подтвердил мои гипотезы!

— Представляю, в каких выражениях он все описал, — покачал головой его приятель.

— Да, отец Штефан вампиров не жалует.

— И не он один, — отозвался юный Штайнберг. — Но скажи, ты взаправду продел такой путь только ради вампиров? Я еще понимаю, если бы тебя интересовали наши аборигенные бактерии, но вампиры? Чем тебе английские не милы?

— Разве в Англии они тоже есть?! — спросил Уолтер с интонацией человека, узнавшего что все это время у него в огороде, под грядкой укропа, находился древний клад.

— Вампиры повсюду, Уолтер.

— Но почему я никогда их не видел?

— Нууу, — задумался Леонард. — Разве ты ведешь ночной образ жизни?

— Нет. Дома я привык ложиться рано, а когда служил у стряпчего, приходилось экономить на свечах.

Тут он вспыхнул, подумав — и не без сожаления — про абсент, канкан и дома с дурной репутацией.

— А, ты в таком смысле. Нет, на улицу по ночам не выходил. Вдруг еще нападут, ограбят, убьют…

Юный Штайнберг красноречиво кивнул.

— Вампиры предпочитают большие города, — добавил он.

— Как Лондон?

— Да. В таких городах проживают Мастера, которым подчиняются все вампиры в стране.

— Представляю, как они бьются за это звание! А Мастером становится тот, кто победил предыдущего?

— Не всегда. Зачастую Мастером становится тот, кто медленнее всех бегает. За вампирами присматривать — все равно что кошек пасти. Удовольствия абсолютный ноль, а н-нервотрепки уйма… Хотя случаются исключения, — юноша помрачнел. — Иногда в Мастера выбиваются жадные до власти сволочи. Они даже хуже чем… чем стафилококки! Ведь бактерии просто убивают, а не играют с тобой в игры! А эти будут годами нарезать вокруг жертвы круги, упиваясь ее страхом. Ну ничего, и т-тогда найдется кому их остановить!

— Ты это о чем?

— Да так. Мысли вслух.

— А в ваших краях есть Мастер? Дай угадаю — это граф?

— Нет, это графиня. Но ее называют просто Эржбета. Кстати, она тоже приезжает на Бал. Вот только ты ее не увидишь, потому что сегодня же покинешь замок — так ведь, Уолтер?

Тот пробормотал нечто маловразумительное. Уедет он, как же. Теперь, когда вампиры так близко что их можно потрогать пальцем (или осиновым колом, в зависимости от обстоятельств)! Вряд ли он отыщет их в родных пенатах. Английские кровососы, должно быть, необщительные. А во всем виноват никудышный климат. Уолтер вспомнил туманы, белые и густые, как бланманже. Попробуй поохоться в таких погодных условиях! Можно перепутать человека с парковой скульптурой и все клыки обломать. А еще бывают настолько промозглые ночи, что если вампирам приходится выбирать между свежей кровью и уютным, хорошо протопленным камином, они наверняка склоняются в пользу последнего.

— Откуда ты столько знаешь про вампиров?

— Шутишь? — Леонард закатил глаза. — Сам же говорил, будто отец Штефан все тебе рассказал.

— Ну да.

На мгновение юный Штайнберг задумался, чувствуя, что балансирует на стуле с отломленной ножкой, пытаясь при этом жонглировать. В расспросах он не силен.

— Значит, тебе подослала Гизела. О чем вы с ней беседовали?

— Обо всем.

— А поточнее?

— О том, что они с твоей сестрой, мягко говоря, не ладили. Что она очень расстроена побегом Берты. Что из-за этого необдуманного поступка может сорваться Бал.

— Больше она ничего про Бал не говорила? — успокоившись отчасти, переспросил Леонард.

— Кроме того, что там будут вампиры. Ты ведь тоже веришь в вампиров, правда? — еще раз уточнил Уолтер. А то вдруг с ним приключилась слуховая галлюцинация с хорошим воображением.

Леонард снял очки, протер их свежим платком, и снова водрузил на нос.

— Мне ли отрицать их существование? — вздохнул он.

— В таком случае, неужели будущий союз с Гизелой тебя не пугает?

— Еще как п-пугает! В прошлом году… ну, когда все произошло… я умолял ее расторгнуть помолвку, предлагал любые отступные, а она ни в какую.

Уолтер понимающе кивнул. Если мужчина расторгнет помолвку первым, то любой сколько-нибудь порядочный человек просто обязан линчевать ренегата на месте. Расторжение помолвки — это прерогатива невесты.

— Не бойся, Леонард, — он покровительственно похлопал беднягу по плечу. — Если понадобится, я встану на твою защиту.

— Спасибо. Только я бы предпочел, чтобы ты уехал отсюда. Прямо сейчас. Можешь взять любую лошадь на конюшне, я покрою твои дорожные расходы. Давай, а?

— Ну нет, я и с места не сдвинусь!

— Что же ты намерен предпринять?

— Для начала, хочу узнать, что произошло с твоей сестрой.

— Ты и правда веришь, что сумеешь ее найти? У моего отца гораздо больше средств, но и он потерпел неудачу.

— Если не найду, то хоть попытаюсь.

— И то верно. Главное ведь намерения, — в его голосе Уолтер уловил нотки горечи. — Чем я могу помочь?

— У тебя есть портрет Берты? Ну или фотография, желательно посвежее.

— Есть одна, только она в ее будуаре.

— Так за чем же дело стало! Как раз ее будуар мне и нужен. Может, там я отыщу какие-нибудь улики.

После долгих раздумий Леонард согласился его проводить. Перед уходом он лично попрощался с каждой водорослью и пожелал всем приятного фотосинтеза.

Будуар фроляйн Штайнберг размерами не уступал крикетному полю. Пол был устлан персидским ковром, по которому, выжигая вам сетчатку, разбегались ярчайшие геометрические узоры. На стенах висели картины, изображавшие обнаженных нимф и прочие куртуазности. Высокие окна были обрамлены темно-красными шторами с золотой бахромой, которые спускались вниз тяжелыми складками, словно еще не остывшая лава. На подоконнике стояла клетка с канарейкой. Птичка, дремавшая на жердочке, вдруг вспорхнула и ожившим солнечным зайчиком заметалась по клетке.

Над камином не оказалось традиционного круглого зеркала, но отсутствие зеркал уже превратилось в закономерность. Уолтер успел от них отвыкнуть. Увидав зеркало, он завопил бы от удивления, словно туземец при виде товаров из Старого Света.

— Держу пари, в этой комнате не убирали с момента исчезновения Берты! — потер руки мистер Стивенс. Он уже представлял, как обнаружит под ковром пятно причудливых очертаний, а за диванными подушками — удавку либо погнутый подсвечник.

— Ну что ты, это же негигиенично! — осадил его Леонард. — Я немедленно распорядился, чтобы все поверхности протерли карболовой кислотой, а шторы прополоскали в керосине.

Уже без прежнего рвения, сыщик прошелся по комнате. Следов борьбы заметно не было. Штофные обои оказались чистыми до безобразия, без кровавых брызг или подозрительных царапин.

Тем временем Леонард снял с каминной полки фотографию в простой рамке.

— Вообще-то, отец никогда не приглашал к нам фотографа. Говорил, что если мы будем день-деньской таращиться на свои изображения, то совсем избалуемся, — невесело усмехнулся он. — Но однажды мы поехали на ярмарку. Пустая трата времени, если хочешь знать мое мнение! Помню, как у меня началась истерика, когда отец попытался затащить меня на карусель. Тамошние дети прикасались к лошадкам такими руками! Да столько микробов даже Пастер за всю свою жизнь не видел! Я ныл и просился домой, но отцу там понравилось, он размяк, и Берта уломала его пойти в студию. Ей он ни в чем не отказывал.

Фотограф запечатлел детей на фоне задника с кипарисами и обломками античных колонн. Слева стоял мальчик в матросском костюмчике. По огромным очкам, а так же по выражению легкой паники на лице, Уолтер опознал в нем Леонарда. За руку его держала девочка в платье с таким обилием бантиков, словно портниха шла на мировой рекорд. Уолтер крякнул от досады, потому что девочка надвинула на глаза высокую, как свадебный торт, шляпку, так что виден был лишь упрямо сжатый рот. Опознать пропавшую по такой фотографии не представлялось возможным. Продолжая теребить карточку, англичанин почувствовал, как в нем закипает раздражение — и на Берту, которая усмехалась над ним из прошлого, и на сам снимок, такой уродливый! С композицией явно что-то не так. Да и формат карточки нестандартный. Присмотревшись, он заметил, что другая рука Леонарда терялась за кадром. Кто-то обкромсал ножницами левый край фотографии.

— С вами стоял кто-то еще? Твой отец?

— Нет, — смутился Леонард. — Там была Гизела. Она тоже поехала с нами на ярмарку, в первый и последний раз.

— И Берта ее отрезала?

— У нее с Гизелой были… сложные отношения, — деликатно заметил юноша.

Уолтер присвистнул. Теперь понятно, почему виконтесса так разгорячилась, вспоминая фроляйн Штайнберг. И главное — у Гизелы явно есть мотив для убийства! Если, конечно, священник был прав насчет Берты.

— Давай восстановим события. Ты знаешь, что делала твоя сестра перед исчезновением?

— Ну… мы все, как водится, проснулись, позавтракали колбасой-кровянкой. Отец отправился в цех, я — к себе в кабинет. Как сейчас помню, я тогда наблюдал за интересной культурой инфузорий. Пришло время изучать их морфологические особенности…

— А Берта? — оборвал Уолтер.

— Что Берта? Ах да! Сестра поднялась в будуар, зажгла камин и долго возле него просидела.

— Зачем ей было зажигать камин?

— Чтобы погреться?

— Летом?

— Ничего от тебя не скроешь, — сдался Леонард. — Она жгла свой дневник. Страницу за страницей, с самого начала. Берта завела его, как только мы переехали сюда из Гамбурга.

— А ты когда-нибудь..?

— Ну знаешь ли! Читать чужие дневники — это низость! Кроме того, она каждый день нарочно посыпала его пылью. А в пыли водятся клещи. Я их очень боюсь.

— Неужели ее дневник так и канул в Лету? — огорчился сыщик.

— Не совсем. В дверь к ней постучалась наша горничная, а когда вошла, комната оказалась пуста. Остатки дневника тлели в камине, и лишь последняя страница обгорела не полностью. Я решил не ставить отца в известность. Уверен, сестре бы это не понравилось.

Бережно, будто уцелевший манускрипт из Александрийской библиотеки, он извлек из нагрудного кармана даже не страницу, а клочок бумаги с хрупкими краями. Можно было разобрать лишь несколько строк: «...невыносимо… Я не должна более приближаться к Г., иначе случится беда… и раньше ненавидела, а теперь… так страшно… ничего, кроме ужаса, кроме отвращения… уехать… W (дальше неразборчиво).»

— Берта собиралась куда-то ехать? — воскликнул англичанин. — Куда?

Морща лоб от напряжения, юный Штайнберг еще раз перечел записи.

— Мне кажется, что W означает Westen, запад. По крайней мере, так я передал Гизеле. Но теперь я даже в этом не уверен.

Уолтер почувствовал, как на него снисходит откровение. Горячее, с острыми краями, оно так и впилось ему в мозг.

— Постой! Но ведь из дневника явственно следует, что Берта боится Гизелу! И ты все равно ей донес? Чтобы Гизеле было проще выследить твою сестру?

— Зачем бы ей это делать? — в свою очередь удивился Леонард.

— Как зачем? Говорю же, я все знаю про вампиров! Про все их повадки!

— Ну да. А Гизела тут причем?

— Она-то имеет к делу самое прямое отношение.

Леонард часто заморгал.

— Признаться, я не понимаю…

— Это я тебя не понимаю! Неужели ты действительно помогаешь упырям?

— Помогаю, куда ж мне теперь деваться. Но не всем!

— Ага, значит я был прав! Ты их пособник! Быть может, твоя сестра действительно мертва?

— А если и так, что с того? — вдруг завелся юноша. — Поверь, от этого она не стала хуже!

— Да в какие игры ты со мной играешь, Леонард?! — прокричал Уолтер, и где-то в отдалении эхо подхватило его слова. Юный Штайнберг затрясся всем телом.

— Ох, Уолтер…

— ЛЕОНАРД!

— Это отец! Он идет сюда!

— Ну и пусть! — в запальчивости проговорил Уолтер. — К нему у меня тоже вопросы найдутся!

— Бе-бе-беги! Если он тебя здесь застукает…

В англичанине взыграл великодержавный гонор.

— Что тогда? Я иностранный поданный. На меня он руку поднять не посмеет.

— ЛЕОНАРД!!!

— Он тебя убьет. Причем руки ему для этого не понадобятся. Умоляю, уходи! Мой отец очень добрый. Пожалуйста, не вынуждай его на поступок, о котором он будет сожалеть! — Леонард что-то достал из другого кармана и быстро сунул Уолтеру. — Вот, это тебя заинтересует. Скорее сюда, на балкон. И дыши потише!

Как только за Уолтером захлопнулась балконная дверь, в комнату ворвался разъяренный Штайнберг.

— Щенок! Я же запретил..! Как ты смел сюда пробраться!

— Я тоскую, — ответил Леонард просто.

— По самовлюбленной дурехе, которая удрала прямо перед Балом?

— Да, по ней.

Фабрикант замер и опустил занесенную руку. Бросил взгляд на каминную полку, куда Леонард уже успел поставить фотографию.

— Я тоже. Знай я, как дело обернется, все стены увешал бы ее портретами. Что если она никогда не вернется домой?

— Ты действительно веришь, что Берта сбежала? Может, он ее похитил? Держит взаперти?

— Зачем бы ему так поступать?

— Ты его лучше знаешь, отец. Зачем бы ему так поступать?

— Ох, Леонард. Вот ведь в какой переплет мы попали, — печально покачал головой отец. — Уже не верится, что выпутаемся.

— Ничего, до Бала еще несколько ночей. Что-нибудь да пр-придумаем.

— Как же, придумает он! — опять взорвался Штайнберг. — Экий мыслитель нашелся! В который раз повторяю — уезжай, покуда еще можешь. Ты ни в чем не замешан. Проклятие на тебя не распространяется!

— Именно поэтому я и с места не сдвинусь. Раз уж надо мной не властен этот мерз…

— Молчать!

— … авец, — закончил Леонард, смакуя каждый слог. Последовавшая затрещина так и не сбила его довольной улыбки. — Должен же хоть кто-то вмешаться, если твой г-господин позволит себе лишнего. Если он слишком туго затянет твой поводок.

— Тебе ли, дураку, с ним тягаться?

— Что еще мне остается делать? Целый год я живу в страху. Я уже устал.

— Что, так скоро? Кишка тонка? А вообрази, каково бояться на протяжении двадцати лет! — рявкнул Штайнберг. — Зная, что в любой день — вернее, в любую ночь — он может явиться за моей дочерью. Каждое утро вздыхать облегченно, видя что и на этот раз ее колыбель не пуста! Представлять, как он ее уводит — пойдет ли она добровольно или будет вырываться, а если так, что он с ней сделает тогда? Это ты себе можешь вообразить?!

— Нет, не могу, — подумав, ответил сын. — И не собираюсь. М-мы еще посмотрим, кто кого.

— Значит, остаешься?

— Остаюсь.

— Ну и болван! Так пропадайте же оба, я палец о палец больше не ударю! И за что только судьба покарала меня такими дерзостными, неблагодарными детьми?

Оба надолго замолчали.

— Это не риторический вопрос, отец, — наконец произнес Леонард. — На твоем месте, я бы не стал его задавать.

Уолтер осторожно отодвинулся от окна, за котором отец и сын еще продолжали беседу, и рассмотрел новый артефакт. Им оказался сложенный вчетверо листочек бумаги с виньетками, как видно, из дамской записной книжки. Записка вещала:

«Дорогие отец и Леонард,

Не вздумайте меня искать! В единстве наша погибель, только по отдельности мы устоим. Я сделала свой выбор, да и вы бегите отсюда. И если есть у вас хоть крупица благоразумия, держитесь подальше от графа и Гизелы.

Б.

PS Особенно от Гизелы.

PPS Если вдруг решите остаться, не забывайте кормить мою канарейку.»

Теперь у Уолтера уже не оставалось сомнений.

* * *

«У меня был друг, но он оказался предателем. У меня была возлюбленная, но она обернулась чудовищем, настоящей ламией (прим. — уточнить термин „ламия“ в мифологическом словаре.) Тем не менее, у меня есть долг перед Гизелой — долг христианина, мужчины, и любящего человека. Я должен спасти ее душу из узилища немертвой плоти. Я должен ее упокоить. А если хватит сил, то и графа, который сделал ее такой.

Выбравшись из дома безумного Штайнберга, я последовал совету Леонарда и взял на конюшне лошадь. Привратнику я сказал, что мне поручено скакать в замок, и он без возражений отворил предо мною ворота. По дороге даже волки держались в отдалении, чуя мой гнев, мою решимость. Теперь я готов на самый отчаянный поступок. Я пишу эти строки при лунном свете на ступенях замка. Еще мгновение — и я открою дверь и отправлюсь на последнее свидание к моей любимой (прим. — если выживу, нужно вставить сюда какую-нибудь цитату — может, из Теннисона?) Я иду, Гизела! Смерть меня не страшит!»

Здесь записи Уолтера Стивенса обрываются навсегда.

К его величайшей досаде, дверь была заперта. Разве что вскарабкаться по каменной кладке до ближайшего окна? Но велик шанс, что тогда обрушится вся стена. Это, во-первых, очень раздосадует вампиров, а во-вторых — разрушать чужие культурные ценности все же варварство. Уолтер решил позвонить. Хотя он едва прикоснулся к дверному звонку в форме дракона с аппетитом кусающего себя за хвост, эхо многократно усилило стук и разнесло его по всему замку.

Дверь открыла горничная. В кармане ее фартука что-то настойчиво шевелилось. Эвике погладила карман, убаюкивая его содержимое, и строго посмотрела на Уолтера.

— Где вас так долго носило, сударь? А почему плащ не при вас? А корзина? Только не говорите, что потеряли!

— Сейчас не до таких мелочей, — отмахнулся он, проходя вперед.

— Это не мелочь! Между прочим, я все пальцы исколола, пока ее сплела…

— Девушка! — прикрикнул на нее Уолтер. — У тебя есть факел?

— Нет. У меня теперь и свечей нет, по вашей милости. Зато есть лучина. Сгодится?

Уолтер представил, как заявится к вампирше с лучиной в руках, и тут же отмел этот вариант. Масштаб не тот.

— Вряд ли.

— А что с вами приключилось? Где вы так исцарапались, да и костюм порвали?

— Я был у Леонарда.

Служба у вампиров закалила нервы Эвике, но теперь лицо ее посерело.

— Господи. Неужто его микробы с вами такое сделали?!

Не тратя времени на объяснения, Уолтер оттеснил девушку в сторону.

— Куда же вы?

— К твоей госпоже.

— Дайте я вам хоть брюки зашью! Нельзя же идти к даме в таком деза… беза… де-без-белья, в общем!

Идея звучала заманчиво, но юноша отказался. Нельзя терять ни секунды. Сначала он забежал к себе в спальню, а оттуда уже отправился на роковую встречу.

Уолтер был преисполнен решимости. К сожалению или к счастью, но она завладела всем его сознанием, не оставляя таким вещам, как рассудительность и здравый смысл, ни малейшего шанса. Сжимая в одной руке весомые доказательства — то есть то, что когда-то было дневником Берты, а в другой — набор бесстрашного убийцы вампиров, он открыл дверь (что составляет определенные трудности при обеих занятых руках) и шагнул в комнату Гизелы.

Она сидела на потертом диванчике и внимательно читала книгу, делая заметки на полях (восклицательный знак, большой восклицательный знак, Очень Большой восклицательный знак). Заметив пришельца, виконтесса оторвалась от увлекательного чтения и приветливо ему помахала.

— А, Уолтер. Свечи принесли?

— Нет.

— Что-то случилось?

«Нет, мисс Гизела, ничего не случилось, я так, комнатой ошибся,» — захотел сказать он и быстро-быстро закрыть за собой дверь. Но долг превыше всего.

— Да, случилось, — торжественно-мрачным тоном произнес Уолтер, и девушка заинтересованно отложила книгу.

— Гизела, я знаю правду!

Виконтесса побледнела, хотя, казалось бы, с ее цветом кожи сделать это просто невозможно.

— Какую правду? Что ты имеешь в виду?

— Тебе больше не удастся обманывать меня, — провозгласил англичанин, обращаясь к ней на «ты,» потому что с демонами вообще-то не миндальничают. Но приличия не сдавали позиции так просто. — Я долго сомневался, но теперь получил неопровержимые доказательства… Мисс Гизела, я знаю про вас все. И про несчастную Берту Штайнберг.

— Что?! — воскликнула она, подбегая к Уолтеру почти вплотную. — Что ты знаешь? Где Берта? Как нам ее вернуть?

— Вы не вернете ее, мисс Гизела. Храбрая девушка погибла, но тем самым она вырвалась из этого ужасного места и вы более не властны над ней. Но я могу помочь вам.

— Как же? — Гизела вскинула тонкие брови.

— Я отрублю вам голову, набью рот чесноком и вобью кол в сердце, — твердо произнес Уолтер, протягивая крест перед собой на случай, если Гизеле эта идея не понравится.

Гизеле эта идея не понравилась. Она очень внимательно посмотрела на него и очень тихо спросила:

— Что?

— Поверьте, мне будет тяжело, но я готов избавить вас от того существования, которое вы вынуждены влачить, погубив сначала себя, а теперь и других людей — как и эту ни в чем не повинную девушку.

— Да что ты…

— Подождите, мисс Гизела, — у него была приготовлена речь на три страницы, и он только начал. — Пусть вы и стали тем, кем являетесь, но ваша бесценная душа достойна спасения. Позвольте же мне освободить вас и других от страданий!

— Не позволю, — она сложила руки на груди.

— Почему?

— Я не люблю, когда мне отрезают голову. Чеснок, впрочем, я тоже не очень люблю.

— Явный признак!

— Признак чего?

— Того, что вы вампир, мисс Гизела! Пришло время раскрыть карты. Я давно догадывался, кто вы, а теперь нашел документальное подтверждение. Вам меня не обмануть! Поверьте, мисс Гизела, вы очень мне нравитесь. Только ради вас я и остаюсь здесь, дабы спасти вашу душу от вечного царства тьмы!

— Ага-а-а-а, — медленно произнесла она.

Уолтер внутренне похолодел. Вот сейчас она, осознав что уже нет смысла скрываться, просто набросится на него и выпьет всю кровь.

— Во-первых, никто вас в замке не держит, вы сами сюда пришли. Во-вторых, я правда вам нравлюсь? Как мило! В-третьих, какие еще документальные подтверждение? Ну и в-четвертых… Извини, Уолтер, но я не вампир.

— Как это?

— Ну, так получилось. Я не нарочно.

— Я вам не верю! Вы нарочно пытаетесь обмануть меня, затуманить рассудок и… Ну хорошо, докажите, что вы не вампир!..

* * *

— А вот святая вода, — с надеждой произнес Уолтер, доставая маленький флакончик и капая Гизеле на запястье.

Виконтесса зевнула. Юноша печально вздохнул и поставил в формуляре жирный минус около пункта двадцать пять: «Вампиры боятся святой воды.» Тем не менее, он не унывал.

— Хорошо, но это еще не все.

С хитрым видом мистер Стивенс достал из чемодана мешочек, перевязанный ниткой.

— Ну-ка, проверим, мисс Гизела…

На ее глазах он высыпал содержимое мешочка — мелкие зернышки запрыгали по полу, разбегаясь в разные стороны. Англичанин выжидающе посмотрел на предполагаемую вампиршу.

— И?

— У вас не возникает нестерпимого желания их пересчитать?

— У меня возникает нестерпимое желание всучить кому-нибудь веник и совок! Но я уже близка к тому, чтобы вас покусать, мистер Штивенс! — раздраженно проговорила она.

Он неохотно поставил еще один минус и поплелся за веником.

На шестьдесят девятом пункте опросник закончился. Конечно, он еще не пробовал отрубить ей голову, или там вбить кол в сердце, но инстинкт самосохранения подсказывал, что лучше и не пытаться.

— Выходит, ты не вампир? — с горя перейдя на «ты», переспросил он.

— Нет…

— А господин граф? — произнес Уолтер с новой надеждой. — Ну уж он-то…!

— Папочка? Не смеши меня, какой из него вампир! Он мухи не обидит. А если обидит, то извинится.

— Эх.

Уолтер присел на диван, отбрасывая в сторону тщательно связанную косицу чеснока.

Реальность только что преподала ему памятный урок. Ну конечно, всему произошедшему есть рациональное объяснение. Отец Штефан оказался всего-навсего полоумным стариканом, а Леонард всласть поиздевался над доверчивым иностранцем. Сам граф фон Лютценземмерн уже не выглядел порождением ночи, лишь обедневшим, но все еще гостеприимным аристократом. Гробы он изготовляет не с преступным умыслом, а на заказ, чтобы хоть как-то поправить финансовое положение. И конечно же на бал прибудут упыри не в буквальном, а в переносном смысле. Наверняка они любят сосать из окружающих кровь, но сосать ее как-нибудь фигурально! Только сейчас ему открылся смысл родительских поучений — нужно было сидеть в конторе и не рыпаться. Нужно было дождаться ту девицу с молитвенником, хотя от одной мысли о ней Уолтера бросало в холодный пот. Но все лучше, чем выставить себя идиотом перед надменной аристократкой, которая едва сдерживается, чтобы не расхохотаться ему в лицо. Вот куда заводят фантазии! Даже при разрушении воздушных замков можно пребольно удариться.

— Неужели вампиров действительно не существует?.. Что ж, теперь мне ничего не остается, как признать все легенды о немертвых суевериями и вернуться в Англию. А я так надеялся!

— Ну не расстраивайся, — Гизела присела рядом и протянула ему платок. — Да, мы не вампиры, но это же не значит, что их не существует! Да взять хотя бы Штайнбергов…

— На что мне теперь Штайнберги?

— Кхм.

— Что?

— Разве Леонард ничего тебе не сказал? Наверняка со своими инфузориями-туфельками опять забыл! Уолтер, очнись, Штайнберги — вампиры!

Англичанин взвился с места.

— Что?!

— Ну зачем ты так волнуешься? Подумаешь, вампиры… Да об этом вся деревня знает.

— И никто не попытался их уничтожить?

— А зачем? Они здесь восемь лет живут. Вампирами они ведь совсем недавно стали, что ж теперь, штурмовать их особняк? Кроме того, Штайнберг пол-деревни обеспечивает работой.

Уолтер схватился за голову.

— Но как Леонард может быть вампиром, у него же гемофобия?

— Не повезло, — согласилась Гизела.

— И все таки?

— Он питается кровяной колбасой. Если кровь прошла термическую обработку, она вроде бы не так опасна. Ты пробовал их колбасу? Редкостная гадость. Только упырь ее и может в рот взять.

— Но ведь Леонард… и ты… И он же вампир!

— Ну да. А я его невеста, — она пожала плечами.

— Неужели тебе тоже придется стать вампиром? Гизела, я не могу этого допустить! Я спасу тебя от этих чудовищ и увезу в Англию, ну же, решайся!

— Англия — это, конечно, заманчиво, — улыбнулась девушка, — но я не могу оставить папу одного. К тому же, кто тебе сказал, что меня сделают вампиром? Отец Леонарда никогда такого не допустит. Он говорит, что лучше уж мы останемся смертными, и тогда после нашей с папой кончины замок отойдет к ним. Всего-то лет сорок — пятьдесят подождать, для них это сущие мелочи.

— Ну, если так, — протянул Уолтер, который и в кошмарном сне не мог вообразить, чтобы кто-то добровольно согласился выйти замуж за вампира. Впрочем, чтобы кто-то согласился выйти замуж за Леонарда, он тоже представить не мог.

— А та несчастная девушка? Она тоже имеет какое-то отношение к… Подожди, она же сестра Леонарда! — вспомнил он. — Но она же не…

— Тоже вампир. Вот уж год как, — проговорила Гизела печально. — Бедняжка все никак не смирится и не примет себя такой, какая есть. И вот теперь она исчезла — прямо перед свадьбой, представляешь?

— Разве ты хотела, чтобы она стала подружкой невесты? — не понял Уолтер.

— Это была бы ее свадьба! — воскликнула Гизела. — Я имею в виду — двойная свадьба. Я выхожу за Леонарда, а она… как же его зовут-то… Какой-то французский аристократ, не помню фамилии. В честь этого мы и даем бал. Но представь что будет, если гости не обнаружат невесты?

— Они расстроятся, — покачал головой юноша. — Помню, я ездил на свадьбу кузена, а свадьбы-то и не было — невеста сбежала с каким-то коммивояжером, и след их затерялся в Гретна Грин. А сколько денег было потрачено на дорогу и подарок…

— О да, они расстроятся! Так расстроятся, что разнесут замок по камешку, выпьют всю нашу кровь и примутся за деревню. Наши гости — вампиры, самые древние, самые уважаемые, самые кровожадные и жестокие. Практически цвет вампирского общества! И если мы не найдем невесту к свадьбе, они очень, очень… расстроятся. Теперь понимаешь, в каком мы положении? — тихо добавила она.

— Да. Но то, что я нашел в доме Штайнбергов, поможет нам в поисках. Это остатки дневника Берты. Она сожгла его перед побегом. Но что-то еще можно разобрать. Здесь есть и про тебя, — он протянул ей листочек, которые девушка взяла осторожно, опасаясь, что поврежденный огнем, он может рассыпаться в прах прямо у нее в руках.

— Что-то важное? — не выдержав, спросил Уолтер, глядя как виконтесса уже десять минут перечитывает те несколько строчек, что удалось сохранить. Ему показалось, что в уголках ее глаз выступили слезы.

— Какая же она все-таки глупая! — воскликнула Гизела, медленно, словно бы нехотя откладывая листок в сторону. — Неужели и правда думала, что мне есть разница — вампир она или нет? Неужели не понимала, что без нее мы пропадем?

— Да, все это очень печально, — поддакнул Уолтер, — но ты нашла там какую-нибудь важную информацию?

— Здесь написано, что она хочет поехать в W… Wie… Тут не видно, но я думаю, она имела в виду Вену, — она испуганно посмотрела на Уолтера. — Это целый день пути отсюда, и то в один конец. А ведь ее нужно там отыскать! Мы не успеем, Бал совсем скоро!

— Что-нибудь придумаем, обещаю, — заверил ее англичанин, понимая, что придумать тут ничего нельзя.

В дверь постучали, и они оба вздрогнули, как если бы толпа вампиров уже ломилась сюда.

Не дожидаясь разрешения войти, в комнате появился большой деревянный ящик. Если приглядеться, за ним можно было увидеть довольно улыбающуюся Эвике.

— Смотрите, фроляйн, чего я в лесу наловила! Самое то, а?

Двумя пальцами она достала из ящика огромного паука и помахала им перед носом. Еще один высунулся из ее кармана и воззрился на Гизелу многочисленными глазами. Очевидно, он ходил у Эвике в любимцах.

— Ну красавцы же! Для антуража ими можно всю залу украсить. Гостям точно понравится! А паутину я целый день по подвалам собирала, будем ею комнаты декорировать. Кстати, Тамаш уже закончил третий портрет. Пойдемте посмотрим, так здорово получилось, аж жуть берет!

Заметно было, что Эвике развила бурную деятельность, поэтому Уолтер стыдливо отвернулся, когда наконец выдавил:

— Но я ведь так и не нашел Берту.

— Не огорчайся. Завтра же покажем нашу находку Штайнбергам, а заодно расспросим, как они сделались вампирами, — решительно ответила Гизела. — Вопрос, конечно, деликатный, но ничего не поделаешь, нам пригодится любая зацепка. Может быть, она остановилась в Вене у знакомых. А пока что продолжаем подготовку. Уолтер, Эвике, за мной!

 

ГЛАВА 7

План был таков — прошмыгнуть в палату Кармиллы и все четыре часа слушать ее рассказы. Желательно без света. Но уже в вестибюле сиделка столкнулась с доктором Ратманном.

— Фроляйн, да вы нездоровы! — вместо приветствия сказал он.

— Что вы, герр доктор, я вполне…

— На вас лица нет.

Девушка на всякий случай проверила, а то мало ли что могло приключиться, пока она спала. Лицо оказалось на месте, хотя, судя по ввалившимся щекам, выглядело оно чертовски несимпатично.

— Есть.

— Не спорьте, пожалуйста! Простите мою прямоту, но краше в гроб кладут, — выдал доктор еще одну остроту, от которой фроляйн Лайд поежилась. — Да и вообще, что вы здесь делаете? У вас сегодня выходной.

— Пол-выходного, — уточнила сиделка. Согласно правилам фрау Кальтерзиле, новым медсестрам не полагалось выходных, покуда не наработают стаж. Матрона опасалась, что целая ночь свободы вскружит ее подопечным голову и они уйдут в загул.

— А мы не будем мелочиться и сделаем его полным, — подмигнул Ратманн.

Сиделка поблагодарила его книксеном.

— Тогда я заскочу к пациентке из 14й, буквально на пару минут, и сдам кастелянше форму.

— Вот за что я ценю вас, фроляйн, так это за профессионализм. Я было решил, что девчонка вам всю душу вынула своими бреднями.

Нет, подумала фроляйн Лайд. Что касается желающих вынуть ей душу, Кармилле придется встать в конец очереди. И в любом случае она опоздала. Все хорошее уже разобрали.

Доктор молча буравил ее взглядом.

— С вашего позволения? — попросилась сиделка.

— Э нет, никакого позволения я не давал. Вы точно доберетесь домой самостоятельно?

— Да.

— Ну смотрите, а то я бы мог…

Но к нему уже бежала другая медсестра, поддерживая сбившийся чепец.

— Герр доктор, там пациентка из третьей проснулась и буянит! — произнесла она таким тоном, будто ей было нанесено личное оскорбление.

— Что, опять? — досадливо поморщился главный врач. — Хорошо, для начала холодный душ, а после двойную дозу лауданума и на недельку в комнату с мягкими стенами. Если и тогда не образумится, применим электричество.

— Да, герр доктор!

— В нашей больнице нет места безобразному поведению.

Пока они разрабатывали курс лечения, фроляйн Лайд тихой сапой отодвинулась подальше, потом взлетела по лестнице и уже совсем скоро открывала знакомую дверь. Как обычно, девочка сидела на кровати и пыталась сообразить какую-то сложную прическу при отсутствии шпилек. Пациенткам они не полагались, потому что хитроумные особы могли соорудить из них отмычку, а менее сообразительные — просто воткнуть медсестре в глаз. Да и зачем, если многих все равно стригли налысо? Кармилле еще повезло.

Иногда сиделка задумывалась, каково это — каждый день проводить в одной и той же комнате, метаться из угла в угол или лежать на кровати, разглядывая потолок в поисках интересных трещин или пятен плесени, но тщетно, потому что потолки здесь регулярно белили. Каждое пятно было островом на карте воображения. Каждая трещина — дорогой, уводившей прочь из этих стен.

Со временем, конечно, она разучится сострадать пациенткам. Даже эта ночь еще дальше отодвинет ее от них. Еще одна капля в океан, который отделяет ее от людей. Капля крови.

— Фроляйн Лайд, вы пришли! — обрадовалась Кармилла. — Я как раз вспоминала то время, когда меня полюбил Владыка Всех Вампиров…

— Я ненадолго, — одернула ее сиделка. — Просто хотела удостовериться, что вы благополучны.

У Кармиллы вытянулось лицо.

— Может, все таки задержитесь?

— У меня сегодня выходной.

— А, тогда другое дело! Хорошо вам. Жаль только, что заняться будет нечем. Ночь ведь, — девочка с сомнением покосилась в окно.

«Может, вы чего порекомендуете, с вашим-то опытом?» чуть было не выпалила фроляйн Лайд, но вовремя спохватилась. Девочка не виновата в том, что у нее такое отвратительное настроение. Прямо скажем, человеконенавистническое.

— Отправлюсь на прогулку.

— Ой, только вы поосторожнее! На улицах в это время опасно.

— Постараюсь, — сдержанно ответила сиделка. На улицах этой ночью и правда будет опасно. А ей уже пора в путь, иначе это самое «опасно» начнется прямо здесь и сейчас.

Девочка посмотрела на нее выжидательно, словно дворовый котенок на молочника. Фроляйн Лайд недоуменно нахмурилась, но тут же все поняла. Она, поди, рассчитывает, что сиделка будет еженощно снабжать ее сластями. Пора умерить аппетиты. Никакого жалованья не хватит на такие траты, да и против устава все это. Хотя вряд ли фрау Кальтерзиле придерется, если узнает о ее самодеятельности. Происшествие в ванной образумило старушку.

Тем не менее, за кого Кармилла ее принимает — за ангела милосердия, что ли? Понятно, что девочка, как говорится, скорбная главою, но всему есть предел! Что теперь, в благодетельницы записаться?

И почему, почему эта глупышка свалилась на голову именно ей?!

Тут к ней постучала догадка, настолько жуткая, что фроляйн Лайд едва смогла ее озвучить. Когда все таки удалось, ее губы подрагивали.

— Кармилла, я знаю что вы стали вампиром, чтобы ваши приключения продолжались вечно. Но давайте еще раз представим, что вы…

— … Обычная барышня? Нет, фроляйн Лайд, этот номер больше не пройдет, — пациентка вздернула подбородок. — Второй раз вы меня не обманете! Я больше никогда не буду этого представлять! Слышите? Ни-ког-да! Потому что обычная барышня — это пустое место! Ее не существует! Все смотрят мимо, как будто ты дыра в пространстве! А если бы я и была ею — знаете, что бы я сделала? Я бы позвала вампиров! Я бы каждый день кричала, пока они не услышат! Они ведь не могут входить без приглашения. Значит, с приглашением-то непременно придут! Быть вампиром — в сто раз лучше чем… когда ты… и никому нет дела…

Заметив, что у нее вот-вот начнется истерика, фроляйн Лайд обняла ее за острые плечи и держала, пока ее не перестало трясти, пока она не затихла в ледяных тисках, как затихает замерзающий в метели. Поцелуй она девочку сейчас — и на лбу остался бы след обморожения. Когда Кармилла окончательно успокоилась, фроляйн Лайд разжала руки. Она услышала все, что хотела — вернее, не хотела — и могла уходить. Даже не уходить — бежать. Внезапно худосочная пациентка показалась ей очень привлекательной, чтобы не сказать аппетитной. Бороться с искушением становилось все труднее.

А нужно ли?

Согласно официальному диагнозу, девочка безумна. Странные раны можно свалить на членовредительство, а ее рассказам про вампиров все равно никто не поверит. Само провидение предает Кармиллу ей в руки. И не только Кармиллу, но и всех остальных. Неиссякаемый источник пищи. Как она раньше этого не понимала?! Сэкономила бы столько времени и сил! Все равно что оказаться на фуршете и давиться коркой хлеба, не прикасаясь к лакомствам. Настало время смириться со своей природой…

Фроляйн Лайд вздрогнула. Нет, невозможно. Наверное, он научился отравлять ее сознание даже на расстоянии, потому что это не ее мысли! Сама бы она до такого непотребства ни в жизнь не додумалась! Или все таки додумалась? Возможно, все чудовища думают именно в таком ключе, и через некоторое время подобные измышления уже не покажутся ужасными? Cумеет ли она разглядеть наступление этого момента, или мысли в одночасье изменятся так же поразительно, как некогда изменилось тело? В любом случае, фроляйн Лайд надеялась, что тогда рядом с ней не окажется Кармиллы.

— Вот теперь мне действительно пора.

— До свидания, фроляйн Лайд, — голос девочки все еще был хриплым от слез. Она натянула одеяло до самого носа, но когда сиделка уже открыла дверь, добавила скороговоркой. — Знаете, мне очень понравилось бросать печенье из окна.

Ох, все мысли только о еде! Хотя чья бы корова мычала.

— Да, это занятный вид спорта, — фроляйн Лайд постаралась улыбнуться. — Какое печенье вы хотите выбросить в следующий раз?

— А что, разные бывают?

— Конечно. Я слышала, что у шоколадных хорошее ускорение.

— Тогда шоколадное!

— Будет сделано. И вот еще что — пожалуйста, не зовите вампиров этой ночью.

— Постараюсь.

— Одного упыря нашей больнице за глаза хватит.

— Да, вообще-то.

— Тогда до скорого, Кармилла.

— Спокойной вам ночи.

В раздевалке она сменила форму на коричневое ситцевое платье в белую полоску, без турнюра и прочих излишеств, а потом наспех собрала волосы в некое подобие прически. Теперь сиделка напоминала мещаночку с городской окраины. Иными словами, это идеальный охотничий костюм, лучше любой амазонки. Пятна тоже отстирывались очень быстро.

Она готова.

Вопреки пожеланиям Кармиллы, эта ночь не будет спокойной. Какое уж тут спокойствие, когда по улицам бродит голодный вампир?

В темном небе обрезком ногтя белел месяц. Трущобы затянуло туманом, пропитанным потом, похотью и перегаром. В дерганном свете фонарей люди напоминали марионеток, вытесанных из дерева и раскрашенных художником-недоучкой. По улицам сновали нищие в живописных лохмотьях. Где-то надрывалась шарманка, и сиплый детский голос выводил песенку про милого Августина. Из распахнутых дверей кабаков доносился хохот, визг скрипок и скабрезные куплеты. Прохожие разглядывали скромную девицу, которую непонятно каким ветром занесло в этот квартал, и улюлюкали ей вслед, но фроляйн Лайд продолжала свой путь. Не здесь, не сейчас, не с ними. Мужчины ограничивались насмешками и не пытались причинить ей вреда. Следовательно, никто из них не попадал в категорию «пища.»

Теперь, когда жажда крови определяла само ее существование, фроляйн Лайд больше всего боялась, что однажды в ей проснется азарт. Что ее сердце, бесполезным комком повисшее в груди, вдруг встрепенется, когда рядом окажется новая жертва. И ей понравится это ощущение, настолько понравится, что она захочет пережить его снова и снова! Ныне, присно и вовек! Тогда она войдет в раж, утратить самоконтроль, падет уже окончательно, уже навсегда, с головой бросится в кровавый омут, а вылезет оттуда чудовищем. И золотой медальон почернеет под ее пальцами.

Зато сейчас она не чудовище, отнюдь! Она ведь питается всего раз в неделю, и то по крайней необходимости — на диете из крови животных долго не протянешь на такой каторжной работе.

Другая крайность пугала не меньше. Что если «охота»- других терминов для своих ночных вылазок она не знала — превратится в механический процесс? Она перестанет думать о тех, кого злой рок приговорил к ее поцелую. Лица сольются во едино. Но это ведь не семечки щелкать! В ее руках трепещут человеческие души, даже если они принадлежат отъявленным подлецам.

Последний пункт очень важен. Именно поэтому вампирша петляла по узким, полутемным переулкам, забираясь в самое брюхо трущоб. Здесь на вас нападут, если ваша фигура хотя бы отдаленно напоминает человеческую. Здесь на вас нападут, даже если вы наденете дерюгу и вываляетесь в навозе. Здесь на вас нападут — и точка.

У глухой обшарпанной стены фроляйн Лайд остановилась. В свете единственного на всю улицу фонаря ее силуэт вырисовывался особенно заманчиво. Действительно, минут через пять из-за угла вывернули трое и, радостно переглянувшись, зашагали к ней. Она нащупала на груди медальон, погладила его сквозь платье — «Ты пока отвернись, ладно?»

Первым шел верзила, напоминавший плохо побритую гориллу. При виде его массивных надбровных дуг даже с Ломброзо приключился бы родимчик. Рот бандита не закрывался, словно сила притяжения действовала на его нижнюю челюсть как-то по-особенному, не так, как на остальные части тела. За ним, прихрамывая, плелся белобрысый молодчик с изрытым оспой лицом. К его губе прилипла папироса. Замыкал шествие чернявый паренек, с виду итальянец. От природы темная кожа казалась почти черной из-за корки грязи. Из всей одежды на нем были штаны да жилетка, надетая на голое тело. На шее итальянца висел обломок коралла, согласно поверьям, отвращавший дурной глаз. Вампирша облегченно вздохнула — это было еще одно суеверие, которому она не придавала значения. Вот крестик — другое дело.

— Какая нам лафа! Постой, мамзелька, не спеши.

Бандиты, перемигиваясь, закружились вокруг девушки, будто стервятники. Вдоволь натешившись, они остановились, а громила направил на фроляйн Лайд заточку. Вопреки ожиданиям, лезвие не сверкнуло в свете фонаря, потому что было покрыто бурой коростой. Ржавчина, наверное. Хотя вряд ли.

Благодаря этому поступку, бандиты тут же поднялись в ее рейтинге негодяев. Но проверка еще не закончена.

Фроляйн Лайд дернулась вправо, и бандит скопировал ее движение. Влево — то же самое.

— Ишь, шустрая, — заметил белобрысый. — Нравятся мне такие кошечки. Кис-кис-кис!

— Но-но, не дергайся. Сама виновата, нечего шляться где ни попадя, — ухмыльнулся итальянец, как видно, главный специалист по виктимологии.

— Если вам нужны деньги, то их у меня нет, — заявила фроляйн Лайд, чтобы разрешить возможные недоразумения. Быть может, бандиты скажут «Жаль, а мы так на это рассчитывали, потому что наши дети плачут от голода.» Тогда она их отпустит, хотя и не без сожаления. Вместо этого люмпены загоготали.

— Дались нам твои гроши! У нас сегодня и так навар хороший. Будешь ласковой, еще и сама заработаешь!

Еда норовила запрыгнуть в тарелку, да так резво, что приходилось ложкой отбиваться. «Первое, второе, и десерт,» рассудила вампирша. От ужина ее отделала последняя формальность. Она принципиально не кусала никого младше 18ти. А в здешних краях старики и молодежь на одно лицо, с тем же хриплым кашлем и опухшими коленями. Насчет верзилы она не сомневалась, но белобрысый и итальянец ее беспокоили.

— Ты, — она ткнула в первого. — Сколько тебе лет?

Опешивший парень захлопал белесыми ресницами.

— Ты че, опись населения проводишь?

— Сколько?

— Да пошла ты!

— Я жду.

— Ну 19.

— Отлично. Тебе?

— Я почем знаю, — итальянец поскреб затылок. — Мамка говорила, что я родился в тот день, когда Гарибальди взял Палермо.

— Это было в 60 м. Так ты родом из Сицилии? — не удержалась она.

— Мои старики оттуда, только им пришлось драпать — папаша мой поцапался с местным доном. Потом скитались по всей Италии, пока не осели в Триесте. Я тогда совсем еще мелким был.

Голод, железными когтями раздиравший ее изнутри — и голову, и тело — на время отступил. Она услышала, как волны перешептываются с кипарисами, и увидела золотую ленту, которую солнце перебросило для нее через все море. Именно так выглядел ее последний закат. На самом деле, она его не запомнила, просто нафантазировала, собрала воедино все приятные образы и всунула в тот вечер.

— Наверное, каждый день ты купался в море.

— Было дело.

— А я вот никогда не видел моря, — белобрысый задумчиво пошевелил ухом. — Я ваще ни разу из города не выбирался.

— Тю, нашел о чем жалеть. Вода там жирная от нефти, вонючая, мусор повсюду плавает, чайки орут как оглашенные…

— На самом деле, чайки кричат довольно мелодично, — возразила вампирша. — Мне нравилось просыпаться под их крики.

— Ты там тоже была?

Фроляйн Лайд кивнула.

Бандит вдруг расплылся в улыбке. Зубы его были такими черными, что создавалось впечатление, будто их вообще нет.

— Да ну! А по-нашенски болтаешь? Parli italiano?

— Un pochino . Я люблю этот язык. На нем разговаривает женщина, заменившая мне мать.

— Крестная, что ли?

— Можно и так сказать, — чуть поморщившись, ответила фроляйн Лайд. — Я посетила Италию прошлой весной. Красивая страна, и люди добрые. А еще мне очень нравилось тамошнее вино и тирамису. Мама готовила тебе тирамису?

— Какой там! Мы с хлеба на воду перебивались. Правда, однажды я залез в кондитерскую лавку и так этого тирамису нажрался, что пузо свело. Но кондитер, гад, меня сцапал и легавым сдал. Ну ниче, я как вышел из кутузки, сразу его лавочку подпалил!

— А че такое тирамису? — поинтересовался белобрысый.

— Ну как тебе объяснить. Оно… как облака.

— Че, серое и течет постоянно?

— Нет, такое воздушное! Внизу печенье, сладкое аж кишки слипаются, а поверху этот… как его…

— Творог, кажется, — пришла на помощь девушка. Хотя сама она уже не была уверена.

— Ага, — глубокомысленно протянул белобрысый. — А че такое творог?

— Это продукт из кислого молока, отжатого от сыворотки. Бывает крупно- и мелкозернистый, жирный, полужирный и совсем обезжиренный, — выпалил верзила, доселе хранивший молчание. — Че вы на меня вылупились? Между прочим, у меня мать была молочницей. Но отчим пропил и корову, и тележку… Ну все, хорош разговоры разговаривать! Давайте, что ли?

Итальянец и белобрысый воззрились на своего товарища так, словно он оказался переодетым полицейским.

— Да ты че, с дубу рухнул? — завопил белобрысый, стараясь дотянуться кулаком до его носа, что было проблематично даже стоя на цыпочках. — Она мировая девчонка! Понял? Она не такая как все!

Фроляйн Лайд мысленно с ним согласилась. Выражение «не такая как все» отлично ее характеризовало. Во всех смыслах. Но дело, кажется, принимало пренеприятный оборот.

— Хоть пальцем ее тронешь, и я тебе кишки выпущу! — посулил итальянец. — Она со мной разговаривала, понял? Ей было интересно! Мною никто никогда не интересовался! Ну кроме тех легавых на прошлой неделе, но они-то вынюхивали куда я брюлики спрятал, а тут другое! И про мамку, и про тирамису… и ваще. Думал, сдохну, и ни одна собака не заплачет! А тут…

Верзила попятился.

— А че сразу я? Я хотел спросить, может, ее до дому проводить? А то еще пристанет какая-нибудь гнида.

Итальянец просиял.

— О, это мысль! Вы, синьорина, можете спокойно по улицам ходить, — галантно обратился он к фроляйн Лайд. — Мы всем нашим прозвоним, какая вы из себя, и никто вас не обидит! А если все же прицепится кто, скажите что Марио Форти ему уши отрежет, перцем посыплет и засунет в… в карман, в общем, засунет.

— Марио дело говорит. И на меня сошлитесь. Меня Бледным Густавом звать, — белобрысый вытер нос и неуклюже ей поклонился. — А хотите и про мою мамку послушать? Она однажды целую неделю дома ночевала! — добавил он с гордостью.

— А я — Кирпич, — прогундосил верзила.

Вампирша медленно протерла глаза, не веря происходящему. Никогда прежде она не сталкивалась с таким тотальным невезением.

— Разве вы не собираетесь ничего со мной делать? — спросила она почти умоляюще. — Ну там взять меня силой?

— Побойтесь Бога, фроляйн! — укорил ее Кирпич. — Будто с вами так можно! Нееет, вы барышня деликатная. Сразу видно, что хороший человек.

Так, подумала она, какое сегодня число? Нужно уточнить, чтобы потом вычеркивать его из календаря все последующие годы. Несчастливый день, если что.

И с каждой секундой он становилась все хуже.

— Негодяи! Немедленно ее отпустите!

Задыхаясь и держась за правый бок, к ним бежал доктор Ратманн. В глазах бандитов что-то неуловимо изменилось, и перед фроляйн Лайд стояли уже не трое мальчишек, сплоченных мыслями о молоке, а заматеревшие преступники.

И у них по-прежнему был нож.

Доктор Ратманн сразу же отодвинул девушку в сторону, после чего принял боксерскую стойку — иными словами, выставил перед собой кулаки и как следует набычился. При его небольшом росте и склонности к полноте, это выглядело весьма забавно. По крайней мере, бандиты сразу же уловили комизм ситуации.

— А эт че за фраер?

— Небось, при часах и бумажнике!

— Сейчас, мил человек, мы тебя пощипаем!

— Подите прочь!

— Ой, какие мы смелые. А если не пойдем, че тогда? — и Кирпич помахал в воздухе заточкой.

— Я позову полицию! — ответил доктор и, не теряя ни секунды, привел свою угрозу в действие. — ПО-ЛИ-ЦИ-Я!!!

— Ори, пока дыхалку не порвешь, — великодушно разрешил бандит. — Сюда ни один фараон не сунется.

Хрюкнув, он расхохотался. К нему тут же присоединились подельники, и в раскатах смеха потонуло тихое треньканье шпилек, которые одновременно выскочили из прически девушки и упали на мостовую. В тот же момент смех замерз во всех глотках.

— аааааааАААА!!! — завопил Кирпич без перехода. Белобрысые лохмы Густава зашевелились. Марио поднял руку чтобы перекреститься, но забыл с какой стороны начинать. Все трое замерли на месте, парализованные ужасом. Это был не обычный, повседневный страх, как то загреметь в каталажку или погибнуть в пьяной драке. Это был страх из детства, который прячется под кроватью, выглядывает из приоткрытого шкафа, населяет каждую причудливую тень, шорох, собачий вой за окном. Страх перед чудовищами, что приходят за плохими детьми. А в глубине души каждый знал, что он был очень, очень плохим ребенком и давным-давно заработал на личного монстра.

И монстр пришел.

Их напугали даже не волосы, развевающиеся по сторонам, словно ее парикмахером была Медуза. И не рот, который не закрывался из-за огромных клыков. Последней каплей стала тень, которая вдруг отклеилась от стены, протянула к ним длинные призрачные руки и строго погрозила пальцем.

Поначалу страх жмурился и вопил на одной ноте «Пусть оно уйдет!» Но как только инстинкт самосохранения сумел его перекричать, бандиты бросились врассыпную.

Доктор Ратманн удивленно поднял брови. Вот ведь какова сила внушения! Недаром он занимается гипнозом. Стоило только упомянуть полицию — и бандиты испугались ни на шутку. Вся соль в правильной интонации. А мерзавцам еще повезло, что он не стал делать пассы руками! Тогда они бы прямо на месте окочурились!

Он обернулся к спасенной девушке, которая смущенно прикрывала рот. Волосы ее почему-то были распущены, а в глазах вдруг промелькнуло нечто такое… хотя примерещилось, конечно. Выглядела фроляйн Лайд еще хуже, чем час назад. Может, всему виной плохое освещение, но у ее кожи был зеленоватый оттенок.

— Герр доктор, вы-то что здесь делаете? — отрывисто прошептала она.

— Не мог же я отправить вас домой в таком состоянии! Хотя я упустил момент, когда вы покинули больницу, но после поспрашивал на улицах и пришел сюда. И вовремя! У, сброд! Ну ничего, я их отпугнул. Видали, как они прыснули? В следующий раз не будет домогаться одиноких барышень!

Вампирша подумала, что после этого случая они, вероятно, наденут власяницы и босиком отправятся в паломничество, бичуя себя на ходу.

— Представляю, каких непристойностей они вам наговорили!

— Вообще-то, мы обсуждали творог, — сказала фроляйн Лайд.

— Бессвязная речь, — удовлетворенно отметил доктор.

— Мне пора идти.

— Что, прямо сейчас? И думать забудьте. У вас шок, милочка. Между прочим, француз Шарко доказал, что вследствие сильнейшего потрясения по нервным окончаниям пробегает электрический ток, что может привести к параличу! Вы ведь не хотите поменяться местами с нашими больными, не так ли?

— Совсем не хочу.

— Тогда вам необходимо посидеть и успокоиться. Есть тут поблизости какое-нибудь кафе?

— Благодарю, но право же… Я как-нибудь сама.

Доктор дотронулся до руки фроляйн Лайд, и девушка тут же ее отдернула.

— Ну вот, и ткани похолодели. На лицо все признаки сужения сосудов. Позвольте мне измерить вам пульс…

— Вы, кажется, упомянули кафе? — быстро проговорила она. — Я бы не отказалась от чашки горячей, сладкой, струящейся… чая.

— Вот и славненько! Чаек — это то, что доктор прописал, — обрадовался Ратманн, накидывая ей на плечи свой сюртук.

Вот так, вдвоем, они отправились искать более-менее приличное кафе, хотя найти его в этом квартале было сложнее, чем айсберг в Сахаре. Желая развлечь подопечную, доктор нес какую-то веселую чепуху, а фроляйн Лайд время от времени поддакивала. Изо всех сил она старалась не думать о Голоде. Ночь длинна, у нее еще есть время. Главное, поскорее улизнуть от доктора, и можно охотиться снова.

Но до чего же обидно, правда? И почему работа всегда так нагло вторгается в личную жизнь?

В конце концов, они отыскали кабак, во дворе которого в данный момент не происходила поножовщина. Кое-как нащупав дорогу среди табачного дыма, доктор и медсестра заняли свободное место. Рядом с ними кто-то надтреснутым голосом затянул песню. Хрипело пианино, и две женщины, хохоча, отплясывали на столе. Поговаривали, что в подобные кабаки нередко захаживает сам наследный принц Рудольф. В другое время фроляйн Лайд присмотрелась бы к присутствующим, но сейчас ее занимал лишь один вопрос — как, ну как отбиться от доктора, который всерьез озаботился ее здоровьем?

— Кельнер! — помахал рукой ее спутник. — Рюмку коньяка мне, а моей даме — чашку чая. Да поживее.

Фроляйн Лайд пристально на него посмотрела. Когда это она успела стать его дамой?

Перед ней появилась чашка с отбитой ручкой. Дождавшись момента, когда доктор отвернется, вампирша чуть наклонила ее и вылила содержимое под стол. Будь она сытой, никто бы и глазом не успел моргнуть, а так получилось довольно неуклюже. Кроме того, Ратманн поднаторел в наблюдениях за пациентками, которые пытались точно так же избавиться от опийной настойки. Он покачал головой, и фроляйн Лайд пристыженно потупилась.

— Ай-ай-ай! Мелкая моторика так и не восстановилась! Кельнер! Еще чаю! И коньяку!

Вторая чашка сломила ее волю к сопротивлению. Притворившись что пьет, вампирша опустила в горячую жидкость язык, бесцельно им там поболтала, и едва сдержала гримасу отвращения. И сам-то по себе чай был мерзкий — заваренный из прокисшей заварки, которую снова высушили и продали под видом свежей. Но сейчас у любой жидкости, включая «вдову Клико,» был бы противный вкус.

Кроме одной.

Вампирша вцепилась в стол, потому что внезапно перед глазами все поплыло. Музыка и смех отступили на задний план, и она слышала только нарастающий гул, как если бы где-то далеко прорвалась плотина и неслась к ней, сметая любые преграды на своем пути. Кровь текла по сосудам, бурлила под кожей, грязной, потной, покрытой щетиной, но на самом деле совсем тонкой и беззащитной. Еще немного — и она не сдержится.

— Герр доктор…

— Можете называть меня Отто, — ни с того, ни с сего предложил он.

От этой ремарки она остолбенела. Даже Голод, казалось, удивленно присвистнул, а Зов Крови уступил место более насущным проблемам.

Фроляйн Лайд наморщила лоб.

— Нет, не могу, — после долгих раздумий сказала она. — Это против субординации.

— Как приятно встретить серьезную девушку в наши распущенные времена! Не то что всякие там вертихвостки. Я ведь с самого начала присматривался к вам, фроляйн Лайд. Сколько вы у нас служите? Почти три недели? Этого времени с лихвой хватило, чтобы составить о вас мнение.

— Правда?

Попалась! Ну вот, далее последует что-нибудь вроде «Я видел, как вы превратились в летучую мышь, чтобы успеть домой до рассвета. Чем вы объясните сей феномен?» Тогда придется распрощаться со Св. Кунигундой. Главный врач — это не суеверная старушка, он такой распущенности от персонала не потерпит. Превращения в диких животных на территории больницы, разумеется, противоречат санитарным нормам. А где ей потом искать приличную работу в ночную смену?

— Я, конечно, не детектив, не какой-нибудь заморский Алан Пинкертон, но работа психиатром, знаете ли, развивает наблюдательность.

— И что же вы обо мне думаете?

— Вы очень тихая, скромная и спокойная барышня. Скорее все, происходите из простой семьи, где вас не баловали обновками.

Фроляйн Лайд распахнула рот.

— Угадал?

Нет, но промах его был таким запредельным, что сиделка чуть не взвизгнула. Все равно как если бы игрок в теннис один ударом разнес пол-площадки и насмерть зашиб судью.

Как ловко, однако, ей удалось замаскироваться!

— Что натолкнуло вас на эту мысль? — спросила фроляйн Лайд, уже глядевшая веселее.

— На первых порах новенькие смотрят на свою униформу с отвращением, словно их в рубище обрядили. Вы же носите ее с достоинством, чтобы не сказать с удовольствием. Мне продолжать?

— Пожалуйста.

— Вы держитесь особняком. Не сплетничаете с остальными сиделками, не интригуете и не делаете гадостей исподтишка. Знаете себе цену.

— Да, это так, — согласилась вампирша. Она действительно знала свою цену. Всю сумму, до последней золотой монеты. Специально уточняла.

— Пациенты вас любят. Даже самые буйные быстрее засыпают, когда вы на дежурстве. Вы здорово экономите нам лауданум.

— Стараюсь.

— За все это время на вас не поступало жалоб. За исключением того недоразумения с косметикой, у вас не было нарушений.

Фроляйн Лайд отлично помнила злополучный вечер, когда фрау Кальтерзиле раскудахталась, увидев ее изменившееся лицо. Правда, после эпизода в ванной, она подчиненную более не беспокоила. Когда на твоих глазах у новенькой вырастают двухдюймовые клыки, которыми она распарывает себе запястье и, продолжая вежливо улыбаться, выдавливает кровь в раковину, покуда румянец на щеках не потускнеет — это, надо заметить, отрезвляет. Сразу возникает вопрос, на ком она испробует эти клыки в следующую очередь.

Именно с тех пор вампирша стала охотиться не перед работой, а после, в выходной. Лицо как раз успевало прийти в норму.

— Мне кажется, за вашу безупречную службу вы заслужили повышение. Причем солидное.

— Насколько солидное?

— Очень.

Уж не задумал ли он отправить на пенсию старушку Кальтерзиле? А что, было бы заманчиво.

— Я буду Фрау Старшая Медсестра? — уточнила она.

— Фрау Доктор.

Вампирша помассировала виски, стараясь отогнать еще один приступ головокружения. И почему все так скверно складывается? Просто одно к одному.

— Это невозможно, — в ее голосе закружились первые снежинки.

— Почему же?

— Я вас не люблю.

Доктор Ратманн вытер лоб, покрасневший от коньяка, и посмотрел на девушку снисходительно.

— Ох, фроляйн, фроляйн. Нам ли с вами верить в романтические бредни? Как сторонник теории Дарвина, я считая, что любовь — это ничто иное как процесс, сформировавшийся в ходе эволюции для поиска подходящего партнера. Для продолжения рода, понимаете? А не для того, чтобы бродить при луне, ломая ноги, и кропать бездарные вирши. Чистая физиология, а не всякие там финтифлюшки! Голимые инстинкты, которые бесполезно присыпать сахарной пудрой! — он все распалялся, — О да! В нашу лечебницу нередко попадают молодые девицы, впавшие в меланхолию из-за неразделенных чувств, но нужно видеть, как быстро холодный душ снимает все симптомы! В крайней стадии любовь превращается в болезнь, но и ее можно вылечить. Хотя лучше просто не заболевать.

Вампирша прикоснулась к левой груди, где скукожилось ее сердце. Которое не билось. «Вылечите меня, пожалуйста!» внутренне взмолилась она. Поверить в слова доктора было как никогда заманчиво. Даже если отбросить научный взгляд на вещи, поэты твердят про любовь до гроба. Раз она уже перешагнула порог, значит, все должно закончиться. Ну, как-нибудь. Само по себе. Вот только оно никак не заканчивается. Что еще нужно сделать?

Рука спустилась ниже и нащупала медальон. Иногда казалось, будто он пульсирует на ее ладони. Но наверное просто руки дрожат.

Ей вдруг нестерпимо захотелось все рассказать. Вдруг она погибнет, а никто так и не узнает ее секрет? Если потом откроют медальон, то или истолкуют все превратно, или спишут на девичью сентиментальность. Но доктор-алиенист — это последний человек, перед которым следует выворачивать душу. Он сразу же поставит ей какой-нибудь заковыристый диагноз. А какие тут диагнозы, если она и так мертва?

— Почему вы считаете, что мы с вами подходящие партнеры для репродукции? — рассеяно спросила она.

— Это же очевидно! Вы молодая здоровая девушка. Я, хоть и хожу весь век в холостяках, тоже еще не стар, — приосанился главный врач. — Кроме того, я могу вас полностью обеспечить. Впрочем, если вам захочется продолжить образование, я с радостью запишу вас на медицинские курсы. Ведь женщины тоже могут заниматься умственной деятельностью, ну за исключением одной недели в месяц. Со временем вы сможете стать моей ассистенткой! Вы будете всем довольны, фроляйн Лайд.

— Нет, — теперь в ее словах сквозила вечная мерзлота. — Я польщена вашим вниманием, но нет. Никогда.

В доказательство своей решимости, она оттолкнула чашку чая и сложила руки на груди.

— Неужели у меня есть соперник?

— Да, — ответила сиделка несколько нетвердо. Но зачем вдаваться в подробности?

— И вы его, надо полагать, любите? — доктор Ратманн выплюнул последнее слово, как кислую виноградину.

— Именно так. И буду любить вечно. В самом что ни на есть прямом смысле этого слова.

— Что ж, я был о вас лучшего мнения, фроляйн Лайд. Вы оказались гораздо более легкомысленной особой, чем мне подумалось в начале. Но выбор, конечно, ваш. Разрешите хотя бы проводить вас до дома?

— Если вам так угодно, герр доктор, — нехотя согласилась она.

Ничего, как только он отвяжется, можно еще раз попытать удачу. Вдруг на этот раз повезет. Если, конечно, бандиты не раструбили на весь квартал или о ее феноменальных добродетелях, или о ее способности превращаться в Горгону с пол-оборота.

Отсюда до ее квартиры было недалеко, и уже через десять минут они стояли возле подъезда. Фроляйн Лайд едва сдерживала нетерпение, но доктор все никак не уходил.

— Могу я поцеловать вас на прощание?

Поколебавшись, сиделка протянула руку. Доктор осторожно взял ее в свою.

— Такая холодная. Вам следовало допить чай. Но я не такой поцелуй имел в виду.

В следующий момент он уже крепко сжал ее запястье. Сколько рюмок он выпил? Две, три? Ой как плохо!

— Нет! — закричала фроляйн Лайд, но ее глаза, как намагниченные, уставились на обнаженную шею доктора. Еще в кабаке, разгорячившись, он расстегнул воротник, а после забыл привести себя в порядок.

— Всего один? Дружеский?

— Сейчас же отпустите!

— Что, разве не так поступают герои готических романов, которые вы, девицы, просто обожаете?

— Прекратите!

— Обычные мужчины вам не по нраву! Вам подавай плащ и шпоры!

— Видеть вас не могу!

— Я настолько вам противен?

— Наоборот, — прошептала она и упала ему на шею.

От неожиданности доктор дернулся, замолотил руками по воздуху, но уже совсем скоро впал в оцепенение. Не отрываясь от его горла, вампирша огляделась по сторонам. К счастью, улица была пуста. Ангелы-хранители всего квартала в ту ночь получили премиальные.

Покончив с трапезой, вампирша вытерла губы о рукав и тут же тихо обругала себя за неряшливость — ну вот, манжету хоть выбрасывай. Интересно, у древних вампиров получается аккуратнее или они тоже краснеют и мямлят себе под нос, когда относят одежду в прачечную?

Затем она осторожно уложила своего начальника на мостовую. Он был жив, хотя и в глубоком обмороке. Шею украшала рваная рана, а на воротнике виднелись темные пятна, словно кляксы, сорвавшиеся с пера неловкой ученицы.

О том, что же она все таки натворила, вампирша подумает позже. Сейчас следовало действовать быстро и решительно. Убедившись, что его здоровью ничто не угрожает, фроляйн Лайд коснулась пальцами его висков. Он должен забыть о произошедшем.

Поскольку действие нашего романа происходит еще до эпохи кино, вампирша ничего не знала о монтаже, поэтому ее задача представлялась ей как некое подобие аппликации в альбоме, где все изображения были объемными и двигались. Она открыла его сознание, и на нее тут же обрушилась неразбериха голосов, лиц, событий. Игнорируя весь этот кавардак, она нетерпеливо листала страницу за страницей. В память запала лишь круглолицая бидермейровская девица, которая поджав губки, твердила, «Нет, Отто, маменька все равно не позволит. Вот получишь диплом, тогда и признавайся в любви сколь душе угодно.» Когда она добралась до сегодняшней ночи, то воображаемыми ножницами перекроила произошедшее, вырезала одни фигуры, вставила их в другую обстановку, кое-что поменяла местами, кое-что скомкала и выбросила.

Как и всякий раз, когда приходилось пользоваться этими способностями, сиделке стало стыдно. Такое ощущение, будто ненавистный родственник подарил ей дорогущий подарок — и выбросить жалко, и трогать не хочется. Ей представилось, что еще можно сделать с этаким-то даром — например, оставить ехидные комментарии на полях, или вычеркнуть приятные воспоминания, а все болезненные, мучительные несколько раз обвести красным. Или того хуже — просто изорвать все страницы, чтобы в голове жертвы осталась лишь груда обрывков, которую бедняга будет тщетно ворошить, силясь вспомнить хотя бы свое имя.

А сколько раз он со своими прихвостнями проделывал такой трюк?

Готово.

Можно захлопнуть книгу и привести доктора в чувство, но вампирша заколебалась. Что если..? Нет, переписывать она ничего не станет, но добавить всего-то пару абзацев? В больнице больше не будут применять ледяной душ, и молочную диету, и прижигания, и прочие методы, явно порожденные творческим союзом Торквемады и де Сада. Должны же быть какие-то другие варианты. Совсем чуть-чуть вычеркнуть и дописать. Это во благо!

Но кто назначил ее специалистом по добру и злу? С каких пор мертвые указывают живым, как им обращаться друг с другом? Она представила, куда может завести такой оборот дел — в конце концов, государи тоже люди и в их сознание она может проникнуть с той же легкостью — и поняла, что лучше остановиться прямо здесь. Во благо! Откуда ей знать, что такое благо, если каждую неделю она выпивает несколько глотков человеческой души? И все же…

— Герр доктор? Да очнитесь наконец!

Ратманн медленно открыл глаза, но, почувствовав тошноту, снова зажмурился. Вторая попытка была более удачной. Он лежал на спине, а над ним склонилась женщина, которая смотрела одновременно и участливо, и смущенно. Ему потребовалось время, чтобы опознать в ней простую сиделку. Кожа, припорошенная золотыми веснушками, вобрала в себя весь окружающий свет и сиянием своим затмила даже звезды (впрочем, затмить городские звезды, мелкие и тусклые, — невелика наука).

— Как вы?

Доктор поймал себя на мысли, что сиделке следует прислать ему счет просто за то, что он мог наслаждаться ее голосом. Лучшая оперная певица рядом с ней показалась бы писклявым воробышком.

— Уже хорошо… кажется…что произошло?

— На меня напали трое, у одного был нож. Вы прогнали их всех, но прежде чем убежать, тот, с ножом, успел вас пырнуть. Вы пролили кровь, чтобы спасти меня. Спасибо.

Вампирша помогла ему подняться, облегченно отметив, что он уже мог самостоятельно держаться на ногах. Руки ее были теплыми.

— А сейчас вы пойдете домой, укроетесь пледом и выпьете чашку какао.

— Да… да… пожалуй… было бы неплохо. Тогда, до завтра, фроляйн Лайд?

— Прощайте, доктор.

Обернувшись, он еще раз бросил на нее затуманенный взгляд.

— Знаете, я никогда и подумать не смел, что увижу такую красоту!

Он любил ее как… ну, скажем, как свою душу. Сейчас в их жилах текла одна и та же кровь. Но вампирша отчаянно надеялась, что к завтрашнему вечеру чары рассеются и краденая красота потускнеет. До чего же неловко! Она чувствовала себя так, будто покидает чужой дом, прихватив столовое серебро, а хозяева еще и благодарят ее за приятно проведенный вечер.

Ратманн зашагал по улице. Само происшествие он помнил смутно — да, трое бандитов, лезвие, он грозит им кулаком. И тут ему в голову пришла Идея.

Правда, создавалось впечатление, будто идея сидела там уже давно и только сейчас предстала во всей красе. Это была хорошая идея, он точно знал. Вот только как он до нее додумался? Но выстроить аргумент оказалось не так уж сложно — он спас медсестру от лютой смерти, значит, это событие следует отпраздновать. Завтра же накроем стол в больнице! Пусть и пациентки присоединяются, что они, не родные, что ли? Диета диетой, но ради такого случая стоит ослабить режим. Всю дорогу до дома главный врач Св. Кунигунды думал о свиных ребрышках, жаренной картошке, и хрустящем салате. И почему-то о шоколадном печенье.

Когда он скрылся из виду, вампирша привалилась к стене. Горло ее сжимал невидимый ошейник. От него тянулась цепь — тоже невидимая но такая ощутимая! — конец которой терялся вдали. Так было всегда, еще до ее рождения. Предназначение, чтоб его черти взяли! Вот уже целый год она трепыхалась в кувшине с молоком, но масла так и не сбила. Не проще ли утонуть? Сложить лапки и пойти ко дну? Все равно она не властна над своей судьбой. Думала что спряталась, а на самом деле переместилась с одной клетки на другую. Все дальнейшее существование — не что иное как черно-белая доска, по которой кто-то будет двигать ее согласно своей стратегии.

Даже в больнице она оказалась потому, что глупая девчонка заходилась в беззвучном крике, призывая вампира. И вампир явился. Как в сказке. Черт бы побрал все сказки! Найти бы могилу братьев Гримм и сплясать на ней тарантеллу, чтоб им на том свете стало неспокойно.

Но случай с доктором — это последняя соломинка, которая переломала спины всему каравану! До сегодняшней ночи она была уверена, что контролирует себя. Страшно подумать, что могло произойти, сделай она лишний глоток! А ведь это мог быть любой знакомый человек — другая медсестра, или та же Кармилла, или еще раньше… собственно, из-за этого страха ей и пришлось бежать.

И еще раз придется.

Вампирша вытянула руку, надеясь поймать хотя бы дуновение ветерка. Согласно фольклору, ветер доносит ваши слова до сверхъестественных существ. Бывало, в ненастную погоду она могла такого про себя наслушаться, что потом еще долго уши горели.

Безветренно. Но фроляйн Лайд все равно задрала голову и прокричала.

— Виктор! Приди же ко мне, победитель! Забери свой трофей! Видишь, я такая же, как ты. Такая же тварь. Я больше не прячусь, хотя от тебя попробуй спрятаться! Ну же? Тебе нужна только я, вы ведь так договорились! Да или нет?! Это означает, что ты больше никого не тронешь, или я чего-то недопоняла? — ответа не последовало, да она и не рассчитывала. — Виктоооор! Неужели у тебя совсем не было детства, раз ты до сих пор не наигрался? Мы тебе не солдатики, мы жив… какая разница, что неживые! Все равно так нельзя… Когда, серафим тебя побери, когда? Когда ты наконец меня заберешь?!

Ничего. Только ночь подмигивала ей фонарями сквозь рваную вуаль тумана и тихо над ней насмехалась.

 

ГЛАВА 8

Вы еще помните бедного клерка? Того самого, на которого ни за что ни про что свалилось целое состояние? Вот он стоит у двери в свою квартиру, робко стучится и на пороге появляется молодая жена, с лицом опухшим от слез. Прежде чем она успеет разразиться упреками, он закрывает ей рот поцелуем и гладит по выступающему животу. А тот второй, оставшийся позади, еще долго будет глядеть в камин, пока пламя не истончится, а дрова не превратятся в головешки, подернутые белой золой. Он вспоминает, как именно начиналась наша история. Точнее, наша сказка.

А как, кстати?

Как вообще начинаются сказки? Быть может, их основой служит классовая борьба, раз уж так часто мы встречаем в них и жадных дворян, которые остаются в дураках, и простолюдинов, хитрых и удачливых?

Или сказки возникают из культурных запретов, как то: не разговаривай с незнакомцами, не хватайся за чужое веретено, а то подхватишь какую-нибудь заразу, и не вертись, ради бога, а то прямо сейчас из-под кровати вылезет чудо-юдо и утащит тебя с глаз долой!

Или же они развились из древних ритуалов, посвященных богам от которых в нашей общей памяти остались лишь безымянные формы? Быть может, сказки уже заложены в нас при рождении, и год за годом они прорастают, изменяя нас, превращая перипетии наших жизней в узнаваемые мотивы? Быть может, это они нас рассказывают?

Или всему виной воображение, та сила, что заставляет разглядеть в грозовом облаке силуэт летящего дракона?

На эти вопросы трудно дать однозначный ответ.

Но наша сказка — жестокая, как и подобает настоящей сказке — действительно возникла из реальности.

Реальности, которая выглядела вот так:

В тот погожий ноябрьский день 1793го года чета де Морьев наконец решила отправиться в Руан. Виконтесса Женевьева де Морьев подготовилась к путешествию со всей тщательностью, присущей ее деятельной натуре. Поскольку слуг она разогнала еще загодя, чтобы не дай бог не донесли, делать все приходилось самой. Но это ее нисколько не смущало. Вчера вечером она приготовила дорожные платья, а сейчас собирала корзину — фляжка молока, несколько печеных картофелин да булка хлеба. Удивительно, как ей вообще удавалось раздобыть хлеб. Хотя булочные открывались только в 6 утра, очереди к ним выстраивались еще с полуночи. Поговаривали, что скоро очереди будут разгонять, а хлеб так вообще выдавать по талонам. Но виконтесса де Морьев и тогда нашла бы как выкрутиться. Какие все таки живучие создания эти женщины!

Виконт подавил волну тошноты, когда супруга схватилась за хлеб грязными, заcкорузлыми руками. Она специально не мылась две недели, чтобы получше слиться с чернью (правда, парижане в те годы отнюдь не брезговали гигиеническими процедурами, но виконтесса во всем была перфекционисткой — сказала чернь, значит будет чернь.) Конспиратор доморощенный! Ей бы в дворцовых переворотах участвовать, да жаль королей на ее век не хватит — всех и без нее перебьют. Де Морьев чувствовал, как в нем растет обида на жену. В то время как все умные люди давным-давно сделали ноги из Парижа, они застряли в этом треклятом городе, потому что на шее у них жерновным камнем повисла сестра Женевьевы, монахиня-урсулинка. Когда распустили монастыри, ей пришлось вернуться в Париж, где она долго умирала от подхваченной в дороге простуды, но все больше от нервного потрясения. О том, чтобы бежать вместе с тяжелобольной, не было и речи. Виконтесса же наотрез отказалась ее бросать. Но вот уже неделю монахиня играла на арфе в райских кущах, а у четы де Морьев оставался последний шанс. Женевьева узнала, что о них уже начали наводить справки. Положение усугублялось и тем, что кузен виконта сейчас обретался при английском дворе и при каждом удобном случае бахвалился, что он-де собственноручно вздернет Робеспьера на столбе. Иметь родственников-эмигрантов само по себе было преступлением, а уж таких говорливых — и подавно.

Женщина накрыла корзину льняным платком и любовно по нему похлопала, затем посмотрела на мужа, сузив глаза.

— Как тебя зовут?

— Мадам, разве мы не представлены друг другу? — виконт картинно вздернул бровь.

— Виктор, не валяй дурака!

— Как прикажешь, — ухмыльнулся он и заученно отчеканил. — Прозываюсь я Жан-Батист Бувье, по роду занятий водонос, родом из города Парижа.

— Как зовут меня?

— Мари Бувье. Самая очаровательная прачка во всей Франции, — Виктор де Морьев отвесил ей изысканнейший поклон.

— Хватит, а? Так. Куда мы направляемся?

— В Руан, навестить твою кузину, которая при смерти от родильной горячки.

Женевьева поощрительно кивнула и приготовилась задать самый каверзный вопрос.

— Какое сегодня число?

— Двадцать четвертое ноября…эээ… но это по старому стилю! А на самом деле третий день фримера второго года Республики

Виконт вытер пот со лба. Так тщательно его не экзаменовали даже для Первого Причастия. Улыбнувшись, виконтесса прошлась вокруг мужа, оглядывая его придирчиво, как капрал рекрута.

— Не забывай сутулиться. У водоносов не бывает прямой осанки. На них не надевают корсет во младенчестве. Так, что еще? Называй встречных на «ты» а не на «вы.»

— Ну это у меня легко получится. Я и раньше-то не миндальничал с подобным сбродом.

— Но тогда не кривись, если кто-то обратится к тебе не «господин виконт» а «эй ты, топай сюда.»

— В прежние времена я мог бы высечь любого из этих хамов.

— Зато сейчас нам даже хлыст купить не на что.

— О Господи!

— Не поминай имя Божье всуе, — строго сказала виконтесса. — Хотя если подумать, так и вообще его не поминай.

— О Верховное Существо!

— Не шути, пожалуйста. Хотя я рада, что ты в добром расположении духа. С чего бы нам грустить? Мы все учли. У нас обязательно получится.

— Ты захватил наши бумаги? — уже на улице спохватилась она.

— В десятый раз спрашиваешь, — огрызнулся Виктор, но на всякий случай похлопал себя по карману.

Нельзя сказать, что бумаги были на вес золота. Ведь золото, которым расплатилась за них виконтесса де Морьев, превышало вес этих жалких белых листочков в тысячи раз. Без взяток достать их было невозможно, со взятками — всего лишь невообразимо сложно. Аристократам предлагался лишь один пропуск — на свидание к праотцам.

— Не волнуйся, патрули их только по вечерам проверяют.

— Но на заставе так точно прикажут показать.

Виктор взял жену под локоть, то ли чтобы успокоить ее, то ли чтобы самому успокоиться, почувствовав ее тепло, такое привычное, такое родное. Светлые волосы Женевьевы стекали из-под замусоленного чепца. Давно немытые, но оттого еще более лоснящиеся, шелковистые, они по-прежнему закручивались в мягкие кудряшки. Хотя кожа теперь туго обтягивала ее скулы, Виктор разглядел следы ямочек на некогда пухлых щеках. Это все еще была его Женевьева, девочка, спрыгнувшая с картин Фрагонара

Он повстречал Женевьеву шесть лет назад в усадьбе графини Блуа, куда ее, дочку захудалого дворянина, пригласили в качестве компаньонки. В тот летний день на ней было голубое атласное платье с кокетливым бантом на корсаже, а под стать ему — туфельки, расшитые цветами. Девушка улыбнулась шаловливой улыбкой фарфоровой пастушки, и Виктор был сражен. Он даже не разозлился, когда на следующий день Женевьева, на редкость проворная несмотря на небольшой рост и пышные формы, три раза подряд обыграла его в мяч, а потом еще полчаса визжала от радости. Ее раскрасневшееся, потное лицо казалось ему бутоном розы в брызгах утренней росы. Вечером, качаясь на качелях, она запустила в него туфелькой, которую виконт тут же благоговейно поднес к губам (украдкой вытирая кровь из носа, разбитого в результате столкновения с этим мощным снарядом). Через неделю Виктор де Морьев предложил Женевьеве сделать его счастливейшим из смертных.

К сожалению, граф де Морьев заблаговременно просватал за младшего брата ту самую Блуа. Братья долго выясняли, кто кого переупрямит. Под конец граф даже угрожал непокорному юнцу lettres de cachet, с помощью которых он мог упрятать братца в тюрьму, покуда тот не образумится. Но Виктор заявил, что Бастилия — это пикник по сравнению с графиней, грациозной как стадо буйволов на водопое, да еще кривой на один глаз…

Когда на утро после свадьбы они с Женевьевой прогуливались по парку, простой люд снимал перед ними шляпы. А теперь эти канальи готовы снять им головы с плеч.

Поглаживая руку жены, Виктор подумал, что брат ошибался, называя его брак «чудовищным недоразумением.» И сам граф де Морьев, и его жена, и графиня Блуа, так и оставшаяся старой девой, уже гнили на кладбище, а вот они с Женевьевой живы и здравствуют. И все у них получится. Если она так сказала, это обязано быть правдой. Слово виконтессы было настолько твердым, что бриллианты рядом с ним крошились как печенье.

Обычно прогулки по парижским улицам были упражнением не для слабых духом. Тротуары в те годы были редкостью, кареты разъезжали так близко к домам, что едва ли не задевали стены. Пешеходам приходилось забегать в лавки, чтобы лихой кучер не зашиб их ненароком. Теперь же лошадей в городе почти не осталось, всех забрали на нужды армии. К всадникам власти относились с опасением — еще ускачут не предъявив пропуск, и ищи-свищи ветра в поле. Улицы стали безопаснее, но для Виктора они превратились в царство хаоса. Некоторые из них были переименованы, дабы лучше отражать революционный дух, а на домах появились новые номера. Впрочем, номера были и до Революции, их ввели чтобы различать дома по более серьезному признаку, нежели вывески магазинов. Виконт вспомнил, как аристократы протестовали против нумерации, чтобы их не дай бог не посчитали вместе с подлым сословием. Неужели жизнь была настолько беззаботной, что можно было драть глотку из-за такой мелочи? Зато теперь у дворян проблемы куда серьезней.

Из мясницких лавок тянуло смрадом, и виконт едва удержался, чтобы не заткнуть нос. Под ногами чавкала грязь, то и дело норовя полакомиться его башмаками. Неужели и до Революции Париж был такой же клоакой? Виктор не мог знать точно. Тогда он разъезжал по улицам в карете, а прогулки совершал по аккуратным дорожкам, посыпанным песком. Нет, прежде он не видел такой грязи, такого убожества! Да и горожане оказались под стать. Париж был запружен и жуткими типами, подтверждавшими теорию Дарвина еще до рождения самого Дарвина, и горластыми бабами, и детьми, которые наверняка не могли досчитать до десяти — куда им, скудоумным? — но назубок знали Декларацию Прав Человека. Да какие этим людям вообще права, подумал виконт. Откуда они только повылезали? Когда успели народиться? И почему они праздно прогуливаются, а не занимаются свои ремеслом? Отребья, одним словом. Пусть бы Францию и правда поскорее захватили англичане да перебили их всех. Таких не жалко. Пусть они все сгинут.

Беглецы миновали Площадь Революции, где толпа уже собралась для своего любимого развлечения. Раздался тихий, противный свист, за которым последовал глухой удар, и площадь взорвалась криками и улюлюканьем. И тогда его сердце вздрогнуло, совершило головокружительное сальто и унеслось куда-то в пятки.

— Просто не смотри туда, Виктор, — шепнула виконтесса. — Просто не смотри и все.

У городских ворот несколько солдат в мундирах Национальной Гвардии проверяли бумаги у отъезжающих и приезжих. Руководил ими невысокий мужчина в штатском, с патриотической кокардой на шляпе. Точно такие же кокарды украшали головные уборы четы де Морьев. Супруги с невозмутимым видом предъявили свои бумаги. Тщательно изучив их, главный проверяющий вернул Виктору документы, а затем спросил у Женевьевы что-то насчет стирки. Мол, не нужны ли ей новые заказы. Или каким щелоком она пользуется. Что-то в этом роде, сейчас уже и не вспомнишь. Женщина защебетала, улыбаясь так заразительно, что солдаты невольно осклабились. Даже их главный довольно кивал, слушая ее подробнейший анализ разных чистящих средств.

— Это все, гражданин? Мы можем идти? — наконец спросила она.

— Это все, — мужчина посмотрел на нее ласково. Он так и светился благодушием, словно дело происходило не на заставе, а за обеденным столом, а все присутствующие были его закадычными друзьями.

— Для тебя, — добавил он, когда супруги уже двинулись с места. — К тебе, гражданка, у нас нет вопросов, а вот к твоему мужу найдется несколько. Говоришь, ты водонос?

— Да.

— Добро. Расскажи, где берешь воду? Каков твой обычный маршрут? Где ты ее продаешь? Сколько стоит одно ведро воды? Сколько оно стоило год назад? Два года? Три?

Женевьева собиралась заговорить, но солдат схватил ее за плечо. Виктор почувствовал, как на лбу проступает предательская испарина. Капля пота скатилась по лицу и защекотала шею.

— Я беру воду в Сене, — произнес он бесцветным голосом.

— А где именно?

— Какая разница где! Вода повсюду одинаковая.

— Ну-ну. А покажи-ка мне свои руки. У меня сосед работал водоносом, о его мозоли можно ножи затачивать.

— А тебе, гражданин, и на его руки смотреть не надо, — вдруг выступил вперед молодой солдат. — Узнаешь меня?

— Нет, — на всякий случай сказал Виктор, хотя круглая физиономия действительно казалась знакомой.

— А я тебя нескоро забуду. Это виконт де Морьев. Еще мальчишкой я служил в его доме, чистил ножи и обувь.

Лицо солдата стремительно помолодело, и вот на виконта смотрел двенадцатилетний мальчуган, с глазами огромными, как блюдца. Дрожащими руками он прятал за спиной серебряную табакерку. Вроде бы даже лепетал что-то в свое оправдание, отступая от хозяина все дальше и дальше, пока не уперся затылком в каминную полку. На беду мальчишке Виктор как раз возвращался после крупного проигрыша, так что настроение у него было препаскудное.

— Вы избили меня до полусмерти и вышвырнули на улицу! — завопил солдат, по старой памяти сорвавшись на «вы.»

Заметив, как побледнела Женевьева, а проверяющий расплылся в широчайшей улыбке, Виктор понял что отпираться бессмысленно.

— А как мне следовало поступить, когда ты собирался украсть ценную вещь!

— У меня отец тяжело болел, а на доктора денег не было!

— А сразу мне об этом рассказать ума не хватило?!

— Да вы и слушать меня не стали!

— Николя, я ведь за тебя тогда заступилась, — с упреком сказала виконтесса.

— Как же. Еще немного и он бы из меня душу вытряс, — солдат сплюнул сквозь зубы. — Ну ничего, другие времена настали. Оба сдохните.

Виктор рванулся вперед, но в следующий момент почувствовал, как его ударили по голове чем-то тяжелым. Последней, кого он увидел, была Женевьева. Зажав в руке шпильку, она с криком кинулась на Николя и проткнула ему щеку. Затем сознание Виктора поглотила горячая, с красными разводами, тьма…

Проснулся он уже на жесткой койке и, приподнявшись, огляделся по сторонам. Судя по казарменному виду помещения, он находился в тюремной больнице. Охранник, выносивший за кем-то утку, кивком поприветствовал заключенного.

— Где… — начал Виктор.

— В больнице ты, где ж еще.

— Я и так догадался. Где моя жена?

— Это та, которая вцепилась в солдата, что твоя кошка? Уже поцеловалась с Мадам Гильотиной, — поймав непонимающий взгляд виконт, охранник равнодушно пояснил. — Казнили ее, пока ты валялся в бреду. Вот ведь какой малахольный.

Виконт откинулся на подушку. Чувства в нем онемели настолько, что он мог думать о Женевьеве без слез. Ее казнили. Отрубили ей голову, а волосы продали на парик, чтобы хоть после смерти аристократка приносила пользу обществу. Теперь ее белокурые локоны прикрывают плешь какой-нибудь старухе. Как писал английский консерватор Эдмунд Берк, с Революцией закончилась эра рыцарства. Даже прекрасный пол отныне не заслуживал снисхождения.

Но ему-то что теперь делать? Именно Женевьева принимала все решения, будь то начало посевных работ в имении или меню на ужин. На нее можно было положиться во всем. Виктор просто не представлял, как ему жить дальше. К счастью, жить без нее придется недолго.

На следующий день его перевели в тюрьму Консьержери. За дополнительную плату узника могли поместить в камеру покомфортней, но поскольку последние деньги Женевьева спрятала у себя под корсетом, об удобствах можно было лишь мечтать. Когда лязгнула дверь, Виктор оказался в душной, наполненной миазмами камере, с гнилой соломой в качестве матраса. Впрочем, заключенных выпускали на прогулку во двор. Но один раз оказавшись в маленьком треугольном дворике, отделенном решеткой от женской половины тюрьмы, виконт увидел, как узницы полоскали белье в фонтане. Они смеялись и судачили, словно произошедшее было лишь временной неприятностью, и жизнь вот-вот вернется в прежнее русло. Некоторые умудрялись менять платье два раза в день! Для кого они так прихорашиваются? Неужели надумали соблазнить Святого Петра у райских врат? На здешних стражей не действуют женские уловки. Уж слишком они идейные. Никого не пожалеют. С тех пор Виктор больше не покидал свою камеру.

Вскоре он предстал перед Революционным Трибуналом. Его что-то спрашивали, он что-то отвечал. Ни вопросы, ни ответы не имели значения. После выходки виконтессы он был обречен. Создавалось впечатление, что эта контрреволюционная парочка специально пришла к городским воротам, чтобы совершить там акт саботажа. Какая разница, что при этом они не вопили «Да здравствует король!» Наверняка они кричали про себя. Показания дал и Николя, щеголявший забинтованной щекой. Из его слов следовало, что рядом с Виктором сам Жиль де Ре казался послушницей-первогодкой, скромной и человеколюбивой. Якобы злодей ввел право первой ночи в своих владениях, а по воскресеньям лакомился крестьянскими младенцами. Припомнили де Морьеву и лондонского кузена, который не так давно заявил, что заставит якобинцев сожрать собственные колпаки. При таких обстоятельствах приговор был один, впрочем, весьма в те дни распространенный.

Виктор почти не реагировал на происходящее. Его взгляд скользил, ни на чем не задерживаясь, по убранству судебному залу, по потолку, по лицам судей. Он запомнил лишь, что Дворец Правосудия был заполнен мужчинами и женщинами, а по рядам сновали торговцы сластями, расхваливая свой товар. Как будто это было представление. Приятный способ скоротать время всей семьей. Да, всей семьей, потому что дети там тоже были. Приоткрыв рты, они с интересом следили за происходящим. Проклятые сорванцы! После запрета на телесные наказания в школах, дети совсем распустились. Такие же мерзавцы как и взрослые, только ростом поменьше."Просто не смотри туда и все," — из памяти донесся знакомый голос. Просто не смотри.

Как и следовало ожидать, он умер.

Но перед этим знаменательным в жизни любого человека событием была последняя ночь. Ее следовало заполнить молитвой и покаянием, но у Виктора не было сил ни на то, ни на другое. Да и какой смысл? Ему давно уже казалось, что хоть в чем-то безбожники-якобинцы правы. А зачем исповедоваться в пустой исповедальне?

Порою он чувствовал, как ярость пойманным волком бьется у него в груди, воет, грызет решетку. Порою он впадал в совершенное равнодушие. Вот и сейчас виконт забился в угол, монотонно гладя себя по руке и пытаясь представить, как его живая, трепещущая плоть завтра превратится в падаль. Но представить такое никак не получалось.

За его спиной раздался шорох, а когда Виктор обернулся, то к своему вящему изумлению увидел высокого седого мужчину со свечой в руках. Лицо незнакомца избороздили морщины, казавшиеся еще глубже при тусклом свете. Неужто новый узник? Когда же его успели привести? Виконт огляделся по сторонам, но остальные заключенные выводили рулады. Будь наш герой наблюдательнее, он заметил бы, что еще никогда его сокамерники не спали так по-младенчески спокойно.

— Кто вы?

— Тссс, — незнакомец поднес палец к губам и загадочно улыбнулся. — Не нужно поднимать тревогу. Я лишь хочу проверить, нет ли здесь кого-нибудь из моей паствы.

Выходит, тюремщики допустили к нему исповедника? Это уже что-то новенькое.

— А, так вы из переодетых священников, что приняли присягу? — прошипел Виктор. — Пододвиньтесь поближе, святой отец, я хочу плюнуть в ту руку, которая поднялась когда ваши мерзкие уста отреклись от церкви.

В следующий момент незнакомец уже стоял перед ним, но виконт даже не заметил, как он шагнул вперед. Неужели нервное потрясение достигло апогея и он сошел с ума? Было бы замечательно! По крайней мере, когда его погрузят в тележку, он решит, что ему предстоит приятная прогулка по Булонскому лесу, а не по эшафоту. О да, безумие — это лучшая анестезия!

— Нет, это вы мне свою протяните, — между тем потребовал незнакомец. — Ну же! Я желаю посмотреть на вашу ладонь, мсье!

Его руки были холодными, но то была приятная прохлада, вроде прохлады свежей накрахмаленной простыни, которая опускается на горячечное тело больного.

— Какая удивительная линия жизни!

— Что, слишком короткая? — хмыкнул де Морьев.

— Наоборот! Она продолжается бесконечно, — и он провел в воздухе пальцем, прослеживая невидимую линию.

Вблизи лицо гадателя показалось знакомым. Виктор наморщил лоб, силясь вспомнить, где же он мог видеть этого чудака.

— О, я вас знаю! Вы тот самый шарлатан, что показывал фокусы по салонам лет эдак пятнадцать назад. Да еще за каждой юбкой увивался. Сен-как-вас-там?

— Сен-Жермен, — помог ему незнакомец.

— Только я думал, что вы давным-давно умерли. Ошибся, значит. Что, мсье фокусник, можете вытащить голубя из рукава?

— Только если это хоть чуточку поднимет вам настроение.

— Вряд ли, — не сразу ответил Виктор. — Они казнили мою жену.

— Мне вас жаль.

— А ее?

— Ее не очень. Она уже умерла, а вам жить с этим, — он снова взглянула на ладонь Виктора, — вечно.

— Вы когда-нибудь были женаты, Сен-Жермен?

— Нет. На амурные дела у меня просто не было времени, — Сен-Жермен печально развел руками. — Видите ли, я родился в 16 м веке, когда умереть было довольно просто — будь то смерть от чумы или от удара пивной кружкой по затылку. Так что с младых ногтей я грезил философским камнем и эликсиром бессмертия. Пока прочие студенты строили шашни с юными прелестницами, я корпел над гримуарами в библиотеке. Когда они размышляли, где раздобыть денег на очередную попойку, я решал, что бы мне такое интересненькое трансмутировать в следующую очередь. Понемногу мои однокашники обзавелись семьями и лишь я, тогда уже маститый профессор, по-прежнему не вылезал из лаборатории. Так прошло сорок лет. Думаете, я что-нибудь открыл по истечению этого времени? Ничего! Ничегошеньки! Sic transit gloria mundi! Сорок лет горгулье под хвост!

Похоже, Виктор де Морьев был не единственным безумцем в этой камере. На всякий случай он отодвинулся подальше от Сен-Жермена, а то еще забрызгает слюной, когда у него пойдет пена изо рта.

— Но если вы утверждаете, что жили в 16 м веке, то вам все же удалось найти способ бессмертия? — Виктор указал на логическую ошибку в его рассуждениях.

— Ну да. Однажды мои студенты ради смеха подпоили меня и отвели в бордель, где одна из куртизанок оказалась вампиршей. Она и превратила меня в носферату. Вот, собственно, и все. С тех самых пор пытаюсь наверстать упущенное, но его теперь поди наверстай.

Нянька-бретонка рассказывала маленькому виконту и про вампиров, и про ведьм, и про чудовище Анку, что разъезжает на своей шаткой телеге и отвозит души умерших в другой мир. Но все это бабкины сказки! Поймав недоверчивый взгляд, Сен-Жермен мелодраматически вздохнул и приложил его руку к своему запястью. Виктор изо всех сил надавил пальцами на податливую кожу, но с таким же успехом он мог ощупывать камень — пульса не было.

— Выходит, вы вампир? — выдохнул Виктор.

— Нет, мальчик мой, я не просто вампир. Я Мастер Вампиров Франции. Свалилась же на меня обуза под старость лет! — и он горестно покачал головой, словно только что проверил добрую сотню студенческих работ, но оставшиеся тетради Вавилонской башней возвышаются над столом.

— И вы ищете других вампиров здесь?

— Да. Я провожу массовую эвакуацию из Парижа.

— Плохи же в Париже дела, если даже нечисть отсюда разбегается, — хмыкнул Виктор.

— Ну что вы, далеко не все вампиры хотят уезжать. Охотиться в такой неразберихе гораздо удобнее, да и трупы никто не считает. Другое дело, что я как Мастер уже не в силах обеспечить безопасность каждому. С тех самых пор, как люди изобрели средство, которое столь же смертоносно для нас, как и для них самих. Хотя костер тоже был весьма эффективен.

— Подождите! Но ведь согласно легендам, у вампиров есть сверхъестественные способности. Например, они могут оборачиваться в животных. Почему бы не превратиться в летучую мышь и не выпорхнуть из окна?

— Не все, Виктор, — сказал Сен-Жермен, и виконт вздрогнул. Когда он успел назвать вампиру свое имя?

— Способности, о которых вы так любезно упомянули, есть лишь у тех вампиров, что кормятся человеческой кровью. Некоторые предпочитают кровь животных. Тогда их единственным даром остается дар бессмертия, а во всем остальном они мало чем отличаются от людей. Разве что немножко сильнее. Разумеется, все наши ограничения — солнечный свет, серебро, святая вода — на них тоже распространяются.

— Все ограничения и никаких преимуществ? Черт возьми, да зачем они вообще стали вампирами?! — в сердцах воскликнул виконт де Морьев.

— Не всякий немертвый становится таковым по доброй воле. Не у каждого есть выбор. В отличии от вас.

— Вы мне предлагаете..?

— Да. Я именно что предлагаю вам стать вампиром. Скажите «нет» и я тут же удалюсь.

— Но почему именно я? Ведь вы могли пройти мимо? Проклятье, да вы могли и вообще не заглянуть в эту камеру! Просто совпадение?

— Скорее уже предназначение. Мы существа из фольклора, а в сказках ничего не бывает просто так. Они очень скупые, сказки. Никогда не тратят действие понапрасну. Один эпизод влечет за собой другой. Если принцесса уснула мертвым сном, значит, ее должен расколдовать принц. Если на ступенях остался хрустальный башмачок, он обязательно будет впору какой-нибудь ножке, даже если перед этим придется изуродовать несколько. Ну а если в вашей тюремной камере очутился вампир и вы не поддались его сонным чарам… додумайте сами. Мы встретились неспроста, Виктор. Каков будет ваш ответ?

— Да! — закричал виконт. Чтобы вампир не передумал, он готов был продолжать до бесконечности. — Да, да, да!!!

Он даже не вздрогнул, когда клыки впились ему в шею. Его кровь лилась в рот Сен Жермену, и можно было лишь плыть по течению, блаженно улыбаясь. Ему было хорошо. Затем возникло ощущение слабости, но за последнее время Виктор уже свыкся с ним. Капля за каплей утекала жизнь. Вот уже конечности сковало холодом, который пробежался по всему тела и вплотную подобрался к сердцу. Но перед последним стуком вампир, молниеносным движением вспоровший себе запястье, выдавил несколько капель крови в рот Виктора. Застонав, тот припал губами к царапине, не давая ей затянуться.

Прав был Сен-Жермен! Алхимия — просто чепуха по сравнению с тем, что происходило сейчас. Это ли не настоящая трансмутация? Он чувствовал, что по его жилам текло расплавленное золото, которое вот-вот брызнет фонтаном из кончиков пальцев. Как прекрасно умирать! Смертная оболочка была лишь уродливым хитиновым покровом, из которого выпорхнула ослепительная бабочка. Слишком долго он ползал по земле, опасаясь как бы его не раздавили, но теперь он будет парить. Отныне ему не нужно жить ни в тени Гильотины, ни в тени Креста. Какое ему дело до мирского и божественного? Его переполняла сила столь древняя, что он не мог дать ей имя. Что там Мастер говорил про сказки? Да, лучше так. Пусть он станет фольклорным элементом. По крайней мере, в сказках присутствует хоть какая-то логика. Там героев не швыряет по жизни, они не кружатся, как палые листья в водовороте — без смысла, без системы, без контроля над своей судьбой. Теперь он готов был шагнуть в новый мир, оставив прежнюю жизнь за порогом. Где-то там была революция, которая теперь казалась не страшнее игры в фанты. Где-то там была Женевьева. Он уже не мог ее вспомнить. Ее лицо представало как в разбитом зеркале. Отдельные черты — голубые глаза, вздернутый нос, ямочки на щеках. Но собрать эти черты в один образ не получалось, как он ни старался.

— Виктор? — Сен-Жермен похлопал его по щеке, и новый вампир открыл глаза. — Как вы себя чувствуете?

— Великолепно. Благодарю вас, господин Мастер.

— Ради всего несвятого, зовите меня Сен-Жерменом! — поморщился тот. — За сорок лет в университете мне опостылели и титулы, и звания, и научные степени, и прочая белиберда!

— Как вам угодно, Сен-Жермен.

— Вот и славно. А сейчас я научу вас превращаться в туман и мы выберемся отсюда. Прямо через замочную скважину! Тут главное не попасть под сильный ветер, а то капельки тумана разнесет по сторонам. Кому охота снимать свои уши с ближайшей изгороди? Или кое-что поважнее, — подмигнул вампир, но вдруг обеспокоено посмотрел на младшего товарища. — Только сдается мне, что вы еще слишком слабы.

Если это слабость, то что же тогда сила? Его сознание распахнулось и прокатилось по тюрьме, всасывая накопившийся здесь страх — старинный, черной плесенью вросший в стены, и совсем свежий, от которого тянулись тонкие нити по всему Парижу, к женам, детям, друзьям, слугам. От этого ощущения можно было захмелеть, как от доброго вина. А если даже страх так сладостен, то какова же на вкус человеческая кровь? Виктор решил не тянуть с ответом.

— Нехорошо уходить не попрощавшись, — покачал головой новообращенный. — Мне нужно перемолвиться парой словечек с добрыми друзьями. Позволите?

Вампир покосился на спящих узников.

— Только чур недолго. Я подожду здесь.

— Нет, лучше подождите у входа. Замочная скважина — это все же несолидно. Я привык входить и выходить через дверь. Причем парадную.

Сен-Жермен собрался было возразить, но что-то в голосе Виктора заставило его умолкнуть. Раскинув руки в стороны, он разлетелся на молекулы и собрался в зеленоватую дымку, которая просочилась через щели. Задумчиво поглаживая подбородок, виконт де Морьев тоже подошел к двери. Он мог высадить ее в два счета, но так слишком скучно. Если уж чему-то поучиться у новой власти, так это умению превращать смерть в развеселый праздник.

Он постучал.

— Кому тут не спится? — снаружи послышался осипший голос.

— Я хочу подать прошение о помиловании на имя общественного обвинителя, — сказал Виктор первое, что пришло в голову.

— А утра дождаться не мог? — резонно спросил тюремщик.

— Я в списках на завтрашний день. Но я надеюсь, что гражданин Фукье-Тенвиль еще успеет рассмотреть мое прошение с утра пораньше.

— Будто у него нет других занятий, как с твоим прошением возиться.

— О, мое предложение его заинтересует! В обмен на свою жизнь я готов заплатить немалые деньги.

— Да засунь свои деньги знаешь куда? — огрызнулся тюремщик.

— Боюсь, что в комитетах сидят не такие бессребреники, как ты. Армии сейчас нужны финансы. Наше замечательное правительство радуется даже трем франкам, которые сиротка вытрясла из копилки, а я предлагаю десять тысяч. Деньги надежно спрятаны. Только я знаю об их местонахождении.

— Эх ты, сволочь контреволюционная, — беззлобно констатировал тюремщик. — Ладно, выходи. Напишешь прошение у меня на глазах.

Дверь распахнулась и перед Виктором предстал тюремщик, крепко сжимавший в правой руке дубинку. Кивком он велел виконту выходить, после чего положил левую руку ему на плечо и повел по скупо освещенному коридору к столу, на котором стояла свеча. Внезапно заключенный подался вперед, словно споткнувшись. Это что еще за штучки? Но прежде чем тюремщик успел поднять его, а то и дубинкой приласкать, Виктор взмыл в воздух, совершил сальто, оттолкнувшись ногами от потолка, и в мгновение ока оказался за спиной у стража. Теперь роли поменялись. Столь же стремительным движением вампир схватил стража за правое запястье. Хрустнула кость, и дубинка покатилась по каменному полу. Мужчина завопил, но рот ему закрыли пальцы, холодные и твердые, как прутья чугунной ограды.

— Меня всегда интересовало, какие у революционеров бывают последние слова? — его ухо защекотал вкрадчивый шепот. В тот же момент вампир убрал руку.

— Боже милосердный, — только и успел прошептать тюремщик. Горло его вспыхнуло болью, словно по нему полоснули раскаленной бритвой. Когда тело мужчины обмякло, вампир позволил ему упасть и перешагнул через него, как ребенок через надоевшую игрушку.

— Ты разочаровал меня, друг мой. Я-то надеялся, что ты споешь Марсельезу, — сказал Виктор, вытирая губы ладонью. Теплая кровь заливала счастливую линию его жизни.

— Дядюшка Поль! Что там у тебя… стряслось?

Из-за угла выбежал мальчишка лет пятнадцати, с рыжими волосами, все еще всклокоченными со сна. Тем не менее, даже спросонья он успел захватить с собой штык. Мальчик посмотрел на тело, бесформенной грудой лежавшее на полу, и перевел глаза на мужчину, который стоял рядом, сложив руки на груди. Незнакомец улыбнулся перемазанным кровью ртом. Подмастерье отшатнулся назад, но внезапно, охваченный какой-то непонятной решимостью, выставил перед собой штык и бросился на убийцу. Как это не прискорбно, умение обращаться с колющим оружием приходит с опытом. Острие штыка лишь оцарапало незнакомцу живот. Покачав головой, тот взял лезвие двумя пальцами и отвел его в сторону.

— Смотри, куда суешь эту штуку, мальчик. Лезвие может заржаветь, — мягко пожурил вампир.

Как зачарованный, мальчишка уставился в его глаза, зрачки в которых все расширялись и расширялись, пока ему не почудилось, будто он падает в колодец. Он даже услышал журчание где-то вдалеке. Потом стало совсем темно и холодно. А потом все закончилось.

Насытившись, Виктор бросил его рядом с первым телом и собирался уходить, как вдруг его внимание привлекла связка ключей на поясе у тюремщика. Вампир огляделся по сторонам. За этими дверями заживо гниют люди, которым отсюда одна дорога — на плаху. Он может их выпустить. Более того, он может вывести их за ворота! Никакая застава теперь не преграда. Если патрульные спросят про документы, он самолично нарисует себе пропуск, причем их же кровью. А за пределами Парижа узники могут бежать куда глаза глядят. Кому-нибудь да удастся спастись. Он поможет им! Он ведь знает, что они сейчас чувствуют.

И тут он понял, что на самом деле уже не знает. Более того, ему дела нет до их мелких страхов и страданий. И по ту сторону решетки, и по эту были всего-навсего люди. Прямоходящая еда с большим словарным запасом. Страшно подумать, что он когда-то был одним из них! Страшно и стыдно. Поморщившись, он развернулся и пошел прочь.

Сен-Жермен нетерпеливо прохаживался у входа в Консьержери. Наконец, дверь отворилась и из тюрьмы, насвистывая веселый мотивчик, вышел Виктор. Кровь струилась у него по всему телу. Как у новорожденного.

— Простите, что заставил себя ждать, — вежливо поклонился он.

Ни говоря ни слова, Мастер Вампиров протянул ему носовой платок…

* * *

Жонглируя подушкой, вампир возлежал на оттоманке, некогда зеленой, но сейчас настолько грязной, что его черные волосы почти сливались с обивкой. Своей позы он не изменил и когда в комнату вошел Сен-Жермен в сопровождении Виктора. Причем последний готов был поклясться, что где-то уже видел эту наглую рожу. Но где?

— Ага, прямо сейчас. Целых три раза. Делать мне больше нечего, как сматываться из Парижа. Мне из здесь неплохо неживется.

Сен-Жермен беспомощно огляделся по сторонам.

— Готье! Но гильотина!

— Как раз из-за нее, голубушки, я и остаюсь! Между прочим, я член Революционного Трибунала. А еще я помогаю ребятам искать бывших, — Виктор нахмурился, но Готье продолжал разглагольствовать. — На что аристократам нетронутая шея? Рано-или поздно ее поцарапают… лезвием! А к телам казненных никто не присматривается.

— И все таки ты должен уехать со всеми, Готье!

— А иначе? — весело спросил вампир. — Если не уеду, что тогда?

— Я сделаю тебе выговор и напишу замечание в табель!

Со всей французской галантностью вампир объяснил, куда Мастер может засунуть его табель.

Примерно через четверть секунды зрачки Готье разнесло от боли.

— Мы, вампиры, на самом деле большая, дружная семья, — ласково проговорил Виктор, наматывая его кудри себе на кулак, — а в таких семьях нет места ни угрозам, ни принуждению. Поэтому у тебя есть свободный выбор — или ты тотчас же извинишься, или я сниму с тебя скальп. Ммм?

— Да, — всхлипнул Готье.

— Что да?

— Первый вариант!

Виктор отпустил его волосы, и Готье шлепнулся на пол. Здравый смысл шепнул, что лучше и не подниматься.

— Простите.

— …господин, — подсказал виконт.

— Простите, господин! — выкрикнул вампир, но посмотрел при этом не на Сен-Жермена, а на его помощника.

— Извинения приняты. Три минуты на сборы.

Уже на улице, когда Сен-Жермен пришел в себя после увиденного, он довольно потер руки.

— Замечательно, Виктор! Я буду называть вас своим аспирантом!

— Лучше просто рабом.

— А разве это не одно и тоже? — захихикал бывший профессор.

Виктор кивнул. Пусть порадуется, в его возрасте полезны положительные эмоции. А он сам, конечно, не откажется сопровождать Мастера этой ночью. Во-первых, нельзя же не отблагодарить старика. А во-вторых, ему не терпелось лично встретиться с будущими поданными.

 

ГЛАВА 9

Подготовка к балу кипела. Все-таки Бал Вампиров — такая штука, которая может случиться в жизни лишь однажды. Чаще всего это как раз и есть то последнее, что вообще случается в жизни. Но обитатели замка старались сделать все от них зависящее, чтобы убить сразу двух зайцев: и провести бал, получив за него щедрое вознаграждение от Штайнберга, и выжить, что было даже сложнее чем содрать деньги с вампира-шотландца.

Уже вторую неделю Эвике прикладывала все силы, чтобы не убирать комнаты. Это стоило больших трудов работящей девушке, но она трудолюбиво не вытирала пыль, не полировала мебель, не смазывала дверные петли и даже не подметала коридоры. Всем известно, что вампиры превыше всего ценят старину. И вот наступил решающий этап — они вышли на финишную прямую. Уолтер, качаясь на шаткой стремянке, развешивал художественно сплетенную паутину (Эвике выдрессировала пауков так, что они даже научились плести герб фон Лютценземмернов). Сама же горничная добивалась от свечей приглушенного мистического света, однако свечи были куда упорнее пауков и дрессировке не поддавались. Граф подготавливал гостевые склепы, под которые пришлось переоборудовать давно пустующие подвалы. Гробов тоже хватит на всех.

А вот Гизела работала художественным критиком. Задумчиво наматывая на палец паутину, которой Уотлер с Эвике все утро декорировали комнаты, она торжественно ступала по коридору, пытаясь вжиться в вампирскую шкуру и понять, что они подумают, увидев это. Это представляло собой галерею парадных портретов рода фон Лютценземмерн, который уходил корнями в столь глубокое прошлое, что первый предок должен был быть изображен еще в темной пещере после охоты на мамонта.

Остановившись возле одной из картин, девушка тихонечко хихикнула и поняла, что ничего хорошего вампиры точно не подумают. Разве что они поклонники абстракционизма.

— Кто это? — поинтересовался возникший за ее спиной Уолтер.

Паутины он развесил предостаточно: она свисала со всех мало-мальски выступающих поверхностей, путалась в волосах, прилипала к одежде и лезла в тарелку. В общем, жила вполне самостоятельной жизнью и готовилась к захвату миру. Теперь юноша мог позволить себе передохнуть и приобщиться к прекрасному.

— Это, видимо, мой пра-пра-пра… много-дедушка, — с готовностью ответила Гизела.

— Почему у него три глаза?

Возможно, Уолтер и не был большим знатоком искусства, но некоторые мелочи все же подмечал.

— Это… эм… особое видение художника. Очень заметно?

Юноша кивнул и с тяжелым вздохом уставился на следующий портрет.

Картинная галерея непременно должна быть в замке. Она почти так же необходима, как паутина и склепы, и уж точно ничуть не менее важна, чем скрипящие дверные петли и воющие под окнами волки. Разумеется, в замке фон Люценземмернов она была, причем такая длинная и широкая, что можно устраивать километровые забеги. Здесь гуляли совершенно правильные сквозняки, а эхо пело карпатские народные песни. Не хватало только портретов. Согласитесь, портретная галерея без портретов наводит на странные мысли.

Если бы портреты там все же оказались, они вряд ли соответствовали бы вампирским представлением об эстетике. Ведь в родословной любого упыря найдется с десяток индивидов с такими смачными кличками как Безжалостный, Нечестивый, или Растлитель Юных Дев. Увы, граф фон Лютценземмерн мог похвастаться лишь такими предками как Арно Добрый, Кремгильда Милосердная и Фердинанд Безнадежный Идиот, прозванный так окрестными помещиками за то, что он дал вольную своим крепостным и перестал взимать с них подати, потому что это неэтично — когда один человек эксплуатирует другого. Так что с портретов смотрели бы улыбчивые лица с лучистыми морщинками возле глаз. Если бы они могли заговорить, они предложили бы вам чаю с крендельками. Даже лучше, что их вообще не было.

— Их заложил еще наш дедушка, — сокрушенно проговорила Гизела и быстро добавила, — а один из портретов даже в Бельведер попал!

— Но туда вампиров на экскурсию не поведешь, — продолжил ее мысль Уолтер.

И они вновь замолчали, приобщаясь к великому искусству в жанре абстрактного примитивизма. Или сюрреализма. Впрочем, никто из них не отличался глубинными познаниями в области живописи, и оба надеялись, что и вампиры не заметят некоторые странности, а также невысохшую до конца краску. Но Уолтер вампиром не был, поэтому все же заметил.

— У твоей бабушки и правда были волосы разного цвета?

Одна половина волос суровой дамы с портрета была собрана в прическу "воронье гнездо с плюмажем" сероватого цвета, вторая жизнерадостно развевалась на невидимом ветру, и была веселого оранжевого оттенка.

— Считай, что да. Потому что нанятый нами в деревне художник Тамаш ушел в запой, и остальное дорисовывала Эвике. А у нее свой взгляд на искусство, смелый и нестандартный.

— Поэтому она и пририсовала усы той девице? — придирчивый англичанин указал на соседний портрет.

— А по-моему, ей так больше идет! И вообще, вместо расспросов лучше занялся бы делом, — Гизела вздернула подбородок и направилась прочь из галереи с таким гордым видом, словно эти портреты и правда имели многовековую историю, а не были нарисованы неделю назад местным кустарем.

Уолтер проводил ее щенячьим взглядом. Теперь, когда Гизела перестала быть вампиршей, она хоть и утратила львиную долю загадочности, но оставалась все такой же красавицей. Неужели через несколько дней он потеряет ее навсегда? Нет, невозможно! Она не может не ответить ему взаимностью. Он украдет ее прямо перед свадьбой. Это ведь так благородно — спасти девушку от вампира. Особенно того, который в первую брачную ночь будет рассказывать ей о таксономии, морфологии и жизненном цикле амеб. Кровь ее Леонарду даром не нужна, а вот свободные уши всегда пригодятся. Нельзя этого допустить! Кроме того, какая у вампиров вообще свадьба? Ведь не в церкви же им венчаться! И гости вряд ли закидывают молодоженов рисом. Уолтер представил, как жених и невеста, прямо в свадебных нарядах, ползают по полу и лихорадочно считают зернышки. От этой мысли его передернуло.

В галерее появилась горничная, которая в который раз посмотрела на картины, восхищенно цокая языком.

— Привет, Эвике! — просиял Уолтер. Он относился к служанке с большей теплотой, особенно после того как она заштопала ему брюки. Хотя в глубине души англичанин подозревал, что Эвике поторопилась ему помочь, чтобы новый работник не увиливал от дел, ссылаясь на отсутствие одежды. Да и нитки ей в тот момент подвернулись ярко-красные, так что швы на его черных брюках выглядели как-то чересчур анатомически.

— Уже виделись, сударь, — отозвалась девушка, но тоже улыбнулась.

— Пора ехать?

— Рано еще. Поедем, как смеркаться начнет. Сейчас они спят.

— Ну и что. Могли бы пройти в склеп, посмотреть на спящих вампиров, — мечтательно протянул Уолтер, которому давно уже не сиделось на месте.

— Да ну, в спящем упыре чего интересного? — сказала Эвике, едва подавляя зевок.

— Скажи, а ты совсем не боишься Штайнбергов?

— В детстве боялась. Герр Леонард как однажды показал мне одну бяк… то-есть бактерию под микроскопом, так я всю неделю просилась ночевать в спальню к фроляйн. Страшная зверюга!.. Это я про бактерию, вы не подумайте чего.

— Дались вам всем эти микробы! Я не их имел в виду. Штайнберги ведь вампиры. Не боишься, что укусят?

— Герр Леонард если укусит, так долго плеваться будет. А его папаша не кусается.

— Точно знаешь?

— Да. Во-первых, если он и попытается в горницу к какой-нибудь девице залезть, то непременно в окне застрянет, с его-то брюшком, — девушка засмеялась, но ее лицо тут же вытянулось. — А во-вторых, он давно уже нашел другой способ пить человеческую кровь.

Уолтер понял, что она имеет в виду фабрику, на которой он эксплуатирует пролетариат. Интересно, знает ли граф, что пригрел на груди завзятую коммунистку?

— А Берта? — не удержался он.

— А уж фроляйн Берта так и вовсе самая чуднАя из всей семейки.

— В каком смысле?

— Как вам объяснить, — замялась горничная. — Чокнутая она.

— Сумасшедшая?

— Нет, не настолько. Странная просто.

— А как это проявлялось? Она что-нибудь такое делала — ну там кричала невпопад, бегала по улице без од…ээ… что-нибудь эдакое? — спросил Уолтер. Хотя поиски Берты отошли на задний план, он по-прежнему не терял надежду когда-нибудь ее найти.

— Она все больше молчком сидела. С его сиятельством и фроляйн почти не общалась — только «да» или "нет," если что-то спросят.

— Наверное, кичилась богатством.

— Вот и фроляйн так думает… А я… даже не знаю. Зачем бы она тогда со мной разговаривала?

— Эвике, ты что, вела с Бертой задушевные беседы?! — воскликнул Уолтер. — И ничего не сообщила, когда я ее искал? Мне ведь нужна была любая информация!

— Эта ин-фор-ма-ция вряд ли бы вам пригодилась, — служанка произнесла по слогам мудреное слово и положила его в копилку, чтобы козырнуть им при случае, правда, в адаптированном варианте.

— И все таки, о чем вы говорили?

— Да так, ни о чем особенном, — отнекивалась Эвике, но ее уши почему-то запунцовели. — Она расспрашивала, как мы живем, не нужно ли нам чего… ну и я…

— И ты..? — брови Уолтера взлетели вверх.

— Если вы кому-то расскажите, я вас во сне придушу, — задушевным тоном сообщила девушка. — Кроме того, все мало-мальски ценное у нас давно уже заложено. Оставшиеся вещи ни один ломбард не примет, настолько все старое. Что мне оставалось делать?

— Да я тебя ни в чем не виню.

— Вам-то в чем меня обвинять? — отмахнулась горничная. — Но если его сиятельство узнает… ох что тогда будет!

— Что? — шепотом спросил Уолтер. Должно быть, граф только на людях милый, а сам вовсю третирует бедняжку.

— Он расстроится, — последовал антикульминационный ответ.

— Только-то?

— Как вы можете такое говорить! Ему нельзя волноваться, в его-то годы. И фроляйн Гизела на меня обидится, что мы шушукались за ее спиной.

— И это все?

— Это все, что я могу вам рассказать. Я поклялась ей не говорить об остальном. Просто поверьте мне на слово — она не такая, как прочие барышни. Не от мира сего.

Особенно в теперешнем ее состоянии, подумалось Уолтеру.

— Знаете, сударь, а я ведь понимаю почему она сбежала, — задумчиво продолжила девушка. — Фроляйн Гизела думает, что она хотела Бал сорвать и это чистая правда. С ее стороны, конечно, свинство нас всех так подвести, но я не представляю, как бы она выдержала. Тут никаких сил не хватит. Не знаю, есть ли у вампиров сердце, но если у нее хоть что-то осталось, оно б разбилось на той свадьбе.

— Подожди, Эвике. Какую их двух свадеб ты имеешь в виду?

— Обе.

Даже если Эвике и была марксисткой, от дармовой рабочей силы она не отказывалась, поэтому сразу же угнала Уолтера разбрасывать мох по ванной. Так обитатели замка трудились до заката, пока не настала пора закладывать карету. Уолтер вскочил на козлы, а девушки забрались внутрь, придерживая двери каждая со своей стороны, чтоб те не хлопали на ухабах.

До особняка Штайнбергов друзья добрались без приключений. Правда, за каретой пол-дороги бежали волки, требую пошлину за проезд по их лесу. Но когда Гизела, высунувшись из окна, пообещала захватить для них колбасы на обратном пути, они завиляли хвостом и отстали. Дворянское слово — кремень.

— Значит так, я буду разговаривать, а вы просто улыбайтесь, — проинструкировала Гизела своих спутников и позвонила в дверь.

Открыла им экономка, старинная приятельница Уолтера, которая сразу же разглядела за спиной виконтессы вчерашнего посетителя. Именно поэтому ее раздирали самые противоречивые эмоции, от вполне закономерного желания попресмыкаться перед знатью до неодолимой тяги отчитать виконтессу за то, что она водит подобные знакомства. А когда фрау Бомме увидела и пижонские красно-черные брюки Уолтера, подбородок ее задрожал, как желе во время землетрясения.

— Добрый вечер, фрау Бомме, ничего если я пройду? — защебетала Гизела, протискиваясь мимо экономки в прихожую и делая остальным знак, чтобы следовали за ней. — А я к герру Штайнбергу.

— Хозяин занят. Извольте подождать.

— Это вы мне предлагаете? — сладким голоском уточнила девушка. На лице экономки отразилось сомнение. Как ни крути, аристократку не посадишь ждать в приемной.

— Он освободится совсем скоро.

— Мое дело не терпит отлагательств.

— Он завтракает, — экономка предприняла последнюю попытку.

— Тогда другое дело. Можно и подождать, — согласилась Гизела без возражений.

Кому охота присутствовать при вампирском завтраке? Вряд ли они лакомятся гренками и омлетом, запивая все это сладким чаем. Что же они такое могут есть?

Наверное, мясо. Сырое мясо. Настолько сырое мясо, что оно пытается уползти из тарелки.

— Я, разумеется, доложу хозяину что вы пришли. А пока позвольте проводить вас в гостиную.

— Спасибо. И скажите, что у меня для него важные сведения. Я знаю где Берта.

Как только экономка скрылась за дверью, Гизела торжествующе посмотрела на Уолтера с Эвике. Первый во время всей беседы хранил благоразумное молчание, вторая же, как и пристало служанке, старалась казаться как можно незаметнее. Но полностью слиться с интерьером не удавалось, потому что ее простенькое платье и рыжие косы выделялись на фоне мебели с алой штофной обивкой. Понемногу девушка начала чувствовать себя засохшей веткой, которую какой-то шутник воткнул в роскошный букет роз. Судя по тому, как поежилась Гизела, ей тоже было здесь некомфортно.

— Ну ничего, как только он услышит про Берту, то сразу же появится…

Дверь распахнула так резко, что ручка пробила стену.

— Где она?!

Глаза Штайнберга метали молнии. Рядом маячил испуганный Леонард, все еще с повязанной на шее салфеткой.

— И незачем так кричать, — спокойно ответила виконтесса. — Мне удалось расшифровать ее дневник.

— Какой еще дневник? Откуда он у вас? Почему я ничего не знал?

Но прежде чем старший вампир, который уже подозрительно косился на сына, успел путем нехитрых умозаключений найти виновника, Гизела выпалила:

— Она в Вене.

— В Вене? Вот ведь что придумала, паршивка! Час от часу не легче.

— У вас там есть друзья? Может, она у кого-то гостит?

— Откуда? За эти годы я успел со всем раззнакомиться, — горько усмехнулся вампир. — И где мне там ее искать? Да и все равно не успею, Бал послезавтра.

— Так найдите ее… ну… с помощью телепатии! — посоветовал Уолтер. — Должна же быть между вампирами некая связь.

Штайнберг недоуменно посмотрел на незнакомого юношу. Леонард что-то шепнул ему на ухо и удивление сменилось равнодушием.

— Смог бы, будь я ее создателем. Но обратил Берту не я.

— Свяжись с Лючией. — предложил Леонард. — Вдруг она на этот раз согласится?

— Ерунда! Мне и прошлого хватило за глаза. Так орала, что у меня еще две ночи в ушах гудело. Она даже телепатически берет шестую октаву. Кроме того, ничего толкового она не скажет. Одна радость, что и он от Лючии не добьется ответа. Она нас обоих на дух не переносит.

— Кто такая Лючия? — спросила Гизела.

— Это наша создательница, она сделала нас немертвыми, — ответил Штайнберг.

Его щека невольно дернулась. Вот у других вампиров создатели как создатели, есть с кем в обществе показаться, и только им так "повезло."

— Герр Штайнберг, вы задолжали мне кое-какие объяснения, — нахмурилась Гизела. — Я ведь так никогда и не узнала, что с вами произошло и чего боится Берта. Расскажите?

Поколебавшись, старший вампир кивнул.

— Хорошо, только пусть ваша горничная нас оставит. Ей здесь не место.

— От Эвике у меня нет секретов.

Служанка благодарно улыбнулась. Хотя из-за двери тоже отлично слышно если правильно настроить замочную скважину.

— Ну нет так нет, — вздохнул вампир.

И начал свой рассказ.

* * *

Три раза фроляйн Лайд бегала на кухню за добавкой. По случаю она припомнила народные поверья о том, что не все упыри питаются кровью. Выбравшись из могилы, иные возвращаются домой и таскают еду из горшков. Более того, вскрыв гроб подозреваемого упыря, сельчане нередко обнаруживают на губах мертвеца не кровь, а мамалыгу. После недолгих переговоров девушки пришли к выводу, что Кармилла из таких.

— Вы совсем ничего не будете? — спросила пациентка, хрумкая очередным печеньем.

— Я сыта.

— Жаль. Это очень вкусно! Конечно, не так вкусно как кровь, но тоже ничего.

— Представляю.

— Удивительно, как наш доктор расщедрился! Ой, только вы не подумайте будто я радуюсь, что на вас напали! Но хорошо, что все обошлось. А если бы доктора не оказалось рядом — фроляйн Лайд, вы ведь могли и вовсе погибнуть! Ужасть.

— Могла.

На коленях сиделки лежал открытый журнал, а вверху страницы значилось "Прошу уволить меня по собственному желанию…" Вампирша крутила между пальцами карандаш. Что писать дальше, она не имела ни малейшего представления. "Потому что у меня заразная болезнь?" "Потому что я всех тут поубиваю?" "Потому что скоро за мной придет толпа упырей вот прямо сюда, и от такого зрелища даже медсестрам понадобятся смирительные рубашки?"

И что потом станется с Кармиллой? Кто будет целовать ее на ночь? Слушать ее россказни? Ведь девочка, кажется, к ней привязалась. Даже полюбила. А теперь единственная подруга ее оставит. Все равно что вышвырнуть щенка под дождь. А если Кармилла так и не успокоится? К ней ведь может явиться новый вампир! Хорошо если обратит, а ну как просто убьет?

— Кармилла, хотите я расскажу вам сказку?

— Уж лучше я вам!

— Нельзя разговаривать с набитым ртом, — сказала сиделка наставительно. — Так что жуйте и слушайте.

— А это будет страшная сказка?

— Еще какая. Про вампиров, — посулила фроляйн Лайд.

И начала свой рассказ.

— В некотором царстве, в тридевятом государстве жил да был один клерк.

— Мне уже не нравится, — захныкала Кармилла. — Это скучная сказка!

— Но вы не дослушали. Быть может, ему уготованы удивительные приключения.

— Это вряд ли. У клерков приключений не бывает.

— А этому повезло. Итак, наш клерк служил в своей конторе и была у него мечта. Он хотел сделаться миллионщиком, но так, чтобы сразу весь капитал получить. Отец его помер мелким чиновником, а сам он в неполные тридцать лет так и не выбился из письмоводителей. Конечно, можно было экономить, но какой в том смысл? Надоело ему каждый месяц откладывать жалкие крохи в надежде, что когда-нибудь лет через пятьдесят набежит круглая сумма. Кроме того, в его семействе ожидалось прибавление, так что деньги нужны были как никогда. Поэтому он решил вложить все сбережения в рискованную, но очень прибыльную отрасль — в добычу слоновой кости. А поскольку своих денег у него было немного, недостающую сумму он взял из кассы.

Долго ли, коротко ли ждал этот клерк, но то ли между африканскими племенами началась очередная война, то ли слоны в тот год не уродились, но компания, которой она доверил деньги, потерпела крах. Все вкладчики понесли убытки, а наш герой так и вовсе разорился. Со дня на день он ожидал, как управляющий проверит кассу и обнаружил недостачу. Он уже снес в ломбард все ценные вещи — даже обручальное кольцо жены, даже пинетки еще не рожденного ребенка — но нужной суммы так и не набежало. Тогда он впал в отчаяние. Ему уже мерещились разные кошмары — позор, банкротство, долговая тюрьма. Он представлял, как его жена ослепнет, когда будет шить рубашки — полдюжины за несколько грошей — в полутемной каморке, и как потом будет скитаться из ночлежки в ночлежку, пока не замерзнет прямо на улице. Он представлял, как его ребенок отправится прямиком на "ферму младенцев," где нищие берут детей на прокат, чтобы еще пуще разжалобить прохожих. В душе его открылась рана, из которой хлынул страх.

И вот однажды ночью, когда он бесцельно бродил по городу, истекая страхом, к нему подошел незнакомец и предложил свои услуги. Он пообещал нашему клерку запредельную сумму денег, и тот вцепился в это предложение, как голодный пес в кость. Только это был не обычный ростовщик. Вместо процентов он потребовал у должника то, чем за помощь расплачиваются в сказках. Перворожденное дитя. А поскольку он потребовал это уже после того, как клерк забрал деньги, бедняге не оставалось ничего иного как согласиться. По крайне мере, именно в такой версия я слышала эту историю.

— Когда мы доберемся до вампиров? — спросил Кармилла, слушавшая приоткрыв рот.

— Уже добрались.

— А кто из них вампир?

— Ну не клерк же! — раздраженно отозвалась сиделка. — Вампиром оказался заимодавец. Именно ему теперь принадлежал перворожденный ребенок.

— Страсти какие! Хорошо, что это сказка. А дальше?

— Клерк возместил недостающую сумму и тут же уволился из конторы. Зачем ему корпеть над бюро, с таким-то капиталом? Во что бы он ни вкладывал эти деньги, ему возвращалось сторицей. Потому что это было заколдованное золото. А через пару месяцев его жена разрешилась от бремени. Девочкой.

* * *

— И я испытал такое облегчение! Признаюсь, я боялся что первым будем мальчик. Как мне воспитывать наследника, если его потом все равно придется отдать? Но я надеялся, что следующим окажется сын. Так и вышло — через год супруга подарила мне мальчика. Вот только он отказывался сосать грудь, если мать не протирала ее спиртом по три раза. Ну ничего, подумал я, у нас будут другие дети. И еще, и еще! Вот у меня было шесть братьев и сестер, но их всех унесла эпидемия дифтерии, так что остался я один. Поэтому я всегда был сторонником многодетных семей — хоть у кого-то есть шанс выжить. Правда, жена моя не разделяла эту точку зрения! Она, видите ли, считала, что раз у нас завелись деньги, мы можем таскаться по балам каждую ночь. Так что я сказал ей, "Эльза — так ее звали — роди мне еще пятерых и делай что хочешь. И на суаре поезжай, и на благотворительные базары, и куда душа пожелает. Но пока что изволь бывать дома почаще. Мне нужна жена, детям — заботливая мать." И что вы думаете она сделала? Бросила меня ради кавалерийского офицера, который отлично отплясывал кадриль, но во всем остальном был совершенно никчемным человечишкой! Тьфу! Неблагодарная тварь!

— Отец! — не выдержал Леонард.

— Что, мальчик мой? Мать сбежала, когда тебе едва исполнилось пять месяцев. Но тебе кажется, что неправ именно я?

— Ей было всего-то девятнадцать.

— Вот-вот. Самый возраст, чтобы взяться за ум, — и фабрикант многозначительно покосился на сына. — Итак, я остался соломенным вдовцом с двумя детьми на руках. Очень странными детьми, прошу заметить. И тут я совершил чудовищную ошибку — я привязался к своей дочери. Следовало отдать ее, пока она была мокрым розовым комочком и кричала с утра до вечера. Он ведь даже свое имя и адрес оставил, куда сообщить когда ребенок родится. Но я все затягивал, пока не понял наконец, что это невозможно. Смотрел на Берту и думал — вот она, моя дочь, пухленькая, темненькая, лепечет что-то, ну как такую отдашь? Сделка есть сделка, это я как деловой человек понимаю, но… Кроме того, я понадеялся, что он сам про нас забудет. Сначала я все ждал, что он лично за ней явится. Каждый час наведывался в детскую, но все было спокойно. Вот я и расслабился. Решил, что он нашел занятие поинтересней, чем выколачивать старые долги. Но у меня нет-нет да и появлялась мысль, будто он нарочно это делает, дает ей подрасти, а потом… Противная мысль — знаете, как летом иногда в комнату залетит цикада, верещит, уже все перевернешь вверх дном, а никак ее не выловишь. А она не умолкает, покамест всю душу не вынет. Вот-вот, такая мыслишка. Гадкая, в общем. Поэтому я Берте ни в чем не отказывал — вдруг сегодня мы видимся в последний раз? А он… я не представлял, как он будет с ней обращаться… и на что она ему вообще сдалась… Поэтому у моих детей было все…

— Кроме фотографий.

— Да, Леонард, кроме фотографий. Тебе они настолько важны?

— Нет, что ты! — замахал руками молодой вампир. — Я п-просто так спросил. Но… дело в том что я забыл, как выгляжу. Было бы любопытно увидеть себя уже взрослым.

— Как будто есть на что посмотреть, — бросил отец, — Я не водил детей к фотографу, чтобы не оставлять лишних улик. Мало ли какое применение он нашел бы этим фотографиям. По той же причине я велел Берте всегда носить шляпки с широкими полями, чтобы никто не запомнил ее лица. Если ему вздумается порасспросить… Иногда я думал — да глупости все это, ну как он меня отыщет? Я ведь тогда не представился, да и выглядел так непотребно, что уж точно не опознаешь. И все же… Вот так мы прожили в Гамбурге почти двенадцать лет, а потом… потом… Нет, не могу! Леонард, дальше ты рассказывай, — скомандовал фабрикант.

Юный вампир продолжил бесстрастно:

— Потом отцу попалась газетная статья о том, что в пригороде было найдено несколько трупов. Обескровленных, со странными повреждениями шеи. Полиция ничего вразумительного сказать не могла. А отец все понял и решил бежать…

— Не бежать, а стратегически передислоцировать производство! Хотя да, бежать, конечно. Это сейчас я понимаю, что у кого-то просто не хватило терпежа — или мозгов — как следует замаскировать место охоты, а тогда я подумал что все, они ко мне подобрались. Возможно, у них такое предупреждение для недобросовестных должников. Вот и мы переехали сюда.

— В Трансильванию? — уточнил Уолтер.

— Да.

— Подальше от вампиров?

— Да.

— Угу.

— Что такое?

— Ничего, — англичанин посмотрел на него невинными глазами.

— Я полагал, что вампиры только в крупных городах водятся и что в Трансильвании крестьяне давно их извели. Вы знаете, какие тут методы встречаются? О-го-го! Чего стоит только гвоздь под язык! Ну какой вампир захочет просыпаться с металлическим вкусом во рту? Или вот такой метод — подложить в гроб носок, чтобы вампир распускал его до последней нитки. Ну кому понравится лежать рядом с крестьянской портянкой? Я и решил, что Трансильвания — самое безопасное место, что бы там ни говорили. Кроме того, нам очень повезло с соседями. Я был так рад, что моя дочь подружилась с госпожой виконтессой.

"А уж я как рада! До сих пор во сне кричу. От радости," хотела было сказать Гизела. Но не сказала.

* * *

— Когда Берта узнала про переезд, она закатила истерику, с воплями, брыканием на полу и прочей атрибутикой. Расколотила своих фарфоровых кукол и изрезала все платья. Но отец сказал, что так даже лучше, меньше багажа брать придется. И вот вся семья тронулась в путь. Отец казался довольным, Леонард — это ее брат — тоже радовался, что соберет новые образцы простейших, коими Трансильвания, конечно, кишит, и только Берта была в ужасе. Она понимала, что каким-то образом виновата во всем, что они уезжают именно из-за нее. Потому что с ней что-то не в порядке. Иначе зачем отцу ее прятать? Почему он как будто от нее откупается? Не иначе как подозревает то, о чем она сама догадалась уже давно — что она не такая, как все дети. С самого рождения не такая.

— А чем она так отличалась от других детей? — спросила Кармилла, которая даже забыла про еду.

— Хвостом.

— Фроляйн Лайд, вам бы все шутить!

— Для начала, редкий ребенок может похвастаться тем, что ему разрешают есть заварные пирожные на завтрак, — усмехнулась сиделка. — Кроме того, она… как бы это сказать… ну да неважно. Просто примите ее отличие за аксиому. Сказки не изобилует объяснениями, верно? Нигде не сказано, какую именно траву мама Красной Шапочки использовала для приправы в пирожках, раз ее дочка приняла волка за женщину. Итак, вернемся к Берте. После Гамбурга карпатская деревушка показалась настоящей ссылкой. А тут еще произошло событие, которое и вовсе осложнило ей жизнь. Видите ли, она была довольно замкнутой, нелюдимой. Не знала, как общаться с людьми. Да и отец всегда говорил, что они-то на самом деле лучше всех окружающих, потому что богаче. Дескать, мораль, принципы и прочая абстракция — это так, глупости, только деньги имеют значение. Зато перед аристократами он готов был стелиться, потому что у них благородная кровь и все такое. Его всегда завораживала кровь. Берта тогда еще не понимала почему. Ну так вот, поскольку она понятия не имела, как завязать беседу, то ужасно конфузилась и от того казалась очень резкой. А потом решила, что так даже лучше, иначе над ней будут потешаться… или наоборот, скривятся от отвращения… если узнают что она не такая, как все. И… и…

— Когда она приехала в Трансильванию, что-то произошло? — пришла на помощь Кармилла.

— Ну да! Она почувствовала себя точно устрица, которую вытащили из раковины. Такой мягкой и беззащитной себя почувствовала, что ужас просто! Тогда она закрылась, раз и навсегда. И правильно сделала, потому что ведь совсем безнадежная ситуация сложилась, совсем никакой надежды на счастливый конец, — она рефлекторно потянулась к груди, но тут же опустила руку. — Но не будем сейчас об этом. Что-то я слишком все затянула. Перейдем сразу к развязке.

— Так нечестно! — возмутилась девочка.

— Я рассказчица, а значит я определяю, что честно, а что нет, — разозлилась фроляйн Лайд. Она мысленно пролистала добрую сотню страниц. Между одной из них был заложен веер. Эту страницу она пролистнула с особой быстротой.

— Ну так вот, однажды ранней весной она отправилась на прогулку — она вообще любила прогуливаться возле замка…

— Так там еще замок был! — сказала пациентка недовольно. — Вы его даже не упомянули.

— Замок как замок.

— А кто там жил?

— Кто надо, тот и жил! — фроляйн Лайд начала разочаровываться в своей затее. Но как иначе предупредить девчонку?

— Там вампиры жили? — не сдавалась Кармилла.

— Нет! Но если вы хотите, чтобы я поскорее добралась до вампиров, то извольте не перебивать.

— Просто мне не нравятся дыры у вас в сюжете, — честно призналась критикесса.

— Это у меня стиль такой. Своеобразный. И вообще, когда вы рассказывали, я же слушала.

— Да, но мое повествование было логичным.

— Не спорю, — выдохнула сиделка. — Итак, Берта отправилась на прогулку, забираясь все дальше в горы. Ей хотелось отыскать первые в этом году примулы и принести их… домой чтобы сделать гербарий. Тут разразилась снежная буря, а поскольку Берта оделась не по погоде легко, она простудилась. Когда вернулась домой, вся промокшая, у нее начался жар. Хотя ее немедленно укутали и напоили горячим липовым чаем, было уже поздно — у нее развилась пневмония. Вот и все.

— Концовка скомкана, — сказала придира. — И где обещанные вампиры?

Сиделка замолчала и опустила глаза, утюжа взглядом складки на фартуке, который она терзала последние несколько минут.

* * *

— … доктора были бессильны! Только деньги из меня тянули. Хотя если бы пришлось растолочь золото и сделать из него микстуру, я бы и тогда не поскупился. Но все впустую. Она так кашляла, казалось, вот-вот ребра сломаются.

— Но почему вы нам ничего не сказали? — спросила Гизела, взволнованная. — Мы с папой знали, что Берта больна, но не представляли, насколько серьезно!

— При всем моем уважении и к вам, и к вашему батюшке, но вы-то чем могли помочь? Кроме того, я боялся… да, именно, что он прознает и решит ее убить, прежде чем… Ох, я ведь верил, что ее можно вылечить. До последнего верил. Поэтому повез Берту на юг, к морю. Надеялся, что морская соль прочистит ей легкие. Мы отправились в Триест, куда поближе. Но в дороге дочку растрясло, так что в Триесте ей стало совсем худо. Тем не менее, смена обстановки ее взбодрила, да и новая еда пришлась по вкусу. Помню, она все время улыбалась, хотя почти не могла двигаться. Тогда я понял, что мы проиграли. Только один способ оставался, и я не мог к нему не прибегнуть. Не мог, понимаете? Хотя куда вам меня понять.

Штайнберг умолк.

Ввиду деликатности ситуации, мы ненадолго оставим наших героев и продолжим рассказ сами.

* * *

Окно виллы выходило на море, медленно темневшее в лучах заходящего солнца. Небо было усыпано закорючками чаек. Морской бриз залетел в окно и пробежался по белым муслиновым занавескам. Совсем легкий, он тем не менее заставил вздрогнуть девушку в кресле-качалке. Девушка поежилась и подоткнула плед. Она была вся в поту, поэтому от малейшего дуновения ветра чувствовала себя так, будто ее окатили ледяной водой из ведра.

— Закрой, пожалуйста.

Юноша, который что-то разглядывал в микроскоп, ловя зеркальцем последние лучи, поспешил выполнить ее просьбу. Больная благодарно улыбнулась, но поскольку даже улыбка отнимала слишком много сил, откинулась назад.

Сейчас она напоминала ожившую фотографию — кожа была желтоватой, со светло-лиловыми тенями под глазами. Влажные от пота волосы прилипли к вискам, и губы запеклись. В груди же постоянно клокотало, будто там кипел котел. Ага, если бы! Все таки котел выглядит куда пристойнее чем то, что гнездилось там на самом деле. Как-то в начале болезни она попросила брата показать, что же за микробы ее одолели. Потом раз сто пожалела. Господи, какая неописуемая гадость! С тех пор она чувствовала себя бодлеровской лошадью, внутри которой уже пирует новая жизнь

— Леонард, можно тебе попросить кое о чем? — обратилась она к брату, ломая голову над тем, как бы сформулировать свою просьбу. Он переживал из-за ее болезни еще сильнее, чем она сама.

— Что-то принести?

— Нет. Знаешь, если я умру, ты не мог бы отдать мой дневник…

— Ты не умрешь! — горячо заверил ее Леонард. — Я найду лекарство! Я близок как никогда!

— Конечно найдешь. Но вдруг… если не успеешь…

— Я успею! Просто подожди еще немного. Совсем чуть-чуть. Просто дождись меня, Берта.

— Хорошо. Я постараюсь, — пообещала она и прекратила бесполезный разговор.

Между тем в комнату вошел герр Штайнберг и кивком указал сыну на дверь.

— Иди погуляй.

— Но я должен работать!

— Без возражений, Леонард.

Когда юноша, бормоча себе под нос, вышел вон, герр Штайнберг взял стул и подсел поближе к дочери.

— Я нашел того, кто тебе поможет!

— Еще один лекарь? — скривилась девушка.

— Нет, полная противоположность лекаря. Я еще вчера телеграфировал ему. Думаю, через несколько дней он будет здесь.

Тут в дверь позвонили, громко и требовательно. К досаде Штайнберга, нанятая служанка в тот день отпросилась пораньше, чтобы погулять у кумы на именинах. В доме оставались только господа.

— Кого нелегкая принесла?

— Не знаю, — сказала Берта. — Откроешь?

— Еще чего. Небось, опять шарманщик притащился.

Тем временем кто-то продолжал вызванивать веселый марш. Еще немного — и он оторвет звонок, а то и всю дверь своротит.

— Придется открыть, — сдался фабрикант. — Вот я сейчас кому-то устрою, как говорят местные, сладкую жизнь!

Воспылав желанием отвесить неизвестному наглецу пару затрещин, он решительно спустился в переднюю и распахнул дверь. И сразу же почувствовал, что в глаза ему плеснули едкой розовой краской. Проморгавшись, он понял, что краска тут не при чем. Всему виной была стоявшая перед ним женщина, а точнее — ее ярко-розовое, невероятно блудливое платье с глубоким декольте, обшитым черными кружевами. Волосы незнакомка взбила в высокую прическу с таким обилием шпилек, что ей позавидовал бы дикобраз. Лицо она густо набелила и нарумянила, а губы, и без того крупные, размалевала кармином. Черные глаза под дугообразными бровями смотрели насмешливо. Штайнберг не мог с ходу определить возраст этой особы. Наверное, что-то около тридцати.

Как оказалось впоследствии, он польстил ей лет эдак на двести.

В руках женщина держала ридикюль и маленького белого пуделя, чуть подкрашенного розовым под цвет ее платья. Глаза пуделя смотрели в разные стороны, из пасти торчал кончик языка, шерсть тоже росла как-то неровно. Казалось, его прокрутили через мясорубку, а потом собрали воедино. Не долго думая, незнакомка сунула собачку в руки оторопевшему фабриканту, после чего обернулась к извозчику и разразилась потоком брани, длинным и витиеватым, как горная река. Извозчик тоже в выражениях не стеснялся. Судя по всему, они препиралась из-за платы. Вдосталь пособачившись, женщина швырнула ему деньги и с довольным видом развернулась к Штайнбергу. Ничто так не бодрит, как хорошая склока. Ночь началась правильно.

— Я вход? — спросила она, вырывая у Штайнберга собачку.

— Ч-что, простите?

— Я входить?

— Входите, — автоматически отозвался он, но когда эта сумасбродка проследовала в дом, завопил, — Эй, вы, дамочка! Вы кто такая будете?

В ответ она затараторила по-итальянски, жестикулируя так отчаянно, что пудель, сидевший у нее на руках, пару раз чуть не шлепнулся на пол.

— Черт бы вас побрал, говорите по-немецки! — остановил ее фабрикант.

Столько лет итальянцы были в подчинении у Австрии, давно пора выучить цивилизованный язык!

— Я Лючия Граццини, а это — Тамино, мой собака, — ответствовала итальянка и замерла, ожидая от него какой-то реакции. Видимо, нужной реакции так и не последовало, поэтому она посмотрела на Штайнберга укоризненно. — Неужели вы про меня не слышать?

— С какой стати?

— Я известный оперный певица. Я здесь на гастролях. По всему Триесту висеть плакаты!

Бред какой-то. Неужто прознала про его деньги и решила заручиться покровительством нового мецената? Обойдется.

— Ну знаете ли! Если вы заявились, чтобы пригласить меня на концерт, то даже не рассчитывайте…

— Я приходить не к вам, — рот итальянки презрительно скривился. — Где девушка?

— Отец, кто там? — услышав громкие голоса, позвала Берта и сразу закашлялась.

— Она?

— Да, — прошептал Штайнберг чуть слышно.

— Как ее имя?

Он заколебался. Фольклор не советует называть свое имя вампирам, иначе они получат над вами полную власть. Но разве не для этого он все затеял?

— Берта.

— Хороший имя.

Подобрав юбки, вампирша резво взбежала по лестнице, а Тамино потрусил за ней.

— Привет, Берта! — сказала Лючия, входя в гостиную.

— Кто вы?

— Что-то ты неважно выглядишь, — продолжила гостья, отмечая и тусклые волосы девушки, и ее сепийную кожу.

— Как вы смеете! Что вам нужно? — спросила больная по-итальянски.

— У тебя есть шоколадные конфеты?

— Есть, — ответила Берта, обескураженная вопросом. — Но…

На столике оказались конфеты и тарелка с недоеденным тирамису. Врачи советовали налегать на мясо и овощи, но когда Берта поняла, что уже не выкарабкается, то махнула рукой на все рекомендации.

— Сейчас посмотрим, — незнакомка покрутила конфету, понюхала ее, и бросила через плечо. — Дрянь! А тут что? Тоже дрянь, дрянь, действительно дрянь… О! С ромом! Глянь, Тамино, твои любимые, — льстиво сказала она, скармливая пуделю конфету.

— Собакам нельзя шоколад! — подалась вперед Берта. — Он от них умрет!

— А вот это вряд ли.

(Тридцать лет назад, еще до Войны Севера и Юга, примадонну пригласили на гастроли в Новый Орлеан. Как-то вечером в сопровождении администрации театра она прогуливалась вдоль Миссиссиппи, где плавали аллигаторы, невозмутимые как бревна. Но уже через час один из них, не выдержав визгливого лая Тамино, не замолкавшего ни на секунду, вдруг подпрыгнул и одним махом проглотил собачку. Остальные аллигаторы одобрительно закивали. Примадонна немедленно вытянула злодея из воды за хвост, до смерти забила ридикюлем, вскрыла с помощью пилочки для ногтей, извлекла пуделя, но было уже поздно. Тогда она попросила антрепренеров принять меры. Для пущей убедительности поклацала клыками. Правда, на ее клыки мужчины не обратили внимания. Они завороженно глядели на пилочку для ногтей. Спустя четверть часа на место происшествия был доставлен чернокожий жрец вуду и конфликт разрешился полюбовно.)

— Он балансирует конфеты на носу! — произнесла примадонна тоном матери отличника.

Пудель немедленно встал на задние лапы, поджав передние, и носом поймал конфету. Потом подбросил ее в воздух, схватил на лету и зачавкал. Так ловко он все это проделал, что Берта не удержалась и захлопала.

— Ой как здорово! Только зачем вы все это мне показываете?

— Как зачем? Должна же ты увидеть хоть что-то стоящее перед смертью.

Когда Штайнберг пересилил страх и вошел, вампирша качала кресло и напевала колыбельную Берте… которая безмятежно спала. Это он определил по ее хриплому, точно кошачье мурлыканье, дыханию. Но почему?

— У вас есть еще bambini ? — обратилась к нему вампирша.

— Мой сын Леонард, он сейчас в саду. Но Леонард тут причем?

— Он содержит в себе много зла… моменто… а! Праведный гнев пылает в его сердце, — нараспев произнесла Лючия, а Штайнберг вздрогнул от неожиданности. За весь вечер это была первая грамматически правильная конструкция, соскользнувшая с карминно-красных губ.

— Кто — он?

— Вы знать не худше, чем я, — вздохнула Лючия.

Разговаривать на немецком было очень утомительно. Этот язык она знала в основном по ариям Царицы Ночи, а слова в них весьма специфические.

— Берта — это ребенок, который родился в первую очередь? Эээ… первенка?

— Да, перворожденная, — с запинкой произнес Штайнберг. В самом слове для него сосредоточился какой-то невыразимый, инстинктивный ужас, словно память о событиях, произошедших и давно, и не с ним.

— Кошмарррр! И вы еще удивляться! Вам нужно было сразу сообщить!

— Да, я понимаю! Это ведь он вас прислал? Но теперь-то вы поможете моей дочери? — он просительно заглянул примадонне в глаза, но та отвернулась. — Пусть она не умрет, пожалуйста? Мне все равно, во что она превратится… только пусть… чтобы не насовсем, а? Раз вы здесь, значит, вы можете ей помочь!

Он схватил Лючию за руки, но вампирша без труда отцепила его скрюченные пальцы и отошла назад, глядя на него со смесью жалости и отвращения. Тогда он рухнул на пол. Кто бы мог подумать, что однажды он станет ползать на коленях перед итальянской певичкой, умоляя убить его собственную дочь?

— И да, и нет, — сказала примадонна.

— Что это значит?

— Да — я мочь сделать из нее вампир. Нет — я не мочь сделать вампир только из нее. Вот, вы читать.

Она протянула ему телеграмму, и в ее глазах мелькнуло сочувствие. Или показалось? Итальянка так быстро отвернулась, что не разберешь. Если бы он не знал, что вампиры — безжалостные твари, то подумал бы, что Лючия очень, очень смущена.

Если опустить «зпт» и «тчк» и восстановить задуманный текст, послание выглядело бы вот так.

"Любезный друг мой!

До меня дошли слухи, будто моей собственности вскоре будет нанесен непоправимый ущерб, а посему я отдал распоряжения, дабы предотвратить вышеупомянутую потерю. Сейчас, когда вы читаете это письмо, вам как никогда хочется отдать мне тот старинный долг. Или слово «сбагрить» будет более подходящим? Подобное рвение заслуживает всяческих похвал. Я полагаю, что вы, будучи человеком сведущим в финансах, никак не могли упустить из виду, что за долгие годы, в течении которых вы предпочитали хранить благоразумное молчание, по вашему долгу успели набежать кое-какие проценты? Поскольку в настоящий момент я слишком занят, чтобы навестить вас лично, подательница сего взыщет с вас сумму в полном объеме.

С надеждой на скорую встречу,

ВдМ"

— Он хочет заполучить нас всех, — сказал Штайнберг, даже без намека но вопросительную интонацию.

— Si , — сказала примадонна.

Ей совершенно не нравилось происходящее. Что она, судебным исполнителем нанялась? Но ничего не поделаешь — Мастер Парижа попросил о помощи Лукрецию, Мастера Рима, а та перепоручила дело своей подчиненной. Попробуй откажись! Лукреция обладала недюжинной злопамятностью. Если разобидится, то будет еще лет двести посылать в подарок отравленные цветы, платки и букеты ядовитого плюща. Несмертельно, конечно, но раз за разом извлекать тарантул из концертных туфелек — на такое никаких нервов не хватит.

И все равно, это гадко. Не так становятся вампирами. Не по векселю. Это профанация, если вы хотите знать ее мнение!

(Сама она стала вампиром на спор. Как-то раз в начале 18го столетия Лючия вместе с закадычной подругой Аллегрой сидела на пристани, лузгая купленные на последние деньги креветки и размышляя, куда же им податься теперь, когда администрация оперы расторгла их контракт, предпочтя им обоим волоокого юношу с красивым глубоким сопрано.

— Нет, — сказала тогда Аллегра, — Не доживем мы до тех времен, когда женские арии будут исполнять именно женщины, а не всякие там балаганные уродцы.

И сделала выразительный жест, словно разрезала воздух.

— Не зарекайся, — задумчиво протянула Лючия.

Той же ночью она отдалась гостившему в Италии маркизу, известному в свете своими милыми, хотя и слегка эксцентричными проделками — например, во время скучных раутов он имел обыкновение превращаться в нетопыря и вылетать из залы.

Через 50 лет подруги снова встретились и вдосталь посмеялись над своим давним пари. Аллегра хихикала не только когда Лючия замолчала, но и когда она, поцеловав подругу в лысеющую макушку, на цыпочках покинула комнату и побежала прочь из богадельни. Она сомневалась, что Аллегра вообще ее узнала.)

— Ну что? — нетерпеливо спросила Лючия. — Какой ваш выбор?

— Разве он у меня есть?

— Нет, конечно.

В то же мгновение она впилась в его шею и через несколько минут неподвижное тело господина Генриха Штайнберга осталось лежать на полу. Облизнувшись с невинным видом, словно девочка доевшая краденое варенье, Лючия обратила взор на кресло-качалку. Присмотревшись, она зашипела — прическу девушки поддерживал серебряный гребень, а на груди сияла серебряная же брошка в виде лилии.

— Тамино, можешь помочь? Как никак, зомби не реагируют на серебро.

Пудель согласно тявкнул. Быстро перебирая лапками, он сбегал к камину и притащил хозяйке щипцы.

— Ну спасибо, дорогой!

Ничего не поделаешь, придется действовать самой. Взявшись щипцами за краешек гребня, Лючия вытащила его и отшвырнула подальше. Волосы девушки рассыпались по плечам, но она так и не проснулась. Затем наступила очередь брошки. Ее Лючия просто вырвала вместе с куском ткани.

"Горжетка или длинные перчатки?" Что-то в облике Берты натолкнула ее на мысль, что вряд ли эта девушка влюблена в горжетки. Зато без перчаток появляться в обществе не комильфо. Закатав ей рукав, примадонна прокусила запястье Берты и в рот ей медленно потекла безвкусная кровь больной.

Разверзся омут, и все бертины черти разом ей подмигнули.

"Вот так номер! А с виду благонравная девица, хоть пяльцы в руки. Может, просто симпатичные не попадались? Так я познакомлю. Взять хоть тенора Фабио Моретти, все при нем."

Пока Лючия, морщась, сосала ее кровь, девушка даже не пошевелилась. Когда все закончилось, ее голова просто свесилась набок.

— Две трети уплачено, — отчеканила вампирша и мысленно добавила "Радуйся, мерзавец." Небрежно промакнув губы, она оставила Тамино в комнате, а сама вышла в коридор, где буквально нос к носу столкнулась с очкастым юношей.

— Ты быть Леонард? О-ла-ла, на пловца и зверь бежит!

— У в-вас рот в крови, — прошептал мальчик на итальянском. — Вам плохо?

— Нет, малыш, мне хорошо. А рот у меня в крови, потому что я пила человеческую кровь.

— Это так ужасно! — он сразу побледнел. — Вы и вообразить не можете, КАКИЕ в ней бывают микробы!

"Ему придется тяжелее всех," подумала Лючия, оттаскивая его тело в гостиную.

На самом деле, Штайнберги не были мертвы. Они были едва живы, а это огромная разница. В груди еще теплилась искра, крошечная, как первая звезда на небосклоне или последний светлячок в саду. Дунешь — и погаснет. Лючия вовремя уронила в каждый рот несколько капель своей крови. Новообращенные тихо застонали, но глаза не открыли.

Они не проснутся, пока она не придумает, что делать дальше. Вот ведь идиотская ситуация! Как и большинство вампиров, Лючия была законченной эгоисткой. А как иначе, если приходится продлевать свое существование за счет чужих жизней? Но ее эгоизм заключался еще и в том, что она наотрез отказывалась возиться с инициациями. До сегодняшней ночи. И как ее только угораздило? Создания — это такая обуза. Кому охота, чтобы кто-то цеплялся тебе за юбку? Да-с, а эти еще и неказистые такие, с ними в обществе показаться стыдно. Торгаш-прощелыга, ненормальный мальчишка и очень странная девочка. Кому такие сдались? Уж точно не ей!

Заметив, что у Берты соскользнул с коленей плед, Лючия подобрала его и рассеяно укутала девушку.

Ну ничего, не нужно с ними возиться. Очень скоро их заберут и дело с концом. Даже вспоминать про них не придется.

Щека Леонарда была забрызгана кровью. Вздохнув, Лючия смочила платок водой из графина и осторожно, чтобы не потревожить мальчика, вытерла ему лицо. Еще испугается, когда проснется. Поди, не сразу поймет, что это его собственная. А ведь он такой чувствительный, ему нельзя лишний раз нервничать.

Так, о чем это она? Ах да, поскорее бы их сбыть. Как только Мастер Парижа освободится, он, небось, сразу за ними явится. И никто ему слова поперек не скажет, раз фольклор на его стороне. Горе-коммерсант сам заслужил такую участь. А нечего было дураку занимать деньги у разных таинственных личностей. Наворотил дел, а детям расхлебывать…

Когда она схватила с дивана подушку и подложила ее под голову Штайнбергу, все еще лежавшему на полу, вампирша наконец спохватилась. И в ужасе прикрыла ладонью рот. Нет, невозможно! С ней такого точно не могло случиться! И… и почему именно они?! Но родню не выбирают, эта аксиома подтвердилась в который раз. А кто они ей, если не родня? В их жилах течет ее кровь. И сейчас они такие беззащитные, все трое! Что делать-то? А?!

Берта пошевелилась во сне, и вампирша вновь поправила ей плед, случайно задев кресло. Оно качнулось, заскрипев, и в этом звуке почудился ей скрип неведомой колыбели…

Лючия сжала кулаки. Нет, она не сможет из спасти. Против фольклора не попрешь. Зато она научит их обороняться.

* * *

— … А потом Виктор сообщил, опять же письмом, что назначает дату свадьбы на середину лета. Тогда Берта поняла, что уже никогда не будет свободной. Вот такая сказочка.

Она пытливо посмотрела на пациентку.

— Мавануи, — вдруг сказала та.

— Что, простите?

— Меня так зовут — Мавануи Эммелина Грин. Я племянница английского посланника в Вене. А вас, фроляйн Лайд?

— Берта Штайнберг, — сказала сиделка.

— Это хорошее имя.

И сиделка заплакала.

 

ГЛАВА 10

Еще долго никто не отваживался заговорить. Молчание распухло, будто мокрая вата, расползлось по углам и заполнило всю гостиную, тяжело наваливаясь на друзей. Да и что тут скажешь? Уолтер почему-то подумал про американских плантаторов, которые иногда продавали своих детей, прижитых от рабынь. Бесчеловечный поступок! А тут ведь точно такая же ситуация, он продал свою дочь! Но глядя на герра Штайнберга, который с понурым видом рассматривал ковер, англичанин испытал приступ жалости. Фабрикант отнюдь не казался самодовольным. Видно было, что мучается. Ну а разглядывание ковра, бордового с аляповатыми зелеными цветочками, и вовсе казалось актом умерщвления плоти.

— Если тот вампир вам настолько ненавистен, почему вы решили устроить Бал? — не выдержал мистер Стивенс. — Чего тут праздновать? Тут плакать надо! Или это он вас заставил?

— Нет, насчет Бала — это моя идея. Из-за колбасы.

— ?!.. то-есть…?!?!?!

— Вы разве не знаете, что я занимаюсь производством кровяной колбасы? Между прочим, лучшей во всей Европе.

— Она тут при чем?

— Ох, мы сейчас все объясним! — заулыбался Леонард. Штайнберг-старший тоже улыбнулся, но как-то криво. — Дело в том, что мы хотим спасти мир!

— С помощью колбасы?! — возопил Уолтер. Кажется, еще ни в одном сценарии гибели или спасения мира колбаса не фигурировала.

Не дав сыну и рта раскрыть, фабрикант выпалил.

— Дело в том, что не все вампиры употребляют человеческую кровь. Некоторые ее не пьют, потому что иначе их сыновья грозятся собрать чемоданы и уйти на все четыре стороны… В общем, по этическим соображениям. Кроме того, даже те вампиры, которые ни в чем себе не отказывают, иногда любят полакомиться кровянкой. Для нас это… ну… что-то вроде шоколада. Вкусно, но долго на ней не протянешь…

— Еще как протянешь! — возмутился Леонард.

Штайнберг вздохнул и окинул взглядом гостей, ища сочувствия, но так и не найдя его, продолжил.

— Так вот, я решил пригласить как можно больше вампиров, а заодно и порекомендовать им мою колбасу. Устроить презентацию, потому что реклама — это двигатель торговли. Представляете, как взлетели бы продажи!

— Но на самом деле мы все это затеяли, чтобы спасти мир! — упрямо повторил сын. — Если вампиры узнают, что существует такая вкусная альтернатива человеческой крови как наша колбаса, они перестанут убивать. Так ведь?

— Конечно, Леонард, — произнес Штайнберг тем сочувственным и отчасти снисходительным тоном, каким маленьким детям объясняют, что золотая рыбка, плавающая кверху брюхом, на самом деле крепко спит.

Леонард подмигнул Уолтеру. Тот не знал, что и сказать.

— Я даже доходы приблизительно вычислил, — продолжал Штайнберг. — Набегала приличная сумма! И надо же случится такому огорчению. Как, ну как Берта посмела меня подвести? Теперь гостям никакая колбаса в рот не полезет, когда они узнают, как мы оскандалились. А уж как сам разъярится!

— Что ж, давайте думать, как нам обороняться от жениха, — сказала Гизела. — Уолтер здесь главный специалист по вампирам. Вот увидите, он что-нибудь предложит.

Штайнберг скептически обозрел англичанина.

— Конечно, конечно! — сказал Уолтер чтобы потянуть время, потому что ничего толкового ему на ум пока что не приходило. — Но для начала хочу уточнить кое-какие моменты. Скажите, как вампиры реагируют на просыпанную крупу? — задал он давно беспокоивший его вопрос. Уж больно странной казалась эта версия. Он запустил руку в карман и швырнул на пол пригоршню проса, которое, даже после неудачного эксперимента, продолжал носить с собой.

Взглянув на просо, вампир побагровел от негодования.

— Ну и манеры у вас, юноша! Прийти в гости и сразу напакостить! Да я вам от дома откажу! Немедленно соберите эту гадость! Все 119 зерен.

Эвике, стоявшая в сторонке, проворно начала собирать зернышки, время от времени задирая голову и вслушиваясь в разговор.

— А чеснок?

— Не выношу, — отрезал Штайнберг. — Но приходится добавлять его в ту колбасу, которую мы продаем смертным. Крестьяне любят, чтоб чесночку было побольше. Говорят, он перебивает ее естественный вкус.

— Но зачем вы посадили его в саду?

— Уже и по саду моему успели потоптаться? Экой прыткий! А посадил я чеснок на случай, если кто-нибудь из его приспешников проникнет к нам через забор. Мало ли что ему взбредет в голову.

— Значит, боярышник и шиповник тоже отпугивают вампиров. Но к чему надписи?

Фабрикант раздраженно пожал плечами.

— Потому что эти растения действуют на нас в фольклоре. Но для того, чтобы испугаться боярышника, нужно знать как он выглядит. Представьте себе вампира, который родился в большом городе, а с ботаникой знаком только по горшку с геранью на бабушкином окне. Думаете, такой поймет, что перед ним боярышник? Держите карман шире! Зато как прочитает надпись, сразу же испугается — все чин чинарем. Есть еще вопросы?

— Нет, кажется.

— А предложения? Тоже, небось, нет? Я так и думал. Видите ли, господин англичанин, все ваши штучки не годятся в нашей ситуации. Нам ведь не обороняться от него нужно — он так силен, что при желании одним пальцем всех раздавит — а перехитрить его. Это тоже невозможно. Мы застряли в сказке, где только он знает все правила.

— Ничего, Уолтер ведь этнограф, — сказала виконтесса. — Он должен разбираться и в сказках. Ты ведь поможешь, Уолтер?

Мистер Стивенс понял, что настал его звездный час. Иными словами, все астероиды сейчас посыпятся на его многострадальную голову.

— Ваша история напоминает сказку про Румпельштильцхена, — начал он. — Это та, где гном помог девушке спрясть золотую нить из соломы в обмен на ее первенца. Когда же девушка вышла замуж за принца, гном вернулся и потребовал платы. В конце концов, он сжалился нам бедняжкой и пообещал отказаться от своих притязаний, если она угадает его имя за три дня. Ей удалось подслушать, как гном пел песенку, в которой и упоминал свое имя. Так он проиграл этот спор. Следовательно, если вы узнаете его имя, он не станет вам более досаждать.

— Гениально! — воскликнул Штайнберг, направляясь к окну. — Потрясающе, никогда бы не додумался! — он закрыл окно и даже задвинул шпингалет, после чего обернулся к Уолтеру. — А зовут моего кредитора Виктор де Морьев. Спросите, откуда я это знаю, и я отвечу — потому что он оставил мне свое имя и адрес. Невнимательно слушаете, молодой человек. Вам, как исследователю, это минус.

А перед глазами Уолтера откуда ни возьмись появилась следующая картина.

…Поджав губы, крестьянка стоит у очага, сосредоточенно помешивая в котелке.

— Что ты делаешь, матушка? — доносится голос из колыбели. Там лежит маленький уродец, сморщенный и тонконогий.

— Варю пиво из яичной скорлупы.

— Вот это да! — восклицает подменыш. — Уже двести лет живу я на свете, а никогда не видывал, чтобы пиво варили из скорлупы!

Женщина медленно поворачивается и показывает фее раскаленную докрасна кочергу…

— Мы могли бы ее подменить, — ляпнул Уолтер, но сразу же поторопился взять свои слова обратно. — Это я не подумав! Давайте дальше размышлять…

— Нет, юноша, сказали "а," так извольте и «б» сказать. Что за идея такая?

— Очень плохая, нам все равно не подойдет.

— Хватит интересничать! — надвигался на него вампир. — Выкладывайте, что там у вас.

— Насколько я понимаю, вампиры в здешних сказках и феи в наших выполняют похожую функцию. Не всегда, но есть сходные моменты. Ну так вот, иногда феи воруют детей, оставляя на их месте других фей, чтобы люди кормили их задарма. Их еще подменышами называют. Вот я и подумал, что если мы воспользуемся этим мотивом, но с точностью до наоборот? Когда исчезла Берта, освободилось ее место. Кто-то же должен его заполнить. Что если мы положим своего подменыша в колыбель к феям? В сказках так не бывает, но почему бы нет, собственно?

— И правда, почему бы нет? Идея недурственная, — задумчиво проговорил Штайнберг. — В чем же загвоздка?

— В том, что в сказках подменыша всегда обнаруживают — зачастую, безутешной матери советуют варить яичную скорлупу в котелке. Заинтересовавшись, подменыш спрашивает, что она делает — но ведь маленький ребенок еще не умеет толком разговаривать! А когда женщина объясняет, он удивляется и выдает свой истинный возраст. После мать вынуждает фей его забрать, причем довольно болезненными для подменыша способами. Например, его могут прижечь раскаленной кочергой, или отхлестать крапивой, или бросить на навозную кучу. Вот феи и приходят за ним и возвращают матери ее настоящее дитя. Теперь понятно, почему это плохая идея?

— Но мы ж не будем навсегда менять, — не отступал вампир, — нам бы несколько ночей продержаться. Если мы найдем девушку, которая согласится заменить мою Берту на Балу…

— Не найдем! — убежденно сказал Леонард. — Никто не захочет впутываться в такую ав-вантюру.

— Отчего же не захочет? — подала голос Эвике. — Я могу.

Девушка шагнула вперед и сделала книксен, смущенно улыбаясь. Видно было, что ей неловко заговаривать с господами первой.

Штайнберг обошел вокруг Эвике, отмечая ее ясные голубые глаза, светлые, почти бесцветные брови и курносый носик. Округлое лицо было усыпано веснушками, крупными и яркими, как толченый кирпич. Девушка ничуть не походила на Берту. Наверное, поэтому ее совсем не жалко. Он взвесил на ладони ее косу, словно оценивая качество волос, посмотрел на Гизелу и довольно улыбнулся.

— Свадебное платье придется расставить, но вообще-то она мне подходит!

Обескураженная, Гизела только и могла что руками развести.

— А вот подходите ли вы мне, герр Штайнберг? — внезапно проговорила служанка, и взгляд ее похолодел. — Если решили, будто я задарма буду с вашим упырем миловаться, то сильно ошибаетесь. Раз уж я согласна изображать фроляйн Берту, то мне как актрисе причитается гонор.

— Гонорар, — автоматически поправила Гизела. — Но…

— А я что сказала? В общем, вы должны мне заплатить.

— Эвике, хватит! — одернула ее хозяйка.

— Полно, фроляйн Гизела, ваша служанка дело говорит. Любой труд заслуживает вознаграждения. Сколько ты возьмешь за услуги, милая девушка? — поинтересовался герр Штайнберг, рассчитывая что полуграмотная горничная умеет считать разве что до ста.

В чем-то он действительно оказался прав.

— Сто, — сказала Эвике.

— Конечно — конечно!

— Тысяч.

— Да ты, кажись, умом тронулась! — взревел вампир, но горничная и глазом не моргнула.

— Что, слишком мало запросила? Экая досада. Тогда увеличим сумму вдвое.

— Даже десятая часть от этой суммы — уже грабеж среди бела дня!

— Приму к сведению. Среди бела дня, сударь, вас и правда проще всего ограбить, — задумчиво протянула девушка.

На лбу вампира вздулись жилы, но Эвике продолжала как ни в чем не бывало.

— Предлагаю следующее — вплоть до самой свадьбы я буду притворятся вашей дочерью, зато сразу после сбегу с денежками. Уеду куда-нибудь поближе к экватору, где много-много солнца — пусть упыри меня там попробуют отыскать. Даже в джунглях можно неплохо прожить с таким капиталом! Когда Виктор меня хватится, будет уже поздно. А если он к вам сунется права качать, то скажите что, мол, сам виноват, недоглядел за женой. После свадьбы дочь отцу не принадлежит. С вас все взятки гладки. Кроме того, на Балу будет ваша Мастерица Эржбета.

— Мастер.

— Она самая. При необходимости она сумеет вас защитить.

Заложив руки за спину, Штайнберг задумчиво прошелся по гостиной.

— План, конечно, неплохой, но я все еще не понимаю, как у тебя наглости хватает требовать такую сумму.

— Подумайте, на какой риск я иду.

— Вот именно! — вставил Уолтер. — Виктор же сразу догадается, что Эвике не вампир.

— Чепуха! — замахал на него фабрикант. — Если я дам ей напиться своей крови, то вампиры ее учуют и примут девчонку за немертвую. То-есть, за немервую, которая совсем недавно хорошо отобедала. Риск минимальный! За что тут платить?

— А что будет после свадьбы? Нет, я постараюсь сразу же удрать, а если не получится? Мне ведь придется… — взглянув на хозяйку, Эвике умолкла.

— А вампиры вообще… ну это… ну… могут? — выдавил Уолтер.

Отец и сын ответили одновременно.

— Не знаю, — сказал Леонард.

— Еще как! — сказал Штайнберг.

Пару минут их взгляды бесцельно скользили по комнате, описывая дугу вокруг Гизелы.

— Отец, как ты можешь! — наконец опомнился Леонард. — Посовестился бы втягивать людей в свои игры! А ты, Эвике… да в своем ли ты уме? Так рисковать! Я этого не д-допущу!

— Отчего же, сударь? Может, я тоже хочу заработать. Не только же вам в роскошествах купаться.

— Если тебе нужны деньги, я их п-просто так тебе отдам!

— Э нет, сынок, сначала свой капитал сколоти! — встрял Штайнберг. — А моими деньгами не вздумай распоряжаться! Слишком тяжко они мне достались.

— Вот именно! И не нужны мне ваши подачки!

— Да вы что это оба?! Эвике, я был о тебе лучшего мнения! Не знал что ты… такая, — он посмотрел на горничную с внезапной гадливостью, будто она прямо на его глазах превратилась в какой-нибудь стафилолокк. — Гизела, ну хоть ты ей скажи!

— Опомнись, Эвике!

Но урезонить распоясавшуюся горничную было не так-то просто.

— Почему, фроляйн Гизела? — спросила Эвике, уперев руки в бока. — Я ведь служанка. Помните, вы читали мне книжку про то, как старый король послал рыцаря за море, чтобы тот привез его невесту? А когда они возвращались на корабле, камеристка должна была дать принцессе приворотное зелье, чтобы ее госпожа влюбилась в дряхлого женишка? Но рыцарь и принцесса по ошибке выпили зелье и полюбили друг друга. Скажите, кому пришлось лечь с королем в первую брачную ночь?

— Камеристке. Но "Тристан и Изольда" — просто легенда! У нас-то все по-другому!

— Это как же так у нас по-другому? Если не ошибаюсь, передо мной стоят два упыря, да и третий не за горами! Очнитесь, фроляйн. Мы в сказке. А во всех сказках служанка всего лишь разменная монета. Но если я буду монетой, так чур золотой! Ну, что скажите, герр Штайнберг?

— Пятьдесят, — процедил тот.

— Что, двести тысяч да еще и пятьдесят? Вообще здорово!

— Разорения моего хочешь, мерзавка?!

— Хочу, — призналась Эвике, — но вряд ли увижу. Потому что на свете нет справедливости, в этом я уже убедилась. А от вас не убудет. Снова заработаете, времени хватит. Век-то у вас долгий… если Виктор не укоротит.

— Вот ведь ушлая! Фроляйн Гизела, где вы только нашли такую? Ну хорошо, двести пятьдесят и не грошом больше.

— Триста.

— Что?!!!

— Я передумала.

— Ну знаешь, это уже ни в какие рамки! — запыхтел фабрикант.

— Договорились?

— Куда ж мне деваться?

— Деньги вперед.

— Что, прямо сейчас? Наличными?!

— За дуру меня держите? — усмехнулась девушка, — Завтра утром поеду в город и открою счет в банке, а вы туда переведете деньги. Сразу всю сумму. И чтобы без всяких там хитростей. Если хоть одного нуля не досчитаюсь, пеняйте на себя. Сдам вас Виктору с потрохами. Ясно?

— Куда ясней, — пробормотал вампир. — Ну что, по рукам?

— По рукам!

Эвике плюнула себе в ладонь и протянула ее Штайнбергу. Все таки избавиться от приютских привычек ой как нелегко.

* * *

Рассевшись по диванам в Китайском Кабинете, они выжидательно смотрели на графа, который со свойственной ему тщательностью обдумывал услышанное.

— Нет, герр Штайнберг, — наконец произнес граф безаппеляционным тоном, — я никогда не дам согласия на это предприятие. Я понимаю, что ваши друзья-вампиры не употребляют человеческую кровь, стало быть и общаться с ними совершенно безопасно, — Уолтер на всякий случай прочистил ухо мизинцем, но граф продолжал как ни в чем не бывало, — Да и сам виконт де Морьев — очень славный господин, иначе бы вы не просватали за него дочь. Но все равно, это в одинаковой степени опасно и подло. Просто объясните виконту, что невеста передумала. Как благородный че… уп… тва… существо, он не станет принуждать Берту к замужеству. Я не позволю, чтобы под крышей моего замка процветал обман! Так же хочу напомнить, что пока Эвике здесь служит, она выполняет мои приказы. Мои, герр Штайнберг, а не ваши.

— Ничего я ей не приказывал! — раздраженно отозвался вампир. — Это было ее собственное решение.

— Вот как? Эвике, поди-ка сюда, — поманил ее граф.

Изрядно побледневшая, горничная приблизилась к нему на ватных ногах. Хозяин занес руку и Уолтер готов был ринуться на защиту, но граф всего лишь взял девушку за подбородок, приподнимая ее опущенное лицо.

— Это правда? Ты действительно сама предложила?

— Да.

— Почему?

— Не робей, моя милая, — подбодрил ее Штайнберг, — расскажи хозяину про то, как мы славно поторговались давеча.

При этих словах в лице графа что-то изменилось — потух взгляд, прежде пылавший негодованием, а морщины показались еще глубже.

— Неужели? Хотя мне следовало догадаться. На какой сумме вы остановились?

— Триста тысяч, — сообщил Штайнберг, поморщившись, словно у него в сердце кольнуло.

— По крайней мере буду знать, что ты не продешевила. Ты всегда была умницей, Эвике. Прирожденный математик. Как же ты намерена распорядиться такими деньгами?

— Я хотела…

— … сделать ноги отсюда, — договорил за нее вампир. — В джунгли бежать. У вас преданные слуги, ваше сиятельство. Интересно, «преданный» и «предать» — однокоренные слова?

— Как знать… Эвике? Ну что ты, девочка, — он погладил ее по голове, и девушка вцепилась в его руку. — А это лишнее. Не стоит целовать мне руки… Это я должен просить у тебя прощения, а ты себя не вини. Ты мне ничем не обязана. Я предал тебя еще раньше. Мне не следовало брать тебя из приюта, тем самым взращивая в тебе ложную надежду. Ты, конечно же, рассчитывала что будешь жить во дворце и донашивать великолепные наряды за своей госпожой. А вместо этого вы с Гизелой перелицовываете тряпки столетней давности. Я ведь все вижу, все замечаю… Простите, девочки. Делайте что хотите, я не буду мешать. Какой вес имеют мои приказы, если я не в состоянии позаботиться о самых близких? Никудышный из меня господин, да и отец тоже… Все, хватит жаловаться! Что-то мы совсем раскисли. Жизнь продолжается, так ведь? А я даже рад, что вы обе теперь пристроены. Пойду к себе, нужно еще парочку гробов закончить, — он кивнул присутствующим. — До свидания, герр Штайнберг. Леонард. Уолтер. Гизи… Берта.

Попрощавшись, он вышел из залы, за ним и потянулись жених с невестой, Эвике же стояла с опущенными плечами и глядела прямо перед собой. Уолтеру вдруг захотелось приободрить ее как-нибудь. Обнять. Сказать что-то приятное. Ведь кроме него никто не понимает, что это за ощущение, когда в тебе разочаровались все родные.

Перед тем, как выйти за дверь, Уолтер все таки окликнул девушку.

— Эвике! Ты не сделала ничего дурного — вот и граф это понял. Тебя никто не осуждает.

— Спасибо, сударь, — с чувством произнесла та. — Без вас я бы ни за что не догадалась!

Подошедший вампир подставил ей локоть, на который она, не колеблясь, положила руку.

— Что, малышка Эвике, ушли твои друзья?

— Это ничего, — отозвалась девушка, — с такими деньгами я себе новых куплю.

— Ого! Ну тогда пойдем, доченька?

— Хорошо, папенька!

Эвике сладко улыбнулась, но в глазах у нее было достаточно свинца, чтобы отлить пулю. Или серебра. Вампир поневоле вздрогнул.

— А знаешь, — сказал он задумчиво, — я бы и вправду хотел, чтобы ты была моей дочерью. Есть у тебя деловая хватка. И сердце из кремня.

Девушка посмотрела на него долгим взглядом.

— Знаете, сударь, сегодня я в первый раз порадовалась своему сиротству.

* * *

Гизела отворила тяжелые створки шкафа в спальне Берты и осторожно, словно боясь чего-то, заглянула внутрь. Раньше она никогда бы не позволила себе прикоснуться к ее вещам, ко всему тому, что еще хранило ее запах и помнило прикосновения, как если бы она только вчера была здесь. Платья висели в чехлах, белье ровными стопками лежало на полках, источая тонкий аромат лавандового саше, а многочисленные шляпки спрятались в отведенных коробках. Идеальный порядок. То, что так любила Берта: порядок в шкафу, порядок в делах, порядок в голове. Но, к сожалению, последнего она лишилась, и весь привычный уклад жизни разрушился.

Гизела сняла с вешалки один из чехлов и показала его Эвике.

— Вот оно.

— То самое платье?

Виконтесса бережно расчехлила его и извлекла на свет произведение чьих-то извращенных фантазий. С первого взгляда сложно было разобрать, что это — платье или переносная военная палатка, такой огромной была юбка. Водрузив ее на кринолин, эту конструкцию можно было использовать, чтобы защитить половину деревни от дождя. Или сдавать в аренду на ночь в качестве дешевого жилья. Или, надувая ее горячим воздухом, летать, как на воздушном шаре. Но надевать на Бал? Увольте! Ярко-красный цвет так и кричал "Укуси меня," а корсаж был богато украшен лентами, кружевами, вышивкой, стразами, бисером, бантиками и розочками — всем, что нашлось под рукой. То, что не поместилось на лиф, было щедро разбросано по остальной поверхности, благо ее площади хватало вполне.

— Оно такое…

— Прекрасное, правда? Посмотри, какое оно легкое и воздушное! Берта надевала его в последнюю ночь перед тем, как исчезнуть. Оно еще хранит ее запах. Чувствуешь аромат духов? Нежнейший бархат, прикоснись к нему. Тогда Берта выглядела королевой, я прекрасно помню, как она стояла на том самом месте, где сейчас стоишь ты, — Эвике быстро отпрыгнула в сторону, а виконтесса продолжала, словно в забытье. — Как ей шел этот цвет! Неубранные волосы струились по обнаженным плечам, а взгляд… О, я никогда его не забуду. Она знала, что это ее последняя ночь здесь.

— По-моему, мы отвлеклись, — смущенно заметила горничная.

— Ах да, к чему это я? Платье! Приложи к себе. Ну конечно, Берта была выше тебя, смотри, юбка волочится по полу. А на Берте оно сидело идеально.

— Ну да, оно и шилось на вашу Берту, — обиженно пробурчала Эвике, вставая на цыпочки. Подумаешь, всего-то пара сантиметров!

— Но ее нет, — резко оборвала Гизела. — И на ее месте стоишь ты. Ни у кого не должно возникнуть сомнений, что ты и есть Берта Штайнберг. Ты должна соответствовать ей во всем, держать себя как Берта, разговаривать, как Берта, думать, как Берта. Ты должна стать Бертой!

Гизела почти силой сунула платье в руки горничной и толкнула ее за ширму.

Эвике печально огляделась. Ну какая, скажите на милость, из нее Берта Штайнберг, вампирская невеста? Платье сидит нелепо, колокол кринолина колышется из стороны в сторону, корсет сжимает так, что грудь вываливается наружу. Вдобавок, фроляйн Гизела придирчиво смотрит на нее, сравнивая со своей сбежавшей подругой… то-есть, врагиней… ну или кем они там друг другу приходились.

На секунду она закрыла глаза и представила, как все, знавшие Берту, будут шептаться за ее спиной: "Только посмотрите на эту девчонку, она совершенно не похожа на нашу госпожу. Та была изящна и грациозна, а эта держится, как кухарка. Ну так кухарка и есть, что с нее возьмешь? Шваль приютская. Вот Берта обладала такими изящными манерами и так непринужденно держалась, а эта девчонка даже в кринолине ходить не умеет." "Еще бы, они вышли из моды, прежде чем я родилась," — мысленно парировала горничная, но ее голосок затерялся среди возмущенной критики.

— Ты там заснула? — донесся до нее голос Гизелы.

— Нет, но… Я не могу в этом выйти.

— Эвике, послушай. Я понимаю, как тебе трудно, нам всем сейчас очень тяжело, но мы должны с этим справиться! Ты же сама все затеяла, так изволь расхлебывать. Поздно идти на попятную. Да, они вампиры. Ну и что? Штайнберги тоже вампиры, нам не привыкать. И вообще, кого здесь удивишь вампирами? От тебя требуется всего лишь выйти замуж за виконта как-его-там — что может быть проще! Никто не знает, как выглядит Берта, и Берта будет такой, какой ее сделаешь ты. Пожалуйста, Эвике, выходи!

— Фроляйн…

— Мы будем помогать тебе! Леонард расскажет, как ведут себя вампиры… Хотя нет, это плохая идея. Ладно, я сама расскажу тебе, как ведут себя вампиры, мы с папой столько книг на эту тему прочитали. Уолтер тоже поможет, он такой умный. Ну же, Эвике.

— Фроляйн, я не могу выйти! Платье меня перевешивает, и я боюсь, что упаду, — совсем тихо проговорила она.

— Пожалуй, это будет труднее, чем я думала, — скорбно вздохнула Гизела.

Виконтесса вывела горничную из-за ширмы, придерживая ее под локоть.

— Ну-ка, пройдись.

Эвике сделала осторожный шажок. Потом еще один. Вроде бы не так уж и страшно.

А вот виконтесса так не считала. Она недовольно покусывала губу и качала головой, глядя на неуклюжие попытки своей горничной стать фроляйн Штайнберг. Потому что помнила, как настоящая Берта впервые надела этот наряд, как легко она прошлась по комнате, словно на ней и не висели десять килограммов бархата. А Гизела сидела на стуле в своем скромном сером платьице, будто незаметная приживалка, страшно завидовала и мечтала стать хоть чуточку такой же прекрасной.

— Ну как, похоже? — спросила Эвике, входя во вкус. Она уже убедилась опытным путем, что если поднять кринолин за кольца повыше, можно даже бегать.

— Нет, — холодно ответила Гизела и девушка сразу сникла. — Расправь плечи, тебе не нужно таскать ведра воды на верхний этаж. Я имею в виду — пока не нужно, — быстро поправилась виконтесса. — Держи спину ровнее. Такое впечатление, что ты хочешь спрятаться в этом платье, как черепаха в панцире. Уже лучше. Голову выше и смотри на меня. Не на свои руки, а на меня! Ты должна ступать гордо и никого не бояться. Вампиры сразу почувствуют твой страх.

Эвике глубоко вздохнула и постаралась не думать о вампирах, смотрящих на нее, как на сытный ужин. Не получилось. Оставалось надеяться, что все внимание будет приковано к ее платью, а на нее саму мало кто обратит внимание. Интересно, если все пройдет удачно, можно будет оставить его себе?

— Вы еще долго? — раздался из-за двери недовольный голос Уолтера.

Кажется, они кого-то забыли. Сказав юноше, что они лишь на минутку, только платье забрать, девушки проторчали в комнате не менее часа, оставив англичанина в коридоре. За это время он успел изучить рисунок на обоях, лепнину на потолке и завитушки на канделябрах.

— Уже идем. Спустись, пожалуйста, вниз, и жди нас в зале, — приказала Гизела и, подхватив Эвике под руку, направилась к двери.

— Фроляйн Берта Штайнберг, — объявила Гизела и подтолкнула новоявленную Берту вперед, к лестнице.

Девушка подхватила подол платья и бодро сбежала вниз, где их уже ждал единственный зритель и соучастник.

— Нет, Эвике, нет. Я же говорила — ты спускаешься плавно, медленно, улыбаешься, спина прямая. Если кто-то подаст тебе руку у спуска с лестницы, как это сделал сейчас Уолтер, то ее не надо пожимать, а просто слегка обопрись на нее. Еще раз!

Горничная вновь поплелась наверх. Это была еще облегченная тренировка. Она вспомнила парадную лестницу в замке, которую так до сих пор и не починили. И ведь теперь, спускаясь по ней, надо будет думать не о том, как не навернуться, а как правильно идти, держать спину и при этом дышать. Все таки у Берты было важное преимущество. Ей дышать не нужно.

Гизела тоже спустилась и, вполголоса переговариваясь с Уолтером, наблюдала за попытками девушки. После пятого подъема и спуска Эвике без сил упала на ступеньки и наотрез отказалась повторять восхождение.

— По-моему, уже достаточно, — заступился за нее Уолтер. Все это время он сочувственно наблюдал за тренировкой Эвике. Чего только с собой не сделаешь ради денег!

Гизеле пришлось с ним согласиться. Они помогли мученице подняться и, еще раз внимательно ее осмотрев, сошлись на том, что на первый раз сгодится. Тут виконтесса хитро улыбнулась и сказала:

— А сейчас нас ждет самое интересное. Уолтер, ты умеешь танцевать?

Эвике сглотнула. Она, конечно, понимала, что бал — это когда все танцуют, но прежде не задумывалась о том, что танцевать придется и ей. Мало того, что вальс от контрданса не отличит, так еще и в той конструкции, что на нее напялили, можно разве что медленно и торжественно перемещаться (желательно по стенке), но никак не танцевать.

— Умею, — смущенно признался Уолтер.

В его семье танцы не жаловали, особенно современные, от которых и до распутства недалеко. К счастью, лондонский дядя Лэнкфорд не отличался пуританскими нравами, так что балы давал нередко. Другое дело, что обзавестись партнершей было нелегко. Даже старые девы, которые весь век подпирали стенку, на приглашения Уолтера отвечали без энтузиазма, а то и вовсе игнорировали юношу. А зря! Танцевал он неплохо. Ну хорошо, один раз действительно наступил кузине на подол, да так что тот с треском оторвался. Но это еще не повод подвергать Уолтера остракизму.

— Сначала ты сыграй нам, Гизела, а потом я тебя сменю, чтобы вы с Леонардом потанцевали. Уолтер помахал вампиру, который в этот момент вошел в залу.

— Я не сегодня могу, — сказал Леонард и продемонстрировал перебинтованную левую руку.

— Что стряслось-то?

— Да так, реактивом нечаянно плеснул. К завтрашней ночи заживет.

— А почему сразу не затянулось? Разве у тебя нет способности к регенерации? — спросил Уолтер, но тут же обругал себя за оплошность. Откуда взяться такой способности, если он не пьет кровь?

— У меня нет, — ничуть не оскорбившись, пояснил вампир. — Извини, Гизела. Но мы с тобой уже танцевали, помнишь?

— Помню, Леонард, и никогда не забуду. До сих пор ума не приложу, как ты так сумел запутаться в шторе, — сказала виконтесса, усаживаясь за рояль. — Начнем с вальса, там хоть фигур нет сложных.

— Хорошо, — обратился Уолтер к своей партнерше. — Значит так, я тебе поклонюсь, а ты сделаешь мне реверанс.

Горничная повторила заученное с детства движение.

— Отлично! Теперь дай мне руку… вот так… а я положу свою руку сюда…

— Фроляйн Гизела, он меня за талию схватил! — нажаловалась Эвике.

— Так надо.

— Ладно, но если он позволит себе лишнего, я ему вмажу, — решила для себя девушка. — Продолжайте, сударь.

— А теперь, собственно, мы и начинаем вальсировать. Раз-два-три, раз-два-три… не забывай перебирать ногами… раз-два-три… аййй!

— Извините.

— П-пустяки. Просто двигайся в такт моим движениям. Раз-два-три.

— Ой, получается!

— Да ничего у тебя не получается, — остановился Уолтер, и девушка недоуменно на него посмотрела.

— Почему это? Вот мы даже до двери добрались.

— Ты двигаешься неправильно!

— А как надо?

— В танце кавалер ведет даму.

Горничная закрутила головой по сторонам.

— Дама — это ты, — вздохнув, пояснил англичанин. — Ты не должна тащить меня за собой. Задавать направление — моя прерогатива, а ты расслабься и двигайся в такт. Несложно ведь. — Как это — расслабиться?

— А ты разве не умеешь?

— Никогда не пробовала.

— Выдохни и подумай о чем-нибудь приятном.

— О деньгах? — предположила Эвике.

— Это все, о чем ты можешь думать? — огорченно спросил Уолтер.

— Нет, но это самое приятное. Вы же так велели.

— Черт с тобой, думай о шелесте ассигнаций. Ты, кстати, уже открыла банковский счет?

— Да, сегодня утром. Теперь все будет хорошо, что бы ни произошло.

И лицо девушки засияло мягким светом, теплым словно погожий осенний день.

— Гм. Я что, нанялась тапером, чтобы обеспечивать аккомпанемент вашей беседе? — позвала Гизела, ударив по клавишам из слоновой кости. — Танцуйте же наконец!

А служанке и впрямь удалось расслабится. Теперь движения сделались сделались мягче и непринужденней, и наши танцоры, почти невесомые, заскользили по зале, поминутно кружась.

— Не смотри себе под ноги, Эвике.

— А если упаду?

— Я удержу тебя.

— А на что ж мне смотреть?

— Смотри мне в глаза, — предложил Уолтер.

— Ой, да ну как-то…

— Тебе… тебе неприятно, да?

— Что вы, сударь! Необычно просто. Я не привыкла на господ таращиться.

— Но ты теперь Берта, так что отбрось свои привычки.

— Я понимаю, — сказал она, — просто мне вдруг захотелось снова побыть собой.

Он и прежде заглядывал в ее глаза — например, когда они мыли посуду на кухне, или когда она чинила ему брюки, пока он стыдливо прикрывался одеялом. Да и вчера тоже. Тогда цветом они напоминали реку под кромкой льда, но теперь в них плескалась теплая голубизна прогретого солнцем мелководья.

— Тогда побудь собой, Эвике. Приподними маску.

— А потом снова ее надевать?

— Да. Наверное.

— Вот и вся жизнь у нас такая, — печально вздохнула девушка.

Уолтер хотел было ответить на ее глубокомысленное изречение, но пока собирался с мыслями, утратил контроль над направлением и…

Раздался звон стекла.

Оба мгновенно зажмурились, и лишь переведя дыхание, отважились оценить нанесенный ущерб. С пола на них укоризненно взирали черепки китайской вазы, синей с позолотой. Столик, на котором она стояла, все еще качался.

— Леонард? — тихо позвал Уолтер. — Сколько стоила эта ваза?

— Нисколько.

— В смысле?

— Отец говорил, что она бесценная, — пожал плечами юный вампир, пиная долетевший до него черепок.

— Мне очень-очень жаль!

— Чего ее жалеть? Только пыль собирала. А в пыли водятся клещи. Совсем крошечные, но уж такие жуткие. Да кстати, — плотоядно улыбаясь, он обозрел помещение, — начните танцевать вот с того угла. Эта коллекция севрского фарфора всегда меня раздражала.

* * *

— А по буквам?

— M-y-f-a-n-w-y.

Проще не стало.

— Можно называть тебя "Эммелина"? — попросила вампирша, совсем измученная орфографически-фонетическим диссонансом.

— Нет, — нахмурилась девочка. — Так меня зовут только дядя с тетушкой.

— Слушай, а почему ты выбрала имя Кармилла?

— Хотелось чего-то экзотичного.

Бывшая фроляйн Лайд, а ныне Берта Штайнберг, закатила глаза.

— Эээ… Маванви?

— Так сгодится, — пациентка кивнула великодушно. — Красивое имя, правда? Есть даже такая народная песня. И вовсе оно не сложное.

— Как же. Пока произнесешь, челюсть вывихнешь.

— Кто бы говорил! — возмутилась Маванви. — Вот ты, к примеру, почему выбрала такой псевдоним?

— Потому что я приношу окружающим одно лишь горе.

Маванви вспыхнула.

— Неправда! А мое имя — валлийское. Моя мама была родом из Уэльса.

— Давно ее… не стало?

— Почти десять лет назад.

— Мне очень жаль, — сказала Берта, отвернувшись.

Соболезнования вампира звучат ханжески. Все равно как если бы палач оплакивал мертвую канарейку. А может и оплакивал бы, кто его знает?

Девочка кивнула. На самом деле, слова Берты были ей приятны. Пусть они лишь дань вежливости, всего-навсего часть ритуала, наравне с траурными платьями и брошками из оникса, но даже такие ритуалы хотя бы немного притупляют боль. Создается впечатление, что ты не наедине со своим горем, что через подобное уже проходили люди, и много раз, и не сломались.

— Итак, твой отец — родственник английского посла, — начала сиделка, и болтушка-Маванви тут же подхватила:

— Младший брат. Только фамилия у меня мамина, потому что семья папы так и не признала его брак. Папа учился в семинарии, очень успешно, родители его чуть ли не в епископы прочили. Но в один прекрасный день он все бросил и уехал в Уэльс, проповедовать шахтерам. Семья решила, что он почудит и одумается, а он взял и женился на моей маме. Ой что было! С бабушкой нервический припадок сделался, а дедушка в порыве ярости лишил моего папу наследства, да и вообще вычеркнул его из своей жизни. А все за то, что он унизил себя браком с босячкой.

— Твоя мать работала в шахте?

— Нет, она была учительницей в сельской школе. Но у папы в семье так повелось, что если твои предки не заседали в Палате Лордов — значит, ты голь перекатная. Им что детей учить, что вагонетки толкать — все едино.

— Знакомая картина, — вздохнула Берта. Правда, для ее отца такой шкалой служил банковский счет.

— Когда мне исполнилось семь, папа погиб в шахте, — продолжила Маванви, рассеяно накручивая пряди волос на пальцы. — Он часто спускался под землю с рабочими, чтобы лучше понять их быт. Им тоже, наверное, было приятно, что проповедник не задается. Ну так вот, в тот день случился взрыв газа и… и все. Больше я его никогда не видела. На похороны меня так и не взяли.

— Владельцы шахты назначили вам хоть какой-то пенсион?

— Они же не обязаны! — возразила Маванви. — Раз мой отец не был их работником, то какая тут компенсация? А тут еще заболела мама, так что некоторое время не могла учительствовать. Ей сразу нашли замену — школа была под патронажем тех господ, а им неприятно было нас видеть. Пришлось уехать. Мы подались в Лондон, к папиной родне. Дедушка с бабушкой к тому времени уже скончались, так что главой семьи был мой дядя. Мама надеялась, что он меня признает и как-нибудь нам поможет. Оставив меня в гостинице, она пошла к нему с визитом. Помню, как я ждала ее, сидя у окна и разглядывая торговцев печеной картошкой, и девочек моего возраста, разносивших по домам салат, и мальчишек-оборванцев. То появляясь из тумана, то исчезая, они казались призраками. Как будто во всей округе только я была живая. Я думала, что придется ждать маму до вечера, но она вернулась уже через час. До сих пор не знаю, о чем они беседовали, только маме в ту же ночь стало хуже, она слегла с горячкой. Поначалу хозяйка гостиницы взбеленилась, что мы приволокли заразу, но после все таки вызвала доктора. Никогда не забуду, как он хотел отворить маме кровь с помощью скарификатора — это такая коробочка с лезвиями, когда жмешь на кнопку, они одновременно выскакивают и царапают кожу.

— Знаю, знаю. Неужели до сих пор лечат кровопусканиями?

Берта ухитрилась произнести слово «кровь» нейтральным тоном. Ну, почти нейтральным. Хоть губами не причмокивала — и то прогресс.

— Лечат. Хотя подозреваю, что на докторе хозяйка сэкономила. Увидев прибор, я расплакалась, но меня утащили за дверь. Однако и эта процедура не помогла. Через неделю… ну в общем…

— А дядя твой, позволь спросить, чем в это время занимался?

— Кто его знает? Но на самом деле, он не так уж плох! — встрепенулась пациентка. — Он ведь не бросил меня на улице, а подыскал мне пансион…

— …где в классные дамы принимали исключительно гарпий с рекомендательным письмом от Медузы Горгоны. Угадала?

— Почти. Только ты не подумай, что я жалуюсь! Могло же быть и хуже.

— Запросто, — согласилась сиделка. — Например, звезда Полынь могла обрушиться на землю, а к тебе на файф-о-клок могли заскочить четыре всадника на конях оригинальной расцветки. Такой вариант тоже нельзя исключать.

— Берта, ну чего ты злишься?

— А ты как смеешь его оправдывать?

— Он мой дядя. Кроме того, ты его совсем не знаешь.

— Знаю! — почти взвизгнула вампирша. — Рыбак рыбака, Маванви. С той лишь разницей, что я не притворяюсь праведницей, понимаю что я — Зло, а твой дядя считает себя милосердным христианином, который сиротку призрел. Я когда охочусь, то хотя бы не говорю жертве, что это для ее же блага! Я хоть и стараюсь… питаться законченными мерзавцами — что, кстати, не всегда удается — но не думаю, что тем самым приношу пользу кому-то кроме себя! Зато твой дядя мнит себя столпом общества! Такие сделают подлость, да еще и рассчитывают на благодарность! Вот и подумай, дорогуша, что хуже — просто зло или зарвавшаяся, самодовольная добродетель?!

Раздался стук. За приоткрытой дверью показалось озабоченное лицо фрау Кальтерзиле. Увидев свою подчиненную, матрона вцепилась в косяк дабы удержать равновесие.

— У вас тут все… хорошо? — спросила она, понимая что слова "фроляйн Лайд" и «хорошо» могут употребляться в одном предложении только ради иронического эффекта.

— Да, а что?

— Слышны были крики.

Маванви приветливо помахала гостье. Берта тоже улыбнулась и, опомнившись, втянула клыки.

— Все отлично. Просто у нас это… сеанс реверсивной терапии.

— Чего-с?

— Такая методика, когда врач рассказывает пациенту о своих проблемах.

— Тогда продолжайте, — деликатно отозвалась медсестра и направилась к себе в кабинет, приколачивать на стену очередное распятие.

Когда за ней закрылась дверь, Берта сказала:

— Ладно, давай дальше. Хотя и так все ясно — как только ты выросла из фартучка пансионерки, тебя плавно перевели сюда?

— Вовсе нет! — воскликнула Маванви. — Я пробыла в пансионе всего лишь три года, а за это время дядя успел жениться. Тетушка разузнала про меня и захотела принять участие в моей судьбе. Они с дядей как раз собирались в Вену, так что и меня захватили. Мне даже наняли гувернантку. Тетя хотела сделать из меня настоящую леди, с красивой осанкой и приятными манерами. Меня затянули в корсет, и стали учить игре на пианино, и танцам, и рисованию. Правда, моя тетя не одобряет романы, так что соваться в библиотеку мне было запрещено. Но я все равно пробиралась туда время от времени и читала, читала…

— Ловили тебя?

— Ага, я понимаю на что ты намекаешь! Нет, меня не наказывали! Ну разве что на стуле заставляли стоять всю ночь или на пальцы надевали колодки.

— Что?!

— Это особые колодки, вроде двух пластинок со шнурками и дырочками. Продеваешь в них пальцы, а потом твои руки завязывают за спиной. Однажды я так на прогулку пошла с гувернанткой, на меня все оборачивались.

— А если нос чешется?

— Тогда плохо, — вздохнула пациентка.

— Вернемся к твоим эскападам в библиотеку. Это тогда в тебя развилась тяга к сочинительству?

— Да. Вот только романы зачастую описывали нашу современную жизнь, а мне хотелось… ну не знаю… чего-нибудь иного. Обычно я фантазировала перед сном. Меня отсылали спать ровно в восемь. Гувернантка еще проверяла, чтобы я спала непременно на спине и с руками поверх одеяла. Но сразу заснуть не удавалось. Я рассматривала занавески, на которые причудливыми пятнами ложились тени листвы, и представляла, что это какие-то другие листья, и другие деревья, да и вообще мир за моим окном уже не тот, что прежде. Порою мне казалось, будто на внутренней стороне моих век выгравированы карты иных миров — стоит только закрыть глаза, и они предстают предо мною. Как-то так все получилось.

— Понятно, — хмыкнула Берта. — А теперь скажи, как скоро тетушка наигралась в благотворительность?

— Ой, ну ты опять за старое!

— Она в конце концов к тебе охладела, не так ли?

— Да, но…

— Когда?

— Через год. Это потому что я не оправдала ее надежд, — опечалилась Маванви. — Она же не знала, что я окажусь такой бестолочью. С тех пор тетя с дядей со мной почти не разговаривали. Хотя когда приходили гости, меня иногда звали в гостиную, чтобы я сыграла что-нибудь. Но со временем тетушка начала злиться, если гости меня хвалили…

— Держу пари, ты и в шестнадцать носила коротенькое платье.

— Д-да.

— Старая кошелка!

— Не говори так! Ей и сорока нет.

— Тем хуже.

— Не будем о моей тете, пожалуйста.

— Воля твоя. Расскажи, откуда взялись вампиры.

— Как-то раз мне попался роман про одну вампиршу — тоже в нашей библиотеке стянула. Прочитала его запоем и просто влюбилась в эту тему. Вампиры ведь такие загадочные, такие прекрасные, такие…

— Гм.

— … такие зануды. Так вот, однажды дядя давал прием, но за стол меня, как водится, не посадили. Позвали только после десерта и велели спеть что-нибудь, а меня вдруг такая обида разобрала. Ну и наговорила всякого — будто я вампир, и они мне больше не указ, и вообще я сейчас всех тут покусаю. Меня сразу же отправили наверх. Я думала, что тетя с дядей рассердятся, раз я испортила им вечер. Но они почему-то обрадовались, пришли ко мне в комнату и долго со мной разговаривали. Улыбались. Спрашивали, как давно у меня такие фантазии. Потом приказали горничной собирать мои вещи, потому что мне нужно побыть в другой обстановке и немножко развеяться. А наутро меня отвезли в больницу.

Берта прошлась по комнате и рассеяно забарабанила по медному тазику.

— Ну и что мне с тобой делать, скажи на милость?

— А может все таки…

Их взгляды сомкнулись, но сила притяжения как будто поманила взор Берты ниже, туда, где виднелись острые ключицы, посеребренные капельками пота… и еще ниже. Должно быть, в комнате сейчас жарко — как никак, середина июля. Сама вампирша давно уже не различала перепадов температуры, но Маванви мучилась от духоты, потому и расстегнула сорочку. Воротничок подвернулся, еще больше обнажая шею. Или она это нарочно? О, проклятье! Берте невыносимо, почти до головокружения захотелось обоими руками вцепиться в льняную, сероватую от частой стирки ткань и разорвать сорочку у нее на груди, а потом… потом будь что будет. Девчонка сама виновата! Знает ведь, с кем имеет дело! Хотя откуда ей знать?

У Берты всегда были проблемы с маскировкой. В том смысле, что слишком хорошо получалось. Комар носу не подточит.

Вытянув руку, она поправила девочке воротничок и вновь уселась на табуретку.

— Забудь.

— Тебе что, жалко что ли? — заныла пациентка. — Разве это так сложно?

— Да, сложно. Я недостаточно сильна. Вдруг не сориентируюсь в последний момент? Куда мне тогда девать твой труп?

— И правда, — пригорюнилась девочка. Никаких распоряжения насчет своего трупа она так и не отдала.

— Кроме того, это запрещено нашим кодексом, если без разрешения Мастера. Но даже если бы я могла тебя инициировать, — рассуждала Берта, — все равно это слишком опасно. Для нас обоих. Тогда Виктор понял бы, как ты мне дорога, и сделал бы с тобой что-то скверное.

— Значит, я тебе нравлюсь?

— Да, — сдержанно отозвалась вампирша и почему-то уточнила, — Как протеже, не более того. Хотя и раздражаешь ты меня порою так, что словами не выразить.

— Я всех раздражаю. Вот и тетя с дядей так думают.

— И тем не менее, им придется смириться с твоим присутствием в их жизни. Ты им родня, а не собака приблудная. Я заставлю их забрать тебя отсюда.

— Нет, не надо! — взмолилась Маванви, сложив перед собою руки. — Пожалуйста не отсылай меня домой! Я лучше останусь здесь, с тобой.

— Глупости говоришь. Со мной ты не останешься ни в каком случае. Меня вообще скоро не станет. Но мы должны тебя устроить. Давай подумаем как. Что ты умеешь делать?

Бесполезный вопрос. Вряд ли Маванви умеет что-нибудь толковое. Даже так, выбор карьеры для женщины ограничен — учительница либо гувернантка, продавщица в магазине, портниха, стенографистка, медсестра — это в лучшем случае. В худшем — горничная, прачка, поденщица и дальше по нисходящей. А в самом крайнем — девица, живущая от себя. Но ничего этого Маванви не выдержит, слишком хрупкая, физически и эмоционально. Так что же делать?

"Можно замуж ее выдать," мелькнула в голове шальная мысль, но Берта лишь скривилась. Матримониальные планы давно уже набили ей оскомину.

— Ничего не умею, — как и следовало ожидать, ответила девочка. — От меня один только вред. За что ни возьмусь, обязательно испорчу.

— Дай угадаю, чье имя поставить под сим афоризмом. Твоя тетушка?

— Она права. Я только и могу, что языком молоть…

Девушки переглянулись.

— Ты думаешь о том же, о чем и я? — спросила Берта.

— О крови?

— Тьфу на тебя! Ты можешь стать писательницей. Тогда и деньги заведутся.

— Тебе правда полюбились мои истории?

Вампирша вспомнила три журнала, которые были под завязку полны "сверкающими глазами" и "золотистыми кудрями."

— У каждой книге найдется свой читатель, — уклончиво ответила вампирша. — Главное как следует тебя разрекламировать. Хммм… Думаю, нам понадобится deus ex machina.

— О чем ты?

— Сама я в литературе лыку не вяжу. Нужно найти маститого критика, чтобы он сказал о тебе пару ласковых… то есть, что-нибудь хорошее. Сиди здесь, я сбегаю за газетой.

Минут через пять она вернулась, пряча под фартуком контрабанду — свежий выпуск новостей. Полистав газету, она наткнулась на статью под названием "Куда катится наша литература?" за подписью некого Карла Мейера. Критик отслужил панихиду по современным жанрам, отругал писателей за их духовную нищету и интеллектуальное банкротство, но вместе с тем высказал надежду, что обязательно отыщется гений и проторит новую стезю.

Берта с сомнением посмотрела на девочку, которая сглотнула и улыбнулась искательно. Ладно, чем черт не шутит! На национального гения она в любом случае не потянет, но вдруг получится издать ее бредни под видом новаторского стиля или чего-нибудь этакого?

— Сегодня уже поздно, но завтра обязательно поговорю с ним. Спрошу, можно ли издать твою книгу, если отредактировать хорошенько. А то всякие там мечи, драки, смертоубийства — ну не знаю, как-то непривычно все это. Кто такое читать станет?.. Маванви, ты меня слушаешь?

— Угумс, — отозвалась девочка, которая вцепилась в газету, как бульдог в мозговую кость. Истосковалась по печатному слову. Сейчас она читала объявление о продаже двух кресел и этажерки. Ей было все равно. Просто хотелось шуршать бумагой, вдыхать типографскую краску, видеть буквы, их формы.

— Мне пора совершать обход, — сиделка нетерпеливо топнула, но Маванви забилась в угол кровати и попросила жалобно.

— Оставишь?

— А если тебя застукают?

— Не застукают! Я наловчилась так читать, чтобы никто не заметил.

— Ну смотри у меня.

— Берта? — окликнула ее пациентка. — Ты мне правда поможешь?

— Куда мне деваться?

— Ты теперь моя фея-крестная, да?

— Можно и так сказать.

Окажись она настоящей феи-крестной, то не стала бы возиться с тыквой и мышами. Просто в один прекрасный день Золушке отошло бы все состояние в связи с внезапной и трагической кончиной ближайших родственниц. Но жизнь Маванви — не сказка. Нельзя допустить, чтобы фольклор и сюда просочился.

Ох, только бы успеть!

Она была вампиром, а значит не могла взывать к высшим силам. Придется действовать окольными путями. Выудив медальон, Берта раскрыла створки и увидела знакомое лицо, которое улыбалось ей уже столько лет напролет. И так будет всегда, что бы не случилось. Пусть хоть что-то в мире останется неизменным. Она поднесла медальон к губам, и ее дыхание осело на фотографии кристалликами льда.

"Попроси за меня, любовь моя. Пусть мне хватит времени."

 

ГЛАВА 11

Но не все наши герои со страхом заглядывают в будущее. Некоторые рассчитывают приятно скоротать ночку. Представьте себе женщину с идеально-гладкой, белоснежной кожей, огромными глазами и волосами цвета корицы. Ее можно было бы назвать красавицей, но впечатление подпорчено чересчур высоким, покатым лбом и скошенным подбородком. Среди сливок будапештского общества она известна как владелица модного ателье. В других кругах, не менее титулованных, ее именуют просто "Госпожа."

Она нежится в мраморной ванне наполненной жидкостью, ни цветом, ни консистенцией не напоминающей воду.

Это молоко.

Увы, ванны с кровью стали непозволительной роскошью даже для Мастера Вампиров. Поэтому их она принимает только по пятницам. Молочные же ванны ей порекомендовала венценосная тезка, а заодно и главная заказчица в ателье. Вампирша в свою очередь тоже поделилась с государыней парочкой проверенных рецептов красоты. Еще неделю императрица задумчиво поглядывала на фрейлин, но все же ограничилась масками из сырой говядины.

В ванную без стука врывается толстуха-горничная.

— Здравствуй, Дорка. Все ли готово к моему отъезду?

— Ох, госпожа, — стонет верная служанка, — Даже не знаю с чего и начать. Уж такая беда!

— Что, американцы опять взвинтили цены на хлопок?!

— Лучше б так. Помните амазонку, которую заказали у нас Ее Императорское Величество? Платье испорчено! Безнадежно.

— Так таки безнадежно? Нельзя ли подшить что-нибудь?

— Нет, госпожа. Там уже ничего не подошьешь, да у нас и ниток-то теперь нет. Дело в том, что ателье сгорело подчистую.

Как во время извержения гейзера, белые брызги взметнулись до потолка.

* * *

Изабель стояла у витрины магазина в Будапеште и смотрела на нежно-розовое шелковое платье, украшенное жемчугом и белыми лентами. С турнюра струились складки, уходя в бесконечность, изящная отделка корсажа ласкала взгляд, кружево на воротнике подчеркнуло бы тонкую шейку своей хозяйки. Счастливица та, для кого оно сшито. Наверное, у нее есть мужчина, ради которого стоит носить такие наряды. Наверное, он любит ее, и уж точно не игнорирует даже вежливое "Добрый вечер."

А вот если она, Изабель, наденет такое платье, обратит ли он внимание? Или как всегда пройдет мимо, даже не посмотрев? А может быть поинтересуется, где она убила его хозяйку? Нет, вряд ли. Он дал ей полную свободу — она может убивать кого и когда захочет, ведь это такая мелочь. Скорее скажет, что платье сидит на девушке нелепо, и ей следует подобрать что-то более подходящее. Подходящим он считает серые или черные платья, в которых Изабель выглядит еще более невзрачно, чем обычно. Он не хочет, чтобы ее замечали, но Изабель и не требуется чужое внимание.

"Идем."

Внезапно и тихо, он появился у нее за спиной, а слова не были произнесены вслух. Но разве это нужно, чтобы их услышали? Она давно научилась читать его мысли и почти отвыкла разговаривать.

Виктор взглянул через плечо. Ну конечно, плетется следом, как послушная собачонка. Даже дрессировать ее не нужно, в отличии от остальных. Или как его собственная тень, от которой никуда не денешься. Бесшумная, бесцветная, незаметная, она ничего не требовала и не спрашивала. Она могла быть ему послушной служанкой или любовницей, могла стать безжалостным убийцей, — ему стоило об этом лишь подумать. Она молча подчинялась, но иногда… Иногда Виктор ловил взгляд ее серых глаз и ему становилось не по себе. Потому что он и представить не мог, что творится у нее в голове. Остальные люди — да и большинство вампиров — были словно раскрытая книга. Хватало одного взгляда, чтобы оценить их. И, честно говоря, чаще всего они ровным счетом ничего из себя не представляли. Но мысли Изабель были наглухо скрыты от него, в то время как сама она видела его насквозь. Вернее, почти насквозь.

Мастер Парижа считал ее обязательным компонентом своего существования. Как луна, каждую ночь поднимающаяся на небо, как кровь, необходимая для жизни, так и Изабель была неотвратима и неизбежна. Каждый вечер, когда Виктор поднимал крышку гроба, он видел ее сидящей перед ним на стуле, с руками на коленях, как у прилежной школьницы. Сколько она так ждала? Час, два? Спала ли вообще?

"Давно ты здесь?"

В таких случаях она поспешно вскакивала и, словно извиняясь, молча произносила:

"Я просто ждала… ждала тебя. Но я могу уйти… Мне уйти?"

Виктор не отвечал, и с его молчаливого согласия она могла остаться подле него и, если повезет, поймать его быстрый взгляд или даже снисходительный поцелуй.

Другие вампиры считали их странной парой, но Виктор не любил это слово. Пара! Как будто они муж и жена, почтенная пожилая чета, чинно идущая рука об руку на променад. Они странно смотрелись вместе, красавец Виктор, высокий и статный, и Изабель, навечно запертая в теле нескладной четырнадцатилетней девчонки. Казалось бы, трудно быть невзрачной во всем абсолютно, но ей как-то удавалось. На худом лице — прозрачные серые глаза, брови-ниточки, узкие губы, которые она беспрестанно кусала, — и вовсе не было никаких красок, а румянец не появлялся на щеках даже после удачной охоты. Короткие светлые волосы она убирала в куцый пучок или оставляла их болтаться уныло свисающими прядями. Когда-то они были длиннее, но так и не отрасли после пожара.

Среди поданных Виктора про нее ходят разные слухи. Когда пятисотлетние кумушки собираются в чьей-нибудь уютной гостиной за чашкой горячей крови, они с удовольствием перемывают косточки Изабель, понимая, что сейчас находятся на безопасном расстоянии и она ничегошеньки не сможет им сделать. Но все равно понижают голос и оглядываются по сторонам, будто ожидая, что ее тень в любую минуту появится за спиной.

Говорят, она может управлять мыслями людей и заставлять их делать все, что пожелает.

Говорят, она сильна и могущественна, хотя никому не известно, сколько силы может вмещать в себя одна хрупкая девочка. Но проверять не хочется.

И еще, хоть об этом не сплетничают, но и так все знают: ради Виктора ей ничего не стоит вырезать деревню или даже маленький город. Размером с Прагу или Будапешт.

…Эта история произошла относительно недавно, хотя все ее старательно не помнят. Во Франции шел 1793 год, и то было весьма странное время. Жизнь в славном городе Париже для вампиров стала… интересной. И непредсказуемой. Как, в общем-то, и для большинства людей. Именно тогда погибло много старых вампиров, но появилось и не меньше новых, в том числе уже знакомый нам виконт де Морьев.

Новые вампиры были под стать эпохе: жестокие, свирепые, привыкшие убивать десятками. Поскольку Париж был опасен даже для них, вампирам было приказано — точнее, настоятельно рекомендовано — покинуть город. Хотя к рекомендациям Мастера прислушивались редко, но даже самые отчаянные понимали, что сегодняшняя ночь может стать последней, и есть немало других мест, где можно поживиться. Ну а когда к Сен-Жермену присоединился новый помощник, то вампиры начали эвакуироваться из города с завидным энтузиазмом.

Но это еще предыстория. Сама же история заключается в том, что кого-то забыли. А ведь очень обидно быть забытой. Не оставленной погибать из-за коварной мести, не брошенной ради спасения других, а просто забытой. Словно ненужная вещь, вроде шифоньера о трех ножках, оставленного на чердаке во время переезда. А когда о ней вспомнили, было уже слишком поздно.

Тот день в Париже мог оказаться последним для Изабель. Еще утром она как обычно забралась в свой гроб, стоявший в маленьком полуподвальном помещении заброшенного дома, а потом неожиданно проснулась. Сразу поняла — что-то не так. То ли от того, что солнце еще не село, и это чувствовалось даже через стены. То ли от едкого дыма, из-за которого и вампиру пришлось бы искать носовой платок. А может быть и от того, что крышка ее гроба уже догорала, и теперь огонь перекинулся на ее сорочку.

Она быстро скинула с себя оковы сна, но столь же просто сбросить огонь не удавалось. Изабель чувствовала, как он подбираться к коже, обдавая ее душным жаром. Она хотела броситься прочь, но вдруг остановилась, понимая…

…что пожар перекрыл все пути…

…что даже если она бросится в окно, там ее ждет еще более мучительная смерть — от солнца…

…что ее уже волосы полыхают…

…и что, конечно, у нее есть шанс спастись. И даже два шанса, если не три. Ей ничего не стоило превратиться в летучую мышь, дождаться заката, который уже не за горами, и покинуть горящее здание. А потом, где-нибудь в надежном убежище, оплакать сгоревший пеньюар, любимый гроб и незаконченную вышивку "Последний день Помпеи." Она могла, это так. Но хотела ли?

Изабель подумала, что сегодня неплохой день, чтобы умереть. Пятница. Она любила пятницы.

Еще она подумала, что ее существование бессмысленно и бесполезно, раз о ней даже никто не вспомнил.

А дальше она подумать не успела, потому что ее сознание решило, что она и так слишком много думает, и отключилось.

Сначала был огонь, заполняющий собой все пространство, но его сменила темнота. Изабель знала, что где-то там должен быть свет, к которому нужно стремиться, но мрак казался непроглядным. Может, свет — только для людей, для тех, у кого есть душа? А им, вампирам, даже после смерти (точнее, после совсем-смерти) суждено вечное скитание впотьмах?

Впрочем, глаза она все таки открыла, и стало посветлее. Но первым, кого она увидела, был не свет, а Виктор. Она робко улыбнулась, не веря своему счастью.

"Ты спас меня… Но почему?"

"Так получилось."

Виктор сам не мог понять, как его угораздило. Сен-Жермен разбудил его задолго до заката — видно, сказывалась академическая привычка сидеть за книгой допоздна, а потом вставать спозаранку, чтобы записать свежие впечатления. Двое вампиров еще долго возились со списком парижан, прошлись по нему вдоль и поперек, вычеркивая имя за именем. Кажется, эвакуировали всех. И вдруг Сен-Жермен стушевался. Хлопнул себя пол лбу, назвавшись "старой безмозглой вороной." Добавил, что она сама виновата, надо было чаще посещать ассамблеи. Заодно и друзьями бы обзавелась. Хотя вряд ли, конечно. Но все равно, незачем отбиваться от коллектива.

— Да о ком вы, наконец?

— Хороший вопрос. Ее зовут… Из…

— Изольда? — зевнул Виктор.

— Нет! Эээ… Изабель. Да, точно, Изабель… Кажется.

— Вам угодно, чтобы я ее эвакуировал, как остальных?

— Только не так, как остальных, — поморщился Мастер, вспоминая методы Виктора. С другой стороны, вампиры — они как дети малые. А дети не послушаются учителя, покуда у того в руках не окажется пучок розог. Собственно, эту функцию и выполнял его аспирант.

— Признайте, Сен-Жермен, что получилось эффективно.

— Да, но с Ииии…

— …забель.

— Обращайтесь с ней, пожалуйста, поделикатней.

— Кисейная барышня?

— Нет. Она одна из сильнейших вампиров Европы, хотя сама об этом, кажется, не догадывается. Лучше вам ее не злить.

— А вот это занятно.

Он поспешно откланялся, потому что ему не терпелось подивиться на такую невидаль. Солнце как раз успело скрыться за горизонтом, и он в два счета оказался у нужного дома, стены которого, охваченные пламенем, уже весело потрескивали. Найти вампиршу не составило большого труда. Рыбак рыбака видит издалека, а уж вампир разглядит вампира даже через сплошную завесу дыма. Хотя зрением это чувство можно назвать лишь с натяжкой, потому что глаза тут не задействованы. Картинно взмахнув плащом — будучи неофитом, он еще не отучился от эффектных жестов — Виктор превратился в летучую мышь, влетел в дом, ловко лавируя между горящими балками, и метнулся прямиком в подвал. Там лежала девушка в прожженном платье, сложившая руки на груди и, по-видимому, приготовившаяся принять смерть а-ля индийская вдова. Ну не дура ли? Шалите, мадемуазель! Мы еще посмотрим, чья возьмет! Не теряя ни секунды, он перекинулся обратно и начал отдирать доски от заколоченного окна, куда и выпрыгнул, прихватив Изабель.

Вокруг суетились люди, не обращая внимания на мужчину, который сел прямо на мостовую, положив рядом сомлевшую девицу. И его тут же захлестнула обида. Почему ему подфартило спасти именно ее и именно сейчас? Когда-то он уже пытался спасти кого-то, но тогда не получилось. А ведь нужна была всего лишь крупица удачи, ну совсем немножко, просто чтобы нужный человек отвернулся в нужное время. Зато теперь везение истрачено впустую. Это и есть сильнейший вампир? Какое разочарование. Он представлял ее иначе. Симпатичней, что ли, и уж точно пофигуристей. И все таки жаль бедняжку. Только с большого горя можно так предать свою природу. Ведь стремление выжить любой ценой — это ли не сама суть вампира?

Помедлив, он смахнул обгоревшую прядь с ее лба. И тут Изабель очнулась и заговорила с ним, не раскрывая рта.

С тех пор у нее появилась цель. Теперь она убивала не бездумно, она устраняла тех, кто не нравился ее Виктору, ее творцу (и пусть он не создал ее, зато подарил ей новую жизнь — к тому же Изабель нравилось, как звучит это слово). Она пообещала себе, что сделает для Виктора все, что тот пожелает и, возможно, однажды…

Иногда ей казалось, что их счастье так близко; стоит приложить лишь немного усилий, и Виктор вновь посмотрит на нее с той нежностью, что и в тот вечер, когда спас. Нужно только постараться.

После пожара он гладил ее по волосам, пока она плакала от пережитого шока и бессвязно рассказывала спасителю о своей жизни. Потом поднял ее обожженное лицо к тусклому свету фонаря и уверенно произнес:

"Ты сильная девочка и будешь еще долго жить. Успокойся. А теперь можешь идти."

Но Изабель никуда не ушла. Она решила, что останется с Виктором навечно, чтобы хоть как-то отплатить ему за свое спасение и, что важнее, за проявленное к ней внимание. Только вот самого Виктора об этом не спросила. Первые десять лет он еще надеялся, что она как-нибудь да отвяжется, но вскоре махнул рукой и принял ее присутствие как должное. У каждого свой крест. А его крест еще и старался быть полезным.

Но вернемся в настоящее. Наши знакомые свернули в темную подворотню и исчезли за неприметной дверью в подвал. Стоит отдать должное упырям, они умеют устроиться. Во всяком случае, такой вампир, как Виктор. Он привык — вернее, заново научился — ни в чем себе не отказывать. И его убежище… нет, так это место назвать нельзя. Логово? Тоже нет! Апартаменты! Да, и его апартаменты говорили сами за себя. Мастер со свитой был в городе проездом на пару ночей, но даже это время он предпочел провести с комфортом. И не спрашивайте, откуда в пустом погребе, куда даже мыши лет сто не заглядывали, взялись мягкие диваны, журнальный столик из красного дерева и даже почему-то клавесин. Будапештские вампиры знали, кто к ним едет, и как следует подготовились. И, конечно, там были гробы, ведь путешествовать со своими не очень удобно. Они занимают много места, а в поезде кондукторы удивленно таращатся на такой багаж. Создается впечатление, будто путешествует гробовщик-коммивояжер.

"Здесь не хватает шкафа," — заметил Виктор, кидая цилиндр и перчатки на руки Изабель. — Пусть завтра его поставят".

"Ты уверен, что это хорошая идея?" — она осторожно озвучила мысль, которая давно ее волновала.

"Шкаф-то?"

"Нет… Эта… Эта поездка. В Карпаты,"- ответа не последовало, и Изабель продолжила:

"Зачем тебе та девица?"

"Она должна стать моей женой,"- лицо Виктора было венецианской маской, такой же красивой, как и холодной.

"Я тоже могу быть твоей женой! Самой нежной, самой преданной, самой любящей… Пожалуйста, позволь мне!"

"Изабель," — Виктор взял ее за плечи и развернул к себе лицом. Бледно-серые глаза глядели на него с надеждой и обожанием. Неужели и правда считает, что он может рассматривать ее как кандидатку в супруги? Нет, без дураков?

"Изабель, я очень ценю тебя, ты это знаешь. Ты дорога мне как подруга," — проблеск надежды во взгляде. Глупышка. — "Но я не хочу ничего менять. А та девушка, фроляйн Штайнберг," — он попробовал ее имя на вкус и довольно улыбнулся, — "о, это совсем другое…"

"А я?"

"Ты останешься со мной. Разве я могу бросить тебя? Да и кому ты будешь нужна, кроме меня? Сама ведь знаешь, как остальные к тебе относятся. Даже наши ребята. И ведь никто не виноват — просто не сходитесь характерами, насильно люб не будешь. Характер у тебя сложный, но тем ты мне и нравишься. Быть может, ты не сама умная девочка в мире, но уж точно самая старательная, а это тоже много значит. Я очень ценю тебя, Изи."

Он быстро поцеловал ее и скрылся в другой части погреба.

А Изабель осталась сидеть на софе, обняв подушку, и думать, как же сильно она ненавидит эту незнакомую фроляйн Штайнберг.

Как видно, в ту ночь на Берте сошелся клином белый свет. Потому что в данный момент Виктор тоже думал лишь о ней. Правда, мысли его были куда более приятными.

* * *

Известие о болезни Берты застало Виктора врасплох. Вопреки всем чаяниям фабриканта, про свой долг вампир не забыл. Он рассчитывал посетить дщерь штайнбергову в ее 21й день рождения — поздравить с совершеннолетием и помочь ей задуть свечи на торте. Эффект получился бы отменный. Но у девицы, похоже, были другие планы, список которых венчала преждевременная смерть. Экая досада! Проблема заключалась в том, что в то время он сам находился на Совете Мастеров, проводившемся раз в десятилетие.

Ну и что делать? Отпроситься нельзя. Такую бесцеремонную отлучку ему — кстати, самому молодому Мастеру Европы — еще сто лет будут припоминать, ведь каждый норовит приструнить разгулявшуюся молодежь. Тогда он решился прибегнуть к дипломатии. Поскольку фроляйн Штайнберг собиралась испустить дух на гостеприимной итальянской земле, разговор будет с Мастером Рима.

Найти Лукрецию оказалось несложно. Рядом с ее местом всегда пустовали несколько кресел. Кажется, после происшествия с пауками. Или даже раньше, когда у нее из сумочки вытекло какое-то уж совсем ядреное вещество, которое разъело пол, в следствии чего вся ассамблея разом провалилась этажом ниже. О переломанных конечностях и говорить не приходится, а кто-то, кстати, так до сих пор и не нашел свою нижнюю челюсть.

Сегодня Лукреция была облачена в платье из темно-зеленой парчи, а буйные кудри едва удерживала золотая сетка. Итальянка увлеченно читала потрепанный фолиант, время от времени восклицая "Ну кто бы мог подумать!" и "Ого!" На столе перед ней лежал бархатный кошелек, который тыкался из стороны в сторону.

— Госпожа?

Заметив Виктора, вампирша поднялась и оказалась почти на голову выше его. Наверняка надела цокколи — туфли на пятидесятисантиметровой платформе, популярные в Италии во времена Возрождения. Как на них можно передвигаться, до сих пор оставалось для Виктора загадкой. Подобные туфли вкупе с длинной юбкой — и шею в два счета сломаешь. Хотя вампирше-то что? Сломает, вправит, и дальше пойдет.

— Приветствую вас во имя Тьмы! — галантно поздоровался француз.

— Взаимно, Виктор, взаимно.

Покончив с официозом, де Морьев не стал ходить вокруг да около.

— У меня к вам небольшое дельце.

— Кого-то нужно отравить? — с надеждой спросила вампирша.

Виктор вздохнул. Иногда казалась, что у нее всего одна извилина, и та в форме черепа со скрещенными костями.

— Нет, инициировать.

— А.

Он вкратце изложил суть своей просьбы.

— Я, конечно, могла бы вам помочь.

— Спасибо!

— Спасибо не булькает, — туманно намекнула Лукреция.

Из кошелька высунулась змейка и попробовала воздух раздвоенным язычком. Хозяйка тут же щелкнула ее по носу, и змейка послушно втянулась обратно. Тем временем де Морьев вытащил из кармана фиал из синего стекла и, демонстративно побулькав жидкостью, протянул его вампирше. В ее глазах вспыхнул интерес. Окружающие на всякий случай бросились вон из залы, толкаясь по дороге.

Осторожно вытащив пробку, Лукреция вдохнула полной грудью и застонала.

— Ах, какой дивный букет! Где вы нашли это чудо?

— Семейная реликвия. Этим ядом мой прадед отравил мою прабабку. Ну, что скажете?

— Ваши смертные сейчас в Триесте? — оживилась вампирша. — Там как раз Лючия на гастролях. Мы хорошие подруги, вряд ли она заартачится. Немедленно ей телеграфирую.

— Замечательно! Позвольте и мне добавить пару строк.

Когда послание было закончено, Лючия побрызгала листок из пульверизатора и вручила его служителю. (В тот же вечер на телеграфе, а так же еще в трех городских кварталах, был объявлен карантин).

Разделавшись с насущными делами, Виктор вернулся на место и, наполнив своей бокал не-водой из графина, приступил к наблюдениям. На этот раз Совет проходил в Будапеште, под заботливым оком Эржбеты, Мастера Австро-Венгрии. А она любила размах. Участников проводили в огромную залу и усадили за стол, на котором можно было устраивать скачки. С украшенного лепниной потолка свисала гигантская люстра, мигавшая сотнями свечей. Казалось, она жмурится от ужаса, поминутно слыша разговоры немертвых гостей. Стены были предусмотрительно оклеены бордовыми обоями. Самой хозяйки сейчас не видать: или прихорашивается, или отдает последние распоряжения в банкетном зале. Ведь вампирский банкет — дело трудоемкое. Чтобы обслуживать его, требуется много официантов. Собственно, много официантов — это все что требуется для вампирского банкета.

Некоторые Мастера бесцельно слонялись по зале, другие находили знакомых и обменивались последними новостями. Беседы были злободневными, в основном о современной политике — например, об итогах битвы при Азенкуре, или о том, как кто-то отдавил кому-то ногу в декабре 1713го. О судьбах человечества тоже говорилось немало. Как волки вокруг отары овец, тысячелетиями вампиры бродили среди людей, высматривая новых жертв. Но даже волки побегут врассыпную, скуля и поджимая хвосты, если овцы возьмутся за палки и начнут молотить друг друга что есть мочи. Мало ли за кого они примутся, когда других овец уже не останется.

В последнее время вурдалаки все чаще ловили себя на мысли, что боятся свою потенциальную еду, которая год от года становилась все изобретательнее. Что до убийства, тут вампиры и люди выбирают разные стратегии. Первые предпочитают индивидуальный подход, а последние стараются одним махом уничтожить как можно больше себе подобных и при этом по возможности не смотреть им в глаза. Наверное, не за горами тот момент, когда упырям придется положить клыки на полку в связи с дефицитом жидкой пищи.

От пространных размышлений Виктора отвлекли крики. Ну конечно, Мастер Лондона и Мастер Дублина опять выясняют отношения. Чтобы избежать сумятицы, а заодно и сэкономить на банкете, на Совет приглашались только Мастера, отвечавшие за всю страну. Но поскольку век за веком карту Европы перекраивали, возникало множество обид и недомолвок. Например, сегодня ты живешь в независимом государстве, а уже завтра — в глухой провинции, потому что с утречка твою страну захватила другая держава. Значит, на Совет тебе путь заказан. Ох что было после объединения Германии! Но если законопослушных немцев удалось успокоить, то сын изумрудного острова не унимался уже лет 80.

Вот и сейчас он со всей силы ударил кулаком по столу, так что на отполированной поверхности образовался кратер в обрамлении потрескавшегося лака.

— Да я вообще не понимаю, что вы здесь делаете, любезный! — повысил голос англичанин. — С тех пор как ваш островок присоединился к Великобритании, только я имею право представлять наше королевство.

— Э нет, милард, мы ваши английские шашни не признаем! Свободу Ирландии!

— Невежа!

— Сноб!

— Дикарь!

— Империалист и колонизатор!

Неподалеку разместился еще один колоритный персонаж — Мастер Москвы, дородная старуха, укутанная в цветастую шаль с кистями. Госпожу Сугробину уважали за несгибаемый характер, а так же за то, что даже ее фамилия, по слухам, происходила от русского слова "гроб." Вампиром она стала еще в допетровские времена, а как стала, так сразу же закусила муженьком, с которым была не в ладах. За убийство мужа в те годы казнили варварским способом — зарывали в землю так, чтобы снаружи оставалась лишь голова, да еще и часового приставляли, чтобы никто не вздумал откопать злодейку. Эта участь ждала и Сугробину. С той лишь разницей, что она ухватила часового зубами за ногу и высосала его кровь прямо через сапог, тем самым отомстив за тысячи загубленных женских жизней. Потом откопалась, отряхнулась и пошла покупать отрез на новое платье. За годы Сугробина прочно обосновалась в Москве, развлекаясь в основном тем, что время от времени инсценировала собственные похороны, чтобы всласть посмеяться над родственниками, когда те соберутся делить ее добро. Впрочем, с бесчисленной родней, накопившейся за долгие века, она была в добрых отношениях и всегда привозила правнучатам гостинцы. Сейчас Сугробина зычным голосом объясняла как правильно солить огурцы, при этом раздавая соседям матрешек, расписные шкатулки и прочие сувениры. Воистину, щедра русская душа, даже если — строго говоря — у вампирши ее и вовсе нет.

Вдоволь налюбовавшись вампирскими типами, Виктор уткнулся в программку, написанную красными чернилами на плотной гладкой бумаге. Формат конференции — вернее, Совета, но какая в сущности разница? — предложил еще Сен-Жермен. Его идея прижилась, поэтому расписание выглядело следующим образом:

9:00–12:00 — Отчеты за прошедшее десятилетие.

12:00 — 1:00 — Перерыв на обед.

(Де Морьев невольно облизнулся. Что касается угощения, тут старушка Эржбета не подкачает. Не иначе как предложит гостям коктейль "Кровавая Мэри." Из настоящей Мэри.)

1:00 — 4:00 — Семинар на тему "Перспективы развития вампиризма в современном обществе."

Список докладов:

"Социально-демографическая структура вампирского общества Рурской области"

"Кровь: вчера, сегодня, завтра"

"Эффективные алгоритмы для подсчета просыпанного риса"

"Великая вампирская эпидемия — попытка переосмысления"

"Вампиризм в контексте движения суфражисток — свобода или новое рабство?"

"Причины и способы предотвращения эмиграции вампиров из Эльзаса"

"Ретроспектива изменения классовой составляющей вампирского сообщества за период 1850–1881 годов"

"Увеличение спроса на недвижимость в Англии среди представителей трансильванской аристократии"

"Как выжить в условиях жесткой конкуренции. Секретами делятся норвежские вампиры"

"Убивать или не убивать — вот в чем вопрос. Итоги мюнхенского семинара от 13.10.71"

4:00 — 6:00 — Банкет и оргия

(К этому моменту большинство участником разбежится, ибо нет в природе ничего скучнее, чем официально санкционированная оргия.)

Тем временем место во главе стола заняла Эржбета, одетая в черное бархатное платье, расшитое жемчугом, с кружевными манжетами и высоким воротником. Владелица ателье, она знала толк в нарядах. Казалось, в зал вошла сама зимняя ночь, с мелкими звездами и кружащимися снежинками, с воем волков, одиночеством и неизбывной печалью.

Улыбнувшись собранию, она начала приветственную речь, целью которой было убедить всех присутствующих не кусать друг друга хотя бы до конца мероприятий.

— Что может быть лучше, чем вновь увидеть дорогие мне лица, — ворковала Эржбета. — Лукреция, у вас змея сбежала… Так чудесно провести вечер в компании верных друзей!.. Мастера Англии и Ирландии, прекратите пинаться под столом… Добро пожаловать на наш Совет! Вступительное слово предоставляется графу Марсдену, Мастеру Лондона. Будьте так любезны, милорд.

Пока англичанин живописал события подотчетного периода, она пробежалась взглядом по рядам кресел. А вот и Виктор де Морьев, собственной персоной. Эржбета еще помнила то время, когда этот нахальный юнец стоял за креслом Сен-Жермена. Впрочем, и тогда старик оборачивался к нему за консультациями. Теперь бывший Мастер Парижа обретался в Мексике и приволакивался за местными сеньоритами, но прежде чем сделать ручкой Совету, он успел передать кафедру… тьфу ты, должность любимому ученику. И не только должность, но еще и львиную долю нажитого имущества. С тех пор Виктор стал не только одним из самых влиятельных, но еще и богатейшим вампиром в Европе. Подопечные его обожали. Точнее, научились обожать, чтобы не свихнуться от страха. За малейшую провинность новый Мастер, не без помощи своей подружки, выворачивал им мозги наизнанку. Зато он почти не ограничивал их свободу — если раньше французские вампиры бесчинствовали, потому что ни во что не ставили Сен-Жермена, то теперь они продолжали в том же духе, но уже с одобрения начальства.

Если силу Виктора, его влияние и популярность еще можно было вынести, то его внешность выбивала Эржбету из колеи. Почему негодник овампирился в расцвете лет? Чем он заслужил такое везение?

Сколько лет она искала секрет вечной юности, какие только способы не перепробовала, но удержать молодость сложнее чем воду в ладони! Год за годом частицы времени царапали ее кожу, нанося все новые морщинки. Лишь в зрелом возрасте ей посчастливилось стать вампиром — местная упырица Дарвулия, по совместительству деревенская ведьма, вдоволь натешившись бесплотными попытками графини, наконец инициировала ее, и Эржбета, которая и прежде не знала удержу, пустилась во все тяжкие. Увы, слишком поздно! Вампиры не меняются с момента инициации, так что прежнюю красу не восстановишь. Ей никогда уже не быть молодой. Только молодящейся. Тем тяжелее смотреть на дерзкого мальчишку, который, нахально улыбаясь, в пол-уха слушал англичанина. Но сегодня Эржбета сотрет эту ухмылку. Жмурясь точно кошка в лучах солнца, она погладила пухлую папку, которая покоилась у нее на коленях.

— Наш следующий докладчик — Виктор де Морьев, Мастер Парижа, — объявила вампирша, когда англичанин занял свое место. — Расскажите, Виктор, что нового произошло во Франции за последнее десятилетие.

Вампир неспешно, с ленцой поднялся с кресла.

— Да ничего особенного, если честно. Скучно десятилетие прошло, без происшествий.

— Ну и ну. Что, и нарушений никаких не было?

— Мои подопечные вели себя идеально. Отличные ребята, с меня пример берут.

— Поздравляю вас с такой слаженной командой! А личной пример — великое дело. Помнится, сразу же после Революции вы вернулись в свое имение и поубивали там всех слуг, одного за другим. Чем, позвольте спросить, был мотивирован столь экстравагантный поступок?

— Хммм, дайте вспомню, — Виктор пощелкал пальцами. — А! Когда я приехал в замок, повсюду лежала пыль, а мебель была в чехлах. Так что я уволил своих слуг за халатное исполнение обязанностей. Тот факт, что до них дошли слухи о моей смерти, тоже их не оправдывает.

— Уволили?

— Какая разница? С такими рекомендациями, которые я бы им написал, все равно работу не найдешь.

Оттягивая приятный момент, Эржбета раскрыла папку и, словно пасьянс, начала раскладывать бумаги.

— Но это далеко не все. Я разбирала кое-какие документы и обнаружила сведения о многочисленных нападениях на людей, совершенных вашими подопечными. Напомню, что эти атаки носили массовый характер.

— Это вы про 49й? Мы отмечали День Смерти Изабель, вот ребята и разгулялись.

— Десятки трупов каждую ночь и так почти год — ничего себе праздничек. А про эту вашу… тысяча серафимов, ну как ее зовут, вы же только что упоминали?… про вашу подругу у меня будет отдельный разговор. Нет бы она просто убивала! Ее телепатия — это уже ни в тын, ни в ворота! Но я продолжаю. Все эти нападения не были согласованы с нашим кодексом. Напоминаю, что вампиры не имеют право вламываться в дом без приглашения и убивать всех подряд.

— Почему? — протянул Виктор.

— Ох, ну вам же не пятьдесят лет! Вы отлично знаете, что мы подчиняемся правилам, оговоренным в фольклоре. Например, мы обязаны бояться чеснока, шиповника и боярышника. Кстати, как у вас обстоят дела с ботаникой? — обратилась она к присутствующим.

— Неплохо, — сказал граф Марсден. — В прошлом году мы проводили семинар на тему "Растения опасные и не очень." Было много интересных докладов, а молодежь приготовила карточки с изображением боярышника и пугала друг друга до заикания.

— А в моих деревеньках, — закряхтела Сугробина, — лет семьдесят тому назад некому было собирать урожай, потому как все мужички ушли в ополчение против Наполевона. Так я велела своим ребятушкам помочь на полях. С тех пор они ненавидят не только чеснок, но еще и репу, капусту, и рожь.

— Вот так и должна проводиться воспитательная работа, — удовлетворенно отметила Эржбета. — Мы, вампиры, чтим фольклор. Ну а массовые убийства — это пятно на репутации всего сообщества. Если раньше такой феномен можно было свалить на какую-нибудь эпидемию, то с развитием медицины этот вариант себя изживает. Как прикажете объяснять десятки обескровленных трупов? Газетчики пронюхают и растрезвонят, вмешается полиция и начнется ералаш. Даже хуже, чем в начале 18го века. Кто помнит, что тогда случилось?

— Тогда у меня гребень пропал, — пожаловалась русская. — Хороший был гребень, черепаховый. До сих пор гадаю, кто из вас ему ноги приделал.

— Полно вам мелочиться, — огрызнулась Эржбета, но почему-то покраснела. — А в начале 18го века Европу охватила так называемая "эпидемия вампиризма." В учебниках пишут про массовую истерию, но мы-то знаем, что на самом деле молодые вампиры забыли про осторожность и устроили резню. Мастера старались объяснить происходящее эпидемиями чумы или сибирской язвы, но ситуация вышла из-под контроля. Существование немертвых официально признала церковь. Ученые строчили про нас трактаты. Правительственные комиссии шастали по кладбищам и вскрывали могилы, разумеется, при свете дня. Сколько замечательных вампиров погибло! Просто цвет общества! До меня горе-охотники так и не добрались, но зато вытоптали весь палисадник возле моего склепа, пока искали вход. В конце концов, "вампирскую эпидемию" удалось остановить. Нам пришлось употребить все влияние, чтобы убедить правителей принять законы, запрещающие вскрытие могил. На это ушло много денег и нервов, но безумие прекратилось. Мастера же строго-настрого запретили подчиненным устраивать такие вакханалии. Теперь вы понимаете, Виктор, почему я возмущена вашим поведением?

Француз посмотрел на нее снисходительно, даже сочувственно.

— Нет, не понимаю… графиня Батори.

Лицо вампирши окаменело. Выдержав паузу, она произнесла медленно, словно статуя пытающаяся говорить.

— Уже много лет никто не называет меня этим именем. Я отреклась от титула.

— Ну это само собой, после ваших-то похождений. Или про них вы тоже забыли? Жаль если так, славные были денечки. Ну ничего, давайте вспоминать вместе. Сколько крестьянских девок вы замучили в своем замке Чахтице? Что-то около шестьсот, плюс-минус пятьдесят? Отличный послужной список. А ведь вы начали свои художества еще до того, как стали вампиром. Еще в молодости. Смею так же напомнить, что вы не только пили кровь, но еще и купались в ней. Ах как нерационально! В детстве вам не приходилось получить по рукам, если роняли хлеб на пол?

— Ну и купалась, что с того? — сказала вампирша, которая уже совладала с чувствами. — Таким образом я хотела сохранить красоту.

Виктор ничего не ответил, лишь окинул Эржбету оценивающим взглядом — право, было бы что сохранять!

— Ну хорошо, продолжим.

— К чему вы клоните?

— Сейчас объясню. Итак, много лет подряд вы измывались на горничными, а потом принялись и за дочерей мелкопоместного дворянства. Бесспорно, благородная кровь куда вкуснее, но неужели вы считали, будто никто их не хватится? Мало помалу слухи о ваших зверствах расползлись по всей округе, а тут еще смертные родственники всерьез озаботились тем, что вы разбазариваете имущество. Увлечения у вас были недешевые. Железная дева — это ведь не трюмо, ее у мебельщика не купишь. Одно, другое, третье — и вами заинтересовались власти. Более того, вас, вампиршу, взяли под арест! Могли и сжечь, как ваших приспешниц. Как вы это допустили?

— Солдаты нагрянули внезапно. Их было больше. Они знали, что я вампир и приняли меры, — ее голос дрогнул. — Я… я растерялась. Я не думала, что они вообще ко мне сунутся.

— Далее последовало судебное разбирательство, — удовлетворенно продолжил Виктор. — На ваше счастье, граф Туржо, занимавшийся расследованием, приходился вам родственником, а потому и не стал карать вас чересчур жестоко. Хотя для посторонних приговор показался бы суровым, ведь вас замуровали в комнате, оставив лишь щель чтобы подавать пищу. Как будто вам нужна такая пища! В заточении вы просидели три года, без капли крови — представляю, как было неприятно — пока не додумались притвориться мертвой. Молодой стражник, который так и не понял кого охраняет, пошел полюбоваться на ваше бездыханное тело и… Чтобы замять дело, пустили слух о вашей кончине, но все мы знаем, что произошло на самом деле. Так вам ли читать лекции о массовых нападениях на смертных?

Вампирша глядела на него в упор.

— Разве вам не кажется, что мой уникальный опыт позволит мне разглядеть грабли в траве?

— Если они там есть, — отмахнулся Виктор.

— Есть, уж я-то знаю.

— Как вам не знать, раз вы их сами туда положили.

— О чем вы?

— Вы разошлись не на шутку, графиня, а вот с последствиями не справились.

— Согласна, мне следовало умерить аппетиты. Вы хотите чтобы я признала свою ошибку? Я ее признаю. В чем еще мне каяться?

— О нет! Ваша ошибка не в том, что вы истребили шестьсот девиц. Вы вампир, следовательно, имели на это право. Но как вы смели оказаться такой слабой? А все потому что вы забыли, что значит быть настоящим вампиром.

— Архангел вас побери, что вы имеете в виду?!

Теперь Виктор уже не притворялся скучающим щеголем. Глаза его разгорались все ярче, и коллегам даже показалось, будто он стал выше ростом.

— Это относится ко всем! Давным давно, в самом начале времен, вампиры были могущественны, — отчеканил он. — Тогда не было никаких ограничений, кроме "Правила Трех Эс" — света, святых предметов, и серебра. Мы врывались в дома без приглашения. Мы плевать хотели на текущую воду — проклятье, да некоторые идиоты душ боятся принимать, потому что это якобы текущая вода! Нас нельзя было отпугнуть тем, что растет в любой теплице. Все эти поверья придуманы, чтобы дать людям фору. Мы не обязаны их придерживаться. Не нужно более прятаться и скрывать свое существование. Пусть смертные узнают, что мы существуем. Пора указать людям их место в пищевой цепочке.

Молчание в зале набрякло как туча, готовясь с минуты на минуту уступить место грозе. Но вместо грома раздалось тихое стариковское хихиканье. Смеялась Сугробина, прикрывая рот морщинистой рукой.

— Иии, да он весь мир хочет захватить!

— Можно и так сказать, — не смутившись, ответил Виктор.

— Молоденек ты, батюшка, оттого и горяч, — отсмеявшись, сказала старуха. — Поживешь с наш век, остепенишься, да и позабудешь свои прожекты. Весь смысл нашей жизни в том, чтоб жить, а другого и нету. Думаешь, мы в свое время не хотели мир к руками прибрать? Еще как хотели! Мол, так все устроим, чтоб ни войн не было, ни глада, а люди плодились и размножались, как им на роду написано. А уж мы-то будем всем управлять и сливки с молока снимать. Но вот что я тебе скажу — пустое все это, эфемерность одна. У нас так много времени, что ничего не успеваешь. И ничем-то мы людям не поможем, да и навредить толком не сумеем. Они сами решают, любить им друг дружку али убивать. А коли за последнее возьмутся, то так рьяно, что нам и не угнаться. Слыхал небось, что они каждый год новые машины для смертоубийства изобретают? Куда уж нам с клыками да когтями? Мы как тати, тащим что плохо лежит, а на мировое владычество и не рассчитываем.

— Почему вы думаете, будто я хочу управлять миром?

— Что ж тогда?

— Хочу, чтобы люди наконец получили то, что заслужили.

— Эк же ты их ненавидишь.

— А за что их любить? Нет ни одного гадкого поступка, на который они не способны. Люди никогда не играют по правилам, так зачем с ними церемониться? Чем больше их погибнет, тем лучше. А оставшиеся научатся уважать нас. Потому что мы высшая форма жизни.

— Страсти какие говоришь, батюшка, — Сугробина затрясла головой. — Нешто твои отец с матерью людьми не были?

— Я их почти не видел. Меня вырастила кормилица. Она заботилась обо мне, потому что ей за это платили. Не платили бы, так в колыбели бы меня удавила — частенько слышишь о таких случаях. Но ваши рассуждения удивляют меня, мадам! — возмутился Виктор. — Неужели вы, вампир в ранге Мастера, отказались от человеческой крови во имя сентиментальных воспоминаний?

— Да какой там! Пила и пью, врать не стану. Только мне кажется, будто я сама себя каждый раз убиваю. Так тошнехонько иногда становится, что и бросила бы все, одной животной кровью питалась, но не могу жить без такой услады. И все таки неправ ты, батюшка. Даже и не знаю, как тебя переспорить, но нутром чую, что неправ.

— Ну и прекратим эти бессмысленные дебаты.

— Только после того как я узнаю, что вы намерены делать дальше! — встряла Эржбета, которая в течении их разговора успела оборвать весь жемчуг со своего платья.

— Не горячитесь так, это вам совсем не к лицу. Если много нервничать, цвет кожи испортится. Ничего такого ужасного я не сделаю. Просто хочу вспомнить, как это — быть сказочным злодеем. У меня намечается небольшой эксперимент.

— Что бы вы там ни задумали, но покуда я существую, ничего у вас не получится!

— Вот как? Тогда дело за малым.

Вампиры давно уже перестали смотреть на Виктора с Эржбетой, ибо на стене за спиной у противников открывалось зрелище куда интереснее. Хотя вампирша так и не поднялась с кресла, ее тень взвилась и, скользя, подлетела к Виктору. Узкая рука с кривыми когтями, даже отдаленно не напоминавшая человеческую, потянулась вперед, готовясь вцепиться в его лицо (или надрать ему уши, поди разбери). Но в самый последний момент силуэт мужчины выпрямился и схватил ее за запястье, пригибая все ниже и ниже. Эржбета стиснула зубы, словно борясь с сильной болью, Виктор же улыбался как ни в чем не бывало. На заднем плане его тень отпустила когтистую руку, предварительно чмокнув ее, и с легкостью отшвырнула тень вампирши на другой конец зала.

За все время никто не произнес ни слова. Теперь ожидали формальный вызов. Драки между вампирами — как и между людьми — далеко не редкость, но вот поединки Мастеров — дело серьезное. В последний раз подобный поединок состоялся в 1666 году между Мастерами Англии и Ирландии. Тогда пришлось сжечь Лондон, чтобы хоть как-то замаскировать разрушения. Что будет, если сцепятся Эржбета и Виктор, никто не мог и представить. Но лучше в этот момент находиться подальше. Например, в другом полушарии.

Но прежде чем поверженная вампирша успела потребовать реванш, Сугробина громко откашлялась.

— Ишь, завертелись как домовые на конюшне, — поморщилась она, — Охолонитесь оба! Что ж это такое, Совет только начался, а все уже разругались? Не дело! Давайте я лучше быль какую расскажу, раз моя очередь подошла. Про то, например, как славно мы с малороссийским кумом покутили в 1750 м. Весь Киев взбаламутили. Правда, потом кум зацепился веком за забор да так и висел, покуда я бегала за лестницей чтоб его снять…

Кажется, на этот раз обошлось. Убаюканные трескотней старухи, вампиры откинулись в креслах, но время от времени все таки поглядывали на Виктора с Эржбетой. Те сидели не шелохнувшись, обдумывая следующий удар.

И Виктор ударил первым.

 

ГЛАВА 12

В хрустальном бокале темнела кровь, но не алая, а какая-то бурая, густая, и совсем не аппетитная. С видом сомелье, Эвике взболтала ее и придирчиво осмотрела, даже понюхала. Затем, не поморщившись, одним глотком ополовинила бокал. Оба Штайнберга, Уолтер и Гизела, окружившие девушку, облегченно вздохнули. До полуночи оставалось еще полтора часа, а пока что наши герои не находили себе места. Нервы были натянуты как волосок, на котором подвесили наковальню.

— Какая у вас кровь гадкая, ну прямо как вы сами, — прокомментировала Эвике, глядя на Штайнберга исподлобья.

— Прекрати кочевряжиться и пей что дают, — парировал вампир.

Но прежде чем Эвике повторно поднесла питье к губам, Уолтер выкрикнул6

— Оставь и мне!

— Вам-то зачем? — удивилась девушка.

— Хочу изучить вампирское сообщество изнутри. Да и телохранитель тебе не помешает.

— Тогда берите.

— Однако же, какая бойкая! — возмутился фабрикант, преграждая ей дорогу. — Кем ты себя возомнила? Думаешь, напялила платье Берты, так и сама стала дамой? Еще чего! Простая служанка, а своевольничает. Или в наши края уже добрался "женский вопрос"? Даже не вздумай делиться с ним кровью. Кстати, что вы вообще здесь делаете, любезный? — обратился он к англичанину. — Я вас не приглашал.

— Зато я его пригласил, — вмешался младший вампир. — Уолтер будет шафером на н-нашей свадьбе — так ведь, Гизела?

— Конечно, — отозвалась виконтесса и содрогнулась.

Со всей неотвратимостью перед ней возникла первая брачная ночь — вернее, первый брачный полдень — когда Леонард заставит ее штудировать учебник по биологии. Господи, неужели совсем скоро?

— В таком случае, пусть пьет. Надо же как-то объяснить гостям его присутствие. Одним прихлебателем больше — одним меньше, чай не разоримся.

Сложив руки на груди, фабрикант встал у камина, презрительно наблюдая как Эвике протягивает Уолтеру бокал. Их руки коснулись. Несколько секунд они простояли так, держась за бокал, будто Тристан и Изольда за чашу с приворотным зельем. С той лишь разницей, но на первом был мешковатый фрак, украденный из гардероба Штайнберга и наспех перешитый, а на второй — такое яркое платье, что при виде него у змеи начался бы нервный тик. Крупные, огрубевшие от работы руки девушки были затянуты в черные перчатки. Руки Берты тоже не отличались изяществом, но даже так, печатки оказались слишком узки. Бедняжка едва шевелила пальцами.

— Пейте же, сударь.

Уолтер отхлебнул из бокала и тут же зажал рот, потому что желудок наотрез отказывался принимать отвратительное пойло. Рыбий жир рядом с этим угощением казался нектаром.

— Арррххх! Бееее… Какая мерзость!

— Ну не лимонад, что ж поделаешь, — философски заметила служанка.

— Но ты-то выпила не сморгнув!

— Дело привычки. В нашем приюте такую овсянку на завтрак давали, в ней такое попадалось!

— Тараканы, что ли?

— Еще хуже — овес.

Пока Эвике живописала приютское меню, Леонард и Гизела переглянулись с видом экзаменаторов.

— Берта? — позвал Леонард.

— Да, сударь?

Виконтесса фон Лютценземмерн вздохнула и подняла очи к потолку, зато ее будущий свекор, не отличавшийся терпением, затряс кулаками.

— Ах, она нас всех погубит!

— Не называй меня так, — терпеливо объяснил Леонард. — И Уолтера, и Гизелу. Мы теперь твоя родня и друзья.

— Знал ведь, знал что нельзя доверять этой дурехе!

— Успокойся, отец. Ты, Эв… Берта, тоже не нервничай. Давай сначала.

— Хорошо… эээ… братец.

— Берта никогда не называла тебя так… по-мещански, — заметила Гизела.

— Все равно никто не знает, как она меня называла.

— А Лючия? Вы не забыли ее предупредить относительно наших планов?

— Ее здесь не будет. Берта попросила ее не приезжать на свадьбу. Что бы там про нее ни говорили, Лючия очень тактична.

— Тактична, как же. Просто на подарке решила сэкономить. А ты смотри у меня! — Штайнберг потряс мясистым пальцем прямо у носа новоявленной дочери. — Только попробуй сорвать мероприятие! Шкуру спущу! Это, кстати, ко всем относится.

— И ко мне?

Ресницы Гизелы запорхали.

— Вы, конечно, исключение, — смиренно сказал Штайнберг, но вдруг повел носом и пошарил рукой в воздухе, словно нащупывая что-то. — Так, у кого наглости хватило пронести на вампирский бал серебро? Не иначе как у вас, юноша. А ну-ка выверните карманы!

— Да как вы смеете?! — вспыхнул Уолтер и подался назад.

— Обойдемся и без личного досмотра. Серебро у вас в кармане слева. Показывайте, с чем пожаловали.

Сердито сопя, мистер Стивенс засунул руку в обозначенный карман и вытащил распятие, высоко подняв его над головой, будто епископ благословляющий паству. Его уязвленное самолюбие было отомщено, потому что старший вампир, взвыв, упал на пол, закрывая лицо руками. Леонард тоже отвернулся, но как-то демонстративно и без особой поспешности.

— Спрячьте немедленно! — вопил Штайнберг, брызгая слюной. — И унесите прочь, с глаз моих долой! Живо! Хотя нет, постойте-ка, — добавил он, когда юноша спрятал крест, — правый карман у вас тоже топорщится. А там что за сюрпризец?

— Вот, полюбуйтесь!

Дрожащими от ярости руками Уолтер вытащил разноцветные флаконы и сунул их Штайнбергу в лицо. Тот сплюнул.

— Святая вода, как пить дать!

— Духи, скорее всего, — встрял Леонард. — По флакону можно определить.

— А я говорю, святая вода!

— Уолтер, позволишь?

Леонард проворно стянул белую перчатку и капнул содержимое одного из флаконов себе на мизинец. Смятение прокатилась по рядам зрителей. Никогда прежде юный Штайнберг не прикасался к незнакомой жидкости, да еще к такой! Но ничего не произошло. Палец так и не вспыхнул пламенем, даже цвет не изменил.

— И правда духи, — подивился отец. — Вы их прямо так в кармане и носите? Разные? Для пущей, так сказать, привлекательности? Ну и ну! А я-то все гадал, почему наш граф оставляет дочку наедине с молодым холостяком. Оказывается, это мне нужно было за сына волноваться. Хе-хе! Вы, молодой человек, хоть предупреждайте окружающих. Ну там зеленую гвоздику в петлице носите или что еще делают ваши соотечественники… с такими наклонностями.

Он гулко расхохотался, но никто не поддержал порыв веселья. Гизеле не позволяли хорошие манеры, Эвике — слишком узкий корсаж. Даже так, было ужасно обидно. Уолтер стоял — по любимому выражению людей с тонкой душевной организацией — как оплеванный. Развернувшись, он чуть ли не бегом бросился в спальню, а за ним поспешил Леонард и уже на лестнице схватил его за плечо.

— Он не всегда такой.

— Да неужели? А по-моему, твой отец только и высматривает, кого бы в грязь макнуть. Как он мог меня вот так… перед дамами?

— Зато ты сохранил святую воду, — сказал Леонард, пока они шли по коридору.

— Зачем она мне теперь? Лей не лей, вампирам хоть бы хны.

— Она только на меня не действует, а на остальных — вполне.

— А что же, черт побери, действует на тебя? — вырвалось у Уолтера.

— Серебро, — невозмутимо пояснил Леонард. Он был не из обидчивых. — Вот, посмотри.

Юный вампир чуть приподнял левую перчатку и англичанин увидел, что по его ладони протянулся красный, припухший след, как от удара линейкой.

— Так вот почему у тебя вчера рука была перевязана. Когда заживет?

— Точно не знаю. Наверное, через пару лет.

— Могу я спросить, что ты задумал? — поинтересовался Уолтер, пропуская вампира в свою спальню.

— Можешь.

— Что ты задумал?

— Не скажу, — Леонард довольно улыбнулся. — Это мое дело. А тебе посоветую следующее — распятие оставь здесь, его сразу учуют, а вот святую воду носи при себе. На всякий случай. Жаль, маловато. Это все, что отец Штефан тебе освятил?

— Откуда ты знаешь, что я у него был?

— Он сам рассказывал. Дуется, что ты ему такую неказистую тару подсунул, хотя чего еще ожидать от англичанин после того, как они отреклись от католической веры. Говорит, с тех пор вы совсем опакостились…

— Восхитительно! — взорвался Уолтер. — Оказывается, ты любезничаешь с местным священником. Может, и в переписке с папой римским состоишь? Что еще я про тебя не знаю, Леонард? Вообще, вампиры бывают нормальные, без выкрутасов? То на меня действует, это не действует! Рехнешься тут с вами.

Во время его тирады Леонард обследовал комнату на предмет интересной плесени.

— Не сердись, — попросил он, выбираясь из-под кровати. — Священника я проведал впервые за целый год. Вчера еще, пока вы с Эвике танцевали. Нужно было оставить у него кое-что, вдруг потом пригодится. Отец Штефан, конечно, развопился, но все больше потому, что я его из постели поднял, в сорочке и колпаке. Даже пытался прогнать меня взашей, раз уж я выползок из тьмы, но мы договорились. Нельзя недооценивать межвидовое сотрудничество. Отец Штефан, вообще, очень добрый старик, хоть и ретроград.

— Ничего себе вы спелись!

— Какой там! Из всей нашей семьи, он меня сильнее всех ненавидит. Но ничего не поделаешь, обстоятельства того требуют. Но рассказать ничего не могу. А то мне потом стыдно будет, если зря паниковал.

— Зря? Это почему же зря? — на Уолтера накатила новая волна гнева. В голове стало так жарко, словно туда плеснули горячего супа. — Целый год этот подлец над вами измывался, так что у тебя есть все основания для страхов. Ты же говорил об этом отцу, я сам слышал, еще тогда, на балконе.

Леонард присел на край кровати.

— Да, г-говорил. Но вдруг я просто убедил себя в том, что Виктор — настоящий мерзавец? Вдруг на самом деле все не так? Он ведь спас Берту от смерти. Он спас, а я не успел, понимаешь ты это? Но мне нравится думать, что он хочет причинить Берте зло. Что истинная причина ее побега он, а не я.

— Что же ты такого натворил, раз она сбежала? Вылил кислоту на ее любимую шляпку?

— Я пошел на поводу у отца и согласился жениться на Гизеле. Мне не следовало… я поступил очень скверно! В первую очередь с Гизелой. Ты только не подумай, я уважаю и графа, и ее…

— Но не любишь, — договорил Уолтер.

— Нет. И она меня, кажется, тоже. А еще она не любит амеб. Представляешь? У супругов ведь должны быть общие интересы! А как нам жить вместе, если она не любит амеб?

— Это ужасно, — сказал англичанин, так не объяснив к чему относилась его реплика — к отсутствию общих интересов или к самим амебам.

— Когда Берта узнала про нас с Гизелой, — продолжил Леонард, — она… даже не знаю… как будто забаррикадировалась внутри себя. Мы почти не разговаривали. Вся беда в том, что мы, Штайнберги, совсем не умеем общаться. Нам бы сесть втроем и просто поговорить, но никак не получается. Может, мы бы друг друга поняли. Может, все бы друг друга поняли, если бы просто поговорить.

Уолтер заметил слезы в его глазах и взмолился мысленно, чтобы Леонард взял себя в руки. Как утешить истеричного вампира он сам не имел ни малейшего понятия.

— Ну все, хватит, — Уолтер неловко похлопал его по спине. — Когда-нибудь я найду твою сестру. Найду и приведу домой. Нельзя же целую вечность бежать от кого-то. Рано или поздно ей захочется побежать к кому-то.

— Моя сестра очень одинока, Уолтер. И ее одиночество не зависит от того, окружают ли ее другие люди. Но пора возвращаться. Я переживаю за Эвике, как бы чего не случилось. Заодно и проверим, подтвердятся ли наши опасения насчет Виктора.

А внизу взволнованная Эвике делилась с хозяйкой все новыми источниками опасений.

— Ой, фроляйн, ведь столько гостей прибудет, как я узнаю жениха?

Гизела задумалась.

— Если рассуждать логически, то это должен быть самый древний, а потому и уважаемый вампир. Мы его быстро опознаем по запаху. Или по лысине. Или по плесени за ушами. Или по тому, что он будет нести свою голову подмышкой…

— Вольно же вам издеваться, — огрызнулась горничная. — Лучше скажите, что это за штуковина? В кармане лежала.

Она показала виконтессе блокнотик, состоящий из костяных страниц, с карандашом-замочком. С деланным равнодушием виконтесса покрутила в руках артефакт и вернула служанке. У нее самой никогда не было таких безделушек. Да и на что ей, раз Королевой Бала все равно не бывать.

— Это бальная книжечка, чтобы устанавливать последовательность танцев.

— Ага, понятно! Если меня кто-то пригласит вне очереди, так я его огрею этой штукой. Чтоб не совался, значит.

— Нет! Ты должна записывать, кому обещала танцы. Ну почему ты такая глупая?

— Простите, фроляйн.

— Не называй меня "фроляйн." При всех своих отрицательных качествах, Берта меня так не называла. Даже когда злилась.

— Простите, Гизела.

— Давай на "ты." Берта всегда мне "тыкала," хотя мы с ней, конечно, не ровня. Ох, ну что с тобой делать? Ты обязательно срежешься!

— Гизела?

— Да?

— Помолчи, а? Я и так волнуюсь, а тут еще ты под ухом ноешь, — выпалила девушка и опешила от собственной дерзости. Но виконтесса лишь улыбнулась.

— Уже лучше, — похвалила она, — хотя Берта сказала бы с большей долей сарказма.

— Знаю, — отрезала Эвике, — много в ней было этого самого сморказма. Но сегодня вечером Берта Штайнберг — это я. Что хочу, то и говорю.

Их разговор был прерван оглушительным трезвоном. Если звонок в замке и прежде не отличался мелодичностью, то сейчас он прозвучал как набат. И обе девушки, и Уолтер с Леонардом, которые как раз входили в залу, и фабрикант, метавшийся из угла в угол — все замерли на месте, но тут же завопили одновременно:

— ГОСТИ!!!

— В такую рань?!

— Откройте им кто-нибудь!

— Сейчас!

— Тебе нельзя, ты теперь дама!

— Тогда сами открывайте!

— Уже иду! Уже иду!

Вампир понесся к парадному входу, а за ним повалила любопытная молодежь. На пороге стояли двое мужчин, один чуть позади другого. С ними была совсем молоденькая девушка, которая почему-то нахмурилась при виде Штайнберга.

— Эээ? — вежливо поздоровался фабрикант.

— Тьма да прибудет с вами, — поклонился незнакомец. — Не знаю, помните ли вы меня, но я Виктор де Морьев. Позволите войти?

Когда гости заявляются раньше времени, события развиваются в одном из трех направлений. Если позволяют дружеские отношения, хозяева попросят неурочных посетителей накрыть на стол (покрошить салат, натереть паркет мастикой, настроить пианино.) Тогда совместный труд сгладит любые неурядицы. Но в великосветской обстановке сей вариант невозможен, поэтому или гости будут топтаться посреди бальной зал, оказавшейся вдруг такой огромной, или хозяева сгорать от стыда, гадая правильно ли указали время на приглашениях. В нашем случае произошло последнее.

— Добро пожаловать, — заюлил фабрикант, склоняясь перед гостем в три погибели. — А разве… еще же не полночь… ох, о чем это я? Милости просим, проходите.

Вся троица переступила порог, но за Штайнбергом пошел только Виктор. Его спутники задержались у двери, дожидаясь разрешения следовать дальше.

— Благодарю, герр Штайнберг. Это ваш первый бал в такой компании, верно? Тогда вы ничего не знаете о церемониале. Гостям всегда приятно, если ассамблею открывает Мастер и лично приветствует входящих. Поэтому я прибыл раньше остальных.

— Да, разумеется. Это такая честь… мы все польщены… А разве госпожа Эржбета…

— Эржбета передает свои извинения. Только не подумайте, будто она манкирует вашим приглашением. Как это ни прискорбно, но в ее ателье случился пожар, — тут спутники Виктора переглянулись, но он продолжил как ни в чем не бывало. — Сейчас она, должно быть, допрашивает свой персонал и освободится не раньше чем через неделю. Очень тщательная женщина. Да и методы у нее старомодные, неторопливые.

Уолтер невольно представил, как стряпчий вздергивает его на дыбе за помарки в переписанном документе. Упаси Господь от такого начальства!

Теперь он мог как следует разглядеть гостя. Если прежде англичанин лелеял мечты, что у пришельца окажутся заостренные уши — ну хоть немножко — и дряблая кожа вся в трупных пятнах, то его чаяния обратились в прах. Виктор был прекрасен настолько, что глаза невольно искали пьедестал, с которого он соскочил. Природа создала его из драгоценных материалов, кожу из белоснежного мрамора, темно-русые, чуть вьющиеся волосы из шелковых нитей, губы из гладкого плотного атласа. В зеленых его глазах то и дело вспыхивали искорки, словно крупицы золота на дне ручья. Улыбка была веселой и дружелюбной, манеры непринужденными — казалось, он вот-вот расхохочется совсем по-ребячески. Легко было поддаться его чарам, но Уолтер убедил себя, что это всего-навсего личина, как бинты на прокаженном, скрывающие гниющую плоть, что кто-то сейчас лежит в канаве с перегрызенным горлом, чтобы обеспечить вампиру румянец и блеск в глазах. Чему тут завидовать? Эти мысли успокоили Уолтера, но только отчасти.

— Где же моя невеста? — спросил вампир, но тут же подошел к Эвике, опознав ее по красному платью.- Bon soir, mademoiselle, comment allez-vous?

Эвике смотрела на жениха с нескрываемым ужасом.

— Я по-французски не обучена, — пролепетала она, лихорадочно обмахиваясь веером чтобы скрыть дрожь в руках.

— Ах, герр Штайнберг, неужели вы сэкономили на учителях? Стыдно, право же.

— Да, я как-то упустил это из виду…

— Помимо учителей, должны быть еще и способности к языкам, — ввернула Гизела. Виктор воззрился на девушку так, словно она возникла из ниоткуда, и кивнул ей рассеяно.

— С кем имею честь?

— Гизела фон Лютценземмерн. Я дочь хозяина замка и невеста Леонарда.

— Очень приятно, мадемуазель.

— Мой отец еще у себя, но я позову его…

— Не трудитесь, — остановил ее вампир, который вообще не мог сфокусировать на ней взгляд, и вновь повернулся к невесте.

— Берта, mon amour, у тебя целая вечность, чтобы выучить французский. Думаю, мой замок станет идеальным местом для языковой практики. Любой из моих замков, — добавил он. — А раз уж во время медового месяца мы поколесим по всей Европе, ты быстро заговоришь на иностранных языках. Пока же я буду счастлив разговаривать на твоем родном, mein Liebchen

Виктор взял ее за руку и поцеловал кончики пальцев, осторожно, будто они были такими хрупкими, что вот-вот истают от его ледяного дыхания.

— Ах, какая у меня память дырявая! — вдруг покаянно возвестил вампир. — Совсем позабыл про подарки! Для тебя, ma cherie , приготовлен сюрприз — прости, но придется тебе помучиться до свадьбы. Поверь, оно того стоит. Зато для Леонарда кое-что уже припасено.

Летящей походкой он подошел ко второму вампиру и взял у него из рук два свертка. Потом, замешкавшись, посмотрел на Уолтера и Леонарда, силясь понять кто есть кто.

— Я Леонард, — представился молодой вампир. — А это Уолтер Стивенс, мой друг.

Мужчины обменялись рукопожатиями.

Подарком Леонарда оказалась книга в строгой черной обложке, но лишь увидев слово «Микроорганизмы» в заглавии, юный вампир радостно взвизгнул. А когда открыл ее, так и вовсе замер с распахнутым ртом, потому что дарственная надпись вещала: "Леонарду Штайнбергу, моему самому горячему поклоннику. С наилучшими пожеланиями, Луи Пастер." Ниже было наскоро приписано крошечными буквами "Если вы читаете это, пожалуйста, позовите полицию!!!"

— Он ж-жив?

— Кто?

— Па-па-пастер!

— С чего бы ему не жить? Просто слегка испугался. Пожалуй, все таки следовало воспользоваться дверью, а не форточкой. Учту на будущее. А так мы очень мило побеседовали. Мсье Пастер даже показал мне образцы разных бактерий. Занятные существа.

— О да! — с жаром сказал Леонард. — Многие из них вполне сформировавшиеся личности! За ними так интересно наблюдать! Хотите, я покажу вам свою коллекцию?

— Обязательно. Только давайте после торжеств. Хочу как следует их рассмотреть, чтобы с чувством и расстановкой.

Не сводя с француза обожающих глаз, Леонард закивал, а Уолтер понял, что отныне уже не является его другом номер один. Ему стало обидно.

Тем временем Виктор добрался и до отца семейства.

— Герр Штайнберг? Что-то вы невеселы. Все еще дуетесь из-за тех писем? Напрасно! Признаюсь, тон их был несколько холоден, но вы не представляете, в каком шоке я пребывал, узнав об опасности, грозившей моей невесте. При том, что сам я был так занят, что не мог поспешить к ней, утешить ее, держать за руку. Примите мои самые искренние извинения, — он постучал себя кулаком по груди. — Mea maxima culpa Я прощен?

— О, конечно, на что тут обижаться, — заверил его обрадованный фабрикант. На поверку новый зять оказался не так уж плох.

— Замечательно! Позвольте вручить и вам подарок. Не знаю, угодил ли, но вещица премилая.

Развернув хрустящую бумагу, Штайнберг узрел огромный письменный прибор с чернильницей, пресс-папье, и маленькими часиками без стрелок — к чему вампирам следить за временем? Прибор был, разумеется, из чистого золота. Принимая подарок, фабрикант улыбнулся во весь рот.

— Это чтобы вести учет доходов. Не сомневаюсь, что они взлетят до небес. Пора покорять новые рынки, герр Штайнберг. Коль скоро мы породнимся, я обещаю как следует порекламировать ваш продукт во Франции.

Подарок тут же пошел по рукам, вызывая восхищенные вздохи, но когда наконец добрался до Уолтера, тот разглядел на массивной подставке гравировку, очень изящную. Изображена была сцена то ли из античной истории, то ли из мифологии. Толпа воинов окружила девушку, наряженную в роскошную тунику. Хотя фигуры были маленькими, граверу удалось передать и ужас девушки, и ее решимость. Она не спускала глаз с мужчины, который сжимал у руках меч. А разделял их алтарь. Уолтеру не понравилось это изображение. Очень, очень не понравилось. Прямо таки совсем.

— Что-то не так, мистер Смит? — спросил Виктор, заметив как он нахмурился.

— Стивенс, — поправил Уолтер. — Что это сюжет?

— Классический. Один эпизод из плавания Агамемнона в Трою. Эсхилл его, кажется, упоминает

— Всяких там Эсхиллов я не читал, но красиво получилось, — фабрикант отнял у Уолтера игрушку, мельком осмотрел гравировку, но поскольку от мифологии у него челюсти сводило, сосредоточился на чернильнице. Она была изукрашена гирляндами и венками, что не могло не польстить его утонченному вкусу.

— Думаю, у герра Штайнберга еще будет возможность ознакомиться с этой историей, — проронил Уолтер.

— Разумеется! — воскликнул Виктор, но тут же присовокупил. — Я в том смысле, что вечность оставляет много свободного времени для просвещения.

Перезнакомившись со всеми присутствующими, Мастер Парижа указал на свою свиту.

— А теперь позвольте представить вам моих спутников. Это Готье, мой давнишний приятель. Я до сих пор с теплотой вспоминаю нашу первую встречу.

Черноволосый вампир с липким, как патока, взглядом и глумливой ухмылкой присоединился к компании. Одет он был во фрак, уже засаленный на плечах от соприкосновения с его волосами, такими грязными, будто он мыл их нефтью. Уолтер успел заметить, что последние слова Мастера заставили Готье вздрогнуть, и наглая улыбка увяла, будто орхидея на морозе.

— А это Изабель, замечательная во всех отношениях. Ну, иди сюда, Изи, не стесняйся. Вы с Бертой обязательно должны подружиться. Изи станет тебе компаньонкой, ma cherie.

К Виктору подошла тщедушная девушка, одетая в несуразное серое платье, волочившееся за ней по полу, как тряпка. Она взглянула на "новую подругу" так, что любые мысли о девичниках и совместных походах по магазинам отпали сразу.

Ее Эвике невзлюбила сразу. Ко встрече с женихом она уже более-менее подготовилась, зато не знала, чего ждать от этой.

Изабель тоже не понравилась Берта. Во-первых, она заслуживала смерти хотя бы потому, что была невестой Виктора. А во-вторых… Во-вторых было намного интереснее. Просияв, Изабель бросила быстрый взгляд на Мастера.

"Ты чувствуешь? Посмотри, ты только посмотри!" — она разве что не прыгала от восторга. — "Это же… это же замечательно! Можно я ее убью?"

"Подожди, Изи, всему свое время."

"Зачем ждать? Она ведь…"

"Потому что игра только началась!"

— Позвольте вас оставить, дамы, — Виктор галантно поклонился и поцеловал ручку Берты-Эвике.

Изабель была готова ее задушить.

— Мне нужно с тобой поговорить, — она подошла вплотную к невесте и серьезно посмотрела на нее снизу вверх.

— К твоим услугам, — на всякий случай та сделала шаг назад.

— В промозглую погоду он любит теплый гроб, — выпалила Изабель, хватая ее за руку. — Ты должна приносить ему грелку.

У Эвике отвисла челюсть.

— Это совет, что ли?

— Нет, — сказала вампирша как будто с наслаждением. — Это твоя обязанность.

— Ага! А я то думала, как мне ублажать мужа? Подожди, сейчас запишу… хотя нет, так запомню.

— Если во сне он будет спрашивать про бумаги, отвечай, что они в надежном месте.

— Ух ты, никогда б не догадалась. Еще что-нибудь? Ты не смотри что я зеваю, мне правда очень интересно!

— Он совсем тебя не любит, — выпалила Изабель, но Эвике даже не сочла нужным обидеться.

— Да ну? А кого он любит? Тебя?

— Нет. Он любит свою жену, — раздумчиво проговорила вампирша. — Только она умерла, поэтому с ней его несложно делить. А вот с тобой…

— Что поделать, такова уж наша женская долюшка. Неразделенная любовь и прочие дела. Привыкнешь, Изи.

— И ты тоже привыкнешь… Берта Штайнберг.

Эвике передернуло от ее последних слов и от того, как эта девчонка посмотрела на нее колючими серыми глазками. А уж когда она улыбнулась, стало совсем жутко.

— Да уж как-нибудь, — пробормотала она и поспешила ретироваться.

А Изабель продолжала смотреть на нее с издевательской полуулыбкой.

* * *

Этой ночью Берта не пошла в больницу. Еще вчера она взяла отгул — фрау Кальтерзиле не только не возражала, но еще и предложила ей второй выходной в обмен на обещание не рассказывать, чем она будет заниматься в первый. Поймав экипаж, вампирша поехала в редакцию газеты, надеясь разузнать адрес критика, недовольного современной литературой. Несмотря на поздний час, в редакции было шумно и весело. За широким столом трое журналистов пили абсент, испрашиваю у Зеленой Феи вдохновение чтобы написать статью про очередное политическое покушение, или про дождь из тропических лягушек над Сибирью, или про горшок с фикусом, злодейски украденный с чьего-то подоконника. Нужные сведения Берта раздобыла без труда.

Но когда она приехала по указанному адресу, Карла Мейера не оказалось дома. Консьерж сообщил, что уже час как он укатил на квартиру к приятелю, некому Зигфриду. Вампирша не привыкла сдаваться так легко и спросила, как ей добраться к последнему. Пожав плечами, консьерж объяснил, но добавил, что фроляйн все равно не примут. У друзей намечалась важная деловая встреча.

— Это хорошо, — сказала Берта, — потому что деловая встреча у них как раз со мной.

Когда экипаж остановился у дома Зигфрида, вампирша так топнула от раздражения, что проломила мостовую. Квартира находилась на втором этаже, но в окне не горел свет. Наверняка эта парочка улизнула в какой-нибудь кабак. Она и так уже пол-города исколесила, и все втуне! А ведь у нее совсем мало времени. Теперь, когда она его позвала, Виктор может нагрянуть в любую минуту.

Берта шагнула на крыльцо и вдруг почувствовала, как по реальности пробежала дрожь. Поблизости открывали портал в другой мир. Теряясь в догадках, вампирша взлетела на подоконник и прижалась к стеклу. В квартире действительно было темно, но и люди там были. Сначала она разглядела стол, на котором покоилась доска с рядами букв, цифр, и словами "да," «нет» и "до свидания." На ней азартно подрагивала стрелка. Это была "доска Уиджа," применяемая для вызова духов. Похоже, она успела к самому началу спиритического сеанса.

За столом сидели двое: брюнет в очках и с кудрявой бородкой, а рядом — светловолосый толстячок, который испуганно озирался по сторонам. Чиркнув спичкой, он зажег свечу в надежде что ее скупой свет хоть немного развеет его страхи. Правда, боялся он отнюдь не призраков.

— Ну что, Карл, кого будем вызывать? — неуверенно спросил второй. — Клопштока, Бюргера, Шиллера?

— Лучше сразу Гете, — отозвался брюнет, он же критик Карл Мейер.

— Ого! А не жирно для нас с тобой?

— В самый раз.

— И что, он прямо здесь появится? А как? Если в виде черного пуделя, то лучше на надо. Моя квартирная хозяйка запрещает приводить собак.

— Нет, Зигфрид, мы же не Мефистофеля вызываем, а самого Гете.

— А, ну тогда наверное другое дело.

— Мне начинать?

— Давай, что ли.

Мейер воздел руки к потолку, да так внезапно, что Берта от неожиданности чуть не сорвалась с подоконника.

— О Иоганн Вольфганг фон Гете, классик немецкой литературы! — протрубил критик. — Взываем к тебе, великий гений! Внемли нам! Посети сие скромное жилище! Прииди…

— А эктоплазма будет? — забеспокоился Зигфрид. — Хозяйка точно меня убьет, если мы все стены заляпаем. Она недавно поменяла обои.

— Прииди без эктоплазмы, — продолжил Карл, посылаю другу убийственный взгляд. — Ты здесь, дух?

Стол утвердительно качнулся.

— Спроси, кто выиграет завтра на скачках!

— Заткнись, — одними губами прошептал Карл. — О великий Гете! Ты ли это?

Стрелка указала на "да."

— Передай ему, что зря он написал вторую часть "Фауста." Я из-за нее экзамен завалил и стипендии лишился…аууу!

Пнув друга под столом и тем самым удовлетворив свою мстительность, Мейер довольно улыбнулся.

— Благодарю тебя, дух, за то что ты услышал мою нижайшую просьбу! Ты столь же милостив, сколь велик!

— Да вы замучили меня своей казенщиной. Переходите, что ли к делу, у меня еще столько вызовов.

Берта увидела то, чего не дано было видеть смертным — у стола стояла полупрозрачная фигура мужчины в старомодном сюртуке. Лицо его, доброе и благообразное, показалось знакомым, ведь именно оно смотрело с фронтисписа в каждом томике собрания сочинений. Более того, ей даже удалось разглядеть свиток у него в руках. На нем готическим шрифтом были написаны имена в две колонки, а возле некоторых дух уже поставил аккуратные галочки.

— О солнце нашей словесности! — продолжал велеречивый Карл. — Я вызвал тебя вот по какому вопросу — уже много лет я ищу настоящего гения, способного вдохнуть новую жизнь в нашу загнивающую литературу. Реализм как жанр давно себя изжил, натурализм на поверку оказался пустышкой…

— Ну наконец-то хоть с кем-то побеседую про литературу, — дух классика потер руки. — Все лучше, чем объяснять, где у тещи заначка!

— Где нам найти гения, который вызволит человечество из пещеры заблуждений и поведет нас в новом, продуктивном направлении? Где отыскать сей золотой светильник?

— Сейчас отвечу! Так, какой у нас год?

Окно с треском распахнулось и на подоконнике нарисовалась незнакомая девица. Ошарашенные, друзья обернулись к ней.

— Ну? — спросила ночная гостья. — Долго мне еще тут стоять? Пригласите меня кто-нибудь.

— Проходите, фроляйн, — автоматически отозвались мужчины. Хорошие манеры у них явно опережали инстинкт самосохранения.

— Спасибо, — сказала девица, спрыгивая с подоконника. — А теперь спите.

Она нетерпеливо махнула рукой, и оба спирита сразу же заклевали носом. Берта подошла к духу, несколько удивленному, и сделала нервный книксен.

— Здравствуйте, сударь, — робея, сказала она. — Или вы только на "великий дух" отзываетесь?

— Что вы, сударыня, мне так даже приятней, — дух Гете поклонился со старомодной учтивостью. — Стало быть, вы можете меня видеть?

— Да.

— Чудесно. Тогда давайте посидим, поговорим по душам…

— Боюсь, что с этим пунктом выйдет заминка. У меня ее нет.

— Так вы носферату? — вежливо уточнил дух.

— Да. Извините, если разочаровала.

— Ничего, я всегда рад побеседовать с красивой дамой, вне зависимости от ее экзистенциального статуса. Что вам угодно, сударыня?

— На самом деле, я пришла к Мейеру, — пояснила вампирша, — но вы мне поможете даже лучше. Он спрашивал у вас имя какого-нибудь гения, так?

— Да, у меня даже есть список подходящих лиц.

— Забудьте про список! Скажите ему, что гения, которого он ищет, зовут Маванви Грин.

Дух все таки достал призрачный список и педантично рассмотрел его в призрачный же лорнет.

— Этого имени там не значится.

— Еще б оно там было! Но все равно…

— Приношу мои глубочайшие извинения, сударыня, но лгать я не стану, — настырно продолжил дух. — Литература — это святыня.

Берта едва сдерживалась, чтобы не кусать ногти от волнения. Вот ведь какой упрямец!

— Но литература бывает разная, — начала фроляйн Штайнберг. — И то, что хвалят критики, не всегда по нраву обычным людям. Не всем хочется читать книги, которые правдиво отображают дух эпохи, призывают и клеймят, протестуют и выражают прогрессивные мысли. Это порою так утомительно. Одни книги намертво пригвождают нас к реальности, а другие переводят через порог. И те, которые в свое время считались бульварной литературой, будущие поколения могут вознести на пьедестал. Я и так знаю, что Маванви никакой не гений, но дайте ей шанс. Быть может, ее книга, какой бы посредственной она не была, тоже найдет своего читателя… Пожалуйста, сударь. Маванви никак нельзя оставаться в больнице, и домой ей тоже нельзя. Пожалуйста.

Дух вздохнул.

— Ну хорошо, есть у вас хотя бы отрывок из ее произведения?

Она молча показала ему три журнала, которые все это время прижимала к груди.

— Так много? Что ж, количество еще не означает качество, но поглядим… гм, прелюбопытно…

Примерно через час Берта начала нетерпеливо постукивать ногой. Всецело погруженный в чтение, дух не обратил на нее ни малейшего внимания. Он перевернул страницу, но, передумав, отлистнул ее обратно.

— Что вы делаете?

— Хочу перечитать описание костюма, в котором Кармилла отправилась на Великую Битву с Зла со Злом.

— Да чего там перечитывать? На ней одежды было раз два и обчелся.

— Вот именно, — отозвался классик и только что не облизнулся. — Потрясающе!

— Вот и поквитались, — хмыкнула вампирша.

— О чем вы?

— Согласна, девчонка пишет будто кошка, к хвосту которой привязали авторучку. Тут не поспоришь. Но это еще не повод для издевательств! Я понимаю, что написано плохо, но…

— Давайте обойдемся без критиканства. Как же, помню, были невежды, которые насмехались над моим "Вертером," не принимая его новизны. Нашелся один умник, который даже пародию настрочил. Но я не позволю ругать сочинение сей талантливой юной особы!

— Талантливой? Вам что же, нравится?!

— А что тут может не нравится? Взять, для примера, сцену в которой Кармилла голыми руками убивает разъяренного вервольфа, спасая своего возлюбленного вампира Натаниэля…

— Это того, у которого аквамариновые глаза?

— Яшмовые, — рассеяно поправил дух, — Или вот еще…

— Ну хорошо, хорошо! Тогда я разбужу этих двоих, а вы продиктуете ее имя.

— Сейчас, только дочитаю до конца главы.

— Еще успеете, если книгу издадут. Вы готовы?

— А можно…

— Нельзя.

— Жаль. Тогда готов.

Друзья одновременно проснулись и посмотрели друг на друга осовелыми глазами. Но как только увидели, что стрелка движется, Зигфрид схватился за карандаш.

— …Ну и имечко, язык сломаешь.

— Придумаем ей псевдоним. Спасибо, дух! А теперь адрес.

— … штрассе, — прилежно записывал Зигфрид. — Постой, но там же психушка!

Карл Мейер заулыбался, как кошка на сметану.

— Тогда нам повезло вдвойне! Представляешь — безумный гений!

— Ну ладно. Ой, гляди, он еще не закончил.

Стрелка вновь забегала по доске.

— …на скачках первой придет Беладонна. Ух ты! — радостно завопил Зигфрид, сразу же прощая классику былые обиды.

А на улице прохожие отшатнулись от безумной девицы в форме медсестры, которая ни с того ни с сего сделала реверанс в пустоту. Заложив руку за спину, дух классика чопорно ей поклонился. В лучах фонаря он казался сотканным из кружащейся золотистой пыли. Жаль, никто кроме нее не мог созерцать это зрелище. Хотя так даже лучше.

— Спасибо! — воскликнула Берта.

— Мне это в удовольствие, сударыня. Не часто бывают такие оригинальные вызовы.

— Тяжелая у вас работенка, ничего не скажешь.

— Это еще что, — махнул рукой дух. — Вот сейчас мне нужно спешить к некой фрау Липманн, вдовице — ей не терпится узнать, когда она повторно выйдет замуж. А выйдет она лишь через десять лет, да за такого повесу, который тут же прокутит все ее сбережения. Ну как ей об этом рассказать? Начнутся крики и слезы, а в конечном итоге она мне все равно не поверит. А до этого меня вызывали три институтки, чтобы расспросить про билеты на экзамене. Они даже алфавит на бумаге написали с ошибками, какие им экзамены? Сказал что срежутся, а они рыдать! Вот что мне было делать? Два часа помогал им готовить шпаргалки. Так-то.

— Сочувствую, сударь, — искренне пожалела его вампирша.

Призрак еще раз поклонился, готовясь исчезнуть, но в последний момент как будто передумал.

— Знаете что? Вызовите меня как-нибудь, — вдруг попросил он. — Я люблю общаться. Я даже с моим секретарем так беседовал после смерти — моей, разумеется, а не его — и много интересного ему надиктовал. А теперь все только спрашивают и спрашивают, да еще о таких приземленных материях, что стыдно и отвечать. Ну как, позовете? Посидели бы за кофеем.

— Я не пью… кофе, — проронила Берта.

— Я тоже не пью, сами понимаете. Но мы могли бы на него просто смотреть.

— Непременно, — согласилась она, умолчав про то, что вряд ли ей хватит времени, — но я бы вас и так пригласила. Все это пустяки по сравнению с тем, что вы для меня сделали. Даже не знаю, как вас отблагодарить.

— Ах, это совсем не сложно, — заговорщически подмигнул ей дух.

— Как же?

— Просто расскажите, с кем Кармилла останется в конце. Я уж было подумал что с Этьеном, но теперь меня сомнения разбирают…

Улыбаясь, Берта бодрым шагом пошла домой. Кажется, она только что изменила ход мировой литературы. Интересно, это хорошо или плохо?

 

ГЛАВА 13

"Бомммм, бомммм," били старинные часы, отсчитывая последние секунды до того момента, как в замок живым, трепещущим, острокрылым потоком ворвутся полчища нетопырей. Друзья пододвинулись поближе, все как один глядя на маятник, нарезавший время на аккуратные ломтики, и шевеля губами в такт ударам. Уж они-то знали, по кому звонит сей колокол. Уолтер поправил воротничок, примерзший к шее, Эвике вырвала последние перья из веера. Вот уже и двери замка начали поскрипывать, а за окнами замелькали подозрительные тени. Мгновение — и стекла брызнут внутрь Парадной Залы, и появятся они…

…Бомм… боммммм…в

… Девять, десять, одиннадцать…

…Боммм….

Двенадцать!

…Бомммбомммбоммм….

…Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать….

— Я так и знала, что мы как-нибудь да опозоримся! — взвилась Гизела, стремглав бросившись к часам и молотя по ним кулачками. Заевшая пружинка встала на место и трезвон прекратился, но сами часы тоже остановились, нерешительно занеся маятник под углом в 45 градусов и не смея обрушить его вниз, чтобы ненароком не привлечь внимание разбушевавшейся виконтессы. Пока наши герои сражались с часами, Виктор поманил к себе Эвике и занял место внизу лестницы. Рука об руку, жених и невеста ждали гостей, которые начали прибывать минут через пятнадцать. Ровно в полночь так никто и не заявился, иначе создалось бы впечатление, что гость давно уже околачивался у двери, чтобы не пропустить момент. А кому охота прослыть педантом? Перспектива оказаться первой жертвой Виктора, на которой он будет оттачивать свое ехидство, тоже никому не улыбалась. Лучше уж незаметно прошмыгнуть в конце вечера, когда иссякнет его красноречие.

Хотя на Бал приглашались все желающие, в большинстве своем вампиры знали куда более приятные способы скоротать ночку, чем тащиться в глухую провинцию на свадьбу Мастера Парижа непонятно с кем. Так что прибыли или забубенные любители приключений, или те, кто заскучал на родине. Только французские вампиры явились в полном составе. Своего Мастера они называли просто "Виктор." Давным давно он разрешил им подобную фамильярность, "потому что в дружной семье к чему формальности." Но вид при этом у них был виноватый. Да и вообще они разговаривали тихо. И постоянно оглядывались по сторонам. А уж их манере выражаться позавидовал бы сам Эзоп.

Улыбаясь, Мастер говорил каждому прибывшему любезности, предлагал чувствовать себя как дома, расспрашивал про житье-бытье, но при этом обязательно добавлял прозрачную аллюзию на какой-нибудь факт из биографии гостя, о котором бедолаге не хотелось бы слышать на людях. Эвике тоже улыбалась и приседала, как заведенная. Время от времени Виктор что-то шептал ей на ухо, и девушка заливалась смехом с нотками истерики. Облокотившись на скрипучие перила, она наблюдала за разношерстой толпой немертвых гостей.

Создавалось впечатление, что они ограбили запасник музея, причем музея который давным-давно проиграл битву с молью. Бархат истерся до дыр, а кружева, истончившиеся и посеревшие от старости, напоминали грязную морскую пену. Вехи моды здесь перемешались: высокие ампирные талии соседствовали с турнюрами, длиннейшие, расшитые золотом рукава свисали до пола, туфли с пышными розетками топтались по несуразным шлейфам, чьи-то шпоры зацепили чей-то кринолин и разгорался скандал. Круглый гофрированный воротник придавал щеголю сходством с рассерженной ящерицей. Костлявая модница обмахивалась скелетом веера. Иные головы украшали высокие парики, в которых, попискивая, резвились мыши. Неужели так будет и в самом конце, подумала Эвике, в последний из дней, и сжалится ли Господь над нами, когда увидит нас такими? Она решила бы, что ей снится сон, сумбурный и тягостный, если бы не запах. Над толпой вампиров нависло марево, в котором переплелись ароматы тяжелых духов и специй, но даже они не могли полностью заглушить запах смерти. А может и не было никакого запаха, и наша простоватая героиня приняла ожидаемое за действительность. Виктор вдруг наклонился к ней и шепнул какую-то остроту. Девушка вздрогнула, словно ей в ухо упала льдинка, но автоматически улыбнулась, продолжая разглядывать гостей, которые все прибывали и прибывали. Нужно собраться с силами и довести задуманное до конца.

Отделавшись от жениха с невестой, вампиры взбирались по лестнице, сетуя что не прихватили с собой веревку и альпеншток, а потом спешили в Парадную Залу, к столам, прогибавшимся от подносов с колбасой и чаш с пуншем. Напитки, само собой, были приготовлены по особому рецепту, и плавали в них отнюдь не дольки апельсина. Колбаса тоже расходилась на ура, хотя заметно было, что большинство вампиров смотрят на этот фуршет как на преддверие серьезной трапезы. Граф и его дочка интересовали их куда больше. Но рядом с графом появился Леонард Штайнберг, который весь вечер ходил за будущим тестем, будто пришитый невидимыми нитками к его бархатному, совсем уж старомодному камзолу.

Утолив аппетит, разыгравшийся во время долгой поездки, вампиры приступили к более интеллектуальным развлечениям. Те, кто постарше и посолидней, разошлись по углам, где предусмотрительный граф фон Лютценземмерн — сам в последний раз бывавший на балу лет 40 назад — расставил ломберные столики. Игроки кричали, спорили и лезли в драку, когда кто-то жульничал с помощью телепатии или превращался в нетопыря чтобы подсмотреть чужие карты из-за спины. А какие ставки были в этих играх лучше и не думать.

Молодежь и старики побойчее затеяли танцы. Почти час они настраивали клавесин, который Эвике загодя расстроила для пущего антуража, и еще столько же разрабатывали программу на вечер. Нашлись среди гостей экземпляры, которые овампирились когда в моде еще были хороводы, поэтому они громче всех ратовали за что-нибудь неспешное. Полонез казался им слишком быстрым, кадриль — верхом безвкусицы, ну а вальс так вообще групповой порнографией. Ко всеобщей радости, на них цыкнул Виктор, который вернулся в Парадную Залу чтобы открыть бал.

— Ma cherie, позволь пригласить тебя на первый танец, — элегантно кланяясь, обратился он к невесте.

— Смотря что за танец. Я только вальс умею.

— И это все? Неужели учителя танцев у тебя тоже не было?

— Увы мне, — послышался меланхолический вздох. — Ни танцам, ни языкам, ни наукам — ничему меня не обучали. А все потому, что папенька жлоб. Над каждым грошом трясется.

Во время ее исповеди Штайнберг, по пятам ходивший за сиятельным зятем, побагровел, затрясся от злобы и недвусмысленно потер себе шею ребром ладони. Эвике томно ему улыбнулась.

— Ну, герр Штайнберг, что же вы так оплошали? — упрекнул его Виктор.

— Так не в коня корм, — ответил фабрикант, посылая псевдо-дочери испепеляющий взгляд. — Сами видите, моя девочка совсем недалекая. Чтобы не сказать полная дура.

— Это я в дедушку, — вздохнув, призналась Эвике. — Знаешь, Виктор, у моей маменьки все родственники сумасшедшие, по лечебницам сидят. А вот папенькина родня все больше каторжане. Ты, кстати, проверь карманы, а то вдруг папенька что-нибудь у тебя стащил. Он у нас такой, вороватый.

Де Морьев только головой качал, наблюдая за их перебранкой.

— Пойду-ка я распоряжусь насчет вальса, — наконец отозвался он. — Интересно, сможет ли этот драндулет порадовать нас лебединой песней, прежде чем окончательно развалится?

Когда он удалился, фабрикант так дернул Эвике за руку, что девушка едва не завизжала.

— Ты что это вытворяешь, дрянь? — просипел он.

— Успокойтесь, все под контролем. Я хочу так его напугать, чтобы он аж перекрестился, когда я отсюда сбегу. Пусть десять раз подумает, хочет ли породниться с такой семейкой. Пусть решит, что мы тут все сплошь идиоты. Хотя на самом деле мы нормальные дальше некуда, — с невеселым смешком подытожила служанка.

— Смотри не зарывайся, — посоветовал вампир. — Не хватало еще, чтобы он тебя до свадьбы порешил.

— С каких это пор вы так обо мне заботитесь?

— С тех самых, как вбухал в тебя столько денег, — пробормотал фабрикант, отворачиваясь.

— Учту-с. Виктоооор, где ты, мой летучий мышонок? — Эвике запрыгала, размахивая руками. — Я уже иду!

А Гизела в очередной раз поправила неудобный воротник дурацкого бального платья, заставляющего чувствовать себя старомодной даже среди вампиров. До чего же обидно, когда дама, чья молодость пришлась на времена королевы Анны, делает замечание, что твое платье старомодное.

С независимым видом она прошлась по зале. В конце концов, хозяйка она здесь или нет? Осталось только объяснить это вампирам, которые бросали на нее весьма гастрономические взгляды. Но Гизела успокаивала себя тем, что раз у них уговор, ее не тронут. И отца тоже. И даже остальных, если сильно повезет. А еще она надеялась, что вампиры поверят в их маленький обман. В общем, весь вечер виконтесса усиленно занималась самовнушением.

Ее батюшка, развлекавший гостей непринужденной беседой как и подобает хозяину дома, отделился от толпы, подошел к дочери, ласково пожал ей руку. Леонард тоже был тут как тут.

— Гизи, ты бы не могла сегодня аккомпанировать? Потом тебя обязательно сменят, чтобы вы с Леонардом тоже потанцевали.

Юный вампир изобразил вежливую, но малоубедительную улыбку, а для пущей привлекательности пригладил волосы, которые пробивались сквозь густой слой бриолина и торчали по сторонам. Фрак его выглядел так, будто по нему прошлась рота солдат, одна фалда была надорвана — Леонард умудрился на нее наступить, — рукава скукожились и из них торчали его острые запястья. А танцует он со всей грацией лося на льду, тоскливо подумала Гизела.

— Спасибо, папа, но лучше не надо. А вот сыграть могу. Тем более что только я умею обращаться с нашим клавесином, — и виконтесса смерила инструмент взглядом тореадора.

За эти годы она действительно узнала все секреты фамильного клавесина. Например, на какие клавиши лучше не нажимать, потому что они западают. Даже виртуоз Паганини, сыгравший на скрипке с одной струной, пришел бы в замешательство при виде инструмента, который стрекотал, сипел, кряхтел, стонал и в любую минуту грозился треснуть пополам. Уже за клавесином Гизела отыскала взглядом свою служанку, которая буквально висела на Викторе. Неужели рассчитывает протанцевать с ним весь вечер? Это ведь совсем неприлично, если танцуешь только с одним партнером. Но где Эвике — и где приличия!

Тем не менее, у девушки были все шансы выдать себя за Королеву Проклятых — похоже, упыри признали ее за свою. В представлении Гизелы ее горничная была антонимом слова "вампир," но немертвые почему-то охотно поверили в такую невесту. И даже сам жених… О нет, жених поверил в первую очередь!

При мысли о женихе Гизела смущенно отвела взгляд и принялась внимательно изучать люстру (упадет — не упадет, упадет — не упадет?) Мсье виконт был просто неприлично хорош собой, настолько хорош, что Гизела даже забыла, что у нее вообще-то тоже завтра свадьба. Ну почему некоторым достается Леонард, которому бы только с микробами агукаться, а другим… Она вновь печально вздохнула. И здесь Берта умудрилась ее обскакать, даже находясь за сотни километров! И лучшего жениха отхватила, и лучшее платье.

А фальшивая фроляйн Штайнберг тем временем использовала свое положение на полную катушку. Она как будто забыла, что еще пару часов назад мыла тарелки на кухне и подметала крыльцо. Гизела бы многое отдала, чтобы послушать, о чем она так увлеченно рассказывает Виктору. Неужели о том, как правильно плести косы из чеснока?

Девушка закрыла глаза и попыталась представить, что было бы, окажись здесь настоящая Берта Штайнберг, и ее сердце заныло. Потому что ничего хорошего бы не получилось.

Она не перекинулась бы с Гизелой даже словечком — Берта всегда молчалива и холодна. Возможно, виконтесса фон Люценземмерн удостоилась бы легкого кивка, но потом Берта слишком быстро отвела бы взгляд и мгновенно переместилась в другой конец залы. И, конечно, Берта была бы прекрасна — намного красивее Эвике даже в одном и том же платье и с одинаковой прической. И ей очень шел красный цвет… То-есть идет. Хоть технически фроляйн Штайнберг была мертва, это не давало никому права говорить о ней, как о покойнице. Она бы обиделась.

И так, на чем мы остановились? Берта проходит мимо с гордо поднятой головой, даже не замечая Гизелу. Вежливо кланяется гостям. Конечно, с манерами у нее не очень, здесь они с Эвике похожи, но в представлении Гизелы у нее получалось изящно и благородно. Она улыбается Виктору и наверняка ликует в душе, какого красавца отхватила, не то что несчастная виконтесса. Они открывают бал. Берта летит по залу невесомо, будто ласточка, ее маленькие ножки (оставим этот момент на совести Гизелы и не будем приводить отнюдь не золушкин размер) порхают над полом, все смотрят на нее — прекрасная невеста! А Гизела сидит в стороне — вот прямо как сейчас — и не знает, какому чувству отдать предпочтение: злости, зависти, обиде или может быть чему-то еще? Нет, остановимся на этих трех.

Неожиданно девушка ощутила на себе тяжелый взгляд, который никак не мог принадлежать кому бы то ни было из ее знакомых. Гизела резко обернулась, но никого не увидела. Потом, на всякий случай, огляделась еще один раз. И все равно ее не покидало чувство, будто кто-то пристально смотрел на нее или даже сквозь нее. Она встряхнула головой, стараясь отделаться от этого странного ощущения, но никак не получалось.

Потому что кто-то действительно смотрел на нее и видел то, чего еще не видела сама Гизела.

Все это время Уолтер простоял в углу, где и собирался провести остаток вечера. Теперь, когда виконтесса уселась за клавесин, приглашать на танец было некого — остальным дамам он не представлен, да и не рвался с ними знакомиться. Ему в одночасье надоели вампиры — как en masse, так и отдельные личности. А эти самые отдельные личности плевать хотели на его неприязнь и упоенно вальсировали в центре залы. Остальные гости жались к стенке, потому что кринолин Эвике по разрушительности соперничал со стадом гиппопотамов. Это крайне забавляло Виктора, зато французская диаспора в безмолвном ужасе взирала на невесту. И в одиночку Мастер нагонял на них такой страх, что уснуть можно было лишь в обнимку с плюшевым медвежонком, а что начнется, когда к Виктору присоединится столь же безумная супруга? Некоторые уже задумывались об иностранном подданстве — переплыл через Ла Манш и вся недолга.

Первая пара все кружилась, отдавшись на милость центробежной силе, и Виктор, в полуобороте, вдруг пристально посмотрел на Уолтера и сверкнул острыми клыками. Улыбка его казалась чересчур любезной чтобы не быть насмешливой. И тут Уолтер понял, почему с первого же взгляда возненавидел Виктора, хотя тот и казался славным малым. В этом-то вся и загвоздка! Будь он мрачным чудовищем, злобно зыркающим по сторонам, к нему еще можно привыкнуть. Но он был, как говорится, душа компании — остроумный, небрежно-вежливый и успешный во всем. Смени он элегантный галстук на белый воротничок пастора, и перед Уолтером оказался бы старший брат. Чересчур знакомой была эта улыбка благополучного, состоявшегося человека. Да, универсальный старший брат, так сказать, классический образец. Вот почему Леонард так на него повелся — видать, не хватало мужской компании в детстве. И ведь не знает, дурак, как ему повезло! Не пришлось донашивать за кем-то обноски или слушать, как все твои достижения сравнивают с чужими, ощущая себя чьей-то ухудшенной копией. А самому Уолтеру остается лишь завидовать, наблюдая за чужим успехом из тени, как попрошайка у витрины игрушечной лавки, как бедный родственник, которого из жалости позвали на пир. Лучше бы ему никогда не приезжать сюда! С таким же успехом можно и дома позориться.

И тут Уолтера окликнули. Причем по-английски.

— Молодой человек! Да-да, вы, — к нему направлялась высокая дама в черном платье, по случаю праздника украшенном бриллиантовой брошкой. Ее светлые, но уже начинавшие седеть волосы были собраны в строгий пучок, а глаза смотрели с высокомерной холодностью.

— Мэм?

Юноше потребовалось еще некоторое время, что прийти в себя, а так же разобраться: родная речь на балу — это хорошо или плохо? Вернее, «плохо» или "настолько плохо, что пора драпать отсюда через окно."

— Вы ведь англичанин? — продолжала дама, оценивающе разглядывая его. — Оксфордшир… Хотя нет, скорее всего Девоншир, так?

— Д-дербишир, — промямлил Уолтер, которому совсем не нравилось, какой оборот принимала беседа. Если вампирша воскликнет "Ба, да мы земляки!" ему придется ой как несладко.

— Да-да, точно. Неплохо… для Дербишира. Конечно, графство уже не то, что раньше. Вы ведь помните, каким оно было лет сто пятьдесят назад? О, прекрасные были времена! Или вы из новеньких? — спросила она, пренебрежительно выделяя последнее слово.

— Да! Из них! Я совсем недавно обупырился… ой, то-есть стал носферату… но да!

— Что вы так кричите, юноша? — удивилась англичанка. — Молодое поколение теперь никаких представлений не имеет о воспитании! Ну да это можно списать на вашу неопытность, — сказала она покровительственно и даже улыбнулась. Вернее, Уолтеру показалось, что левый уголок ее рта чуть дрогнул. — Кстати, как ваше имя? Мы до сих не знакомы, какое упущение. А ведь мы единственные представители нашего королевства в этой глуши.

Черт, а имя он как раз не придумал! Уолтер почувствовал, как кончики его ушей потеплели. Ну все, полный крах. Ни одного уважающего себя вампира не зовут так приземленно. Нужно было сообразить какое-нибудь романтическое, внушающее трепет имя, вроде «Маледиктуса» или "Мелеаганта."

— Уолтер Стивенс, мэм, — сказал он, на всякий случай поглядывая на ближайшее окно. — А вас, мэм?

— Леди Филомена Генриетта Элизабет Аркрайт, — церемонно представилась она и подала руку Уолтеру, который склонился над ней и поцеловал воздух.

— Польщен, миледи.

— Стивенс… Из Дербишира, вы сказали? Знавала я одну семью оттуда. Вам не знакома некая Мелисента Стивенс?

Особа, так прозывавшаяся, приходилась дальней родственницей его отцу. Слыла она дамой богатой, но прижимистой. Однажды шумное семейство Стивенсов, в тот год стесненное в финансах, напросилось к ней отмечать Рождество. Это был самый странный сочельник в жизни Уолтера. Ни елки не было, ни гимнов, ни подарков, да и вообще праздничный дух как-то подкачал. В довершение всего, тетя Милисента выстрелила из ружья в певцов, пришедших поколядовать к ее крыльцу, а чуть позже запустила подносом в преподобного Стивенса, когда тот начал проповедь о младенце в яслях. Зато угощение было в изобилии. Например, пудинг, в который традиционно закладывали шестипенсовик — кто его найдет, тому весь год будет везти. Обнаружил монетку, естественно, Уолтер, причем эмпирическим путем. К счастью, сломанный зуб был молочным. Это уже можно расценивать как начало удачного года. А еще там были пироги…

— Это моя троюродная тетушка. Мы редко виделись, но пару раз она приглашала нас на пироги с мясом и сухофруктами. А что?

— Ах, как чудесно! Неужели вы родственник Мелисенты? Как тесен мир! Последний раз я видела ее при покойном короле Георге, втором, я имею в виду, конечно. А уж эти ее пироги! Так это она ваш создатель?

— Да, — соврал Уолтер и сразу же задал вопрос, потому что не задай он его сейчас, впредь от одного взгляда на пирог у него начнутся судороги. — Мэм, а ее пироги… там какой-то особый рецепт был, да? Они очень странные были на вкус, эти пироги. В них волосы попадались.

— Мелисента всегда такая затейница была, чего только не придумает! Какой уж тут рецепт, мальчик мой? Только вот на сухофруктах экономила, всегда самые дешевые покупала. Ах, старая добрая Англия… Что же вас, мистер Стивенс, привело сюда? — она обвела рукой зал. — Так далеко от родины я еще никогда, признаться, не бывала.

— У меня Гранд Тур, — с достоинством ответил Уолтер. Врать так врать! — Вот, решил посетить здешние края, почему бы нет? Средства позволяют. А вам разве тут не нравится? Такой замок старинный, с пауками. Самое то для нас, вампиров.

— Да что вы такое говорите! — вампирша сурово на него посмотрела. — Совсем никакого вкуса у молодежи. Скоро вы будете утверждать, что паутина непременно должна свисать с потолка, свечи оплывать и коптить, а тараканы, отстукивающие марш в коридоре — необходимая часть наших ассамблей. Но я скажу вам, юноша, что хозяевам просто лень было убрать здесь, вот что! Как можно приглашать приличное общество в такое место? В такую, как сказал бы Диккенс, лавку древностей? Да здесь слой пыли толщиной с палец. Когда я была еще молодой и неопытной вампиршей, я посещала настоящие балы, видели вы бы их! Куда уж нынешним… Да, общество впало в декаданс и совсем опустилось.

Уолтер мельком взглянул на клавесин, действительно покрытый таким слоем пыли, что хоть камеи вырезай, после чего посмотрел и на потолок, затянутый густой паутиной. Один из гостей в облике летучей мыши увяз в ней и теперь возмущенно пищал, отбиваясь от пауков, которые жаждали познакомиться с ним поближе.

Англичанин открыл и закрыл рот. Ну и дела!

— На самом деле, хозяева очень чистоплотные, — вступился за них Уолтер. — У них такая трудолюбивая служанка, вы бы знали. Просто они хотели как лучше. Разве вампиры… то-есть, мы… не любим старину?

Как раз в этот момент клавесин издал особенно сиплый и жалостливый скрип, похожий на клекот агонизирующего птеродактиля. От этого звука леди Аркрайт скривилась и послала Убийственный Взгляд в сторону музыкантши, которая пыталась выжать из несчастного инструмента хоть какую-то мелодию.

— Да вы только на самих хозяев посмотрите. Ну разве они что-нибудь понимают в балах? Кого только собрали! Помимо весьма почтенных особ, — себя леди Аркрайт относила к ним в первую очередь, — можно встретить и таких, как…Чего стоит этот французик, де Морьев! А вон как перед ним все распинаются!

— И правда, — злорадно сказал наш герой. — Мне он как-то сразу не понравился.

— Ну конечно, мистер Стивенс, нам ли пресмыкаться перед французами! Особенно после Ватерлоо! — вампирша обрела в нем понимающего слушателя, да к тому же соотечественника. — Только подумайте, ведет себя так, будто он здесь хозяин. А ведь он кто? Да никто! Папист, мелкий дворянчик, один из тех, за чьи головы в свое время и шиллинга не давали. Вы же наверняка про него что-нибудь да слышали?

— Только плохое.

— Да-да? — она приготовилась слушать. А будь под рукой блокнотик — еще и записывать.

Наклонив в ней голову, Уолтер прошептал.

— Я слышал… только это между нами, мэм… будто однажды после его ухода хозяева не досчитались ложек.

Леди Аркрайт поджала губы. В ее глазах этот лягушатник утратил последнее достоинство. А мистер Стивенс улыбнулся торжествующе, будто только что победил противного виконта на дуэли. Правда, дуэль была словесная, да и сам виконт в ней не участвовал. Зато с леди Аркрайт он отныне ощущал духовное родство. Захотелось даже спеть с ней дуэтом "Боже, храни королеву," "Правь, Британия" ну или хотя бы песенку про Мэри и ее ягненка.

Все таки английская леди — она всегда английская леди.

Даже после смерти.

Особенно после смерти.

Леди Аркрайт снова смерила Виктора и псевдо-Берту осуждающим взглядом и развернулась к Уолтеру. Ему показалось, или в холодных голубых глазах резвились чертики?

— Ну что, мистер Стивенс, тряхнем стариной? — и она протянула ему руку.

Уолтер пожал ее и едва удержался на ногах. Вампирша дернула его вперед, вложив в это движение немыслимое количество лошадиных сил, и поволокла несчастную жертву за собой. У инструмента она притормозила, бросив таперше на ходу:

— Милочка, сыграйте нам какую-нибудь шотландскую джигу.

— На клавесине? — возмутилась Гизела.

— А почему бы нет? Заодно посмотрите, как танцуют подданные Ее Величества королевы Елизаветы… точнее, Виктории или кто у нас сейчас в королевах.

Леди Аркрайт выстроила кавалеров и дам в два ряда, друг напротив друга, и они начали "обдирать иву." Смысл этого удалого танца сводился к бесчисленным поворотам — первая пара кружилась на месте, держась за правую руку и подпрыгивая, после чего дама таким же манером танцевала уже с другим мужчиной, на этот раз держась за левую руку, потом снова со своим кавалером, со следующим мужчиной в ряду и так далее. Дотанцевав до конца ряда, дама кружилась уже с другими дамами, пока наконец не возвращалась в первоначальную позицию. Там первая пара вновь начинала кружиться, но теперь дама танцевала с мужчинами, кавалер с женщинами, и каждый раз они встречались в центре и вновь отплясывали вместе. Первую пару тут же сменяла следующая. Желающих "ободрать иву" нашлось великое множество и все они хохотали, пританцовывали на месте и громко отбивали такт, почти заглушая звуки клавесина (и это к лучшему). Правда, сама природа этого сборища вносила специфику в танец — вот пожилой жуир раскрутил свою партнершу, а потом, не удержав ее, отпустил руки, в следствии чего бедняжка пробила стену и оказалась в другой комнате. Граф фон Лютценземмерн деликатно отвернулся, притворившись что ничего не происходит. Кто-то еще заехал своему партнеру локтем в глаз, но вообще было очень весело. Леди Аркрайт хлопала в ладоши, то и дело подмигивая Уолтеру. Юноша лучезарно улыбался в ответ.

Но кого-то тут явно не хватало. Он огляделся по сторонам, удивляясь почему Эвике так и не присоединилась к танцу, который пришелся бы ей по душе своей разнузданностью. Но девушки нигде не было, и его улыбка померкла. Обругав себя «горе-телохранителем», Уолтер тихой сапой покинул ряд, тем более что никто уже не помнил, с кем начинал танцевать, а к леди Аркрайт подкрался Штайнберг, жаждавший засвидетельствовать ей свое глубочайшее почтение. Аристократы притягивали его, как муху повидло.

Уолтер прошелся по зале, с каждым шагом чувствуя как нарастает тревога. На глаза ему попался Готье, который, похабно улыбаясь, травил анекдоты в компании таких же развеселых гуляк. Заметив Уолтера, он клацнул клыками, и толпа вампиров загоготала, выкрикивая что-то по-французски. Неподалеку бродила Изабель, как водится, в одиночестве. Она зыркнула на Уолтера и только что язык не показала. Но где же их господин? И что он сейчас делает с невестой? Надо было следить за ней, надо было глаз с нее не спускать! И тут Уолтер заметил, что дверь на балкон приоткрыта, а за полуистлевшими шторами виднеются два силуэта, один из которых мог принадлежать только Эвике, ибо не было в природе более противоестественной формы, чем ее кринолин. Недолго думая, англичанин ринулся на балкон.

…Ночь была безлунной. Рваные силуэты гор практически слились с черным небом, и замок окутала душная и влажная июльская тьма. Эвике испугалась, что вспотеет — вампиры наверняка не потеют! — и предложила вернуться в залу, где даже в разгаре лета было холодно как в центре айсберга, но Виктор проигнорировал ее просьбу. Мастер Парижа опирался на полуразрушенную балюстраду и задумчиво обозревал пейзаж. Благодаря своей нечеловеческой зоркости, он видел и горные пики, и каждую ель, что цеплялась за каменистый склон, и спящих белок на ветках. Поскольку Эвике не обладала такими сверх-способностями, она зевнула, прикрывая рот ладонью. Этот жест не остался незамеченным.

— Ты, кажется, заскучала, — промолвил вампир, оказавшись рядом с ней так быстро, что она и глазом не успела моргнуть. — Ждешь от меня романтического поступка? Вполне тебя понимаю. У нас ведь совсем мало времени, чтобы влюбиться перед свадьбой.

Эвике повела обнаженными плечами.

— А зачем? Разве аристократы женятся по любви?

— Бывает и такое, — тихо ответил вампир, но опять ей улыбнулся. — Чем тебя развлечь? Хочешь, я прочитаю тебе стихотворение?

— Про любовь, что ли?

— Да. Про одну девушку, которая так сильно любила погибшего жениха, так страстно желала его возвращения, что ее любовь позвала его из гроба. Представляешь? Ты, кстати, веришь в такую любовь, которая может мертвых поднять из могил?

— Вампиров, что ли?

— Нет, именно мертвых. Совсем. Не всем же повезло стать вампирами, как… нам с тобой. Я говорю о тех, что приняли лютую смерть, без исповедника, под насмешками толпы, чье тело потом бросили невесть где, будто падаль. Вот скажи, есть любовь, способная даже их воскресить? Чтобы они вернулись такими, как были, даже если перед смертью над ними ужасно надругались. Чтобы они вернулись, как будто ничего не произошло.

Виктор поднял глаза к небу, и хотя там не было звезд, в глазах его что-то блеснуло, и на миг его лицо показалось почти человеческим. Тогда он отвернулся, ленивой походкой подошел к балюстраде и вновь оперся на нее, глядя на Эвике выжидательно и как бы снисходительно, будто учитель на посредственную, но очень старательную ученицу.

Та задумалась. Со времен воскресной школы она знала только один Гнев и одну Любовь, что в конце дней устроит именно то, чего так желает Виктор. Но чутье подсказало, что рядом с вампиром религиозную тему лучше не затрагивать.

— Нет, — отчеканила девушка, — нету такой любви на земле.

— Вот и я так думаю, — с воодушевлением согласился вампир. — Ты умненькая девочка, cherie — "на земле" здесь ключевое слово. Но есть и другой мир, не подчиняющийся естественным законам. Мир сказки, где нет никаких ограничений. Нужно только подобрать к этому миру ключ… нет, не так — нужно просто взять в руки ключ, который у нас, вампиров, уже в кармане… Но ты опять скучаешь. Что ж, обратимся к поэзии. Итак, Бюргер, "Ленора."

Хорошо поставленным голосом вампир продекламировал,

Леноре снился страшный сон,

Проснулася в испуге.

"Где милый? Что с ним? Жив ли он?

И верен ли подруге?"

Десяток строф спустя девушка украдкой придерживала себя за веки, чтобы не уснуть окончательно, и зевала с закрытым ртом, раздувая ноздри. Скорее бы конец! Интересно, что еще из школьной программы Виктор захочет с ней повторить? "Ну хоть не про микробов," успокоила себя Эвике, "фроляйн ведь и того хуже придется."

Доходя до момента, где жених спрашивает Ленору боится ли она мертвецов, Виктор каждый раз многозначительно косился на свою спутницу.

"Не страшно ль?" — "Месяц светит нам". -

"Гладка дорога мертвецам!

Да что же так дрожишь ты?" —

"Зачем о них твердишь ты?"

— Вот именно! — не выдержала она. — Ох и заладил ты про своих мертвецов! Всю душу мне вынул!

— У тебя нет души, mon amour.

— Потому что ты мне вынул, — заключила девушка. — Лучше бы про Париж рассказал, что там носят.

— Так мне продолжать про Ленору или нет?

— Давай сразу концовку, где ее ангелы на небо забирают.

— Это Маргариту забирают, — заметил начитанный вампир, — А Ленора так и останется на кладбище.

— Правда? Вот ведь ужас какой, а еще классика… Ой, Уолтер пришел!

Очутившись на балконе, англичанин резко, будто его ударили под дых, поклонился Эвике.

— Окажи мне честь, — высокопарно начал он, но сбился, когда Виктор хмыкнул, — То-есть… будь любезна… Не хочешь ли потанцевать со мной следующий танец, если, конечно, он не занят? А если занят, то еще какой-нибудь.

— Подожди, сейчас проверю, — Эвике на всякий случай открыла девственно-чистую бальную книжечку. — Нет, вроде все свободные. Виктор, можно я с ним потанцую? Мы быстренько.

Вампир кивнул покровительственно.

— Ну конечно, cherie. Тебе не нужно отпрашиваться, делай что хочешь. После смерти мы все равны. Надеюсь, мистер Смит, — шутливо обратился он к Уолтеру, — вы вернете мою невесту в той же кондиции, что и взяли. Я лично пересчитаю пальцы на ее ногах, так что будьте аккуратны, не отдавите.

Прежде чем англичанин сумел придумать столь же едкий ответ, Эвике вытолкнула его в залу. Виктор тоже не стал задерживаться на балконе, тем более что его ждал разговор, одновременно и важный, и приятный. Он уже чувствовал себя едоком в дорогой ресторации, который положил салфетку на колени и предвкушает спаржу и трюфели. В таком ожидании и заключается половина всего наслаждения.

Под неторопливую мелодию гости кружили по зале, а Изабель смотрела на них с ненавистью: ей тоже хотелось потанцевать, ощутить как чьи-то (на самом деле, вполне определенные) руки поднимают ее на землей и увлекают вслед за музыкой… Но хотелось очень тихо, так, чтобы никто не догадался — засмеют ведь. Разве он когда-нибудь так на нее посмотрит? Разве подойдет?

Но он подошел. Изабель увидела Виктора прежде чем он появился в комнате. Просто поняла, что он идет, и что он идет к ней. Неужели?.. Неужели он вспомнил о своей верной Изабель? Догадался, как той плохо и одиноко среди других вампиров, которые даже не замечают ее?

Он подойдет к ней, посмотрит пронзительно, и протянет руку, приглашая на танец. Конечно, она смутится, но ответив легким книксеном, примет его предложение. И вот уже они будут вдвоем, и тогда Виктор посмотрит ей в глаза, и поймет, что она единственная, кто должен быть с ним вечно — в буквальном смысле.

Де Морьев уже почти поравнялся с ней, а Изабель все не могла решить, как ей лучше на него посмотреть и что сказать. Никогда прежде с ней не танцевали! Она нервно убрала прядку волос за ухо, расправила платье и смущенно улыбнулась.

— Нужно поговорить, — на ходу бросил Виктор, прислонившись к стене и разглядывая вальсирующие пары, среди которых отчетливо выделялась его невеста в сопровождении нового кавалера. Кажется, она снова зашибла кого-то своим кринолином.

"Поговорить? Э… Просто поговорить?" — на всякий случай уточнила девушка и сразу сникла. Ну поговорить, так поговорить! В конце концов, пусть она будет единственной-с-кем-можно-говорить-целую-вечность.

"Я пригласил бы тебя на танец, но ты же с ритма собьешься. А мне вовсе не хочется, чтобы кто-то насмехался над моей маленькой Изи. Лучше взгляни на невесту. Как она тебе?"

"А… Ну да, конечно", — покорно согласилась она. Какой же он все-таки заботливый и предусмотрительный!

"Я думаю… Я уверена, что она тебе не подходит. Она ужасна! Она… тоже с ритма сбивается, вот только что, посмотри! И еще у нее дурные волосы. И кожа тоже не очень, я один прыщик заметила. И к тому же она не Берта и даже не вампир".

"Зато она чудо что за девочка! Дитя природы, Руссо бы от восторга прыгал. Благородная дикарка, не оскверненная современным образованием. Ах как славно мы с ней побеседовали! Такое впечатление, будто сто лет женаты. А что она не вампир — ну так это дело поправимое."

"Не говори так! Ну зачем тебе эта деревенщина?" — вспыхнула Изабель. — "Она ведь всерьез думает, будто ты не догадался, что она человек. Она не только хитрая, но и глупая. Разве такой должна быть твоя невеста? Виктор…"

"Твоя правда. Такая невеста мне не нужна," — согласился вампир, — "но я боюсь разбить сердце бедняжке! Какой девице понравится, если ее бросят, фигурально выражаясь, перед алтарем. Нужно как-то смягчить этот удар… О! Придумал! Давай подарим ей хороший подарок. Что-нибудь действительно памятное. Что тебе подсказывает женское чутье?"

На минуту Изабель задумалась, но ее лицо тут же прояснилось.

"О, я знаю одну вещь… один подарок, вернее. Ей обязательно понравится. Уж я-то умею выбирать! Ты будешь доволен, а она так просто не сможет отказаться. Ты ведь ей не позволишь, правда?"

"От хорошего подарка кто же откажется? Оставляю его на твое усмотрение. Можешь и ленточку повязать."

Виктор прищурился, отыскивая в толпе невесту, но ее и след простыл.

"Кроме того, мне очень интересно твое мнение насчет нашего английского друга. Я увидел печать скорби на его челе. Кажется, он несчастлив."

"Такой же вампир, как и она," — отозвалась Изабель.

Вот уж кто был ей безразличен, так это англичанин. Повстречай она его на улице, даже не запомнила бы — после того, как убила.

"Два сапога пара. Не удивлюсь, если они вместе все задумали… Можно я его съем?"

"Ну ты заладила, «съем» да "съем." Приземленно мыслишь. Нет, я не возражаю, ешь на здоровье, но лишь после того, как мы немного поиграем — чтобы аппетит появился. Узнай его секрет. Так любопытно, какие у этого скучного народца могут быть тайны. Возможно, еще ребенком он стянул у бабушки чернослив и до сих пор стыдится, а может и что посущественней произошло."

В этот момент с балкона в залу ворвалась Эвике и, даже не посмотрев на жениха, пробежала мимо и исчезла в коридоре. Через некоторое время появился и Уолтер, недвусмысленно потиравший щеку. Похоже, между ними только что произошла пикантная сцена. Изабель и Виктор переглянулись. Затем Изабель пристально посмотрела на англичанина, имевшего такое же отношение к балу нечисти, как играющая здесь музыка — к искусству. Его прошлое открытой книгой лежало перед Изабель, и она была единственной, кто знал какие секреты носит в себе этот несуразный юноша.

"Тебе это понравится! Погляди, Виктор!"

Она мысленно взяла его за руку и повела на экскурсию в детство Уолтера.

"Вот ему 12 лет, зубрит латинские стихи в классе. Он никак не может усидеть на месте, и конечно же ничего не запомнит, и директор опять отлупит его тростью. И поделом! А вот 8, смотрит как его брату вручают диплом за знание Закона Божьего и лопается от зависти. 5 лет — и наш маленький Уолтер лезет на дерево, но не грабить птичьи гнезда, как все нормальные дети, а искать там фей. Но смотри сюда. Вот он совсем крошка и уже не помнит, что было тогда. Смотри! Не правда ли, это чудесно?"

Картинка была такой расплывчатой, что ничего и не разберешь, зато откуда-то издалека доносились голоса.

"- Томас, я не знаю что и сказать! — твердил женский голос, хриплый от слез. — Есть же специальные заведения.

— Нет. Я, конечно, подлец, но не настолько, — отвечал мужской.

— Объясни все Гортензии, она простит! Мужчины имеют право…

— Не будь столь наивна, сестрица! Она купила меня с потрохами, когда я чуть в тюрьму за долги не угодил. Теперь рассчитывает, что я по половице ходить стану. А если узнает про такое…

— Но Джонатан ни за что не согласится. Он духовное лицо… ему не пристало… как мы людям-то будем объяснять?

— Я все улажу. Я найду ему приход там, где вас никто не знает. Просто скажи что ты согласна. Ну же, посмотри на него! Неужели у тебя совсем нет сердца?

— Я согласна, — сдавленные всхлипы, — А та… женщина, что с ней сталось?"

Они дослушали всю сцену до конца и Виктор, не сдержав усмешки, посмотрел на Изабель, которая тоже улыбалась, показывая мелкие острые зубки.

"Ну и проказники эти англичане, чего только не выдумают! Почти как в романе, только гнуснее. Спасибо, Изи, захватывающее зрелище. Что бы я без тебя делал? А сейчас оставлю тебя, веселись."

"Постараюсь," буркнула Изабель.

"Мне нужно с Готье переговорить и еще кое с кем из наших. Как видишь, хозяева нас не балуют угощением, так что придется самим позаботиться о свадебном банкете. Ну ничего, мы не привередливые, найдем чем поживиться. Тем более что у нашего графа великолепные угодья и, главное, дичь совсем непуганая, раздолье для охотника. Кстати, могу одолжить тебе Готье чтобы донести подарок… если он начнет брыкаться."

"Этот не начнет."

"Ну как скажешь. До завтра, малышка Изи. Веди себя хорошо."

А мы поступимся деликатностью и вернемся назад, чтобы из первых рук узнать про инцидент между нашими юными героями.

* * *

Как и вчера, Уолтер положил руку на ее талию, затянутую в жесткий корсет, но сегодня все было по-другому. Одно неверное движение — и дело не ограничится разбитой вазой. Хотя Эвике безмятежно улыбалась, каждый ее мускул был напряжен так, будто она шла по канату над бассейном с пираньями. Ее ладонь на ощупь казалась деревянной, и Уолтер погладил ее и даже помассировал, чтобы она хоть немного расслабилась. Эвике ничего не сказала, но как-то странно на него посмотрела. Тогда англичанин опустил голову, но поспешно — даже чересчур — отвернулся. От одного взгляда на ее декольте евнуху понадобилась бы холодная ванна.

Некоторое время они топтались на месте, не забывая наступать на ее кринолин.

— Эвике? — позвал Уолтер, рассматривая причудливые завитушки на потолке.

— Тссс! Не называй меня так, еще услышат!

— Ладно, Берта так Берта. Но я хотел сказать, что не нравится мне все это.

— Ты о чем? — насупилась Эвике.

— Слишком быстро он тебе поверил. Это неестественно.

— Ах вот как? — она завелась с пол-оборота, — Значит, меня за благородную даму даже спьяну не примешь? И прекрати так на меня смотреть, — девушка поерзала в платье, пытаясь натянуть его повыше, но ничего не получилось.

— Я не о том! — отозвался смущенный юноша. — Просто слишком легко все получается, так не бывает. Где испытания, которые мы должны преодолеть на пути к победе?

— Кому легко, а кому наоборот! Между прочим, кружева мне уже всю спину искололи. Чем не испытание? И к победе над кем?

— Над Злом, — ответствовал англичанин, — в лице Виктора.

— Не оскорбляй его, он хороший, он мне стихи читал. И вообще, жалко его бросать, как он будет один? Наверное, рассчитывает семейное счастье построить, а невеста вильнет хвостом — и поминай как звали. Хотя бедняга даже не узнает, как меня звали, — задумчиво добавила Эвике.

— Ничего, не пропадет. Тем более, что одиночество ему точно не грозит. Видишь, как он перемигивается со своей приятельницей?

Эвике замерла посреди залы. На нее тут же натолкнулась другая пара, но отпружинила от кринолина и отлетела в дальний угол.

— Да уж, вот кто злыдня. Как думаешь, сколько ей лет?

— Четырнадцать — пятнадцать, — предположил Уолтер.

— Умножь на сто! — скривилась его партнерша. — Если честно, я ее боюсь. Она все время за мной наблюдает, просто глаз с меня не сводит! Вот помяни мое слово, она еще устроит нам какую-нибудь гадость. Виктор ведь ее последний шанс. Понимаешь, она одновременно и девчонка, втюрившаяся в самого красивого мальчика, и старая дева, запавшая на молоденького. Я ее, гадину, насквозь вижу! Теперь придется с оглядкой ходить.

— Далась она тебе, — урезонил ее мистер Стивенс, — но если она тебя так раздражает, вернемся на балкон.

Там Уолтер окончательно стушевался, ведь балкон — место романтичное, предназначенное для любовных воздыханий. Взять к примеру тех же Ромео и Джульетту. Но проблемы шекспировских героев показались Уолтеру совсем уж пустяковыми. Во-первых, при всей своей суровости, родители могли попортить влюбленным кровь лишь метафорически, не задействуя при этом яремную вену и прочую физиологию. Во-вторых, балкон Джульетты не грозился обвалиться в любую минуту. А в-третьих, они с Ромео хоть и были из враждующих родов, но все таки из одного сословия.

Не обращая внимание на смущенный вид Уолтера, служанка расхаживала взад-вперед и делилась своими подозрениями насчет Изабель, в том числе и о том, как вампирша просверлит в потолке дырку, чтобы сподручнее было за ней следить.

— Что же завтра? — прервал ее Уолтер, когда Эвике предложила надеть на голову ведро, чтобы Изабель не могла воздействовать на их мозг. — Ты уже все спланировала?

— Да, все решено. Завтра в полночь мы станем мужем и женой. Обычно такими делами Мастер заправляет, но раз Эржбета не удосужилась приехать, Виктор сам нас поженит — его слова будет достаточно.

— А как это происходит? — спросил юноша, чувствую холодок под сердцем.

— Сначала мы с Виктором произнесем обеты и поцелуемся, потом Леонард и Гизела проделают то же самое. Засим следует кровавый дебош, во время которого молодожены обмениваются партнерами и предаются распутству в особо извращенной форме, с кнутами, кандалами и клубникой со сливками…

Уолтер выпучил глаза.

— … но у нас такого не будет, потому что Виктору не нравятся публичные мероприятия. Очень раздражает, когда рядом ошивается старичье, дает советы и брюзжит, что в их молодые годы даже оргии были гораздо аморальнее, не чета современным. А еще здесь не достать качественной клубники, — хитро подмигнула Эвике, — Поэтому ограничимся банкетом. Пока вампиры будут налегать на колбасу, Леонард отвлечет Виктора, а я тихонько сбегу отсюда. Уже и лошадь готова. Потом меня будут разыскивать по всему замку — мало ли, вдруг я такая легкомысленная, что подначиваю их сыграть в прятки? Тем временем и утро настанет, я заскочу в банк за денежками, — она с придыханием произнесла это слово, — и уеду отсюда навсегда. В ту же Бразилию уеду, кокосовые орехи щелкать или что там с ними полагается делать.

— Навсегда?

— А ты как думал?

— И что, уже не вернешься? — еще тише спросил мистер Стивенс.

— После таких шалостей в Европу мне путь заказан. Может, фроляйн приедет меня навестить, хотя зачем ей тащиться в такую даль ради служанки? У нее будет своя жизнь, у меня своя… очень надеюсь.

Оба замолчали.

— Все будут скучать по тебе, — сказал Уолтер, делая шаг вперед. Теперь он стоял к ней так близко, насколько позволял пышный кринолин, охранявший ее честь лучше любой дуэньи.

— Правда? — переспросила Эвике недоверчиво.

— Я уже скучаю.

— Глупый! Чего ж скучать, когда я еще здесь? — заметив выражение его лица, она догадалась. — А, ты вот в каком смысле. Если так, то я сама по себе скучаю. Знаешь, я уже начинаю понимать, как они мыслят. Мне кажется, я понемногу превращаюсь в вампира.

— Этого не случится. Она не сможет вытеснить тебя.

— А хоть бы и вытеснила! — выкрикнула девушка. — Я могла бы остаться Бертой Штайнберг — все лучше, чем подкидышем безродным. Тогда бы все меня полюбили. Ну кроме Изабель, но ведь остальным же я понравилась. У меня наконец могла быть семья.

— Нет, не лучше! — перебил Уолтер. — Я не знаю Берту, но я знаю тебя. Я хочу чтобы ты вернулась! Никуда тебя не отпущу! И… и… я люблю тебя, Эвике.

Эвике собиралась что-то ответить, но так и застыла на месте, а Уолтер вдруг притянул ее к себе, сминая ее юбки. Она даже не пыталась сопротивляться — наоборот, вцепилась в него обоими руками, прильнула к его груди, то ли обнимая, как любовника, то ли ища защиты, как ребенок у взрослого. В ее груди словно что-то растаяло. Уолтер наклонился, и ее губы распустились у него во рту, будто диковинный цветок.

Они обнимались несколько минут — а может и весь час, тут не до математики — пока Эвике не спохватилась и, что есть сил отталкивая Уолтера, не прокричала:

— Да какие вольности вы себе позволяете, сударь?!

Сейчас она была даже краснее своего платья. Поколебавшись, она все таки влепила нахалу хлесткую пощечину, подобрала юбки и бросилась бежать.

Это происшествие ознаменовало закрытие бала. Вскоре Гизела направилась к себе в комнату, пить капли от мигрени, ее примеру последовал и граф, а гости разбрелись по спальням. Наиболее предприимчивые захватили остатки колбасы, чтобы было чем закусить во время полуденной бессонницы.

* * *

Филомена Генриетта Элизабет Аркрайт была истинной английской леди. И как любая английская леди, она не могла удержаться, чтобы не сравнить это живописное местечко с еще более прекрасными местами в Альбионе. Разумеется, в пользу последнего. И уж конечно этот бал и в подметки не годился ни одному из тех балов, которые она посещала в родном королевстве. Тем не менее, она мужественно сносила все лишения, на которые ее обрекла эта поездка.

"В конце концов," — размышляла леди Аркрайт, пересекая Ла-Манш, — "не так уж и плохо отдохнуть от постоянных дождей и тумана."

"Возможно, деревня в Трансильвании отличается особым колоритом и… мм… самобытностью," — с уже с бОльшими сомнениями думала она, делая пересадку на вокзале Будапешта. — "Во всяком случае, это такое необычное путешествие!"

"Кому только в голову пришло устраивать бал в таком захолустье! Какой здравомыслящий вампир поедет сюда?" — рассердилась она, поджидая карету, которая даже не думала приезжать, потому что ровно час назад у нее отлетели два колеса на особо ухабистом ухабе, а менять их никто не торопился.

Увидев замок, англичанка и вовсе загрустила. Он напоминал мечту одного баварского короля и всем своим видом отрицал достижения цивилизации, такие как водопровод или газ.

И вот она, брезгливо приподняв платье, обошла стратегически разложенную на полу пыль и задумалась, какова вероятность того, что парадная лестница выдержит ее — стоит отметить, даму довольно сухопарую. И как бы сделать так, чтобы она обвалилась под этим самодовольным мсье. Или под кем-нибудь из его свиты. Это очень полезная лестница, если использовать ее правильно.

Леди Аркрайт уже готова была собрать вещи и уехать первым поездом обратно, но ее планы изменились. Разве она могла оставить здесь соотечественника? Такой молодой, такой неопытный! Пожалуй, стоит забрать мистера Стивенса и уезжать, уезжать отсюда как можно скорей!

Уже привычным движением она отодвинула паутину и забралась в аккуратно сколоченный гроб, от которого еще пахло свежей стружкой. За окном забрезжил рассвет, и она опустила крышку, легла, закрыла глаза и стала думать об Англии.

 

ГЛАВА 14

В комнату пробивался полуденный свет. Уолтер почувствовал, как солнечный луч скользнул по его щеке, но глаза не открыл, а наоборот, застонав, натянул одеяло на голову. Пусть это одеяло станет ему саваном, потому что с кровати он уже не поднимется и на глаза никому не покажется. Пусть на изголовье напишут эпитафию, а вокруг кровати разобьют клумбы. Здесь он и умрет от заслуженного позора.

Настолько стыдно Уолтеру не было еще никогда. Щеки полыхали, будто он сунул голову в жаровню. Как, ну как он позволил себя так распуститься, где хваленый британский самоконтроль? Должно быть, вампиры, та же Изабель, навели на него морок, или выпитая кровь ударила в голову, иначе чем объяснить подобную распущенность? "После такого поступка меня нужно исключить из клуба," подумал Уолтер, но вспомнил, что ни в каком клубе не состоит. Эта мысль облегчения не принесла. До чего же пошло все получилось, как в дешевом водевиле! Ветреный повеса приударил за хорошенькой гризеткой! Им осталось только спеть дуэтом, потому что прочие клише и так имелись в изобилии. Это ж надо было выкинуть такой фортель — остановиться в чужом доме и влюбиться в горничную!

Влюбиться? Нет, невозможно. На самом-то деле он любит Гизелу. Вот именно — он уничтожит злодеев, сбежит вместе с Гизелой по веревочной лестнице, и они ускачут навстречу восходящему солнцу. А Эвике… что Эвике? Поплачет и успокоится. В любом повествовании роль служанки — передавать любовные письма своей госпожи, хихикать, когда ее щиплют за румяную щечку, да мечтать о свадьбе с каким-нибудь разбитным лакеем. Служанка — персонаж глубоко второстепенный, ее если помянут в списке действующих лиц, так в самом конце, когда закончатся все более-менее титулованные особы. Чего еще желать? Пусть радуется, что про нее вообще вспомнили. Так и должен развиваться любо мало-мальски приличный сюжет, но вот незадача — как раз на Гизелу злодеи смотрели как на пустое место, которое тем не менее умеет музицировать, а помощь требовалась Эвике. Но что за нелепость! Влюбиться лишь потому, что кого-то нужно спасать? Влюбиться в подвиг, в саму идею? Он слишком взрослый для таких благоглупостей. Кроме того, Гизела фон Лютценземмерн красива, умна и хорошо воспитана, чего нельзя сказать о ее служанке. Гизела достойна восхищения, потому что… ну… она такая загадочная.

И тут на Уолтера снизошло озарение (на самом деле, в комнате просто стало светлее, потому что кто-то распахнул штору, но наш страдалец об этом пока что не догадывается). Да, он действительно глупее школьника. Загадка — вот в чем вся беда! Он ничего не знает про Гизелу и не хочет знать, чтобы случайная мелочь не разрушила образ принцессы на башне. Пусть там и сидит, ведь издалека она еще прекрасней, воображение само дорисовывает черты ее лица и придумывает ей историю. А они все, сам Уолтер, граф, Леонард, даже Штайнберг приносят по кирпичу, замуровывая Гизелу, потому что так ее проще любить. Теперь она настолько высоко, что никто не услышит ее крика. Пусть остается волшебной принцессой, образцом изящных манер, мраморной статуей, которая всегда держит осанку и вежливо беседует с гостем за чашкой чая, даже если в этот момент ей хочется выплеснуть весь чай ему за шиворот. Общаться со статуей приятней, чем с живым человеком — она никогда не огрызнется в ответ, а если огрызнется, всегда можно списать это на слуховую галлюцинацию. Вот так и с Гизелой — когда друзья разговаривают с ней, то на самом деле разговаривают сами с собой.

А он никогда ее не любил. Он любил лунные блики на ее волосах.

Ее отсутствие никогда не поражало его так болезненно, будто из души вырвали кусок и там образовалась пустота, но пустота с вполне конкретными очертаниями. Другое дело Эвике. Вчера, во время танца, когда он упустил ее из виду, на него накатил страх, что он никогда больше ее не увидит, что с ней произошло что-то ужасное, ну или просто плохое. Позже, когда она уже вырвалась из его объятий, он почувствовал странную, тягучую тоску, будто всплывшую из глубин памяти. Примерещилось, что кто-то уходил, он тянулся за кем-то руками. Сколько ни припоминай, ничего подобного с ним не происходило, и откуда могло взяться такое ощущение, он не знал. И Уолтер отправился к себе в комнату, на всякий случай проверив лестницу, но Эвике была слишком практична, чтобы забыть там башмачок. Будь она Золушкой, обязательно вернулась бы к принцу, вырвала туфельку у того из рук да еще осмотрела бы, не треснул ли каблук. Так что лестница была пуста и он поплелся наверх, припоминая по дороге каждое мгновение, проведенное вместе с дорогим ему существом (в основном, за созидательным трудом, вроде мытья посуды или починки лестницы). А поутру проснулся, вспомнил вчерашнее и попытался переубедить себя с помощью логики. Но ничего не получилось. Он любит Эвике, несмотря на ее веснушки, мозоли на руках и некоторую меркантильность. Нет, все это он тоже любит! В ней вообще все прекрасно и целесообразно, но тем не менее она не кажется дамой из рыцарского романа, она такая… настоящая! Нужно срочно найти ее и объясниться!

Но далеко ходить не пришлось. Как только Уолтер, чувствуя себя обновленным человеком, сбросил одеяло и спрыгнул на пол, он увидел объект своих воздыханий, сидевший на кресле прямо у кровати. Вместо красного платья на девушке была ее повседневная одежда — юбка с блузой да видавший виды корсетик. При виде Уолтера Эвике сорвалась с места, сделала книксен, склонившись до земли, и бойко затараторила:

— Доброе утречко, сударь! Как ваша милость почивать изволили?

— Эээ? — только и смог сказать Уолтер, прежде чем шмыгнул обратно под одеяло, устыдившись своей мятой ночной рубашки и в особенности своих голых ног. Его всегда учили, что голые ноги очень вульгарны.

— Прикажите одеваться? — подобострастным тоном продолжила горничная.

Только теперь юноша заметил, что на спинке кресла висело платье из синего складчатого шелка — очевидно, из гардероба Берты. Бережно взяв платье за плечи, Эвике с поклоном протянула его Уолтеру, который отшатнулся от этого одеяния, как Макбет от окровавленного кинжала.

— Это мне?

— Вам.

— Но оно женское!

— Так вы ведь любите женские платья! Или цвет не тот? Может, у вас только от красного кровь играет? — сузив глаза, прошипела служанка, но тут же опустилась в кресло и расплакалась, утирая лицо все тем же злосчастным платьем. Переборов стыдливость, Уолтер подошел поближе и дотронулся до ее руки, которую Эвике сердито отдернула.

— Что стряслось-то? К чему весь этот маскарад?

— А ты как будто не понимаешь? Пока я ходила в обносках, ты в мою сторону даже не глядел. Стоило надеть что покрасивее — и ты лезешь целоваться. Так на же, бери это платье, раз ты их так любишь!

— После того, как ты в него высморкалась? — съязвил Уолтер.

— Не хочешь это — другое принесу.

— Причем тут вообще твоя одежда? Без нее тебе даже лучше, — ляпнул юноша, но прежде чем Эвике вновь прибегла к рукоприкладству, поспешил объясниться, — Неправильно выразился! Я хотел сказать, что плевать мне на твое платье, мне нравится то, что под ним.

— Нижняя юбка? — осторожно уточнила девушка.

— Нет! О, Господь всемогущий! Мне нравишься ты, Эвике, только ты! Я люблю тебя и буду любить вечно!

Глаза девушки округлились до размера чайных блюдец.

— Думаешь, нас все таки овампирят? — забеспокоилась она.

— Да я не в этом смысле! — воскликнул Уолтер, ероша волосы. — Но если не хочешь, чтобы я и дальше молол чепуху, то давай еще раз поцелуемся.

Не говоря ни слова, Эвике присела на кровать рядом и поцеловала его первой. Ее губы были теплыми, да и вообще вся она была теплой и мягкой, будто кошка, разнежившаяся на солнце. И в комнате словно бы стало светлее. Взбудораженная пыль медленно закружилась в воздухе, переливаясь и вспыхивая в солнечных лучах, как рой золотистых пчел, отягощенных медом. Даже сумрачные гобелены заиграли красками: проступили контуры выцветших единорогов, а за ними, беззвучно лая, ринулись гончие. Сквозь приоткрытое окно в комнату ворвался ветерок, но, вопреки обыкновению, не застонал, а просвистел легкомысленно и пощекотал влюбленных, которые еще теснее прижались друг к другу. Казалось, сам замок вздохнул от умиления, потому что уже много лет в этих стенах не радовались так искренне. Невозможно поверить, что несколько часов назад здесь царили тьма, смерть и тлен.

Одарив Уолтера долгим поцелуем, Эвике нехотя отодвинулась и почему-то опустила голову, изучая свой передник с дотошностью профессионального детектива.

— И что теперь? — обреченно спросила она.

Уолтер обнял ее за плечи и ухмыльнулся.

— Для начала я воспользуюсь твоей невинностью, а после нас разбросает судьба и мы больше никогда не увидимся. Я буду до самой смерти хранить твой локон, ты — связку моих писем, — когда она горестно завздыхала, он продолжил уже серьезнее, — на самом же деле мы вернемся в Англию, я познакомлю тебя с моей семьей, после чего мы поженимся.

— Твоя семья будет разочарована, — возразила Эвике.

— Будет. Но один разочарованием больше — одним меньше, какая разница?

— Кроме того, я католичка. Как же нас повенчают?

— Обратимся к Папе с ходатайством. В крайнем случае, я сам перейду в твою веру, заодно и латынь подтяну, — подмигнул ей мистер Стивенс.

Раздосадованная такой легкомысленностью, Эвике хлестнула его платьем, но Уолтер увернулся и на ходу еще раз чмокнул ее в щеку.

— Ну вот, теперь у тебя все получается слишком просто. А где препятствия?

— Препятствия храпят в подвалах. Тебе не кажется, что у нас и так достаточно проблем, чтобы придумывать новые? — рассудил Уолтер. — А сейчас отвернись, пожалуйста.

— Это еще зачем?

— Мне нужно переодеться, а то в ночной сорочке неудобно становиться на одно колено.

Сложив руки на груди, Эвике встала у окна, а юноша в спешке натянул полосатые кальсоны, брюки и свежую рубашку. Носки, правда, подкачали, их следовало еще третьего дня постирать, но Уолтер надеялся, что Эвике не заметит эту незначительную деталь. Более того, что она вообще ничего не заметит, так как не будет подсматривать. Но когда девушка обернулась, ее уши горели — значит, все таки не удержалась.

Уолтер опустился перед ней на одно колено, с чувством поцеловал ее руку и произнес торжественно:

— Эвике, выходи за меня замуж. Предлагаю тебе руку, сердце и обручальное кольцо, которое мы купим в первом же ювелирном магазине, как только вырвемся отсюда.

Он решил не уточнять, что в виду отсутствия финансов, кольцо придется выменивать на серебряное распятие.

— А мне и не нужно кольцо, я и так согласна! — воскликнула Эвике, бросаясь ему на шею. — Да, да, да! Уолтер, я ведь тебя с первого взгляда полюбила!

— Правда?

— Ага! Вот увидела, как ты моешь посуду, и сразу влюбилась! У тебя так ловко получалось. Но не тревожься, тебе больше не придется работать, ты будешь жить в комфорте, как настоящий джентльмен! Я тебе всем обеспечу…

— Ну нет, — возмутился Уолтер, — твоим нахлебником я не буду. Вот увидишь, как только мы вернемся в Англию, я напишу книгу про вампиров и получу гонорар.

— Обязательно напишешь! — восторженно согласилась Эвике. — Уж ты их выведи на чистую воду! И пусть там будет злодейка по имени Изабель, которую убьют в конце… или в середине…. а еще лучше — в самом начале.

Англичанин поморщился, вспоминая ее вчерашнюю паранойю.

— Может, про что другое поговорим?

— Как скажешь, — сказала покладистая невеста. — Давай о деньгах.

— О деньгах вообще?

— Да нет же, о моем приданном. Я должна кое-что тебе объяснить. Когда я сбегу… то-есть, мы с тобой сбежим и пойдем за деньгами… там моих денег только одна треть. Всего сто тысяч. Ничего, что так мало?

— Да я и не рассчитываю на твое приданное. Но если не секрет, куда ты подевала остальные двести?

— Это именно что секрет, — насупилась Эвике, — но тебе расскажу. Остальные деньги я оставлю Гизеле и его сиятельству. Я открыла им счета и обо всем позаботилась, но они узнают об этом, лишь когда я буду уже далеко. Так надо, иначе они заартачатся.

Когда до Уолтера дошел смысл ее слов, он не знал, хвалить ли храбрую девушку или негодовать на ее безрассудство.

— Так ты затеяла эту игру, чтобы обеспечить их? С самого начала все рассчитала?

— Ну не только ради них, мне тоже кое-что перепадет. Но да, вообще-то. Им, конечно, ничего не сказала, иначе граф наотрез бы запретил, если б узнал что я ради него пошла на такое. Пусть лучше считает меня жадной тварью, нам обоим легче. Гордость не позволит ему взять мои деньги. Они оба такие, лучше с голоду умрут, но ничего не попросят. Знаешь, несколько лет назад был вот какой случай — Берта Штайнберг пробралась к Гизеле в спальню, а я наябедничала сдуру. Думала, Берта чего украсть хотела, хотя у нас можно разве что моль воровать — она тут крупная, качественная, нигде больше такую не сыщешь. Ну так вот, у Берты был с собой веер. Я долго голову ломала, зачем она его притащила. Может, пофорсить перед моей фроляйн или того хуже — подбросить в шкаф, чтобы выставить ее воровкой.

— Она его подарить хотела, — осенило Уолтера, — но почему не сказала напрямую, зачем такие интриги?

— Мало ли какие у богатых причуды, — уклончиво ответила девушка. — Да и не взяла бы Гизела тот веер — говорю же, гордецы оба, что она, что батюшка. Но я просто поставлю их перед фактом — деньги-то уже на счету! Что они теперь сделают, а? Или граф может их как-то мне вернуть? — вдруг испугалась девушка. — Уолтер, ты ведь человек образованный, культурный. Помоги мне написать ему письмо так, чтобы он не разобиделся. Чтобы непременно взял деньги! Я же понимаю, как все выглядит со стороны — будто он от своей прислуги подаяние принимает. Но… но ты напиши как-нибудь… даже не знаю как… чтобы не получилось, будто я его бедностью в лицо ему тычу…

— Граф не рассердится.

— Ты просто его не знаешь, и Гизелу тоже. Я все время волновалась, что же с моей фроляйн будет после свадьбы? Вдруг Штайнберг выгонит их обоих из замка, и куда им тогда деваться, без гроша за душой? А Леонард не заступится, он и за себя-то постоять не может. Должен же хоть кто-то их защитить!

— Эвике, ты поступила благородно.

В который раз Уолтер обнял ее, и девушка, подняв на него глаза, просияла самой широкой, самой счастливой улыбкой.

— Правда так думаешь? Ох, Уолтер, как ты мне польстил. Я всегда хотела сделать что-нибудь благородное, раз уж во мне с рождения благородства нет. Чтобы хоть чем-то быть на них похожей. А знаешь еще что? Когда граф меня только взял из приюта, я даже решила… и потом тоже… а вдруг?

— Что?

— Да так, глупости одни. Но мало ли за кем не водится грехов молодости… то-есть, грехов зрелости в его случае. Ох, как я смею даже думать такое про моего господина!

— Ты думала, что он твой… родственник? — осторожно спросил англичанин.

— Что он мой отец. Не говори ничего, я сама понимаю как это глупо, но… с какой стати ему забирать меня из приюта? Меня там все детство шпыняли, а он был таким добрым, ни разу меня не ударил. Мне и взбрело на ум всякое… ну, может, так только родители со своими детьми обращаются? Вот с тобой родители как обращались?

— Очень хорошо обращались, — подтвердил Уолтер. — Правда, они забирали меня только на рождественские каникулы, две недели в году, но тоже обо мне заботились. И дядя частенько приглашал меня в Лондон погостить. Я им всем очень благодарен.

— Вот и я про то же. Но чем дольше я рассказываю, тем невероятней мне все кажется. Так что забудь, Уолтер, и никому не повторяй, чтоб я совсем не опозорилась.

— Не переживай, твоя версия кажется вполне правдоподобной. Возможно, у него действительно было тайное увлечение, а спустя много лет он отыскал свою дочь, — отозвался юноша.

Поскольку Уолтер увлекался френологией, он сразу заметил, что рыжеволосая, крепкая девушка ничем не походила на утонченных фон Лютценземмернов, но мало ли чего не бывает на свете. Ведь старинные замки просто притягивают незаконнорожденных детей — откройте любой роман. Да, готический роман без парочки бастардов это все равно что обед без десерта.

Между тем Эвике погрустнела, забралась в кресло с ногами и съежилась, будто напуганная внезапной мыслью. Недоумевая, Уолтер пошел за ней.

— Что-то случилось? Я не то сказал? Ну не молчи же! Я так люблю тебя, Эвике. Мне так хочется сделать тебе что-то приятное, что-нибудь тебе подарить! Скажи, чего бы тебе хотелось? Я достану это для тебя.

— В таком случае, подари мне свое самолюбие, — сказала она, по-прежнему избегая его взгляда, — позволь мне выйти замуж за Виктора.

Даже если небо тотчас затянулось бы тучами, а в окно влетела шаровая молния, Уолтер не был бы более поражен, чем когда услышал ее слова. При чем здесь вампиры? Объяснившись с Эвике, он рассчитывал уехать прямо сейчас, захватив с собой Гизелу, и графа, и еще Леонарда, не бросать же друга в беде, но тот, конечно, не оставит отца, а Штайнберг вцепится в свои капиталы… Мало помалу, сценарий побега начал напоминать русскую сказку про гигантский турнепс, который крестьяне вытягивали всей семьей. Уолтер уже не помнил, чем кончилась та сказка, но в их случае финал будет плачевным — пока всех уговоришь, наступит ночь и вампиры вновь активизируются. Но что же делать?

— Замуж за Виктора? — повторил он, бессмысленно уставившись на Эвике.

Тут уже она схватила его за руку и заговорила горячо, изо всех сил стараясь, чтобы ее слова звучали убедительнее.

— Это ведь понарошку! В церковно-приходской книге запись не появится, сам понимаешь! Мы будем женаты лишь формально, по вампирским законам, а что нам до их законов?

— Ты хочешь, чтобы я смотрел, как тебя целует другой мужчина?

— Не меня, а Берту.

— Ей бы тоже не понравилось.

— А плевать мне на то, что ей там нравится! — вскочила Эвике. — Сбежала отсюда, белоручка эдакая, а нам расхлебывать!

— Потом эта оргия…

— … которой не будет!

— … которая может состояться, если негодяй достанет хорошую клубнику! Я убью его. Я вызову его на дуэль и убью, — решительно заявил он, хотя с трудом представлял, как именно выглядит дуэль с вампиром. Разве что они будут фехтовать осиновыми кольями, стоя на чесночной грядке в полдень на Пасху.

— Он не примет твой вызов.

— Потому что привык нападать со спины?

— Потому что вы с ним из разных сословий. Не вызывай его, Уолтер, он посмеется над тобой.

— Тогда прибегнем к традиционным методам взаимодействия между людьми и вампирами. Так, где мой кол? — спросил Уолтер тоном Влада Цепеша, который принимается за ежедневную рутину. — Вгоню его прямо в сердце, между шестым и седьмым ребром. Специально в анатомическом атласе уточнял.

Он полез под кровать и, торжествующе потрясая осиновым колом, направился к двери, но Эвике заслонила дорогу. Сдвинуть ее можно было разве что с помощью паровоза.

— Не вздумай! Представь только, что сделают остальные вампиры, если мы убьем их Мастера? Война начнется! А со всей нечистью в одиночку не сладишь.

— Так что же делать?

— Сам знаешь.

— Нет. Я не позволю ему к тебе прикоснуться.

Эвике отпрянула от него и, не говоря ни слова, пошла прочь по коридору, но на пол-дороги остановилась и прокричала:

— А мне и не нужно твое позволение! Ты мне не хозяин! И вообще, уходи отсюда! Раз тебе так противно, то уходи!

— И не подумаю! — крикнул Уолтер, высовываясь из двери.

— Не ори так, всех упырей перебудишь!

— Я люблю тебя, Эвике!

— Я тебя тоже… но это ничего не меняет! Уходи!

У себя она упала на койку и зарыдала так, как не рыдала еще никогда в жизни. Она то кусала подушку, силясь заглушить всхлипы, то лежала на спине, тупо глядя в потолок. Окончательно измучившись, она даже уснула и проспала несколько часов, но проснулась от ощущения, будто выпила кислоты и теперь отрава разъедает ее изнутри. Все кончено. Ну конечно он уйдет. Ни один мужчина не снесет такого оскорбления — когда на его глазах невеста милуется с мертвецом. Иногда она подбегала к окну, представляя как увидит уходящего Уолтера, но во дворе было пусто. Может, она его уже упустила? Она отдала бы все свои деньги, лишь бы еще разочек его увидеть… Ну, наверное не все, но большую часть. Процентов шестьдесят или около того. Некоторое время она вычисляла сумму, которую готова была заплатить за встречу с Уолтером, и даже приободрилась отчасти, потому что цифры всегда действовали на нее успокаивающе.

В пол-одиннадцатого к ней без стука вошел Штайнберг, оставил на столе бокал с кровью и рявкнул, чтобы она прекратила ломать комедию и шла развлекать гостей. "Слушаюсь," промолвила Эвике так безупречно вежливо, что вампир поспешил ретироваться. Тогда девушка переоделась и причесалась, обильно припудрила лицо, замазав красные пятна, и угостилась кровью. На столе она нашла и букетик флердоранжа, на который посмотрела как на таракана, но все таки прикрепила к корсажу.

Поскольку гости еще прихорашивались в спальнях, зала была почти пустой. Из знакомых лиц Эвике увидела только Леонарда, который помахал издали. Он разговаривал с пожилой англичанкой и, судя по скептическому выражению ее лица, разъяснял своей собеседнице о вреде человеческой крови. Фон Лютценземмерны еще не спустились, Виктор тоже задерживался, а Штайнберг расхаживал по коридору, репетируя речь, в которой собирался как следует проклясть молодоженов (ну не благословлять же вампиров, правда?) Эвике еще раз осмотрелась, но Уолтера не было и в помине. Значит, уже успел сбежать. "Чего нос повесила, сама же его и прогнала," подумала опечаленная девушка, теребя букетик. Но кто-то подошел сзади и схватил за ее руку, да так неожиданно, что Эвике подпрыгнула на месте. Потом обернулась с очевидным намерением объяснить, что в приличном обществе так не поступают, но замерла на полуслове, увидев Изабель. Вампирша заговорщически улыбнулась.

— Виктор просил передать тебе… У него есть для тебя подарок! Свадебный! Ему просто не терпится, чтобы ты его получила, — и она кивнула головой в сторону лестницы.

— Во-первых, здравствуй, Изи, — проскрежетала девушка, отцепляя ее пальцы, тонкие как паучьи лапки. — Во-вторых, оставь свой адрес, чтобы доктор, который будет лечить меня от заикания, знал куда выслать счет. А в-третьих, что еще за подарок?

— О, это прекрасный подарок! — вампирша наклонилась совсем близко и зашептала. — Я бы от такого не отказалась. Просто мечта невесты, когда увидишь, в неземном восторге будешь. Я тебе завидую даже.

— Ну тогда пойдем, — с деланным равнодушием согласилась Эвике, которой на самом деле не терпелось узнать, что за сюрприз приготовил Виктор. И сколько в том сюрпризе каратов. Может, блеск бриллиантов развеет ее печаль?

Изабель повела ее лабиринтами коридоров в одну из тех комнат, которые не открывали вот уже полвека. Вампирам это объяснили тем, что не хотят беспокоить обитавших там привидений, у Эвике же было объяснение попроще — ей не хотелось там убирать.

Вампирша шла впереди, время от времени оглядываясь на Эвике, которой под конец стало совсем уж не по себе.

— А скажи, что бы ты хотела сейчас увидеть? — поинтересовалась Изабель, когда они остановились около последней в этом коридоре двери.

— Не знаю. Я вообще не люблю сюрпризы. Но я точно знаю, чего бы мне видеть не хотелось, — она очень выразительно посмотрела на свою проводницу.

— Тебя, — сладким голоском пояснила Эвике в ответ на недоуменный взгляд вампирши. Улыбка разом сползла с лица Изабель.

— Потерпи, милая моя, недолго осталось.

Она подхватила Эвике под локоть и силой втолкнула в комнату. Там уже находился Виктор, который при виде невесты встал с оттоманки.

А еще там был подарок.

Хотя никакого подарка, конечно, не было, как и вампиров, и самой комнаты. Это всего-навсего сон.

"Сон, сон, сон," — подумала девушка, щипая себя за руку, чтобы поскорее проснуться. Она терзала кружево перчатки, но разодрала ее и тогда уже впилась ногти в кожу, пока под ними не проступила кровь. Только бы проснуться, только бы ради всего святого проснуться!

…

…

…

— Привет, — сказал подарок, — меня зовут Жужи. А тебя?

И мир обрушился.

 

ГЛАВА 15

Когда шаги Эвике затихли в коридоре, Уолтер вернулся к себе, выместил обиду на подушке, по окончанию экзекуции зашвырнув ее в дальний угол, и, успокоившись отчасти, принялся размышлять. "Давай, олух," подбадривал он себя, "не зря же в тебя столько лет вколачивали логику, пора пожинать плоды." Но логика утешения не приносила, ибо Эвике повсюду была права.

Он и правда не посмеет расстроить ее свадьбу. Да и как? Здесь не Англии, где имена вступающих в брак оглашали в церкви три воскресенья подряд, чтобы любой, кто знал о каких-либо препятствиях для свадьбы, мог заявить о них в течении этого времени. А если припозднился, то и прямо во время церемонии. Даже так, сколь-нибудь серьезных препятствий для грядущей свадьбы не имелось. Жених с невестой не любят друг друга? Но это пустяки, особенно для Виктора. Уолтер не знал в точности, на какую эпоху выпала его смертная жизнь, но он казался воплощением ancien rИgime Воображение так и норовило дорисовать ему напудренный парик и шпагу с золотым эфесом, купленную на налоги угнетенных крестьян. Именно такие господа предлагали беднякам полакомиться пирожными, когда те молили о хлебе. В стародавние времена о женитьбе по любви, небось, и не помышляли. Для Виктора этот брак будет союзом герба и кошелька (кроме стремления разбогатеть, Уолтер не мог придумать иных причин для настойчивого желания вампира жениться на незнакомой девице.) Так что на бессильный вопль "Они не любят друг друга!" мерзавец скажет «ха» три раза. Рассказать, что Эвике смертная? О да, такой довод вампиры не только внимательно выслушают, но еще и быстро на него отреагируют. И не просто быстро, а даже скоропостижно. Из всех вариантов этот будет самым неудачным.

Мало помалу мысли Уолтера вернулись к первоначальной затее — напасть на вампира, пока тот спит. Но и здесь Эвике его обошла. Одно дело, упокоить вурдалака, который днем обретается на сельском кладбище, под покосившимся надгробием, а по ночам нагоняет страх на крестьян: пьет кровь, ворует скот из стойла, бьет горшки на плетнях и вообще пакостит по мелочам. Совсем иное — напасть на джентльмена с безупречными манерами. Вампиры не простят такого злодеяния. В первую очередь это относится к маленькой проныре, которая не только ходит за Виктором, как рабыня за турецким пашой, но еще и целует свои цепи. Да и остальные вампиры, хотя и не питают к Мастеру столь же теплых чувств, все равно сочтут своим долгом за него отомстить. И не только Уолтеру, а всем замешанным в эту историю, начиная с несчастного графа, под чьей крышей произойдет преступление. И Гизела, и Леонард… их всех выследят и уничтожат! Или того хуже — отдадут под суда за преднамеренное убийство. Раз уж эти вампиры так высокоороганизованны, наверняка у них есть судебные органы. Если учесть, что в судьи попадают старейшие члены общества, то они вероятнее всего руководствуются кодексом, предписывающим подсудимому опустить руку в кипящее масло, чтобы доказать свою невиновность. А уж как будут собирать показания! А приговор! Об убийстве спящего вампира можно позабыть.

Оставалось последнее средство — поединок. Плевать, что они и разных сословий, раз Виктор сам упомянул, что смерть всех уравнивает. Пусть отвечает за свои слова. Тем более что дуэли по всем правилам у них все равно не получится: юноша не имел ни малейшего представление о том, как правильно написать картель, да и Леонард в качестве секунданта обязательно потеряет пистолеты. Оставив в стороне формальности, он решил вызвать вампира на рукопашный бой, надеясь, что когда злодей кинется на него, ему удастся увернуться и проткнуть тому грудь осиновым колом. План был столь же безумным, как поход на медведя с вилами… вернее, как поход на медведя с перочинным ножом, но Уолтер находился уже за гранью отчаяния, в том состоянии, когда инстинкт самосохранения берет выходной, и немеют нервы, и перед глазами плывет красное марево, когда чувствуешь себя почти неуязвимым, потому что смерть уже наложила на тебя тавро.

Пока он метался по комнате, припоминая приемы бокса, с которыми был хорошо знаком, но в основном потому, что ученики старших классов отрабатывали их на нем, за окном стемнело. Захлопали крышки гробов, оповещая что гости готовы к новой ночи увеселений. Уолтер надел фрак, дополнив его свежей манишкой, и после недолгих раздумий сунул в карман распятие. Флакончики со святой водой он не вынимал еще с прошлого вечера. За колом решил вернуться позже. Как цивилизованные люди… и нелюди, они назначат место и время для поединка.

Однако из-за распятия он уже не мог показаться в Парадной Зале, поэтому застыл в дверях, выискивая Эвике. Нужно ее предупредить, даже если одобрения от нее все равно не дождешься. Но красное платье, при виде которого чесались глаза, не мелькало в толпе гостей, и на Уолтера накатила давешняя тревога. Тот факт, что поблизости не было ни Виктора, ни Изабель, тоже радости не прибавил. Вдруг они все таки раздобыли клубнику — он больше в рот не возьмет эту гадкую ягоду! — и устраивают свадебную репетицию? Втроем — а что, с вампиров станется! Для них погрузиться в пучину разврата все равно что для приличного человека высморкаться! Уолтер трясся от ревности, но в голове уже проклевывалась мысль, чудовищная, как птенец птицы Рух, и она все разрасталась, покуда не заполнила его сознание.

Заметив Леонарда, который, упоенно жестикулируя, рассказывал леди Аркрайт про брачные игры инфузорий, мистер Стивенс замахал руками, подзывая друга. Тот вытаращился на Уолтера, вопросительно ткнув себя в грудь. "Да, тебя, растяпа ты этакий, тебя!" мысленно возопил англичанин, но лишь кивнул. Леонард что-то бросил на ходу своей собеседнице, которая оторопела от столь явного нарушения приличий, и помчался к Уолтеру, задевая подносы с колбасой. Уолтер тут же выволок его в коридор.

— Ч-что случилось? — запинаясь, промямлил вампир, но вдруг вытянул руку в нерешительности, — Уолтер, ну зачем… Отец ведь запретил, убери, они отсюда почувствуют.

— А мне и дела нет до того, что они там почувствуют! Где Эвике?! Что они с ней…

— Не кричи, пожалуйста, ведь услышат. И называй ее Бертой, — запротестовал Леонард, а лицо англичанина исказилось от гнева.

— О нееет, — прошипел он, — Бертой зовут твою мерзкую сестричку, которая втравила нас во все это. А она Эвике! Немедленно отвечай, где она!

— Не горячись так! С ней все в порядке, минут двадцать назад ее увела Изабель…

Тут глаза Леонарда расширились так, что сделались больше очков.

— Ты думаешь…

— Нет конечно! — выкрикнул Уолтер, прижимая его к стене. — Ничего подобного я не думаю! Изабель позвала ее чулки вязать, не иначе! Они ведь лучшие подруги, а ты не заметил? Очнись — мир гораздо больше и сложнее, чем стекляшка под твоим микроскопом! Куда они пошли? Хоть это ты запомнил?

Вампир молча указал на западную галерею.

— Я с тобой, — нерешительно предложил он, когда Уолтер сорвался с места, но англичанин прокричал через плечо:

— Только тебя мне не хватало! Иди, рассказывай дальше о своих треклятых букашках! — и, не контролируя себя, добавил, — Будьте вы все прокляты, вся ваша семья!

— Мы уже, — сказал вампир тихо. Он даже не пытался последовать за другом и стоял опустив руки, с тем же кротким и как будто отсутствующим выражением лица, с каким выслушивал ругань отца или равнодушные ремарки Гизелы. Его покорность лишь подстегнула Уолтера.

— И поделом, — выплюнул он и побежал в указанном направлении, по каменному полу который сделался таким мягким и вязким, что Уолтер едва держался на ногах.

Двадцать минут! Этого достаточно, чтобы убить. Или чтобы начать процесс умерщвления.

* * *

Мир рухнул и Эвике стояла на его обломках, уставившись на свое отражение в зеркале. В кривом зеркале, которое исказило ее черты, уменьшив их, но зато четко отобразило все детали, от серого мешковатого платья и холщового передника до цыпок на руках. Эвике перевела взгляд на Изабель, на бледном личике которой прорезалась тонкая улыбка, будто по нему полоснули бритвой. Сияя, она смотрела на Виктора, как отличница, отбарабанившая урок и ожидавшая похвалы. Тот улыбнулся поощрительно, хотя было заметно, что его внимание всецело занимает подарок.

— Где твои манеры, дитя? — нагнулся он над Жужи и подтолкнул ее вперед. — Сделай книксен и скажи "Как поживаете, фроляйн Берта?"

— Как поживаете, фроляйн Берта, — повторила девочка и поклонилась, но как-то нелепо, едва удержавшись на ногах, будто марионетка с надорванной ниточкой. У Эвике зашлось сердце.

— Она… пьяна?

— Нет, просто счастлива. Ее сознание было жалким дрожащим комочком, но Изабель привела его в порядок.

У девочки была простое широкоскулое лицо, сплошь усыпанное веснушками, как будто его обмакнули в оранжевую краску, после чего сбрызнули водой, так что кое где проступили белые пятнышки. Чья-то неласковая рука гладко зачесала ее рыжие волосы, но они выбивались из пучка, игнорируя приютские правила. Сколько, должно быть, она натерпелась из-за своих упрямых волос! Вспоминая детство, Эвике до сих пор вздрагивала. Поскольку народная молва наделила рыжих вспыльчивым характером, воспитательницы изо всех сил старались исправить ее дурной нрав, находя зачатки бунтарства даже там, где их вовсе не было. Случалось, что она часами не могла пошевелить пальцами, распухшими от ударов. И у этой дурочки житье не лучше, иначе бы она не пошла за вампирами, не польстилась на их фальшивые дары.

Взгляд девочки был рассредоточенным, на губах бродила бессмысленная улыбка. В руке она сжимала конфету, словно не зная что с ней делать, и пальчики испачкались растаявшим шоколадом. Механическим жестом она провела ладонью по фартук, но лишь размазала жирное пятно. Покачав головой, Виктор начисто вытер ей пальцы платком и поднес их к свои губам, как для поцелуя.

— А сейчас, милое дитя, мы покажем фроляйн Берте настоящее чудо. Хочешь?

— Да, — тихонько захихикала Жужи.

— Давай превратим воду в вино.

С этими словами он провел ее ручкой по своему рту, но девочка сразу же ойкнула и отскочила. На указательном пальце набухала капелька крови. Жужи скуксилась, готовясь разреветься, но как только Виктор погладил ее по голове, ее губки вновь расползлись в улыбке. Она продолжала расслабленно улыбаться и когда вампир поднес ее кровоточащий палец к бокалу с водой и стряхнул алую каплю. Зачарованная, Эвике наблюдала как кровь распустилась в воде, но не смешалась с ней, а повисла красноватой дымкой, первым облаком на небосводе.

С любезным поклоном Виктор протянул ей бокал.

— Угощайся, дорогая.

— Мы ведь не убиваем детей, — совладав с голосом, проговорила Эвике.

— Неужели? Кто тебе такое сказал? Не иначе как твой полоумный братец, которому дай только волю, и он перевел бы нас на диету из водорослей. Все это новомодные веяния, cherie, зато фольклор предписывает нам только детьми и питаться.

— Но дети! Они же… они…

— Что они? Те же люди, только ростом поменьше. А сей факт означает лишь то, что ребенком насытиться труднее, чем взрослым. Но ничего, в здешних краях в детях нет недостатка. Взять к примеру приют при монастыре "Избиения Младенцев," откуда родом сей розовый бутончик.

— Замечательное заведение! — вставила Изабель. — Может, слышала о таком?

— Я не хочу, чтобы ты ее убивал! — взмолилась Эвике, заламывая руки, — Слышишь! Не надо ее убивать!

Вампир встал позади девочки, положив руки ей на плечи.

— Успокойся, никто ее убивать не собирается. Мы возьмем ее с собой в свадебное путешествие. Если путешествовать втроем, никто не догадается что у нас медовый месяц и не станет горланить серенады под балконом. Таким образом, нам ее хватит на пару недель… Но тебе не терпится отведать ее крови прямо сейчас. Я вижу, как ты дрожишь. Кусай.

— Не хочу.

— Или не можешь? А если бы могла?

Девушка покраснела и сникла под его насмешливым взором. Она вновь почувствовала себя служанкой, которую застукали за примеркой хозяйского платья. Что теперь будет? Дверь совсем близко, но убегать бессмысленно, вампиры все равно быстрее. Оставалось лишь топтаться на месте, дожидаясь заслуженного наказания. Однако Виктор не спешил сводить с ней счеты.

— Хотя бы скажи, милая девушка, как твое имя? Не Бертой же тебя называть, в самом деле.

— Эвике, — прошептала она.

— Очень приятно, — в интонации Виктора ничего не изменилось. — Ты, как я понял, служишь в замке? Простолюдинка, притворившаяся госпожой. Вот уж и правда, второй раз как фарс.

Тут вампир напрягся, но вновь просиял и притянул к себе маленькую Жужи.

— Чу! Я слышу чьи-то шаги. Они слишком суетливые для шагов Командора, поэтому осмелюсь предположить, что это мой заграничный — точнее, заканальный — приятель торопится всех спасти. Подготовим для него сцену. Спи, дитя, — он коснулся ее головы, будто нажав невидимую кнопку, и девочка упала.

Эвике подалась вперед, чтобы подхватить ее, но вампирша заступила ей дорогу, и уже в следующий момент девушка почувствовала, что ее тело окоченело. Шевельнуть рукой — да что там рукой, даже мизинцем — тоже не получалось. Давясь бессильной яростью, она вперила взор в Изабель, которая, издеваясь, помахала пальцами, еще туже затягивая узы.

— Сделаешь Эвике больно — всю вечность будешь раскаиваться, — мимоходом заметил Виктор, поднимая девочку, чья голова при этом мотнулась из стороны в сторону, и швыряя на оттоманку. Прошипев что-то, Изабель ослабила хватку, но Эвике уже не обращала на нее внимания. Ее взгляд бы прикован к вампиру, который встал у дивана и облокотился о спинку, словно позируя для портрета. И не было на его челе ни жестокости, ни гнева, ни досады на плебейку, которая вырядилась его невестой. Наоборот, он улыбался довольно, словно все они приятно проводили время вместе. Он был счастлив. И Эвике почувствовала, что еще немного, и ее сердце разорвется от страха.

А шаги приближались. Наконец, тяжело дыша, в комнату ввалился Уолтер. Фрак его был расстегнут, манишка топорщилась, одна из манжет успела расстегнуться. В руке он сжимал распятие, так что Виктор с Изабель невольно попятились. Воспользовавшись моментом, Эвике бросилась к дивану и сгребла девочку в охапку, прокричав:

— Не смотри им в глаза!

Юноша потупился, но распятия не опустил. Теперь все трое — и он, и парочка вампиров — смиренно разглядывали пол, не смея двинуться с места. До того фантастической была эта сцена, что Эвике едва подавила истерический смешок, понимая, что если начнет, то так и будет хохотать пока на нее не наденут смирительную рубашку.

Молчание прервал Виктор.

— Ба, мистер Смит! Рад вас видеть.

— Стивенс, Стивенс, неужели так сложно запомнить! — отозвался англичанин, чувствуя как его рука начинает дрожать. Нельзя поддаваться на провокацию.

— Сложно, — признался вампир, — английские фамилии такие однотипные. В любом случае, чем обязан внезапному визиту? Или жениху уже нельзя остаться наедине с невестой? Это не соответствует вашей чопорной морали?

— Прекратите паясничать! Эв… — Уолтер заколебался, но по ее измученному взгляду понял, что их карты раскрыты, и продолжил увереннее, — Эвике, что он с тобой сделал?

— Да ничего я с ней не сделал, — сказал Виктор равнодушно. Носок его ботинка заскользил по пыльному полу, выводя узоры. — Мы с Изи всего-навсего устроили ей экскурсию в детство. Нет ничего приятней детских воспоминаний, не так ли, друг мой? Именно они поддерживают нас в трудную минуту — семейные чаепития, поездки на приморский курорт летом, ласки родителей… которые на самом деле не являются нашими родителями.

— На что вы намекаете?

Виконт сосредоточенно рисовал свой герб на полу.

— Я не намекаю, я скорее спрашиваю — кого из ваших родственников зовут Томас Лэнкфорд?

Уолтер вспыхнул. Не хватало еще, чтобы нечисть принялась за его родных.

— Черт побери, вам какая разница!

— Ваш дядя, да? — вампир нахмурился, будто историк, изучающий на редкость ветвистое семейное древо. — А Онория Лэнкфорд-Стивенс, стало быть, ваша мать? Вернее, та, кого вы считаете матерью.

— Что за..? О чем вы?

— А вы не задумывались, друг мой, — продолжил виконт, задумчиво растягивая слова, — почему всегда были белой вороной в своей семье? Нет, не так — белой вороной в зеленую крапинку, о двух головах и трех лапах. Пресловутым уродом. Задумывались, почему вы никогда не вписывались в общую картину? Почему братья твердо стоят на земле, в то время как ваша голова все время в облаках аки горная вершина? Почему у вас ничего не получается? Надо полагать, вы винили во всем свое скудоумие и разгильдяйство. Отчасти это действительно так, но на самом деле корень зла — ваша дурная кровь.

— Как вы смеете? Вы все лжете! — прохрипел Уолтер, который цеплялся за крест обоими руками. Он хотел броситься на обидчика, но чувствовал что и шагу сделать не сможет, пока не дослушает до конца. Пару дней назад он расхохотался бы, услышав столь абсурдные домыслы, но со вчерашней ночи его не оставлял тот странный образ — кто-то уходит от него все дальше и дальше и раздается тихий шелестящий звук, то ли посвист ветра, то ли шорох юбок.

— Это как вы смеете, — парировал вампир, который между тем, не отрывая глаз от пола, сделал несколько шагов в сторону. Изабель тоже пододвинулась поближе к оттоманке. — Как вы смеете появляться в приличной компании, будучи сосудом столь грязного секрета? Незаконнорожденным не место в обществе. Впрочем, вам повезло, о вас позаботились, постарались смыть пятно, хотя оно все равно проступило. Дурная кровь, мистер Стивенс! Уж поверьте мне, я разбираюсь в крови и могу смело заявить — у вас она дурная.

Виконт де Морьев умолк, разглядывая рисунок в пыли. Красиво получилось.

— Уолтер, не слушай его, пожалуйста! — прокричала Эвике с дивана, по-прежнему прижимая к себе неподвижное тело девочки. — Он все врет, не верь!

— Ну же, договаривайте, — отрывисто сказал Уолтер. Виктор пожал плечами.

— А зачем? Я мог бы так все и оставить, чтобы до самой смерти — которая, впрочем, не заставит себя ждать — вы терзались сомнениями. Но сегодня я в добром расположении духа — сами понимаете, свадьба, все такое — поэтому расскажу. Вы, друг мой, "дитя любви" мистера Томаса Лэнкфорда и некой гувернантки, имя которой затерялось в анналах истории. Бедняжка была нанята для одной из его дочерей, но не устояла перед обаянием хозяина и пала так низко, что миссис вынуждена была отказать ей от места. Она так и не рассказала, кто был виновником ее позора, в обмен на обещание мистера Лэнкфорда позаботиться о ребенке. Он обставил все лучшим образом, вас отдал на воспитание своей сестре — мог и на "ферму младенцев" сдать, но посовестился — а ее мужу-пастору помог найти хороший приход, чтобы тот не возмущался наличию бастарда в семье. Вы росли со своими тетей и дядей, считая их за родителей. Секрет невелик, но неприятен для всех вовлеченных.

— Не верь ему, Уолтер!

— Я вам верю, — сказал юноша, пропуская мимо ушей крики Эвике. Он даже не спрашивал, откуда у вампира эти сведения. Нечисть может проникнуть в любую замочную скважину, ей все открыто. — А что случилось с моей матерью? Моей настоящей матерью? — спросил он почти умоляюще.

— Она умерла под мостом.

— Что?!

Но как только Уолтер, опешив от нелепого ответа, поднял глаза на вампира, проверить издевается ли он или говорит правду, Виктор набросил на него невидимую сеть, разом парализовав и тело, и волю. Конечности сковало льдом, который добрался и до сердца, замедлив его бой, забив клапаны колючими снежинками. Уолтер резко вздохнул и побледнел. Распятие выпало из онемевших рук, а вампир поддел его носком ботинка и оттолкнул в дальний угол. В то же мгновение Изабель вцепилась в Эвике.

— Под мостом, — промурлыкал виконт, пододвигаясь поближе. Больше всего Уолтеру хотелось с размаху съездить по этой смазливой физиономии, но к рукам словно гири привязали. Заметив его порыв, Виктор потрепал пленника по щеке и продолжил сочувственно, — А куда ей было податься без рекомендаций? Представляете, вы ведь могли смотреть на одну и ту же луну… Только ваша мать смотрела на нее из-под моста. Что скажите? Ничего? Как, право, скучно с вами, — Виктор зевнул и томно махнул рукой, — на колени, мистер Стивенс. Вы сегодня наказаны.

Как подрубленный, Уолтер упал на колени. Тогда Виктор повернулся к Эвике и выражение его лица изменилось. От прежней скуки не осталось и следа. Властным жестом он подозвал девушку и она, бережно уложив свою протеже на оттоманку, встала перед ним.

— Твой обман раскрыт, но я тебя не виню и никому не позволю.

Изабель, которой предназначались последние слова, закусила губу так, что по подбородку скатились две алые капли.

— Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, — продолжал Виктор.

— Да откуда тебе знать? — горько усмехнулась Эвике.

— Какая разница? Главное, что я на твоей стороне. Я позволю тебе уйти.

Девушка вскинулась — неужели правда?

— Только мне? — догадалась она.

— Только ты и заслужила. Остальные участники этой аферы будут примерно наказаны. Но ты сможешь уйти… или остаться — это уже по желанию. Каким бы ни был твой выбор, ты не пожалеешь. Я приготовил еще один подарок к нашей, увы, несостоявшейся свадьбе.

— Какой?

— А ты не догадываешься?

— Куда ж мне, простолюдинке?

— Бессмертие, Эвике. Ты станешь одной из нас.

— И только-то? — девушка вдруг громко, со всхлипами расхохоталась и согнулась от смеха, хватаясь за бока чтобы хоть чуточку ослабить тугой корсет. — Я уж думала, ты мне сережки подаришь! Ни воображения у тебя нету, ничего! А подарок свой можешь вернуть в ту сувенирную лавку, где ты его купил со скидкой! Мне он не нравится! Он некрасивый и плохо упакован!

— Хочешь воды? — ласково предложил вампир, протягивая ей бокал, в котором еще плавало красное облачко.

— Нет, спасибо!

— Ты говоришь в состоянии аффекта и не отдаешь себе отчет. Подумай, разве тебе хочется умирать? Став вампиром, ты получишь все. Ну, чего бы тебе хотелось? Денег? Ты ведь за триста тысяч продалась Штайнбергам — дешево же ты ценишь свою жизнь. Деньги у тебя будут, и с годами их станет все больше и больше. Что еще? Положение в обществе? Ты сможешь уничтожить любого, кто бросит на тебя косой взгляд. Со временем в твоих жилах даже заструится голубая кровь… если будешь охотиться в салонах, а не в подворотнях. Но все это второстепенно, так? Я уже понял, Эвике. Позволь мне дать тебе то, что ты хочешь на самом деле. Все детство ты простояла у приютских ворот и ждала — по лицу вижу, что угадал. Я распахну ворота, ты вольешься в нашу семью…

— Семью? — взвизгнула девушка. — Семья, как же — ты бы видел со стороны, как твои приспешники тебя боятся. Они б давным-давно глотку тебе перегрызли, да дрожь в коленках мешает. А эта злючка, что за тобой как осел за морковкой таскается — ей ты тоже семью пообещал?! То, что у тебя с ней — это, по-твоему, семья? Да катитесь вы ко всем чертям со своим бессмертием, — она устало махнула рукой.

Вампир пожал плечами. Что ж, ее право. Бессмертие — не каша с комками, которую нужно скармливать кому-то по ложке. Не хочешь — не ешь. Дар слишком велик, чтобы делиться им с недостойными. Он приготовил для маленькой дикарки испытание, она с ним не справилась. Ей же хуже. Одним трупом больше, велика беда… Но почему? Внезапно на него накатила волна ярости, слепящей и ледяной, как метель. Почему, почему, почему?! За что ей цепляться? Всю ее жизнь составляли книксены с утра до вечера, изнуряющая работа да заискивание перед хозяевами. У нее ничего нет, ничего! Она кусок угля, который он предложил превратить в бриллиант. Отказаться после этого? Невозможно! Никто не откажется от вечной жизни! Но его собственные ворота с лязгом захлопнулись и в руках снова была пустота.

Взять эмоции под контроль было не так-то просто. Впившись когтями в плечи Эвике, которая тут же зажмурилась, он прокричал:

— Да подключи ты наконец мозги, или мужицкую смекалку, или что там есть у твоего сословия!! Ты смотришь в лицо смерти — и отказываешься от вечной жизни?! Любой на твоем месте захотел бы жить, любой!

— А тебе так хочется в это верить, да? — все еще жмурясь, прошептала девушка.

— Выбирай!

— Да уж точно не твое бессмертие.

— Не-бессмертие — какой очаровательный эвфемизм! Значит, смерть. Повторяй за мной — я выбираю смерть.

— Я выбираю смерть, — послушно произнесла Эвике. Глаза ее распахнулись, словно у самых ног вдруг разверзлась пропасть, из которой вырывались языки пламени. Похоже, она только сейчас осознала весь ужас своего положения. Она еще раз пошевелила губами, проговаривая слово "смерть," примеряя его на себя.

Изабель, наблюдавшая за этой сценой с видом театралки, снявшей на вечер лучшую ложу, потерла ручки. Уолтер дернулся, но не смог сдвинуться ни на дюйм.

— Только…

— Что?

— Ты можешь убить меня красиво? — попросила Эвике. — Чтобы мне показалось, будто я великосветская дама, которую целует в шею любовник, а не девка, которую затащили в кусты. Тогда мне не будет так паскудно. Сделаешь?

Вампир кивнул.

— Последнее желание женщины для меня закон.

— Еще я хочу, чтобы эта отвернулась.

— Виктор, я ей не подчиняюсь, — вскинулась Изабель.

— Зато мне подчинишься. Отвернись.

И она прошествовала к окну, походя пиная обломки мебели.

— А вот наш английский друг пусть посмотрит.

— Да, — согласилась Эвике, — пусть внимательно посмотрит.

— Ты готова, дорогая?

— Приди ко мне, Виктор.

Он ласково обвил ее плечи левой рукой, правой же погладил жертву по лбу, покрытому холодной испариной, провел пальцами по ее щеке, спускаясь все ниже и вместе с тем склоняя ее голову набок. Она застыла, опустив очи долу, прикрывая рукою грудь, как мраморная купальщица, да, как статуя в ледяных каплях росы. Даже лицо ее окаменело, сделалось мрачно-торжественным. Хорошо что она не улыбалась, потому что тогда на ее щеках появлялись ямочки. Их он заметил еще при первой встрече. И если закрыть глаза, чтобы не видеть ее вульгарных веснушек, и вслепую исследовать географию ее лица — покатые склоны скул, бархатистая кожа щек, те самые ямочки, в которых отдохнули бы его усталые пальцы — в памяти проступал другой образ. Нельзя этого допустить. Осторожно взяв ее за запястье, Виктор отвел в сторону ее руку и притянул девушку к себе. Шея ее вытянулась и напряглась, по кожей пульсировала кровь, отзываясь на каждое его прикосновение. Виктор поцеловал ее в лоб, как покойницу, но не удержался и скользнул губами по ее губам.

— Прощай, Эвике. Я буду скучать по тебе, — шепнул он, касаясь ее кожи кончиками клыков, но не решаясь ее пронзить.

— А я по тебе не буду! — вдруг прошипела девушка.

Изогнувшись, она вцепилась зубами в его шею.

* * *

Берта Штайнберг вскочила в постели, разбуженная страшным сном. Прикоснулась к шее и тут же облегченно вздохнула — какой только бред не примерещится! А тот факт, что она еще могла шевелить руками, означал, что девушка пока что у себя в каморке, а не в каком-нибудь подземелье, закованная в кандалы. С одной стороны, это обстоятельство ее приободрило, с другой же ожидание становилось поистине нестерпимым. Ведь не может же он не знать, где она находится? Знает, как пить дать. На это, собственно, Берта и рассчитывала. Виктору нет дела до ее семьи. Ну разве что отвесит отцу пару оплеух за то, что тот плохо следил за дочуркой, а потом направится прямиком к ней самой. От него нет спасения, потому что их связали узы древние, как сам мир, но это еще не означает, что Виктора нужно бояться. Такого удовольствия она ему не доставит. Страх для вампира — как щепотка корицы в глинтвейне, маленький штрих, который придает остроту ощущениям. Раз так, пусть давится ее пресной кровью… потому что он, конечно, убьет ее. Выпьет досуха, и она растворится в нем, как жемчужина в уксусе, сольется с его сознанием, перестанет существовать. Иногда она ловила себя на мысли, что почти ждет этого. Раз ее корабль никогда не приплывет в тихую гавань, так пусть разобьется на рифах, убаюканный песнями сирен, и исчезнет в толще вод. Остается лишь надеяться, что Виктор не будет излишне жесток в ее последние минуты. Хотя после ее поступка он волен обращаться с беглянкой как сочтет нужным.

Берта сняла сорочку, мягкую и легкую, как облако, и отправилась чистить клыки пастой из плоской фарфоровой баночки с надписью "Для украшения и сохранения зубов и десен." Паста была так называемой «вишневой» — то есть красноватой из-за добавленного кармина — и чем-то напоминала кровь. Ничего приукрашать или сохранять вампирше не требовалось, но эта ежевечерняя процедура давала ей почувствовать, что она еще не одичала. Именно поэтому, в отличии от большинства вампиров, спала она исключительно на кровати. По возвращению из Италии, отец купил ей гроб, белый с гирляндами из позолоченных лилий. И живой моднице при виде такого захотелось бы срочно умереть, но Берта хранила в нем белье.

Зачем, спросите вы, цепляться за остатки человечности, если каждую неделю питаешься кровью вприкуску с душой? Разве можно быть вампиром на половину, на три четверти, на 90 процентов? Выходит так же лицемерно, как превозносить семейные ценности с кафедры поутру, а вечером идти в бордель. Если уж предаваться пороку, то на всю катушку. Но фроляйн Штайнберг верила, что останься в ней хоть крупица человечности, и она уже победила. Тогда в одной их непринужденных бесед, которые она вела со своим медальоном, можно будет упомянуть, "Вот видишь, я еще не стала чудовищем. Тебе не нужно меня стыдиться." Заключенная в золотую рамочку, ее совесть сияла выцветшей улыбкой и всегда одобряла.

Кроме того, Берта считала, что чем труднее, тем лучше. Только бревна плывут по течению.

В тот вечер на службу она не торопилась, потому что уже не рассчитывала увидеть свою протеже. После таких рекомендаций, Мейер должен был спозаранку примчаться в больницу и умчать Маванви-Кармиллу в новую жизнь, так что сейчас она, верно, попивает шампанское на каком-нибудь литературном журфиксе. Как оказалось, дела шли далеко не так гладко.

У подъезда Св. Кунигунды сиделка увидела новенькую карету, запряженную двумя лошадями. Нельзя сказать, что шикарная карета была здесь в диковинку — нередко племянники, упекшие сюда богатую тетушку, приезжали справиться о ее здоровье или муж навещал истеричку-жену, пока его новая пассия нетерпеливо вертелась в экипаже, прихорашиваясь перед зеркальцем. Но сердце Берты все равно екнуло. А когда кучер и лакей перебросились парой английских слов, она взлетела по лестнице, перемахнув разом через десяток ступеней, и в дверях столкнулась с выходившим критиком. Очки его сползли на кончик носа, в руках он держал свою шляпу и методично ее колотил, но тумаки явно предназначались кому-то другому.

— Карл Мейер? — выдохнула Берта.

Он недоуменно уставился на сиделку, силясь припомнить, где и, главное, при каких обстоятельствах они могли познакомиться. А то мало ли чего можно ожидать от таких напористых девиц. О вчерашней встрече о ничего не помнил. Уходя, Берта стерла обоим друзьям память.

— Ваш покорнейший слуга, фроляйн, но откуда вы меня знаете?

— Вы известный критик, — пожала плечами Берта, а Мейер важно выпятил грудь, вовремя поймав очки, которые при этом чуть не соскользнули с его носа. — Вы виделись с Маванви?

— А вам не откажешь в проницательности. Да, именно так. Из достоверных источников я узнал о таланте фроляйн Грин и пришел поговорить с ней лично. Ах, она гениальная писательница! Ее книга поможет человечеству вырваться их тенет реализма и сбросить цепи натурализма…

— … и здравого смысла, — пробормотала сиделка. — Значит, вы ее забираете?

— Увы, фроляйн, все не так-то просто, — разом помрачнел критик. — Я побеседовал с главным врачом, пообещал упомянуть в статье, что персонал его больницы выпестовал юное дарование и помог развиться ее творческому потенциалу. Но…

— Он отказал вам?!

— Нет, доктор Ратманн и рад бы помочь, но для ее выписки требуется разрешение опекуна. Известно ли вам, что ее дядя английский посол? Доктор дал ему знать, и они с женой примчались в больницу.

— И что же? — Берта дрожала от нетерпения.

— Полдня его уламывали, а он ни в какую. Мол, племянница-писательница опорочит его доброе имя. Ну и типчик! Но ничего, у меня есть знакомства…

— И у меня тоже! Мое главное знакомство — это я сама. Ждите здесь и не вздумайте улизнуть, — скомандовала вампирша, отодвигая его с дороги.

Первым делом Берта ринулась в гостиную для посетителей и еще издали увидела Ратманна, который, стоя у приоткрытой двери, что-то доказывал незнакомому господину.

С той злополучной ночи она избегала доктора, хотя несколько раз они все же пересекались в вестибюле и он неизменно провожал ее тоскливым взглядом. Вот и сейчас доктор наморщил лоб, силясь что-то вспомнить, но это было так же бесполезно, как разбирать письмена на песке, после того как по нему прошлась морская волна. Видны были размытые контуры, но смысл ускользал. Так он мучился уже третий день. Как следует попировав-повеселившись с пациентками, доктор Ратманн подсчитал и прослезился. Подсчитал он не средства, затраченные на экстравагантный банкет, а время между уходом из больницы и пробуждением в объятиях спасенной фроляйн Лайд. Минуло не менее двух часов, но память зарегистрировала от силы минут двадцать. Вот он расспрашивает прохожих, подбегает к девушке, окруженной бандитами, кричит на них… и пробуждается в другом квартале. По словам фроляйн Лайд, в промежутке налетчик успел его пырнуть… судя по всему, двузубой вилкой, потому что шее остались два надреза. И почему он ничего, ну совсем ничегошеньки не помнит? Помрачение рассудка могло быть первым симптомом грядущего помешательства… не говоря уже о галлюцинациях. А они тоже были. С немой просьбой посмотрел он на сиделку, умоляя разрешить его сомнения, но та полностью его проигнорировала. Ее интересовал только посетитель.

Дядя ей сразу не понравился. Высокий, с узкими плечами и вытянутым лицом, он напоминал старую и сварливую борзую. Жидкие волосы прикрывали глянцевую лысину, бакенбарды топорщились по сторонам, будто две сапожные щетки, а опущенные уголки губ придавали лицу вечно брезгливое выражение. Серые, как само уныние, глаза вяло шевельнулись, но тут же утратили к медсестре всякий интерес. Говорил дядя монотонно, без выражения, словно зачитывал средневековые статуты. Рядом с такими мухи дохнут от скуки, а от молока отделяется сыворотка.

— Повторяю, доктор, не может быть и речи о том, чтобы Эммелина вела богемный образ жизни. Ее поступок станет пятном на моей репутации. Кому понравится, если его юная родственница будет пить абсент в притонах и носить шаровары вместо платья? Кроме того, мое пребывание в столице подходит к концу. Послезавтра мы с женой возвращаемся в Лондон.

— Тогда заберите ее с собой, — рассеяно предложил Ратманн, массируя виски. Посол неодобрительно на него покосился. Воистину, в подобных заведениях все сплошь безумцы, что по ту сторону решеток, что по эту.

— Уж увольте. Как не прискорбно, моя племянница невменяема, а я не желаю, чтобы ее поведение стало поводом для пересудов в свете. Пусть остается в вашей замечательной клинике. А поскольку Эммелина недееспособна, то даже по ее совершеннолетию я останусь опекуном и позабочусь о том, чтобы лечение продолжалось без перебоев. Это для ее же блага. Всего доброго, доктор Ратманн.

Он удостоил врача невнятным поклоном и вернулся в гостиную. Берта смотрела на доктора, трепеща от гнева.

— И что, вы это так и оставите?

— Что я могу? Закон на его стороне.

— Но мертвые вне закона. Надеюсь, дядюшка упомянул Маванви в завещании, — ухмыльнулась Берта, следуя за англичанином, а доктору захотелось проведать запасы успокоительного, потому что он опять увидел нечто такое, чего на самом деле быть никак не могло.

Гостиная была просторной, с навощенным паркетным полом, но совсем без ковров, с которых так тяжело потом отмывать кровь. На стенах висели картины душеспасительного содержания. По всему помещению была расставлена кожаная мебель, и на одном из диванов, свернувшись в комочек, плакала Маванви. Услышав шорох юбок, она подняла опухшее от слез лицо, но не смогла ничего сказать и снова уткнулась в диванную подушку. Над девочкой нависала вертлявая дама в черном платье с таким громадным турнюром, словно под ее юбкой кто-то притаился. Двумя пальцами тетушка подняла прядь белокурых волос и поморщилась.

— Вы должны принять меры, — строго обратилась она к сиделке, — это негигиенично, позволять пациенткам ходить с распущенными волосами. Я думала, их здесь стригут. Можете увести Эммелину. Нет, милочка, забрать тебя никак невозможно, особенно после того, как ты устроила такую сцену, — эта реплика была обращена к Маванви, которая всхлипнула еще громче. "Убью," была первая мысль Берты. Вторая — "Все будете под мою дудку плясать." Причем именно вторая показалась ей кощунственной. Она уже привыкла смотреть на жизнь с позиции марионетки. Стоит только понять глаза — и увидишь, что от твоих рук вверх тянутся ниточки, а еще выше видна и крестовина, которую держат чьи-то пальцы. Одно их движение и кукла послушно выполнит приказ. Нет, никем она манипулировать не станет. И не убьет, не хватало еще родной стране неприятностей с Англией. Нападение на дипломата влечет за собой серьезные последствия — по крайней мере, так следовало из трехсот-страничной "Инструкции для Новообращенного Вампира," которую вместе с траурным венком Штайнбергам прислала в подарок Эржбета.

— Тем не менее, выписать Маванви вам придется, — в тон тетушке произнесла вампирша. — Прямо сейчас. Она больше ни минуты здесь не пробудет!

— Не кричите, мы прекрасно вас слышим, мисс, — одернул ее добрый дядюшка, — но забирать Эммелину не намерены.

— Она и выглядит гораздо приличней, — одобрила тетушка, — сошел ее крестьянский румянец, чего дома мы даже с помощью уксуса не могли добиться. Пребывание в этом санатории идет ей на пользу.

— В санатории?! — задохнулась сиделка. — Ах вы..! Немедленно подпишите документы! Ваша племянница не сумасшедшая!

— Неужели? По-вашему, ее россказни каким-то образом совместимы со статусом здравомыслящего человека?

— Вот именно! Эми с детства была лгуньей! — подтвердила тетушка. Ее шляпа, которая могла запросто послужить пособием по орнитологии, возмущенно заколыхалась.

— Она не солгала. Это вам только кажется, что она ваша племянница, а на самом деле она древний вампир, — выпалила Берта и, покуда ее муза не упорхнула, продолжила вдохновенно, — и не просто вампир, а… а Королева Проклятых, Великая Воительница и Гроза Оборотней. Вот так. Лучше нужно присматриваться к родне.

Супруги переглянулись.

— Генри, эта женщина безумна! — вскрикнула тетушка.

— Не тревожься, дорогая, я незамедлительно поговорю с ее начальством. Такие шуточки, мисс, вам ой как дорого обойдутся.

— Повторяю, она Королева Вампиров, а я… эээ…ее прислужница!

— Тоже вампир, надо полагать?

— Да.

— Восхитительно. Теперь понятно, кто поощряет ее фантазии.

— Хотите, докажу?

— Чем, интересно?

— Да хоть вот этим.

Срывая чепец, вампирша оскалилась. Даже в блеклом свете газовых рожков ее клыки сияли ослепительной белизной, будто горные пики, острые и такие же безжалостные. Волосы гривой рассыпались по плечам, пальцы конвульсивно сжались и выпрямились, когда из них выстрелили длинные загнутые когти. Теперь платье с фартуком смотрелось на ней так же нелепо, как попона на львице. Казалось, ткань треснет и наружу вырвется дикий зверь…

Дядюшка пожал плечами.

— Это ничего не меняет. У вас просто дурные зубы, как у прочих туземок.

— И причешитесь немедленно, — поддакнула тетка. — Фу, это же неприлично, разгуливать с такой копной на голове. Где ваши манеры, юная леди?

Зато Маванви, забившаяся в уголок дивана, смотрела на нее с восхищением. Берта послала ей вопросительный взгляд — они всегда такие? Та только руками развела.

"А теперь что?" подумала сиделка. Можно, конечно, попробовать вчерашний способ, но вампирша опасалась, что если пригласит сюда Джейн Остин, Короля Артура и безголовую Анну Болейн, чтобы те увещевали дядю на английском языке в разных стадиях развития, он и бровью не поведет. О да, такие зануды не поверят в столоверчение, даже если стол спляшет перед ними чечетку, жонглируя эктоплазмой.

К счастью, у нее оставалась козырная карта.

— Хорошо, — процедила Берта, — сами напросились.

С плащом вышло бы куда эффектней, но она же не фигляр на ярмарке, чтобы показывать фокусы. Вампирша взмахнула руками и ее тело потемнело, скукожилось, а на месте девушки оказалась летучая мышь, которая отчаянно захлопала крыльями. Этот момент был самым сложным — сколько раз она плюхалась на пол, забыв вовремя взмахнуть крылом, и пристыженно попискивая, уползала под кровать. Но сегодня трансформация была образцово-показательной. По крайней мере, супругов она точно впечатлила.

— мышь! Мышь!! МЫШЬ!!! — возопила тетя. С проворством горной козочки она заскочила на стул, но осознав что атака будет с воздуха, спрыгнула, схватила стул за спинку и выставила его перед собой.

— ААА!!!!! — вторил ей дядюшка. Восклицательные знаки, которые он сдерживал в течении всей жизни, одновременно рванулись на волю.

— УБЕРИТЕ!!!

— АААААааааАААА!!!

— Она такая… такая… негигиеничная!!!

Насладившись их беспомощным состоянием, Берта перекинулась обратно.

— Вот и отлично. Покричать бывает полезно. Говорят, есть такая терапия.

Вдоволь провентелиров легкие, оба замолкли и в молчаливом ужасе уставились на племянницу. Если такая служанка, то какой должна быть госпожа? Не долго думая, девочка заклацала на них зубами, чем вызвала еще один приступ хорового крика. Колоратуре тетушки позавидовала бы любая примадонна.

— Эммелина…гмм… Маванви, — успокоившись, спросил дядя, пока тетушка пугливо выглядывала у него из-за спины, — ты тоже так умеешь?

— О да!

— Но почему ты раньше так не делала? Например, когда мы запирали тебя в шкаф на всю ночь?

— Потому что я копила злобу, — прошипела она, приподнимаясь с места. Родственники скользнули к двери.

— Пожалуйста, госпожа, будьте милосердны! — сиделка сделала предупредительный жест, — Я понимаю, что их следует наказать, но не надо рисовать их кровью фрески на стенах, как в прошлый раз. И глазные яблоки оставим в покое — зачем добавлять хлопот гробовщику? Ему и так придется повозиться. Умоляю, не делайте ничего слишком ужасного.

— Ужасного? О, я сейчас покажу кое-что ужасное. Вот превращусь в летучую мышь и… и запутаюсь у вас в волосах!!!

— НЕЕЕТ! — завыла тетушка, словно баньши, которой наступили на любимую мозоль. — Генри, пойдем отсюда, пойдем!

— Уже уходим, уже уходим!

Но Берта встала в дверях.

— Не забудьте на бланке расписаться. И вот еще что — возможно, чуть позже вы решите, что все это вам пригрезилось, ведь человеческая память слишком ненадежна, слишком снисходительна. Но если вы, поразмыслив, захотите сделать за спиной Маванви какую-нибудь гадость, то лучше сразу выкиньте эту идею из головы. Во второй раз вы так дешево не отделаетесь. Вы оба, конечно, такие негодяи, что клейма негде ставить… но я найду, где поставить. Я буду следить за вами, — подумав, она добавила. — Я умею превращаться в туман.

Когда чета злодеев выскочила в коридор и бросилась в кабинет главного врача, Берта присела на другой конец дивана, заложив ногу за ногу. Девушки посмотрели друг на друга и расхохотались.

— Они ведь уезжают в Лондон, — стонала Маванви, утирая слезы, но на этот раз слезы счастья. — Там все время туман! Вот же они напугаются!

— Именно на такой эффект я и рассчитывала.

Девочка осеклась.

— Ой, а вдруг тамошний туман как-то связан с..?

— Кто его знает? В каждой избушке свои погремушки. Может, английские вампиры проводят время именно так, порхая над промозглыми улицами в виде тумана и выкрикивая "Бууу!" зазевавшимся прохожим. Наше существование настолько уныло, что и это сгодится в качестве развлечения.

Тут Маванви подползла к ней поближе, обняла, положила голову ей на плечо, ласкаясь как сытый котенок. От этого невинного порыва Берте сделалось неуютно. Сложив руки на коленях, она смерила Маванви холодным взглядом, будто гувернантка нашкодившую воспитанницу, но та лишь блаженно улыбнулась в ответ. Совсем, видать, рехнулась от счастья. Если бы она только догадывалась, с кем лезет обниматься!

А вдруг и правда догадывается? Она ведь писательница, тонкий психолог, знаток душ и какие там еще есть титулы. Быть может, с ней получится поговорить, даже приоткрыть створку сердца, показав содержимое? Но риск слишком велик. Вот существовал бы какой-нибудь нейтральный, не отягощенный презрением термин, чтобы они с Маванви сразу поняли друг друга! Но его нет, а воспользоваться любым другим означало бы напялить на себя рубище, которое уже прополоскали в грязи. Так что придется ходить вокруг да около, поминутно краснея, будто родитель которой посвящает своего малыша в интимную жизнь птиц и пчел, но вместе с тем подозревает, куда деваются книги с верхней полки в библиотеке. А потом что? Вдруг Маванви посмотрит на нее с гадливостью? Или еще хуже, спросит "Как сестру?" И как объяснить, что не нужна ей сестра, ей одного брата хватает за глаза, и того она больше никогда не увидит.

Заметив, как насупилась Берта, девочка посмотрела на нее заискивающе.

— Отодвинься, — приказала вампирша, — какая радость обниматься с трупом?

— Не говори так про себя, слышишь, не говори! Почему ты так себя ненавидишь? Ну что мне сделать, чтобы у тебя все было хорошо?

— Для начала, кончай уже реветь. Нечего скорбеть по тем, кто умер давно. Ты бы еще по Юлию Цезарю всплакнула. У меня же все будет хорошо, если я увижу тебя благополучной. И еще лучше, если ты меня вообще забудешь.

— И не подумаю, — возмутилась Маванви, не отпуская ее руки, — мы ведь подруги.

От этого слова Берта вздрогнула.

— Да ты в уме ли? Какие мы подруги? Повстречайся мы при других обстоятельствах и я, возможно, перекусила бы тебе шею. Вот здесь, — ее коготь чуть царапнул кожу, тонкую как у новорожденного ягненка. Лишь тогда Маванви отодвинулась. На ее шее вспухла розовая полоска, а вампирша едва удержалась, чтобы не припасть к ней губами.

— Моли Бога, чтобы тебе не довелось оказаться возле голодного вурдалака, — лицо девочки вытянулось, и Берта добавила уже мягче, — А теперь иди, герр Мейер тебя заждался. Ступай и ничего не бойся. Отныне ты будешь знаменитой, богатой и счастливой.

— А ты, Берта? Ты ведь тоже будешь счастлива!

— Постараюсь.

— У тебя обязательно получится, — убежденно зашептала девочка. — Пусть все-все твои мечты исполнятся.

— Спасибо, — проронила вампирша.

— Ты так говоришь, как будто в это не веришь!

— Я и не верю.

— Но Берта…

— Такое не сбывается, Маванви. Даже в сказках.

Отступать было некуда. Все это время она шла по мосту, разбрызгивая за собой керосин, оставалось лишь чиркнуть спичкой.

— Ты, верно, не раз слышала про принцессу на башне, которую спасает принц? — спросила вампирша. — Убивает дракона, находит замок в глуши, карабкается по отвесной скале, преодолевает все преграды, чтобы исцелить ее поцелуем? И потом они живут вместе долго и счастливо.

Напрягшаяся в начале ее речи, Маванви облегченно рассмеялась. Ожидала трагедию, а оказалась такая банальность! Ну и Берта, ну и накрутила!

— И это все? — сияя, спросила она. — Чего же его тут стыдиться? Это обычные фантазии, нормальные! Да каждая девушка мечтает оказаться в роли той принцессы!

— Вот именно, — оборвала ее Берта, — я же мечтала стать принцем. А стала драконом.

И вампирша насмешливо посмотрела прямо перед собой.

— Ну что, нравлюсь я тебе такой?

 

ГЛАВА 16

Далеко не все смертные, с которыми сталкиваются упыри, идут на смерть покорно, аки агнцы на заклание. Сопротивление не ограничивается мольбами — в ход пускают и кулаки, а то и оружие, начиная с кочерги и кончая револьвером. Иными словами, все до чего жертвы успевают дотянуться. Как это ни прискорбно, но обычные, человеческие средства защиты против вампира столь же эффективны, как рогатка против динозавра. Рана, нанесенная саблей, быстро затянется. Пуля пройдет навылет, не причинив серьезного вреда, за исключением разве что испорченной шелковой рубашки, а уж это обстоятельство лишь раззадорит вурдалака. Так что если под рукой не окажется серебра, освященных предметов или солнечного света (ну, каким-то образом), можно смело писать завещание. Точнее, быстренько подмахнуть подпись под уже составленным, потому что на большее времени все равно не хватит.

Но никогда еще люди не кусали вампиров. Было в этом что-то настолько противоестественное, что волосы вставали дыбом и в жилах стыла чужая кровь. Так почувствовал бы себя человек, чей бифштекс вдруг выхватил вилку и вонзил ему же в руку. Чудовищно! Если уже еда начала на тебя кидаться — считай, настали последние времена.

Обо всем этом Виктор подумал позже, ибо думать о чем-то сейчас был не в состоянии. Перед глазами потемнело. Прижимая руку к окровавленной шее, он застонал и согнулся. Похоже, девчонка перекусила ему нерв или чем еще богата анатомия шеи. Оставалось лишь полагаться на чудесную регенерацию, свойственную всем немертвым, но и она не спешила облегчить его страдания.

Кусалась Эвике профессионально, 12 лет приютской жизни не прошли для нее даром. Днем монахини учили сирот арифметике, чтению и домоводству, зато по вечерам девочки практиковали дарвинизм, то-есть выясняли, кто находится на верху пищевой цепочки, а значит имеет право отбирать обед у остальных. Уже тогда Эвике поняла, что зубы даны женщине не только для того, чтобы сверкать ими в улыбке, а ногти — чтобы часами их полировать.

Воспользовавшись его замешательством, Эвике попыталась ударить вампира коленкой в пах, но помешал кринолин, и она, несколько разочарованная, подбежала к дивану, сгребая в охапку Жужи, и бросилась к двери. А к Виктору уже летела Изабель.

— С тобой все… тебе очень… — лепетала она, не зная, можно ли прикоснуться к нему в таком состоянии или в ответ он выместит обиду на ней. Да пусть бы и так! Наглая тварь причинила боль Виктору — ее Виктору — и она за это расплатится!

— Ненавижу! — прокричала Изабель вдогонку сопернице. Вампирша выпустила когти, так что теперь ее костлявые руки напоминали два деревца с сухими ветвями. — Прощайся с жизнь, смертная! Я раздавлю тебя!

— Это еще кто кого!

Граненый флакончик из красного стекла пронесся в воздухе, разбрызгивая по сторонам святую воду. В последний момент Изабель увернулась, прикрывая лицо ладонью, но несколько капель все же попало на тыльную сторону. Пораженная кожа пошла волдырями. Взвизгнув, вампирша замахала рукой в воздухе, стараясь хоть немного остудить невыносимую боль. За первым флакончиком просвистел и второй, но Уолтер снова промахнулся — потому, наверное, что бросал их с полуприкрытыми глазами.

Как только зубы Эвике сомкнулись на шее Виктора, англичанин вновь почувствовал себя свободным. И неудивительно, ведь мычащий от боли вампир вряд ли мог держать кого-то под контролем. Быстро оценив ситуацию и поняв, что до распятия ему все равно не дотянуться, Уолтер воспользовался святой водой. Риск был велик, ведь вода не подействовала на Леонарда, зато Изабель в полной мере оценила ее силу. Интересно, почему так? Но времени на размышления не оставалось, и Уолтер, на всякий случай окропив порог комнаты, понесся вслед за Эвике.

— Поймайте их, кто-нибудь!!! — завопила вампирша что есть духу, но Виктор досадливо махнул рукой, велев ей замолчать. Рана на шее уже побледнела и отчасти затянулась, но отпечаток зубов виднелся слишком явственно. Кстати, у людей стерильные зубы? Они же всякой гадостью питаются. Как бы она не занесла ему какую-нибудь инфекцию… Но неважно все это, не до гигиены сейчас!

— Виктор, эта девка на тебя напала… как она посмела на тебя напасть?! Нужно позвать наших и…

— … все им рассказать, — договорил за нее виконт, поправляя воротничок. — Давай сразу напечатаем памфлет в лучших традициях 18го столетия, озаглавим его "Печальное но поучительное происшествие с двумя вурдалаками, загрызенными бешеной служанкой" и раздадим всем по копии, пусть почитают, — собрав остатки сарказма, подытожил он.

— Так что же делать? — Изабель преданно смотрела на него.

Виктор так и не ответил, потому что в дверь просунулись обеспокоенные лица.

— Что-то произошло, Виктор? — спросил Готье, продолжая топтаться в коридоре. — Мы услышали крики и подумали, не понадобилось ли вам чего.

Де Морьев обернулся к нему всем корпусом.

— Считайте, что вы слышали рожок, сзывающий охотников, — глаза его полыхали. — Закончен маскарад, настала пора сбросить личины. В наши ряды прокрались двое предателей, мужчина и женщина. Найдите их и уничтожьте. Хотя нет, первое слово здесь за Изабель, — вампирша встала рядом, — а когда наша Изи с ними наиграется, выпейте их кровь до последней капли. Вам нужно подкрепиться перед завтрашними приключениями. Кстати, можете войти.

Но вампиры замялись.

— Не можем, Мастер, — ответили они вразнобой. — Кто-то забрызгал порог святой водой.

Несколько минут они переминались с ноги на ногу по обе стороны порога, дожидаясь когда же высохнет вода. Повисло неловкое молчание. Наконец вампиры под предводительством Готье вошли в комнату. Их было около тридцати, мужчины во фраках, дамы — в ярких шелковых платьях и с бархотками на шее. Все заметно нервничали.

Виктор вкратце обрисовал подопечными дальнейший план.

— Торопиться нам некуда, можете потешиться с ними в свое удовольствие. Впрочем… хозяйскую дочку я, пожалуй, оставлю себе. Надеюсь, никто не возражает? Мы все тут коллеги, если кто-то против, я выслушаю ваш аргумент.

Коллеги как один замотали головой.

— Отлично, тогда можете идти… О, Леонард! Рад вас приветствовать.

Ухмыляясь, вампиры расступились, пропуская вперед юного Штайнберга. Он то и дело озирался по сторонам, как барашек среди одичавших и оголодавших псов.

— Добрый вечер, — он неуверенно посмотрел на Виктора, — или нужно сказать "злой вечер," п-потому что у нас все наоборот?

— Так тоже сгодится, — допустил виконт. — Что вам угодно? Пришли побеседовать с будущим свояком?

— Я хотел спросить, где…

— Но вот в чем загвоздка, — перебил его Виктор, — с вашей сестрицей я так до сих пор и не познакомился. Боюсь, ее отсутствие скажется и на наших с вами отношениях.

И без того бледная кожа Леонарда сделалась зеленоватой. Среди вампиров пронесся злорадный шепоток. Нет ничего приятнее, чем наблюдать, как на твоих глазах унижают кого-то другого. Сразу испытываешь облегчение, что не тебя.

— Отсутствие? — прошелестел его бумажный голос. — Но разве…

Виктор приподнял бровь.

— Вы, верно, держите меня за простака, не способного отличить смертную от вампирши и горничную девку от барышни. Так ли это, Леонард? Я сразу заметил обман, но решил понаблюдать за вашими лживыми увертками. Мне еще предстоит долгая и основательная беседа с вашим отцом, а вот с вами даже разговаривать противно. Одним своим существованием вы позорите наше общество! Вампир, отказавшийся от крови — кто-нибудь слышал о такой причуде природы? — обратился он к соратникам, и те дружно рассмеялись.

Кто-то толкнул Леонарда, кто-то, упиваясь безнаказанностью, сорвал с него очки и подбросил вверх. Юный вампир потянулся за ними, но очки в ту же секунду оказались в других руках, а потом снова взлетели в воздух: хохоча, вампиры перебрасывали их друг другу. Леонард получил домашнее образование и ни дня не пробыл в гимназии, так что происходящее было для него в новинку. Подслеповато щурясь, он посмотрел на Виктора, который улыбался как ни в чем не бывало.

— П-пусть они прекратят! Ну… ну хватит уже…

— Мы только начали, — проблеял ему в ухо Готье, наградив беднягу новым тычком. Тем временем Виктор взял со столика бокал мутноватой воды и обратился к Леонарду:

— Вы когда-нибудь пробовали человеческую кровь?

— Нет! В сырой крови могут быть микробы!

— Да нет там никаких микробов, — отмахнулся виконт, — зато здесь они точно есть.

По мановению его руки Готье вытащил из кармана пробирку, наполненную бурой жидкостью, с густым осадком на дне. Встряхнул ее, и остальные вампиры наклонились вперед, уставившись на нее с любопытством, но не без отвращения.

— Когда мы наведались в лабораторию мсье Пастера, мы позаимствовали у него не только книгу, но еще и сей фиал, — менторским тоном сообщил Виктор. — Здесь трехдневная культура стрептококков, выращенная в бульоне. Вы знаете, что такое стрептококк? — завороженный, Леонард кивнул. — А хотите поближе познакомится с этим очаровательным существом? — быстрое мотание головой. — Отлично, мы понимаем друг друга. Вы, возможно, сочтете меня чересчур жестоким, но все средства хороши для исправления негодных мальчишек. С сегодняшнего вечера вы будете пить кровь. Начнем с малых доз. Здесь капля детской крови. Сомневаюсь, что в ней содержится какая-нибудь гадость. Милое дитя еще не успело познакомиться ни с чахоткой, ни с сифилисом, ни с прочими бичами рода человеческого. Чистая и сладкая кровь. Пейте, Леонард. В противном случае, придется встретиться со стрептококками.

Юный вампир дернулся назад, но в него сразу же вцепились несколько пар рук. Его волосы потянули назад, и Леонард, с запрокинутой головой, в ужасе скосил глаза, глядя как Готье возится с пробкой. Все это было слишком страшно, чтобы происходить на самом деле. Он несколько раз моргнул, но кошмарное видение не исчезло. На него нахлынула волна дурноты, и если вы не державшие его руки, он шлепнулся бы на пол. Язык ворочался во рту, но слова не спешили слетать с онемевших губ.

— Ну? — как будто издалека донесся нетерпеливый голос Мастера.

— Детская кровь? — помутневший взор Леонарда прояснился.

— Она самая.

С усилием он выпрямил шею, превозмогая боль от натянутых волос, посмотрел Виктору в глаза и отчеканил:

— Спасибо конечно, но такую кровь я точно пить не стану.

— Тогда нам не о чем больше разговаривать.

Его повалили на пол. Осклабившись, Готье вразвалку подошел к распластанному юноше и быстрым движением плеснул содержимое пробирки ему в лицо. Часть жидкости попала на рубашку, растекаясь жирным пятном по накрахмаленной манишке. И тогда Леонард закричал и дернулся так, что вампиры не сумели его удержать. Сам его разум уменьшился до размера грецкого ореха и затерялся где-то в голове, под слоями ужаса, отчаяния и жаркой, удушливой тьмы. Изо всех сил он стиснул зубы, чтобы подавить новый крик, но уже не смог разжать челюсти. Ноги конвульсивно дернулись и выпрямились, словно его растягивали на дыбе, а когда выгнулась дугой спина, вампиры, Виктор в их числе, пошли прочь из комнаты, как дети, разобиженные тем что сломалась их любимая игрушка.

Изабель, до сих пор безмолвно наблюдавшая эту сцену, направилась вслед за ними, но до двери так и не дошла. Задержалась, не в силах отвести взгляд от Леонарда, который лежал на полу, втягивая воздух резкими, сиплыми глотками. Впервые она засомневалась, не перегнул ли Виктор палку. Он всегда прав, это без сомнений, но Леонард сейчас выглядел таким беззащитным и покинутым… и одиноким. Прямо как Изабель. Ей отчетливо представилось, что она могла бы оказаться на его месте… Конечно, если бы у нее не было такого защитника, как Виктор. А вот у юного Штайнберга, похоже, никого нет.

"Изабель, ты где?" — требовательный голос Мастера раздался у нее в голове.

"Извини, уже иду!" — спохватилась она.

Бросив последний взгляд на Леонарда, она переступила через него и пошла на зов Виктора.

* * *

— За мной! — прокричала девушка, петляя по коридорам. — На кухню! Там они до нас точно не доберутся!

Хотя Уолтер не уловил логики в ее словах, но счел нужным повиноваться. Эвике уже успела передать ему спящую девочку, и он бережно прижимал почти невесомое тельце к груди. Спускаться по парадной лестнице было чересчур опасно, поэтому беглецы устремились к черному ходу и, запинаясь, почти падая в потемках, помчались на первый этаж, где располагалась замковая кухня. Ворвавшись туда, Эвике не долго думая схватила метлу с кочергой и крестообразно положила их у порога со стороны коридора. Затем захлопнула за собой дверь и опустила тяжелый засов.

— Брось ее и помоги мне!

Поддерживая девочку за голову, Уолтер уложил ее на полу возле огромного очага, в котором предки нынешних хозяев готовили быков на вертеле и который уже долгие годы не видел ничего крупнее цыпленка. Девочка даже не пошевелилась. С тоской он смотрел на ее веки, тоненькие, перламутровые с синими прожилками и совсем неподвижные. Вдруг она никогда не очнется?

— У тебя осталась святая вода? — окликнула его Эвике, которая уже зажгла керосиновую лампу и осветила своды кухни. Пошарив в кармане, он протянул ей последний флакон. Девушка деловито окропила все углы, побрызгала в очаге, на подоконнике, спрыснула дверь.

— Думаешь, это их отпугнет?

— Хотя бы ненадолго, — ответил Уолтер. Эвике присела рядом, сжала кулаки, и из глаз ее брызнули слезы.

— Ах, как славно посидели! — приговаривала она, хлюпая носом. — Вот это гости так гости, удружил нам герр Штайнберг. Как говорится, выпивши пиво — да тестя в рыло, поев пироги — тещу в кулаки. Зарубите на носу, — вскакивая на ноги, вдруг завопила девушка, — кухня это моя вотчина! И я вас сюда не приглашала! Поняли, сволочи?! Не приглашала!

— Все равно придут. Их теперь не прогонишь, — сказал Уолтер, устало закрывая глаза. — Раз хозяева их позвали.

— Разве что мы заберемся в спальню к каждому, найдем их приглашения и разорвем на клочки, — предложила Эвике без особой надежды.

— Не поможет. С ними невозможно бороться, только бежать.

— Да, бежать и прятаться.

Они переглянулись.

— Давай забаррикадируем дверь, — посоветовала Эвике. Уолтер согласился. Баррикада вряд ли защит их от вампиров, но надо же как-то скоротать время перед смертью.

Вдвоем они приволокли к двери тяжелый стол из потемневшего дуба, впрочем, дочиста выскобленный служанкой. После внимание Эвике привлек буфет, заставленный чистыми тарелками, теми самыми, которые они когда-то мыли вместе, но англичанин покачал головой — это лишнее. Не удержавшись, она все таки сняла с крючьев несколько сковородок, прикатила медный таз и утяжелила стол. Со своего места у очага Уолтер наблюдал за бесцельной суматохой. Хотя суетливое мелькание было куда приятней неподвижности девочки, тряпичной куклой лежавшей на полу. Он едва удержался, чтобы не набросить фартук ей на лицо.

— Ну что, так и будем сидеть? — спросила Эвике, возвращаясь к нему.

— А что еще остается делать?

— Ничего, — согласилась она. — Как думаешь, они скоро придут?

— Как только испарится святая вода.

— Значит, скоро, — вздохнула девушка, пододвигаясь поближе. — А потом?

— Убьют нас, — равнодушно ответил Уолтер. Вот бы прилечь рядом с девочкой и уснуть так же глубоко, чтобы уже ничего не слышать и не чувствовать.

— Убить — слишком милосердно с их стороны. Они нас покарают.

— А какая разница?

— Разница есть — убить можно равного, а нас за равных они не считают. Мы для них обнаглевшая пища. О нет, убьют они нас не сразу! Сначала накажут за то, что мы посягнули на их права и не дали себя сожрать. Особенно Изабель, уж она-то не спустит такой обиды… Ох, гадство! — простонала Эвике, раскачиваясь из стороны в сторону. — Чтобы эта уродина квиталась со мной на моей же кухне! Уолтер, мне так не хочется умирать! Почему ты молчишь? Придумай что-нибудь, чтобы нам не умирать!

— Я не могу думать, — сказал он.

В конце концов, он тоже имеет право на отчаяние. В один момент он потерял всю семью. Его дядя — точнее, его отец — скончался еще прошлым летом прямиком под Ламмас Уолтер его плохо помнил. Несмотря на столь близкое родство, мистер Лэнкфорд никогда не выделял его, не стремился провести с ним чуть больше времени (своих детей он, впрочем, тоже игнорировал, проводя почти все время в клубе). Его мать… о, лучше не думать о ней!.. До сегодняшней ночи у него были родные братья и сестры, теперь же остались только сводные и двоюродные. Лучше и правда погибнуть, хотя смерть от вампирских клыков на кухне не назовешь благородной. О такой не дают объявление в разделе "Некрологи." На расспросы знакомых мистер и миссис Стивенс будут краснеть, отворачиваться и мямлить себе под нос. Если до них вообще дойдет весть о его смерти…

— Да очнись же наконец! Ну что ты, прям как сомнамбула какая! Думай, говорю, как нам от них отбиться! — в отчаянии Эвике затрясла его за плечи. — Все из-за его слов, да? Ему нипочем соврать, не верь ничему!

— Но это правда. Всегда подозревал, что я чужой в семье. Кроме меня, там нет других неудачников.

— А если и так? Зато у тебя есть дядя с тетей. Какой ты дурак, Уолтер, ну чего тебе еще нужно? Хоть не кровная, а все родня. У меня вот никого нет.

И тут она почувствовала, как в лоб вошла тупая игла. Свет замигал и померк окончательно. Сначала она решила, что погасла лампа, и даже вскочила, чтобы ее зажечь, но голову стальным обручем сдавила боль. Девушка крепко зажмурилась, а когда вновь открыла глаза, то оказалась уже в другом месте и, похоже, в другое время…

…Она очутилась в длинном зале с рядами узких коек, застеленными такими колючими одеялами, словно их связали из крапивы. На каждой койке виделся серый треугольник подушки, а выше, на стене, были прибиты литографии с вариациями на тему избиения младенцев царем Иродом. Столько раз она натягивала одеяло на голову, боясь что страшные солдаты спрыгнут с картин и примутся за нее! А фрески в столовой были еще оригинальней. Они изображали Судный День.

Посмотрев вниз, Эвике чуть не подпрыгнула на месте, потому что ее руки казались меньше, а под ногтями заметна была черная каемка грязи. Она начала торопливо грызть их, а не то сестра Схоластика, надзиравшая за воспитанницами, покарает ее за неряшливость. Длань у сестры была тяжелая. Поговаривали, что она запросто может пробить стену одним ударом четок… Но постойте, какая сестра Схоластика? Все это было так давно! Она уже взрослая и никто не посмеет ее бить…

— Эвике, ты опять ловишь ворон?!

Прежде чем разум успел отреагировать, ее рот автоматически произнес:

— Нет, сестра! Простите, сестра!

К ней уже спешила женщина в монашеском облачении, высокая, как гренадер, со строгим бесцветным лицом и плотно сжатыми губами.

— Почему так долго возишься? — протрубила она. — Думаешь, такая важная птица, что его сиятельство будет тебя дожидаться? Посмотрите на нее, еще не умылась!

Крепко ухватив Эвике за плечо, монахиня проволокла ее через дортуар в ванную комнату и, наполнив водой тазик с отколотыми краями, начала тереть ей лицо куском зернистого мыла. Эвике зажмурилась, не сопротивляясь. Ледяная вода обжигала щеки, мыло больно царапалось — выходит, все взаправду. Но как такое возможно? Спросить у воспитательницы нельзя, она не терпела, когда девочки задавали много вопросов.

— Ну вот, гораздо лучше, — проворчала воспитательница, швыряя в нее полотенцем. Эвике быстро вытерлась. Все нужно делать в спешке — заправлять кровати, орудовать ложкой за обедом, умываться — потому что за спиной всегда толпятся другие сироты. Их слишком много, а воды и еды — слишком мало.

— Тебе нужно благодарить Пресвятую, — говорила между тем сестра Схоластика, — что мать-настоятельница посоветовала графу взять в услужение именно тебя. Хотя ты и делаешь успехи в домоводстве, но тебя еще муштровать и муштровать. Ты слишком глупа, ленива, и упряма. А граф чересчур снисходителен, под его началом ты окончательно распустишься.

Все встало на свои места. Ей двенадцать лет и сегодня тот день, когда граф фон Лютценземмерн приехал ее забирать. Хотя Эвике не могла взять в толк, почему это происходит по второму разу, страх понемногу отступил. Она даже позволила себе улыбку.

— Прекрати ухмыляться! Небось, опять какую-нибудь шалость задумала. Знаю я вас, рыжих, — незамедлительно отреагировала монахиня и хлопнула ее по руке. Эвике посерьезнела.

— Куда мне идти, сестра? — спросила она почтительно. — Граф ждет меня в кабинете матушки-настоятельницы?

— Нет, — последовал неожиданный ответ, — его коляска под окном. Можешь с ним поговорить.

— Что?

— Открой окно и поговори с ним и виконтессой, — повторила сестра. — Ну, что встала? Иди!

Эвике посмотрела на нее недоверчиво. Она точно помнила, что граф приезжал один, Гизела оставалась в замке с больной матерью. Не осмеливаясь нарушить прямой приказ, он открыла окно и увидела знакомое ландо. Но вместо Штайнберга в коляске сидел граф фон Лютценземмерн, помолодевший, с черными усами, а рядом с ним — маленькая Гизела в белом платьице, повязанном синим кушаком. Заприметив Эвике, виконтесса помахала ей рукой.

— Привет, сестрица!

Эвике вцепилась в подоконник.

— Тссс, Гизи, мы ведь хотели сделать ей сюрприз, — одернул ее отец, но его глаза лучились счастьем. — Спускайся к нам, дочка.

— Я не понимаю, ваше сиятельство! — прокричала Эвике.

— Не называй меня так. На самом деле, ты моя родная дочь, просто много лет назад я потерял твой след. Но отныне мы снова будем вместе. Приди к нам!

— Я сейчас! Подождите!

Монахиня уже покинула спальню, и Эвике подбежала к двери, дернула за ручку, но ничего не произошло. Дверь была заперта. Как же так? Она вернулась к окну, но каким-то образом за время ее отлучки окно тоже успело закрыться. Эвике подергала шпингалет, а когда тот не поддался, в отчаянии заколотила по стеклу. Ее детские кулачки отлетали, не причиняя окну ни малейшего вреда. А во дворе по прежнему стояла щегольская коляска, в которой сидели отец с дочерью, о чем-то переговариваясь, но она уже не слышала их голоса. Хмурясь недовольно, граф вытащил из кармана часы. Гизела привстала на цыпочки и опять помахала — иди сюда! Тогда Эвике вновь ринулась к двери и принялась пинать ее, дергать, толкать, но по сравнению с ее попытками времяпровождение Сизифа показалось бы продуктивным трудом. Даже так, нельзя останавливаться. Нужно выбраться отсюда любой ценой. Иначе они уедут без нее. Иначе она останется здесь навсегда…

Когда Эвике ни с того ни с сего встала, закрыла глаза и начала тереть лоб, Уолтер тоже поднялся и хотел уже предложить ей помощь, как вдруг перед глазами потемнело. В следующий момент он стоял на крыльце, чисто выметенном мальчишкой, который бегал по поручениям и прибирал в конторе мистера Олдентри, стряпчего. За спиной была дверь, высокая и узкая, с тускло поблескивавшей медной ручкой и дверным молотком. Дверь вела в контору, где в дальнем уголке примостился и его стол, прогнувшийся под кипами бумаг. С потолка свисал мертвый паук, который от скуки повесился на собственной паутине. Что угодно, только бы туда не возвращаться!

Выщербленные ступени спускались на улицу, где тесным кружком стояли его родные. Да, он узнал их всех. В центре группы стоял его отец, прямой и черный, как базальтовая колонна, в твидовом, хорошо выглаженном сюртуке и шляпе-котелке. Опустив глаза, с мрачным видом он разглядывал свои запонки. Под руку его держала мать и вместе они воплощали союз плюща и дуба, главных символов добропорядочного супружества. По обе стороны стояли братья и сестры — Сесил в строгом костюме пастора, Эдмунд в парадном мундире, Эдна в платье из белого батиста, с зонтиком чтобы спасаться от тропического солнца, а так же Джордж, Чэрити и Оливия, серьезные, как во время службы. На руках у Чэрити сидел трехлетний Альберт, одетый в короткие штанишки и плюшевую курточку, но с черной лентой, повязанной на руке. Даже его глазенки осуждающе смотрели на Уолтера. Тот попятился назад.

Раздались всхлипы. Прикрывая лицо платочком, миссис Лэнфорд зарыдала, но совсем тихо, чтобы не дай бог не услышали посторонние, хотя улица, серая в утренней полумгле, была совершенно пуста. Не меняя выражения лица, Оливия как бы невзначай протянула ей нюхательные соли, и миссис Лэнкфорд, по-прежнему прикрываясь платком, поднесла их к лицу. Остальные смотрели на Уолтера. У мистера Стивенса задергалась щека и, не в силах более скрывать чувства, он произнес сурово:

— Что же ты делаешь со своей матерью, мальчик?

— Она мне не мать, — чуть слышно выдавил Уолтер, но и этого было достаточно, чтобы вызвать у миссис Стивенс новый пароксизм рыданий.

— Я всегда ожидала, что услышу от него что-нибудь эдакое.

— Неблагодарный щенок!

— Мудрый сын радует отца, а глупый человек пренебрегает мать свою, — патетически процитировал Сесил.

— На самом деле, вы не мои родители! — крикнул Уолтер, но сестры зашикали на него. — Вы прогнали мою настоящую мать, вы позволили ей умереть в нищете.

— Я запрещаю тебе говорить об этой женщине рядом с моими дочерьми! Этакая мерзость!

— Уолтер, мы ведь вырастили тебя, — упрекнула его миссис Стивенс, — ты не представляешь, как нам было трудно. Ты был невыносимым ребенком, просто невыносимым, я всегда боялась, что остальные дети нахватаются от тебя гадких привычек. Никому не пожелаешь такой участи — растить подменыша как родное дитя.

— Замолчите!

— Мудрый сын слушает наставление отца, а буйный не слушает обличения, — отреагировал старший брат.

— Как ты смеешь поднимать на нас голос!

— Позвольте мне поговорить с ним, сэр, — обратился Сесил к отцу. — А ты, Уолтер, держи себя в руках, твое поведение недостойно нашей семьи. Но возрадуйся, ибо для тебя еще не все потеряно. Пусть ты нам не родня по крови, но ты можешь стать одним из нас, и тогда исчезнут твои страхи, и ты обретешь покой. Признай, что тебе всегда этого хотелось.

— Все равно не получится, — убаюканный его елейным голосом, проговорил наш герой, — я старался не выделяться, но выходило наоборот.

— А все потому, что ты полагаешься на свое воображение. Это опасно, Уолтер, более того, это грех! Дойдет до того, что над твоим здравомыслием одержит верх какая-нибудь блажная идея. Например, что ты уехал на Карпаты и познакомился там с вампирами…

— Но разве это не так?

Поджав губы, сестры переглянулись, будто он высморкался в скатерть во время торжественного обеда.

— Разумеется, нет. Даже не говори подобного, ибо уста глупого — близкая погибель. Ты просто бредишь, вот тебе всякое и мерещится.

Уолтер вцепился в перила.

— Но как тогда?.. Откуда бы я узнал про мою мать… и Альберт, он ведь уже давно… Я ничего не понимаю!

— А тебе и не нужно ничего понимать, просто повинуйся приказам. Живи как все. Ходи в контору каждый день. Не потворствуй фантазиям и все у тебя будет хорошо.

— Что же мне делать? — спросил Уолтер, растерянный. На лицах, пристально смотревших на него снизу вверх, заиграли улыбки.

— Вот теперь ты рассуждаешь как полезный член общества. Делать — именно делать! Искупи свою вину трудом. Открой эту дверь, ступай в контору и в точности исполняй все поручения своего начальника, не противореча ему ни в чем. Поступай так каждый день и ты спасен!

— Мы пришли тебя спасти, — вторили ему сестры и братья.

— Ты должен нас слушаться.

— Мы знаем что говорим, потому что нас больше.

— Открой эту дверь.

— Иди в свою контору и никогда не возвращайся.

Постепенно их голоса слились в единый гул и Уолтер схватил за медную ручку, готовясь открыть дверь хотя бы для того, чтобы больше не слушать назойливое жужжание. Но ручка задрожала под его пальцами, будто кто-то дергал ее с другой стороны. Да, кто-то и правда дергал ручку и колотил в дверь, бился о нее, как пойманная птица в силке. Прислушавшись, Уолтер разобрал слова,

— Нет, нет, нет! Не уезжайте без меня! Я должна выбраться отсюда! Я не хочу больше оставаться одна!

— Эвике! — завопил он, рванув на себя дверь. Среди Стивенсов началась суматоха.

— Не существует никакой Эвике! — выкрикнул Сесил, ставя ногу на нижнюю ступеньку.

— Это вас не существует! Я знаю, кто это делает, но ее власть над нами закончена!

Сесил, уже стоявший на следующей ступеньке, поморщился, и Уолтер с ужасом заметил, как под верхней губой блеснули клыки. Перехватив его взгляд, старший брат глумливо улыбнулся. Остальные члены семьи, включая и малыша Альберта, чьи острые зубки напоминали рыбьи, повторили его гримасу и, не отводя глаза от Уолтера, начали медленно, рывками взбираться по лестнице. Юноша заметил, что когти сестриц прорвались сквозь перчатки и теперь скребли перила. От этой маленькой детали ему чуть не сделалось дурно. Отчаянно вопя, он задергал ручку двери, которая внезапно отворилась и ему на руки упала Эвике. В тот же момент и улица, и крыльцо, и чудовищные твари, почти добравшиеся до него, исчезли. Задыхаясь, Уолтер с Эвике стояли у очага.

— Что это было? — спросила девушка.

— А ты не догадываешься?

— Это она, да? Залезла ко мне в голову и устроила там вечеринку за мой счет? Как у нее получилось?

— Полагаю, Изабель успела разглядеть наши желания и наши кошмары, — выдвинул Уолтер свою гипотезу. — В детстве меня несколько раз запирали в чулане, и я все боялся, что за мной придут чудовища. Здесь такой же принцип, вот только нас запирают в собственной голове и чудовища появляются гарантированно.

— Похоже на то. Ну и страху же я натерпелась. Думала, останусь совсем одна. А я всегда хотела, чтобы у меня была семья, — призналась она.

— Но у тебя есть семья! Смею напомнить вам, сударыня, что вы снизошли к моей нижайшей просьбе и согласились выйти за меня замуж, — с напускным пафосом проговорил Уолтер, и Эвике улыбнулась дрожащими губами. — Так что отныне мы всегда будем вместе. Если, конечно, тебе не наскучит проводить время с таким неудачником, как я.

— Не называй себя так, — возразила его невеста. — Вспомни, как ты спас нас, плеснув святой водой в Изабель. И…и у тебя так здоровски получалось развешивать паутину по стенам! Вот ни у кого во всем мире так не получилось бы!

— Держу пари, что никто во всем мире не развешивает паутину целенаправленно.

— Какая разница? Главное, что я люблю тебя, Уолтер. И мы обязательно спасемся. Мы ведь положительные персонажи.

— Эээ… что?

— Ну в том смысле, что люди мы неплохие, правда? Раз уж Виктор решил поиграться в сказку, то по всем правилам мы должны уцелеть.

— Смотря что за сказочка, — засомневался Уолтер. Народные сказания, не отредактированные для благонравных деток, далеко не всегда заканчиваются свадебными колоколами.

— Что ж, раз у нас тут засилье фольклорных элементов, то будем бороться с ними теми же методами, — подбоченившись, англичанин встал в центре кухни и окинул ее взором. — Хватит им торжествовать над нами. И сами спасемся, и графа с Гизелой вызволим!

Тут взгляд его упал на девочку, один вид которой поколебал его уверенность.

— Думаешь, ее можно разбудить?

Эвике несколько раз встряхнула сиротку за плечи и похлопала по щекам, но все без толку. Не принес пользы и стакан воды, вылитый ей на голову. Окаменевшие веки не вздрогнули, и у Уолтера, наблюдавшего за ней со стороны, опустились плечи.

— Тогда прибегнем к последнему средству! — провозгласила Эвике.

Прочистив горло с видом профессиональной певицы, она склонилась на спящей и гаркнула в ухо "Подъем!!!" Не успел Уолтер и глазом моргнуть, как девочка приняла вертикальное положение, вытянула руки по швам и сразу же закрутила головой, дивясь новой обстановке.

— Ты на кухне в замке его сиятельства графа фон Лютценземмерна, — сообщила Эвике, предвосхищая ее вопрос.

— На кухне? — обрадовалась сиротка и заканючила, — Ой, фроляйн, а можно мне хоть немножко хлеба? Так есть хочется, что ужас просто.

— А что, вампиры тебя не накормили?! — сорвалась Эвике и потянулась вперед, влепить ей затрещину, но девочка ловко увернулась и отбежала к Уолтеру, который ласково погладил ее по голове.

— Не миндальничай с ней, Уолтер, она не заслужила! — бушевала его невеста, в гневе швыряя сковородки. — Надо ж такое выдумать, уйти черт знает куда с незнакомыми! Неужто сестра Схоластика так сдала, что уже не следит за малышней?!

При упоминании сей матроны сиротка разразилась громогласным ревом. Уолтер опустился на одно колено, так чтобы его лицо было на одном уровне с ее сморщенным личиком, и проговорил сочувственно.

— Успокойся, малышка. Ну, как тебя зовут?

— Жужанна… Жужи.

— А сколько тебе лет, Жужи?

— Восемь, сударь. Мне так в приюте сказали.

— Вот и славно. Не плачь, все будет хорошо.

— Не бу-удет, — стенала девочка, — если сестра Схоластика заметит что я, сбе… сбежала, она меня убьет.

— Это вампиры тебя убьют, — бросила Эвике, но уже спокойнее. — В приюте тебя всего-навсего высекут.

— Это еще хуже!

— Вот что, дамы, — выпрямился Уолтер, которому осточертела их перепалка, — давайте все разом успокоимся. Жужи, не реви, я лично поговорю с твоей воспитательницей и ты не будешь наказана. Эвике, дай ты ей поесть что-нибудь.

Ворча себе под нос, Эвике достала из буфета сухари и сунула их девочке, которая начала грызть их, как мышонок, то и дело с любопытством зыркая по сторонам. Теперь, когда затихли трубы иерихонские в уменьшенной копии, настала пора действовать. Для начала требовалось решить самую насущную проблему — совладать с кринолином Эвике. Хотя он годился на роль доспехов, но бегать в такой конструкции было затруднительно. Еще когда они спускались по черной лестнице, Эвике переживала, что застрянет.

— Мне нужно переодеться! — провозгласила она. — Уолтер, помоги мне снять платье.

Юноша посмотрел на нее в замешательстве, чувствуя, как на лбу выступает холодный пот, а в остальном организме происходят не менее ощутимые процессы. Если она расстегнет платье, то он же увидит… он увидит… что-то совсем уж неприличное. Корсаж, например. Или того хуже — нижнюю юбку.

— А ты не можешь сама? — попросил он жалобно. — Ты же как-то оделась?

— Тогда у меня руки не ходили ходуном, — резонно заметила Эвике. — Давай, я буду тебя направлять… Сначала расстегни эти крючки, вот так, тебе развяжи здесь… нет, не здесь… и не здесь… Уолтер, может все таки откроешь глаза?

— Мы уже добрались до них? — жмурясь, спросил англичанин.

— До чего?

— До них. До вещей, о которых не упоминают, — пояснил он скороговоркой.

— До панталон, что ли? — когда он скривился, Эвике сказала примирительно. — Как только доберемся до моих… неупоминашек, я тебя предупрежу. Ну и страна у вас, кстати, — вполголоса добавила она.

Уолтер помог ей развязать нижние юбки и снять клетку кринолина через голову, окончательно испортив девушке и без того растрепанную прическу. Ворохи кружевных юбок сугробом легли в углу, а Жужи, доевшая сухари, успела забраться под кринолин и теперь играла там в домик. Пока Уолтер отворачивался, Эвике заново надела платье, которое без дополнительной поддержки уродливо обвисло и волочилось по полу. Вздохнув, девушка обкромсала его ножницами чуть выше щиколоток и повязала веревкой.

— Мы готовы к битве, — сказала она.

— Эх, как бы нам сейчас пригодилась длинная серебряная ложка, — вздохнул ее жених.

— Ты о чем?

— У меня на родине есть поговорка, "Если ужинаешь с дьяволом, возьми длинную ложку." Ну а если кто-то "родился с серебряной ложкой во рту," значит, будет везучим. Будь у нас не только длинная ложка, но еще и серебряная, мы бы им показали!

— Хммм… длинную не обещаю, но серебряная найдется.

Воровато оглядевшись, Эвике опустилась на колени возле окна и вытащила булыжник из кладки на полу. Под ним оказалась пустота. Засунув туда руку, Эвике извлекла маленький сверток, обернутый холстом и перетянутый бечевкой, в котором на поверку оказалось с дюжину чайных ложечек и ножей для масла. Каждый предмет был украшен вензелем фон Лютценземмернов.

— Остальное серебро мы уже заложили, но кое-что я приберегла на черный день. По-моему, он уже наступил, — пояснила Эвике.

— Отлично! — потер руки Уолтер. — С почином нас. Если что, можем ими кидаться. Давай думать дальше, чего еще боятся вампиры? Солнечного света? Такой вариант нам не подходит, за окном ночь кромешная. Чеснока?

— Чеснока не держим, чтобы не злить Штайнбергов. Как и боярышника, и шиповника.

— Жаль. Кроме того, вампиры одержимы манией все считать. У тебя должна быть какая-нибудь крупа.

Девушка зарделась, будто ее уличили в небрежном ведении хозяйства.

— Мы всю доели, зато есть картошка. Целый мешок! Хозяин его принес как раз в ту ночь, когда мы с Гизелой залезли к тебе в спальню.

— Ага, помню, — Уолтер тоже покраснел. Он так и не поделился с ней своими теориями относительно содержимого того мешка. — Картошка, значит. Ну ладно, ее тоже можно считать. Что еще? О, святая вода!

— Мы же всю израсходовали, — удивилась Эвике, — новую-то взять негде.

— Нууу… мы могли бы попробовать сами, — сказал Уолтер без особой уверенности, а девушка прищурилась неодобрительно.

— И кто же из нас троих рукоположенный священник?

— Вот только не начинай свой догматизм! Любой мирянин может выполнять функцию священника, если у него хватит веры. Просто прочтем молитвы над водой и она станет святой.

— Правда, что ли? — ее светлые брови полезли на лоб. — Ух ты ж! А ту воду, во флакончиках, ты тоже сам освятил?

— Нет, — с запинкой ответил Уолтер, — я попросил отца Штефана.

— Но почему?

— Гмм… нуу… — замялся англичанин. — Дело в том что… ну то-есть…

Хотя он ходил воскресную школу, и знал десяток псалмов назубок, и мог отбарабанить "Отче наш," даже разбуженный посреди ночи, Уолтер не был уверен, что его вера достаточно крепка. Более того, что она у него вообще есть.

— Ты что же, не веришь в Бога? — ужаснулась Эвике.

— Нет, что ты, верю конечно… хотя… я просто стараюсь об этом не задумываться. Мне кажется, что если Он обратит на меня внимание, то сотрет меня в порошок за грехи. Лучше не высовываться лишний раз.

Невеста понимающе кивнула.

— А я вот не помню, когда в последний раз исповедовалась. И с латынью у меня совсем худо, боюсь лишний раз прочесть Ave Maria, вдруг что-то не так произнесу? Это ж грех, наверное. И вообще, у меня такие мысли порою бывают, самой страшно. Насчет герра Штайнберга, в основном, что бы я с ним сделала, окажись он в моей власти. Если я помолюсь, меня никто и слушать не станет. Жужи, — глухо позвала Эвике, — ты веришь в Господа?

— Конечно! — зазвенел ее чистый голосок. — И в Господа, и в Богоматерь, и во всех святых!.. Если б не верила, сестра Схоластика меня бы со свету сжила, — подумав, добавила она. Девушка схватилась за голову.

— Да что же за времена такие пошли, если только вампиры в Бога и веруют? Неужели у нас всех не хватит веры, чтобы освятить одно ведро воды?!

— Можем хоть попытаться, — развел руками Уолтер.

Эвике тут же набрала воды, молча поставила ведро перед Уолтером и посмотрела вопросительно — дальше что?

— Давай прочтем молитвы, — предложил англичанин, опускаясь на колени. Эвике с Жужи последовали его примеру.

— Я могу псалом прочесть, — отважилась девушка, — только я не знаю, про что он.

— А я помолюсь архангелу Михаилу, защитнику от нечистой силы. Мы ему всегда молились, чтобы сестра Схоластика нас не била, — пропищала Жужи.

Уолтер начал нетвердым голосом:

— Дорогой Господь, освяти, пожалуйста, нашу воду, много времени это не отнимет…

— De profundis clamavi ad te Domine…

— … я понимаю, что у Тебя много других дел, но нам очень нужно…

— … и защити нас от всякого зла…

— …Domine exaudi vocem meam… эммм... fiant aures tuae int… intendentes…

— …мы постараемся стать лучше и не грешить, но сначала нам нужно выжить…

— … молим тебя..

— … Domine quis sustinebit…

— … помоги нам.

— Amen.

Друзья с надеждой заглянули в ведро, ожидая какое-нибудь чудесное знамение, но увидели лишь свои обеспокоенные лица. Вода осталась прежней.

— Другого выхода нет, — вздохнул Уолтер. — Не будем дожидаться, пока они нападут на нас. Открываем дверь.

Они отодвинули тяжеленный стол и приоткрыли дверь, сначала на пол-пальца, потом распахнули ее, следуя принципу "пришла беда — отворяй ворота." В коридоре их уже караулили упыри, с кислыми минами разглядывая импровизированное распятие на полу, перешагнуть через которое никто не решался. Изабель среди них не было и уже одно это обстоятельство вызвало столь бурный прилив радости, что Уолтер, расхрабрившись, крикнул в толпу:

— И что, позвольте спросить, вы здесь делаете?

— Вас дожидаемся, — выступил вперед юнец с мелкими, неприятными чертами лица. Остальные одобрительно забормотали.

— Считайте, что дождались!

Без дальнейших рассуждений Уолтер плеснул в них водой из ведра. Это был единственный шанс если не выиграть битву, то хотя бы уравнять шансы. Святая вода выведет из строя несколько вампиров и нагонит страху на остальных, зато простая… Любое прямоходящее существо, будь то человек или вурдалак, ну очень рассердится, если его вечерний наряд вымокнет до нитки. Раз обычные вампиры так и дышат злобой, то злобу мокрого вампира можно смело помножить на десять.

Первые крики были для Уолтера столь же сладостны, что и ангельские хоры. Дико завопив, молодой вампир покатился по полу, хватаясь за обожженную щеку. Зеленоватая кожа, и без того здоровьем не сиявшая, разом покраснела, вспухла, покрылась огромными влажными волдырями, из которых, как из гейзеров, повалил пар. Еще несколько вурдалаков завыли в унисон, потрясая дымящимися конечностями. В толпе началась суматоха, особенно когда лужа святой воды расползлась, задевая чьи-то ботинки и чьи-то юбки. Однако те вампиры, что стояли дальше всех, уже переместились в авангард. Намерения у них были самые серьезные. К Уолтеру потянулись когтистые руки, которые, впрочем, быстро отдернулись, потому что на подмогу жениху бросилась Эвике, скрестив перед собой две серебряные ложки. Один из нападающих помедлил и сразу же схлопотал ложкой по руке, будто мальчишка, посягнувший на сахарницу. Серебро прожгло через перчатку, на коже заалел ожог, и визг в коридоре сделался еще громче и гуще.

Из кухни показалась Жужи, волоча полупустой мешок с картошкой. Отшвырнув ведро, опять же в толпу, Уолтер перехватил мешок и потянул девочку за собой. Пора ретироваться. Теперь, когда от кровожадной толпы их отделяла лишь лужа на полу, которую запросто можно обойти, да кресты из ложек и ножей, соотношение сил вновь стало неравным. Враги тоже это поняли. Хотя некоторые еще лежали на полу, уткнувшись в колени и поскуливая, те, что посообразительней, начали продвигаться вперед, лавируя между лужицами. Как только Эвике ткнула ложками в их сторону, они опустили глаза, но движения не замедлили.

— Сдавайтесь, смертные, вам все равно не спастись, — прошипела черноволосая вампиресса с дергаными движениями. Ее сложная прическа была растрепана, искусственные розы торчали во все стороны, страусиное перо свисало вниз. Платье из розового атласа, измятое во время падения, тоже красотой не блистало.

— А если сдадимся, что тогда?

— Мы все равно вас убьем, но в этом случае обещаем не мучить… слишком долго.

— Не знаете как скоротать вечерок? — насмешливо поинтересовалась Эвике. — Ничего, мы найдем вам развлечение!

По ее знаку, Уолтер вытряхнул перед ними мешок с картошкой, которая, задорно подпрыгивая на ходу, покатилась по сторонам. Вампирша подобрала юбки, глядя на клубни с брезгливым недоумением. Картофель она не видела уже лет сто, но и тогда он появлялся перед ней исключительно на фарфоровом блюде, в качестве гарнира к отбивным. Она даже не знала, что он бывает коричневым.

— Это еще что такое? — посыпались вопросы.

— Картошка.

— И что нам с ней делать?

— Считать.

Запрокинув голову, предводительница отрывисто рассмеялась.

— Нет, вы только послушайте с bon mot! Да за кого ты нас принимаешь… пять, шесть… Думаешь, нам только покажи рассыпанные предметы и мы начинаем их считать? Даже смешно!.. семь, восемь…

Смех плавно перетек в истерику, потому что она уже не могла остановиться. Глаза сами собой отыскивали мерзкие, грязные клубни, а губы шевелились, ведя им счет. То же самое происходило и с остальными — они то нагибались, чтобы рассмотреть картофелины под ногами, то вытягивали шеи, отыскивая клубни в дальних уголках. Коридор гудел, как начальный класс во время урока арифметики. На самом деле, картофелин в мешке было раз два и обчелся, но попытайтесь сосчитать двадцать картофелин в узком коридоре, да еще целой толпой, где каждый бубнит себе под нос и ненароком задевает клубни, гоняя их по всему пространству. Некоторые, сбившись, начинали считать заново, и так по несколько раз. Зрелище было, надо сказать, завораживающее, но наша троица не успела им как следует насладиться. Воспользовавшись хаосом, они убежали не оглядываясь.

Когда вампиры не только посчитали весь картофель, но также отсортировали его по размеру, цвету и степени шершавости, они наконец умолкли, избегая смотреть друг другу в глаза.

— Давайте скажем, что их было тридцать, — предложил чей-то неуверенный голос.

— Виктор знает, что их трое, — раздался другой, — он нас упокоит, если вместо трех голов мы принесем ему двадцать семь картофелин.

— Двадцать восемь!

— То была гнилая картофелина, она не считается.

— А.

— Что же делать?

— Искать их, что ж еще, — простонала дерганная мадемуазель. — Вы пятеро, займитесь парадной лестницей. Остальные пусть прочешут коридоры. Никуда они от нас не денутся!

Вампиры переглянулись и на каждом лице прочли одну и ту же мысль — "А если денутся, то это уже не наша забота." На самом-то деле, мало кто страждал вновь столкнуться с нахальными, хорошо подкованными в фольклоре людьми, ведь в следующий раз вместо картофеля они могут воспользоваться просом, или пшеном, или того хуже — маковыми зернышками. Так что катились бы эти смертные куда подальше, но раз начальство велит, нечего не попишешь, нужно суетиться. Другое дело, что в таких ситуациях важен не результат, а имитация бурной деятельности. Собственно, этим и собирались заняться коллеги Виктора.

* * *

Тяжело дыша, друзья вырвались в вестибюль, но и там их поджидал неприятный сюрприз, ибо у подножия лестницы стояла их добрая знакомая Изабель и смотрела так, что наилучшим решением было бы умереть прямо сейчас. Жужи завизжала от страха, Эвике тоже вскрикнула и молодой человек сжал ее руку. Хотя какая уж тут поддержка, если оба прекрасно понимали, что на этот раз ничего не смогут сделать — вампирша была слишком зла, чтобы играть с ними в головоломки (в прямом смысле этого слова). Девушка зажмурилась, готовясь к худшему, но когда открыла глаза, то увидела неожиданную перестановку сил. Изабель медленно оседала на пол, а за ее спиной стояла леди Аркрайт, держа на вытянутых руках тяжелую каменную урну с барельефами. На ней остался отпечаток головы, и Эвике успела отметить краем сознания, что Гизела, наверное, очень расстроится — это была ее любимая ваза…

Уолтер подмигнул подруге — знай наших! — и они подбежали к спасительнице. Возле тела Изабель Жужи остановилась и собиралась уже потыкать ее ногой, как Эвике, заметив ее маневр, наградила глупышку подзатыльником. Не буди лихо, пока оно тихо. Вампирша, похоже, была в глубоком обмороке. Наверное, получит сотрясение мозга, если есть чему сотрясаться.

— Спасибо, миледи, — поклонился Уолтер. — Но почему вы это сделали? Вы с ней вампиры, а мы, уж простите наш обман, смертные.

— Да какой там обман. Думаете, я хоть на секунду поверила, что вы один из нас? — леди Аркрайт хитро посмотрела на Уолтера, — А что эти, с позволения сказать, вампиры, так поступили — так я сама должна стыдиться, что принадлежу к их племени! В Англии они не посмели бы так себя вести, уж поверьте. Обманом проникнуть в дом и две ночи напролет издеваться над хозяевами — разве это честная охота? Виктор и его приспешники просто позорят наше общество! А уж эта… — она указала мыском туфли на бесчувственную вампиршу, но так и не договорила, только вздохнула. Эвике радостно закивала. Английским она не владела, но уловила в голосе дамы знакомые интонации — именно с такими обычно и говорили про Изабель.

— Спроси ее, что произошло, пока мы сидели на кухне? Как там граф и моя фроляйн, живы ли?

Уолтер перевел, и леди Аркрайт помрачнела.

— Живы, но это временно. Виктор считает, что вы мертвы — раз уж поручил дело своей фаворитке, значит, оно выполнено на 120 %. Что он решил делать с хозяевами, мне неведомо, но я бы не стала уповать на его доброту, особенно после того, чтобы вы здесь натворили. Так что забирайте их и бегите прочь. Может статься, он вас не поймает. Ну или не сразу поймает.

— Непременно! — воскликнул Уолтер. — Именно так мы и поступим — найдем графа и все ему объясним. Эвике, Жужи, идемте! Миледи, вы ведь нам поможете?

Она отрицательно покачала головой.

— Нет, молодой человек, это ваша битва. Я не намерена ни минуты здесь задерживаться, чего и вам желаю. Будете в Англии, заходите, — проговорила она и у самой двери оглянулась, добавив тихо:

— Если выживите, конечно. Удачи вам!

Уолтер не возражал. В такой ситуации трудно принять чью-либо сторону. Нельзя же вынуждать леди Аркрайт разрываться между двумя разновидностями патриотизма — желанием поддержать земляка и преданностью своему биологическому виду. Как знать, какое чувство одержит верх в последний момент?

— Благодарю вас, мэм, — он еще раз согнулся в поклоне. Тут Эвике, так и подпрыгивавшая на месте от нетерпения, сделала большие глаза. Пора спасать друзей, а не полировать хорошие манеры. Но Уолтер, направляясь вслед за ней, все таки прокричал вдогонку соотечественнице:

— Я зайду к вам в гости, миледи! На файф-о-клок… в пять утра! Готовьте чай и бутерброды с огурцом! Потому что мы обязательно выживем!

И леди Аркрайт снова ему подмигнула.

 

ГЛАВА 17

Для графа Бальтазара-Фридриха-Георга фон Лютценземмерна наступал самый торжественный и, пожалуй, самый ненавистный момент в жизни любого отца. Скоро он поведет дочь к алтарю. Правда, алтаря у них тоже не будет, потому что от вампиров как-то не ждешь особой религиозности, и это обстоятельство тяжким грузом повисло на его сердце. При нашей бедности какие нежности, утешал себя хозяин замка, однако успокоиться никак не мог. Леонард, конечно, славный мальчик, но в былые времена к виконтессе фон Лютценземмерн сватались бы самые знатные, самые титулованные юноши, весь цвет общества. Хотя граф прекрасно понимал, что титул не всегда означает подлинное благородство, скорее уж уйму долгов в сочетании с какой-нибудь наследственной болезнью, но все равно, разве можно гордиться тем, что его единственное дитя выходит замуж за сына мануфактурщика? Граф не навязывал Гизеле этот брак, наоборот, умолял ее подумать — лет эдак десять — но дочь приняла предложение, хотя заметно было, что Леонарда она ни во что не ставит. Кто смеет ее упрекнуть? Бедность доведет до отчаяния самую терпеливую натуру.

Терзаясь, граф несколько раз прошелся по вытертому до дыр персидскому ковру, отряхнул камзол, унаследованный от деда, который в свою очередь откопал его в старом сундуке, и поднялся по лестнице. Снизу доносились шум и крики — видно, гости разгулялись ни на шутку. То и дело вздыхая, он постучался в спальню Гизелы.

— Ты готова, Гизи?

— Еще нет, папочка! — прокричала она из-за двери.

Одеваться и причесываться без помощи служанки было непросто. А вот где сейчас Эвике? Не иначе как любезничает со своим женихом, вместе с тем предвкушая, как облапошит беднягу. Ну и времена пошли! О Нравственности молодые люди знают столько же, сколько эскимос о законах Ньютона. Даже если Мораль встанет напротив и со всего размаху ударит их кувалдой по голове, они будут лишь оглядываться по сторонам, спрашивая "Что это было?"

— Я зайду чуть позже, — сказал граф и спустился к себе. На первом этаже опять вопили, визжали, и топали, но он уже смирился с буйной компанией и собирался свернуть в восточное крыло, как вдруг заметил, что из западного навстречу ему идет Леонард. Граф открыл рот, чтобы поприветствовать без двадцати минут зятя, но не нашел нужных слов. Юный вампир шел пошатываясь, ни на чем не задерживая пустого взгляда. В правой руке он держал платок, которым, как заведенный, тер щеку. В одежде царил полнейший беспорядок. Фрака на нем не было — где только успел потерять? — манишки тоже, а рубашка была заляпана пятнами, бурыми и лоснящимися. Святые угодники, что могло произойти, чтобы он выглядел так? Окажись на месте Леонарда девица, граф знал бы, что заподозрить в первую очередь, но сейчас он растерялся.

— Леонард? Мальчик мой, что с тобой приключилось?

Стоило только прикоснуться к его плечу, как юный вампир отпрыгнул в сторону. В остекленевших глазах появились проблески смысла.

— Не смотрите на меня и не трогайте меня, ибо я нечист, — прошептал он. Для полноты картины не хватало лишь колокольчика, который носили с собой средневековые прокаженные, дабы предупреждать прохожих о заразе.

— Глупости! А ну-ка, что стряслось с твой рубашкой? Всего лишь грязь, — потянулся к нему граф, но Леонард перехватил его руку.

— Это микробы, очень оп-пасные. Отойдите, ваше сиятельство, вы можете заразиться.

— В таком случае, почему бы тебе не переодеться? — невозмутимо заметил фон Лютценземмерн. Когда непослушные пальцы Леонарда справились со всеми пуговицами и он, содрогаясь от омерзения, бросил рубашку на пол, хозяин замка повел его к себе в спальню.

— Тебе нужно умыться и переменить белье, — сказал он, усаживая юношу на огромную кровать с точеными столбами. Леонард тут же подобрал под себя ноги. Он весь трясся от мелкой дрожи и кровать начала постанывать в такт, словно соболезнуя. Бросив взгляд на его узкую безволосую грудь с острыми стрелками ключиц, граф снял с крючка домашний халат и укутал беднягу. Что же с ним стряслось? Поэкспериментировал прямо накануне свадьбы и что-то опять взорвалось? Ох, Леонард, Леонард! Каким мужем он станет для Гизелы, как она уживется с вечным полу-ребенком? Даже его сестра казалась куда более мужественной, с ее вечно сдвинутыми бровями и волевым ртом. Удивительно, что в последний момент она дала слабину и убежала, оставив отца с братом выпутываться из неприятностей. Он был о ней лучшего мнения. Из всей семейки она казалась самой трезвомыслящей.

Вслух деликатный старик ничего не сказал и лишь предложил:

— Вот и славно, а сейчас умойся.

— У вас есть спирт? — попросил Леонард. Говорил он медленно и невнятно, как будто у него во рту, а то и в голове, плескался кисель, в котором увяз язык.

— Спирту нет, есть палинка. Сгодится?

Вампир кивнул едва заметно, и будущий тесть извлек из шкафа лафитник с абрикосовой водкой. Поколебавшись, вылил всю водку в тазик для умывания и молча наблюдал, как Леонард ожесточенно трет лицо, словно намереваясь дюйм за дюймом содрать с себя кожу. Ополоснув лицо и шею с полсотни раз, он благодарно поклонился графу. Тот невесело улыбнулся в ответ. Ноздри его орлиного носа затрепетали — от Леонарда столь явно разило алкоголем и абрикосами, что появляться в таком виде на свадебной церемонии было просто непозволительно. Чего доброго, гости решат, что жених наклюкался с горя. А уж как расстроится Гизи, которая так боится публичного позора!

Тем временем юный вампир вскарабкался на кровать и застыл в позе горгульи.

— Леонард, я понимаю, что до свадьбы осталось минут пятнадцать, но может тебе ванну принять?

— Что вы сказали? — переспросил юный вампир. Он встрепенулся, словно пробудившись ото сна. Милосердная память послала ему оцепенение, целебное, как воды Леты, теперь же все события разом вспыхнули перед глазами.

— Сегодня ночью ты женишься на моей дочери, — напомнил граф, — а наш гость, Виктор де Морьев — на Берте в лице Эвике, хотя на этот брак я благословения не давал…

Закрыв лицо руками, Леонард простонал.

— Свадьба! Ох, ваше сиятельство, простите нас, простите. Мы привели зло в ваш дом!

Он сполз на пол, все еще закрываясь руками, не в силах посмотреть на графа, и упал ниц. Обеспокоенный до крайности, фон Лютценземмерн бросился его поднимать.

— Мальчик, ну что с тобой? Хочешь, я позову твоего отца? Хотя не стоит, конечно. Тебе плохо? С тобой произошло что-то… нехорошее? С тобой кто-то что-то сделал?

Леонард схватил его за руки.

— Бегите отсюда! Забирайте Гизелу и бегите, пока они на вас не напали!

— Кто — они? Гости? Они ведь хорошие вампиры.

— Не бывает хороших вампиров, — простонал Леонард и вскрикнул от неожиданности.

Дверь распахнулась, но вместо прихвостней Виктора в спальню ворвалась троица друзей. Они привалились к обитой дубовыми панелями стене, хотя перед этим Эвике все таки успела сделать графу книксен.

— Уолтер? Эвике?

Запыхавшиеся, они только кивали.

— Такое впечатление, будто за вами гонятся адские легионы, — удивился граф. — Я дождусь ответа, что же происходит в моем замке? И что это за девочка? Она тоже вампир? Я совсем запутался!

— К счастью, нет, — переведя дыхание, ответил Уолтер. — Изабель похитила ее из приюта, чтобы вампиры могли ею полакомиться.

— Невозможно!

— Но это так. Вампиры объявили войну. Нам удалось отбиться, но в другой раз фортуна может от нас отвернуться. Нужно срочно бежать отсюда!

— Только как? Приспешники Виктора рыщут по всему замку! — простонала Эвике.

— Есть одно средство, задумка моего прапрадеда, — граф подошел к камину, украшенному лепниной и нажал на неприметную завитушку. С громким скрипом одна из панелей отодвинулась, за ней зиял темный лаз со ступенями, уходящими вниз. Уолтер не сдержал восхищенного вздоха.

— Ваш предок проделал потайной ход, чтобы при случае прятаться от турецких полчищ?

— Есть и такая версия, — улыбнулся граф, — хотя на самом деле ревнивая жена запирала его спальню на ночь, чтобы он не бегал в деревню к одной вдовушке. Вот он и принял меры. Ступайте, а я схожу за Гизи и мы к вам присоединимся. Я точно знаю, что она еще не выходила из спальни.

— Но спальня фроляйн далеко от вашей. Вам придется идти по коридору, — запротестовала служанка.

— Тогда захвачу шпагу, — и граф молодцевато подтянулся. Уолтер с Эвике переглянулись скептически — что может один старик против толпы упырей, злых как осы, в чей улей плеснули кипятка? Идея родилась сама собой.

— Может, в замке и опасно, но во дворе еще опасней, — сказал англичанин. — Не удивлюсь, если мерзавцы устроили там засаду.

— Раз так, почему бы вашему сиятельству не уйти вместе с Жужи? — подхватила горничная. — Вы сможете ее защитить лучше нашего, если вампиры решат вас подкараулить. А мы быстренько сбегаем за фроляйн и догоним вас. Всего-то делов.

— Не уверен, что это хорошая идея, — засомневался фон Лютценземмерн, но девушка незаметно ущипнула Жужи, да так сильно, что бедняжка взвизгнула и жалобно посмотрела на графа, умоляя защитить ее если не от вампиров, то хотя бы от забияки-Эвике. Со вздохом он взял девочку за руку.

— Не дожидайтесь нас во дворе, поезжайте прямо в деревню. Там разбудите отца Штефана, пусть созовет крестьян в церковь, — проинструктировал его Уолтер.

— Разве мы не поедем все вместе?

— Нет, иначе нас легко переловят. Нужно разбегаться врассыпную, тогда хоть у кого-то есть шанс выжить. Но вы не беспокойтесь — мы не дадим Гизелу в обиду! До встречи в деревне.

— До встречи! Кстати, Леонарда забрать не забудьте.

И хозяин замка, согнувшись в три погибели, ступил в потайной ход, а Жужи юркнула за ним, на прощание показав обидчице язык. Когда их шаги стали глуше, Уолтер и Эвике облегченно вздохнули. Леонард все еще лежал возле кровати, лицом вниз, и не подавал признаков жизни, как и подобает настоящему вампиру. Уолтер завел его руку себе за шею, поднимая бедолагу с пола. Тот посмотрел на него мутным взглядом.

— Все, приятель, хватит ломать комедию, — скрепя сердце, отчитал его Уолтер. Увы, именно такой тон лучше всего действовал на Леонарда. Герр Штайнберг хорошо выдрессировал сына. — Тащить тебя я не намерен, много чести, так что топай сам.

Запинаясь, он поплелся за ними. На их удачу, коридор оказался пустым, хотя как пробраться в спальню Гизелы, которая находилась этажом выше, они не представляли. Парадную лестницу патрулируют вампиры. Черный ход от ее спальни далеко. Тем не менее, именно этот вариант показался наиболее удачным, и они начали на цыпочках пробираться по коридору. Но друзья не проделали и двадцати шагов, как из-за угла кто-то вывернул. Эвике подскочила на месте, но тут же облегченно улыбнулась. Это был Штайнберг.

— Где тебя носит, Леонард? — сразу напустился он на сына. — Я тебя повсюду ищу.

— Разве ты не знаешь? Виктор раскрыл наши планы! Он в ярости!

— Знаю, знаю, — досадливо махнул рукой вампир. — Ничего, покричит и перестанет, эти аристократы вечно такие экзальтированные. На нас, впрочем, он уже не сердится.

Все трое вытаращились на него.

— Когда это вы успели с ним помириться? — уперев руки в бока, осведомилась Эвике.

— А я с ним и не ссорился, — парировал фабрикант. — И вообще, это была твоя идея, а не моя. Твоя и этого англичанишки. Вы меня убедили, значит вам и ответ держать! Виктор уж точно будет ко мне благосклонней, если я приволоку ему вас обоих.

Его пальцы, словно капкан, сомкнулись на ее запястье. В ту же секунду перед ним вырос Уолтер, но отлетел в сторону, сраженный ударом в грудь. Леонард с полуоткрытым ртом наблюдал за происходящим.

— Отец, что ты д-делаешь? — прошептал он.

— А вот я тебе сейчас объясню, — процедил Штайнберг. С легкостью он перехватил и другое запястье Эвике, вытянув руки перед собой, чтобы девушка не могла достать до него коленом. Она немедленно попыталась укусить его за пальцы, но взвыла, почувствовав как хрустнула кость. От боли перехватило дыхание.

— Дернешься — сломаю, — предупредил вампир и обернулся к сыну, криво улыбаясь. — Мы не можем с ним бороться, сынок. Ты бы видел, как отсюда драпали гости, они его тоже боятся. Он слишком силен. Было бы глупо восставать против такой силищи, правда? Нам остается только подчиниться и примкнуть к нему. Пойдем, Леонард. Мы отдадим Виктору смертных и разделим его торжество.

Уолтер поднялся на колени и, опираясь на стену, пошел на Штайнберга, но сын встал между ними. По какой-то необъяснимой причине он был совершенно спокоен. На его осунувшемся лице, бледном с прозеленью, даже бродила улыбка, словно он созерцал произведение искусства, а не папашу-подлеца. Эвике, которая даже сквозь слезы заметила его мечтательный вид, отчаянно простонала. Они тут все заодно!

— Ты-то чему радуешься, гаденыш? — успела произнести она, прежде чем старший вампир вывернул ей руку.

— Я радуюсь, потому что именно в такие моменты жизнь подносит нам зеркало и мы узнаем, каковы же мы на самом деле, — заговорил Леонард. — Пойдем, отец. Мы можем привести ему Уолтера с Эвике и даже просидеть на его пиру до самого утра, только потом я выйду на солнце.

— Что-о-о? — взревел фабрикант.

— Если я не смогу исправить эту несправедливость, если у меня не хватит сил, чтобы совладать и с Виктором, и с тобой, я хотя бы не буду участвовать в том, что считаю неправильным. Мне остается только уйти.

— Что ты несешь, недоумок?

— Ума у меня и правда немного, — согласился Леонард, — но кое в чем я разбираюсь. Эти люди мои д-друзья. Ты можешь или убить нас, или…

— Или что?

— Или отпустить всех троих.

— Это шантаж!

— Других средств у меня не осталось.

Поколебавшись, вампир выпустил руку Эвике. Девушка едва не рухнула на пол, но устояла и сразу же подбежала к Уолтеру, прижалась к нему, глядя на фабриканта с испугом и ненавистью. Леонард продолжал улыбаться.

— Я не сомневался, что ты так и поступишь, отец. На самом-то деле ты добрый, просто мир не позволил тебе остаться таким, — и он с нежностью погладил Штайнберга по плечу. Хмыкнув, тот отвернулся.

— Порою мне и правда хочется побыть кем-то еще, кем-то другим, — прошептал он.

— У тебя есть шанс. Если раньше, будучи человеком, ты жил по звериным законам — урвать себе побольше, растоптать остальных во имя своего блага — то почему бы теперь не пожить по-человечески? Хотя бы из чувства противоречия?

— Все это пустая философия, — скривился фабрикант, — противно и слушать этакую блажь.

— И все равно, пойдем с нами, а?

— Куда, Леонард? Нет такого уголка на земле, где он не сумел бы до меня дотянуться. Для меня все кончено. Я остаюсь.

— Но подумай…

В отдалении послышались голоса. Друзья вздрогнули и огляделись затравленно.

— Бежим обратно, — шепнула Эвике, увлекая за собой жениха. Юный вампир остался на месте, умоляюще глядя на отца, но Штайнберг отпихнул его — кончай юродствовать и беги!

— Мы еще встретимся, отец, — пробормотал Леонард, — и тогда все будет по-другому, и мы будем другими.

За ними уже затворилась дверь, когда в коридоре появились двое вампиров — Готье и еще один упырь, который старательно копировал его ухмылку.

— Есть здесь кто-нибудь? — спросил у Штайнберга Готье.

— Нет, — отозвался фабрикант.

Здесь и правда никого не было. Совсем никого.

* * *

— Мы должны что-то придумать, — захлебываясь, шептала Эвике, пока они пробирались по лазу, который в конце концов вывел их во внутренний дворик замка, довольно запущенный, но с одним неоспоримым преимуществом — там не было вампиров.

— Возвращаться нельзя, — отрезал Уолтер.

— Но мы не можем ее здесь оставить! — девушка вцепилась в его рукав и потянула к потайному ходу.

— Никто и не думает ее бросать. Пусть сама спустится вниз. Свяжет веревку из простыней или что-то в этом роде.

— Наши простыни такие ветхие, что даже Гизелу не выдержат, — засомневалась Эвике, как вдруг их окликнул знакомый голос:

— Стойте!

Словно сказочная принцесса в ожидании принца, Гизела фон Лютценземмерн стояла у окна. Длинные черные волосы развевались на ветру, и сама она, казалось, готова была взмыть в небо. Белое платье, довольно старомодное, дополняло ее образ. В руках виконтесса держала свою фату, комкая ее как ставшую ненужной тряпку. Лепестки флер-д-оранжа осыпались и, кружась в воздухе, падали первыми хлопьями снега.

— Стоять? — удивился Уолтер.

— Да, то есть нет, я имею в виду — бегите отсюда скорее!

— А ты? Спускайся, мы ждем тебя.

— Вы должны как можно скорее покинуть замок! — прокричала она, пропуская их слова мимо ушей.

— Без тебя? Гизела, давай спускайся, нет времени ломаться!

— Пожалуйста! — Эвике протягивала к ней руки. — Попробуй связать простыни… или… или занавески на кровати, или просто прыгай, мы тебя поймаем.

— Твои друзья уходят, Гизела. Они не хотят тебя спасать… Хорошие же у тебя друзья, — вкрадчиво прошептал Виктор.

Вампир стоял за шторой, так близко, что если бы он дышал, девушка ощутила бы ледяное дуновение на своей обнаженной шее. Но сейчас не до таких мелочей. Нужно прогнать их во что бы то ни стало! Если они вернуться, то погибнут…

— Позови их. Убежать и оставить принцессу — ну где ты такие сказки видела?

… а если не вернутся, она останется одна. Задача: вычислить вероятность выживания отдельно взятой девушки среди целого замка вампиров. Можно делать ставки, сколько она продержится — день, час, минуту?

— Неужели они тебя бросят? — продолжал Виктор, по-прежнему невидимый ее друзьям. — Разве ты не хочешь позвать на помощь? Давай же, Гизела! Посмотрим, на что они пойдут ради тебя.

Гизела вновь высунулась в окно и посмотрела вниз. А действительно, на что они пойдут?

— Где папа? С ним все в порядке? — вдруг спросила она.

— Да-да, граф уже за пределами замка.

— Вот и отлично. А теперь слушайте меня внимательно: бегите из замка как можно скорее, не вздумайте нигде задерживаться, вы должны найти… Вы должны поехать в Вену, немедленно!

— Гизела!

— Прочь отсюда, чтобы я вас больше не видела, быстро!

— Я тебя не оставлю! — разозленная ее упрямством, горничная топнула ногой.

— Не смей мне прекословить! Это приказ, Эвике! Я хозяйка замка и знаю, что говорю! Уведи ее, Уолтер! А ты, Леонард, следуй за ними! Я разрываю нашу помолвку.

Она в последний раз взглянула на друзей, будто желая что-то сказать, но передумала и бросилась прочь. Сегодня сказочная принцесса не дождется своего принца.

* * *

Они скакали через лес, на чужих лошадях, прихваченных на конюшне. По дороге их то и дело обгоняли экипажи, а над головой слышался шорох крыльев и писк тех гостей, что путешествовали налегке. Приглашенные на свадьбу вампиры, за исключением «коллег» Виктора, последовали примеру леди Аркрайт и торопились покинуть замок, где намечалось что-то совсем уж скверное. Гости предвкушали, как поделятся с родней свежими сплетнями о несостоявшейся свадьбе. То ли невеста на поверку оказалась смертной, то ли жених не удержался и затеял драку еще до церемонии, а не после, как предписывали традиции. В любом случае, скандал вышел грандиозный, о нем будут судачить еще лет двести. Да что там двести! И через тысячу старики будут пересказывать события той ночи, сидя у камина холодным зимним утром.

Настроение у наших героев было подавленное. Всю дорогу до деревни Эвике проплакала, уткнувшись в рубашку Уолтера, так что в конце пути ее можно было выжимать. Тот гладил невесту по вздрагивающим плечам, шептал ей на ухо слова утешения, но ничего не помогало и не могло помочь. За ними скакал Леонард, которого, не смотря на опасения Уолтера, не пришлось приматывать веревкой к седлу. Держался он молодцом и за время пути сверзился всего-навсего четыре раза.

Еще издали друзья расслышали звон колоколов. Свернув на улочку, ведущую к церкви, они попали в людской водоворот. Встрепанные со сна, крестьяне повыскакивали во дворы, дико озираясь по стороны. Кто-то успел натянуть сапоги или завернуться в шаль, но в большинстве своем они были в исподнем. Что касалось суматохи, животные не отставали от людей: собаки рвались с цепей, заходясь полузадушенным лаем, коровы в хлеву мычали так надрывно, словно их не доили уже несколько дней, и весь этот гомон то и дело взрывался кукареканьем, призывавшим зарю, чтобы поскорее рассеялись чары ночи. В отличии от своих хозяев, животные знали, что происходит. Люди же бессмысленно крутили головами.

— Что ж стряслось-то, а, сударь? — какая-то баба, державшая под мышкой нахохлившуюся наседку, подергала Уолтера за ногу. Не понимая ее наречия, он попросил Эвике перевести.

— А ну-ка быстро все замолчали! — завопила девушка и, когда голоса стихли, продолжила внушительно, подражая средневековому глашатаю. — Мы прискакали из замка! Граф фон Лютценземмерн повелевает вам немедленно идти в церковь! Даже тем, кто туда ходит только на Пасху и Рождество.

Расталкивая односельчан, через толпу к ней пробирался Габор, в ночной рубашке и стоптанных тапочках. На всякий случай он захватил зазубренный меч, хотя этой железякой сподручнее было вскапывать грядки, чем разить врагов.

— Что его сиятельству угодно от нас в такой час? — спросил он, зевая на нее перегаром.

— Он сам скажет. Пошевеливайтесь!

Крестьяне потянулись к церкви, недовольно бурча и раздавая затрещины детям, которые хныкали, терли глазенки и путались под ногами. Но если граф повыдергивал их из постелей ни свет ни заря, на то имелись серьезные основания. Самодурства за ним не наблюдалось. Графа фон Лютценземмерна здесь уважали, хотя его власть давно уже была номинальной. Канули в Лету времена, когда любой из фон Лютценземмернов мог сбить хлыстом шапку с зазевавшегося крестьянина или выдрать его на конюшне. Впрочем, и в те дремучие дни пращуры графа скорее посоветовали бы простолюдину надеть шапку, чтобы не застудил уши, да еще и пригласили бы в замок на чаепитие. Так, собственно, они и разорились, ведь власть несовместима с подобным добродушием.

Гораздо больше селяне опасались богача-фабриканта, потому, проходя мимо его наследника, почтительно кланялись и опускали глаза. Уже спешившийся, Леонард помахал им, но тут же вступил в битву с конем, который начал жевать его волосы. Белобрысый мальчуган лет десяти, вприпрыжку бежавший за родителями, прыснул в кулак и сразу захныкал, схлопотав по щелчку с двух сторон, от матери и отца. Оба работали в колбасном цехе, так что ссоры со Штайнбергами не искали.

Когда в дверях церкви промелькнула последняя сорочка, друзья поднялись по ступеням, но Уолтер вовремя схватил за плечо юного вампира, который с невозмутимым видом собирался перешагнуть через порог.

— Ты что, сбрендил? Погибнешь ведь!

— Почему? — удивился Леонард. Обмотав руку носовым платком, он приглаживал замусоленные волосы. Без очков и голый до пояса, Леонард казался совсем беззащитным, будто улитка с раздавленной раковиной.

— Ты не можешь входить в церковь, ты же вампир! Там полным-полно религиозных предметов!

Леонард стушевался.

— Я м-могу, — пролепетал он, — потому что я атеист.

— Что?!

— Религиозные предметы на меня не действуют. Ни святая вода, ни кресты, ничего. Все потому, что я верю в теорию эволюции.

— Да как же так?

— Для того, чтобы религиозный предмет подействовал на вампира, обе стороны должны верить в силу этой реликвии. Сам по себе символ ничего не значит, это люди наполняют его см-мыслом. А теперь представь, что одна стороны не видит в символе того же, что другая. Значит, для этой стороны символ просто не функционирует.

— Ну ты вывел! — засомневался Уолтер. Он хотел было рассказать, как они втроем освящали воду, бормоча нескладные молитвы, но промолчал, потому что вести религиозную пропаганду среди вампиров-атеистов как-то непродуктивно.

— И много вас таких?

— Не знаю, — смущенно ответил вампир. — С годами, наверное, станет больше.

Уолтер сделал зарубку в памяти, что если вернется домой, обязательно запишется в Армию Спасения и будет ходить по домам с брошюрками. Чем меньше атеистов, тем лучше. А то неизвестно, на кого нарвешься.

— Слушай, а если тебе показать галапагосского вьюрка? — не унимался англичанин.

— Я никогда не видел г-галапагосского вьюрка, — развел руками Леонард. — Может, испугаюсь, если буду знать, что это он и есть.

Втроем они вошли в церковь, битком набитую прихожанами. Такого столпотворения храм не знавал даже по праздникам — у кого-то всегда находился повод остаться дома, а то и свернуть в кабак по дороге. Некоторые уже расположились на скамьях и клевали носом или баюкали младенцев, но в основном народ толпился у кафедры, переговариваясь со священником и графом. Женщин оттеснили в сторону и они настороженно прислушивались, о чем же толкуют мужья. Судя по их насупленным бровям, беседа выходила невеселой.

Возле графа все еще крутилась малышка Жужи. Увидев знакомые лица, она бесцеремонно подергала его за полу камзола. Фон Лютценземмерн оглянулся, посмотрел на вошедших и продолжил смотреть, но уже на дверь, дожидаясь кого-то еще.

Никто не вошел.

Им следовало подойти к нему первыми, но друзья не посмели сделать и шага. Тогда граф сам пошел к ним навстречу, по-прежнему не отводя взгляда от двери. С каждой секундой надежда истончалась, пока не превратилась в мираж.

— Где Гизела? — его голос дрогнул.

— Она осталась в замке, велела нам уходить, а сама осталась, — сказал Уолтер, чувствуя как слезы щекочут ему щеки. Всхлипывая, он вкратце поведал графу об их злоключениях. Фон Лютценземмерн выслушал его с каменным лицом и медленно проговорил:

— Вы сделали все, что могли. Если эти твари действительно настолько опасны, как вы описываете, у вас не было против них ни единого шанса.

Его слова произвели противоположный эффект. Эвике, которая доселе пряталась за спиной Уолтера, не смея показаться хозяину на глаза, выступила вперед и упала перед ним на колени.

— Простите меня! — рыдала она, то цепляясь за его камзол, то ударяя себя в грудь. — Или нет, не прощайте! Я так и знала, что вы будете нас оправдывать, но я заслужила худшей кары! Я должна была остаться с ней… что мы вдвоем…. чтобы они нас обеих… Господи, что же я натворила?!

Граф сжал кулаки.

— Не хотите к ней присоединиться? — кивнул он Уолтеру, и в голосе его клокотал едва сдерживаемый гнев. — Раз уж сегодня такая ночь, что все мои друзья решили поваляться у меня в ногах. Самое полезное времяпровождение в наших обстоятельствах. Эвике, ты в доме Божьем, как ты себя ведешь? Встань и вытри слезы. Не вздумай оплакивать мою дочь! Слышите, — он обвел всех взглядом, — никто из вас не смеет ее хоронить! Раз Гизела приказала вам покинуть замок, у нее были на то причины. Моя дочь из рода фон Лютценземмернов, ее прабабки стояли на бастионах и лили на врагов кипящую смолу, покуда мужья сражались на поле брани. Она сильная! Я вернусь за ней, мы пойдем в замок днем, когда вампиры спят.

— Вампирам, как и людям, не обязательно спать днем, — заметил Леонард. — Они могут нести караул по очереди. И нас совсем мало!

Пока они так рассуждали, отец Штефан отделился от толпы и направился к своим знакомым, только что не потирая руки. Даже его кадык азартно подпрыгивал. Из всей деревни он, похоже, был единственным, кто получил удовольствие от такого поворота событий.

— Ага, вот и вы все! Прогнали вас упыри? А я ведь предупреждал, что от нечисти добра не жди! — злорадно проговорил священник и в первую очередь напустился на Уолтера, — Помните, как сказано в Священном Писании: Сын мой! если будут склонять тебя грешники, не соглашайся! Не ходи в путь с ними, удержи ногу твою от стези их, потому что ноги их бегут ко злу и спешат на пролитие крови…

Юноша коротко простонал. Перед глазами снова возник образ Сесила, чьи длинные клыки едва не касались пасторского воротничка.

— Хорошо, хорошо, вы уязвили меня в самую душу! Что дальше-то делать?

— Это вы меня спрашиваете? Давайте телеграфировать епископу — мол, у нас засилье нечисти, пришлите наряд экзорцистов. Наряд-то пришлют, вот только у них с собой будут не кресты, а рубашки с дли-и-инными рукавами, — съязвил священник. — Произошедшее снова объяснят массовой истерией, а все потому, что мир охватила эпидемия безверия, — он потыкал узловатым пальцем в сторону Леонарда, который опять сконфузился.

— Друзья, оставим дрязги, — вмешался граф, — по крайней мере до завтра, — обратился он уже ко всем присутствующим. Крестьяне умолкли, жадно ловя его слова. Говорил он спокойным и ровным тоном, как будто их проблемы были не страшнее парочки волков, повадившихся таскать овец по ночам.

— Сейчас нам следует выспаться, а завтра мы решим, как действовать в подобной ситуации. Спите, друзья. Пусть эта ночь будет спокойной дня всех нас, — и повторил тихо, — для всех.

Вновь началась кутерьма. Пихаясь и переругиваясь, односельчане устраивались на скамьях. Как водится, завязалась битва за места в первых рядах, которые хоть и не отличались от остальных, но были более престижны. Дети, уже валившиеся с ног, взобрались на хоры, откуда теперь доносилось их мирное сопение.

— После таких вестей поди засни, — пробурчал Габор, тем не менее устраиваясь на полу. — Святой отец, вы бы проповедь какую прочитали, чтоб нам уснуть поскорее.

Тот погрозил шутнику, но граф кашлянул, привлекая его внимания.

— Отец Штефан, мне хотелось бы побыть одному, — вежливо попросил он.

— Идите в ризницу и плотно закройте дверь, — лаконично посоветовал священник. В иных ситуациях слова утешения только бередят душу. Иногда все, что нам нужно, это хорошая звукоизоляция.

— А вы что намерены делать? — обратился он к друзьям.

— Мы с Эвике немедленно уезжаем в Вену на поиски Берты Штайнберг, — ответил Уолтер за них обоих. — Не век же ей прятаться от проблем.

Отец Штефан подумал, что если к двум глупым головам прибавить третью, то глупости не станет меньше, а как раз наоборот, но промолчал.

— Я остаюсь здесь, — отозвался Леонард. — У вас еще лежит чемодан, который я тогда принес?

— Куда ж ему деваться? Тяжеленный такой, ты что, бруски свинца в нем таскаешь?

— Не совсем, — последовал ответ.

И Леонард улыбнулся, впервые за эту проклятую ночь.

* * *

Двери замка были плотно заперты, и хозяйка стала пленницей. Она даже не знала, что происходит там, снаружи. Возможно, вампиры захватили деревню и теперь… Гизела зажмурилась и замотала головой: нет, не может быть! Вампиры, они же как Штайнберги — немного чудаковатые, но не способны на такое. Ну ведь не способны?

Виктор де Морьев был так учтив с ней — ровно до того момента, как толкнул девушку в руки приспешникам, бросив через плечо "Заприте ее где-нибудь." После этого вампиры перестали казаться милыми. Гизела вырывалась, кричала и звала на помощь, но кто-то с легкостью вскинул ее на плечо и, не обращая внимания на ее попытки царапаться и кусаться, понес прочь.

Он швырнул девушку в тесную комнатушку и запер дверь — даже до ключей они уже добрались! А потом про нее забыли. За это время Гизела успела продумать во всех красках, что сделает с захватчиками, если ей удастся вырваться. Отломала ножку стола, посчитав, что из нее получится вполне сносный кол. Пусть и не осиновый, но попробовать стоит! В крайнем случае, стукнет по голове.

Да кто такие эти вампиры, чтобы врываться в ее замок и распоряжаться здесь, как у себя дома! Чтобы обижать ее родных и друзей! В то время, как она сама не могла их защитить…

Как хорошо она понимала Берту, бежавшую от всего этого. Понимала, но не прощала.

* * *

Генеральный оборудовали в Китайском Кабинете. За шелковыми ширмами разбили лазарет, где раненые залечивали ожоги. В основном, злословием. Не йодом же их мазать? За ночь вампиры надеялись хотя бы частично восстановить былую красу, а пока что передавали по кругу баночки с белилами. Созерцать алеющие рубцы еще пару часов никому не хотелось, атмосфера лепрозория не потворствует хорошему настроению. Каминные статуэтки, с выбритыми лбами и лукавыми полу-улыбками, взирали на остальных вампиров, которые разбрелись по углам и переговарились вполголоса, бросая испуганные взгляды на Мастера, восседавшего на кресле, массивном как трон. Лицо его было бесстрастным, но когти царапали деревянные поручни, снимая с них тонкую стружку. У его ног примостилась Изабель.

Уныние царило в стане врагов, ведь скоро они разбредутся спать, а никто до сих пор не был наказан. В том, что виновник всех неудач рано или поздно отыщется, не приходилось сомневаться. Одного взгляда на Мастера хватало, чтобы понять — приближается гроза. Небо затянуло плотными сизыми тучами, за ними ворочался гром, горизонт то и дело озаряли всполохи. Оставалось лишь дождаться того идиота, который пробежится с воздушным змеем, притягивая к себе молнии.

Ко всеобщему ликованию, в гостиную вошли двое вампиров, а за ними, шаркая, плелся Штайнберг. Все взгляды устремились на новоприбывших.

— Виктор, мы… — начал Готье, но взмахом руки Виктор велел ему замолчать.

— …не нашли их, — договорил он. — Я только что имел удовольствие помахать им вслед. Рано или поздно я их все равно поймаю, а сегодня мне уже недосуг. Зато вы привели моего старинного приятеля и не состоявшегося родственника. Тоже неплохо. Подойдите поближе, герр Штайнберг.

Растерянный, фабрикант сделал несколько шагов.

— Надеюсь, вы успели попрощаться со своим сыном? — полюбопытствовал вампир. По лицу Штайнберга пробежала судорога.

— Я не знаю, где он! Пожалуйста! Он не причинит вам вреда!

— В этом я уже убедился. Не пугайтесь так, любезный. Вы не сторож своим детям. Даже у самых лучших родителей порою вырастают скверные, непочтительные отпрыски. С сыном вашим я сам разберусь, да и с дочерью тоже. Уже предвкушаю встречу с ней.

Штайнберг заморгал, не понимая куда он клонит.

— Ваша дочь придет ко мне сама, — милостиво пояснил Мастер, — по доброй воле. А когда это произойдет, мир изменится, станет гораздо… интереснее.

— Что вы имеете в виду? Зачем вам моя Берта? — спросил фабрикант, едва устояв на ногах.

— Мне не нужна ваша Берта. Мне нужно Перворожденное Дитя. Мы устроим, скажем так, небольшой ритуал. Ничего страшного, даже наоборот — все получится прекрасно, не переживайте. А пока что можете присоединится к нашем развлечениям. Завтра мы устраиваем пикник в деревне, а вслед за этим можно навестить фабрику. Я ведь говорил, что интересуюсь вашим производством. У вас есть работники, герр Штайнберг?

Тот закивал.

— Отлично. Прикажете им собраться в одном из цехов.

— Зачем?

— А вы как думаете?

Поскольку фабрикант не отвечал, Виктор указал ему на свободное кресло и, прикрыв глаза, вернулся к декоративной резьбе по дереву. Но Штайнберг не двигался с места. Нахмурившись, он шевелил губами, будто перемножал шестизначные цифры в уме.

Конечно, Мастер прав. Он взрастил двух неблагодарных детей, из-за ослиного упрямства которых вынужден сносить такой позор. А ведь он всего-навсего хотел, чтобы его дочь росла настоящей барышней, в шелках и бархате. Чтобы его витийствующий сын не таскался в контору день за днем, не экономил на свечах, не трясся над каждым куском сахара. Стал был Леонард нести такую высокоморальную околесицу, если бы думал лишь о том, как не околеть с голоду и не влезть в долги? Законы звериные и человеческие! Что мальчишка в них понимает? А сам он и так всегда жил по-людским законам. Украсть, солгать, продать втридорога, отнять кусок хлеба у чужих детей, чтобы свои собственные могли есть шоколад — это как раз по-человечески. У подлости не звериный оскал, а человеческое лицо, причем вполне респектабельное.

Зато теперь он вампир, значит, обязан повиноваться новому своду законов, построенному на сказочках, прибаутках, и прочих финтифлюшках. Его и раньше от фольклора — да что греха таить, от литературы вообще — с души воротило, а сейчас еще пуще. Но ничего не поделаешь, раз назвался вампиром, соблюдай иерархию. Хочешь не хочешь, а придется поклониться своему господину, этому юнцу с самодовольной улыбочкой, который пообещал поквитаться с его сыном и совершить какой-то непотребный ритуал с его дочерью. Раз так закон велит… закон… Но что если Леонард прав? Если можно самому выбирать себе закон? Тогда он выбрал бы тот, что наиболее ему понятен. Но именно этот закон его и подвел! Штайнберг вспомнил далекий вечер, когда они с Виктором казались почти ровесниками, вспомнил глаза, в которых отражалась груда золота — глаза дракона, купившего себе деву — и понял, за что так тяжко наказан. Он согрешил против Экономики. Волшебное золото не годится на роль стартового капитала, так что все нажитое богатство — лишь порождение фантазий. Реальными были только его дети, которых он больше не увидит. Зато можно уйти так, чтобы в памяти их остаться честным человеком.

— Нет, — произнес Штайнберг неожиданно.

Виктор обернулся. Остальные тоже посмотрели на фабриканта, как Валаам на болтливую ослицу.

— Вы что-то сказали? — переспросил Виктор.

— Сказал, — просипел Штайнберг, давясь от страха и все же не останавливаясь, — Я никогда так не поступлю! Они мне не рабы, ясно вам? Я с ними договор заключал! И ни один из моих работников не заслужил такой… такой штраф! У нас капитализм, а не феодальная система трех сословий! Рыночные отношения, слыхали про такое понятие? Законы рынка! Сначала свое дело откройте, а потом указывайте, как мне управлять МОЕЙ фабрикой! — кричал он, подстегивая себя с каждым словом, пока не оставил позади и страх, и инстинкт самосохранения, и вообще все чувства, кроме беспредельной, полыхающей ярости. — Двадцать лет вы измывались надо мной и теперь решили, что я предам своих детей и вступлю в ваши ряды! Ненавижу вас, ненавижу, ненавижу!

Молчание звенело, как гонг. Опомнившись, фабрикант пошатнулся и, не подхвати его Готье, без чувств рухнул бы к ногам Виктора. Мастер сокрушенно покачал головой. Ну что за бестолковая семейка! Из тех олухов, которым дай моток пряжи, так вместо того чтобы связать из нее свитер, они совьют себе удавку.

— Изи, — лениво произнес он. — Не хочешь поиграть с нашим гостем?

— Что я должна сделать? — услужливо спросила Изабель и подошла к фабриканту, буравя его взглядом.

— Покажи герру Штайнбергу что-нибудь занимательное.

Конечно, Изабель устала. У нее уже голова кружилась от усталости — ну или той вазы, которой некий злоумышленник изо всех сил ударил бедную девочку по затылку. Но разве она могла казать хоть слово против? Виктор так нуждается в ней! Да и остальным следовало показать, что она еще на что-то способна.

Изабель стиснула зубы и подошла к Штайнбергу, который стоял перед ней, будто невыполненная сверхурочная работа. Как мелкий клерк смотрит на недоделанный отчет в пятницу вечером, так и она глядела на горе-вампира, желая с ним побыстрее покончить.

"На колени," — скомандовала она, и Штайнберг, не в силах противиться ее цепкому взгляду, встал перед ней на одно колено. Он тоже устал. Теперь, когда их лица были на одной высоте, вампирша положила руки ему на голову и пристально посмотрела в глаза. И улыбнулась.

"Это совсем не больно, будь хорошим мальчиком. То есть, дяденькой."

А потом…

…Солнечные лучи проникали через кисейные занавески детской, где-то за окном лениво чирикали птицы, разомлевшие на солнце, и погода была отличной, самой лучшей для прогулки в парке. Нужно попросить няню приготовить коляску, подумал Штайнберг, стоя на пороге. Берта любит такие прогулки, ее щечки всегда разгораются, а губки лепечут веселую бессмыслицу. Тихо, чтобы не разбудить дочку, он прокрался в детскую, посмотрел на ее колыбель под кружевным пологом. Колыбель была дорогущая, из красного дерева. Именно поэтому он не сразу заметил темную жидкость, которая переливалась через край и тонкими струйками стекала по бокам, образую огромное алое пятно на бежевом ковре. Тогда он понял, что так и не уберег ее, и закричал, и уже не мог остановиться.

* * *

Заря занималась на небе, когда билетер на железнодорожной станции города Арада забрался в свою будку и, кряхтя, отворил оконце. К нему немедленно подступили двое — молодой человек в помятом фраке и девушка в ярко-красном, совершенном неуместном в утренний час платье.

— Два билета до Пешта, — потребовала девица.

— Десять флоринов.

Застигнутый врасплох, билетер тут же скосил глаза к переносице, куда уперлось тупое лезвие ножа для масла.

— Чистое серебро, сами поглядите, — сказала девица, положив нож перед ним. Подумав, она добавила чайную ложку. Все это время на ее лице играла широкая улыбка человека, который изо всех сил старается походить на нормального, осознавая при этом, что таковым отнюдь не является. По правилам следовало позвать охрану и скрутить обоих. Но связываться с умалишенными с утра пораньше, пока они еще не очухались от влияния луны, которая, как известно, творит с ними страшные вещи, — себе дороже. Билетер молча сгреб столовое серебро и выложил перед девицей два билета в третий класс.

 

ГЛАВА 18

В гостиной было темно из-за опущенных штор и душно из-за густого табачного чада. Махнув рукой на приличия, отец Штефан не только разрешил гостям курить, но и сам попыхивал трубкой. Но блестящие идеи их все равно не посещали. Заметно было, что темнота действует на крестьян угнетающе, навевая воспоминания о прошедшей ночи. Ничего не поделаешь, утренний свет стал бы погибелью для Леонарда, который разбил походную лабораторию в кухне, но время от времени забегал в гостиную, извиниться за очередную разбитую тарелку, расплавленную кастрюлю или ложку, от которой остался один черенок.

— Может нам того, к властям обратиться? — послышалось неуверенное предложение.

Остальные крестьяне, набившиеся в домик священника, посмотрели на говорившего как на браконьера, который решил зайти к леснику за разделочным ножом. Упоминать полицию в деревне, где в каждом доме почетное место занимал самогонный аппарат, было по меньшей мере неразумно. Если вампиров можно отпугнуть с помощью того же чеснока, то власти и чесноком не побрезгуют. Заберут его вместе с прочими запасами.

— Ну так соберем скарб и уедем отсюда, — предложил унылого вида мужик с обвислыми усами. — У меня ребятня мал мала меньше, что же, дожидаться когда их вурдалаки загрызут?

Выслушав пессимиста, односельчане чуть не подавились трубками.

— Ишь чего захотел! — возмутился Габор. — Как говорится, поп в гости, а черти на погосте! Я-то уеду, а они мне красного петуха на двор пустят и еще по-всякому набезобразничают.

— А у меня корова вот-вот отелиться!

— А урожаю пропадать, что ли?

Тут все как один посмотрели на графа, который молча сидел на клеенчатом диване и сосредоточенно смотрел на дым, вылетавший из трубки, словно надеялся прочесть в его контурах какое-то предсказание.

— Ваше сиятельство? — вежливо, но настойчиво позвал его Габор.

— Я думаю, — отозвался он.

Повеселев, мужчины переглянулись. В интеллектуальных способностях графа никто не сомневался.

— А о чем, позвольте спросить? — поинтересовался священник.

Наблюдая за колечком дыма, граф поднял глаза к потолку.

— Анализирую крестьянские восстания, почему они всегда терпят поражение. Причина заключается в отсутствии стратегии, тактики, тренировки, и подходящего оружия.

— А где нам сыскать енту самую стратегию? — раздался скептический голос. — В наших краях и цинкового ведра-то не найдешь, не то что такую мудреную штуку.

— Стратегия — это искусство ведения войны, — произнес граф внушительно. — Если уж вы решили остаться, я обучу вас боевым навыкам.

Крестьяне вновь приободрились, и глядя на их радостные лица, фон Лютценземмерн решил не напоминать, что сам он ни разу не бывал на поле брани, а стратегию использовал лишь для того, чтобы играть в шахматы с дочкой. Вся надежда на "Записки о Галльской Войне" Цезаря — книгу, которую граф прочел еще в молодости, а потом неоднократно перечитывал чтобы не позабыть латынь.

— А оружие? — вдруг засомневался трактирщик. — У меня, само собой, есть меч…

-.. котором только ворон пугать. Вернее, смешить, — сострил какой-то весельчак, седой и красноносый, явно завсегдатай "Свиньи." Габор мысленно плюнул в его пивную кружку.

— Меч — это уже хорошо, — одобрил граф, — но должно же быть что-нибудь еще? Как насчет сельскохозяйственного инвентаря? Вилы, косы, серпы? Их тоже можно пустить в ход.

— Как раз с оружием я вам и помогу!

Собравшиеся обернулись к Леонарду, который замер в дверном проходе. На нем был некогда белый лабораторный халат, который теперь выглядел так, будто семья трубочистов передавала его из поколение в поколение, ни разу и не постирав. Помимо халата, в чемоданчике оказались запасные очки на резинке, чтобы случайно не слетели во время работы, и с дюжину пар перчаток. Юный вампир натянул сразу несколько. В одной руке он держал горшок с геранью, которая, судя по всему, пережила извержение Везувия. В другой он держал дохлую мышь.

— Ты нам поможешь? — недоверчиво переспросил отец Штефан.

— Ну да! А чем, по-вашему, я занимался все это время? — оскорбился юный Штайнберг.

Говоря откровенно, все они считали, что таким способом Леонард успокаивает себе нервы. Ну мало ли как бывает — кто-то пьет горькую, кто-то идет по магазинам, а кому-то для душевного равновесия требуется проникнуть на чужую кухню и что-нибудь там взорвать.

— Чем же ты занимался?

— Пойдемте, покажу! — Леонард призывно помахал мышью, но тут же добавил. — Надеюсь, Марта не так уж привязана к своим цветам? Я компенсирую ущерб.

Как только они вошли в кухню, стало ясно, что деньгами такой ущерб не компенсируешь. Вероятнее всего, служанка сама восстановит справедливость, как следует отлупив Леонарда метлой. От ее любимого садика, занимавшего оба подоконника, остались голые прутики, которые годились лишь на то, чтобы иллюстрировать статью «саксаул» в энциклопедии. Пожелтевшие листья и увядшие лепестки усыпали пол, а плоды на лимонном дереве почернели и едва держались. Отец Штефан вздохнул, мрачно и многозначительно.

— Зато я потравил вам мышей, — оправдался вампир.

Действительно, то тут, то там виднелись мышиные трупики, причем на каждой мордочке застыло брезгливое выражение.

— Они пили это? — граф покосился на жидкость, бурлившую на плите.

— Просто понюхали, — пожал плечами Леонард.

Половина крестьян тут же схлынула, оставшиеся смельчаки зажали носы.

— Это что еще за еретические штучки? — загромыхал отец Штефан. — Ты варишь какое-то зелье? Я хочу знать, что творится на моей кухне.

— Нет, не хотите, — тихо, но твердо заявил Леонард.

Лучше и правда не знать, что в одной из кастрюль, наполненной кипящей водой, нагревалась банка с серной кислотой. В ней медленно растворялся слиток серебра. Во второй кастрюле в такой же банке весело бурлила соляная кислота. (Здесь догадливый читатель поймет, что не стоит повторять подобные эксперименты дома, потому хотя бы, что существуют куда менее трудоемкие способы покончить жизнь самоубийством). Когда серебро окончательно растаяло, Леонард вылил соляную кислоту в емкость с серной, и серебро, к ужасу окружающих, превратилось в белый осадок.

— Ну вот, такой кусок серебра и псу под хвост! — разочарованно воскликнул Габор.

— Н-ничего подобного! Серебро не испорчено, наоборот — стало еще лучше. Его можно использовать для гальванизации.

С этими словами Леонард слил кислоту в раковину, а осадок промыл в воде и вытряхнул на фильтровальную бумагу, стараясь поменьше прикасаться к самому серебру, которое обжигало пальцы.

— Принесите вилы, — скомандовал юный вампир.

Как только их принесли, он самолично протер их соляной кислотой, после чего промыл под струей воды. Зрители завороженно наблюдали за его действиями, будто за опытами алхимика. Было бы еще интересней, если б Леонард пустил в дело сушеных пауков или жабью печень, но и так получалось неплохо.

— Посмотрите сюда! — театральным жестом он указал на кухонный стол, половину которого занимала гордость Марты — огромная чаша для пунша. Вот только жидкость в ней ничем не напоминала пунш. Габор сразу же принюхался.

— Пахнет вкусно, — одобрил он, — миндалем, что ли?

— Это цианистый калий, — пояснил Леонард.

— А пить его можно?

— Нет, это же яд!

— С правильной закуской наверняка можно, — не сдавался трактирщик, подмигивая собутыльникам.

— Опохмеляться будешь у Святого Петра, — приструнил его отец Штефан и кивнул Леонарду — продолжай.

— Теперь совсем просто! — просиял Леонард. — Растворяем хлорид серебра — ну то-есть наш осадок — в цианистом калии. Затем вот эту проволоку, к которой примотан другой кусок серебра, присоединяем к батарее, — все дружно посмотрели на странную деревянную раму, наполненную металлическими коробочками, — и опять же с помощью проволоки соединяем с батареей зубья вил. Опускаем вилы в цианистый калий и держим, держим…

— … держим, держим, пока они не покроются слоем серебра!

Задремавшие зрители встрепенулись.

Вилы, которыми еще вчера ворочали сено, сияли благородным блеском. Одобрительно бормоча, крестьяне передавали их из рук в руки, а когда вилы заполучил Габор, он сделал несколько выпадов и сорвал сковородку со стены. Определенно, оружие было эффективным.

— Ну теперь-то нам никакие вурдалаки не страшны! Пусть только сунутся. Или того лучше — пойдемте сразу штурмовать замок.

И граф, и Леонард одновременно напряглись.

— Никуда мы не пойдем, — отрезал фон Лютценземмерн, — замок строили не только ввысь, но и вглубь. Вся скала изрыта подземельями, а сражаться с вампирами в кромешной тьме — совершенное безумие! Кроме того, они могут в любой момент…

Но Леонард не дал ему договорить.

— Нам нужно продержаться, пока сюда не вернется м-моя сестра. Тогда они оставят вас в покое и уберутся восвояси.

Ответом ему стали недоверчивые взгляды.

— Какая ей корысть возвращаться, коли ихний вожак на нее глаз положил? — вздохнул давешний пессимист. — Небось, потому и сбежала.

На щеках вампира заиграл зеленоватый румянец.

— И все таки Берта вернется, как только узнает что произошло. Вернется хотя бы из упрямства.

— А потом что с ней станется? — печально посмотрел на него священник.

— Не знаю. Хотя какая разница, если одна нечистая тварь расправится с другой. Разве не так? — и отец Штефан вздрогнул, пораженный горечью его слов. Леонард между тем продолжал, — Я могу посеребрить вилы и косы, но не рассчитывайте, что даже так вы сумеете победить вампиров. Не хочу вас пугать, но предупредить обязан — они слишком сильны. Так что не пытайтесь на них нападать, но если п-потребуется, вы сможете отбиться. Сегодня ночью мы снова соберемся в церкви и будем их ждать.

— А они придут? — спросил Габор.

— О да! Вы для них не более чем д-дичь и они убьют вас с такой же легкостью, с какой вы отрубаете курам головы или закалываете свиней. В них совсем не осталось жалости, только неуверенность и страх, который они компенсируют за ваш счет.

— Постой-ка, Леонард! — вмешался священник. — Но если мы будем в церкви, они не посмеют войти. Или они такие же, как ты?

— Нет, они не такие, как я, — с чувством собственного достоинства произнес Леонард, — но даже на расстоянии они могут забраться к вам в голову, подглядеть самый тягостный кошмар и устроить так, что вы сами в ужасе выбежите на улицу. Зато вы можете поставить барьер. Нужно представить, что вас окружает кольцо огня или струи текущей воды, а потом подумать о чем-то приятном. Например о том, как вы в первый раз посмотрели в микроскоп, — увидев, что слушатели скривились, Леонард быстро добавил, — ну ли вспомните поцелуй невесты, первую улыбку ребенка, то Рождество, когда теща не приехала в гости, ярмарку, на которой ваша корова взяла первый приз — в общем, самый счастливый миг в жизни. Тогда им с вами не совладать. Но оружие все равно понадобится. Мало ли что может приключиться.

В следующие несколько часов Леонард только тем и занимался, что наносил серебряное покрытие на вилы, лопаты, серпы, ножи всех размеров, от мясницкого до перочинного, топоры и прочие предметы, необходимые для полномасштабной крестьянской войны. Хватило на всех, ведь чемоданчик Леонарда таил в своих недрах неисчерпаемые запасы и серебра, и кислоты. Достать последнюю было проще простого. С недавних пор кислота стала расхожим товаром, потому что экзальтированные дамы просто обожали плескать ею в лицо соперницам. Другое дело серебро. Если бы герр Штайнберг проведал, что сын, подкупив прислугу, раздобыл ненавистный металл и полгода прятал его под кроватью, он не оставил бы на бедняге мертвого места. К счастью, фабрикант не контролировал, на что дети тратят карманные деньги.

Когда поток вил иссяк и ополченцы отправились на площадь, тренироваться под началом графа фон Лютценземмерна, в домик священника зачастили женщины. Произошла реконверсия: теперь вместо колюще-режущих орудий Леонард окунал в цианид браслеты, крестики и сережки. Модницы еще долго крутились на кухне, придирчиво разглядывая свои побрякушки и сравнивая их с чужими. Некоторые даже кокетничали с молодым ученым, в надежде что слой серебра на их колечке окажется погуще. Марта тоже помирилась с вампиром, после того как он посеребрил ей ножницы. Последней была замшелая старушка, которая, шамкая беззубыми челюстями, попросила облагородить ее подстаканник. Хотя она уже не могла его разглядеть, на ощупь результат ей понравился.

— Дай вам Бог здоровьичка, сударь, — говорила она, явно не осознавая, с кем имеет дело.

Улыбнувшись, Леонард взял ее за руку, сухонькую и морщинистую, и осторожно проводил из кухни, чтобы бабушка ненароком не задела горячую кислоту. Теперь ему стало скучно. Он предложил отцу Штефану подновить церковную утварь, но священник наотрез отказался, чтобы дарохранительница или потир принимали участие в богомерзких экспериментах. Тем не менее, он все таки порылся в чемодане Леонарда и изъял несколько колб и пробирок на церковные нужды. Их он собирался наполнить святой водой, чтобы при случае швырнуть в нежить на манер гранаты.

Наконец юный вампир остался совсем один. Пригорюнившись, он сел у окна, закрытого ставнями, и вслушался в дневную суматоху. Издалека доносился голос графа, проводившего маневры. Как и следовало ожидать, он оказался очень деликатным фельдфебелем, поэтому команды перемежал такими фразами, как "будь любезен" и "если не трудно." Вот бы присоединиться ко всем! Леонард никогда не играл в игры, ни детские, ни взрослые, но сейчас он особенно остро почувствовал свое одиночество. Наверное, если бы отец и Берта были рядом, ему стало бы легче. Хотя вряд ли. Собираясь вместе, они обменивались пустыми фразами, просто меняя их местами в зависимости от времени суток, но так никогда и не поговорили по-настоящему. Он, наверное, и не увидит их больше. А если бы и увидел, все равно не сумел бы им ничего объяснить.

Так он просидел до вечера, словно наказанный ребенок, который прислушивается к задорным крикам товарищей. Как только стемнело, Леонард уже был во дворе. В отдалении он заметил графа, который объяснял основы штыковой атаки. Рядом кувыркались дети. Вооружившись ветками и палками, они старательно подражали взрослым. Вся деревня напоминала лагерь накануне сражения. Решив не беспокоить военноначальника, Леонард присоединился к народным ополченцам, которые устроили перекур.

— А можно и мне какое-нибудь оружие?

Этот вполне закономерный в данных обстоятельствах вопрос почему-то привел крестьян в смущение. Переминаясь с ноги на ногу, они или попросту игнорировали вампира, или мямлили, что, дескать, молодой господин, поди, притомился и ему бы, того, отдохнуть. Когда Леонард понял, что никто не одолжит ему ни то что серпа — даже булавки, он почувствовал себя Прометеем, который наблюдает, как люди готовят шашлыки на добытом им огне, в то время как сам он прикован к скале. Какая черная неблагодарность! А явный виновник его несчастий между тем с невинным видом махал в воздухе косой.

Дрожа от негодования, Леонард подступил к фон Лютценземмерну и начал с разбега:

— Вы что же, запретили выдавать м-мне оружие?

С сияющими от любопытства глазами, крестьяне наблюдали сей невиданный аттракцион. Любой готов был расстаться с последним грошом, лишь бы только увидеть, как Леонард Штайнберг и граф фон Лютценземмерн будут орать друг на друга. Но граф лишь кивнул флегматично:

— Да. Если настаиваешь, давай обсудим это наедине.

Пристыженный Леонард сразу же согласился. Действительно, какой пример он подает простому люду? Тогда граф увлек его в дом, на прощание приказав рекрутам продолжать учения. К полуночи он рассчитывал увидеть их в такой форме, что хоть к кайзеру на парад.

Но в полутемной гостиной на Леонарда нахлынула прежняя обида.

— Почему я не м-могу сражаться наравне с остальными? — запинаясь, проговорил он. — Неужели я такое ничтожество, что мне даже лопату нельзя доверить?

Граф не сомневался, что дай Леонарду лопату и через пять минут он проведет трепанацию собственного черепа, но решил не разочаровывать беднягу. Однако и вторая причина, по которой тому следовало прятаться в погребе всю ночь, была ничуть не лучше.

— Видишь ли, мальчик мой, — начал граф, — тебе самому так будет лучше, да и зачем лишний раз смущать народ?

Леонард так и застыл на месте.

— Вы думаете, что среди нападающих будет мой отец и увидев его, я переметнусь на их сторону. Но как вы могли даже допустить п-подобное! Мой отец никогда не станет сотрудничать с таким отребьем! Он такой же заложник, как и ваша дочь! — тут Леонард прикрыл рукою рот. Заметив этот детский жест, граф нахмурился.

— Да вы все сговорились, что ли? Если я увижу еще одно вытянувшееся лицо при упоминании моей дочери, я с ума сойду! Сначала Эвике, теперь ты…

— Не сердитесь на Эвике, — попросил Леонард, — просто ей нужна определенность.

— О чем ты? — удивился граф.

— Она хочет п-понять, какие узы вас с ней связывают. Вы ведь забрали ее из приюта буквально перед нашим переездом? Помню, какой она была тогда, как вздрагивала от каждого шороха. Ужасно ее было жалко! Я даже принес ей плесень в подарок — такие гифы были, что залюбуешься — но она умудрилась ее потерять…

— Да-да-да, — фон Лютценземмерн поспешил его отвлечь, — но я решил, что забота и ласка пойдут Эвике на пользу.

— В том-то вся и беда. Она привыкла, что всю жизнь ее будут колотить ради профилактики, а уж за настоящую провинность вообще шкуру спустят. Она, похоже, так и не разобралась, как ей относится к вашей терпимости. Теперь Эвике не понимает, что же произошло — она не уследила за госпожой или… предала сестру, — опустив глаза, закончил Леонард.

— Кто бы мог подумать, что ты так разбираешься в людях! — невольно вырвалось у графа.

— Вовсе нет! — с жаром заверил его юный вампир. — Я даже Берту до конца не могу понять, не говоря уже о том, как я ошибся в Викторе. Ведь до последнего надеялся, что все обойдется!.. А с Эвике все просто: если бы вы отхлестали ее по щекам, ей стало бы легче, хоть какое-то отпущение грехов. А так она себя поедом будет есть. Это все из-за неопределенности, она даже страшнее микробов… хотя смотря что за микробы, конечно, — глубокомысленно добавил юный Штайнберг.

На минуту граф под Лютценземмерн прикрыл глаза рукой и, не глядя на него, простонал.

— Какие же вы все глупые дети! Почему вы так упорно вините себя в произошедшем, когда это всецело моя вина? Я и только я подвел Гизелу. Еще до ее рождения, когда так безалаберно распорядился остатками нашего состояния, и потом, когда приучил ее любить груду замшелых камней. И я совсем не знаю свою дочь! Она стойко переносит все трудности, но вот что с ней происходит, когда я отворачиваюсь? — опечаленный старик развел руками. — Ты прав, Леонард, нет ничего ужасней неопределенности. Теперь я и предположить не могу, как Гизела поведет себя в такой ситуации, на сколько ее хватит… и Господи, что они сейчас делают с моим ребенком?

В общих чертах Леонард представлял, что вампиры будут делать с его несостоявшейся невестой. Для начала нащупают самое уязвимое место, а потом воткнут туда иголку. Он вспомнил улыбки, которые расцветали от его мучений, будто маки на поле битвы, обильно удобренном кровью. Но это еще не самое страшное. Уже потом над ним склонилась подруга Виктора. Она стояла так близко, что ее юбки задевали его щеку, и Леонарду показалась, что если сейчас она протянет руку, в его страданиях будет хоть какой-то смысл. Почему-то он решил, что она единственная, кто поймет. Она же просто перешагнула через него, как через дохлое животное. До сих пор Леонард чувствовал отголоски тогдашнего отчаяния.

— Если бы Гизела стала… ну… такой как мы… то вы бы… — блистая косноязычием, начал Леонард, — вы бы тогда… потому что честь и все такое, и чтобы спасти душу… вы бы ее..?

— Нет! — оборвал его граф. — Мне все равно! Я любил бы оболочку, из которой упорхнула душа, потому что даже так Гизела оставалась бы моей дочерью. Лишь бы вновь ее увидеть, ничего мне больше не нужно!

— Я помогу вам! Позвольте мне вам помочь! — взмолился юный вампир. — Эти св-сволочи все у меня отобрали, неужели вы не дадите мне свести с ними счеты?

— Ну хорошо, — согласился граф. Выйдя на крыльцо, он окликнул Габора.

— Будь добр, выдай герру Леонарду какое-нибудь оружие.

"Тупое," одними губами добавил он, и трактирщик сразу смекнул, что к чему. В глазах крестьян Леонард оставался барчонком, который не поднимал ничего тяжелее пипетки, и ужасно неуклюжим в придачу. Такой взмахнет косой — и оттяпает себе пальцы на обеих ногах. Подмигнув друзьям, трактирщик подошел к Леонарду и торжественно вручил ему зазубренный меч. Теперь бедняга разве что набьет шишку на голове, когда начнет замахиваться.

Глаза вампира разгорелись.

— Спасибо! — воскликнул он, хватая реликвию.

Когда он понесся в свою лабораторию, крестьяне только плечами пожали. Чем бы это дитя не тешилось, лишь бы подальше от них.

* * *

Покончив с ежевечерней рутиной, Берта Штайнберг вернулась в опустевшую палату мисс Грин и присела на ее койку. Вчера она так и не увидела, исказила ли миловидное личико Маванви гримаса отвращения. В сущности, ей было все равно, потому что ничего не изменилось. Если раньше ей казалось, что стоит произнести эти слова вслух и они, будто заговор от зубной боли, сразу же ее исцелят, теперь исчезла даже эта надежда. Легче не стало. Только в глупых россказнях Маванви женщины берут в руки меч, на самом же деле они бессильны бороться. Она, по крайней мере. Остается только ждать, когда Виктор до нее доберется. Такая уж ее функция в его сказке.

Развернувшись на пятках, Берта проследовала вон из гостиной, не обращая внимание на девочку, которая что-то кричала ей вслед. На ходу попросила медсестру собрать вещи пациентки, а сама поднялась на третий этаж, в рекреационную, пустовавшую в столь поздний час. Встала у окна, вглядываясь в ночь, разбавленную светом фонарей. В глазах защипало, две слезинки скатились по скулам, но дальше не продвинулись, застыли на щеках. Нетерпеливым жестом Берта смахнула их и они зазвенели, ударившись о подоконник. С такой нервотрепкой нужно питаться почаще, подумала вампирша, чувствуя как резко упала температура тела. Хотя еще раз отведать крови ей все равно не случится.

Через полчаса на крыльце появилась Маванви в сопровождении Карла Мейера и медсестры, которая несла за ней чемоданчик. Девочка уже успела переодеться: вместо больничной формы, напоминавшей мешок с рукавами, на ней была та одежда, в которой она приехала сюда пару недель назад — белое платьице с высоким воротником и соломенная шляпа с голубой лентой на тулье. Платье было чересчур коротким, лента — слишком длинной, так что мисс Грин, и без того щуплая, казалась маленькой девочкой на прогулке. Маванви беспрестанно озиралась по сторонам и задирала голову, вглядываясь в темнеющие окна. В какой-то момент она в упор посмотрела на Берту, которая сразу же отшатнулась. Видно было, как Маванви вздохнула и, опираясь на руку критика, забралась в подъехавший экипаж. Ни на секунду не переставая петь ей дифирамбы, Мейер уселся рядом, и экипаж скрылся за воротами, увозя девочку в мир, сотканный из ее фантазий. Мир, в котором длинноволосые красавцы врываются в окно, а не заходят через парадную, требуя чтобы им постелили красную дорожку.

Так было вчера. Сегодняшний же вечер побил все рекорды по концентрации ужаса на единицу пространства. Что-то было не так. Вернее, все было не так. Она не должна здесь находиться. И вообще нигде. Вчера в полночь ее должен был поглотить жених, Виктор де Морьев, которому еще до рождения ее оставил в залог родной отец. Но этого не произошло. Значит… но ее разум восстал против самого слова. Ничто ничего не значит. Целый год она тыкалась в потемках, пытаясь разгадать его замысел, ловя редкие проблески его сознания, будто крошки, которые он великодушно смахивал со стола. Иногда он чуть-чуть приоткрывал завесу. Именно так она поняла, что его не интересует даже ее тело. Она была кремнем, по которому он собирался чиркнуть сталью. Ему нужна была только искра.

Теперь ее мир утратил даже те крупицы смысла. Виктор так и не явился за ней в ночь свадьбы — почему? Раз он знает, что она в Вене, то не станет же тащиться на несостоявшийся бал Трансильванию, чтобы подкрепиться колбасой на дорожку. Или… Да нет же, ему не терпится осуществить свой план, он дождаться не может…

Берта вскочила, едва сдержав крик (хотя он не надел бы переполоха, потому что крики в лечебнице давно уже стали акустическим фоном). Ну конечно Виктор может дождаться. Терпения вампирам не занимать. Что ему пара-тройка дней? Земля за это время не сдвинется со своей оси и никуда не укатится. Эх, как же она раньше не догадалась! Ну можно ли быть такой тугодумкой!

Больше сидеть сложа руки она не смела. Пришло время принять хоть какие-то меры, но прежде следовало разведать обстановку дома. Берта положила правую руку на левое запястье, нащупав шрамы от клыков — метку своего творца. Зажмурившись, она представила лицо Лючии Граццини — даже в такой торжественный момент трудно было удержаться от ухмылки, потому что зрелище было то еще — и мысленно произнесла стандартную формулировку Призыва:

"О госпожа моя, дарительница жизни, внемли своему созданию."

Пару секунд спустя, в ее голове прозвучал раскатистый голос:

"Приветствую тебя, возлюбленное дитя и… ну что там дальше?.. тьфу, забыла! В общем, привет, cara! Давно не виделись! Вернее, не слышались!"

"Мы можем поговорить?" — спросила Берта, массируя лоб. Даже телепатически Лючия умудрялась говорить так громко, что дребезжали мозги и бились о черепную коробку.

"Прямо сейчас?" — протянула примадонна. — "У нас тут попойка в самом разгаре, премьеру отмечаем."

"Это очень важно, Лючия."

"Тогда подожди минутку, я выйду куда-нибудь, где потише…. Так, где моя нижняя юбка?… Это не моя… А это вообще не юбка…"

"Ты что, с мужчиной?" — краснея, спросила Берта.

"Нет, с женщиной… Хихи! Шучу!"

"Лучше я в другой раз с тобой свяжусь!"

"Постой… Все, готово. Кстати, Тамино передает привет."

"Взаимно," — улыбнулась девушка. — "У меня такое дело — ты ведь слышала, что я… ну в общем… про меня и де Морьева."

"Про то, как ты сбежала перед свадьбой? Наслышана, как же. Твой папаша все выведывал, куда ты запропастилась. Я, конечно, ничего не сказала! Знаешь, на твоем месте я бы тоже за Виктора не вышла. Хотя нет, это на своем месте я бы за него не вышла, а на твоем драпала бы от него на край света. Что ты, собственно, и сделала. Хвалю!"

"Не за что меня хвалить. Вдруг я спряталась слишком хорошо?"

"Тебе не угодишь,"- хмыкнула вампиресса.

Что-то зашуршало и на мгновение связь оборвалась, но тут же восстановилась. Еще бы, ведь Берта была взволнованна до предела, а Лючия, похоже, уже угостилась кровью с высоким содержанием алкоголя. При таком раскладе помех на связи не избежать.

"Слышишь меня, слышишь? Хорошо… Пойми, Лючия, я рассчитывала что он придет за мной. Это я Перворожденное Дитя. Зачем ему терять время с остальными? Но он не пришел! Вдруг отец так и не отменил Бал? Ты не могла бы связаться с ним и Леонардом? Просто спросить, как у них дела."

Итальянка скорбно вздохнула, будто оперная героиня, которая только что узнала, кто ее настоящий отец, но сейчас он лежит на сцене с кинжалом в груди и допевает последние двадцать минут своей арии.

"Ах, я так устала! После таких упражнений у меня полночи голова раскалывается."

"Ты что, не понимаешь, как это важно?!" — Берта сорвалась на ментальный крик. Ее создательница только хмыкнула.

"Не ори на меня, девочка, не то язык с мылом вымою. Вернее, мозг."

"Лючия, прекрати строить из себя строгую маменьку и свяжись с моей семьей!"

"Ладно, убедила" — проворчала вампирша.

Минуты три она молчала, пока не протянула обиженно.

"Леонард не отзывается. Может, просто спит, а может поставил барьер, как я его учила. Правда, учила я его вовсе не для того, чтобы он закрывался от меня! Ох и надеру негоднику уши!"

"А отец?"

"Всему свое время," — кокетливо проворковала примадонна, вновь умолкая.

Затем что-то случилась. Берта так и не поняла, что именно, но ей почудилось, будто она услышала далекий вздох. Сразу же накатил беспричинный страх.

"Берта?"

В подтверждение всех опасений, голос Лючии был серьезным, как у министра во время торжественного доклада.

"Ты сейчас где? Поблизости есть кровь? Если нет, на охоту не ходи. Лучше закрой двери и поставь барьер."

"Что случилось?"

"Ничего не случилось," — призналась итальянка. "И это плохо."

"Лючия, не мучай меня!"

"Твой отец тоже не отзывается, но он по-другому не отзывается. Даже не знаю, как это объяснить."

"Говори как есть."

"Он меня забыл," — с усилием произнесла вампирша.

"Так не бывает! Ты его создательница! Ты его отметила!"

"Видишь ли, девочка… ох… в общем, себя он тоже забыл."

Сначала Берта ничего не поняла, но слова Лючии растекались по ее сознанию, как яд из открытой бутылки, брошенной в колодец.

"Прощай," — сказала она наконец.

И мозг чуть не брызнул из ушей.

"Ты что это задумала, а?!! А ну-ка бросай эту затею! Ты не должна!.. И как я без тебя останусь?"

"Я именно что должна," — спокойно объяснила девушка. "Потому что я инкарнация долга."

Берта поспешно убрала руку с запястья и, напрягая воображение, представила ту самую стену огня. Издалека доносились крики, но даже они скоро затихли. Берта вышла из палаты, не забыв перед этим поправить подушку и одернуть измятое покрывало. Однако уйти по-английски так и не получилось, потому что на лестнице ее подкарауливала фрау Кальтерзиле.

— А мы вас повсюду ищем, — она выдавила улыбку, сладкую, как чашка кофе, в которую вбухали пол-сахарницы. — Герр доктор просит вас незамедлительно явится к нему в кабинет.

Подумав, она все таки отправилась к Ратманну. Не то чтобы она нуждалась в его напутственном слове, но раз уж ей предстоит путешествие в один конец, лучше не оставлять незаконченных дел.

* * *

Привокзальная площадь была запружена фиакрами и омнибусами, извозчики звучно зазывали клиентов, туристы, сверяясь в путеводителями, торговались на ломанном немецком, повсюду царили шум, гам и суматоха. Двигая локтями, Уолтер с Эвике нырнули в этот водоворот и подобрались поближе к фиакрам. Как и следовало ожидать, даже самые отчаявшиеся извозчики, даже те, чьи дети останутся без куска хлеба, если этой ночью папа не заработает пару флоринов, демонстративно смотрели мимо. Больно подозрительной казалась эта парочка в измятых и замызганных вечерних нарядах. В довершение всех бед, красное платье девицы, постоянно сползавшее с плеч, было подпоясано вервием, а под ним не было нижней юбки. Даже по стандартам Вены, столицы неврозов, это было как-то уж совсем чересчур.

Крупная банкнота, извлеченная из бумажника, исправила бы первое впечатление, но денег у наших героев не водилось. Запас ложек тоже подходил к концу. Еще на пути в Будапешт Эвике удалось обменять ложки на твердую валюту. Несколько штук она всучила соседу слева — мастеровому, который собирался расплавить их на ожерелье невесте, — остальные же продала соседке напротив, старушке в черном платье, полинялом но аккуратно залатанном на локтях. Именно с ней Эвике торговалась до пены у рта, но в конце концов скупердяйка рассталась с пятью флоринам. На вырученные деньги им удалось купить билет от Будапешта до Вены, а так же штрудель в привокзальном буфете. Теперь карман Эвике отягощала одна-единственная ложка и оставалось найти того авантюриста, который на нее позарится.

Наконец удача улыбнулась, правда, довольно криво и жалко. Какой-то бедолага, небритый и даже без шляпы, свесился с облучка, просипев им в след:

— Эй, господа хорошие, вам куда надобно?

Эвике смерила взглядом фиакр, ветхий как "Летучий Голландец" и запряженный мосластой лошаденкой, родной сестрой бледному коню из "Апокалипсиса."

— Нам нужно в плохой квартал, — поведала она извозчику. Тот восхищенно присвистнул. Приятно иметь дело с людьми, которые знают чего хотят. Похоже, эта парочка приехала в большой город оттянуться на всю катушку.

— Совсем плохой? — уточнил он.

— Да, чтобы там были кабаки, дома с дурной репутацией, и много беспризорников.

— И массовые убийства! — вставил Уолтер. — Необъяснимые смерти от кровопотери.

От восторженного блеска в его глазах извозчика покоробило.

— Знаю такое место, только деньги вперед, — на всякий случай потребовал он.

Пошарив в карманах, Эвике протянула ему последнюю ложку. Извозчик покрутил ее в руках, но увидев вензель, поперхнулся и решительно помотал головой.

— Не поеду!

Девушка уперла руки в бока.

— Так щедро тебе никто не заплатит. Настоящее серебро.

— Поэтому и не поеду. Вы ее украли.

— Ничего подобного! — отрезала Эвике. — Просто мы…

— … разорившиеся аристократы, — закончил за нее Уолтер. — Мы окончательно загнили, выродились и распродаем имущество. А все из-за близкородственных связей.

— Да, из-за них, — печально вторила невеста.

Эта версия внушала доверие. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы вызвать у Маркса вздох умиления. Уж очень качественно они выродились.

— Ну разве что так. Полезайте.

Фиакр загрохотал по мостовой, увозя наших героев вдаль от шумных улиц, позлащенных светом множества фонарей, от оперы, ресторанов и дорогих магазинов. Чем дальше, тем мрачнее становился ландшафт. Улочки, узкие и кривые, были завалены мусором, разбитыми бутылками и золой, которую вытряхивали прямо из окон. Где-то ойкнула скрипка, кто-то закричал, из распахнутой двери кабака выбежала женщина в аляповатом платье, разорванном на груди, за ней, выкрикивая угрозы, погнался небритый здоровяк. Стайка тощих мальчишек, выискивавших чем бы поживиться в такой час, засвистела им вслед. На углу возница остановил фиакр и велел Уолтеру с Эвике выметаться ко всем чертям. Мол, этот квартал именно то, что им нужно.

— Тут поблизости и психушка имеется, — тонко намекнул он и укатил прочь.

* * *

Доктор Ратманн приподнялся в кресле и вежливо кивнул сиделке. Сколько раз она уже входила в его кабинет c докладом, но сегодня все было иначе. Нет, сама комната ничуть не изменилась — на стенах по-прежнему висели портреты ученых мужей, в застекленном шкафу стояли ряды книг и банки, в которых мариновались причуды природы. С потолка свисала лампа с зеленым абажуром, освещая рабочий стол доктора, заваленный кипами бумаг. Стоял на столе и знакомый ей френологический макет головы, на котором изображены были зоны, отвечающие за черты характера: выпуклость под глазами указывала на способности к языкам, на лбу — на развитую память. Где-то на голове затерялся "орган упрямства." Берте всегда казалось, что в этом месте у нее должна быть огромная шишка. А еще среди них был "орган влюбленности," но о нем вампирше и вовсе думать не хотелось.

Итак, кабинет был все тот же, но доктор Ратманн сильно сдал за эти дни. Невысокий и полный, как говорится, апоплексического телосложения, он похудел так сильно, что впору было перешивать сюртук. Усталые глаза с красными прожилками, как у собаки породы бассет-хаунд, указывали, что каждую ночь он делил постель с бессонницей, которую не брал ни лауданум, ни морфий. Сейчас он смотрел на вошедшую как на ангела, прилетевшего спеть ему колыбельную.

— Фроляйн Лайд, проходите!

— У меня мало времени, — нахмурилась вампирша. Она подошла поближе, но на стул не села. — Я прошу расчет.

— Как так? — растерялся доктор.

— Увольте меня, — она равнодушно пожала плечами. — Мне больше не нужно оставаться в психиатрической лечебнице. Я исцелилась. За это время я научилась разговаривать о том, что меня беспокоит. Правда, пользы от этого никакой, но все равно, есть чем гордиться.

— Не понимаю, что на вас нашло! — воскликнул Ратманн в раздражении. — Я как раз пригласил вас, чтобы похвалить за успехи на службе — а тут такой выверт!

Берта посмотрела на него пристально.

— Вы уверены, герр доктор, что пригласили меня именно за этим?

Под ее неподвижным взглядом он неловко поерзал, опустил голову, вжался в спинку кресла. Снова накатило ощущение неловкости, будто в его личных вещах порылись чужие руки, потом разложили все по стопкам, но слишком аккуратно, не так, как это сделал бы он сам. Ему было неуютно в собственной голове. Стало быть, вот как оно начинается. Безумие.

Когда он вновь посмотрел на сиделку, в глазах его разлилось отчаяние, готовое слезами выплеснуться наружу. Он умолял ее ответить еще до того, как он сформулирует столь унизительный для себя вопрос. Почему-то ему казалось, что она насквозь видит его чувства, вот только вместо сострадания они вызывают у нее лишь злорадство. Действительно, сиделка уселась на край стола, болтая ногой, и потянулась к бронзовому пресс-папье, украшенному фигуркой дракона. С легкостью подхватила его и начала перебрасывать из руки в руку, будто теннисный воланчик. Все это время она не сводила с начальника насмешливых глаз.

— Смелее, доктор, — подбодрила она Ратманна, — вы хотели что-то спросить? Дайте угадаю — насчет той ночи?

— Со мной тогда что-то произошло? — спросил он почти беззвучно. — Какой-то припадок… приступ сомнамбулизма?

Не меняя позы, она расхохоталась. Резкие, отрывистые звуки напоминали скорее клекот подбитой чайки, чем человеческий смех. И он снова увидел, как ее зрачки вытянулись, стали острыми, хищными, звериными. Такие галлюцинации не возникают на пустом месте. Он сошел с ума, тут и двух мнений быть не может. Коротко простонав, Раттманн прикрыл рукой набрякшие веки.

— Думаете, что совсем рехнулись? — не отступала сиделка. — Голову даю на отсечение — хихи! — что вам и сейчас мерещится всякое! Ну скажите, ведь мерещится? К счастью, вам незачем волноваться. У вас есть персональная клиника, битком набитая отличным оборудованием! Чего стоит только ледяной душ! С него начнете лечение, да? Или с центрифуги, чтоб мозги встали на место? Есть из чего выбирать, не правда ли? Но я бы вам посоветовала следующее: прикажите медсестрам привязать вас к кровати в комнате с белыми — ни трещинки — стенами, чтобы день-деньской ваши изголодавшиеся глаза искали хоть какой-то внешний стимул. А когда, не найдя ничего снаружи, вы устремите взгляд внутрь, то почувствуете, как же вы одиноки в окружении людей, которые смотрят на вас как на медицинский казус. И вы поселитесь в себе, стараясь не обращать внимание на то, что происходит с вашей оболочкой, которую суют под ледяной душ, прижигают кислотой и пичкают пресной пищей. Прекрасная картина, не правда ли? Так что не грустите, добрый доктор. С такими великолепными перспективами вам не стоит отчаиваться.

На его высоком, покатом лбу и обвисших щеках проступили капли пота.

— Вы не понимаете! Я не злодей! — заговорил он сбивчиво. — То, в чем вы меня обвиняете… это для их же блага! Это проверенная методика… и вообще, женский организм функционирует иначе! Это все блуждающая матка! Кроме того, объем мозга у женщин меньше чем у мужчин, их стихия — чувства, а не разум, эти методы действуют на них! И я не злодей!

— Не кричите, доктор. А то воздается впечатление, что эмоции перевесили ваш интеллект.

— Я совершенно здоров!

— В таком случае, последовательно опишите мне события той ночи, — попросила она, раскручивая пресс-папье на указательном пальце.

— Зачем вы так мучаете меня? Что вы за женщина, фроляйн Лайд?

— Это имя мне больше не принадлежит. Я Берта Штайнберг.

— Плевать мне на ваше имя! Я хотел сказать, что у женщин развит "орган сострадания," а вы…

— Сумасшедших жалеть нечего, — отчеканила она, — сами виноваты, что позволили себе распуститься.

В молчании они просидели не менее десяти минут. За это время сиделка даже не посмотрела в его сторону, увлеченно отдирая медного дракона от подставки.

— Неужели быть сумасшедшим настолько… одиноко?

— А вы как думали? — обронила Берта, не оборачиваясь.

Доктор поднялся с кресла и встал перед ней.

— Я пересмотрю нашу методику, — твердо произнес он. — И диету, и ледяной душ, — он невольно поежился, представляя как обжигающая струя хлещет его подобно бичу, — Водные процедуры полезны, но пусть у нас будет теплый душ. А еще лучше ванна, с пеной и ароматными солями. Что еще? О, придумал! Мы раздадим пациенткам цветные карандаши и бумагу, пусть рисуют на здоровье. И я лично побеседую с каждой и узнаю, у кого есть какие пожелания.

— Предлагаете quid pro quo, доктор?

— Нет, просто рассказываю о дальнейших планах. Раз уж мне рано или поздно придется испытать эти методы на собственной шкуре.

— Исключено, — сказала она. — Вы не сумасшедший.

— Но такие провалы в памяти…

— Я стерла вам память. Даже не спрашивайте, почему. Это были не те воспоминания, которыми дорожат приличные люди.

Когда на его лице отразилось недоверие, вампирша, вздохнув, сунула в рот лист бумаги и прокомпостировала его клыками.

— Приложите к шее, — сказала она, протягивая листок доктору, — и сравните ваши раны с отпечатками моих зубов.

Доктор только руками развел.

— Ну и ну, кто бы мог подумать, что в моей клинике работает настоящий вампир!

Тут уж Берте настала пора удивляться.

— Как, вы слышали про вампиров?

— Конечно! В молодости я увлекался оккультизмом, даже выписывал "Вестник Британского Ламиеологического Общества," только потом решил, что это собрание свихнувшихся шутов и все их разговоры о немертвых — первостатейный бред. А теперь мне довелось воочию увидеть вампира, — он просиял, как ребенок, застукавший Деда Мороза у елки. — Кстати, у вас нет сестры или подруги? Я бы с радостью нанял ее…

Когда Берта изменилась в лице, он понял, что сморозил глупость и чтобы загладить промашку, поспешно сменил тему разговора:

— Куда вы сейчас, фроляйн Л… Штайнберг? Домой?

— Да. Еду посмотреть, что осталось от моего дома.

— Быть может, мы еще встретимся, — сказал доктор и усмехнулся, — хотя эти слова в устах заведующего психиатрической клиникой звучат малопривлекательно. Но если будете в здешних краях, заходите в гости. Могу я..?

Он протянул ей руку, и Берта невольно подалась назад. События той ночи промелькнули перед глазами.

— Давайте хоть руки пожмем. По-приятельски?

— Как два приятеля?

— Именно так.

Напряженное лицо вампирши смягчилось и она крепко, по-мужски пожала его руку. Уже из окна она увидел, как девушка вышла на крыльцо, постояла на мраморных ступенях, снимая гофрированный чепец, и собиралась бросить его через плечо, как вдруг передумала, аккуратно сложила и сунула в карман. Потом ее силуэт растворился в ночи, как будто ее никогда не существовало.

* * *

Уолтер и Эвике, довольные, огляделись по сторонам. Местность и вправду была подходящей. По дороге из Будапешта они всласть обсудили возможный рацион вампирши, отмели салоны и театры, потому что Берта была недостаточно общительной, чтобы вращаться в свете, и остановили выбор на трущобах. Именно там никто не считает трупы. Время от времени они обращались за советами к соседям, чтобы посмотреть на ситуацию со стороны, так сказать, в перспективе. Под конец путешествия пассажиры в вагоне третьего класса сидели друг у друга на головах, зато лавки возле наших героев пустовали.

Настало время приступить к следующему этапу их плана и расспросить прохожих о местопребывании вампирши. Но здесь дела шли далеко не так гладко. Гуляки осыпали Уолтера руганью, а то и норовили съездить по уху. Те же, кто удостаивал его вниманием, вместо "высокой брюнетки" — так со слов Эвике выглядела Берта — предлагали "пухленькую блондинку, которая обслужит его, так что любо-дорого."

— Все, моя очередь, — потеряла терпение девушка.

— Никуда ты не пойдешь! — возмутился Уолтер, который после вчерашней ночи вообще старался не выпускать ее из виду.

— Не волнуйся, я недалеко. Хочу поболтать вон с теми барышнями.

Она указала на толпу куртизанок, слетевшихся к фонарю, словно стайка видавших виды райских птиц. На них были шелковые наряды всех цветов, от карминно-красного до синего с зелеными переливами, но неизменно мятые, потасканные, обезображенные слоями грязных кружев. Две девицы курили папиросы, одна запудривала синяк, смотрясь в маленькое зеркальце, еще одна крутила в руках зонтик от солнца, совершенно бесполезный ночью, но прихваченный для красоты. Не слушая возражений, Эвике подошла к к девицам, которые приняли ее как родную, и между ними завязалась оживленная беседа.

Пока она налаживала контакты с маргинальной средой, Уолтер топтался неподалеку, стараясь сохранять вид независимый и невозмутимый. Но совсем скоро туман выплюнул три силуэта, которые направились прямиком к нему. В школьные годы такие мерзавцы подкарауливали его на прогулке, избивали и выворачивали карманы, отнимая конфеты, открытки, мраморные шарики — всякую мелочь, которую он таскал с собой еще с рождественских каникул и которая, будучи его единственной связью с родными, приобретала поистине эпический смысл. Неужели невозможно изжить детские страхи? Нет, хватит. Сжав кулаки, Уолтер шагнул бандитам навстречу.

Их вожак, двухметровый верзила, напоминавший скорее гранитную глыбу чем образ божий, пристально посмотрел на Уолтера, но в атаку не кинулся. Двое его клевретов, белобрысый и чернявый, тоже нападать не торопились. Не без удивления юноша отметил, что все трое были увешаны религиозными реликвиями — четками, ладанками с освященной землей, медальонами Св. Христофора, а черноволосый парнишка, желая перещеголять товарищей, повесил на шею ржавую подкову.

— Эй, приятель, деньги есть? — начал громила. Уолтер напрягся, но вместо внушительной отповеди послышалось лишь тихое "нет."

— А нужны?

Англичанин оторопело на него уставился.

— Человек ты явно нездешний, небось, заблудился, — рассуждал бандит, обходя вокруг него. — Мож тебе деньги нужны, чтоб домой добраться, или просто проводить куда?

— А то места у нас опасные. Не знаешь, на что нарвешься, — доверительно шепнул белобрысый а третий бандит истово перекрестился и забормотал по-итальянски то ли молитву, то ли заговор от дурного глаза.

— Вы не собираетесь меня грабить? — изумился англичанин.

— Что ты, мил человек, мы уже давно никого грабим, — с тихим торжеством промолвил верзила.

— А все потому, что мы увидели знамя, — вставил белобрысый.

— Мать твою, Густав, ну ты ваще сказанул, придурок! — окрысился на него итальянец. — Не знамя, а зна-ме-ние.

Густав кинулся на приятеля, но верзила вовремя сграбастал его за шиворот и встряхнул как следует.

— Ох и начистил бы я вам обоим рожи, но нельзя, у меня пост, — пробасил он. — Опомнитесь, разве вы забыли, братья, что нам сказали в церкви?

Задира скептически сплюнул.

— Ага, а еще там сказали, что нежити не существует! Вот и верь им после этого.

— Что? — воскликнул Уолтер, вмешиваясь в сию любезную беседу. — Вы что-то видели?

— Видели, и не хухры-мухры, а знамение, — возвестил Марио с интонацией уличного проповедника, призывающего грешников к покаянию. — Когда было мне четыре года, я стибрил у мамки чулки, загнал старьевщику, купил леденцов и нажрался от пуза. Мамка меня, понятное дело, выдрала, а потом сказала — "Нутром чую, скотина ты этакая, быть тебе вором, но ничего, однажды Господь пошлет тебе знамение и станешь ты на путь истинный." И вот, несколько ночей назад, узрел я демоницу, с клыками, когтями, и хвостом.

— Не было у нее хвоста.

— А ты, Кирпич, ей прям под юбку заглядывал?

Верзила отрезвил его затрещиной — нечего думать о таком бесстыдстве.

— Марио совсем заврался, но суть-то в том, что мы увидели нежить. Ну и поняли, что это за грехи наши. Пошли, значит, в церковь, ну того, исповедались.

— Правда, священника пришлось откачивать.

— А я поставил свечку! — сообщил итальянец. — И даже за нее заплатил!

— Деньгами, которые стибрил из кружки для пожертвований, — наябедничал Густав. — Еще мы слушали мессу, ниче так, даже выпить дают задарма. В общем, теперь мы добродетельные, шляемся по улицам ночью, можем, кому помощь нужна. Выполняем, значит, христианский долг.

— А ту демоницу, ее вы встречали снова? — спросил Уолтер, дрожа от нетерпения. Новоявленные праведники опять перекрестились.

— Я видел ее издалека, — нагнулся к нему Кирпич. — Она шла по улице, в форменном платье, с фартуком и в чепце.

— Чепец — это чтобы прятать рога, — авторитетно заявил Марио.

— Выходит, она где-то служит? Горничной, продавщицей?

И тут его осенило.

— Спасибо, ребята! — от всего сердца поблагодарил он бывших бандитов, которые аж просияли — не иначе как на небесах им только что поставили жирную галочку. А Уолтер бросился к разноцветной стае уличных девиц и еще издалека услышал звонкий голос Эвике.

— … и тогда Илонка размахнулась связкой сосисок и проломила мужу череп! А нечего было лапать работниц!

Слушательницы расхохотались так, что набеленные груди едва не вывалились из декольте, а у одной толстушки даже разошлось на боку платье.

— Нам пора, — Уолтер схватил ее за руку. Все еще улыбаясь, Эвике помахала девицам.

— Пока, Матильда, Труди, Марика, Жанетт, Луиза! Удачной вам ночи!

— И тебе, Эвике! — замахали они.

— А ниче у тебя кот, смазливенький! — подмигнув Уолтеру подбитым глазом, хихикнула одна из гетер.

Отчаянно краснея, Уолтер потянул невесту за собой.

— Что-нибудь разузнала? — хмурясь, спросил он. — И что значит "кот"?

— Они решили, что ты мой сутенер, — спокойно пояснила девушка. — Как иначе я могла втереться им в доверие? Правда, Берту они никогда не встречали.

— Так о чем же вы так долго трещали? — спросил возмущенный англичанин.

— Обменивались опытом.

— Опытом? — поперхнулся Уолтер. — Господи, откуда у тебя опыт?

— Не забывай, что я служанка, а бедняжки выросли на улице. Я объяснила им, как отстирать грязь с бархата или накрахмалить простынь. Ну и рассказала пару историй из жизни нашей деревни.

— А они тебе что рассказали?

— Ничего особенного, — ее губы тронула невинная улыбка, как у ангелочка с фрески. — Скажем так, в первую брачную ночь тебя ждет сюрприз.

Уолтер подумал, что если они вообще доживут до первой брачной ночи, это само по себе станет ему сюрпризом.

— Ну хорошо, — смягчился добродетельный англичанин, — пока ты погрязала в разврате, я догадался где нам искать Берту.

— Ой, где?

— В психушке.

— Точно! Именно там она сможет охотиться на беззащитных пациентов!

— Скорее уж именно там она не будет тосковать по родному дому. Смена декораций минимальная, — проворчал Уолтер.

Разузнать о местонахождении Св. Кунигунды им удалось без труда, и совсем скоро они стояли у ворот больницы. Удивительно, что за то время, пока они петляли по темным улицам, ни один криминальный элемент так и не поинтересовался содержимым их карманов. Но краем глаза Уолтер заметил, что всю дорогу по пятам за ними следовали три тени. Пока они топтались перед воротами и думали, как им объясниться со сторожем, из больницы вышел мужчина в строгом сюртуке. Прощаясь с ним, старик-привратник приподнял фуражку и, к величайшей радости наших героев, назвал его "герр доктор."

— Постойте, сударь! — Уолтер окликнул доктора, который смерил эту парочку вопросительным взглядом. Похоже, он только что потерял медсестру, зато обрел двух пациентов.

— Мы к вам по делу!

— Так-так! — доктор заложил руки в карманы и пошевелил большими пальцами. — Могу только сказать, что вы попали в нужное место.

— Вы меня неправильно поняли! Мы пришли навести справки об одной из ваших медсестер.

— Об очень странной медсестре, — поддакнула Эвике.

Доктор почесал переносицу.

— О фроляйн Лайд? — без тени удивления осведомился он.

— Нет, — разочарованно протянула девушка. — Ту зовут Берта Штайнберг.

— Это одно из ее имен, — согласился доктор. — Она действительно здесь служила, но буквально час назад уволилась и уехала по своим вампирским делам.

Оба ахнули и выпалили почти одновременно.

— Вы знаете, что она вампир?!

— Конечно, — с достоинством ответил главный врач. — Я не дискриминирую персонал по видовой принадлежности.

Уолтер рванулся бежать.

— Она возвращается домой! Срочно на вокзал, мы обязаны ее предупредить!

Но девушка, прищурившись, посмотрела на доктора.

— Когда она взяла расчет, вы заплатили ей положенное жалование?

Ратманн хлопнул себя по лбу.

— Забыл! Ну и растяпа! Как же она теперь?

— Ничего, — нежно улыбнулась Эвике, — я ей передам.

В спешке доктор начал отчитывать деньги, но махнул рукой и всучил ей бумажник. Не удовольствовавшись этим, он велел им подождать и вернулся с нанятым экипажем, объяснив извозчику, куда их везти. Уолтер так и подпрыгивал на сидении, опасаясь, что вампирша уже села на поезд, но невеста обнадежила его, сказав что прямо из больницы Берта на вокзал все равно не поедет. Прямых поездов до Трансильвании нет, так что в любом случае ей придется делать пересадку в Будапеште. Вероятнее всего, днем. Значит, ей понадобится сундук, в котором она могла бы спасаться от солнечных лучей, покуда носильщик перенесет его в багажное отделение другого поезда. Нужно лишь подождать у касс, и рано или поздно вампирша там появится.

Чутье не подвело Эвике. Они прождали не более десяти минут, прежде чем заметили мрачную девицу в темно-коричневом платье, которая волочила за собой огромный чемодан, старательно пыхтя и притворяясь, что вот-вот надорвется. Сложив руки на груди, Эвике стала дожидаться вампиршу с видом матери, которая встречает пьяную вдрызг распутницу-дочь. Поскольку Берта, сдвинув брови, смотрела себе под ноги, горничную она разглядела не сразу. А как разглядела, застыла на месте с приоткрытым ртом. Окончательно забывшись, двумя пальцами она держала чемодан на весу.

— Привет, Берта, как не-жизнь? — размашистыми шагами подошла к ней Эвике, но фроляйн Штайнберг уже опомнилась, посмотрела на нее сверху вниз и спросила надменно:

— Следи за языком, девочка, с каких это пор мы перешли на "ты"?

— С тех самых, как ты удрала, а мне пришлось расхлебывать твою кашу! — рявкнула девушка ей в лицо. Берта демонстративно закатила глаза.

— Смотри не подавись моей кашей, — начала она, как вдруг разглядела бесформенный наряд Эвике и закричала сама, — Почему на тебе мое платье?! Что у вас там произошло, отвечай!

Девушка встряхнула рыжими волосами.

— У нас произошел Бал, а я увела твоего жениха. Хочешь выцарапать мне глаза?

Берта готова была воспользоваться любезным предложением, но Уолтер встал между ними и заявил со всей твердостью,

— Полно вам ссорится на публике, давайте хоть в сторонку отойдем. Фроляйн Штайнберг, мы все вам объясним, но только если вы пообещаете держать себя в руках. Разъяренный вампир в людном месте — слишком большой риск.

Пассажиры, погонявшие носильщиков, нет-нет да и оборачивались на двух странных девиц — одну в бархатных лохмотьях, другую с чахоткой на последней стадии — которые смотрели друг на друга, как лиса и гончая в разгар охоты.

— А вы кто такой? — Берта бросила в его сторону неприязненный взгляд.

— Уолтер Стивенс, — отрекомендовался он, чуть поморщившись когда произносил свою фамилию. — Я жених Эвике. Если бы вы только знали, что ей пришлось вынести по вашей вине, вы не стали бы ее бранить.

Втроем они вышли на перрон, со стеклянной крыши которого свисали плафоны, и встали под часами. К этому моменту обе девушки успели успокоиться, хотя в любой момент готовы были возобновить конфликт. Этого нельзя было допустить, так что Уолтер сразу же приступил к объяснениям, начав со своего прибытия в замок. Рассказывал он с купюрами, в изобилии расставляя многоточия и перескакивая с одного предмета на другой, но Берта его прекрасно понимала. О том свидетельствовало ее лицо, которое с каждой минутой зеленело все больше и больше. Когда Уолтер добрался до их побега, вампирша села на чемодан и посмотрела прямо перед собой. Беззвучно шевеля губами, положила руку на грудь. Не будь она нечистью, можно было подумать, что она читает молитву.

— Это я во всем виновата, — сказала она, как только Уолтер умолк.

— А кто ж еще? — согласилась Эвике. Подняв на нее глаза, Берта подвинулась и девушка присела рядом.

— Но разве я могла подумать, что вы все таки устроите Бал! — огрызнулась вампирша. — Надо ж было так запороть мой план! Узнав об отмене свадьбы, Виктор поехал бы за мной. Он вообще не должен был появляться в замке.

— Если бы да кабы, во рту выросли грибы, — передразнила ее Эвике, но уже беззлобно.

— Как ты вообще могла надеяться, что он нас перепутает? У меня с ним связь!

— Что, прямо до свадьбы?

— Не просто связь, а Связь, — пояснила смутившаяся вампирша. — Сказочная. Я Перворожденное Дитя, он Злодей, который требует свой Долг.

От обилия заглавных букв у Уолтера закружилась голова.

— Никак не могу взять в толк, почему Виктор так жаждет на вас жениться, — признался он. — Ради приданного?

Вампирша хохотнула.

— Как же, у него столько денег, что солить можно. Виктор хочет, чтобы сказка стала былью, — смертные посмотрели на нее озадаченно, и Берта продолжила со вздохом. — Подумайте, Уолтер — так ведь вас зовут? И давай на "ты," в отличии от Эвике, мы с тобой из одного сословия. Подумай о вампирах, Уолтер. Мы существа из фольклора и подчиняемся фольклорным правилам. Иными словами, мы существуем в сказочном мире. К примеру, мы умеем перекидываться в животных — это ли не волшебство? А когда плоть превращается в частицы воды — в туман — это ли не чудо? С другой стороны, мы обретаемся и в мире реальном, человеческом. Как стражи, мы стоим на границе обоих миров и в наших силах устроить так, чтобы они слились воедино. Нужно лишь, чтобы у кого-то хватило силы и воли. У рядового вампира их не хватит, а вот у Мастера, который подпитывается энергией своих подчиненных, может хватить, но при определенных условиях. Другое дело, что мало кому улыбается жить исключительно в сказочном мире, потому что все эти говорящие животные утомляют — кому охота слушать, как под полом мыши переругиваются из-за хлебной корки? Кроме того, сказки слишком предсказуемы — Рапунцель так и будет дожидаться принца, вместо того чтобы состричь волосы, сплести из них лестницу и сбежать куда глаза глядят. Наконец, в сказках не упоминаются поезда и телеграф, газовое освещение и ванны с подогревом. Вампирам нравятся достижения современной цивилизации. Пусть люди продолжают изобретать, а мы, как клещи, прицепимся к прогрессу, не забывая время от времени сосать кровь наших благодетелей. Так что обитать в обоих мирах сразу очень выгодно, хотя и хлопотно — все равно что есть тост, с двух сторон намазанный джемом. Но мой любезный жених не согласен с общепринятой точкой зрения. Он хочет устроить так, чтобы один мир поглотил другой, а сам он мог бы править в получившейся сказке. Стать Главным Злодеем, вот какую он отвел себе роль. Для этого ему нужно Перворожденное Дитя, такова моя функция с рождения. А когда наши сущности сольются воедино, он получит достаточную силу, чтобы завершить начатое. Он высосет всю мою энергию и я просто исчезну.

Они замолчали, наблюдая за носильщиками. Насвистывая, те ловко забрасывали в вагон чемоданы, сундучки и шляпные коробки. Мимо проплыла дородная дама с левреткой на поводке, но как только собачка учуяла живой труп, она тявкнула визгливо и, поджимая хвост, ринулась к хозяйке под юбку. Дама едва не запнулась и выронила сумочку, содержимое которой тут же ринулись собирать сновавшие на вокзале мальчишки. Некоторые явно надеялись стянуть сувенир на память. Начался переполох. Тем временем Эвике, переварившая полученную информацию, сочувственно погладила вампиршу по руке.

— Скажи, Берта, в больнице у тебя был неограниченный доступ к таким лекарствам, от которых мозг сворачивается в трубочку? — исподволь завела речь девушка. Фроляйн Штайнберг гневно сверкнула глазами.

— Это не бред! Виктор действительно может превратить реальный мир в сказочный.

— А чем плохи сказки? — возразила Эвике. — В них трудолюбивые сиротки получаю платья от фей, и можно найти клад, и…

— … плясать в раскаленных докрасна железных башмаках, и отрубить пасынку голову крышкой сундука, — закончил за нее Уолтер, вспоминая нянькины россказни. — Нет уж, спасибо. Берта, у тебя есть хоть какой-то план?

— Нет, — честно призналась она, — но по дороге что-нибудь придумаю.

— По дороге тут ключевое слово. Пойду возьму билеты.

Фроляйн Штайнберг встала и разгладила юбку.

— А мне нужно в уборную, — сообщила она. Эвике недоуменно на нее покосилась.

— Тебе-то зачем?

— Чулок сползает. Не бойся, не сбегу.

Но в дамской комнате она провела рукой по лицу, стирая ехидную улыбку, и с третьей попытки расстегнула воротничок, вытащив свой медальон. Поддев ногтем застежку, Берта раскрыла его и, поднеся поближе к лицу, все повторяла:

— Постарайся не умереть, дождись меня, пожалуйста, уже немного осталось, просто дождись меня.

И медальон улыбнулся, безмятежный и совершенно безучастный к ее мольбам.

 

ГЛАВА 19

Гизела сидела в углу комнаты, обняв колени, и страдала. Ее юбки разметались по полу, собирая с него всю грязь, и теперь окружали зарытую в них девушку плотным облаком. Черные волосы рассыпались по плечам, придавая печальному образу законченность. Любой прерафаэлит отдал бы что угодно, лишь бы нарисовать нашу виконтессу и засунуть ее в какой-нибудь средневековый сюжет. Но пока что никто не мог ее видеть, так что страдания пропадали впустую.

До тех пор, пока дверь комнаты не распахнулась.

Виконтесса открыла глаза и покрепче вцепилась в импровизированное орудие истребительницы вампиров, сделанное из ножки стула. В комнату вошла невысокая девушка-подросток. Кажется, Гизела уже видела ее за спиной Виктора… А может быть и нет. Гостей было много, всех не запомнишь.

— Что тебе нужно? — настороженно проговорила она, поднимаясь и пряча кол за спиной.

Гостья довольно улыбнулась.

"Значит, тебя еще не убили. Как хорошо-то!"

Это не было голосом. Слова звучали у Гизелы в голове, заглушая собственные мысли.

— Что ты делаешь! — воскликнула она, понимая, что это еще одна вампирская выходка. — Прочь из моей головы, немедленно!

"Тихо, девочка, тихо," — вновь проговорила — вернее, подумала — гостья, и виконтесса возмутилась: кого эта малявка называет «девочкой»? Она себя в зеркало видела? Хотя вряд ли.

— Что тебе нужно? Убирайся! — прошипела Гизела сквозь зубы.

"Что мне нужно? Давай подумаем вместе. Тебя мне подарил Виктор… Он такой добрый, правда? И графа тоже отдал. И всех этих глупых людей из деревни."

Изабель молчала. О, как же выразительно она умела молчать! Виконтесса никогда бы не подумала, что ее прозрачные глаза могут быть так красноречивы: какое-то извращенное наслаждение отражалось в них, когда она смотрела, как лицо Гизелы меняется и теряет краски.

— Что ты сделала с моим отцом?!

"Отцом? Я его убила."

— Я сама тебя убью!

Резко вскочив, она бросилась на вампиршу, сжимая кол в руках и целясь той в сердце. Но отчего-то не смогла сделать и шагу, тело вдруг перестало повиноваться, а кол выпал из разжавшихся пальцев.

"О, что я вижу, какая злость в глазах!" — слова больно секли ее мозг маленькими хлыстиками.

Вампирша схватила подбородок Гизелы и бесцеремонно развернула ее лицо к себе.

"Да, мне это нравится! Я вижу, что ты и вправду хочешь меня убить. А если бы могла, перебила бы всех вампиров в округе… Но ты не можешь. И это злит тебя больше всего, да, Гизи? Твоя беспомощность!"

— Замолчи! — крикнула она. — Ты пришла за моей кровью? Ну так давай! Все равно мне уже нечего терять.

"А как же… она?"

— Кто?

— Сама знаешь, — Гизела впервые услышала голос вампирши. Ничего особенного — тихий и невнятный, да и с немецким она не особенно дружила. Но прозвучал он жутковато. — Я вижу ее у тебя в голове. И в сердце. Ты ведь понимаешь, о ком я?

Виконтесса решительно мотнула головой.

— Никого там нет! Мне лучше знать.

— Берта Штайнберг.

— Что "Берта Штайнберг"?

— Ты можешь потерять ее… Или она потеряет тебя. Разве ты сейчас не думаешь только об этом?

Гизела вздрогнула. Нет, она об этом не думала. Она все силы прикладывала, чтобы не думать о Берте и вот, когда почти что получилось, вампирша с легкостью фокусника, достающего кролика из шляпы, извлекла из глубин ее памяти проклятые воспоминания и швырнула в лицо.

— Не думаю, — холодно ответила Гизела. — Если я и вспоминаю ее, то как предательницу. Она подумала о брате, об отце… обо мне, в конце концов? Эгоистичная, самовлюбленная, избалованная особа с невыносимым характером и заносчивыми манерами. Думаю ли я о ней? Нет, нет и нет!

Девушка, раздосадованная, ходила взад-вперед по комнате. В конце концов, она обернулась и выжидающе посмотрела на Изабель:

— Да, я думаю. Думаю, что если вновь увижу Берту, лично спущу ее с лестницы и скажу все, что считаю нужным. А потом еще заставлю лестницу чинить, вот. И…

— Ты ее любишь.

— Что? — Гизела замерла. — Конечно же нет!

— Не обманывай меня! — прикрикнула на нее вампирша.

Ее голос не был предназначен для крика. Он и звучал-то редко, а уж кричать было совершенно новым занятием.

"Ты ее любишь," — повторила вампирша, вновь зайдя в голову Гизелы и удобно расположившись там незваной гостьей.

— Даже слышать такую чушь не желаю!

"Почему бы не признаться в этом, а, Гизи? Что все твои мысли последние годы посвящены только ей, что с тех пор, как Берта сбежала, ты не находишь себе места?" — Изабель улыбнулась. Она впитывала воспоминания виконтессы как губка, и чем дальше читала их, тем радостнее разгорались ее глаза.

"Теперь я знаю твой маленький секрет. И знаю, что буду с ним делать."

— О, ну хорошо-хорошо! — воскликнула Гизела раздраженно. — Может быть, она и нравилась мне раньше, но уж точно не теперь. После такого предательства я могу ее только ненавидеть.

"Почему ты так говоришь?" — Изабель смотрела на нее с изумлением.

— Что ненавижу Берту? Потому что я ее ненавижу.

"Ты ее любишь, а раз так, ты не можешь ее ненавидеть. А вот я могу."

При этом ее лицо изменилось, и Гизеле действительно стало страшно. Ей не было так страшно ни когда она поняла, что их гениальный план развалился, ни когда все эвакуировались из замка, оставив ее заложницей. Даже когда Виктор насмешливо смотрел на нее, перечисляя все прелести ее дальнейшего пребывания среди нечисти или когда она, услышав чудовищную новость, бросилась на Изабель с самодельным колом — у нее все равно оставалась надежда. Страшно стало сейчас, как только глаза вампирши превратились в ледышки.

— Эй, это моя Берта! И никто другой ее ненавидеть не смеет, у меня монопольное право на ненависть! — воскликнула Гизела. — Ну она тебе сделала? Ты ее даже не видела. Я имею в виду оригинал, Эвике просто неудачная подделка.

"Она хотела занять мое место. Но у нее уже не получится! Она никогда не приблизится к Виктору, никогда! Она будет сожалеть о том, что едва не стала его женой."

— Да нужен ей твой Виктор, — обиженно проговорила виконтесса, — забирай себе и делай с ним, что хочешь. Только что-то он на тебя совсем не смотрит.

— Не смей так говорить! — о, снова этот голос. Нет, когда она пыталась кричать, это не имело и десятой доли того эффекта, что ее телепатические выкрутасы. — Ты не знаешь Виктора, он самый лучший! Он ценит меня и, и заботиться, и…

— Сдалась ты ему. Бегаешь за ним, как собачка, никакого чувства самоуважения! Можно подумать, что раз женщина, то и не человек вовсе. Хотя ты и так не человек. Да и до женщины не доросла… Но все равно. В просвещенной Англии женщины себе прав и свобод требуют, а ты сдалась в добровольное рабство и даже не понимаешь, что тебя используют…

Договорить Гизела не успела: костлявая ручка вампирши с неожиданной силой ударила ее по щеке, потом еще раз.

— Замолчи-замолчи-замолчи! Ты ничего не понимаешь… Ты даже не можешь сказать, что любишь эту наглую Берту, просто не признаешь своего чувства, маленькая ты эгоистка. А вот отвечает ли она тебе взаимностью? Думает ли о тебе по утрам, когда не может заснуть? Зовет ли, как это делаешь ты, когда никто не слышит? Ты ведь даже первого встречного сразу снарядила на ее поиски!

— Какой смысл признавать какие-то дурацкие чувства, если Берта никогда мне не ответит? Она бросила меня навсегда, — глухо проговорила Гизела.

— А давай проверим? Ты послала за ней этих остолопов — согласится ли она вернуться, чтобы спасти Гизи от злых вампиров? Мы подождем и узнаем, на что она готова ради тебя пойти. А для чистоты эксперимента сделаем еще кое-что…

Изабель схватила виконтессу за плечи и пригвоздила к стене, преграждая путь к отступлению. Ее клыки начали удлиняться, становясь похожими на острые спицы. Гизела попыталась вырваться, но под пристальным взглядом вампирши не смогла даже пошевелиться.

— Убьешь, да? Давно пора!

"Убью? Это слишком просто. Я подарю тебе вечную жизнь, правда здорово?"

— Что я тебе сделала?

"Ты мне? Ничего. Ты мне даже нравишься. Придумала — ты станешь моей подружкой. Давно хотела завести себе одну-две."

— Зачем ты это делаешь? Опять подчиняешься приказам Виктора? Сама уже и думать разучилась?

"О нет, миленькая, ошибаешься. Это мое личное решение. Я же говорила, что ненавижу Берту Штайнберг, а что может быть ужаснее, если ее любимая не просто умрет, но станет чудовищем? Если Берта такая же глупая, как ее брат, то очень расстроится. Так ей надо! Я же расстроилась, когда узнала, что она собирается отобрать моего Виктора. Поэтому я отберу ее обожаемую Гизелу."

— Хочешь сказать, что она меня любит? Но как… откуда… ты знаешь?..

"Тсс, милая, тихо! Закрой глазки и приготовься умереть."

Сердце девушки учащенно билось и жилка на шее аппетитно пульсировала, так и приглашая к столу. Изабель набросилась на нее, как изголодавшийся хищник, не обращая внимания на ее слабые попытки сопротивляться. Под конец жертва обвисла у нее на руках и у вампирши едва хватило силы воли оторваться от шеи, пока сердце Гизелы еще не перестало биться…

Она облизнула губы и посмотрела на ту, кого ей предстоит обратить. Из нее получится прекрасный вампир — красивый, жестокий и беспощадный. Это будет худшим наказанием для Берты Штайнберг! Особенно если учесть тот факт, что отныне виконтесса фон Лютценземмерн будет в полном подчинении своей создательницы. Всякому приятно иметь рабыню, а уж рабыню с титулом! Легким нажатием ногтя Изабель вскрыла вену на запястье и приложила руку ко рту бесчувственной девушки. Придерживая ей голову, как маленькому ребенку, она с улыбкой смотрела, как кровь втекает ей в рот тоненькой струйкой и та пьет, сначала бессознательно, а потом уже сама делает один глоток, другой… Вампирша быстро убрала руку и встала с пола. Гизела осталась лежать у ее ног, такая нежная и беззащитная, такая прекрасно, чудесно мертвая!

— Спи! — прошептала Изабель. — Я приду к тебе завтра.

* * *

Когда Изабель вернулась в гостиную, компания была уже в сборе. Мужчины облачились в охотничьи костюмы, дамы — в амазонки, черные, зеленые с металлическим блеском или темно-синие, как надкрылья жужелицы. После совместных вылазок одежду приходилось выбрасывать. Даже прачки, обслуживающие преимущественно мясников, разводили руками, самим же вампирам не по чину замачивать наряды в керосине, а потом колотить их валиком. Проще новые купить. Тем не менее, никто не упускал возможности похвастаться роскошным платьем, пусть и одноразовым. На этом темном, лоснящемся фоне костюм Виктора удивлял непринужденностью. На нем была простая белая рубашка и брюки, на плечи он набросил домашний халат. Подчиненные тешили себя надеждой, что Мастер еще успеет переодеться, ибо неприлично появляться перед жертвами в затрапезном виде. Засмеют ведь.

— Голубая кровь, конечно, лакомство редкое, но ты чересчур растянула удовольствие, — заметил Виктор, подзывая подругу поближе. Та сжалась. Будь у нее хвост, он бы виновато подрагивал.

— Я ее обратила, — чуть слышно промямлила Изабель и сама удивилась, что произнесла это вслух. Чего доброго, еще в привычку войдет. Виктор закатил глаза с видом хозяина, чья кухарка, вместо того чтобы отрубить утке голову, насыпала ей пшена.

— Чудесно! Уже предвкушаю, как буду возиться с бумажками, — процедил он, откидываясь в кресле.

Стоит только начать неконтролируемую инициацию, и через пару лет человеческая кровь станет забытым вкусом детства, а миллионы вампиров будут сражаться за каждую крысу. Так что пополнять ряды сообщества имели право только сами Мастера или рядовые вампиры с разрешения Мастера. Нарушившего запрет ожидало суровое наказание — документация. Любой здравомыслящий индивид предпочел бы целый век провисеть вниз головой в серебряных кандалах, чем заполнять анкету, где среди прочих 313 пунктов значилось "Имя инициированного," "Сословная принадлежность," "Дата Инициации," и "Обстоятельства Инициации (500 слов или меньше)." Далее следовало получить характеристику от Мастера и рекомендательные письма от трех друзей, что само по себе представляло проблему, ведь даже у самых миролюбивых вампиров количество друзей редко достигало столь астрономической цифры. Лет через пять нарушителя ожидал строгий выговор на Совете, но перед этим предстояло еще с дюжину раз переделать документы, которые были возвращены из-за пропущенной запятой.

Неудивительно, что коллеги смотрели на Изабель с неприкрытым злорадством.

— Ты говорил, что если у нас все получится, Совета больше не будет, — робко возразила Изабель.

Виктор нахмурился, но совсем скоро уголки его губ защекотала улыбка. Приятно, когда кто-то еще верит в твою затею. Начинаешь чувствовать себя не просто безумцем, а идеологом. Тут его улыбка вновь поползла вниз. Стоит Изабель узнать о его настоящей цели, она, верно, с ума сойдет от горя. Да и не будет для нее места в мире, который он собирается создать. Зачем тратить усилия на тех, кто все равно не умеет радоваться, на тех, под чьим унылым взором букет цветов превращается в засохшую метелку, а веселая пирушка — в собрание пуритан? Сам он, конечно, и пальцем не шевельнет, чтобы от нее избавиться, зато теперь он знает, кто может помочь.

— Я погорячился, — спохватился Виктор, прежде чем она успела заметить его перемену, — но на охоту в таком состоянии я тебя не отпущу. Не хватало еще, чтобы ты рухнула прямиком на куст боярышника. С тебя станется. Ступай в гроб, я присоединюсь чуть позже.

За спиной Виктора вампиры едва не ударили по рукам. Так чувствуют себя дети, если учитель ни с того ни сего отпускает их на рождественские каникулы аж в октябре.

— Разве вы не полетите с нами? — переспросил Готье, прилагая все усилия, чтобы сохранять постную мину.

— Нет. Боюсь пропустить момент, когда сюда придет моя невеста, — и Виктор недвусмысленно указал на окно — перекидывайтесь и улетайте. Незачем пускаться в объяснения, почему его сила более не зависит от крови. Натянутая до звона цепь провисла, совсем скоро она будет волочиться по земле, пока не уляжется у его ног грудой блестящих звеньев. И Берта окажется так близко, что можно будет притянуть ее к себе… А когда их губы разомкнутся, изменится мир.

— Вам захватить кого-нибудь? — уточнил Готье, как будто они отправлялись в кондитерскую, откуда могли принести ему эклеры или бриош.

— Леонарда, — отозвался Виктор, — пусть в этот торжественный момент вся семья будет в сборе.

— А для Изабель?

— Ей ничего не потребуется.

Вампиры обменялись быстрыми взглядами. В подобных обстоятельствах именно Изабель нуждалась в усиленном питании. Кровяная колбаса не поможет ей восстановить силы после вчерашних упражнений, а уж теперь, когда она только что влила в кого-то часть своей энергии, голодать так же опасно, как плясать тарантеллу после родов. Никто, разумеется, не возразил. Если Мастер решил оставить свою фаворитку без ужина — что ж, его право.

* * *

В церкви царило напряженное, сопящее и шаркающее молчание, какое бывает, когда полтораста человек одновременно имитируют свое отсутствие, при том что кто-то обязательно захрапит, уронив голову на грудь, а чей-нибудь ребенок захнычет от голода. Малышня снова забралась на хоры и болтала босыми ногами, свесив их сквозь точеные перила. Сверху они с любопытством смотрели на родителей, которые расселись по лавкам и, сосредоточенно шевеля губами, вспоминали хорошее. Посеребренные орудия селяне сложили под ноги, чтобы сподручнее было схватить их, если все же дойдет до потасовки. Хотя с какой стати? В церковь вампирам не пробраться, а выходить на площадь никто не собирался.

— Да когда ж они наконец притащатся? — Габор нетерпеливо пнул вилы, схлопотав по неодобрительному взгляду и от священника, и от графа, который задумчиво поглаживал по голове Жужи, прикорнувшую подле него.

— А как придут, поклонишься им в пояс и поднесешь чарку? — вполголоса съязвил отец Штефан.

— Еще чего! Токмо сил моих нет вспоминать всякие там счастливые времена, — пробасил трактирщик. — Как начну думать про нашу с покойницей-женой свадьбу, так сразу лезут мысли о том, как поутру она погнала меня мыть посуду за гостями! С дрыном надо мной стояла, змеища, пока всю не отдраил. Благо посуды мало оставалось, потому как гости всю расколошматили, но все равно приятного мало.

— Рано или поздно они поймут, что нас не выманить. Что тогда? — фон Лютценземмерн обратился к Леонарду.

Упорно, будто индеец извлекающий огонь трением, он бурил пол острием меча. Зазубрин на нем явно поуменьшилось, и даже в полутьме посеребренный меч сверкал, будто наточенный лунный луч. Если юный вампир и раньше не был душой компании, то теперь его обходили по дуге с радиусом в несколько метров.

— Уйдут, — рассеяно соврал он.

Словно в опровержение его слов, послышался звон стекла и вслед за осколками в церковь влетела маленькая комета с хвостом искр. Осветив закопченный потолок, она приземлилась у алтаря и высунула язычок пламени, пробуя воздух на вкус. С разницей в несколько секунд за ней последовала откупоренная бутылка, разбрызгивая по сторонам содержимое. Запахло керосином. Собравшихся настиг массовый припадок мазохизма, а как иначе, не ущипнув себя за руку, можно было поверить происходящему?

От вампиров ожидали более сказочных поступков. Например, что они будут скрестись в окна и причмокивать губами. Кто же знал, что они переймут опыт современных анархистов и швырнут зажигательную смесь?

Между тем огонь протанцевал по керосиновой дорожке, вскочил на парчовый покров алтаря и замер, разминаясь перед боем, чтобы уже в следующий миг заполыхать во всю мощь. Сдавлено вскрикнув, отец Штефан сорвал с ближайшей девушки шаль и кинулся было к алтарю, но огонь уже переметнулся на деревянную статую слева. Охапки увядших цветов у ее ног вспыхнули, как хворост. В обиженном недоумении Мадонна указывала вытянутой рукой на разгоравшееся пламя, словно вопрошая, почему подобное происходит у нее дома. Огонь коснулся четок, висевших на ее ладони, с сухим треском вспыхнули бусина за бусиной. Отец Штефан запрокинул голову и потянул себя за редкие седые волосы, не веря происходящему, но уже в следующий момент метнулся к хорам. Там испуганно верещали дети. Опередив его, Леонард без разбега взвился в воздух и подтянулся на перилах. Уже на балконе, он подхватил ребятишек, давившихся дымом, и одного за другим начал передавать их подбежавшим священнику и графу. Фон Лютценземмерн, который по-прежнему держал Жужи в одной руке, а в другой — карапуза в холщовой рубашонке, внезапно развернулся и чуть не уронил обоих.

— Стойте! — выкрикнул граф.

Но куда там! Наступила та самая суматоха, когда местом назначения становится "подальше отсюда," и чтобы попасть туда, обезумевшие люди готовы топтать упавших друзей. Ближний круг сужается до тебя самого.

Те, кто находился поближе к двери, начали в спешке разбирать баррикаду из сваленных скамеек. Особенно усердствовал давешний пессимист с обвислыми усами, который нарочно уселся у выхода, чтобы при случае дать деру. За ненадобностью он отбросил косу. К нему присоединились двое парней побойчее, и вместе они довольно быстро расшвыряли все преграды. Оттолкнув последнюю скамью, длинноусый поднял засов и вышиб дверь, впустив в церковь свежий воздух, от которого огонь разгорелся еще пуще. За ним на крыльцо вывалились те двое и кубарем скатились вниз.

Ночь вдруг зашевелилась и как будто створожилась, распалась на отдельные хлопья тьмы. Расплывчатые силуэты скользнули к первым жертвам. Совсем близко мелькнули клыки. Мужчины замолотили руками, силясь отбиться от вцепившихся в них вампиров. Второй парнишка, прыткий как ящерица, увернулся и бросился вверх по ступеням, но когтистая рука схватила его за волосы и стянула вниз. Затем все трое взмыли в воздух и там, в вышине, затихли их последние хрипы.

Жена длинноусого пронзительно закричала, вместе с ней еще несколько женщин, но односельчане, напиравшие сзади, вытолкнули их на крыльцо. Над головами тут же послышался шорох — не стрекотание перепончатых крыльев, а мягкое, почти убаюкивающее шуршание бархата — и черноволосая смуглянка, которая уже занесла ногу над верхней ступенькой, успела лишь по-детски всхлипнуть, прежде чем ее юбки заплескались в воздухе. Мгновение спустя цветастая косынка, потяжелевшая от крови, подбитой птицей шлепнулась на крыльцо. Теперь толпа распалась на две группы с противоположными интересами. Свидетели расправы метнулись обратно в церковь, наполненную едким дымом, зато задние ряды, наоборот, старались выбраться наружу. Порог стал водоразделом, о который бились два пульсирующих потока.

Неизвестно, чем закончилось бы дело, не прокатись над головами односельчан громогласное "СМИРРРНО," изрядно сдобренное ругательствами, как хороший гуляш — паприкой. Даже вампиры, кружившие вокруг церкви, едва не потеряли равновесие. Что уж говорить о крестьянах, которые застыли как вкопанные, как один посмотрев в сторону графа. Сверкая глазами, он возвышался над скамьей.

— Кто пошевелится, шкуру спущу…… мать вашу…. и… а потом…! — рявкнул граф, предварительно зажав девочке уши. Таким его еще не видели. Если прежде он и упоминал чью-то матушку, то лишь затем, чтобы передать ей привет. — А теперь выстроились в колонну, живо! Бабы с ребятишками в середине, мужики по краям! Так и выходим! ЯСНО?

Завороженные, они кивнули. Матери на всякий случай перекрестили младенцев, чтобы с теми не приключился родимчик.

— Так исполняйте…! — продолжил граф с энтузиазмом человека, который впервые заговорил на иностранном языке и старается употребить побольше новых грамматических конструкций. — Если… твари на вас бросятся, колите их вилами в…! ША-А-А-ГОМ МАРШ!

Для пущего эффекта он выпучил глаза и затопал ногами…

— Леонард? — позвал он вампира, когда они выходили из церкви позади марширующей в ногу колонны.

— Да, ваше сиятельство?

— Это я чтобы привлечь их внимание.

— Да, ваше сиятельство.

— Пусть этот маленький инцидент останется между нами, — окончательно стушевался граф, когда отец Штефан, проходя мимо, пообещал наложить на него такую епитимью за сквернословие, что от Ave Maria язык узлом завяжется.

— Да, ваше сиятельство, — с готовностью согласился Леонард. Большую часть ругательств он все равно не понял.

* * *

Представьте себе компанию господ, которые начинают охоту с того, что долго выясняют чья собака умнее, а после сравнивают достоинства своих седел и хвастаются новенькими сапогами. Пока они подъезжают к лесу, то успевают несколько раз переворошить чужое нижнее белье, так что оказавшись на опушке, половина экспедиции дуется на другую. Завидев зайца, они бросаются на него скопом, стараясь исподтишка огреть соседа арапником. Так вкратце можно описать стратегию вампиров, которые впервые отправились на совместную охоту без Мастера. Свобода пьянила ни хуже крови, выпитой у кабака в новогоднюю ночь.

Узнав, что еда заперлась в церкви, Готье предложил выкурить ее проверенным способом. После того, как коллеги по очереди назвали его идею "дурацкой," намекнув, что у них-то есть мысли и получше, да жалко тратить их впустую, они все таки бросили в окно зажигающую смесь. Результат не заставил себя ждать, хотя четверо смертных подействовали на них как канапе с черной икрой на гурмана — только раззадорили аппетит. Каково же было их удивление, когда еда сама вышла на улицу стройными рядами, и не просто вышла, а даже рассортировалась по полу и возрасту. Настоящий шведский стол! Любители начинать пир с десерта, облизываясь, нацелились на центр. Сельскохозяйственный инвентарь, которым грозно потрясали мужчины, вампиров не пугал. Подумаешь, прореха в пиджаке. Толкаясь и обгоняя друг друга, они ринулись на людей…

В результате, самые бойкие охромели на несколько лет, а руки использовали исключительно для того, чтобы наполнять ими рукава. Пырнуть крестьяне так никого и не сумели, слишком быстрая у вампиров реакция, но вот оцарапать ладони или огреть по ногам — совсем другое дело. Такой встречи нападающие не ожидали. Нужно было в спешке менять план. Памятуя об уроках Виктора, они приземлились вдалеке и взялись за руки. Подобная беспечность сбивала с толку, так что вилы сразу же опустились, а косы перестали шинковать воздух. В недоумении люди уставились на вампиров, гадая с какой стати тем приспичило водить хороводы в разгар боя.

На самом деле, они собирались повторить то, с чем Изабель могла справится в одиночку. Поначалу получалось у них плохо. Все равно как бурлаки, вместо того чтобы тащить барку, начали бы играть в перетягивание каната. Эгоисты от природы, вампиры не привыкли сотрудничать. Да и как можно подавать руку тому, кто в 1815 м году забавы ради поджег шлейф твоего платья, или той, на чьем пальце до сих пор сверкает перстень, украденный у тебя еще в 1763 м? Но мало помалу их сила слилась воедино и пронеслась над толпой, как стервятник на стадом, высматривая кого послабее.

Первыми заплакали дети. Чтобы напугать их требовалось всего-навсего что-нибудь черное, лохматое и с частоколом зубов, которое прячется под кроватью и хватает за ногу, когда идешь ночью на двор. Как вариант для лентяев, оно держало в когтистых лапах букварь. Сломать взрослых было куда сложнее, потому что вампиры за долгие годы позабыли — а некоторые так и отродясь не имели понятия — о таких ситуациях, как неурожай, эпидемия ящура или тридцатисекундное опоздание на фабрику, за которое запросто можно не только схлопотать зуботычину от Штайнберга, но и вообще места лишиться.

— Думайте о хорошем! — завопил Леонард.

При первых признаках паники он заметался от одного мужчины к другому, пытаясь вразумить их, но результат оказался противоположным. Меч он держал на отлете, так что к воображаемым страхам присоединилась и вполне реальная угроза — острый клинок в его нервно подрагивающих руках. Поскольку полыхающая церковь на заднем плане тоже не навевала положительные мысли, в конце концов все извилины у бедняг сбились в клубок от ужаса. Махнув на них рукой, Леонард подскочил к графу, абсолютно невозмутимому, будто кит проплывающий среди взбаламученной стайки рыбешек.

— Прикажите им, пусть поставят барьер!

— Конечно, — все так же спокойно ответил граф, но взгляд его почему-то не сфокусировался, — вот только разбужу Гизи. Я ее трясу, а она все не просыпается…

В его расширенных зрачках Леонард разглядел ложе, на котором спала Гизела. Спала так крепко, что даже не дышала. Кроме ее неподвижного тела, граф не видел вообще ничего. Только отец Штефан сохранял здравомыслие и скандировал псалмы, хотя вопли и стоны заглушали даже его зычный голос.

— Сделайте что-нибудь!

— Сам сделай, твои же гости! — досадливо отмахнулся священник, который только что швырнул склянку со святой водой, но вместо вампиров попал в простоволосую женщину с ошалевшими глазами, за которой, судя по ее бормотанию, гналась свекровь.

Оставалась последняя надежда. В кармане Леонарда, судя по всему, открывался вход в портал, населенный носовыми платками, и один из них юноша только что выудил. Привстав на цыпочки, помахал им в воздухе. Отчаянный шест потонул в мельтешении вил, которыми крестьяне отбивались от видимых только им призраков. Тогда, спотыкаясь, он начал выбираться из толпы. По ходу кто-то чуть не сбил с него очки, несколько раз лезвие косы свистело в дюйме от его носа, но он все же выбрался. Точнее, вывалился. С белым платком и мечом, который волочился по земле, оставляя за собой длинную борозду, Леонард казался несуразным миротворцем. Налетчики не сразу поняли, чего он добивается, но как поняли, покатились со смеху.

— Умоляю, давайте поговорим! — попытался перекричать их Леонард, не забывая махать платком, как будто стоял на причале. — Мы ведь п-представители одного вида.

— Ага, только ты — атавизм, — какой-то интеллектуал ввернул мудреное словцо. Остроту приняли на ура.

— Оставьте их в покое, — попросил Леонард, но совсем безнадежным тоном, и лицо его скривилось в жалкую гримасу.

— Еще чего! — выкрикнула белокурая вампирша в лихо заломленном цилиндре. Для нее между словами «человек» и «пища» давным-давно стоял знак равенства.

— Вы тоже когда-то были людьми, — прошептал Леонард, — Вспомните… свое детство.

Вперед выступил Готье, при виде которого юный вампир отшатнулся. Ему почудилось, будто его коленные чашечки внезапно испарились, и ноги вот-вот подогнутся от страха. Всласть налюбовавшись реакцией Леонарда, Готье сплюнул сквозь зубы, попав ему аккурат на ботинок.

— Кому приятно вспоминать, как он копошился на полу и пачкал пеленки, — скривился Готье, пропуская через пальцы сальные пряди волос. — Теперь мы высшая форма жизни. А ножик ты брось, — подмигнул он Леонарду, — чего доброго, порежешь мизинец и разревешься, как тогда.

— Я не ревел, — всколыхнулся Штайнберг-младший, покрепче вцепляясь в рукоять меча. Остальные снова прыснули.

— Дамы, у кого-нибудь есть нашатырь? — фыркая, поинтересовался Готье. — У нашего Леонарда опять начинаются пароксизмы.

— Прекратите!

Он замахнулся мечом, но так неуклюже, что едва не воткнул его в землю за спиной. Не прекращая хохотать, Готье даже не подлетел, а как будто перетек поближе к Леонарду, левой рукой сжал его запястье, правой вышиб рукоять меча из ослабевших пальцев, и на ходу крепко ударил его локтем по носу. Кровь не брызнула — в его теле почти не осталось крови — но юноша, зажимая нос, осел на пыльную площадь.

— У-тю-тю, какие мы храбрые! — склонился над ним вампир, так что черные кудри мазнули Леонарда по лбу. — А где ты был, когда твой отец звал на помощь?

Пока они разговаривали, двое вампиров слетали на окраину села и вернулись, держа на вытянутых руках Штайнберга. Его голова моталась из стороны в сторону, а лицо было неподвижным, как у статуи… пролежавшей в земле несколько сотен лет. На лбу и щеках пятнами ржавчины темнели рубцы. Расстегнутый фрак свисал клочьями, надетая навыпуск рубашка топорщилась, потому что пуговицы были продеты не в те петли. Герр Штайнберг, помешанный на благопристойности, сам бы так неопрятно никогда не оделся.

— Что вы с ним сделали? — взвизгнул Леонард. Он дернулся подняться, но сумел лишь протянуть к отцу руки. Не церемонясь, вампиры швырнули Штайнберга оземь.

— Ничего, — пожал плечами Готье. — Вернее, ничего из ряда вон выходящего. Сначала Изабель призвала его кошмары, он ужасно раскричался. Тебя увидел, не иначе, ведь такой сын — страшный сон любого родителя. Когда мы едва не оглохли от его стенаний, то стерли ему память. А потом немножко с ним позабавились.

— В замке даже не нашлось камеры пыток, — надулась белокурая модница, — отсталый здесь народ.

— Но мы сумели ее соорудить из подручных материалов.

— И поиграли с ним до утра.

— А я и в полдень его навестил, — ухмыльнулся Готье, — после снова стер память. Даже к мукам привыкают, а так у жертвы каждый раз свежие впечатления.

— Тогда я начну с тебя, — констатировал Леонард, глядя на насмешника снизу вверх и отрешенно улыбаясь. На него снизошло такое умиротворение, словно в зеркале хотя бы на миг проступили его очертания. Не нужно задавать вопрос, кто же он, человек или вампир, и почему его не принимают ни те, ни другие. Сейчас он Штайнберг. И перед ним убийца его отца.

Готье снова хохотнул.

— Кончай уже притворяться тем, кем никогда не являлся. Защитник нашелся! Небось, пока другие мальчишки дрались на палках, ты с куклами чаевничал. Мадемуазель полетит с нами, — обернулся он к соратникам, — а пока что доедим смертных. Кстати, почему стало так тих…

Договорить он не успел, потому что меч, торчащий в животе, не способствует красноречию. Отточенным движением Леонард дернул меч вверх, покуда лезвие не уперлось в ребра, и повернул, вонзая еще глубже. Вампир открыл рот, но оттуда вырвалась лишь струя пепла, и мгновение спустя его тело взорвалось, словно каждая частица вдруг воспылала ненавистью к соседним и решила от них отделиться. Пепел разлетелся по сторонам. Охотники отскочили назад, и вокруг Леонарда образовалась полоса отчуждения. Он неторопливо поднялся, опираясь на меч как на трость, снял очки и вытер их свежим носовым платком. Прах убитого вампира попал ему на рукав, и Леонард, поморщившись, тщательно отряхнул рубашку.

— Когда другие дети дрались на палках, я препарировал лягушек. Скальпелем, — пояснил он ошалевшим упырям. — Если кто-то еще сомневается в том, что я мужчина и вампир, можете подойти и убедиться.

Наступил Эпический Момент, один из тех, когда мальчишка убивает великана камнем из пращи или удачливый лучник попадает стрелой прямиком в глаз предводителю армии. В любой момент реальность могла наверстать упущенное. Стоило вампирам осознать, что несмотря на весь свой вивисекторский опыт, Леонард был один, а их много, они бы вновь набросились на него. К счастью, граф фон Лютценземмерн перечел великое множество рыцарских романов и знал, когда нужно кричать "В атаку!" чтобы переломить ход битвы. Толпа ощерилась остриями вил. Выставив орудия перед собой, крестьяне, вопя что-то нечленораздельное, ринулись на неприятеля. Вампиры сразу же взвились в воздух, правда, уже не как зловещие грифы, а скорее как стая вспугнутых ворон. То ли от неожиданности, то ли запутавшись в длинных юбках, но высоко подняться они не сумели, так что крестьяне, гнавшие их до самого леса, то и дело пытались поднять на вилы тех супостатов, что летели пониже.

Когда ополченцы вернулись на площадь, Леонард по-прежнему опирался на меч. Граф подкрался поближе, помахал рукой у него перед глазами, осторожно постучал ногтем по стеклышкам очков, но вампир равнодушно таращился в пустоту. Прицелившись, граф влепил ему пощечину, такую сильную с непривычки, что едва не снес бедняге голову.

— Это же твой отец! Перестань рисоваться и помоги ему встать!

Леонард опустил глаза на распластанного фабриканта. Пыль, поднявшаяся при падении, припорошила изодранный фрак и осела на жестких, свалявшихся волосах, как изморозь на еловых иголках. Только приглядевшись, Леонард понял, что пыль тут не причем. За прошедшую ночь отец стал седым, как лунь.

— Они его убили, — юноша покачал головой.

— Болван ты этакий! — в сердцах выкрикнул граф, — Будь он совсем мертв, они б тебе урну с прахом приволокли!

Не успел он договорить, как Леонард, отшвырнув меч подальше, подлетел к отцу, перевернул его грузное тело и принялся то тормошить его за рубашку, то хлопать по лицу, легонько и двумя пальцами, не задевая ожоги. Несколько раз даже подергал его за усы. Пары минут интенсивной терапии хватило чтобы Штайнберг, коротко застонав, приоткрыл глаза. Не в силах заговорить от волнения, Леонард помог ему сесть.

Но кроме графа, который сразу же заулыбался, никто не был рад его воскрешению. В напряженном молчании крестьяне вперили взгляды в пробудившегося упыря. Лезвия кос и серпов пламенели заревом догорающей церкви. Одно неверное движение, и несдобровать главному виновнику всех несчастий. Не отводя взгляда от толпы, Леонард одной рукой обхватил отца за плечи, а другой как бы невзначай потянулся к мечу, который валялся в трех метрах от него.

Сладко зевнув и протерев глаза, словно он очнулся в теплой постели, а разбудил его запах булочек с корицей, Штайнберг покрутил головой по сторонам. Заскорузлые пальцы еще крепче сжали вилы. Обычно пристальное внимание со стороны хозяина не предвещало ничего хорошего. В таких случаях его брови, будто две мохнатые гусеницы, сползались к переносице, а острый взгляд так и вспарывал карманы, в поисках запрещенной в цехе махорки либо фляжки со сливовицей. За это он мог вчинить работнику такой штраф, что о жаловании можно уже не мечтать, лишь бы самому в долгу не остаться.

Но фабрикант лишь радостно всем помахал.

— Привет! А в честь чего мы тут собрались? Какой-то сельский праздник, да?? — принюхавшись, он просиял. — Вот здорово, уже и костерок развели! Значит, будем печь картошку.

Когда крестьяне кое-как вправили отвисшие челюсти, то с немым вопросом уставились на Леонарда. Юный вампир, пытавшийся зацепить меч носком ботинка, замер с вытянутой ногой.

— С тобой в-в-все в порядке? — обратился он к отцу, который безмятежно жмурился, как младенец на погремушку.

— Лучше и быть не может! — сообщил Штайнберг. Леонард воспринял ответ как "нет, не все." А фабрикант вдруг хлопнул его по плечу.

— Какой славный молодой человек! — театрально провозгласил он, обращаясь ко всем зрителям сразу. — Держу пари, мы подружимся.

Народ увлеченно предавался своему исконному занятию, сиречь безмолвствовал.

— Ты меня совсем не помнишь, — упавшим голосом сказал юный вампир.

— Нет. Как вас зовут?

— Леонард.

Отец с чувством потряс его обмякшую руку.

— Очень рад встречи! А меня зовут…хммм… вот черт, забыл.

"Генрих," чуть было не произнес сын, глядя на растерянного вампира, но совсем другое имя обожгло ему язык. Изабель.

"Изабель, Изабель, Изабель," повторял он, глотая это имя, как горькую микстуру. Тварь, превратившая его отца в полуидиота. Он попытался вспомнить ее, но черты лица расплывались, как на выцветшей фотографии. Помнил только, что была она похожа на полевой цветок, засушенный между страницами старинной книги. Дунь и рассыпется. Совсем, совсем хрупкая и уязвимая. Он представил, в каком скверном настроении вернутся вампиры и испугался, как бы они на ней не отыгрались. Но должна же быть на свете справедливость! Нет, никто ее и пальцем не тронет.

Прежде, чем он сам до нее доберется. Теперь она принадлежит ему. Его добыча.

Изабель.

Только бы не забыть. Но для того, кто налету схватывает названия вроде Rhizobium leguminosarum, запомнить ее имя было проще простого.

 

ГЛАВА 20

Вампиры умеют чтить традиции и соблюдать ритуалы, в этом им нет равных. Например, всем известно, что немертвые спят в гробах. По некоторым слухам, в домовину также следует насыпать родной земли, но, устав отряхивать ночные сорочки каждый раз после пробуждения, от этой традиции они отказались. К счастью для Гизелы и ее белого платья.

Гизела очнулась и попыталась встать, но стукнулась головой о крышку гроба и прокляла все традиции разом. Выбравшись из своей новой постели, она осмотрелась. Гроб стоял в ее спальне, где ничего не менялось уже восемнадцать лет (и это только на ее памяти). А сегодня вдруг изменилось. Комната неожиданно показалась холодной и чужой, и хотелось бежать отсюда прочь, как и из самого замка, который покинула жизнь.

Жизнь покинула не только замок, но и его хозяйку. Она ощущала себя пустой изнутри: только холод, злость да сильнейший голод. "И это все?" — пронеслась разочарованная мысль. Вот что значит быть вампиром? Леонард никогда не рассказывал ей каково это, а уж Берта — и подавно. И виконтессе с высокой башни казалось, что быть вампиром не так уж и плохо, во всяком случае, не ужасно. Она вообще старалась не замечать изменений, произошедших со Штайнбергами, зато сейчас не могла поверить, что все это время они так жили… то-есть существовали.

С мрачным удовольствием Гизела предалась бы размышлениям о своем новом экзистенциальном статусе, но времени на это у нее не хватило. Дверь в ее комнату распахнулась и Виктор де Морьев осведомился:

— Позволите, фроляйн?

Да, именно так: сначала зашел, и лишь затем, из вежливости или забавы ради, спросил разрешения. Даже если бы Гизела сказала, что не может его впустить, потому что

1. Умерла

2. Еще не привела себя в порядок

3. Мужчине не подобает заходить в комнату к незамужней девушке

4. Если он войдет, она выцарапает ему глаза и повесит на дверную ручку

Его бы это вряд ли остановило.

Вампир уверенно прошествовал в комнату и сел в любимое гизелино кресло. "Бывшее любимым при жизни," — поправила себя девушка. Отныне она не должна привязываться к вещам, как простые смертные. Хотя кресло все равно хорошее. А если вот так закидывать ногу на подлокотник, через пять минут от него останется одна труха.

— А, это ты, — вздохнула Гизела, будто рассчитывала увидеть по меньшей мере Папу Римского, а появился всего-навсего Мастер Вампиров. И не такой уж и страшный, каким казалось совсем недавно. — Добить пришел?

— Если бы я хотел тебя убить, ты давно была бы мертва, — резонно заметил вампир, — но это было бы не так интересно.

— Да вы все и так мне жизнь настолько интересной сделали, что в цирк ходить не надо! Радуешься, да?

Виктор смерил ее пристальным взглядом и довольно кивнул:

— Изи была права, из тебя получится чудесный вампир. Какой взгляд, сколько злости! — вскочив с кресла, он развернул к себе. — Ну-ка, ну-ка… Хочешь убить кого-нибудь?

— Тебя!

— Само собой. Но подумай — зачем?

— Как зачем? — удивилась Гизела. — Ты наш враг номер один и мы должны тебя победить, раз ты творишь зло и убиваешь людей.

— Не без этого, — согласился Виктор. — Только правильно ли ты определила свое место? Как думаешь, на чьей ты теперь стороне? С ними, — он кивнул в сторону окна, — с теми, кто тебя бросил, или с нами?

Гизела посмотрела в окно, принимая, возможно, самое важное решение в своей новой не-жизни. Теперь-то она точно по другую сторону баррикад…

— Я ни с кем, я сама по себе, — глухо ответила девушка.

— Не забывай, что ты вампир.

— О, такое уж точно не забудешь! И я знаю, кого за это благодарить.

— Изабель?

— И ее тоже! Не мог свою сумасшедшую при себе держать? Но виновата во всем не только она.

— Может быть, я? — вампир насмешливо приподнял бровь.

— Не льсти себе, — в том ему ответила осмелевшая Гизела. — Во всем виновата Берта Штайнберг!

— Она-то тут при чем? — удивился Виктор.

— Если бы она не сбежала, вы бы меня не убили. Если бы она не овампирилась, вы бы сюда не приехали. А вот если бы она и вовсе не родилась… все было бы намного проще. И лучше, — обобщила Гизела.

— Берта оставила тебя одну, прекрасно зная, что с тобой сделают вампиры — то есть мы. Скинула свои проблемы на твои хрупкие плечики, — виконт де Морьев поймал ее мысль и решил продолжить.

Гизела опустила глаза, терзая кисею на юбке. А когда вновь подняла голову, Виктор не сдержал улыбку: новообращенная смотрела решительно и зло, отбросив все сомнения, свойственные только смертным. Смотрела на него, а видела Берту.

— Кажется, ты только что поняла, кто твой враг? Не я, отнюдь…

— Да, — решительно ответила девушка, — я никогда еще никого так сильно не ненавидела.

— Привыкнешь. Ненависть — это наша доминирующая черта характера.

— Мне не нравится быть вампиром! — капризно заявила виконтесса фон Лютценземмерн. — Не хочу всех ненавидеть. Кроме Берты, конечно.

— Тебе понравится. Стоит только попробовать кровь, войти во вкус, так сказать. Но это мы устроим, а пока ответь: хочешь ли ты отомстить Берте?

— Да! Пусть почувствует то же, что и я все это время, — сказала Гизела, немного подумав, — и пусть посмотрит, что она со мной сделала!

— Тогда присоединись ко мне. Ведь Берта и со мной поступила непорядочно: даже не явилась на свадьбу. На нашу свадьбу, между прочим. Очень она меня своим поступком огорчила, — вздохнул вампир. — Думаю, нам обоим есть что сказать фроляйн Штайнберг?

— Ну уж нет, с тобой я не пойду. Стать одной из твоей своры? Спасибо, но не дурочка, вроде Изабель, и не собираюсь перед тобой пресмыкаться, — повела плечиком Гизела. — Если захочу отомстить Берте, то сама придумаю, как это сделать!

Судя по тому, как Гизела провела рукой по лбу, наступил долгожданный момент и виконт де Морьев возблагодарил преисподнюю, или кому там должны возносить хвалу немертвые. Наконец-то он сможет избавиться от Изабель. Не сам, конечно. Он не привык ничего делать своими руками. За бытность Мастером он так никого и не обратил. Даже Берту. А после ночных вылазок он любовался белоснежными перчатками, в то время как подчиненные выжимали рубашки, насквозь пропитанные кровью.

Он объяснял свое бездействие воспитанием. Его не учили работать, лишь устраивать так, чтобы работали другие. В прежние времена он не поднял бы уроненный платок, но потребовал бы от лакея подать искомый предмет на золотом подносе. И только сейчас, глядя в расширившиеся зрачки Гизелы, виконт подумал, что, скорее всего, он просто трус. В тот день на заставе его напугали раз и навсегда, так крепко напугали, что он до сих пор не пришел в себя. И если они с Изабель встанут лицом к лицу, он так и не решится ее прогнать. Другое дело, если опосредованно.

— Изабель глупа, — отчеканил Виктор, — своих мозгов у нее нет, может лишь приказы выполнять. Это полезно, но, право же, быстро приедается. Вот ты — другое дело. Ты, Гизела, можешь думать самостоятельно, что уже неплохо. В тебе хватает и злости — врожденной, судя по всему — и силы, которую передала тебе Изабель. Очень многообещающее сочетание.

— Вот значит как, — улыбнулась девушка, — совершаешь замену в штате прислуги? Нашел другую фаворитку — поумнее и посимпатичнее — а старую решил прогнать взашей?

— Можно и так выразиться, хотя уж лучше назовем это обновлением персонального состава.

— Зря ты с ней так, — серьезно сказала Гизела. — Она тебя любит. — Виктора передернуло. — Нет, правда любит. Она, конечно, на всю голову стукнутая, но преданная зато.

— Пожалуй, единственное ее качество.

— Положительное?

— Нет, вообще единственное.

— Не густо.

— Что она полезная я уже, кажется, упоминал, — Виктор попытался вспомнить другие плюсы своей помощницы, но не смог.

— А если я соглашусь? Может, я сплю и вижу как ее место занять?

— Меня бы это вполне устроило, — промурлыкал вампир, вновь усаживаясь в кресле. Пусть будет запасной вариант, если дело не выгорит. Ну а если выгорит, всегда можно ее отослать.

— А Изабель?

— Сдалась она тебе! — покачал головой виконт де Морьев. — Скажи еще, что тебе жаль бедную девочку.

— Я же вампир, у меня нет жалости, что ты! Так, женская солидарность взыграла. Она перед тем, как меня укусить, долго тебе дифирамбы пела, а ты о ней и двух слов сказать не можешь, — довольно проговорила Гизела, наслаждаясь произведенным эффектом.

Не на Виктора, конечно. Ведь у их беседы была незримая свидетельница, для которой оба вампира, в тайне друг от друга, и разыграли это представление.

— Если я соглашусь перейти на твою сторону, ты отделаешься от Изабель? Раз она передала мне свою силу, то тебе больше не нужна. Избавься от нее.

"Мне не придется," подумал Виктор. Даже настолько зависимые особы, как Изабель, порою способны на самостоятельный поступок. Зачастую, последний в жизни.

— И тогда ты пойдешь со мной?

— И тогда я подумаю.

Изабель прислонилась к стене и тихо прошептала: "Пожалуйста, не бросай меня." Но стена, во-первых, не умела говорить, а, во-вторых, не была Виктором, поэтому ответила ей каменным молчанием. Между создателем и творением существует связь, и сейчас она была сильной как никогда: Гизела нарочно впустила Изабель в свою голову, так что та видела и слышала все, что происходило за закрытой дверью.

"Он не может меня бросить!" — убеждала себя вампирша, глотая слезы. — "Он любит меня! Сам себе в этом не признается, но это так. Я у него единственная…"

Или не единственная? Как легко он согласился «заменить» ее Гизелой, которая ни капельки его не любит. Да что там не любит — не испытывает перед ним благоговения. Разве можно так с ним разговаривать! Но все же, все же — мысль опять свернула на предательскую тропку — почему он так жестоко о ней отзывался? Как будто она пустое место. Неужто так и есть? Сначала он думал о своей жене, потом о Берте, потом об Эвике, которая притворялась Бертой, потом об Эвике, которая уже никем не притворялась, потом о Гизеле… Его мысли всегда были — и будут — наполнены кем угодно, только не Изабель.

Продолжай она думать дальше, то пришла бы к самому простому ответу, но Изабель просто не успела. Услышав шум, она бросилась вниз и прибежала как раз вовремя…

* * *

— Ну вот мы и дома, — печально хмыкнул граф. Кто бы мог подумать, что однажды он войдет в свой замок через черный ход?

Все утро он помогал крестьянам укладывать вещи на телеги — почерневший остов церкви нагонял тоску, да и неизвестно, что устроят вампиры в следующую ночь. Особенно если на этот раз Мастер соблаговолит полететь вместе с ними. Большинство селян разъехалось по родственникам в ближайших деревнях, тех же, кого судьба обделила родней, Леонард великодушно пригласил в особняк. Прятаться от вампиров в доме других вампиров, конечно, противно всем законам логики, но крестьяне согласились, причем с воодушевлением. Про винный погреб герра Штайнберга ходили легенды. Когда юный вампир представил, во что толпа подгулявших пейзан превратит их гостиную, он улыбнулся до ушей. Свались на особняк метеорит и Леонард счел бы произошедшее косметическим ремонтом. Вместе со своей паствой в "капище Мамоны" отбыл и отец Штефан, захвативший Жужи.

Покончив с делами, фон Лютценземмерн засобирался в замок еще днем, но Леонард, который переговаривался с ним из погреба трактира, упросил графа дождаться ночи, чтобы они могли пойти туда втроем. Именно втроем. Поскольку поведение Штайнберга-старшего было непредсказуемым, Леонард наотрез отказался его оставлять.

— Вы не могли бы присмотреть за… за ним? — попросил юный вампир, когда они миновали кухню и свернули в залитый луной коридор. Но фабрикант встал в позу.

— Я хочу с вами! Еще бы, настоящий замок, полный загадок и удивительных приключений! Давайте исследовать его вместе!

Заметив, как Леонард кусает нижнюю губу, граф решительно взял Штайнберга под руку.

— У Леонарда свои дела, оставим его в покое. Не сомневаюсь, что и на нашу долю хватит приключений.

Леонард помахал им вслед, но его взгляд сразу же похолодел. Найти ее. Найти и сделать с ней то, что она сотворила с его отцом. Но это только в самом начале. Он шагнет еще дальше и уничтожит тварь, истребит ее до последнего атома. Вот только где она прячется? Не выпуская меч из рук, он подошел к ближайшим доспехам и пнул их. Чтобы позвать сторожевую собаку, нужно создать побольше шума. Как и следовало ожидать, никто из вампиров не счел нужным ответить на его зов. После вчерашнего фиаско, затмившего даже позавчерашний позор, они боялись лишний раз высунуться из спальни. Зато явилась Изабель.

Она шла на шум, готовясь отразить атаку — или напасть первой, и не важно, кто там пришел. Свои бы так шуметь не стали. Но в голове все еще крутился разговор Гизелы и Виктора, вновь и вновь проносилась одна и та же картина. Так хотелось ее прогнать, но Изабель могла лишь вытирать слезы о манжету из пожелтевшего кружева. А потом вампирша нос к носу столкнулась с Леонардом. Эта встреча привела ее в чувство. Перед ней враг, и его надо убить. Вне зависимости от того, что там про нее думает Виктор…

Изабель остановилась и окинула молодого вампира презрительным взглядом, что было весьма затруднительно: он был выше ее на полторы головы.

— Леонард? Не ожидала, — проговорила она учтиво. — Как поживает ваш отец?

На такое приветствие он не рассчитывал. Почему-то ему казалось, что она или кинется прочь, или хотя бы смутится, отведет взгляд. Понятно, что у немертвых нет души, но должна же быть хоть рудиментарная совесть? У нее же в сердце жила лишь ненависть, словно клубок крыс, сбившихся зимовать. Если тварь погибнет, мир вздохнет с облегчением.

— Мой отец в добром здравии, — процедил он, примеряясь, сможет ли отсечь ей голову с одного удара. — Вашими молитвами, Изабель.

— Я старалась, — она присела в книксене, не сводя с него глаз, — а теперь скажи честно: ты и вправду думаешь, что эта штучка, — быстрый кивок на меч, — поможет тебе?

Она продолжала смотреть на него, и в его мозг, точно в подушечку для рукоделия, вонзилась сотня иголок. Черепную коробку, казалось, разрывали на части, еще чуть-чуть, и вампирша проникнет в самые темные закоулки его сознания, вызывая одно за другим всех его чудовищ…

— Ай, больно! — обиженно вскрикнул Леонард, массируя виски. — Если хочешь попасть в мою голову, необязательно крушить замок ломом. Достаточно постучаться.

Его зрачки, маленькие и колючие, вдруг распахнулись и Изабель почувствовала, как ее затягивает внутрь. Со всех сторон вспыхнул ослепительный свет.

— По дороге из замка Уолтер рассказал про твои т-трюки, — издалека и словно бы сверху донесся голос Леонарда. — Я ждал тебя, Изабель. Мои кошмары жаждут с тобой познакомиться.

Стоило ей посмотреть себе под ноги, как ее скрутило от накатившей тошноты — она стояла на стеклянном полу, покрытом белесой, чрезвычайно густой и липкой слизью. Подняв перепачканные юбки чуть ли не выше колен, она огляделась по сторонам. И тут же пожалела об этом решении. Потом пожалела о дне своей смерти, дне рождения, а так же о той ночи, когда ее родителей потянуло на альковные утехи. Слишком реальным было происходящее. Слишком реальными были Они.

Сначала они появились вдалеке, но с удивительной для столько громоздких существ прытью начали наползать на нее. У одних были верткие жгутики, которые настойчиво щупали воздух. Другие напоминали прозрачные бурдюки с водой, только чудовищно огромные, размером с вагон. Внутри плавала-копошилась разноцветная гадость. Будь у этих чудовищ злобные красные глазища или оскаленные пасти, Изабель испугалась бы меньше, но они казались абсолютно слепыми, и тем не менее целеустремленно двигались к ней! Ртов у них тоже не было, как же тогда…

— Хочешь узнать, как они питаются?

Изабель в ужасе закрыла лицо руками и заверещала:

— Не-е-ет! Немедленно прекрати это! Как… как противно! Останови их!

— Не нравится? Пусть это послужит тебе уроком — когда вламываешься в чужой д-дом, никогда не знаешь, кто может поджидать тебя там. Или что. Жаль, этот урок станет последним в твоей никчемной жизни! — закричал Леонард, теряя самообладание.

Он уже занес меч, но в последний момент то ли промахнулся, то ли передумал, и плашмя ударил ее по плечу. Боль выдернула ее из кошмара, хотя реальность оказалась немногим лучше. Частицы серебра въедались в кожу, и тонкая ткань платья была им не помехой. Вампирша кричала, билась, и каталась по полу, но боль не проходила, а только нарастала с новой силой, и конца ей не было видно. Леонард посмотрел на нее с брезгливой жалостью, как на подраненное животное, которое рано или поздно придется добить. И добил бы, не отвлеки его голос, доносившийся из Парадной Залы. Голос, который он не слышал с позапрошлой ночи. Вот только звучал он уже иначе.

Вампир бросил прощальный взгляд на Изабель, все еще корчившуюся на полу. Само собой к нему вернулось полузабытое ощущение — кромка платья щекочет ему лицо. Он уже занес ногу, собираясь переступить через изломанное тело вампирши, но заколебался, а потом и вовсе старательно обошел вокруг нее, подняв меч чтобы ненароком ее не зацепить. С нее довольно. И так вряд ли оклемается.

* * *

Шум и крики явно свидетельствовали о том, что в замок пожаловала еда. Оставалось лишь встретить ее со всеми почестями. Виктор велел Гизеле следовать за ним, а у входа в Парадную Залу остановился и с нахальным полупоклоном пропустил девушку вперед. Хозяйка дома должна принимать гостей, как иначе. И Гизела вступила в залу. В первое мгновение она не приняла увиденное. Ну не могло это происходить и все тут! Он же умер! Умер! Гизела не сомневалась в его смерти с тех пор, как Изабель сообщила ей эту новость, но отец стоял у камина, живой настолько, насколько сама она уже никогда не станет.

Пораженная, она молча глядела на него.

Граф тоже молчал. Только увидев дочь, он едва не рванулся к ней, чтобы поцеловать и подхватить на руки, а когда она зароется лицом в его рубашку, унести ее отсюда далеко — далеко. Ведь она так настрадалась за эти дни. Под глазами залегли глубокие тени, кожа была точь-в-точь как мрамор, но не столько из-за белизны, сколько из-за синеватых прожилок. И когда Виктор приобнял ее за плечи, вынудив сделать несколько шагов вперед, в ее движениях сквозила какая-то неживая онемелость. Спутанные волосы скрывали тонкую шею, но ему не требовалось вложить персты в ее раны, чтобы понять, что же произошло с его дочерью.

— Гизи?

Дочь смотрела прямо на него, не зная что сказать. Хотелось обнять его, прижаться к нему… и нащупать яремную вену, и выпить всю кровь до капли, до последнего удара сердца.

— Уходи, — прошипела она.

— Да, конечно, — заторопился граф, не обращая внимания на ее исказившееся лицо. — Мы прямо сейчас и уйдем.

Он протянул дочери заметно дрожавшую руку, но вампирша отвернулась. Понимала, что отец хотел ей помочь… и ненавидела его так сильно, как только могла. Он должен был придти раньше! Он должен был придти вовремя! Как он смел умереть — хотя бы на словах Изабель. Ведь только узнав о его смерти, Гизела перестала сопротивляться. Ей незачем стало жить, и она рассталась с жизнью. А теперь он пытается разговаривать так, будто она по-прежнему была жива. Или продолжала быть его дочерью. Как же он ошибается!

— Убирайся отсюда. Не желаю тебя больше видеть. Поздно уже, — отрывисто проговорила она, не глядя на отца.

— Нет, не поздно! Что бы ни произошло, мы можем начать все заново, подальше от этих, — он сверкнул глазами в сторону Виктора, который приветливо ему помахал. — Мне и дела нет до… твоих метаморфоз, — неуклюже закончил граф.

— Неужели? Значит, нет никакого дела? — усмехнулась она, обнажая клыки. Их нельзя было списать на плохое освещение или игру воображения. Клыки заметно удлинились, а для пущего эффекта Гизела ими клацнула.

— Это тебе тоже безразлично… папочка? Ты, похоже, не понял главного — я не та Гизела, которую ты знал. Отныне я тебе не дочь, а ты мне не отец. Последний раз повторю: ступай прочь!

— Гизела права, уж лучше вам отойти. А то мало ли на что она сейчас сп-пособна.

Вошел Леонард, волоча за собой Штайнберга, который, судя по довольной улыбке, воспринимал происходящее как захватывающий спектакль.

— Не тебе судить мою дочь, — проронил граф, ступая вперед и обращаясь к виконтессе, которая с каждым мгновением все меньше напоминала человека. — Я не верю, что ты злой дух, угнездившийся в ее теле. Ты та же Гизи, просто страдания тебя озлобили. Странно, что твоя обида не прорвалась еще раньше, хотя я мучил тебя столько лет. Позволь мне все исправить. Хотя бы попытаться.

— Уйди! — крикнула Гизела исступленно и, уже не глядя на отца, бросилась в Виктору. — Уведи его! Прикажи, чтобы его прогнали! Я не могу так больше! Иначе… Иначе я… — не договорив, она с силой ударила его кулачком в грудь. — Я не могу терпеть!

— А зачем терпеть? — де Морьев рассеяно пошевелил пальцами, и ее рука опустилась, будто приросла к телу. В тот момент еще никто не обратил внимание на его трюк. — Мы, вампиры, не постимся. Начни со своего отца, ведь это и его стараниями ты попала в такой переплет. Будь у него деньги, не пришлось бы сдавать замок в аренду мещанам.

— Ах ты мерзавец!

Леонард, тихой сапой подобравшийся к графу, чтобы скрутить его и утащить из залы, развернулся, направляя на Виктора меч. Тут произошло нечто совсем уж неожиданное. По блестящей поверхности клинка пробежала дрожь, заскрежетав, он искривился и завязался узлом. Отшвырнув ставшее ненужным оружие, Леонард дико уставился на Виктора, который опять уделял все внимание Гизеле.

— Ты, конечно, горазда лгать себе, но хоть сейчас признайся, что просто изнываешь от желания убить родного отца. Ну так что? Мы дождемся от маленькой врушки Гизи хоть одного честного слова?

— Я тебя ненавижу! — выкрикнула она.

— Вот и умница. Вперед! — и он легонько ее подтолкнул.

Наверное, ей следовало взять себя в руки. Проявить силу воли и сказать «нет». Развернуться и уйти. Наверное — но она поняла это слишком поздно. Мир сузился, и перед ней была только одна цель — ее жертва. Ее отец.

Довольно улыбаясь, Виктор наблюдал, как новообращенная вампирша за один миг преодолела расстояние, отделявшее ее от графа.

— Стой!

Гизела замерла в полете и перевела взгляд с побледневшего отца на женщину, замершую в дверях.

Она не сразу поняла, что это Берта. Как непривычно видеть ее без огромной, будто колесо, шляпы, и шелкового платья, из-за переливов которого ее тело казалось оптической иллюзией. Теперешний наряд был куда скромнее, темный и сильно измятый. Под стать ему была и прическа. Будь Берта сытой, ее лицо, верно, полыхало бы гневом, но бледность щек изрядно компенсировал лихорадочный блеск в глазах. За ее спиной маячили Уолтер и Эвике, то ли как телохранители, то ли в качестве конвоя. Они вглядывались в окружающих, пытаясь с ходу разобраться, что здесь происходит. Увидев хозяйку, Эвике закрыла рот руками, загоняя поглубже в горло подступивший крик.

— А вот и моя невеста, — просиял Виктор и мысленно воззвал ко всем починенным. Такой момент нельзя пропустить. Уже через несколько секунд в залу ворвалась стая нетопырей, на ходу принимая антропоморфный облик. Но подходить к Мастеру они не спешили, сгрудились у высоких сводчатых окон, в любой момент готовясь улизнуть. Вампиры хоть и сказочные существа, но атмосфера в зале была перенасыщена фольклором до такой степени, что даже им стало некомфортно.

Между тем Берта перешагнула через порог, направляясь к разбушевавшейся вампирше. Поприветствовать Леонарда с отцом она тоже не забыла, но заметно было, что сейчас ей не до них.

— Немедленно прекрати!

Гизела прекратила. Надо же, как просто унять Неутолимый Голод — стоило увидеть Берту, и он сдал свои позиции без сопротивления. Потому что на смену ему явилось Неутолимое Желание Выдрать Этой Гадине Все Волосы.

— Ах, Берта Штайнберг, — улыбнулась она и медленно, нарочито медленно, пошла к ней навстречу, — ты как всегда вовремя.

Та тоже перестала дрожать и церемонно, будто фрейлина императрице, поклонилась Гизеле.

— Рада услужить госпоже моей виконтессе, — но когда Берта выпрямилась, от ехидства не осталось и следа. — Будем и дальше разыгрывать комедию нравов или поговорим откровенно? Как ты себя ведешь? Ты бы со стороны на себя посмотрела! Просто гадкое зрелище.

— Со стороны? Это вызовет определенные затруднение, — проговорила Гизела, подходя к ней вплотную. — Как ты успела заметить, я теперь вампир. Угадай, кто в этой виноват!

— Твоя же собственная придурь, — хмыкнула фроляйн Штайнберг и обвела глазами залу. — Вижу, подготовились вы к праздничку, только что по стенам флажки не развесили. Я ведь специально уехала, чтоб вы бал этот мерзкий отменили, так нет же, вы господа деликатные, раз позвали гостей, не пойдете на попятную. Ну и чего ты добилась?

— Если будешь обращаться к моей фроляйн в таком тоне, я тебе чеснок за шиворот суну, — сжав кулаки, пригрозила Эвике. Берта только отмахнулась.

— Молчи, девочка, не с тобой разговариваю!

— Не кричи на мою горничную! — взвилась виконтесса. — Ты, милочка, что-то перепутала. Именно ты сбежала, оставив нас принимать твоих гостей. Ты бросила семью на растерзание любимому жениху. Наплевала на всех нас, трусливая ты эгоистка! — она с силой толкнула Берту в плечо, и той пришлось попятиться. Берта едва удержалась, чтобы в ответ не дернуть виконтессу за локон, но заметив как Виктор со товарищи с довольным видом наблюдают эту сцену и только что орешки не грызут, спрятала руки за спину. Обойдутся и без гладиаторских боев в женском исполнении.

— Эгоистка? Я? — она почувствовала себя оскорбленной точно Св. Николай, если бы он явился в сочельник с мешком подарков, но вместо благодарностей детишки назвали бы его «жлобом» и "прощелыгой." — О, если бы ты только знала! Я ведь старалась для… для вас всех! Я хотела помочь.

Гизела рассмеялась, да так искренне и весело, что остальные посмотрели на нее с тревогой: а не тронулась ли виконтесса умом? Отсмеявшись свое, она вмиг посерьезнела.

— Ты это взаправду? Тогда ты самый бессовестный человек — и даже не только человек — которого я когда-либо видела. Прекрати врать — посмотри, все здесь знают, что ты натворила. О, ты так нам помогла! Низкий тебе поклон.

Берта в запальчивости открыла рот, собираясь оправдываться и дальше, но посмотрела на всклокоченного Леонарда, на отца, поседевшего не иначе как от страха за свою непутевую дщерь, на графа, который с тоскливым ужасом наблюдал их перебранку, и наконец на Виктора. Что верно, то верно. Все равно что отравить колодец, а потом требовать награду, потому что она якобы хотела улучшить качество воды. Глупо получилось. Одна радость, что совсем скоро для нее все закончится.

— Думай, что хочешь, — безразлично отозвалась Берта. — Твое право.

— Как я погляжу, ты начинаешь осознавать! — Гизела все больше распалялась. — Возможно, ты хочешь, чтобы я думала иначе? Назвала тебя героиней, спасительницей? Так было всегда! Ты всегда мучила меня, и все эти твои модненькие красивенькие платьица, и тот дурацкий веер, и твое поведение… И вот, когда я раздавлена, ты рада наконец? Я превратилась в ходячий труп, в вечно голодного монстра — теперь ты довольна?

— Нет, но пусть это послужит мне уроком. Я ведь считала тебя… — "ангелом света" чуть не вырвалось у вампирши, но она вовремя притормозила — … настоящей аристократкой, не склонной мелочиться, а вижу злопамятную девчонку. Почему я раньше не узнала, какова ты на самом деле? Какой же я была идиоткой! А тот веер я купила тебе в подарок. Вот! — как-то нелогично закончила Берта.

— Тогда это был самый оригинальный способ его подарить! И с чего бы это тебе делать мне подарок? Разве что он был отравлен!

— Твоим же собственным ядом, — парировала фроляйн Штайнберг. — Святые угодники и девять чинов ангельских! — вампиры скривились от столь смачного потока брани в устах юной девицы. — Я видела как ты крутилась у витрины, потом купила тот веер и пронесла к тебе в комнату. Тайком, ясное дело, а не то граф с бастиона бы меня сбросил, чтоб я вашу дворянскую честь своими мелкобуржуазными подарками не позорила. Разве не так? — он оглянулась на графа, который не нашел, что ответить.

— Вот ведь… Жаль что не оставили, — оживилась Эвике. — Веер — полезная в хозяйстве штука, им моль удобно отгонять.

— Ха, с чего это вдруг наша Гордячка Штайнберг решила так меня облагодетельствовать? Чтобы лишний раз покичиться благосостоянием своей семейки?

Раздались редкие хлопки.

— Замечательное представление! — продолжая аплодировать, заговорил Виктор. — Право слово, вам бы обоим в водевиле играть, только чур роли второго плана. Например, две молочницы, подравшиеся из-за опрокинутой крынки. Гизела, ты достойное ответвление своего генеалогического древа. Предки бы гордились твоими изящными манерами. Ну а моя маленькая невеста так вообще выше всех похвал.

— А шел бы ты, — начала фроляйн Штайнберг, но вампир предупредительно поднял руку.

— Шшш, Берта, оставим склоки. У нас совсем мало времени. Разве ты хочешь уйти вот так, захлебываясь злобой? Виконтесса задала тебе вопрос, изволь же отвечать, — улыбнулся он. — За столько лет я успел изучить твои повадки. Я заглядывал тебе за плечо, когда ты строчила в своем дневнике. С детства ты была развратницей, Берта Штайнберг. Отчего хмуришься? В прежние времена тебя забили бы в колодки на городской площади, а на шею повесили табличку с надписью… Что мы напишем на твоей табличке? — уточнил Виктор.

— Что уже восемь лет я люблю Гизелу фон Лютценземмерн, — глухо проронила она.

Молчание опустилось на залу. То было не осуждающее молчание, пронизанное косыми взглядами и хмыканьем, будто черствый хлеб спорами плесени. Скорее уж окружающие обмозговывали все сопутствующие значения слова "любить." Только Уолтер не принимал участие в лингвистическом анализе. Он-то сразу догадался, что Берта имела в виду. "Веселые Флагеллянтки" вынырнули из его подсознания и развязано ему помахали. Заметив, что англичанин покраснел так густо, будто его макнули в томатный сок, вампирша оскалилась.

— Что, любуетесь на меня? Любуйтесь и дальше, — прошипела она, глядя на собравшихся, как зверь на загонщиков. — Может и гнилые овощи вам раздать? У Виктора наверняка имеется запасец, он так и подгадал. А чего мне отпираться?! — она снова сорвалась на крик, но сразу же взяла себя в руки и посмотрела на виконтессу. Вернее, на ее туфельки. — Я люблю тебя, Гизела. И все это время ты тоже меня любила. Помнишь, как хорошо нам было вместе? Взявшись за руки, мы бродили по каменистому пляжу, и туники наши трепетали на ветру, и Средиземное море лизало нам босые пятки. Мы качались в ладье на водах Ганга и собирали синие лотосы. Лепестки жасмина рассыпались по твоим волосам. Каждую ночь… Днем я же заговорить с тобой не смела, ибо умные мысли испарялись из головы, а на дне оставался лишь осадок желания… Деньги моей семейки? Поначалу я и правда хотела тебя купить, но поняла, что ничего не смогу дать взамен. Ах, Гизела! Стоило тебе лишь позвать, и я бы приползла и улеглась у твоих ног. Но я ведь понимала, ну не могла же я не понять, что ты все равно меня не полюбишь! Так не бывает! Разве что в сказках, хотя и в сказках не пишут про таких, как я. Лишь став немертвой, я смогла подарить тебе что-то действительно стоящее — жизнь без меня. Смогла уйти и оставить тебя в покое.

Виктор покачал головой.

— В этом как раз и заключается твой промах. Вампиры неспособны на самопожертвование. Если и попытаются, все равно выйдет боком.

— Он прав, — она по прежнему обращалась к обуви виконтессы, — ты погибла из-за меня. А теперь выйди из залы. Как бы ты ни злилась и ни клацала клыками, я все равно не поверю, что ты захочешь смотреть, как он будет меня убивать.

— Но почему? — воскликнула Гизела, и ее слова эхом отразились от стен замка, — Почему ты не сказала раньше? Тебе стоило только намекнуть! Не было ведь ни Ганга, ни лотосов — это все твоя фантазия, Берта. А могла быть нашей общей, — добавила она чуть слышно.

— Но это уже не имеет значения, — пробормотала вампирша, — Прощай…

Ее глаза широко распахнулись и она схватилась рукой за шею, стараясь отцепить невидимый ошейник, пережавший ей голосовые связки. Виктор взмахнул рукой и мужчины, уже подавшиеся вперед, так и замерли в напряженных позах. Ему даже не нужно было контролировать их взглядом. Только пожелать.

— Берта! — Гизела бросилась к упавшей девушке. — Это он с тобой делает?

Виконтесса бросила ненавидящий взгляд на Виктора, который послал ей воздушный поцелуй, обняла заклятую подругу и прошептала:

— Мы справимся с ним, вместе мы обязательно справимся, — и произнесла уже вслух, громко и уверенно, — Освободи ее. Немедленно!

Ответом стал его нетерпеливый жест, будто она была нашалившей пигалицей, которую отсылают спать без ужина. Однако в большинстве семей с шалунами поступают куда мягче. Невидимые пальцы вцепились в волосы, вырвав у Гизелы крик, оттащили ее от упавшей Берты и, когда она продолжила упираться, швырнули об стену. Человек от столь сокрушительного удара собирал бы все зубы, включая и не выросшие еще зубы мудрости, в радиусе мили, но вампирша всего-навсего сползла на каменный пол и, прикрывая волосами разбитое лицо, коротко простонала. Граф вторил дочери глухим криком, скорее похожим на звериный рев.

— Сворачиваем мелодраму, — проговорил Виктор. — Времени на прощания было предостаточно.

Все еще сидя на полу, Берта слепо шарила в воздухе, будто пыталась нащупать точку опоры. Как ни странно, ей это удалось. Крепко, обоими руками, она ухватилась за что-то невидимое, но явно твердое, и рывком поднялась на ноги. Воспаленный взгляд она не сводила с его лица, по которому вдруг пробежала тень беспокойства. И тут она дернула на себя опору, так сильно, что едва не опрокинулась на спину. Но своего добилась. Виктор слегка подался вперед. Руки у него и раньше были пустыми, но, судя по его недоуменному взгляду, они только что опустели окончательно. А Уолтер, во все глаза таращившийся на эту сцену, готов был поклясться, что услышал лязг металла о камень.

— Вот видишь, если как следует разозлить марионетку, она может так потянуть за ниточки, что сломает кукловоду пальцы.

— Грубая сила не к лицу барышне, — немедленно отреагировал вампир, изучая ее куда внимательнее, чем прежде. — Что это на тебя нашло?

— Ты ударил мою любимую, — с нажимом произнесла Берта. — Крайне неосмотрительно с твоей стороны. Даже не знаю, чем объяснить подобный промах. Разве что ты совсем раздружился с головой? В таком случае, тебе просто нужна медсестра. Вам тут всем нужна медсестра! — бросила она в толпу вампиров. — Кстати, безумие сейчас успешно лечат гипнозом. Попробуем?

Она достала из кармана чепец, разгладила его и нахлобучила на голову. Расстегнув воротник, сняла с шеи медальон. С вежливым любопытством виконт де Морьев наблюдал за ее приготовлениями. Сначала медальон закружился вокруг своей оси, свивая цепочку в спираль, но под горящим взором Берты начал послушно раскачиваться из стороны в сторону. Торжествующая гипнотезерша вытянула перед собой руку и кивнула вампирам — смотрите и успокаивайте нервы.

Виктор зевнул. Размял длинные, холеные пальцы, и легонько пошевелил ими, точно касался клавиш рояля. Его движение отозвалось порывом шквального ветра, чуть не сбившего Берту с ног.

Створки медальона распахнулись и оттуда выплыла фотография, размытая и потрескавшаяся, но на ней еще можно было разглядеть лицо девочки-подростка. Темные волосы были заплетены в аккуратные косички с кремовыми лентами, нарезанными в свое время из прохудившейся шелковой простыни. Улыбаясь, девочка разглядывала собравшихся. Берта медленно, то и дело замирая, протянула к ней руку, словно пыталась поймать готовую вспорхнуть бабочку. Но фотография, считанные секунды провисев в воздухе, разлетелась в прах и все нарастающий ветер разнес его по зале. За ней взорвался и медальон, окатив лицо и шею Берты расплавленными брызгами. Даже не поморщившись, она смахнула их и посмотрела на жениха.

И еще раз посмотрела, но глубже.

— Вот видишь, у меня есть Сила, — торжествовал он.

— У нас есть Сила, — поправила Берта. — Считай, что у нас одна тарелка супа на двоих, вот только у меня черпак вместо ложки.

— Ой ли?

— А если ты читаешь мои мысли, я могу прочесть твои. Чувствуешь, как плещется сказочная Сила? Она размыла границы между нами. Но у меня не осталось ни кошмаров, ни желаний — все они собрались здесь во плоти! Как ты будешь мною управлять? А вот я про тебя кое-что знаю! — проговорила она с какой-то неожиданной, совсем детской злобой, будто девчонка наткнувшаяся на любовное письмо старшего брата.

Голова кружилась от ярости, и то была приятная ярость, праведная и подкрепленная мощью. Она только что нащупала его слабое место.

— Знаю, ради кого мы здесь собрались. Что ж, пусть приходит и полюбуется! Ты решил, что она согласится? Ха! Да погляди она на тебя сейчас, сама бы на плаху забралась и умоляла палача, чтобы он лишней минуты ее в живых не оставил!

Вампиры озадаченно смотрели на Мастера, но тот, судя по искривившимся губам, понял кого Берта имеет в виду.

— Не вздумай так про нее говорить!

— Не кричи на меня, милый, мы еще не женаты. Хотя за чем дело стало? Давай поцелуемся.

— Что ты задумала?

— Сейчас узнаешь.

— Не подходи, — приказал Виктор, но вампирша уже двинулась к нему.

Ветер сразу же усилился. Скромный пучок на ее затылке, державшийся благодаря героическим усилиям двух-трех шпилек, растрепался окончательно. И темные пряди начали стремительно белеть, как будто Берта шла против метели и хлопья снега оседали на ее волосах.

— Что происходит? — Эвике дернула Уолтера за рубашку, так что отлетели несколько пуговиц. — Господи, что с ней происходит?!

Но волосы Берты не поседели, всего лишь сделались белокурыми и закрутились в мягкие, ниспадающие кудри. Ветер стих так же внезапно, как и начался, потому что Виктор опустил руки и пошатнулся. Казалось, считанные секунды отделяют его от обморока.

А метаморфозы все продолжались. Черты ее лица тоже изменялись, словно она была статуей, которую слепил неведомый скульптор, но под конец работы ему пришла в голову идея получше и он начал торопливо мять застывающую глину. Острые скулы втянулись, зато щеки сделались округлыми, с нежным румянцем. На них проступили ямочки, будто кто-то два раза потрогал мизинцем сдобное тесто. Берта зажмурилась, а когда открыла глаза, их карий цвет полинял до небесно-голубого. Смягчились контуры узких, резко-очерченных губ, нос тоже уменьшился — ей даже захотелось, чтобы он остался таким насовсем. Тем временем волосы свились в высокую прическу и держались так сами собой, без шпилек, а под коричневым платьем, отлетавшем лоскут за лоскутом, оказалось другое, из синего атласа, с фижмами и глубоким декольте. Над ним неестественно и, как Берта успела подумать, неприлично высоко вздымалась напудренная грудь, украшенная мушкой. На ногах появились шелковые чулки, перехваченные лентой чуть выше колен. На ее маленькие ступни скользнули бархатные туфли, изготовленные в эпоху, когда обувь для правой и левой ноги шили по одним лекалам, а потому очень неудобные. Вокруг шеи обвилась алая лента, увидев которую Виктор сдавленно вскрикнул. Удивленная, Берта просто сдернула ее и провела пальцем по шее, но нащупала лишь безупречно гладкую, шелковистую кожу.

Теперь следовало что-то сказать. Она даже знала, что именно.

— Как… меня… зовут? — прохрипела она, едва управляясь с чужим языком. Во всех смыслах этого слова.

Но Виктор и не думал придираться. Его крик отозвался в самых глухих уголках замка.

— Тебя зовут Женевьева де Морьев!

— Так ты нас всех измучил, чтобы вернуть свою жену? Будь ты трижды проклят! — всколыхнулась Эвике, но Виктор не обращал на нее внимание. Вообще ни на кого. Подлетев к видоизмененной Берте, он упал перед ней на колени и зарылся лицом в ее подол. И заплакал, не стыдясь приспешников, смотревших на него с нарастающим презрением.

— Я так и не поверил, что тебя казнили! — твердил он захлебываясь, давясь словами. — Это потому, что я не видел твое тело… знаешь, я пошел потом на кладбище, куда всех свозили… и я… и я… но тебя я там не нашел! Отныне все будет иначе! Я создам для тебя новый мир! Если им правильно пользоваться, то заранее знаешь, каким будет результат! И тогда тебе не придется погибать, потому что ты все-все сделала правильно, просто так получилось… но в моем мире нет места случайностям… Это ведь ты, Женевьева? Скажи что-нибудь.

Содрогаясь от омерзения, она протянула руку, чтобы оторвать скрюченные пальцы, вцепившиеся в ее юбку, но вместо этого ее ладонь нежно погладила Виктора по щеке. По ней тут же заструились его слезы, обжигающе-холодные. Тело уже не принадлежало ей, сама она занимала лишь уголок в голове, будто бедная родственница в чердачной каморке. Пора нанести решающий удар, прежде чем ее и вовсе вышвырнут на улицу. Но одного она так и не могла понять.

"После всего, что он сделал?" — мысленно воззвала она к той, чье сознание просачивалось в ее тело.

"Да"- прошелестел ответ.

"Я бы так не смогла."

"Смогла," — отозвалось эхо.

Берта задумалась.

И приняла решение.

— Поцелуй меня, — отчеканила она и Виктор, вскочив с колен, припал к ее губам, как паломник к священной реликвии. Обнявшись, они простояли так несколько секунд, пока их силуэты не замигали, то появляясь, то исчезая. Реальность пыталась проморгаться, чтобы окончательно понять, сняться ли они ей или действительно существуют. Выбор был сделан в пользу первого варианта. В следующий миг оба растворились в воздухе.

 

ГЛАВА 21

— Где мы? Что это такое… что это такое вокруг?! ГДЕ МЫ?!

— Успокойся, Виктор. Это начало новой главы.

— Берта? ПОЧЕМУ Я ТЕБЯ НЕ ВИЖУ? И СЕБЯ ТОЖЕ!!! ЧТО ТЫ НАТВОРИЛА?!

— Говорю же, ты здесь.

— Да где, черт побери?!

— В этом тексте. В этих словах.

— Я стал… текстом? И что же, меня кто-то может читать? Прямо сейчас?

— Такую возможность я тоже не исключаю.

— Хахаха, я кажется понял!! Ты обезумела и втянула меня в свой бред! Немедленно объясни, что произошло!

— С удовольствием. Как ты помнишь, Сила у нас одна на двоих, но чтобы окончательно заполучить ее в свои руки, ты должен был меня поцеловать. В сказках именно поцелуй служит, как сказал бы мой брат, катализатором чуда. Я шла как овечка на заклание, позвякивая колокольчиком, пока ты не ударил мою любимую, ПОДЛЕЦ ТЫ ЭТАКИЙ!!!… В общем, я переменила решение. И ты это понял. Совладать с тобой я бы все равно не сумела, поэтому пришлось пойти на хитрость. Я приняла облик твоей жены, чтобы добиться от тебя поцелуя, а когда я высосу из тебя всю Силу, растоптать тебя. Но я опять передумала — ох уж эта моя женская непоследовательность — и решила дать тебе еще один шанс. Попробуй переписать свою жизнь. В данный момент мы пишем пролог, за ним последует само повествование. Ты в книге, Виктор. В каком-то роде, это тоже бессмертие.

— Ты возвращаешь меня назад? Я буду жить заново? И все будет… опять? Не желаю! Ты решила меня помиловать? Зря. Я бы тебя не пожалел. Ни тебя, ни твоих родных.

— Знаю.

— И все равно? Ты не смеешь!!!!

— От твои восклицательных знаков у меня уже голова болит.

— Врешь.

— Ладно, вру, бумага все стерпит. Но не в твоем положении мне указывать. После всего, что ты натворил…

— И что же я такое натворил? Я хотел создать мир, в котором нет места неопределенности, и если делать все по правилам, результат гарантирован. Мир, где все расписано по мотивам.

— Тогда из него исчезла бы свобода воли.

— А в теперешним мире она, по-вашему, есть, о святая в своей простоте мадемуазель? Мы с Женевьевой кружились как щепки в водовороте! Куда ж нам совладать с абстрактными революционными силами? Как можно жить в мире, где от тебя ничего не зависит, и не сойти с ума?

— Ты так уверен, что ничего не смог бы изменить?

— Что, например? Ведь заколола же м-ль Корде мерзавца-Марата, но стало только хуже.

— А если, наоборот, никого не убивать?

— Хватит казуистики, дорогуша, говори без обиняков — чего ты пытаешься добиться?

— Я хочу, чтобы ты прожил жизнь иначе.

— Ну как же, у нашей Берты принципы! Праведника из меня решила сделать?

— Да я и не рассчитываю, что ты раздашь одежды нищим и пойдешь проповедовать рыбам. Просто хочу, чтобы ты стал хоть на толику милосердней. Чтобы отворачивался, лишь когда и вправду нельзя смотреть, а зато когда нужно — глядел в оба. Чтобы опустил занесенную руку, даже если она поднята вроде как по делу. Тебе не нужно совершать великих поступков. Просто гадостей не делай. Если бы мы все воздерживались от гадостей, мир уже был бы прекрасней.

— А если все закончится точно так же?

— Тогда все начнется сначала, пока ты не усвоишь урок. Не научишься быть добрее.

— Разве этому можно научится? По-моему, доброта или есть, или ее нет.

— Можно.

— Да как же?

— А как вообще учатся? Слушай учителей, делай упражнения, сверяйся с ответами других.

— Думаешь, тогда у меня получится?

— Что?

-

— Что, Виктор?

— Выйти за ворота.

— Стоит хотя бы попытаться. Видишь, как меняется мир? Из плоского он становится объемным, и начинается твоя жизнь, которая уже прошла и еще не начиналась. Совсем скоро ты увидишь лицо повитухи и тогда забудешь и меня, и все что произошло. Я выскоблила твою жизнь как палимпсест и вернула тебе. Но я выскоблила ее не начисто, кое-где все равно проступают контуры прежних событий. Пусть они станут твоей шпаргалкой — приглядись и поступи иначе. Я не хочу, чтобы с кем-то еще приключился Виктор де Морьев, Мастер Парижа. А мне пора возвращаться.

* * *

Прежде чем собравшиеся успели как следует удивиться, Берта оказалась на том же месте, но уже одна, без Виктора. Облик ее был прежним, зато одежда в который раз изменилась. Теперь вампирша была облачена в доспехи, вот только они не блестели. Хотя и в сказках доспехи вряд ли блестят. Вспомните хотя бы принца, которому пришлось продираться через заросли терновника, чтобы спасти Спящую Красавицу. Сомнительно, что оказавшись в замке, он первым делом снял доспехи, как следуют начистил их речным песочком, прошелся по ним замшей и лишь тогда отправился будить девицу. Скорее всего, от него разило потом, когда он поцеловал возлюбленную. А учитывая, что принцесса сама лет сто с гаком не меняла белье, вряд ли она даже поморщилась.

Так что на Берте были правильные доспехи. Потускневшие, поцарапанные, со вмятинами на плечах и неровно выпуклые на груди, словно их, тихо ругаясь под нос, выравнивали с помощью двух булыжников при свете костра. Спутанные волосы девушки развевались на дувшем лишь для нее одной ветру.

На вытянутых руках она держала огромный крутящийся шар, зеленый как прообраз всего зеленого. Она колебалась, не зная что же с ним делать. Руки медленно сгибались, пока она не поднесла его так близко к груди, будто собиралась вобрать в себя. Но внезапно передумала, подняла шар высоко над головой и со всей силы вбила его в пол. И замок содрогнулся. Через зазоры в каменной кладке начали пробиваться ростки. Извиваясь и раскручиваясь, они пробежались по застывшему воздуху резными узорами, как изморозь по стеклу. Папоротники. Булыжники у ног Берты тоже стремительно зеленели, словно по ним туда сюда водили невидимой кисточкой, покуда пол не покрылся густым слоем мха. Хотя он образовался всего-то за пару секунд, казалось, что он лежал здесь всегда. То был старинных мох, с редкими бурыми клочками на изумрудном фоне. Над ним на тонких ножках колыхались пожелтевшие чашечки и зонтики спор, и весь он был усыпан серебристой росой.

Но вот капельки росы поднялись в воздух и закружились вокруг Берты, которая озадаченно топталась на месте, не решаясь покинуть зачарованную лужайку. А кольцо вокруг нее становилось все плотнее, и вот уже можно было разобрать очертания фигур, водивших хоровод. У них не было ни мотыльковых крыльев, ни шапочек из колокольчиков, и напоминали они скорее ожившие корни мандрагоры, чем акварельные иллюстрации из девичьих альбомов. Иными словами, выглядели феи вполне достоверно, как нянька описывала, успел подумать Уолтер, самый внимательный наблюдатель. А еще он подумал, что вступивший в хоровод фей может остаться там на сотни лет. Но к счастью для Берты, серебристое кольцо отступало от ее ног, и чем дальше отступало, тем прозрачней и как бы разряженнее становилось, пока вместо пляшущих фигурок не осталась лишь сверкающая пыльца. И вдруг, словно исчез центр ее притяжения, она раскатилась волной, а когда коснулась стен, гобелены заколыхались. Что-то пыталось вырваться наружу. Полуистлевшая ткань затрещала и с гобеленов спрыгнули единороги. Дробно стуча копытами, они едиными потоком пронеслись по зале и вбежали в западную стену, словно это они были настоящими, а стена — иллюзией. За ними, то утробно рыча, то срываясь на заливистый лай, метнулись гончие. Затем доспехи Берты исчезли и на ней вновь оказалось мятое форменное платье.

Сказка закончилась.

— Эвике, ты видела? — захлебываясь от восторга, Уолтер тряс невесту за плечо. Девушка лишь поцокала языком.

— Хорошие были гобелены, а теперь им грош цена, без животных-то.

— Браво, фроляйн! — оглушительно зааплодировал Штайнберг, подмигивая Леонарду и пихая его в бок. — Какие фейерверки, а? Красотища!

Остолбенев, Берта взглянула на брата, который печально покачал головой — лучше не спрашивай. Но в следующий момент ее внимание привлекло шевеление в толпе вампиров. Развернувшись на каблуках, она посмотрела на них, сузив глаза, однако никто не собирался бросать ей вызов. Даже наоборот. Хотя от этого «наоборот» стало еще хуже. Стоило ей оглянуться, как мужчины встали на одно колено, а дамы склонились в напряженных реверансах, высоко подобрав юбки, на случай если придется от нее бежать.

— О нет, — простонала фроляйн Штайнберг, тихо и безнадежно. — Скажите, что это не то, о чем я думаю.

— Вы победили нашего Мастера в честном поединке, госпожа, — смиренно опустив глаза, сказала черноволосая вампирша, та самая, которая падает в обморок, если поблизости упоминают картофель. — Отныне мы в вашей власти.

— Да вы ж меня в гробу видали! В открытом гробу, плывущем по реке под палящим солнцем!

— Мы и Виктора там видали, — честно призналась вампирша, теребившая подол. Остальные согласно зашуршали. — Какая разница? Мастер — это не гемоглобин, чтобы всем нравится. Но мы обязаны ему подчиняться. То-есть вам, госпожа.

Это была западня. Чувствуя, как на нее накатывает отчаяние — лучше запивать чеснок святой водой, чем управлять этой оравой — Берта посмотрела по сторонам, пока не заметила, что Гизела делает ей какие-то знаки. Наладив зрительный контакт, виконтесса одними губами прошептала — соглашайся. Вот только говорила она не по-немецки.

— Я почту за честь стать вашим Мастеррром, — раскатисто грассируя, произнесла Берта на языке Мольера и улыбнулась новым поданным. Эффект получился что надо. Самые впечатлительные даже поскребли когтями барабанную перепонку. По толпе прокатился приглушенный шепоток.

— Что она сказала?

— Спроси лучше, на каком языке!

— Мне в уши словно металлических опилок натолкали!

— Может, еще научится?

— Вррряд ли! — пророкотала Берта. Своим акцентом она еще в детстве довела трех гувернанток до нервных спазмов, а четвертая, прежде чем хлопнуть дверью, заявила что по-французски м-ль Штайнберг говорит как морж, набивший ноздри пастилой. — Но и так сгодится?

Вампиры замялись.

— Понимаете, мадемуазель… только чур без обид!.. но у кандидата на пост Мастера должны быть определенные квалификации, которых у вас, уж простите великодушно, не хватает.

— Что верно, то верно. Я подлостью не вышла.

— Тогда мы, пожалуй, полетим, — тактично предложили вампиры.

— Скатертью дорожка. Желаю вам избрать хорошего Мастера, — произнеся этот оксюморон, она нахмурилась и добавила. — Но стоит мне только узнать про какое-нибудь бесчинство, хоть малюсенькое нарушение кодекса, как я самолично приеду с вами побеседовать. На вашем родном языке. И тогда Совет покажется пикником в оранжерее.

Вампиры выпорхнули в окно, но всю дорогу их одолевало ощущение, что среди них кого-то не хватает. Уже на границе они приземлились и попытались вспомнить, кого же могли забыть. Даже устроили перекличку, но вроде бы все оказались на месте. Тогда, помахав плащами гостеприимному краю, они полетели домой.

Пока Берта пугала несостоявшихся поданных своим произношением, граф подал Эвике знак и она кратчайшим путем сбегала на кухню и зачерпнула крови из бочки, припрятанной в погребе. Но перед тем как вернуться, сообразительная девушка вылила в бокал пол-флакончика валерьянки, тщательно перемешала, и лишь тогда понесла угощение хозяйке.

Граф уже подошел к дочери.

— Как ты, Гизи? — спросил он невозмутимо.

— Неплохо, — Гизела постаралась, чтобы ее голос звучал ровно. На отца она не смотрела и даже сделала шаг в сторону. Ее попытка наброситься на графа была той чертой, которая на ее взгляд разделила их отношения на две неравные части — как было и как стало. А еще ей трудно было сосредоточиться, мысли вновь и вновь возвращались к Берте, а в ушах так и стояло ее "люблю".

— Вот и славно, выпей крови и почувствуешь себя гораздо лучше.

Едва учуяв запах крови, Гизела выхватила бокал и жадно принялась пить, отвернувшись заранее, будто делала что-то постыдное. Но жажда пересилила приличия. Виконтессе показалось, что у этой крови был странный травяной привкус. С другой стороны, Гизела смутно представляла, какой вообще вкус должен быть у крови.

Когда бокал опустел, она вернула его Эвике и неуверенно проговорила:

— Спасибо.

— Хочешь еще? — предложил граф.

— Кхм, нет, пожалуй, — промямлила Гизела стеснительно. А уж когда представила, что чувствует отец, глядя, как его дочь лакает кровь… как его дочь становится чудовищем! — Не противно тебе смотреть? — спросила она наконец.

— Нет. Смотрел же я, как твоя мама пила кровь. Ее так лечили от чахотки, мы просто тебе не рассказывали, чтобы не пугать. Ее это не спасло, зато тебе поможет. Только пей кровь животных, хорошо, Гизи? Не человеческую.

Виконтесса кивнула. Разумеется, она не была уверена, что сдержит обещание, но разве могла сказать что-то другое?

— Па-ап, — тихонько произнесла Гизела. — Ты на меня сильно сердишься? Ну, за все это… И что я… Ну…

Вспоминая, что говорила всего полчаса назад, она замолчала на полуслове, готовая провалиться сквозь землю со стыда.

— Прости меня, пожалуйста, — добавила она шепотом.

— Что ты, вовсе я на тебя не сержусь. Девочки в твоем возрасте всегда такие нервные, — блеснув знанием психологии, граф обнял дочь на глазах у Эвике и Уолтера, которые растроганно улыбались.

Между тем Гизела выискивала в зале Берту. Вот она обсудила что-то с Леонардом, вот развернулась… и направилась к ним! Неужели настанет момент истины, когда они наконец-то скажут все, как есть?.. Хотя Берта казалась ужасно усталой, ее бледное лицо с запавшими глазами по-прежнему сияло мужеством, а плотно сжатые губы были такими желанными. Виконтесса вздрогнула, потому что сейчас… Ну в сказке они или нет?

Берта остановилась совсем близко, искрящимися очами посмотрела на свою возлюбленную, и промолвила с нежной улыбкой:

— Это что у тебя в бокале, кровь? А то пахнет как-то странно. Но хорошо если кровь, быстро очухаешься.

Когда виконтесса распахнула полуприкрытые глаза, нежной улыбки на лице Берты она так и не обнаружила, сколько ни старалась. Вампирша была серьезной, как гробовщик. Иными словами, пребывала в своем обычном расположении духа. Отвернувшись от Гизелы, он заговорила с графом, громко и отчетливо, как по бумажке читала.

— После произошедшего было бы дерзостью с моей стороны о чем либо просить ваше сиятельство. Однако добраться домой до рассвета мы не успеем. Позвольте нам провести один день под вашим кровом.

Сраженный столь напыщенной речью, фон Лютценземмерн лишь кивнул. Остальные продолжали разыгрывать пантомиму, за исключением Эвике, которая тихо простонала "Вот ду-у-ура."

— Берта? — Гизела удивленно посмотрела на нее, ожидая какого-нибудь продолжения. Но Берта не ответила, и виконтессе пришлось продолжить самой. — Спасибо, что спасла нас всех.

Вампирша, которая уже направлялась к дверям, остановилась и произнесла с безукоризненной вежливостью:

— Пожалуйста. Если еще раз потребуется вас всех спасти, дайте мне знать, я буду в библиотеке. За сим позвольте откланяться.

И она вышла, оставив друзей в недоуменном молчании.

* * *

Они думали, что Изабель умерла. Это и впрямь было так: когда она очнулась, жизнь для нее закончилась. Одиночество нахлынуло так внезапно, что вампирша чуть повторно не потеряла сознание. Виктора больше нет. Не только рядом с ней, в этой комнате или в этой стране, но его нет вообще нигде. Никогда не было и не будет. Последняя ниточка, привязывающая Изабель к реальному миру, оборвалась.

Следующая мысль была уже не такой трагичной, ведь по сравнению с исчезновением Виктора даже Апокалипсис покажется маленькой заварушкой. Но не без разочарования Изабель отметила, что и его бывшие приятели сбежали без нее. Впрочем, ей уже все едино. Больше всего хотелось оказаться там же, где Виктор, и если он горит в аду, она бросилась бы в озеро с кипящей смолой, лишь бы только быть рядом.

Сии нерадостные мысли прервали шаги. Леонард. Она не видела его, но могла определить еще за несколько поворотов коридора, что это именно он. Изабель даже обрадовалась, что придет хоть кто-то. Быть может, ее мучения сейчас и закончатся. Было бы неплохо.

Леонард остановился в нескольких шагах от вампирши, сидевшей на полу, сомкнув на коленях руки. На плече явственно виднелся след от меча, багровый и с почерневшими краями, словно ее обожгли раскаленной кочергой. Лицо ее ничего не выражало. Когда он подошел почти вплотную, она даже не вздрогнула, лишь подняла на него равнодушный взгляд, и вновь опустила голову.

— Вот мы и встретились вновь, — произнес Леонард, просто чтобы заполнить паузу. — Чего ты хочешь теперь?

— Умереть, — глухо ответила она. — Будь любезен, заверши то, что начал.

— После всего зла, что ты мне причинила, ты еще рассчитываешь на любезность? Ты хотя бы раскаиваешься? И почему ты хочешь умереть?

— Заткнись! — воскликнула Изабель злобно. Как будто маленькая пружинка разжалась и выпустила все чувства, хранившееся в ее сердце вот уже целых… минут пять. — Просто убей, слышишь! Убей! Я не раскаиваюсь ни в чем, и ни о чем не прошу! Зачем ты пришел сюда? Зачем ты все это спрашиваешь?

— Мы оба вампиры. Нас мало, а мир велик. Так что в некотором роде мы несем друг за друга ответственность. Твоя боль должна отозваться в моей груди. По крайней мере, мне бы хотелось, чтобы мы все были связаны именно так. На самом-то деле все гораздо паскуднее.

— Что за бред? — поморщилась она. — Пришел проповеди читать? Если так, то убирайся, и без тебя найду способ умереть. Рассвет уже скоро. Что же до ответственности, так это все пустые, глупые и никчемные слова, — проговорила вампирша с горькой усмешкой.

— Скорее уж ты несешь околесицу, — покачал головой Леонард. — Я, конечно, оставлю тебя дожидаться рассвета, но сначала хотелось бы узнать, чем ты м-мотивируешь свой выбор. Не забывай, что я победитель, а значит твой судья. Пока что я вижу лишь капризы разобиженной барышни, которую друзья забыли позвать на лодочную прогулку.

Изабель как открыла рот, так и закрыла его, будто рыба, выброшенная на берег. От такой наглости у нее даже в глазах потемнело… Или от серебра? Каждое движение до сих пор давалось с трудом. Под движениями понимался, например, взмах ресниц, потому что на бОльшее она была не способна.

— Капризы?! — прошипела вампирша, хотя это слово вообще-то трудно прошипеть. — Как ты смеешь такое говорить! Ты… ты… ты никогда не терял свою любовь! Ты даже представить этого не можешь… И поэтому не понимаешь, что смерть здесь — единственный выход.

Леонард опустил голову.

— Я любил своего отца, и я потерял его. Теперь я учусь любить его заново. А то, что ты чувствовала к Виктору, это не любовь. Ты ошибаешься, бедная девочка.

— Твой отец живехонек, а Виктора уже ничто не вернет. Если это не любовь, так что же тогда? Он был моей жизнью, и теперь она закончилась. Остались формальности — еще полчаса, и первый солнечный луч отправит меня к нему. Видишь, небо уже светлее. Недолго осталось.

— Боюсь тебя разочаровать, но вряд ли ты отыщешь ту силу, которая сможет отправить тебя к Виктору, — сказал Леонард, не вдаваясь в технические подробности его трансформации. — Ты сама поставила себе д-диагноз — он был твоей жизнью. Кроме него, у тебя больше ничего не было. Задумайся, почему так?

— Что ты имеешь в виду? — она подозрительно покосилась на Леонарда. — Я никому не нужна, кроме моего Виктора, а себе самой не нужна без него. Та часть моей жизни, которая принадлежала мне, закончилась много лет назад, другая же — только что. Почему ты не поможешь мне все завершить? Тебе приятно надо мной издеваться?

Сняв очки, Леонард начал рассеяно вытирать их платком.

— Я не хочу мстить, я хочу тебя понять. Проанализировать.

— Я тебе что, микроб какой-то, чтобы меня анализировать?

Помимо ее воли, перед Изабель вновь возникли эти ужасные… шевелящие усиками… полупрозрачные… Она замотала головой, стараясь отделаться от мерзкого видения.

— Нет, но немногим лучше, — заявил вампир категоричным тоном. — Столько лет ты мечешься во мраке, как слепоглухонемая летучая мышь, потому что все твои чувства мертвы. Ты не знаешь себя, следовательно, не знаешь и других. Но ты не одна такая. Думаю, каждый вампир сталкивается с этой проблемой. А во всем виноваты зеркала.

— Они тут при чем? — удивилась Изабель.

— При том, что мы в них не отражаемся. Это самое худшее, что только может с кем-то произойти.

— Кому как, а мне все равно смотреть не на что.

— Есть! В зеркале ты могла бы увидеть свой образ и сказать — вот, я Изабель, у меня светло-русые волосы и большие серые глаза, покрасневшие от слез. Это означает, что сейчас я расстроена, но рано или поздно я успокоюсь и буду выглядеть симпатичнее. Или д-другое — я Изабель, гадкая дурнушка, в чью сторону мужчины смотрят только чтобы посмеяться. В общем, ты много чего могла бы подумать, но суть в том, что в твоем воображении родился бы хоть какой-то слепок с реальности, образ себя, что-то, что отличает тебя от других. Но это невозможно! В зеркале пустота. Стало быть, тебя не существует? И меня тоже? — Леонард печально мотнул головой. — Но вот он я — хожу, ношу одежду, разговариваю. Как же мне себя увидеть? Остается один способ — разглядеть себя в других вампирах, раз уж мы все должны быть одинаковы. А еще лучше — найти совершенное зеркало, воплощение идеала, и глядеться в него ночи напролет. Подражать ему во всем, поступать как он поступает. Вот кем для всех вас был Виктор.

Изабель слушала, приоткрыв рот. Во-первых, с ней так долго еще не разговаривали. Во-вторых, с ней вообще никогда не разговаривали о ней. Кто заговорит о пустом месте? Разве что посмотрит сквозь. А сейчас… Неужели этот несуразный юноша, пародия на вампира, увидел что-то такое, чего она и правда не замечала? Увидел ее? Едва ли. Тем не менее, его слова заставили девушку задуматься, и эта напряженная задумчивость так отчетливо отразилась на ее лице, что Леонард едва заметно улыбнулся.

— Вот видишь! Ты не можешь этого не понимать. Учись жить своим умом, Изабель, — но его губы болезненно скривились. — Кажется, я ляпнул глупость. Как только мы стали ва-вампирами, наша личность растворилась в фольклоре. Кто мы такие? Что мы должны делать? Вопросы перестали быть вопросами. Жажда крови — вот все, что определяет нашу суть. Как дарвинист, я верю в учение об инстинктах, но… но я не хочу чтобы так было! Я хочу самостоятельно принимать решения, без оглядки на инстинкты или наш кодекс. Хочу вспомнить, как я выглядел. О, если бы это было возможно! Если мы могли вспомнить себя!

Пока он говорил, Леонард провел рукой по лицу, но пальцы были слепы. Он действительно забыл, а что будет через год, через десять лет, через сотню? Неуклюже опустившись на пол рядом с Изабель, он уткнулся лицом в колени и его плечи затряслись. Такого поворота событий она не ожидала.

— Ч-что… что случилось? — Изабель опасливо посмотрела на Леонарда, а потом, едва касаясь, погладила его по волосам. Правда, тут же отдернула руку — вдруг ему не понравится. — Я не верю, что ты изменился с тех пор, как умер. В тебе больше человеческого, чем в любом из всех вампиров, кого я знала. Да, пожалуй, и из людей тоже. Ты — не фольклор, ты Леонард Штайнберг! А хочешь, я скажу, каким я тебя вижу? Хотя что для тебя мои слова… Леонард? Ты только не плачь, пожалуйста! Ну я не знаю, что делать!

Но он уже вцепился в ее руку.

— Я т-тоже не знаю. Наверное, уже не получится всп… вспомнить… Но ты все равно скажи, а еще лучше — расскажи про себя. Какой ты была до того, как с тобой это случилось?

— Не помню, — бормотала она, отводя глаза, — меня как будто и не было вовсе. А лучше, если бы и правда не было, мир бы ничего не потерял. Думаешь, я стала такой, сделавшись вампиром? Разве люди меняются после смерти? Вот и ты не изменился. Ты близок к людям и совсем на нас не похож. Почему же ты это в себе отвергаешь, как будто боишься сам себя?

Леонард шмыгнул носом.

— Когда я был человеком, мне тяжело было понимать окружающих. Люди такие запутанные, их невозможно разложить по полочкам. Меня всегда пугал хаос. Зато теперь, когда моя жизнь расписана по правилам, со сносками и подпунктами, я возненавидел порядок. Не хочу быть элементом в ст-труктуре, понимаешь?

Она кивнула, но подумав, добавила:

— Не очень. Почему ты считаешь, что должен быть кем-то, кем не хочешь быть? Никакой ты не элемент, и не смей спорить, я лучше вижу! Ты сильный и очень… очень хороший. Правда. Я не думала, что вампиры могут быть такими…

Юный Штайнберг улыбнулся сквозь слезы.

— Когда ты узнаешь меня получше, ты, верно, изменишь свое мнение.

— Получше?

— Или ты все таки решила изжариться? — он покосился на окно, за которым быстро бледнело небо.

— Ты хочешь помочь мне? — в ее взгляде в равных долях смешались удивление и испуг. — Но разве ты пришел сюда за этим? Неужели ты не накажешь меня за все, что я сделала тебе и… твоему отцу?

Леонард хотя и не сразу, но все таки покачал головой. Он-то не накажет, зато Берта! Вот уж кто добьет Изабель хотя бы из штайнберговского упрямства. Но не стоит пугать Изабель прежде времени, а завтра он что-нибудь придумает. С легкостью он подхватил раненую вампиршу на руки, стараясь не задеть ее плечо, и понес в подвалы, где по-прежнему стояли гробы, по большей части открытые, со скомканными одеялами внутри — гости покидали замок в спешке. Выбрав гроб поприличней, Леонард осторожно уложил в него Изабель.

— Спи спокойно, — добавил он, склоняясь над ней, но вампирша часто заморгала.

— Какой тут спокойно, — жалобно произнесла она. — Стоит закрыть глаза, как я вижу их! Они все ползут и ползут, ползут и….брррр! Г-а-а-дость!

Леонард быстро огляделся, потом снова нагнулся к ней и прошептал:

— Они повсюду! У них против м-меня заговор и стоит мне задремать, как они п-подбираются поближе. Остановить их может лишь одно средство — спирт, — достав из кармана бутылочку с прозрачной жидкостью, он протянул ее Изабель. — Положи под подушку, и тогда они до тебя не доберутся. Я с детства так делаю.

— Спасибо! — просияла Изабель, вцепляясь в бутылку с азартом завзятого алкоголика, но и Леонард не спешил с ней расставаться.

— Дело в том, что у меня нет запасной, — замялся он.

— Но мне очень нужно!

— Мне тоже!

— Значит..?

— Ничего, если так?

Изабель улыбнулась. Это было не просто «ничего», это было "замечательно." Как приятно разделять гроб с мужчиной, который контролирует ситуацию и сумеет отогнать полчища чудовищ, пусть и крошечных! Уткнувшись в его плечо, она закрыла глаза и, несмотря на боль от раны, уснула так спокойно, как ни спала еще ни в этой жизни, ни в прошлой.

… А когда микробы, как обычно, приползли в надежде застать Леонарда врасплох, то лишь обиженно взмахнули жгутиками и убрались восвояси.

 

ГЛАВА 22

Как только солнце скрылось за горизонтом, Берта могла покинуть замок. Главное, сбежать прежде чем кто-нибудь успеет напомнить ей про давешний позор. И про синие лотосы — чтоб им! — и про пляжи одного пикантного греческого острова, и про рыцарские доспехи. Вспомнив последнее обстоятельство, она едва не разрыдалась от стыда. Лучше бы она в нижнем белье появилась, причем розовом и с рюшечками, взятом у Лючии напрокат. А как на нее смотрела Гизела! Прямо глаз не сводила. Сочувствовала, не иначе. А ведь это все равно что предложить умирающему в пустыне наперсток воды — милосердно, конечно, но лишь распалит жажду.

Однако прежде чем удрать, ей предстояло кое-что проверить. Берта вытащила из кармана книгу в черном кожаном переплете и, не найдя поблизости ножа, разрезала ее острым когтем. "История Виктора де Морьева, рассказанная им самим." Ни года выпуска, ни издательства. Она уже знала, какую страницу разрезать дальше. Вот Виктор и Женевьева, переодетые, отвечают на вопросы у заставы. Неужели получится? Но мужчина за столом улыбается, будто кот, который смял пташке крыло и наблюдает за ее попытками взлететь.

— Водонос, говоришь? Ну-ну. А покажи-ка мне свои руки.

— А тебе, гражданин, и на руки его смотреть не надо, — выступил вперед молодой солдат. — Узнаешь меня?

Берта прижала раскрытую книгу к груди. Сколько раз эта книга была переписана заново, пока она спала? Сколь раз ему еще предстоит оплакать жену? Она хотела создать для Виктора чистилище, а получился ад. Им никогда не выбраться. Но раз взялась, дочитывай.

Подойдя к бывшему хозяину, солдат бесцеремонно хлопнул его по спине.

— Мы вместе служили в доме графа де Морьева, Ну, вспомнил? Я чистил ножи, а Жан-Батист, — кивок на Виктора, — состоял камердинером при виконте. Тут как раз мой папаша слег с горячкой, а откуда взять деньги на доктора, коли в семье двенадцать ртов? Ну я по малолетству и решился на отчаянное дело — хозяйскую табакерку спереть. Ох, несдобровать бы мне, если б кто прознал! Но Жан-Баптист не только хозяев отвлек, он еще и табакерку мне помог выбрать и ростовщику загнать. Самую ценную, с брильянтами, нашему графу ее сама Австриячка пожаловала. Граф чуть собственный парик от ярости не сожрал, но не пойман, не вор!

— Зато виконт был на седьмом небе от счастья, что любимому братцу сделали очередную гадость, — вставила Женевьева.

— Сам напросился, — невинно улыбнулся Виктор, подмигивая солдату. Проверяющий поморщился:

— Ну кому интересно слушать, как развлекалась наша загнивающая знать? Следующий!

А Виктор и Женевьева, держась за руки, вышли за ворота и…

Что было дальше, Берту уже не интересовало. Когда-нибудь она дочитает до конца, а сейчас пора уходить. Сунув книгу обратно, вампирша сорвалась с места, но в коридоре ее остановил трезвон. Раз лентяйка-горничная не торопилась встречать гостей, Берта побежала открывать сама. Не хватало еще чтобы звонок, гремевший как набат по которому били кувалдой, перебудил весь замок.

Нетерпеливо поигрывая веером, на крыльце стояла незнакомая дама, облаченная несмотря на июльскую духоту в бордовое платье из лионского бархата, отделанное изысканнейшим бельгийским кружевом. С мочек ушей каплями крови стекали рубиновые серьги. Но искрящаяся, как первый снег, кожа затмевала даже роскошный наряд. Согласно Джейн Остин, богатые дамы не первой молодости наносят столь неожиданные визиты исключительно с целью отговорить вас от женитьбы на их племянниках. Но одного взгляда на ее кожу хватило, чтобы Берта укрепилась в самых худших своих подозрениях. Вечер явно не задался.

— Вы позволите мне войти? — ласково заговорила с ней гостья.

— С какой стати?

— Хотя бы из вежливости.

Напомни она про свой статус и фроляйн Штайнберг, вероятно, столкнула бы ее с лестницы, но гостья вела себя скромно. Руку для поцелуя тоже не предлагала, предчувствуя что юная вампирша прокусит ее насквозь.

— Колбаса на кухне, кровь в леднике, — буркнула Берта, распахивая перед ней дверь, — угощайтесь и сматывайтесь отсюда поскорее. Я ухожу.

Но Мастер уже обхватила ее за талию и увлекала на кухню.

— Не хотите ознакомиться со свежей прессой? Много времени это у вас не отнимет.

Было бы наивно рассчитывать, что Эржбета заделалась разносчицей газет из чистого альтруизма, так что ничего хорошего ее предложение не предвещало.

* * *

— Чья это карета? — удивился Уолтер, когда они оставили лошадей на конюшне и вернулись во двор.

— Ой, не знаю, — отмахнулась его невеста, в сотый раз приглаживая вихры Жужи.

— А он точно согласится? — засомневалась сиротка. — Ведь только больших девочек берут в услужение.

— Не твоя забота, — отрезала Эвике.

Однако у графского кабинета ее уверенность улетучилась, так что Уолтер, постучавшись, чуть ли не силком затащил ее туда. Одетый по-домашнему, фон Лютценземмерн восседал в кресле и нахмурился, увидев обеспокоенную служанку, но как только в комнату, робко озираясь, вошла Жужи, его лицо просветлело.

— Ах вот ты где, маленькая егоза! Я-то думал, ты совсем меня забыла!

Девочка тут же забралась к нему на колени и захихикала, когда его усы защекотали ей щеку. Эвике незаметно, но весьма ощутимо толкнула Уолтера в бок.

— Мы хотели предложить вам взять Жужи под опеку, — начал англичанин непринужденным тоном. — Со своей стороны, Эвике назначила бы девочке содержание…

— А нам с Уолтером денег и так хватит! — вклинилась девушка. — Еще я отстрою церковь и помогу семьям пострадавших. Леонард обещался, но кто ж примет деньги от упыря, коли это кровопийцы его родню сгубили? А свои я честно заработала.

Всецело поглощенный лепетом Жужи, граф даже не посмотрел в ее сторону, и Эвике почувствовала укол обиды. Но так даже лучше. Их план точно сработает. Наконец-то он сможет почувствовать себя отцом, которому не придется ни в чем отказывать своей дочери.

— Я принимаю ваше предложение, — отозвался хозяин, но добавил, прежде чем они успели как следует обрадоваться, — все деньги, разумеется, будут потрачены на нужды ребенка. До последнего гроша. Жужи, ты честное дитя? — получив утвердительный ответ, он поставил ее на пол. — Тогда ступай в смежную комнату и заткни уши. Я буду кричать на Эвике.

Злорадно ухмыляясь, шалунья прошествовала мимо своей обомлевшей благодетельницы и даже не потрудилась закрыть за собой дверь. Тем временем граф с нарочитой медлительностью подошел к дрожавшей парочке. Такого ужаса он не нагонял на Уолтера с самой первой ночи их знакомства.

— Вы сердитесь? — девушка глазам не верила.

— Сержусь? Да я просто в ярости! — возопил граф, потрясая кулаками. — Сначала ты устроила непотребный маскарад, потом невесть где шлялась с полузнакомым мужчиной, а теперь решила от меня откупиться! Негодница! Замуж она, видите ли, собралась! Ты у меня полгода на хлебе и воде просидишь, а письма жениху будешь писать под мою диктовку! А вам, сударь, — старик перевел обвиняющий перст на Уолтера, — стыдно жениться на честной девушке увозом! У меня не так уж много дочерей, чтобы ими разбрасываться! Сейчас вы расскажете о себе и своих дальнейших планах, и лишь тогда я благословлю ваш брак.

"Рехнулся старик," подумал Уолтер."!!!" подумала Эвике и впервые за время службы повисла у графа на шее. Он поцеловал ее в лоб, но тут же погрозил пальцем.

— У меня очень разные дочери, так что и любовь им требуется разная, — пояснил он англичанину. — Присаживайтесь, Уолтер, побеседуем.

Чтобы избежать этого разговора, юноша готов был пешком идти через всю Европу и вплавь пересечь Ла Манш. Ну вот, начинается. Аристократы ведь помешаны на генеалогии.

— Я незаконнорожденный, — без преамбулы поведал он, дабы упредить возможные расспросы. Граф заколебался. Всего-то одна маленькая ложь, но его честь, но репутация! Наконец, можно ее просто удочерить. Но если бы Гизеле понадобилась его кровь, он бы с ней поделился. А чем хуже Эвике? После восьми лет ожидания она это заслужила. И он поделился.

— Так ведь и Эвике незаконнорожденная дочь. Моя. О да, в свое время я был ловеласом, каких мало! — граф поставил на стол бутылку сливовицы и между делом побрызгал на девушку, упавшую после его откровений в счастливый обморок. Налил рюмки до краев. — Угощайтесь, мой мальчик. После трех рюмок вы забудете свою родословную, после пяти я начну путаться в своей. Вот тогда и поговорим без сословных предрассудков.

* * *

На кухне гостья огляделась по сторонам со смесью сочувствия и брезгливости, будто дама-благотворительница в рыбацкой лачуге, и протянула Берте газету, еще хрустящую и пропахшую типографской краской.

— Третья страница.

Долго искать не пришлось, потому что Мастер не просто обвела нужную статью красными чернилами, но и нарисовала вокруг изящную виньетку. Брови Берты поползли вверх, стоило ей прочесть что "живительный гальванический разряд ударил в труп, коим является современная наша литература. Им стала книга юной, но уже подающей надежды писательницы фроляйн Грин." За сим следовал рассказ о том, как влиятельный книгоиздатель пригласил Маванви на приватное чтение. В результате сомлевшего господина вынесли из гостиной ногами вперед, зато его дочки, визжа от восторга, обрезали все свои юбки выше колена, надели корсеты поверх платьев и заказали у ювелира по кольчуге на сестру. Берта плавно опустилась на стул. И вовремя. Ибо статья Карла Мейера заканчивалась словами "Пользуясь случаем, фроляйн Грин хочет поблагодарить свою лучшую подругу Берту Штайнберг, прекрасную вампиршу с обсидиановыми глазами."

— Что такое обсидиан? — отрешенно спросила она, глядя поверх газеты.

— Камень, из которого делают ножи, — подсказала Мастер, и Берта отчасти успокоилась. Ну хоть не побрякушки.

Затем Эржбета перелистнула в самый конец. Все та же виньетка обрамляла объявление, куда более лаконичное: "Лечебнице Св. Кунигунды требуются ночные сиделки. Немертвым кандидаткам будет отдано предпочтение."

Глубоко вдохнув, Берта решила перехватить инициативу прежде чем Мастер все же устроит ей нагоняй.

— Да, я нарушила кодекс, засветившись в газете. Приехали поставить мне это на вид?

— Скорее уж поздравить с дебютом, — наклонилась к ней Эржбета, — а заодно и посожалеть, что мы с вами так и не стали коллегами. Мы ведь похожи. Обе любим так страстно, что сметем с пути любое препятствие.

— Да как вы можете сравнивать мою Гизелу и… и отсутствие морщин! Кроме того, я ради нее никого не убивала!

— А если она потребует? Рано или поздно ей захочется отведать человеческой крови. Это естественно. А после первой сотни перестаешь различать лица, и крики сливаются в сплошной гул, такой убаюкивающий… Ну вот, вчера вы могли стать сильнейшей вампиршей, а сейчас хмуритесь при упоминании крови. Какое вы еще глупое дитя.

— Откуда вы знаете, что произошло вчера? — перебила Берта. — А если знали, то почему не приехали раньше, чтобы за нас заступиться?

— Потому что могло произойти одно из двух: Виктор мог добиться своего и превратить реальный мир сказочный, но тогда Совет вызвал бы его на поединок, быстренько уничтожил и вновь провел границу между мирами. Но произошло второе — зарвавшегося мальчишку остановили прежде, чем мы до него добрались. Мы все вам очень благодарны за сэкономленное время и нервы. И отдельное спасибо, что отомстили за мое ателье. Я ведь сразу поняла, кто меня так одолжил.

Фроляйн Штайнберг молча встала, взяла с буфетной полки кольцо колбасы, упаковала его газету, хотя исчирканные красным страницы все же отложила в сторону, и аккуратно перевязала сверток бечевкой.

— Вот, перекусите в дороге.

Улыбаясь все так же приветливо, Эржбета посмотрела на подношение, но не взяла.

— А я так надеялась, что мы подружимся. Что ж, у вас еще будет время передумать. Но прежде чем уехать, от лица Совета я должна возместить ущерб, нанесенный этому замку, — и она вытащила из крошечного ридикюля записную книжку и карандаш в оправе из слоновой кости.

Как раз в этот момент в кухню вошла Эвике, что-то рассказывая Леонарду, который время от времени вставлял «Поздравляю» в бурлящий поток ее речи. Увидев незнакомку, оба застыли на месте.

— Эта наша Мастер, — отрекомендовала ее Берта, — вместе вы составите опись ущерба.

Души замученных коллег воззвали к бывшей горничной, которая довольно потерла руки. Особенно ее умилила записная книжечка.

— Красивая штучка, да только нам не пригодится. Записывать сюда ущерб — все равно что траншеи чайной ложкой рыть, — сообщила девушка и продолжила тоном музейного гида, — У нас был красивый, чистый, современный замок, а потом пришли эти гады…

Прежде чем Госпожа успела опомниться, Эвике уже волокла ее в парадную залу, рассказывая на ходу как вампиры отколупали позолоту с лепнины на потолке…

— Это же чудовищно — отпускать служанку с Эржбетой, — сказал Леонард, разжигая плиту чтобы вскипятить себе вечернюю порцию крови.

— В крайнем случае, нового Мастера изберем, — ответила сестра. Но уже в следующий момент ей захотелось юркнуть под стол. Вошла Гизела.

Виконтессу не покидало ощущение, что вчера Эвике что-то подмешала в ее напиток. Как она дошла до своей комнаты и как уснула, Гизела не помнила. Зато прекрасно выспалась и проснулась практически новым человеком. То-есть вампиром. Не считая этого обстоятельства, жизнь казалась не такой уж и плохой.

— О… Леонард? — первым, кого она она увидела, спустившись на кухню, был именно юный Штайнберг, самозабвенно колдовавший у плиты. — Доброе ут… Точнее, вечер. Тоже добрый.

Леонард помахал ей ложкой, с которой стекало нечто малоаппетитное даже по щедрым вампирским меркам.

— Хочешь кипяченой крови?

Берта, чинно восседавшая за столом, скривилась и налила себе свежей из графина.

— Кипяченой? — переспросила Гизела, сглотнув. — А почему? И да, добрый вечер, Берта.

— Ну привет, — буркнула вампирша, пока за заднем плане Леонард живописал достоинства кипячения.

В молчании она пододвинула Гизеле графин и неопределенно помахала рукой — твоя кухня, сама знаешь где взять чашку. Виконтессу она по-прежнему игнорировала с упорством человека, увидевшего привидение, но продолжающего винить во всем свое неуемное воображение и лишнюю рюмку шнапса за ужином. Гизела также демонстративно взяла чашку и налила крови, после чего уселась за другим концом стола.

— Как тебе понравилась Вена? Что там носят? — поинтересовалась она.

— Форменные платья, фартуки и чепцы. Главное, хорошо их накрахмалить, а то фрау Кальтерзиле… — начала Берта, но осеклась. — Вернее, это носили там, где я служила… Аааэээ… какая у вас была погода?

— Прекрасная, — ответила Гизела, усмехнувшись. — И где же такую модную одежду выдают?

К счастью для Берты, который вовсе не хотелось рассказывать про свою сомнительную карьеру, дверь скрипнула и на кухню прокралась Изабель, чье появление повлекло за собой Очень Громкую Тишину. Похоже, она и сама не ожидала кого-либо здесь увидеть, потому что тихо ойкнула и готова была броситься наутек.

— Это еще кто? — уставилась на нее Берта. Замок понемногу превращался в странноприимный дом.

— Это, эм… Изабель, — проговорила Гизела, раздумывая, что бы такое добавить. — Она меня вроде как покусала. Познакомьтесь.

Виконтесса не определилась, ненавидеть ли ей вампиршу или уважать как свою создательницу. Впрочем, глядя на нее сейчас, хотелось только пожалеть. И накормить. Зато Берта придерживалась иного мнения. Она неторопливо встала, оперлась обоими руками о стол и улыбнулась гостье, будто крокодил антилопе, пришедшей на водопой. И без этого преступления у нее хватало причин поквитаться с гадиной — Уолтер с Эвике не жалели красок, расписывая ее зверства, да и Леонард обмолвился, кому именно их отец обязан несвойственным ему благодушием. Но смерть Гизелы!..

— А я Берта Штайнберг, — представилась она, — именно это имя коронер, который будет обследовать твой труп, напишет в графе "Причина смерти." Что мне с ней сделать, Гизела?

Виконтесса бросила быстрый взгляд на Леонарда и произнесла внушительно:

— Она не заслужила легкой смерти.

— Нет, конечно, — отозвался Леонард, и его очки холодно заблестели. — С ней следует сделать что-нибудь поинтереснее. Проходи и раздевайся! — приказал он оторопевшей вампирше.

Не решаясь что-либо произнести, Изабель переводила взгляд с одного на другую. Она не готова была поверить в такую внезапную жестокость.

— Ч-что? — прошептала она.

— Как думаешь, с чего начнем? — проговорила Гизела, оценивающе разглядывая свою создательницу.

— Выпорем для начала, — заявил Штайнберг-младший. — Розгами из боярышника. Я загодя замочил их в святой воде.

— Только не здесь, — брезгливо проговорила Гизела. — Не на кухне же! Пойдем на кладбище и растянем ее на надгробии. У меня есть наручники, которые можно посеребрить…

— Мы с тобой будем держать ее за руки и за ноги, Берта — стегать, — протянул Леонард мечтательно. — Мм-мм, просто семейная идиллия. Но и этого мало!

— А потом, — виконтесса задумчиво размешивала кровь чайной ложечкой, — мы отрежем ей уши. Ножницами для рукоделия. Тупыми. Затем же можно…

Бедняжка Изабель смотрела на двух наследников де Сада и дрожала, как осиновый лист на ветру. Происходящее казалось кошмарным сном, ведь еще вчера Леонард был так мил и любезен. Неужели он передумал? Но самое ужасное, что она заслуживает все эти кары и еще худшие. Они — победители и вправе делать с ней что угодно. Изабель подняла полные слез глаза на Берту, ожидая, какой вердикт вынесет та.

Судья зловеще молчала. Но когда Леонард предложил натереть преступницу чесноком, подвесить за большие пальцы ног и заставить ее в таком положении петь религиозные гимны, взбешенная вампирша так саданула кулаком по столу, что из графина выплеснулась половина содержимого.

— Сволочи бессовестные! Вам лишь бы поглумиться, — накинулась она на Гизелу и Леонарда, — а ведь я задала серьезный вопрос!

— И получила серьезный ответ. Иная на твоем месте сочла бы наше предложение рациональным. Но только не ты, сестра. Ты так никогда ни с кем не поступишь.

Берта фыркнула.

— А ты просто психологический шантажист. Считаешь, что все вокруг хорошие, и нам действительно приходится подыгрывать, только чтобы тебя не разочаровать. Тьфу! Иди сюда! — позвала она Изабель. — Я так рассержена на этих двоих, что на тебя зла уже не хватает.

— Я так и знал, что мы ее уговорим! — просиял Леонард.

— Но мы еще не рассказали про дыбу, — надулась Гизела. — У меня на нее были такие планы! — и повернулась к Изабель. — Видишь, как помогает разрядить атмосферу вовремя сказанная шутка. Э-э, я надеюсь, ты не восприняла все всерьез?

— Да… То-есть нет, то-есть вы не хотите меня убить? — уточнила Изабель на всякий случай. Леонард отодвинул для нее стул и, когда она присела на краешек, молча погладил по голове. Берта насупилась. Ах вот оно что!

— Хорошо, я помилую ее ради тебя, — процедила она.

— Этого недостаточно. Ты д-должна помиловать ее ради нее самой.

Берта вздохнула. Знать бы еще, что она из себя представляет! Бледная и щуплая, в сером, как ноябрьское утро платье, Изабель казалась незаметной, даже если глядеть на нее в упор. Внимание привлекали только глаза, которые…

— Ты ведь умеешь запирать людей наедине с их кошмарами,? — Изабель напряженно кивнула. — А получится наоборот? Если в своей голове они сидят в темном чулане и раскачиваются из стороны в сторону, ты можешь хоть чуть-чуть приоткрыть им дверь? Есть тут одна работенка…

И протянула ей газету. Изабель пробежала глазами объявление и непонимающе посмотрела на Берту:

— Чего ты от меня хочешь? Что я должна?.. Я должна работать там?

— Работа как работа, — насупилась Берта, — не хуже, чем у других. Правда, тамошний доктор не дурак приударить за сестричками, но тебе это не грозит… В том смысле, что Леонард с него скальп снимет, если он позволит себе лишнего.

— Леонард? — Изабель перевела взгляд на него. — Ты поехал бы со мной?

— Разумеется. Я уже и чемоданы собрал, на случай если Берта все же захочет тебя убить. Вместе бы и сбежали.

Она улыбнулась. Ссылка уже не казалась такой страшной.

— Тогда я согласна. Едем!

— Чур и я с вами!

Взглянув на вошедшего Штайнберга, Берта с Гизелой поперхнулись кровью, зато Леонард по привычке вскочил со стула. Родного отца следует почитать… что бы он там на себя ни напялил. Поскольку фрак фабриканта был безнадежно испорчен, еще вечером Эвике порылась в сундуках и подыскала ему батистовую рубашку в кружевными манжетами, зеленый бархатный камзол, и брюки до колен. Натянув высокие сапоги с отворотами и подпоясавшись алым кушаком, Штайнберг напоминал лихого корсара. Дети не знали, куда девать глаза.

— Хочешь есть? — предложила Берта.

— Ага! Если вы оба называете меня на "ты," значит, мы родственники? Кузены?

Тут он подумал, почему Леонард встал, как только он вошел в комнату, и на его лице отразилось сомнение. Брат и сестра переглянулись. Раскрывать тайну своего родства они не собирались. Леонард трезво рассудил, что с любым отцом приключится удар, если он узнает что они его дети. Но уже поздно отпираться.

— Ты наш отец, — подтвердил Леонард, опечаленный.

— Чего только на свете не бывает! А где ваша мать? Она хотя бы симпатичная? — с надеждой переспросил Штайнберг.

— Не знаю, она ушла от нас много лет назад.

— Неужели? — фабрикант почесал затылок. — Нич-ч-чего не помню. Ну и как, я был хорошим отцом?

— Да!

Может, потому что они ответили с такой готовностью, или же из-за их широких, натянуто-веселых улыбок, но Штайнберг взгрустнул.

— Что, настолько все плохо было?

— Если хотите, — тихо вступила Изабель и запнулась на полуслове. — Если хотите, я могу все сделать так, как было раньше…

— Отличная идея! — подхватил Леонард. — Мы поможем тебе.

Но тоже умолк, прочитав мольбу в глазах отца.

— А мне есть, что вспоминать?

— Ну, ты самый б-богатый и успешный фабрикант в округе. Я прикажу управляющему приготовить отчет…

— Ох, цифры — это такая скучища! — скривился Штайнберг. — А что-нибудь еще, что-нибудь стоящее?

— Нет, — честно ответила Берта.

— Тогда лучше не надо, — замялся он. — Память — дело-то хорошее, но… давайте так и оставим, а? Мне нравится неопределенность. Если ничего не знаешь в точности, возможно абсолютно все.

— И что же ты будешь делать? — совсем растерялся сын.

— На первых порах укачу с вами в Вену. Прошвырнемся по кабаре, в оперу заскочим, накупим красивых платьев твоей невесте. Что-то ты ее совсем не балуешь обновками, а ведь какая миленькая барышня, — и Штайнберг ущипнул за щеку Изабель, которая дала себе зарок уже ничему не удивляться. — А потом я хочу посмотреть мир. Удивительно, как я до этого раньше не додумался.

Берта подмигнула брату.

— По-моему, мы уже достаточно взрослые дети, чтобы позволить отцу вести себя так, как ему заблагорассудится.

Поколебавшись, Леонард все таки согласился, а Берта как бы невзначай пододвинула Изабель чашку крови и, когда та взглянула на нее недоверчиво, то увидела, что уголки губ Берты чуть приподнялись. И тут же опустились, потому что в кухню буквально ввалилась Мастер, роняя исписанные листы бумаги. Обвела подданных затравленным взглядом и телепатически взмолилась о помощи, но Эвике ее уже догнала.

— А здесь они что натворили? — обреченно прошептала Эржбета, вытаскивая из волос паутину. Визит в галерею надломил ее психологически.

— Кстати, Гизела, — задумалась Эвике, — чьи картины висели у нас в галерее?

— Рембрандта, — виконтесса и глазом не моргнула. — Мерзавцы сожгли их, а взамен намалевали невесть что.

— Между прочим, не так уж плохо у них получилось! — заняла оборонительную позицию девушка, но госпожа Мастер всецело встала на сторону виконтессы.

— Как раз насчет картин я не спорю. Тут вы вправе требовать компенсацию и за психологический ущерб, это ж надо, пять ночей подряд видеть такое, — она поежилась. — Ну хорошо, я верю что они привезли с собой ручную моль, которая уничтожила портьеры. И что вся эта орава каталась по перилам, покуда парадная лестница не пришла в негодность. Но восточная стена почти разрушена. Они что, повыковыривали оттуда камни? Зачем?

— На память взяли, — сказала Гизела, меланхолически обмахиваясь газетой, — тем более что камни были полудрагоценные. Мы их специально туда вставили, для красоты.

Эржбете подумалось, что членские взносы в Совете придется поднять как минимум в пять раз. Только так они смогут расплатиться с графом… в ближайшие двадцать лет.

— Я вышлю чек, — пообещала она, пятясь к выходу.

— Про платье не забудьте! — крикнула ей вдогонку Эвике и пояснила друзьям, разинувшим рты. — Она мне платье сошьет на свадьбу. За так. Сначала отнекивалась, мол, у нее вся белая тафта сгорела, но я предложила показать, где протекает крыша, и она сразу же согласилась. Даже мерки с меня сняла.

Обрадованная Гизела побежала ее поздравлять, а когда девушки обнялись, успела что-то шепнуть Эвике на ухо, и та бросила на Берту озорной взгляд. И сразу же заметила, что Леонард и Изабель держатся за руки. Поморщилась, но вслух ничего не сказала. Когда самой хорошо, чужое счастье глаза не колет. А как только увидела Уолтера, который заплетающимся языком учил графа петь "Боже, храни королеву," от недовольства не осталось и следа.

Обняв невесту, англичанин обвел глазами всю немертвую компанию и подумал, что почти неделю назад он приехал сюда в надежде отыскать хотя бы одного, пусть и самого лядащего, упыря, а теперь он с ними хоть и косвенно, но породнился. Какая получится книга! Конечно, придется убрать все упоминания о мытье посуды, и об инфузориях, и, пожалуй, о Берте Штайнберг, которая в противном случае отыщет его, вставит авторучку в одно ухо и вытащит из другого. С нее станется. Но поймав сумрачный взгляд вампирши, Уолтер решил, что уж лучше сосватать эту идейку кому-нибудь еще. Взять хотя бы этого ирландца, директора театра «Лицеум»… ну как его?.. тоже вроде фольклором интересуется. Вот-вот, ему. А с Уолтера хватит и того, что оный фольклор будет регулярно гостить у него по выходным.

— Перед тем, как все разъедутся, приглашаю вас наверх, праздновать, — позвал граф, который слегка покачивался и весь светился радушием. — Берта, ты куришь?

Вопрос застал ее врасплох.

— Я? Н-нет, что вы! Да у меня вообще вредных привычек нет никаких, — зачем-то добавила вампирша.

— Жаль, а то я хотел угостить тебя хорошими сигарами.

Берта сочувственно посмотрела на Гизелу — сначала умерла, потом жених бросил ее ради Изабель, теперь еще и отец допился до розовых нетопырей. Но виконтесса и бровью не повела.

— Гизи, вы с Бертой к нам присоединитесь? — спросил граф, пропуская вперед остальных гостей.

— Обязательно, папочка, — пропела виконтесса. — Вот только поговорим о своем, о женском.

— Тогда я не буду вам мешать, — деликатно улыбнулся он и закрыл дверь.

Да что же здесь происходит?!