Он почти стал англичанином. Обратный эмигрант, слишком едкий, чтобы его терпели на любой половине Разделенного дома. Впрочем, так теперь говорят только здесь, в Британии. В Новом Свете все проще. Молодой народ — с одной стороны. Мятежники — с другой. Теперь они второй раз за тридцать лет подписывают мир… А ему придется сочинить на эту тему что-то острое для «Панча». Но что? Редактор просит не трогать правительство, Конфедерацию с ее рабством, Север, которому опять не дали добить старого врага. И, конечно, русских!

А что с ними делать, если их десант — нежданный, невозможный, но куда более сильный, чем вся армия метрополии, разбил биваки в курортных местечках и покалывает предместья ежиными иглами штыков. Но пушки замолчали, теперь воюют дипломаты. А ему остается, сунув руки в карманы, мерить шагами улицы и надеяться, что лондонский воздух — свежий, но с примесью угольного дымка — принесет идею. Война войной, а ежемесячный фельетон вынь да положь. За него, кстати, платят дороже, чем за книги, в которых он упорно избегает снисходительного тона по отношению к Северу бывшей Родины, да еще отказывается поливать грязью Юг. Для эмигранта это не разные страны, а кусочки одной.

Вот посольство Соединенных Штатов. Гордый флаг, на котором лишних одиннадцать звезд. У Конфедерации крест украшают уже семнадцать — и три из них тоже лишние. И мятежники, и пограничные штаты давно сделали выбор, но знамена хранят память и амбиции — и не позволяют подписать настоящий мир. В прошлый раз это было «постоянное перемирие». Теперь его собираются назвать «вечным». Да, вечным — пока не чихнет прусская канонерка где-нибудь в Марокко… Пусть на этот раз королю и досталось — тем верней он станет прислушиваться к стареющему Бисмарку. И остается лишь ждать, когда к словам «мировая война» припишут номер «третья»? Лет через двадцать — наверняка. Он до нее доживет. И, как бы ни сложились дела в других частях света, можно быть уверенным: Северную Америку опять пересечет фронт, и солдаты в «полевом ореховом» схватятся с армией в хаки. Двадцать лет назад сражались братья. Теперь закончилась схватка кузенов. Это будет битва второго поколения, живущего раздельно. Может быть, хотя бы после этого северные и южные американцы станут друг другу чужими людьми — и смогут ужиться?

У Сити настороженный вид, словно у пса, который никак не может понять — то ли его спустят на дичь, то ли пнут под ребра. Может быть, завтра будет мир, и начнется нормальная торговля — а может, по улицам поскачут казаки, и вовсе не в парадном строю. И пусть себе боятся! Он не боялся команчей… А что казаки? В первую войну вдоль Миссисипи гуляли куда более кровожадные ребята. Например, всадники Куантрилла. Эти умели вырезать город подчистую. По крайней мере, всех мужчин. Юг терпел разбойников, хотя и не признавал частью своей армии. А как-то под конец войны за Отделение банды пришли в Техас на зимовку — их собрали вместе какой-то байкой, а потом познакомили с «кофемолкой Уэрты». Американцы — нация статистиков. Он припомнил любопытный факт: на теле одного из «всадников», некоего Джесси Джеймса, насчитали сто двадцать семь пулевых ран…

Унылые мысли, а фельетон нужен веселый. Такой, чтобы за искренним смехом люди забыли о собственных бедах. Или настолько же злой. А потому — не заглянуть ли в кофейное заведение? Чашка жгучего напитка способна прочистить мозги! Решено. Хотя, конечно, чашечка кофе в центре Сити обойдется в небольшое состояние. Так что стоит сделать еще сотню шагов, миновать Темпл-бар и вступить на спесивые камни Стрэнда. Цены те же, но здесь хотя бы подадут лучшее. Человек, у которого есть время выбраться на Стрэнд, сумеет оценить напиток. И, разумеется, следует не пожалеть ног и шиллингов, выбрать правильное заведение.

За кассой по традиции — красивая девушка. Раньше, до Первой мировой, это была единственная женщина в заведении, разве только под вывеской кафе обустраивался дом терпимости. Теперь среди посетительниц — женщины-служащие. И сама леди-мэр заглядывает в подобные заведения… но не в это. Здесь не подают сладости, под потолком вьется табачный дым. Клиенты, одетые по последней деловой моде, не обсуждают дела — молчат за доброй сигарой. Кусочек старой доброй Англии, которую он нашел так поздно.

Впрочем, иные все-таки беседуют. В пепельнице курится сигара, в руке чашка, добрый знакомый роняет привычные слова — да хоть и о погоде. Джентльмены остаются верны себе в любых обстоятельствах! Вот двое… в штатском. Скорее всего, моряки. Скорее всего, в немалых чинах. И говорят так спокойно, словно русские подводные лодки не пялятся рачьими глазами перископов на набережные Темзы. Верно, этим броненосец все еще — «у королевы много», а тысяча матросских душ — строчка в статистике. Неужели они ничему не научились?

Захотелось уйти, но чутье, без которого нет журналиста, тащило за соседний с моряками столик, ноздри щекотал сладкий дух сенсации. Для начала — подслушать обрывки разговора, а там видно будет. Возможно, именно вид этих спокойных господ после очередного номера «Панча» будет вызывать у сдержанных лондонцев улыбки — или сжатые кулаки. Он еще не решил.

— …нам придется пошевеливаться. На самом деле я почти рад такому обороту дел. Конечно, адмиралтейскую верхушку сметет — но флот останется. И впервые с семнадцатого века начнет играть всерьез. Против соперника, который может выиграть что-то большее, чем малую стычку. Мы слишком успокоились. Превратились в Сфинкса, что раз за разом подсовывает одну и ту же загадку. Что ж — вы сделали то, что прежде удавалось только де Рейтеру: ваши корабли ходят по Темзе. А я должен это терпеть…

— Простите ребят — им интересно. Я их просил далеко в реку не заплывать, но — не послушались…

Плечи говорившего взлетели вверх. В манере, которую большинство англичан много раз видели, но не могли узнать. Потому что видели-то — на карикатурах! Столицу Британской империи посетил тот, кто и усадил упрямого Джона Буля за стол переговоров. Адмирал Невозможное. Сам Алексеев! Здесь. Да, вот и на сигарной полке тлеет черная гаванская его любимого сорта. Вот и вся мистика: журналиста сюда приманило никакое не чутье, а сладковатый дым Америки — почти незаметный оттенок кубинского табака среди африканских сортов. Адмирал курит только гаванские сигары… а последний десяток лет, после того, как осколок пробил легкое, не затягивается. Глупая стычка на краю света. Пройди чилийская сталь чуть левее — и кто завершил бы эту бойню?

А что «просил» — нет, не рисовка. Если нужно, адмирал Алексеев умеет приказывать, но — не любит. Считает, что у его людей головы есть, пусть думают. Даже задачи ставит в виде: «Я бы вам рекомендовал…». Были случаи, когда корабли шли в безнадежный бой ради соблюдения маленького подпункта таких рекомендаций. Больше сделаешь — сильней отзовется.

Адмирал между тем продолжает:

— …встретиться было очень приятно. Рад, что в случае продолжения кампании мои коммуникации были бы атакованы столь изящным способом.

Его английский — по-прежнему тягуч, как у уроженца старого Юга. Здесь его скорее примут за шотландца. А противники — прощаются. Рукопожатие.

— Возможно, в следующей войне мы будем союзниками.

Улыбка русского.

— Почему бы и нет? Салочку за Севастополь мы вам вернули.

Англичанин остается невозмутим. Знаменитая неподвижность верхней губы… Или все-таки чуть треснула?

— Значит, для вас это спорт?

Русский снова серьезен:

— Нет. Но есть лишь два способа надежно обезопасить себя от реванша. Либо истребить врага под корень, чтоб памяти не осталось. Либо — сделать другом. Других средств нет. Сейчас Британия располагает хорошими шансами на дружбу с Россией. Но совершенно не обязательно сохранит их, если решит сыграть еще раунд того, что вы называете Великой Игрой…

Англичанин не ответил. Повернулся и вышел. Что ж, это возможность. Подойти, представиться…

— Итак, вы меня узнали.

— Еще бы! Возможно, это будет лучшее интервью за всю мою карьеру. Позволите?

Адмирал Невозможное делает приглашающий жест. И вот — сигара тлеет в подставке, официант подскочил, повинуясь электрическому звонку, принял заказ. За окном — привычная жизнь Стрэнда, горбатые омнибусы, зажатые меж объявлений сэндвичмены, нарядная публика. Внутри — человек, который мог все это превратить в смесь из щебня, щепы и крови. Не стал.

— Вы знаете, каковы будут условия мира? Чем Англии придется поступиться ради мира?

— Ничем, — руки Алексеева летают над столиком. Не находит нужным сдерживаться перед американцем? — Дружба может начаться с разбитого носа… но не с ограбления. Тем более урок преподан.

— Вы о разрушении прибрежных городов?

— Журналист, и верит газетам? Всего лишь зданий, причем пустых. Один к одному — за каждый сожженный британским десантом дом во Владивостоке, Петропавловске, Новоархангельске, других эвакуированных поселениях приморской области и Аляски.

— Но это лишило тысячи людей крыши над головой. Вы свои города эвакуировали. Британия же рассчитывала на русское великодушие.

— Ошиблась. Не скажу за всех русских, в семье не без урода… но у меня и моих офицеров хорошая память. Говорите, мы эвакуировали города? Верно. Не догадаетесь, почему?

— Очевидно, вы не рассчитывали на достойное поведение британской армии.

Алексеев сложил руки на столе перевернутой лодочкой: угадай, что внутри.

— Верно. Не рассчитывали. Видели образчики в Крымскую и Великую. Государь счел необходимым заранее спасти людей и убрать источник ненависти. Именно благодаря мудрому решению Его Величества я имел возможность разрушить дома после высадки — а не, скажем, снести их внезапным артиллерийским налетом. Вместе с обитателями. Конечно, можно было провести такую акцию и в Новой Зеландии, но в Дувре, согласитесь, урок вышел наглядней.

— Тогда почему не в Лондоне? Предел наглядности!

— Снести Лондон?! Ни в коем случае. Разрушенный город — ничто, пустыня. А вот город, который мы лишь можем разнести — настоящий, живой… очаровательный! Он напоминает Чарлстон — настолько, насколько мать может напоминать дочь, а Чарлстон я очень люблю. И открывает нам, России, возможности куда большие, чем простое территориальное расширение. В этом и заключается польза от совершения невозможного — оно становится сбыточным, хоженым… В понятных вам, американцу, словах это фронтир. Вечный, неисчерпаемый. Невозможного всегда больше. И всегда найдутся беспокойные души, готовые проложить путь остальным. Такие за мной и идут. На таких я могу опереться, не оглядываясь…

Русского адмирала понесло. Остается кивать, хмыкать, марать блокнот да гадать, настолько излияние искренне. Но вот Алексеев остановился.

— Начинаете скучать? Прошу прощения. Давайте оставим скользкую тему репрессалий. У меня и так прочная репутация чудовища, хотя я не брал в заложники женщин и не жег города без объявления войны, как украшающий Трафальгарскую площадь Нельсон.

— Давайте. Обратимся к будущему… Следующая — Франция?

— Почему? — Евгений Алексеев вскинул плечи чуть не до ушей. А ведь адмиралу пошел шестой десяток… Интересно, болит ли у него спина?

— Это единственная держава, не поплатившаяся за осаду Севастополя. Я слышал, вы говорили, что вернули Британии «салочку».

— Подслушали? — Вокруг глаз русского адмирала собрались веселые морщинки.

— Просто слушал. Вы не слишком приглушали голос.

— Ну и правильно, как еще собирать сенсации… На самом деле главная цель — достигнута. Да, так и напишите. Отныне ни на суше, ни на море ни одна страна не имеет решающего превосходства. Я думаю, это очень хорошо. В таких условиях приходится заботиться о союзниках, и подлость не будет вознаграждаться. И в этом, кстати, заключается общий интерес всех держав — создание мира, в котором преуспевали бы джентльмены, а не подлецы.

Алексеев вжал кнопку вызова. Немедленно объявился официант с очередной чашечкой. Адмирал принюхался. Вздохнул.

— Сойдет. И по цвету — старый «ореховый», не нынешний защитный. А в конце войны южане и дубовой корой форму красили. Черные мундиры, черные знамена с косым крестом. «Небегущие». Вы знаете, что это индейская традиция? Но вот оказалась полезной в современной войне — надлежащим образом пересмотренная, разумеется. Южанам, при их соотношении сил с соседом, приходится делать ставку разом на новейшую технику и массовый героизм…

Он отхлебнул светло-коричневый напиток. Снова вздохнул. Вот и повод выжать из Невозможного простое, человеческое, близкое обывателю.

— Вы пьете кофе с молоком?

— Скорее, молоко с кофе… испанский рецепт, жена выискала. Настоящий мне нельзя, а я привык. Еще с Чарлстона. Вот и приходится пить такой. Или желудевый. Жена уверяет, что гадость, а я в ту войну привык.

— Тогда вы будете непобедимы.

Снова хитрый прищур:

— Куда мне до Седого Лиса. Но ведь и у него бывали неудачи… Да и Геттисберг… Я на его месте не решился бы так рискнуть. Хотя у него тогда был Джексон. Борегар, Джексон, Ли… Знаете, так вышло, что своими учителями я считаю сухопутных генералов. Прежде всего — этих троих.

Беседа бежит, как минутная стрелка — неторопливо, но количество чистых листов в блокноте быстро уменьшается.

— Вы много говорите… В том числе много политического. Не боитесь, что вас уволят в отставку?

— Не боюсь — знаю. Уволят назавтра по заключению мира. Меня это не огорчает, в отставке совсем неплохо! Я там был четыре раза, а уж сколько в бессрочном отпуске и за штатом — не сосчитать никому, кроме адмиралтейских писарей. Флот? Есть Генеральный морской штаб. Есть морской министр. Они хороши… не достаточно, а в превосходной степени.

— В мирное время?

Снова половина улыбки:

— И в военное. Впрочем, когда становится действительно интересно, меня зовут… Очень любезно, да.

Остается разве хмыкнуть. Алексеевское «интересно» для остальных означает «безнадежно». Но русский адмирал словно не замечает козней и интриг… Или притворяется?

— Не притворяюсь.

Вот оно! Волшебник морей демонстрирует чтение мыслей!

— Но приходить на все разрушенное…

— Не все. У меня надежная гавань. Князя Алексеева можно отправить в отставку. Но княгиня непотопляема.

Так оно и есть. Николаевский завод, Алексеевский-Невский, нефтепромыслы в Баку. Генерал в юбке. Впрочем, у русских для женщин предусмотрены отдельные чины. «Дама в чине обер-гофмейстерины». Портрет императрицы у сердца. Орден Святой Екатерины — бросила пару миллионов на госпитали. Награды, почитающиеся мужскими — Святой Станислав, Святая Анна, даже Святой Андрей. Личная подруга императрицы, крестная мать царских внуков…

— Кстати, это правда, что ваша супруга предпочитает, когда ее называют не «ваша светлость», а по-американски, «лейтенант Алексеева»?

— Неправда. Президент Джонстон еще сколько лет назад присвоил ей капитана. Тем более, капитанов и полковников в Конфедерации — полным-полно. Так что, когда мы бываем в Чарлстоне и Ричмонде, Берта цепляет на воротник три звезды… Точно, как Ли.

— А адмиралом капитан Алексеева стать не желает? Например, русским?

— Так ее русский чин полному адмиралу и соответствует. А по имени… ей вполне достаточно звания, которое носил ее отец. Дело ведь не в количестве мишуры на плечах, в петлицах и на рукавах.

Алексеев между тем достал часы, тяжелый, старинный хронометр. Цепочка золотая, корпус медный. Память?

— Но я пока не в отставке. Дела! Господин журналист, не прогуляетесь ли со мной до Темзы?

Два квартала, переулок. Но их еще надо пройти. Пусть лицо адмирала вполне сойдет за англосаксонское, но манера, манера… И все же — никто не оглядывается, хотя по улице шествует существо куда более достойное внимания, чем слон, крокодил или даже русский медведь. Вот и Темза. Черная речная вода — даже в солнечный день глубже, чем на дюйм, не заглянешь — размыкается, выпуская серое обтекаемое тело. Подводная лодка!

С рубки падают сходни. И раньше, чем налетает толпа зевак, адмирал Алексеев скрывается в рубке, а рубка — под непроглядной гладью. Впрочем, довольно скоро из воды высовывается перископ, ворочается из стороны в сторону, словно лодка машет на прощание ладонью. Вот и все. В ближайшие двадцать лет жизнь в Европе будет довольно скучной. А что потом? Новая мировая война, третья? Или все-таки «мир джентльменов», разыгрывающих на волнах четырех океанов небольшие кровавые игры по благородным правилам? Кто знает… Зато одно репортерское чутье знает точно: размер гонорара, который можно сорвать за недавнее интервью. И, уж конечно, сумма будет проставлена не в фунтах, а в гинеях! Журналист-эмигрант достаточно долго живет в Англии, чтобы чувствовать разницу!