После 140-суточного полета вместе с Александром Иванченковым мы отправились во Францию в составе советской делегации на авиационно-космическую выставку, которая традиционно проводится в Ле-Бурже. Задача наша была несложной: как участники 140-суточного, рекордного по тем временам, полета мы должны были провести серию встреч с посетителями салона, дать несколько интервью журналистам.

После прибытия сразу же пошли осматривать выставочные залы. В зале США остановились в изумлении — поразило нагромождение самого современного авиационного вооружения: самолеты, бомбы, ракеты… Мониторы рекламировали технику и вооружение в действии. На экранах гремели взрывы, сверкало пламя пожаров. Шла откровенная реклама орудий убийства. Дети восхищались увиденным на экранах. Я впервые видел подобное и в таких масштабах. Разве можно рекламировать такое? Неужели в погоне за сбытом, за возможностью превратить бомбы и ракеты в доллары, теряется человеческий облик, все человеческое?

В административном здании США неожиданно встретили американских астронавтов Т. Стаффорда и Д. Слейтона. Александр Иванченков ранее готовился вместе с ними по программе «Союз — Аполлон», я познакомился в Звездном. С первых минут встречи я высказал свое возмущение увиденным в их салоне. Стаффорд задумался и сказал:

— Мне тоже это не нравится. Я лично поставил бы между салонами США и СССР «Шаттл» и станцию «Салют» в состыкованном положении. Это было бы более интересным. Однако…

Генерал пригласил нас за столик, помолчал, потом сказал:

— Сейчас я ушел из НАСА и занимаю ответственную должность в ВВС, отвечаю за разработку и принятие на вооружение того, что вы видели. Мне это не нравится. Я собираюсь уйти в отставку и заняться бизнесом.

Когда мы уже собрались уходить, Д. Слейтон неожиданно спросил:

— Скажите, что случилось с Владимиром Ляховым и Валерием Рюминым? Неужели им нельзя ничем помочь и они обречены…

Мы с Сашей недоуменно смотрели на американских коллег. Стаффорд протянул свежий номер французской газеты «Фигаро». Наш переводчик коротко изложил содержание статьи. «Советские космонавты В. Ляхов и В. Рюмин — смертники. Они находятся в плену орбиты. У них нет возможности совершить посадку на неисправном корабле, а в Советском Союзе нет запасного корабля-спасателя. Гибель космонавтов неизбежна. Во всем мире людей интересует одно: обратятся ли русские к американцам за помощью, чтобы спасти своих героев…»

Подавив волнение, я ответил Стаффорду и Слейтону, что газета «Фигаро» что-то напутала. Накануне вылета я звонил из аэропорта в Центр управления полетом. Неужели мне ничего не сказали? Неужели с экипажем беда? Неужели Валерий Рюмин снова смотрит беде в лицо? С Владимиром Ляховым мы вместе в отряде с 1967 года. А с Валерием Рюминым пережили сложный полет на «Союзе-25», который я помню до сих пор до мельчайших подробностей. Ведь он, прямо скажем, породнил нас с Валерием. Полет стал для нас испытанием на прочность, человечность и веру друг в друга.

Валерия Рюмина я встретил впервые в 1974 году. Знакомство с обаятельным и общительным сотрудником конструкторского бюро состоялось в Крымской обсерватории, где мы проходили подготовку по астрофизическим экспериментам, проводили испытания астронавигационных приборов и систем, отрабатывали методику снятия спектральных характеристик источников излучения звездного неба. Экипажи сами предлагали, как можно усовершенствовать некоторые приборы. Предлагали, к примеру, заблаговременно заготовлять маски с конфигурациями различных созвездий, доработать астроориентаторы. Выигрыш получался ощутимый — за то время, пока станция летела по теневой части орбиты, можно было снять характеристики семи-восьми источников вместо одного по старой методике. Наши предложения конструкторы принимали не очень охотно. Документация была уже вся отработана, до полета очередной экспедиции на станцию «Салют-4» оставалось меньше года. Экипажи настаивали на проведении доработок. Валерию Рюмину было поручено разобраться во всем и доложить Генеральному конструктору. Валерий Рюмин принял сторону экипажей. Нам он понравился своей вдумчивостью, конкретностью суждений.

Вторая моя встреча с ним произошла в Центре управления полетом, который тогда находился в Евпатории. Валерий Рюмин работал сменным руководителем полета. Шла подготовка к старту Василия Лазарева и Олега Макарова. Смены Центра тренировались управлять, проигрывались внештатные ситуации. Мне нравился стиль работы Рюмина. Станцию «Салют» он знал безукоризненно, отлично владел и бортовой документацией.

На одной из тренировок я предложил вариант разгерметизации стыковочного механизма, который не был рассмотрен в инструкциях, не описан. Сменным руководителем тренировки был Валерий. Он четко подавал команды, но давление в станции условно падало. Земля выхода не находила. Ситуация была сложной, время шло, сеанс связи закончился. «Комиссия» зафиксировала «трагический исход», тренировка была приостановлена. Валерий долго не покидал своего рабочего места. Часа через два он зашел в комнату разработки нештатных ситуаций.

— Случай поучительный для группы управления, — признался будущий 41-й космонавт.— Допущена серьезная методическая ошибка: предусмотрена ответственность за нахождение экипажа в корабле и в станции отдельно. А когда аварийная ситуация произойдет на переходе, получится своего рода «ничейный участок».

Он тут же отдал распоряжение на доработку бортовой документации.

В совместной работе мы узнавали много нового друг о друге. Подружились и наши семьи. Вскоре мы с Рюминым стали готовиться в одном экипаже: я — командиром, а Валерий — бортинженером. Не смог стартовать Юрий Пономарев — первый мой бортинженер. Приговор медицинской комиссии был категоричен: не годен к космическим полетам. Подвело сердце. Наш экипаж был определен основным. Ю. Романенко и А. Иванченков назначались нашими дублерами, а В. Ляхов и Г. Гречко вошли в состав запасного экипажа.

Станция «Салют-6» была выведена на орбиту 27 сентября 1977 года. На вечер 9 октября был назначен наш старт. Мы с Рюминым днем хорошо выспались, хотя предстартовое волнение давало о себе знать. Собирались в космос на 100 суток. Поэтому попросили парикмахера постричь покороче. Не предполагали, что полет продлится только двое суток. И тогда, уезжая на специальном автобусе от гостиницы на стартовую площадку, не думали, что судьба поведет наши жизни параллельными курсами: всегда вместе, но не в одном экипаже.

Вечером носитель в свете прожекторов смотрелся торжественно и величаво. Мы поднялись к лифту и помахали, прощаясь, руками. Я глянул в небо, оно было затянуто тучами. Собирался дождь.

Выведение на орбиту прошло отлично. Встреча с невесомостью произошла неожиданно. Корабль отделился от носителя, стало тихо, пришло ощущение, что висишь вниз головой. В иллюминаторе показалась Земля. Хотелось прильнуть к нему и смотреть не отрываясь, но программа полета требовала от нас выполнения большой серии команд. Стыковку мы начали спокойно и уверенно. После выполнения маневров на сближение увидели станцию на теневой части орбиты. На расстоянии ста метров от станции я перешел на ручное управление причаливанием. Станция медленно надвигалась на нас. Положение ее было необычным, мы видели ее низ, отчетливо просматривался люк конуса отсека научной аппаратуры. Его не должно быть видно при нормальной ориентации. Валерий сообщает расстояние: 50 метров… 30… 20. Я встревожился. Ориентация станции не соответствует нормальному положению. Если продолжать сближение, то корабль и станция могут столкнуться. Слышу — «Тормози!» Секундой раньше я нажал на тумблер торможения. Специалисты Центра управления полетом потом подсчитают, что в тот момент между стыковочными плоскостями была дистанция всего лишь в полтора метра. Станция медленно отдаляется, но положение ее не меняется: отчетливо виден люк отсека научной аппаратуры. Начинаю выравнивание, но безуспешно. При включенной радиотехнической системе стыковки куда бы ни уходил корабль — станция его находит, она «видит» его своими антеннами. Мы отлично знаем это и все же начинаем облет без выключения «Иглы» — радиотехнического комплекса, который должен обеспечить стыковку. С Земли посоветовали выключить автоматический режим и провести стыковку в ручном режиме. Мы поняли, что неоправданно много израсходовали топлива. Физическое и психологическое напряжение достигло предела. Неужели мы ошибаемся? Нет, тысячу раз нет, работаем мы правильно, четко. В голову лезут разные мысли. После выключения радиотехнической системы мы переходим на ручное управление. Медленно сближаемся, как бы плывем на станцию. Валерий показывает на перекрестие визира и видеоконтрольное устройство телевизионной системы и поднимает большой палец — все идет отлично. Ждем касания… Ощущаем толчок. Ждем желанного зеленого транспаранта: «Механический захват». Вместо него загорелся другой: «Отвод». Стыковки не произошло. Принимаем решение повторить ее. Зависаем метрах в 30 от станции. Валерий недоуменно пожимает плечами, голос его становится напряженным, а я ощущаю сухость во рту. Связи с Землей нет, решение принимать надо самим, и мы пошли на второй режим. Но и на этот раз все повторилось: соударение и страшная надпись на транспаранте: «Отвод».

Даже в такой экстремальной ситуации экипаж обязан вести репортаж о том, что он делает, контролировать работу систем корабля и оценивать запасы топлива в баках. И мы снова зависаем над станцией на удалении не более 20 метров. Переключились на контроль состояния параметров систем корабля. Видим, что рабочего тела в топливных баках осталось 10–15 килограммов. Этого хватит только на посадку. Инструкцией запрещается продолжать попытки состыковаться. По правилам безопасности необходимо прекратить все работы, выключить все системы и подготовиться к спуску.

Смотрю на Валерия. Хочу сказать ему, что согласен идти на риск, попробовать состыковаться последний раз. Ведь имеется еще резервная система. Посадку можно совершить при ее аварийном вскрытии.

Сейчас, оценивая это решение, задумываюсь: а стоило ли рисковать? Тогда же решил стыковаться, потому что от стыковки зависело выполнение всей программы.

Встретился с Валерием взглядом, понял, что он поддерживает мое решение. И снова взялся за ручки управления. Режим сближения был организован просто идеально. Корабль шел на станцию с нулевыми боковыми и угловыми скоростями. Не было даже необходимости держаться за ручки управления. Я показал руки Рюмину, он одобрительно кивнул и сказал, что после перехода в станцию не мешало бы и пообедать. Сомнений в благополучном исходе у него не было. У меня же кошки скребли на душе: два предыдущих режима были такими же, но сцепки не произошло. По какой-то причине, думал я, защелки стыковочного механизма не проходят в приемное гнездо стакана конуса…

В подтверждение моих мыслей после третьего соударения корабль стал отходить от станции: пружины стыковочного механизма оттолкнули нас. Затормозить корабль было нечем: топливо в основной системе выработано. Корабль завис на удалении 10–15 метров от станции.

Земля ждала от нас вестей. Войдя в сеанс связи, я доложил, что стыковка не состоялась. Сколько длилось взаимное молчание, не могу сейчас сказать.

На связи был Алексей Станиславович Елисеев. Он попросил доложить о состоянии бортовых систем корабля. То, что в основной системе топливо выработано до нуля, Землю очень сильно обеспокоило. Мы с Валерием допустили, безусловно, грубейшее нарушение наших космических законов — без согласования с Землей выработали топливо. Однако нас никто до сих пор ни в чем не упрекнул. Все понимали, что шли мы на это сознательно, рисковали, чтобы выполнить стыковку. Горечь, обида, волнение — все смешалось. Да, задание мы не выполнили. Расстраиваться до потери работоспособности никогда не следует, а поэтому мы старались работать четко, без суеты. Нам предстояло вскрыть резервную систему. В ней — 10 килограммов рабочего тела. Его хватит только на одну попытку спуска. Следовательно, теперь надо работать четче, внимательнее, потому что любая ошибка может стоить слишком дорого.

Земля поинтересовалась положением станции. Я вплыл в бытовой отсек и глазам своим не поверил: «Салют-6» — в 8–10 метрах от нашего корабля. Такая близость опасна. Дело в том, что по законам небесной механики два тела, побывавшие вместе, т. е. в составе одной массы, после расхождения могут встретиться в определенной точке снова, если гравитационные силы будут действовать на «стягивание». Алексей Елисеев в течение двух витков выяснил, на сближение или на расхождение действуют эти силы, но они, к счастью, разводили наши объекты. Мы стали готовиться к посадке.

Встреча на месте посадки была, сами понимаете, какая. Мы сразу вылетели в Звездный, где была создана комиссия по расследованию причин нестыковки.

Мы с Валерием Рюминым не считали себя виновными. Но надо было во всем разобраться, многое осмыслить. На тренажерах мы (я в Центре подготовки, а Валерий в конструкторском бюро) по нескольку раз в сутки показывали положение станции, при котором приняли решение тормозить. Данные сравнивались, сопоставлялись, но причина нестыковки не вырисовывалась. Я настаивал на версии непрохождения защелок в стакан приемного конуса. Во время нашего старта шел дождь, и под защелки могла затечь вода, которая в космосе не испарилась, а превратилась в переохлажденный лед. Стыковочный механизм, отстреленный вместе с бытовым отсеком, сгорел в атмосфере, унес с собой тайну.

Сутками мы работали рядом с членами комиссии. Какие это были бессонные ночи. Стоило закрыть глаза, и казалось, что станция движется на нас, мигая огнями. Сотни, тысячи раз возникала в памяти станция, и рука механически тянулась включить тумблер на торможение. Хочу сказать, что, расследуя причины неудачи нашей космической программы, члены комиссии были к нам внимательны и корректны. Никто нас не упрекнул, шел заинтересованный рабочий разговор.

В один из ноябрьских дней Генеральный конструктор пригласил меня и Рюмина к себе. Ехали молча, но какие только мысли не лезли в голову.

Генеральный конструктор встретил приветливо. Стало понятно, что он ценит наш хоть и небольшой, но поучительный космический опыт, рассчитывает на нас. Он объяснил нам свое решение — продолжать программу. В очередной космический полет, который состоится в декабре, были назначены Юрий Романенко и Георгий Гречко. Мне с Александром Иванченковым предстояло дублировать их, а Валерию Рюмину готовиться вместе с Владимиром Ляховым.

Мы стали упрашивать Генерального не разлучать нас. Но его решение было окончательным: в последующих полетах экипажи будут комплектоваться из одного летавшего космонавта и одного нелетавшего. С отеческой заботой он объяснил, что нас он не посылает вместе только по этой причине. Началась наша подготовка в новых составах.

Программа видоизменилась. Экипажу Романенко и Гречко предстояло произвести стыковку ко второму стыковочному узлу, а потом осуществить выход в открытый космос и осмотреть тот стыковочный узел, к которому мы подходили трижды. Кто-то из специалистов высказал опасение, что во время касаний со станцией я мог повредить электрические разъемы на плоскости стыковочного механизма. Предстояло выйти в космос, чтобы убедиться в их исправности.

Старт Романенко и Гречко на «Союзе-26» состоялся 10 декабря 1977 года, ровно через два месяца после нашей неудачи. Они пристыковались ко второму стыковочному узлу и приступили к выполнению программы. Я с нетерпением ожидал их выхода в открытый космос и здорово переживал. Мне сочувствовали. А это рождало в душе боль и обиду. Все это время думал: «Может, не только техника, но и мы повинны в неудавшейся стыковке?»

Мы с Александром Иванченковым были дублерами и работали в Центре управления полетом. И когда Гречко доложил, что стыковочный механизм и все электроразъемы на нем находятся в рабочем состоянии, сразу полегчало на сердце. При первой же встрече Валерий Рюмин коротко сказал:

— Закончилось испытание на прочность…

Присутствующие отнесли это высказывание к технике. А наши глаза встретились. Я согласился, что очередное испытание на прочность мы прошли. Будет ли оно последним в нашей космической жизни?

Вскоре после выхода в открытый космос Юрия Романенко и Георгия Гречко руководитель советских космонавтов Владимир Александрович Шаталов вызвал в кабинет меня, Александра Иванченкова, Владимира Ляхова и Валерия Рюмина.

— Чего нос повесил?— обратился он ко мне.— Хватит переживать, надо готовиться к новой работе. Длительной! Вместе с Александром Иванченковым вы утверждены на очередной 140-суточный полет. Вашими дублерами назначены Владимир Ляхов и Валерий Рюмин. Определена дата старта — 15 июня 1978 года.

Эти трудные моменты из жизни снова воскрешались памятью здесь, в Париже, когда зашел неожиданный разговор о судьбе экипажа Владимира Ляхова и Валерия Рюмина.

Судьба экипажа…

Здесь, во Франции, никто не мог дать конкретного ответа: что случилось с экипажем В. Ляхова и В. Рюмина. В нашем посольстве сведений не было.

А журналисты между тем просто преследовали нас. Да и стоило включить телевизор в номере гостиницы — без переводчика становилось понятно, что разговор шел о советском экипаже. Тогда я сам себя спрашивал: что за испытание выпало на судьбу Рюмина и Ляхова? Почему так злобствует западная пресса?

Нам предстояло провести вместе с американскими астронавтами пресс-конференцию в салоне США. Снова связался с посольством. Новостей никаких нет. По программе полета в этот день В. Ляхов и В. Рюмин должны были принять беспилотный корабль «Союз-34». Он шел на смену «Союзу-32», работавшему в космосе с февраля. «Союз-34» пополнял запасы продовольствия, научного оборудования, а на «Союзе-32» на Землю возвращались результаты научных исследований. Так должно было быть, так оно, как оказалось, и произошло.

Узнал я об этом во второй половине дня, когда мы направились на встречу с журналистами. Наш салон размещался рядом с американским, разделяла их только дорога. У входа в американский салон нас поджидал пожилой англичанин. Накануне он подписал у Иванченкова и меня свои книги. Я даже запомнил, как он говорил, что с автографами космических рекордсменов он эти книги продаст подороже. Этот самый англичанин протянул мне лист бумаги — только что где-то полученное им сообщение ТАСС об успешном завершении на орбите стыковки беспилотного корабля «Союз-34», отстыковки «Союза-32» и отправке его на Землю. Все — как и намечалось программой.

А на встрече с журналистами первый вопрос был адресован мне:

— Господин полковник, как вы оцениваете сложившуюся ситуацию на борту, станции «Салют-6»? Есть ли надежда на спасение советских космонавтов?

Я поинтересовался, какую газету представляет журналист, задающий мне вопрос. Так и есть— «Фигаро». Пришлось напомнить журналисту о правдивости прессы и подробно изложить программу работы В. Ляхова и В. Рюмина. В заключение снова вернулся к вымыслу газеты «Фигаро». Надо сказать, что выглядел журналист к концу ответа уже не таким спесивым. Среди его коллег, а журналистов было довольно много, и представляли они не только разные газеты, но и разные страны, прошел смешок.

Еще на один вопрос ответил Александр Иванченков и на один Дик Слейтон. И на этом наша пресс-конференция закончилась. Стаффорд улыбался: ему не было адресовано ни одного вопроса. Я уходил от журналистов с чувством глубокой радости. Значит, у экипажа все нормально, а это главное, когда находишься на орбите. А сложности были у этого экипажа впереди. В конце программы, когда космонавты стали уже упаковывать все нужное для возвращения на Землю, произошло непредвиденное — антенна радиотелескопа зацепилась за конструкцию станции. Случилось это на 172-е сутки полета. Если оставить антенну — станцию нельзя будет эксплуатировать: она закрыла стыковочный узел со стороны приборно-агрегатного отсека.

Надо было выходить в открытый космос, пройти по всему корпусу станции и отцепить антенну. Сложная ли эта задача? Ведь Леонид Кизим и Владимир Соловьев выходили в одном полете шесть раз. Но это было позже, в 1984 году. Владимир Ляхов и Валерий Рюмин должны были выйти в 1979-м, к тому же на 172-е сутки полета. Когда уходили в полет Юрий Романенко и Георгий Гречко, то выход их был запланирован в самом начале полета, на десятые сутки. Объяснялось все очень просто — пока есть запас физической силы, пока не наступило ослабление мышц. Выход в открытый космос — сверхтрудная работа. Ощутил и я это на себе, когда вместе с Александром Иванченковым выходил 29 июля 1978 года на 45-е сутки. Выход был успешным, задачи мы выполнили все, но усталость во всем теле ощущалась сильная.

А здесь аварийная ситуация потребовала выхода на 172-е сутки. Выдержат ли космонавты? Этот вопрос волновал всех. А экипаж смело шагнул за борт: хотелось сохранить станцию.

В день выхода в открытый космос Владимира Ляхова и Валерия Рюмина Александр Иванченков и я с семьями находились по приглашению руководства республики — как участники совместного советско-польского полета — в Польше на отдыхе.

В день посадки с большим нетерпением ждали сообщений по радио. Однако никаких известий не было, наше волнение усиливалось, но узнать причину переноса посадки мы не могли. Поздним вечером, когда возвращались из Величко, где осматривали соляные копи, я из окна автобуса всматривался в звездное небо. Я знал, что станция в это время должна пролетать над Европой. И мне посчастливилось: увидел две одинаковые по величине яркие движущиеся капельки на фоне созвездий. Попросил водителя остановиться, и все вышли из автобуса. На фоне неподвижных звезд проплывали две искусственные — орбитальная станция и отцепленная Валерием Рюминым антенна радиотелескопа. Мы переглянулись с Александром Иванченковым.

— Они выходили в открытый космос…— начал было я.

Иванченков продолжил:

— Да, они отцепили антенну радиотелескопа.

Мы смотрели вслед светящимся точкам. Волнение и радость охватили меня: там был мой друг, с которым довелось посмотреть беде близко в глаза, там был Валерий Рюмин.

Подъехали к Варшаве глубокой ночью. Всю дорогу я думал о космических полетах. Станут ли они когда-нибудь проще и безопаснее? Вряд ли… Снова подумалось: почему журналисты в прессе, на телеэкранах освещают лишь одну сторону нашей жизни? Есть же и вторая. Она слагается из предельных нервных напряжений во время неудач, как было у нас с Рюминым, как было у Рюмина с Ляховым. И еще — из моментов наивысшей опасности, таких, как тот, — когда мы с Иванченковым обнаружили короткое замыкание на станции…

Утром газеты, радио и телевидение Польши дали сообщение об успешной операции в космическом пространстве.