@

6 апреля 2015 года, ночь с воскресенья на понедельник.

Живой Журнал Андрея Исаева. Запись №3.

«23:35. Пока ещё воскресенье. Идёт дождь. Сижу дома, на полу. Рядом iPad с зацикленным плейлистом (Джаред Лето с его «Hurricane» и «War») и бутылка односолодового «Glenkinchie», которую я медленно добиваю прямо из горла. Кто-то звонит на мобильный, но я не двигаюсь. Сейчас мне всё равно. Я не хочу никого ни слышать, ни видеть.

Кручу в пальцах шахматную фигурку белой королевы. Когда-то она принадлежала моему отцу. И я думаю, что уже через несколько часов всё будет кончено, и моя месть свершится. Если честно, то я рад этому — и не рад. Сейчас, оглядываясь назад, я хорошо понимаю, что если моим самым большим пороком было распутство, то моим самым большим достоинством были сыновий долг и умение держать своё слово. И вот теперь я должен выбирать между словом и долгом. Долг сына перед отцом — что это такое? У меня есть всего несколько воспоминаний об отце — и много лет, которые я прожил, зная, что рядом со мной есть наставник — человек, которому я обязан за всё хорошее. Этим человеком был для меня дядя Саша Фадеев. Шестнадцать лет назад, выполняя свой долг перед отцом и перед тем, кто вложил в меня всю свою душу, я поклялся найти того, кто довел до самоубийства моего отца. Папа был лучшим другом Дядьсаши. Шестнадцать долгих лет я искал убийцу, но все мои поиски и расспросы заканчивались одним: «Уважаемый господин Исаев, на Ваш запрос за номером… от… сообщаем, что, по имеющейся у нас информации, Ваш отец пропал без вести 11 сентября 1999 года». Но я никому не верил, потому что чувствовал, знал: мне навязывают придуманную кем-то ложь. По чьей—то злой воле меня искусно обносят стеной молчания. И я продолжал упрямо искать правду. Год назад моё желание исполнилось. В тот день я нашёл в сейфе матери капсулу с гравировкой «СИМБАД Альфа». Зная, что слово «SIMBAD» — имя Дядьсаши в его электронной почте, я собирался вернуть владельцу детективного агентства «Альфа» его пропажу. Но оболочка капсулы была нарушена, нарез сошёл, и я увидел начинку. На записке стояли инициалы моей матери: «С.И.» — Светлана Исаева. Это насторожило меня, я вытащил свёрнутое письмо и прочитал его. В двух словах, Фадеев, человек, которому я доверял на столько, на сколько это вообще для меня возможно, признавался моей матери, что он её любит и поэтому рано или поздно уберёт с дороги своего извечного соперника — моего отца. Своего лучшего друга…

Простая истина, кратко и честно изложенная в письме, стала моей эпитафией, а капсула — не подарком, а гробом. Никому ничего не сказав, я забрал с собой капсулу. Выйдя от матери, я сел в машину, подумал и поехал во «Внуково». Я помнил, что в свой последний рейс мой отец уходил именно оттуда. Поставив автомобиль рядом с лётным полем на Киевском шоссе, я лёг на капот машины. Всю ночь я лежал и смотрел, как взлетают и садятся самолёты. Как и мой отец, они жили на грани касп — точки невозвращения. Я глядел в небо и пытался понять, как мог Фадеев, предавший моего отца, продолжать с этим жить. Дышать. Ходить. И мне улыбаться. Я лежал на капоте и, ждал, что выберет моя душа, метавшаяся между двумя сильнейшими чувствами — привязанностью, которую я все ещё чувствовал к Фадееву и ненавистью, которую я испытывал к нему. Когда пришёл рассвет, любовь умерла, а ненависть победила. В ту самую длинную в моей жизни ночь я прошёл все круги ада. Сначала это было элементарное человеческое сопротивление тому, что не хотело принимать моё сердце. Но, сопоставив факты и убедившись в том, что Фадеев действительно мог быть убийцей, я ощутил скорбь по утерянному мной миру. «За что?» и «почему?», задавал я себе вопросы, на которые мало кому из живущих на этой земле удалось получить ответы. Потом ко мне пришло понимание, что я никогда не смирюсь и не прощу убийцу, даже если он умрёт, стоя на коленях у моих ног. Именно в тот миг я и возненавидел свой шрам: ведь теперь, рядом с памятью о дочери, вставало ещё одно воспоминание — своей жизнью я обязан убийце отца. Ну что ж, я принял и это…

И я отправился домой. Переступив порог квартиры, я достал бутылку (как теперь), сел на пол (как сейчас) и начал продумывать план мести. Довольно быстро осознав, что я ни при каких обстоятельствах не смогу поднять руку на маму, я просто вычеркнул её из своей жизни. А что касается Фадеева, то для него у меня была припасена целая куча вариантов. Я мог подстроить ему аварию. Мог его пристрелить. Мог избить до смерти. Мог вколоть ему чистый калий и вызвать смертельный сердечный спазм. Я мог убить его быстро, и я мог убить его медленно. Я мог всё. Но я ничего не мог, потому что ничего из этого мне не подходило. По моей личной переписи, Фадеев был почётным гражданином ада. И все те казни, что я придумывал ему, было не равнозначным тому, что испытал мой отец перед тем, как свести счёты с жизнью. Если разобраться, Фадеев не просто украл у моего отца мою мать — он украл у него сына. Он приручил меня. Он предал моего отца. И меня он тоже предал. И вот тогда я понял, что меня устроит только один вариант: Фадеев перед смертью должен будет пережить то же, что и мой отец. Я хотел разрушить жизнь Фадеева так, чтобы он, сам обрывая её, увидел в смерти своё спасение. И я целый год искал способ, как этого достичь. Целый год я не жил, а шёл по минному полю. И весь год ненависть точила меня изнутри, как червь. Эта ненависть ела меня день за днём, каждый час, каждую минуту. Каждый раз, когда я видел своё плечо с меткой Симбада, я шёл на дно. Эта ненависть изуродовала меня до того, что я сам себя перестал узнавать в зеркале. Чтобы выжить и не выдать себя, я нацепил на себя маску шута-шалопая и избавился от всех эмоций. Остались лишь пустая клоунада и подпитывающая меня злость — неподдельная, настоящая.

Спасала меня лишь одно: работа, которой я дорожу и которую я умею делать. А что касается мести, то в какой-то момент моё желание отомстить стало очень походить на желание освободиться. Моё терпение было уже на исходе, когда вчера Фадеев сам рассказал мне, что может его убить. И на меня снизошло откровение. Я понял, как будет выстроена моя вендетта и что станет возмездием. А ещё я осознал, какую боль испытал Иуда, самый первый предатель Учителя на земле, перед тем, как повеситься на осине. «Uragiri wa boku no namae wo shitteiru», — однажды прочитал я у Хотару. Переводится это так: «Предательство готовилось узнать моё имя». Абсолютно корректно, если учесть, что до этого низость и я были не знакомы. Подлость никогда не жила в моей крови. Но, дав Фадееву обещание, которое я не собирался исполнять, я сам определил свой выбор.

И теперь я должен буду играть грязно и быстро. Итак, шестнадцать лет назад Фадеев отнял у меня отца. Я решил отнять у него его сына. Фадеев фактически убил моего отца, чтобы получить мою мать. Я решил получить женщину, которой до самозабвения дорожил его Митя. Так на шахматном поле моей мести выстроилась простая, идеальная комбинация: я — чёрная ладья, и белый ферзь — королева. Королевой для меня была только Ира Самойлова. Исчезая под моим ударом, она потащила бы за собой на дно и сына Фадеева. Узнав, за что я сделал с его Ирой такое, Кузнецов никогда бы не простил этого своему отцу. Что Фадеев потом мог сделать мне — мне было всё равно… В общем и целом, это был просто отличный план. В нём всё было идеально, кроме одного: я до сих пор никак не могу уговорить себя использовать Иру. Я сто тысяч раз повторил себе, что мы с ней — чужие люди, которые однажды просто встретились, вот и всё. Я двести тысяч раз сказал себе: ты ей ничего не должен. Беда была в том, что я обещал защищать её. И дал я это обещание не Фадееву вчера — и не себе, когда шесть лет назад пришел за ней на «Алексеевскую». Это произошло тогда, когда я «ломал» другую женщину. Так неужели Бог Истины решил вернуть мне старый должок, числящийся за Самойловой?

Сижу на полу и разглядываю эмалевую королеву. Сейчас эта шахматная фигурка напоминает мне не столько о моём отце, сколько об Ире Самойловой. Когда-то эта женщина была моим наваждением и единственной моей слабостью. Это ей я обязан самой большой нежностью, которую я испытал к женщине, и самыми мучительными переживаниями. Это её взгляд вытянул меня из небытия вины за смерть маленькой девочки. Это к ней я шёл за прощением, когда Таня Кэрри увезла мою дочь, чтобы похоронить её. Тогда мне казалось, что глаза Самойловой из той редкой породы, что лгать не умеют. Эти глаза невозможно забыть, если хоть раз заглянуть в их глубины. Я столько лет искал ту же искренность, которую видел в её глазах, когда в первый раз поцеловал её. Я не нашёл этого взгляда ни у кого. Ни разу почему-то не видел… Я не нашёл этого взгляда и в прошлый четверг, когда на Ламбетском мосту смотрел в «волчьи» глаза Самойловой. Время неуловимо изменило её, сгладив детскую остроту черт и хрупкость детского образа. Годы сделали её изысканней, но они отняли у неё то главное, что мне так в ней нравилось — тепло. Нежность. Слабость. Податливость её взгляда. Всё, что я помнил, ушло из её души. Осталось только красивое, холодное лицо женщины, хорошо знающей себе цену. Окей, но вчера ставки изменились, и теперь цену Самойловой назначу я. И, какой бы эта цена ни была низкой, Ире придётся принять её. Я давно перестал быть хорошим парнем. Мне просто некогда было быть им. Меня убивали. Я пережил смерть. Я узнал, что такое подлость. Мои идеалы разбились и стали прахом и пеплом. Я видел ангелов, сброшенных в ад, и бесов, стремящихся в небо. Я многое видел и многое узнал. А что до Самойловой, то и она, судя по всему, тоже времени зря не теряла. Например, отлично выучила, как за пару минут сделать ничто из мужчины.

Ну, а я зато узнал, что растлить можно любую. И, на мой взгляд, теперь Самойлова и я — две стороны одной фальшивой медали. Она водит за нос в социальных сетях. Я — но в реальности — делаю то же самое. Она и я — мы стремимся показать людям то, чем мы не являемся на самом деле. Но все мои мысли и вся моя суть — в моём «Живом журнале». И если следовать этой логике, то в «секретных» досках Самойловой тоже может кое-что обнаружится. Например, какая-нибудь пошлость и грязь — ведь Самойлова ничем не лучше меня. И, между прочим, проверить мою догадку можно прямо сейчас: стоит всего лишь просмотреть её «секретные» доски на «Pinterest». Так что меня останавливает? Моё отношение к ней? Ха! Моё чистоплюйство дурацкое? Да гори оно ясным пламенем. К тому же, в конце-то концов, имеет Самойлова право получить удовольствие в постели со мной? И кстати, это даже не вопрос, потому что в данном конкретном случае я абсолютно честно готов предоставить будущей экс-королеве любые секс-услуги. Как шлюха, я вообще готов на всё, лишь бы отомстить Симбаду.

«Вот кем я стал, Ира. А теперь ты расскажи мне, какой ты стала.» Хватаю iPad, выключаю музыку, и, не давая себе передумать, выхожу на «Pinterest». Быстро ищу знакомый никнейм «IF». Нахожу, и совершенно по-подлому ввожу код Интерпола, который через минуту взломает все тайные доски Самойловой. Проходит десять секунд — ключ подобран — и я их открываю… Смотрю — и глазам своим не верю. Я много чего ожидал, но что б такое… Минуты две ошарашенно таращусь в iPad, потом начинаю хохотать. Захлёбываясь пьяным смехом, хватаю бутылку и жадно глотаю виски прямо из горла. Подавившись «Glenkinchie», который сжёг мне и нёбо, и гортань, поднимаю глаза и вижу своё изломанное лицо в стеклянной двери балкона. На улице идёт дождь, а по моему искривлённому хохотом лицу сбегают вниз дождевые дорожки. Серебряная мишура, сотканная из капель дождя. Но мне почему-то кажется, что это не дождь, а — слёзы, и что плачу это я, а не моё отражение. «Самойлова-то, может, и стерва. А вот ты… ты… ТЫ!», — и я снова начинаю хохотать, рыдая от пьяного смеха. Ещё бы: вскрыв «секретную» доску Иры, я был готов ко всему. Не ожидал я лишь одного — увидеть там всего один-единственный «пин» -GIF с изображением звёздного неба и надписью:

«Настоящая любовь — это то, что не проходит вечно.»

Вот так. Оказывается, стерва умеет любить и у стервы есть сердце. Ну что ж, повезло её Мите. Я уничтожен, и я растоптан: Ира данным-давно меня стёрла. А я-то всё думал: трогать её — не трогать… «Ну ладно, стерва, завтра сыграем с тобой в одну игру. Попробуй у меня выиграть!» Вскакиваю, и, как хромая утка, сбивая по пути все углы, судорожно ищу ключи от квартиры. Не хочу быть больше один — не могу. Сейчас мне нужна любая — да кто угодно! — кто поможет мне забыть всё, немедленно и сразу. Спотыкаюсь, но успеваю ухватиться за висящий на вешалке пиджак. Каким-то чудом в него влезаю и попутно соображаю, что нужно захватить деньги и телефон. Вываливаюсь из квартиры. Последнее, что приходит мне в голову, когда я ловлю такси и называю адрес, так это мысль о том, когда же всё в моей жизни пошло не так? — не так… «Кто меня так обидел?»».

@

6 апреля 2015 года, понедельник, утром.

Живой Журнал Андрея Исаева. Запись №4

«On and on the rain will fall

Like tears from a star,

On and on the rain will say

How fragile we are 14 »

Господибожемой… Где я?

С трудом разлепляю ресницы, и первое, что вижу — вот сюрприз—то! — свою Наташу. Терентьева уютно устроилась у меня на груди, одетая в какой-то кукольный, кружевной (и довольно пошлый) халатик. Оглядываюсь вокруг и узнаю знакомые пределы спальни, устроенной Терентьевой в стиле дорогого борделя. Схожесть с glamour-лупанарием дополняет тот факт, что Наташа, её орущий голосом Стинга iPad и я — мы, как ménage à trois, лежим на одной кровати. Прекрасное начало дня, что и говорить… Я непроизвольно морщусь.

— Привет, Наташ, — сиплю я. — Я тут какими судьбами?

— Доброе утро и тебе, милый, — игриво смеётся Терентьева (улыбка белозубая, хоть «Colgate» продавай) и игриво проводит пальцем по моей щеке. Потом тянется к моему правому плечу. Я немедленно перехватываю её руку. Ненавижу этот её интимный жест. Меня злит одна только мысль о моём шраме. Сажусь и, отгоняя первый, так некстати прилетевший ко мне вертолет, начинаю исследовать своё внутреннее содержание. Итак, во мне плещутся «Glenkinchie» (виски, ага, я его дома пил), сладкая сливочная дрянь («Baileys» — любимый ликёр Наташи) и что-то ещё, от чего у меня невыносимо болит голова.

— Наташ, у тебя «пенталгин» есть? — «Ну и голос у меня: точно кто по стеклу ногтем водит».

— Сейчас найду, солнышко, — Наташа мотыльком вспархивает с кровати и бабочкой несётся на кухню. А я, пользуясь её отсутствием, рассматриваю свой фасад (на мне чёрная футболка с красноречивой надписью «I scare normal people» и серые, драные джинсы). Оглядываюсь вокруг и вижу свой новый чёрный пиджак от «Bottega Veneta», который аккуратно висит на спинке кровати, а рядом с ним стоят на полу мои любимые серые чукка.

«Так, значит, это я в таком виде из дома сбежал… похоже, куда-то „мылился“. А куда?»

— На, пей, солнышко, — Наташа заботливо держит стакан с водой и зелёную таблетку-«торпеду».

— Спасибо, — благодарно принимаю подношение я. — Наташ, а во сколько я к тебе вчера завалился?

Весьма довольная собой Терентьева тут же забирается на кровать. Укладывается на бочок и опирается головой на руку.

— Часа в два ночи. Считай, что сегодня, — Наташа улыбается, — причем, ты приехал не один.

— А с кем? — и я пугливо оглядываюсь.

— А с бутылкой «Carte Blanche».

— А, ну тогда всё понятно…

Ещё бы мне не понятно. Итак, вчера я, вместо того, чтобы в собственном доме эстетично предаться греху пьянства, сорвался и поехал в любимый бар, чтобы подснять там кого-нибудь. Но, очевидно, передумал, купил шампанское и поехал к Терентьевой. А Наташа, как обычно, меня приняла… Ну, я и сволочь.

— Наташ…

— Что, солнышко?

— Второй вопрос: мы переспали?

— Да уже лет шесть назад, как переспали, — смеётся Терентьева. — И сейчас ещё спим.

— Вчера? — уточняю я.

— Нет, вчера мы не переспали: ты на это был не способен. А что, ты уже хочешь?

И тут у меня вылетает:

— Ни под каким видом!

— Что-что? — брови Терентьевой немедленно взлетают вверх, и она надувает губки. Пару дней назад меня очень возбуждала эта её мимика. Сейчас ужимки Терентьевой кажутся мне чем-то нелепым до отвращения. К тому же меня навещает очередной приступ вертолетной болезни. Дышу, как тяжелобольная жаба, опираюсь локтями о кровать и со стоном подтягиваюсь вверх. Спальня и кровать Терентьевой тут же уплывают набок. Но я мысленно показываю своему телу фак и требую прекращения банкета, потому что мой организм всё ещё подпитывается из бочки со спиртным, которое я вчера в себя залил.

— Андрюшечка, тебе очень плохо? — Не смотря на участливый тон, Наташка придвигается ближе, делает из двух наманикюренных пальцев «козу» и начинает сноровисто вышагивать пальцами мне по колену. Другой рукой она проворно забирается мне под футболку. А я ловлю себя на мысли, что выражение «ловкость рук» заиграло новыми красками.

— Наташ, не сейчас, — бормочу я.

— Ну ладно, не хочешь — как хочешь. Ты с прошлого четверга вообще какой-то странный. Ничего не хочешь. — Терентьева печально вздыхает и, делая хорошую мину при плохой игре, пробует поцеловать меня. Я пытаюсь ответить, и тут мой взгляд падает на её настенные часы. В мою голову тут же приходит мысль, да такая, что я, моментально протрезвев, одним движением спрыгиваю с кровати.

— Терентьева, сейчас точно шесть тридцать утра? — ору я не своим голосом.

— О господи, ты что, спятил? Ну да, всего шесть тридцать… А кстати, с чего это ты так задёргался? — Наташа подозрительно сощуривается на меня и садится на пятки. — Ты что, к кому-то спешишь?

— Ага, спешу, — думая о своём, я стаскиваю футболку и бросаю её на кровать.

— Что—о? — слышу я злобный голос Терентьевой.

— А? — поднимаю голову и, расстёгивая ремень, ловлю её разъярённый взгляд. Ревнует Наташа бешено. — Да нет, ты не так поняла, — мне уже смешно, — Наташ, я на работу опаздываю.

— Только это? — хмурится Терентьева. — Или есть еще что-то… или кто-то?

Вместо ответа подхожу к кровати и наклоняюсь.

— Наташ, никого нет. Есть только ты, — целую её в шею.

Терентьева радостно вспыхнула:

— Иди сюда, моё солнышко, — заводит она свою любимую песню и снова тянется ко мне. Но я отстраняюсь.

— Сделай мне кофе, — прошу её я, — а я пока в ванную. — Вылезаю из джинсов.

— А знаешь, Исаев, ты всё-таки нахал. Хотя, конечно, и клёвый. — Вздохнув и кинув последний мечтательный взгляд в область моей задницы, Терентьева ищет на полу свои туфли от «Paciotti» на двенадцатисантиметровых каблуках. А я проворно укрываюсь в её ванной, предварительно прихватив с собой телефон. Щёлкаю задвижкой на двери, осматриваюсь, обнаружив себя в самой уродливой комнате, которую я только видел (красная плитка на стенах, чёрная — на полу, вокруг — зеркала, как в свинг-party-клубе). И тут я в полный рост вижу себя в зеркале. Застыв, разглядываю всю нездоровую медицинскую радугу у себя на лице: лицо зелёное, глаза красные, под глазами синие круги, на языке белый налет. Кошмар. Ужас какой-то.

— Андрей, впустишь меня? У меня кофе готов, — Наташа деликатно стучит в запертую дверь.

— Нет, — отрубаю я и немедленно врубаю воду.

— Кофе остынет. — Наташка делает последнюю попытку проникнуть в ванную и присоединиться ко мне.

— Ничего, я и холодный выпью, — квакнул я. Терентьева что-то пробубнила в ответ, но я её уже не слышу, потому что на полную запустил воду в её джакузи. Честно говоря, я бы и фанфары здесь врубил, если бы они тут были. Под грохот воды слышу удаляющийся, недовольный стук каблуков. Пользуясь передышкой, набираю сестре. Слышу два гудка, потом три, четыре. «Возьми трубку, Диана… Диана, пожалуйста, ответь… Ответь, и я всё для тебя сделаю… Так, быстро взяла телефон, или я не знаю, что сделаю с тобой!» На этом самом месте моя сестра соизволит, наконец, взять телефон.

— Аллё—о, — сонный голос и отчаянный зевок, — Андрей, ты с ума сошёл? На часах — полседьмого. Я спать хочу. Ну, чего тебе от меня надо?

— Во-первых, привет.

— Ну привет.

— Во-вторых, хочешь мою машину? — свистящим шёпотом спрашиваю я, попутно прикрывая ладонью динамик.

— Машину? Твою? Конечно, хочу! — моментально просыпается сестра. — А что это у тебя вода так шумит?

— Персональный ниагарский водопад у меня тут шумит! Диана, слушай внимательно. Если хочешь мою машину, тогда сначала быстро дуй ко мне домой. Захватишь мои права и ключи от «BMW» — найдёшь их на стойке в прихожей — и чтобы ровно через полтора часа ты была на Кутузовском проспекте. Встанешь во дворе у дома сто двадцать четыре, у второго подъезда. Там охрана на шлагбауме, но мою «бэху» здесь знают и тебя пропустят. Самсона с собой возьми. И захвати мои спортивные шмотки, — прошипел я в телефон не хуже Самсона — британского кота моей мамы.

— А кот-то тебе зачем? — Диана хихикает в телефон. — Будешь с ним по утрам бегать?

— Нет, прыгать буду… Короче, кота привезёшь, — отвечаю я и кошусь на дверь ванной, потому что за дверью снова бродит Терентьева.

— А кроме Самсона и спортивных шмоток тебе больше ничего от меня не надо? — ехидничает Диана.

— Надо. «Fahrenheit» мой привезёшь, — отвечаю я, с отвращением разглядывая батарею розовых бутылочек Наташи.

— А «Кутузовский сто двадцать четыре» означает, что ты у этой своей Терентьевой? — всё-таки докапывается до самой сути сестра. — Брр, как же я её ненавижу… Дура безмозглая. Рыба-прилипала… А ты тоже хорош! Андрей, вот сколько раз я и мама тебе говорили, что… — И тут я понимаю, что сейчас услышу очередную лекцию о моём моральном — точнее, аморальном облике. И мне немедленно хочется встать на колени и побиться головой о бортик джакузи Терентьевой.

— Так, стоп, стоять. Стоять, дорогие фашисты. Слушай меня, Диана, — обрываю я не в меру разошедшуюся сестру. — Я не знаю, что творится в голове у нашей с тобой мамы, но если ты — ты! — ровно через полтора часа не перезвонишь мне от подъезда Терентьевой и не произнесёшь три заветных слова «я здесь, Андрей», то на мой кошелёк и на моё хорошее отношение к тебе можешь больше не рассчитывать.

— Фи, как меркантильно… Я и не знала, что у тебя всё так серьёзно. Так бы и сразу сказал, что Терентьева тебя достала. В таком случае, я бы вообще уже ехала к тебе, — безапелляционно заявляет Диана и отключается. Не успев дай ей по мозгам за новое выступление, опускаю руку с трубкой: так или иначе, но дело всё-таки сделано. Полтора часа я как-нибудь продержусь. Открываю шкафы в ванной и ищу зубную щетку.

Через час я снова бог (отмыт), хотя и немного помят (не брит плюс последствия алкогольного возлияния). Диана тоже молодец. Я как раз доедал бутерброд и допивал кофе, а Наташа топталась на кухне, когда мой криптофон запрыгал на столе и высветил на дисплее слово «Di» (домашнее имя Дианы, о чём мало кто знает).

— Это еще кто? — тут же «делает стойку» Терентьева.

— Это? А это моя домработница. Она у меня ненормальная… А у тебя йогурт несладкий есть? — беспечно спрашиваю я и отвечаю на вызов: — Да, дорогая?

— Я здесь, Андрей, — чеканит в трубку Диана и немедленно отключается.

— Отлично, — я безмятежно гляжу в злые карие глаза Терентьевой и прячу телефон в карман.

— Андрей, ты совсем обнаглел? Тебе уже при мне твои сучки звонят? — Наташа яростно бабахает по столу упаковкой живых бифидобактерий и готовится устроить мне маленькую домашнюю трагедию. В ответ неторопливо притягиваю к себе разгневанную и обиженную девушку. Именно в такие минуты, когда Терентьева так бешено ревнует меня, мне почему-то кажется, что она действительно меня любит. И мне хочется открыться ей, рассказать, чем я живу и что я чувствую, но тайны связывают людей. А этого мне не надо…

Вместо этого я говорю:

— Иди сюда.

— Я люблю тебя, — шепчет Наташа.

— Я знаю. — Мои прикосновения выветривают все мысли из её головы. Да, она меня любит. Беда только в том, что влюбилась она совсем не в того человека.

В итоге, мы с Наташей прощаемся рекордно-короткие пять минут.

— Все, давай, увидимся. — Не дожидаясь лифта, сбегаю вниз по лестнице.

— А сегодня вечером ты мне после работы позвонишь? — кричит вслед Терентьева.

— Постараюсь, — прыгая по ступеням, отвечаю я, — ну, или эсэмэс, как обычно.

— Удачи! — доносится до меня голос Терентьевой.

— Угу, спасибо, honey. — Выскакиваю из подъезда.

Вылетаю на улицу и вижу свою машину, за рулем которой сидит Диана и задумчиво барабанит пальцами по оплётке руля. Почувствовав мой взгляд, сестрица поворачивается и улыбается мне. Начинает открывать дверь, чтобы освободить мне место, но я запрыгиваю на заднее сидение.

— Привет, Ди. А где Самсон и мои треники?

— Привет, bro, — фыркает Ди, — ну ты и выглядишь… ещё похлеще, чем вчера. Глаза разуй: вон твои шмотки, в пакете лежат. Кот сидит за пакетом, и… эй, это ты что делаешь? — Моя младшая сестра во все глаза на меня пялится. Ещё бы: извиваясь на заднем сидении, как профессиональный стриптизёр, я начинаю вылезать из одежды под звучащую в МP3 какую-то кислотную музыку. Кот Самсон, чуя неладное, опасливо прячется от меня за пакетом.

— Так, Ди, давай, быстро заводи машину и дуй в сторону Юго-Западной улицы, — приказываю я. — По дороге объясню, что мы с тобой делать будем… И не смотри на меня, мне переодеться надо.

— Так. Ну всё, приехали, — «слямзив» у меня эту фразу, Диана начинает кивать головой, как китайский болванчик. Глаза у сестры карие, чистые и прозрачные, внешние уголки длинных глаз лукаво вздёрнуты вверх — спасибо нашей маме. — Поздравляю тебя, Андрюша, — с театральным оживлением говорит сестра, — мало того, что ты и в тридцать два года таскаешь на руках кучу кожаных браслетов, так ты ещё успел успешно освоить параллельную профессию, как я погляжу… Как же приятно осознавать, какой богатый творческий потенциал у моего брата! А, между прочим, я тебе всегда говорила: тебе вредно встречаться с Терентьевой, потому что тебе нужна другая, умная и… — на этом месте назидания моей сестры обрываются, потому что в зеркале заднего вида она перехватывает мой взгляд. И, видимо, у меня на лице поистине бесценное выражение, поскольку Диана бледнеет, со стуком закрывает свой рот и быстро заводит машину.

— Вот именно, — киваю я, — заткнись и поезжай вперёд.

Диана ведёт машину и недовольно кривится. Кажется, она всерьез обиделась на меня. Но не объяснять же мне этой двадцатидвухлетней девочке, что я пропах женщиной, в постели которой я провёл ночь, а сейчас я еду ловить одну очень умную Красную Шапочку. И если только Самойлова учует Наташкин парфюм, то ничего не получится… Вру: как объяснить младшей сестре, что её старший брат — скотина?..

В точке, где Смоленский бульвар переходит в Зубовский, сестра останавливается на красный сигнал светофора и смотрит на меня:

— Ну что, ты уже закончил свои причуды?

— Закончил. Двигай на пассажирское сидение, только быстро, — командую я. Сестра демонстративно вздыхает, но быстро выполняет мою команду. Перекинув ноги вперёд, перескакиваю за руль. Самсон с облегчением говорит «мяф» и с удовольствием подминает под себя мои джинсы.

— Андрей, ты на пожар, что ли, спешишь? — Диана завистливо смотрит, как я управляюсь с «BMW».

— Хуже. Нам за полчаса надо успеть на Юго-Западную улицу. В девять мы должны быть на съезде на Профсоюзную, — я бросаю на сестру короткий взгляд. — Мне помощь твоя нужна.

— Ну, я как всегда готова.

— Отлично. Тогда объясняю, что мы будем делать. Там, где я остановлю автомобиль, есть: а — съезд с парковки, б — место для стоянки и ц — кусты сирени на противоположной стороне дороги. Дорога шириной метров в шесть. В девять утра или около того с парковки выедет серый «фольксваген туарег», регистрационный знак «ВЕК 413». За рулём машины будет сидеть женщина. Как только я увижу, что кроссовер выехал со стоянки, я выпущу котевича. Самсон, как мы с тобой знаем, понесётся через дорогу к тебе. Женщина в машине будет вынуждена затормозить. Я сзади навалюсь на её бампер, заору, как от боли, и упаду этой женщине прямо под колёса. И вот как только это произойдет, то ты сразу же хватаешь Самсона, садишься в машину и едешь домой — ну, или куда ты там хочешь. «Бэху» можешь взять покататься на три дня, потом созвонимся. Understand, поняла?

— Нет, не поняла, — вредным голосом отвечает сестра. — Скажи мне сначала, кто эта женщина, перед машиной которой ты хочешь выпустить моего кота? А вдруг эта ведьма возьмёт, да и задавит Самсончика?

— Не задавит: эта женщина любит котов и хорошо водит машину.

— А я всё равно против, — упорствует Диана и впивается в меня взглядом. — Быстро отвечай, зачем это тебе понадобилось падать под её машиной?

— Затем, что эта женщина должна остановиться и поверить тому, что я ей скажу, — терпеливо объясняю я, следя по зеркалам за «мерсом». Водитель «мерса» (упертый упырь) решил поиграть со мной в салки. Но я быстро нахожу щель перед ним и идущим в его фарватере «вольво», бью по тормозам, а потом резко ухожу в сторону Профсоюзной под злобные вопли его клаксона.

— Круто, — оценив мой маневр, говорит сестра. — Ну, а если эта женщина тебе не поверит? Что тогда?

— Не беспокойся: ещё как поверит.

— Андрей, а с чего это у тебя такая уверенность? Ты что, её знаешь? — В глазах у Дианы загорается знакомый мне боевой огонёк. — Слушай, bro, вот сколько раз мне тебе повторять, чтобы ты прекратил шастать по девк… — начинает очередную нотацию Диана.

— Ди, лучше заткнись, — предупреждаю я. Диана моментально надулась и молча отвернулась в сторону. — Слушай, я вообще эту женщину не знаю, — извиняющимся тоном говорю я.

«Вот интересно, и почему я вечно должен перед всеми извиняться?»

— Зато ты знаешь, что эта женщина любит котов, — отрезала Ди.

— И что из этого? — отмахиваюсь я. — Единственное, в чём я точно уверен, так это в том, что проблема большинства женщин состоит в том, что они чаще доверяют дуракам, которых спасают от смерти, чем верят в рыцарей, которые спасают от смерти их. Вот и всё.

Диана молчит, обдумывая мои слова. Наконец, кивает:

— Ладно, согласна… Ну, а если что-то всё-таки пойдёт не так?

— А если что-то пойдёт не так, то я импровизирую на месте, а ты при первой же моей команде хватаешь кота и быстро уезжаешь. Тачка твоя в любом случае на три дня. Я тебе это обещал? Ну и всё. Своих слов я не нарушаю.

Мне хочется верить, что дискуссия окончена. Диана отворачивается и начинает терзать пальцем кожаную обшивку сидения. Я вздыхаю:

— Господибожемой, ну что ещё?

— Дурак ты, Андрей, — грустно сообщает мне Диана. — Ты что думаешь, я приехала к тебе только из-за машины, да?

Молчу. Подбираю слова.

— Нет, Диана, — в конце концов, признаюсь я — ты приехала, потому что ты единственная, на кого я могу положиться.

— Просто я тебя очень люблю, — шепчет сестра.

Но я знаю это даже без её слов. На секунду обнял Диану и, потрепав её по плечу, быстро отпустил. Диана выросла на моих глазах. Я сделал всё, чтобы заменить ей отца. Я никогда не был c ней ласков. Но я всегда был с ней откровенен, и, если я мог сказать ей правду, то я говорил её. В этот раз я не мог сказать сестре правду.

— Андрей, пожалуйста, будь осторожен, — между тем шепчет Диана. — Пожалуйста, пообещай мне, что с тобой ничего не случится. Я помогу тебе, я всё для тебя сделаю. Ты же знаешь, я всегда была «за» тебя и никогда «против». Даже когда мы ссорились, я никогда просто так не уходила. Но если ты пострадаешь, если ты только попробуешь «подставиться», то я тебя убью.

Мне смешно, и я приподнимаю брови. На мой взгляд, последняя фраза Дианы — лучший пример женской логики.

— Перестань, не накручивай. Эта женщина мне никто. Я из-за неё не пострадаю. Мои страдания — это исключительно твоя привилегия. — Я привычно пытаюсь перевести всё в шутку, но Диана пропускает мой игривый тон мимо ушей.

— Нет, ты пообещай, — настаивает сестра, — пообещай, что с тобой ничего не случится.

Перевожу на неё взгляд. Милая, добрая, умная девочка, которая знает мою душу. И я говорю ей:

— Хорошо, Ди. Я тебе обещаю.

— Ну, тогда всё точно будет хорошо. Я тоже тебе обещаю. — И тут Диана ровно четыре раза зачем-то дёргает свой серебряный кафф. Я усмехаюсь:

— Колдуете помаленьку, Диана Сергеевна?

— Ага, — таинственно шепчет сестра.

— Что пожелала? — Если честно, то мне не особо интересно.

— Не скажу, а то не сбудется, — абсолютно серьёзным голосом заявляет Диана. Красноречиво закатываю глаза и сосредотачиваюсь на дорожных просветах.

К 08:55 Диана, Самсон и я уже были на месте. Присев за сиренью, я почёсываю кота. Диана на другой стороне дороги замерла в «BMW», и, приоткрыв дверцу, смотрит на нас с тревогой и напряжённой улыбкой. Котевич исправно урчит под моей рукой, но всё-таки глядит на Диану, мечтая о том, как окажется подальше от меня и поближе к любимой хозяйке. Короче говоря, вся наша троица ожидает Красную Шапочку.

«А если Самойлова уже уехала, или вообще, отменила все свои планы, или выбрала другую дорогу?», — думаю я. Но мое шестое чувство, настроившееся на Иру, утверждает: Самойлова будет здесь. Она уже где-то рядом.

И я не ошибся: ровно в 09:00 я почувствовал два глухих знакомых удара сердца и увидел серый «туарег», плавно выезжающий со стороны стоянки.

— Диана, приготовься. — Дав отмашку сестре, я скорчился так, чтобы меня вообще не было видно. Прикинув скорость Красной Шапочки, я отмерил ей на торможение положенные семь метров. Потом поставил кота на асфальт, примерился, отсчитал секунды, и дал коту несильный пинок кроссовком под зад. Послав мне на голову кошачье проклятье, Самсон шмыгнул в сторону Дианы. Но ровно на середине дороге притормозил и — вот же фак, вот же гадство! — решил вернуться ко мне, чтобы со мной посчитаться. Диана отчаянно вскрикнула и тут же испуганно припечатала ладонью рот. Удивлённый её реакцией Самсон тормознул и сел на дороге. Не обращая внимания на приближающийся к нему «туарег», кот с удобством обосновался на асфальте, как Илья Муромец на печи, и теперь с интересом разглядывал двух «каликов» — Диану и меня — знаками умоляющих его встать на толстые ножки и пойти. И тут Диана начала вылезать из машины, намереваясь перехватить кота. Кидаюсь наперерез к этому плюшевому идиоту, молясь, чтобы мне не пришлось закончить жизнь под колесами «туарега». Взвизгнули тормоза. Рядом звонко закричала Диана. Но я уже успел нагнуться, схватить на руки кота и в этот самый миг в моё правое плечо пришёлся приличный удар фары. Самойлова заехала прямо в мой шрам. Вот тут-то я действительно заорал от боли. Успев подмять под себя Самсона, я упал под передние колеса «туарега». Когда я пришёл в себя — ну ладно, вру: перестал костерить Самойлову, кота и Фадеева, купившего этот чёртов автомобиль — то первое, что я услышал, были разгневанные и возмущённые вопли сестры:

— Вы что, девушка, спятили? Вы что, его не видели? Вы что, с ума сошли?.. Девушка, эй, я тут с кем говорю?.. Ой, девушка, вам что, плохо?

Стиснув зубы, вытаскиваю из кармана куртки припрятанный туда с вечера GPS-трекер — маленький передатчик, «электронный поводок». GPS-трекер заряжен ровно на двадцать четыре часа слежения. Примерившись, пришпиливаю трекер у правого колеса кроссовера Иры и начинаю помаленьку выбираться из-под её машины, чтобы разбавить своим ненавязчивым присутствием этот девичник. Кот когтями вцепился в меня, я поднял его левой рукой, и не глядя, сунул Диане.

— Держи кота и перестань голосить, — говорю я ей.

«Быстро вали отсюда», — приказываю я глазами. Диана кидает мне ответный взгляд, который означает «придурок, так и знай, я всё маме расскажу». Садясь в машину, сестрица успевает исподтишка погрозить мне кулаком, после чего отчаливает. Но мне уже не до неё. Сейчас передо мной только Ира. Очевидно, пока я валялся под её машиной, Самойлова успела выбраться из неё. Теперь, «познакомившись» с моей сестрой, Красная Шапочка стоит, покачиваясь, на своих стройных двоих и держится за дверь «туарега». Ира в знакомых мне по Лондону узких джинсах, симпатичной зелёной куртке и неизменных «конверсах». Нервно грызёт рот и, периодически отлипая от двери, ищет что-то в своём iPhone.

— А вы, девушка в кедах, собственно говоря, звонить-то куда собрались? — беспечно интересуюсь я, растирая свой шрам Иуды.

— «Скорую» вам вызываю. А себе — ГИБДД, — выдыхает Ира. От своего занятия она не отрывается и на меня не смотрит.

— «Скорая» отменяется — я жив, — бодро сообщаю я. — А что касается ГИБДД, то повреждений на вашем транспортном средстве нету. Я, можно сказать, лично это проверил: и снаружи посмотрел, и под вашей машиной.

Почувствовав в моём голосе ехидцу, Красная Шапочка медленно поднимает на меня глаза. У меня на лице предельно вежливое выражение. Зато у Самойловой застывшие в ужасе зрачки и обострившиеся скулы цвета мела. Увидев, что я жив и здоров и даже весело улыбаюсь, Самойлова тихо всхлипнула, безвольно выпустила из пальцев свой iPhone и начала оседать под машину. Спасибо моей реакции: я успел подхватить и женщину, и её хлипкий аппарат. Присев на капот «туарега», притягиваю к себе Иру, сую в карман её куртки её мобильный и ставлю Иру между своих коленей. Самойлову — несчастную жертву моей авантюры, трясет, как осиновый лист. В тепле моих рук Ира всхлипывает и судорожно вцепляется в мою куртку. Судя по силе хватке, оторвать Самойлову от меня можно только с частью моей грудной клетки.

«Так, всё, приехали. Доигрался я в шпионов: сейчас у Красной Шапочки настоящая истерика будет», — думаю я, чувствуя мощные выбросы адреналина в её маленьком теле.

— Всё хорошо, только не плачь. Я жив, машина цела, кот домой уехал. Свидетельницу происшествия я тихо прикончу завтра, и она никому ничего не скажет… Ты на меня можешь посмотреть? — спрашиваю я у Иры. Самойлова судорожно кивает и, хватая ртом воздух, поднимает глаза и встречается с моим взглядом. Даже без зеркала могу сказать, что она там видит. То же, что видел добрый десяток до неё: взгляд, вызывающий ощущения, которые многие женщины предпочли бы никогда не испытывать. Вот и Самойлова быстро краснеет и опускает глаза вниз. И тут к моей бочке мёда (понимание слабости и податливости женского естества) добавляется солидная ложка дёгтя (лёгкая, странная усмешка, промелькнувшая на лице Самойловой). Выражение в глазах Иры сейчас можно сравнить только с удивлением белого лебедя, к собственному неудовольствию приземлившегося в грязное болото с лягушками. «И как это меня, такую красивую и умную женщину, занесло сюда?», — словно спрашивает Ира. И это настолько забавно, что я не сдержался и фыркнул. Самойлова вздохнула, а я почувствовал на своём лице её тёплое дыхание. Невольно перевёл взгляд на её приоткрытый рот и провел по её губам костяшкой указательного пальца.

— Знаешь, что? — возмущенно ахает Красная Шапочка.

— Знаю, — тихо говорю я.

Да, я конечно знаю… Всю свою жизнь я предельно чётко помнил её аромат — не похожий ни на что запах тиаре. За все те годы, что я учился её забывать, я понял простую истину: подделать в женщине можно всё, кроме её аромата и взгляда, когда она действительно принадлежит тебе. Этот взгляд и аромат даётся каждой из них с рождения — как персональный код, как личный шифр, не подлежащий взлому. Запахом моей Иры всегда был аромат тиаре. Самойлова, как «Парфюмер» Зюскинда, владела запахом, который без боя завоевал ей моё сердце. А вот что касается её взгляда, то… И я стремительно наклоняюсь и касаюсь её губ поцелуем.

И всё, я пропал. Ни с кем — ни до, ни после неё — я не любил целоваться. Откровенно говоря, я всегда рассматривал поцелуй как самый простой и действенный способ пригласить женщину в свою постель и понять, как нам там будет вместе. Но с Красной Шапочкой всё и всегда было не так. С ней всё было по-другому. С Ирой поцелуй не был прелюдией, заставляющей меня параллельно искать подступы к ей одежде. Я целовал ей, и точно с душой её разговаривал. Это была настоящая «химия» душ и тел: я читал в её поцелуе её мысли, растворяя в них её «нет», вытягивая из неё её «да», давая ей почувствовать своё «хочу» и «так всё равно будет». И то, что происходило сейчас между Самойловой и мной, напоминало быструю промотку кинофильма с конца на начало. Это очень походило на чувство, когда после долгого отсутствия ты возвращаешься к себе домой, узнаёшь дом — и в то же время не узнаёшь его. Тебе кажется, что здесь всё теперь не так. Не лучше и не хуже — просто по-другому. Но проходит всего лишь секунда, и ты заново влюбляешься во всё, чем ты так дорожил и чего тебе так не хватало.

Вот и сейчас моё тело тянется к Ире, и я впаиваюсь в Красную Шапочку, точно горячий нож в масло. А она, как и много лет назад, испуганно от меня закрывается.

— П-пусти, — шепчет она, — п-послушай, ну не надо.

Потом Ира пробует выскользнуть из моих рук. Но я в последний миг успеваю перехватить её. И теперь Самойлова покорно стоит в моих объятиях и быстрыми, рваными глотками втягивает воздух в лёгкие. Усмиряя желание, я прижимаюсь лбом к её лбу и вижу её брови, ресницы, а ещё — маленькие точки-родинки над левым надбровьем.

Сидя на капоте «туарега», пользуюсь случаем и внимательно рассматриваю Иру. Время пощадило её, но, безусловно, Самойлова изменилась. Обточилось когда-то нежное лицо. Взгляд стал знающим, острым. Однако светлые волосы всех оттенков золота и серебра по-прежнему стянуты в аккуратный, тугой хвост. Золотистая гладкая кожа, навсегда поцелованная солнцем, и даже капризный разрез мягких губ — всё это осталось прежним. Зато более заметной стала лёгкая асимметрия её черт, от чего лицо Самойловой только выигрывает. Теперь оно запоминается. Когда Ира снова посмотрит на меня, то я знаю, что увижу большие скифские глаза настоящего синего цвета, и при этом цвет глаз будет таким, о котором так часто говорят, но который так редко видят в жизни. Раньше мне хотелось окунуться в эти глаза с головой. А сейчас мне её просто хочется. Но хочется до боли, хочется так, что её просто невозможно не трогать. И я снова наклоняюсь к ней в попытке её поцеловать.

— Нет. Я же уже сказала. — Самойлова окончательно высвобождается из моих рук и почему-то морщится.

— Почему «нет»? — отрывисто, резко — резче, чем мне хотелось бы, спрашиваю я. Красная Шапочка коротко и недовольно вздыхает:

— Послушай, ты же специально целуешься так, что у меня бабочки порхают внутри.

«Самойлова, какие к чёрту бабочки: у меня внутри с четверга уже целый зоопарк резвится».

Эту шутку про зоопарк я придумал сам. Вру: выудил эту хохму из социальных сетей и творчески переработал. Но я предпочитаю промолчать. У меня хорошая память, и я прекрасно помню, чем закончились для меня в Лондоне такие вот шутки с Ирой.

— Скажи-ка мне, мы же встречались раньше, да? — слышу я его насмешливый голос.

— Ага, встречались. В Лондоне. В прошлый четверг. А теперь приятная встреча в Москве, ты не находишь? Кстати, привет, — ухмыляюсь я.

— И тебе хэллоу. А, собственно говоря, ты мне не хочешь напомнить, как тебя зовут? Или в Лондоне ты не успел представиться? — ехидно спрашивает Самойлова, и я прямо вижу, как она загружает в свой мозг приложение под названием «осуществить быстрый поиск и понять, что задумал этот чувак». Это довольно забавно, но я не улыбаюсь. Пошарив в нагрудном кармане куртки, невозмутимо выуживаю на белый свет маленький прямоугольник визитки. Протягиваю её Ире:

— На, держи.

Ира непринужденно зажимает визитку указательным и большим пальцами и начинает читать вслух (причём, некоторые фразы она произносит с явной издёвкой):

— Какая интересная визитка… у метро печатали? Итак, Вас зовут Андрей Сергеевич Исаев, и вы — независимый юрисконсульт. Чудненько!.. Международное уголовное право… Кандидат юридических наук… Ну всё, я сейчас прямо расплачусь от умиления… Мобильный. И личная электронная почта тоже есть. Но вообще-то не густо… Так-так. А почему это вы, Андрей Сергеевич, в такую рань, да с визитками? — начинает Ира в своей привычной манере доставать меня.

— Ну, если я тебе скажу, что бегаю тут по утрам, чтобы падать под «туарегами», то ты вряд ли в это поверишь, — парирую я и спрыгиваю с капота. — А если я тебе ещё что-нибудь совру, то ты тут же поинтересуешься, кто та девочка с котом и почему это я упал именно под твою машину.

— А что, правда — это не ваш… то есть не твой конёк? — Самойлова с независимым видом переправляет в карман своей куртки заготовленную мной визитку.

— А я тебе попозже отвечу, хорошо? — ухожу от ответа. — А пока, пожалуйста, я тебя очень прошу: давай уберёмся с дороги. Во-первых, мы начинаем привлекать к себе повышенное внимания. Вон, смотри, какая-то тётка уставилась на нас из окна: сейчас дыры протрёт на твоих джинсах. Во-вторых, мне надо домой за обезболивающим, потому что у меня болит плечо, в которое пришёлся удар твоей фары.

— Боже мой, я же совсем забыла. Тебе очень больно? — участливо тянет Ира, но подойти ко мне и пожалеть меня она так и не решилась. Очевидно, Ира Самойлова ни на йоту не доверяла мне. «Умная девочка», — думаю я с досадой. Я-то признаться, думал украсть у неё еще один поцелуй. А может быть, и не один…

— Так что я могу для вас сделать, Андрей Сергеич Исаев? Или… или мне лучше называть тебя просто Андрей?

«А вот это уже интересно…»

Оглядываю женщину и возвращаю ей её ироничный взгляд:

— Для тебя просто Андрей. И, если тебе не сложно, то довези меня до дома и помоги мне подняться в квартиру. Ехать недалеко, всего пять минут. Я живу в трёх остановках отсюда.

— Но… — пытается возразить она.

— И будем считать, что этим ты искупишь свой наезд на пешехода и не загремишь в тюрьму, — веско говорю я. Да, вот такой я шантажист. Самойлова подняла на меня испуганный взгляд и неверяще ахнула. — Ну, соглашайся, — мило улыбаюсь я.

Пока мы так стоим и болтаем, мимо нас проходит какая-то девица, которая с навязчивым интересом разглядывает нас. Да уж, со стороны, Самойлова и я производим странное впечатление. Я — извалявшийся под её «туарегом» чувак с очаровательной улыбкой бога подлости и коварства ростом метр восемьдесят шесть и весом в восемьдесят два килограмма, облачённый в тёмно-серый спортивный костюм от GAP. Ира — породистая женщина с аристократичными манерами в дорогом casual. Весит раза в два меньше меня и ниже почти на голову.

Проводив девицу очень недобрым взглядом, я сунул руки в карманы тренировочных штанов и, похлопав ресницами, немедленно превратился в пай-мальчика. Самойлова отметила смену выражений на моём лице и тяжело вздохнула. Потом, смиряясь, скользнула за руль и неохотно распахнула мне дверь со стороны пассажира:

— Ладно, садись. Так и быть, отвезу тебя домой, — бубнит она.

— Вот и ладушки, — морщась от боли в плече, я устраиваюсь рядом.

— Пристегнись.

— Не могу.

«Сама меня пристёгивай. Давай, наклоняйся ко мне, вдыхай мой запах, ощущай воздух и тепло между нами. Мне же нужен контакт с тобой? И нет ничего проще, чем заставить тебя почувствовать мою осязаемость через такие вот прикосновения.»

И Самойлова послушно тянется к ремню. На секунду прижалась к моему левому плечу полной, упругой грудью, наклонилась — и тут наши глаза встретились. И я понял, увидел, прочитал в её глазах: она меня узнала. Нет, вру: она давно знает, кто я. Смотрю на неё. И что же я вижу, спрашивается? Тот же самый взгляд, которым она встретила меня в Лондоне. «Это же ты», — тогда говорили мне её глаза. Так что же это получается? Ира обливала меня презрением на Ламбетском мосту, прекрасно отдавая себе отчёт, что перед ней — я? Нет слов… А вообще-то мои впечатления от происходящего сейчас можно сравнить только со звонкой пощёчиной, если бы она мне её отвесила. Я в упор тараню Самойлову взглядом. Ира нервно сглатывает и невольно отводит в сторону зрачки.

— Ну, дальше, — как ни в чём не бывало, предлагаю я, — продолжай. Так что там с ремнём безопасности?

Ира быстро отстраняется от меня:

— Нет уж. Так поедешь.

— Тогда, солнышко, штраф с тебя. — Я даже не улыбаюсь.

— Я тебе не «солнышко», — огрызается Ира и пристёгивается.

— Ну, ты же, в отличие от меня, так и не представилась, — невозмутимо парирую я, — надо же мне хоть как-нибудь тебя называть?

Вот он, наш «миг кайрос» — наш главный момент истины. Между Самойловой и мной повисает тишина, вязкая и многозначительная. Я жду, что Ира ответит мне. Но вместо этого Самойлова молча заводит «туарег», ударяет пальцем по кнопке музыкальной системы и переключает режим на «движение». А я откидываю голову на подголовник и прикрываю глаза. Из-под ресниц мажу по ней взглядом. Ира покусывает губы, и при этом пытается создать видимость, что полностью погружена в процесс управления «туарегом» и прослушивания песен в своём МР3. Кстати, что это она там слушает?

звучит высокий голос Мортена Харкета. И тут мне на ум приходит одна мысль: вообще-то, если сопоставить виденный мной фоторобот брата Иры, то он, с его синими глазами, был бы очень похож на норвежца Харкета. Кошусь на Красную Шапочку. Так вот, чем обусловлена эта лёгкая асимметрия её черт и некая андрогинность сущности. Такое у близнецов бывает, как у меня с сестрой. Мы с Дианой часто думаем и действуем, словно две половинки. Теперь я откровенно разглядываю Иру. Она, в свою очередь, бросает на меня недовольной взгляд, но при этом явно вслушивается в слова песни. Вот же чёрт, вот же гадство-то, а? Да она же там настроение ловит! Попросить её выключить эту музыку? Но я боюсь сделать только хуже, потому что пальцы Иры уже неосознанно тискают руль. Кстати сказать, автомобиль Самойлова ведёт левой и действует довольно уверенно. Ни колец, ни украшений на её левой руке нет. Перевожу взгляд на правую руку. Пальцами правой Ира судорожно вцепилась в стройную коленку. На тонком запястье красуются матово-чёрные новомодные часы от «Michael Kors» и два прикольных браслета. Один — чёрный, кожаный, второй — каучуковый, с золотыми вставками. Смотрится всё это довольно стильно, вместе с кольцами в её ушах, но я снова перевожу взгляд на её пальцы.

«Так и не вышла ты замуж, Ира. Интересно, и чем тебе твой Зайка не угодил? Неужели всё дело в измене? Или — у тебя еще кто-то есть, любовь к кому не проходит вечно?» — с иронией думаю я.

Почувствовав моё неприязненное внимание, Красная Шапочка покусала губы, потянулась к карману куртки и достала оттуда початую пачку «Esse One». Левой рукой ловко выбила сигарету из пачки. Прикурила и, отгоняя голубой дымок, снова помахала левой рукой. И левой же открыла окно со своей стороны, выпуская дымок наружу.

— Слушай, а ты ведь левша, да? — осеняет меня. Ира коротко кивает.

«Надо же, Самойлова — и левша. А я и не знал этого…»

Подтягиваюсь на сидении повыше и устраиваю поудобней своё больное плечо. Шрам дёргает так, что мне выть впору. Но я снова прикрываю глаза. Чувствую, как Ира тайком косится на меня. На третьей затяжке нервно сминает в пепельнице сигарету.

— Андрей, где тебя высадить? — спрашивает отрывисто.

— В моей квартире, у аптечки с лекарством, — лениво отвечаю я, и, игнорируя возмущённый взгляд женщины, показываю свой подъезд и место, где можно остановиться.

— Паркуйся и пойдём, — по-доброму предлагаю я, — только сумку с документами от машины захвати. Здесь небезопасно.

— А у меня нет сумки. А зачем мне идти с тобой?

— А кто будет провожать раненого? Там, куда ты ударила меня фарой, болевой спазм. И у меня нет с собой никаких таблеток. Я могу потерять сознание на дороге, — говорю ей я, абсолютно неблагородно играя на её благородстве. Ира продолжает сидеть за рулём и задумчиво меня рассматривать. Что-то больно много она думает сегодня. Сейчас как додумается, что ей лучше всего сбежать от меня. Выхожу из кроссовера, недовольно хлопаю дверью. Огибаю её адский автомобиль, открываю дверь ей. Вежливо подаю руку, предлагая внешнюю сторону своей ладони. Ира смотрит на мои пальцы и почему-то ёжится. Вот интересно, что она там нафантазировала себе? Как я её душу? Не сдержавшись, фыркаю.

«Ничего этого не будет, Ира. У меня для тебя припасен другой вариант, не менее впечатляющий. Только сначала мне надо заставить тебя войти в мою квартиру и кое в чём разобраться. Например, выяснить, что за игру ты затеяла со мной. И если это именно то, что я думаю, то я тебе такое устрою, что ты на всю жизнь запомнишь и моё имя, и отчество, и фамилию!»

— Вы, девушка в кедах, что-то медленно думаете сегодня. В четверг вы были куда как проворней, — поддразниваю я Самойлову и нетерпеливо шевелю в воздухе пальцами.

— А ты в менуэте, что ли, меня по двору поведёшь? — отзывается Красная Шапочка.

«Нет, всё-таки поразительное качество у этой женщины враз доставать меня!»

— Невероятно смешно, — говорю я. — Я руки вымазал в грязи, пока ползал под твоей машиной. Слушай, думай уже быстрей и решай, кто и куда идёт. У меня правда плечо болит.

И тут Ира выкидывает финтиль. Она переворачивает мою ладонь и касается моих ссадин. Потом Красная Шапочка, невинно склонив голову к плечу, смотрит на меня своими фантастическими глазами и улыбается. В этой улыбке — её душа. Теперь сглатываю я. Очевидно, этот взгляд и жест — фирменный приём Красной Шапочки под названием: «сейчас я тебя сделаю, чувак». Ладно, я тоже не лыком шит и не сирота казанская. Поднимаю бровь и немедленно вытаскиваю из своего арсенала самое мощное оружие массового женского поражения. Ага, я тоже улыбаюсь ей. Самойлова уставилась на меня и громко задышала.

— Ну что, пойдём? Или так и будем здесь стоять и дурака валять? — смеюсь я.

— Ладно, так и быть: доведу тебя до двери квартиры. Но дальше так и знай, не пойду, —ворчит Ира и, положив пальцы левой руки на моё запястье, свешивает вниз две ножки. Прыгает на асфальт. Её кисть чуть вздрагивает, и я чувствую, как Ира делает еле заметное движение, словно хочет переплести наши пальцы. Пытается сделать независимое лицо, но я уже распознал этот истинно-женский жест обладания. Но я не поддаюсь. Теперь мы стоим и смотрим друг на друга. Не знаю, что там видела Ира, но я-то замечал многое. Например, что Самойлова избегала моего взгляда и всё равно что-то беспомощно искала в нём.

— Почему ты так на меня смотришь? — спрашиваю.

— Это как «так»? — она поднимает бровь.

— Ну, словно ты меня боишься.

— А что, мне надо тебя бояться? — голос у Иры становится холодным, а глаза — ледяными.

— Нет, тебе не надо. Уже… — беспечно отвечаю я, — потому что ты мне очень нравишься. — Последнее сказано мной абсолютно честно. Ира опускает вниз радостно вспыхнувшие глаза. Пользуясь паузой, достаю из кармана тяжёлую связку с ключами от входной двери. На связке нет ни брелока, ни других опознавательных знаков. Это — маленькая часть обдуманной мной вчера стратегии.

— Я просто открою дверь ключами и войду, — сообщаю я, — а ты, если захочешь, сможешь уйти в любую минуту.

Но я вру. Вчера я, чтобы идеально «слепить» её, вытащил из своей памяти всё, что сам знал о ней — и то, что Фадеев рассказал мне. И вот тогда я понял, как именно я должен действовать. Но, разрабатывая свой план, я сверял наши позиции так, точно я и Ира представляли фигуры на шахматной доске. Шахматы — это честная игра. В шахматы выигрывает не тот, кому повезёт, а тот, кто терпеливее и умнее. В шахматы меня научил играть мой отец, а он был виртуозом. И я, вопреки всему, решил дать Красной Шапочке шанс честно сразиться со мной. Я даже предоставил ей преимущество, назначив себя чёрной ладьей, а её — белой королевой. Я решил: пусть Ира попробует выиграть у меня так, как когда-то я её выиграл…

— Ну что, идём? — предлагаю я ей. Самойлова кивает: она готова войти в мой подъезд, но не войдет в квартиру. Итак, её первый ход сделан, и игра началась…

Мой отец любил играть со мной в шахматы. «Используй силу противника, Андрей. Зачастую, противник сам подставляется»…

Тяну на себя уродливую, тяжёлую железную дверь подъезда и пропускаю вперёд Иру. Мы вместе проходим мимо стеклянной будки, из окошка которой выглядывает глупое лунообразное бабье лицо. Это — моя консьержка. У неё всего две простых задачи — прилично выглядеть (чтоб не повергать в трепет гостей) и охранять вход (то есть воров отпугивать). Вместо этого эта бабища целый день гоняет миниатюрный телевизор и собирает все сплетни во дворе. Остаётся только добавить, что голос у неё такой, что, по выражению Лескова, его можно неделю лопатой выгребать из головы, а зовут ее Аллой Степановной. Лично я зову её «Алла Сарафановна» и каждый раз, вручая ей за месяц триста рэ, молюсь, чтобы это прозвище не сорвалось с моего языка. При виде меня и Красной Шапочки, Сарафановна расплывается в златозубой улыбке ведьмы из пряничного домика. Ещё бы: впервые за всё время Его Величество Андрей ведёт к себе какую-то женщину.

— Добрый день, Алла Сара… Степановна, — преувеличенно вежливо здороваюсь я.

— Добрый день, — вежливым эхом вторит Самойлова.

— Здравствуйте-здравствуйте, — поёт басом Сарафановна, любопытная старая карга, пытаясь разглядеть Иру. В глазах у Сарафановны вопрос: «Это кто ж с нашим принцем такая?».

— Познакомьтесь, это моя невеста, — вальяжно вываливаю Сарафановне я, — веду её квартиру свою осматривать. Женюсь, если одобрит моё приданое.

Ира замирает, а у Сарафановны отпадает челюсть. А я, посмеиваясь, хватаю онемевшую Самойлову за локоть и волоком тащу к лифтам.

— Какого…? — придя в себя, начинает возмущаться Ира. От Самойловой прямо искры летят. Наклоняюсь к ней, чтобы заглушить её гневный шепот.

— Слушай, ну какая тебе разница, как я тебя представил, а? — Потом громко говорю: — Да-да, моё солнышко. Раз ты моя невеста, то и Алла Степановна теперь будет пускать тебя ко мне в любое время дня и ночи… В основном, ночи.

Веселясь, нажимаю на кнопку и вызываю лифт. Сверху спускается гремящая коробка. Я все ещё радуюсь своей шутке. Как воспитанный человек, собираюсь вступить в лифт первым. Ира дёргает меня за рукав и пальцем подманивает к себе.

— Что? — Я послушно наклоняюсь к ней.

— Знаешь, Андрей, а кому и кобыла невеста, — с невинным лицом заявляет мне Красная Шапочка и важно шагает в кабину первой. Застываю с открытым ртом. Сообразив, что этой цитатой из Ильфа и Петрова Ира намекает на мои мошеннические проделки в духе Остапа Бендера, начинаю хохотать. Вхожу в лифт следом за ней.

— Если ты уже навеселился, то скажи, на какой этаж жать, — строго одёргивает меня Ира.

— Жми на седьмой. Квартира номер сорок, — с наивным видом сообщаю я, и ошарашенная этой информацией, Самойлова превращается в памятник изумлению. Здорово я её удивил. А что? Да, у меня такой же номер дома, как и у неё, такой же этаж — даже номер квартиры такой же. Такие вот совпадения, бывает. Но вместо того, чтобы обсуждать этот удивительный факт, я с ухмылкой смотрю на Красную Шапочку. Ира демонстративно закатывает глаза, недовольно качает головой и нажимает на кнопку с цифрой «7». Мы молча едем в лифте. Так же молча я предлагаю ей выйти из лифта первой. Да, вот такой я джентльмен. Самойлова отрицательно качает головой:

— Нет, я не пойду, я же уже сказала. Иди в квартиру, я подожду, пока ты дверь не откроешь, и уеду.

Пожимаю плечами и выхожу из лифта. Не оглядываясь, иду к своей двери. В два захода открыл замок, снял сигнализацию. Поворачиваюсь.

— Заходи в гости, — по-хорошему предлагаю этой упрямице я, — я тебя угощу кофе. В честь нашей встречи.

— Спасибо, но я уже сказала тебе, что я не могу. У меня ещё дела есть. Всего тебе хорошего, Андрей. И за ГИБДД, кстати, тоже спасибо. — Самойловой прицеливается нажать кнопку первого этажа, чтобы сбежать от меня. Ага, так я ей и позволил.

— Знаешь, солнышко, чая с пирожками у меня нет, но я действительно могу предложить тебе очень хороший кофе. А кстати, как мне тебя называть? Может быть, Ирой? А может, Ириной Александровой? Или Самойловой? Или ты по-прежнему Файом? А хочешь, я буду звать тебя просто и со вкусом? Например, так: Маркетолог…

В последнюю фразу я вкладываю всю свою иронию. Сказанное мной громким выстрелом раскатывается по этажу и растворяется в глубине шахты лифта грохотом сброшенной вниз скалы. Да, вот такой я интриган. Сделал всё, как хотел. И сделал всё, как надо, потому что, едва я закончил фразу, как увидел загоревшиеся жаждой расправы «волчьи» глаза и как Ира стремительно шагнула ко мне из лифта…

Мой отец учит меня играть в шахматы. «Следи за белой королевой, Андрей. Предугадывай её ходы. И только тогда ты выиграешь»…

— Ах, так ты меня, значит, вспомнил, Серый Волк Андрей? — яростно выдыхает Ира, и я с готовностью киваю ей. Гостеприимно распахиваю дверь и отступаю, приглашая возмущённую женщину переступить порог. Самойлова отрицательно качает головой. Но поговорить она явно хочет. Вернее, не поговорить, а с пеной у рта высказать мне всё, что она обо мне думает. Безусловно, это далеко не то, о чем я мечтал, но это абсолютно то, что позволит мне завлечь Иру в свою квартиру, где я уже расставил на неё неплохую ловушку.

— Входи, и мы поговорим, — миролюбиво предлагаю Самойловой я.

— Нет, я не пойду. Я же тебе сказала.

— Ну, тогда good-bye baby. — Равнодушно пожимаю плечами, сам переступаю порог и демонстративно закрываю входную дверь прямо перед носом Иры. Но я точно знаю, что она никуда не уйдёт. И Самойлова действует, как по нотам: бесстрашно сует ногу в «конверсе» в дверной проём и пытается отрезать мне выход. Но и в квартиру мою не заходит. Не идёт? Ничего, сейчас зайдёт, плохо она меня знает.

— Ты, талантище в области маркетинга, определись, куда тебе, — говорю я, оставляю дверь в полном распоряжении Иры и отправляюсь на кухню. Там холодильник, а в нём — моё единственное спасение: таблетка с обезболивающим, которое быстро вернёт меня к жизни, потому что мне сейчас дико больно — больно до кровавых мальчиков в глазах. Как я столько держусь, мне и самому непонятно. Открываю кран с водой и слышу, как Ира осторожно, крадучись вползает в мой дом. Выглядываю в коридор, и обнаруживаю, что входную дверь Самойлова всё-таки оставила приоткрытой. А вот это меня категорически не устраивает.

— Ты с открытой дверью и в «НОРДСТРЭМ», со своим Зайкой общаешься? Чтобы все были в курсе ваших секретов? — «добавляю» я Ире и снова скрываюсь на кухне. Я мою руки. Шумит вода, и что там делает Ира, мне не очень понятно. — Ир, слушай, дверь, пожалуйста, закрой, — прошу её я, — дверь автоматически защёлкивается на верхний замок и блокируется. Связка с ключами на стойке перед зеркалом. Если ты мне не доверяешь, то на время разговора можешь оставить ключи себе. Потом сама себя выпустишь.

Самойлову мне по-прежнему плохо слышно (шум воды) и не видно (она в коридоре, я — на кухне). Иду к холодильнику, беру коробку с надписью «диклофенак», вытряхиваю на ладонь таблетку. Глотаю обезболивающее и с интересом наблюдаю, как Самойлова, нахмурившись, тщательно и раздумчиво выбирает связку с ключами. Так, ну и что она там выбрала? Ту, что побольше? Поймав мой ироничный взгляд, Самойлова с независимым видом переправляет мои ключи себе в карман куртки, поближе к моей визитке.

— Вот ты у нас молодец, — хвалю я Иру…

Отец часто играл со мной в шахматы. «Тебе первый „шах“, Андрей. А теперь попробуй устроить королеве „цугцванг“: принуди её к нужному ходу»…

— Ладно, Андрей, ключи у меня. А теперь ответь мне на пару вопросов, и я пойду. Итак, вопрос первый: откуда ты столько про меня знаешь? Ну, быстро и конкретно!

Ничего себе, ну и тон у неё. Вообще-то, я у себя дома. А она — у меня в гостях.

— Вот сама себе и ответь, — не менее «дружелюбно» предлагаю я своей зарвавшейся гостье, — и, кстати, если уж ты решила здесь задержаться, то будь так любезна, куртку свою хотя бы сними. Мы не на вокзале, детка. Свои «конверсы» можешь оставить, все равно тут моя сес… моя домработница каждый день убирается.

Подавая Ире пример, стягиваю с себя «ветровку», стаскиваю кроссовки (ага, весной и летом носки не ношу — выглядит это убого и смешно, так же, как и голый чувак, скачущий в носках перед дамой). Куртку бросаю на кресло и невольно морщусь: любое движение сейчас вызывает адскую боль. «Диклофенак» подействует, но только через четверть часа. Только через пятнадцать минут я смогу перейти к своей активной программе. Красная Шапочка оценивающе смотрит на меня и составляет свой собственный план действий с учётом ширины моих плеч и постигших меня увечий.

— Значит, так, Андрей. Поскольку я здесь задерживаться в принципе не собиралась, то и куртку я снимать не буду, — безапелляционно заявляет она.

— Нет?

— Нет!

— Ну, тогда свободна. — Театральным взмахом руки показываю Самойловой, где у меня тут выход. Ира недовольно-вопросительно поднимает бровь. — Мой дом — мои условия, Ира, — преспокойно констатирую сей непреложный факт я. Самойлова недовольно покусала губы, нехотя мне кивнула и начала медленно расстёгивать свою куртку-парку. Возясь с молнией, бросает мне из-за плеча:

— Знаешь, что я заметила?

— Что?

— Что в тебе непостижимым образом сочетаются несочетаемые вещи.

— Например?

— Например, потрясающее воспитание и удивительная наглость. На мой взгляд, ты вообще цивилизован ровно на половину, — насмешливо заканчивает Ира, встаёт на носочки и аккуратно вешает свою куртку на вешалку.

— А куда делась другая половина моего воспитания, не подскажешь? — смеюсь я.

— Не знаю, куда она делась. Наверное, осталась у разбойников с большой дороги, —усмехается она. — Ты, кстати, неуловимо на них похож. С этим твоим хитрым взглядом. — Окончив фразу, Ира одевает спокойствие на лицо и суёт худенькие пальцы в шлёвки-петли на джинсах.

— То есть я тебе не нравлюсь? — уточняю я.

— Вообще нет. Ни разу. — Ира стоит, покачивается с пятки на носок и с улыбкой на меня смотрит.

— Точно? Уверена?

— Ага.

«Нда. Ира у нас — это что-то: ни в чём по-хорошему не убедишь!»

— Жаль, — говорю я.

— Это ещё почему?

— Потому что ты мне как раз очень нравишься. — Провёл по ней взглядом снизу-вверх. На мгновение задержался на её белой рубашке. Разбойник с большой дороги, говорит она? Зато сегодня кое-кто, оказывается, забыл одеть лифчик. И я, пользуясь моментом, откровенно разглядываю её округлую грудь, упруго натянувшую тонкую ткань сатина. Такая грудь отлично смотрится и без белья. Взять бы её в ладони, прижаться к ней ртом и оставить два мокрых следа на полупрозрачной ткани. Так, чтобы белая ткань стала совсем прозрачной, а в синих глазах Самойловой заискрилось желание. Поднимаю на Иру красноречивый взгляд и вижу, как смущённо заметались её глаза и заалели щеки.

— Что, — ехидничаю я, — вторая половина моего воспитания тоже к разбойникам ушла?

— Нет, к вождям краснокожих! — Самойлова злится и, как школьница, одёргивает блузку, чтобы ткань больше не льнула к телу, да ещё и руки складывает на груди.

«Господибожемой, как будто в броню оделась…»

— …знаешь?

— Ир, что, прости? — отвлёкся я от своих нечестивых мыслей.

— Ты что, оглох?

— Нет, ослеп от твоей красоты. Так что ты там пробубнила?

— Андрей, — вспыхнула Ира, — повторяю свой вопрос: откуда ты обо мне столько знаешь? Говори, или я в полицию сейчас позвоню. Там много специалистов по таким вот независимым юрисконсультам в тренировочных штанах… бегающим по утрам с визитками.

«Угроза? Или намёк на то, что, если я её трону, то дело для меня плохо кончится?.. Ну-ну, мечтай…»

Я хмыкнул. Между тем, думая, что сразила меня этой «смертоносной» стрелой наповал, самоуверенная Красная Шапочка с изяществом прима-балерины Большого театра надменно отставляет правую ножку в третью балетную позицию и победоносно смотрит на меня. В ответ мне тоже очень хочется поддразнить её. Например, прочитать ей пару подходящих к случаю эротических танка Рубоко. Но я сую руки в карманы и приваливаюсь к кирпичной стене своей белой прихожей. Кошусь на свои «Swatch». Прошло всего пять минуты, и «диклофенак» ещё не работает. Одним словом, ни рояля у меня в кустах, ни Сочи на прикупе.

«Ладно, Ира, давай ещё поболтаем с тобой. А там и обезболивающее активизируется.»

— Слушай, Ир, оставь пока мои тренировочные на мне хорошо? Скажи-ка мне лучше вот что: почему это я тебе не нравлюсь, если ты при нашем первом знакомстве называла меня «сладким»?

— Тебе давно не четырнадцать лет, Андрей, и ты давно уже не «сладкий» … И, кстати, Исаев, а что тебе, собственно говоря, от меня надо? Зачем ты ко мне вернулся? И почему — сегодня? Я, между прочим, за тобой не посылала. — Последнее сказано Самойловой поистине барским тоном. Мне сразу хочется на лбу себе написать: «Дворовый, тридцати двух лет. Трудолюбив, да и недужит редко». В оригинале я такое у Минаева читал, в его незабвенном «ДухLess». И я ловлю себя на мысли, что я уже не на шутку завожусь от тона превосходства Иры. Похоже, Самойлова пытается столкнуть наш разговор в эмоциональную область. Там — её исконно-женская территория, на которой она одним щелчком вышибет почву у меня из-под ног. Так, ну и что же мне делать?..

Отец любил играть со мной в шахматы. «Андрей, белая королева сказала „гарде“. Она перешла в атаку»…

— Зачем я вернулся? А я, представь себе, Ира, очень соскучился по тебе с прошлого четверга, когда нечаянно встретил тебя в Лондоне. Ты же у нас незабываемая, вот я и решил разыскать тебя в Москве, — заявляю я на голубом глазу.

— Ах вот как, значит, Исаев… в Лондоне ты меня встретил… понятно. Да ты же не узнал меня в Лондоне, Андрей!.. А ну-ка, Серый Волк, погоди-ка. Кажется, я тоже кое-что припоминаю. — Ира бросает на меня неприятный и неприязненный взгляд, от которого мне хочется укусить её, и начинает медленно расхаживать по прихожей. Три шага в одну сторону — три в другую. — Говоришь, в Лондоне?.. Ладно, Исаев, тогда давай начнём с Лондона… Итак, это был четверг. Такой чудесный, светлый, весенний день. Но тут появляешься ты, и всё портишь, пытаясь, как тот несчастный мальчишка-баскетболист, склеить меня на глазах у моей подруги. А всё почему? Да потому, что ты меня не узнал. Или у тебя тяга к собачьим свадьбам? Или — ты решил ещё раз попытать судьбу, потому что тебе «нет» девушки в принципе не говорили? — Самойлова хмыкнула и вопросительно посмотрела на меня. Но я молчу. Ира ждёт моей реакции, но, так ничего и не дождавшись, поворачивается ко мне спиной и снова делает от меня три шага. — Ладно, идём дальше, — назидательно продолжает она. Потом оборачивается: — Кстати, а сейчас ты мне тоже ничего сказать не хочешь? Например, объяснить мне, с чего это ты бросился под мой «туарег»?

Но я не удосуживаюсь с ответом. Во-первых, меня уже нереально бесит эта её манера цедить слова. Во-вторых, я до сих пор не понимаю, почему Ира так агрессивно настроена и что за игры ведёт тут со мной. И я молча смотрю на Самойлову. Ира узит зрачки, зачем-то поправляет свои браслеты, после чего раздражённо щёлкает застежкой часов от «Michael Kors»:

— Молчишь? Ладно, молчи, Исаев… Потом расскажешь, кто помог тебе меня вычислить. Ишь, Маркетолога он нашёл… Джеймс Бонд доморощенный!.. Ну, а я пока продолжу. Итак, на чём я остановилась?

«На самом быстром способе достать меня.»

— На Лондоне, — с жемчужной улыбкой любезно подсказываю.

— Ах да, — косой взгляд в мою сторону. — Итак, сразу после Лондона, утром в воскресенье, — снова шаг в сторону от меня, — рядом с Митиным «лексусом» стоял двухколесный «BMW», на котором сидел мотогонщик, одетый во всё чёрное — ни дать, ни взять, прямо князь тьмы… Ха-ха тебе два раза! Мите я отдала Такеши. У мотогонщика был шлем с заклеенной на нём цифрой сорок шесть, и этот мотогонщик шёл за мной по пятам по МКАДу. Загнал меня в правый ряд своими маневрами, пионэр. Проводил аж до «Верейской Плазы» … Кстати, Исаев, это случайно не ты был?

Я как воды в рот набрал, но желваки у меня точно играют. Ира с удовлетворением обозревает плоды своих интеллектуальных трудов и решает поддать мне жару:

— Ладно, Исаев, не дрейфь, ты пока ещё не на суде и не обвиняемый. Идём дальше. Сегодня на дороге огромный такой кот сидел — здоровенный, не меньше Такеши… Полчаса назад я заехала тебе фарой в плечо. Жаль, не по тому месту врезала… Ты притащил меня в свою квартиру… А ну, быстро сознавайся, какого чёрта тебе от меня надо?! И почему — именно сегодня?

В общем и целом, её монолог выглядят ровно так, как Фадеев и предсказывал: Ира, как танк, наступает по всем фронтам, сминая всё на своём пути, отстреливая и наших, и ваших. В ответ мне хочется взять её за ухо и выставить из своей квартиры вон. Но поскольку подобные действия абсолютно исключены, меня обуяет лихой бог юмора и веселья. Тихо всхлипываю, вытаскиваю бумажную салфетку из кармана тренировочных штанов, начинаю промокать оба своих серых глаза.

— Ир, ты не знаешь, но у меня такие проблемы, такие проблемы, — жалостливо бормочу я.

— Какие ещё у тебя проблемы? — Ира немного сбавила обороты. Понижаю голос до тайного шёпота:

— У меня, Самойлова, маниакальный синдром: фетиш на белые кеды. Абсолютно неизлечимо. — Я тут же делаю лицо Квазимодо. Самойлова испуганно сглатывает и пятится от меня. А я продолжаю ёрничать: — Ир, ты даже не знаешь, какой я извращенец. Я так долго следил за тобой, потому что в Лондоне ты меня послала. И я решил: будь что будет, но я найду тебя. Вот и выследил в Москве. А теперь ты в моей квартире… Так что дай мне один разок по-дружески за проделанную мной работу? В принципе, я, конечно, могу и два, и даже три раза, но тогда ты должна будешь побегать за мной… на четвереньках, как перед своим Зайкой бегала. — Последнее — мой безжалостный намёк на её бесценный диалог с Кузнецовым, который я подслушал в воскресенье. Из-под салфетки стреляю глазами в Самойлову. Та возмущена до предела. Убираю салфетку от глаз, стираю клоунскую ухмылку с лица. — Ну как, — уже вполне серьёзно спрашиваю я, — побегаешь? Или просто дашь мне?

— Не дам! — Самойлова не то гневается, не то боится. — Значит, ты ещё и шпион, Андрей?

— Нет, Ир, я — шут гороховый.

— Ты не можешь без этих своих вечных шуточек, нет? — злится она.

— А кто сказал, что это шутка? Я же ещё в четверг открыл перед тобой все козыри и признался, что ты мне очень нравишься. А ты сначала радостно вспыхнула, а потом жизнерадостно меня отшила. Сегодня мы снова встретились. Ты долго ломалась, но всё-таки довольно резво прискакала ко мне домой. Из чего я делаю вывод, что ты без ума от меня… Так, с чего начнём нашу постельную с цену? Тебя раздеть, или ты сама?

— Не смешно, — Самойлова огрызается, но вздрагивает.

— Не смешно — и не надо. Я тоже не в цирке работаю… Ир, ты кофе будешь? — пытаюсь объявить короткое перемирие я.

— Нет.

— Нет?

— Нет!

«Ух ты, как воинственно!»

— Может, выпить хочешь? — «Чёрт, да я прямо само радушие с ней.»

— Нет. Я за рулём, если ты, конечно, заметил. А тебе, судя по твоему развесёлому настроению, уже точно не надо… Андрей, ответь мне на мой вопрос, и я пойду.

— Господибожемой, ну какой ещё вопрос, зайка?

Ира чуть ногами на меня не топает:

— Не смей меня так называть!.. Второй вопрос. Я тебя спросила, зачем ты вернулся ко мне и почему именно сегодня?

— Затем же, зачем и ты, Ира, ворвалась сюда, — с убийственным спокойствием, устав от этих игр, режу я правду-матку.

— Что ты имеешь в виду? Я не понимаю.

«Снова этот высокомерный взгляд и менторский тон?»

— Да ну? — Я изогнул брови, ловко собезьянничав жест Иры. — А, по-моему, всё предельно ясно. Но вообще ты, Самойлова, молодец. Я, признаться, думал, что ты сдашься первой. Но поскольку мне весь этот трёп уже порядком надоел, то я предлагаю остановиться на той простой и здравой мысли, что ты и я — мы давно взрослые люди, что ты меня хочешь и что я не против. Так почему бы и нет, один раз, здесь и сегодня? Будет, что вспомнить, когда мы разойдёмся, как корабли в море, и ты на всех парусах помчишься обратно к своему Кузнецову, и…

— Ты вообще соображаешь, что ты несёшь? — Ира отступает.

— А ты? — Я прищуриваюсь. — Во что со мной играешь ты? Ты же узнала меня в Лондоне. Так зачем же ты тогда закатала мне в лоб? Это что, детские комплексы? Или такая специальная женская тактика: завлекать — но не давать? В опасные игры играешь, Самойлова…

— Что ты сказал, Андрей? У меня? У меня комплексы? — Самойлова нарочито смеётся. — А у тебя тогда, интересно, какие комплексы, если ты на полном серьёзе нашёл меня в Москве, сунулся под мой автомобиль и потом притащил сюда? Что, я так тебе нравлюсь? Или — я одна такая единственная, кто за всю твою жизнь тебе не дала?.. Слушай, ну как мало тебе надо, чтобы вот так завести тебя. И, главное, столько усилий, сколько стараний ради какого-то одного раза… продолжительностью в пару минут? — Ира уже хохочет. — Спасибо за оказанную честь, но я пропущу. Не люблю разочарований.

«Так, ну всё понятно: Ира решила не просто дать мне по башке, но и довести моё либидо до импотенции.»

Кошусь на часы: осталось пять минут до полного выздоровления. Осторожно кручу плечом:

— Самойлова, а тебе никогда не приходило в голову, что один раз со мной может быть таким, что тебе его до конца жизни хватит? — уже вполне серьёзно спрашиваю я. — Или у тебя только один опыт: один раз продолжительностью в пару минут? Кстати, о позах: к позам у тебя есть пожелания?

— К позам у меня пожеланий нет. Но вот сейчас я точно в полицию позвоню. Там мне подскажут и про твои позы, и про твой опыт… извращенец. — Ира хмурится и отворачивается от меня.

— Самойлова, я не понял: ты с наручниками, что ли любишь? — смеюсь я, разглядывая насупившуюся женщину. — Откровенно говоря, я не большой сторонник вывертов в постели, но ради тебя, так и быть, сделаю исключение… Самойлова, может, хватит собачиться? Объясни мне простым, доступным русским языком, почему ты так повела себя в Лондоне? Зачем ты спектакль этот затеяла, скажи?

Ира теряет дар речи. Потом вздыхает с фальшивой грустью:

— Нет, ты точно с ума сошёл.

— Да нет, я-то как раз в полном порядке. — Смотрю в её глаза и тут меня осеняет: — Слушай, Ир, а ты ведь не даром мне здесь сцену устроила. Ты же явно хочешь что-то выяснить про меня. Так, ну и что именно? Спрашивай, и я отвечу.

Она прищуривается:

— Андрей, почему ты подошёл ко мне в Лондоне?

— Ты подала мне намёк, и я на него повелся.

Она морщится:

— О господи, опять эти твои фантазии… Ладно, тогда зачем ты нашёл меня в Москве?

— День свободный выдался. А у твоих коленок как раз выходной от твоего Мити.

«Что, получила за своё враньё?»

— Так, всё. Хватит, Андрей. Наш разговор окончен. Договорим потом как-нибудь. Давай, Исаев, увидимся, — небрежно бросает мне Красная Шапочка, после чего лихо выуживает мои ключи из кармана куртки и деловито берёт куртку подмышку. А я обнаруживаю, что я растерянно и зло сжимаю кулаки, услышав знакомую фразу, но уже применительно к себе, любимому… Я тут же себя одёргиваю и снова вальяжно приваливаюсь к стене.

— А хочешь, Красная Шапочка, я тебе кое-что расскажу, пока ты будешь эту дверь отпирать? — предлагаю я шёлковым голосом, поглядывая на часы.

«Ещё две минуты — и всё.»

— Не хочу я с тобой разговаривать, — между тем сухо кидает мне Самойлова, роясь в связке с ключами.

— Ищи, ищи ключи… ключница. Итак, почему ты так повела себя в Лондоне, ты мне пока не скажешь. Ладно, оставим отгадку на десерт, а пока займемся другим любопытным моментом. Я, Ир, очень хочу понять, почему ты так агрессивно ведёшь себя. Что я тебе сделал?

— Ты мне не нравишься, — раздражённо оборачивается она.

— Да?

— Да.

— Ага. А зачем тогда ты вошла сюда?

— Андрей, да оставь ты меня в покое. Скажи лучше, как эта дверь отпирается, и я, наконец, уйду.

— Ну нет. Это ни фига не ответ на мой вопрос, даже если я — придурок, а ты у нас что-то типа сапиосексуала. А может, ты действительно сапиосексуал, а? — Я фыркаю. — Слушай, Самойлова, а ведь действительно, эти твои бесконечные загадки, эта твоя работа, до предела разрекламированная в социальных сетях. Это твоя демонстрация умственного превосходства над окружающими, — я тру плечо, поглядывая на часы, — этот твой интеллектуальный коллажик, составленный из картин Магритта… Что, твоя чувственность только так расправляет крылья? Чтобы завести тебя, нужен кто-то умный? Номер первый во всём, так? А то, что тебя ко мне тянет, никак не вписываются в твоё мировосприятие? Так, ну а я в чём виноват?

— Коллаж не мой, а Эль, — зачем-то сообщает мне Ира, но тут же прикусывает язык.

— Поздравляю вас обеих, но мне наплевать. Так возвращаемся к моему вопросу. Почему ты, такая умная девочка, сегодня пошла ко мне, но тут же засобиралась обратно, как только поняла, что я всерьёз настроен с тобой переспать? Не хочет поговорить об этом? — Ира вздрагивает, но молчит. — Ну, не хочешь — и не надо. — Вот теперь я точно в своём фарватере. — Ир, а ты ведь вправду меня боишься.

— Давай-давай, Исаев, ты у нас от скромности тоже не умрёшь. — И Ира снова принимается терзать ключами мою дверь.

«Странно, и как это ещё она не выдохлась бороться с моей дверью? Я бы уж точно обо всём догадался.»

— Не-не, стоп, — говорю я. — Стоять, дорогие фашисты. Ир, я не о простом человеческом страхе с тобой говорю. Я имел в виду другое: ты боишься не меня, а того, что я могу с тобой сделать.

Самойлова грозно расправляет плечи и бросает мне из-за плеча:

— Знаешь, Исаев, я боюсь только одного: что ты у меня так и останешься синонимом к двум словам: «тупость» и «нахальство».

— Нет, Ир, я у тебя останусь синонимом к другим словам: «похоть» и «любопытство».

— Да не хочу я тебя!

— Да?

— Да.

— Ну да. Ну, тогда, пожалуйста, повернись ко мне… Повернись, я с кем, в конце концов, разговариваю?

Самойлова выполняет мою просьбу и с непередаваемым чувством пренебрежения оглядывает меня с головы до ног.

— Ну, что тебе ещё надо? — Безразличный взгляд, усталый тон. — Как же ты достал-то меня.

— Твоя грудь, — говорю я.

— Что «моя грудь»? — округляет глаза Ира.

— Офигительная у тебя грудь. И просто потрясающе на меня реагирует.

Ира ахает, широко распахивает глаза, глядит на меня, потом на вздыбленную ткань рубашки и заливается яркой, жаркой краской стыда. А я понимаю, что в попытке поставить её на место несколько перестарался. Подняв голову, Самойлова яростно впивается зубами в нижнюю губу и собирается швырнуть мне в голову тяжёлую связку с ключами. Я в извиняющемся жесте вытягиваю руки вперед.

— Ладно, прости, — пытаюсь угомонить разбушевавшуюся женщину. — Ир, ну подумай, ну я-то в чём виноват, что тебя так ко мне тянет? Ты же видишь, я даже не смеюсь. — На самом деле, я уже кисну от смеха. — Ну ладно, иди ко мне, моя беспонтовая детка. Я тебя пожалею. Трах… в смысле, доставлю тебе удовольствие, а потом ты исче… В смысле, пойдёшь к себе домой или к своему Зайке. Или — ещё к кому-нибудь… Кис, кис, Самойлова. У тебя глаза сейчас синие, как у сиамской кошки. Обожаю злых кошек. Я — весь твой, иди ко мне. — Театрально распахиваю ей объятия. Белая от бешенства Ира вытягивает вперёд шею и шипит:

— Ты! Слушай, ты! Я давно уже поняла, что всё в твоей жизни только к одному и сводится. Подошёл, поулыбался, почирикал, брякнул какую-нибудь шутку — и всё, девочка готова. Ты таким ещё в детстве был. А сейчас ты стал ещё хуже: в башке — всего два тупых действия. Сначала «милости прошу в мою постель», а потом «пошла вон из моей постели». Ты же такой, да? Я правильно угадала? Ты же по-другому не можешь. Тебя же только одно всегда интересовало: пределы твоей чувственности. — Ира поднимает на меня откровенные глаза. — В общем так, заруби себе на носу: я никогда не буду одной из твоих бесчисленных девочек-дурочек, потому что… — И тут Самойлова испуганно осекается, поняв, что, увлекшись, выдала себя с головой.

— Ах, так вот в чем дело у нас, оказывается, — насмешливо тяну я. — Ты у нас, значит, другая? И видимо, именно поэтому ты решила сыграть на моём самолюбии? Чтобы остаться для меня первой и единственной, да? Той самой вечной любовью, которую я никогда не забуду? — От понимания, что она пыталась сделать со мной, мне становится жарко и мерзко. Я смотрю на неё: — Ир, а скажи-ка мне: кто тебя так жестко, прости за выражение, отодрал в первый раз, что ты стала такой стервозой? — Самойлова ахает, а я продолжаю: — Фи, Ира, вести себя вот так… как ты… это уж совсем мелко.

Самойлова прикусывает губы до белизны и распрямляет спину.

— В общем, так, милый мальчик, — твёрдо и решительно говорит она. — Во-первых, немедленно открой дверь и выпусти меня из квартиры. Во-вторых, запомни: ничего я от тебя не хочу и никогда не хотела… Ты мне эту проклятую дверь когда-нибудь откроешь? — Ира, уже не сдерживаясь, зло бабахает по ней кулаком.

Я подхожу к ней ближе.

— А ты, Самойлова, не торопись, потому что ты никуда не уходишь, — уже серьезно говорю ей я.

— Как это «не ухожу»? — растерялась Ира.

— А так. И, кстати, не пугай меня статьёй УК РФ, не имеет смысла.

— А причём тут Уголовный Кодекс?

— А при том. Ты мне тут разные намеки делала… Так что позволь мне тебе изложить, как по факту будет выглядеть наша встреча. На случай твоего шантажа или жалоб в соответствующие инстанции… Так вот, во-первых, ты у нас женщина совершеннолетняя. Ты говоришь, что это я тебя в квартиру заманил? Ага, а ты не заметила, у меня на лестничной площадке установлена камера наблюдения? Маленький такой красный глазок? Камера пишет, а запись смотрит полиция. И на плёнке есть видео, как ты ломилась в мою квартиру, и как самодовольно закрывала за собой дверь. Ты вошла сюда. Сама вошла. Так рвалась на своих стройных двоих, что чуть дверь мне не вынесла… Теперь, во-вторых. Я — хоть я парень, в общем, и бессовестный, — но это я предложил тебе выбрать ключи, чтобы уйти отсюда. А ты выбрала эту связку с ключами. А вдруг ты специально взяла её, чтобы не уходить? Что тогда?

— Погоди… так что… так это не те ключи, да? — Ира переводит тоскливый и жалобный взгляд на стеклянную полку со вторым комплектом ключей.

— Ага. Молодец. Тебе пятерка… Садись — вернее, ложись. Те ключи, что тебе нужны — вон они, в связке поменьше. — Заметив жадный взгляд Самойловой, брошенный в сторону второго комплекта ключей, я отсекаю ей доступ к полке. Смотрю на нее. Ира с вызовом встречает мой взгляд. В этот момент я и принимаю решение. — Значит так. Прелюдия закончена. Как выигравший в этом раунде, я предлагаю тебе два варианта дальнейшего развития событий. Вариант первый: ты тихо-мирно рассказываешь мне, во что ты со мной играешь, после чего валишь домой. Вариант второй: я, в качестве альтернативы, один раз тебе «задвигаю», после чего ты расскажешь мне, в какие игры ты играешь. Предупреждаю сразу: то, что у тебя на уме, я так и так узнаю.

Ира смотрит на меня расширившимися зрачками. Поморгала, покусала губы и — вот, нате вам:

— Знаешь, что, Исаев? Пожалуй, есть ещё третий вариант развития событий. Например, я с удовольствием расскажу тебе, как я к тебе отношусь. Так вот, ты — избалованный инфантильный мальчишка, который никогда никого не любил. А когда понял, что жизнь умеет бить, ты, вместо того, чтобы вырасти, взял, да и озлобился на весь божий свет… И не сверли меня взглядом серого волка, не надо. Потому что ты ничего мне не сделаешь. Ты против меня всегда был слабаком — таким ты и остался. Таким я тебя и запомню… И ты ничего не понял про меня… А теперь открой эту дверь и выпусти меня отсюда, или я тебя уничтожу.

«Мальчишка? Слабак, который никого не любил?.. Ах ты, стерва, всё-таки до меня достучалась!»

— Так, всё, прости-прощай УК РФ. А ты… ну-ка иди сюда!

@

6 апреля 2015 года, понедельник, утром.

Живой Журнал Андрея Исаева. Запись №5.

Нас разделяют два моих шага. Делаю первый шаг к ней. Самойлова вздрогнула и отступила. Делаю второй шаг. Загнал её в стену, рядом с дверью, в которую она спиной и впечаталась. Забираю из её ослабевших пальцев бесполезную связку с ключами и её куртку и бросаю всё это на жалобно звякнувшее стекло полки в прихожей. Куртка беспомощно падает на пол. А Ира выставляет вперёд руки и пытается от меня увернуться, решив, что я к ней лезу за поцелуем. Но сейчас её поцелуи интересуют меня меньше всего. Перехватил её запястья, вздёрнул их наверх, безжалостно вжал их в стену. Пока Самойлова лихорадочно соображает, что же ей теперь делать, я левой рукой расстегнул её джинсы. Самойлова даже «мама» сказать не успела, когда я продел пальцы в шлёвки на её джинсах, и, присев перед ней на колено, рванул вниз по её ногам её джинсы вместе с трусами. Трусы ничего так себе, кружевные, оранжевые, с лейблом «Victoria’s Secret». На ногах у Самойловой остались только чулки с широкими кружевными резинками.

«Ух ты, какие бантики на чулках.»

— Классно, — хвалю я Иру и медленно провожу ладонями у неё под коленями. Гляжу на неё снизу вверх. — Для кого наряжалась, красавица? Для меня? Или для своего Зайки любимого? — После чего радую Иру удачным исполнением свиста на мотив «Pretty Woman». Смотрю на неё и вижу пунцовые щёки и ледяные глаза, таящие слезами исступления и унижения.

— Не смей смотреть на меня… не трогай меня… да иди ты вообще в ад, Исаев! — кричит Ира и пытается разбить мне коленкой нос. Как же, разбежалась: я ноги-то ей зачем джинсами спеленал?

— Только вместе с тобой, — говорю я. Поднырнув под Красную Шапочку, взваливаю её на плечо и тащу, как добычу, в спальню. Ира пытается лягнуть меня и вопит что-то оскорбительное про ошибки в моей родословной. Недолго думая, я в ответ звонким шлепком впечатываю ладонь в её задницу, которая сейчас очень напоминает перевёрнутое золотое сердечко. Даже потёрся об него щекой.

— Ай! Пусти меня… Пусти немедленно, а то заору!

— Только попробуй, и я тебя голой из квартиры выставлю, — не то в шутку, не то всерьёз грожу я. — Я тебе уже сказал, что у меня на лестничной клетке установлена камера наблюдения? Ну так вот, ещё раз посмеешь повысить на меня голос, или оскорбить меня, или заговорить со мной в своём любимом менторском тоне, и я порадую родимую полицию, выставив тебя на лестничную площадку, в чём мать родила. Голой. А твою одежду в окошко выкину. И ещё консьержке своей позвоню. А там уж моя консьержка поговорит с твоей консьержкой — и привет Маркетологу.

— Ты не посмеешь, — испуганно пыхтит Ира. Ей страшно. Да и висеть ей на моём плече, видимо, не очень удобно.

— Да—а? А ты попробуй, проверь, — подначиваю я и подкидываю её повыше. На самом деле мне наплевать, даже если Красная Шапочка будет «SOS» орать: у меня звукоизоляция в квартире. Но Самойлова ведётся на мою нехитрую ложь и испуганно закрывает рот. Я уже праздную победу, когда Ира мстительно всаживает мне в копчик все десять своих ногтей. Я со свистом втягиваю воздух в лёгкие. Нет, всё-таки, я осёл. Простыми угрозами Самойлову не унять. А боль в спине дикая.

«Ладно, сейчас я тебе тоже кое-что покажу, моя несговорчивая девочка. А ну-ка, непослушная Красная Шапочка, прокатись-ка по моей спине вниз головой…»

Увидев пол, приближающийся к ней с головокружительной скоростью, Самойлова крепко обхватывает меня за талию и трусливо пищит:

— Не надо, псих. Ты же меня уронишь.

— Тогда драться со мной не надо!

А вообще-то приятно, что она так вцепилась в меня. Так мы с Самойловой и въехали в мою спальню.

— Конечная остановка, приехали, — объявляю я и стягиваю с её дрыгающихся ног один за другим оба кеда. Белые «конверсы» падают со стуком, как резиновые мячи. Сорвав с Самойловой джинсы, добавляю туда же её оранжевые, как апельсин, миниатюрные трусы, и кидаю все тряпки в угол. А Самойлову швыряю на постель и лезу к ней. Ира пятиться от меня боком, как краб, прикрываясь руками.

— Последний шанс для чистосердечного признания, — говорю я. — В последний раз спрашиваю, что за спектакль ты затеяла в прошлый четверг, в Лондоне? Скажи мне правду, и я тебя не трону и отпущу.

Я терпеливо жду, и вот — нате вам: Красная Шапочка выходит из ступора, опирается на локти и со словами «да что ты вообще о себе возомнил?» гневно, метко и точно засаживает мне розовой пяткой в левое плечо (спасибо, что метила всё-таки не в правое).

— Ах, так? — В отместку хватаю полы её рубашки и безжалостно рву их в стороны. Пуговицы летят дождём, градом стучат по полу. Ира ойкает, а её рубашка превращается в два бесполезных полотна. Развожу её руки в стороны и жадно рассматриваю обнажившуюся грудь, струнки рёбер и впалую окружность живота.

«Как же она мне нравится…»

И тут я, к собственному изумлению, получаю чувственный, рваный вздох женщины, которая очень чутко и остро реагирует на меня.

— Ир, а ведь я с тобой не ошибся: ты действительно хочешь. — И, глядя в её расширившиеся зрачки, беру её за щиколотки и рывком тащу под себя. Ира с испуганным воплем вцепляется в меховое покрывало и отправляется ко мне уже на нём. Раскидываю в стороны её ноги, прижимаю брыкающиеся колени к кровати, опускаю вниз голову — и…

— Исаев, нет. Исаев, не смей!.. Андрей, ну пожалуйста, ну не надо. — Язык у неё заплетается. Удивлённо поднимаю голову и вижу белое, как снег, лицо насмерть перепуганной женщины. Я даже оторопел:

— Ира, да ты что?

— Это — отвратительно, — Самойлова чуть не плачет и пытается сесть. Толкаю её обратно.

— Отврати… Чего? — я подумал, что я ослышался.

— Отвратительно. Я такого ещё никогда… Да отпусти ты меня уже. — Воспользовавшись моим замешательством, Ира, оскорблённо сопя, всё-таки садится. А я во все глаза смотрю на неё. Нет, я с ней точно с ума сойду. Да с кем она вообще была и у кого свой опыт перенимала? «Отвратительно», подумать только… Но раз женщина не хочет так, как могу я, то я могу и по-другому. Я вообще много чего могу. Да, я, может быть, и подонок, но подонок с большим опытом.

В следующее мгновение перекатываю Самойлову на живот и сажусь на неё верхом.

— Андрей!

— Да не бойся ты: больше «так» не буду… Пока — не буду, — уточняю я. — А ну тихо, я кому сказал? А не то передумаю.

Убедившись, что моя добыча затихла и испуганно затаилась, сдёргиваю с себя футболку. Мать моя в айкидоги, да на белом трикотаже — дыра, проделанная Иркиными когтями, а рядом с дырой — три ослепительно-красных полосы. Это — моя кровь от оставленных ею царапин. Швыряю футболку в угол. Чёрт, а спину-то жжёт.

«Всё-таки стерва ты, Ира. Я любить тебя хочу, а ты со мной дерёшься.»

— Ир, между прочим, ты мне всю спину отделала. Не хочешь поцеловать моё больное место? — Теперь я тащу рубашку с неё.

— Н-не… То есть хочу. — Опомнившись, Красная Шапочка пытается отстоять свою блузку. — Андрей, не трогай. Слезь с меня, и я сама поцелую твоё дурное место. — Распрощавшись с блузкой, Ира замирает в нелепой надежде, что я поведусь на её безропотное смирение. Вместо этого я, пользуясь небольшой передышкой, запускаю под неё свою руку.

— Ага, нашла дурака, — нахожу её грудь. Я ещё помню, как ей нравилось. — Ир, а ты прогнуться можешь? А то мне так неудобно.

— Отвяжись от меня, — стонет она.

— Ладно, не напрягайся. Лежи, солнышко отдыхай… Я сам со всем справлюсь. — И я оставляю свою левую руку там, где она гуляет сейчас, а правой стаскиваю резинку с Иркиного хвостика. Волосы Самойловой рассыпаются с шёлковым, хрупким шелестом, а я окунаю лицо в мягкие белые пряди волос. — Ир, ну хватит воевать, — шепчу я, вдыхая такой знакомый запах, — ты же мне синяков наставишь. А мои девочки скажут, что ты меня побила. Слушай, ну давай тихо-мирно переспим, как я хочу, а потом ты домой поедешь…

Самойлова с неожиданной яростью вцепляется мне в запястье. Ничего себе, ну и заявка на победу. То есть я притащил Красную Шапочку в своё волчье логово, а она вернулась, прихватив с собой разом всю волчью стаю? Да еще её и возглавила? Вообще-то, Ира орудует своими когтями не хуже разъярённого Самсона. Зашипев от боли в руке, перестал стесняться и я: взял да и применил к ней отоши. Но поскольку Красная Шапочка мне точно не спарринг-партнёр по «ката», то и я мягко держу её за локти, которые завожу ей же за спину, чтобы вздёрнуть её повыше и поставить перед собой на колени. Не сообразив, чем это может для неё закончиться, Самойлова наклоняется в попытке юркнуть головой вперёд и сбежать. Естественно, что её золотистая задница немедленно упирается мне в.… короче, уперлась, куда надо.

— О, молодец, прямо в яблочко, — обрадовался я и намеренно похотливо потёрся об её зад соответствующей частью тела. Ира возмущённо пискнула и задёргалась. А я отпустил её руки и опустился на колени. Всё, пора заканчивать наши «мирные» переговоры. Я и так с четверга из-за неё на взводе. И долго я в таком темпе не продержусь. Взял за талию бьющуюся женщину, потянул на себя. Самойлова попыталась зубами цапнуть меня за пальцы. Спасаюсь от неё в самую последнюю секунду.

— Ир, я кому говорю: угомонись. — Встряхиваю эту упрямицу и прижимаю её спиной к своей груди. — Заканчивай сражаться, а то я ещё тебе синяков наставлю. А твой Зайка скажет, что это я тебя побил. — В очередной раз «проехавшись» катком по её Мите, на всякий случай тут же перехватываю запястья Иры и так держу.

— Ну, спасибо тебе, Исаев. Вот честное слово, спасибо… Очень благодарна и за твою заботу, и за твоё отношение ко мне, — возмущённо пропыхтела Ира. Добровольно сдаваться мне она явно не собиралась.

— Обожаю твое чувство юмора. — Я пытаюсь поцеловать её в висок. В ответной «ласке» Самойлова дёргает головой и ловко заезжает мне в челюсть.

— Ай!.. Всё, Красная Шапочка, второй раунд твой: теперь помимо фингала на плече и царапин на спине, мне ещё и синяк обеспечен. — И я резким толчком ног развожу в стороны её колени.

— Исаев, я тебе уже сто раз говорила: я с тобой спать не буду! — зло кричит она.

— Значит так, Самойлова: это я не буду с тобой спать, поняла? — В конце концов, я потерял всякое терпение. Ира на мгновение застывает:

— Тогда что ты задумал?

Я смеюсь:

— А на что это похоже? — и веду свободную руку вниз по её бедрам.

— Ты что делать со мной собираешься? — извивается она.

— То, что мне не удалось с самого начала. Но поскольку так, как хотел я, для тебя «отвратительно», то сейчас будет другая версия, но — того же самого. Обещаю, тебе понравится. Кроме того, будет, что Зайке рассказать. А ты ведь ему всё расскажешь… да, Ира?

— Нет! Андрей, нет! Исаев, ты не посмеешь…

Но я посмел. Зажав в «замок» её щиколотки, нахожу пальцами горячий бархат её плоти. Закрываю глаза, и, прислушиваясь к ответной реакции её тела, начинаю пальцами выписывать букву «О».

— А, — Ира вскрикнула, — а-Андрей, прекрати немедленно. Или я тебя «закажу». У меня пять штук евро есть.

— Переплатишь, — преспокойно говорю я, продолжая «исследования».

— Андрей, остановись, это уже не смешно. Остановись немедленно, или я тебя сама четвертую, и… — И тут ощущения Красной Шапочки вырвались протяжным горловым стоном. Ещё бы: подгадав мгновение, когда она готовилась расписать мне во всех подробностях мою будущую казнь, я дотронулся там, где хотел и где не смог прикоснуться до этого.

— Самойлова, — начинаю ласкать её, — а тебе как больше нравится? Так? Так? Или — так?.. А может, вот так надо?

— Не смей меня тро… о боже. — Ира срывается на стон. Ещё бы: движение своих пальцев я приурочил к её ответам, меняя темп, силу нажатия, прикосновение, ритм. Я пытался определить, как ей понравится больше.

«О, кажется, нашёл… Точно нашёл!»

Ира извивается и стонет. Я наклоняюсь к её уху:

— Так хорошо?

— Н-нет.

— Ах, «нет»? Ну ладно, тогда продолжим… и будем продолжать до тех пор, пока ты, Самойлова, не расскажешь мне чего ты добивалась в Лондоне? Хотела, чтобы я тебя вовек не забыл? Если так, тогда можешь себя поздравить: у тебя всё получилось. И теперь ты тоже меня запомнишь… на всю оставшуюся жизнь запомнишь меня, поняла? — Я нажимаю пальцами на трепещущую плоть. В ответ — хрипы, всхлипы, стоны.

— Ир, так хорошо?

— Н-нет.

— Опять «нет»? Вообще-то это странно, потому что «там» ты мне уже давно отвечаешь… Доказать? — Ещё раз нажимаю пальцами, и Ира беспомощно заходится новым криком и стоном. От унижения она уже готова зарыдать. Пытается вырвать руки, сдвинуть ноги, хотя бы позу изменить, но я ей не позволяю.

— Перестань сопротивляться, — приказываю я. — Не знаю, насколько ты умная, но одно я усвоил точно: ты, Самойлова, единственная, кто смог за полчаса достать меня до самого нутра. И сейчас я тоже тебя достану. — Подтверждая всё выше сказанное, я касаюсь её везде, где хочу. Даже там, где нельзя. В ответ — вопли и крики. Удивительная смесь сопротивления и желания. Убираю руку и даю ей отдышаться.

— Ир, ещё раз спрашиваю: «так» было хорошо?

— Д-да.

— И — где именно? — у меня вылетает злой смешок.

— Не надо, — обречённо шепчет Ира. — Отпусти меня. Я всё поняла. Достаточно…

— Поняла? Отлично! Но, к твоему сведению, это был только первый урок. И теперь, когда ты выучила, что ты — вовсе не та Снежная королева, какой пыталась казаться, я тоже знаю, что реагируешь ты на меня просто потрясающе. Я, откровенно говоря, вообще приятно поражён… А теперь урок второй. Сейчас мы с тобой, Ира, попробуем выяснить пределы твоего разочарования. — За то, что я делаю с ней, я руки себе отрубить готов: я, как палач, превращаю ласку в пытку.

— Иди к чёрту, — задыхаясь, шепчет Самойлова, — я знаю, что ты задумал. Но я тебе не позволю. Ничего у тебя выйдет.

«Ещё как выйдет — плохо ты меня знаешь…»

— А вот это, солнышко, тебе штрафной балл. За сопротивление очевидному. — В качестве наказания, отправляю пальцы туда, где судорогой сводит мышцы. Где всего пара тактов — и всё взорвётся крещендо.

— Ну нет, Самойлова, просто так ты не отделаешься, — убираю руку. — Ир, знаешь теперь, что такое разочарование?

— Да: я тебя ненавижу…

— Не торопись, солнышко: скоро дойдём и до ненависти. — Перемещаю руку на исходную точку, Самойлова заходится в новом стоне, а у меня в паху долбит так, что и сам я почти на грани. Впился зубами в губы и почувствовал во рту солёный привкус крови. Ничего, губа потом заживёт (сейчас закончу с Самойловой, выставлю её вон и сам решу все свои проблемы). Женщина бьётся в моих руках. В моих ушах — странная комбинация, составленная ею из четырёх слов:

— Я умоляю, нет, Андрей… Андрей, нет, я умоляю.

И тут Иру буквально швыряет на меня сильная дрожь, а её мышцы внутри начинают бешено сокращаться. Я знаю, что это такое и что будет с ней ровно через минуту. Уже не пытаясь избавиться от меня, Самойлова вытягивается в струну, готовясь соскользнуть за ту грань, где нет ни смерти, ни любви, ни моего насилия, ни моего предательства. Вообще никого и ничего нет. Втягивая воздух в лёгкие, она закрывает глаза. Ну нет, я хочу это видеть и навсегда запомнить, потому что я уже понял: эта женщина не давалась мне не потому, что она не хотела. Она расчётливо и жестоко закатала мне в лоб, чтобы я захотел ещё больше. И за это её сейчас ждёт третий урок — самый жёсткий и самый жестокий. Расчётливо сбрасываю напор. Несчастная Ира заметалась, а я услышал жалобный женский вой, умоляющий дать ей освобождение. Я согласен на это, но только при одном условии:

— Открой глаза и смотри на меня. Потому что сейчас будет урок последний.

Поняв, что ей со мной не совладать, Самойлова покорно поднимает на меня свой взгляд. Но я вижу в её глазах лишь ненависть. А вот это меня не устраивает. Наклоняюсь к ней:

— Потерпи, скоро закончим. Но напоследок разберёмся, кто я такой в твоей офигительной жизни… Скажи-ка мне, то, что происходит сейчас, и то, как именно это происходит — это ведь твой первый такой раз, да? Я правильно угадал? Ну и как оно тебе, это желание ощутить всё — и страх обнажить эмоции? Но ты хочешь этого… всегда хотела испытать хотя бы раз… И всё это у тебя происходит — и с кем? С тем, кого ты, по твоим словам, презираешь и ненавидишь? А что, если я сейчас дам тебе настоящую причину для ненависти, взяв и разом всё прекратив, а? И кстати, как тебе пределы твоей собственной чувственности? Ты уже полчаса как визжишь подо мной. Долго ещё так выдержишь?

— Н-нет.

— «Нет»? Отлично… Наконец-то хоть капля правды во всех твоих историях. Ну давай, не сворачивай с прямой полосы: последнее признание, Самойлова… Скажи мне прямо сейчас то, что я должен был услышать ещё полчаса назад, когда спрашивал тебя по-хорошему. — Но Ира молчит. Тем не менее, я вижу ответ в её глазах: её злость сменяется отчаянием, потом — покорностью, и наконец, беспомощностью перед осознанием того простого факта, что я не остановлюсь до тех пор, пока мы не расставим все точки над «i». — Ир, говори. Сама говори. И я дам тебе то, что ты хочешь. — В ответ — всё, что угодно, кроме её слов. — Ну, тогда не обессудь. Раз… два… — на цифре «три» я готовлюсь совсем убрать руку.

— Д-да, — сокрушённо шепчет Ира.

— Что «да»?

— Да. Я сделала… это… намеренно.

— Что ты сделала?

— Словами… убила… тебя…

— Где, В Москве? В Лондоне? Говори правду! — окончательно разъярился я.

— Нет, только в Лондоне, Андрей… Только в Лондоне. Ты же знаешь…

— Знаю? Ну, твоюмать! Зачем ты играла со мной?

— Чтобы ты меня вспомнил… Пожалуйста, не надо… Пожалуйста, прости меня.

— Простить? Самойлова, я же любил тебя! — Кажется, я выкрикнул это вслух, но мне уже всё равно. — Вот тебе вся правда о том, кто ты, и кто я… А теперь на, возьми всё. И живи с этим вечно.

Последних два такта — и всё, скрипичная струна оборвана. Я слышу душераздирающий женский крик, предвещающий освобождение, чувствую резкую судорогу ног, вижу бессмысленный, иступленный взор — и наконец, всё сменяется удивительно-чистым взглядом цвета аквамарина и неба. Сейчас в этих синих глазах есть только я. Но моя ласка — это не любовь, а клеймо, которое я на неё поставил, потому что эта женщина больше никогда и никому не позволит сделать с собой такое. Но даже если я ошибаюсь, то каждый раз, рассыпаясь в страсти, она будет видеть моё лицо рядом с лицом другого. Вот теперь я точно её победил. И я её отпускаю…

Перевожу дух и приказываю себе подождать всего пять коротких минут. Стараясь смирить чудовищное, скручивающее меня пополам, желание, смотрю на растерзанную женщину у моих ног. Лежит, точно кукла сломанная…

— Ир, в душ пойдёшь? — Она молчит. — Тебя отнести? — Она молчит. — Понятно: дома сходишь. В общем, так, Самойлова: ключи от двери — на полке. Какую выбрать связку — ты теперь знаешь. Ключ для замка — жёлтый. А теперь навсегда свободна… Если что — передашь мои координаты Зайке. С удовольствием увижусь с ним и отвечу на все его вопросы.

«А если не передашь, то завтра я сам найду его.»

Тяжело дыша, я начинаю вставать. Ира прячет лицо в изгибе локтя. Я уже успел сбросить с постели ноги, когда услышал тихий, жалкий всхлип. Оборачиваюсь: Самойлова горько плачет. Я даже дышать перестал: а я-то думал, что Ира встанет на задние лапки и попросит ещё, как просили у меня те, другие.

«Боже мой, я даже имён этих женщин не затруднился запомнить…»

Наклоняюсь к ней:

— Ир, да ты что? — Я откровенно смущён и впервые в жизни растерян.

— Андрей, как ты мог? — Её слёзы бегут ручьём из-под пальцев. — Лучше бы ты меня ударил… Лучше б ты просто убил меня, чем вот так, безбожно… Ты же… так… ничего… и не понял.

— Ну почему же не понял? — безжизненным голосом отвечаю я. — Это же очень просто. Тянуло тебя ко мне, но разумом ты всегда выбирала другого. Того, кто понадежней. Что ж, хорошее решение, но, видишь ли, оно сопряжено с раздраем души и тела. Ничего страшного, переживёшь как-нибудь… И кстати, ты мне здесь больше не нужна. Так что давай, вставай, собирайся и отправляйся к Мите. Закончите вместе то, что начал с тобой я… Если, конечно, сможете.

«Вот зачем я сказал это?»

Услышав мои последние слова, Ира ударяется в отчаянный рёв. Уже не таясь от меня, она рыдает так, точно заглянула в лицо позору и нашла там своё собственное отражение. Злость и ярость отступают при виде того, как она горько плачет. Не зная, что делать, я, в попытке её утешить, пытаюсь погладить её плечи, и понимаю, что совершил очередную ошибку. Почувствовав мои руки, Ира всем телом дёргается от меня:

— Не трогай меня! Никогда больше меня не трогай…

Меня как током ударило. Я же не выиграл у неё — я же её сломал. Сломал так, как когда-то меня сломали. Но я — это я, а Самойлова-то совершенно другая. А я взял и выбил из неё всё, что делало её женщиной. Я же столько лет мечтал о ней — и для чего? Чтобы растоптать её? Чтобы унизить её? Чтобы стать самым страшным её кошмаром?

«Вот чёрт… Моя. Не отдам. И плевать, что силой её добивался. И пошло оно всё лесом, включая Зайку, Симбада, Терентьеву…»

Сдираю с себя одежду. Запустил собственные тряпки в угол. Лихорадочно соображаю, где у меня «защита». Ах ты фак, я же у себя дома. А сюда я никого не приводил. В очередной раз наплевал на все свои принципы и в два рывка разложил Самойлову на постели.

— Андрей, нет! — Ира плачет и беспомощно от меня закрывается.

— Так, всё, хватит — наигрались в войну… Ир, да перестань ты дёргаться-то! Ты хотела меня? Ну, значит, сейчас ты меня и получишь. Всего один раз, ты помнишь? Вот сейчас и будет наш с тобой один-единственный раз. Но нормальный и настоящий.

Поняв, что я — сильней и что я уже давно двумя ногами на том самом свете, откуда невозможно вернуть взбесившееся от желания животное, Самойлова отворачивается от меня, а я подвожу под неё руки.

«На хрен позы, к черту акробатику. К дьяволу Камасутру… Моя. Всего один раз, но — моя. Никого „до“ и ничего „после“.»

— Иди ко мне, ну, давай. — И я, подловив Иру на выдохе, одним движением вошёл в неё, поставив этим точку в нашем дурацком и бесконечном споре. Почувствовав её в первый раз, застонал так, что даже сам испугался. Самойлова захлебнулась криком и вздохом, дёрнулась и испуганно сжалась. Боясь, что я сделал ей больно или что сейчас сделаю ещё больней, я начал двигаться в ней предельно осторожно, вниз и вперёд, едва-едва нажимая. «Медленней, — приказываю я себе, поглаживая её дрожащие ноги, — только не спеши. Только не торопись, просто дай ей время. И она обязательно ответит тебе. Она уже отвечала тебе, и ещё раз обязательно это сделает.» Ласковые движения моих рук — и медленные, поступательные движения внутри неё.

— Ир, если б ты только знала, как долго я тебя хотел и как мне хорошо с тобой, — шепчу я. И я не вру: каждый миг, когда я мечтал о ней, каждый мой год, когда я умирал без неё — они стоят этого раза. Но Ира отворачивается, закрывая руками лицо.

— Ир, ну не прячься ты… ну посмотри ты на меня… Ну не заставляй ты чувствовать меня виноватым… Это же по-прежнему, ты и я… Ты нужна мне… Ну пожалуйста, ну, давай… — Я ни на что уже не надеюсь (спасибо, что хоть дышит), как вдруг Ира разжалась, и, став мягкой и упругой, впустила меня до конца. И теперь я ощущаю, какая она там, внутри, и как она мне отвечает. И ничего не может с этим поделать, потому что её тянет ко мне. Тащит так же, как и меня — к ней. Нас несёт друг к другу с непреодолимой силой. Чудо желания, которое было у нас. Страсть, которая никуда не уходила. Мои размеренные движения покачивают её, как на волнах. Я смотрю, как на моё согнутое колено в последнем протесте ложится её сжатая в кулачок рука. Легла — да так там и осталась… Как другая рука соскользнула с оголённой груди на покрывало, и как Ира тихо вскрикнула, выгнулась и забрала в ладонь полную пригоршню ткани. Как её голова заметалась из стороны в сторону. Как вспыхнуло и обточилось в страсти её лицо. И как она застонала. И как, стесняясь своего порыва, попыталась погасить крик ладонью.

— Ир, так хорошо? — Я хочу, чтобы она убрала ото рта руку. Я хочу её слышать.

— Д-да…

— Ещё?

— Да… — Стон и еле различимый шёпот.

«Наконец-то её долгожданное „да“…»

Я никогда не рассматривал постель как оружие. Влечение к тебе — это власть, данная тебе лишь на время. Но теперь, глядя на ту, что я когда-то любил, забывшуюся в собственной страсти, добровольно мне отдавшуюся, я должен признаться честно: она обезоружила меня. И тот, кто слышал её стоны и видел её так, как сейчас вижу я — тот погиб и никогда не найдет дороги обратно.

— Андрей, — Ира находит мой взгляд. — Ты правда… любил… меня?

— Да… Но давно.

— А — сейчас?

Вместо ответа я опускаюсь на неё. Ира подстраивается под меня, точно мы фрагменты одной головоломки, которую мы сейчас должны собрать вместе, целиком. Она тянется ко мне, пытается прикоснуться губами к губам, но я отворачиваюсь и, воспользовавшись её замешательством, утыкаюсь носом ей в шею. Теперь я двигаюсь резко, так, как привык, наслаждаясь вкусом её влажной кожи, которую чуть-чуть прикусил. Трепет плоти. Тихие всхлипы. Стоны. Громкие удары её сердца — и моего. Сейчас эта женщина действительно принадлежит мне.

И я поднимаюсь над ней на руках. Теперь это другой ритм, свирепый, захватнический, отчаянный — бьющий, как выпады клинка, темп, подтверждающий мое право на владение ею. Наше слияние завершается. Я опускаюсь на неё:

— Ир, поднимись чуть повыше.

Она обвивает мою шею. Но я сбрасываю её руки и развожу их в стороны, переплетая с ней пальцы. Она, не мигая, смотрит на меня. Уже теряя контроль, я пытаюсь разжать свои пальцы и оставить её, но Ира изо всех вцепляется в меня.

— Нет, не уходи.

«Теперь она хочет удержать меня?»

— Ир, я не хочу ни абортов, ни детей. — Едва собой владея, я все ещё пытаюсь уговорить её по-хорошему, прежде чем силой скину её руки со своих.

— Не бойся… ничего этого не будет. Сейчас! — Ира оплетает меня всем телом и ловит мой взгляд. Итак, Самойлова поняла мои правила. И сейчас она хочет увидеть то же, что несколько минут назад читал в её глазах я. Проблема в том, что Ире нужна частица моей души, тогда как я брал взаймы лишь частицу её тела. И я закрываю глаза — увы, у меня есть, что прятать. А потом я выгибаюсь — последний миг — и я рассыпаюсь…

Вот и всё. Я сделал то, о чём я так долго мечтал и от чего не смог отказаться. Душу готов заложить, чтобы вернуть всё обратно — или же повторить всё сначала. Да, я снова хочу её так, что мне волком впору выть. Но если я сейчас пойду на поводу у собственных эмоций, то я навсегда «залипну» на ней — как те, что были у неё до меня. А вот этого мне не нужно. Переношу вес на локоть. Лежу, восстанавливаю дыхание и проклинаю свой мир, который больше не станет прежним.

— Андрей…

— Да?

— А что у тебя с плечом?

«Фак, нашла, что спрашивать!»

Меня как кипятком ошпарило. Я пытаюсь отстраниться и сесть, но Ира уже обняла меня и теперь вопросительно на меня смотрит. «Послать её куда подальше? Соврать?». Но я принимаю соломоново решение. Поморщился и кивнул, разрешая ей до меня дотронуться. Тёплые, тонкие пальцы бережно бегут по рубцам, стянутым на коже.

— Как странно выглядит… точно знак. Андрей, что это?

«Это, Ира, самый дурацкий вопрос, который мне задавали.»

— Шрам. Знак Иуды. Меня зачеркнули. Мне наплевать, — отвечаю я и сажусь. Я хочу, чтобы все вопросы закончились, и чтобы она ушла именно сейчас, пока я снова всё не испортил.

— Nemo me impune lacessit, — между тем раздумчиво произносит Ира. — Наверное, тот, кто это сделал, больше не существует?

«Ничего себе, бойкая девочка. И — как быстро очухалась-то.»

— Не существует, — неохотно отвечаю я, вспоминая помощь Симбада. — А к чему ты привела этот шотландский девиз? — Я убираю её ладонь со своего плеча и кладу её на покрывало.

— А ты, стало быть, знаешь, что это девиз, да? — Ира на секунду смутилась, но виду не показывает: она явно не из тех женщин, что цепляются за мужчин, когда те их отвергают.

— Я-то знаю, что это за девиз: «никто не тронет меня безнаказанно». Ты-то его к чему приплела?

«Так, ну и как я буду теперь её выпроваживать? Может, предложить ей…»

— Потому что ты всегда даешь сдачи, Андрей.

— Ага. А ты, видимо, до упада зачитывалась «Бочонком амонтильядо» По или «Театром» Моэма, — отвечаю я, глядя на неё из-за плеча и зачем-то развивая наш бессмысленный пост-коитальный диалог. — Скажу честно, так себе чтиво. Читай лучше Ремарка. Да, и кстати…

«И кстати: тебе пора.»

— Ненавижу кровавые фильмы о войне и книги с плохим финалом, — Ира нажимает голосом, — а вообще-то у тебя странное отношение к шраму.

— В смысле? — оборачиваюсь.

«Ох, чует моя душа: дело сейчас плохо кончится.»

— Ну, этот крест на твоём плече. Ты знаешь, на что он похож?

— На букву «хе», — насмешливо предлагаю свою версию.

— Да ну тебя, — Ира нарочито смеется. — Твой шрам похож на крест Святого Эндрю. Ему поклоняются шотландцы. В России этого Святого зовут Андреем Первозванным. Перед тем, как его распяли, он защищал женщину — до конца… Этот шрам — дар, а не проклятье. За то, что произошло шесть лет назад, не нужно так себя ненавидеть. Не ты был виноват в смерти той девочки.

Услышав то, что я ни при каких условиях не ожидал услышать, я даже вздрогнул:

— Что ты сказала? Повтори, что ты сейчас сказала? — смотрю на неё в упор. Словно извиняясь, Самойлова сама ко мне тянется.

— Иди сюда, — просит она, пытаясь обнять меня. — Ну, не злись.

«„Не злись?“ Фак, Ира, да я сейчас просто в бешенстве!»

— Ир, зачем ты это делаешь? — отстраняясь, спрашиваю я, тараня ее глазами.

«Странно, и как это Ира ещё от моего взгляда не поседела?»

— И что же я такого делаю? — Самойлова испуганно моргает и отводит в сторону глаза.

— Что делаешь? Ты в душу ко мне лезешь! Ир, я тебя туда приглашал?

— Нет, не приглашал. Зато сам залез в мою душу. И тоже, между прочим, без приглашения. И теперь я очень хочу увидеть тебя, настоящего… Андрей, послушай меня, — Самойлова берёт себя в руки и теперь уверенно на меня смотрит. — Ладно, хорошо, признаюсь: да, я знаю, что это за шрам и как ты получил его. И мне очень жаль, что с тобой такое произошло. Когда дядя Саша мне это рассказал, я поехала к тебе в больницу, но меня к тебе не пустили. Сказали, ты никого не хочешь видеть. И жить ты тоже не хочешь… И я… — Самойлова набирает в лёгкие воздух, явно собираясь идти до конца, — и я тогда решила на время оставить тебя в покое. И перед переездом с «Алексеевской» — знаешь, я к тому моменту квартиру продала — я дала новой хозяйке свой адрес и номер телефона оставила для тебя. Думала, ты ко мне придёшь. Ну, или хотя бы позвонишь мне. Но ты не пришел. Почему, Андрей?

— Не пришёл? Да уж, Ира, я — точно не пришёл… — От злости у меня даже зубы заболели. — Ир, а что ты ещё знаешь? — Вот теперь мне нужна вся правда.

— О том, что та девочка была твоей? Нет, дядя Саша мне этого не говорил — он не знал. Но я тебя знаю. Вот так и догадалась. — Ира целует меня в плечо и грустно на меня смотрит. А я понимаю, что теперь всё наконец-то на своих местах. С Симбадом и так все понятно (сука та ещё), а что касается Самойловой, то это вовсе не Красная Шапочка, нет. Это, дьявол её раздери, моя персональная мать Тереза! Сначала визитирует меня в МГИМО. Потом едет спасать в больницу. Потом в Лондоне даёт мне по башке. А теперь с непередаваемым изяществом ещё и под дых мне закатала. И где, спрашивается? А в моей собственной постели. И когда? А после того, как мы с ней всё-таки переспали. Да, много чего в моей жизни было, но такого ещё не было…

Чтобы не заорать, одним прыжком сваливаю из кровати, открываю шкаф, лихорадочно ищу джинсы, футболку.

— Андрей!

Оборачиваюсь: Ира сидит на коленях, опираясь спиной об изголовье кровати. Даже не прикрывается.

«Отлично выглядишь, стерва. И поза-то какая красивая. Вот только не надейся, больше я на тебя не полезу — будь ты хоть трижды золотом изнутри выложена.»

Наклоняюсь и поднимаю её вещи. Кидаю их ей:

— Спасибо за один раз: было нереально круто. А теперь тебе действительно пора. — В ответ ловлю её растерянный взгляд.

«Что, тебе больно, Ира? Так вот, плевать я хотел на это, поняла?»

— Андрей, я не понимаю. Почему ты сейчас так со мной ведёшь? Почему ты так со мной разговариваешь? Ты же по-настоящему сейчас пугаешь меня.

«Ага, пой, ласточка, пой… Давай, шипи, змеюка!»

— Всё ты понимаешь. Я сказал: собирайся и уходи. — Закрываю дверь в спальню, а сам иду в ванную. Включаю воду и так стою, подставив лицо струям. Не слышу, как открывается и хлопает дверь, но зато чувствую холодный воздух, бьющий по ногам. Я опираюсь ладонями в стену и наклоняю голову:

— Уходи, — повторяю я. Но вместо этого абсолютно голая Ира резко распахивает штору.

«Вот интересно, и какие помехи в её голове превращают моё „нет“ в её „да“, а?»

— Ира, мне что, силой тебя выгонять?

— Андрей, прости… Послушай, я не хотела. Хорошо, да, ты прав: да, я хотела. Просто ты заставил меня… и ты унизил меня, и я в ответ не сдержалась. Да, я не имела права сейчас сама заводить с тобой разговор про Энди, потому что это было как удар ниже пояса… А теперь вернись ко мне. — И, немного помедлив: — Я же нужна тебе.

— Ты? — злым коротким смехом отвечаю я. — Ир, да ни разу. — Я отворачиваюсь от неё и выплевываю воду в стену.

— Ну, хорошо, — Самойлова собирается с духом, и тут я слышу: — А что, если я скажу тебе, что ты нужен мне? Что тогда?

Ошеломлённо распахиваю глаза и смотрю на неё.

— Повтори, — предлагаю я, — я что-то не расслышал.

— Сейчас я тебе так повторю, — и Ира бесстрашно переступает бортик ванной. Встаёт лицом к лицу ко мне. Поднимается на носочки и пробует отыскать мои губы. Ну нет, в эти игры я с ней больше не играю. И я отвожу назад голову. Но Самойлова у нас тоже пленных не берёт: её поцелуи бегут обжигающей цепочкой вниз по моей шее и замирают между моими ключицами. Мне становится смешно: «Она что, там мои кнопки ищет?». Я фыркаю:

— Ир, заканчивай это.

— Почему?

— Да потому, что так это не работает. — Я даже руки от стены не убрал. Закусив губы, Самойлова пробежала взглядом по моему лицу и телу, что-то быстро себе прикинула. И вдруг одним хорошо рассчитанным движением соскользнула под меня вниз. Я не успеваю ничего предпринять, когда она меня находит. Умения и опыта у неё кот наплакал, но сам факт, что она делает это со мной, убивает наповал.

— Интересный… способ… извиняться, — с трудом выдыхаю я. Я всё ещё злюсь. Хочу обидеть её, но у меня больше не получается. Вместо этого я продеваю пальцы в её спутанные волосы, жадно к себе притягиваю, помогаю найти нужный ритм. Через пару минут, доведя дело практически до развязки, Ира абсолютно не гуманно отрывается от меня и мерцающими глазами насмешливо смотрит на меня снизу вверх:

— А теперь как, работает? Так хорошо? Ну, «да» или «нет», солнышко?

— Стерва ты, Самойлова, — говорю я и тащу её к себе. Помогаю обвить ногами мои бедра и вбиваюсь в неё, раз за разом, сильно. Последнее, что я вижу, это её откровенные, затуманенные страстью, ярко-синие глаза.

— Я — это ты, — шепчет она, и её взгляд ускользает. А потом мы вместе стоим под струями воды. Я по-прежнему опираюсь ладонями о стену. Ира молча стоит позади меня. И я чувствую её руку, скользнувшую мне на плечо:

— Андрей, ты по-прежнему хочешь, чтобы я ушла?

— Нет, — отвечаю, помедлив. — Не хочу…

Юн Эво однажды написал, что во время дождя никто никого не любит. Враньё: просто дождь часто делает нам больно, размачивая наши души, ссохшиеся без тепла и любви…

— Тогда повернись ко мне, ну пожалуйста, — просит меня Ира.

— Нет, — я тяну её к себе за руку. — Нет. Просто иди сюда…

— Андрей, давай что-нибудь поедим? Я утром не успела позавтракать. — Ира отжимает от воды свои длинные волосы. Сейчас она неуловимо похожа на чувственных женщин с картин Ланкре. Смотрю на неё с интересом и отмечаю, что она, кажется, перестала меня стесняться.

— Давай, — соглашаюсь я. — Там на холодильнике, на магните, висит рекламка. Закажи что-нибудь на свой вкус. — Отворачиваюсь к зеркалу и вешаю свою футболку на шею, наподобие полотенца. Ира тайком бросает на меня быстрый, любопытный взгляд и тенью выскальзывает из ванной. Пока я брился, сушился и натягивал джинсы и майку, она каким-то чудом успела смастерить невероятно пышный омлет с колбасой и даже пристроить к нему кусок чиабатты с сыром.

— Вот, «заказала». Взяла всё, что в твоём холодильнике есть. Приятного аппетита, — с довольной улыбкой торжественно объявляет она и вонзает белые зубы в бок груши.

— Спасибо, классно… Ир?

— Что, Андрей? — передразнивает она. Я смущённо ерошу волосы:

— Самойлова, не подскажешь, почему я себя чувствую, как загулявший муж, вернувшийся домой после недельной отлучки?

— Что, извиняться хочется? — смеётся она.

— Да. Нет. Не знаю. — Я пожимаю плечами. — Хотя, наверное, скорее «да», чем «нет».

— Ну, тогда и не объясняйся. Иди, ешь, «загулявший муж». С тебя, кстати, кофе. — Прихватив с собой вторую грушу, Ира с удобством усаживается на диван.

— Не понял, — я смотрю на её грушу и на свой омлет, — а ты что, есть со мной не будешь?

— А я уже ем. Я уже год, как вег. — В очередной раз ошарашив меня, Ира уютно поднимает колени к подбородку, вытаскивает из кармана телефон и, пока я лопаю её омлет, просматривает звонки и почту. Закончив с омлетом, я говорю «было очень вкусно, спасибо», получаю в ответ беспечный кивок, после чего встаю и завариваю нам кофе. Протягиваю Ире первую, самую вкусную кружку. Прикуриваю и сажусь в кресло, привычно перекинув ноги через подлокотник.

— Андрей, а у тебя сигареты далеко? — Ира откладывает телефон, плавно встаёт, безмятежно берёт мою пустую тарелку и ставит её в мойку. После чего подходит к окну. Солнце истончает ткань её одежды, и я вижу её — почти всю.

— Ир, может, тебе дать футболку? — Я кидаю ей «Rothmans». — Если ты стесняешься.

Самойлова оглядывает свою порванную рубашку, завязанную на груди.

— Нет, спасибо, мне и так хорошо. Кстати, благодаря тебе, я уже мало чего стесняюсь. — Ехидно хмыкнув, Самойлова ловко, на лету, перехватывает левой рукой сигаретную пачку и заглядывает за оконные жалюзи в поисках пепельницы. И вот тут происходит неизбежное.

— Ах, так вот в чём дело, оказывается… а я-то, дурочка, все гадала, и как это Серый Волк так ловко меня обставил, — медленно произносит Ира, рассматривая то, что я прячу от чужих глаз. — Между прочим, Исаев, я о твои медальки, пока ты красоту на себя в ванной наводил, чуть зуб себе не сломала. — Ира кивает на круглую стеклянную вазу из IKEA. — Я приняла то, что ты держишь здесь, за шоколадки. Ты бы хоть табличку повесил: «Не кусать, а то уйдёте без зубов».

— А зачем табличка, если я сюда никого, кроме тебя, не приводил? — спрашиваю я, отслеживая её реакцию.

— Не приводил? — радостно вспыхнула Ира. — Но я думала… — И тут Самойлова, перехватив мой заинтересованный взгляд, быстро отворачивается. А я усмехаюсь: «Знаю я, что ты думала: что у меня тут рота девок перебывала. Нет, дорогая, ты у меня тут — и первая, и единственная, и последняя».

Между тем Самойлова усиленно делает вид, что её заинтересовала пепельница.

— Ир…

— Что?

— Тебе понравилось?

— Да, — отвечает она, не раздумывая. Потом смущенно: — Прости, а ты о чём?

— Ну уж явно не о пепельнице, — фыркнул я и поймал её недовольный, косой взгляд. — Но если без шуток, то, поскольку у нас с тобой, как видно, намечается некоторое продолжение, то я хочу кое о чём с тобой договориться ещё на этом берегу… Во-первых, извини меня за утреннее насилие. Откровенно говоря, это вообще не мой стиль. Обещаю, подобное рукоприкладство больше не повторится. — Спина Иры на минуту напрягается, но потом она опускает плечи и коротко, согласно кивает мне, но на меня не смотрит. Я спокойно продолжаю: — Во-вторых, запомни раз и навсегда: то, что ты узнала про мой шрам — это только моё, и никого не касается. Даже тебя… И в-третьих, пожалуйста, усвой, наконец: ты мне — не героиня-любовница. Меня не нужно защищать, спасать, направлять и опекать, как ты это любишь делать. Почему — ты теперь знаешь. — Я ловлю её взгляд и подбородком указываю на подоконник. — Ир, ты действительно очень мне нравишься. Но если ты ещё раз позволишь себе зайти на ту территорию, которую я тебе только что обозначил, то я очень больно тебя прищемлю. И не будет второго раза.

Самойлова пружиной разворачивается ко мне и узит зрачки:

— Вот как? А если ты сам мне повод дашь?

— Даже если я дам тебе три повода… Ир, повторяю: заканчивай свои походы к МГИМО, в больницы… ещё куда-нибудь.

— То есть ты у нас — мизогин, да, Андрей?

— Ир, ну не передёргивай ты. — Я морщусь. — Меня вполне устроит равноценное партнерство с тобой. Свои границы я тебе озвучил. О твоих ты сама мне скажешь… Пойми, ты действительно мне нравишься, и я не хочу делать тебе больно.

Ира выгибает бровь:

— А может быть, ты просто-напросто боишься мне проиграть?

— Нет, не боюсь.

— Почему?

— Потому, что я обычно выигрываю.

— Уверен?..

— Ну, ты же ещё здесь. И это ты пришла сюда.

От этого неоспоримого аргумента Самойлова прикусила губу и уставилась на меня молча и мрачно. А я ловлю себя на мысли, что эта женщина каким-то непостижимым образом всего за пару часов вписалась в мою квартиру и в мою жизнь. И мне действительно очень хорошо с ней. Вот пусть всё так и остаётся — на час ли, на день ли, на неделю. Ровно на столько, на сколько это вообще возможно для нас двоих, зная её норов (sorry, нрав) и мой непростой характер.

Поймав напряжённый взгляд Иры, встаю с кресла и иду к ней, чтобы скрепить нашу сделку. Самойлова вздрагивает, но в этот раз отступать не собирается. Подойдя к ней вплотную, я накрываю ладонями её хрупкие пальцы. В глазах у Иры появляется желание, которое вытянуло и спасло нас, но остаются тревога и неуверенность. Ира не знает, что от меня ждать, потому что не может «прочитать» меня. Зато я хорошо знаю, что у нас с ней давно свои, абсолютно диаметральные жизни, которые сегодня вдруг сошлись в одной ослепительной точке, да так в ней и остались.

— Ты правда любил меня? — шепчет Ира и прячет лицо у меня между ключицами.

— Да, правда, — подхватываю её и сажаю на кухонный стол.

— А — сейчас?

— А сейчас я тебя обожаю. — Я укладываю её на стол и расстёгиваю её джинсы. Ира приподнимается, опираясь на локти:

— Андрей, что ты делаешь?

— Работу над ошибками. И потом, я же должен тебе долг вернуть?

— Слушай, давай не будем. Считай, что я его тебе простила и.… и к тому же я уже говорила, что я так не люблю, и не надо, и…

— Ну-ка цыц, партнёрша. Ты же пока остаёшься? — Ира растерянно кивает, наблюдая за тем, как я обнажаю её ниже пояса. А я замечаю, что это почему-то всё ещё смущает её. Впрочем, сегодня я уже видел в этих синих глазах подобные эмоции, сдобренные, правда, пикантной толикой пыла и сопротивления.

— Что, пытаешься обнаружить во мне признаки разбитого сердца? — дразню её я и, подвернув под себя ногу, сажусь напротив того места, где сидит Самойлова.

— Андрей, не надо.

— Ир, ляг, а?

— Нет, я просто поверить в происходящее не могу. — Самойлова откидывается назад, но тут же снова приподнимается: — Нет, давай мы лучше поговорим.

— Давай, говори, — и я опускаю вниз голову. В ответ — хриплые крики и стоны. Женщина выгибается, а я держу её. Такое просто никогда не может надоесть, особенно, если знать вкус победы.

Потом был душ, диван и мой плейлист. Моё кресло и её первая робкая инициатива. Совместный заказ обеда и ужина в «Delivery Club». Мои шутки о её заумных постах в Facebook. Её едкие и остроумные подколки относительно того, почему я бегаю по утрам с визитками. Две чашки кофе, одна сигарета на двоих, и, наконец, спальня. На своей кровати в час ночи я всё-таки угомонился.

— Ир, всё. Больше не могу. Давай спать. — Я вью уютное гнездо у неё под боком.

— Давай, спи, — отвечает Ира и, закинув за голову тонкие руки, задумчиво смотрит в потолок. Там квадратики и полоски света играют в прятки с тенями. Но мне почему-то кажется, что тени прячутся лучше, чем свет, поэтому и выигрывают.

— Ир, ты спать собираешься, или как?

— Или как, — Самойлова ушла от меня в какой-то свой мир. — Андрей, я о маме думаю.

— И — что? — осторожно спрашиваю я.

— Грустно. Знаешь, мне было всего четыре года, когда она и папа уехали. Ни она, ни отец больше не вернулись. — Ира продолжает разглядывать потолок.

— Если хочешь, то расскажи мне, — предлагаю я. На самом деле, мне не очень интересно, но и обижать мне её не хочется.

— Знаешь, когда мама уезжала, я не хотела её отпускать. А мама засмеялась. Сказала мне, что у них с папой есть ангел-хранитель. И что он защитит их. — Ира поворачивается ко мне. — Знаешь, Андрей, а я видела этого ангела.

«Она что, бредит? Или — это вполне реальный человек?»

— Ну и как он выглядел? — осторожно спрашиваю я.

— Я.. ну, если честно, я не очень его помню, — Ира хмурится. — Ну, он был такой высокий. Знаешь, такой… ну, одним словом, как принц из «Тысячи и одной ночи», — Ира смущённо смеётся. — Я не помню его лица, зато остро помню своё первое впечатление от него. Он был каким-то несгибаемым. Очень сильным и независимым… а еще я поняла, что он очень любил мою маму. Любил по-настоящему — так, как любят в жизни всего один раз. Я поняла это по его взгляду. Так смотрел на мою маму только мой отец. Но папа знал, что он любим. А этот мужчина любил мою маму без взаимности. Любил, потому что сам этого хотел, потому что сам когда-то так выбрал… Порой мне кажется, что у моей мамы и у этого мужчины могла быть какая-то немыслимая история любви — такой, что никогда не заканчивается.

— Ага. И ты это всё поняла в четыре года. — Я всё-таки не смог удержаться, чтобы не подколоть её.

— Нет. Конечно, нет, Андрей. Я поняла это много позже, когда уже выросла. Но и в четыре года я видела, я чувствовала, что этот мужчина действительно любил мою маму… Поверь мне, дети любовь всегда чувствуют, а взрослые не всегда понимают. Просто дети живут на грани реальности. Дети жадно ловят все впечатления, потому что только-только приходят в этот мир… Ты разве не замечал, что чем старше мы становимся, тем ярче вспоминаем свои первые эмоции? Первую любовь, первую боль… свой первый опыт?

— Замечал, — с неохотой вынужден согласиться я. Ира внимательно смотрит на меня, и, спохватившись, я натягиваю на лицо привычную маску невозмутимой насмешливости. Самойлова вздыхает и отводит глаза в сторону:

— Ну вот и я иногда вспоминаю своё детство. И того мужчину я тоже не могу забыть. Знаешь, от него исходила какое-то невероятное обаяние. Он покорял, с первого же мгновения брал в плен одним только взглядом… Одной улыбкой он делал этот мир лучше. Немного похоже на то, как ты привязываешь к себе, — Ира горько усмехается. — Только ты подавляешь, а тот мужчина — он был другим. — Снова пауза и выразительный взгляд, брошенный в мою сторону. — Знаешь, я тогда спросила у мамы, как зовут этого её ангела. А мама улыбнулась. Сказала, что его имя на букву «С» — как «секрет». И ушла с ним… Больше я маму не видела. Мне сказали, они с папой погибли.

«На букву „C“. „С“ — как Симбад…» — от этой мысли я дёргаюсь.

— Что с тобой? — Рука Иры заботливо ложится мне на грудь. — Что-то болит?

— Нет, ничего не болит. Слушай, Ир, а скажи мне, этот мужчина — это не мог быть твой дядя Саша? — предельно осторожно спрашиваю я, чтобы не напугать её. — Ну, тот самый Дядьсаша Фадеев, который меня на английский отправил в ваш дом и потом неустанно сдавал тебе меня со всеми потрохами? Это не он был?

Самойлова растерянно смотрит на меня. Но, подумав, расслабляется и отрицательно качает головой:

— Нет, Андрей, это точно не он. К тому же, я знаю, как звали маминого ангела. Однажды подслушала, — смущается она. — Мама называла его «Омега».

Я сажусь. В моей голове образуется вихрь из миллиона вопросов, главным из которых является следующий: тот ли это «Омега», который в восемьдесят третьем году объявил в розыск пропавшего брата Иры?

— Ир, а ты настоящего имени этого «Омеги» случайно не знаешь? — ровным, почти скучающим тоном спрашиваю я. За то, как я сейчас играл, я бы и двух Оскаров себе не пожалел… Вру: мне тошно её обманывать.

— Нет, его имени я не знаю, — с сожалением говорит Ира. — У мамы я побоялась спрашивать: я же тогда подслушивала… Но, когда мама умела, я задала этот вопрос бабушке. А та только глаза отвела и сказала, что «Омега» исчез вместе с мамой… Андрей, а кстати, ты с дядей Сашей ещё общаешься?

— Что? — Приходя в себя, тру ладонями лицо и смотрю на неё. — Да, конечно, общаюсь. Почти каждый день вижусь. Он же… в общем, он дружит с моей матерью.

— И это всё. Да? — насмешливо говорит Ира.

— А что ещё? — поднимаю брови я.

— Ну-ну, — пробормотав это, Ира отворачивается от меня и скатывается в клубок, лежа спиной ко мне.

— Ир, — прошу я, — ну забудь ты это всё. Спать пора: полвторого ночи. — Я прошёлся пальцами по её бедру, поцеловал ямочку на пояснице — одним словом, утешил. — Теперь будешь спать?

— Не надо, не напрягайся. — Ира отстраняется от меня. — И кстати, прости меня за эти мои откровения. Зря я вообще затеяла этот разговор. Просто иногда мне трудно справиться со своим одиночеством. Слишком много призраков в тишине: родители меня бросили. Потом бабушка умерла… Все, кого я любила, ушли… Все, кого я могла любить, мне лгали… Я просто очень долго жила одна, замкнувшись в своём мире… Но это вовсе не означает, что я нуждаюсь в твоей жалости или во вранье.

«Ах, так ты у нас, значит, самая-самая честная? Ну что ж, Самойлова, давай мы с тобой кое-что проверим.»

— Ир, а скажи откровенно, когда именно ты поняла, что я найду тебя в Москве? — Я встаю и отправляюсь за сигаретами. Потом присаживаюсь на подоконник, прикуриваю и слежу за красной точкой из обожжённой бумаги и табака. Открываю балконную дверь. Тянет дождём и прохладой: всё, как мне нравится. И я слушаю, как дождь выстукивает по стеклам балкона своё первое скерцо.

— А почему ты это спросил? — Самойлова старательно кутается от меня в одеяло.

— Ир, да оставь ты покрывало в покое. Твое тело уже не тайна для меня. И моё для тебя, кстати, тоже. — С иронией наблюдаю за женщиной. — Ты, Ир, пожалуйста, на меня смотри, когда мы с тобой разговариваем. Вот-вот, прямо мне в глаза — как ты этого не любишь… — Делаю глубокую затяжку и насмешливо замечаю, как растерянно моргает Самойлова. — Ну-ну, я тебя слушаю, правдивая ты моя, — подначиваю я Красную Шапочку. Та задумалась, помедлила, покусала губы, а потом в её глазах появилась знакомая мне искорка.

— Ну, то, что я предполагала, это скорей из разряда теории вероятности, Андрей, — вдохновенно начинает Ира. — Просто я попыталась разделить число благоприятствующих событию нашей встречи исходов на число всех элементарных равновозможных исходов, и…

Нет, эта женщина точно невыносима. Ещё пару часов назад я был готов придушить её за вранье, а сейчас мне просто смеяться хочется.

— Что? — замечая моё фырканье, невинно спрашивает эта девочка-лиса. — Может, мне перестать рассказывать?

— А может, тебе перестать морочить мне голову? То ты намекаешь, что я — проходимец, каких поискать, воспользовавшись цитатой из Ильфа и Петрова. То, подбираясь к разговору про шрам, выдаешь мне строчки из По и Моэма. Теперь, вместо того, чтоб прямо ответить на мой вопрос, приплетаешь сюда Ферма и Паскаля. Ага, те еще теоретики в области создания кодов и шифров… Что, пытаешься просчитать мою реакцию? Ничего у тебя не выйдет, Маркетолог. Балда ты, Красная Шапочка. — Я наклоняюсь и шутливо тяну Ирку за ногу.

— Да—а? Ну ладно, твоя взяла… Ишь, какой умник выискался. Казанова с Теплого Стана, вот кто ты. — Ира хихикает, но через секунду становится серьёзной. Кутаясь в покрывало, она садится на кровати напротив меня. — Андрей, ты меня послушай…

— Только этим и занимаюсь, душа моя.

— Нет, ты послушай серьезно. — Самойлова ещё медлит, но явно собирается идти до конца. — Да, ты правильно угадал: я ещё в Лондоне знала, что ты найдёшь меня. Потому что я… В общем, я никогда тебя не забывала.

— Да ладно. — Я безмятежно выпускаю колечки изо рта.

— Нет, не «да ладно». — Повозившись и завернувшись в покрывало, точно в римскую тогу, Ира устраивается на подоконнике, бок о бок со мной и упирается подбородком в согнутые колени. — Помнишь, как ты подошёл ко мне на том мосту?

— Как не помнить: домогался до девушки в кедах, а та оказалась стер… Медузой Горгоной.

— Кем-кем? — фальшиво смеётся Ира. — Ну, знаешь, у тебя и сравнения порой… Вообще-то, когда ты подошёл ко мне, то я очень обрадовалась. Я думала, что ты меня вспомнил. Ну, или вообще… нашёл меня специально.

— Ага, — я не поддаюсь на её провокацию, — это я тебя в Москве специально нашёл. И ты это знаешь.

— А — почему нашёл?

— А я слегка недоверчив и предпочитаю не ждать милости от природы.

— Что ты сказал? Что «ты слегка недоверчив»? — Ира с сарказмом оглядывает меня. — Исаев, не льсти себе: ты вообще недоверчив. Ты же никому не веришь, — Ирка грустно вздыхает, — даже не знаю, и почему ты такой…

«Зато я, Ира, знаю. Частью это — твоя школа, а частью — школа Симбада.»

— Там, в Лондоне, — между тем раздумчиво продолжает Самойлова, — я действительно очень обрадовалась, когда увидела тебя. Но когда я заметила в твоих глазах омерзительную пустоту и невероятную уверенность, что я, как и все, вприпрыжку побегу за тобой и сделаю всё, что ты хочешь… когда я, наконец, сообразила, что ты просто не узнал меня, то… в общем, я даже передать тебе не могу, кем я себя почувствовала.

— Красавицей среди пиратов? — любезно подсказываю я.

— Нет, Андрей. Пустым местом… Так со мной еще никто и никогда себя не вёл. Ну, я и разозлилась. Взяла, да и врезала тебе так, как могу, чтобы привести тебя в чувство. Чтобы заставить тебя вспомнить меня. Единственное, к чему я не была готова, так это к тому, что ты так быстро придёшь за мной. Ты поэтому нашёл меня сегодня?

«Опять — двадцать пять…»

Тушу в пустой пачке окурок. Спрыгиваю с подоконника, сажусь на кровать и, уперев подбородок в ладони, молча смотрю на Иру. Мне нравится, как она выглядела при солнце и как она смотрится в лунном свете. Точно бледно-желтый сироп обливает её шею, руки, плечи, растекается по спине и остаётся в белых волосах, распавшихся на крупные, мягкие пряди.

— Ир, скажи, а сразу всё это нельзя было мне сказать, да? Обязательно было надо выставлять меня на эмоции и делать из меня зверя? Что, так секс круче?

Самойлова поднимает брови:

— Сказать сразу, Андрей? А как ты это себе представляешь? «Привет, милый, я так тебя ждала, вот ты и пришёл. Ах, какое счастье…». А потом что? Празднуя воссоединение, улечься с тобой в кровать, чего ты с самого начала и добивался? Переспать, как ты того и хотел, а потом дождаться, когда ты предельно вежливо укажешь мне на дверь и навсегда распрощаешься? Ты бы ведь так сделал, да? — Я молчу. Но молчание — знак согласия… — Ну нет, Андрей, это больше не моя история… У меня, знаешь ли, хорошие инстинкты с точки зрения самосохранения.

— Инстинкты просто отличные, что и говорить, — киваю я. — Благодаря этим инстинктам у тебя опыт в постели, как у инженю. Уж прости за откровенность.

— А тебя это как-то напрягает, да? — Ира вымученно улыбается.

— Нет. Откровенно говоря, мне это даже нравится.

— Учителем себя почувствовал? Как тогда, с поцелуем? — Самойлова зло прищуривается.

— Опять не угадала. Просто с таким опытом, как у тебя — а вернее, с полным его отсутствием — ты не сможешь сыграть то, что ты на самом деле не чувствуешь. А мне нравится, как ты на меня реагируешь, вот и всё.

— И что теперь? Будешь вить из меня веревки?

— Да, — смеюсь я, — буду. Иди сюда. — Похлопал рядом с тобой по постели.

— Не получится, — отрезала Самойлова, — я уже давно не та девочка, которой ты морочил голову на «Алексеевской».

— Это я тоже заметил, — киваю я. — Вот только убивать тебе, Ира, по-прежнему хочется тех, кто тебе не безразличен. Да?

Самойлова, не мигая, смотрит на меня.

— А тебе? — шепчет она. — А тебе, Андрюша?

«А мне, Ира, всегда хотелось убивать только тебя…»

— Иногда хочется, — равнодушно отвечаю я. — Но в последнее время хочется этого всё реже и реже.

— А — почему?

«Да потому, что я давно уже пустой изнутри: я же любил тебя, Ира. Любил по-настоящему. Но я влюбился в тебя слишком рано и чересчур сильно, и эта любовь выжгла меня до костей, до остова, оставив лишь пепелище. И по сравнению с тем, что я чувствовал к тебе, всё теперь — звёздная пыль, тлен и ржавчина.»

Но я пожимаю плечами и говорю:

— Ир, да какая разница? Я же не спрашиваю тебя, почему ты здесь, со мной, а не со своим Зайкой?

— Какая разница, говоришь? — нажимает голосом Ира. — А для меня есть разница. Скажи мне, вот ты сегодня признался, что когда-то любил меня. А как это было?

— А если я соврал? — усмехаюсь я. — Давай предположим, я просто хотел сделать тебе приятное.

Ира внимательно смотрит на меня. Потом качает головой:

— Нет, ты не врал. Ты, как я заметила, лгать вообще не любишь, а чужое враньё чувствуешь за версту и на дух не переносишь… У тебя, Андрюшечка, другой грех: ты любишь играть в прятки. Или — просто отмалчиваться. Но молчание — это тоже ложь. Даже ещё хуже. — Пока я перевариваю сказанное ею, Ира узит зрачки: — Ну, так как это было? Так, муки оскорблённого самолюбия, или же ты любил меня так, что выть в голос хочется, а прийти ты не можешь, потому что понимаешь: человек, который тебе нужен, уже выбрал своё одиночество? И ты ничего не сможешь изменить, и теперь всё, что тебе остаётся, так это просто взять и убраться с его дороги? Так у тебя так было?

«Так? Нет, не так. У меня ведь не твоё сердце, Ира… Но теперь, благодаря тебе, мне будет и так тоже — и даже ещё хуже, потому что к воспоминаниям о том, что испытывал к тебе я, добавится понимание, что ты любила так же сильно, как любил тебя я, но — кого-то другого. И всё, на что я могу рассчитывать теперь, так это осколки твоей, давно разбитой кем-то, души… Жаль. Впрочем, эта правда наконец-то избавит меня от иллюзий. И завтра утром мы с тобой расстанемся тихо-мирно…»

— Нет, Ира, у меня было не так.

— А как? — упрямо допытывается она.

— А никак.

— Но…

— Всё, Самойлова, хватит. Давай на этом и остановимся. Потому что наше прошлое к нашему будущему уже никак не относится.

— «Не относится»? — Ира внимательно смотрит на меня, а я вижу, как её синие глаза темнеют, как напрягается линия рта, как заостряются скулы. — Жаль, что ты так считаешь, Андрей… А хочешь, я расскажу тебе, как я в первый раз влюбилась? — Я отворачиваюсь. — Хочешь расскажу? — настойчиво предлагает Ира.

— Нет, не хочу.

— Тебе это точно понравится, — уверяет она. — Я тебе обещаю. Однажды…

— Ир, — потеряв всякое терпение, говорю я, — я не хочу слушать про тебя и твоего Митю-Зайку.

— Про Митю? — удивляется Ира. — А Митя-то тут причем? Вообще-то это история совсем даже не про него, а про моего самого первого учителя. И про мой самый первый опыт.

«Та-ак, всё, приехали. Вот только этого мне не хватало!»

— Слушай, Самойлова, тебе обязательно надо поругаться со мной на ночь глядя? Без этого не спится, нет?

Словно не слыша меня, Ира, не отрываясь, смотрит в мои глаза и говорит:

— Ему было всего тринадцать лет, Андрей. Он учил меня целоваться…

Я замираю и мне становится невыносимо жарко. В моей голове что-то щёлкнуло, и я враз онемел, ослеп, обездвижил и обезножил. Единственное, что я слышу — это тиканье часов и безжалостный, хриплый голос, который медленно выводит слова:

— Когда мы с ним познакомились, это был долговязый такой подросток. Ещё не мужчина, но уже и не мальчик. Но — очень уж обаятельный, с этими его длинными ресницами и насмешливыми глазами. И в то же время, с самого первого взгляда было ясно, что он — хулиган, каких поискать. Невинное лицо, смешливые глаза — а с губ слетают сказанные бархатным голосом слова, которые краснеть заставляют. А еще у него была улыбка, способная ночью зажечь солнце… Оглушительное, убийственное сочетание. Вот такой и была моя первая любовь. Она сразила меня наповал… Моё первое, самое сильное чувство пришло ко мне раньше понимания законов морали и желаний тела. Моя первая любовь могла быть счастливой, Андрей, если бы я просто приняла её. Но в семнадцать лет очень сложно осознавать, что тебя тянет к подростку. Об этом мне не то, что сказать кому — об этом мне было стыдно даже подумать… А потом этот мальчик взял и поцеловал меня. И я поняла: мне некуда бежать, потому что мне больше никто не нравится… А этот мальчик взял, да посмеялся надо мной. И я поняла: он же со мной играет. Ему просто нравилось, что от него потеряла голову девушка его старше… То, что я испытывала к нему, этот мальчик понял намного раньше меня. У него, знаешь ли, было отличное, прямо-таки звериное чутье. И все соответствующие качества волка: терпение, наблюдательность и понимание, как подобрать ко мне ключик. Он был единственным, кто всегда знал, как сделать мне больно… А потом этот мальчик вырос, и стал опаснее всех, кого я только знаю. Потому что если раньше он понимал, как забраться ко мне в душу, то теперь он отлично знает, как отравить моё тело. Однажды я пообещала ему, что я брошу его первой. Но вышло так, что это он всё время бросал меня… Ну, как тебе эта история? — Ира отворачивается от меня.

— Отличная история, что и говорить, — соглашаюсь я. — Вот только в ней надо кое-что подправить. Насчёт того, кто и кого бросил… Да, наверное, я был инфантильным дураком. А ты была чересчур гордой.

Самойлова спрыгивает с подоконника и подходит ко мне:

— «Подправить»? Это я была «гордой»? Прости, пожалуйста, а кто из нас сразу же оборвал все связи? Кто не брал трубки? Да, не спорю, это была глупая девчоночья месть, когда я при тебе целовалась. Но это ты прошёл мимо меня и исчез. Ни разу не позвонил мне. Ты ничего не сделал, чтобы вернуть меня… Помнишь ту нашу с тобой встречу в метро? А как насчёт моего визита к тебе в МГИМО? Я пришла к тебе — пришла, потому что тебе было плохо. А ты отвернулся, облив меня презрением, и ушёл… Про то, как я трижды таскалась к тебе в больницу, я даже вспоминать не буду… И вот теперь возникает вопрос: что же такого произошло в твоей жизни, Андрей, что ты через столько лет сам нашёл меня?

Услышав последнюю фразу, пришёл и мой черед закусить губу: у Иры всегда была голова на плечах и прекрасная логика. Посмотрев на меня, Самойлова кивнула:

— Что, опять молчишь? Снова играешь в прятки? Почему, Андрей? Что тебя так беспокоит? Чувства ко мне — или какие-то тайны? Или это такой специальный подход, чтобы добиться меня? Если так, то можешь даже не напрягаться: ты уже взял у меня почти всё, потому что это ты был моим первым учителем… Моё первое влечение к тебе сделало меня уязвимой, и я выбрала другого, чтобы защититься от тебя… Но память о том, что когда-то я испытывала к тебе, заставляла меня находить тебя — приходить к тебе снова и снова… Но это ты раз за разом отвергал меня. И с той поры я научилась прятаться… А потом ты обидел меня в Лондоне. А сегодня ты вообще заставил меня испытать самый мучительный стыд в моей жизни… Но — знаешь, что? Я, откровенно говоря, даже тебе признательна, потому что сегодня ты раз и навсегда ампутировал все мои страхи.

Поднимаю глаза:

— Ир, что ты хочешь от меня? Чтобы я извинился? Я уже это сделал. Что бы я тебе признался в любви? Я это делать не буду.

— Чего я хочу? Я просто хочу твоей откровенности. Я хочу эмоций в твоих глазах. Я хочу платы за прошлое. — Ира подходит ещё ближе, и её покрывало касается моих голых ног. — Ты должен мне, Исаев. И ты всё ещё дорог мне. И осталась я здесь не потому, что ты выиграл, а потому, что ты тоже этого хотел, а ещё потому, что в твоём доме нет другой женщины. Ты это сам сказал. И если я по-прежнему тебе нужна, то давай попробуем выстроить наши отношения… Ты тут говорил о равноправном партнёрстве. Что ж, меня это вполне устраивает… для начала. Но у меня будет к тебе одна просьба: перестань играть со мной в злого серого волка. Ты не такой бездушный, каким хочешь казаться. За этот день я хорошо поняла, каким ты можешь быть. И однажды я это из тебя вытащу. Я тебе обещаю.

— «Знаешь»? «Вытащишь»? «Ты мне обещаешь»? — Я прищуриваюсь. — Что, за один день вдоль и поперек меня изучила? Ир, а ты не много на себя берешь?

— Я тебя не изучала — я поняла тебя, — устало говорит Ира. — Просто ты — это я… А теперь, скажи мне, почему ты вернулся за мной сегодня? — Ира делает паузу, давая мне шанс объясниться с ней. Но я молчу. Самойлова придвигается ко мне ещё ближе. — В общем, так, — подумав, твёрдо говорит она, — если всё, что было сегодня, это всего лишь развлечение — ну, или твой реванш за все твои детские обиды, то скажи мне об этом прямо. И я уйду. Но я уйду сегодня, сейчас. Я не хочу, чтобы мне потом было больно.

Отвожу в сторону глаза. Мне надо подумать. Мне нужно всего десять секунд, чтобы принять решение.

— Андрей…? — зовёт меня Ира. И я поднимаю глаза:

— Хочешь, чтобы всё было по-честному? Хочешь со мной отношений? В таком случае пообещай мне, что ты просто так от меня не уйдёшь, и никогда не будешь «против» меня… Пообещай, и тогда мы продолжим.

— Что?.. Почему…? Андрей, что вообще происходит? — Ира пытается сесть рядом со мной на постель, но я её удерживаю. Я уже всё сказал, и теперь мне нужен её ответ. Ира ищет в моих глазах правду. И это не выносимо, потому что взгляд этой женщины забирается мне под кожу. Но я не останавливаю её и не отвожу глаз. Я всегда умел ждать. Когда-то именно так я её и выбрал. Именно так я и получил её. И я никогда её не предам. И теперь у Самойловой есть выбор: уйти сейчас или остаться, но — на моих условиях.

— Ты любишь меня? — напрямик спрашивает она. Вместо ответа молча сдёргиваю с неё покрывало. Ткань с мягким шелестом опускается вокруг её ног. Ира вздрагивает. Я обнял её за талию. Закрыв глаза, прижался лицом к бедру, потёрся о золотистую кожу:

— Ира, ну пожалуйста, я тебя очень прошу, ну не задавай ты мне больше этот вопрос. Просто пообещай мне то, что я у тебя попросил, или уходи. Но уходи сама. Уходи первой.

— Ну, хорошо. Я — я тебе обещаю. — В её голосе страх и неуверенность. И я тяну её к себе. Сейчас я отчаянно ей нужен. Вру: я знаю, что это может быть наш последний раз, потому что завтра я сам расскажу ей, кто я и как я хотел использовать её в своей грязной вендетте. Но Ира, быть может, и простит меня, потому что здесь нет предательства — ведь, в итоге я выбрал её, а не свою месть Симбаду. Ира Самойлова уйдет от меня только в одном случае — если узнает, почему я нашёл её именно сегодня.

Я потянул её к себе. Уложил на бок. Я любил её так нежно и бережно, точно брал её душу или сам лежал внутри неё. Я знал, откуда берётся это чувство, знакомое только тем, кто любил сам — и никогда тем, кого только любили. Ртом, плотью, пальцами — всем телом я привязывал её к себе, с отчаянием понимая, что и сам к ней привязываюсь. То, что начиналось как жестокий урок, как ни к чему не обязывающий адюльтер, вдруг стало нашим самозабвением и попыткой остаться вместе, вдвоём против всего мира. Несколько раз Ира пыталась повернуться и увидеть моё лицо. Но я не позволял ей. Я боялся, что она прочитает в моём взгляде, к тому моменту потерявшем всякое самообладание, ту самую тайну, которую я скрывал шесть долгих лет — с того дня, когда потерял её.

— О боже. Я теперь знаю… — всхлипнула она, — каким был бы наш с тобой первый раз, если бы всё было иначе… Моя дурацкая мораль. И твоя гордыня проклятая…

Я на секунду замер. Потом рывком повернул её к себе, вцепился в её затылок и заставил её поднять голову. Впившись взглядом в её глаза, я увидел именно то, чего уже не мечтал встретить. Сегодня я читал в глазах этой женщины злость, желание, целомудрие, страсть, стыд, влечение, презрение — даже вызов мне, даже ненависть. Не видел я лишь этой удивительной нежности. Так Ира Самойлова смотрела на меня много лет назад, когда я впервые поцеловал ее. Она любила меня тогда. Она ещё могла полюбить меня…

Глядя в мои изумлённые глаза, Ира робко улыбнулась и прошептала:

— Поцелуй меня, как тогда, в первый раз.

И я всё-таки сдался…

А потом она заснула. А я, подперев голову рукой, лежал и рассматривал идеальное лицо идеально созданной женщины. Сегодня я показал ей, что я могу сделать с ней. Теперь вопрос заключался в том, что она теперь со мной сделает. «Я — это ты», — шептала мне Ира. В этом-то и проблема. Я уже понял, что она, как и я, умеет влюблять в себя намертво. И за то, что я сделал с ней, она постарается вытащить из моей души всё, что у меня осталось. А при таком раскладе нас в скором времени ожидает смертельная битва — Mortal Combat — игра, где играют только на вылет. Это будет война, где она и я будем биться насмерть — до победного конца, до первой крови и до последней правды. Здесь не будет девяти жизней, как не будет и помощи зала, потому что она и я — мы не возьмём пленных. И мы будет противостоять друг другу до тех сам пор, пока один из нас не сдастся. Но я чувствую, что Ира уже любит кого-то, и в этом её сила. А у меня есть тайна — единственная вещь, которая делает меня слабым…

«Кстати, по поводу игр и тайн… чуть не забыл.»

Осторожно встаю, чтобы не разбудить Иру. В темноте разыскиваю свой криптофон и ухожу на кухню. Не включая свет, снимаю с блока криптофона двойную защиту: отпечаток большого пальца и голосовой пароль: «warg». В переводе с немецкого это слово означает «оборотень». Это мой «позывной» в Интерполе. Моя собственная версия названия улицы, где я живу. Но Интерпол — Интерполом, а приоритетом для меня всегда была только «Альфа», и Фадеев пока ещё остаётся моим начальником. Он просил меня защитить Самойлову — и я это сделаю. В любом случае, мои личные разборки с Симбадом к делу никак не относятся.

Быстро проверяю в своём телефоне работу GPS-навигатора в «туареге» Самойловой. «Жучок» ещё держит сигнал, и я беру лежащий на столе Ирин мобильный, чтобы «вдуть» туда второй «жучок». IPhone Иры светится, и… Фак, вот чем хороша продукция Apple, так это тем, что все сообщения, пришедшие на iPhone или iPad, уже сразу на экран выведены! Волей-неволей, читай — не хочу. Я вижу пропущенный звонок от адресата «Эль». И следом ещё два письма — и оба они от Мити.

«Зайка, ты где?», — отправлено пять часов назад.

«Набери мне, волнуюсь, люблю тебя» — это сообщение отправлено полчаса назад. Прикидываю время и начинаю задыхаться от ярости: оно пришло тогда, когда я занимался с Ирой любовью.

Меня бьёт дикая ревность. Ревность — это чудовище с зелёными глазами, забирается мне под кожу, и, как рак, начинает ест моё сердце. В мою голову тут же приходит мысль, что грош цена всем обещаниям Самойловой. Пытаясь отогнать эти мысли, контрабандой проникшие мне в голову, спрашиваю себя: какое, собственно говоря, право я имею так ревновать её и почему я ей не верю? Положим, она где-то немного слукавила, ну и что? Я же давно знаю: все секреты отпираются, как ключом, простым, хорошо подобранным фактом. Нужно только выкинуть из головы эмоции и запастись терпением. Утром выясним, что у неё за отношения с Митей.

«Моя. Больше я её не отдам.»

Перевожу дыхание, загоняю ревность в тёмный чулан, запираю на засов. Ставлю «жучок» в телефон Иры, синхронизирую трекер со своим телефоном. Да, вот такой я специалист. И — да, я очень хорошо делаю свою работу.

Подумав, открываю контактный блок в своём телефоне. Нахожу номер Терентьевой. Пишу Наташе: «Привт. нужнопоговрить. Сегодня В 13 яу тебя дома». Прихватив свой криптофон, возвращаюсь в спальню. Ложусь, отключаю у телефона звук, прячу криптофон под подушку.

— Андрей, что случилось? — сонно шепчет Ира.

— Ничего, спи. — Я отодвигаюсь от нее, но она берёт мою руку, лукаво целует мои пальцы. Потом абсолютно собственническим жестом отправляет мою ладонь себе под щёку. Я прячу улыбку в россыпи её волос и на удивление быстро засыпаю.

Мне снятся люди, призраки, туннели, поезда и мой отец. Он грустно на меня смотрит и виновато кивает мне. Однажды я уже видел этот сон: в ту ночь, когда я в последний раз провожал его.

— Подожди, — прошу я его. Но к нему подходит какая-то женщина. Неосязаемая, как фантом, она берёт отца за руку и хочет увести его.

— Мне пора, — говорит отец. — Впрочем, ещё один раз мы с тобой увидимся.

— Когда?

— Скоро. Очень скоро, Андрей.

— Подождите. Кто вы? — Я пытаюсь остановить женщину. Она оборачивается ко мне:

— Ты меня знаешь, — тихо произносит она. — Я — это ты…

И я вижу, что у женщины такие же серые глаза, как и у меня. И мне становится по-настоящему страшно, точно я — беглец от той, что знает мою последнюю тайну…».

@

6 апреля 2015 года, понедельник, вечером.

Квартира Стеллы Фокси Мессье Кейд.

Риджент Стрит, дом 235, Лондон.

Великобритания.

Весенний лондонский день умирал в вечерних сумерках, оставляя вместо себя неоновую рекламу, яркие витрины и зажжённые фонари. Игра света и теней сошла на город, как кьяроскуро да Карпи. Немногочисленные лондонцы спешили на свидания, торопились в рестораны и кафе, или же шли домой. По узким улицам города плыли красные фары обтекаемых чёрных, белых и серебристых «седанов» и «купе». Над автомобилями нависали громадные красные даблдекеры с подсвеченными золотистым окнами. Обрывки речи людей, говоривших в телефон, или перебрасывающихся фразами со своими спутниками, лёгкий смех, громкий разговор — всё это скрывалось за периметром полутёмной гостиной, где сейчас находились мужчина и женщина.

Это были Эль и Даниэль Кейд. Прижавшись щекой к коленям, Эль сидела на тёмно-зелёном диване и грустно смотрела на мужа. Опираясь рукой о белую решетку окна, одетый в чёрный костюм Даниэль думал о Дэвиде, которого они проводили сегодня. А еще о том неприятном разговоре, который ждал его.

— Что с тобой, Дани? За последние полчаса ты мне и слова не сказал, — грустно сказала женщина. Даниэль медленно обернулся. Закат резко очертил тени на его тонком лице и выкрасил в кровавый цвет белую ткань рубашки.

— Знаешь, о чём я думал? — Эль покачала головой. — О том, как я устал от вранья, — тяжело вздохнул Даниэль. — Я смертельно устал от той лжи, в которой жил с тобой все эти годы. Мы спрятали правду за обманом, habibi. Сначала потому, что правда грозила нам уничтожением. Потом — из страха потерять родительскую любовь и из-за необходимости сохранить покой Евы… А скорей всего, потому, что я и ты — мы просто так привыкли. Нам так было удобно. У нас тобой одна запутанная история на двоих, Эль, — Даниэль горько усмехнулся, — я запрещал тебе говорить правду Еве, а ты запрещала мне говорить правду Дэвиду. Чрезвычайная удобная позиция, ты не находишь?

— Дани, это не так.

— Не так? — изогнул бровь тот. — А — как тогда, Эль? Ну, положим, что касается Евы, то тут все однозначно: маленькая девочка, которую убьёт правда, что её мать приходится сводной сестрой её же отцу… Но ты, я, моя мать и Дэвид — мы-то взрослые люди. Ещё год назад, когда Дэвид вызвал меня из Москвы и отдал мне своё завещание, он предупредил меня о том, что скоро умрёт и попросил меня беречь тебя. В тот день я и должен был сказать ему правду. Но меня остановил всё тот же проклятый страх. И я придумал себе отговорку и извинение, что любое потрясение приблизит смерть Дэвида… Я просто испугался, Эль. Раз тридцать после этого я хотел снять трубку и позвонить ему. Рассказать ему о том, в чём я виноват. Но я так и не смог этого сделать. Ты была его дочерью. Меня он считал своим сыном. Он любил нас. Что я мог сказать ему? Что я много лет назад переспал с его дочерью, а теперь воспитываю её ребёнка? Или что я построил свою жизнь и карьеру благодаря ему, и что я в благодарность обманул его? — Даниэль хмыкнул и отвернулся к окну.

— Дани, у тебя не было выхода.

— О да, конечно, Эль… К твоему сведению, любая подлость всегда начинается именно с этих слов: «у меня просто не было выхода» … И при этом умение лгать приходит к нам только с жизненным опытом. И чем старше мы становимся, тем врём всё лучше. А к концу жизни мы становимся совершенными подлецами… Потрясающе… Всё, Эль, хватит! По большому счету, с нами и так всё понятно. Дэвид умер, и я уже не успею сказать ему правду. Теперь у меня есть только Ева, ты и мама… Да, кстати, чуть не забыл. — Даниэль шагнул к стулу, на спинке которого висел его пиджак, приподнял его и порылся во внутреннем кармане. Вытащив примятый жёлтый конверт, он протянул пакет Эль: — Вот, возьми. Мама попросила меня отдать это тебе, перед тем, как отправилась распорядиться благотворительным вкладом.

— Что там? — без особого интереса спросила Эль, принимая конверт.

— Не знаю, я не смотрел. — Даниэль пожал плечами. — Сейчас откроешь?

— Нет, потом посмотрю, — отказалась Эль и положила пакет на диван. — Если бы это было срочно, то мама сказала бы.

— А знаешь, что странно? — прищурился Даниэль. — Ты в курсе, что Дэвид попросил маму перевести благотворительный фонд куда-то в Колчестер?

Эль испуганно подняла на мужа глаза. Кейд кивнул:

— Вот, вот. Я тоже замер, когда услышал об этом. Мне даже в голову пришла мысль, что Дэвид всё-таки знал о нас правду… Может такое быть, как ты думаешь? — Мужчина вопросительно, с робкой верой в чудо посмотрел в лицо жены.

— Нет, это невозможно, Дани, — осторожно произнесла женщина, отдавая себе отчёт, что убивает этим его надежду. — Ты же знаешь, Евангелина была единственной, кто знал о нас. Крёстная Евы верно хранила наш секрет двадцать лет. И ни разу — ни поступком, ни словом — не выдала нашей тайны.

— Да—а? Ну, в таком случае, боюсь, у меня для тебя плохие новости, Эль. — Даниэль пересёк комнату, но к жене так и не подошёл. Просто остановился напротив и, покачиваясь с пятки на носок, обозрел её изломанную фигурку, съёжившуюся в углу дивана. — В субботу, когда ты звонила мне с известием, что отец в больнице, — начал он, — я был на могиле у крёстной нашей дочери. Кстати, за день до этого Ева призналась мне, что устроилась на работу в «НОРДСТРЭМ». И даже соизволила объяснить мне, почему именно это сделала.

Эль подняла брови:

— И что? Это разве плохая фирма?

— Да нет, фирма просто отличная. Плохо другое. Дело в том, что истинной целью визита Евы в эту замечательную корпорацию стало желание свести меня с некоей Ириной Александровой. Есть в Москве такой Маркетолог.

Эль отпустила колени и уселась глубже на диван.

— Продолжай, — ровным, спокойным тоном предложила женщина. Даниэль вытащил правую руку из кармана и раздражённо провел по волосам:

— Я.… в общем, я около года сам искал эту женщину. Хотел взять её на работу.

Эль прищурилась, разглядывая мужа:

— А что, эта Ирина Александрова так уж хороша?

— Ну да. Она — профессионал, — Даниэль пожал плечами, подбирая слова, — и хорошо знает дело, которым занимается. Отличное понимание конъюнктуры рынка и технологий рекламы. Только положительные отзывы. Стопроцентно успешные проекты. Вот, собственно, и весь набор. Достаточно, чтобы заинтересовать меня.

— Ах, вот как, значит… — Эль скептически подняла тонкую бровь. — А Еве зачем так загорелось свести тебя с этой женщиной?

— Ну, Еву не устраивает моё… э—э, одинокое существование. — Теперь Даниэль произносил слова так же медленно, как переставляет ноги человек, идущий по вязкому болоту.

— То есть, проще говоря, Ева очень хочет видеть тебя женатым на этой женщине, так? — без обиняков подвела черту Эль. Её узкая рука скользнула на спинку дивана, а длинные пальцы стали выбивать по зелёной обивке воинственный марш.

— Нет, не так. Твоей дочери двадцать лет, и у неё в голове одна романтика, — огрызнулся Даниэль.

— Ага. И именно поэтому из миллиона женщин Ева выбрала для тебя именно эту. — Эль иронично фыркнула. — Дани, не играй со мной в слова. Я тебя хорошо знаю. Я тебя спрашиваю, почему Ева остановилась свой выбор именно на этой женщине?

«Быстро же Эль дошла до сути», — мрачно подумал Даниэль.

— Ладно, Эль, твоя взяла. В общем, Ева как-то раз подглядела, как я читал посты этой женщины. Ничего такого, — быстро поправился Даниэль, — просто эта женщина интересно и с юмором пишет. Но не это главное.

— А что главное? — Эль грозно прищурилась. — Аватар красивый, да?

— Просто божественный, — фыркнул Даниэль. — Эль, мы не о том с тобой говорим. Главное заключается в том, что эта Ирина Александрова — эта, дьявол её раздери, Маркетолог! — она племянница нашей Евангелины и дочь женщины, убившей моего родного отца. Ну, как тебе это?

— Ну и что?

— Как это «ну и что»? — оторопел Даниэль. Он нахмурился. Стоя напротив жены, он откровенно недоумевал, чем вызваны этот её ледяной тон и взгляд — знающий, ироничный, насмешливый. Но Эль как ни в чём не бывало сидела на диване, и, барабаня по плюшу пальцами, терпеливо ждала ответ на свой вопрос. Даниэль чертыхнулся, подтянул к себе стул и сел напротив жены.

— Эль, послушай меня, — начал он. — Не хотелось бы мне сейчас вспоминать своё прошлое, но, боюсь, без этого мы не обойдёмся. — Даниэль откинулся на спинку стула и положил ногу на ногу. — Итак, если откинуть все библейские истории, рассказанные мне Евангелиной, то мой уважаемый, «древний мусульманский» род на самом деле принадлежит к коптской общине. С семидесятых годов семью возглавляет брат моей матери, Рамадан. Как глава семьи, Рамадан единолично управляет всеми активами фамилии. Это значительные банковские счета, акции золотоносного рудника и доходы от крупной гостиничной сети в Саудовской Аравии, Иране, Ираке и Египте. При этом Рамадан, а также некоторые другие члены семьи до недавнего времени занимали высокие посты в «Аль-Мухабарат аль-Амма», которая является главной гражданской спецслужбой Египта, а проще говоря — разведкой…

Таким образом, все члены семейства Эль-Каед, облечённые властью, тайно поддерживали и поддерживают христианскую церковь в сугубо исламском мире. Более того, они охраняют эту церковь. И все это происходит не где-нибудь, а под самым носом у радикальных, экстремистских организаций. — Кейд сделал паузу и наклонился к Эль: — А теперь, habibi, представь на минуточку, что будет с моей семьей и со всеми, кто связан с ней, если эта тайна откроется.

— Твоя семья станет изгоем, как твоя мать, вышедшая замуж за Дэвида?

Даниэль горько усмехнулся, встал и прошёлся по комнате. Потом обернулся к жене:

— Нет, Эль. Они не успеют стать изгоями. Их просто убьют. Но сначала их изуродуют. Вариантов много, от средневековых пыток выжигания православного креста на пятке, чтобы стопой попирать христианский знак, до сожжения заживо в железной клетке… Впрочем, есть и другие варианты казни… Напомнить, как, включая запись на камеру, мужчин и подростков в оранжевых робах ставят в один ряд, а потом детей заставляют перерезать горло родственникам? — Даниэль замолчал, увидев, как побледнела жена.

— Дани, — воскликнула Эль, — сейчас две тысячи пятнадцатый год, а не средневековье!

— Да что ты? — Кейд саркастично посмотрел на Эль и снова опустился на стул. — А ты почитай газеты, дорогая, — горько посоветовал он. — Телевизор включи. Наконец, посмотри в Интернете историю всех террористических актов за последние месяцы. Вспомни записи всех казней, размещённых террористами на телевизионных каналах… Помнишь людей, которых заживо сожгли в Сирии? Ну и кого исламские террористы истребили в первую очередь? Христиан и коптов.

— Это — как тот, террористический акт против «Charlie Hebdo», — Эль вспомнила историю, потрясшую средства массовой информации в марте 2015 года. Кейд коротко вздохнул:

— Нет, Эль. Теракт против той французской газеты — это нечто иное. Редакция и владельцы «Charlie Hebdo» — это совсем не борцы за веру, или свободу слова, или демократию. Соболезную их родным и убитым, но — все они были виноваты в элементарном хамстве к чувствам двух миллионов мусульман, проживающих в настоящее время во Франции. Отличная мораль: оскорбить другого, чтобы сделать себе имя. Жаль, что редакции этой газеты не пришло в голову сначала нарисовать карикатуру на католического бога… Реакция публики была бы куда более зубодробительной, уж ты мне поверь.

— А что бы произошло?

— А то, что тридцать пять миллионов человек, проживающих во Франции, являются истовыми католиками. Они бы сожгли офис этой газеты вместе с редакцией… Невежество и злоба убивают наповал, Эль. Во всех остальных случаях можно договориться.

— Понятно. А скажи, Дани, разве правительство и церковь не могут защитить твою семью? Ну, или христианская община? Есть же и общественность, наконец.

— Кого защитить, Эль? Тех, кто тайно внедрился в структуры исламского государства? В сам государственный аппарат? — Даниэль невесело хмыкнул. — Скажи мне, женщина, ты знаешь много веротерпимых людей хотя бы среди христиан? Религия — это же вечная и беспощадная война, потому что война выгодна.

— Но есть же законы Бога, и они выше людских законов…

— Ага, точно. Только тут, Эль, есть одна проблема: для людей превыше всего законы, написанные ими самими. И эти правила, мягко говоря, отличаются от канонов, написанных для людей Богом… Возьми хотя бы нашу с тобой историю. Что нас извиняет, Эль? Только то, что мы жить друг без друга не можем?

Эль кивнула. Подтащила к себе маленькую подушку, прижала к груди, обняла руками колени.

— Вот именно, — невесело кивнул Даниэль. — А теперь вернёмся к нашему разговору о моей семье. Итак, в самом начале восьмидесятых мой родной отец и Рамадан работали на разведку и сотрудничали с русскими. У меня нет этому прямых доказательств, но есть один намёк: однажды я видел в доме своего отца человека. Внешность этого мужчины я вспомнить уже вряд ли смогу, но одну фразу, брошенную этим мужчиной, я запомнил. Он адресовал эту фразу моему отцу. И сказал он её на русском: «Я — „Омега“». Я спросил у отца, что произнёс незнакомец. Отец перевёл. Я спросил, что это за язык. Отец ответил, русский. Тогда я задал отцу ещё один вопрос: «Что такое „омега“»? А он ответил мне, что так обозначают предел или конец чего-то. Что эта буква часто используется в астрономии наряду с альфой.

— Ты мне об этом никогда не говорил, — удивилась Эль.

— А я этого никому не говорил, до сего момента.

— Почему?

Даниэль пожал плечами:

— Это была не моя тайна.

— Но мне ты этот секрет всё-таки раскрыл? — Эль не понимала.

— Ты — моя жена. К тому же у нас с тобой тоже есть секрет. И эта тайна пострашней иных прочих.

— Да, Дани… Но продолжай. И что же было дальше?

Даниэль снова откинулся на стуле:

— А дальше президент Садат приказал выкинуть из моей страны всех русских, а мой отец был зарезан женщиной, которую звали Лилия Файом. Рамадан уверил меня, что эта женщина тоже была русской. В тот день я, мальчик, потерявший отца, поклялся найти эту женщину, если она жива. Если умерла — то её детей. В детстве мной руководила жажда мести. Я хотел отомстить за мать и за себя, — презрительно хмыкнул Даниэль. — Потом, когда детский пыл прошёл, то я захотел узнать, кто и почему поступил так с моим отцом. И я собрал все данные, но отложил их на самую дальнюю полку своей памяти. Как ты понимаешь, искать семью убийцы я собирался не где-нибудь, а в Москве.

Эль оторопела.

— Так ты что, именно поэтому двадцать лет назад выбрал для себя Москву, когда увозил туда Еву? — с ужасом пролепетала женщина.

— Да, Эль, — невозмутимо кивнул Даниэль. — Именно поэтому я и уехал в Москву. Я всё ещё хотел раскрыть тайну смерти своего отца Амира. Я очень любил его. К тому же, я обещал это.

— Дани, это ж когда было… — Женщина всплеснула руками.

— Эль, — и Кейд поднял бровь, — а было хоть раз, чтобы я когда-нибудь не сдержал своего слова?

Молчание Эль стало лучшим ответом. Глядя в встревоженные глаза жены, Даниэль бесстрастно продолжил:

— Вот так, Эль. Но сначала волей судьбы я попал в Британию, потому что после смерти моего отца моя мать очень быстро сошлась с Дэвидом. Соседи по улице чуть не растерзали её. — Даниэль на секунду прикрыл глаза, словно увидел призраки прошлого: пронзительный свист и улюлюканье толпы, злобное шипение женщин, оскорбительные взгляды мужчин, брошенные вслед его матери. И он, одинокий подросток, идущий сквозь беснующуюся толпу, не в силах защитить мать от позора. Отгоняя воспоминания, Даниэль провёл ладонью по лицу.

— Дани, мой отец очень любил твою мать. — Мягкий, зовущий, искренний голос Эль ворвался в его сознание, и Даниэль очнулся.

— Любил, — не стал спорить он. — Но я подозреваю, что связь моей матери с Дэвидом не обошлась без участия Рамадана.

— В смысле? — удивилась Эль. Даниэль усмехнулся:

— Видишь ли, habibi, моя мать очень любила моего родного отца Амира. Ещё больше она любила Дэвида. Но предана она была только своему брату. Только Рамадан безраздельно царил в её сердце. И без одобрения Рамадана мать не пришла бы к Дэвиду.

— Ты так уверен в этом? — Эль неприязненно подняла бровь. Даниэль кивнул:

— Так уверен, что если бы передо мной поставили моего родного отца, Дэвида и Рамадана и попросили бы меня указать на того, кому принадлежит душа моей матери, то я, не раздумывая, выбрал бы Рамадана. И я бы выиграл этот спор, клянусь. Именно поэтому я и считаю, что сойтись с твоим отцом мою мать заставили дела рода Эль-Каед. Мать что-то скрывала. — Даниэль извиняющимся жестом тронул руку жены. — Эль, любовь между Мив-Шер и Дэвидом была — просто она пришла чуть позже. Но важно другое: моя мать вышла замуж за Дэвида, у которого была дочь — ты. Прошло немного времени, и после всех битв, которые у нас с тобой были, я, проигравший, сдался на милость победительнице. Тебе, Эль… Потом ты попросила меня отвезти тебя в Колчестер, потому что в этой церкви тебя крестили. Потом ты забеременела. Впоследствии я отправился в эту церковь один и встретил там Евангелину. Слово за слово, и Евангелина открывает мне тайну моей семьи, что даёт мне возможность на тебе жениться. И не просто жениться, а обвенчаться с тобой, несмотря на то, что ты и я — мы сиблинги. Как пошла на это праведница Евангелина, ума не приложу, но, тем не менее, факт остается фактом: она обвенчала нас. Там же, в Колчестере, появляется на свет наша дочь, которую ты и я называем в честь её крестной. Поскольку для всех связь между ними — это грех и позор, то ты и я принимаем решение разделиться. Моя дочь, записанная как Ева Самойлова, уезжает со мной в Москву. Ты остаёшься здесь. О том, что Ева — моя родная дочь, сейчас, кроме нас, знают только двое. Это сама Ева и Макс Уоррен.

— То есть ты всё-таки сказал Еве, что я её мать? — лицо Эль радостно вспыхнуло.

— Нет. Этого я дочери не говорил, — Даниэль поморщился. — Я бы и Максу ничего не сказал, но мне было нужно, чтобы Макс присмотрел за Евой, пока я здесь, в Лондоне. И помощь Макса будет тем искренней, чем меньше я буду скрывать от него правду. Но о том, что Ева твоя дочь, Макс, конечно не знает… А теперь, разобравшись с прошлым, перейдём к настоящему. Итак, у нас с тобой растёт дочь, которая становится единственной после меня наследницей рода Эль-Каед и корпорации «Кейд Девелопмент». В день, когда Еве исполнится двадцать один год — то есть всего через несколько месяцев — нашу дочь ждёт солидный трастовый фонд и акции очень успешной компании.

Но это — одна сторона медали. Другая сторона — подделка и ложь, потому что история рождения Евы насквозь фальшивая. А её положение в обществе вообще колосс на глиняных ногах. Истина же в том, что Ева по-прежнему ребенок двух сиблингов. И для моих соотечественников, и для твоих, а может быть, и для целого мира, моя маленькая дочь — выродок. А это, дорогая моя, ещё хуже, чем просто ублюдок. — Даниэль вздохнул. Протянул пальцы к воротнику рубашки, словно тот душил его, и расстегнул несколько пуговиц.

— Дани… — Эль отложила подушку и потянулась к мужу.

— Нет, Эль, не перебивай, мне и так трудно, — остановил жену Даниэль. — И я очень хочу, как можно быстрей покончить с этой неприятной историей и объяснить тебе, в чём, собственно говоря, проблема с этим Маркетологом… Итак, почему я оказался в Москве, это мы с тобой выяснили. Мне остаётся только добавить, что я не оставлял попыток найти детей Лилии Файом с момента переезда. Я искал правду, как мог. Обращался в соответствующие архивы. Сулил любые деньги, врал — одним словом, использовал любые возможности, чтобы получить информацию, но меня постигло разочарование. Везде и всюду я сталкивался со стеной молчания. Единственное, что мне удалось выяснить, так это то, что все члены семьи Файом умерли между восемьдесят вторым и восемьдесят третьим годами. То есть еще за двадцать лет до того, как я переехал с Евой в Москву, этой семьи уже не существовало. Это факт, и факт бесспорный. И тогда я смирился. Но я ничего не забыл. Уж слишком подозрительным казалось мне это всеобщее молчание. Впрочем, на тот момент у меня оставалось ещё одно дело: уезжая в Москву, я фактически скрылся от семьи и оборвал связь со своей матерью.

— Ты уехал, потому что Мив-Шер не сказала тебе, кто ты, — прошептала Эль.

— Не совсем так, — Даниэль поднял глаза на женщину. — Откровенно говоря, Эль, я боялся за Еву и за тебя. Именно поэтому примерно за год до двадцатилетия Евы я попросил Макса навести справки о Рамадане. Соврал Уоррену, что моя мать скучает по брату. И Макс сумел выяснить, что Рамадан жив-здоров, и судя по всему, чувствует себя неплохо, потому что у Рамадана растёт сын, которого зовут Лейс Эль-Каед. Этому Лейсу сейчас тридцать два года или около того, и он постоянно мотается между Александрией и Лондоном. Других сведений о нем нет. Я даже не знаю, как этот Лейс выглядит.

— А зачем тебе понадобился этот молодой человек? — удивилась Эль. Даниэль усмехнулся:

— Эль, откровенно говоря, мне он вообще без надобности. Я просто хотел выяснить, есть ли у рода Эль-Каед другой наследник, помимо меня. Рамадан был главой рода. Если у Рамадана есть сын, то для меня и Евы — это плюс: никто не востребует в Александрию ни меня, ни Еву. Но для Евы это минус: она не получить все деньги Эль-Каед.

— Вот и отлично, — улыбнулась Эль со всем снобизмом прекрасно обеспеченной женщины, которой нет дела ни до чего, кроме счастья её семьи. Даниэль улыбнулся и продолжил:

— Узнав, что у Рамадана есть сын, которому он должен будет передать права на наследство, я успокоился. А теперь возвращаемся к причине, побудившей меня найти Маркетолога… Итак, примерно год назад экономическая ситуация в России начала ухудшаться: санкции, кризис, намечающийся застой в делах. В итоге — сворачивание проектов в сфере недвижимости. К тому же, «Кейд Москва» начала «продувать» конкурентам. Можно было бы свернуть бизнес и уехать в Англию, как этого хотела ты. А можно было остаться в Москве и заняться диверсификацией бизнеса, подгоняя его под сложившиеся обстоятельства.

— И поскольку ты не ищешь лёгких путей, то ты остался в России, — сухо резюмировала Эль.

— А ты хотела, чтобы я на брюхе приполз к Дэвиду? — изогнул бровь Даниэль. — Или чтобы я отобрал у тебя бразды правления в «Кейд Девелопмент»? Нет, Эль. Несмотря на завещание, которое огласил Дэвид, и контрольный пакет акций в моих руках, «Кейд Девелопмент» — это твоя фирма. А не моя. У меня другая история: я живу в другой стране, которая приняла меня и приютила, и я благодарен этой стране. Поэтому, прежде чем лечь на спину, поднять руки кверху и признать своё поражение, или, — и Даниэль кинул очень выразительный взгляд на жену, — или скинуть с руководящего поста тебя, Эль, я решил провести исследование. Заказал аналитический отчет, в котором и наткнулся на один занимательный проект, связанный с ре-брендингом конкурентов и диверсификацией их бизнеса. Это было три года назад, но, как оказалось, именно реализация этого проекта и помогла моим заклятым друзьям-партнёрам победить «Кейд-Москва» в тендерах. Я запросил дополнительные материалы по проекту и прочитал их. И я поразился: настолько все было просто, чётко и ясно. И я решил выяснять имя автора этого проекта. Я действовал сам. Материалы и данные постепенно вывели меня на посты некоей Ирины Александровой. Так я и разыскал эту женщину в сети Facebook. Она и есть наш таинственный Маркетолог.

— А мне ты почему ничего не сказал? — с ноткой ревности осведомилась Эль. Даниэль улыбнулся:

— Ну, потому что ты и так у нас самая умная на работе. «Кейд Девелопмент» — это твоя епархия, кто бы и что бы там не считал. Но, оставляя головной офис тебе, я бы предпочёл оставить «Кейд-Москва» в своём полном распоряжении. Ты не находишь, что это справедливо?

Эль пришлось кивнуть.

— И что же дальше? — спросила женщина.

— А дальше, Эль, начинается странная цепь совпадений. — Даниэль помрачнел. — Десятого января умирает Евангелина. Но перед смертью она просит меня похоронить её на выбранном ею же кладбище. Это её последняя воля и её единственная просьба, отказать в которой попросту невозможно. И ты, и я — мы сделали так, как она просила. Ты взяла на себя заказ памятника и поехала на кладбище с какой-то там переводчицей, а я остался дома с рыдающей Евой.

— Дани, мне надо тебе кое-что рассказать. Прямо сейчас, — резко и быстро перебила мужа Эль. От нетерпения она даже вытянулась.

— Нет, подожди, — остановил её Кейд, — дай мне закончить сначала.

— Но, Дани…

— Так вот, — как ни в чем не бывало, продолжил Даниэль, — именно с того самого дня у нас с тобой начались дикие ссоры из-за Евы. Ты стала реже приезжать, а я, пользуясь излишками свободного времени, — и тут Даниэль ехидно и многозначительно покосился на жену, — одним словом, я попытался разыскать в социальной сети этого Маркетолога.

— Теперь мне всё ясно. Ева, подглядев историю страниц, которые читал ты, сделала неправильные выводы… Дани, пожалуйста, прости меня за необоснованные подозрения. — Эль винилась искренне, и Даниэль кивнул:

— Да, Эль. Ты у нас всегда была ревнива, как испанка. А Ева пока ещё не в меру романтична. Впрочем, ты в её возрасте была точно такая же.

Эль вспыхнула, но предпочла пропустить шпильку мужа мимо. Она отлично поняла, в какой огород кидал камешки её Даниэль: муж прозрачно намекал Эль на коробку с его детскими письмами, которую она до сих пор бережно хранила.

— Короче говоря, Ева решила, что я хочу получить эту женщину для себя, — поглядывая на жену, продолжил Даниэль. — И вот Ева — эта маленькая сводница! — пошла по ссылкам на страницы этой женщины в Facebook, где и выяснила, что Ирина Александрова делает проекты для «НОРДСТРЭМ». Сложив один и один, Ева сделала абсолютно правильный вывод и отправила в эту компанию своё резюме. Она даже ухитрилась устроиться в «НОРДСТРЭМ» — причём, на довольно хорошую должность. Но мне Ева об этом предпочла ничего не говорить, а сначала дождаться тебя. И пользуясь тобой, как щитом, только потом вывалить мне всю правду. Но я докопался до истины сам, и произошло это в пятницу… А следом за этим выяснилось ещё несколько пренеприятных вещей, — Даниэль нахмурился. — Во-первых, в субботу, когда мы с Евой были на кладбище, наша добрая девочка подошла к какому-то памятнику. Она хотела поправить цветы. И обнаружила, что там захоронена мать Ирины Александровой, которая по отцу — Файом, по матери — Самойлова, а по роду и племени — дочь убийцы и племянница крёстной Евы. И эта умная, взрослая, прекрасно образованная Ирина Самойлова, которой хватает хитрости уже год как скрываться от всех в социальных сетях, берёт мою дочь к себе на работу. Проводит с ней собеседование, — Даниэль зло прищурился, — вытаскивает из Евы всю её подноготную, — Кейд раздражённо фыркнул, — и помещает Еву под крылышком у своего любовника. И кто у неё любовник? — Тут Кейд вальяжно вытянул вперед длинные ноги. — А любовник у неё — Дмитрий Кузнецов, вице-президент «НОРДСТРЭМ» и по совместительству глава внешней разведки этой же фирмы. Из чего я делаю простой вывод: Самойлова и Кузнецов уже выяснили, кто отец Евы. Ну, или очень скоро выяснят это. — Даниэль вскочил со стула и, сунув кисти рук в карманы брюк, лихорадочно прошёлся по комнате, пиная мебель, попадавшуюся ему на пути.

— А откуда ты знаешь про отношения Самойловой и Кузнецова? — поинтересовалась Эль. В её карих глазах засветились тревожные огоньки.

— Макс выяснил, не я, — сердито бросил Даниэль, — но это я его просил.

— Когда и зачем? — разволновалась женщина. Кейд перестал беспокойно метаться и вернулся к Эль.

— Помнишь контракт на закупку кода «НОРДСТРЭМ»? Мы обсуждали это пару дней назад на видеоконференции? — спросил он и сжал ладонями спинку стула.

— Уж как не помнить, — буркнула Эль. — Ты мне одних эсэмэсок штук восемь послал, чтобы обуздать мое желание рассказать о себе Еве.

— Ничего, ты тоже в долгу не осталась, — огрызнулся Даниэль. — Так вот, покупкой кода «НОРДСТРЭМ» и подписанием договора с этой корпорацией занимался Уоррен. Воспользовавшись… э-э удобной ситуацией, Макс навёл справки.

— У него что, такие влиятельные друзья в «НОРДСТРЭМ»? — не поверила женщина. Даниэль хмыкнул:

— Эль, ну ты же взрослая женщина и прекрасно знаешь Макса. Он вытащил эти данные у кого-то из сотрудниц «НОРДСТРЭМ». Просто переспал с кем надо, вот и всё.

Эль ахнула. Даниэль цинично осклабился:

— Эль, да не играй ты в муки совести. Ты всегда знала, что представляет из себя Макс.

— Ага, а ты приставил его к моей дочери, — возмутилась женщина.

— Личная жизнь Макса ни к делу, ни к бизнесу, ни к Еве никак не относится, — парировал Даниэль. — К тому же Макс теперь знает, что Ева — моя родная дочь. Он к ней и близко не сунется. Так что не передёргивай.

Эль покусала губы.

— И что же дальше? — раздражённо осведомилась она.

— А дальше, — Даниэль сел на стул и вонзил жёсткий взгляд в лицо жены, — а дальше, Эль, представь себе на одну минуту, что эта Ирина Самойлова, благодаря откровениям своей родственницы и крёстной нашей дочери, знает тайну Евы и рода Эль-Каед. И винит мою семью в гибели своей матери. В таком случае, Самойлова могла расставить ловушку на мою дочь, когда та отправилась в «НОРДСТРЭМ» и тем невольно сыграла Самойловой на руку. И если эта женщина решит мне отомстить, то впереди Еву и мою семью ждёт всё, что угодно, от откровенного шантажа и вымогательств, до любых, самых страшных последствий, о которых я тебе уже рассказывал. Вот и всё.

— Нет, не всё… Дани, я тебя знаю. Что ты ещё сделал, признавайся?

Даниэль пожал плечами.

— Для начала объявил слежку за этой Ириной Самойловой, — сказал он. — Я хочу знать её подноготную. Всю её историю. Все её связи. А дальше я уже буду действовать по обстоятельствам. Либо оставлю Самойлову под своим присмотром. Либо сам встречусь с ней. Поговорю, а в случае необходимости, и пригрожу ей. Или устрою ей такую жизнь, что ей будет не до моей дочери… В конце концов, выкину её из «НОРДСТРЭМ», подставив её Максу, а после уничтожу её репутацию. В общем, вариантов много. — Даниэль безжалостно фыркнул. — Но сначала мне нужны данные на неё. А их я получу уже в эту среду. То есть — послезавтра.

— Дани, ты… ты что, ты натравил на Ирину Самойлову детективное агентство? — ужаснулась Эль.

— Ага, — беззаботно подтвердил догадку жены Кейд. — А что, мне надо было просто убить её? — с сарказмом спросил он.

— Дани, ты с ума сошёл. — Эль застонала от ярости, потом в гневе отшвырнула подушку, и её глаза загорелись недобрым огнем. — Ты хоть представляешь, что ты наделал?

— И что я такого наделал? — искренне удивился Даниэль.

— Да ты же подставил меня! — закричала Эль и вскочила с дивана.

— А ты-то тут причём? — опешил Кейд, наблюдая за судорожными движениями женщины.

— Я «причём»? А при том, что твоя Ирина Самойлова уже почти два года, как работает у меня! На меня, Дани! Что же ты наделал?..

Повисла очень неловкая пауза.

— Эль, лучше сама говори, — очень тихо приказал Даниэль. Эль согласно кивнула:

— Сейчас расскажу, только дай мне сначала телефон. Я наберу Ире, и… — Эль попыталась сделать шаг к своей сумке, но Даниэль перехватил её за руку:

— Нет уж, habibi. Сначала ты расскажешь мне правду, здесь и сейчас. Что это значит «она на тебя работает»?

Эль вздохнула и покорно плюхнулась на диван:

— Ладно, Дани, давай объяснимся до конца. Только быстро, пока твоё сыскное агентство не успело сунуть нос, куда не следует… В общем так. Когда в Россию пришел кризис, я решила усилить твою маркетинговую команду. Ты моё предложение не поддержал, — Эль бросила на мужа зловредный взгляд, — ну, и я, как вице-президент «Кейд Девелопмент», поступила по-своему. Твои люди где-то не дорабатывали. На мой взгляд, они — руки, к которым нужно было приделать голову.

— А моей головы было мало, да? — огрызнулся Даниэль.

— А ты не маркетолог, а владелец бизнеса. Маркетинг — это тебе не подарки клиентам на новый год выбирать, — парировала Эль. — Вот я и отправила запрос в хедхантинговое агентство. Попросила специалистов агентства дать мне предложения по маркетологам в Москве. В ответ мне прислали десяток резюме, но я остановила свой выбор всего на трёх кандидатах. Каждый из них когда-то работал на твоих конкурентов. И каждый из этих кандидатов прошёл собеседование. На заключительном этапе, воспользовавшись одним из выходных, я лично приехала в Москву, чтобы пообщаться с каждым из троих. На мой взгляд, на должность подходили все трое, но меня очень заинтересовала женщина, которую, как выяснилось, звали Ирина Самойлова. Минусом было только то, что на постоянную работу эта женщина не соглашалась: она была фрилансером.

— Так ты на её фамилию клюнула? — догадался Кейд. — Из-за Евангелины, да?

Эль кивнула:

— Да, точно. Мне просто стало интересно. И вот я назначила встречу кандидатам в «Марриотт-Тверская». Договорилась с агентством, что заключительный этап собеседования проведу там, в неформальной обстановке. О собеседовании с двумя первыми кандидатами рассказывать нет смысла. Остановимся только на встрече с Ириной Самойловой. Когда она подошла к моему столу и меня окликнула, то я сразу поняла, что её фамилия — это не совпадение.

— И что же такого ты увидела, Эль?

— Её лицо. И то, как она говорила, как она держалась, моментально напомнило мне крёстную моей дочери. Особенно улыбка и этот жест, которым Ира склоняет голову к плечу. В процессе обсуждения вакансии, я задала ей несколько личных вопросов. Попросила её рассказать о себе и своей семье. Как ты понимаешь, я хотела разузнать, имеет ли отношение Ирина Самойлова к крёстной моей дочери. Ведь Евангелина никогда не говорила, что у неё есть родственники.

— Ты никогда не была излишне доверчивой, Эль, — фыркнул Кейд.

— Это еще мягко сказано, — небрежно усмехнулась женщина. — Так вот, продолжаю… Ирина Самойлова сказала, что родных у неё нет. И тогда я отложила её резюме в долгий ящик. Решила проверить, говорит ли она правду. Как ни странно, служба безопасности «Кейд Девелопмент» полностью подтвердила её слова. Оставалось только одно средство расставить все точки над «i». И я позвонила Евангелине. «Что ты хочешь узнать, милая?», — спросила та. — «Вы родня или нет?». — «Ну, Самойловы — весьма распространённая фамилия. А что тебе говорит твоё сердце, Эль»? Я подумала и ответила, что эта женщина мне понравилась. И я не солгала, Дани. Ни на грамм не соврала. Что-то подкупало меня в ней с самого начала. Более того, у меня возникло странное чувство, что если я упущу эту женщину, то впоследствии очень пожалею об этом. Евангелине я так и сказала. «Тогда делай так, как подсказывает тебе твоё сердце. Может быть, вы не так просто встретились», — это были её последние слова. Таким образом, ровно через две недели, после выполнения всех формальностей, Ирина Самойлова вышла на работу ко мне. Это было в апреле 2013 года. Сработавшись с Ирой, я решила оставить её у себя… Ну, не то, чтоб я тебе не доверяла, но… но что моё, то моё. А ты — мой. Вот, — припечатала женщина.

— Молодец, Эль, — прошипел Даниэль. Он помедлил, пытаясь обуздать свой гнев: — Спасибо тебе за доверие… Ну и что же дальше?

Эль неторопливо встала. Нашла в сумке пачку сигарет, прикурила и подошла к окну. Стрельнула глазами в мужа:

— Не обижайся, — попросила она, — просто я помню, сколько женщин было у тебя до меня, и…

— Эль, не отклоняйся от цели. Что насчёт твоей Ирины Самойловой? — жёстко напомнил Даниэль.

— Ну, в общем Ира стала работать на меня. Оценивала то, что делали твои маркетологи, и исправляла их недоработки.

— А я-то считал, что это твоя заслуга, Эль, — «укусил» жену Даниэль.

— Погоди, погоди. О моих заслугах речь пойдет дальше… Итак, работала Ира очень хорошо, даже талантливо. Была дружелюбна и приветлива, но меня к себе близко не подпускала. Мне это не нравилось, потому что я не люблю вопросов без ответов и предпочитаю всегда добираться до правды. И я начала аккуратно сближаться с ней… Сначала всё было так, как обычно бывает у двух женщин, увлеченных одним делом и тесно связанных по работе. Обсуждения рабочих моментов и чуть-чуть — личных тем. Потом разговоры стали чуть более откровенными. Иногда, когда я задевала какую-то струнку в её душе, Ира мне открывалась. — Эль выпустила в воздух последнюю затяжку и притушила сигарету. Встала спиной к окну и оперлась бедром о подоконник. — Знаешь, Дани, я не могу сказать, что судьба была очень благосклонна к Ире. Я тебе кое-что о ней расскажу, но ты пообещай мне оставить это только при себе. Хорошо?

— Хорошо, Эль.

Эль подняла бровь, Даниэль перехватил взгляд жены.

— Ладно, Эль, не гляди так: я тебе обещаю, — неохотно выдавил он. Эль удовлетворенно кивнула:

— Отлично. Так вот, Дани, Ира выросла без родителей. Она попросту их не знала. Её воспитывала мать ее отца, которая постоянно болела. Сердечная недостаточность — всё то, что было и у папы, у Дэвида. Потом эта женщина умерла.

— О девочке что, некому было позаботиться? — поднял бровь Кейд.

— Ну почему же «не было». У Иры есть и был тот самый Дмитрий Кузнецов из «НОРДСТРЭМ», но: она ему — не любовница. Просто первый серьёзный роман, первый мужчина, вот и всё…

— Она могла выйти за него замуж. Отличная бы партия получилась, — хмыкнул Даниэль.

— Возможно. — Эль не стала спорить. — Кстати, точно так же, как и ты, видимо, рассуждал и Кузнецов. Но проблема в том, что Ира его не любила. Вернее, она не его любила.

Даниэль усмехнулся и встал. Положил локти на спинку стула и наклонился к женщине:

— Ну-ну. Продолжай, Эль. Как я понимаю, я еще не весь сценарий женского романа выслушал.

Эль недовольно дернула ртом.

— А ты не иронизируй, Дани, — мрачно посоветовала она, — твоя жизнь тоже похожа на сериал, и в нём не меньше задушевных историй. В общем, обойдёмся без этих твоих сарказмов… Итак, Ира и Кузнецов разошлись примерно шесть лет назад. Поначалу Кузнецов хотел вернуть её и даже пытался контролировать её личную жизнь, — красноречивый взгляд, брошенный Эль на мужа, цели не достиг, — но, в конце концов, Кузнецов Иру отпустил. К счастью, им удалось сохранить душевное тепло и даже остаться друзьями.

— И твоя подруга кинулась во все тяжкие, — насмешливо предположил Даниэль.

— Нет. Мне кажется, Ира просто ушла в своё одиночество. Ей не надо связей из области «так полагается», — спокойно отрезала Эль. — Вот поэтому все эти «страсти» её душу не трогали. А внимание мужчин раздражало. И Ира погрузилась в работу с головой.

— Ах, какая волшебная и душещипательная история о современной Золушке, — Даниэль язвительно поморщился и попинал стул, — но это не приближает меня к пониманию причин вашей дружбы.

Эль взглянула на мужа:

— Сейчас объясню. Помнишь те первые дни после похорон Евангелины?

— Да, — Даниэль нахмурился. — Я остался с Евой, а ты поехала на кладбище, чтобы заказать крест на её могилу. Но это, Эль, мы с тобой уже обсуждали.

— Вот именно, — женщина кивнула. — Я хотела тебе сразу про Иру рассказать, но ты меня не дослушал. Не дал мне и слова вставить… Итак, мы остановились на том, что я отправилась заказывать памятник. Но поехала я не одна. Со мной отправилась переводчица. В роли переводчицы выступала Ира.

— Что, прости? — Даниэль решил, что ослышался. — Нет, Эль, я с тобой точно с ума сойду… Эль, с тобой туда могли отправиться я и твоя дочь, — возмутился Даниэль. — Потому что у тебя, Эль, есть семья.

— Нет, Дани. С некоторых пор у меня есть только ты, а я в одиночку сражаюсь с тобой за дочь, — Эль опустила голову.

— Слушай, Эль, — нетерпеливо выдохнул Даниэль, — но ты же сама…

— Вот именно! — Эль вскинула голову и её глаза гневно блеснули. — Вот именно, Дани, что «я сама»! И теперь всё, что мне остаётся, так это спать на той постели, что я себе застелила. И нести ответственность за свой выбор. Или… — Эль зло оттёрла глаза, — или же найти себе такую же одинокую душу и научить эту душу жить, чтобы самой не умереть в одиночестве… Вот почему я вцепилась в Иру. Не она — в меня, а я — в неё.

Даниэль нетерпеливо вздохнул:

— Так, Эль, что было дальше, когда вы приехали на кладбище?

— Ах да, — Эль расслабила плечи. — Пристроив машину на парковке, Ира попросила меня подождать в машине, потому что ей надо было купить цветы. Вернулась она через пять минут с белыми лилиями. И это в январе, когда таких цветов нигде нет. «Где ты их взяла?», — удивилась я. — «Мама умерла зимой, — ответила Ира. — И я каждый год заказываю эти цветы для неё. Заглянем к ней по дороге?». Я кивнула. Мы шли к могиле Евангелины, и напряжение нарастало. «Они что же, рядом похоронены?» — думала я, приближаясь к могиле крёстной своей дочери. «Это здесь, Эль», — позвала меня Ира, когда до могилы Евангелины оставалось метров десять. Когда мы подошли к памятнику матери Иры, тут вся правда и открылась… Дани, представь себе невероятное совпадение: два участка рядом, отделённые лишь полосой деревьев. Вот так и обнаружилось, где была похоронена сестра крёстной моей дочери. А Ира узнала, что рядом с ней долгие годы жила её родственница. И если меня это поразило, то Иру сразило наповал.

Даниэль задумчиво посмотрел на жену.

— А что, если это была игра, рассчитанная на тебя, Эль? — осторожно спросил он.

— Нет, Дани. Я так не думаю, — покачала головой женщина. — То, что я заметила в глазах Иры, невозможно сыграть. Такое я видела в жизни только два раза, и оба раза на твоём лице. А ты у нас мастер по маскам невозмутимости.

— А я-то тут причем? — хмыкнул Кейд.

— Хочешь правду? — Эль изогнула брови.

— Очень хочу.

— Ладно, скажу. Просто… просто точно такая же безысходная боль была на твоём лице в то рождество, в Оксфорде, когда ты решил от меня отказаться.

— Ясно, — Даниэль фыркнул. — А второй раз когда?

— Вчера, — помедлив, неохотно призналась Эль. — Когда папа умер. А ты… ты смотрел на него и плакал.

Даниэль закусил губы и закрыл глаза.

— Дани, — тихо и мягко позвала мужа Эль. Даниэль поднял голову. Его взгляд снова был безмятежным.

— Рассказывай дальше, Эль, — ровным, бесстрастным голосом потребовал он.

— Ну, хорошо, — покорно вздохнула женщина и взяла ещё одну сигарету. — В общем, так мы с Ирой и объяснились. Выяснили все, до конца. Мы вообще в тот день очень долго с ней говорили. Я рассказывала ей про то, какой была Евангелина… До сих пор не понимаю, почему Евангелина не призналась мне, что у её сестры была дочь и почему она не стала искать Иру? — Эль бросила на мужа вопросительный взгляд. Даниэль покачал головой:

— Откровенно говоря, Эль, я тоже не понимаю… Ну, а что твоя Самойлова?

— А Ира поведала мне про своих родителей… Знаешь, Дани, как это бывает? Родители любили дочь, но бросили её… Мать отца Иры очень её любила, но умерла, скрыв от девочки тайну смерти ее родителей… Получается, все, кого Ира любила, оставили её. Уходили один за другим. Без объяснений, в молчании. А ведь это самая страшная форма прощания. Но самое страшное для ребенка — это предательство матери. И я.… — Эль запнулась и вскинула на мужа злые карие глаза: — Знаешь, в чём наша проблема, Дани? Твоя забота обо мне — это контроль. Чувствуешь разницу между двумя этими словами? В юности мне это нравилось. Сейчас это душит меня. Но есть ещё кое-что. Это — страх. Я постоянно боюсь тебя потерять, Дани… И если ты всегда мог читать в моих глазах мою любовь к тебе, то я не всегда могла сосчитать, сколько раз по-настоящему бьётся для меня твоё сердце. Ты всегда и всё держал под контролем и так редко показывал мне своё настоящее лицо… Дани, это же больно. Но есть то, что дважды, трижды больней для меня. Я живу далеко от своего мужчины и от единственного ребёнка. Я вижу вас с Евой всего пару раз в неделю. Ты всегда ограничивал общение моей дочери со своей матерью и с моим отцом, сведя их встречи к одной поездке в год на рождество и двум-трем телефонным разговорам… Да, я знаю, ты боялся выдать тайну Евы, и ты защищал её интересы, но… но я никогда не говорила тебе о том, что я каждый день раскаивалась в своей слабости. В минуту слабости я отдала тебе дочь. Наказанием стало то, что моя дочь выросла без меня и считает, что я ей — чужая. — Эль отвернулась к окну.

— Эль, ты ей — не чужая, и мы это уже обсуждали, и.… — начал Кейд, но женщина подняла голову. В её рыжих прядях засветились золотые блики света, проникающего из окна, и на секунду Даниэлю показалось, что голова и плечи Эль объяты пламенем.

— Нет уж, Дани. Теперь ты меня послушай, — резко сказала женщина. — В тот день, когда Ира Самойлова поняла, что она ничего не знает о своей семье, потому что так хотели её родители, Ира покарала их забвением. А я, взрослая женщина, со всей очевидной ясностью поняла, что, выбирая тебя и защищая от правды свою девочку, я тоже однажды её потеряю. Моя дочь живёт без меня. Это я, а не ты, лгу ей. И она никогда не простит мне этого. Именно с того дня и началась наша с тобой война. И это сражение никогда не закончится. Потому что я не устану требовать, чтобы ты перестал защищать от меня мою дочь. Я больше не хочу прятать от неё правду!

— Эль, — негромко позвал жену Даниэль, — а что, если Ева не примет эту правду? Что, если эта правда её убьёт?

Женщина вздохнула:

— А с чего ты так решил? Да, я боюсь реакции девочки на то, что я ей скажу. И даже предполагаю, что Ева не сразу примет правду. Но я уверена, что со временем моя дочь простит и поймёт меня. В конце концов, между нами двадцать лет любви и взаимопонимания… И больше лгать своей дочери я не хочу. И тебе лгать я не хочу, кстати, тоже. Так что, если уж на то пошло, знай: Ира знает, кто ты.

— Что? — сглотнул Даниэль и опустился на стул.

— Я говорю, что Ира Самойлова знает, кто ты. Как знает и то, что ты женат на мне, а равно и то, что у нас с тобой есть общий ребенок — Ева. А ещё она знает, что у тебя есть подозрения относительно её матери. Но до тех пор, пока не будет фактов, доказывающих или опровергающих это, Ира остаётся при своём: её мать бросила её и от неё отказалась. Но и с тобой встречаться Ира, по понятным причинам, тоже особо не жаждет. — Эль насмешливо посмотрела на оторопевшего мужа: — Так что будь уж так любезен, Дани, когда — а вернее, если ты встретишься с Ирой когда-нибудь, то общайся с ней с учётом всего вышесказанного. Повторяю, я дорожу этой дружбой, и в обиду Иру я тебе не дам. И я не хочу, чтобы её откровения со мной стали оружием в твоих руках. Теперь тебе всё понятно?

— Более чем, — мрачно отрезал Даниэль. — А что же насчет «НОРДСТРЭМ» и Евы?

— А теперь насчёт Евы, — Эль затушила сигарету и скрестила руки на груди. — Я знала, что Ева торчит в Facebook, но придавала этому несколько иное значение. Какое — я тебе уже сказала. Что до Иры, то она позвонила мне в тот день и час, когда наша Ева пришла к ней на собеседование. Ира знала, как выглядит моя дочь — я показывала ей фотографии. И Ира спросила, что ей делать, потому что моя девочка ей понравилась, и она бы взяла её. И я попросила Иру устроить мою дочь в этой фирме. Пусть подучится перед тем, как придёт в «Кейд Девелопмент». Пусть начнёт с самых азов, думала я. Ну, а что до Дмитрия Кузнецова, то он устроил Еву в свой штат по просьбе Иры, потом что там Еву никто не тронет и никто не обидит. Между прочим, с Дмитрием Кузнецовым я тоже знакома — он, кстати, отличный парень. Симпатичный и с хорошим чувством юмора. А ты прости мне, что я сразу не сказала тебе об этом. Но у меня была для этого причина.

— Kuss’o… да к чёрту! Твоюмать, Эль, какая ещё причина?

— А такая: если однажды выбор встанет между тобой и моей дочерью, то в этот раз я выберу свою дочь. Вот так. Понимай и принимай это, как хочешь.

Даниэль набрал в лёгкие воздух и смерил Эль взглядом. И тут в голову ему пришла одна идея:

— А ответь-ка мне ещё на один вопрос, habibi, — прошипел он, — как давно ты знаешь про Facebook и про то, что я там искал Маркетолога? Это тебе твоя Ира сказала, да? — спросил Кейд с нескрываемым отвращением.

— Да как тебе сказать? — Эль насмешливо побарабанила длинными пальцами по подоконнику. — Ну, вообще-то, Маркетолога как человека никогда не существовало…

Пауза — а потом с губ Даниэля сорвался нервный, хриплый смешок:

— Ты с ума сошла? — спросил он неуверенно.

Эль грациозно пожала плечами:

— Ну, я-то как раз в полном порядке. В отличие от тебя… Да успокойся ты, Маркетолог — это же просто шутка такая. Надувательство, афёра. В своём роде, просто блеф. Дело в том, что Ирины Александровой не существует. А «Маркетолог@» — это всего лишь идея и проект на спор. Знаешь, как на спор за девять месяцев пишут книгу? Вот и этот проект такой же.

Даниэль воззрился на невероятную женщину.

— Эль, говори, всё, — простонал он.

— Ладно, хорошо, — безмятежно согласилась та. Кинула взгляд на часы, подошла к дивану и села, закинув ногу на ногу.

— В общем, Маркетолог — это проект, который родился в ноябре на дне рождения Иры, — Эль довольно хихикнула. — Там в Москве, я стала свидетельницей одного очень занятного спора. Мы были в ресторане. Узкий круг: Дмитрий Кузнецов, их общий с Ирой приятель, которого, кажется, зовут Михаил Иванченко, и крёстный отец Иры, которого зовут Александр Фадеев и которому принадлежит какое-то детективное агентство… ну, или фирма. Что-то в этом роде, — Эль задумчиво посмотрела на мужа. Даниэль подобрался, но и глазом не моргнул. И Эль успокоилась: — В общем, день рождения как день рождения — ничего такого. По соображениям личного характера, Ира умолчала, что работает на меня. Ну, а я представилась частью своего девичьего имени — назвалась Эль Фокси Мессье… Сначала разговор, как это водится, был общим. Потом Кузнецов и Ира начали обсуждать некоторые частности кода «НОРДСТРЭМ» и то, как вокруг этой идеи можно построить систему безопасности, а я принялась раздумывать о том, как бы рассказать об этом тебе…

Мысль о том, чтобы защитить финансы «Кейд-Москва» мне всегда очень нравилась. И вот я сидела и ломала голову, размышляя, как бы преподнести эту идею тебе — да так, чтобы ты решил, что это — твоё личное изобретение. — Услышав это, Даниэль заскрежетал зубами. Глядя на него, Эль фыркнула: — Вот-вот, Дани. Фадеев тоже зубами заскрежетал, услышав про код «НОРДСТРЭМ». И в качестве шутки взял, да и пожелал Ире поменьше думать о сложных проектах, а побольше сосредотачиваться на личной жизни. Уж не знаю, на что Фадеев ей намекал, но он сделал очень крупную ошибку. Впрочем, эта глупость свойственна большинству умных мужчин, которые почему-то считают, что могут обвести любую женщину вокруг пальца. — Эль прищурилась.

— Попрошу без намёков, — раздражённо перебил жену Кейд, — дальше что было?

— А дальше в ответ на претензии, высказанные Фадеевым, Ира разозлилась. Мне кажется, Фадеев своими намёками задел её. И Ира пообещала ему доказать: в своём деле женщина может быть профессиональнее мужчины… Надо сказать, что Фадеев — сыщик с большим стажем, — задумчиво произнесла Эль. — Он умеет находить людей и информацию, и, честно говоря, я бы не решилась с ним связываться. Но Ира — она другая. Подумала, за пару секунд провертела в голове все варианты и приняла решение. Посмотрела Фадееву в глаза и сказала, что она на спор спрячется в социальной сети, а Фадеев никогда не найдёт её… Ты бы видел лицо Фадеева, — и Эль снова хихикнула.

— Плевать мне на его лицо. Какое ты принимала в этом участие? — зло сузил зрачки Даниэль.

— Я? А самое активное. — Эль невинно взмахнула ресницами. — Я предложила Ире помочь ей. В тот день Ира и я — мы поехали к нам на Тверскую, и… Да, на Тверскую! … И не дыши ты так… И не надо сверлить меня глазами!.. И вот там мы за полчаса, пока ты ещё не пришёл, мы с Ирой разработали свой план действий. У нас было очень мало времени, чтобы изобрести некий персонаж, вполне реальный для социальных сетей. Поскольку проект касался маркетинга, то Ира назвала этого виртуального пользователя «маркетолог». А я предложила сделать Маркетолога женщиной. Для того, чтобы эта виртуальная женщина ожила, мы должны были создать картинку —аватар, придумать никнейм, регулярно вести посты в социальных сетях, а еще сделать остроумный указатель на страницу Иры в сети «Pinterest». Я не говорила, что первая профессия Иры — переводчик, нет? — Даниэль отрицательно покачал головой, разглядывая женщину, на которой он был женат двадцать лет и, как оказалось, совершенно не знал её. — Ага… Так вот, Дани, полезная для переводов информация была у Иры на «Pinterest». Ну, и мы разработали сценарный план. Потом Ира сочинила тематику первых постов, а я, используя свой опыт работы с фотографиями, который приобрела еще в школе «Queen’s», взяла на себя аватар маркетолога и коллаж в Facebook. Коллаж был составлен из двух картин Магритта… Ты же знаешь, как я увлекаюсь его работами, они ещё у меня в офисе на всех углах висят, — шёлковым голосом пропела Эль.

— Потрясающе… Просто потрясающе, Эль. Продолжай, дорогая, — свистящим шёпотом сказал Кейд, стараясь не думать о том, что он хочет свернуть умной Эль шею.

— А на чём я остановилась? — задумалась Эль, не подозревая о планах мужа. — Ах, ну да… Итак, после коллажа предстояло создать аватар Маркетолога. Времени у меня особо не было, и мне пришло в голову идея составить аватар из чёрно-белых фотографий двух лиц, причём правая половина лица была моей, а левая — Иры. Как ты понимаешь, точно так же родился и никнейм «Ирина Александрова». Его первая часть указывает на имя Иры. Вторая часть — на город, в котором родился ты. Александрова — как Александрия… Так что, создавая этот маленький шедевр для соцсети, я думала о тебе, Дани… В ноябре 2014 года мы запустили проект в сеть. Ну, а потом… — и Эль снова фыркнула.

— Что потом? — мрачно спросил ошельмованный муж.

— Ну, а потом… ой, не могу… ну, а потом я с удовольствием наблюдала, как один почтенный директор фирмы, одинокий и весьма импозантный, но излишне самоуверенный Даниэль Кейд, ночью взахлёб читает наши посты, пишет нам комментарии и даже ставит «лайки». Ещё большее удовольствие я получила от писем твоих сотрудников и прозрачных намеков на незабываемую встречу с тобой, если… если я только пойду на неё… хи! — Эль вытерла глаза, слезящиеся от смеха. — В общем, я провела множество счастливых минут наедине с самой собою, наблюдая за собственным мужем, ставшим поклонником отчасти и моего творчества… А вообще, как вам мои английские посты, господин Кейд? Ещё их читать будете?

— Так, Эль, ещё какие-нибудь новости есть? Давай, не стесняйся: у меня как раз подходящее настроение выслушать их все, — проскрипел Даниэль. В его голове уже созревала идея ответного «подарка» этой нахалке.

— А собственно, это всё, — сказала Эль и с облегчением вздохнула, весьма довольная тем, что ей так ловко удалось обойти все острые углы. Но Даниэль не вздыхал.

Он пересел на диван, потом беззаботно на нём раскинулся:

— Ну, в таком случае, позволь и мне обрадовать тебя, habibi, потому что в этот четверг я лишу тебя твоей дивной подруги.

— Как это? — насторожилась Эль.

— Ну, а что ты хотела? — с иронией спросил мужчина, разглядывая растерянное лицо женщины. — Пока ты так приятно проводила время в социальных сетях, я чуть с ума не сошёл, представляя себе эту авантюру в несколько ином свете. В прошлую пятницу я открыл пост Маркето… Вот дьявол, я теперь даже это слово произнести спокойно не могу!.. В общем, я буквально воспользовался твоими — прости, вашими с Ирой советами. Я поискал себе подрядчика на один занимательный проект по идентификации Маркетолога и выбрал в помощники детективно-охранное предприятие «Альфа». Кстати, ещё одна приятная новость, Эль: агентством владеет не кто-нибудь, а — тот самый Фадеев Александр Иванович… старый обманщик, чтоб его! — Эль ахнула и схватилась за голову. — Вот-вот, — язвительно кивнул Кейд, — так что вчера я, вместо того, чтобы поехать к Дэвиду и застать его в живых, — Даниэль кинул быстрый и безжалостный взгляд на Эль, — вместо этого я вчера заявился в «Альфу». Там я припёр Александра Фадеева к стенке и добился, чтобы он приставил к Маркето… вот чёрт, короче, к этой твоей «альтер эго» своего оперативника. И я видел этого специалиста. Ручаюсь тебе, Эль: парень — хоть куда. Руку заложу, что очень скоро этот ловкий молодой человек вытащит на белый свет все тайны твоей Иры. И преподнесёт Фадееву, а заодно, и Кузнецову, удивительный сюрприз: воспитанница одного и бывшая любовница другого весело играет с ними в прятки.

Эль ахнула.

— Дани, Дмитрий Кузнецов в курсе нашей с Ирой задумки! — призналась Эль. — Он не то, чтобы был против неё, но для его проекта в «НОРДСТРЭМ» крайне важна незапятнанная репутация Иры… Что касается отношений Дмитрия Кузнецова с Фадеевым, то, на мой взгляд, они не особо ладят… И, по-моему, Фадеев никогда не придёт к Кузнецову с исповедью о том, что он организовал слежку за Ирой… А тебе я рассказала про Иру только потому, чтобы ты понял: тебе ничего не грозит… Дани, пожалуйста, сними свой заказ на Иру! Прямо сейчас аннулируй его… Я тебя очень прошу. Вернее, не прошу, а — требую! — Эль сердито топнула ножкой.

— Да—а? — насмешливо протянул Даниэль. — А зачем? Как я понимаю, первый результат слежки будет у меня на руках уже в эту среду. Так что ровно через день твою Иру Самойлову и её Дмитрия Кузнецова ждет незабываемый комментарий от меня к её — ах, прости! — к вашим с Ирой постам во всех социальных сетях. И к каждому своему комментарию я прикреплю ещё и материалы, «наработанные» этим оперативником.

— Фадеев не отдаст тебе материалы на Иру, — пригрозила Эль.

— Отдаст, если не захочет со мной судится, — Даниэль щёлкнул зубами. — Ещё как отдаст. Потому что кем бы он ни был этой твоей Ире, но он подписал со мной контракт и взял на себя обязательства. А стало быть, я заставлю их его выполнить… как это по-русски? — а, вот: не мытьём, так катаньем.

— А… а зачем же Фадеев вообще подписал этот контракт? — еле слышно прошептала Эль. — Или же ты думаешь, что у него тоже зуб на Иру?

— Эль, ну не будь ты инфантильной, а? Он же пытался защитить её. — Даниэль хмыкнул. — Теперь мне понятны эти его корчи… хитрый, старый мошенник. Да он же был вынужден взяться за этот контракт, чтобы я не пошёл к его конкурентам!.. Ну, ничего… — Даниэль усмехнулся и подумал, что у него есть, чем ответить Фадееву, просто-напросто развернув бумеранг в сторону хозяина «Альфы». — А что касается тебя, habibi, то ты тоже готовься, — и Даниэль с иронией посмотрел на жену. — Ты повозила меня об стол морд… то есть, ты надо мной посмеялась. А я в отместку поссорю тебя с твоей закадычной подружкой. Обещаю тебе, карьера Самойловой в «НОРДСТРЭМ» будет закончена… Впрочем, Эль, у тебя есть выход.

— Какой выход? — свирепо прошипела женщина. — Что ты хочешь, мерзкий шантажист?

— Я хочу, чтобы завтра ты и я отправились в Оксфорд, и всё рассказали матери.

— Нет! — воскликнула Эль, и её щеки побелели.

— Да, Эль. — Даниэль встал и подошёл к жене, взял её за плечи. — Да, Эль. Мы поедем в Оксфорд. И я выложу маме всю правду о нас. О том, что я люблю тебя. О том, что ты останешься со мной и что у нас есть дочь… Эль, наша с тобой взаимная ложь не дала мне попрощаться с Дэвидом, и я никогда себе этого не прощу, — признался Кейд. — Но я виню в этом только себя самого, потому что это я принял решение отправиться в «Альфу», а не к отцу… И, кстати, пока я жив, запомни, Эль: я люблю тебя не меньше, чем ты любишь меня, но это я за тебя отвечаю… Ну, а пока мы будем готовиться к поездке в Оксфорд, ты, Эль можешь позвонить своей Ире. Расскажи ей о том, что за ней ходит «хвост». Я — уж так и быть! — дам тебе описание этого оперативника. А потом я позвоню в детективное агентство, отменю контракт и выплачу неустойку. Ну как, согласна? — Кейд прищурился. Эль с готовностью кивнула головой. И Даниэль дал жене полное и максимально точное описание Андрея Исаева, быстро восстанавливая по памяти черты его лица, особенности фигуры и внешности.

— Откровенно говоря, Эль, я не уверен, что Фадеев отправил на слежку за Самойловой именно этого парня, — признался Кейд. — Просто я столкнулся с ним в воскресенье, когда я спускался по лестнице вниз, а он поднимался в «Альфу». Но если я прав и если к твоей Ире будет приставлен именно этот человек, то ей не поздоровится.

— Почему? — испугалась Эль.

— Потому что такие, как он, опасны. Они живут в очень опасном мире. И не дай Бог твоей Ире в качестве развлечения попробовать поиграть с ним. Он съест её, как… ну не знаю, как кто…, например, как волк — красную шапочку.

Эль бросила на мужа короткий, недовольный взгляд.

— У тебя предубеждение против Иры, — буркнула она, вытащила из сумки iPhone и начала набирать номер Самойловой.

— А причем тут мои предубеждения, если этот парень — хищник? — усмехнулся Кейд.

— А это ты с чего взял?

«Да потому что я, до встречи с тобой, был точно таким же…»

— А мне так показалось, — безмятежно ответил Кейд.

— Дани, Ира не отвечает. — Раздосадованная Эль покусала губы.

— Сообщение ей напиши, — посоветовал Даниэль. — И кстати, заодно передай своей Ире, что я собираюсь аннулировать контракт между ООО «Кейд-Москва» и «НОРДСТРЭМ». Впрочем, этот контракт в скором времени возобновится, просто сейчас… ну, меняется руководитель «Кейд Девелопмент» … и всё такое…

— «Всё такое»? — Эль нахмурилась. — Опять какие-нибудь твои авантюры, да? — Даниэль поднял брови, но промолчал: про ссору, возникшую между ним и Максом, упоминать не стоило. К тому же Даниэль уже решил объясниться с Максом лично по возвращении, а при необходимости и извиниться перед ним. Эль между тем вздохнула и отложила телефон.

— Нет, Дани, сообщения я Ире посылать не буду. — Эль бросила в сумку бесполезный аппарат. — Во-первых, она мне и так перезвонит. А во-вторых, напиши я ей эсэмэску, а её ещё кто-нибудь увидит… Может, она сейчас и не одна…

— Твоё дело. Ну, а теперь, когда мы с твоей Ирой более-менее разобрались, тебе осталось прочитать письмо, оставленное для тебя моей матерью. — Даниэль кивнул на жёлтый конверт. — Давай, Эль. Покончи со всем разом.

— Дани, открой конверт сам, — попросила Эль.

— А ты?

— А я пойду, заварю кофе.

Даниэль пожал плечами и распечатал конверт. Эль успела включить чайник, как голос Даниэля позвал её из кухни в комнату:

— Эль, кофе может и подождать… Иди сюда. Это действительно важно. — Голос Даниэля звучал странно и напряженно. Эль вздрогнула, оставила кофеварку в покое и припустилась назад.

— Что там? — спросила женщина, входя в комнату и разглядывая побледневшее лицо мужа. Но тот только головой покачал.

— Прочитай сама, — предложил он и протянул конверт Эль. Та села на диван и несмело вытянула из конверта первый листок. Пожелтевший и хрупкий от времени, этот документ представлял собой Свидетельство о рождении. Бумага чётко и ясно излагала суть: 8 сентября 1974 года в больнице при Монастыре Святой Девы Марии в Колчестере, в графстве Эссекс, на свет появилась Изар Фокси Мессье. В графе «мать» стояло имя «Изар Оливия Ирарагорри». В графе «отец» значился прочерк.

— Изар Оливией звали мою маму, — ахнула Эль. — И это что же, Свидетельство о моём рождении?.. Да, дата совпадает. Но я не знала, что я родилась в Колчестере, в том же самом монастыре, где родилась моя Ева. И почему здесь написано «Изар», если моё имя — Стелла? И почему в графе «отец» никто не записан? Ведь мой папа — Дэвид, я ношу его фамилию, и.… это не про меня, наверное? Это — какое-то совпадение, да?

— Читай дальше, — тихо посоветовал Даниэль. Он покосился на жену, прошел на кухню, налил в стакан воды и вернулся к ней. Аккуратно поставил перед Эль стакан: — Второй документ, Эль.

И Эль вытянула второй лист из конверта. Это было свидетельство об удочерении. Акт гласил, что Дэвид Александр Кейд удочерил Изар Фокси Мессье сразу после её рождения и дал ей другое имя — Стелла. Так Стелла Фокси Мессье Кейд — Эль — стала приёмной дочерью Дэвида.

— Прочитай подпись свидетелей, — посоветовал Даниэль. Глаза Эль перебежали на последнюю строчку.

— Евангелина… Самойлова, — едва слышно прошелестела она, — Дани, что происходит?

— Это еще не всё, Эль, — осторожно ответил тот. — Открой последний документ.

И Эль развернула третью бумагу. Это было медицинское заключение, составленное главным врачом Королевской военной академии в Сандхерсте в день, когда восемнадцатилетний Дэвид сдавал тесты для поступления в британское военное высшее учебное заведение. Заключение врача говорило, что по состоянию здоровья Дэвид Кейд был годен к обучению и последующему несению службы. И в то же время, бумага оглашала неумолимый приговор: Дэвид Александр Кейд никогда не будет иметь собственных детей из-за нарушений сперматогенеза.

— Ты понимаешь, что это означает, Эль?

— Кажется, нет, — прошептала женщина. На лице у Эль была паника.

— Ты хочешь, чтобы я это озвучил, да? — Даниэль вздохнул. Вынул из рук похолодевшей Эль листки, сложил их в конверт, отбросил конверт в сторону.

— Эль, послушай меня. — Даниэль взял похолодевшую ладонь Эль в свои теплые руки. — Правда в том, что Дэвид никогда не был твоим биологическим отцом. Он любил тебя, и он удочерил тебя. А Евангелина, к которой я пришёл в Колчестере двадцать лет назад и которой рассказал о тебе, — она знала, кто ты. У нее был доступ к венчальным книгам. Едва только твоё имя сорвалось с моих губ, как Евангелина поняла, о ком я говорю. Подозреваю, что она просто вспомнила тебя. Изар Фокси Мессье — это редкое имя. Евангелина, поставившая свою подпись на документе о твоём удочерении, знала, что наша связь и наш брак не нарушит законов. Ты не была дочерью Дэвида, как и я не был его сыном. Между нами не было никаких кровных уз, никаких родственных связей. Вот почему Евангелина нас обвенчала. Теперь я знаю ответ на вопрос, который так давно мучил меня.

— Так почему же она мне ничего не сказала? Почему не открыла мне тайну моего рождения? Почему папа не сказал мне ничего? И почему Мив-Шер промолчала? — выдохнула Эль и вцепилась в запястья мужа белыми дрожащими пальцами.

— Ты… ты что, ты точно ничего не понимаешь? — удивился тот.

— Кажется, нет.

Даниэль смущённо взъерошил волосы. Потом обошел стул, на котором сидела Эль, опустился перед ней на корточки. Подышал на её холодные дрожащие пальцы.

— Эль, Дэвид и моя мать не открыли тебе эту тайну не из-за тебя, а из-за меня, — признался он. — Моя мама — она действительно тебя защищала. Ты родилась от неизвестного мужчины. Ты не была родной дочерью Дэвида. Узнай я эту правду тогда, и безжалостный, самовлюбленный мальчик, единственный наследник богатого рода, некоронованный принц, каким я тогда себя считал, превратил бы в ад жизнь вечно сопротивлявшейся ему девчонки. И, поверь, я бы сделал это — в то время против тебя мне бы подошло любое оружие… Зная это, моя мать сделала всё, чтобы защитить тебя. Скрыв от меня тайну твоего рождения, Дэвид и моя мать предоставили мне выбор: поладить ли с тобой, быть ли мне с тобой или забыть о тебе. И я принял решение… Я выбрал тебя, Эль. И я ни разу не пожалел об этом.

Женщина робко подняла голову. Даниэль мягко улыбнулся ей. Эль прижалась лбом к его плечу и заплакала.

— Ну, а что касается Евангелины, то не вини её, — поглаживая плечи Эль, попросил Даниэль. — Помня о том, что она сделала для нас, я могу предположить следующее: твоя мать пришла в церковь в Колчестере, уже будучи беременной. Ты как-то рассказывала мне, что в начале семидесятых Дэвид, как архитектор, много работал на проектах по восстановлению церковных зданий и строений. Возможно, именно там и тогда твоя мать и познакомилась с Дэвидом. Они поженились, и он удочерил тебя. А потом в эту церковь пришла ты с просьбой о любви — и я с просьбой о вере… Так мы и выбрали свою судьбу, Эль.

Женщина подняла голову и вытерла слёзы.

— Знаешь, о чём я думаю, Дани? — прошептала она.

— О чём?

— О том, что мы открыли этот конверт в тот день, когда сами захотели разрушить все тайны… И всё же, странно знать, что у меня был другой отец. Как ты думаешь, узнаю ли я когда-нибудь, кто он?

Даниэль покосился на жёлтый конверт.

— Мы постараемся узнать всё, что только можно, — пообещал он Эль и отпустил её. Подошёл к пиджаку, брошенному на диван, вытащил свой мобильный и посмотрел на женщину:

— Знаешь, Эль, я тут подумал: тебе больше не придётся выбирать между мной и дочерью. В субботу я сказал Еве, что я женат на её матери. А завтра ты скажешь Еве, что она твоя дочь.

Эль только руками всплеснула.

— Ты снова обманул меня, да? — сквозь слезы улыбнулась она.

— Я? — поразился Даниэль. — Куда уж мне до тебя, Маркетолог… — и Даниэль нажал на вызов в телефоне. — Макс? Да, Макс, привет! Выполнишь завтра мою просьбу?.. Да, я насчёт Евы… Да чёрт с ним, с этим контрактом «НОРДСТРЭМ», подождёт до послезавтра… Так, записывай рейс Евы… Да, «British Airways—232», вылет из «Домодедово», завтра в семнадцать пятьдесят… Да, устраивает… Да, я сейчас же предупрежу Еву… Да, пока, до встречи. — Даниэль ходил по комнате и говорил в телефон. Он так не заметил, как Эль обняла себя за плечи и подошла к столу, где по-прежнему лежал желтый конверт, заботливо подписанный рукой Дэвида Александра Кейда.

— Папа, спасибо тебе за всё. Я и Дани всегда будем любить тебя, — прошептала Эль, глядя на последний дар им, живым — от уже ушедшего.