Начну с того, что моей первой серьезной привычкой стали командировки. Со временем я к ним просто привык. Привык так, как привыкает хлебороб вставать до зари и отправляться в поле, как рабочий — ежедневно проходить через проходную своего предприятия.

Не могу сказать, что они мне очень нравятся, но в каждую командировку отправляюсь всегда охотно, — и меня не раздражает монотонный перестук вагонных колес, не утомляет гул всегда многолюдных аэропортов, не пугают автомобильные переезды по любым дорогам и в любую погоду.

Когда появилось это чувство привычки, сказать трудно — приживалось оно как-то постепенно, незаметно. Жена и дети тоже воспринимают мои отъезды как обычное явление. Сборы всегда просты, проходят без излишней суеты. Дома все понимают: в командировку — значит на работу. Так оно и есть.

После окончания летного училища я служил в военно-транспортной авиации. Примерно через год после прибытия в свой первый авиационный полк стал командиром корабля. Летчик тогда летчик, когда летает. И я стал летать по трассам всей нашей страны.

Тогда для меня, двадцатидвухлетнего командира экипажа, обычными стали подъем и завтрак на аэродромах в одном месте, а ужин и отбой — в гостиницах в другом. Но меня это ничуть не смущало. В то время удивительно воодушевляла фантастическая возможность за одну летную смену покрывать огромные расстояния. Четыре года за штурвалом в небе пролетели как одно яркое мгновение. Это была моя обычная работа.

С приходом в отряд космонавтов командировок не стало меньше. Мы улетали на парашютные прыжки, на испытания в различных климато-географических условиях, в тайгу и на Крайний Север, в пустыни и горы.

По-прежнему часто покидал свой дом, но уже с несколько иным чувством. Это было чувство гордости за принадлежность к совсем «молодой» профессии. Космонавтов тогда было еще мало. Чувство гордости росло и крепло по мере того, как все яснее и отчетливее очерчивались и вырисовывались масштабность, перспектива и сложность космической эпопеи.

После космических полетов поездки по стране стали своеобразным отчетом о выполнении космической программы. Народ из первых уст хотел слышать о наших делах в космосе, мы же, в свою очередь, из первых уст хотели получить информацию от ученых по проблемам дальнейших космических полетов.

В эту пору я стал выезжать и в зарубежные командировки. В составе различных делегаций принимал участие в научных конгрессах, в мероприятиях по пропаганде наших научных достижений и обмену опытом с зарубежными коллегами, во встречах, посвященных борьбе за мир и разоружение, направленных против милитаризации космического пространства.

Вот так и вошли в мою жизнь командировки, к которым я, повторяю, привык. Однако, несмотря на привычку, до сих пор не могу избавиться от необычного чувства волнения перед каждым новым шагом за порог своего дома. Всегда охватывает какое-то волнующее состояние, при котором мысли сразу концентрируются и настраиваются на конечный итог поездки. И так всегда — не успев сделать первого шага, начинаю думать: с каким результатом вернусь обратно.

Все это повторилось и осенью 1985 года, когда я получил известие о предстоящей командировке в Федеративную Республику Германию. Тот день помню особенно хорошо. Вообще, любая осень к нам в Звездный приходит незаметно. Захваченные напряженным ритмом работы, мы слишком поздно, иногда неожиданно для себя, замечаем, что среди пышной зелени аллей появились всплески золотой кленовой листвы. Одновременно что-то необычное входит в размеренный, привычный ритм жизни космической семьи, хотя сразу этого можно и не заметить: строгие цифры временных графиков по-прежнему предопределяют деятельность и самих космонавтов, и специалистов, готовящих к стартам экипажи и космическую технику.

Причина появления именно осенью этого необычного, я бы сказал, трепетного беспокойства и разговоров, не имеющих никакого отношения к технике, — наша подмосковная грибная пора.

Почти все космонавты, за небольшим исключением, к которому относятся Павел Романович Попович и Юрий Петрович Артюхин, большие любители походов за грибами. Что же касается Павла Романовича и Юрия Петровича, то они ничего, кроме рыбалки, не признают.

Всеобщему увлечению космонавтов грибами врачи-психологи быстро нашли научное объяснение, как говорится, подвели объективную научную базу под наши субъективные пристрастия. Они знают, что хотя космонавты большую часть своего времени проводят в тренажерах, почти изолированные от основного коллектива Центра подготовки, все же внутренне полной сенсорной депривации, то есть чувственного голода, не испытывают. И вот по какой причине. Дело в том, что вся подготовка космонавтов проходит на виду у огромного количества людей. Даже тогда, когда экипаж находится в корабле-тренажере и, казалось бы, полностью изолирован от окружающего мира, за ним наблюдает не один десяток людей. Холодные зрачки объективов телевизионных камер следят за твоим поведением, улыбкой, жестом и даже мимикой. Регистрируются весь радиоразговор и переговоры друг с другом. Психологи вслушиваются в интонации голоса, считая его одним из важнейших показателей психологического состояния. Контролируются частота пульса и дыхания, артериальное давление и степень кровенаполнения сосудов головного мозга, уровень напряжения мышечной ткани различных участков организма и так далее.

Находясь в корабле-тренажере, ты одновременно как бы присутствуешь во многих аудиториях перед взором требовательных и взыскательных специалистов.

Кто-то из журналистов назвал это состояние публичным одиночеством. Да, так оно и есть. Десятки взглядов прикованы к нам с утра до позднего вечера. Привыкнуть к этому, видимо, довольно трудно. Но в конце тренировок мы уже сами смотрим на себя как бы со стороны, анализируем свои действия, оцениваем, вспоминаем, где слишком волновались, где допустили ошибки из-за дефицита времени при контроле и управлении быстротечными процессами…

От такой напряженной жизни и возникает желание побыть иногда вдвоем с другом, обсудить свои личные вопросы, поговорить на темы, не имеющие отношения к работе, а то и просто помечтать. И уж если из двоих один — грибник, а грибники, как правило, рассказчики талантливые, то можно не сомневаться, что вскоре грибником станет и второй. Так, по мнению врачей-психологов, и возникло среди космонавтов дружное увлечение грибами.

Однажды у меня в кабинете, не сговариваясь, собрались Юрий Романенко, Владимир Ляхов, Леонид Попов, Анатолий Березовой, Леонид Кизим. В свое время они, напомню, выполнили с бортинженерами Георгием Гречко, Александром Иванченковым, Валерием Рюминым, Александром Александровым, Виктором Савиных, Владимиром Соловьевым самые длительные космические полеты.

Как правило, ко мне, работавшему уже в должности заместителя начальника Управления Центра подготовки космонавтов, подходили по профессионально-организационным вопросам: корректировали тренировки, занятия, консультации и т. д.

Но на этот раз разговор пошел совсем иной. Говорили все одновременно, я только слушал. А говорили о делах грибных. Березовой жаловался, что совсем извелись на местах былых опята, Ляхов обещал показать райские уголки, куда надо ехать с косой, а не с ножом. (Помните поговорку: «Грибов — хоть косой коси!») Романенко его озорно подначивал, а Попов советовал поменять наши грибные координаты… на подмосковные рынки, где старушки продают опята и маслята мисочками, а подосиновики и белые — поштучно.

Неожиданно Владимир Ляхов предложил поехать за грибами… ко мне на родину. Все сразу же согласились и начали активно обсуждать, какой устроят лесной обед с белорусской бульбой, драниками, мачанкой. О, мачанка! Пришли к общему мнению, что Владимиру Васютину и Александру Волкову нужно включить ее в бортовой рацион!

Я же откровенно радовался, и, прежде всего тому, что в мои родные края приедет целое созвездие космонавтов! Познакомлю с земляками, покажу свой край. Без грибов не уедем. Я с детства помню грибные поляны в Зеленой пуще, той самой пуще, которую воспел в стихах мой земляк поэт Василь Зуенок. Представляю, как будут рады такой встрече в Крупках, в Борисове, в Зачистье и Хотюхове, не говоря уже о моих земляках из деревни Белое.

Но… мое мысленное путешествие прервал телефонный звонок. Именно в этот день я и получил известие о командировке в Федеративную Республику Германию.

Это была вторая моя поездка в ФРГ. В 1979 году с Георгием Тимофеевичем Береговым и Анатолием Васильевичем Филипченко наш экипаж после 140-суточ-ного полета принимал участие в работе XXX астронавтического конгресса в Мюнхене.

Мы многое посмотрели и увидели, познакомились с будущими астронавтами ФРГ Эрнстом Мессершмидом и Ульфом Мербольдом. Удивились тоже многому. Особенно поразило то, что молодежь, с которой мы беседовали, абсолютно не знает нашей страны и образа жизни нашего общества, не знакома с нашей литературой, научными достижениями, в том числе и космическими. Даже студенты Мюнхенского университета на вопросы, касающиеся СССР, отвечали по школьному заученно: что Россия (т. е. СССР) очень большая по площади страна, что везде очень холодно, народ носит шапки-ушанки, тулупы и валенки круглый год, что у нас много казарм и много солдат. Как говорится, комментарии излишни.

Удивляли не только эти и другие, еще более невежественные, ответы, но и некоторые встречные вопросы. Жена известного ученого, потрогав рукой мой галстук, спросила: носим ли мы галстуки у себя дома, в Советском Союзе, или их нам выдают только для поездки в заграничные командировки? Помню, я долго стоял ошеломленный, глядя на второго секретаря нашего посольства в ФРГ Алексея Ерина, который лишь сдержанно улыбался. Он наслушался и не такого.

Сильное впечатление тогда, во время первой поездки в ФРГ, произвел на меня случай в музее авиации в Мюнхене, куда мы пошли с Георгием Тимофеевичем Береговым. Дольше всего он задержался у самолетов времен второй мировой войны. Стоял долго, сосредоточенно о чем-то думал. Может, вспомнились годы фронтовые, когда вот такие, а может, и эти самые истребители поливали его штурмовик снарядами и пулями? Может, вспомнил свою горящую машину, идущую на вынужденную посадку?

Но вот экскурсовод неточно назвал некоторые тактико-технические данные «мессершмитта», и Георгий Тимофеевич корректно поправил его. Потом еще несколько раз. Наконец немец не выдержал и спросил Берегового, который же раз тот в Германии. Георгий Тимофеевич ответил, что всего лишь второй, а впервые был здесь в 1945 году. Лицо экскурсовода посерело, и он поспешил отвести группу к следующему самолету. Все это вспомнилось в кабинете Петра Ильича Климука, где мы уточняли детали предстоящей командировки. Несколько слов — об этом интересном кабинете. Особое внимание привлекает созвездие миниатюрных государственных флагов стран — участниц совместных с СССР космических полетов, а также большая коллекция космических значков и юбилейных медалей. К четырем флажкам — Польши, ГДР, Монголии и Румынии — я имею непосредственное отношение: с космонавтами этих стран мне довелось работать в космосе в 1978 и 1981 годах в качестве командира основных экспедиций. Сначала вместе с Александром Иванченковым, а потом с Виктором Савиных.

Значки и медали — особая гордость Петра Ильича, предмет его особого внимания. Ведь он сам рисует эскизы будущих сувениров, размещает заказы, оформляет все документы. Дело это хлопотное, но зато как приятно бывает гостям Петра Ильича получить такую необычную награду. Например, медали Ю. А. Гагарина выпускались к 15, 20 и 25-летию со дня первого полета. Вручаются они с удостоверением, подписанным Петром Климуком и начальником Центра подготовки космонавтов.

Но вернусь к командировке в ФРГ. Поездка предстояла сложная, насыщенная событиями, переездами и различными встречами. Мне предстояло принять участие в работе нашей выставки «Сибирь и космос» в Мангейме, открытой в связи с Днями Советского Союза в ФРГ. Предполагалось провести интервью, репортажи для радио и телевидения, а также принять участие в пресс-конференциях и публичных встречах-диспутах с общественностью ФРГ. Одним словом, работу эту к простой и легкой не отнесешь.

Прогуливаясь по залу ожидания аэропорта Шереметьево, я обратил внимание на группу иностранных туристов. Обычно здесь редко увидишь вместе больше трех-четырех человек — аэропорт-то международный. Этих же было много, и вели они себя довольно живо, весело обсуждая какие-то свои вопросы.

Спустя некоторое время я заметил, что вся группа смотрит в мою сторону. А надо сказать, что летел я в командировку в форме полковника Военно-Воздушных Сил. Военный в международном аэропорту — явление довольно редкое. Видимо, поэтому туристы, обратив внимание сначала на мою форму, а потом на Золотые Звезды, неожиданно подошли ко мне и начали засыпать вопросами. Больше всех спрашивал самый старший — высокий мужчина, которому можно было дать лет сорок пять. Остальным туристам — не больше двадцати. Девушка со значком XII Всемирного фестиваля в Москве довольно хорошо переводила. Разговор мне запомнился, и поэтому почти дословно привожу его.

— Господин полковник, — начал высокий, — вы очень молоды, но уже дважды Герой Советского Союза. Наша группа хочет знать, где завоеваны Звезды Героя. Мы знаем, что это очень высокая награда у русских. Видно, вы воевали во Вьетнаме? Да? Сколько вы сбили американских самолетов?

Через переводчицу я ответил, что Золотые Звезды не «завоевываются». Советское правительство награждает ими советских граждан, а также граждан других стран за мужество и героизм, проявленные при выполнении порученных заданий.

Что же касается Вьетнама, то я напомнил своим собеседникам, у которых с исторической достоверностью дело обстояло не лучшим образом, что народ Вьетнама сам изгнал американцев и со своей земли, и из воздушного и морского пространства…

— Но за что вам, военному летчику, полковнику, дали две Звезды Героя?— не унимался старший турист.— В мирное время Героев не бывает.

Ну, не стану же я читать моим случайным собеседникам лекции о героизме советских людей и в мирное время. И я сказал, что занимаюсь довольно мирным делом: летаю на работу в космос, где занимаюсь научными исследованиями.

Туристы тут же стали просить автографы. Однако времени заниматься этим уже не было, и я пообещал им дать автографы при следующей встрече.

Переводчица пригласила прилететь в ФРГ. Я воспользовался складывающейся ситуацией и решил пошутить. «Если сейчас есть билеты на рейс до Франкфурта-на-Майне, то я согласен принять приглашение и лететь вместе с вами. Каким рейсом вы летите?» Оказалось, летим мы в одном самолете…

За несколько минут до взлета я вошел в салон аэробуса ИЛ-86. Каково же было удивление западногерманских туристов, когда я сел на свое место, оказавшееся впереди них.

Самолет взял курс на Франкфурт, и я прильнул к иллюминатору. Это моя слабость — смотреть на землю во время каждого полета или перелета. Видел землю, как говорится, всю, убедился, что она круглая, но красотой земли с высоты полета, видимо, буду наслаждаться всегда.

Глядя в иллюминатор, с волнением ждал, когда будем лететь над родной Белоруссией. Сотни раз подплывал я к иллюминатору станции «Салют-6» во время космических полетов. Узнавал многие места без карты, без предварительных расчетов. Всегда находил шоссе Брест — Москва, скользил по нему взглядом до Минска, Борисова, а далее — маленький поселок Крупки. И вот там, совсем рядышком с Зеленой пущей, поля колхоза «Чырвоны Кастрычнш» и моя деревенька Белое. Пусть ее не разглядеть из космоса, но у сердца — особое зрение. Как часто я мысленно оказывался среди земляков, представлял, что делают мои родные и близкие, наш бессменный бригадир Федор Зуенок, звеньевой Николай Коваленок и конюх Иван Коваленок. Последние не просто однофамильцы, а мои дяди.

…Наконец показались поля Белоруссии. Стюардесса объявила время пролета над Варшавой, Минск немного в стороне от трассы. Ищу глазами Хатынь. Всегда помню, что это боль, живая рана Белоруссии. Виден поток машин на Логойском шоссе — к мемориалу. Люди едут со всего света.

Я тоже каждый год бываю в Хатыни. Еще с 1968 года. Встретился с Иосифом Каминским. Помню, приехал на эту священную землю в парадной форме с погонами капитана. Взял горсть земли. Решил, что она побывает со мной в космосе. Этим мне хотелось выразить свою благодарность за то, что я живу, работаю, воспитываю детей. От Хатыни до моей деревни Белое напрямик немного более восьмидесяти километров. Белое не сожгли. А могли… Каждый четвертый… Каждый четвертый…

Услышал за своей спиной немецкую речь. Эти туристы очень молоды, не воевали, они даже не дети тех, кто воевал, а уже внуки. Как им понять меня? Они никогда не ходили босиком в школу и не знают, как коченеют от холода ноги. Они никогда не собирали лебеду и семена болотной осоки. Даже не знают, зачем это нужно человеку. Я же ел это в голодном сорок седьмом.

Девушка-переводчица из туристской группы остановилась рядом с пачкой открыток в руке, попросила оставить на них автографы. Пока подписывал почтовые карточки с видами Москвы, переводчица назвала свое имя. Работает на телевидении, журналистка, часто бывает в СССР, изучает русский язык.

Потом она неожиданно спросила, о чем это несколько минут назад я так сосредоточенно думал, прильнув к иллюминатору. Ответил, что мы пролетали над Хатынью. Как я понял, о Хатыни она ничего не знает. Но уже где-то слышала белорусское слово «хата», то есть дом. Значит, там мой родной дом? Я рассказал ей о Хатыни. Видимо, что-то тронуло западногерманскую журналистку, и она пообещала, что обязательно сделает для ФРГ репортаж о Хатыни. Может быть, и сделает…

Несколько лет назад, сразу после моего 140-суточного космического полета, в Звездный городок приехали корреспонденты из западногерманского журнала «Штерн». Попросились ко мне домой и провели у меня почти весь день. Я угощал их по всем правилам нашего традиционного гостеприимства. Пили кофе, были тосты, были бесконечные ответы на вопросы. Где-то к исходу дня стали прощаться. Я спросил, понравилось ли им. Ответили красноречивым жестом, подняв большой палец. И вот тогда я попросил их написать репортаж об этой встрече. Репортаж в прямом смысле стенографический, то есть без литературной «обработки», собственных выводов и комментариев. Получил заверение, что так и будет.

Однако обещанный репортаж в «Штерне» не появился. И знаете, я остался доволен. Видимо, то, что было предложено, не понравилось хозяевам журнала, а журналисты сдержали данное слово — не захотели что-то дописывать или комментировать.

За спиной снова немецкая речь. Разбирают открытки с автографами. А я мысленно опять ушел в свое детство, где все так отчетливо видится и ощущается, где босоногим, вместе с росой, впитал я неиссякаемую любовь к своему краю и к людям его. Хожу по Зеленой; пуще, хожу по местам, где упали самолеты, сбитые во время войны. Мы находили в них тела, документы. Летчиков сначала захоронили в Белом, а потом перезахоронили в братской могиле в Хотюхово. Сейчас они на высоком холме возле дороги. В отпускное время я прихожу к ним, разговариваю, благодарю за Победу.

Скоро Франкфурт. Предстоит ехать машиной до Мангейма, а там — встреча с нашей делегацией на выставке и работа. В программе намечены встречи с журналистами, выступления перед общественностью Мангейма, встречи с политическими лидерами, учеными, представителями искусства и т. д. Мне, «хлопцу из деревни Белое», предстоит проехать по дорогам ФРГ около пяти тысяч километров, перед объективами телекамер отвечать на многочисленные вопросы и с экранов телевизоров войти в дома жителей ФРГ, Франции, Бельгии, Голландии, Великобритании, Италии.

Вспомнилось, как Владимир Ляхов воскликнул, когда мы собирались ехать ко мне на родину за грибами: «Ничего нет вкуснее, чем белорусские драники!» Мне же всю жизнь кажется, что вкуснее лепешек из перемерзшей прошлогодней картошки никогда ничего не было и не будет.

Но это — тоже воспоминания из далекого детства. Я их тогда сам испек. Накопал картошки в еще неоттаявшей земле, выбрал ее прямо из-под снега. Испек лепешки и накормил бабушку, маму, маленького братишку Васю. Бабушка плакала, говорила, что за меня теперь она спокойна, — я стал уже большим, понимаю, что к чему.

Не мог я тогда, весной 1947 года, представить, что бабушка Ульяна через тридцать лет будет ждать меня из космических полетов, увидит, как мне в Кремле вручают Золотые Звезды Героя Советского Союза, будет читать о моих встречах с государственными деятелями других стран.

Да и она, всю жизнь прожившая в Белом, не думала, что увидит меня в форме полковника Советской Армии, закончившего Военную академию Генерального штаба, что я стану депутатом Верховного Совета БССР, ученым, что предстоит ей дождаться праправнука Гришу, посмотреть однажды на его фотокарточку и уснуть… уснуть навсегда, на девяносто первом году жизни.

За спиной — голоса туристов. Видимо, у них есть дедушки и бабушки. Возможно, что чьи-то дедушки проходили по нашим краям, может, даже бывали в Зачистье, Белом, Хотюхово.

Моя бабушка ткала полотно, отбеливала его и шила белоснежные маскировочные халаты. Ими пользовались партизаны, пускавшие под откос поезда на участке Борисов — Крупки. Ночами они часто заходили в нашу хату, стоящую посреди деревни совсем недалеко от клюквенного болота…

Самолет шел на посадку, и я попытался предугадать встречу с персоналом выставки в Мангейме. Угадал только одно — встретили меня очень хорошие и внимательные люди. Был здесь и Валерий Баканов — технический директор выставки, с которым мне предстояло провести вместе всю командировку. Рядом с Бакановым стояла женщина. Во всем ее облике чувствовалась какая-то торопливость, нервозность. Едва ответив на приветствие, она начала что-то очень быстро говорить, показывая на часы. Баканов перевел: мне надо сразу же ехать на телевидение в Майнц. А это далеко? От Мангейма еще два часа езды на автомобиле. Валерий развел руками, давая тем самым понять, что других вариантов нет. Что ж, надо ехать.

Справедливости ради надо отметить, что организаторы телеинтервью работали очень оперативно. После нескольких глотков кофе и беглого ознакомления с целью моего выхода на экраны западногерманского телевидения я был приглашен в студию. Мне предстояло ответить на вопросы в течение шести-семи минут. Я понял, что принимаю участие в ежедневной передаче, чем-то напоминающей нашу программу «Время». Отвечал на вопросы как обычно, стараясь предельно точно и ясно формулировать мысль, не чураясь юмора, шутки, конечно, там, где они уместны.

Безусловно, мне хотелось понравиться телезрителям и привлечь их внимание к нашей выставке.

Наконец диктор кончил задавать вопросы. Видимо, я уложился минуты в четыре, и поэтому он предложил журналистам, стоящим за спиной телеоператора, задать еще один вопрос. Короткое совещание, и от группы отделился, как он представился, корреспондент южногерманского радио.

Его вопрос приведу полностью.

— Господин полковник, — журналист подошел ко мне, и теперь мы уже оба были на экране, — вы родились в Белоруссии, являетесь депутатом Верховного Совета БССР. Как известно, белорусы пострадали во время войны больше всех. Погиб, как сообщает ваша информация, каждый четвертый ваш земляк. С каким чувством вы прилетели в ФРГ? Скажите, разве лично у вас нет ненависти к нам, немцам?

Телекамера смотрит прямо в глаза. У меня осталось около двух минут. Как ответить на этот вопрос? А телезрители ждут ответа. Ждут те, кого постоянно пугают актом возмездия за совершенные преступления. Гражданам ФРГ с малых лет внушают, что вот придут русские солдаты и вся их жизнь на этом кончится. Придут убивать за то, что фашисты убивали русских во время минувшей войны.

Ждут моего ответа и те, кто, запугивая немцев русским возмездием, кричит об американской помощи и защите от «империи зла».

Прячу гнев. Улыбнувшись журналисту — потом говорили, что улыбка у меня получилась оч-чень выразительная, — стал отвечать прямо в объектив телекамеры, обращаясь к тем, кто меня видит:

— Господин журналист присвоил себе право говорить от имени всех немцев. Я не собираюсь проверять его полномочия, но я знаю, весь советский народ знает, что народ Германской Демократической Республики плечом к плечу с друзьями строит наше новое социалистическое общество. У нас прекрасно знают и народ Федеративной Республики Германии, который стремится жить в мире с советским народом. О какой ненависти спрашивает меня журналист? Сейчас наша страна вместе со всеми миролюбивыми силами борется и будет бороться против милитаризма, реваншизма и любых проявлений фашизма.

Я лично прилетел к вам во второй раз. Прилетел для того, чтобы ближе познакомиться с вами, рассказать о своих космических полетах и делах. У меня сложились хорошие отношения с учеными ФРГ в области космонавтики, с вашим астронавтом Фишером, который уже был в космосе, и с теми, кто еще полетит — Мессершмидом и Фюрером. Я приехал ко всем вам в гости по вашему же приглашению. А разве идут или едут в гости к тем, кого ненавидят? Я этого не делаю. Я думаю, что и вы этого не делаете. Так не делают все здравомыслящие люди.

Да, Белоруссия, моя родина, пострадала больше всех. Нет — пострадал весь советский народ. Боль моей родной Белоруссии — боль, равная для Грузии и Туркмении, Молдавии и Эстонии, Татарии и Эвенкии, для всего нашего народа. Колокола Хатыни на моей родине взывают к памяти всех, кто хочет жить в мире, не забывает ужасов войны.

Я к вам приехал, как принято у русских, с подарками. Хочу подарить свои научные книги астронавту Фишеру, профессору Кляйну из Кельна, поделиться впечатлениями о полетах в космос, где я провел в общей сложности 217 суток. Рассчитываю на добрые и теплые встречи с вами, уважаемые граждане ФРГ.

В свою очередь, приглашаю всех, кто сейчас меня слушает и видит, в гости на выставку «Сибирь и космос», которая проходит в Мангейме. Мы не только все покажем и расскажем, но и угостим вас сибирскими пельменями, дадим вам попробовать космическую пищу, побеседуем, отдохнем вместе. Добро пожаловать к нам в гости!— закончил я. И не поверил своим глазам и ушам. Все присутствующие в студии — зааплодировали.

Так началась моя командировка.

По дороге из Майнца в Мангейм Валерий Баканов вводил меня в курс предстоящих дел. Ожидалось много встреч, посещений различных учреждений и организаций, вплоть до знакомства с работой ландтага земли Вюртенберг. Забегая вперед, скажу, что все, в основном, пройдет хорошо. Будет живой интерес к нашей космической программе, к вопросам международного сотрудничества в космосе, обеспокоенность милитаризацией американской космической программы. Одним словом, работы хватило!

Хочу, однако, остановиться на вопросах, заданных мне в зале университета в Мангейме. На этой встрече спрашивали, например, следующее:

— Господин полковник, мы знаем, что СОИ — стратегическая оборонная инициатива — преследует цель милитаризации космоса. Я не верю, что Советский Союз не предпринимает таких же усилий в своей космической программе и что в этом не участвуете вы — военный.

Да, вопрос прямой. Отвечать надо сразу. И не просто сказать: нет, не занимаемся. Надо ответить так, чтобы поверили в твою правду.

Тогда начинаю с вопроса:

— А какая форма доказательства вам нужна? Непосредственная программа наших космических кораблей? Утверждение, что аппаратуры военного предназначения нет на борту?

Чувствую — зал меня поддерживает. Я, конечно, учитывал, что за несколько дней до моего прибытия в ФРГ Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев посетил с официальным визитом Францию, где он и президент республики Франсуа Миттеран договорились о новом советско-французском полете. Это и помогло мне сформулировать ответ полностью:

— На наших кораблях и станциях работали девять космонавтов из социалистических стран, космонавты Франции, Индии, сейчас готовятся к полету представители Сирии. Полагаю, Францию, Индию, Сирию вы не отнесете к социалистическому содружеству? Так что в общей сложности есть двенадцать очевидцев. Можете у любого из них взять интервью, и они подтвердят, что на советских пилотируемых кораблях и станциях аппаратуры и оборудования военного предназначения нет. Слова руководителей нашего государства, создателей космической техники и разработчиков программ исследований в космосе и из космоса не расходятся с делом: мы выступали и будем выступать только за мирное освоение космического пространства. Факт этот достоверный. Советую вам для убедительности организовать журналистскую проверку уходящих в космос советских и американских космических кораблей. Не знаю, что представят американские коллеги, но на наших станциях журналисты увидят только научную аппаратуру для исследования мирового океана, атмосферы, а также астрофизическое и технологическое оборудование. Во время своих космических рейсов я занимался научными и народнохозяйственными вопросами. Пусть вас не смущает моя военная форма. Она осталась за мной, так как раньше я был военным летчиком…

И снова меня прервали. Среднего возраста мужчина ироничным тоном спросил:

— Господин полковник, вы подробно перечислили научные проблемы, которые решаются на советских пилотируемых станциях. Только что сказали, какими проблемами занимались сами, — тут последовал длинный перечень наших экспериментов.— Если вы занимались ими лично, значит, вы получили научные результаты и должны были опубликовать их. Есть ли у вас печатные научные труды? Если есть, то назовите издательство и время опубликования ваших работ.

На что был рассчитан вопрос — понятно. Если у меня нет публикаций научных трудов, то мои слова о мирном характере нашей космической программы — пустой звук. Но и здесь произошла осечка. Я предложил ему приготовить аппаратуру, если он собирается записывать мой ответ, и обратился к аудитории:

— Всего моих научных трудов на космическую тематику опубликовано шестьдесят пять. Среди них три книги: «Атмосфера Земли с «Салюта-6», изданная в Гидрометеоиздате в 1981 году, «Ночная Ф-2 область ионосферы в периоды вспышек на Солнце», «Визуально-инструментальные наблюдения с «Салюта-6». Сейчас я заканчиваю работу над книгами «Космическая биология», «Исследование Земли с пилотируемых космических кораблей», «Исследование серебристых облаков из космоса». «Исследование Земли…» и «Исследование серебристых облаков…» выйдут в 1987 году в Ленинграде в Гидрометеоиздате, а «Космическая биология» — в Минске, в издательстве «Вышэйшая школа». Кроме этого, если желаете, могу продиктовать вам названия научных статей. Их шестьдесят две…— Дальше говорить не пришлось. Зал взорвался овацией.

Профессор Кляйн сменил меня на трибуне и начал лекцию с небольшого предисловия:

— С Владимиром Коваленком мы встречались в Мюнхене, Кельне, Токио. И вот — очередная встреча. Сегодня космонавт подарил мне свою книгу «Ночная Ф-2 область ионосферы в периоды вспышек на Солнце», которая написана на основе материалов научных исследований, выполненных автором непосредственно в космических полетах. Эта работа представляет интерес и для наших ученых.

Я слушал профессора Кляйна, а думал о другом. Сегодня — 9 октября. Только сейчас вспомнил, что в этот день в 1977 году мы с Валерием Рюминым ушли с космодрома на «Союзе-25» в космос. Из трех моих полетов это был самый сложный. Мы тогда не состыковались со станцией, и на душе было очень горько. Однако я упрямо твердил себе: не раскисать, а готовиться к новым полетам. Они еще будут, ты еще полетишь. Так оно и получилось. Я снова ходил к станции «Салют-6» с Александром Иванченковым и Виктором Савиных.

Кляйн говорил о проблемах преодоления неблагоприятных факторов космического полета. Эта тема мне понятна, знакома. По ходу лекции профессор несколько раз обращался ко мне, уточняя, верны ли его теоретические выкладки. Я отвечал, а самому почему-то очень хотелось, чтобы мои родные, мои земляки-односельчане увидели этот зал, где их «хлопец» общается, мирно беседует с сотнями граждан ФРГ. Интересно, о чем думали бы, глядя на нас, они, люди, пережившие военное лихолетье?

Как сложно все в мире и как взаимосвязано…