Самолет из Будапешта приземлился в десятом часу утра. Прибывшие мадьяры громко делились впечатлениями от полета на своем певучем языке. Русские держались обособленно, в крайнем случае, спустившись по трапу, сбивались в пары, еще реже – в тройки, и все как один угрюмо молчали. А чего веселиться? На родину прилетели.

Из всей массы, выдавленной разноцветным чудовищем на летное поле, выделялся высокий загорелый мужчина средних лет, одетый в бирюзовую майку навыпуск и белые шорты, с ярко-красной спортивной сумкой на плече. Его темно-русые с проседью волосы были безукоризненно причесаны. Лицо гладко выбрито. Толстые губы сурово сжаты. Большие миндалевидные глаза, будто подведенные тушью, высокомерно прищурены то ли под воздействием испепеляющих лучей, то ли под бременем собственных дум.

Мужчину нельзя было отнести ни к той, ни к другой группе сошедших на землю, как нельзя было определить, прилетел он на родину или на чужбину, и вообще распознать в нем представителя какого-либо клана, какой-либо национальности. О таких говорят: индивидуум, гражданин Вселенной, отщепенец, инопланетянин и Бог знает что еще.

Владимир Евгеньевич Мишкольц редко пользовался услугами Аэрофлота, как, впрочем, и любыми другими услугами общественного транспорта. Предпочитал передвигаться на собственном автомобиле – черном «ягуаре» последней модификации. «Любимый вид транспорта нефтяных шейхов!» – с улыбкой говаривал он. Владимир Евгеньевич не был нефтяным шейхом, но кормили его тоже недра земли.

В аэропорту Мишкольца никто не встречал, так как оба его сына и обе жены (официальная и неформальная) находились в разных городах Венгрии, на родине его предков по отцовской линии, трансильванских евреев, корчмарей и ростовщиков. Мамина же линия восходила к старинному русскому дворянскому роду Тенишевых и, вероятно, откликнулась в нем многолетним увлечением – уникальной коллекцией русских картин.

На привокзальной площади он сел в такси, назвал адрес офиса и погрузился в раздумья. То, что сообщил ему по телефону Балуев, подтверждало его опасения. В обстановке всеобщей неразберихи рано или поздно что-то должно разразиться. Не зря он выжидал, почти три месяца пребывая за границей, начала чьих-нибудь поползновений. Выжидал, но не предполагал, что это будет Пит, тупая и вечно криворотая тень Стародубцева! Мишкольц в первую очередь ставил на Шалуна, которого год назад послал к чертовой матери. Но Шалун подозрительно молчал и бездействовал.

Таксист крутил баранку и гнусаво напевал блатной мотив. По обеим сторонам дороги тянулись хвойные леса.

– Из Будапешта прилетели? – оторвал он Миш-кольца от раздумий.

Тот что-то промычал в ответ. «Только этого еще не хватало», – вздохнул он о своем «ягуаре», оставленном в одном из подземных гаражей старой Буды.

– Как там погода? – не унимался шофер.

– Тепло.

– Оттуда загар везете? Здорово! Здесь бы вряд ли так загорели.

Нет ничего хуже пустой, бессмысленной болтовни. Мишкольц любил взвешивать каждое слово. Еще на зоне научился ценить слова. Туда угодил, будучи студентом истфака. Там был настоящий университет.

– Возьмем попутчиков?

Прежде чем спросить, таксист уже остановил машину. Пассажир промолчал.

На обочине голосовали двое парней потрепанного вида, с одутловатыми серыми лицами, будто перенесли не известную медицине болезнь.

– Нам в центр! – неопределенно бросил один из них, и Мишкольцу не понравилось, что таксист сразу согласился.

– Подвинься, земляк, – попросил второй, открыв заднюю дверцу.

Подвинувшись, Владимир Евгеньевич обнаружил, что у другой задней дверцы отсутствует ручка. «Похоже, я в ловушке! – не без иронии подумал тот, кого в городе называли „изумрудным королем“. – Аэропорт до последнего времени держал Шалун. За три месяца вряд ли что изменилось. Во всяком случае, Балуев бы меня известил. Значит, Шалун. Интересно шутит судьба!»

Интуиция редко подводила его. Не проехав и двух километров, ущербные люди с нездоровыми лицами достали из-за пазухи наганы и навели на таксиста и пассажира. Шофер как-то неестественно взвизгнул и притормозил.

Выручки они взяли немного, шофер недавно заступил на смену, но и эти жалкие гроши он слезно умолял оставить, потому что нечем кормить детишек.

«Придумал бы что-нибудь поновей», – поморщился Мишкольц.

– А ты че грустишь, фраер недое…? – почти вежливо обратился к нему второй. – Гони кошелек!

– У меня нет кошелька.

Он не врал. За границей пользовался кредитной карточкой, дома держал при себе несколько купюр на карманные расходы. Но как это объяснить ущербным людям?

– Обыщи его! – посоветовал первый. Дохнув в лицо какой-то мерзостью, чуть ли не соляной кислотой, парень вывернул наизнанку карманы его шортов.

Шалун за все заплатит!

– Ни хрена!

– Возьми сумку, и канаем отсюда!

Они бросились в лес, и красная сумка Мишкольца еще долго мелькала среди сосен и берез. Таксист посылал им вслед матерные напутствия, украдкой поглядывая на пассажира.

– Ехать будем или сквернословить? – резонно заметил тот.

– Я вижу, вам все нипочем! А платить кто будет? Они у меня всю выручку забрали!

– Не так уж много там было, – возразил в качестве утешения Владимир Евгеньевич. – Я вам заплачу сверх счетчика, как обещал. Езжайте!

«Волга» с традиционной шахматной клеткой остановилась возле ювелирного магазина «Кристина». Офис располагался на втором этаже.

– Одну минуту! – бросил Мишкольц. Пригорюнившийся таксист уткнулся подбородком в руль.

Молоденькая секретарша Ниночка вытаращила глаза и замахала руками, словно средь бела дня в секретарскую явилось привидение.

– Вла-ди-мир Ев-гень-е-вич? – произнесла она по слогам, а потом как-то странно подпрыгнула и закричала:

– Владимир Евгеньевич вернулся! Ура-а-а!

– Зря, между прочим, радуетесь, – остановил он ее восторженный порыв, – я доставлю вам массу хлопот.

– Я слушаю, – приняла она тут же строгий, канцелярский вид, взяв со стола блокнот и ручку.

– Для начала спуститесь вниз, расплатитесь с таксистом и запишите номер машины.

– Это разве хлопоты? – улыбнулась Ниночка, доставая из сейфа деньги.

Из кабинета высунулось заспанное лицо Балуева.

– Привет! Ты что-то совсем налегке!

– А ты, я вижу, полюбил спать на моем диване!

– На нем снятся задушевные сны. Надеюсь, то, что ты мне говорил по телефону про Пита и Поликарпа, тебе не приснилось?

– Лучше бы приснилось, – махнул рукой Геннадий.

Они прошли в кабинет, и Мишкольц окончательно приземлился, сев за свой рабочий стол.

– В таком залихватском виде ты еще, по-моему, здесь не сидел!

– усмехнулся Балуев, намекая на майку и шорты, но тому явно было не до смеха. – Дома все в порядке? – заботливо поинтересовался помощник.

– Еще спроси о погоде в Будапеште! Меня сегодня уже достали в такси!

– Вот, Владимир Евгеньевич, как просили, – впорхнула в кабинет Ниночка и положила перед начальником листок с цифрами. – Кофе сварить?

– Потом, Нинуля, – немного оттаял Мишкольц. – Сначала – работа.

Попробуй соединить меня с Шалуном. – Он посмотрел на часы и поморщился. – В такое время он обычно спит. Вот только снятся ли ему задушевные сны? – подмигнул Геннадию. – А почему бы нет? Шалун тоже человек. Пора ему просыпаться! Буди!

– Что это значит? – спросил Балуев, когда секретарша вышла. – Тебе мало двух мясников? Или ты хочешь устроить Куликовскую битву?

– Лучше бы сказал – битву интеллектов! – рассмеялся шеф. – Что делать.

Гена, когда вмешивается судьба…

Шалун вышел на связь незамедлительно. Секретарша Ниночка строгим голосом сообщила:

– С вами будет говорить Мишкольц. Сон как рукой сняло.

– Виталик? Извини, что разбудил.

– Ну, что ты, Володя! Какие пустяки! – Его голос заметно дрожал. – Я всегда рад тебя слышать!

«Врешь, падла, врешь! – проносилось в голове у Мишкольца. – Год назад, когда я тебе и Соколову дал понять, что вы оба – подонки и друг друга стоите, ты не рад был меня слышать!»

– Есть дело к тебе.

– Нам бы давно пора, Володя, поговорить о делах.

– Вот-вот. Только боюсь, что после твоего гостеприимства нам никогда не удастся этого сделать.

В трубке наступило молчание. Такая головоломка не под силу бедняжке, посочувствовал ему Мишкольц и поймал недоуменный, испуганный взгляд Балуева.

– О чем ты? – попытался рассеять туман Шалун.

– О том, как принимают гостей в моем родном городе.

– Ты прилетел на самолете? – начало проясняться в голове у босса.

– Так вышло, Виталик. Я не хотел портить твоим ребятам настроение, но так получилось.

– Ты что, взял такси? Тебя никто не встретил?

– Я решил преподнести сюрприз, а сюрприз преподнесли мне.

– Карты?

– За кого ты меня принимаешь?

– Неужели ограбили? – Голос Шалуна еще больше задрожал. Он прекрасно отдавал себе отчет, во что это может вылиться, если все не обратить в шутку. – Не может быть!

– А почему для меня должны делать исключение? Ты разве позаботился обо мне? Строго-настрого наказал своим хулиганам не трогать Мишкольца? И заглядывать перво-наперво в паспорт гражданина, а потом в его кошелек?

– Вот сукины дети! Вот мудачье!

– Кстати, в сумке, которую у меня вежливо экспроприировали, перед этим заботливо вывернув карманы, находились паспорт, загранпаспорт и ключи от квартиры.

– Ты можешь мне их описать?

– Могу дать номер такси. – И он продиктовал цифры, которые нацарапала секретарша.

– 0'кэй! – крикнул в трубку Шалун. – Я перезвоню. Не грусти пока.

Владимир Евгеньевич и не собирался грустить, а его помощник – тем более. Балуев долго не мог успокоиться, когда шеф закончил разговор.

– Ну, ты даешь, начальник! Шалун теперь на цыпочках прибежит с твоей сумкой в зубах! Ты это не специально инсценировал?

– Больше мне делать нечего! Я торопился. Думал, Криворотый тебе уже под ногти гвозди вбивает! А тут ребята Шалуна подсуетились! Они ведь плодятся у него, как мухи-дрозофилы!

– Кто бы мог подумать? Самого Мишкольца ограбили в такси!

На самом деле все было не так уж смешно. Они просто радовались встрече после долгой разлуки, как обычно радуются старые друзья. А потом Геннадий начал длинный рассказ о событиях последних дней – с того самого момента, когда Федор на своем «опеле» вырулил на Рабкоровскую, и до сегодняшнего утра, когда две машины, сопровождаемые лаем Бимки, покинули двор номенклатурного дома на проспекте Мира и он вошел в подъезд.

Федора было трудно узнать: взъерошенные волосы, безумно горящие глаза.

– Тебя что, подвешивали за ноги? – пошутил Геннадий. – В квартире кто-нибудь есть? Вместо ответа парень спросил:

– Что будет с Настей?

– Это дело Криворотого. Не стоит терять время. Где изумруды?

Он отодвинул совершенно потерянного Федора, прошел на кухню. Быстро освоившись, налил из кувшина воды в стакан, выпил все залпом.

– В горле пересохло, – и, присев на табурет, где несколько минут назад сидела хозяйка квартиры, вздохнул. – Тяжелая выдалась ночка.

Федор в два прыжка оказался рядом с Балуевым, поднял его за лацканы пиджака и начал трясти.

– Что вы наделали, Геннадий Сергеевич?! Как вы очутились в одной машине с этим ублюдком?! Они убьют ее! Убьют! Разве вы не понимаете этого?

От неожиданности исполняющий обязанности потерял над собой контроль – а может, сказалось нервное напряжение ночи? – резким движением высвободился из рук Федора и, как кулачный боец, ударил его с разворота в грудь. Тот не удержался на ногах и так вписался в уголок кухонного гарнитура, что не выдержала сушка с посудой и грохнулась на пол, усыпав осколками паркет. Федор закрыл лицо руками и зарыдал, будто осколки эти были не из стекла, а из живой материи.

– Не надо так со мной обращаться, Федя! – Геннадий вновь наполнил стакан водой и протянул его поверженному. – Выпей! Остудись!

Но тот, казалось, не слышал.

Балуев вернулся на прежнее место. Поправил лацканы и без того довольно помятого пиджака. Закурил. Посмотрел в распахнутое окно. Солнце уже стояло высоко. Надо было действовать, но истерика у парня затянулась.

– Ты думаешь, у меня на душе не дерьмово? Криворотый всех обвел вокруг пальца! Мы его считали тупым животным. Я сам его как-то назвал безмозглым носорогом! И он был носорогом, был! Ничего не понимаю. Не поумнел же он в одночасье. Значит, прикидывался таким серым, даже бесцветным. Водил за нос прожженного, опытного Стара. Тот не очень-то считался со своим помощником. А Пит, похоже, все это время играл в свою игру. Теперь же, став боссом, он начал играть открыто. Так-то бывает, Федя. Я сам угодил к нему на крючок. И надо считать за благо, что мы с тобой сидим сейчас на этой кухне целые и невредимые, а Пит ничего не знает о похищенных изумрудах, и мы можем спокойно их поискать.

Не в курсе, куда она их спрятала?

Федор помотал головой. Он уже пришел в себя и внимательно слушал начальника.

– Вставай. Хватит прохлаждаться! – подхватил его под локти Балуев и помог принять вертикальное положение.

– Вы сможете ей помочь? – пробормотал Федор.

– Ну-ну, приятель, – похлопал Геннадий парня по плечу, – приходи в себя. Уже пора. О ней потом поговорим.

Они принялись за работу: Балуев – с азартом, Федор – по инерции. Обыск двух первых комнат не дал результата. Комнаты были большие, загроможденные мебелью.

– Черт! Так и до вечера можно провозиться!

– Я пойду в детскую, – сообщил Федор, хотя знал наверняка, что там ничего нет. Просто комната стала ему родной, и он хотел с ней попрощаться.

Здесь еще пахло духами Алисы, ненавистным арбузом, запах которого он теперь вдыхал с наслаждением. Настольная лампа с осиротевшим цоколем будто кричала о том времени, когда под ее желтоватым светом маленькая девочка выводила в тетрадках каракули. Он представил, как она усердствует за письменным столом, кряхтит, выполняя домашнее задание. Потом бежит в кабинет отца или на кухню к матери, чтобы те проверили, нашли ошибки…

– Ну, что там у тебя? – крикнул из соседней комнаты Балуев.

– Ничего! – Для отвода глаз дернул на себя нижнюю дверцу серванта и в тот же миг захлопнул ее. Только ахнул и приложил ко лбу похолодевшую ладонь. В серванте была спрятана та самая кукла с раздробленной головой. Словно маленький трупик, чудом не истлевший, она лежала на полке.

Озарение пришло сразу, осветило яркой вспышкой, как в заплесневелой каморке у старого фотографа.

– Я знаю, где они! – закричал Федор и кинулся к туалету.

Балуев не заставил себя ждать и последовал за ним.

– Ты уверен? – сомневался он.

Здесь был только маленький навесной шкафчик для туалетных принадлежностей, больше ничего. Федор с быстротой и деловитостью хозяина откинул дверцы шкафчика и принялся шарить на полках, передвигая с места на место моющие средства и освежители воздуха. С первого взгляда было ясно, что изумрудов здесь нет, зато обнаружилось кое-что другое.

– Странное место для хранения видеокассет! – удивился Геннадий Сергеевич.

– Ее надо взять с собой. Она может оказаться не менее ценной, чем изумруды!

Балуев не придал этому значения, но предмет, который выпал из шкафчика, когда возбужденный Федор доставал оттуда кассету, крайне заинтересовал его. Он нагнулся и поднял с пола крестовидную отвертку.

– И для отверток здесь не лучшее место! – Внимательно осмотрев помещение, Балуев заметил, что вентиляционная решетка привинчена шурупами с крестообразными головками. – Погоди-ка! – Он встал на унитаз. Сделал несколько вращений отверткой. – Ее недавно снимали. Легко идет.

Решетка повисла на нижнем шурупе. Балуев сунул руку в образовавшийся тайник и радостно подмигнул сообщнику.

– Есть!..

Во дворе их встретило безбожно палящее солнце.

– Ты на свободе! – объявил ни с того ни с сего Геннадий.

Федор промолчал. Он почему-то чувствовал себя убийцей и грабителем одновременно.

В кустах напротив подъезда, ни жива ни мертва, лежала старая пуделиха.

Положив морду на вытянутые передние лапы, она, казалось, не дышала.

– Бимка! – позвал Федор. Собака подняла голову. – Бимка, иди ко мне!

Она встала, отряхнула свои седые кудряшки, посмотрела на людей с обидой и недоверием и, взяв в зубы продавленный футбольный мяч, тот самый, которым Федор запустил в спящую сороку, пошла медленно, с одышкой, но своей дорогой.

– Где он сейчас? – поинтересовался Мишкольц.

– Спит в моем кабинете. Ниночка дала ему снотворное.

– Когда проснется, надо будет хорошенько продумать его поездку к Поликарпу. Гробовщик может опять выкинуть какой-нибудь номер. С него станется.

Как он мне надоел! Никаких больше дел с Карпиди! Слышишь? Никаких!

– Можно подумать, это я заключаю с ним сделки, выступаю поручителем!

– возмутился Балуев.

– Ладно, не сердись. – Владимир Евгеньевич сегодня был добр, как никогда.

«Если бы он узнал, какую мину я заложил в магазине „Игрушки“, его доброту как рукой бы сняло!» размышлял Геннадий.

– Что за кассету вы нашли в доме у этой девицы?

– Понятия не имею, – пожал плечами Балуев. – Федя вцепился в нее, как сумасшедший!

– Ничего не объяснил?

– Не успел. У нас происходили долгие, мучительные объяснения с директором автостоянки, где проштрафился Федин «опель». Мне пришлось раскошелиться. Сюда, сам понимаешь, ехали пять минут. Ниночка уже была на месте. Я попросил ее дать Феде снотворное, потому что он сильно впечатлился…

– То есть?

– Влюбился он, понимаешь, в эту девку… Вот что! – вспомнил вдруг Геннадий. – По дороге он мне сказал, что эта самая Настя – дочь какого-то Овчинникова…

– Председателя Фрунзенского райисполкома?

– Вроде бы. Ты что-то знаешь про это?

– Громкое было дело. Убийство в загородном доме. Неужели не помнишь?

Июнь девяносто первого года.

– У тебя хорошая память, Володя. А то, что в это время я колесил по матушке-России, собирая для тебя картины, ты забыл? Все лето, как проклятый!

– Так, значит, говоришь, дочь… – задумался Мишкольц. – А в газетах писали, что убили всю семью. Кстати, загородный дом Овчинникова перешел к новому председателю райисполкома, нынешнему мэру города. Он его приватизировал.

Не нравится мне все это.

– Что? Приватизация?

– Объявившаяся вдруг дочь Овчинникова.

– А нам какое до этого дело?

– А почему так усердствовал Пит?

– Хотел докопаться до истины.

– Нужна ему истина, как бегемоту пейджер! У него тут какой-то свой интерес. Где кассета?

– У меня.

– Поставь! Думаю, Федя на нас не обидится.

На экране возникла дорога и пятна у линии горизонта.

Как только пятна стали увеличиваться, заработала селекторная связь.

– Владимир Евгеньевич, тут к вам целая делегация! – испуганным голосом сообщила секретарша.

Мишкольц кивнул на экран телевизора, чтобы Геннадий остановил пленку.

Он только успел пояснить помощнику:

– Это те самые места! Я был на даче у мэра! – после чего велел секретарше впустить гостей.

– Сколько лет, сколько зим! – приветствовал с распростертыми объятиями Шалун того и другого. – Живем в одном городе, а не виделись почти год!

Босс представлял собой нелепое созданьице на коротких кривых ножках, но с большой головой, бритой наголо. Маленькие, юркие близко посаженные глазки могли бы смешить детвору, если бы в них не было столько желчи и злобы.

– А где твои буденновские усы? – вспомнил Мишкольц.

– Передал помощнику, как переходящее знамя комт-руда! – И действительно, стоявший в дверях здоровенный детина, тоже бритый наголо, имел роскошные черные усы.

– Лишил себя такой достопримечательности! – покачал головой Балуев.

– Да что вы привязались к моим усам, бакланы?! Если Шалун переходил на фривольное обращение, это значило, что ему нравится, как много внимания уделяется его персоне.

Мишкольц поморщился. Воспоминания о зоне были не самыми приятными в его жизни.

– Ладно, паря, хватит пургу мести! – предложил босс-коротышка. – Вернемся к нашим баранам.

– К вашим баранам, – не без иронии заметил Мишкольц, но Шалун был не из тех людей, что улавливают иронию, не напрягаясь.

– Давай сюда этих жориков! – приказал он помощнику.

В кабинет вошли утренние знакомые Мишкольца: таксист и двое ущербных.

Они несли, как святыню, спортивную сумку.

– Они посмотрели твои документы и пересрались! – загоготал Шалун. Ему было выгодно преподнести всю эту историю в виде комического недоразумения, анекдота, и он изо всех сил старался, но был от природы бездарным артистом, и смех выходил надрывный, искусственный. – Че молчите, бляди? – обратился он к вошедшим. – Языки я вам еще не поотрезал!

– Извиняемся, ко-конечно… – заикаясь, начал таксист.

– Ты бы, Виталик, его логопеду показал! – усмехнулся Балуев.

– Ты, Володя, проверь, проверь сумочку! Все ли на месте? – беспокоился Шалун. – Если хоть какая-нибудь дребезделка пропала, я отправлю эту кодлу к едрене фене!

– Я тебе верю, Виталик, – не притронувшись к сумке, произнес Мишкольц таким тоном, каким начальник дает понять подчиненному, что не уволит его, хоть тот и провинился, а посмотрит на дальнейшее поведение. – А безделушек я в сумке не ношу, – добавил он с усмешкой.

– Пошли вон! – зарычал на ущербных босс. – И чтоб я вас больше не видел на моей территории, раз не можете приличного человека отличить от фраера!

Их не надо было просить дважды. Они ретировались с такой поспешностью, будто опаздывали на поезд. При этом на лицах у них было написано: «Мы – люди простые, неграмотные, колледжей не кончали!»

– Это, конечно, не мое дело, мужики, – заметил после их ухода Шалун, – но в следующий раз не стоит так подставляться. А если не хватает людей для охраны, звоните – я всегда вам подброшу! Как-никак, мы ведь в одной организации, хоть вы и воротите нос! Чистоплюйство в нашем деле не самый выгодный козырь!

«Он ищет примирения, – смекнул Мишкольц. – Ай да я! Ай да сумочка моя!»

– Ты прав, Виталик. Примерно то же самое мне говорил Лось, когда сидел в этом же кресле.

Шалун поерзал, собираясь уйти с видом оскорбленной невинности, но, понимая, что другой такой возможности для примирения может не представиться, переборол гордость, не двинулся с места.

– И Пит Криворотый сегодня с раннего утра мне про чистоплюйство талдычил! – подлил масла в огонь Балуев.

Владимир Евгеньевич строго посмотрел на помощника, как бы говоря: «Не перегибай палку! Ты мне испортишь всю игру!»

– Я готов ударить с тобой по рукам, Володя, – пробурчал Шалун, и Владимир Евгеньевич оценил мужество компромисса.

– Нет проблем, – улыбнулся он, – мы всегда были вместе, вот только…

Как насчет нашего прошлогоднего спора?

– Нет проблем. Вы мне ничего не платите. Шалун пожал обоим руки и откланялся.

– Ну, ты даешь! – хлопнул в ладоши Балуев. – За три часа пребывания в городе уладил такое дело!

– Ив мыслях не было! – сам себе удивлялся Миш-кольц. – Если б не ограбление в такси…

– Представляю, как обломится Пит, когда узнает! У него явно были далеко идущие планы. И Лось будет неприятно удивлен. Я уж не говорю о Поликарпе!

– Давай-ка лучше досмотрим кино, – напомнил шеф. – Перекрути на начало.

Лес. Дорога. Медленно раскачиваются сосны, будто пьяные. Пятна растут, превращаются в плечи, головы, ноги, лица, ботинки, руки, автоматы…

– Ничего себе! – присвистнул Балуев. – Вот это кино!

– Похоже, они идут убивать Овчинникова, – сообразил Мишкольц.

– Чего у них такие красные рожи? От стыда?

– Рассвет, дурында, – пояснил начальник, – там с восточной стороны огромное поле и деревья не заслоняют солнца.

Парни в пятнистой форме подошли совсем близко и остановились у ворот.

– Чего ждут, Володя?

– Наверно, когда откроют. Охранник явно подкуплен.

– Оба-на! – крикнул Балуев. – Это ведь Пит сейчас посмотрел на часы! И у этого, который вытер пот, тоже знакомая рожа!

Мишкольц больше не произнес ни слова, завороженный зрелищем.

Лица одно за другим втянулись в кадр. И снова лес. Дорога. Сосны все пьянее и пьянее. Пустота.

Оба долго молчали, глядя в пустой экран.

– Говоришь, девяносто первый год? – переспросил Геннадий. – Пит тогда работал у Поликарпа.

– Это было ясно с самого начала, что тут замешан Поликарп, – откликнулся наконец Володя. – Ему мешал Овчинников. – Он резко потер ладонями лицо, будто умывался. – Черт! Как это все страшно! Газетный или телевизионный репортаж – ерунда по сравнению с этими соснами, после того как ворота захлопнулись! Кроме средств массовой информации, все знали, что Поликарп убрал со своего пути конкурента. Убрал его жену, шестилетнего сына, горничную, телохранителя, охранника. Ну, и что, говорили многие. Обычное дело. Борьба за власть. А потом пошла писать губерния! Расстреляли родителей Потапова, взорвали Черепа с беременной женой. Обычное дело. Нор-ма-ально!

– Володя, а ведь это бомба! Федор прав. На ней можно подорвать не только Криворотого и Поликарпа, но и мэра!

– Не смей! – ударил по столу Мишкольц. – Не смей! Слышишь? Здесь ничего не проходит даром! Тут же возникнет цепная реакция! Это не наше дело!

Пусть шалуны и криворотые лезут на рожон, строят козни! Мы занимаемся бизнесом!

И ничего, кроме бизнеса!

– Да они сожрут нас в конце концов! – закричал Геннадий. – Как ты не понял до сих пор, что надо жить по их волчьим законам, а иначе… Иначе не выжить…

– Что-о-о? – пропел Мишкольц. – Иначе не выжить? Да этим вообще можно все оправдать! С такой песней легче маршируется. Гена! С такой песней входят в дом с автоматами! – ткнул он пальцем в погасший экран телевизора.

– Мы на самом деле далеко не уедем с таким чистоплюйством, – пробормотал Балуев. – А Пит готовится к войне.

– С чего ты взял?

Но Геннадию не пришлось объясняться. В это время открылась дверь кабинета.

– Я, кажется, уснул… – Федор напоминал сомнамбулу, которого окликнули на самом краю пропасти.

Серебристый «крайслер» обгонял ветер. Ветер пел заунывную песню. А на душе было и горько и радостно. И непонятно, чего больше: радости, горечи, свежих мыслей или терпких воспоминаний. Опасность вроде миновала. И для этого не приложено никаких стараний. Все пущено на самотек, а самотек перекрыли плотиной. А рухнет плотина, что тогда? Впервые Саня зашел в тупик, хоть его серебристый «крайслер» и обгонял ветер, хоть шоссе и обступали бескрайние леса, хоть грудь и распирало от полузабытого чувства.

Утром его разбудил телефонный звонок, точь-в-точь как тогда, после юбилея. И рядом снова лежала она. И снова пропела «Телефо-он!» и натянула на голову одеяло. И он подумал, что до сих пор не знает ее имени. И еще подумал, что это наверняка звонит Петька. И не ошибся.

– Спишь, герой? А у меня сногсшибательные новости!

– Овчинников воскрес?

– Грубо шутишь, Саня. За такое можно и по шее схлопотать!

– По шее так по шее! Что у тебя за новости?

– Курочка попалась! Сидит в клетке, кудахчет!

– Выражайся ясней! Я не Штирлиц, паролей не понимаю!

– Ты, Саня, болван безмозглый! Я девку поймал! Понимаешь? Девку! Дочь Овчинникова! Так что можешь сказать своему «папе», чтобы спал спокойно! И сам разумеется, спокойно спи!

– Поспишь тут с тобой! Ни свет ни заря будишь! Ты, Петя, вот что… – Шаталин тяжело вздохнул, посмотрел на нелепый бугорок под одеялом и предложил:

– Выпустил бы на свободу курочку…

– Ты что, сегодня ночью со своей деревянной лестницы нае..ся?! – загоготал Пит.

Этот смех стоял у него в ушах всю дорогу вместе с заунывной песней ветра…

На часах было десять. Бугорок под одеялом не шевелился.

Он набрал телефон канцелярии мэра, чтобы договориться об аудиенции. Он решился на рискованный шаг.

– Господин Шаталин? – переспросил приятный мужской голос, будто он говорил с диктором радио. – Господин мэр отдыхает в своем загородном доме. Он оставил для вас информацию. Как кратчайшим путем добраться до его дачи…

– Спасибо. Я знаю. – Бросил трубку на рычаг и в сердцах воскликнул:

– Свинья! Грязная свинья! Бугорок под одеялом наконец зашевелился. Саня набрал максимальную скорость. Пусть только попробуют его остановить! Лучше бы он уехал до того, как она проснется. А что бы изменилось? Они оба теперь в тупике…

– Знаешь, твою подругу поймали, – сразу ошарашил ее, как только она открыла глаза. – Пит вынюхал. Мусор, который вчера с ним был, мне тоже не понравился. Носом землю роет.

– Не-е-ет! – заорала она истошно, уткнулась в подушку лицом и затряслась всем телом, словно ее било током.

– Ну, что ты… ну, давай без истерик, – уговаривал Саня, будто она могла его слышать.

– Это все из-за меня! Я не должна была ее бросать! Я не должна была убивать Серафимыча! Это все из-за тебя! Ты – убийца! Ты!

– Я разве отрицаю? – Тут он допустил оплошность, заключив ее в объятия.

Она была не в том состоянии, чтобы позволить подобное обращение.

– Гад! Сволочь! Ублюдок!

Набросилась на него с кулаками. Она не разбирала, куда бьет: в лицо – так в лицо, в печенку – так в печенку! Он не оказывал ей сопротивления, только увертывался, как хороший боксер. Она мазала и от этого еще больше возбуждалась.

– Тебя убить мало! Тебя на кол! На кол посадить! Она загнала все-таки его в угол, пнула в пах и ткнула уже обессилевшим кулаком в грудь. Шаталин подхватил ее под локотки и, словно подушку, бросил обратно на кровать.

Она завизжала, зарылась в одеяло, успокоилась.

– Прости, миленький… Прости, любимый мой, прости идиотку!.. – шептала его губам и вновь растворялась в нем, чтобы забыться, чтобы не думать, чтобы лететь…

Куда лететь? Кругом тупик, куда ни лети! И «крайс-лер» уже не поможет!

Ничто и никто не поможет…

Во время разговора с Питом в гостиной на него снизошло озарение. Он вспомнил Витяя. Последнюю беседу с ним на кухне за бутылкой пива. Витяй рассекретил свою миссию – следил несколько дней за домом Овчинникова. Вытащил из почтового ящика письмо. Из письма он узнал, что дочь председателя зовут Настей. Конечно же, Саня всегда помнил об этом письме и упомянул его в разговоре с Питом. И тут он понял, что письмо не упало с неба. У письма был автор – девочка, подруга Насти, ее ровесница. Эта девочка тоже выросла. Эта девочка… Эта девочка лежит у него в кровати. «Подарок». Подарок судьбы.

– Может, ты все-таки скажешь, как тебя зовут?

– Не помню.

– Не ври!

– Зови меня просто «девка». Это будет правильно.

– Нет. Я всю жизнь только и делал, что спал с девками. Ты на них не похожа. Ты другая.

– Какая?

– Необыкновенная!

– Неужели влюбился?

– А ты? Разве нет?

– Разве да!

– Я должен хоть что-нибудь знать о тебе.

– Чтобы жениться? Я не собираюсь за тебя замуж.

– При чем тут это? Ведь ты обо мне знаешь все или почти все. Мы должны быть на равных.

– Мы никогда не будем на равных!

– Мы уже на равных!

– Да… Это тупик…

Она первая произнесла это слово. Она первая дала такое четкое определение их прошлому, их настоящему, их будущему.

Лес закончился. Начались перекошенные халабуды. Даже бескрайние, величественные леса кончаются. Да еще кончаются убогими жилищами. Кто здесь живет? И зачем? Его серебристый «крайслер» – как инопланетный корабль на фоне этой нищеты! А чем лучше дом его родителей в глухой уральской деревушке? Вот как он вознесся! А зачем? Чтобы угодить в тупик?..

– Мы были совсем девчонками, – начала наконец она, – ходили в одну престижную школу – не для особо одаренных детей, а для детей особо продвинувшихся родителей. Занимались в одном драмкружке, любили одних и тех же артистов, певцов, писателей. Это глупо, наверно, но наши вкусы во всем совпадали. Вот только дом мой стоял по другую сторону проспекта Мира, и комнат у нас было всего три, и отец мой был мелким чиновником, инструктором райкома партии, правда, допущенным к каким-то тайнам мадридского двора, к святая святых партийной ложи. И еще была у меня сестра, а не брат. Почти одного возраста с Настиным братом. Мы все мечтали их потом поженить.

В то злосчастное лето девяносто первого мы жили на своей даче, Овчинниковы – на своей. Это не одно и то же. У моего отца был невзрачный домик, без ворот с фотоэлементами и без охраны. Но самое печальное то, что он находился за тридевять земель от загородного дома Овчинниковых, и я скучала по подруге. Писала Насте письма, одно мрачнее другого. Она мне ответила лишь раз.

С увлечением расписывала развалины монастыря. Ей очень хотелось увидеть монахов в белых капюшонах, которые как-то привиделись их горничной. Настя звала в гости. Но это было невозможно. Мой отец соблюдал субординацию. Кто он, а кто Овчинников! Впрочем, отца мы почти не видели на даче в то лето. Стояли последние коммунистические деньки, и он, наверно, предчувствовал скорый конец.

А может, и нет. Человек ведь всегда надеется на лучшее. Мать тоже часто уезжала по делам, оставляла нас с сестрой вдвоем под присмотром соседей. Потом я догадалась, что это были за «дела». У моих родителей была огромная разница в возрасте, почти двадцать лет, и мать потихоньку от отца гуляла.

Дачная скука переходила всякие границы. Я не завела там подруг. Мне ни с кем никогда не было так интересно, как с Настей Овчинниковой. Я продолжала писать ей письма, скрашивая этим свой досуг, заполненный чтением одних и тех же книг, подготовкой сестренки в школу, нудным вязанием и еще более нудной рыбной ловлей.

Настя мне больше не отвечала, и я обиделась, перестала ей писать.

Как-то в начале августа я подслушала разговор двух рыбаков. Они говорили о Настином отце, но почему-то в прошедшем времени. Я помню, это ужасно меня напугало. Прибежала домой и с порога закричала: «Мама! Мама, что с Настей?»

Меня уже терзали дурные предчувствия. Не могла Настя ни с того ни с сего порвать со мной отношения. Не было никаких причин. А если уехала отдыхать на море, то обязательно бы сообщила. Значит, произошло что-то существенное в ее жизни, раз ей не до меня. Это я уже понимала своим детским умишком.

Оказывается, мама давно все знала, но скрывала, боялась за мою психику. Но и она не могла мне вразумительно ответить, жива моя подруга или нет. Официально сообщалось, что погибла вся семья председателя райисполкома, но нигде не упоминалась дочь Овчинникова, только жена и сын, будто Настя вообще никогда не существовала. Может, это делалось в целях ее безопасности?

Я тяжело переживала утрату, но вскоре трагедия моей собственной семьи сделала меня не чувствительной к боли.

Наступили славные дни путча. По московским улицам грохотали танки.

Гэкачеписты трясущимися руками пытались захватить власть. Дачный поселок вымер.

Отцы семейств, все как один, отбыли в город, чтобы занять исходные позиции, в страхе лишиться натруженных кресел, будто их задницы играли какую-то роль! Жены мелких партийных функционеров замерли в томительном ожидании. Они, конечно, грезили, что режим вернется, ведь все рушилось на глазах, а их мужья еще не сделали блестящих карьер! Дачные дети притихли.

Мама снова бросила нас с сестрой и умчалась в город, как я тогда наивно думала, чтобы поддержать отца в трудную минуту. С утра до ночи слушала радио. Понимала почти все. И почему-то была на стороне защитников Белого дома.

Может, назло всей этой дачной кодле?

ГКЧП скинули, компартию объявили вне закона, а мама все не возвращалась.

К нашей даче подъехала черная «Волга». Из нее вышел высокий мужчина в строгом костюме и галстуке, несмотря на жару.

«Мама дома?» – спросил он через калитку.

«Нет. Она уже шестой день в городе», – ответила я.

Он как-то странно усмехнулся. Мне не понравилось. И глаза у него были какие-то грязные, мутноватые.

«А что случилось?»

Я поняла, что это не простой визит, ведь все рухнуло, а дача-то у нас казенная.

Не убрав усмешки с лица, он сказал:

«Папа ваш, девочки, умер, а мама… Маму вашу мы попробуем найти».

«Волга» вскоре исчезла с проселочной дороги, а я еще долго не могла отойти от калитки, будто приросла. Сестренка тянула меня за руку, о чем-то спрашивала, капризничала,но все напрасно.

Сестренка почти не знала отца. Когда он возвращался с работы, она уже спала. В последние годы он уделял нам мало внимания. Но я помнила еще те счастливые времена, когда он работал в парткоме крупного завода. Тогда он меньше уставал и по выходным принадлежал семье. Водил меня в театры, на концерты в филармонию. Помню, как мы однажды с ним пришли в Парк культуры к самому открытию и катались совершенно одни на американских горках, и орали на весь парк наши любимые песни.

Я проревела всю ночь, а наутро приехала мама. Она забрала с дачи все необходимое и не забыла нас с сестрой.

«Где ты была все эти дни?» – попыталась выяснить я. «Не твое дело!» – грубо оборвала она. Мы навсегда распрощались с дачей, и я даже по-детски была рада, что не будет у меня больше таких скучных каникул.

В город подоспели к самым похоронам. Отец лежал в гробу какой-то искусственный. Я уже знала от матери, что он покончил жизнь самоубийством, выбросившись с четвертого этажа здания райкома партии.

До сих пор не верю в эту версию самоубийства. Отец никогда не был фанатиком и любил жизнь. Думаю, к этому причастны те тайны партийной ложи, в которые он был посвящен.

Не прошло и месяца после гибели отца, как в нашей квартире завелся «новый папа». Мой отчим был моложе матери лет на пять, работал официантом в ресторане, имел судимость и пел блатные песни под гитару. Из разговоров я поняла, что они с матерью знакомы больше года. Вот с кем, оказывается, она провела тяжелые дни и ночи ГКЧП. Мама больше не заботилась о моей психике. Мы с сестрой ей вообще были уже не нужны. Она с удовольствием оставила бы нас на даче на осень и на зиму, если бы дачу не отняли.

Отчим принадлежал к той разновидности самцов, которые не успокаиваются на достигнутом и, трахая мать, не брезгуют и малолетней дочкой на десерт. Это случилось в ноябре. Мне только исполнилось тринадцать. Я болела ангиной. Мать ушла на работу, сестра в школу. Отчим работал во вторую смену. Он залез ко мне в постель со словами: «Я сейчас тебя подлечу!»

Матери я ничего не сказала. Наши отношения к тому времени не располагали к откровенности. Кроме всего прочего, в этом я видела своеобразный акт мести за отца. «Так тебе и надо!» – говорила я всякий раз, покорно ложась под официанта.

Неожиданно перед Новым годом пришла поздравительная открытка из Москвы (или с того света?). «Ты меня еще не забыла?» – спрашивала Настя. Ничего себе – забыла! Я прыгала от счастья в тот день! Ответила большим, подробным письмом, завязалась переписка. Вскоре я поняла, что Настя здорово изменилась, стала злая, недоверчивая, язвительная. Так ведь и я тоже изменилась. И моя жизнь была не сахар.

Наши школьные подруги не выдержали такого обилия желчи и сарказма, которыми изобиловали Настины письма, и перестали с ней переписываться. Я не могла себе позволить такую роскошь. Переписка с Настей и занятия в драмкружке были единственными отдушинами в моем тогдашнем существовании. Кроме того, мои письма не уступали Настиным. Я приняла вызов, и неизвестно, кто еще вышел бы победителем в этом соревновании беспредельного цинизма, если бы связь не оборвалась так же внезапно, как тем скучным летом на даче. Я опять ничего не понимала. Посылала одно письмо за другим – ни ответа, ни привета.

До окончания школы оставался год, и я серьезно увлеклась театром. А что мне еще оставалось из мирских забав?

В нашем семейном театре шла одна и та же пьеса. Она наконец достигла своей банальной кульминации и развязки. Мать застукала меня с отчимом во время авангардной мизансцены. Последний акт этого пошлого фарса шел под битье посуды, истеричные крики, обоюдное рукоприкладство. Короче, они разукрасили друг другу физиономии и помирились, а меня выставили за дверь.

К этому времени я уже сдала документы в театральный институт. В приемной комиссии я случайно встретила папиного знакомого, артиста ТЮЗа. Он был в свое время комсоргом театра. Когда я была маленькая, отец часто приводил меня к нему в гримерную. Он помог мне не только поступить в институт, но и выбил для меня комнату в актерском общежитии.

В этой самой общежитской комнате и материализовалась по весне Настя Овчинникова.

Я готовилась к курсовому спектаклю, учила роль. В дверь постучали два раза. Я по обыкновению крикнула:

– Открыто!

На пороге стояла красивая девушка с коротко стриженными иссиня-черными волосами, в простеньком платьице. Короче, совсем незнакомая девушка.

– Не узнаешь? – спросила она меня. И я тут же узнала – то ли по интонации, то ли по какому-то необыкновенному, кошачьему блеску в глазах.

– Настя! – крикнула я. Крикнула, потому что мне казалось, что иначе она не услышит, ведь между нами было огромное расстояние – в пять мучительных лет.

Мы обнялись.

– Почему не отвечала на письма? – первым делом спросила я.

– Сейчас это не важно.

Такой ответ могла позволить себе только Настя Овчинникова. И я любила ее за это.

– Где живешь?

– Там же. На проспекте Мира.

– Одна?

– Могла бы не спрашивать.

– Прости! Сорвалось…

– Ты неплохо устроилась, – бросила она дежурную фразу, оглядев мою комнату.

Я с ужасом поняла, что нам не о чем говорить. Вспоминать совместное прошлое больно, да и глупо. Теребить пережитое за пять лет не хотелось. А мое настоящее, судя по всему, ее мало интересовало. Наши дороги давно разошлись, и наши вкусы теперь вряд ли совпадали. Но ведь зачем-то я ей понадобилась спустя два года после прекращения переписки?

– Все хорошо, вот только видака нет! – продолжала она осмотр помещения.

– Моей стипухи хватает только на проездной билет да на корочку хлеба, – заметилая.

– Жаль, – вздохнула Настя, – а то я хотела тебе показать забавный триллер!

– Мы можем пойти к моему соседу, – предложила я, хотя мне было страшно некогда.

В курсовом спектакле на античные сюжеты по иронии судьбы мне досталась роль Электры, жаждущей отомстить своей матери за отца. Роль мне совсем не давалась. Слишком личностно я принимала устаревшие коллизии.

– Нет, сосед не подойдет, – решительно отвергла Настя мое предложение.

– Триллер больно крут. У соседа может не выдержать сердечко!

И тут до меня дошло, что она говорит иносказательно. «Господи! Что же это может быть?» – подумала я, но Настя сама разъяснила:

– Это фильм о том, как шли убивать моих родителей, и брата, и меня…

– Не может быть, – не поверила я.

– Пойдем ко мне!

От общежития до Настиного дома – полчаса ходьбы. Я уже не думала об Электре, о курсовом спектакле. За те полчаса, что мы шли бок о бок с Настей Овчинниковой, с моей лучшей подругой детства, роль начисто выветрилась из головы и что-то переменилось в моей судьбе. Мы большей частью молчали и старались не смотреть друг дружке в глаза. Мы знали о многом из наших циничных, саркастических писем. И к этому нечего было добавить. Разве что…

Когда я в первый раз смотрела этот фильм, слезы сами катились из глаз.

А я-то думала, что за прошедшие годы закалилась так, что ничем не прошибешь!

Вот Настя – та действительно ни слезинки не проронила! Ни один мускул на лице не дрогнул! Может, потому, что для меня это было кино, а для нее пережитая реальность?

– Что скажешь? – спросила она, глядя остекленевшими глазами в пустоту экрана.

– Ты собираешься мстить? Она кивнула.

– Зачем ты показала мне это? Ты хочешь…

– Да. Я хочу, чтобы ты мне помогла. Я согласилась. А кто бы на моем месте отказался? Я теперь видела своими глазами, как пятеро в пятнистой форме с автоматами шли убивать Настиных родителей, маленького братишку, которого мы хотели женить на моей сестренке. Она сейчас наверняка ложится под маминого официанта. А еще была Люда…

Серебристый «крайслер» резко затормозил, с таким душераздирающим визгом, будто под колеса угодила собака. Шаталин едва вписался в поворот. Эта дорога ему всякий раз давалась тяжело. Преступника тянет на место преступления – набившая оскомину фраза. Он решил немного передохнуть. Тогда они оставили машину чуть подальше. Вчера он не стал смотреть кассету, только спросил:

– Зачем ты ее принесла сюда?

– Не знаю, – пожала плечами девушка. – Наверно, хотела увидеть твою реакцию во время просмотра.

– Значит, я – подопытный кролик?

– Вроде того. Все мы любим экспериментировать, но экспериментируют в основном на нас.

– А как ты себе представляешь мою реакцию?

– Не представляю.

– Я тоже, – честно признался он. – Пожалуй, не стоит этого делать.

– Боишься?

– Не в том дело. Эта кассета столько раз прокручена в моей памяти…

– В своей памяти ты не мог видеть себя со стороны. А в этом заложено все. Человеку свойственно со временем меняться. Это зависит еще от рода его занятий. Когда мы с Настей разработали безумный план с «подарком», я воображала себя белкой-малюткой, попавшей в логово дикого вепря. Того самого вепря, которого видела на экране. Но белка-малютка должна перехитрить тупорылого! В первые минуты нашего знакомства ты пожирал крабовые палочки, запивал их пивом, не хотел делиться и вел себя грубо и нагло. Я сразу сообразила, что белке-малютке надо прикинуться по меньшей мере своенравной львицей, чтобы устоять в противоборстве.

На следующее утро вепрь разбушевался, но вдруг стал кротким и милым, когда почувствовал сильное сопротивление. Я решила приручить зверя. Любой зверь приручается лакомством. Я сделала жаркое. Когда ты ел его, я поняла, что никакой ты не вепрь, а только хочешь казаться им.

– Почему ты меня не убила сразу? И что за женщина мне звонила тогда?

– Я не имела права тебя убивать. Это привилегия Насти. Она, правда, на всякий случай два месяца обучала меня прицельной стрельбе из револьвера. Как видишь, пригодилось. Я должна была только внедриться, стать твоей тенью, чтобы Настя потом могла войти в дом беспрепятственно.

– Глупости! – возразил он. – Настя могла вполне обойтись без тебя. Я даже входную дверь всегда держал открытой из-за своей болезни. Ведь ты же вошла в открытую дверь?

– Как ты не понимаешь, она не могла оказаться одновременно в двух-трех местах! Я была только на подхвате. Настя давно следила за тобой и прекрасно знала, что вечером ты отправляешься в клуб «Большие надежды». Но, уходя, ты все-таки запираешь дверь. Я должна была под любым предлогом остаться в доме, чтобы открыть ей. Предлог был безумный: у меня нет одежды! Мне предстояло провести в твоем доме всего полдня, до вечера. А там уж не моя забота. Ты бы в любом случае умер ночью или утром. Короче, в тот самый час, когда бы тебе заблагорассудилось вернуться из клуба. Настя бы не промазала. Но она не пришла.

Она позвонила, а женщину я придумала, чтобы тебя попугать! У нее был очень усталый голос.

«Наш план меняется, – сообщила она. – Демшин перед смертью обо всем подробно рассказал. Шаталин застрелил Люду. Серафимыч рвет и мечет, жаждет крови! Я не могу ему отказать, но в таком состоянии он может сам оказаться жертвой. Он уже наломал сегодня Дров, пришиб милиционера! Так что продержись еще сутки, а завтра я отправлю к тебе Серафимыча».

Под утро ты уже приехал с охраной, и вообще все полетело к черту!

Момент был упущен навсегда.

– Ты сбежала, чтобы предупредить их об охране? Так ведь могла позвонить.

– Я подумала, что после принятых тобой мер безопасности телефон может прослушиваться.

– Тоже правильно, – согласился он, припомнив подарок мэра.

– Я пыталась их убедить, что покушение на тебя теперь равносильно самоубийству. Настю я убедила, тем более она сама побывала в этот вечер в клубе «Большие надежды» и следила за тобой. Серафимыч ничего не желал слышать. Он готов был к роли камикадзе.

Именно в тот момент я окончательно поняла, что влюбилась. Как это объяснить? Как объяснить, что во время путча я была на стороне защитников Белого дома и тем самым вынесла смертный приговор моему отцу? Настя тоже что-то заподозрила. Мы поругались, кажется, в первый раз. Я хлопнула дверью. Вышла из игры. Предала. Игра теперь пошла в другие ворота.

Девушка замолчала. На ее скуластом бледном лице выступил нервный румянец. Опухоль вокруг подбитого глаза рассосалась, и пятно приобрело желто-фиолетовую окраску. А губы вдруг растянулись в подобие улыбки и мелко задрожали.

– Я стала твоей собакой, готовой разорвать любого, кто к тебе приблизится! Это тупик…

Шаталин завел мотор. Прохлаждаться времени нет! Они все думают, что устраивают ему Голгофу! Посмотри, Саня, в каком ты дерьме, улюлюкают и гогочут.

Беззащитная девочка принесла ему кассету, чтобы он посмотрел на себя, на дикого вепря, со стороны! Светлоликий мэр оставил для него записку с издевательской информацией, будто он не знает, как кратчайшим путем добраться до его виллы, до бывшего загородного дома Овчинникова, до Голгофы!..

Вот и проклятый поворот к номенклатурным дачам! А чуть дальше – поворот в другую сторону, к разрушенному монастырю.

Не повернул. Поехал дальше. «Имею я право взглянуть на дело рук своих?»

Уже глядя издали, можно было ахнуть. Будто сказочная крепость в окружении дремучих лесов. Крепостные ворота с башнями, словно игрушечные. Стены белые, маковки голубые, кресты золотые – душа радуется!

Придорожный щит на подъезде к монастырю резанул его, будто лезвием:

"Восстановительные работы ведутся на денежные средства фирмы «Экстра ЕАК».

– Какой мудак это повесил? – крикнул он в сердцах.

Ну, конечно, Миша, козел бородатый! Все смотрите! Все завидуйте! И ты.

Боженька, полюбуйся! Какие мы благонравные! Какие мы праведники! Ух, приеду, начищу рыло!

Поставил машину возле игрушечных ворот. Все уже почти готово для приема братьев. Так по крайней мере ему докладывал заместитель. Ведутся отделочные работы в главном храме и часовне, да это пустяки. Через неделю-другую можно звать архиепископа на освящение Божьей обители.

В воротах его встретил хромой старик сторож и сразу начал высказывать претензии:

– Что ж вы, господин хороший, бросили старика на произвол судьбы! Даже ружьишка завалящего не выдали!

– Не полагается здесь ружьями клацать, дедуля, грех!

– Что ж мне теперь, челюстью вставной клацать? Чем воров-то отпугивать?

– Каких воров?

– Растаких воров! Забрались сегодня ночью три ухаря в главный храм, и ничем ты их оттуда не выкуришь – не выходют! Какой-то вонючей гадостью там надымили. «Мы, – говорят, – заместо епископа храм освящаем!» Ну, что я с ними поделаю? – чуть не плакал старик. – Они – молодые, лбы здоровенные, а у меня даже завалящего ружьишка нет!

– А рабочих почему до сих пор нет?

– Они теперь поздно стали приезжать. Работы, как говорится, кот наплакал! Вот и подхалтуривают в других местах.

– Ладно, ты не хнычь, дедуля. Сейчас разберемся, – пообещал Саня. – Красть там пока нечего.

Он быстрым шагом направился к храму, а хромой едва поспевал за ним.

Железные двери отворились с лязгом, эхом пронзившим все здание. В нос ударил запах анаши. Его Шаталин ни с чем не мог перепутать. Еще в Афганистане он баловался этой травкой. Кровь прилила к вискам.

В церкви никого не было, кроме незаконченных архангелов: одному недорисовали руку, другому – глаз, третий стоял без головы.

– Где они? – прошептал Саня.

– Наверно, в алтаре попрятались, – предположил подоспевший сторож.

В иконостасе, как и положено, имелось три двери. Старик молча ткнул пальцем в центральные, двустворчатые – Царские врата, куда миряне не допускались.

В небольшой комнате стояло три лавки. На них и расположились непрошеные гости. Они так крепко спали, что никто не отреагировал на резкий рывок двери. Первый лежал на животе, поставив грязные башмаки под лавку и демонстрируя вошедшим драные носки. Другой, в белой ветровке, никогда не знавшей стирального порошка, подложил под голову руку и натянул капюшон на самые глаза. Третий, в джинсах и серой фуфайке, спал на боку, отвернувшись к стене. Вся троица явно была в наркотическом угаре, потому что запах анаши здесь стоял очень сильный.

– На выход! – проревел Шаталин.

– Ой, как страшно! – издевательски взвыл Капюшон. – Эй, шнурки! – обратился он к своим приятелям. – К нам вертухай пожаловал!

– Ну-ка, быстро все встали! – скомандовал Саня. Никто не пошевелился.

– У меня матка опустилась, начальник! – порванными голосовыми связками прохрипел Капюшон и визгливо хихикнул.

Друзья поддержали его нестройным, но задиристым смехом.

Саня больше не тратил слов. Он подлетел к Капюшону, распознав в нем заводилу всей компании, поднял за грудки, пнул коленом в пах.

– Ах ты, сука! – застонал тот, но, не успев опомниться, вылетел из комнаты вперед головой и, ударившись о стену, на время приутих.

– А я предупреждал, молодой человек, – начал читать над его телом отходную хромой сторож.

Двое других тут же вскочили со своих лежанок. Больше всех не повезло Серой фуфайке. Шаталин в прыжке с разворота заехал ему ногой в лицо. Парень вскрикнул и отлетел обратно к лавке. С Драными носками тоже разговор был короткий. Саня ухватил его одной рукой за шиворот, другой за штаны и, раскачав, выкинул из алтаря, так что тот пробороздил носом каменный пол церкви. Следом за ним полетели его ботинки. Он первым сообразил, что дело пахнет жареным, и бросился наутек.

– Тебе помочь найти дорогу? – обратился Саня к едва очухавшемуся Капюшону.

– Для кого монастырь построили, дядя? – притворно захныкал тот. – Мы ж пришли наниматься в послушники!

– Берегись! – крикнул Шаталину старик. Саня отскочил в сторону. В руке у Серой фуфайки, пулей вылетевшего из Царских врат, сверкнул нож. Вид его был страшен: нос разбит в кровь, побелевшие от гнева глаза не внушали надежды на любовь к ближнему.

– В послушники, говоришь, наниматься! – усмехнулся Шаталин.

Фуфайка кинулся к нему. Воспрянув духом. Капюшон решил помочь приятелю.

– Сейчас ты у нас попляшешь, гад! – взвизгнул он. Они окружили Шаталина с двух сторон. Дед, стоя у недописанного иконостаса, держался за сердце, открыв рот. Напоминал он футбольного болельщика в тот момент, когда противник бьет пенальти.

– Давайте, герои, смелее! – призывал их к действиям бывший десантник.

Первым сделал выпад Фуфайка. Саня перехватил его руку, сильно сдавил у запястья. Нож выпал. Подскочивший сзади Капюшон получил локтем в поддых и, присев на корточки, начал ловить ртом воздух. Фуфайка перелетел через могучее Санино плечо, брякнувшись спиной о каменные плиты.

– Ами-и-инь! – пропел с амвона хромой сторож. Но на этом дело не кончилось. Шаталин, войдя в раж, уже не мог остановиться. Он не давал подняться ни одному, ни другому. Работая исключительно ногами, крутил бесконечную, жестокую «мельницу». Когда оба совсем обессилели, он принялся их поочередно пинать, приговаривая:

– Послушники, вашу мать! Пришли наниматься! Капюшон белой ветровки окрасился кровью.

– Остановись!

Маломощный старик повис на его мускулистой руке.

Саня перевел дыхание, стряхнул сторожа, посмотрел на дело рук своих.

Оба парня, свернувшись клубками, прикрыв лица окровавленными пальцами, не шевелились, но еще дышали.

Он поднял взгляд на архангелов-инвалидов и прошептал:

– Господи! Что это со мной?..

Беспалый покрутил в пальцах сигарету, не решаясь закурить. В течение трех часов он пытался выжать из девчонки хоть слово, но ничего не добился и оставил ее в покое, заперев в одной из комнат в резиденции Пита.

– Она будет молчать даже под пытками, – заключил он. – Я с такими крепкими орешками в своей практике встречался не раз.

– Мне наплевать, с кем ты там встречался! Пит все утро пребывал в возбужденном состоянии и не сомкнул глаз, хотя всю ночь бодрствовал и теперь хотел спать.

– Девушку надо перевезти в следственный изолятор…

– Что? Да ты никак спятил?! Отдать ее тебе? И что дальше?

– Она – преступница, а значит, должна ответить по закону, – спокойно констатировал следователь.

– По закону? По какому закону? Засунь его себе в задницу! Девчонка никуда отсюда не уйдет! Она мне нужна! Она будет работать на меня!

– Сомневаюсь…

– Никто не спрашивает твоего мнения на этот счет!

– А что я скажу моему начальству? – окончательно растерялся Пал Палыч.

– Начальство перебьется! У вас что, мало не раскрытых дел?

– В общем-то, немного.

– Это дело должно остаться не раскрытым! Ты меня понял?

Беспалый нехотя кивнул.

– А как быть с Балуевым?

– Не понял. При чем здесь Балуев? – Пит насторожился.

– Он ведь тоже участвовал в операции. И может дать делу свой ход. Не очень-то вежливо мы с ним обошлись.

– На хрена это ему нужно? Он получил свое, дез-чонка ему до лампочки!

– Как знать…

– Не строй из себя умника, Паша! Это тебе не к лицу!

– А как быть с Серафимычем?У меня он фигурирует в деле. Я не могу не заниматься расследованием убийства в доме господина Шаталина.

– Вот и занимайся. Но Сашку оставь в покое! Почему охранник не мог выстрелить из его пистолета?

– Потому что у охранника есть свой пистолет, – резонно заметил Пал Палыч. – А кроме того… – Он сделал паузу, как бы сомневаясь, говорить или нет.

– Что там еще? – заинтересовался Криворотый.

– Я взял пистолет вашего друга на экспертизу. На нем обнаружен отпечаток дамского пальчика.

– Фигня! Саня – известный женоненавистник, и дамочки отвечают ему взаимностью. Не представляю, чтобы какая-нибудь из них пальнула в старикана.

– Однако во время нашего вчерашнего допроса одна из ненавистных ему дамочек находилась в спальне.

– С чего ты взял?

– У такого заядлого холостяка, как господин Шаталин, не может просто так валяться под лестницей женская туфля.

– Ай да Саня! Браво! похлопал в ладоши Пит и на минуту задумался.

– Мне необходимо еще раз допросить Александра Емельяновича.

Беспалый закурил, видя, какое впечатление произвела на босса его информация.

– Повремени, Паша, повремени… Очень ценную вещь ты мне сообщил, но допрашивать Шаталина не надо. Пусть он ничего не знает о наших догадках.

Попробуй без его помощи навести справки об этой дамочке.

– У меня же нет никаких зацепок! – возмутился следователь.

– Саня тоже вряд ли развяжет язык. Ты его только напугаешь. А дамочку мы используем. Используем дамочку. Непременно используем! Вот только в дело ее заносить не смей! Я тебя умоляю, Паша! Нарвешься на неприятности! Ладушки?

– А что вы намерены делать с Овчинниковой?

– Это уж не твоя забота!

– Где она будет содержаться? Неужели здесь? Это ненадежное место.

– Я отвезу ее в загородный дом. – Пит грозно посмотрел на следователя и добавил:

– Это моя добыча! И я ни с кем не собираюсь делиться!

Садясь в машину, следователь успокаивал себя: "Не получу служебных поощрений, зато куплю дачу и подарю жене на день рождения бриллиантовое колье.

Пусть подавится,сука!"

Шаталину домой он позвонил по сотовому телефону. Никто не взял трубки.

«Или на самом деле никого нет дома, или она просто не хочет светиться».

Дом Шаталина находился в Тенистом переулке. Пал Палыч знал, что раньше там сплошь были дома частного сектора. Их снесли еще при старом режиме, замышляя какую-то грандиозную стройку. Новым властям не хватило средств, и маленький переулок превратился в дикорастущий, необитаемый сад. Преуспевающий бизнесмен выстроил себе здесь дом, а напротив дома решил поставить часовню. Что ж, благие начинания, размышлял следователь, но зачем убивают старика в доме праведника? А вот зачем! Дочь Серафимыча служила в доме председателя райисполкома Овчинникова горничной! Он давно уже догадался, что его босс и господин Шаталин причастны к злодейскому убийству пятилетней давности, и сегодня пытался выведать у дочери Овчинникова подробности того Дела, прикидываясь другом, но она не поверила.

Он вырулил на своем «мерседесе» в Тенистый переулок. На строительстве часовни кипела работа. У дома напротив, как и предполагал следователь, не было ни одной машины. Шаталин сразу снял охрану, как только узнал, что преступница поймана.

Беспалый позвонил дважды. Ему не открыли. На всякий случай он дернул дверь за ручку – она подалась.

– Какого черта вам здесь надо! – услышал он, как только шагнул внутрь.

Перед ним стояла русоволосая девушка с перекошенным от гнева лицом. – Я буду кричать!

– Кричите, – пожал плечами Беспалый.

– Я позову милицию!

– Милиция уже здесь. – Он протянул ей удостоверение. – Почему не открыли мне? Почему не отвечаете на телефонные звонки?

– Это не мой дом.

– Ах, вот как? Предъявите ваши документы!

– Я еще не совсем чокнутая, чтобы ходить с документами на работу! – нашлась она.

– На какую работу?

– Я – горничная!

– Что-то не заметно следов уборки! – окинул он беглым взглядом беспорядок в гостиной.

– Я только пришла.

– И давно вы тут работаете?

– С прошлой недели.

– Вот как?

– А вы почему врываетесь в чужой дом без приглашения? – пошла в атаку девушка.

– В этом доме сегодня ночью было совершено убийство. – Девушка ахнула, и Беспалый отметил, что это получилось у нее натурально. – Я брал у хозяина дома пистолет на экспертизу и хочу его вернуть.

– Хозяина нет дома.

– Это я уже понял. А почему вы не интересуетесь, кого здесь убили?

– Какое мне до этого дело? Убили и убили! Каждый день кого-нибудь убивают! Извините, мне пора приступать к выполнению моих обязанностей.

– Я вам не помешаю. – Он поставил себе стул возле порога и сел, закинув ногу на ногу.

Она принесла с кухни ведро воды, выжала тряпку и принялась вытирать мебель.

– А где же ваш фартук? – приметил наблюдательный следователь.

– Я его сегодня забыла дома. Если вы хотите дождаться хозяина, то напрасно теряете время. Он придет очень поздно.

– Откуда вы знаете?

– Об этом нетрудно догадаться, если вспомнить, кем он работает, – ухмыльнулась она, воздев руки к потолку.

– А я, может, с вами хочу поговорить, – не стал скрывать Пал Палыч.

– О чем со мной можно говорить, не представляю! Вы «Санту-Барбару» смотрите? – прикинулась она поклонницей телесериалов.

– Нет. Не смотрю.

– Тогда нам не о чем с вами говорить!

– Ну-ну, так уж и не о чем? У вас сейчас, наверно, каникулы?

– Совсем не обязательно.

– И все-таки каникулы. В каком институте вы учитесь?

– В сельскохозяйственном.

– На каком факультете?

– Агрономическом.

– Да что вы говорите! Какое совпадение! У меня на этом факультете учится дочь! Как ваша фамилия?

– Череззаборыногузадирищинская.

– Понятно.

– Чего ради я должна вам все про себя выкладывать? Вы меня подозреваете в убийстве?

– Я всех подозреваю. Зачем я буду делать исключение для вас?

– Хотя бы затем, что я бываю в этом доме по утрам, а убийство произошло, вы сказали, ночью.

– Логично. Но почему я должен вам верить? Может, ночью вы тоже здесь бываете?

– Спросите об этом у хозяина. Еще вопросы будут? Мне надо прибраться в спальне. Туда, я надеюсь, вы не пойдете?

– Всего один вопрос. Как ваше имя?

– Люда, – само собой вырвалось у нее. «Горничная Люда! Вот ты, деточка, и выдала себя с головой! Чересчур заигралась в эти игры!»

– Я знал одну горничную по имени Люда, – улыбнулся ей напоследок Беспалый. – Вы немного похожи на нее. Наверно, все Люды похожи?

– Или все горничные…

Он оставил ее с мокрой тряпкой в руке посреди комнаты – в полной растерянности и неспособности дальше сопротивляться судьбе.

Пит больше не пытался уснуть. Для этого существует ночь! А днем слишком нервишки, пошаливают! Чтобы они не пошаливали, он прибег к испытанному средству – кормлению рыбок в аквариуме, но и это сегодня не помогало. Беспалый, опытный следователь, ни черта из нее не вытянул! На что рассчитывает он? На угрозы? Пытки? Ерунда! Вряд ли она испугается пыток после того, что пережила!

Но прощупать девку необходимо, иначе что от нее проку? Сразу пустить в расход, и все дела!

Он решил взглянуть на свою добычу.

Настя, сгорбившись, сидела на старом, потрепанном диване, который чудом уцелел здесь еще с детсадовских времен. Снять с нее наручники распорядился Беспалый, но Пит, войдя в маленькую комнату с решетками на окнах, словно в клетку с тигрицей, усомнился в своевременности этого миротворческого акта.

– Ты готова к серьезному разговору? – начал он.

– Верни револьвер, тогда поговорим! – заявила девушка.

– Мы могли бы договориться и без оружия. Я готов тебе сделать скидки на возраст и простить Серегу.

– Здорово ты предаешь своих старых приятелей, Криворотый! Чего уставился? Тебя так никто не называет в глаза? Совершенно напрасно! Такому уроду не подойдет ни одно человеческое имя! А Криворотый – в самый раз!

Он удушил бы ее своими руками за такие слова, но девчонка ему позарез нужна, и, как бы она ни дерзила, Пит все готов стерпеть.

– Да, лицо мое изуродовано душманским ножом, и я этим горжусь!

– Нашел чем гордиться!

– Послушай, детка, я тебя понимаю. Ты меня ненавидишь и правильно делаешь. Я бы на твоем месте поступил точно так же. Но ведь я и все, кто там был, лишь исполнители. Нам заплатили. Это обычная работа, как любая другая.

Мстить надо тому, кто заказывал музыку, а не нам, бедным слепым музыкантам.

Она не ответила. Отвернулась. Сквозь решетки окон был виден заброшенный фонтан, который когда-то украшал территорию детского сада.

Поморщившись, она вдруг заявила:

– Я хочу спать! Или пусти мне пулю в лоб, или дай выспаться!

– Я тоже не спал. Всю ночь караулил тебя. Не надо капризничать, детка!

Сначала решим наши дела, а потом отправимся на боковую! Каждый в свой угол, это я гарантирую!

– Что тебе надо от меня?

– Видишь ли, красавица, сама того не подозревая, ты вовлекла себя в опасную игру…

– Я знала, на что шла.

– Не торопись. У тебя еще будет время подумать, куда ты шла и куда пришла. В тебе, как видно, заключена дьявольская сила, ведь ты одним выстрелом всполошила целых четыре организации! Но, кстати говоря, только одна из четырех несет ответственность за гибель твоей семьи.

– Прямо как в юридической консультации! Тебе, Криворотый, прокурором надо быть!

– Я просто хочу, чтобы ты мыслила более широкими категориями, а не занималась отстрелом шестерок.

– Не щадишь ты себя, парень! – усмехнулась Настя, откинулась на спинку дивана и посмотрела на него свысока. – Неужели так обосрался, увидев на Рабкоровской своего дружка? Или еще раньше, когда вынул из почтового ящика засушенных скорпионов?

– Заткнись, дура! – взревел Криворотый. – А то, не дай Бог, вышибу твои куриные мозги!

– А что ты, кроме этого, умеешь? Вышиб мозги пятилетнему мальчику – заделался героем! И после этого хочешь убедить меня мыслить широкими категориями? Это как? Выходит, то, что случилось в доме моего отца пять лет назад, это все узко и мелко! Вы, бедные слепые музыканты, зарабатывали себе на кусок хлеба! Что ж, работа нервная. Тебе еще повезло. Ты вытянул самый невинный жребий. Некому было прострелить тебе голову, как несчастному Максу! Но злой щедрый дядя, который заказывал музыку, всем заплатил поровну: и матери Макса, и вдове Витяя, не выдержавшего нервной работы, и тебе, и Сереге, и Сане.

Последний, не будь дураком, вложил денежки в бизнес и теперь на эти денежки строит монастыри и часовни… Впрочем, разговор не о нем, а – как я поняла – обо мне. Ты, Криворотый, судишь людей по себе. Думаешь, если ты такая трусливая, продажная тварь, то и меня можно купить? Ошибаешься! Ты замыслил шантажировать мною Карпиди? Нет, парень, шантаж – это не по мне! Отдай револьвер – и у тебя больше никогда не будет головной боли в отношении бывшего хозяина. И головной боли вообще! – Она закончила свой гневный монолог заливистым смехом.

Пит поразился тому, как много она знает. Куда больше, чем положено было знать дочери председателя райисполкома. И в первый момент босс растерялся, только просвистел «с-с-сука!», продлив тем самым ее веселье.

– Думаешь, твой папаша был чистенький? Думаешь, он побрезговал бы нанять ребятишек для Поликарпа? Кто успел – тот и съел, детка. Таков закон, и не на кого обижаться.

– В гробу я видала ваши законы, а мой отец – это мой отец!

– Да что ты мне все талдычишь про своего отца?! Чем он лучше любого из нас? Дерьмо! Пидор!

– Сам пидор! – завопила Настя.

– Получай,сука!

Он отвесил ей тяжелую пощечину, но девушка поймала его руку и вцепилась в нее зубами. Пит вскрикнул от дикой боли, приподнял Настю с дивана и двинул ее коленом в живот. Она опустилась на пол и вряд ли избежала бы дальнейших побоев, если бы в кармане у босса не запиликал пейджер.

С тех пор как он завел эту игрушку, кореши достали его своими дурацкими приветствиями, типа: «Вставай, Петро, уже утро!», или «Петяю от Митяя – большой с кисточкой! Хиляй сюда! Вместе оторвемся. Кения. Сафари». Когда он стал боссом, кореши приумолкли, боялись нарваться на неприятности.

Криворотый достал из кармана пейджер, и надпись, высветившаяся на экране, бросила его в холодный пот.

«Не суетись, голуба. Я скоро приеду. Поликарп».

Он и не подозревал, как все здесь изменилось. Перед виллой во дворе, превратившемся в английскую лужайку, его тщательно обыскали два охранника в пятнистой форме. Флигель охраны был значительно расширен и перестроен в пошлый теремок, нелепо выделявшийся на а-ля западном фоне. Внутри теремка находились еще несколько охранников, а на лужайке в относительном спокойствии отдыхали две немецкие овчарки довольно свирепого вида.

«Желающим прикончить мэра придется нелегко!» – отметил про себя Шаталин, опытным взглядом оценив ситуацию.

– Александр Емельянович? – окликнул его здоровенный детина, и он сразу признал в нем телохранителя, прятавшегося в тени кустов во время встречи в саду Мандельштама. – Вам придется немного подождать. Мэр пока занят. Он велел проводить вас в оранжерею.

«Очень любезно с его стороны, – ухмыльнулся про себя Саня. – Боится, что дом навеет неприятные воспоминания, поджилки затрясутся и меня стошнит на дорогой ковер в гостиной! Я ведь не беременная девица, в самом деле!»

Усмотрев в молчании гостя покорное согласие, телохранитель пошел вперед, указывая дорогу. Они обогнули дом, и перед ними открылись тропические заросли, накрытые гигантским стеклянным колпаком.

Здесь было невыносимо, тропически жарко и влажно. Экзотические растения и птицы не привлекали внимания гостя. «Каждый по-своему сходит с ума!»

– восклицал он про себя на протяжении всего мученического пути.

Телохранитель остановился у скамьи из красного дерева с причудливыми барельефами, явно содранными с африканских масок. Рядом со скамьей важно расхаживал павлин, будто делал кому-то одолжение.

– Здесь подождете, или пройдем к пруду?

– К пруду! – взмолился Шаталин.

Детина усмехнулся, как бы говоря: "У нас еще и не такое можно увидеть!

Хозяин-то – фантазер!"

Другим концом оранжерея упиралась в искусственный водоем правильной круглой формы. Здесь обитала пара черных лебедей с птенцом и наверняка водилась рыба.

Очутившись в привычном климате, Саня вздохнул полной грудью, расправил плечи, отодрал от тела прилипшую рубашку и сказал:

– Тут в самый раз.

На берегу стояло несколько шезлонгов, он устроился в одном из них.

Однако детина не торопился уходить, притащил из оранжереи переносной бар с охлажденными напитками и предложил что-нибудь выпить.

– Только ничего спиртного! – Для разговора с мэром ему была необходима трезвая голова.

– Сок манго, – объявил телохранитель и налил густой ярко-желтый напиток в высокий бумажный стакан.

Шаталину хотелось, чтобы он побыстрей покинул его – нужно до прихода мэра собраться с мыслями, но присутствие телохранителя, видно, входило в программу. «Опасается, что я передушу его лебедей и павлинов? Или это забота обо мне? Чтобы не было так одиноко?»

Мэр не заставил себя долго ждать. Он появился из зарослей в белых африканских одеждах и в цилиндрической шапочке на голове. На его светлом, не знавшем солнца лице сияла радостная улыбка.

– Как тебе мои тропики, Сашенька? Удивился? Мэр окончательно сбрендил?

– Да нет… Почему? – неопределенно пожал плечами гость.

Шаталина мало что удивляло в последнее время. Он насмотрелся, как изгаляются нувориши, так называемые новые русские, у себя дома и за границей.

Так что садик с тропическими растениями и прудик с лебедями – это еще самый невинный вариант во всеобщей необузданной гонке, стремлении перещеголять друг друга. Вот если бы вокруг шеи мэра извивалась гадюка – тогда другое дело!

Подобрав одежды, хозяин осторожно уселся в шезлонг напротив гостя.

– Вот если ты останешься на ночь, тогда почувствуешь всю прелесть тропиков. Оранжерея начинает по-настоящему дышать, кричать на разные дикие голоса, сверкать глазами хищников!

Предложение мэра остаться на ночь его насторожило. Вечером надо быть «У Сэма». Необходимо повидать Лося, исповедаться перед «отцом». А ночь он посвятит ей! Только ей!

– К сожалению, не получится, – как можно спокойнее ответил Шаталин.

Теперь напрягся мэр. С этим парнем надо держать ухо востро! На экзотику его не купишь. Павлином не удивишь.

– Тропики тропиками, а мне скоро предстоит поездка в Америку, – как всегда, издалека начал хозяин. Он любил углубляться в дебри. – Могу тебя взять за компанию. Поездка строго деловая. Мне нужны преуспевающие бизнесмены. Есть над чем подумать, Саня. У нас теперь с американцами цель одна, они охотно идут на контакт, их интересует Россия, а наш город в особенности. Надеюсь, не надо объяснять, какое значение для твоей фирмы может иметь такая поездка?

– Не надо, – бесстрастно произнес Александр, и мэр понял, что предстоит очень тяжелый разговор.

– Ты не слишком торопишься с решением? Еще есть время подумать.

Улыбка исчезла с лица хозяина, радушие как рукой сняло. Постороннему человеку могло показаться, что у мэра вдруг прихватило живот и что речь идет все о той же невинной прогулке в Америку. Однако оба собеседника прекрасно понимали, что речь совсем о другом.

– Я подумал.

На пруду происходила забавная сцена. Мудрая ворона терпеливо дождалась, пока проплывет мимо гордая парочка со своим пушистым чадом, и решила попить воды. Но не тут-то было. Папаша-лебедь резко развернулся, выгнул шею и зашипел на возмутительницу семейной идиллии. Ворона обиженно каркнула, но папаша был неумолим – он зашипел еще громче прежнего, так что бедолаге пришлось сначала улепетывать вдоль берега, а потом отправиться на поиски другого водопоя.

– Это весьма опрометчиво с твоей стороны. Такие решения должны выстаиваться, как хорошие вина.

– Я решил.

Ветер откуда-то донес гитарный перебор и бесовское соитие мужских и женских голосов: «Мой костер в тумане светит…» Любимая песня дачников всех времен.

– Это не по-деловому, Саня, и не уважительно по отношению ко мне. Ты, наверно, не осознал моей задумки.

– Что тут осознавать?

– Неужели ты по-прежнему хочешь видеть, как наш город раздирают на части разного рода паханы?

– Нет. Не хочу, но и «отца» я предать не могу.

– Это глупо. Ему пора сходить со сцены. Городом должны управлять молодые и предприимчивые. Я возьму тебя в свою команду. Ты получишь солидный пост. В твоих руках будет официальная власть. Пойми, Саня, официальная!

– А Карпиди? Ему вы тоже предложите официальный пост?

Это был удар ниже пояса.

– Вот что тебя смущает… – произнес после некоторого молчания мэр.

– Меня смущает, что все мы – я, вы. Поликарп – повязаны этим домом.

Здесь можно разводить павлинов, насаждать тропики, разбивать английские лужайки, но для меня это всегда будет дом председателя Овчинникова, как бы вы ни старались, как бы ни работала ваша буйная фантазия!

Мэр являл собой жалкое зрелище. О него спокойно можно было вытереть ноги и уйти. Видно, слишком много надежд он связывал с Шаталиным.

– Ваши угрозы относительно моего прошлого несостоятельны, – продолжал добивать его гость. – В случае огласки я в первую очередь потяну за собой вас и Карпиди. При этом все мы в состоянии отмазаться. Тут мы имеем, пожалуй, нулевой вариант. Но главное, что меня смущает в вашем предложении, это все-таки Лось.

«Отца» я не предам. И под дудку Поликарпа никогда плясать не буду!

– Я тебе и не предлагаю плясать под его дудку! Если мы будем с тобой в одной упряжке, то подумаем вместе, как сбросить Карпиди. – Это походило на жест отчаяния. – Думаешь, мне он не надоел? – Мэр сделал еще один нелегкий шаг навстречу и ждал от него такого же компромисса.

– Я вам не верю, – подвел черту гость. – В вашем подарке было подслушивающее устройство. Вы ведете нечестную игру.

– Как знаешь… – махнул рукой тот. И все-таки Шаталин не удержался, забросил последнюю удочку:

– Если я соглашусь, вы можете гарантировать безопасность «отцу»?

– Нет.

– Прощайте!

Саня возвращался один через тропические дебри, и, хоть солнце стояло высоко, ему чудились дикие вопли невиданных зверей, а вокруг сверкали глаза хищников.

Дурные вести одна за другой сыпались в этот день на Криворотого. Ближе к вечеру он перебрался в свой загородный дом и не забыл туда же переместить пленницу, окружив ее охраной со всех сторон.

Весь день он ломал голову над тем, каким образом Поликарп узнал номер его пейджера. Кроме того. Пит сделал вывод из полученного сообщения, что гробовщик прекрасно владеет ситуацией и, находясь в Москве, узнал о девчонке.

Откуда? Что это значит, спрашивал себя босс и находил единственное объяснение: кто-то у него под крылышком работает на Поликарпа! Открытие потрясло Пита. Он перебрал всех людей из своего окружения. Из них только он один служил у Карпиди. Не может же он стучать на самого себя? Голова шла кругом. Пит подозревал всех, за исключением Светланы Кулибиной. Ее ненависть к Поликарпу не вызывала сомнений.

В его мысли ворвался телефонный звонок. Звонила Кулибина. «Долго будет жить!» – отметил он про себя.

– Петр Николасвич, есть важные новости!

– Что такое?

– Сегодня утром прилетел Мишкольц.

– Надолго?

– Не знаю. Это еще не все. – В ее голосе прозвучала горькая нотка. Уж не собралась ли она переметнуться в чужой лагерь?

– Говорите. Я слушаю.

– Мишкольц сегодня встречался с Шалуном. Они объединились.

– Вы ничего не путаете, Светлана Васильевна? – У него сорвался голос, и он жалобно пропищал ее отчество.

– Информацию лично для вас просил передать Балуев. – Она сделала небольшую паузу и добавила уже лично от себя:

– Мы немного опоздали. Но кто мог предвидеть такое молниеносное вторжение Мишкольца? Не стоит отчаиваться. Можно, в конце концов, найти подход и к Шалуну.

– Поговорим обо всем вечером, – неожиданно предложил он. – Приезжайте.

Соберутся все наши.

«Все наши» собрались перед закатом солнца. Девять машин выстроились в ряд, перекрыв все подходы к загородному дому. Здесь же, у самых ворот притулилась Светина малолитражка «пежо».

Это были самые верные соратники Пита. Они прошли вместе с ним мясорубку мафиозных распрей и остались живы. Они единогласно выбрали его боссом. Сегодня же, привычно развалившись в мягких креслах вокруг овального стола и задымив сигаретами, они видели, что их босс нервничает. Пит всматривался в давно знакомые лица и будто спрашивал каждого: «Ты со мной?» Но эти лица никогда не были открытыми. Эти люди привыкли ходить в масках.

Светлана часто присутствовала на подобных сборищах еще при боссе Стародубцеве, и ее сегодняшнее появление никого не удивило. Маму она предупредила, что вернется очень поздно, сославшись на какую-то мифическую ревизию.

Выслушав ее сообщение, один из банкиров заметил:

– А почему, собственно, мы должны ставить на Мишкольца и Шалуна? Что касается моего банка, то я бы охотнее скорифанился с сынком Карпиди. У малого дела идут в гору.

– Мы говорим об организации в целом, – напомнил Пит, – а не о твоем банке. Поликарп хочет подмять нас под себя. Ты предлагаешь пойти ему навстречу?

– Я ничего не предлагал! – начал отнекиваться тот. – Я просто заметил, что мне нравится, как работает его сын.

– А мне нравится, как поет Иосиф Кобзон, – сострил босс. – Но я же не предлагаю ему объединиться с нами.

– Пит, как ты себе представляешь нашу случку с Шалуном? – поинтересовался один из боевиков. – Наши покойники перевернутся в могилах!

– Для любителей истории напомню, что при Шалуне никто из наших не погиб.

– Никто не погиб, потому что Мишкольц и Стар ударили по рукам, – снова возразил боевик, – а если бы не ударили, Виталька бы таких дров наломал!

– Что ты предлагаешь конкретно?

– Начать войну с Поликарпом. Хотя бы взять его сыночка-банкира, который вызывает у некоторых слюни и сопли, и пустить пареньку кровь.

– А сколько будет крови потом, ты представляешь? – вмешалась Светлана.

– Не бабские это дела!

– Молча-ать! – ударил кулаком по столу Пит. Приструнив таким образом соратников, он произнес тихо, но внятно:

– Здесь нет баб и мужиков. Здесь все равны. И чтоб таких разговоров я больше не слышал. Продолжаем. Кто еще хочет высказаться?

– А почему бы нам не попытать счастья договориться с другими организациями? – высказался один из бизнесменов.

– Нет смысла сейчас договариваться с Лосем. Старик скоро уйдет на заслуженный отдых, так что все равно придется иметь дело с его преемником. А другие организации для Поликарпа не являются авторитетными. У нас маловато выбора на сегодня. Главное – остановить Поликарпа или дать ему бой.

– Дать ему бой! – подхватил кто-то из боевиков. При голосовании Светин голос оказался решающим в пользу договора с Мишкольцем и Шалуном.

Пит собрал их еще и затем, чтобы прощупать, кто продался гробовщику.

Можно было заподозрить банкира, почитателя Карпиди-младшего, но тот вряд ли был посвящен в последние события, связанные с дочерью Овчинникова.

– Босс, пора бы тебе выбрать помощника, – обратились к нему присутствующие. – Назови имя!

– Или кликуху! – настаивали боевики. Пит медлил. Прошло почти четыре месяца с тех пор, как он стал боссом, но помощника себе не назначил. Это было не по правилам. Помощник чаще всего наследовал власть. Помощник выбирался из числа уважаемых людей организации. Он мог быть боевиком или бизнесменом, реже банкиром. От выбора помощника сейчас зависело многое. Это понимали все. Кого выберет босс, такое, значит, решение примет организация. Выберет боевика – быть войне, выберет бизнесмена – тот должен будет организовать мирные переговоры с соседями.

Пит медлил. Они проголосовали против войны, значит, боевики могут идти спать и не драть глотки. До последнего момента он держал в тайне от себя самого кандидатуру помощника. Соратники ждали с замиранием сердца и в полном неведении.

Но Пит медлил. Никому из присутствующих он до конца не доверял. Любой, по его мнению, мог предать, несмотря на то, что это были самые верные соратники, прошедшие вместе с ним мясорубку. Время и обстоятельства меняют людей. Ведь каким-то образом Поликарп узнал номер пейджера. А его знали немногие.

«Хватит философствовать! – приказал себе босс. – Настало время раскрыть карты!»

Его мышиные глазки пошарили среди лиц-масок, как среди вороха старой, пожелтевшей бумаги, и остановились на одном-единственном, строгом и высокомерном, но очень милом лице.

– Светлана Васильевна, – едва слышно произнес Пит, но все прекрасно услышали, потому что стояла гробовая тишина и потому что это было неслыханной дерзостью.

Босс не пожелал обсуждать свой выбор, и верные соратники удалились, нахмуренные и недовольные.

Светлана точно прилипла к креслу, оглушенная происшедшим. «Мама сойдет с ума, если узнает!» – свербила мысль провинившейся школьницы.

– Зачем же так, Петр Николасвич? – задала она единственный вопрос, когда они остались наедине. При этом пальцы, державшие дымящуюся сигарету, предательски дрожали.

– Так надо, – коротко ответил босс. – С завтрашнего дня вы больше не директор ювелирного магазина. Подыщите себе достойную замену. И начинайте переговоры с Балуевым, не откладывая в долгий ящик. На днях возвращается Поликарп. До его приезда мы должны заручиться поддержкой Мишкольца и Шалуна.

Он старался скрыть от нее тот необъяснимый, леденящий страх, который испытывал перед Поликарпом, но тщетно – Светлана уже догадалась, что причина всех перемен в деятельности Петра Николасвича кроется именно в этом страхе. Она первая начала убеждать его в необходимости союза с бывшими врагами и сегодня могла праздновать свой триумф.

– Я постараюсь склонить их на нашу сторону, – пообещала Светлана. На прощание не удержалась и спросила:

– Надеюсь, между нами будут только деловые отношения?

– Разумеется. Даже не рассчитывайте на постель, я люблю баб посговорчивей и попышнее формами! – Он скривил рот, потому что улыбаться не умел.

Светлана оценила по достоинству его грубый юмор и пожала ему руку, как товарищу по оружию.

После отъезда разочарованных соратников переулок выглядел особенно пустынно, и только маленький «пежо» кремового цвета одиноко дожидался свою хозяйку. Садясь в машину, она оглянулась. Пит стоял у открытого окна второго этажа, наблюдая за ней.

– Не пугайтесь, если заметите слежку, – крикнул он. – Вас охраняют!

Надо привыкать к новым реалиям, как любил говорить один неудачливый политик! Она помахала боссу рукой, села за руль и включила зажигание…

А дурные вести продолжали сыпаться на Пита в этот день. Через полчаса после отъезда Светланы незнакомый мужской голос в телефонной трубке сообщил:

– У меня есть кассета с твоей кривой физиономией, Пит!

– Будь повежливей, дружок! Представься, кто ты?

– Не важно!

На экране определителя не высвечивался номер, значит, незнакомец звонил из телефонной будки.

– И что там? Петя в непотребном виде?

– Там про то, как ты идешь убивать Овчинникова! Если бы незнакомец сказал, что на кассете его четвертуют, он бы вряд ли так удивился.

– Откуда?

– От верблюда!

– Мне не нравится твой тон, дружок!

– А мне не нравишься ты!

– Дела так не делаются.

– Я не собираюсь иметь с тобой никаких дел!

– Сколько ты хочешь за кассету? Только называй реальную сумму.

– Мне не надо денег! – ошарашил тот. – Произведем обмен.

– Что ты хочешь?

– Девчонку.

– Ты обратился не по адресу.

– Не валяй дурака, Пит! Ты прекрасно знаешь, о ком идет речь!

Он и в самом деле сразу не сообразил, что тот намекает на его пленницу. От такой наглости Пит стиснул зубы, но сказал спокойно:

– А что будет, если наша сделка не состоится?

– Я отошлю кассету в прокуратуру республики, а копию – на телевидение.

– Мне надо подумать.

– Думай быстрей! Позвоню в пятницу… Новость его огорошила, навалилась такой тяжестью, отдалась такой жгучей болью в кишках, что он даже присел на корточки.

Решил тут же поделиться этой новостью с Шаталиным – больше не с кем, – но телефон приятеля не отвечал.

Шаталин в это время припарковывал автомобиль возле ресторана «У Сэма».

– Вас ждут, – улыбнулся в рыжие усы молоденький швейцар.

Саня не удостоил его ответом, да и с улыбками в этот день у него тоже было напряженно.

– Вас ждут, – кивком лысой головы указал на закрытый кабинет знакомый метрдотель.

И ему он не мог предложить ничего, кроме утвердительного кивка.

– Я тебя жду уже битый час, – проскрипел Лось, никак, кроме этих традиционных слов, не отреагировав на появление Сани и сидя, по обыкновению, с откинутой на спинку кресла головой.

– Я был у мэра, за городом, – напрямик выдал Саня.

– Что тебя понесло в такую даль?

Он стоял перед боссом, как студент перед экзаменатором. Студент вытянул не тот билет и не знал, с чего начать.

– Садись, сынок, садись! – проявил заботу экзаменатор. – И рассказывай обо всем по порядку.

– Я виноват перед вами, Георгий Михайлович, – неуверенно начал Саня.

– Дело говори! – приказал Лось. – А не распускай сопли!

Он наконец открыл глаза и смотрел на парня холодно и отчужденно.

Шаталин по-прежнему стоял, не решаясь присесть.

– Расслабься, Санек, – без улыбки велел «отец» и вдруг крикнул:

– Рашид!

Саня дернулся от неожиданности и вышел из столбняка. Сел.

В кабинет вбежал человек восточного вида с маской вечной услужливости на лице.

– Закажи ему что-нибудь, – обратился Лось к Шаталину. – Водки, виски, я не знаю, для расслабухи.

– Есть хоро-оший теки-ила! – пропел восточный человек.

– Виски со льдом! – бодро заказал Александр.

– Вот таким ты мне больше нравишься, – похвалил старый босс и снова зажмурился, словно кот, услышавший ласковое слово.

– Все началось во время празднования моего юби-лея" – в своей обычной, простой манере заговорил Саня.

– Это я уже понял. Наш Светлоликий подал тебе знак?

– Назначил свидание.

– Почему скрыл от меня?

– Хотел сам разобраться.

– Это хорошо. Я ценю самостоятельность и независимость.

– Мы встретились в воскресенье вечером в саду Мандельштама.

– Постой-ка, не гони лошадей! В воскресенье вечером ты находился в клубе под охраной моих гавриков и никуда не выходил. Каждое утро мне приносили подробный отчет.

– Ваши гаврики меня упустили! – не без удовольствия сообщил Шаталин. – Я ушел от них через крышу и точно так же вернулся.

– Видать, здорово приспичило, если занялся такой акробатикой!

– Я хотел сам разобраться, – повторил Саня.

– Ты мне нравишься все больше, сынок! И что же предложил тебе Светлоликий?

– Стать боссом вместо вас, – прямо выложил тот.

– Надо признать, он не лишен разума! Будто подслушал наш с тобой разговор.

– Наш разговор состоялся после моей встречи с мэром, – напомнил Саня.

– Значит, хорошая идея витала в воздухе! И что же ты ответил Светлоликому?

– Попросил время подумать.

– Разумно. А причину такой рокировки он тебе не открыл?

– Открыл. Ему нужна поддержка на выборах, а вас он считает своим противником.

– Правильно считает. И какую же роль он мне отвел? Шаталин опустил голову. Лось, усмехнувшись, посмотрел на него и опять принял любимую позу.

– Понятно. Роль трупа. Мертвяков они с Карпушей обожают!

– От Поликарпа он тоже хочет впоследствии избавиться.

– После того, как тот организует ему выборы? Неплохо придумано. Ох уж эти марионетки! Вечно они хотят избавиться от своих карабасов-барабасов!

– Он носится с идеей, что городом должны управлять бизнесмены, а не воры в законе.

– Мило. Очень даже мило!

Шаталин залпом выпил все содержимое стакана.

– У меня, Георгий Михайлович, его идеи не вызвали особого восторга. И он стал мне угрожать.

– Оглаской старых грешков?

– Верно. Только я не сразу сообразил тогда, что мои старые грешки связаны с его карьерой непосредственно и огласка их чревата последствиями не только для меня. Надо сказать, что наш мэр умеет задурить голову кому угодно.

– На то он и мэр!

– Представляете мое состояние, когда я возвращаюсь в клуб и вы мне предлагаете то же самое?

– Видать, судьба, коли два яростных противника сошлись во мнении.

– Я так не считаю. Потому и нанес сегодня визит нашему дорогому мэру… – Шаталин осекся, увидев, как подействовали его последние слова на Лося.

Тот встрепенулся, как птица на ветке, но, в отличие от птицы, никуда не улетел, а воскликнул:

– Ты отверг его предложение?!

– Да.

– Но почему?

– По двум причинам. Во-первых, не хочу иметь никаких дел с Поликарпом…

– Чистоплюйство! – покачал головой «отец». – Самой низкой пробы чистоплюйство! Дело можно иметь даже с сатаной, если всем от этого выгода!

– А во-вторых, – продолжал Саня, – меня не очень устраивала та роль, которая отводилась вам.

– Дурак! Тьфу! – в сердцах плюнул Георгий Михайлович. – Мог бы сначала посоветоваться со мной!

– Я сам хотел разобраться! – напомнил Шаталин.

– Хреново же ты разобрался, если так поступил! Саня никогда не видел «отца» в такой ярости.

– О чем вы, Георгий Михайлович? – опешил он. – Я должен был дать согласие, чтобы вас отправили на тот свет? В моей жизни было достаточно сделок с совестью…

– Забудь это слово, сопляк! Мой уход мы могли инсценировать, и твоя совесть осталась бы чиста. Мне небезразлично знать, кто займет мое место.

Теперь мы не контролируем ситуацию. Мы не знаем, на кого поставит мэр, а он наверняка уже с кем-то ведет переговоры. Черт побери! Такую возможность упустил!

Он с такой силой ударил ладонью по столу, что подпрыгнули, дребезжа, приборы, наполнив кабинет безумным благовестом. Потом все смолкло. Они оба молчали, стараясь не смотреть друг другу в глаза. – Саня понял, что совершил ошибку, но не терзался угрызениями совести, не жалел ни о чем. Ему было все равно.

Лось напряженно думал, перерабатывал в мозгу полученную информацию, нервно барабаня пальцами по подлокотникам кресла.

– Беда, мой мальчик, в том, что ты до сих пор не выучил правил игры, – хрипло и натужно произнес он. – Ты не игрок. Ты проиграл…

* * *

В пятницу время взяло бешеный темп. Татьяна Витальевна поднялась засветло, спустилась в гостиную, где, свернувшись калачиком, как в старые добрые времена, спала Светлана. Осторожно, чтобы не разбудить дочь, прошла на кухню. Оставленное на ночь тесто поднялось. На прощание решила побаловать дочку беляшами. Светка любила их в детстве, часто просила приготовить. Теперь она ни о чем не просит. Столько лет живет без материнской заботы и поддержки, отвыкла просить.

Только хотела приняться за работу, как наткнулась на жалобный взгляд бульдожки. Толстая, как поросенок, белая, с рыжими пятнами на спине, Чушка держала в зубах поводок.

– Ax ты, Боже мой! – всплеснула руками Татьяна Витальевна. – Уже приспичило? Ну, пойдем, пойдем. Так и быть. – Ей все доставляло щемящую радость в эти последние минуты пребывания в доме у дочери.

Они вышли во двор. Утро дышало пронзительной свежестью, и Татьяне Витальевне захотелось еще раз пройтись по узеньким тропкам Ботанического сада.

Возле Светиной машины прогуливались двое парней подозрительного вида, какие-то помятые и заспанные. Увидев Татьяну Витальевну, они быстро ретировались, укрывшись в салоне зеленого импортного автомобиля, стоявшего тут же.

«Чудеса! – покачала головой чилийская мама. – Говорила Светке, опасно оставлять во дворе машину. Она только смеется надо мной. Досмеется когда-нибудь!»

Чушка медленно, но верно тащила ее в Ботанический сад. «Пусть сама разбирается! – махнула на парней рукой Татьяна Витальевна. – Она ведь у меня ничего не боится! В кого такая боевая?» Сказала и осеклась. Привыкла думать о дочери как о собственном, единоличном творении. Но так не бывает. Гены – вещь неотвратимая. Гены любят шутить.

В аллее Ботанического сада она присела на скамейку. Бульдожка мирно паслась, пожевывая травку. Птицы сходили с ума, завидев первые лучи солнца.

И тогда тоже было утро, пели птицы, шумел соснами лес. Кто сказал, что все злые дела творятся ночью? Не правда. Раннее утро, радостное солнце, райское пение птиц для этого не помеха. Что ей надо было в лесу? Да, Господи, будь проклят этот город, где сплошь и рядом сосновые боры и березовые рощи! А тогда, в шестидесятом году, встречалось даже всякое зверье. Вот ей и встретилось!

Зверье! Того леса уже нет. Давно вырубили. Выстроили новый микрорайон. И слава Богу! Хотя при чем тут лес? При чем тут город? Таких наивных дур, какой она была, и сейчас предостаточно!

Ей едва исполнилось восемнадцать лет. Толстая русая коса доходила до пояса. Что она знала тогда о жизни, о любви, о сексе? Любимая книга – «Дворянское гнездо» Тургенева. Сейчас бы даже не открыла! Тургенев просто-напросто нечестен, когда касается взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Его девушки – бесчувственные, бесполые амебы, его мужчины – пошляки.

Каждая страница пропитана ханжеством и лицемерием. Вот только природа, одна тургеневская природа по-настоящему дышит и поет…

Природа дышала и пела. В то лето Татьяна устроилась работать в детскую библиотеку на время институтских каникул. До библиотеки можно было добраться за полчаса на трамвае с одной пересадкой, а можно было всего за сорок минут пешком, напрямую, через лес. Она предпочитала второй вариант, потому что трамваи в такое время переполнены рабочим людом, да и потом, что может быть прекрасней утреннего леса?

Обычно она выходила из дому в семь утра, чтобы не торопиться, чтобы сполна насладиться прогулкой. Ведь потом целый день торчать в душном помещении.

По дороге ей никто не встречался, но это не пугало. Лес казался таким безопасным в этот час.

Случайный попутчик ее не насторожил. Молодой парень, коренастый, атлетически сложенный, с красивым лицом, пышной шевелюрой смоляных волос, правда, в глазах что-то, о чем она не успела подумать. С парнями ей приходилось иметь дело, но, кроме робкого поцелуя в подъезде, Татьяна ничего такого не допускала. Она ведь была тургеневской девушкой, да еще воспитанной в коммунистическом духе непорочного зачатия.

Парень оказался общительным. Он стоял с папиросой в зубах, подперев спиной грязную, облупившуюся стену двухэтажного дома. Строит из себя хулигана, решила она. С такими ей тоже приходилось встречаться. С ними даже было проще.

Они охотно шли на контакт и начисто были лишены высокомерия и снобизма, чего она терпеть не могла в своих сверстниках, а такими кишмя кишел пединститут.

– Девушка, вы забыли прихватить с собой в дорогу транзистор! – крикнул парень и направился к ней. – Кто же вам подаст сигналы точного времени и расскажет о погоде на завтра? – Он теперь вышагивал рядом и с озорной улыбкой заглядывал ей в лицо.

– Так, значит, вас зовут Транзистор? – засмеялась Татьяна и подумала:

«Вот так начинаются современные советские романы». Ей, как будущему литератору, это почему-то согрело душу.

Парень с пафосом выплюнул папиросу и промычал, подражая позывным радиостанции «Маяк», «Не слышны в саду даже шорохи». Это еще больше ее позабавило. У парня артистические данные, а при институте работает эстрадно-драматический кружок. Нельзя же пропадать юному дарованию. Теперь в ней проснулся будущий педагог. С такими радужными мыслями она входила в лес.

– Передаем сводку новостей, – не унимался тот. – Никита Сергеевич Хрущев сегодня с официальным визитом посетил кузькину мать и других товарищей из колхоза «Догоним и перегоним!».

– Это уже не смешно, – урезонила его комсомолка Татьяна, – а даже грубо. Вы не правильно понимаете роль сатиры.

– Простите, я не хотел. – Ей показалось, что он искренне смутился. – Меня иногда заносит. Вы ведь никому не скажете, правда?

Он чуть не плакал. Татьяне стало жалко парня. И все же обидно. За кого он ее принимает? За сексотку? Уже не те времена! Культ личности разоблачен! И вообще скоро наступит коммунизм!

– Я не такая! – гордо тряхнула она русой косой.

– Ой, спасибочки, спасибочки! – запричитал этот странный парень и принялся в знак благодарности целовать ей руки.

– Да вы что! – возмутилась Татьяна, попыталась отстранить его и продолжить путь, так как он перекрыл всю тропинку своим большим телом. – Пустите! Я опаздываю на работу.

– Работа не волк, в лес не убежит! – озорно подмигнул ей парень, крепко сжав Танины руки своими короткими, но цепкими пальцами. – Попалась, пташка?

Кричать было бесполезно, они уже далеко зашли.

Татьяна предприняла новую попытку избавиться от назойливого кавалера, рванувшись изо всей силы.

– Не надо упрямиться! – пригрозил он ей и поволок в кусты. – Мы немного приляжем, и вы мне правильно все растолкуете насчет сатиры. Вы ведь, наверно, в институте учитесь? Вам и флаг в руки!

– Не-е-ет! Пустите меня!

Татьяна наконец догадалась о намерениях чернявого и принялась сопротивляться, но тот быстро пресек ее неповиновение, отхлестав по лицу и ударив ребром ладони в печенку, так что в глазах потемнело, а лесной воздух стал хуже едкого дыма.

– Только вякни, сучка, еще не так въе..шу! – пригрозил насильник и повалил ее обмякшее тело в траву…

Что она вынесла из первого сексуального опыта? Грубый натиск, дикую боль, его страшно волосатую грудь и необузданный рев в минуту крайнего возбуждения? Что еще? Ах, да – природа пела и дышала, как у Тургенева! Только ветер почему-то свистел в ушах. А может, не ветер? Кроны сосен кренились над ней, будто подглядывали. А вот птицам было абсолютно по фигу, что какую-то там студентку пединститута лишили невинности, – галдели, как ненормальные!

«Ладно, что я привязалась к старику, певцу русской природы, будто он виноват в моей дурости?» Татьяна Витальевна поднялась со скамьи и позвала Чушку.

С того дня ее не смущал рабочий люд в трамваях. Чернявого она больше никогда не видела и приняла бы утреннее происшествие за дурной сон, если бы, как на грех, не забеременела.

Жизненный путь, аккуратно вычерченный по линеечке, стерла резинкой чья-то невидимая рука, а потом поставила на белом листе издевательскую загогулину. Впрочем, и тот лист ватмана давно уже отсырел, и кульман выброшен на помойку!

Первое потрясение наивной девочки, шагнувшей в болото жизни, вскоре заглушили новые потрясения: роды, ссора и размолвка с матерью, скитания с младенцем на руках, малярка… Иногда Татьяна Витальевна с какой-то мазохистской благодарностью вспоминала происшествие в лесу, подарившее Светку Ребенок помогал переносить невзгоды.

«Ребенок» все еще спал, когда они с Чушкой пришли домой. Не медля больше ни секунды, Татьяна Витальевна принялась за беляши.

– Ма, который час? – раздалось из гостиной. Она всегда так кричала по субботам, чтобы не проспать в школу, а в будние дни поднималась сама. По субботам хотелось маминого участия, но боялась, что мама забудет и не разбудит.

– Семь, – еле выдавила Татьяна Витальевна, потому что слезы душили ее – нелегко всегда дается начинка, приходится лук на терке тереть!

Светлана, разбуженная то ли Чушкой, захотевшей поделиться с хозяйкой впечатлениями от прогулки, то ли аппетитными запахами, доносившимися из кухни, врубила музыку и принялась делать зарядку. Надо всегда держать себя в форме, тем более теперь, когда Гена решился на невозможное. Вряд ли он сделает этот шаг, и все же она не позволит себе расслабиться, как его жена. Марина совсем перестала следить за собой. Мужчины этого не прощают!

Со вторника их отношения вошли в новую фазу, и далеко не в лучшую.

Балуев сдержанно поздравил ее по телефону с назначением. Она уловила обиду в его голосе.

– Ты не рад этому? – спросила Светлана.

– Почему ты так думаешь?

– Значит, не рад.

– А чему тут радоваться? Ты – помощница головореза.

– Заговорил, прямо как моя мама!

– Видимо, у меня с Татьяной Витальевной много общего.

– Нам нужно встретиться.

– Нащи встречи теперь будут носить официальный характер.

– Я и прошу, черт побери, об официальной встрече! – вышла она из себя.

Никогда еще так трудно ей не давался разговор с ним.

– На этой неделе вряд ли получится. Такого ответа Светлана не ожидала.

– Ты это серьезно?

– Приехал шеф. Работы по горло, через силу оправдывался он.

– Ты это серьезно? – более настойчиво повторила она, и Балуев почувствовал, что навсегда теряет ее. Нет, это он почувствовал раньше, когда Мишкольц вызвал его к себе в кабинет и ледяным тоном произнес:

«Кажется, наша общая знакомая делает неплохую карьеру».

– Чего ты хочешь. Света?

– Прекрасно. Значит, когда я была наложницей Стара, ты не брезговал встречаться со мной, пользоваться кое-какой информацией и не задавать при этом глупых вопросов? Теперь же, став помощницей Пита, я перешла за рамки дозволенного? Нарушила твои мифические принципы? Что изменилось. Гена? Я не понимаю! Или ты думаешь, я совмещаю две должности?

– Я так не думаю…

– Спасибо. – Она сделала над собой огромное усилие, чтобы не бросить трубку. – Пойми же, олух царя небесного, настал момент, упустить который мы не имеем права. Пит хочет сближения.

– Я знаю. – Он помолчал несколько секунд, как бы прикидывая в уме, стоит ли разглашать тайну, и, решившись, добавил:

– Володя против этого сближения. И он прав. У Пита слишком далеко идущие планы. Он опасен для нас.

– Как знаете, – вздохнула Светлана Васильевна, – но все идет к новой войне, и вы не можете этого хотеть.

– Почему нет, если война не коснется нас?

– Замечательно! Поздравляю! Вы с Володей поступаете, как настоящие джентльмены!

– Я вижу, ты стала ярой защитницей Криворотого! Набрасываешься, как пантера! Кого защищаешь, Света? Он по пояс в крови!

– А Шалун не по пояс в крови? Однако это вам не мешает целовать его в зад! Как вы только умудряетесь не захлебнуться, джентльмены мелкого пошиба!

Последние слова она произнесла с ненавистью и бросила трубку.

После изнурительных упражнений и холодного душа беляши с чаем были кстати.

– А эти парни так и ходят вокруг твоей машины! – покачала головой Татьяна Витальевна.

– Не обращай внимания, ма. Соблюдаются необходимые формальности. Вот и все.

– Вот и все, – повторила мать, – мое турне подходит к концу. – Она прикрыла ладонью глаза.

– Ну, не надо, мама, еще наплачемся, – предрекла Света.

– Конечно, конечно, это я так.

Она вытерла кухонным полотенцем лицо и пошла укладывать чемодан.

Света, оставшись в одиночестве, закурила. Вот и опять она маму теряет, а ведь никого ближе у нее нет. Почему так происходит? Кому это надо?

– Ты приедешь к нам? – крикнула из комнаты мать, будто подслушав Светины мысли.

– Не знаю. Если будет время, – ответила та.

– Давай зимой. В Чили как раз лето. Мы с Луисом будем ждать.

– Я не обещаю, ма!

Слезы лились сами собой, но голос не дрожал. Хорошо, что мама занята чемоданом!

– Ты будь поосторожней! Хоть у тебя и мирная профессия – директор магазина, но все же. Мало ли что…

– Видишь, какая у меня охрана под окном? Не стоит беспокоиться! Пиши почаще!

Сигарета сама собой упала в пепельницу. Необходимо было пальцами обеих рук сжимать голову и сдерживать дыхание, чтобы не разрыдаться, чтобы избежать истерики в эти последние, святые минуты пребывания вдвоем.

– Не люблю я писем, – призналась Татьяна Витальевна, присев на краешек кресла в гостиной – голова кружилась. – Пишу, как курица лапой. Ни черта не разберешь! Я лучше буду звонить.

– Разоришь Луиса на телефонных разговорах!

– Ничего. Он у меня не скупердяй.

– Ты из Москвы не забудь позвонить – сообщить, как долетела.

– А ты передай привет Геннадию. Может, вместе приедете к нам?

– Вряд ли, ма. Он человек слишком занятой. "Все я вру тебе, мамочка!

Кажется, и с этим кавалером у меня полное фиаско!"

– Ты его не упускай! Он очень хороший! А коли у него с женой дойдет до раздела – ты понимаешь, о чем я говорю? – так ты не упорствуй! Хоть и приемные, а все же внуки, а дети – радость в доме.

– Да-да, разумеется, – согласилась дочь, – но до этого еще далеко.

«Так далеко, что и в подзорную трубу не рассмотреть!»

– И с ребятишками можно к нам! – продолжала мечтать Татьяна Витальевна. – У нас хорошо – солнце, океан, песок…

– Там хорошо, ма, где нас нет! – возразила банальной поговоркой Света.

– Там хорошо, где есть любовь, – перефразировала мать.

Головокружение прошло, она снова взялась за чемодан.

Света окончательно пришла в себя. Метнулась в комнату. Обняла нежно маму и шепнула ей на ухо:

– Хорошо там, где есть ты!..

В аэропорт они прибыли за несколько минут до начала регистрации. Всю дорогу в хвосте ее малолитражки плелся зеленый «мерседес». Мама уже по третьему разу расписывала прелести скучной чилийской жизни. Света старалась не думать о предстоящей встрече с Питом. Его задания она не выполнила. Он может подыскивать себе другого помощника. Гена ни разу не позвонил после того нервозного делового разговора. Видно, поставил крест на ней как на деловом партнере. А как на женщине? Поцелуй в машине во время ливня уплыл в небытие, как пустой коробок спичек по придорожному стоку. Не осталось огня. И разжечь нечем. В новом своем качестве она пугает Балуева. Странно складываются их отношения.

«Пусть все катятся к черту! – воскликнула про себя Светлана Васильевна. – Надоели! Ничего настоящего в них нет! Все поддельное! Плюнуть на все и мотануть в Латинскую Америку!»

– Может, со мной полетишь? – робко предложила мать. Она все-таки умела читать чужие мысли, во всяком случае, мысли дочери.

– А собака? – Света по-детски раскрыла глаза, будто собака была единственной причиной их разлуки.

– Я могу тебя подождать в Москве, – протянула ей соломинку Татьяна Витальевна.

Одновременно объявили о начале регистрации и о том, что произвел посадку самолет из Москвы. Голос дикторши, наполнивший здание аэропорта, заглушил ответ дочери. Они бросились к окошку регистрации, и Татьяна Витальевна не стала переспрашивать. Разве в такой суматохе можно говорить о делах?

Вернулись к машине, чтобы забрать чемодан и сказать последние, самые грустные слова.

– Знаешь, Светушка, я, наверно, больше не приеду, – опустила голову мать. – Тяжело мне, да и накладно для нас с Луисом… – Она недоговорила, как-то странно замерла с открытым ртом, глядя куда-то мимо.

– Что с тобой? – не поняла Света.

Что-то невероятное творилось вокруг, чего она не понимала. Дверцы зеленого «мерседеса» отлетели в разные стороны, и оба парня, щедрой рукой Пита предназначенные ей в охранники, выскочили наружу с такой скоростью, будто в машине у них обнаружилось осиное гнездо. Они приняли боевые позы, устремив взгляды в ту же сторону, куда смотрела Татьяна Витальевна.

Светлана обернулась.

По пустынной привокзальной площади вышагивал коренастый мужчина с солидным брюшком, в черном, мешковато сидевшем на нем костюме, галстуке и лакированных туфлях. Жирные, цепкие пальцы крепко сжимали ручку кейса. На лице застыло жалкое подобие улыбки. Анастаса Карпиди сопровождали два здоровенных телохранителя. Вся процессия направлялась к черному «шевроле» с затемненными стеклами, неизвестно когда пристроившемуся неподалеку от Светиной малолитражки.

При виде двух женщин Поликарп замедлил шаг и едва приметным кивком головы поприветствовал Светлану Васильевну. Она ответила тем же.

Она поняла все, когда заработал мотор «шевроле». Поняла по презрительно сузившимся глазам матери, по ее дрожащим бледным губам. Она никогда не видела мать в таком состоянии.

– Какой ужас! – прошептала Светлана. – Как я раньше не догадалась, что это мой отец?

– Све-туш-ка! – по слогам произнесла Татьяна Витальевна. – Я боюсь за тебя. – И уже совсем без надежды в голосе добавила:

–Уедем отсюда…

– Ну уж нет! – одними уголками рта улыбнулась дочь. – Теперь я уж точно никуда не уеду!..

– С каких это пор в нашем городе стали охранять директоров магазинов? – спросил Поликарп своих спутников, когда они выехали на трассу.

– Кулибина – больше не директор магазина, – пояснил кто-то, сидевший сзади. – Пит Криворотый на днях сделал ее своей помощницей.

Карпиди невольно осклабился – полученная информация не вызвала восторга.

– Этот голуба с испорченным фэйсом допляшется у меня! – процедил он сквозь зубы. – Баба, конечно, толковая, нет слов, но подстава Мишкольца! Куда смотрит этот болван?

– Он зрит в корень, – откликнулся тот же голос на заднем сиденье. – У себя на кругу они проголосовали за сближение с Мишкольцем.

– Хорошенькие пирожки вы приготовили к моему приезду!

– Это еще не все пирожки, – предупредил тот. – Один из боевиков Пита предложил совершить покушение на вашего сына.

– Гаденыш! – вырвалось у обозленного босса. – Откуда об этом известно?

– Есть магнитофонная запись всего заседания в загородном доме Пита.

– Сам постарался?

– Угу.

– Сколько хочешь за нее?

– Десять.

– Не многовато?

– У всех есть загородные дома, а у меня нет, – с долей обиды заметил тот.

– Резонно. Так, может, возьмешь готовым домом?У меня есть один на примете. Завтра же оформим документы.

– Идет.

– А что слышно про девку Овчинникова?

– Ничего нового. Сидит под стражей в загородном доме Пита.

– Выкрасть ее нельзя?

– Не советую. Пит хорошо позаботился о ней.

– Ясно. На кой она ему сдалась? – Поликарп прекрасно знал, зачем Криворотому девка, но хотел прощупать собеседника, знает ли он.

– Не знаю, – был ответ. – Ему советовали отдать ее правоохранительным органам, ведь на ней висит убийство Демшина, но Криворотый уперся.

– Пит – довольно несговорчивый малый, – с удовлетворением отметил босс.

– И последний пирожок, – предупредил голос сзади. – Возможно, он вам покажется самым невкусным, но от фактов никуда не уйдешь.

– Не томи!

– На днях убили одного из бизнесменов Криворотого…

– Какое мне до этого дело?

– На месте преступления найден значок «Андромахи».

– Та-а-ак! – присвистнув, пропел Карпиди. – Заварухи, видно, не миновать.

– Пит рассматривает это убийство как месть за Демшина.

– То есть ты хочешь сказать, как начало войны?

– Да, но тут есть небольшая натяжка. Дело в том, что оба эти убийства отделяет всего несколько часов. К тому же оба убиты из одного и того же дамского револьвера, и почерк одинаковый – выстрел в лоб. Петуху понятно, что в обоих случаях действовала Овчинникова, но Криворотый вцепился в этот значок и ничего не хочет слышать!

– Вот какой он, Петя-петушок! – засмеялся босс.

– Я достаточно поработал в этом направлении, – продолжал осведомитель, – и выяснил мотивы второго убийства. Погибший бизнесмен раньше был личным шофером Овчинникова.

– Алик? – не сдержал своего удивления босс.

– Так точно.

– Вот ведь кукла! – с восхищением произнес Поликарп. – Кто бы мог подумать, что эта малява!.. – Он запнулся, поняв, что сболтнул лишнее.

– Вы хотели сказать, что малява запомнила в лицо убийц своего папаши?неожиданно выдал тот.

– Что-то вроде того, – пробурчал гробовщик. – Тебя где высадить? – повернулся он наконец к осведомителю.

Человек, сидевший за спиной у Карпиди, сразу подтянулся, как солдат под строгим взглядом офицера, и отрапортовал:

– Я оставил свою машину на стоянке управления.

– Нашел место! Я высажу тебя за квартал…

За квартал до Управления внутренних дел Пал Па-лыч покинул черный «шевроле» босса. Следователь решил не пользоваться услугами общественного транспорта. Пеший ход больше годился для раздумий. И огромными шагами, на какие только были способны его длинные ноги, он отправился в путь.

Дум в голове скопилось множество, но самая большая дума была о загородном доме. О нем он мог мечтать часами, ибо рассматривал его как убежище от жены. Там он поживет в свое удовольствие!

Кто бы мог подумать, что это так дешево ему обойдется? Ничего себе дешево! А черепушка-то не казенная.

Припомнив роковую встречу с Серафимычем, он потрогал пострадавшее темечко и вздохнул. Он ведь тогда хотел отказаться от этого проклятого дела и отказался бы, и Пит бы его не уломал! Но вовремя появился человек от Поликарпа и сказал: «Босс не поскупится. Вы останетесь довольны». Вот и оправдываются наспех брошенные слова. И при этом никто не может бросить в него камень. Пит остался доволен его работой и заплатил сполна. От Поликарпа он тоже неплохо получил за то, что все время держал его в курсе дела. Он и не ожидал, что Карпиди так заинтересуется дочкой бывшего председателя райисполкома и отвалит столько деньжищ. А завтрашняя сделка с аудиокассетой – просто чудо из чудес!

Нет, пусть говорят, что хотят, а работа у него блатная, и он мастер своего дела, не первый год сидит в отделе по борьбе с организованной преступностью, а уже добился таких успехов! Трехкомнатная квартира в центре города, машина – не какая-нибудь там засранная «Нива», а «мерседес»! И вот теперь еще – загородный дом! А что касается непосредственно борьбы, так разве он не борется? Создал такую взрывоопасную ситуацию между Питом и Поликарпом, что не сегодня завтра полетят буйные головы.

Это он открыл Карпиди карты – рассказал насчет второго убийства, насчет одинакового почерка, насчет мотива с шофером Аликом, чтобы тот почувствовал, как Пит хочет с ним поцапаться. Пит же ни черта об этом не знает.

Назревает, назревает потихоньку скандал! Да уж не скандал, а великая сшибка!

После которой можно будет с чистой совестью умыть руки, а при желании даже встать под душ, а потом погреться возле камина в своем загородном доме, потягивая из керамической кружки горячий грог или, на худой конец, чай с молоком!

Разобью английскую лужайку, заведу английские порядки, куплю британского кота, размечтался Беспалый и, не зная, что ему придумать еще, бухнулся в свой нежно любимый «мерседес» и воскликнул, как истинный британец:

– В сраку всех! В сраку! воздев к небу кулаки.

…Настя третий день не притрагивалась к еде и вообще потеряла всякий интерес к жизни. Пять лет она жила одной-единственной надеждой, страстной жаждой мести, похожей на счастье. Все остальные чувства атрофировались в ней, еще не родившись. Жизненными соками не питалась ее душа. Она ни о чем и ни о ком больше не жалела. И даже то, что до конца не выполнила свою миссию, ничуть не тревожило Настю. В одно прекрасное, солнечное утро она утратила смысл существования, а за одну задушевную, тихую ночь устала навсегда.

В своем заключении у Пита она старалась вспоминать только о хорошем, теплом, приятном. Немного она находила такого в своей коротенькой жизни.

За окном ее комнаты постоянно маячила чья-то голова. Головы были разные – караул сменялся через определенное время. За дверью тоже кто-то сидел.

Она слышала голоса. Настя не помышляла о побеге, но совершенно не могла понять, как при таком строгом режиме к ней допускали гостей.

Первой пришла Люда. Она села прямо на пол, сплошь заросший одуванчиками, из которых горничная плела веночки ей и брату, и они, перекрикивая друг дружку, заголосили: «Ах, мой голубой дельтаплан! Стрелой пронзает туман!» Наоравшись от души, долго хохотали, а потом Люда тревожно спросила:

– Твоя бабушка к ужину вернется?

– Нет-нет! – успокоила ее Настя. – Она останется ночевать у подруги!

– Слава Богу! – обрадовалась девушка. – С детства не переношу, когда на меня кричат! Сразу теряюсь, каменею.

– А на тебя часто кричали?

– Постоянно. Отец житья не давал.

– А мой папа на меня никогда не кричит.

– Ему просто не до тебя! – махнула рукой Люда. – И слава Богу! Отцы, они когда возьмутся за воспитание детей, так хоть святых из дома выноси! Только пух и перья летят! – Она посмотрела на часы и воскликнула:

– Батюшки! Я совсем с тобой заболталась, а ведь надо ужин готовить! Ты идешь домой?

– Нет, я еще здесь побуду.

– Ну, как знаешь. Долго не засиживайся, а то мама потеряет. Опять я во всем виновата буду. – Люда поднялась, отряхнула свое платье в желтый и синий горошек, преспокойно открыла дверь ее комнаты (а за дверью море одуванчиков! А вдалеке виднеется их дом!) и пошла, пошла… Настя могла бы пойти за ней, но не хотела. Она уже знала, какое завтра наступит утро.

В другой раз к ней пропустили Эльзу Петровну. Тетя, по обыкновению, принялась протирать очки, будто в них дело, – просто на глаза навернулись слезы.

– Я приехала повидаться с тобой. Как ты?

– Нормально. Не стоило тратить время и деньги.

– Ты, как всегда, мне грубишь. Чем я заслужила такое обращение?

– Сама не знаю, – пожала плечами Настя, – может, мы по гороскопу не совместимы?

– Возможно, – вздохнула Эльза Петровна и достала из сумочки знакомую коробку. – Я привезла тебе краску для волос.

– Ой, спасибо! – обрадовалась Настя.

Только вчера она, глянув в зеркало, ахнула-волосы отросли! Жуткая картина! Серебристые корни уже вылезли на целый сантиметр!

Она взяла в руки коробку, а та вдруг на глазах стала уменьшаться, прямо как у той, сказочной Алисы, хотя это ей только казалось. На самом деле Алиса просто росла. Коробка совсем исчезла, и Эльза Петровна ушла не попрощавшись. И правильно сделала. Тогда, в Москве, Настя поступила точно так же.

Как-то ночью вломились монахи. Двое в белых капюшонах. Они, правда, ее не заметили, говорили друг с другом о погоде, о природе. Настя им не мешала, молча лежала, слушала.

– Мы вчера с Гришуней на пару четыре поллитры раздавили! – хвастался один монах своими успехами в математике.

– Да не звезди ты! – не верил ему второй. – Гри-шуня сто грамм опрокинет – уже лыка не вяжет!

– Я тебе говорю! Сукой буду!

– Побожись!

Первый монах щелкнул ногтем большого пальца о передний зуб и провел им по шее.

Потом Настя уснула, а когда проснулась, в комнате остался всего один монах. Он сидел на стуле в глубоко надвинутом капюшоне, так что виден был только рот. И рот кривой.

– Проснулась, ласточка? – спросил этот рот. Вместо ответа Настя отвернулась к стене.

– Нет, так дело не пойдет!

Он с силой перевернул ее, тряхнул за плечи. Настя открыла глаза.

Откуда она взяла капюшон? Пит стоял перед ней в обычном своем одеянии – в легком костюме болотного цвета.

– Какого черта? – застонала девушка.

– Это я хочу тебя спросить: какого черта? Тебя что, с ложечки кормить прикажешь? Я тебе не нянька! Жрать не будешь – через кишку накормят! Ясно?

Здесь тебе не шахта, чтобы голодовки устраивать!

– Отвянь! Твоя рожа у меня не вызывает аппетита!

– Послушай, детка, я терплю оскорбления до поры, ссылаясь на твой недоразвитый умишко! Лучше не доводи меня, а то недосчитаешься многих зубов!

– Че ты пришел сюда? Я тебя не звала!

– Пришел предупредить о кишке!

– Ну и проваливай! Считай, что я предупреждена!

– Еще не все. Снова звонил твой хахаль. Мы с ним договорились завтра утром обменяться товаром.

– Я тебе не верю! А его никто не просил заботиться обо мне!

– Тебя никто не спрашивает, детка! Твое место у параши! Выгодней иметь кассету, чем такую безмозглую куклу, как ты!!

– А я не напрашивалась в гости.

– Жрать будешь? – произнес он более ровным голосом, как спрашивают непослушных детей после сурового наказания.

– Буду, – пробурчала она.

Пит приоткрыл дверь и крикнул кому-то:

– Давай!

Охранник внес на подносе чашечку кофе, рогалик, масло, тонко нарезанный сыр и блюдо с фруктами, поставил на стол и удалился.

– Приятного аппетита! – пожелал ей босс и тоже направился к двери.

– Постой! – крикнула Настя.

– Что-то новенькое – ухмыльнулся он. – Я не хочу своей рожей портить тебе аппетит!

– Послушай, Пит… – Она впервые обратилась к нему по имени, и он даже присел от изумления. – Послушай. На хрена этот обмен? Эта кассета тебе вряд ли повредит, даже если ее отправят в Москву.

– Ты мне льстишь, ласточка. Я не Господь Бог.

– Он ведь может сделать копию и шантажировать тебя снова. Такие случаи бывали. Не надо обмена!

– Ты не хочешь на волю? – все больше поражался Пит. – Тебе так понравилось у меня?

Она сидела на диване, спустив ноги на пол, упершись локтями в колени и поникнув наполовину серебристой головой.

– Зачем устраивать этот цирк? – пробубнила обиженным голосом Настя. – Он – наивный парень, не понимает, что живой ты меня отсюда не выпустишь.

– Что за чушь ты городишь? – ухмыльнулся босс. – Пей кофе, а то остынет! – Он вновь сделал попытку уйти.

– Стой! – закричала она с такой невероятной силой, что мог бы остановиться танк на полном ходу.

Криворотый с испугом посмотрел на девушку. Она подняла голову, но в ее глазах не было мольбы или просьбы о пощаде – только ненависть, бескрайняя ненависть. Она быстро совладала с собой и вновь обратилась к нему по имени:

– Пит, я прекрасно понимаю, что завтра умру…

– Да кому ты нужна, соплячка!..

– Заткнись! – Она тяжело дышала. После нескольких дней голодовки крик давался с трудом. – Пит… – Очень трудно было говорить ровным, спокойным голосом с человеком, искалечившим ей жизнь. – Этот парень не должен погибнуть.

– У тебя бред, ласточка. Надо покушать.

– Обещай мне, что он останется жив. Это моя последняя просьба. Ты обязан ее выполнить.

– Я никому ничего не обязан, а ты начиталась каких-то старых романов о благородных разбойниках…

– Обещай мне. Криворотый! завопила она, пнув поднос со всем его содержимым, да так ловко, что не остался целым ни один бьющийся прибор. – Обещай мне, сука!

Она бросилась было к нему, но он предупредил попытку вцепиться ногтями ему в лицо, перехватил руку девушки и вывернул ее назад. Вбежавшие охранники оттащили пленницу обратно к дивану.

– Обещай мне! Слышишь? А иначе… – Настя недоговорила свое условие, потому что ей залепили пластырем рот.

– Вот и ладушки! – произнес он любимое словцо, зачем-то подмигнул ей, а потом приказал охранникам:

– Принесите новый завтрак! И не забудьте снять эту штуку! – усмехнувшись, он указал на собственный рот.

Федор приехал к Балуеву домой в назначенный час. Геннадий Сергеевич оказался не один. Он провел его в гостиную, где в широком мягком кресле восседал Мишкольц. Шеф листал какой-то заграничный журнал и поприветствовал вошедшего кивком головы. Федор сразу обратил внимание на маленький кожаный саквояж, стоявший перед Мишкольцем на журнальном столике.

– Это твой, – пояснил Балуев. Федор щелкнул замком. Саквояж был набит пачками долларов.

– Он должен их пересчитать при тебе и отдать расписку, – предупредил Геннадий. – Без расписки не уходи!

– Поликарп обязательно скажет: «Я верю моим друзьям!» – посмеялся Мишкольц. – Не купись на его доброе расположение. Заставь пересчитать деньги.

– Если скажет, что твоя расписка потерялась или он ее забыл, попроси дать новую расписку в получении денег, – продолжал наставлять Балуев.

Федор все это время молчал, безучастно разглядывая дорогие, искрящиеся костюмы обоих джентльменов. Сам он оделся по-простому: широкие серые брюки и черная водолазка. Балуев поймал на себе его взгляд и поинтересовался:

– Почему так оделся?

– На кладбище еду, – беспечно бросил тот. Джентльмены переглянулись.

– Та-ак! – Балуев обошел Федора сзади и сунул руки в карманы его брюк.

– Это что еще за фокусы? – Геннадий вытащил из одного кармана небольших размеров модернизированный наган, а из другого – стилет.

– Зачем же так, Федя? – по-отечески пожурил Владимир Евгеньевич. – Ты ведь можешь нас подставить.

– Машину обыскивать? – уничтожающе посмотрел на него Балуев. – Или сам головой будешь думать?

– Сам.

– Я поеду с ним, Володя! – заявил Геннадий Сергеевич. – Он в таком состоянии может дров наломать!

– Ты останешься здесь, – тихим голосом приказал Мишкольц. – У Поликарпа сегодня не самый радостный день в году. Ты хочешь ему доставить радость? Я не могу рисковать моим помощником.

– А им? – Гена мотнул головой в сторону Федора.

– Во-первых, никто не просил Федю занимать деньги у Карпиди, – здраво рассуждал Мишкольц, – а долг, как известно, платежом красен. Во-вторых, Шалун обещал подстраховать.

– А это разве не риск? – возразил Балуев. – Виталька может еще больше дров наломать! Ты что, его не знаешь?

– Мы с ним вчера обговорили все до мельчайших подробностей. Его ребята на рожон лезть не будут, но впечатление произведут.

Володя, как всегда, обезоружил, и Балуеву ничего не оставалось, как пойти на кухню и сварить всем кофе.

– Владимир Евгеньевич, – обратился к Мишкольцу Федор, воспользовавшись отсутствием Геннадия, – вы ничего не предприняли в отношении Насти?

Балуев просил его не приставать к шефу со всякими глупостями, но он не удержался.

– Мы не можем сейчас ничего предпринимать, – был ответ. – На текущий момент отношения с Питом Максимовских не сложились. Мы не имеем права ставить ему какие-либо условия.

Федор промолчал. Он не был посвящен в перипетии сильных мира сего. Он не знал, что помощником Пита на днях стала Светлана Кулибина, что она билась как рыба об лед, пытаясь договориться с Балуевым и Мишкольцем. Он и не подозревал, что отношения не сложились не из-за Криворотого, а из-за того, что тесто замесили на ревности и амбициях Балуева, на чистых помыслах Мишкольца, а потому и не выйдет общего пирога.

– Что ты собираешься делать с кассетой? – неожиданно поинтересовался Владимир Евгеньевич.

– Пока ничего, – соврал Федор.

– Не вздумай шантажировать Пита! Оторвет голову!

– Хорошо.

– Хорошо, что оторвет голову? – пошутил Миш-кольц. – Чем намерен заниматься дальше?

– Не решил еще.

– С нами не хочешь остаться? На тех же условиях. За полгода поднимешься так, что мать родная не узнает!

– Нет. Больше не хочу.

– Как знаешь.

Только сумасшедший мог отказаться от такого предложения. Мишкольц снова уткнулся в свой журнал, а Балуев наполнил гостиную ароматом вечного напитка.

– Я должен позвонить Поликарпу? – всполошился Федор.

– Не суетись! – Геннадий поставил перед ним чашку с кофе.

– Год назад я в точности обговорил с Карпиди дату, – напомнил Мишкольц. – Он тогда сказал, что будет ждать тебя до полуночи в своей резиденции на кладбище. Надеюсь, он помнит свои слова. Недаром именно сегодня вернулся в город. – Владимир Евгеньевич посмотрел на часы. – Половина одиннадцатого. Приедешь к нему в половине двенадцатого. Не надо показывать гробовщику, что мы слишком усердствуем.

– Но и медлить тоже опасно, – возразил Балуев. – В последнюю минуту Поликарп может выкинуть какой-нибудь фокус. Это вполне в его духе.

На Федора было страшно смотреть. Последние дни вымотали его окончательно, превратили в ходячий манекен. Он похудел, осунулся, светлые живые глаза потонули в черных колодцах, отпечатках бессонницы, стали неподвижными.

Джентльмены плохо себе представляли, что на самом деле творится с парнем, отнеся все на счет волнения от предстоящей встречи с Поликарпом.

Правда, Геннадий Сергеевич догадывался об истинной причине таких изменений в облике Федора, но не придавал этому особого значения. Любится – перелюбится.

Кому-кому, а • ему-то известно, что такое любовь, что такое страсть. Просто он умеет держать себя в руках и не намерен выворачиваться наизнанку. Каждый человек судит о ближнем по собственному опыту, не подозревая, что у ближнего, может быть, все устроено иначе. Один всю жизнь идет на компромисс и даже получает от этого удовольствие, для другого компромисс – казнь о двух лошадях и двух телегах, которые раздирают его на части!

– Пора! – сделав последний глоток, подвел итог Геннадий.

– В самом деле, – подтвердил Мишкольц, отодвинув свою чашку.

– Я готов, – отозвался Федор, так и не прикоснувшись к напитку.

Ни слова больше не говоря, он взял с журнального столика саквояж и направился к выходу.

Мишкольц снова принялся листать журнал, а Геннадий прилип к окну.

– Сел в машину, – комментировал он, – выезжает со двора. В хвост ему пристроился синий «джип».

– Это Шалун, – не отрываясь от журнала, пояснил Владимир Евгеньевич.

– Все. Скрылись.

Балуев сунул в рот сигарету и отошел от окна. Его раздражала собственная безучастность на последнем, завершающем этапе дела, ради которого он потратил столько сил и времени. Но шеф был неумолим: «Вечно ты лезешь на рожон, как Чапай на боевом коне! Ты – мой помощник, а солидности в тебе ни на грош!» Геннадий напомнил, что ему всего двадцать восемь лет, а это не тот возраст, когда солидность – самое необходимое качество. И вообще, не настало ли время получить расчет? Разговор происходил незадолго до приезда Федора и оборвался на полуслове. Теперь, когда Балуев сел рядом и закурил, Володя спросил примиренческим тоном:

– Вы что, с Федей решили открыть собственное дело?

– Он выходит из игры? – сразу догадался Балуев.

– Да. Сегодня в полночь – он уже не наш человек.

– Ненормальный!

– А ты нормальный? Или это была шутка насчет твоей отставки?

– У меня по крайней мере есть деньги, чтобы обеспечить себе независимость.

– Так! – Мишкольц швырнул журнал на диван. – И что дальше?

– Ты хочешь знать все мои планы?

– Хотя бы на ближайшие полгода.

– Ладно, – согласился Геннадий. – Слушай, если это тебе интересно.

Сначала я разведусь с Мариной. Попробую у нее отвоевать хотя бы одного ребенка.

Перееду жить в столицу. Найду работу по специальности в каком-нибудь музее и заживу тихой, праведной жизнью.

– Ты меня прости, Гена, но это смешно.

– Почему? Почему не смешно жить здесь и одновременно жить в Венгрии?

Почему не смешно разрываться между двумя женами и сыновьями от разных жен?

Никогда в жизни Геннадий не высказывал своему шефу и другу подобных вещей, хотя и раньше не скрывал своего презрения к первой жене Мишкольца и уважения ко второй. Но это были незначительные, малоприметные ужимки и реверансы. Сегодня прорвало плотину.

– Все ясно. Ты устал, – похлопал его по руке Мишкольц, давая понять, что не намерен обсуждать с ним свои семейные проблемы. – Тебе необходим отдых.

Мотани куда-нибудь на месяц.

– Нет, – твердо заявил Балуев. – Сейчас не время.

– Его никогда не будет.

– Мне все опротивело, Володя, – признался Геннадий Сергеевич. – Я хочу спокойной жизни.

– Это хандра. Пройдет. Дождемся возвращения Федора, а потом покрутим глобус. Тебе надо отдохнуть.

– Боюсь, что не поможет. – Балуев затушил сигарету, собрал на поднос чашки, поднялся и уже на пороге гостиной спросил:

– Тебе с лимоном или с бальзамом?..

Зачем он вооружился перед поездкой на кладбище, Федор и сам не мог толком объяснить. Просто вспомнил, как стояла на коленях Настя, умоляя, чтобы он убил Поликарпа, и наган машинально полез в карман брюк. Убить Карпиди в его резиденции – это погибнуть самому, а такой роскоши он не мог себе позволить.

Ведь завтра главный день в его жизни, а значит, завтра еще надо жить. Он начал вести переговоры с Питом за спиной Балуева и Мишкольца, когда понял, что они ничем ему не помогут. Завтра он произведет великий обмен, выкупит девочку, и они вместе уберутся прочь из этого проклятого города! И никто не сможет упрекнуть его в нарушении правил игры или в том, что он задел чьи-либо интересы. Сегодня в полночь он уже ничей! Какая прелесть! В городе, где даже самая последняя уборщица называет себя мафией, он – ничей!

Еще выезжая со двора Балуева, Федор заметил, что следом за ним едет синий «джип». В его блокноте уже года полтора записан номер этой машины, и он прекрасно знает тех, кто в ней сидит. С ребятами Шалуна он сталкивался много раз, когда разорились оба его магазина. Чем они только не угрожали ему и однажды все-таки избили, произвели, как они выражаются, косметический ремонт фэйса. Сегодня они его охраняют и будут стоять насмерть, чтобы ни единый волосок не упал с его головы.

У ближайшего перекрестка, когда он стоял на светофоре, слева пристроился «форд» с затемненными стеклами. Он краем глаза заметил, как стекла «форда» стали быстро опускаться. Такие штуки он хорошо знал по гангстерским фильмам и стремглав бросился на пол.

– Ты че, придурок? – донеслось из «форда». Федор поднялся. В раскрытом оконце автомобиля торчала голова Шалуна.

– Следуй за нами, паря! – подмигнул он Федору, и затемненные стекла поехали вверх.

Теперь он держался в хвосте у «форда» и удивлялся тому, как выслуживается Шалун перед Мишкольцем – даже самолично решил участвовать в операции.

«Форд» вел Федора по центральным улицам города, тогда как Федор намеревался добираться до кладбища окольными путями. На проспекте Мира он сбавил скорость и немного отстал, успел взглянуть на окна пятого этажа в доме с ювелирным магазином. На миг ему показалось, что он спутал их с какими-то другими окнами, потому что в окнах Настиной квартиры горел свет. «Быть этого не может! – чуть не воскликнул Федор и почти остановился. Нет, он ничего не перепутал – свет действительно горел! – Что за чертовщина?» – вновь набирая скорость, спрашивал себя парень. Теперь он досадовал, что не сможет в скором времени разгадать эту тайну. После кладбища надо вернуться к Балуеву, а завтра, уже в семь утра, состоится обмен, и они вместе с Настей приедут на проспект Мира, ведь ключи от квартиры до сих пор у него. Он сам назначил Питу это время.

И сам выбрал место. Он все хорошенько продумал. Во-первых, нейтральная территория – запущенный парк Лермонтова контролирует Лось. Во-вторых, обветшалый пешеходный мостик через высохший ручеек, выстроенный еще до изобретения автомобиля. В-третьих, он подъедет к мостику со стороны главных ворот парка, а они – со стороны старого завода, не функционирующего уже несколько лет. Это поможет им с Настей избежать погони. Правда, главные ворота могут заблокировать люди Пита. Но и на этот случай Федор все предусмотрел. Он не станет возвращаться той же дорогой. Дело в том, что парк Лермонтова плавно переходит в огромный лесной массив. Недаром последние два дня Федор посвятил его обследованию. От дороги, ведущей к главным воротам, ответвляется узкая заасфальтированная полоска с односторонним движением в сторону лесного массива, впадающая потом в огромную реку под названием Колымский тракт. Это и будет их спасением. Он специально выбрал ранний час, чтобы на узкой дороге не было машин. Тогда он на хорошей скорости ее преодолеет за пять-семь минут.

Но это все будет завтра, а сегодня надо покончить с Поликарпом.

Вернее, с долгом. С последним долгом. Кошмар длился полтора года. Кажется, черная полоса жизни закончилась. Не может быть все время черно. Завтра он обнимет Настю. Скажет: «Выходи за меня!» Она, конечно, заартачится. А как же иначе, все-таки девушка, невинная. Он ее покорит своей любовью. Кто еще будет ее так любить? А дурь с этой бесконечной местью вскоре выветрится из головы. У нее не будет времени убиваться по брату и по любимой кукле – он ей быстро настругает ребятишек! Дети облагораживают. А кого облагораживала месть?

И тут на него навалилась новая дума. Он совсем упустил из виду, что за Настей числятся два убийства! Вот дурень! Влюбился, и будто не было ничего! Он спасет ее от Пита – это только полдела. Надо еще спасти ее от правосудия! Нет, они не поедут завтра на проспект Мира. К тому же этот подозрительный свет в окнах! Нет-нет! И к нему ехать тоже небезопасно. Что же делать? Надо бежать из этого города! И нечего думать о регистрации брака! Курам на смех! Он представил, как Настя в загсе одевает ему на палец кольцо и в это время щелкают наручники!

Федора бросило в жар. Выхода не было! Он заставил себя не думать об этом сейчас, тем более что обстановка вокруг резко изменилась. Он достиг окраины города, территории Поликарпа. «Форд» с Шалуном куда-то исчез, зато впереди маячила машина автоинспекции. Он понял, что теперь она ведет его к кладбищу, и оценил находчивость Шалуна. Этот маневр был предпринят во избежание провокаций со стороны местных гаишников, которых спокойно мог подкупить гробовщик.

Федор посмотрел в зеркало заднего обзора – синий «джип» неотвратимо следовал за ним. Машина, которую он видел в самых кошмарных снах, теперь олицетворяла собой надежду на спасение. По левую руку от Федора чернел лес, по правую тянулись бесконечные трущобы. На углу одной из трущобных улиц он заметил маленький уродливый автобус, какие иногда используют вместо катафалка. Автобус стоял с зажженными фарами, будто водитель его о чем-то задумался. Когда «опель» с эскортом проследовал мимо, автобус вывернул на шоссе и пристроился в хвост к «джипу».

«Веселый бы мне тут оказали прием, если бы не мое сопровождение! – предположил Федор. – Я бы с ума сошел, если бы этот катафалк дышал мне в затылок! Пусть теперь бравые ребята в „джипе“ сходят с ума!»

Не успел он об этом подумать, как автобус пошел на обгон. На этот раз Федора бросило в холод.

Спасительный «джип» предпринял отчаянный маневр, резко рванувшись влево и перекрыв автобусу дорогу, рискуя быть протараненным. Автобус невинно посигналил. «Джип» принялся вилять из стороны в сторону. Это, видно, заметили в головной машине и громко по мегафону предупредили водителя автобуса, чтобы не шел на обгон. Впереди показалось кладбище.

Машина автоинспекции довела «опель» до главных ворот и, не останавливаясь, поехала дальше. Автобус свернул в другие кладбищенские ворота.

«Джип» остановился одновременно с «опелем». Из него выскочили пять здоровенных парней и облепили ворота. Федор понял, что на территорию кладбища они не сунутся и дальнейший путь он будет преодолевать в одиночестве.

Вцепился вспотевшими пальцами в ручку саквояжа. Дернул дверцу «опеля».

Вышел. С кладбища повеяло холодом. И еще чем-то мерзким, неуловимым, что обязательно присутствует в воздухе в подобных местах. На ватных ногах сделал он несколько шагов и оказался в живом коридоре парней Шалуна. Они молча следили за каждым его движением, а он двигался, как сомнамбула.

– Ни пуха! – подбодрил кто-то из них, его бывших палачей.

– К черту! – двусмысленно бросил он и добавил про себя: «Всех вас к черту!»

Резиденция Поликарпа – одноэтажная хибара с табличкой «Надгробные памятники» – находилась примерно в двухстах метрах от ворот. Главная аллея кладбища освещалась тусклыми фонарями, зато дорожка, по которой он ступал, сверкала ярче фонарей. Гробовщик посыпал ее кварцевым песком, догадался Федор.

Зачем ему такое понадобилось? Не успел он это как следует обдумать, как увидел в самом конце аллеи свет. Это был знакомый ему автобус. Он вывернул на аллею и мчался с огромной скоростью прямо на Федора, ослепив светом фар. Реакция последовала мгновенно. До резиденции оставалось еще метров сто, а рядом находился общественный туалет – каменное несуразное сооружение с двумя входами.

Он едва успел добежать до туалета и нырнуть в один из входов, когда автобус, не сбавляя скорости, пронесся мимо и вылетел в ворота, сопровождаемый матом парней Шалуна. Федор разобрал, что в салоне автобуса играла музыка. Что-то веселое, в стиле ретро.

Во всех окнах дома горел свет. Его ждали или у гробовщика в такое время есть дела на кладбище?

Он взошел на крыльцо. Открыл дверь. От спертого, кислотабачного запаха к горлу подступила дурнота. Федор сделал над собой огромное усилие, прежде чем шагнуть внутрь.

В темном предбаннике и в тускло освещенном коридоре ему никто не повстречался. В доме было три комнаты, и в каждой стоял неприятный гул, напоминающий осиное гнездо. Он знал, что комната Карпиди самая дальняя, но не прошел до нее и двух шагов, как услышал за спиной:

– Куда?

Обернулся. Неизвестно откуда в коридоре вырос громадный детина с расплющенным по всему лицу носом и глубоко посаженными глазками, которые при плохом освещении казались лишенными зрачков.

– К Анастасу Гаврииловичу, – интеллигентно промямлил Федор.

– Кто такой?

Детина подошел вплотную и дохнул перегаром.

– Мне назначено, – еще более неуверенным голосом произнес тот.

– Назначено, говоришь? Что-то раньше я тебя здесь не видел.

– Я вас тоже…

– А что в чемоданчике? – заинтересовался детина. – Ну-ка, покажь!

Федор уже понял, что дело принимает дурной оборот. Было как-то глупо потерять все в двух метрах от цели, и он решил действовать. Как только детина протянул руку к саквояжу, он изо всей силы двинул ему коленом в пах.

– С-с-сука! Блядь! – застонал тот, согнувшись в три погибели.

И Федор не нашел ничего лучше, как долбануть его саквояжем по голове.

Сам удар произвел несильное впечатление на детину, но посыпавшиеся ему наголову пачки долларов вызвали в нем раболепный трепет перед пришельцем.

– Не знаю, как так получилось, – сидел он в растерянности на полу, разглядывая помутневшим взором деньги, и без конца разводил руками, словно хлопал крыльями, пытаясь взлететь.

Двери всех трех комнат распахнулись, и в коридор высыпали люди, и кое-кто уже начал подбирать доллары, а Федор стоял с раскрытым ртом, пока не сообразил крикнуть:

– Это мои деньги!

Но в тот же миг ему на плечо опустилась чья-то тяжелая рука.

– Были твои – стали мои! – Произнесенная фраза подразумевала улыбку, но Поликарп не улыбался. Он буравил парня своими жгучими глазами, пока не кивнул на дверь дальней комнаты. – Пошли!

– А деньги?! – взмолился Федор.

– Не твоя забота.

– Но их могут…

– Не могут.

– Их надо пересчитать!

– Я верю моим друзьям.

– Нет, пожалуйста, пересчитайте!

– Не волнуйся! – Он почти силой втолкнул Федора в комнату и приказал своим людям:

– Деньги ко мне на стол! – Потом обратился к растерявшемуся окончательно детине:

– А ты, Вася, что сидишь? Попку простудишь! Давай-ка тоже ко мне!

Федор больше года не был в этой комнате. Отчаяние привело его сюда.

Никто из друзей и коллег не давал ему больше денег в долг, в городе все знали, что он банкрот и платить по счетам ему нечем. Он купился на показное радушие Поликарпа. Он был знаком со многими людьми из его окружения и наивно полагал, что сможет со временем стать здесь своим парнем. Но если бы не Мишкольц, Федор до конца жизни не расплатился бы с гробовщиком. Тот, подобно пауку, оплетал свою жертву немыслимыми процентами, потому что включал счетчик на каждый день.

«Ты живешь сегодня, и денежки с тебя выжимаются!» – любил говаривать Карпиди.

Федор отметил, что за полтора года в комнате ничего не изменилось.

Здесь вообще ничего не менялось уже много лет. Язык не поворачивался назвать эту дыру кабинетом. Грязные, в жиру и в копоти стены неопределенного цвета, письменный стол-развалюха с двумя обшарпанными тумбами, телефон периода культа личности, пара продавленных кресел, побуревших от времени и от грязи, пара стульев, на которых опасно сидеть, единственное узкое окошко, заляпанное то ли цементом, то ли каким-то другим раствором и оттого почти не пропускавшее солнца. А на что лампы дневного света, прикрученные к низкому потолку? От них все без исключения лица в этой комнате приобретали мертвенный, зеленоватый оттенок. Роль украшения мрачной, затхлой конуры отводилась портрету женщины средних лет, висящему над столом босса. Автор его явно принадлежал к разряду тех художников, что срисовывают с фотографий для надгробных памятников. Женщина с крупными чертами лица, с зализанными назад густыми черными волосами, закутанная в какую-то яркую, цветастую материю, как две капли воды походила на хозяина кабинета. Во время своего первого визита сюда Федор по простоте душевной спросил Поликарпа: «Это ваша мама?» Тот как-то сразу насторожился, глаза забегали быстрее обычного. «Нет, – ответил Анастас Гавриилович, – это мать моего друга».

Зачем было врать, не понимал Федор, снова разглядывая портрет женщины.

Ведь сходство очевидно. Парню было невдомек, что Анастас Карпиди относился к тому распространенному типу людей, которые, жестоко и напористо вламываясь в личную жизнь других, пуще огня боятся вторжения на свою территорию. Даже бесхитростный интерес постороннего человека к портрету покойной матери приводит в движение их маневренный аппарат.

– Что стоишь, голуба? Присаживайся! – похлопал его по спине Поликарп.

– Места всем хватит!

На самом деле в этой конуре негде было повернуться, и, когда ввалился незадачливый Вася с расплющенным носом и вонючим ртом, дышать стало трудно.

– Уй ты, мухомор-поганка! – замахал на него гробовщик. Видно, запах, исходящий от Васи, ему тоже не понравился. – Что ж ты, мерзавец, набрасываешься на людей? Совсем тут без меня опупели?!

Публичное распекание подчиненных, как известно, является любимой забавой начальников-самодуров всех времен и народов. Не мог без этого обойтись и Анастас Гавриилович, считавший себя другом и наставником молодежи.

Детина, поникнув головой, промямлил в свое оправдание:

– А вдруг там взрывчатка…

– Что? Взрывчатка? – трескуче рассмеялся Поликарп. –Да ты погляди на него, Вася, – сунул он жирный палец прямо в лицо Федору. – Разве он похож на террориста?

– Кто его знает… На морде не написано, а штука в руках подозрительная…

– Должен по морде разбирать, сука! – ударил обоими кулаками по трухлявому столу босс, так что клуб пыли взвился к потолку. – На хрена я плачу тебе? Чтоб ты на жопе сидел в коридоре?

Отчитав как следует охранника, он принялся за Федора:

– А ты что, голуба, телефон мой забыл? Я даже людей предупредить не могу о твоем приходе. Считай, легко отделался. Был бы Вася потрезвей, задал бы тебе жару! Он добрый становится, как выпьет. Что не позвонил-то?

В это время в кабинет внесли пачки долларов, собранные в коридоре услужливыми подчиненными, и вопрос Карпиди остался без ответа. Деньги он ловко сгреб в выдвижной ящик стола и запер его на ключ.

– А пересчитывать не будете? – запел жалобную песню Федор.

– В банке пересчитают, голуба. Я времени не трачу на такие пустяки.

Можешь спокойно ехать домой и – бай-бай.

– Как ехать домой? А расписку вы мне не вернете? – У Федора даже перехватило дыхание от такой наглости.

– Расписку? – сыграл удивление Поликарп, выкатив вперед нижнюю губу. – С распиской придется обождать, голуба. Я сначала должен отчитаться перед своими ребятами на кругу. Я ведь давал тебе деньги из общей кассы.

– А как же договор с Владимиром Евгеньевичем?

– Кто это? Ах, Володя! И что с того, дорогуша? Зачем ты сюда приплел Мишкольца?Да, мы с ним договаривались, что ты сегодня принесешь деньги, но, что я тут же верну расписку, об этом ни слова!

– В таком случае, напишите мне расписку в получении от меня денег, воспользовался Федор советом Балуева.

– В таком случае, голуба, ты идешь на х…! Поликарп никогда и никому не давал расписок! – заорал гробовщик так, что даже портрет матери задрожал на стене, не говоря уже о Федоре, у которого все внутри перевернулось.

Ему нельзя было ехать сюда одному! Не зря так расстраивался Геннадий Сергеевич – он предвидел что-то подобное.

– Чего ты ждешь? Иди! – Поликарп указал ему на дверь вездесущим жирным пальцем.

– Я никуда не уйду, пока… – начал Федор, но телефонный звонок перебил его.

Рассвирепевший Поликарп крикнул в трубку:

– Да! – собираясь вылить на кого-то свой гнев, но тут же размяк и расплылся в обворожительной улыбке. – Володенька! Дорогой! Сколько лет, сколько зим! А у меня тут твой человечек!

Мишкольц на другом конце провода терпеливо выслушал восторженные приветствия Карпиди и без эмоций сказал:

– Я тоже рад тебя слышать. Надеюсь, мой человечек тебя не сильно утомил? Дай-ка ему трубку, если не сочтешь за труд.

Федор ухватился за нее, как за палочку-выручалочку, и даже дрожь в коленях прошла. Владимир Евгеньевич, как всегда, был немногословен.

– Он деньги посчитал?

– Нет.

– Расписку отдал?

– Нет.

– Новую расписку написал?

– Нет.

– Передай ему трубку. Федор повиновался.

– Послушай, Поликарп, ты не помнишь, какой сегодня день недели? – издалека начал Мишкольц.

– Пятница. Через пятнадцать минут наступит суббота. У тебя что, нет под рукой календаря?

– Я хочу тебе напомнить, что еврейская суббота наступает в пятницу, после заката солнца.

– Поздравляю…

– А это значит, – не обратив внимания на поздравление, продолжал Мишкольц, – что, по нашим законам, я не имею права сегодня говорить о делах. В этот день я обычно поручаю мои дела самым верным друзьям. И, представь себе, ни разу еще не ошибся.

– Завидую…

– Так вот, сегодня я поручаю их тебе, дорогой, и надеюсь завтра, на закате солнца, когда закончится святая суббота, поблагодарить за оказанную услугу.

Мишкольц разыграл любимую карту гробовщика, которого хлебом не корми, дай только поразглаголь-ствовать о мужской дружбе и взаимовыручке. К тому же Карпиди слыл в определенных кругах стойким интернационалистом. Ему, например, принадлежало такое высказывание: «Армяне – тоже люди». Или: «Я с детства любил евреев!»

– Хорошо, Володенька! – с воодушевлением откликнулся он. – Кушай спокойно фаршированную рыбу и думай о светлом. Я не подвожу своих друзей!

Дальнейшее происходило, как в немом, убыстренном фильме. Ни слова не говоря. Поликарп вынул из кармана ключ от выдвижного ящика, куда несколько минут назад спрятал деньги, уверенным движением руки отпер его, пошарил внутри, достал измятую пожелтевшую бумажку, в которой Федор сразу признал свою расписку, и швырнул ее на пол. Парень не выказал себя ни гордецом, ни задетым за живое аристократом. Нагнулся. Поднял скомканный листок и вылетел из проклятой конуры, пожелав «спокойной ночи».

Во дворе его обшарили голодные собачьи глаза. «Даже дворняги в этом месте похожи на шакалов!»

С утра сегодня не заладилось у Карпиди, с того самого разговора в машине с этим долговязым ментом. Пит не оправдал надежд. Решил снюхаться с Мишколь-цем и Шалуном. Что ж, посмотрим, кто кого.

Телефонный разговор с Криворотым состоялся еще До прихода Федора.

Поликарп весь день ждал звонка, но бывшая шестерка не желал поздравить его, босса, с приездом в город, с возвращеньицем. «Нет ничего глупее, когда шестерки становятся боссами!» – сказал себе Поликарп и набрал номер Пита.

– Я тебе посоветовал, голуба, не суетиться, но не настолько, чтобы забыть отца родного.

– В гробу я видел такого отца! – с ходу бросился в атаку Пит. Это был самый верный способ преодоления страха.

– А вот грубить я тебя никогда не учил, мой мальчик. Тем более грубить старшим.

– Знаешь, где у меня твои нравоучения?..

– То-то и видно. Не туда пошло. Жаль. Очень жаль. Я всегда тебя считал послушным мальчиком.

– Ты выражаешься, как старая блядь! Нам не о чем толковать и нечего делить!

– Ошибаешься. Своим восхождением ты обязан мне, и только мне!

– С какой стати? Не хочешь ли ты сказать, что довел Стара до сумасшествия? Или ты стоял рядом и намыливал ему петлю?

– Стоял и намыливал, – подтвердил Поликарп, – в переносном, разумеется, смысле. Я медленно, но верно расчищал тебе путь.

– То же самое могу сказать о себе. Только я еще при этом рисковал жизнью. Так что, считай, мы квиты.

– А девочку для чего держишь взаперти? – перевел разговор в другое русло Поликарп.

– Тебе какое дело? Я ведь не интересуюсь твоими девочками из «Андромахи», которые убивают моих людей?

– Это ты брось, голуба. Мои девочки не имеют никакого отношения к убийствам, а вот подросшее чадо председателя Овчинникова кокнуло моего человека, и хоть бы хны! А ты держишь ее взаперти, будто нет больше охотников до этой лапочки! Не жадничай, дай хотя бы пощупать! Надо же знать, из чего она сделана!

– Она тебе не по зубам, Поликарп. Сломаешь последние! Девочка слишком много знает о нас с тобой, и ты захочешь ее не только пощупать. Ты ее упустил пять лет назад, гладил по головке во время поминок, щедрой рукой подарил жизнь…

– Я упустил? – удивился Поликарп. – Ты, голуба, не перегрелся на солнышке? Этот жребий выпал тебе!

– Вот и прекрасно! Спасибо, что напомнил. С девчонкой я сам как-нибудь разберусь, а ты лучше пощупай девочек из «Андромахи». Это тебе сподручней! Одна из этих лапочек кокнула Алика. За что, не знаю. Может, недоплатил. У него в последнее время с деньгами был напряг. А может, эта шлюшка выполняла твое задание?

– Не дури, Петя. Так мы с тобой зайдем Бог знает куда! Твой Алик раньше служил шофером у Овчинникова. Поспрашивай свою красотку о нем и оставь в покое моих девочек. Я не хочу, чтобы между нами пробежала черная кошка…

– Она уже пробежала. Поликарп! Ты ее не заметил. Ты вообще не видишь дальше собственного пуза. А вот девочка не тратила времени зря. На каждого из нас составила досье и к тому же обладает компрометирующими видеоматериалами. – Пит решил подразнить гусей, зная, как действуют на гробовщика слова типа «досье» и «видеоматериалы».

– Кого компрометирующие? – сквозь зубы процедил Карпиди.

– В первую очередь тебя и Светлоликого! – продолжал блефовать Криворотый. – Так что я могу подмочить ему репутацию перед выборами. Девочкапросто клад! Ядерная бомба!

– Мы могли бы договориться… – неуверенно начал Поликарп, и это означало, что весь блеф он принял за чистую монету. На всякого мудреца довольно простоты – была его любимая поговорка. Великий блефарит, он не умел разгадать чужую игру.

– Договариваться будешь на том свете! – крикнул Пит, окончательно почувствовав свое превосходство. – Я хочу только одного, чтобы ты отвязался от меня и непомерные притязания свои засунул себе в задницу!..

Разговор был окончен. Пит бросил трубку. Минут десять Поликарп пребывал в оцепенении. Потом начал Действовать. Во-первых, приказал своим людям срочно разыскать Беспалого и доставить к нему вместе с кассетой. До завтра ждать он уже не мог. Во-вторых, позвонил директору коммерческого банка.

– У Олега Анастасовича совещание, – ответила ему секретарша.

– Пусть, как освободится, позвонит отцу, – сердечно попросил он.

Следующим звеном в бесконечной цепи был мэр. Связываться с ним напрямую он не имел права. Таков был их давнишний договор. Они держали связь через зоомагазин, через Демшина. Светлоликий всячески рекламировал свою любовь к животным. С гибелью Демшина связь оборвалась. Зачем он придумал ему это дурацкое задание на Рабкоровской? Правда, тот сам рвался в бой. Руки чесались.

Дочесались!

Он все-таки позвонил в зоомагазин другого выхода не было – и нарвался на заведующую, которая исполняла обязанности директора.

– Послушай, кукла! – обратился он к ней и почувствовал, как у той затряслись поджилки. Она сразу поняла, с кем разговаривает. – Брякни нашему дорогому и уважаемому, скажи: «Из Москвы привезли лютого волка. Если вы не побеспокоитесь до завтрашнего утра, волк может кое-кому перегрызть горло!»

– Так и передать? – изумилась заведующая.

– Я что, с тобой шутки шучу, дура?!

Она перезвонила ему через полчаса и сообщила, что мэр будет ждать его завтра в семь утра в саду Мандельштама, у летней эстрады. «На виду у всего города, идиот!» – возмутился про себя Поликарп, но корректировать ничего не стал – не до конспирации теперь!

Директор банка так и не позвонил отцу, а Беспалого доставили незадолго до прихода Федора.

– Сделка состоится сегодня! – вместо приветствия бросил ему Поликарп.

– Почему такая спешка? – Пал Палыч старался держаться независимо.

– Не надо рассуждать, голуба. Я хочу прослушать кассету.

– А как же…

– Документы оформляются в соседней комнате.

– Я хотел бы сначала взглянуть.

Следователь был на взводе. Во-первых, он не любил, когда неожиданно меняются решения, а во-вторых, его оторвали от очередной перепалки с супругой.

– Хорошо, – согласился Поликарп, почувствовав дурное расположение Беспалого, и, чтобы не терять времени даром, спросил:

– Ты присутствовал при аресте девчонки?

– Я руководил операцией, – гордо заявил следователь.

– Обыск в квартире производили?

– Нет.

– Почему?

– Квартиру взяли на себя люди Мишкольца.

– С какой стати?

– Об этом вам лучше спросить у Пита. Я не знаю, зачем он их привлек.

Криворотый не любит вдаваться в разъяснения.

– А во время ареста у девчонки были какие-нибудь документы?

– Паспорт?

– Бумаги. Папка с бумагами. Видеокассеты.

– Не смешите меня. Она вышла на прогулку с собакой, а не с видаком!

– А после ареста обыскали квартиру?

– Ничего не могу сказать определенно. Пит меня отстранил от дела. Он круто взялся за эту молодку, никого к ней не подпустил.

Информация, которой располагал следователь, ничего не прибавила к услышанному от Пита, но и не убавила. Привлечение людей Мишкольца к операции еще больше удручило Поликарпа, это лишний раз подтверждало, что Пит сделал ставку на «изумрудного короля», а не на него – благодетеля, «отца родного». И назначение Кулибиной помощницей Криворотого не сулило гробовщику ничего приятного. Он сталкивался с этой бабой. Больше не желает.

Беспалый тщательно, до последней буковки изучал Документы на загородный дом, а у Карпиди лопалось терпение. Сначала следователь выказал явное неодобрение, узнав, что его дом находится недалеко от кладбища, потом изъявил желание взглянуть хоть одним глазком на «покупку».

– Иди на х…, Паша, – по-простому ответил Поликарп. – Посмотришь завтра. Не понравится, продашь или поменяешь. Главное, документы оформлены грамотно.

– Я не считаю, что это главное, но Бог с вами!.. Прослушивание кассеты не доставило особой радости. Предложение одного из боевиков Пита пустить пареньку кровь призывало к действиям. От Беспалого не ускользнуло, как покраснел Карпиди, набычился, облился потом, услышав про сына. Его и без того подвижные глазки затравленно забегали. Поликарп, правда, уловил, что тот следит за его реакцией. Он остановил запись и пробормотал:

– Шел бы ты, голуба…

Следователя не пришлось долго упрашивать, его и так уже воротило от этой комнаты с засаленными стенами, трухлявой мебелью и лампой дневного света.

Оставшись один. Поликарп перекрутил запись на начало. Он слушал, сжав кулаки, как будто готовился ринуться в бой. Пит не скрывал от своих соратников, что главную опасность для их организации представляет Карпиди, потому и повернул в сторону Мишкольца.

– Когда они объединятся, будет поздно! – произнес вслух Поликарп.

Он отметил, что вопрос о сыне был снят с повестки дня Кулибиной, ее идеалистической фразой насчет крови. Боевик, предложивший пустить пареньку кровь, грубо вставил: «Не бабские это дела!» Поликарп всегда придерживался такого же мнения, но сейчас он был на стороне бабы. И Пит вроде был на ее стороне, но вряд ли оставил заманчивую мысль о пареньке. О его пареньке!

Он снова набрал телефон приемной директора коммерческого банка.

– Олег Анастасович уехал домой, – сказали ему.

– Вы передали мою просьбу?

– Да, но он, видимо, закрутился с делами… Нет, не закрутился Олежек с делами! Причина другая! Не желает разговаривать с отцом – вот и все! А почему не желает? Ему, видите ли, претят советы отца! Он уже сам с усам! Никто не спорит, что паренек вырос. Двадцать восемь лет – такой возраст, что можно уже обойтись и без посторонних советов… Но не без советов отца!

Обратный путь до кладбищенских ворот Федор преодолел значительно быстрее. Парни Шалуна встретили его радостными возгласами:

– В штаны навалил, старичок?

– Сортир платный у него?

– Что ты там так долго делал, дружок?

– Гробовщик, наверно, чаем отпаивал, чтобы больше не хотелось!

Их плоские шутки его не трогали. Что они понимали в жизни, эти раскормленные рожи? Что они могли знать о завтрашнем дне? Он молча остановился в воротах и с чувством воскликнул:

– Когда я уже избавлюсь от вас?!

Это их еще больше рассмешило, но вдруг омерзительная сцена ликования бывших палачей высветилась, будто на них направил прожектора Великий Осветитель, чтобы получше разглядеть лицо каждого. Нет, не пришло еще время. Не зашкалила большая стрелка часов.

Это были всего-навсего зажженные фары автомобиля, въезжающего в кладбищенские ворота. И тут же раздался сигнал в виде знакомой мелодии Шопена.

– Кого еще несет нелегкая в такое время?

Парни расступились, с любопытством разглядывая ночного посетителя прискорбных мест.

Ушел с дороги и Федор. Его тоже заворожила эта картина. Может, на самом деле существуют упыри? Только сейчас они разъезжают в шикарных машинах!

За рулем сидел молодой человек интеллигентного вида, в очках. Он, в свою очередь, тоже рассматривал подозрительную компашку у ворот. Ему хорошо были знакомы подобные компашки, и он прекрасно знал, для чего они собираются по ночам. И затравленный, несчастный вид одного из парней говорил ему о многом.

Неожиданно автомобиль остановился. Приоткрылась дверца, и молодой человек в очках обратился к Федору:

– У вас проблемы? Помочь?

Нет, упыри не могут так улыбаться!

– Все в порядке, – ответил Федор, и впервые за последние дни лицо его просветлело. – Спасибо…

Олег Карпиди вошел в кабинет отца без стука. Он всегда запросто обращался с боссом, даже во время совещаний за круглым столом. Круглый стол находился в гостиной их старого дома, где Олежек когда-то сиживал на коленях у бабушки. Отца он впервые увидел в семь лет, когда Поликарп вернулся с зоны. Их отношения с тех пор складывались по-разному. Сначала он побаивался папашу-зека, хотя тот проявлял к сыну поистине отцовскую заботу, следил, чтобы у паренька все было, чтобы паренек ни в чем себе не отказывал. Олега отдали в специализированную школу с математическим уклоном. Потом был финансовый институт в Москве, потом стажировка в Канаде и, наконец, собственный банк. «Все должно иметь логическое завершение!» – искренне радовался отец успехам сына.

Почувствовав себя самостоятельным человеком, надежно и крепко стоящим на ногах, Карпиди-младший перестал испытывать страх не только по отношению к отцу. Своими парнями стали для него люди со страшными лицами, забывшие собственные имена. Но всех он привык держать на расстоянии, в том числе и отца.

– Явился – не запылился! – приветствовал сына Поликарп. – Сколько можно тебя ждать? Брезгуешь нами, что ли? – Хоть он и испытывал в этот день огромное чувство разочарования, копил в себе злость и досаду, с сыном все равно обращался мягко, сердечно. – Присядь-ка на минуту, не побрезгуй…

Олег не раз высказывал отцу, что для резиденции можно найти место и поприличней, чем эта кладбищенcкая конура. «Я тут вырос, сынок. Меня тут каждая могилка знает. Каждый покойничек смирнехонько лежит в своем гробике, пока я тут», – отшучивался гробовщик. «Так построй хотя бы новый дом вместо этой конуры!» – не унимался сын. «Зачем на кладбище роскошь?» – «Видел бы ты кладбища в Канаде!» – «В Канаде – не у нас! Наших людей оскорбляет, когда кто-нибудь наживается на их горе! Роскошь не к лицу гробовщику! Человек, входя в мою контору, должен испытывать прежде всего отвращение, а вернувшись домой, радоваться жизни!» «Ты прямо Ницше, ей-Богу!» – разводил руками Олег – крыть было нечем.

– Сейчас-сейчас, – предупредил Поликарп, – мы с тобой послушаем забойный музон. Так, кажется, говорят на дискотеках?

– Не знаю. Я не хожу на дискотеки. Олег со вздохом опустился в продавленное кресло. Карпиди достал из выдвижного ящика крохотный, портативный магнитофон советского образца с кассетой Беспалого.

– Что это? – поинтересовался банкир.

– Это тайная вечеря, сын мой, – с пафосом ответил отец и добавил уже без пафоса:

– В доме у Петьки Криворотого!

Олег поморщился, но ничего не сказал. Он еще не перенял у отца манеру учить всех уму-разуму. Тем более толковать с боссом о том, что прослушивание чужих разговоров безнравственно, было бы смешно.

Поликарп включил запись. Сейчас он ее слушал уже с каким-то мазохистским наслаждением, любуясь реакцией сына и попутно отмечая, как тот все-таки похож на него. И действительно, посторонний человек, заглянув к ним в комнату, мог бы без ошибки определить, что это отец и сын. Только Олег был чуть выше ростом, стройнее да с пышной шевелюрой. Что еще его отличало? Очки на интеллигентном носу и, пожалуй, глаза. Взгляд у банкира был спокойный, не вороватый.

Отец выключил магнитофон на выкрике боевика:

«Дать бой Поликарпу!»

– Я совсем не знаю этих людей, – удивился Олег.

– Главное, что они тебя знают и, как видишь, не пылают любовью к нам обоим.

– Что ты собираешься предпринять? – напрямик спросил сын.

– В первую очередь я хочу, чтобы ты исчез из города, а там видно будет.

– Это невозможно! У меня полно дел!

– От дел надо отдыхать, – изрек очередную мудрость Поликарп, – и лучше всего летом.

– Когда я должен исчезнуть?

– Сегодня ночью.

– Это фантастика! Мне ведь надо поставить в известность заместителя, дать ему миллион поручений!

– У тебя нет его домашнего телефона?

– Есть, но ведь…

– Когда дело идет о жизни и смерти, не надо ни с кем церемониться, мой дорогой. Поднимай его с постели и давай свои долбаные поручения.

– А как быть с Наташей? – задал сын самый важный вопрос.

– Ее лучше взять с собой.

– Она может не перенести самолет. В ее положении это опасно.

– Еще опасней оставлять ее здесь. Выбирай сам.

– А куда, по-твоему, мы должны исчезнуть?

– Я вас посажу на первый утренний московский рейс. Но Москва – это тоже ненадежно. Пит в последнее время проявляет чудеса хитрости, и узнать наш московский адрес ему не составит труда. Через два-три дня я вас переправлю в Грецию, к моим друзьям.

– Опять самолет! – застонал Олег.

– Что поделаешь? – развел руками будущий дедушка.

– А сколько мы там пробудем? – совсем поникшим голосом спросил банкир.

– Месяц, а может, и два. Лучше всего вам вернуться после выборов мэра.

Будет неплохо, если девочка родит в Греции, – подбодрил его Поликарп. – Там родилась твоя бабушка. – Он ткнул жирным пальцем в портрет женщины на стене и сглотнул комок, подступивший к горлу. – Бабушка будет радоваться на том свете!

Олег поднял голову, поправил сползшие на нос очки и тоскливо посмотрел на портрет женщины, закутанной в цветастую материю, машинально покачал головой, как это делала в детстве бабушка, когда он озорничал, и заключил со свойственной ему рассудительностью:

– В конце концов, и там можно найти работу. Попробую открыть филиал…

– Теперь у меня развязаны руки! – потирал руки Поликарп, когда во дворе взвыл мотор машины Олега.

* * *

К старому пешеходному мостику в парке Лермонтова он приехал заранее, чтобы хорошенько обследовать местность. Ведь Криворотый мог спокойно спрятать людей по эту сторону моста. Федор предупредил босса, что, если он заметит его людей, сделка не состоится, он развернется и уедет. Пит клялся, что с его стороны не будет никакого подвоха, он заинтересован в получении кассеты.

Федор обшарил заросли кустарника, наведался в близстоящую беседку, заросшую крапивой, дошел даже до «чертова колеса», заржавевшего, годного разве что на металлолом. Нигде ни души, как в фантастическом фильме. Он ощутил себя инопланетянином, прилетевшим на Землю, когда там все человечество вымерло.

Вернулся к мосту. До назначенного времени оставалось пятнадцать минут.

По ту сторону тоже все спокойно. Уродливой грудой кирпичей с амбразурами окон возвышается трехэтажный корпус завода, еще один вымерший объект. Прямо на дороге, ведущей к мосту, сиротливо стоит автокар, брошенный кем-то впопыхах.

Тишина и свежесть настолько переполняли его измученную душу, что Федор подумал: «В такое утро мне не может не повезти».

Ночь он провел в обдумывании последних деталей ближайшего будущего.

Оно по-прежнему рисовалось ему в радужных красках, несмотря на неимоверные трудности, ожидавшие их с Настей. А будущего без Насти он уже не представлял.

Минувшей ночью все переигралось. Они не поедут ни к ней, ни к нему. Ее разыскивает милиция и наверняка ведет наблюдение за домом на проспекте Мира. В доме Федора может устроить облаву Пит. Они поедут по Колымскому тракту, никуда не сворачивая, пока не окажутся загородом. Там придется немного поплутать. Он повезет Настю в маленький районный центр, где живут его родственники. Много родственников. Он сам из тех мест. Это, конечно, тоже большой риск, ведь в маленьком городке они будут у всех на виду. Но долго они там не задержатся, может, только до конца лета, потом что-нибудь придумают. Денег, заработанных на последней изумрудной ходке, им на первое время хватит. А потом она позвонит своему опекуну, чтобы тот снова сдавал квартиру и причитающуюся ей часть денег перечислял на Настин счет в банке. Правда, счета пока никакого нет, но со временем они его откроют. Главное – уйти от преследования, скрыться, затаиться.

Большая стрелка часов неумолимо двигалась к цели. В окрестном пейзаже ничего не изменилось, если не считать не на шутку раскаркавшихся ворон над корпусом завода. Может, какой-нибудь кустарь-одиночка наведался туда по старой памяти, как в скобяную лавку. Да только там наверняка уже все разворовано. Или бомж, нашедший здесь пристанище, раскрыл ясны очи и принялся делать зарядку, вот вороны и ошалели, не ожидая от бомжа такой прыти. Да и кто вообще разберет этих дурных птиц? Захотелось покаркать, вот и раскаркались! Вороны никак не могли уняться, но Федору надоело строить домыслы насчет их безобразного поведения – нарушили такую вселенскую благодать!

Вдали на горизонте появилась белая машина. Он сразу узнал «Волгу»

Пита. Сердце забилось чаще. Федор бросился к «опелю». Быстрым движением руки открыл бардачок. Достал видеокассету. Прижал ее к груди.

– Какая ты молодец! Какая умничка, что сохранила эту реликвию! – шептал он, будто Настя могла его слышать.

Ему казалось, что «Волга» едет очень медленно. Секунды равнялись часам. Он оглянулся, еще раз обшарил взглядом свою территорию: заросли кустарника, беседку, «чертово колесо». Никакого движения, все тихо, все в порядке, осталось совсем немного.

«Волга» остановилась возле моста. Федор с удовлетворением отметил, что Настя жива и невредима, сидит на заднем сиденье между двумя амбалами. Первым из машины вышел Криворотый и крикнул Федору:

– Покажи!

Федор поднял кассету над головой.

– Как договорились! – предупредил Пит. – Без глупостей!

Они договорились, что босс лично, без охраны переведет Настю через мост и только тогда получит кассету. Условие не очень выгодное для Пита, но тот его принял. Мост был короткий, всего пять-шесть метров в длину, и все равно не хотелось подставлять спины бравым парням Криворотого. Как только Настя окажется рядом, а Пит повернется и пустится в обратный путь, они сбегут вниз по ступенькам и станут неуязвимы из-за невысокой насыпи, если кому-нибудь взбредет в голову стрелять с того берега.

Амбалы вытащили из машины Настю. Пит со знанием дела снял с нее наручники. Он не очень-то торопился. Перебросился парой слов с парнями. Помахал рукой Федору – сейчас, мол, приду! Внимательно осмотрелся вокруг. «Тоже, видать, боится западни!» – подумал Федор. Его уже пробирала нервная дрожь нетерпения, а тот все почему-то медлил.

Наконец он взял Настю за руку, как маленькую девочку, и направился с ней к мосту. Федор внимательно следил за амбалами. И тот и другой держали правую руку на кобуре, не спуская с него глаз. "Не надо делать лишних движений!

– приказал он себе. – Кто знает, что на уме у этих ребят?"

Они прошли половину пути, и Федор уже мог различать выражения их лиц.

Пит был внешне спокоен и даже весел, но глаза его неустанно шарили за спиной Федора. Настя остановившимся взглядом смотрела вперед, но скорее не на него, а сквозь него.

И вот свершилось! Они подошли вплотную. Пит взял кассету и выпустил Настану руку из своей.

– Ты ничего не перепутал? – недоверчиво спросил он. – А то всучишь мне «Неуловимых мстителей»! Хотя мстители-то уловимы! – скаламбурил он.

– Это то, что вам надо, – дрожа всем телом, заверил его Федор. По телефону он был куда смелее и обращался на «ты».

– Ладно. Обманешь – пожалеешь. Из-под земли достану! – Потом он обратился к Насте:

– Ничего не скажешь на прощание?

– Чтоб ты провалился на обратном пути! таково было ее пожелание.

– Ну, спасибо! Отблагодарила, значит? – рассмеялся Криворотый и, повернувшись к ним спиной, крикнул через плечо:

– Пока, ребятки! Совет вам да любовь! – и быстро зашагал назад.

– Бежим! – дернул ее за руку Федор, и они чуть не кубарем скатились по ступенькам.

До машины оставалось несколько шагов. Они исчезли из поля зрения амбалов Пита.

– Пусти! – вдруг остановилась Настя и выдернула свою руку.

– Ты что, Настя? – он изумленно вытаращил глаза. – Надо скорей уезжать! Они могут нас перехватить! По ту сторону моста хлопнули дверцы и заработал мотор.

– Ты – трус! Мелкий трус! – закричала она. – Почему ты не выстрелил ему в спину? Больше такой возможности не будет никогда!

– Но мы бы погибли!

– Мы и так погибнем!

– Сядь в машину! Прошу тебя! Так опасно стоять! Надо ехать!

«Волга» Пита отъехала от моста.

Федор снова схватил Настю за руку и поволок к машине.

– Пусти! – кричала она. – Пусти! Я не хочу с тобой! Оставь меня в покое! Я тебя ненавижу! Ненавижу! Ты трус! Ты не понял самого главного! Все меня предали! Все! И никто ни черта не понял!

Он уже дотащил ее до машины, осталось только открыть дверцу и запихать ее туда вместе со всеми несправедливыми словами в его адрес.

Он перевел дыхание и спросил:

– Чего я не понял?

– Что иначе…

Она недоговорила. Раздался выстрел.

– Ой, как больно! – прошептала Настя. – Как жжет… – и упала к нему в объятия, уткнувшись подбородком в плечо.

Правая рука Федора почувствовала влажную, липкую ткань.

– Что это?

Он не мог ничего понять. Вокруг не было ни души. Ни в кустах, ни в беседке, ни на «чертовом колесе», ни на старом пешеходному мосту – нигде! Кто же стрелял? И тут он задрал голову выше. Из-за насыпи был виден только третий, последний этаж заводского корпуса. В одном из окон стоял человек. С карниза свисало ружье с оптическим прицелом.

– Что ж ты больше не стреляешь, гад? – недоуменно произнес Федор, а потом истошно заорал человеку в окне:

– Стреляй! Стреляй в меня, гад!

Тот скрылся. И только вороны продолжали оголтело каркать.

– Не надо, Феденька, – попросила Настя. – Поехали…

Он бережно усадил ее на переднее сиденье, взялся окровавленными руками за руль.

– Потерпи немного. Мы скоро приедем. Он обманывал не только ее, но и себя. Ночью Федор прикинул, что дорога до его родного города займет не меньше пяти часов, а значит, надо было на ходу принимать решение, ища другой вариант, но здраво рассуждать в таком состоянии он не мог. Его колотила мелкая Дрожь.

Мысли путались.

– Сейчас-сейчас, – приговаривал Федор. – Еще немного…

Приговаривая так, он тем не менее действовал по-задуманному и свернул на ту самую узкую дорогу, которая вливалась в Колымский тракт и на которую он так надеялся еще несколько минут назад.

Дорога оказалась ухабистой. Их бросало из стороны в сторону. Настя вскрикнула и потеряла сознание.

Он продолжал путь, пока не услышал у самого уха ее хрип.

Они не доехали метров двухсот до тракта. По обеим сторонам дороги волновались сосны лесопарка. С трассы доносился гул машин. Каким не правдоподобным и недосягаемым был теперь этот гул!

– Настя! Настенька! – Федор крепко обнял ее, прижался к бледной, но горячей щеке. Он пытался докричаться и беспомощно твердил:

– Что же делать?

Настя только хрипела, и ему казалось, что это длится очень долго.

Потом она умолкла. Открыла большие кошачьи глаза, но его не узнала. Уж больно далек от мирской суеты был этот взгляд. Тело ее содрогнулось. Так иногда содрогаются девственницы перед тем, как отдаться неизведанному. Он снова припал к ее уже охладевшей щеке, сжал в объятиях, будто мог удержать в ладонях эту крохотную, неокрепшую жизнь.

«Опель» стоял посреди дороги, и разъехаться с ним не представлялось никакой возможности. «КамАЗ», вставший ему в хвост, просигналил три раза.

Шофер, молодой ухватистый парень, спешил как на пожар. В это субботнее утро он вез своему начальнику на дачу украденные со стройки материалы. Он специально выбирал окольные пути, чтобы не светиться перед автоинспекцией, ведь никаких документов на стройматериалы при нем не было. И на тебе – такой винегрет! Этот придурок встал посреди дороги и целуется со своей милкой почем зря!

Парень еще раз посигналил «опелю», смачно выругался и вылез из машины, по-деревенски поправляя закатанные рукава рубахи, настраивая себя на грубость и праведный гнев.

– Эй, приятель! Ты тут не один, между прочим! – стукнул он кулаком по бамперу, нагнулся, чтобы посмотреть этому наглому кобелине в глаза, и обмер.

«Кобелина» держал в объятиях девушку с белым, как полотно, лицом, с помертвевшим взором, с седыми волосами, черными на кончиках, будто выпачканными в саже. Парня сотрясали рыдания, лицо было мокрым от слез, а руки… и руль… и нечаянный мазок на лобовом стекле…

Ни слова не говоря, шофер бросился к родному «КамАЗу», напуганной кошкой запрыгнул в кабину и дал задний ход.

– Черт знает что творится на белом свете! Подальше от греха, подальше от греха… – твердил он потом всю дорогу,словно молитву.

Сад Мандельштама, расположенный в центре города и окруженный домами, выстроенными в начале века преимущественно в стиле модерн (теперь там по большей части размещаются деловые конторы, офисы солидных фирм или живут очень состоятельные люди), благоухал цветами, пел птицами, жужжал шмелями, сопел носами утренних бегунов, оглашал окрестности радостным лаем собаки, вытащившей на прогулку своего сомнамбулического хозяина.

Такое райское место не предназначено для деловых встреч вроде той, что мэр назначил Поликарпу. Об этом он думал всю дорогу, глядя в затемненные окна машины, которые скрывали от мира его лицо.

На свидание с мэром он ехал из аэропорта. Проводил сына с беременной невесткой в Москву. Обеспечил им надежный эскорт. Олег даже смутился:

– Я пока еще не министр финансов, чтобы меня так охраняли.

– Поживем – увидим. – Отец похлопал его по спине с самодовольным видом.

Вчерашний день неудач и разочарований, слава Богу, кончился! «Сегодня мой день! – уверял себя Поликарп. – Сегодня я возьму реванш!»

Спать он не ложился. Никто в его «королевстве» этой ночью не спал. Все три комнаты кладбищенской резиденции гудели без умолку. Вырабатывали план действий. Приводили своих людей в боевую готовность. Все новые и новые машины прибывали на кладбище, прибывали до самого утра, так что тесно стало покойникам.

– В моем возрасте бессонная ночь – катастрофа! – пожаловался он телохранителям, квадратномордым парням на заднем сиденье.

Те понимающе закивали в ответ, а храбрец шофер, мужчина средних лет, страдающий базедовой болезнью, подхалимствующе заметил:

– Какие ваши годы, Анастас Гавриилович!

– Тебе бы мои годы, сопляк! Доживи сначала, а потом вякай!

Телохранители перемигнулись, а шофер замкнулся, ушел в себя. Босс не выспался. Лучше попридержать язык.

Машину оставили у главного входа. До летней эстрады предстояло пройти еще метров сто. Она находилась в глубине сада. Несмотря на ранний час, было довольно людно из-за бегунов и собачников. Поликарп и телохранители в строгих черных костюмах сразу бросались в глаза.

– Все-таки у него башка не варит! – возмущался гробовщик. – Ему, конечно, удобно. Он здесь живет. А мне каково? Я ведь не Кио, чтобы меня на летнюю эстраду приглашать? К тому же это территория старика Лося.

Он замолчал, обдумывая последнюю фразу. Может, стоило взять с собой побольше людей? Он огляделся по сторонам, но ничего угрожающего здоровью не заметил, если не считать безмозглую осу, которая намеревалась нырнуть ему за шиворот.

Эстрада пустовала. Он сел в третьем ряду. Вытер носовым платком выступивший пот. От нечего делать уставился на сцену, будто там происходило нечто занимательное. На самом деле сцена представляла из себя обычное деревянное сооружение, без занавеса и кулис, с полукруглой арьерсценой. Кулисы заменяли две двери, ведущие в гримерные для артистов. Рядом с каждой дверью имелось маленькое окошко, какие бывают в будках киномехаников.

Поликарпу показалось, что в одном из окошек мелькнула чья-то голова.

«Это из-за бессонной ночи мерещится», – успокоил он себя.

– Пойди-ка подергай эти штуки! – приказал он одному из телохранителей, чтобы окончательно успокоиться.

Так и есть. Двери заперты.

– Хреновое место! – опять высказался он вслух и услышал знакомый голос:

– Кто тут ругается? Вечно ты всем недоволен! Мэр выглядел под стать времени и месту: в спортивном желто-голубом костюме и кроссовках, весь взмокший, с раскрасневшимся лицом.

– Утренняя пробежка благотворно влияет на умственную деятельность, – как всегда, издалека начал он. – Рекомендую.

Он появился неожиданно откуда-то из-за кустов, с левой стороны от эстрады. Присел рядом с Поликарпом, а из-за кустов выполз детина двухметрового роста.

– Мальчик вместе с тобой бегает? – указал на детину босс.

– Разумеется, – не понял шутки мэр и продолжил:

– Я недавно прочитал в журнале «Физкультура и спорт»…

– Послушай, – по-простому обратился к нему Карпиди, – я знаю, что ты мастер языком молоть, но у меня мало времени. Давай о деле.

– Ты имеешь в виду Шаталина?

– Да.

– Он не захотел с нами сотрудничать.

– Почему?

– Причин несколько, но главная, на мой взгляд, – дело Овчинникова.

– Тьфу! – сплюнул Поликарп. – Дался им всем Овчинников! Мертвых надо оставить в покое и думать о живых, – ударился в привычную для него философию босс. – Напрасно, Саня, напрасно! – покачал он голоси. – Ас Петькой он, случайно, не спелся?

– По моим сведениям, они встречались пару раз.

– Так я и знал. Наш пострел везде поспел! – Поликарп насупился и предупредил:

– Готовься к худшему, голуба.

– Что это значит?

– Предстоят жаркие денечки. Примерно такие, как в девяносто втором году. Так что повремени пока с физкультурой и спортом, если хочешь дожить до выборов.

– Ты с ума сошел? – неожиданно по-бабьи взвизгнул мэр.

– Я сошел? – Карпиди сунул руку во внутренний карман пиджака и достал оттуда аудиокассету Беспалого. – Возьми послушай на досуге, – протянул он ее мэру, – сразу поймешь, кто сошел с ума.

– Я тебе тоже приготовил сюрприз, – загадочно улыбнулся мэр, передав кассету детине. – Только не удивляйся и реагируй на происходящее без эмоций.

Мэр трижды хлопнул в ладоши, как иллюзионист со стажем. И фокус удался на славу. Так что видавший виды Поликарп ахнул, несмотря на предупреждение.

Двери обеих гримерных на сцене раскрылись, и оттуда высыпала дюжина молодцов с автоматами напере-вес. Парни молча наставили автоматы на немногочисленных зрителей.

– Как тебе такой спектакль? А-а? – радовался иллюзионист.

– Ничего. Пробирает, – без особого восторга похвалил Поликарп и жестом приказал своим телохранителям убрать пистолеты. – И чьи же это бравые ребята?

– Мои, – раздался с верхних рядов скрипучий голос Лося.

Старый босс тоже выглядел по-спортивному: ярко-красный костюм, кроссовки. Длинные седые волосы и серьга в ухе как-то не шли к этому наряду.

– Я вижу, вы на пару читаете журнал «Физкультура и спорт», – съязвил Карпиди.

Лось махнул рукой своим ребятам, и те опустили автоматы, но со сцены не ушли.

– После неудачи с Шаталиным Георгий Михайлович сам предложил мне свои услуги, – прокомментировал происходящее мэр.

– Есть смысл нам договориться, – проскрипел Лось. – Тогда выборы мэра пройдут по нашему сценарию, при этом интересы обеих сторон будут учтены. Нам, старикам, проще пожать друг другу руки, чем связываться с молодежью, мараться о бывших шестерок.

– Рукопожатие под дулами автоматов? – возмутился задетый за живое Поликарп. – За кого ты меня держишь, старый хрен?

– Ты любишь эффекты. Я тоже люблю эффекты. Это красиво. – Лось артистично тряхнул головой, откинув назад непослушные волосы, и продолжил:

– Шаталин – птица не того полета. Ты ошибся, сделав на него ставку. Он до сих пор не усвоил, что выгоду надо рвать зубами, даже если по ошибке отхватишь полруки соседа! Иначе просто не выжить в нашей болотистой местности.

– Это правильно, – согласился гробовщик, любитель философских рассуждений, пышных аллегорий и эффектов.

– Видишь, как мы понимаем друг друга. – Лось протянул ему жилистую, костлявую руку.

– Ты когда-то меня не принимал всерьез, – напомнил Поликарп, прежде чем вложить в руку Лося свою жирную пятерню. – Говорил, пусть роет могилы, должен же хоть кто-то созидать.

– С тех пор утекло много воды. Рукопожатие состоялось.

– Ну, вот и прекрасно! – подвел черту мэр, снова взвизгнув по-бабьи. – Теперь можно спокойно начинать предвыборную кампанию!

– Рано радуешься! – остудил его пыл Карпиди. – У Пита есть какой-то компромат на тебя. Он вчера мне об этом сказал по телефону.

– У Пита? – выпучил глаза мэр и помрачнел.

– Что, слабо заарканить еще и Криворотого? – засмеялся Поликарп. – У тебя неплохо получается! Дай ему почитать «Физкультуру и спорт» – может, клюнет? Глядишь, натянет спортивные штанишки и составит вам компанию!

– Пит – это серьезно, – пробормотал упавшим голосом мэр.

– А ты хлопни три раза в ладошки! – продолжал издеваться Поликарп.

– Он может испортить нам всю игру, – подтвердил опасения мэра старый босс.

– Не паникуйте, ребята! – с видом своего парня успокоил их Карпиди. – Петьку я возьму на себя!

Людей типа гробовщика Лось понимал с полуслова. Он высокомерно прикрыл веки, будто хотел сказать:

«Дерзай, дерзай, Карпуша! Ты любишь делать грязную работу! Это как раз по тебе!» Вслух же произнес следующее:

– Не буду вас больше задерживать, друзья. – Последнее слово он выделил. – У всех у нас полно дел. Хорошо их начинать с утра.

– И начинать успешно, – добавил мэр. Лось поднял костлявую руку вверх и громко щелкнул пальцами. Добры молодцы в тот же миг зашевелились, будто их расколдовал волшебник, и начали покидать сцену.

– Не ожидал от тебя такой прыти! – скорчив недовольную мину, бросил гробовщик Светлоликому, глядя вслед удаляющейся фигурке в красном костюме.

– Не надо делать преждевременных выводов, Анастас, – вновь загадочно улыбнулся опытный иллюзионист и не без самодовольства добавил:

– Главное представление – впереди…

У другого входа в сад Мандельштама Лося ждал длинный, стального цвета БМВ. Он ловко, как пацан, прыгнул на заднее сиденье. Дождался, когда весь эскорт охраны рассядется по машинам, и скомандовал шофеРУ:

– Трогай!

Человек, сидящий рядом с шофером, обернулся к боссу, показав белоснежную улыбку в обрамлении черной бороды.

– Господин Клейнер ждет вас в гостинице, – сообщил он, – наши люди довели его до нужной кондиции. Он выложил все, что имел за душой.

– Ну, и?.. – проскрипел Лось.

– Приехал в город по просьбе Пита. План вашего исчезновения – это тоже выдумка Криворотого. Пит вынашивал планы, как подмять под себя нашу организацию с помощью Шаталина. На самом деле в Америке Клейнер занимается бизнесом, но обороты невелики. Он рассчитывал на ваши деньги, на то, что вы согласитесь вложить капитал в его дело. Потому и принял предложение Пита приехать.

– Пит знает, что Клейнер до сих пор в городе?

– Нет. Они попрощались в среду. Клейнер сообщил Криворотому, что сделка сорвалась. Тот пожелал американскому бизнесмену счастливого пути.

– Он не мог проверить, улетел Клейнер в Москву или нет?

– Мы подстраховались и на этот случай, отправили в Москву человека по документам Клейнера, но, похоже, Пит не очень-то беспокоился о судьбе своего друга. На него, видать, навалились дела поважнее.

– Вы там не слишком переусердствовали с американцем?

– Что вы, Георгий Михайлович! – всеми зубами улыбнулся чернобородый. – Он даже рад. Мы перевезли его в шикарную гостиницу, приставили личную охрану.

Вы навестите его?

– Не сегодня, – подумав, решил Лось. – Ты нашел замену?

– Да, – весело ответил бородач. –Хотите взглянуть? Босс поморщился, махнул рукой и, откинув голову назад, проговорил еле слышно:

– С меня на сегодня хватит!

Сегодняшняя сделка с Поликарпом ему обошлась дорого – в несколько бессонных ночей. Он не представлял себе, как пожмет руку гробовщику, как сможет унизиться, дойти до такого. Он всегда воспринимал Карпиди как большую смердящую помойку, позорящую го-род, но необходимую ему. И вот ему самому пришлось покопаться в этой помойке, залезть с головой в дерьмо, как последнему грязному бомжу, ищущему пропитание в мусорном ящике. После сегодняшнего рукопожатия ему уже никогда не отмыться, да он и не собирается вылезти чистеньким из дерьма!

Шаталин, сам того не сознавая, усугубил ситуацию. Лось еще на юбилее Сани понял, что мэр поставил на молодого предпринимателя, и был отчасти этому рад. Шаталин нравился боссу. При таком раскладе он надеялся незаметно уйти со сцены. Теперь же, после отказа Шаталина занять его место, игра пошла вслепую, и каждый день до начала предвыборной кампании мог стать роковым.

Он усилил охрану. Он отправил свою старуху к родственникам в Одессу.

Там ее надежно спрячут, чуть ли не в катакомбы! Но он прекрасно понимал, что любые меры могут оказаться недостаточными. Он велел своим людям задержать Потапова-Клейнера в городе и не выпускать до тех пор, пока тот не понадобится ему. А что понадобится – это уже Лось решил для себя окончательно.

Он пошел на сговор с мэром, чтобы обезопасить свой уход. Пошел, вполне отдавая себе отчет, что апофеозом этого сговора станет рукопожатие с гробовщиком. И все-таки пошел, превозмогая ненависть и омерзение. «Так надо, чтобы выжить», – эта фраза стала для него девизом в последние дни.

Он всегда тяжело переживал разлуку с женой. В старости привязанность к любимому человеку приобретает патологический характер и разлука с ним, даже самая кратковременная, кажется фатальной – разлукой навсегда.

Он сказал жене на прощание: «До встречи в Америке!» «Скорей бы», – грустно ответила она.

Не поднимая усталых век, не отрывая от спинки сиденья налитой свинцом головы, он приказал бородачу, наполнив салон БМВ скрипом своего голоса:

– Предупреди Клейнера, что завтра свершится. Операцию назначаю на пять утра. И чтобы никаких проколов!

– Георгий Михайлович! – взмолился тот. Приказ босса явно застал его врасплох. – А что будет со мной?

– В каком смысле?

– Я что, так и останусь в заместителях у Шаталина?

– Что тебя не устраивает? Шаталин ничего не должен знать об операции.

Все останутся на своих местах. Нового босса изберет совещание.

– Неужели мне ничего не причитается за работу? – Улыбка исчезла с лица бородача.

– Не гони лошадей, Миша. Потерпи до совещания. Недолго осталось…

И снова утро началось с оглушительного телефонного звонка, как неделю назад, как во вторник…

– Бог любит троицу, – не очнувшись ото сна, прошептал Саня.

Как и неделю назад, как и во вторник, звонил Пит.

– Ты совсем охренел, Петька!

– Ночью надо спать, а не развлекаться с дамочками! Все про тебя знаю, Санек! Не ожидал, что какая-то актрисочка сможет так тебя увлечь!

– Иди к черту!

– Моя агентура славно поработала! Имя, фамилия, год рождения, – продолжал веселиться Криворотый.

«А я до сих пор ничего этого не знаю!» – больно отозвалось внутри у Шаталина. Он проснулся окончательно. Посмотрел на кровать. Девушка, по обыкновению, накрылась с головой.

– Че тебе надо? – задиристо крикнул он в трубку.

– Ладно, не дрейфь! Шантажировать тебя не собираюсь! Звоню совсем по другому поводу. Хочу поздравить с избавленьицем.

– С каким избавленьицем? – не понял Саня.

– А сам не догадываешься?

– Дочь Овчинникова?

– Молодец!

– Ее больше нет?

– Умничка!

– Ты все-таки выполнил задание Поликарпа, – ухмыльнулся Саня.

– Не болтай чепухи! А лучше буди свою актрисочку, чтобы она сварила тебе кофе покрепче, и валяй ко мне. У меня сегодня огромная развлекательная программа. Во-первых, посмотрим кино. Этот сука охранник в доме Овчинникова оказался ушлым парнем. Заснял наши рожи на пленку. Так что вспомним молодость, Санек. Ты, кстати, получился замечательно! Ну, а у меня – сам знаешь – морда нефотогеничная! А во-вторых, есть что обсудить. Как говорится, заглянем в прошлое и потолкуем о будущем.

– Хорошо, – еле выдавил из себя Шаталин.

– Знаешь, как добраться до моего загородного дома?

– Найду.

– Ладушки!

Когда Саня повесил трубку, она уже сидела на кровати и затравленно глядела на него.

– Что с Настей?

Он уже знал, что сейчас будет. Утро у них обычно начиналось с истерики. Истерика переходила в безудержный любовный вихрь. Потом они говорили друг другу кучу нежных слов, но времени всегда не хватало – он опаздывал на работу. А когда возвращался домой, все начиналось снова, как по писаному.

Но сегодня произошли изменения в сценарии. Она не закричала, слезы не брызнули, ему в голову не полетели тяжелые предметы.

– Я сразу поняла, что судить ее за убийство не будут.

– Некому судить, – пробурчал в ответ Саня и закурил.

– Ты поедешь к нему?

– Да.

– Зачем тебе это надо?

– Он что-то разузнал про тебя. Надо выяснить.

– Вторая кассета у него?

– Да.

– Так я и знала.

Видеокассета не давала ей покоя с того момента, как она узнала об аресте подруги. У нее были ключи от Настиной квартиры, и она знала о тайнике, но Шаталин ее не пускал. «За квартирой наверняка следят», – предполагал он.

«Но, если кассета окажется в руках милиции, ты пропал!» – «А если в руках милиции окажемся мы?» – «Тебе помогут выкарабкаться!» – «А тебе?»

В конце концов девушка настояла на своем, и вчера вечером они отправились на проспект Мира.

Он не вошел в квартиру, вжавшись в дверь.

– Что с тобой? – спросила она.

– Не понимаешь?

– Нет.

– Начинается приступ. Эти стены не принимают меня. Давай побыстрей!

Но задерживаться не пришлось. Тайник был кем-то вскрыт…

– Я сварю тебе кофе, – последовала она совету Криворотого. Встала, набросила легкий халатик и спустилась на кухню. Она привезла из общежития все свои вещи. Окончательно перебралась к нему. «Ты меня больше не презираешь?» – «Я не могу без тебя жить!»

Саня остался в спальне, поставив перед собой телефон. Он не понимал, что происходило вокруг него в последние дни, а что-то происходило. О нем будто забыли. «Отец» явно избегал встречи с ним. Впрочем, он и сам не жаждал столкновения с Лосем после разговора во вторник «У Сэма». Еще более странные дела творились с его замом. Миша всю неделю провалялся на больничном, а между тем один из сотрудников фирмы видел его выходящим из дорогой гостиницы, другой сотрудник рассказывал и вовсе небылицы: Миша вчера приехал в клуб в машине босса. Сотрудники сообщали все новые и новые подробности, совсем маловероятные, они явно наушничали, чернили бородача, чтобы низвергнуть того с пьедестала, чтобы самим поскорее подняться на ступеньку выше.

И все-таки информация о заме настораживала. Неужели Лось решил сделать Мишу своим преемником? Немыслимо. Как они могли схлестнуться? Когда? Их пути пересекались только в клубе. А может, бородач давно ходит у «отца» в осведомителях? Об этом он как-то не подумал. Что вообще он знает о своем заме?

Тридцать восемь лет. По специальности экономист. Женат. Куча детей. Весь насквозь пропитан русским духом. Бредит монархией. Примерный христианин. Ходит в церковь, соблюдает посты, отмечает православные праздники. До их фирмы работал в НИИ, получал гроши, не избалован роскошью. Любит женский пол. Своими любовными похождениями заткнет за пояс любого донжуана. С удовольствием рассказывает о своих победах. Страдает, что в клубе мало женщин, а клуб посещает регулярно. Желание примелькаться, быть на виду граничит в нем с лакейской услужливостью. Да, такой человек мог понравиться Лосю, хотя между ними целая пропасть.

«Справлюсь-ка я о его здоровье!» – подмигнул Шаталин своему отражению в зеркале и набрал домашний номер зама.

Ему ответила жена:

– А Миши дома нет.

– Куда он в такую рань?

– Сказал, что по делам.

– Он на своей машине уехал?

– Нет. За ним приехали.

Вот, оказывается, какая важная персона! Кто бы мог подумать! Надо будет пощупать его вечером в клубе! Саня поморщился от собственных мыслей. Он не собирался сегодня в клуб. Он слишком мало уделяет времени своему «подарку».

К тому же необходимо выспаться. Он стал спать по три-четыре часа в сутки. И все из-за нее! Но он готов вообще не спать, лишь бы она всегда была рядом.

С такими мыслями Шаталин спустился вниз.

Ее взгляд в это утро удивительно мягок, несмотря на черные круги под глазами. Что-то новое намечается в их отношениях. Истерика не состоялась, но ведь не может она так спокойно перенести смерть подруги, которую предала.

– Тебе не жалко Настю?

– Зачем ты спрашиваешь?

– Ив самом деле… Глупо.

– Я похоронила ее еще во вторник, когда тебе позвонил Пит. Ты ведь тоже не думал, что она останется жива?

– Не думал, и все же не верилось…

– Ты что, плохо знаешь своего приятеля? Он почувствовал дурноту. Ему предстояло полдня провести с Питом. Неделю назад, когда погиб Серега Демшин, они пили в доме на Рабкоровской водку и закусывали огурцами из холодильника – и ничего. И встреча после долгой разлуки была довольно теплая. Что же случилось?

– Тебе плохо?

– Знаешь, в последнее время мои приступы участились. Раскрой пошире окно!

– Это поможет?

– Всегда помогало. Странно, раньше я думал, что причина моей болезни в одиночестве. Теперь у меня есть ты, а приступы участились.

– Одиночество тут ни при чем.

– Откуда ты знаешь? Кто-то из твоих знакомых страдал клаустрофобией?

– Был один приятель. Не смотри на меня так! Я испытывала к нему только сестринские чувства!

– Что ты подумала? Я не ревную. – Он с досады передернул плечами, но через некоторое время попросил:

– Расскажи мне о своем приятеле.

– Тебе уже лучше?

Она настежь раскрыла все окна на кухне и в гостиной.

– После чашки твоего кофе можно жить, – похвалил Саня. – А я никогда не умел его варить. Так что ты начала мне рассказывать?

– Еще не начала, – усмехнулась девушка, и он с удовольствием заметил, что подбитый недавно глаз у нее совсем прошел, опухоль рассосалась, и осталось лишь малоприметное желтое пятнышко. –Ты мифы Древней Греции когда-нибудь читал?

– Боже упаси!

– Совсем темный!

– А твой приятель их читал?

– Мой приятель их знал наизусть. – Она снова усмехнулась. – Был такой герой по имени Орест. Он убил свою мать Клитемнестру, отомстив за отца. И его начали преследовать Эринии, богини мести. Он не мог находиться в четырех стенах и спасался бегством. Теперь понимаешь? Греки – большие фантазеры, придумали каких-то Эриний. Я думаю, на самом деле у Ореста была клаустрофобия. Когда у тебя начались первые приступы?

– Не помню. Года три-четыре назад.

– А может, пять?

– Мы каждый день будем предаваться «приятным» воспоминаниям? – неожиданно вспылил он.

– Ой, прости! Я не хотела!

– Все норовят ткнуть меня мордой, как напакостившего котенка, в собственное дерьмо! Вот, Саня, смотри не забывай! Да сколько можно, в конце концов? Смотрю! Не забываю! Всю душу себе истерзал!

– Прости, Санечка! Я больше никогда не буду! Я сама-то…

Он не дослушал, выскочил во двор и бросился к машине. Девушка крикнула ему из окна:

– К обеду вернешься? – Он не ответил, завел мотор. – Я буду ждать… – беспомощно произнесла она вслед улетающему «крайслеру».

Он вовсе не разозлился на нее, и сцена была устроена специально.

Просто он боялся признаться своей любимой, что не может находиться в четырех стенах и поэтому спасается бегством. Слава Богу, что, в отличие от древнего героя, у него есть такая быстроходная штука – обломятся Эриний!

Поликарп приказал отвезти себя домой и всю дорогу бормотал в полусонном бреду:

– Спать, спать, спать, всем спать…

Дома его встретила толстуха с пышной грудью, бывшая оперная певица, которая жила у него на содержании и третий год делила с ним постель.

– Кушать будешь? С вечера напекла пирожков… Хоть бы позвонил!

Хочешь, подогрею? – суетилась она вокруг гробовщика.

Он же твердил одно:

– Спать, спать, спать, всем спать…

На ходу сбросил пиджак, стянул с жирных плеч подтяжки, вкатился в спальню. Не дойдя до кровати, спустил брюки, оставшись в цветастых семейниках.

Скинул ботинки, перешагнул через проклятые брюки, вывернув штанины наизнанку.

Чуть не упал. Рванул галстук, выдернул из его петли отяжелевшую голову. Глаза слипались. Оставался последний штрих – расстегнуть пару пуговиц на рубахе, и ну ее, к чертям собачьим! Мешала суета за окном.

– Они ведь не дадут мне спать! – вскрикнул он, ужаленный прилетевшей мыслью.

Распахнул окно. Охранники, телохранители, помощники – все смешались в единую серо-бурую массу.

– Я буду спать до вечера! – оповестил он их. – Меня не будить!

– А как же, Анастас Гавриилович?.. – попытался кто-то возразить.

– Меня не будить в любом случае! – еще боле грозно приказал босс. – Что бы ни случилось, я буду спать!

Окно захлопнулось. Люди в растерянности переглянулись. Спать в такое тревожное время казалось им верхом легкомыслия.

Он нырнул в теплое, молочное море. Снился маленький Олег. У него разбились очки. Стекла рассыпались на мельчайшие осколки. Мальчик попытался их собрать и поранил руку. Приблизил ладонь в алых порезах к самому носу отца, так что закрыл весь обзор. Прошептал в недоумении:

– Папа, это кровь.

Петр Николасвич Максимовских, по кличке Пит, которого все за глаза называли Криворотым, питал в жизни одну-единственную страсть, о которой никто не догадывался, – страсть к декоративным рыбкам, водорослям и аквариумам. В своем загородном доме-двухэтажном особняке, выстроенном по индивидуальному проекту в немецком стиле, – он отвел целую комнату под аквариумы, большие и маленькие, разнообразных геометрических форм, с подсветкой и даже с шумом прибоя. Вид морского дна его завораживал. Он мог часами сидеть в этой комнате, откинувшись на мягкие подушки, погружаясь в нирвану.

Об этой комнате без окон, спрятанной от посторонних глаз, знала только горничная, тетя Маша. Ей приходилось здесь прибирать и следить за святая святых – за аквариумами.

Тетя Маша жила в доме Криворотого почти два года безвыездно. Дом держался полностью на ее беззаветной преданности боссу. Тетя Маша не приходилась Питу родственницей. Он вообще не признавал никаких родственных связей. Она была матерью его школьного товарища, который, женившись, выставил мамашу из однокомнатной квартиры на улицу, чтобы не мешала семейному счастью.

Она пришла к Пете Максимовских, узнав, что тот вращается среди богатых людей.

Может, кому-нибудь нужна домработница? Богатые люди предпочитали иметь горничных помоложе, чтобы совмещать приятное с полезным. Пит менял их, как носки, чуть ли не каждую неделю, пока не понял, что существует разница между шлюхой и домработницей. Его холостяцкий быт явно нуждался в присмотре.

Он выделил тете Маше довольно просторную комнату рядом с кухней.

– По утрам я буду печь тебе блинчики! – обрадовалась благодарная женщина, которую только слепой мог бы назвать старухой. Ей едва перевалило за шестьдесят, но своим трудолюбием она заткнула бы за пояс любую молодуху.

За домом тетя Маша устроила садово-огородный участок, разбила цветочные клумбы («Чтобы приятно было Петенькиному глазу!»), вскопала аккуратные грядки. Места для ее агрономических фантазий было предостаточно. Дом Криворотого стоял на отшибе, вдалеке от обыкновенных, середняцких дач, так что огород тети Маши тянулся до самого леса.

Она никогда не интересовалась его делами, не знала даже, какую должность занимает Петенька, но, что большой начальник, в этом не сомневалась.

Иначе откуда столько охраны? Шесть человек, и все вооружены до зубов!

Она испытывала к боссу настоящие материнские чувства. И Пит привязался к тете Маше, как никогда ни к кому не привязывался. Он даже побаивался с непривычки этой привязанности и скрывал ее от чужих глаз, как комнату с аквариумами.

Сегодня наказал тете Маше приготовить праздничный обед в честь дорогого гостя, старого товарища по оружию. По какому оружию, он не стал уточнять, и она поняла, что Петя вместе с товарищем воевал в Афганистане.

Потом отправил одного из телохранителей в город за водкой. И тот уехал на его «Волге».

Перед разговором с Шаталиным решил узнать, как продвигаются дела с Мишкольцем, и позвонил Светлане Васильевне.

– Он не идет со мной на контакт, – спросонья сообщила она. – Балуев обещал устроить встречу только через неделю.

– Это слишком поздно, – упавшим голосом произнес босс. – Поликарп не будет ждать, когда мы договоримся.

При упоминании ненавистного имени Свету передернуло, но Пит не мог этого видеть. Вчера она весь день настраивала себя на разговор с Криворотым.

Собиралась просить у него отставки, потому что с главной своей миссией не справилась. Но, услышав, что Поликарп ждать не будет, вмиг переменила решение.

– В чем причина? – поинтересовался Пит.

– Мишкольц слишком занят в эти дни, – соврала она. Не говорить же, что Володя даже слышать не хочет о нем. И вдруг ее осенило. – У меня есть план!

– Какой?

– Я выйду сегодня прямо на Мишкольца, без посредничества Балуева.

– Он же слишком занят? Вы противоречите себе.

– Сегодня он отложит все дела. Он ведь человек набожный.

– Не понял.

– Суббота! Еврейская суббота! У него праздничный день! Я нагряну к нему домой! – Эта идея показалась ей спасительной, хоть и безумной.

– Что ж, попробуйте.

Босс не разделял ее ликования. Идея ему представлялась чересчур сомнительной. «Так может поступить только женщина!» – усмехнулся он в душе и сказал на прощание:

– Желаю удачи!

И все-таки он не очень расстроился. Война так война! Он человек военный! И снова, уже в третий раз за это утро, он загрузил в видеомагнитофон кассету, которую так ловко выманил у этого лопуха! И тут в нем проснулась творческая жилка.

– Санька обалдеет от такого! – вырвалось само собой. Он побежал в заветную комнату. Выбрал самый обыкновенный аквариум средних размеров, отключил подсветку, обхватил обеими руками и, осторожно ступая, чтобы не расплескать рыбок, потащил в гостиную.

По дороге припомнилась страшная картина из детства. Мрачное зимнее утро. Его разбудил будильник. Надо было собираться в школу – первый класс.

Поплелся на кухню ставить чайник на плиту. Клевал носом. И вдруг этот жутковатый холодок по босым ногам из-под двери отцовской комнаты.

Он толкнул дверь, врубил свет и заорал истошно:

– Батя! Батя! Что ты наделал! Ты забыл закрыть форточку!

На поверхности воды кверху брюхами плавали рыбки. Отец едва разлепил глаза, еще не очнувшись от похмелья.

– Че разорался, дурак? – проворчал он и, глянув одним глазом надело рук своих, с кряхтением отвернулся к стене. – Подумаешь – горе! Новых куплю!

Петя не плакал. Держался до самой школы. И надо же было такому случиться! На первом уроке учительница вызвала его к доске, чтобы прочитал наизусть заданное на дом стихотворение. Он его добросовестно учил накануне, но после утреннего потрясения все начисто выветрилось из головы. И он заревел.

Перед всем классом. Навзрыд.

– Что с тобой, Максимовских? – строго спросила очкастая учительница. – Не выучил урока?

– У меня… рыбки… сдохли… – только и смог вымолвить он, вызвав дурацкий смех у своих одноклассников.

Мать бросила их, когда Петя был еще совсем маленький. Завела новую семью, переехала в другой город. Отец пил беспробудно. Отца он ненавидел. Петю воспитывал двор с его жестокими законами. А потом была война. А потом тюрьма. А потом…

Теперь ему не верилось, что тем пацаном, распустившим сопли перед всем классом, был он, Пит.

Аквариум взгромоздил на стол, перед экраном телевизора. Эту штуку не он первый открыл. Видел в каком-то советском фильме. Там баба с мужиком голые лежали на тахте, а камера их снимала через аквариум. Красиво получалось и как бы целомудренно…

Вот и он покажет Саньке красиво и целомудренно!

Нажал на кнопку пульта. Пошло дело. Сосны волнуются вперемешку с водорослями. Дорога переходит в галечное дно, упирается в ракушку. Идут пятеро с автоматами наперевес. Боже! Лица у них какие-то зеленоватые! Мимо проплывает меченосец. И резко уходит в сторону. Вот потеха! У парней такие постные рожи, что все рыбки перепугались! Интересно, как они поступят с ракушкой? Обойдут или нет? Вряд ли. Обходные пути не для этих пятерых!

За окном послышался шум моторов.

– Петр Николасвич, к нам гости!

На пороге стоял растерянный телохранитель.

Что он, собственно, растерялся? Пит остановил кадр.

– Я жду гостя, – спокойно ответил босс. – Почему ты врываешься так, будто в доме пожар?

– Посмотрите в окно! – взмолился тот.

«Что-то тут не так!» – сообразил наконец Пит и бросился к окну.

По проселочной дороге медленно двигались два черных «шевроле» с затемненными стеклами.

– Этого еще не хватало! – воскликнул Криворотый. – Кто его звал сюда?

Обе машины остановились напротив ворот. Щелкнул электронный замок, ворота стали открываться. Один охранник стоял в воротах, другой на крыльце дома, еще двое отсыпались в служебном помещении после ночного дежурства. Пит с телохранителем наблюдали из окна второго этажа.

– Поликарп не торопится выходить, – ухмыльнулся Криворотый. – И мы подождем.

Но долго ждать не пришлось. Передние дверцы обеих машин одновременно распахнулись. Мелькнули черные пиджаки, взмахнули руками и тут же скрылись опять. Два оглушительных взрыва сотрясли дом. Одна граната угодила в служебное помещение и накрыла спящих охранников. Вторая упала за ворота, и одному парню, стоявшему там, снесло голову, другой скатился кубарем с крыльца, и было непонятно, жив он или мертв.

– Твари е…ные! – истошно заорал Пит. Тут же оконные стекла в машинах поползли вниз и четыре автомата шквальным огнем ударили по окнам дома.

– Задержи их! – крикнул телохранителю босс и бросился в спальню за пистолетом, но в нос ударили вкусные запахи еды, доносившиеся из кухни, и он сменил направление.

– Что это? – Женщина беспомощно воздела руки к небу.

– Некогда рассуждать, тетя Маша! – Он схватил ее в охапку и потащил по коридору к веранде, прикрывая собственным телом от шальных пуль. – Бегите в сад, потом в лес! В лес! Быстро! – кричал он ей на ухо.

– А как же ты, Петя?

– Я сказал – не рассуждать. – И вытолкнул ее на веранду.

Двое автоматчиков бросились на приступ под прикрытием четырех автоматов. Но успешно они преодолели только ворота. Парень, лежавший у крыльца, скосил их одной очередью. На помощь осаждающим снова пришла граната. Когда рассеялся дым, от парня не осталось ничего, кроме небольшого углубления на том месте, где он лежал.

На штурм бросились еще двое автоматчиков. Им повезло больше, чем первым, они почти достигли крыльца.

Телохранитель босса поджидал их на первом этаже. Он воспользовался секундной передышкой прикрытия и, высунувшись из окна, произвел два точных выстрела из автоматического пистолета. Одному попал в глаз, другому в темя, но вызвал огонь на себя. Его прошили из всех четырех автоматов, торчащих из бронированных машин. Со стороны казалось, что парень отплясывает в окне какой-то дикарский танец.

Пит выстрелил прямо из спальни, выстрелил, не целясь, когда те забавлялись танцем телохранителя. Выстрелил в амбразуру «шевроле». Один автомат умолк.

Пит мог бы последовать за своей горничной и скрыться в лесу, но он не привык показывать врагу пятки. Война так война!

Он забился в угол спальни, когда все вокруг наполнилось визгом пуль, звоном стекла, дымом известки.

Прикинул в уме несложную задачку. Парней от Поликарпа приехало десять.

Пятерых они положили. Значит, осталось еще столько же положить. Арифметика ему все-таки пригодилась. Правда, под завязку, но все же не зря учился в школе.

Огонь не прекращался. Исходя из тактики этих шустрил, он предполагал, что еще двое из них уже на подходе к дому. У него было время переползти в коридор и скрыться в заветной комнате без окон. У этих говнюков мозги вывернутся наизнанку, прежде чем они его там найдут! Но ведь найдут. В конце концов обязательно найдут! Он представил себя в той комнате, на мягких подушках, на дне морском, под шумом прибоя, погруженным в нирвану. И в эту идиллию ворвутся те, в черных костюмах, с автоматами. Они будут стрелять по аквариумам! Из аквариумов выльется вода! А чем же дышать рыбам? Им не выжить!

Нет, он отбросил этот вариант. Он дождется их в спальне. Встанет возле двери и первому вошедшему выстрелит в висок. Так убили Макса. Ловко убили, ничего не скажешь! Он поступит также. А со вторым? И со вторым как-нибудь разберется! И завладеет их автоматами! тогда уж сам черт ему не страшен!

В доме послышались шаги. Он даже и не заметил, как огонь утих! Вылез из своего угла и, пригнувшись, добежал до двери. Приготовился.

– Он наверху! – крикнул кто-то.

Давайте, давайте, идите ко мне, призывал он их мысленно. Не надо бояться, парни! Поликарп всех похоронит с музыкой! Эта свинья знает толк в погребальном процессе! Он просто кончает от похоронного марша!

Шаги приближались. Он обладал отменной реакцией и знал, что рука не дрогнет, не подведет. Судьба не раз сталкивала его лицом к лицу со смертью, и он всегда выходил победителем. Он, прошедший дворовую поножовщину, афганских душманов, ментовскую зубо-дробилку, уркаганские заточки, мафиозные разборки, не может не победить!

Шаги уже совсем рядом. Осторожно подкрадываются к нему.

– Он там! – раздается за дверью полушепот, но в оглушительной тишине слышно, как капает кран на кухне.

«Ну же? Кто смелее?» – бросает он вызов почти с азартом.

Дверь отлетает в сторону, и на пол падает камень.

Что это? Это не камень!

Вспышка. Звон в голове. Крик. Кто это кричит? Неужели все еще тот пацан? Ах, да! Проклятая кукла! «Мама! Ма-ма! Ма-ма…»

Шаталин уже издали понял, что случилось несчастье, но подлинных размеров катастрофы представить себе не мог.

Из всех окон немецкого домика Пита вырывались языки пламени.

Электронная система ворот была выведена из строя и противно пиликала. У ворот стояла белая «Волга». Парень-телохранитель виноватым, потерянным взглядом смотрел на дом. Саня сразу узнал его. Неделю назад, на Рабкоровской, именно этот мордоворот нацепил на него наручники, когда он незаметно подкрался к Питу.

– Как же так? Как же так? – бормотал парень. Шаталин выскочил из машины.

– Где твой хозяин? – спросил он телохранителя. Тот кивнул на дом. – Что ж ты стоишь, как истукан? Его надо спасать!

– Бесполезно. Здесь побывали люди Поликарпа. Я только что встретил их у переезда.

Саня огляделся по сторонам. У самых его ног лежала оторванная голова охранника. Она безумно взирала на мир всего одним, вылезшим из орбиты глазом.

Он уже и забыл, что такое бывает на свете!

Откуда-то из-за ворот донеслись всхлипывания и причитания. Шаталин подумал, что кому-то еще нужна помощь, и бросился во двор. Там на земле корчилась пожилая женщина, которой он никогда раньше не видел.

– Петя! Петенька! Что же ты наделал? – причитала она, будто хозяин дома устроил самосожжение.

Становилось невыносимо жарко. Шаталин решил вернуться к машине.

– Кто эта женщина? – на ходу спросил он телохранителя. – Мать?

– Нет. Горничная.

Это слово больно кольнуло Шаталина.

– Надо ее куда-нибудь увезти.

– Куда?

Разговор был бессмысленный. Ничего не оставалось делать, как сесть за руль и поскорее забыть этот кошмар, хотя кошмары никогда не забываются: как ни запихивай в сейф, как ни запирай на кодовый замок, они имеют неприятную особенность – навещать очевидца.

Женщина, причитающая над Питом, всю дорогу не выходила у него из головы. «А надо мной и поплакать будет некому!» – подумал он и прибавил скорость. Когда «крайслер» летел, а не ехал, душа наполнялась светом.

– Это, конечно, не то! – поддев вилкой щучью голову, говорил один.

– Разве они понимают в рыбе, эти гои? – подражая еврейской интонации, махал руками другой.

Они пили красное вино и ели фаршированную рыбу, специально доставленную на квартиру Мишкольца из ресторана. Горел семисвечник. Стол был уставлен яствами.

Кого еще мог пригласить Владимир Евгеньевич к себе на субботу (на святую субботу!), если не лучшего друга Балуева? Геннадий всячески старался оправдать свое присутствие в этом доме, веселясь и балагуря, как и принято в праздник.

– Ай-ай-ай! – качал он головой, изображая старого ребе. – Что в Талмуде сказано по этому поводу?

– В Талмуде сказано, что надо выпить за здоровье рыжего Гены, который на днях улетит в Рио-де-Жанейро! – богохульствовал Мишкольц.

– Я – не рыжий! – возмутился Балуев. – И никуда я не полечу!

Они уже изрядно выпили и поэтому могли себе позволить всякие несуразности.

– А я говорю, полетишь! – настаивал Володя. – Спляшешь у них на карнавале самбу! И точка!

– С удовольствием, Вова, спляшу, но только ты не учел, что у этих муда… – извиняюсь! – у этих католических гоев карнавал не приурочен к празднику Рош гашон <Иудейский Новый год празднуется в сентябре.> и проводится аж в феврале!

– Надо же, какие финтифлюшки! – присвистнул Мишкольц.

– Ты это насчет ихних баб?

– А что?

– Бабы у них – закачаешься!

– Мы и так уже с тобой качаемся!

– Я больше не пью! – заявил Балуев.

– Суббота! – развел руками Владимир Евгеньевич. – Обязан.

И они выпили еще. И еще закусили. И ни разу не заговорили о делах, если не считать анекдота про мафию, любимого анекдота Геннадия, который он не смог в этот праздничный день утаить от шефа. Мишкольц выслушал анекдот с интересом, посмеялся, а потом с умным видом (насколько это было возможно в его состоянии) выдал следующее.

– Историческая справка, – предупредил Володя, ткнув пальцем в небо. – Да будет тебе известно, мой друг, что мафия существовала всегда! Как ты думаешь, мой друг, в Древнем Египте была мафия?

– Тебе лучше знать, Вова, вас оттуда изгнали!

– Мне лучше знать, – подтвердил Мишкольц. – В Древнем Египте была мафия жрецов! И в Древней Греции была мафия, и в Древнем Риме. Я уж не говорю о средних веках, о папах римских, о всяких там монашеских орденах. А чего стоит масонская ложа? Или коммунистическая партия? Все, кого объединяет общее дело, – это мафия! «Коза ностра» – «наше дело»!

– Кстати, о нашем деле… – начал Балуев, но тот его перебил:

– Ша, Гена, ша! Сегодня никаких дел! Соблюдай субботу!

– Да это и не дело вовсе, а так – безделица, – стал выкручиваться помощник.

– Что за безделица? – заинтересовался Володя.

– Мне тут одна хорошая знакомая на телевидении предложила сделать передачу о частном собрании картин господина Мишкольца.

– Это ты называешь говорить не о делах? Так и знал, сядешь в субботу за стол с гоем – нарушишь субботу!

– Там, где один раз нарушишь, нарушишь и другой! – изрек Геннадий почти талмудическую мудрость.

– Черт с тобой! Что там с телевидением?

– Я просто подумал, сколько можно консервировать «мирискусников»?

Народу тоже охота посмотреть! А что может быть лучше телевидения?

– Мне нравится, как ты за меня подумал о моей коллекции!

– Но я ведь тоже не последний человек в этом деле. В нашем деле! – обиженно подчеркнул Балуев.

– Ты думаешь, мне стоит лишний раз светиться на телевидении? – уже мягче спросил Мишкольц.

– Мы можем тебя не светить. Проведем передачу вдвоем с Анхеликой.

– С кем?

– Это я ее так зову. На самом деле она Лика Артющенко. Известная телеведущая.

– Я не смотрю телевизора.

– Я тоже, и тем не менее…

– Тем не менее где-то ты ее подцепил, – продолжил за него Володя. – Спасу от тебя нет, Балуев! Кого-нибудь да подцепишь!

– Так ты согласен?

– Надо подумать.

– В субботу грех думать!

– Черт с тобой!

– Тогда я звоню.

– Куда?

– Анхелике. Пусть присоединяется к нам.

– Прямо сейчас? Ты с ума сошел!

– Красивая девушка не испортит субботы!

– Главное – не испортить красивую девушку! – ответил изречением на изречение Владимир Евгеньевич.

Этот субботний маневр Геннадий продумал заранее. На неделе ему позвонила Анхелика и сообщила, что их встреча в «Андромахе» не прошла для нее бесследно. Кто-то из людей Поликарпа стал ее шантажировать, грозился доложить мужу о том, в чьей компании она провела последнюю дискотеку. В обмен на молчание шантажист просил ни много ни мало – провести с ним ночь. Балуев посоветовал ей самой рассказать обо всем мужу, не дожидаясь, когда это сделает другой, и подать все на красивом блюде, с ароматным соусом. Представить себя и Балуева как посредников между Мишкольцем и телевидением.

Она так и сделала. Немолодой, но горячих кровей муж отнесся с пониманием. Мишкольца он уважал как бизнесмена. А какой бизнесмен не хочет иметь рекламу на телевидении? А вот человеку, захотевшему переспать с его женой путем шантажа, поклялся лично отвинтить голову!

На телевидении с воодушевлением отнеслись к ее проекту. Такую передачу можно будет продать на Останкино. Полотна «мирискусников» редко увидишь по телевизору. Все складывалось прекрасно. Дело осталось за малым – поставить в известность самого Мишкольца.

Геннадий позвонил ей на работу. Это они тоже обговорили заранее.

– Он согласен, – многозначительно произнес Балуев. – Приезжай прямо сейчас!

– Удобно ли? – засомневалась Анхелика.

– Лучшего случая для знакомства может не быть. Во-первых, Вова под мухой, а во-вторых, суббота! Этим сказано все. Только одно условие – сегодня ни слова о деле!

– А как же…

– О чем хочешь, родная, о музыке, о любви, даже о живописи, но только не о делах! Соблюдай субботу!

Она хихикнула в трубку, поняв, что Гена тоже под хорошей мухой, и радостно крикнула:

– Договорились! Еду!..

Малолитражка «пежо» остановилась на бульваре, куда одним углом выходил пятиэтажный серый дом, нелепый и уродливый, хотя и претенциозный, как, впрочем, все выстроенное в сталинский период.

Перед тем как выйти. Света решила покурить, но ей помешала машина с ее охранниками. Пристроившись в хвост малолитражке, она дважды посигналила.

Светлана Васильевна догадалась, что в этом месте запрещена стоянка, и въехала во двор серого дома, отметив про себя, что благодаря охране избегает многих проблем.

Она оделась по-праздничному. Белый костюм с перламутровым топиком, миниатюрная сумочка, перламутровые туфли на высоких каблуках – все это было куплено в столичном ГУМе еще весной и ни разу не надевалось: не представился случай. Праздничный туалет завершал изумрудный гарнитур, подаренный когда-то боссом Стародубцевым.

Она задержалась у подъезда, чтобы все-таки осуществить задуманное – выкурить свою любимую сигарету с ментолом.

Двор звонко смеялся детскими голосами, переливался изумрудной листвой разных оттенков, источал аромат вишневого варенья, подгоревшего у кого-то на плите, перешептывался старушечьими беззубыми ртами и любовался, бесконечно любовался своей неожиданной гостьей – стройной пышноволосой красавицей неопределенного возраста. У женщин такого типа не бывает возраста, они молоды всегда благодаря то ли особому лоску, то ли прирожденному обаянию.

Но она не видела ничего. Ей было не до восхищенных взглядов мужчин, не до буйного дворового помешательства. Мысли, одна тяжелее другой, осаждали ее.

Вчера вечером из Москвы позвонила мама.

– Я места себе не нахожу! Я его не видела тридцать пять лет, а узнала сразу! Что же теперь будет? Я ведь знаю тебя – ты его в покое не оставишь! Не надо, Све-тушка! Умоляю тебя, не надо! Это ужасный человек! Ужасный! Поклянись, что ничего не будешь предпринимать! Иначе я с ума сойду!

– Не волнуйся, мама, – попробовала Светлана успокоить мать, – я не стану мараться.

Татьяна Витальевна не верила дочери, но что она могла сделать?

Продлить визу? Остаться навсегда, зачеркнув ради Светки свое маленькое счастье на побережье Тихого океана?

– Не волнуйся, – повторила на прощание Света. – Я к тебе скоро приеду погостить. Обязательно приеду!

"Дожила, Светочка, до таких лет, а врешь маме напропалую! – подтрунивала она над собой. – Приедешь ты погостить, как же! Ох уж эти планы!

Строишь их всю жизнь, обманывая себя и других, а судьба преподносит такие сюрпризы, что от планов ничего не остается. Зато появляются новые!" Затоптала перламутровой туфелькой окурок и вошла в подъезд.

Однажды она уже была здесь, на квартире Мишкольца, правда, хозяин отсутствовал. Света и не поняла тогда, куда попала. Она пришла к Кристине Поляковой по срочному делу. И кто бы мог подумать, что эта Кристина, девочка, к которой она когда-то ревновала мужа, окажется неофициальной женой Мишкольца?

Все в этом мире нелепо и связано одно с другим – поди разберись!

С самим Володей ей никогда не доводилось общаться, но благодаря Балуеву они много знали друг о друге, были заочно знакомы.

Поднимаясь в лифте на четвертый этаж, она сказала себе: "Сейчас или никогда! – и зачем-то перевела на французский:

– Maintenant ou jamais". Ей показалось, что так звучит надежней…

Балуев не успел вернуться в комнату, где они пировали с Володей, как в дверь позвонили.

– Твоя Анхелика стремительна, как метеор! – удивился Мишкольц. – У нее личный самолет? Или она живет в квартире напротив?

Геннадий в ответ только развел руками и пошел открывать.

– Посмотри в глазок! – предупредил осторожный хозяин. – Мало ли кто здесь шатается по субботам!

Балуев посмотрел в глазок и чуть не закричал от восторга. Все эти дни он мечтал ее увидеть хотя бы издалека, но приказывал себе выбросить из головы, вычеркнуть из памяти.

Балуев был не из тех людей, у которых душа нараспашку, поэтому, открыв дверь, он холодно произнес:

– Какими судьбами, Светлана Васильевна? Она тоже не подала виду, что удивлена его присутствием здесь, и не менее холодно ответила:

– Все теми же, Геннадий Сергеевич!

– Вот так сюрприз! – воскликнул Мишкольц. – Ждали одну, а пришла другая!

– Но ведь красивая, как обещал! – подмигнул ему помощник.

Свету усадили за стол, хоть она и сопротивлялась.

– Это, конечно, не то, – с горечью признавал Володя, кладя ей в тарелку фаршированную рыбу. – Вот моя жена готовит…

– Кристина?

– Вы разве знакомы? – изумился гостеприимный хозяин. Об этом штрихе в ее биографии Балуев не докладывал.

– Немного. Она скоро вернется?

– Думаю, да, – загрустил Владимир Евгеньевич. – Мои уговоры остаться в Венгрии или переселиться в какую-нибудь другую страну ни к чему не привели. Она не может без России. А кто может? Даже такой до мозга костей космополит, как я, и то подолгу не могу – тоскую.

Светлана все рассчитала верно. Она знала о горячей привязанности Мишкольца к Кристине и понимала, что разговор о ней, хоть и с грустинкой, прольется бальзамом на сердце Владимира Евгеньевича.

– Кристина мне очень помогла в одном деле, – продолжала развивать тему Света. – Она редактировала книгу стихов моего бывшего мужа, а самой книги так и не видела. Я хотела бы подарить ей экземпляр.

– Такая возможность вам скоро предоставится.

– А нам предоставляется возможность выпить за Кристину! – провозгласил Геннадий. На этот раз он подмигнул Светлане, давая понять, что разгадал ее маневр и готов помочь. Она выглядела так сногсшибательно, что он был готов на все.

Они выпили.

– Вы, конечно, пришли сюда по делу, – с уверенностью начал Мишкольц.

– Да, – не стала отрицать Света.

– Но сегодня суббота, и я не могу говорить о делах.

– Но ты уже дважды нарушил субботу, – напомнил ему Балуев. – Бог любит троицу. – Тут он осекся, прикрыв рот ладонью, но не растерялся, а выдал следующее:

– Ради нашего общего дела наш общий Бог тебя простит!

– Ты совсем пьян, Гена! Городишь черт знает что! В квартиру опять позвонили.

– О! Это Анхелика! – обрадовался Геннадий, и радость его не ускользнула от Светланы.

– Займись-ка пока своей знакомой, – приказал помощнику Мишкольц. – Усади за стол, накорми рыбой, а мы со Светланой Васильевной пойдем в кабинет.

Ее словно током ударило от этой фразы. Что значит «займись своей знакомой»? Откуда взялась эта «знакомая»? У Гены новая подружка? Сколько можно?

Бедная Марина, как она терпит такого мужа?

В кабинете они без долгих предисловий приступили к наболевшей теме.

– Как вы понимаете, – сразу взяла быка за рога Светлана, – создалась уникальная ситуация объединения двух кланов! Почему вы не хотите даже поставить условия?

– Ситуация не настолько уникальна, как вам кажется, – возражал Мишкольц. – Вы забываете, что управление нашей организацией осуществляю не я один. Почему вы сбрасываете со счетов Шалуна?

– Никто его не сбрасывает! – возмутилась она. – Наше совещание большинством голосов решило пойти на сближение с вами, при этом многие вспомнили, что с приходом Шалуна в девяносто втором году между нами прекратилась война.

– Вы опять же смотрите только со своей колокольни. Я рад, что у ваших героев хорошая память, но многого они, вероятно, не знают или не хотят знать.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду убийство Черепа с женой и братом в девяносто втором году, которое осуществлял, как и многие другие, Пит Максимовских. Шалуна связывала давняя, крепкая дружба с братьями Черепановыми. И мне тогда стоило огромных усилий отговорить его от дальнейшего ведения войны. Не думаю, что по истечении четырех лет он что-нибудь забыл. Во всяком случае, руки Питу он не подаст.

Крыть было нечем. Все напрасно. А тогда, во вторник, в загородном доме Криворотого, ей казалось, что так просто будет договориться.

Она не могла унять дрожь в руках, пока он не взял ее холодные пальцы в свои ладони.

– Не надо так волноваться.

– Напрасно я пришла, – вздохнула Света.

– Я могу вам только пообещать, что в понедельник встречусь с Шалуном и мы обсудим ваше предложение, но успех предприятия весьма сомнителен. Пока во главе вашей организации будут стоять люди, принимавшие участие в событиях девяносто второго года, мы вряд ли договоримся.

– Я поняла…

Неудача так придавила Светлану, что знакомая Гены и сам Балуев, который не сможет ей ничем помочь, стали совершенно безразличны.

– Я пойду, – сказала она Мишкольцу в коридоре, не проходя в гостиную.

– Может, еще посидите с нами?

– Нет-нет! Я вам только испорчу праздник своим настроением.

– Очень жаль, – искренне расстроился он. – Знайте, что двери моего дома всегда для вас открыты, и спасибо за теплые слова о Кристине.

Она ушла, не попрощавшись с Балуевым. Зачем ставить его и себя в неловкое положение?

Геннадий же поник головой, узнав о ее внезапном исчезновении. Зато Анхелика бодро взялась за дело и начала обрабатывать Владимира Евгеньевича.

– Это так здорово, что в наше время кто-то сохраняет обычаи своих предков. Гена мне сейчас много рассказал о том, как справляют субботу. Это так интересно!Знаете, сейчас очень модно заниматься религиозной благотворительностью, давать деньги на строительство храмов, в основном православных, но один мой знакомый поляк перечислил деньги на реставрацию костела. А вы никогда не хотели построить синагогу?

Она ему напоминала въедливую журналистку, которая получила задание взять у него интервью.

Он тяжело вздохнул – никак не мог отойти от разговора со Светланой – и произнес с видом библейского пророка:

– Люди возводят храмы, люди их разрушают. Главное, чтобы каждый построил храм внутри себя…

Выйдя из подъезда, Светлана Васильевна увидела странную картину. Ее охране пришла на помощь еще одна машина. Парни вывалили наружу и что-то бурно обсуждали. Заметив ее, все умолкли, и один из них отделился от компании и пошел ей навстречу. Она признала в нем того самого боевика, который на совещании произнес крылатую фразу: «Не бабские это дела», – и которого Пит поставил на место.

– Светлана Васильевна, – обратился он к ней с пасмурным лицом, – сегодня утром в своем загородном доме убит Максимовских.

Голова пошла кругом. Она с трудом выдавила из себя это слово:

– Поликарп?

Он кивнул, а потом добавил:

– Наши все собрались в резиденции. Ждут вас. Не начинают.

– Поехали! – решительно скомандовала она, и ее малолитражка «пежо» возглавила эскорт.

* * *

Шаталина никогда еще не видели в клубе таким пьяным. Он уже приехал навеселе.

– У вас поцарапано заднее крыло, – заметил ему кто-то из охранников, которые всегда околачиваются возле клуба в ожидании хозяев.

– У меня поцарапана душа! – ответил Саня и, едва переставляя ноги, поплелся к центральному входу.

Сегодня его задевало многое, на что он раньше не обращал внимания.

Например, само название клуба «Большие надежды».

– Большие надежды разбиты, господа! – возвестил он в игральном зале, повалившись на бильярдный стол. Попытался вырвать у игрока кий, но ничего не вышло: игрок был здоровым парнем, тоже из бывших десантников. И тогда Саня стащил со стола шар и запустил им в кельнера, разносящего напитки. Кельнер, не ожидавший от судьбы такой превратности, получил серьезную травму головы.

Причем, падая, он уронил поднос на карточный столик, напоив шулеров первосортным виски, так что их белые сорочки выглядели теперь не очень свежими.

Кельнера унесли, но члены клуба не стали дожидаться следующих жертв шаталинского бунта, кое-как скрутили директора престижной фирмы, не досчитавшись еще нескольких дорогих напитков и с десяток зубов. Связанного, униженного, его поволокли в душевую. Кто-то из господ раньше работал в вытрезвителе и на всю жизнь усвоил варварские методы тоталитарной системы. Саню раздели, не оставив даже носков, и принялись поливать из шлангов холодной водой. Это позабавило господ. Они вошли в азарт, словно крутили рулетку. Ведь каждому приятно обдать из шланга большого начальника, даже если тот напоминает хнычущего пацана, у которого отобрали рогатку и в назидание, чтобы никогда больше не обижал птичек, выставили напоказ перед целой школой таких же птицебоев!

После водных процедур притихшего Шаталина под общее ликование вернули в игральный зал. Усадили в кресло рядом с фонтанчиком, чтобы смотрел, как хлюпает там водичка, и успокаивал нервы. Вскоре о нем все забыли, и жизнь клуба вошла в привычный ритм.

Но Саня, даже сидючи у фонтанчика, сделал открытие. Он долго разглядывал танцующих вокруг божества папуасов, потом самого идола, пока не понял, что идол-божество напоминает фаллос, а попросту мужской член.

– Это же член! – возрадовался Саня и поспешил поделиться новостью с соседом по креслу. Обернулся к нему и замер.

– Здорово, начальник! – ухмыльнулся Миша. – Я вижу, ты сегодня в ударе. Все еще юбилей отмечаешь?

– Скорее поминки, – пробубнил тот, недоверчиво глядя на зама.

– По ком поминки?

– По друзьям-товарищам, – неопределенно ответил Саня. – А ты, я вижу, выздоровел? Цветешь, как кактус!

– Почему кактус? – показал сразу все зубы Миша.

– Так ведь борода!

– Ах, вот ты о чем! А я ведь и не болел, начальник, – признался вдруг бородач.

– Я это уже понял.

– Хорошо, что сам догадался. Не люблю обманывать.

– Вот какой ты правильный, оказывается! А я тебя недооценил.

– Бывает. Все мы ошибаемся.

– Теперь ты пригрет и обласкан, как подобает настоящему холую?

– Зачем же ты меня обижаешь, Саня? Разве я заслужил такое обращение за те годы, что мы вместе проработали?

– Честно говоря, ты меня всегда тяготил своим подхалимажем.

– Чего ж не уволил?

– За это увольняют?

– Ты никогда не умел подстраиваться, Саня.

– Че делать?

– Подстраиваться! Мог бы подложить мне какую-нибудь свинью, если я тебя не устраивал. Мало ли существует способов, чтобы избавиться от неугодного подчиненного? Миллион! Умение варьировать – великая вещь! Но этому в ПТУ не учат!

– В ПТУ многому не учат, – согласился Шаталин. – Был у нас комсорг Юран, так он это твое варьирование называл просто подлостью.

– Вот кого вспомнил! Надо же! Видно, обливание тебе не впрок пошло, если по комсомолу затосковал!

– Я не по комсомолу, я по отдельным людям. Они давно пропали из виду, а в сердце живут до сих пор. А такие, как ты, Миша, выплевываются на счет «раз» в ближайшую урну. Что, не нравится характеристика? Вон как сморщился! Не куксись! Нынче другие времена! Лось не потребует твоей характеристики. Ты ему, видать, и без характеристики приглянулся. Вон борода-то какая!

– На что намекаешь?

– На варьирование.

– Да тебе просто-напросто обидно, что перепрыгнул через твою голову, вот и огрызаешься! Элементарная психология!

– Давай-давай, Миша, научи меня элементарной психологии! Теперь самое время пришло подучить немного бывшего начальника. Ведь ты всегда в душе презирал меня, пэтэушника! Все подхалимы в душе презирают тех, перед кем стелются! Ты и Лося презираешь не меньше!

– Вот только этого не надо! – встрепенулся бородач, озираясь по сторонам.

– Да что ты, Миша! Это же элементарная психология! Испугался, что кто-нибудь настучит боссу про наш разговор? А что? Мы невинно беседуем на философские темы. Вот взять, например, Бога. Что ты опять куксишься? Тема не нравится, праведник? А я люблю порассуждать о Боге. Мне только дай – не остановишь! Вот говорят, Бог создал людей по своему подобию. Это кошмар, если разобраться. Другие утверждают, наоборот, что человек создал Бога по образу и духу своему. Это уже понятней. Тут много ума не надо. А теперь посмотри на папуасов! – Он ткнул пальцем в фонтан. – Что за свинство создали они? Что есмь их божество? Ведь это хрен на ровном месте! А говорят, человек стремится к совершенству! К наслаждению он стремится, Миша! К наслаждению! Человек любит поговорить о высоких материях, как мы с тобой сейчас. Показать свою неиссякаемую веру. Прибегает к заповедям, когда ему это выгодно. Но на первом месте у него все равно стоит не Бог, а Наслаждение! Всякий стремится к благу, процветанию, любви. И в этом нет ничего предосудительного. Но при чем здесь Бог? Он появляется, когда наш путь к наслаждению становится тернист. А где он был до этого? Подремывал? Почему человек не слышит его дыхания, когда творит зло? А может, нет Бога, Миша? А есть только Совесть? И то у некоторых? А у кого нет, тому лафа? Кайф земной? А если небесного кайфа нет и в помине, зачем тогда все? Зачем колокола, ризы, если всю жизнь мы только и делаем, что пляшем как папуасы вокруг хрена? – Все это время Саня неотрывно следил за падением воды с головы божества. – Только на папуасов низвергается божественное семя, а нам ни хрена! – Он подставил ладонь под струю и засмеялся. – Вот и мне немножко перепало! А то все только тварям беззаботным достается! Был у меня друг, Миша.

Витяем звали. Мы прошли с ним сквозь огонь и воду. Он как-то ловко до всего докумекал. Сказал однажды: «Иначе не выжить», – и влез в петлю. Я же ничего не понимал и до сих пор разобраться не могу. А те, кто говорит, что поняли, прозрели, что на них спустилась божья благодать, по-моему, врут или обманывают сами себя. – Он замолчал, убрал руку из фонтана, провел влажной ладонью по лицу. – Что притих, праведник? Не согласен – поспорь!

Ответа не последовало. Шаталин обернулся и увидел, что кресло рядом с ним опустело. Он поискал глазами бородача, но тот исчез бесследно.

– Привиделся он мне, что ли? – усмехнулся Саня. Встал и направился к выходу, делая всем ручкой – то ли приветствуя, то ли прощаясь, и при этом приговаривал:

– Большие надежды подаете, господа! Большие надежды!..

Но Миша не привиделся ему. Меньше всего бородач напоминал бесплотного духа. Наоборот, сейчас он как никогда твердо стоял на земле и по прихоти судьбы, словно добрый молодец из сказки, держал в руках то самое непростое яичко, внутри которого иголочка, а на кончике той иглы…

Он оставил Шаталина с его пустыми речами и глупыми рассуждениями и поднялся на второй этаж, в кабинет босса. Ему некуда было торопиться. Босс хотел побыть у себя один, чтобы попрощаться с дорогими ему вещами, а до начала операции оставалось еще уйма времени, но и находиться в обществе бывшего начальника бородач не мог. Даже в эти последние часы своего босса он боялся быть скомпрометированным в глазах Георгия Михайловича. Мало ли что взбредет в голову этому дураку, этому пэтэушнику! Он сегодня уже отличился! А какие в клубе уши, какие языки, это Миша знал, как никто другой! Целых два года состоял в личных осведомителях Лося, подслушивал, подсматривал и доносил, доносил, доносил…

Георгий Михайлович сидел за массивным дубовым столом и разбирал бумаги: одни сжигал тут же в растопленном по этому случаю камине, другие складывал аккуратной пачкой в раскрытый сейф.

– Что там слышно внизу? – поинтересовался он у вошедшего.

– Все спокойно, как всегда, – ответил тот.

– Шаталин угомонился?

– Угомонили.

– Надеюсь, обошлось без кровопролития? – усмехнулся Лось.

– Ай! – махнул рукой бородач, как бы давая понять, что и говорить о таком никчемном предмете не стоит.

– Не очень-то, я вижу, ты расположен к своему начальнику. Завидуешь, наверно?

– Чему завидовать, Георгий Михайлович?

– Неужто нечему? Саня – парень толковый, предприимчивый, начал почти с нуля, а как раскрутился!

– Сейчас таких Сань пруд пруди!

– Завидуешь! – заключил босс и сразу как-то посерьезнел, переключив разговор на другую тему:

– Вот что, Миша. Здесь все должно оставаться в полной неприкосновенности до прихода нового босса.

Он бросил в огонь последнюю пачку бумаг, пошу-ровал кочергой золу. В кабинете стояла невыносимая жара. Распущенные длинные седые волосы «крестного отца» были совершенно мокрые, будто их только что обдали из душа.

Раскрасневшееся худое лицо с набрякшими жилками на висках выдавало крайнюю озабоченность. Он выпрямился. Прошел к сейфу. Достал отгуда небольшой запечатанный конверт, повертел его в руках.

– Я тебя назначаю распорядителем во время «моих похорон». Все устроишь честь по чести, чтобы ни одна сволочь не догадалась о подмене. В этом конверте… – Он помахал им в воздухе. – Мое завещание. Вскроешь после поминок, когда все соберутся в этом кабинете, чтобы выбрать нового босса. Вскроешь при всех. Ключи от сейфа получишь в последний момент. – Он положил конверт на прежнее место и закрыл сейф.

– В этом конверте вы не забыли мне отвести какую-нибудь роль? – показал зубы Миша.

– Не торопись, дружок, – похлопал его по плечу Лось. – У тебя все еще впереди. После моего ухода ты поднимешься довольно высоко. Я никогда не забуду того, что ты для меня сделал. А сейчас – в путь. Наш американский господин уже заждался.

Они вышли из клуба в первом часу ночи, когда в городе поселился мрак.

Прежде чем сесть в БМВ, босс обернулся, грустными глазами оглядел здание клуба – свое детище, еще не достроенное до конца. Бассейн на крыше открывать молодым, для них и задумано развлечение, а его старым костям лучше погреться на солнышке, на американском солнышке.

– Трогай! – по привычке скомандовал шоферу босс и подумал, что даже эта невинная команда произносится им в последний раз.

Отправляясь в загородное путешествие, в свой небольшой пансионат-гостиницу, он решил обойтись без охраны. Недоумевающие телохранители, которым в последние дни ведено было вообще ни на шаг не отходить от босса, остались на всю ночь в клубе. "Пусть повеселятся ребятки! Им предстоят дни траура и воздержания, – с теплотой подумал о них Лось, а потом посмеялся над собственной наивностью:

– Как же! Будут они по тебе скорбеть, старый хрен!"

Прибыв в пансионат, они первым делом уединились, чтобы вдвоем еще раз обсудить план операции. Лось откинулся на спинку мягкого просторного кресла, приняв излюбленную позу, а бородач почему-то докладывал стоя.

– Ровно в пять утра из пансионата выезжает БМВ с подставой. Машина двигается по Колымскому тракту в направлении города. Взрыв происходит через полчаса, в половине шестого…

– Ты подыскал нового шофера? – перебил докладчика босс.

– Это несерьезно, Георгий Михайлович. Все прекрасно знают, что шофер у вас неизменно служит уже десять лет и никому другому вы не доверяете машины.

Его замена может поставить под срыв всю операцию.

Лось тяжело вздохнул в ответ. Возразить было нечего.

– А мой подстава знает, на что идет? – поинтересовался он.

– Вы с ума сошли! Разумеется, нет. Дедульке уже под семьдесят. Я ему хорошо заплатил. Сказал, что снимаем кино…

– Старый трюк. Он не удивился, что в кино так много платят?

– У него огромная семья, внуки, правнуки;. Живут бедно, можно сказать, нищенствуют. Так что дедуля особо не удивлялся, а согласился сразу.

– Вы ему уже заплатили?

– Половину. Остальное пообещали потом, после съемок.

– И как же быть со второй половиной?

– Она останется в кассе. Экономика должна быть экономной.

– Перечислишь оставшуюся сумму его семье, – приказал Лось.

– От какой организации? Ведь это все равно что подписаться под убийством!

– А хоть от общества «Любителей кино»! Какая разница? Ведь погибнет не старичок, а я! Дедуля, как я понял, пропадет без вести.

Босс не на шутку разнервничался.

– Хорошо. Пусть будет так, – успокоил его Миша и со своей ослепительной улыбкой добавил:

– Кстати, вы желаете взглянуть на подставу?

– Иди к черту!

– Вы с господином Клейнером, – продолжал Миша как ни в чем не бывало, – выезжаете через пятнадцать минут после них и двигаетесь по Московскому тракту в сторону аэропорта для грузовых самолетов. Там вас будет ждать «кукурузник».

Его координаты я записал на листочек и положил в ваш новый паспорт. Он вас доставит в аэропорт Внуково.

– Что с документами?

– Все готово. Паспорт, загранпаспорт, виза на имя Переверзева Бориса Ильича.

– Здесь, в пансионате, никто не увидит, в какую машину я сажусь?

– Я всех убрал, кроме Клейнера и старичка, а персонал в это время еще спит.

– У Клейнера все в порядке с водительскими правами?

– Да. Я лично проверял. И с документами тоже – придраться не к чему.

– Ладно. Проводи меня к нему.

– Но прежде, Георгий Михайлович, позвольте… – робко начал тот.

– Что такое?

– Позвольте вашу серьгу из уха. – Это напоминало грабеж. – Ведь ваш сгоревший труп будет сложно опознать.

– А что, у дедульки есть куда вставить серьгу?

– Мы прокололи ему ухо. Он, правда, чуть не помер, но все, слава Богу, обошлось!

Георгий Михайлович вынул из уха золотую серьгу с бриллиантом и передал ее бородачу.

– Надеюсь, все?

– Нет, – виновато потупил взор тот.

– Что еще?

– Ваш портсигар.

– Это подарок Мишкольца! возмутился Лось. – Я с ним никогда не расстанусь!

– Вот-вот, – закивал головой Миша, – все ваше окружение об этом знает.

И когда в машине не окажется портсигара, выйдет недоразумение.

Ради успеха операции пришлось принести в жертву изумрудноглазого сохатого на золотом портсигаре, который перекочевал в карман к бородачу.

Американский бизнесмен встретил босса с распростертыми объятиями.

– Наконец-то! Свершилось! – ликовал он. – Я знал, Георгий Михайлович, что вы в конце концов клюнете на мое предложение, потому что я вам предложил дело.

– Кончай базар, Потапов! – оборвал его Лось. – Это плохая примета – пускать преждевременно слюни! Руку мне будешь жать в своей сраной Америке.

– Ну, зачем ты так, Жора! – сразу остыл тот. – Полдела сделано.

Остальное, как говорится, приложится.

– Новости знаешь? – усаживаясь в кресло, спросил босс и полез в карман за портсигаром, чтобы предложить Потапову-Клейнеру сигарету, но тут же отдернул руку и помрачнел.

– Телевизор смотрю регулярно. Этого мне твои держиморды не запретили, в отличие от прогулок в город.

– Значит, не знаешь, – заключил Лось и выдал без лишних комментариев:

– Вчера утром убили Петю Мак-симовских.

Новость произвела на Потапова ошеломляющий эффект. Он застыл на месте с открытым ртом, и глаза его наполнились слезами. Его дворовый приятель Петька Максимовских, который четыре года назад спас ему жизнь и которому он теперь обязан хоть и относительным, но благополучием, мертв.

– Неужели Шалун? – прошептал Потапов.

– Плохо ориентируешься в современной ситуации, – заметил Георгий Михайлович. – Это Поликарп. Вчера все утро пытался отмыть руку, после того как он ее пожал. Бесполезно. – Он с серьезным видом приставил к носу ладонь. – До сих пор воняет кладбищем. Ну, хватит нюни распускать! – прикрикнул на будущего компаньона Лось. – Петька сам нарвался! Вздумал дразнить льва, молокосос!

– Когда похороны?

– Тебе какая разница? Мы уже будем далеко. Да там и хоронить нечего.

Его разорвало гранатой на части.

Георгий Михайлович уже пожалел, что затеял этот разговор. Потапов обхватил руками голову и застонал.

– Нечего хоронить… – повторил он. – Ведь это страшное дело… Зачем я приехал сюда?..

– Слушай, не трепи мне мозги! Можно подумать, в твоей Америке ничего подобного не происходит…

Не обращая больше внимания на стоны и оханья американского бизнесмена, Георгий Михайлович принялся проверять содержимое своего саквояжа. Внимательно изучил новые документы и остался доволен.

В течение получаса босс изменился до неузнаваемости. Он принял душ, в два приема обрезал седые патлы, с помощью электробритвы избавился от рыжеватой щетины, буйно проросшей за последние сутки, еле затолкал в мусорное ведро старый, побитый молью свитер и потертые джинсы. В платяном шкафу его ждал новый костюм, купленный по случаю отъезда: синие брюки классического покроя, красная водолазка, фиолетовый с переливом пиджак. Солнцезащитные очки в виде двух черных капель, стекающих с могучего горбатого носа, довершили его туалет. С хипповским имиджем было покончено. Америка не для хиппарей!

– Не слишком ли броско в нашем положении? – засомневался Потапов, наблюдая за Лосем.

– Это только подчеркивает мою уверенность в успехе нашего предприятия!

– возразил тот. – Таким петухом меня вряд ли кто-нибудь узнает!

– И все-таки пластическая операция была бы куда надежней.

– В моем возрасте опасно ложиться под нож, – заметил Георгий Михайлович и немного погодя добавил:

– И так резко менять жизнь тоже ни к чему.

Не хотелось ему драпать в Америку. Не принимала его широкая русская натура заморского уклада.

Во дворе пансионата заработал мотор. Старый босс вздрогнул – этот звук он не мог перепутать ни с каким другим, так поет его любимая игрушка, стального цвета БМВ. Теперь ему показалось, что машина взывает о помощи. Может, встать и крикнуть в окно этому тупо-бородому Мише: «Отбой!»? Но не встал и не крикнул, а, наоборот, будто прирос к спинке дивана.

– Без пяти пять, – сообщил Потапов, взглянув на часы.

Дверь отворилась. Миша с неизменной зубастой улыбкой предупредил:

– Мы начинаем. Не желаете взглянуть на отъезжающих?

Со стороны могло показаться, что бородач издевается над ним, но Лось видел этого человека насквозь. Миша был просто неотесанным мужиком с садистскими наклонностями.

– Иди к черту! – проскрипел Георгий Михайлович.

Потапов подошел к окну, отдернул занавеску и стал комментировать:

– Вышли из подъезда. Твой подчиненный дает последние наставления. Что он им так долго втолковывает? А старичок не очень-то на тебя похож. Мог бы подыскать кого-нибудь понатуральней.

– Какая разница! – махнул рукой тот.

– Садятся в машину, – продолжал Потапов. – Поехали…

– Теперь наша очередь. Машину водить не разучился?

– У нас в Америке без машины – каюк!

– Что ты как попугай: Америка, Америка? Бизнесмен нахмурился и замолчал. Для них приготовили старенький, видавший виды «москвич».

– Ты что, специально его на свалке выкопал? – босс пнул ногой в бампер.

– Я подумал: зачем вам бросаться в глаза гаишникам? – пожал плечами Миша.

– Как раз такая трахома и привлекает внимание, идиот!

– Не будем спорить, – выступил в качестве арбитра Потапов. – В конце концов, тут рукой подать до аэропорта. – Ив качестве положительного примера первым открыл дверцу и уселся за руль. Ему не терпелось побыстрее удрать из этих мест, чтобы снова почувствовать себя свободным гражданином свободной страны.

– Держи! – С недовольным видом Лось передал бородачу ключи от кабинета и сейфа. Второй раз возникло желание послать все к чертовой матери, но теперь уже поздно, ведь те уехали. – Не вздумай выкинуть какой-нибудь финт! – предупредил на прощание босс, недоверчиво глядя в масляные глазки осведомителя, которого сам назначил распорядителем на собственных похоронах. – Я проверю!

– С Богом! – бросил на прощание Миша и долго махал им вслед рукой.

Когда пансионат исчез из виду, Георгий Михайлович приказал:

– Поедешь по Колымскому тракту!

– Зачем? – не понял компаньон.

– Там есть один хитрый поворот направо. Проселочная дорога, которая ведет прямо в аэропорт.

– Но ведь так ближе! – возмутился тот. – По Колымскому получится огромный крюк!

– Иногда бывает ближе то, что кажется дальше! – загадочно улыбнулся Лось.

– У тебя есть основания не доверять своему человеку? – встревожился Потапов.

– Оснований нет, но подстраховаться никогда не мешает. И потом, я не люблю действовать по чьей-то указке.

Он лукавил. Недоверие закралось в душу еще в клубе, когда бородач заикнулся о своей роли, отведенной в завещании. Второй раз он почувствовал что-то подозрительное, когда увидел машину, в которой они теперь выезжали на Колымский тракт. Не было никакой надобности подсовывать им эту трахому. И еще в голове без конца крутилась одна и та же фраза, оброненная Потаповым у окна, будто кто-то без конца включал магнитофонную запись: «А старичок не очень-то на тебя похож…»

Все это мелочи, пытался успокоиться босс, но чем дальше двигались они по Колымскому тракту, тем сильней становилась тревога. Хотелось курить. Он позволял себе иногда, в крайнем случае, выкурить одну сигаретку. Сейчас как раз был такой случай. Он полез в карман пиджака и даже зарычал от отчаяния, вспомнив о выманенном у него портсигаре. Мог бы обойтись без портсигара! Мало ли где я мог его оставить или потерять, размышлял босс. Что-то больно он был настойчив в отношении портсигара, этот козел! Прозрение вспыхнуло внезапно, как солнечный луч на дне колодца. На часах было сорок минут шестого. Что это значит? – спросил себя Георгий Михайлович. В половине шестого те должны были взлететь на воздух. Мы едем той же дорогой. И едем уже двадцать пять минут!

Видимость на дороге была прекрасная, но впереди ни дымка, ни какого другого намека на катастрофу. На спидометре – восемьдесят километров в час. Как ни торопится американский бизнесмен в свою свободную страну, но боится, что сцепление подведет. БМВ, конечно, преодолел этот участок гораздо быстрее.

По правую сторону тянулся бесконечный хвойный лес, по левую – картофельное поле с выкатившимся недавно из-за горизонта розовым шаром.

– Остановись! – крикнул босс.

– Что случилось?

– Мне надо выйти пописать, а то лес скоро кончится.

Машина остановилась.

– Не пойдешь со мной? – предложил он компаньону.

– У нас в Америке…

– Иди к черту! – хлопнул дверцей Лось, предварительно выудив из «москвича» свой саквояж.

Он быстро сбежал по невысокой насыпи и бросился к лесу. Добравшись до первых сосен, оглянулся. Потапов мирно сидел за рулем и пристально смотрел ему в спину, по-видимому, недоумевая, зачем тот прихватил с собой саквояж.

Георгий Михайлович стоял в обнимку с сосной и никак не мог отдышаться.

Он хоть и сомневался в своей жуткой догадке, но все же в последний момент крикнул Потапову:

– Беги, дурак!

Тот как-то неловко встрепенулся, открыл дверцу, но было уже поздно.

Потапов успел только поставить на землю ногу, как раздался оглушительный взрыв, и Лось своими глазами видел, как бизнесмена разорвало на части, и только нога в тяжелом американском башмаке так и осталась стоять на асфальте.

Черный дым косматым зверем поднялся к небу, пытаясь заглотить торчащий над полем розовый шар.

Босс опустился в траву, снял очки, вытер ладонью вспотевшее лицо.

– Ну и дурак! В наших местах один и тот же трюк два раза не проходит!

Эта назидательная речь адресовалась Потапову, будто он еще мог ее услышать.

Потом он встал, отряхнулся и углубился в лес.

Вечером того же дня Георгий Михайлович Лосев прилетел в Одессу. В аэропорту его встретила черная «Волга». И уже в машине ему предоставилась возможность обнять свою старуху и шепнуть ей тихонько на ухо:

– Америку я послал в задницу! Поживем пока здесь, а там видно будет!

Себе же еще в лесу дал клятву: «Я вернусь. Обязательно вернусь. Хотя бы для того, чтобы подпалить этому козлу его вонючую бороду!»

Миша дождался возвращения БМВ, которым распоряжался теперь по своему усмотрению. Выкинул оттуда старичка подставу с бриллиантовой серьгой в ухе.

Серьгу бородач не забыл реквизировать и сунул ее в карман пиджака, к золотому портсигару. «Пусть попробуют мне не поверить, что я, только я теперь являюсь преемником босса! – тешил он себя мыслью. – Только своему преемнику Лось мог подарить портсигар Мишкольца!»

– Трогай! – крикнул он шоферу.

– Куда?

– В резиденцию!

– А хозяин в курсе? – робко поинтересовался шофер.

Он плохо понимал, что происходит. Не проспав двух часов, он был разбужен бородатым прислужником босса. Тот сказал, что действует по заданию Лося. Приказал немедленно встать, умыться и отвезти какого маразматического старика, который всю дорогу только и делал, что расспрашивал про киносъемку, к Белому озеру. Там в магазинчике, что работает круглосуточно, бородач велел накупить продуктов, будто нельзя было дождаться восьми часов, когда откроется местный магазин. На обратном пути он спросил старика: «Вы что-нибудь понимаете?» Маразматик загадочно подмигнул и процитировал: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино!» Теперь же, не соизволив даже выгрузить продукты, ему приказывают ехать в резиденцию.

– Хозяин сбежал, – с трагическим видом сообщил бородач.

– Как сбежал?

– Как сбегают в Америку? – ответил вопросом на вопрос помощник, будто шофер был специалистом в этом вопросе.

– Что же теперь будет?

– Поживем – увидим…

Выезжая на Колымский тракт, водитель предупредил:

– На Колымском – авария. Могли перекрыть дорогу.

– Какая авария? – заинтересовался Миша.

– Похоже, «москвич» взорвался. Я на обратном пути проезжал мимо. Там милиция стояла.

– Такую стратегическую трассу вряд ли перекроют, – резонно заметил бородач, а между тем запаниковал: почему они изменили маршрут? И только вид взорванного «москвича» его немного успокоил.

В игральном зале клуба «Большие надежды» еще пылали страсти, когда Миша незаметно прошмыгнул на второй этаж и закрылся в кабинете Лося, из которого до сих пор не выветрился запах гари.

Он достал из сейфа конверт и трясущимися пальцами распечатал его.

Написанный от руки текст прыгал перед глазами, не давал сосредоточиться, сконцентрировать мысли.

"Я ушел, господа. Не надо обо мне сильно горевать, хоть и был я неплохим «отцом». Я старался быть справедливым. Может, кто-то посмеется в душе, припомнит какую-нибудь несправедливость с моей стороны. В конце концов Бог всех рассудит – и правых, и не правых.

Вы собрались здесь, в моем кабинете, чтобы выбрать нового хозяина.

Трудная задача, если учесть к тому же, что я всегда пренебрегал помощниками и относился к людям с большой осторожностью. Про каждого из вас я знаю очень много, куда больше, чем любой из вас обо мне, хотя я был на виду, а вы пребывали в моей тени. Не могу сказать, что это знание мне доставило большое удовольствие. Среди вас нет людей кристально чистых. Впрочем, то же самое я могу сказать и о себе. Как же быть, господа? Вы, конечно, возмутитесь и заявите, что вам не требуется кристально чистый хозяин, что это не главное качество для босса. Соглашусь. Разведу руками. И лишь осмелюсь спросить: а грязный босс вас у строит, господа? Тогда идите, поклонитесь в ножки гробовщику Поликарпу. Лучшей кандидатуры я не знаю.

Это все философия. Есть такая старческая болезнь. Вы, конечно, способны сами решать, без дедушки Лося, но предвижу разногласия и споры – от этого никто не застрахован. Однако споры могут привести к междоусобице. Это мы знаем не только из учебника истории, а на примере наших уважаемых соседей.

Поэтому прошу прислушаться напоследок к моему субъективному мнению.

Я хотел бы передать мою организацию, мое детище человеку, который на деле доказал свою преданность старому Лосю. Я говорю о президенте фирмы «Экстра ЕАК» господине Шаталине. Надеюсь, никто из вас не может усомниться в деловых качествах этого молодого человека? Он всем доказал, как высоко может подняться простой парень. Мне нравится, что при этом он честен и не идет на компромиссы, когда даже выгодное дело расходится с его представлениями о морали.

Впрочем, вам решать. Это мое последнее слово. Умолкаю навсегда.

Лосев".

– Старый осел! – перечитав несколько раз завещание, воскликнул Миша. – Какую ты роль отвел мне, неблагодарная скотина? Решил, что Шаталин возьмет меня в помощники? Дудки!

Бородач бросился к телефонному аппарату, начал судорожно тыкать в кнопки, потом крикнул в трубку:

– Срочно соедините меня с мэром! Ему ответили, что мэр еще спит.

– Разбудите! Это очень срочно! – Бородач назвал свою фамилию.

Ждать пришлось долго. Истекая потом и барабаня пальцами по столу, он снова и снова перечитывал завещание.

– Миша, ты что, охренел? – раздался сонный голос на другом конце провода, и последовал громкий зевок. – Еще нет восьми, мерзавец! Сегодня же воскресенье!

– Дело сделано, – произнес Миша, когда его перестали отчитывать, и добавил:

– Как вы просили.

– Молодец, – похвалил без особого воодушевления мэр, – но мог бы сообщить об этом попозже.

– Это еще не все. Я звоню из кабинета Лося. Он оставил завещание. Он предлагает в боссы Шаталина!

– Пусть он на том свете предлагает, – сострил мэр. – Об этом завещании еще кто-нибудь знает, кроме тебя?

– Нет.

– Уничтожь, и дело с концом.

– Уничтожить-то я уничтожу, но Шаталин…

– Забудь эту фамилию! – крикнул окончательно проснувшийся мэр. – Ты свое дело сделал, а Шаталин – это уже не твоя забота!

Бородач положил трубку, улыбнулся всеми зубами и принялся рвать на мелкие кусочки «последнее слово» босса.

Хромой сторож восставшего из праха, но пока еще не освященного монастыря был разбужен среди ночи громким стуком в деревянные ворота, окованные железом.

Открыл смотровое окошко, посветил фонариком. Отшатнулся. Лицо человека казалось мертвым: провалившиеся щеки, неподвижный взгляд. Сторож перекрестился и спросил:

– Тебе чего, мил человек?

Тот не ответил, только помялся на месте.

– Ты, наверно, в послушники наниматься пришел? – высказал предположение старик.

– В послушники… – пробормотал тот.

– А пораньше нельзя было? Ночь все-таки на дворе.

– Нельзя было… – эхом отозвался человек.

– Впущу, конечно, – покровительственно пообещал сторож, – не ночевать же тебе за воротами, на сырой земле. – И отпер засов.

– Спасибо… – как ветерок по листве, прошелестел тот.

– Чего уж там благодарить. – Хромой распахнул ворота. – Тут уже несколько человек живут. Собирается помаленьку братва! – Последнее слово его самого покоробило, и он снова перекрестился. – Бес иногда щекочет мне язычок!

Пришелец был одет, как подобает, во все черное.

– У тебя умер кто? – полюбопытствовал старик, запирая ворота.

– Умер… – снова превратился в эхо человек.

– Так я и понял. Сам-то на живого не похож. Сюда в основном такие и приходят. Полумертвецы. Правда, есть и другие, веселые, шебутные. Те, как правило, от армии отлынивают. Совсем еще отроки. А ты, по всему видно, повидал-таки жизнь.

Старику хотелось вызвать пришельца на откровенность, но тот не поддавался на хитрые уловки. Отчаявшись, сторож указал фонариком куда-то вглубь, в сторону от храма, где чернела невзрачная постройка.

– Тебе туда! Там всякого рода пришельцы живут, ждет поводыря послушное стадо! – Он даже заважничал от красивости собственных слов. – К ним и ступай!

Они тебя примут. Только постучись хорошенько, у них сон молодой.

Однако человек не сделал и шага в сторону указанного места.

– А храм открыт? – спросил он.

– Зачем тебе храм?

– Мне бы помолиться.

Сторож нехорошо посмотрел на пришельца.

– Ты что, мил человек, с печки упал? Храм не освящен. Как ты молиться будешь? Со дня на день владыку ждем.

– Мне все равно, – сказал тот таким отрешенным голосом, что старик сразу задумался о психическом состоянии странника, а задумавшись, испугался и решил не перечить.

– Хорошо, мил человек. Хочешь молиться – помолись. Я тебе открою.

Уже в храме, когда включил свет, всего одну люстру – зачем зря жечь электричество?! – сторож заметил в руке у пришельца небольшой коричневый чемоданчик. «Нет, он все-таки того, – подумал хромой. – Поперся с чемоданом в храм! Мог бы оставить у меня в каморке!»

– Я хочу побыть один, – озадачил его пришелец. «Оставлю его, а он иконостас попортит! – закралась недобрая мысль. – Чего можно ждать от сумасшедшего?»

– Я хочу остаться наедине с Богом! – твердо заявил тот.

– Только недолго. Ладно? – робким голосом попросил сторож и, вздыхая, охая, вышел наружу.

Человек, оглядевшись вокруг прищуренными глазами, будто оценивая приблизительную стоимость этих стен, произнес:

– А деньги немалые. Так ведь и страдания немалые. Повезло монахам в белых капюшонах.

Он презрительно усмехнулся. Если бы хромой сторож видел эту циничную усмешку, то составил бы иное мнение о пришельце. Отрешенность его разом выветрилась, от полумертвой благости на лице не осталось и следа. Глаза заблестели, озорно заиграли, словно человек оказался не в храме, а в комнате смеха, где на стенах отражаются уродцы, жутковатые монстры из его собственного тела. Храм же всегда являлся отражением души.

Он подошел к алтарю. Внимательно рассмотрел иконостас. Апостолы, нарисованные в примитивной манере, выглядели довольно странно, будто их дикарь нацарапал на скале.

– Какое все неживое! Перевелись на Руси богомазы. Человек и не думал молиться. Он сунул под алтарь свой коричневый чемоданчик, посмотрел на часы и быстро зашагал вон.

– Помолился, мил человек? Отвел душу? – встретил его с благодушной улыбкой старик и принялся закрывать храм.

Пришелец не ответил, только сделал несколько шагов в сторону ворот.

– Эй! – окликнул его тут же сторож. – Ты не туда пошел! Пришельцы в другой стороне живут!

Человек оглянулся. Маленькая фигурка хромого старика, неловко тыкающего в темноте ключом в замок, вызвала в нем жалость. Он вернулся, схватил сторожа за руку и потащил к воротам.

– Эй! Отцепись! Отцепись! – закричал тот. – Ведь я храм не закрыл!

Куда ты меня тащишь, дьявол?

Но странный человек был неумолим. Он железной хваткой держал старика и волок, бесповоротно волок вон из монастыря. Тот едва поспевал, хромая, не забывая креститься.

– Люди! Помогите! – звал на помощь старик. – Дьявол пришел к нам!

Дьявол!

Только оказавшись за воротами, он заприметил отсутствие чемоданчика и тогда что-то понял.

– Бежим, старый болван! – прокричал ему в самое ухо дьявол и толкнул несчастного так, что тому показалось, будто он оторвался от земли и полетел, а потом приземлился в сырую, пахучую траву.

И тут земля содрогнулась. Стены монастыря осветились изнутри. Белый дым взметнулся к небу. Маковки купола разом провалились, чуть ли не под землю ушли. И храма не стало.

На месте церкви бушевало пламя. Сторож беспрерывно крестился и шептал:

– Мать честная! Наваждение! – но сам не слышал своего шепота, потому что оглох.

Рядом, уткнувшись лицом в траву и обхватив руками голову, лежал дьявол. Старик чувствовал за спиной его тяжелое дыхание, но не оборачивался, боясь пошевелиться.

Федор тоже оглох. Если бы не этот вредный хромой старикашка, он бы уже сидел в своем «опеле», который предусмотрительно оставил на шоссе.

Он потерял счет времени с тех пор, как урну с Настиным прахом захоронили рядом с родителями и маленьким братом. Волей-неволей она пополнила ряды героев. Тех самых героев, которых ненавидела.

На похороны собралась всего кучка людей, ничтожное количество, хотя в этот день на кладбище, на Аллее героев, было некуда плюнуть от бесконечных толп народа. Хоронили известного всему городу мафиозного босса, Пита Криворотого. По такому случаю были даже перекрыты некоторые центральные улицы, чтобы не мешать потоку машин скорбящих. Траурную колонну, как водится, сопровождала автоинспекция, из мегафона то и дело неслось: «Остановитесь! Идет колонна!» И город замирал от этих слов, ведь только какой-нибудь недотепа турист мог быть не посвящен в происходящее. Все остальные граждане являлись очевидцами или участниками «нашего дела».

Убийцу и жертву хоронили в один день, в один час, в одном и том же месте, хотя на Аллее героев давно стерлась грань, изменились понятия. Жертвы становятся убийцами, убийцы – жертвами.

Речь над прахом Насти произнес ее родственник, опекун. Но что он мог сказать о девочке, кроме самых общих фраз? Федор обратил внимание на симпатичную, но уже немолодую женщину в очках, которая без конца терла глаза.

Он подошел к ней.

– Вас зовут Эльза Петровна?

– Откуда вы знаете?

– Мне Настя много рассказывала про вас.

– Представляю, – вздохнула женщина.

– Она очень тепло отзывалась…

– Не может быть, – покачала головой Эльза Петровна. – От нее не дождешься ласкового слова!

И тут ее прорвало, она разрыдалась.

На поминки он не поехал, на него и так чересчур пялились, шепотом спрашивали: «Кто такой?» Федор и сам не смог бы ответить на этот вопрос.

Когда протискивался через толпу, провожающую в последний путь Пита, кто-то схватил его за руку.

– Стой, отщепенец! – рассмеялся не к месту Балуев, а потом, понизив голос, поинтересовался:

– Девочку провожал?

Федор кивнул и презрительно спросил:

– А вы приехали поклониться своему товарищу? Было ясно, что пути их разошлись, но Геннадий не ожидал такого презрительного тона, не ожидал, что Криворотого сосватают ему в товарищи.

– Да тут кого только нет! – растерялся Балуев и сам не заметил, как начал оправдываться:

– Тут даже Прликарп речь произнес… А ты зря к нам не заходишь, – переменил он вдруг тему, – могли бы тебе подыскать хорошую работу, ведь будешь мытариться. Знаю, что будешь.

– Как-нибудь сам! – бросил на прощание Федор и пошел своей дорогой, расталкивая локтями верноподданных мафии.

Сколько дней он провел в забытьи, в пьяном угаре, он точно не мог сосчитать. Но, когда пришло отрезвление, сел в машину и поехал посмотреть на бывший загородный дом председателя Овчинникова, где Настя провела счастливые детские годы и пережила самые страшные минуты.

За ворота его, конечно, не пустили, и пришлось довольствоваться созерцанием бетонного забора с колючей проволокой да буйно разросшихся тополей, полностью закрывших фасад здания.

На обратном пути решил посмотреть на восстановленный монастырь, откуда, по местному преданию, выходили монахи в белых капюшонах. Его красотами он любовался издали, близко не стал подъезжать. И тут его снова одолела тоска, вернее, она и не проходила, а при взгляде на монастырь только усилилась. Ведь возрождение его белокаменных стен было напрямую связано с трагедией в доме Овчинникова. Вот он стоит, красавец храм, с куполами-маковками, а Насти больше нет.

Тогда-то и подступил комок к горлу. Тогда-то и пришла в голову новая идея мщения. Федор всегда знал, что на убийство он не способен. А на подрыв?

Идея показалась заманчивой, и он был целиком ею захвачен, пока не купил взрывчатку на те самые деньги, на которые собирался построить семейное счастье…

Из монастыря выбегали охваченные огнем люди, катались по земле, дико орали. Это были «полумертвецы» и «отроки», пришедшие в обитель за спасением.

Кто – от армии, кто – от мирской суеты. От войны и от мира.

Федор ничего не слышал, он оглох. В голове проносились знакомые картины. Она бросается наперерез машине. Он везет ее по проспекту Мира. Она заглядывается на верхние этажи домов. Непокорная челка все время прикрывает зеленый, кошачий глаз. Поет Марлен Дитрих. Поет совсем о другой девушке, сентиментальной и нежной, не похожей на ту, что сидит рядом. Теперь всегда сидит рядом. Хрипловатый голос певицы пронизывает мозг. Федор плачет и шепчет в такт музыке слово в слово: «It's you, Lili Marlene». – «Это ты, Лили Марлен».

Ведь, кроме этой музыки, он ничего больше не слышит и, кроме этих слов, ничего не помнит.

Хромой сторож бурно реагирует на происходящее, но подняться не смеет – дьявол накажет! Даже человеческие вопли он может только созерцать. Но вопли его не интересуют. Он видит то, что другим не дано увидеть. Он видит, как из монастыря выходят монахи в белых капюшонах, и шагают прямиком в небо, и беспечно разгуливают там!

Когда дым рассеялся. Поликарп достал из кармана платок и вытер вспотевший лоб. На бывшей детской площадке перед резиденцией Пита работал бульдозер. Он сровнял с землей и ракету, и ржавую горку, не пощадил и фонтана.

Клубы пыли, похожие на дым от пожара, застилали все вокруг, мешали дышать.

– Сразу чувствуется хозяйская рука! – подмигнул он своим квадратноскулым телохранителям, что высыпали из черных «шевроле».

Те, как всегда, промолчали, только выдвинули вперед челюсти и неохотно растянули губы. Это означало, что они умеют улыбаться.

– Детям надо вернуть детство, – заметил добрый дядя Анастас Гавриилович и уже на крыльце дома с колоннами сообщил своим двухметровым молчунам, будто перед ним были репортеры ведущих газет:

– Об этом я намерен говорить с новым боссом.

Не об этом он собирался говорить, его волновали совсем другие вопросы накануне предвыборной кампании. И он, Анастас Карпиди, великий интриган и блефарит, не знал, как подступиться к новому боссу. Все он перевидал на этом веку, но чтобы девять мужиков, из которых треть боевиков, сделали на кругу такой выбор?..

Светлану Васильевну избрали боссом без единого голоса против. Даже тот боевик, некогда пристыженный Питом, воздавал ей на совещании почести. После страшного, коварного убийства Криворотого никто не захотел идти с Поликарпом на мировую. Путь войны тоже на этот раз не нашел сторонников.

– Если в дело пошли гранаты, нас надолго не хватит! – высказался один из боевиков.

Все взоры устремились к Мишкольцу и Шалуну. Светлана передала им слово в слово разговор, состоявшийся на квартире у Мишкольца.

– Шалун не пойдет на сговор с людьми, участвовавшими в войне девяносто второго года, – твердо заявила она.

И тогда тот самый боевик, автор фразы «не бабские это дела», предложил:

– Надо избрать боссом Светлану Васильевну. В воздухе повисло тяжелое молчание.

– Это выход, – поддержал кто-то.

И все проголосовали.

На этом же совещании она выбрала себе помощника, удивив многих. Им стал банкир, который в прошлый раз высказывался в пользу своего коллеги Олега Карпиди.

В это теплое августовское утро она во всеоружии приготовилась к встрече с гробовщиком и, пока Карпиди поднимался по лестнице, спокойно кормила рыбок в аквариуме, доставшемся ей в наследство от босса Пита, а по кабинету с важным видом расхаживала английская бульдожка, доставшаяся в наследство от босса Стара. Наследница двух боссов, а по иронии судьбы еще и дочь босса, выглядела сегодня на редкость привлекательной. И Поликарп, войдя в кабинет, первым делом расщедрился на комплимент:

– Вам бы в кино сниматься, а не организацией управлять.

– Очень мило! – усмехнулась она. – Вы полагаете, что управлять организацией способны только насильники и убийцы?

Она села за стол, и он увидел над ее головой фотографию молоденькой девушки в позолоченной рамке.

– Кто это? – поинтересовался Карпиди, и от Светланы не ускользнуло крайнее удивление гробовщика. Девушку он узнал.

– Я слышала, что некоторые боссы завели моду вешать у себя в кабинете портреты родственников. Я решила не отставать. Это моя мама в бытность еще студенткой педвуза.

Он внимательно вгляделся в Светлану, потом опять посмотрел на портрет и масляно улыбнулся.

– Вы не очень-то похожи на свою маму.

– Ас моим отцом у меня вообще нет ничего общего! – дерзко бросила она.

И было в этих словах столько ненависти, что Поликарп даже смутился и отступил на два шага назад.

– Вы пришли сюда по делу или расточать свои неуклюжие комплименты?

– По делу. – Взяв себя в руки, он приземлился в одно из кресел и сцепил в кольцо жирные пальцы.

– Я слушаю. – Светлана всем своим видом показывала, что ей тягостно его присутствие.

– Я хотел обсудить одно общее дело…

– У нас разве могут быть общие дела?

– Речь идет о выборах мэра, – не стал он использовать обходные маневры.

– Я не собираюсь выдвигать свою кандидатуру, – заявила она, хотя он даже не прикидывал подобного варианта. – А что касается нынешнего мэра, то он уже сделал мне предложение. Он готов предоставить любое кресло в правительстве города. Я еще не дала ответа.

Поликарп был обескуражен тем, что мэр, его ставленник, действует у него за спиной, ведет какую-то подпольную игру.

– Поздравляю, – пробурчал Карпиди, потому что больше нечего было сказать. – Я не знал, что мэр до такой степени вами очарован.

– Думаю, что причина иная. Впрочем, вы многого еще не знаете.

– Например?

– Наша встреча приобретает характер сплетни, – усмехнулась Светлана, – а я предпочитаю сплетничать с теми, кому доверяю.

– Например? – повторил Поликарп. Но за примером не пришлось далеко ходить. Светлана вызвала по селектору своего секретаря-референта, молодого человека интеллигентного вида, и сказала ему всего два слова:

– Пусть войдут!

И они вошли. Первым в дверях показался помощник Светланы, мужчина лет сорока, розовощекий, пышущий здоровьем пузан. Затем появился Мишкольц. Владимир Евгеньевич, как всегда, держался независимо, слегка высокомерно. Он не подал руки Поликарпу, а только поднял ее в довольно вялом приветствии. За ним по пятам следовал Балуев. Он приветствовал гробовщика более энергично, кивком головы. Замыкал торжественное шествие Шалун с ехидной ухмылкой на лице. Его близкопосаженные глазки открыто забавлялись происходящим.

– Какая кодла собралась, в натуре! – воскликнул он.

Все четверо уселись напротив Поликарпа.

– Приятно посидеть в приятной компании, – натянуто улыбнулся гробовщик.

Сцепленные жирные пальцы на его коленях при этом побелели. И хотя он сразу обо всем догадался, Мишкольц не замедлил описать истинное положение вещей:

– Ты опоздал с визитом. Поликарп. Вчера вечером наши организации объединились. Немаловажную роль в этом знаменательном событии сыграли ты сам и твои ребята.

– Западло кидать гранаты, Карпуша! – вставил не без злорадства Шалун.

– Не ожидал от тебя, Виталик, что побратаешься с убийцами Черепа!

– Выбирайте выражения, господин Карпиди! – вмешалась в сугубо мужской разговор Светлана. – Кто здесь убийца?

– Насколько я понимаю, – продолжал улыбаться Поликарп, – вы меня обвиняете в убийстве Пита? Такие вещи надо доказывать, господа!

– Непременно докажем, – взял на себя роль прокурора розовощекий помощник Светланы Васильевны. Он раскрыл свою папку и достал оттуда несколько фотоснимков. – На воротах загородного дома Максимовских стояла новейшая система фотоэлементов. Выведенная из строя взрывом гранаты, она тем не менее сумела сохранить первые кадры пленки, на которых запечатлен приезд непрошеных гостей.

К тому же есть два живых свидетеля.

– История повторяется. Не правда ли? – заметил Балуев. – Вечно у тебя неразбериха с этими системами! Карпиди заерзал в кресле от таких слов.

– Между прочим, дело Овчинникова до сих пор не закрыто, – подлил масла в огонь Мишкольц. – Мы могли бы предоставить прокуратуре неплохой материал, но ведь Шаталина затаскают по судам, а ты снова выйдешь сухим из воды.

– Такова моя суть, голуба! – процедил Поликарп.

– Ваша суть ясна до предела, – снова вмешалась Светлана. – Я только поражаюсь беспредельной наглости, с которой вы заявились сюда. Мне стоило огромных усилий уговорить боевиков не принимать никаких мер, иначе от ваших «шевроле» осталось бы пустое место.

– Сидел бы ты на своем кладбище, голуба, и не рыпалcя! – Шалун даже умудрился принять агрессивную позу. – А то ведь следующая могила, в натуре, окажется твоей!

– У вас неплохо получается, ребята, когда вы поете в ансамбле.

Послушал бы я вас по отдельности!

– Не дождетесь! – вырвалось у Светланы, что вызвало недоуменные взгляды присутствующих. – Я бы на вашем месте поторопилась, потому что терпение моих людей может в любую минуту лопнуть!

– Спасибо-спасибо, – ласково откликнулся гробовщик, – я воспользуюсь вашим советом. – И, ни с кем не попрощавшись, прошаркал к выходу.

Поликарп выкатился из дома с колоннами, испуганно озираясь по сторонам, но, оказавшись среди своих квадратноскулых телохранителей, почувствовал себя в безопасности и, по обыкновению, произнес назидательную речь:

– Там, где все прогнило до основания, уже не помогут бульдозеры!

Отняли у детей детство! Им на все наплевать! Они решили запугать Поликарпа! Эх, голубы, голубы, последнее слово все равно будет за мной!

Истуканы в строгих костюмах деревянно улыбались. Бульдозеры делали свое дело. Анастас Карпиди, высоко подняв голову, плюхнулся на заднее сиденье.

– Ты привез меня к себе, чтобы доказать свою смелость? Что не боишься жены и неодобрительных взглядов соседей?

Они лежали в полумраке ночника. Светлана даже в постели не расставалась со своей любимой ментоловой сигаретой. Голова Геннадия покоилась на ее упругом животе, который хотелось без конца целовать.

Это была их первая ночь, путь к которой оказался тернист и длился почти пять месяцев. Правда, в рыцарские времена могли ждать и дольше.

Анхелика переполнила чашу терпения прекрасной дамы, и смелый рыцарь угодил наконец в ее тенета, как самый обыкновенный пескарь.

Передача о коллекции Мишкольца, готовящаяся на телевидении, отнимала у Балуева много сил. Он пропадал на телестудии день-деньской. О поездке в Рио, которую навязывал ему Владимир Евгеньевич, нечего было думать. Впрочем, так ли уж он нуждался в ней? Его ханДРУ как рукой сняло, стоило ему заняться любимым делом. Геннадий подготовил комментарии к картинам, собрал интересные факты из жизни «мирискусников», перевел с английского, французского, итальянского несколько статей о Бенуа, Лансере, Баксте и других. Короче, зажил полноценной жизнью искусствоведа. Шеф на время подготовки передачи отстранил его от работы в фирме, а вечерами они собирались на квартире Мишкольца или в особняке, отведенном под картины, и вместе редактировали, дополняли текст. Их творческие посиделки не обходились без присутствия Анхелики. Красавица телеведущая увлеклась не только передачей, но и Мишкольцем. Володя, живя вдали от обеих жен, не сильно сопротивлялся. Ничего не знавшая об их взаимоотношениях Светлана исходила ревностью к абсолютно невинному Балуеву.

Узнав о ее возвышении, Геннадий засыпал Светлану факсами с веселыми поздравлениями и непристойными рисунками, далекими от «Мира искусства». Он хотел проверить, не потеряла ли она на новой должности чувства юмора и – самое главное – расположения к нему. Не потеряла.

– Я вообще не из трусливых! – хорохорился перед ней Гена. – Если пришла пора круто повернуть на вираже, я постараюсь вписаться в поворот!

– Я не думала, что ты такой заядлый автомобилист! – Это был камушек в его огород – Геннадий не умел водить машину и вообще боялся садиться за руль.

Света загасила окурок в пепельнице, стоявшей на полу, и посмотрела на часы.

– Боишься, что нагрянет Марина с детьми? – усмехнулся он, ведь надо было чем-то ответить на ее укол.

– Собаку пора выгуливать, – вздохнула Света.

– Уже? – испугался он. – Собираешься домой?

– Должна тебе признаться, что трахаться на пошлых простынях в цветочек в священной супружеской спальне мне не доставляет большого удовольствия. Надо было ехать ко мне.

– Поедем, – несколько устало предложил Геннадий.

– Ты собираешься разводиться? – напрямик спросила она.

– Сколько можно повторять? Как только она вернется с юга.

– А когда она вернется?

– В конце месяца.

– А тебя разведут с тремя детьми?

– На лапу дам – разведут, – буркнул Балуев. Разговор не очень его развлекал. Он чувствовал себя оставшимся на второй год двоечником, которого тетя-завуч приперла к доске, чтобы как следует отчитать за неуспеваемость. – Светка, кончай меня допрашивать! Я все сделаю как надо. Но перед этим мы махнем с тобой на две недели в Бразилию! – переключил он разговор на более приятную тему. – Володя сказал, что он и твой помощник вполне обойдутся две недели без нас. Как ты думаешь, можем мы на них положиться?

– Думаю, можем, – повеселела Светлана, – только им придется обойтись без нас не две недели, а месяц.

– Не понял.

– Потому что с побережья Атлантического океана мы потом махнем на побережье Тихого. И поживем две недели у мамы!

– Черт! Я и забыл, что Латинская Америка – почти твоя вторая родина!

По этому поводу надо выпить! Сейчас будет шампанское! Лежи, не вставай!

Шампанское подается прямо в постель!

Он побежал на кухню. Достал из буфета хрустальные фужеры, стрельнул пробкой, устроил все на подносе… И в это время раздался беспрерывный телефонный звонок.

– А вот и Марина тут как тут! – крикнула из спальни Светлана Васильевна и захохотала. – Что ей не загорается? Наверно, вычитала в гороскопе, что у тебя любовница в спальне, вот и забеспокоилась!

Она была недалека от истины. Марина действительно начала с астрологического прогноза.

– Звезды так расположатся в следующем месяце, – твердила помешанная на астрологии супруга, – что тебе будет постоянно сопутствовать удача в любви! Ты понимаешь? Ведь мы как раз будем вместе в это время!

– Должен тебя огорчить. В конце августа я уеду в командировку на целый месяц.

– Как же так? – пропищала она в трубку и залилась слезами.

– Успокойся, прошу тебя.

– Ты поедешь не один?

– С ума сошла?

– Со Светкой, да? Со Светкой? Я все знаю! Гороскопы не врут!

Ему ничего не стоило подтвердить ее догадку, но доносившиеся через сотни километров всхлипы жены действовали на него странным образом, подталкивая к бессмысленному вранью.

– Успокойся, я еду один. А Света теперь так высоко поднялась, что и не взглянет в мою сторону.

– Это правда? – высморкалась она в трубку.

– Правда! – заверил он.

– Геночка, миленький, не бросай меня! душераздирающе заголосила Марина. – Умоляю тебя! Подумай о детях! Ведь ты их никогда не увидишь, если разведешься со мной! Слышишь? Никогда! – Ее голос неожиданно окреп. –Я останусь у мамы в Новороссийске, и ты ничего не сможешь сделать! Даже развестись со мной не сможешь!

«Ловко придумала! – смекнул Геннадий. – Не без помощи тещи, разумеется!»

– Что на тебя нашло? – прикинулся он примерным семьянином. – Какой развод? Я люблю тебя и детей…

– Это правда? Ты меня не обманываешь? Вообще-то у меня по картам каждую неделю удачный расклад!

– Вот видишь!

Настроение резко пошло на убыль. Он вернулся на кухню за шампанским и закурил. Нельзя всем угодить, нельзя быть для всех хорошим! Это он прекрасно знал и все же спасовал перед ней. "Я раб этой женщины! – дергал он себя за волосы. – Я раб собственной трусости, собственной подлости! Ведь я ее не люблю!

Зачем унижаюсь? Зачем предаю Светку?" Он вспомнил еврейскую поговорку, которую часто приводил Володя: с одной задницей на две ярмарки не ездят. Сам-то он только этим и занимался всю жизнь. Нет, настала пора решительных действий, а иначе так и просидишь в дерьме и только будешь уверять себя и окружающих, что это перегной и что скоро-скоро, очень скоро взойдут ростки, вытянутся стебли, раскроются бутоны!

Светлана Васильевна со скучающим видом смотрела видеокассету с Ван Даммом. Он оценил эту жертву – она не хотела даже ненароком подслушать его телефонный разговор.

– Откуда у тебя этот «шедевр»? – кивнула она на экран.

– Ван Дамм – любимый Маринин артист! Идеал мужчины! – с пафосом воскликнул Балуев.

– Такое впечатление, что все они разговаривают задницами! – со злостью нажала она на кнопку пульта, и экран погас.

Гена стоял с подносом посреди спальни, как официант. По выражению его лица она обо всем догадалась.

– Ты, конечно, ей ничего не сказал? Он помотал головой.

– Боишься, что начнет тебя шантажировать детьми?

– Уже… Думаю, что ради этого она их и завела.

– Распространенный вариант.

– Марина никогда не отличалась оригинальностью.

– Ладно, не паникуй заранее! Что-нибудь придумаем.

– Разве тебе это важно?

Света нахмурилась, потянулась за сигаретами и тихо произнесла:

– Своих-то детей у меня никогда не будет.

– Мы, кажется, собирались выпить! – напомнил Геннадий.

– И поехать в Бразилию, – с грустной улыбкой добавила Светлана.

– А потом к маме! раскручивал настроение Балуев, будто заводил граммофон. Он наполнил фужеры шампанским и закричал:

– В Бразилию! В Бразилию!

– Где много диких обезьян! – подхватила она. Они выпили и заскакали по комнате, сгорбившись, низко свесив руки, изображая диковинных приматов.

А потом опять было шампанское, прозрачное и пенящееся, как волны двух великих океанов.

* * *

Она звала его Шурой. Кажется, только она звала его так. А может, еще мама? Давно-давно. В деревне. Шура, Шурочка, Шурик. Ему не нравилось это имя.

Шуриком был рыжий очкастый недотепа этнограф из «Кавказской пленницы». Когда кто-то из пацанов еще в младших классах вздумал дразнить его этим именем, он так отделал обидчика, что тому мало не показалось.

Но Люде он разрешал все.

– Шура, смотри, куда ты встал! Ты ведь топчешь ягоды! – Ее темные, стального цвета глаза расширились от страха. – Если отец увидит раздавленную ягоду – со свету сживет!

– Не увидит, – заговорщицки шептал Саня. – Мы выроем ямку и закопаем.

Он огляделся по сторонам. Иван Серафимович поливал из шланга кусты смородины. Зоя Степановна возилась в парнике. Саня пяткой антикварного бота, выданного ему заботливой Людиной мамой – чтобы не замарал своих штиблет! – сделал в земле воронку и похоронил кровавое клубничное месиво, с торжественным видом бубня себе под нос похоронный марш.

– Какой ты смешной, Шурка! – засмеялась Люда. Белая косынка в черный горошек, повязанная на манер гоголевской Солохи, очень шла к ее белому круглому лицу.

Зачем он приехал в тот жаркий июньский день на дачу к ее родителям?

Зачем он блуждал целый час по садово-огородным участкам в поисках их невзрачного зеленоватого домика, мало чем отличающегося от остальных, таких же убогих построек? А потом ловил на себе злые, беспощадные взгляды ее отца:

«Явился – не запылился! Женишок!» Движения и жесты Ивана Серафимовича сразу стали резкими, раздраженными, губы побелели, ноздри раздулись. Зоя Степановна испуганно кудахтала: «Да, че ты, отец, на парня озлобился? Че он те сделал?» – «Ниче». Но Саня знал, что стоит за этим «ниче». Он был голодранцем, деревенщиной, лимитой. Делил комнату в заводской общаге с таким же лимитой Витяем. Имел две пары штанов – на зиму и на лето и столько же пар ботинок.

Зимой он ходил в старом, обшарпанном тулупе с отцовского плеча и в лохматой собачьей шапке неопределенного цвета. Походил на беспризорника. Со стороны Люды было опрометчиво привести его в таком виде в дом прошлой зимой. Тогда-то, на втором курсе профтехучилища, и началась их любовь.

– Сейчас будем обедать. – Она поднялась с корточек, выпрямилась. – Ой, мамочки! Спина аж скрипит!

Перед ней стояло полное ведро клубники. Клубника в тот год уродилась на славу. Люда стянула с головы платок. Светло-русые волосы были забраны в старомодную шишку на затылке. Вытерла платком шею и под мышками.

– Лю-уд, – умоляюще пропел он. – А может, как-нибудь сбежим?

Он набрал всего треть ведра клубники. И не удивительно. До клубники ли ему?

Сбежать было необходимо. Завтра утром Саня должен явиться на призывной пункт военкомата. Он попал в спецнабор. Думал, что пронесет. Если спокойно дали закончить училище, значит, заберут осенью. Не тут-то было! Страна нуждалась в молодых, здоровых, как он. Шла война.

– Надо с мамой поговорить.

– Ты ей все расскажешь?

– Не знаю, – пожала плечами Люда.

От ее родителей они скрыли синдром спецнабора, чтобы беспрепятственно попрощаться, чтобы с виду все, как обычно. Но обычно ее по выходным забирали на дачу и запрягали в работу.

Девушка подхватила свое полное ведро и уверенно зашагала к теплице.

Саня с новой силой принялся бороться за урожай (или с урожаем?).

Вскоре его позвали обедать, и он не мог понять, отчего у матери и дочери такие потные, раскрасневшиеся лица – то ли от состоявшегося нелегкого разговора, то ли от невыносимой жары в теплице?

Иван Серафимович отказался сесть с ними за стол: не хочу чего-то. Не наработался покамест.

Обед состоял из простой снеди: картошка, тушенка, помидоры, лук, огурцы и квас. Зоя Степановна чересчур суетилась, все время что-нибудь роняла, но при этом улыбалась. Стеснялась, может быть? А может, растерялась от известия, сообщенного дочерью.

– Клубники в этом году много, – задумчиво рассуждала она за столом. – Может, продать одно ведерко?

Они недоуменно посмотрели на нее. Почему она советуется с ними, а не с Иваном Серафимовичем?

– Почем на рынке клубника, не знаете? – обратилась Зоя Степановна к Александру.

Тот сначала пожал плечами, а потом вспомнил:

– Мой сосед Витяй покупал недавно! Три рубля – поллитровая банка.

Зоя Степановна посмотрела на ведро, собранное Людой,оценила:

– Здесь банок двадцать будет. Шестьдесят рублей! Неплохо!

Саня подумал, что за такие деньги он полмесяца пашет на заводе.

– Скажу отцу! – загорелась хозяйка. – Но только ,надо прямо сейчас ехать и продавать.

– А кто же поедет, мама? – вытаращила Люда глаза.

– Как это кто? Вы и поедете!

– Но нам нельзя! – запротестовала девушка. – Мы – комсомольцы. Если на заводе узнают…

– А мне уже все равно! – обрадовался Саня – Поедем! Я буду торговать!

– Вот и хорошо! – потирала руки предприимчивая женщина. – Осталось только взять в оборот Ивана Серафимовича!

И она вышла в огород, чтобы обсудить коммерческую инициативу с главой семейства.

– Классно придумала твоя мама! – шепнул он ей, глядя в окно и наблюдая, как горячо спорят Людины родители.

– Подожди еще! – пригрозила Люда. – Ты не знаешь отца! Он может не согласиться!

Но она сама не знала своего отца. Иван Серафимович был не из тех людей, что упускают верную прибыль из рук, особенно когда деньги валяются под ногами. Спор же с супругой у них возник по другому поводу. Отец настаивал, чтобы Люда вернулась вечером на дачу. Мать была против. Во-первых, неизвестно, сколько времени они будут торговать, последний автобус с автовокзала уходит в восемь вечера, а добираться на попутках очень опасно. Во-вторых, девочка спокойно может переночевать дома, в городе, а утром вернуться на дачу. В конце концов женщина взяла верх, накрыла марлей ведро, выдала дочери поллитровую банку и напутствовала их простыми христианскими словами:

– Идите с миром…

Тогда Саня не уловил подводного течения этих слов. Пожелание мира было в основном адресовано ему.

– Вот не думал – не гадал, что в последний день перед армией стану спекулянтом! – шутил он в переполненном автобусе.

– Тише, дурак! – попросила Люда и была права. Пассажиры при слове «спекулянт» стали косо поглядывать на молодых людей.

Но ему все было нипочем в этот день, море по колено. Главное, что Людку он сумел выцарапать из лап грозного родителя.

– На рынок не поедем! – заявила она, как только они очутились на автовокзале.

– А как же…

– Я знаю одно хорошее место. Универсам на улице Гегеля. Там всегда торгуют садоводы-любители, и, кроме того, нас там никто не знает!

Пришлось согласиться с ее доводами, хотя «хорошее место» находилось очень далеко от автовокзала и они потратили около двух часов, давясь в потных автобусах, пока добрались до цели.

Люда оказалась права, садоводов-любителей здесь куры не клевали, и, как назло, почти все торговали клубникой, и поллитровая банка уже стоила полтора рубля.

– Мы так с тобой простоим до вечера! – оценил ситуацию будущий предприниматель. –Давай просить рубль за банку.

– Отец меня убьет! – всплеснула руками Люда, но долго стоять на виду у всех ей тоже не хотелось.

– Подходите! Подходите! – зазывал Саня. – Всего рубль банка!

К ним выстроилась очередь. Люда только успевала накладывать. Александр принимал деньги. Ведро ушло за полчаса.

Это была его первая и самая дорогая выгода от продажи, и заключалась она, конечно, не в двадцати вырученных рублях, а в том, что он сэкономил целых полдня для прощания с любимой.

Пустое ведро с окровавленной марлей на дне досаждало, неприятно поскрипывая и привлекая внимание прохожих, но везти его домой значило снова тратить драгоценное время в автобусной давке. В советской стране, словно по завету дедушки Маркса, куда ни плюнь – везде борьба!

Взявшись за руки, они бодро вышагивали к ближайшему лесопарку, где надеялись найти свободную скамейку.

– А руки-то у нас сладкие, как у леденцовых зверушек! – смеялась Люда.

– У зверушек не бывает рук! – резонно заметил Саня.

– Не умничай, Шурик!

– Я не умничаю. Вот приклеишься ко мне, и пойдем вместе в армию!

– Представляю! Приходим на призывной пункт и дуэтом говорим:

«Дя-день-ка пол-ков-ник, мы расклеиться не можем!»

– Уж какой там спецнабор! Меня и осенью побоятся призвать!

Пустая скамейка все же отыскалась, но от комаров не было спасенья.

– Нет, Людка, надолго нас не хватит! Поцелуи получались беспокойные, нервные.

– Что ты предлагаешь?

– К тебе, – уверенно произнес он, по-видимому, считая, что сегодня его желания должны исполняться неукоснительно. – В общаге, сама понимаешь, проводы Витяя.

– Ты с ума сошел! – обиделась Люда. Дом ее родителей был с самого начала закрыт для их тайных свиданий. Даже когда они оставались одни в ее комнате, она не позволяла ему невиннейшего поцелуя. В доме безраздельно властвовал отец и в свое отсутствие оставлял невидимого пса сторожить девичью честь. Не зря Люда впадала в оцепенение, стоило прикоснуться к ней, и сама превращалась в Цербера, если он вел себя понастойчивей.

Все менялось в общаге. Несколько раз им удалось избавиться от Витяя.

Товарищ и сам понимал, что лишний, но иногда не проявлял инициативы, и Сане приходилось его выпроваживать к соседям на пару часов. Встречи всегда происходили днем, после занятий, а потом в обеденные перерывы. Здесь, в грязной обшарпанной комнате с казенным постельным бельем, Люда становилась гораздо податливей, благосклонно принимала его ласки, отвечая лишь тяжелым вздыманием груди, будто пела оперную арию. Первый эротический опыт в самом деле напоминает что-то оперное, фальшивое, театральное. Но в один прекрасный день, когда Люда вскрикнула громче обычного и он почувствовал всю глубину наслаждения, они стали мужчиной и женщиной. В тот раз обошлось без последствий, а потом Саня стал покупать презервативы, которые являлись дефицитом и составляли предмет гордости и хвастовства перед товарищами.

– Но почему? – настаивал он.

– Ты же знаешь. Я не могу там. И потом, разве нельзя обойтись без этого?

– Но я ведь два года буду обходиться без этого! Как ты не понимаешь?

– И что тебе даст всего один раз? – упрямо повела она плечом. – Неужели нельзя проститься, как люди?

– Но люди в основном так и прощаются!

– Не правда! Откуда ты это взял? Ты разве не видел в кино, как девушки провожали парней на фронт?

– Но ведь это кино! В жизни совсем по-другому.

– Значит, с сегодняшнего дня ты начнешь привыкать к суровым армейским будням! – выкрутилась Люда.

– Я знаю, – загрустил Саня, – это тебе не доставляет удовольствия. И ты меня скоро разлюбишь…

– Шурка, прекрати! – Она прижалась к нему всем телом и прошептала на ухо:

– Я люблю тебя, дурачка, и без этого! И никогда не разлюблю!

Они вышли из лесопарка на закате, сели в пустой трамвай и покатили к ее дому. Люда собрала в кулачок несколько шпилек, и волосы упали ей на плечи.

Он следил за ней, уткнувшись подбородком в поручень сиденья.

– Какая ты красивая!

– Да ну тебя! Самая обыкновенная. Вот Софи Лорен – другое дело! Она тебе нравится?

– Я люблю блондинок.

– Ничего ты не смыслишь в женской красоте! Блондинкам приходится много краситься, чтобы выглядеть привлекательными. А ведь лучше естественная красота.

– Но ты ведь не красишься.

– И что хорошего в этих белесых свинячьих ресницах?

Она явно напрашивалась на комплимент.

– Ты самая красивая в мире! – провозгласил он. Они добрались уже в сумерках. Как по заказу, поднялся ветер, нагнал тучи.

– Ты меня не провожай до подъезда, – попросила Люда. – Соседка на первом этаже все время сидит у окна и следит за всеми. Потом расскажет отцу.

Ветер усилился, трепал волосы и одежду, заглушал слова. Они стояли на пустыре с торца ее дома, обдуваемые со всех сторон.

Обнялись.

Пустое ведро с окровавленной марлей на дне зловеще поскрипывало на ветру.

– Я завтра приду тебя провожать, – пообещала она.

– Лучше не надо, – отказался он. – Мне будет тяжело…

– Пиши мне чаще…

– И ты… Не забывай.., –Никогда…

Путь от ее дома до заводского общежития проходил через цыганский поселок и занимал не более получаса.

Саня шел очень быстро, почти бежал, но не из страха, а потому что стыдился собственных слез. Вдали уже громыхало, но дождь не начинался. В поселке не было ни души. Все попрятались в ожидании ливня. Два года он ходил этим поселком, зимой и летом, ночью и днем, провожая Люду после занятий, после заводской смены. Он знал здесь каждое дерево, каждый кустик, но приходит время и надо сказать: «Прощайте, прощай…»

От поселка до общежития – рукой подать, но он вдруг остановился, ему показалось, что в порыве ветра, в раскате грома он слышит собственное имя.

Странное это ощущение, когда из черного тоннеля, каким предстал вдруг неосвещенный поселок, доносится:

– Шу-ура-а-а!

Он постоял с минуту, сомневаясь, но крик повторился. Это кричала она.

Саня ринулся в черноту тоннеля, ничего не различая в десяти шагах, кроме столбов пыли да деревянных резных ворот перед домами оседлых цыган.

– Лю-уда-а-а!

И вот уже совсем близко раздался жутковатый скрип пустого ведра.

Обнялись.

– Разве уже был дождь? – прижалась она к его мокрой щеке.

– Там, за поселком, накрапывал, – соврал он.

– А я, представляешь, оставила на даче ключ от квартиры! Господи, бежала за тобой целую вечность! И еще это проклятое ведро!

Молния шарахнула совсем близко и осветила марлю на дне ведра. Гром оглушил. И небо наконец прорвало. Ливень ударил с градом. Стало по-зимнему холодно.

Мокрые, замерзшие, счастливые, они ворвались в общежитие.

Им повезло дважды. Старик вахтер куда-то отлучился, и они беспрепятственно взлетели на третий этаж. А на столе в темной сырой комнате лежала записка от Витяя: «Решил попрощаться с городом. Проведу ночь на набережной. Встретимся на призывном. Привет Людмиле. Пока».

– Ура-а! – закричали они в голос, не подумав, каково Витяю на набережной в такой ливень.

Они развесили свою мокрую одежду на бельевой веревке, навечно протянутой от окна к двери.

Люда сразу забралась под одеяло, а Саня взялся за приготовление ужина.

В холодильнике обнаружилось кое-что. Банка рыбных консервов, яблоко, засахаренное малиновое варенье. Не густо, конечно, но до утра прожить хватит.

Он заварил чай, подал ей в постель бутерброды с рыбой и яблоко на десерт.

– Нет, яблоко – пополам! – не согласилась Люда. – У нас равноправие!

Они впервые проводили вместе ночь, и оттого возбуждение было крайним.

Саня доводил себя до изнеможения, отдыхал и вновь принимался за дело, словно хотел запастись на все два года. Люда не сопротивлялась, только тяжело вздымалась белая грудь – ария казалась бесконечной. Но на четвертый или пятый раз – они сбились со счета – ария вдруг прервалась коротким вскриком.

– Что с тобой?

– Не знаю, не знаю, – мотала она головой, как в бреду, и дрожала всем телом. – Кажется, я сейчас описаюсь…

– Давай же, давай! Еще немного! – подгонял он ее резкими движениями.

Люда застонала, всхлипнула, а потом обмякла, будто лишилась сознания.

– Вот теперь мы квиты, – обессиленно прошептал он ей в грудь. – Теперь равноправие.

– Ты именно этого хотел добиться?

– Иначе бы мне худо служилось.

– Шура, я тебя люблю! Я тебя люблю, Шурочка! Никого мне не надо, кроме тебя! Слышишь?

– Слышу…

– Веришь мне?

– Теперь верю…

Уже светало. Выпили чай с остатками варенья. Она натянула на себя полусырое платье. Ведро, умолкшее на ночь возле двери, вновь заскрипело у нее в руке.

Саня побрился. Влез в тренировочные, оставив единственные летние брюки сушиться навсегда.

– А как же брюки? – испугалась Люда.

– Из армии я вернусь совсем другим человеком, – махнул он рукой.

– Богатым, что ли?

– Просто другим. – Он не знал, как ей это объяснить.

Улица встретила их туманной дымкой. Вместо цыганского поселка – голубое пятно, будто не было уже обратной дороги.

– Ее и так нет, – грустно сказала она, когда они добрели до автобусной остановки, где по случаю воскресенья не было ни души.

– Что будешь делать?

– Поеду на автовокзал.

– А про ключ разве ты мне не наврала?

– Нет.

– Значит, если бы не ключ, ничего бы не случилось?

– Значит, так…

Обнялись.

Заревели навзрыд, как малые дети.

– Пиши мне чаще…

– И ты… Не забывай…

– Никогда.

Шаталин не спал всю ночь, вспоминал Люду. А под утро ему показалось, что внизу, в гостиной, кто-то ходит. Раздался знакомый скрип. Он не поверил своим ушам, но с места не тронулся. "Это сейчас пройдет, – успокаивал он себя.

– Зачем пугать маленькую?" Он слышал ровное дыхание рядом. Он чувствовал ее тело. Девушка крепко спала.

Однако скрип приближался, скрип поднимался по лестнице. Потом заскрипела дверь. Совершенно разные скрипы. А пол уже совсем по-другому скрипит.

На ней были белый платок в горошек и полусырое платье. Она несла ведро, накрытое марлей. Улыбнулась ему и сказала:

– Не бойся. Я ненадолго.

Села на край постели. Поставила ведро перед ним. Сняла платок, вытерла шею и под мышками. Собрала в кулачок шпильки. Распустила волосы.

Помолчали.

Она оглядела его огромную американскую спальню.

– Да, это не комнатка в общежитии!

– На что намекаешь?

– Просто так. Обязательно надо на что-то намекать?

– Зачем пришла?

– Соскучилась. Ты ведь не вернулся.

– Как это не вернулся? Это ты меня не дождалась!

– Не будем спорить, – предложила она. – Кто это рядом с тобой?

– Маленькая.

– Ты ее так зовешь?

– Да.

Ему вдруг стало стыдно перед Людой, что он до сих пор не знает имени девушки.

– Странно… – Она запустила обе руки себе в волосы и неожиданно попросила:

– Можно, я лягу с тобой?

– Не дури!

– Ну, хоть на секундочку! Пусти меня под одеяло! Ведь нам было так хорошо той ночью!

Он больше не мог возражать. Она мигом оказалась в его объятиях.

– Люда, Людочка, – шептал он в нежную девичью щеку. – Какая же ты дуреха! Не могла подождать еще полгода?

– Я испугалась. Ты сказал, что вернешься совсем другим.

– Мало ли что я сказал?

– Знаешь, я так растерялась, когда ты вышиб дверь. Я поняла, что ты не обманул…

Помолчали.

Краем глаза Саня заметил, что клубника в ведре шевелится, оставляя на марле темные пятна.

– Что там у тебя в ведре?

– Клубника. Мы ведь тогда даже не попробовали. Все продали.

Она встала. Бережно сняла марлю.

Сверху в ведре лежала голова с выпученным глазом. Голова шевелила губами, выпуская воздух, будто никак не могла отдышаться. А рот у головы был кривой.

– Узнаешь? – доброжелательно улыбнулась Люда. – Здесь их ровно четыре…

Он очнулся в холодном поту. В окнах спальни темнела ночь, шумел ливень, сверкали молнии. Где-то далеко раздавалось: «Шу-ура-а-а!»

Он спустился вниз. В окнах гостиной ослепительно сверкало солнце.

Он включил телевизор. Сел в кресло. На экране появились знакомые фигуры. Они шли молча. Никто не курил. Никто не глазел по сторонам…

Шаталин почувствовал движение у себя за спиной. Погасил экран.

– Это ты, маленькая? – спросил, не оборачиваясь. Ответа не последовало. – А мне, знаешь, приснилась Люда. Пришла, чтобы угостить клубникой. Чего молчишь?

Он обернулся. Девушка смотрела безумными глазами, направив на него пистолет.

– Убей меня, маленькая! Все правильно. Сколько можно? Давно пора.

Ее трясло. Она начала опускать пистолет.

– Нет! – закричал Саня. – Убей меня! Слышишь? Убей! Ты метко стреляешь, маленькая! Нажми на курок! Иначе не выжить!

Пистолет выпал из ее рук. Она заплакала.

– Не могу, Шура. Не могу! Как я буду без тебя? Они катались по полу, сцепившись, как два борца. Сначала рыдали. Потом смеялись.

Все окна в доме были распахнуты. Шторы сняты. Сброшен тюль. На дворе заливались птахи. Каркали вороны. Строители возились на самой макушке часовни.

Золотили купол.

В конце Тенистого переулка показались две машины. Два черных «шевроле» с затемненными стеклами.

Двое на полу в гостиной притихли, вслушиваясь в гармонию звуков, наполняющих мир.

В открытые окна доносились голоса сверху:

– Мы вчера с Гришуней на пару четыре поллитры раздавили!

– Да не звезди ты! Гришуня сто грамм опрокинет – уже лыка не вяжет!

– Я тебе говорю! Сукой буду!

– Побожись!