«Схватка бульдогов под ковром — ничего не видно, только время от времени вываливается загрызенный насмерть бульдог».

((с) Стефан Киселевский).

28.

«Я его ненавижу. Я его презираю. Он меня подавляет. Почему? Потому что я — женщина, которая… боится мужчин? Да, я могу обжечь словами, как раскалённая плита, но в очень редких случаях. Я никогда не была беспощадной и опасной, сильной и независимой. Нет у меня ни гипнотических глаз, ни хрипловатого голоса, который проникает в душу. Нет самоуверенности. И мне небезразлично мнение других людей обо мне. Я не знаю себе цену, и я очень нуждаюсь в хороших словах и чужих оценках. В моём доме всегда главенствовал папа, потом отчим. Когда отчим умер, контроль перешёл к маме, от неё — сразу к Максу Сафронову. С Максом мы редко ссорились, но даже если такое случалось, то я припасала свой гнев для выяснения отношений только наедине. Потому что я не умею владеть собой. И на моём лице всегда заметно и замешательство, и волнение. По большому счёту, я не знаю, чего я вообще стою. У меня есть только одно хорошее качество: умение не забывать добра, однажды мне оказанного.

Именно поэтому я влезла в схему «отмыва» денег. В «Ирбис» меня устроил Кристенссен. Сиротиной был нужен кто-то в помощь, а моё резюме висело на ленте в отделе кадров «Systems One». Кристоф лично побеседовал со мной, а потом порекомендовал меня в «Ирбис». Почему — я не знаю. Но я была благодарна ему за то, что он дал мне место и возможность самостоятельно сделать карьеру. И я отрабатывала за это, как могла. Ну и что мне теперь делать? Сказать об этом Андрееву? Но тогда я подставлю Кристофа. Валить всё на Таню? Но у Сиротиной и так уже проблемы с Сычом, который хочет избавиться от неё и взять на её место кого-нибудь помоложе. Так что же мне делать?

Я хочу сбежать домой. Хочу, чтобы Макс был рядом. А может, мне просто позвонить маме? Она — мудрая, она любит меня. Она много читает. И иногда мне кажется, что моя мама говорит не от себя, а из прочитанных ею историй. И тут в моей голове всплывает одна сказанная мамой фраза. Правда, мама соотнесла её с недавним подарком Макса, принесшего мне на нашу годовщину традиционный букет глянцево-розовых роз. «Знаешь, Лена, — мама задумчиво тронула шипы на самом красивом и самом розовом цветке. — Есть такой растение, чертополох. Огромный и колючий. Считается символом ноября. Но важно даже не это, а то, что у чертополоха есть аромат, который мало кто замечает. Он пахнет, как дурманящая весенняя ночь. Вот и ты у меня такая же... К тебе никогда не подходил розовый цвет. И однажды ты это поймешь, когда встретишь мужчину, которого полюбишь ты, и который полюбит тебя всем сердцем, со всей заботой».

Мужчина, который меня любит — это Макс. А Андреев меня просто хочет. Как, наверное, хотел в детстве заводной вертолётик. Чтобы поиграть, разломать и выбросить. Ну, зачем я ему? Чтобы воспользоваться моей промашкой и переспать со мной? Или чтобы широким бреднем прочесать нашу с Таней «работу» и получить очередной бонус? Оборачиваюсь. Андреев торопливо докуривает у входа в «Марриотт», кидая на меня исподлобья короткие, быстрые взгляды. Проверяет, жива ли я, стою ли я на ногах или уже их раздвинула? Ну нет, чего-чего, а этого он не получит. И я в первый раз не прячусь от него, не отвожу взгляда. Я даже улыбаюсь ему. Андреев моргнул и уставился на меня. Это невыносимо, но я заставляю себя смотреть на него. И, кажется, я победила, потому что впервые с момента нашего знакомства он первым отводит глаза, отворачивается и уходит. А я бессильно опускаюсь на лавочку. Покрутила в пальцах телефон. Хотела позвонить Максу, но от него, оказывается, уже пришёл ответ: «Лен, я у заказчика. Извини, что сразу не ответил. Но я очень занят, и перезвоню тебе завтра.» И тут до меня доходит смысл маминых иносказаний. «К чёрту розовый цвет. К чёрту мой вечный страх — я должна уметь защищаться.» Я зло тру глаза, и слёзы высыхают. А в моей голове возникает идея, не скажу, что хорошая, но — многообещающая.

Выждав пять минут и собрав все мысли в один проект, возвращаюсь в конференц-центр. Прежде чем сесть в кресло, ищу взглядом Аверину. Киваю ей, прошу Ваню и Мишу поменяться со мной местами, и таким вот ловким маневром оказываюсь по правую руку Светы.

— Лен, что-то случилось? — спрашивает Янина. Она сидит по левую руку от Авериной и смотрит на меня с неприятным любопытством. Как тогда, на выпускном, когда нашла меня в пустом школьном классе и пообещала ничего не говорить моей бедной маме…

— Ничего, Яночка, ничего. Мне просто нужно кое-что обсудить со Светой. Не обижайся, но у нас свой разговор.

 — Ладно, — раздосадованная Яна резко отодвигается. Аверина, сообразив, что я недаром затеяла этот интимный девичник, наклоняется к моему уху:

  — Лен, Андреев что хотел?

  Скорость, с которой задан этот вопрос, даже не удивляет.

  — Твой Андреев идёт на нашу вечеринку и хочет потанцевать со мной, — выдаю я «на голубом глазу». Аверина хлопает ресницами.

  — Он... что, прости? — не верит она.

— Шучу, — я трогаю её дрогнувшую руку. — Я имела в виду, что твой Алексей Михайлович был так добр предупредить меня, что он очень недоволен моими слайдами, которые я готовила для круглого стола. Так что мне придётся переделывать всю презентацию буквально в авральном режиме.

  — Тебе помочь? — Иногда Света чрезвычайна добра.

    — Нет. Но мне будет нужно пораньше сбежать с вечернего фуршета.

— А может, тогда тебе в вообще ресторан не ходить? —  невинно предлагает Света.

«Суперидея. Жаль, что Андреев против.»

— Не получится. Мне и так кажется, что твой Алексей Михайлович мечтает меня подставить.

    — Да ладно, ему-то это зачем? — Аверина мне не верит.

— Откуда я знаю? — Вру я и перехожу к правде. — Но фуршет организовал Кристоф, и я должна быть там. Поэтому единственный для меня выход вовремя подготовить слайды — это тихо смыться из ресторана. Ты не могла бы в какой-то момент громко сказать, что меня просили позвонить в Москву, после чего я выйду и уже не вернусь?

— А неплохо, — оценив мой «уход по-английски», хвалит меня Света. — А когда именно ты хочешь сбежать?

    — Ровно через пять минут после начала, — клянусь я, вспоминаю про 3-D звездопад и скрещиваю пальцы.

— Ясно. — Света кивает. И — оп, чудеса преображения! — передо мной снова искрящаяся, улыбающаяся Светлана. Очевидно, сообразившая, что её фальшь-соперницы на коктейль-party не будет. — Конечно, я тебе помогу, — уверяет она. — Я всё для тебя сделаю...

Я так и осталась сидеть с ней. Немного рассказала про Макса (у него интересные проекты и потрясающие показы). Все остальное время было посвящено сплетням Светы Авериной на тему «жизнь и приключения Алексея Андреева». Оказывается, Алексей Михайлович катается на горных лыжах, для чего постоянно мотается в Швейцарию. «Так вот откуда у него шрам на скуле», — соображаю я, и тут же желаю Андрееву сломать себе на горных перевалах ещё и ноги. Тем временем Света пускается в вязкие воспоминания, как она за ним бегала (то есть, как это он ухаживал за ней). В какой-то момент она заговаривается до того, что, кажется, даже не ждёт от меня никакой реакции. И я, пользуясь её одержимостью (то есть, излишней эмоциональностью) периодически выключаюсь из беседы и проваливаюсь в сон (то есть, прикрыв глаза, слушаю). Через полтора часа конференция и воспоминания Светы заканчиваются. В шесть вечера я, сонная, утомлённая сплетнями, нервотрёпкой и ранним перелётом, мечтаю только об одном: заползти в свой номер и завалиться там спать. Может, кому-то и повезет — но только не мне, потому что я слышу:

— Русская группа, сюда, сюда, — машет нам Петер, который встречал нас в «Каструп». Он стоит рядом с Кристофом, у кресел первого ряда. Направляюсь к ним, ощущая себя немецкой военнопленной, которую прямо сейчас отправят в Германию на вечные земляные работы. К моменту, как я спустилась вниз, рядом с Петером уже топчутся человек двадцать реселлеров плюс стоит холодный, как айсберг, Кристенссен, и пока ещё странно-трезвый Денис. Андреева, к счастью, не вижу. Жаль, хотела бы я посмотреть на него. Вру. Вообще не хотела бы.

— Ровно через час вас всех ждут внизу, — начинает поскрипывать Кристенссен. — Петер препроводит вас в «Krebsegaarden», где мы снова увидимся.

— Как одеваться? — жеманничает Аверина, стреляя глазами в Петера. Датчанин открыл рот и смущённо захлопал ресницами. Зато Кристоф бросил на Свету ледяной взгляд — точно камнем кинул. Аверина вздрагивает, но не сдаётся: она мило прищуривается. Петер покрывается забавным румянцем. Яна отводит глаза в сторону. Кристенссен отворачивается, забыв отпустить нас, своих слуг. Мы, как крепостные, фигурально кланяемся в спину уходящему барину. Реселлеры расползаются по номерам. Я тоже иду в свой номер, но — как и Света — с высоко поднятой головой. Потому что у меня есть отличный план, как обставить Андреева».

IV .

«Браво, маркиза, что за луна? Ленива капризна и холодна.

Музыка Штрауса еле слышна, возьмите бокал, я налью вам вина.

Я люблю запах ваших духов, бальные танцы, вино и любовь.

S’il vous plaît, мадам, мой экипаж — там я возьму вас на абордаж. »

(«Агата Кристи»)

«В семь вечера Кристенссен и я садимся в такси. Направляемся в сторону «Krebsegaarden» — небольшой, чисто датской ресторации. К слову, расположен «Krebsegaarden» недалеко от Датского университета, где преподает Магда, профессор русской словесности. Разглядывая город, который я знал так же хорошо, как и её спальню (в которой, я надеюсь, она сейчас и находится, а не пасётся где-нибудь рядом) вяло обсуждаю с Кристофом, как прошёл первый день конференции.

— Мне понравилось твоё выступление, Алексей. Смелое. Креативное, — неохотно замечает он.

«Ага, я это знаю.»

— Спасибо, — тем не менее, бросаю ответную реплику я.

— Ричардссон поддержит тебя на посту нового главы представительства. Ты ему нравишься.

«И это я тоже знаю...»

— Эрлих, думаю, также будет за твою кандидатуру.

«Эрлих? Ну ещё бы. Кстати, надо будет Хелен двадцать девять роз послать — завтра у неё день рождения.»

— Знаешь, сегодня днем мне позвонила Магда, — продолжает дребезжать Кристоф.

— Да? — Я тут же делаю заинтересованные глаза. — Она в ресторан приедет?

— Нет, она дома. Я так велел.

«А вот это отлично. Может, Магде и Кристофу завтра тоже цветы послать, каждому по букету?»

— Магда, оказывается, сегодня встречала тебя в «Каструп»? А вот за родным отцом в аэропорт ни разу не приезжала. — Странно, но Кристоф умеет смеяться. Очередной шок я испытываю, поняв, что Кристенссен смотрит на меня с искренней теплотой. — Похоже, у вас всё наладилось?

Перестав таращиться на злодея, примерившего маску Оле Лукойе, принимаю вид вежливой немецкой сдержанности:

— У нас всегда всё было нормально, я уже говорил вам.

— Вы с ней сегодня гуляли? — докапывается до меня Кристоф.

— Да, я возил её на залив.

— Она по тебе скучает.

— Я тоже её люблю.

— А ведь ты никогда этого не говорил, Алексей.

Я криво усмехаюсь.

— Обсуждать с вами наши с ней отношения… — начинаю я.

— Да-да. Дурные манеры... Я помню. — Кристоф медленно шевелит пальцами. — Признаться, я рад, что ты правильно воспринял мой совет относительно длинных историй. Ты же знаешь, я всегда желал тебе только добра.

«Как говорит Магда, неправильное построение фразы. Потому что ты всегда желал только добра. Материального. Себе. Точка.»

— Да, я знаю, Кристоф. И я очень благодарен вам за вашу поддержку.

— Прости, если я задам тебе ещё один вопрос...

«Это когда-нибудь кончится?»

— Да, конечно.

«Мне бы медаль на шею повесить. За мою вежливость.»

— Когда ты собираешься сделать моей дочери предложение?

Бл… scheisse. А вообще-то вопрос на миллион евро. Особенно сейчас, когда я сижу и думаю, как уломать «кошечку» перестать смотреть на меня, как на злого серого волка. Кристоф не сводит с меня проницательных глаз. Пришлось срочно превратиться в потенциального немецкого зятя:

— Вообще-то я думал сделать Магде предложение сразу после разборки с «Ирбис».

— Я так и думал, — загадочно произносит Кристоф.

— Да нет, не в этом дело, — немедленно исправляю я свой невольный прокол. — Я имел в виду, что я не хочу делать Магде предложение на бегу. Пусть сначала пройдет этот саммит. Потом закончится дело с «Ирбис» … Откровенно говоря, у меня были планы взять Магду в Дрезден и там обручиться с ней. Заказать кольцо, ресторан… ну, вы понимаете.

Кристоф успокоено прикрывает глаза. Тонкие губы человека-жабы складываются в очередное подобие монструозной улыбки.

— Понимаю, — журчит он. — Романтика. Удел молодых. Как давно это было.

Он открывает рот, очевидно, готовясь поведать мне нечто из репертуара «не стареют душой ветераны». На всякий случай, перевожу разговор в более безопасное русло:

— Кристоф, расскажите, что вы хотели от меня на вечере в ресторане?

— Ах да, — Кристоф усаживается поглубже, раскладывает на коленях руки. Теперь передо мной уже не заботливый отец своей ледяной дочери, а глава представительства, стратег, воротила, делец, одним словом. — Алексей, я хочу, чтобы ты посмотрел на этих людей, — начинает поскрипывать Кристенссен. — Там будет несколько директоров от наших дистрибуторов. Во-первых, Савельева из «OilИнформ». Её зовут Янина. Такая, высокая и рыжеволосая… Очень себе на уме, — Кристоф морщится. — Сиротина не смогла через неё проложить мне дорогу к Поручикову, вот и пришлось проводить деньги через «Ирбис». Пожалуйста, присмотрись к ней. — («Ага, эта та девица, что сидела рядом с Авериной и таращилась на меня», — соображаю я.) — Далее, Денис Матвеев из «Корсы». — («Любитель побухать», — думаю я.) — Этот Денис любит выпить, но его держат, потому что он родственник их генерального. Действуя известным способом, — Кристоф ловко цокает языком, демонстрируя, как выпивают, — у Дениса можно получить любую информацию... И, наконец, ещё одна девочка. — («Ларионова», — думаю я, и моё сердце падает.) — Её зовут Елена. Точнее, Елена Григорьевна. Вот ей удели особенное внимание. Потому что этой девочке в нашей схеме отведена особая роль.

— Какая роль? — навострил уши я.

— Сам завтра увидишь. На круглом столе. Зачем, по-твоему, Ларионову послали на этот саммит? В первый раз удостоили чести выступить с презентацией. — Кристоф оскаливается, показывая фарфоровые зубы и неприятные дёсны.

— Подождите. Так вы хотите сказать, что вы … — от невольной догадки у меня холодеют пальцы.

—… да, уже поговорил с её руководством, — заканчивает мою мысль Кристенссен. — Откровенно говоря, мне было жаль её. Ларионова хорошая девочка, у неё хорошая репутация, но, — тут Кристоф равнодушно пожимает плечами, — но так уж решила её компания. Боссам «Ирбис» видней. И нам с тобой остаётся только следовать их доброй воли.

Такое ощущение, что я оглох. Или ослеп. Или меня окунули в ушат с ледяной водой. Нет, не с водой, а с подлостью — типичной гнусностью дельцов-воротил, имеющих власть и деньги, и рассматривающих своих подчинённых, как особый подвид туповатых домашних животных. Хорошо себя ведут — подкину им кость-бонус. Плохо себя ведут — выкину на улицу. А перестанут быть нужными — и я подставлю их, после чего на освободившееся место возьму кого-нибудь поспокойнее, поновей или попородистей. «Кстати, насчет породы… А неплохая мысль!»

— Кстати, — осторожно начинаю я, — Сиротина мне рассказывала, что у отца Ларионовой есть какие-то связи не то в Газпроме, не то ещё где-то там. У нас с вами не получится нарваться на очень крупные неприятности, если ваша Ларионова вылетит из «Ирбис» с «волчьим билетом» под мышкой?

Кристенссен вонзается зрачками мне в переносицу, пытаясь прочитать, что у меня на уме.

— Магда в курсе этого разговора. Но я пока не рассказывал Магде про наши дела с «Ирбис». — А вот это я произношу очень тихо.

Кристоф откидывается на сидении. Помолчал. Похрустел пальцами.

— У Ларионовой был отец, который работал в Газпроме, — медленно и неохотно признаётся он. — Пять лет назад он умер. Я наводил справки, когда хотел взять эту девочку на место Сиротиной. Но, — и тут Кристоф равнодушно усмехается, — зачем мне нужен человек, от которого уже не может быть пользы? Именно поэтому я и порекомендовал Ларионову в «Ирбис». Хорошая девочка, хорошая репутация, хорошие профессиональные навыки. Но за неё никто не вступится, если что. — Пауза. Кристоф отворачивается и смотрит в окно. — О, а мы уже подъезжаем. Вообще, «Krebsegaarden» — прекрасный ресторан, очень люблю его. Знаешь, Алексей, много лет назад…

Далее Кристенссен всё-таки посвящает меня в короткую историю своих богомерзких похождений за спиной у Анны, умершей пять лет назад от остановки сердца. А я смотрю на Кристофа, и мне очень хочется сдавить его шею. Медленно. Очень медленно. Или засветить ему между глаз. Или взять и прямо сейчас объявить ему, что я никогда не женюсь на его дочери. И не потому, что я до смерти не хочу этот слабый раствор женщины, а потому что в Магде превалирует его кровь, кровь Кристофа Кристенссена. Именно поэтому я полгода не мог лечь с ней в одну постель и приберегал настоящую ненависть к Магде до нашего с ней брака. Или — мне взять и открыто сказать, что я просто не позволю подставить девчонку, которая только в том и виновата, что связалась с его шустрой кодлой? Но удар уже нанесён Ларионовой в спину. И точно также он будет нанесён мне. Ибо всё, что ведёт к победе твоей корпорации, честно и удобоваримо. А моя профессия директора по продажам вообще находится в том запредельном месте, где непорядочность в порядке вещей, а обман — достоинство. И этому меня, кстати сказать, много лет назад научил сам Кристенссен.

Да, я был его учеником, когда Кристоф работал в Германии. Это он вычленил меня из ряда безликих менеджеров по продажам, чтобы приблизить и приручить. Вы знаете, как это делается, если вы — босс, а перед вами талантливый и восприимчивый подчиненный, который, в случае чего, прикроет вашу задницу, но никогда не переплюнет вас. Вот только любой исполнитель всегда хочет занять место босса, и думает он об этом ровно в тот самый момент, когда вы свысока посвящаете его в тайны своей профессии. Через какое-то время вы привыкаете к нему, не можете прожить без него и даже начинаете ему доверять. Здесь-то вас и ждёт удар. Ваш бессловесный исполнитель превращается из шакала в тигра и требует не крошек с барского стола, а свой сочный кусок мяса. Первой ошибкой Кристофа стало, когда он выбрал меня. Второй — когда свел меня с Магдой, попросив «развлечь и погулять с его девочкой, а то она засиделась в двух стенах». Третьей — когда он купил на моё имя акции «OilИнформ». Последней — когда он попытался отобрать у меня и акции, и Магду. Я отомстил Кристофу с его дочерью, как не вернул и часть акций. С тех пор мы с Кристофом стали заклятыми друзьями до конца времён, связав наше будущее в агонии несчастной любви Магды, жгучей ненависти Кристофа ко мне и моего вечного страха перед безденежьем. К слову, я никогда не стеснялся этого страха: это нормально в тридцать три года паниковать, что ты можешь лишиться комфорта, который дают тебе большие деньги. И не просто большие, а очень большие деньги. За это я и платил Кристофу свои тридцать серебряников. А может быть, раньше я никогда всерьёз не стоял перед дилеммой, стать ли мне глупцом, спасая девчонку, или… остаться трусом.

Пока я раздумываю над странностями судьбы и тем, что выбор мной, в общем-то, уже сделан, такси останавливается. Кристоф разглядывает экстерьер «Krebsegaarden», я протягиваю купюру водителю. Глазами ощупываю его (не из нашего ли он офиса?). Убедившись, что это обычный датский служащий системного такси, указываю глазами на счётчик и приказываю ждать меня. Не замечая моих ужимок, Кристоф благосклонно кивает, я выпрыгиваю из машины, обхожу автомобиль и распахиваю дверь барину.

— Ну что ж, Кристоф, — говорю я. — Пойдемте смотреть на наших дистрибуторов…

Из сентябрьской прохлады шумной датской улицы мы перемещаемся в тёплый и полутёмный зал. Мягкое освещение, хром, латунь, традиционное для датчан тёмное дерево. Тихая, вполне пристойная музыка. Стоя на верхней ступени лестницы, наблюдаю, что человек тридцать русских вежливо пьют аперитив и тихо переговариваются. Можно сказать, что ощущение праздника почти удалось. И оно бы совсем получилось, если б не два фактора: первый — половина присутствующих хочет спать. Второй: я, давно защищенный броней из уверенности в своей избранности, очень быстро осознаю, что мой панцирь — мифический. Потому что Ларионова стоит ко мне в пол-оборота и упорно меня игнорирует.

— Goddag, — дребезжит Кристенссен.

— Здравствуйте, — киваю присутствующим и я. В ответ — нестройный гул голосов и любопытные взгляды. Кто-то нервно прячет бокал, кто-то салютует и изображает необыкновенную радость при виде меня и Кристофа. А что Ларионова? А эта змея, делая ловкий маневр, прячется за Авериной. А моя бывшая, вместо того, чтобы бросать на меня призывные взгляды сирены, ни с того, ни с сего разворачивается ко мне спиной, перекрывая вид на Лену. «Не понял…» Я даже моргнул, что случалось со мной только в минуты растерянности. И тут до меня доходит, что Аверина и Ларионова очень неплохо спелись и даже успели состряпать против меня небольшой заговор, в то самое время, когда я, добрый товарищ и старший друг, принял решение тащить Ларионову из выгребной ямы, в которую она угодила. Причем сюжет мятежа, видимо, принадлежат Ларионовой. А Авериной, очевидно, отводится роль скорой пионерской помощи. «Так, ну и кто тут ещё против меня?» Прохожу в зал, оглядываюсь. Отмечаю ту самую Савельеву, которая стоит в сторонке и мажет по мне взглядом. Впрочем, похоже, эта рыжая не в игре. А кто в игре? Мой взгляд отлавливает Дениса. Но мальчик-поддавала, вместо того, чтобы уже упиться в хлам или броситься ко мне с визиткой, похотливо таращится на Ларионову, причем смотрит ей в область задн… дас ист, спины, куда (к моему изумлению) успели уткнуться ещё две пары глаз её «киндеров». А собственно, что там такого у Елены Григорьевны? Плакат «Help, Андреев!»? Или белые крылья ангела, спустившегося на нашу грешную землю, чтобы вывалиться в нашем же корпоративном дерьме? Делая вид, что иду к барной стойке, пробираюсь за спину Лены. В это время Петер Йенс приглушает музыку и провозглашает на смешном и ломанном русском, что Кристоф хочет сказать пару слов всем здесь присутствующим. Пока гости фуршета послушным стадом благочинно собираются вокруг Кристенссена (а тот откашливается, готовясь в очередной раз толкнуть речь про дружбу и мир на корпоративных полях общей битвы за бабки), пристраиваюсь к стойке. Обшариваю взглядом лопатки Лены — и замираю.

Это было нечто. Гладкий, шёлковый, снежно-белый, изящный, манящий к себе изгиб женской спины, открытой ниже талии, обвитой серым шифоном платья, — и две влекущие ямочки. Те самые ямочки, которые смотрятся на женских бёдрах, как вишенки на торте. У меня даже глаза запотели. Интересно, тут в ресторане есть тёмный уголок, который сдают в таких случаях? Я бы выложил годовую зарплату, чтобы сейчас затащить Ларионову туда. Нет, две. Вру. Ничего я не выложу, потому что Ларионова мне в руки не пойдет, а любой мой демарш воспримет как попытку открытой агрессии. А значит, мой предыдущий план увлечь её в танце в разговор про то, что её «слили» в «Ирбис», заранее обречен на провал. Ну и что же мне теперь делать, как подцепить её? И тут мне в голову приходит одна мысль. Не скажу, что хорошая, но — талантливая.

Мысленно поблагодарил Сиротину («и всё равно выкину её на улицу пинком под зад».) Пока Кристоф усыплял всеобщую бдительность, наклонился к бармену. Прошу сделать два коктейля. Один — томатный сок с водкой. Другой — «мартини» с соком. А теперь главное обстряпать всё очень быстро. Отставлю свой виски, иду к сладкой парочке Аверина&Ларионова. И, надо сказать, как раз вовремя иду, потому что вышколенная обслуга «Krebsegaarden» хватает подносы и начинает разносить шампанское для гостей.

— Света, Лена, девочки, разрешите за вами поухаживать, — голосом старика-развратника пою я. Аверина радостно оборачивается. Ларионова холодно косится на меня из-за плеча и начинает пятиться.

— Алексей Михайлович, — восторженно шепчет Света, — ты… вы не забыли, что я не люблю шампанское, а предпочитаю…

— … томатный сок с водкой. Да, — говорю я, — я помню.

Протягиваю бокалы. Аверина с улыбкой подхватывает свой. Ларионова подозрительно смотрит в другой стакан.

— Лен, там только апельсиновый сок со льдом, — неприязненно бросаю я. Но, судя по глазам Ларионовой, она мне не очень верит.

— Ах, подождите. Я же свой бокал забыл, — хлопаю себя по лбу, хватаю со стойки первый попавшийся мне стакан (кажется, «баккарди»). — Ну, девочки, за здоровье. И — за твою презентацию на круглом столе, Лена, — с значением говорю я, а сам думаю: «Вот только попробуй сейчас не выпить со мной. А не выпьешь — залью в тебя силой. К тому же порция алкоголя там маленькая, только на “уложить младенца спать”, а не тебя, взрослую ба… женщину. А когда выпьешь, расслабишься и перестанешь шарахаться от меня, то мы поговорим о “подставе”.» Прочитав в моих глазах обещание прилюдно надрать ей зад в случае отказа от брудершафта, Ларионова вздыхает, точно у неё сегодня последний ужин с семейством Борджиа. Неохотно подносит сок с «мартини» к губам. Тянет носом, мгновение — и у неё распахиваются глаза.

— Нет, я такое не буду, я… — начинает она.

— Что такое? — Поймав её взгляд, как в ловушку, сунул «баккарди» Авериной и, пока Светка хлопала глазами, перехватил руку Лены. Направляю её стакан к её губам. А другую свою ладонь завожу ей на талию. Пользуясь тем, что её зад… d.h., её бэкофис прикрывает барная стойка, прижимаю руку к тому самому месту, где талия переходит в плавный изгиб бёдер. После чего расчётливо заезжаю пальцем за кромку шифона и поглаживаю место, увенчанное ямочками. Это прикосновение — одно из лучших ощущений, которые я когда-либо испытывал. И Ларионова тоже, судя по всему: она открывает рот, как рыбка, вытащенная из воды, покрывается алым румянцем и выкатывает на меня потрясённые глаза.

— Вы… вы… — ахает она.

— Тихо. Пей лучше! — Я непринужденно смеюсь, надавливаю пальцем на ямочку, что вызывает на атласной спине Ларионовой миллион бойких мурашек, после чего аккуратно заливаю в рот Лены остатки того коктейля, который стоило бы назвать не «мартини» с соком, а «одна из самых гадких проделок Алексея Андреева».

— Я… мне же пить нельзя, — кашляет Ларионова.

— Правда? — фальшиво соболезную я. — Но тут же совсем мало. — Ларионова чуть не падает. — Ах, какая неприятность, — продолжаю я, поглаживая её спинку. — Бармен, видимо, что-то не так понял. Я-то просил один с чистым соком для тебя. А что, тебе действительно пить нельзя?

Ларионова с убитым видом кивает. Аверина уставилась на неё, потом перевела взор на меня. Со стуком отставила бокалы на поднос подлетевшего к ней официанта и уперла руки в бока.

— Алексей, ты что задумал? — шипит этот питерский аргус в юбке.

— Ничего, ничего. Мне надо на свежий воздух, — шепчет моя жертва в шифоне.

— Лен, я с тобой! — Аверина кидает на меня выразительный взгляд («ну и сволочь ты, Лёша!») и помогает Ларионовой пройти через зал к выходу. Краем глаз замечаю, что с ними увязывается и та, рыжая …

А теперь последняя комбинация. Самая наглая и абсолютно честная. Я иду к Кристенссену, кивком головы отзываю его в сторону. Кристоф, ошарашенный моим амикошонством, невольно подчиняется и делает шаг ко мне. Потом соображает, что, вообще-то, хозяин тут он, и цепенеет.

— У меня неприятности, — пока он не пришёл в себя, быстро говорю я ему. — Во-первых, здесь Аверина. Не знаю, кто придумал пригласить её на эту конференцию, — ехидно смотрю на Кристофа, — но лично у меня нет полной уверенности, что Светлана Юрьевна правильно восприняла мой разговор с ней по поводу нашей истории. Скандал не уместен, и я бы предпочёл уйти сейчас, исчезнув быстро и тихо. Вы не будете возражать? — Кристоф теряет дар речи. — Во-вторых, — штурмом беру я эту ледяную горку, — есть проблемы с вашей Еленой Григорьевной. Я всучил ей бокал с «мартини». Проявил вежливость. А она выпила. Сейчас она на улице, и, кажется, ей действительно плохо. Собственно, вот и мой предлог, чтобы уйти. Отвезу её в гостиницу. Остаётся вопрос, как мне убрать Аверину, которая может потащиться следом за мной? — У Кристенссена мелко дрожит нижнее веко. — Идиотская история, — фальшиво соглашаюсь я. — Впрочем, могу остаться здесь и посмотреть, чем всё это закончится.

— Скажи этой… Светлане, что я жду её здесь. Скажи, я хочу поговорить с ней о продажах в питерском офисе. Прямо сейчас скажи, — медленно шелестит Кристенссен. — Мне нужна «Ирбис». Ты нужен Магде. Всё, ступай. Делай.

Если бы не серьёзность ситуации, я бы расхохотался. Я, трус и врун, сказал Кристофу правду, а он сам снял штаны и наклонился. Исчез мой вечный палач. Спёкся мой гениальный мучитель. Посмотрев в глаза Кристофу, я искренне сказал ему:

— Спасибо за доверие. Да, и что передать Магде? Сегодня я собирался к ней в Брондбю. Вы возражать не будете?

Кристоф смотрит на меня. Шевелит пальцами.

— Передай, что я очень люблю её, — произносит он. — А ещё мои пожелания вам обоим прекрасно провести время.

Пожимаю Кристофу руку, последний раз обвожу глазами зал «Krebsegaarden». Вот мои личные декорации kungelei — схватки двух бульдогов под ковром. Безупречно сыгранная пьеса ради той, что никогда не узнает, почему я пошёл на это. Кивнул всем. Извинился за то, что не смог остаться. Покровительственно похлопал по плечу Дениса, бросившегося ко мне с визиткой. Заглянул в гардероб, прихватил с вешалки единственный серый жакет, вышел на улицу. Углядел у фонарного столба несчастную Ларионову, подпрыгивающую возле неё Аверину и стоявшую рядом Савельеву. Подошёл к этой троице, набросил жакет на плечи мелко дрожащей Лене:

— Лен, твоё?

Ларионова кивнула и вцепилась в рукава куртки.

— Лёш, что происходит? — отгоняя взглядом рыжую, очень тихо и очень зло спрашивает Аверина. Но Савельева, судя по всему, никуда не собирается. Стоит, оттопырив нижнюю губу, уши поставила домиком и донимает меня этим своим жадным сверлящим взором.

— Извините, а мы не могли бы поговорить без вас? — спрашиваю у неё я уже без всяких экивоков на вежливость. Савельева вспыхнула, отошла, но продолжает смотреть на меня.

— Лёш, это было грубо, — шипит Аверина.

— Ты по поводу этой дамы? — изогнул я бровь.

— Нет, я по поводу Лены. Ты хоть понимаешь, что ты наделал? Если ей действительно нельзя пить, то…

— Свет, во-первых, я не люблю подобных замечаний, отпущенных в мой адрес. Во-вторых, я сейчас отвезу в гостиницу твою Ларионову, и, если ей действительно так плохо, как ты мне тут рассказываешь, то я первым делом отправлю к ней врача по своей личной страховке. И в-третьих, ты сейчас пойдешь к Кристофу, потому что он ждет тебя.

У Светы моментально испуганно округляются глаза:

— Лёш, зачем я ему?

— Ну, мне он сказал, что хочет обсудить с тобой продажи в питерском офисе. Не бойся, иди, — подталкиваю Свету в сторону ресторана. — Да, и позволь мне дать тебе один совет. Постарайся обворожить его. У тебя получится.

— Откуда ты знаешь? — ворчит Аверина.

— А у меня опыт был, — поддразнил её я. На лице у моей «экс» моментально расцветает улыбка, когда-то давно меня пленившая.

— Вот прямо так, да? — заговорщицки шепчет Света.

— Именно так, — киваю я. — Всё, иди.

Аверина послушно упархивает в ресторан. Савельева остается стоять и навязчиво на меня пялиться. «А, плевать... Она-то мне что сделает?» Подозвал такси, усадил Ларионову на заднее сидение. Сам сел рядом:

— «Марриотт», Эресунн.

Ларионова пытается сфокусировать на мне взгляд.

— Вы… мы что делаем? — с трудом произносит она.

— Ничего. Я везу тебя в гостиницу. Сиди и дыши в окошко.

— А п-потом?

— А потом будет литр кофе для тебя и разговор по душам для меня. Дальше по обстоятельствам.

Ларионова послушно кивает и подставляет лицо струям воздуха, льющимся из приоткрытого для неё окна. Я откидываюсь на сидении. Закрыл глаза, прижал к подголовнику ноющий затылок. «Как же я устал, — думаю. — Как же мне надоело пробивать стены, искать подход к тебе, корчить из себя попеременно то злодея, то принца, а в итоге, поддавшись на твой провокационный вид, решить спасти тебя. Трахнуть бы тебя сначала, а потом разговаривать по итогам нашего раза. Но шантаж — это грязно, а фальшивый оргазм в благодарность — не мой способ получать удовольствие.»

— Ик. А мне нравится в Дании!

Я моргнул. Медленно поворачиваюсь к Ларионовой. А она, оказывается, уже успела вцепиться в кресло водителя, подтянуться вверх, подвернуть под себя ногу на двенадцатисантиметровом каблуке и даже прижать к окошку свой любопытный конопатый нос.

— Лен, что, прости? — не веря своим глазам, спрашиваю.

— Мне-ик нра-нравится в Дании. У-ух, ба-башня. Нет, их там две. Ра-рАтуши. Или ратУши? Я про ик-них читала, — Ларионова хихикает. Пока я прихожу в себя от этой новой Лены, Ларионова отцепляется от сидения, и, потеряв равновесие, заваливается на меня. Заливается жизнерадостным смехом, после чего хватает меня за руку. И, едва не вырвав мне из предплечья сустав, тянет меня к окошку:

— Да п-смотри ты сам-ик! Что ты сидишь, как бука?

Я снова моргнул. Перехватил в зеркало заднего вида такой же озадаченный взгляд таксиста. Не выдержал — и расхохотался. Жаль, конечно, что я подпоил её, но «датая» Лена — это нечто. Сидит, таращится в окно, неунывающе улыбается. Что-то напевает себе под нос и даже поглаживает моё запястье. Она нереально забавная и трогательная в этой своей непосредственности. Спрятав улыбку (облокотился на спинку сидения и прижал к губам указательный палец свободной руки), стал ждать продолжения. А Ларионовой, видимо, приходит в голову передо мной исповедаться.

— Ты-ик не думай, — сурово сдвинув брови, сообщает она мне. — Я-ик видела твоё вы-выступление. Супер ты выступаешь. А лопата от-куда-ик?

— Лопата? А в гостинице взял.

— А-а. Ну, тогда ты ваще м-молодец, — уважительно говорит Ларионова и поглаживает моё колено. — Жаль только, что ты бабник-ик.

Пауза.

— Ч-что? — ахнул я.

— Ну, ты ба-абник, — терпеливо объясняет мне Лена. — А я измен не приму. И мой Макс это знает.

— Так. Стоп. К чёрту твоего Макса. — Я тру лоб, пытаясь осмыслить сказанное. — Лен, скажи, ты поэтому от меня всё время бегала?

— И-гы. Ик. Ска-ажи, а я тебе очень нравлюсь? — Она заговорщицки подмигивает мне.

— Не поверишь — безумно, — мрачно отвечаю ей я.

— Че-честно? — искренне радуется Лена.

— Честно. Особенно, когда выпьешь. А теперь сядь ровно и отпусти мою ногу.

— Я вообще не пью-ик! Это ты подпоил меня, Але-сей Ми-хал-ик-ич, — укоряет она меня.

— Да ладно, там было-то всего ничего. Лен, скажи, тебе очень плохо, раз ты такое несёшь, а? Завтра ведь от стыда сгоришь.

— Не-а, — улыбается она. — Я тебя больше не б-боюсь. У меня ко-колючки.

В безумстве пьяных всегда есть своя логика и одна исключительная мысль, рожденная ещё в трезвой, не одурманенной алкоголем, голове. Главное, уметь эту мысль вытащить.

— А почему колючки?

— А я чертополох-ик — таинственно сообщает мне она. — Понял те-перь?

— Нет.

— Ну какой же ты тупой! — обижается Лена. — Вот ты-ик когда родился?

— Третьего марта, — помедлив, говорю я. — А что?

— А-а, ну вот видишь. Ты-ж-ик Рыбы, — радуется Ларионова и бьёт меня по лбу, чуть-чуть не выбив мне глаз.

— Лен, осторожней!

А она смеётся:

— «Буду нем как ры-бы». Теперь ясно, пчму у тебя такие глаза.

— Какие «такие»? — Трижды пожалев, что решил собрать весь этот нетрезвый паззл вместе, я пытаюсь усадить её прямо.

— Ну, та-такие. П-прозрачные. Как вода. А ещё ты па-пахнешь осенью. А я чертополох. И я па-пахну весной. По-понимаешь теперь, почему нас друг к другу тянет?

— Чего?

— Тихо! Щас тебе докажу. — И тут Ларионова, очертя пьяной головой полный круг, бросается мне на шею и прижимается губами к моему рту.

— Лен… Лена... Прекрати.

— Ш-ш-ик. От-открой рот, — весело требует Ларионова.

— Лен… да ё ты моё… Лен... Ларионова!

Но Ларионова, хохоча, ловко просовывает мне в рот кончик розового языка с привкусом «мартини». После краткой битвы за её нравственность и свои принципы, наплевал на всё и позволил Ларионовой делать то, что ей хочется. И Ларионова начинает упоённо целоваться со мной. Нацеловавшись вдоволь, удовлетворённо вздохнула, сползла по сидению вниз и по-свойски уложила свою взлохмаченную голову в изгиб моего локтя.

— Ты мне п-правда нра-нравишься, — шепчет она. — И, хотя ты первый, кого я сама хо-хочу, у меня Макс есть.

Тяжело дыша, смотрю на неё. А она закрывает глазки и приваливается к моему плечу. Хотел отодвинуться от неё, но вздохнул, накрыл ладонью её разведённые ноги, пряча голые коленки от нескромного взгляда водителя.

— Ты ик-чего? — всхлипнула она.

— Ничего. Спи.

Она послушно задышала мне в шею. А я смотрел в окно на проплывающие мимо меня улицы, фонари, белые дома Копенгагена и ничего больше не чувствовал к этой девочке — ничего, кроме оглушительной ревности к тому, кого выбрала она, и пронзительной, грустной, нелепой, смешной, непостижимой нежности.

Полчаса спустя, побывав во всех пробках города, подъезжаем к гостинице. Передал водителю плату за проезд, вышел из машины. Открыл дверь, наклонился, чтобы взять Лену на руки. И увидел два злых, упёртых в меня кошачьих зрачка.

— Лен? — недоверчиво зову её я. — Ты что?

— Вы… вы что себе позволяете? — фурией шипит она. — Вы, здесь, со мной, в машине… вы же меня целовали!

— Вообще-то это ты первой начала, — протягиваю ей руку. — Пойдём, я провожу тебя в твой номер.

— Никуда я вами не пойду, — Ларионова запахивается в жакет и воинственно кладёт ногу на ногу.

«Так, похоже над нашим коротким перемирием пролетела птица обломинго.»

— Лен, — оглядываюсь вокруг, — не устраивай тут сцен.

— Повторяю. Я. С вами. Никуда. Не пойду. Ик… Ой, мамочки! — Ларионова испуганно прикрывает ладонью рот и заливается краской.

— Лен, — вздыхаю я. — Я очень устал. Ты поддатая. Вокруг тротуарная плитка. Для нерезидентов медицина в Дании стоит дорого. Не правильно поставишь свой каблук и привет. Ну, зачем нам всё это? Ну давай, будь паинькой, хотя бы ради разнообразия. Пошли в гостиницу. Ты проспишься. Я отдохну. А утром мы поговорим на свежую голову, потому что есть одно важное дело, и я...

— А у меня тоже есть важное дело, — заявляет Ларионова. — Во-первых, спасибо за бесплатный проезд. А, во-вторых, до свидания.

«Ах ты…» Наплевав на манеры, хватаю Лену за руку и сдёргиваю с сидения. Поставил на ноги, встряхнул, упёрся взглядом в её глаза, злые и трусливые:

— Значит так, Ларионова, непредсказуемая ты моя, послушай меня внимательно. Я увез тебя в гостиницу, потому что мне… короче, я свалял дурака. Да, мне жаль, что я подпоил тебя. Но я никак не рассчитывал, что тебе так вштырит от пятидесяти грамм «мартини». Завтра я извинюсь перед тобой, и ты меня выслушаешь. А в настоящий момент времени всё, о чём я тебя прошу — это взять меня под руку и позволить мне проводить тебя в твой номер. Это всё.

Пока Ларионова хлопает ресницами, я завожу её на крыльцо. Лена что-то бормочет, но ногами передвигает. Таким образом мы с ней и попадаем в зону ресепшен.

Перед нами тут же возникает датская консьержка — мисс «Сама Услужливость».

— God aften, — с чарующей вежливостью здоровается она.

— God aften, — отвечаю я. Ларионова молчит. — Лен, скажи тёте здравствуй, — смеюсь я и дёргаю Лену за руку. И тут Ларионова вместо того, что ответить консьержке простейшее датское «god aften» или, на худой конец, универсальное английское «hello», медовым голосом поёт на чистом датском:

— God aften. Hvor er de toiletter? («Здравствуйте, а где тут дамская комната?»)

«Та-ак… Сиротина, защищающая свой периметр, всё-таки меня “сделала”. А что касается Ларионовой…» И тут я замечаю, что служащая показывает рукой в холл, типа, девочкам направо, и Ларионова начинает пятиться в сторону туалета. Перехватываю её за талию:

— Лен, ты далеко на каблуках собралась?

— Не ваше дело, — дерзит мне она.

«Ах так? Ладно, зайдём по-другому.»

— Лен, ты хочешь писать или ты решила от меня сбежать? Там лестница вообще-то.

— А это-ик, — задыхается Ларионова, — это было ик-грубо! Вы, кстати, вести себя не умеете!

— Кто, я? — Вот теперь я точно злюсь. Вернее, не злюсь, а чувствую себя идиотом, которого отчитывает ещё пять минут назад провоцировавшая меня девчонка. — Лен, полегче. Выбирай выражения, я не твой Макс. И не твои мальчики.

Ларионова растерянно хлопает глазами:

— А откуда вы-ик узнаете по Максима?

— Ты мне в такси говорила. Теперь мой вопрос: какой у тебя номер?

— Одноместный, — глядя в сторону, огрызается она.

Я даже зрачки сузил.

— Одноместный? А знаешь, мне подойдет … Я тебя спрашиваю, цифры какие?

— Не скажу-ик.

— Не скажешь? — Она молчит. — Не скажешь, ну и не надо. — Поворачиваюсь к консьержке. — Будьте любезны ключи от моего бизнес-сьюта. — Эту фразу я произношу по-немецки. Ларионова моментально настраивает свои уши-локаторы. «Так она и немецкий знает?» Про причину вранья стервы-Сиротиной мне, впрочем, давно всё ясно, а вот Ларионова, оказывается, девочка с двойным дном. Мало того, что в «Каструп» преспокойно прослушала наш бесценный диалог с Магдой, так ещё и сделала выводы обо мне. Причём, самые нелестные выводы. Отсюда и наигранное безразличие, и виляние задницей перед походом на Строгет, и шуточки про Музей эротики, и сопротивление на конференции, и даже последующий заговор в ресторане. Нет слов. Интересно, а в такси тогда что было? Завлекательная сцена, специально разыгранная для меня, лопуха? Я сверлю её глазами. Ларионова вздрагивает и пищит «тридцать три – двадцать шесть». Не отрывая от Ларионовой глаз, перевожу консьержке все цифры на датский. Заодно и сообщаю, что Елене Григорьевне плохо, и я, её добрый коллега, провожаю её до номера. Служащая соболезнует мне красноречивым взглядом и протягивает нам ключи, которые я и перехватываю, пользуясь ростом, шириной плеч и длиной своих пальцев.

— Отдайте мне мой ключ-ик. Немедленно, — икает Ларионова, при этом ухитряясь невинно улыбаться консьержке.

— Ага, разбежалась. Сначала перестань икать, потом научись говорить мне «спасибо» и «пожалуйста». А теперь пошли к лифтам. — Ага, я тут командую.

— Никуда я с вами не пойду, — Лена упирается в пол каблуками. Вцепился ей в руку, как клещ, дотянул и до лифтов. Слава Богу, лифт уже ждёт. И — дважды слава Богу! — в лифте стоит почтенная датская пара пенсионного возраста.

— God aften, — очень вежливо здороваюсь я. Дёргаю Лену за руку.

— God aften… ик, — жалуется Ларионова.

— God aften, — датчане с любопытством прислушиваются к мерному иканию Лены. Я улыбаюсь скандинавам и поглаживаю Лену по спинке:

— Лен, заканчивай икать.

Ларионова морщится. В итоге вся наша четверка доезжает до третьего этажа. Двери открываются, я прощаюсь с датчанами и желаю им хорошего вечера, а многогранная Лена откалывает ещё один номер: верещит «gå væk fra mig-ик!», что на датском означает «отвяжись от меня». Старички в шоке. У меня даже веко дёргается. Моргнул. И вот тут я взбесился.

— Farvel, — резко поворачиваюсь к паре я. — Vin, slagsml, styrke, — указываю на Ларионову. Пара офигивает прямо на глазах, а Ларионова теряет и икоту, и свой дар речи. Пенсионеры в ужасе сматываются на лифте, а Ларионова готовится зарыдать.

— Что, — прищуриваюсь, — не нравится, когда говорят правду?

— Я не пила вина, не дралась с вами и у меня нет растяжения! — брыкается она.

— Да ну? — Дергаю её за руку и тащу по коридору, попутно разглядывая таблички с номерами комнат.

— Вы что хотите? — вопит Ларионова.

— Заняться твоим воспитанием.

Пока Лена перебирает в голове миллион способов, как удрать от Алексея Михайловича, мы прибываем к дверям её одноместных апартаментов. Оглядываюсь, и, убедившись, что любопытных глаз нигде нет, вставляю ключ в электронный замок двери. Вталкиваю Лену в прихожую. Ларионова бабочкой отлетает от меня на середину комнаты. Бросил взгляд на её по-детски прибранную кровать, на по-домашнему чистенький номер. Ни одежды на кровати, ни раскрытого чемодана, ни разбросанной косметики. Только пачка бумажных салфеток на столе, а в углу — белые тапочки. Точно ждут её.

— Вчерашняя отличница? — хмыкнул я, запирая дверь.

— Вечный хулиган? — шепчет она и пятится к балкону.

— Специализируешься на отказах? — делаю шаг в комнату.

— Любитель эмоциональных излишеств? — Ларионова начинает грызть губы.

— А, я смотрю, ты протрезвела.

— А я так вижу, вы собираетесь потрахаться?

— Что? — Я даже замер с поднятой ногой. А она усмехается.

— И не смейте на меня орать, — сообщает мне она.

— Я тебя сейчас вообще убью!

Взъерошил волосы, постарался взять себя в руки.

— Лен, немецкий хорошо знаешь? — уже спокойней спрашиваю я. — «Гитлер капут», это как, нормально выдавать в коридоре замглаве представительства?

— А я не знала, кто вы.

— Ага. И именно по этой самой причине ты, на предложение помочь тебе, сказанное в коридоре незнакомцем, попавшим в «Systems One», видимо, тоже по ошибке, — ты решила ответить со всем присущим тебе остроумием. А кстати, что за речи ты вела в такси по поводу, кого к кому тянет? Решила, что круглый стол после поцелуев пройдет веселей, бодрей и качественней? И что же тебя остановило потом? Мысли о женской верности? Или ты просто решила меня завести и подвесить?

Ларионова покрывается красными пятнами. Потом поднимает на меня взгляд — чистый, прямой, честный.

— «Гитлер капут» — это из школьной программы, — очень тихо говорит она. — А для вас персонально fick dich. — Последнее на «неправильном» немецком обозначает направление движения только в одну сторону. — А в такси ничего не было. Вы мне не нравитесь, ясно? И Макс тут совершенно не при чём. А теперь проваливаете.

Я смотрел на неё секунд десять. Потом дёрнул узел душившего меня галстука.

— Знаешь, Лен, — задушевно начал я, бросая его на кресло. — В детстве я прочитал много хороших книг. Но «Пятидесяти оттенков» среди них не было. Возможно, именно поэтому я на всю жизнь и сохранил любовь к чтению. — Снял пиджак, швырнул его на пуфик.

— Вы… вы что делаете? — ахает Ларионова.

— Так вот, в тех книгах, которые люблю читать я, порой попадаются отличные цитаты. Одну из них я не устаю повторять. А звучит этот афоризм так: «Когда мужчина научится понимать женщину, Сфинкс проснётся и начнёт рассказывать тайны Вселенной под русскую балалайку матом». — Расстегнул манжеты рубашки, сунул запонки в карман брюк.

— Вы к чему это? — бледнеет она.

— К тому, что прелюдия кончилась. А теперь иди сюда.».