Глава 3. Культура и искусство
С начала Великой Отечественной войны оккупанты провозгласили себя спасителями русской культуры. Основной целью, стоящей перед ними, они называли очищение её от скверны коммунизма, большевизма, иудаизма и космополитизма1.
В системе «взвода пропаганды на Востоке», кроме отдела печати, вопросами культуры и искусства непосредственно занимались ещё три отдела: Дом просветителей, библиотека при Доме просветителей и театральный отдел. Во всех крупных населённых пунктах стали функционировать Дома просветителей, в деревнях создавались «уголки просвещения». Коллектив Дома просветителей состоял из лекторов по вопросам политики, экономики, различных областей знаний. Сюда входили библиотекари, киномеханики, художники, книгоноши, распространители газет и журналов. Обязательно присутствовала театральная труппа: актёры, музыканты, акробаты, танцоры. Общее количество сотрудников составляло в зависимости от количества населения в районе от 40 до 70 человек2.
В работах А. Казанцева «Третья сила», В. Штрик-Штрикфельда «Против Сталина и Гитлера», В. Артемьева «Первая дивизия РОА», Е. Андреевой «Генерал Власов и Русское освободительное движение», В. Позднякова «Андрей Андреевич Власов» и «Рождение РОА» утверждается, что наиболее патриотично настроенная русская интеллигенция вначале встретила нацистское вторжение «как освобождение от ненавистного большевизма».
О планах нацистов по использованию интеллигенции писал американский историк Александр Даллин. Он сделал вывод, что часть теоретиков и практиков оккупационной администрации видели в активной или хотя бы пассивной поддержке русской интеллигенции необходимый фактор в обеспечении господства в России.
В работах немецкого исследователя Герхарта Хасса анализируется так называемая «мягкая линия» в проведении оккупационных мероприятий. Он, используя богатую источниковую базу немецких архивов, убедительно показывает, что представители российской интеллигенции, привлечённые нацистами для работы в школах, больницах, учреждениях культуры, административных структурах, практически не представляли собой сколь-либо ярко выраженной самостоятельной политической силы. За редким исключением нацисты считали сохранение интеллигенции в России временным явлением, до конца войны.
Но в своей пропагандистской работе оккупанты делали все, чтобы привлечь на свою сторону как можно больше представителей различных творческих профессий. На страницах коллаборационистской печати регулярно появлялись статьи под характерными названиями «К интеллигенции!», «Освобождённому народу — народное искусство», «О месте русской интеллигенции в этой войне». В материалах известного коллаборационистского журналиста Михаила Ильинича (литературный псевдоним — Михаил Октан) патетически писалось о пришедшем на смену царизму, грубо захватившему власть в свои руки большевизме, который якобы видел в русской интеллигенции своего врага, не доверяя ей. Догмы коммунизма должны были убить всё то, что лелеялось веками в умах лучших людей. Интеллигенция не могла свободно продолжать свою работу. Её идеи, стремления и благие порывы стеснялись узкими рамками коммунистической пропаганды. «Усилиями непобедимой германской армии большевизм опрокинут, отогнан, — восторженно восклицал Октан, — наши территории очищены, и для сохранившейся интеллигенции снова открыто широкое поле деятельности. Интеллигенция, понявшая важность исторического момента, осознавшая свой долг перед своим народом, полная непреклонной воли к установлению новой жизни, уверенная в своих силах и, идя рука об руку со своим народом, принесёт ему счастье, заслужит его благодарность и найдёт полное удовлетворение в сознании выполненной ею своей исторической задачи»3.
Нацистская пропаганда требовала, чтобы русские литераторы и живописцы, театральные артисты и музыканты полностью пересмотрели те художественные позиции, которые «были насильно введены большевиками». Творческих работников призывали «…Очистить искусство от всех вредных наслоений, образовавшихся за годы жидовского засилья»4. При этом специально оговаривалось, что «пересмотру подлежит не одно советское искусство, продукт очевидной лжи, но и дореволюционное, которое служило тонким орудием разложения народа, сея смуты и недовольства, чем с успехом пользовалось еврейство в подготовке революционных взрывов и потрясений»5.
Практически во всех коллаборационистских изданиях, начиная с 1941 года, были «уголки культуры». В них печатались произведения русских классиков — А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Ф. М. Достоевского и др. Комментарии обращали внимание читателей на те аспекты их творчества, которые при советской власти замалчивались или принижались: религиозность, великорусский патриотизм, национализм6. Из номера в номер публиковались новые тексты к популярным советским песням. В них Катюша уговаривала «бойца на дальнем пограничье» срочно переходить к немцам, а «три танкиста — три весёлых друга», убив жида-комиссара, помогали немцам добивать подлинных врагов своей Родины — коммунистов-грабителей7. Песня «Широка страна моя родная» в новой интерпретации звучала теперь следующим образом:
Широки страны моей просторы,
Много в ней концлагерей везде,
Где советских граждан миллионы
Гибнут в злой неволе и нужде.
За столом веселья мы не слышим
И не видим счастья от трудов,
От законов сталинских чуть дышим,
От засилья мерзкого жидов.
Широка страна моя родная.
Миллионы в ней душой калек.
Я другой такой страны не знаю,
Где всегда так стонет человек 8 .
Уже в 1942 году начинается выпуск специальных литературно-художественных журналов. В Берлине находилась редакция журнала «Мир» (ежемесячный журнал по вопросам политики, хозяйства и культуры, издавался с ноября 1942 года). Во Пскове выходил «Вольный пахарь» (ежеквартальный журнал по вопросам политики и «цивилизованного землепользования»). Еще большее количество периодических изданий было анонсировано на страницах коллаборационистской прессы.
Своеобразной литературной столицей оккупированной территории России стал Смоленск. Здесь выходили журналы «Бич» (сатирический, с антисоветским уклоном, с 1942 года, ежеквартальный), «На переломе» (художественно-публицистический, с 1942 года, ежеквартальный), «Школа и воспитание» (педагогический, с 1942 года, ежеквартальный), «Школьник» (детский, с 1942 года ежеквартальный), а также газеты: «Новый путь» (с 1941 года — 4 полосы, 3 раза в неделю, тираж 150–200 тыс. экз.), «Голос народа» (1941–1943), «За свободу» (1943), «Колокол» (выходил с 22 марта 1942 года два раза в месяц для крестьян оккупированных областей. Тираж — 150 тыс. экз.)9. Это не было случайным. В городе на Днепре оказались сконцентрированы достаточно сильные творческие силы, в том числе и профессиональные журналисты, и члены Союза писателей СССР.
Практически все лица, сотрудничавшие с нацистами, оказавшись на Западе, скрыли этот период в своей жизни. В фундаментальном «Словаре поэтов Русского Зарубежья», вышедшем в 1999 году в Санкт-Петербурге, в разделе «Вторая волна» почти нет информации о сотрудничестве литераторов, перечисленных там, с нацистами. Многие биографии вызывают многочисленные вопросы из-за недосказанности или явной фальсификации фактов. Так, в статье «Березов Родион Михайлович» говорится о следующем: «Настоящая фамилия Акульшин (8.4.1894, д. Виловатое, Поволжье — 24.6.1988, Ашфорд, шт. Коннектикут)… До войны в России у писателя вышло 8 книг, особенным успехом пользовалась его «О чем шептала деревня» (1925). В 1941 году попал в немецкий плен и был отправлен в лагерь военнопленных. После войны остался в Германии и в 1949 г. эмигрировал в США»10.
При чтении журнала «На переломе» можно обнаружить несколько литературных произведений Акулынина, подписанных его литературным псевдонимом «Березов». Его повести описывали крестьянскую жизнь в конце XIX века. В аннотациях сообщалось, что известный русский писатель «с 1941 года является сотрудником редакции газеты "Новый путь"»11. С 1944 года Акульшин находился в Берлине, где работал в отделе пропаганды РОА. Писатель оказался в США с поддельными документами. В 1951 году он сообщил властям свою настоящую фамилию, правда, утаил факт своего сотрудничества с нацистами. Американские иммиграционные власти приговорили его к депортации. Это дело под названием «Березовская болезнь» (1952–1957) получило большую огласку в русских эмигрантских и американских политических кругах. В условиях холодной войны дело рассматривалось в сенате и было решено в пользу «березовцев», т. е. людей, скрывших или изменивших свою биографию перед американскими властями. Это позволило легализоваться многим военным преступникам, в том числе и бывшим карателям.
«Один из наиболее выдающихся литературоведов-русистов в США» Владимир Федорович Марков согласно биографической справке «…Родился 14 февраля 1920 г. в Петрограде… В 1941 пошел добровольцем в ополчение, был тяжело ранен и попал в плен. До окончания войны находился в немецких лагерях для военнопленных… В 1949 году эмигрировал из Германии в США. С 1957 г. — профессор русской литературы в Калифорнийском университете Лос-Анжелеса; в 1990 ушел на пенсию»12.
Судя по всему, читая лекции перед американскими студентами В. Ф. Марков не вспоминал о своей работе в органах нацистской пропаганды и, в частности, в ансамбле РОА. Нигде после войны он не публиковал свой «Марш РОА»:
«Отступают небосводы,
Книзу клонится трава,
То идут за взводом взводы
Добровольцев из «РОА.
Перед нами будь в ответе,
Кто народ в войну втравил!
Разнесем, как тучи ветер,
Большевистских заправил 13 .
Поэт Юрий Павлович Иваск (1(14).9.1907, Москва — 13.2.1986, Амхерст, США) в «Словаре поэтов Русского Зарубежья» предстает как «Литературовед, эссеист, критик, профессор-славист… В 1920 году семья переехала в Эстонию, где Иваск в 1926 году закончил русскую гимназию. Марина Цветаева называла его "стихолюб и архивист" и признавала его одним из лучших истолкователей ее творчества. Война была причиной его переезда в Германию в 1944 году»14. В этой статье нет ни слова о том, что во время нацистской оккупации Иваск активно сотрудничал с газетой «Северное слово», издававшейся на русском языке в Таллине, искал для нее новых авторов. Однако это являлось скорее его хобби. Основной работой была служба в эстонской полиции в чине вахмистра15.
Целую серию художественных статей, рассказывающих о трагедии русского народа и русской культуры, написал заместитель главного редактора газеты «За Родину» (Рига) Б. А. Филистинский. Этот автор, в 1941–1942 годах возглавлявший в Новгороде так называемое «русское гестапо» и лично повинный в гибели нескольких сот мирных граждан, пленных красноармейцев и пациентов психиатрической больницы, в 1943-44 годах преуспел на журналистском поприще. В своих материалах Филистинский использовал как собственные воспоминания (с 1936 по февраль 1941 года он находился в местах заключения), так и материалы, которые ему предоставлялись немецкими пропагандистскими службами.
Так, в статье «Театр в «вольном» чекистском городе Чибью». говорилось о великолепном театре, который был создан из заключенных для чекистов и членов их семей. Упор в ней делался на то, что артисты и артистки были обязаны выполнять все сексуальные прихоти своих хозяев и хозяек. Тех, кто уклонялся от этого, физически уничтожали16.
В статье «Герои Соловков» с подзаголовком «Воспоминания бывшего лагерника» (кстати, сам автор статьи никогда на Соловках не был. — Б. К.) рассказывалось о том, что в начале 30-х годов чекист Петерсон создал из уголовников банду, которая грабила и убивала. Часть похищенного он присваивал себе, а часть прятал в условленном месте. Это позволяло ему быстро находить «преступников» и получать за это различные награды.
Кроме «общих» материалов, которые показывали жестокость, корысть, антинародную сущность ЧК-ГПУ-НКВД, некоторые статьи адресовались конкретному читателю. Так, для крестьян писалось о том, как в 30-е годы «вчерашний поощряемый земледелец или скотовод был объявлен «кулаком» и ограблен, его самого и всю его семью угнали на север гнить в лагерях НКВД. Генеральная линия партии вела Русь дальше и дальше от обмана к обману, через холод, займы и лагеря — на убой в войне за мировое господство интернационального кагала»17.
Интеллигенцию убеждали в том, что «все, что было сделано хорошего в так называемой "советской культуре", было плодом работы «недобитых», застрявших в зубах чекистской машины интеллигентов вместе с талантливыми представителями даровитого русского народа». В статье «Импровизированная выставка гениального самоучки» рассказывалось, как гениальный самоучка, поступивший в академию художеств, устроил выставку своих скульптурных работ, среди которых находилась кружка с надписью «помогите голодающему художнику». Это было воспринято как антисоветская агитация, за что его арестовало ГПУ и сослало на Соловки, где он и сгинул18.
Всего Филистинский опубликовал в газете «За Родину» несколько десятков статей, таких как «О Родине и большевизме», «Борьба молодёжи с марксизмом», «Поэты-жертвы большевизма». Писал он так: «На территории нашей страны идет небывалая еще в истории человечества война — война между созидательными силами новой жизни и силами смерти и косности — силами жидо-большевизма. Мы не сомневаемся в окончательной победе жизни над смертью, творческой инициативы над безликой стадностью… Хирургический нож вскрывает наше собственное тело. И мы должны эту операцию признать необходимой. Пусть территориальные утраты и другие испытания не смущают наш дух»19.
Проживая во Пскове, Филистинский являлся агентом абвер-команды 304 и поставлял сведения о советском сопротивлении немецкой контрразведке. Там же он вступил в известную антисоветскую организацию «Народно-трудовой союз нового поколения»20.
В октябре 1944 года Филистинский с родственниками перебрался в Германию, где стал работать в отделе восточной прессы имперского правительства при министерстве народного просвещения и пропаганды. Согласно ходатайству работодателя на него не стало распространяться «положение о восточных рабочих», и ему с родственниками были выданы паспорта иностранных граждан. Подобный отход от законов III Рейха объяснялся тем, что «господин Филистинский является постоянным сотрудником на службе восточной прессы и используется в военно-важных пропагандистских целях»21.
В другом документе, оказавшемся после войны в руках чекистов, говорилось о том, что «Филистинский наилучшим образом оправдал надежды как на родине, так и теперь в Рейхе». Его рекомендовалось готовить для «особого использования»22.
В 1950 году Б. А. Филистинский переехал на постоянное местожительство в США. Судя по всему, его таланты оказались востребованы американскими спецслужбами. Он жил сначала в Нью-Йорке, а с 1954 года в Вашингтоне, преподавал в 1968–1978 годах русскую литературу в Американском университете (Вашингтон, округ Колумбия) и параллельно работал на радиостанции «Голос Америки», писал тексты для радиопередач, адресованных советским слушателям.
Филистинский не скрывал своего негативного отношения к советскому режиму, но при этом старался внушить окружающим его людям, что он эмигрант скорее первой, послереволюционной, а не второй, послевоенной, волны эмиграции. Очень боялся, что всплывут все его публикации периода войны. Нет, не антисоветские а антиамериканские и антисемитские: «Кровавыми слезами оплачем мы драгоценную, священную плоть культуры — разрушаемые англичанами, американцами и советчиками храмы, дворцы, театры, парки, целые города… Но не убьют они духа свободной личности, не убьют духа гордой народной личности, не убьют высокого идеализма строителей Новой Европы, свободной от жидов и коммунистов»23.
С конца 40-х годов он начинает активно публиковаться в эмигрантских изданиях: «Грани», «Новое Русское слово», «Новый журнал», «Русская мысль» под псевдонимом Борис Филиппов. Всего до своей смерти в 1991 году им было опубликовано более 30 книг. Наиболее известные «Ветер свежеет» (стихи и проза — вышли в издательстве «Посев» в 1969 году), «Тусклое солнце» (рассказы, стихи, очерки — вышли в издательстве «Русская книга» в 1967 году), «Статьи о литературе» (вышли в Лондоне в 1981 году). Написал он и беллетризированные воспоминания о Новгороде периода немецкой оккупации. В повествовании, идущем от первого лица, Филистинский представлял себя как вечно голодного служащего больницы, находящего спасение от реалий суровой действительности в философских беседах и общении с друзьями.
В «Словаре поэтов Русского Зарубежья» о нем можно прочитать следующее: «Филиппов Борис Андреевич (наст, фамилия — Филистинский)… один из самых деятельных литераторов Зарубежья: он писал стихи, беллетристику, мемуары, литературные эссе, философские этюды, рецензии, дорожные очерки и публицистические статьи. Он был редактором или соредактором, составителем и автором вступительных статей и комментариев к книгам, в течение долгих лет бывшим подцензурными в Советском Союзе; при его непосредственном участии изданы многотомники Гумилева, Ахматовой, Мандельштама, Волошина, Замятина и многих других. Он также был долголетним автором ряда эмигрантских периодических изданий… Его любовная лирика психологически тонка и эмоционально напряжена»24. Но нет в этой биографической справке о маститом профессоре Вашингтонского университета информации о десятках простых советских людей, мученически закончивших свою жизнь в результате его активной работы на посту руководителя «новгородского русского гестапо».
В августе 1942 года немецкое командование решило организовать выпуск русскоязычной газеты для гражданского населения на Северном Кавказе. Из трех претендентов на пост главного редактора газеты «Русская правда» (затем она была переименована в «Утро Кавказа»): бывшего корреспондента «Орджоникидзевской правды» Гайдаша, редактора армавирской газеты «Отклики Кавказа» Дороновича и писателя Бориса Ширяева — предпочтение было отдано последнему.
Борис Николаевич Ширяев (1889–1958) — гусарский офицер царской армии, литератор. В 1922 году был приговорен к десятилетнему сроку заключения. Наказание отбывал на Соловецких островах. Там он стал сотрудником лагерной газеты «Перековка», одновременно тайно работал над книгой о соловецкой каторге «Неугасимая лампада». После освобождения работал преподавателем литературы в Ворошиловском пединституте. Став главным редактором коллаборационистской газеты, начал активно публиковать на ее страницах свои литературные и публицистические произведения. Его рассказы и статьи «Серая скотинка», «Трагедия русской интеллигенции», «Социалистами не рождаются, социалистами становятся» посвящались трагедии русской интеллигенции в условиях большевистской диктатуры. Из номера в номер Ширяевым готовилась рубрика «Тайны кремлевских владык». Это были главы из книг Ивана Солоневича «Россия в концлагере» — о Беломорканале и «Измена социализму» бывшего немецкого коммуниста К. И. Альбрехта, которые в газете шли под названием «В подвалах ГПУ»25.
Борис Ширяев с отступающими немцами ушел в Германию, затем обосновался в небольшом итальянском городке Сан-Ремо. В 1950 году в Нью-Йорке вышла его книга «Неугасимая лампада» — о Соловецком лагере особого назначения. В 1991 году эта книга была переиздана в издательстве «Столица» в Москве.
Один из сотрудников «Утра Кавказа», фельетонист А. Е. Капралов, писавший под псевдонимом «Аспид», специализировался на антисемитских и антисоветских произведениях. До революции он был одноклассником и другом М. А. Булгакова по киевской гимназии. В 1945 году А. Е. Капралов оказался в американской зоне оккупации Германии. Оттуда он выехал в США, где долгое время возглавлял один из отделов «Голоса Америки».
Корреспондентом «Утра Кавказа» являлся бывший сотрудник газеты «Молодой ленинец» Михаил Бойков. В 1937 году он арестовывался органами НКВД, и этому событию в его биографии посвящались его статьи. Бойков после войны так же, как и Капралов, оказался в Соединенных Штатах, где сотрудничал со многими американскими газетами и радиостанцией «Голос Америки»26.
Литературные журналы, выходившие на оккупированной территории России, а также коллаборационистская пресса пытались доказать читателям, что все честные и талантливые русские писатели находились или находятся в оппозиции к большевизму. Вспоминались как репрессированные, так и здравствующие литераторы.
В очерке «Повесть непогашенной луны», опубликованном в газете «Речь», говорилось о том, что НКВД как оружие в руках Сталина, повинно в гибели М. В. Фрунзе и Бориса Пильняка — талантливого писателя, не побоявшегося в «Повести непогашенной луны» написать об этом27.
Газета «Голос народа» 15 января 1943 года сообщала о Сталинских стотысячных премиях, которые по-прежнему и в 1942 году получают Лебедев-Кумач и «прочие еврейские патриоты», восхваляющие гениального вождя и дарованную им счастливую жизнь. В Советском Союзе, говорилось в этом издании, теперь замолчали даже некоторые писатели-коммунисты, как, например, Михаил Шолохов. Писателям, не потерявшим стыд и совесть, нечего сказать в защиту сталинского режима, сказать же что-либо против режима они, живя в Советском Союзе, конечно, не могут28.
Немецкая пропаганда строилась на тезисе о том, что все эти писатели и поэты являются рядовыми заложниками в руках НКВД. Так, в статье «Как напечатали Анну Ахматову» утверждалось, что «под угрозой гибели сына в когтях НКВД Ахматова снова пишет — пишет надутые, фальшивые агитки…Чего не сделаешь для спасения своих детей! Скверно, но понятно»29.
Уничижающей критике подвергались «официальные советские писаки»: Лебедев-Кумач, Исаковский. О последнем говорилось, что он «продал свой талант за кусок большевистской мацы»30.
Но коллаборационистская пресса также давала материалы, соответствующие действительности. Так, в журнале «На переломе» писалось: «Стихи прославленного казахского народного поэта Джамбула, воспевавшего без конца Сталина, принадлежали вовсе не Джамбулу, они были написаны советским поэтом Константином Алтайским, даже не знавшим казахского языка. Былины о Сталине, Ленине, Ворошилове, приписываемые талантливой народной сказительнице Марфе Крюковой, были «созданы» ею под диктовку писателя Викторина Попова»31.
В 1942 году берлинские литераторы — доктор Курт Люк и Петр Велик — выпустили сборник антисоветских частушек, песен, поговорок и анекдотов. Во введении составители заявили о том, что все русское народное творчество дышит ненавистью к Сталину, евреям, коммунистам, колхозам и к законам фальшивого народного правительства32. Смоленским колхозникам, возмущенным «спровоцированной Сталиным войной» и радующимся приходу «немецких освободителей», приписывалась следующая частушка:
Эх, яблочко, покатилося,
А советская власть — провалилася.
Чего ждали мы — возвратилося.
Комментарий был следующий: «Вот оно, истинное отношение русского народа к этой войне!»33. Это «творчество» трактовалось как проявление «неустанной борьбы двух пропаганд — официальной и народной»34.
Немецкие пропагандисты отлично понимали, что меткое народное слово обладает большим воздействием на население. Некоторые тексты из их листовок стилизовались под народную речь, с широким использованием различных архаизмов. На Северо-Западе России этот жанр назывался «раек» или «раёшник» (рифмованный прозаический рассказ от первого лица). Героями его, как правило, являлись пожилые, умудрённые опытом люди. Среди населения широко распространяли как листовки, так и номера дновской и псковской газет «За Родину» с выступлениями «русского крестьянина» и «Деда Берендея». Их заметки посвящались анализу дел на фронтах, мероприятиям немецкой администрации, жизни в Советском Союзе35.
В Смоленске в феврале 1942 года городская управа объявила конкурс по сбору устного народного творчества: анекдотов, частушек, песен. Его актуальность объяснялась тем, что «народный юмор, остроты русского народа, направленные против еврейского произвола, против руководителей большевиков, широко распространены в массах»36.
В этом конкурсе приняло участие 42 человека, в основном сотрудники коллаборационистской администрации. Они подали 250 материалов, которые были «удостоены» различных денежных премий от немецкого военного коменданта. Вручая деньги, последний заявил: «Народный юмор — крепкое оружие против евреев и большевиков»37.
С конца 1942 года, после поражения немцев и их союзников под Сталинградом, у коллаборационистов возросла потребность в бравурных и торжественных маршах и гимнах. Так, газета «Голос народа» объявила конкурс на национальный гимн «Новой России». Было объявлено, что «нашему освобождённому народу нужны новые песни, такие песни, с которыми народ мог бы жить, работать и бороться. Теперь особенно необходимы русскому народу песни борьбы — марши и гимны, с которыми он должен идти в бой, разить своих врагов и побеждать»38. Для разбора присланных на конкурс произведений при редакции газеты «Голос народа» было создано жюри, куда вошло все руководство Локотьского самоуправления: Б. В. Каминский (председатель), С. В. Мосин, Н. Ф. Вощило, Г, Н. Смирнова, А. В. Воскобойник, Т. К. Чугуева. Лучшие произведения награждались премиями (от 100 до 10000 рублей).
В 1943 году вся нацистская пропагандистская машина активно создавала иллюзию, что в районах, находящихся под германским контролем, растет и ширится «русское освободительное движение». Сотрудники ведомства Геббельса утверждали, что многие тысячи честных русских людей пополняют ряды Русской освободительной армии. Все это проходило под бравурные звуки сочиненных в Берлине «Песен солдат РОА».
Идеи «русского освободительного движения» отображались в словах «Гимна РОА»: «Мы побеждали голые, босые, когда-то в восемнадцатом году — одной лишь верой в Красную Россию, одной любовью к мирному труду. Мы русские, мы верили в судьбу, мы шли за жизнь под вражеские пули, народ наш честно выстрадал борьбу, большевики нас подло обманули… Мы русские, крепок наш союз, сплотим Россию в грозный час расплаты! Казах, узбек, татарин и тунгус — все добровольцы, храбрые солдаты!»39. В этом произведении прослеживалась идея необходимости создания широкого антибольшевистского интернационала (за исключением, конечно, евреев). В «Марше добровольцев РОА» звучала надежда:
«Скоро сломим красное насилье,
Боевой закончится поход!
Будет строить новую Россию
Закаленный в бедствиях народ» 40 .
Подобные произведения нацистская пропаганда называла «проявлением расцвета русской национальной литературы и музыки»41. По мнению коллаборационистской прессы, это стало возможным только благодаря очистке музыкальных школ от евреев. Так, при выступлении учащихся смоленской музыкальной студии ведущий отмечал, что «до войны играть на скрипках Страдивариуса и Гварнери могли только Гольдштейн, Даня Шафран, Эмиль Гиллельс, Яша Фихтенгольц и множество других штейнов, франов, гольцев и ни одной русской фамилии, и ни одного русского мальчика и девочки, окончивших музыкальную школу и ставших лауреатами. Что же это такое, возмущался он, неужели русский народ, давший миру таких замечательных композиторов, как Чайковский, Глинка, Скрябин, Рахманинов и таких виртуозов-исполнителей как Юрий Брюшков, Гусейвицкий и другие вдруг выдохся, оказался неспособным выделять из своей среды выдающихся музыкантов и добровольно предоставил эту область искусства в монопольное пользование жидам… Конечно, это было не так. В русских семьях были очень талантливые дети, которые могли бы получить серьезное музыкальное образование, стать талантливыми музыкантами, выдающимися композиторами. Но вся беда была в том, что они не могли попасть в музыкальные школы».
Беда русских детей, по утверждению коллаборационистской прессы, заключалась в том, что во главе музыкальных школ советской России до войны стояли исключительно евреи, как, например, Столярский, Гоодонвейзер, Ямпольский и другие. «Руководя приемом в музыкальные школы, они заботились о том, чтобы всяческими способами отсеять на экзаменах русских детей и набрать контингент учащихся исключительно из еврейчиков. Германская армия, освободившая русский народ от большевистского ига, широко открыла двери музыкальных школ русским детям. Впервые в музыкальных студиях замелькали русые головки русских детей»42. Естественно, в первую очередь, в музыкальных школах учащиеся знакомились с такими «выдающимися» произведениями музыкальной культуры, как «Хорст Вессель»43.
Вопросы о переименовании улиц обычно находились в ведении русской администрации. И если в некоторых населенных пунктах старые названия сохранялись достаточно длительный срок, то в других переименования произошли в первые недели оккупации. Обычно местные власти не отличались особой фантазией. Улица Ленина переименовывалась в проспект Гитлера и т. п. Часто улицам возвращались, например в Брянске, их старые, до 1917 года, названия. Определенную оригинальность проявил в подведомственном ему Локотьском округе Бронислав Каминский. 22 августа 1942 года он издал приказ «О полном искоренении из памяти населения нашего округа бывшего жидо-большевистского владычества». Согласно этому распоряжению все бывшие советские названия населённых пунктов в сельских местностях, а также установленные при советской власти названия улиц в городах, посёлках городского типа и крупных сёлах аннулировались. Временно восстанавливались их прежние дореволюционные наименования. Но в течение ближайшего времени предлагалось им «…Присвоить новые наименования в русском национальном духе, а ещё лучше установить эти названия по фамилиям местных жителей, павших смертью храбрых за укрепление новой власти»44.
В результате военных действий пострадало немалое количество памятников. С одинаковым удовольствием немецкие солдаты использовали в качестве мишеней изображения Ленина и Сталина, Толстого и Пушкина. Но на полуразрушенные постаменты требовалось поставить «героев новой эпохи». Так, в передовой статье газеты «Речь» «Путь к расцвету» главный редактор Михаил Октан писал: «Нет сомнения, что художники и скульпторы покажут себя достойными сынами освобождённого народа и запечатлеют в своих произведениях бесконечную ненависть народа к большевизму, благодарность Германии и её армии и непоколебимую веру народа в своё будущее»45.
Одним из канонизированных героев коллаборационистского движения в центральной России был К. П. Воскобойников, смертельно раненный партизанами в январе 1942 года. В его честь Каминский переименовал поселок Локоть в город Воскобойник. В годовщину его смерти рассматривался вопрос о сооружении на его могиле памятника «Битва народов» — по образцу «Битвы народов» в Лейпциге46.
Этот грандиозный замысел осуществить не удалось, но в центре многих оккупированных русских городов на постаментах снесенных советских памятников стояли «символы благодарности русского народа Великой Германии и ее фюреру». Так, в Калинине на площади революции вместо памятника Ленину была установлена гигантская свастика47. Почти такой же памятник оккупанты установили во Пскове. Весной 1942 года заведующий строительно-ремонтным отделом городской управы А. Ф. Сыроватский (член НТСНП) переделал монумент «Жертвам Революции». После установления на нем свастики он стал назывался «Освобождение города Пскова от большевизма»48.
Оккупанты не возражали, если русское население отмечало различные религиозные праздники, в первую очередь, Рождество и Пасху. Обязательные торжественные заседания проводились в День рождения Гитлера, но два события считались особыми. 1 Мая — День освобожденного труда и «День освобождения от ига жидо-большевизма». В эти дни устраивались торжественные митинги и народные демонстрации.
С особой помпой «День освобождения» проходил в Орле. Нерабочими объявлялись два дня — 3 и 4 октября. В первый день на всех предприятиях города проводились торжественные собрания рабочих. В городском театре перед местным руководством и наиболее активными коллаборационистами выступал местный комендант генерал-майор Гаманн. После этого там же собирались служащие городской управы, учителя, врачи. На этом собрании опять выступал генерал-майор Гаманн и бургомистр города Старов. За речами ораторов следовали выступления симфонического оркестра, что ещё больше усиливало настроение торжественности. Каждый сотрудник городской управы находил особо теплые слова в адрес III Рейха и его фюрера. Жена бургомистра от имени женщин города благодарила немецких солдат за освобождение русских женщин от ужасов НКВД, начальник отдела искусств рассказывал о расцвете искусства в Орле после бегства из него большевиков, начальник полиции рапортовал о резком снижении преступности, поскольку большевики «всегда заигрывали с уголовниками, считали их социально близким элементом»49. 4 октября проводилась демонстрация. Город украшался зеленью, цветами и, конечно, нацистскими знаменами и портретами Адольфа Гитлера. Впереди шествия располагался оркестр. За ним в украшенной пролетке ехал бургомистр Орла Старов со своей супругой. Они приветствовали народ. За ними шли дети, размахивавшие флажками со свастикой. Шествие должно было показать возрождение города и села при оккупантах. На повозках везли продукты нового урожая: овощи, яблоки, снопы ржи и пшеницы. На других повозках демонстрировалась «возрождающаяся промышленность и частная инициатива свободного города: пекарь у своей печи с дымящейся трубой, кузнец с молотом в руках у наковальни, сапожники, слесари и даже трубочисты»50. После того как все население собиралось на площади, подъезжал на легковой автомашине военный комендант. Произносились речи на русском и немецком языках. Наиболее отличившиеся в «строительстве Новой Европы» жители получали ценные подарки.
В других районах области в этот день «пропагандистам, старостам, учителям рекомендовалось организовать разумные культурные развлечения, вечера, концерты, игры, танцы, физкультурные выступления и т. п.»51.
Силы советского сопротивления делали все, чтобы сорвать эти празднества. Разбрасывались и расклеивались листовки и партизанские газеты, а там, где это было возможно, устраивались террористические акции против немцев и их приспешников.
Одной из форм разложения власовских формирований были встречи сельской молодёжи с солдатами. Вначале они проходили как танцы, затем девушки начинали петь антифашистские частушки и читать наизусть листовку «К добровольцам — что ждёт вас?» Написанная в стихотворной форме, она производила силь* ное впечатление на военнослужащих, способствовала их переходу на сторону партизан52.
Народные мстители, в свою очередь, пытались там, где это было возможно, поддерживать советские традиции. Перед 8 марта, 1 мая, кроме докладов о текущем моменте и задачах партизанского движения, проводились концерты, в которых принимали участие самодеятельные партизанские артисты и дети колхозников. Последние обычно завершали выступления исполнением патриотических стихов и песен53.
На оккупированной территории России существовало несколько видов театров: театральные группы при немецких пропагандистских органах, «народные театры», созданные при участии русской коллаборационистской администрации из состава профессиональных актеров, различные любительские труппы, организованные на базе самодеятельных кружков и художественных студий. Коллаборационистская пресса писала: «Даже в тех городах, где раньше не было постоянных театров, теперь они организуются или местными самодеятельными коллективами, или артистами, заброшенными туда обстоятельствами военного времени»54.
Из театральных жанров наибольшее предпочтение отдавалось драме и комедии.
Любое открытие «театра для гражданского населения» соответствующим образом обставлялось. На торжество обязательно приглашались представители германского командования, которые выступали со специальными речами. В них весьма цинично заявлялось, что развлечения для русского населения должны способствовать повышению производительности труда в «освобожденных германскими войсками областях России: "Никто не может долгое время существовать без минут веселья и удовольствия и прежде всего без весёлого смеха, тем более целый народ, иначе он утрачивает своё духовное равновесие, радость труда и тем самым трудоспособность. Потому-то от всего этого сейчас, во время войны и предстоящей большой созидательной работы, мы никак не можем отказаться"»55.
В свою очередь, русские коллаборационисты рассматривали театральные подмостки как место, где будет возрождаться русская культура, «очищенная от скверны жидо-большевизма»56.
Бургомистр Орла Старов заявлял о том, что работники театра смогут по мере своих сил «оказать помощь германской армии в искоренении партизанского бандитизма, содействовать ей во всех мероприятиях, направленных на скорейшее установление нормальной жизни и утверждение великих идей национал-социализма»57.
Безусловно, этот чиновник не имел в виду борьбу с советским сопротивлением с оружием в руках. Для этого существовали другие подразделения. Театральное искусство должно было занять свою нишу в идеологическом противостоянии нацистской Германии и Советского Союза.
Крупные театральные труппы, артисты которых получали продовольственный паек и заработную плату, имелись в Орле, Смоленске, Пскове, Брянске, Ворошиловске, Пятигорске, Вязьме. В большинстве случаев за ними стояли немецкие пропагандистские службы.
Весьма типичным в этом ряду являлся театр города Гатчины. Для нацистов его работа была несомненным успехом. Во многом этого удалось достичь благодаря кадрам: в нем работал заслуженный артист РСФСР, солист Ленинградского государственного театра оперы и балета им. Кирова, советский орденоносец, бывший партнер Галины Улановой Михаил Андреевич Дудко. Так же тесно сотрудничал с этим коллективом один из самых популярных советских артистов 30-х годов, народный артист РСФСР, кавалер ордена Ленина Николай Константинович Печковский.
Этот театр был создан по инициативе начальника отдела пропаганды города зондерфюрера Шмидта. Он поручил Дудко с группой молодых людей подготовить несколько эстрадных номеров. Эксперимент удался, и все артисты после просмотра оказались принятыми на новую службу. Шмидт в короткий срок оборудовал и достал всё необходимое для театра: помещение, костюмы, парики, декорации и т. п. Дудко был назначен балетмейстером и художественным руководителем концертно-балетной группы. С этого момента работа вокруг театра стала разворачиваться. Принимали в театр всех, кто имел хотя бы небольшое театральное образование.
Через некоторое время театр уже имел несколько трупп разных квалификаций и направлений: две драматических, две просто концертных, одну деревенскую, специально для деревни. Концертно-балетная труппа состояла из пятнадцати человек: поэта, музыканта, акробатов, конферансье для русских, конферансье для немцев, немецкого фокусника и импровизатора для немцев. В программу входили русские, украинские, цыганские, классические танцы и другие номера: музыка, пение из классических русских опер и немецкие романсы, художественное чтение произведений Михаила Зощенко58.
Согласно немецкой инструкции, этот коллектив обслуживал немецкие части, гражданское население и добровольческие части, военнопленных и русских рабочих как в городах, так и в деревнях, в тылу и в прифронтовой полосе59.
Большинство эстрадных номеров не носило политического характера. Но отдел немецкой пропаганды, которому ансамбль подчинялся, максимально использовал его в своих целях. Арестованный советскими органами государственной безопасности Михаил Дудко показал, что, выступая неоднократно перед немецкими солдатами как в тыловой, так и в боевой обстановке, артисты его труппы тем самым оказывали желательное для германского командования воздействие на моральное состояние немецких солдат. Немцы неоднократно организовывали выступления руководимого им коллектива и перед так называемыми «добровольцами», (т. е. солдатами РОА), оказывая при этом воздействие на моральное состояние солдат, какое было желательно руководству вермахта и нацистским пропагандистским службам. Бывшая «звезда» Ленинградского балета признал: «Демонстрируя своё искусство перед гражданским населением, мы тем самым служили интересам немецкой пропаганды, т. к. создавали видимость того, будто немцы не препятствуют развитию русского искусства. Я сознаю и то, что немцы использовали факт моей службы в отделе пропаганды в своих агитационных целях. Они неоднократно подчёркивали то обстоятельство, что я, бывший советский ленинградский артист театра оперы и балета, заслуженный артист-орденоносец, перешёл к ним на службу»60.
В 1992 году в Санкт-Петербурге вышла книга мемуаров Н. К. Печковского «Воспоминания оперного артиста». В ней говорится о том, что «всенародная популярность великого артиста не спасла его от сталинской тирании, бросившей без вины виноватого певца в концлагерь»61.
Безусловно, Печковский не сражался с оружием в руках против Красной Армии или партизан. Во время выступлений на оккупированной территории в его репертуаре не было ничего антисоветского. Но дивиденды немецкой пропаганде он приносил огромные. Это видно из многочисленных материалов в коллаборационистской и немецкой прессе, освещавших его деятельность. Так, орловская газета «Речь» писала 16 октября 1942 года: «Артист Мариинского оперного театра Николай Константинович Печковский на днях дал во Пскове три концерта. Псковичи с нетерпением ждали знаменитого русского артиста и чрезвычайно были рады дорогому гостю, порадовавшему население своими прекрасными песнями. Печковский не пожелал следовать с красной ордой, вожди которой несомненно желали иметь при себе такого крупного деятеля искусства. "Я рад служить своему народу и его освободителям — германским воинам», — говорит Николай Константинович"»62.
Вместе с продовольственным пайком Печковский получал за каждое свое выступление крупные денежные гонорары, благосклонно принимал различные знаки внимания от немецких офицеров. Когда ему сообщили, что приставленный к нему нацистами для решения бытовых проблем часовой мастер Костюшко является агентом СД, он со смехом ответил: «Что мне оттого, что он из СД, благо поит и кормит, а до остального мне дела нет»63. Кроме оккупированной территории России, нацистские пропагандистские службы организовали концерты Печковского в Риге, Таллине, Праге, Берлине и Вене64. Роль его импрессарио в Прибалтике исполнял редактор газеты «Северное слово» фон Медем65.
В «Воспоминаниях оперного артиста» написано, что «певец вел себя независимо, бесстрашно. Однажды в Гатчине, придя на концерт, он увидел объявление: "Вход только для немцев". Печковский заявил, что в таком случае петь не станет. Никакие угрозы на него не подействовали, и начальству пришлось объявление снять. На концерте смогли присутствовать все желающие»66. Многочисленные показания простых гатчинцев, которые они дали следователям Ленинградского УНКГБ после изгнания оккупантов, говорят об обратном. Нечастые конфликты Печковского с немцами были связаны с тем, что последний выражал недовольство по поводу «маленькой платы за выступления»67.
В 1944 году он, находясь в Риге, вел себя растерянно и не знал, что предпринять. Вернуться на освобожденные от немцев территории он опасался. Ехать в Германию Печковский тоже не был склонен. Народный артист РСФСР хотел отправиться в Прагу и там, как он говорил, «делать европейскую карьеру»68. Наступление Красной Армии помешало этим планам.
Ни Печковскому, ни Дудко, не нужно было лично заниматься профашистской пропагандой. За них это успешно делали их конферансье. Каждое выступление артистов начиналось с благодарственного слова вождю Германии Адольфу Гитлеру «за возрожденное исконно русское, национальное искусство»69.
Из других известных ленинградских артистов в Гатчинском театре выступали баритон Иван Корнилов, сопрано Элеонора Богданова и аккордеонист Эдуард Сакс.
В конце лета 1943 года в Гатчине в помещении бывшего Дома Красной Армии выступал генерал-лейтенант А. А. Власов. После его речи был показан концерт, в котором Печковский и Дудко принимали участие: они выступали с сольными номерами. Концерт был торжественно обставлен, публика на него приглашалась по особым билетам. По окончании концерта Власов прошёл за кулисы, пожал всем артистам руки и заявил: «Желаю ещё больших успехов на пользу русского искусства»70.
За свои выступления артисты Гатчинского театра получали зарплату. В зависимости от занимаемой должности она весьма разнилась. Так, Дудко за одно выступление получал до 1000 рублей. У Печковского, который в состав театра не входил, а выступал в большинстве случаев с сольными концертами, гонорары доходили до 2500 рублей за часовой концерт. Рядовые актеры имели по 300 рублей в месяц. Кроме того, они получали продукты питания как солдаты вермахта. В паек входило: в сутки хлеба — 400–500 граммов, мяса — 35 граммов, крупы — 50 граммов, сахара — 25 граммов, сигарет — 3 штуки; один раз в месяц — 0,25 литров водки71.
За время своего существования Гатчинский театр выезжал на гастроли в Ригу, Таллин, Остров, Псков, Лугу и в другие населенные пункты района оккупации группы армий «Север».
Одним из самых больших по численности артистического состава на оккупированной территории России был театр поселка Локоть, Орловской области, созданный по приказу Бронислава Каминского. Открытый 15 ноября 1942 года, он включал в себя драматическую труппу, состоящую из 38 человек, оркестр в составе 22 человек, хор в 20 человек, а также балетную и физкультурную труппы по 15 участников72.
В среднем он давал в месяц до 60 спектаклей как для гражданского населения, так и для немецких и венгерских частей. Для русских зрителей предназначались пьесы «Не всё коту масленица», «Праздничный сон до обеда» Островского, «Женитьба» Гоголя, «Два брата» Лермонтова и драма известного норвежского драматурга Генрика Ибсена «Привидение». Немецких солдат развлекали в основном русскими народными песнями и плясками73.
Согласно приказу по Локотьскому окружному самоуправлению от 16 января 1943 года все культурно-просветительные учреждения округа, такие как театры, кинотеатры и клубы, официально передавались в ведение окружного и районных отделов агитации и пропаганды. При районных клубах, где отсутствовали театральные труппы, утверждался штат клубных работников в количестве 6 человек. Заведующий деревенским клубом одновременно назначался штатным пропагандистом по своей волости74.
В Ставрополе летом 1942 года работал музыкальный театр терских казаков, театр «Варьете», театр кукол, музыкальный театр, цирк, открылось казино. В городе действовало специальное концертно-эстрадное бюро, где давали работу всем артистам и лицам, желающим попробовать себя на сцене. Подобный «расцвет» культуры в одном, конкретно взятом городе, объяснялся очень просто: немецкое командование считало увеселительные заведения одним из важнейших составляющих факторов, способствующих выздоровлению раненых немецких солдат. А в городе и в его окрестностях в это время находилось несколько десятков госпиталей и санаториев, которые эти художественные коллективы и должны были обслуживать в первую очередь.
В Смоленске по инициативе отдела пропаганды в мае 1942 года был создан драматический народный театр. Официально он числился в ведении городской управы. Его артисты, кроме участия в сценических подготовках, активно привлекались к работе в различных агитбригадах, к выступлению на радио. Режиссер этого театра В. В. Либеровская ставила русскую классику — Чехова, Гоголя и Островского, — но центральное место в репертуаре занимали пьесы антисоветского и антисемитского содержания, сочиненные журналистами газеты «Новый путь». Из последних наиболее известными считались пьесы «Волк» и «Голубое небо», которые были поставлены не только в Смоленске, но и в Орле, Пскове, Борисове, Минске, Локте75.
«Волк», написанный смоленским журналистом С. С. Широковым, был направлен на дискредитацию советского сопротивления. В пьесе рассказывалось о бессмысленности и преступности партизанского движения.
Главный герой, молодой красноармеец Бывалов, волею судьбы попадает в лес и делается участником «бандитской шайки». Но угрызения совести терзают парня, его сердце болит по любимой девушке Наде, оставшейся в родном селе. И вот однажды ночью вместе с другим партизаном, бывшим секретарём райкома Ползунковым, Бывалов пробирается в родное село. Он встречается с Надей и окончательно решает остаться.
«Герой Новой России», безоружный староста, пытается проверить документы у переодетого Ползункова, но последний ранит его ножом в спину и пытается при этом скрыться. В это время появляется Бывалов. Он набрасывается внезапно на Ползункова, которого связывают и отправляют в тюрьму. Бывалов уже не партизан. Он на стороне новой власти, он вместе со своей невестой.
Бывший партизан переменил свои взгляды благодаря беседам со своей невестой и односельчанами, которые убедительно объяснили ему, что все беды и проблемы этой войны заключаются в том, что проклятые жидо-большевики мешают им спокойно жить и мирно трудиться.
В «Голубом небе» говорилось о «кровавой вакханалии НКВД, о жертвах русской интеллигенции, растоптанной в подвалах Лубянки». Кульминацией пьесы были слова главного героя Степанова о том, что он «не хочет такой родины, как Советский Союз, он не считает СССР родным домом. Его родина — свободная Россия, за которую он будет биться с проклятым большевизмом». Под «голубым небом» свободы подразумевалось нападение фашистской Германии на Советский Союз 22 июня 1941 года. Премьера этой пьесы готовилась «ко второй годовщине начала освободительного похода свободных народов Европы против мирового большевизма»76.
По «Волку» и «Голубому небу» были созданы радиопостановки. Руководитель передачи «Театр у микрофона» перед исполнением любой программы по радио был обязан явиться в отдел пропаганды для разрешения постановки. Комиссия, как минимум из трех сотрудников, выслушивала текст и давала свои рекомендации. Иногда в пьесы классического содержания вставлялись антисемитские пассажи или фразы, которые можно было расценить как антикоммунистические.
Широков публиковался в Смоленске под псевдонимом Пасхин. Кроме занятий драматургией, он активно работал в прессе и на радио. После эвакуации из Смоленска он проживал в Берлине и сотрудничал в отделе пропаганды власовской армии77.
В Орловском театре летом 1943 года готовилась к постановке комедия днепропетровского писателя Константина Швейха «Советский калейдоскоп»78. В ней высмеивалась процедура выборов в Верховный Совет СССР. Тогда же доброволец РОА Александр Топылев сочинил пьесу «Два брата». В аннотации к тексту отмечалось, что пьеса «может быть поставлена любым драматическим кружком». Ее содержание не отличалось особой сложностью: один из братьев служит в РОА, а второй — в Красной Армии. Служивший в Красной Армии перебрасывается с парашютным десантом на усиление партизанского отряда. Его захватывает в плен часть РОА, где служит его брат. Последний, встретившись с ним, доказывает свою правоту и склоняет к вступлению в РОА брата-парашютиста79.
Успешное наступление Красной Армии на Курской дуге сорвало эти премьеры.
В ряде оккупированных городов Северо-Запада РСФСР — Пскове, Дно, Луге, Острове — при Домах просветителей работали так называемые «народные театры». Первоначально ставились лишь пьесы агитационного содержания: «Волк», «Голубое небо», «СССР — смерть Сталина спасёт Россию». Последняя, написанная пропагандистом из Дно Василием Ивановым, рассказывала об аресте Сталина солдатами РОА80. Популярностью среди населения они не пользовались, поэтому было принято решение сделать все выступления бесплатными и как можно чаще выезжать в деревни. Кроме агиток, в концерте использовались произведения русской классики: Н. В. Гоголя и А. П. Чехова81.
Но даже русские пьесы XIX века должны были нести определенную идеологическую нагрузку. Так, любительский кружок города Острова (Ленинградская область) поставил старинный водевиль «Жена напрокат» и комедию Канаева «Бабье дело». Газета «За Родину» в своей статье «Спектакль любительского драматического кружка» акцентировала внимание читателей не на содержание этих произведении и не на качество игры артистов, а на факт, что «50 процентов сбора передано в кассу комитета взаимопомощи при островском районном управлении»82.
В своей борьбе с советским сопротивлением нацистская пропаганда всячески стремилась доказать населению того или иного города, что попытки бороться с нацистским оккупационным режимом, имеются не повсеместно, а только в их районе. Для подтверждения этого тезиса активно организовывались гастроли театральных трупп, которые должны были демонстрировать «быстрое возрождение и расцвет русской культуры в тех районах, где жидо-большевики не могут помешать строительству Новой России»83. Так, Смоленский эстрадный ансамбль под руководством Г. Гаро выезжал на гастроли в Витебск, Гомель, Борисов и Вязьму.
Помимо русской дореволюционной классики и пьес пропагандистского антисоветского характера, некоторые театральные коллективы пытались поставить произведения, запрещенные в Советском Союзе по морально-этическим соображениям, например, «Заза» Симона и Бертена84.
В сентябре 1942 года в Орле открылся кукольный театр. На его первом представлении художественный руководитель С. Россоловский заявлял, что в отличие от советского театра, где «в сказку Шарля Перро "Красная шапочка" вводится милиционер, который убивает волка, затем зашивает ему брюхо и тащит его для расправы в НКВД», он будет воспитывать русских детей в духе любви к ближнему, уважения к своим родителям, к старшим85.
Достигать этой цели предполагалось при помощи таких спектаклей, как «Конёк-горбунок» Ершова, «Сказка о рыбаке и рыбке» Пушкина, «Иван-царевич и серый волк» по Жуковскому, «Садко-богатый гость» (по русским былинам), «Морозко» (по русским сказкам)86.
Германское командование оказало содействие в деле организации этого театра. Но в репертуаре для детей дошкольного и младшего школьного возраста появились такие произведения, как «Толстый жиденок» (злой еврейский мальчишка обижает русских детей, немецкий солдат наказывает наглеца), «Красные пряники» (хитрый коммунист обманывает Иванушку-дурачка), «Репка» (про колхозные порядки)87.
Нацисты и их пособники пытались внушить населению, что «Тяга к культуре, к театральному искусству является верным признаком того, что дух русского народа жив и начинает возрождаться, что его не смогли умертвить ни двадцать пять лет большевистского господства, ни сегодняшняя война»88. На практике театральные коллективы являлись одним из подразделений германских пропагандистских служб.
Отсутствие постановочных средств не помешало народным мстителям организовывать свои выступления среди партизан. Большой популярностью пользовался трюк с конём: ему скармливали немецкие листовки, в которые был завёрнут кусок хлеба. Животное сплёвывало бумажные лохмотья, а артист резюмировал: «Невкусно, что ли? Горько? Гляди, отравишься… Это такая гадость! Сами плюёмся, когда читаем!» — конь кивал головой, как бы подтверждая сказанное89.
Министерство пропаганды III Рейха и его руководство с особым пиететом относились к кинематографу как к новой и весьма действенной форме активной пропаганды. Сам Геббельс лично занимался отбором тем, редактированием и прокатом «Германского еженедельного обозрения» — «Die Deutsche WocheMbchau» (DW). Эта серия документальных фильмов, достигшая высот технического и коммерческого успеха между 1940 и 1944 годами, была весьма эффективным средством нацистской пропаганды военного времени.
На всей подконтрольной нацистам территории, в том числе и в захваченных районах Советского Союза, во всех кинотеатрах любой кинофильм обязательно предварялся показом DW. Выпуски «Обозрения» военного времени различались по продолжительности. Если в 1941 году они шли более 40 минут, в 1942–1943 году — около получаса, то с 1944 года всего 15 минут.
Каждый выпуск строился по определенной схеме. Обязательно должны были присутствовать героические портреты вождей Германии и ее союзников, подробное освещение военных действий (в зависимости от успехов вермахта), несколько трогательных историй, напористые марши и несокрушимая вера в победу.
Документальные фильмы, в которых использовались материалы DW, создавались на многих языках, в том числе и на русском, и распространялись во всех оккупированных нацистами и их союзниками территориям. Выпуски «Зарубежного звукового обозрения» являлись регулярными и готовились на высоком профессиональном уровне.
В 1941 году, в первые месяцы Великой Отечественной войны, нацистские пропагандистские службы, снимали киносюжеты, рассчитанные, в первую очередь, на солдат вермахта и население Германии. С весны 1942 года начинается процесс открытия в городах и крупных населенных пунктах стационарных кинотеатров для русского населения. Для этого местные руководители, согласно распоряжению германского командования, предоставляли помещение, технический персонал, рабочих и необходимые стройматериалы. Киноаппаратура, фильмы и инструкции «О правильной организации кинопропаганды» поступали из Германии90.
Эти мероприятия оккупантов представлялись как «.. Забота германского командования о культурных нуждах русского народа… Жизнерадостность, веселость, хороший здоровый отдых — факторы, способствующие труду. И, открывая зрелищные мероприятия, германское командование заботится именно об этой стороне жизни трудящихся»91.
При открытии кинотеатра в Смоленске в июле 1942 года было объявлено, что жители города смогут ознакомиться с тремя видами кинопродукции: художественными фильмами, культфильмами и военной хроникой.
В культфильмах, снимавшихся специально для населения оккупированной нацистами Европы, показывалась «жизнь и быт рабочих, крестьян и интеллигенции Германии, стран, освобожденных Германией92. Особенно много внимания уделялось в них уделялось новой гитлеровской молодежи».
В хронике с фронтов изображалась «героическая борьба германской армии с большевизмом и капитализмом: «И на необъятных просторах России, и в сожженной солнцем африканской пустыне, и в бушующих волнах Тихого, Антлантического, Ледовитого океанов, и в самолете над фабриками и заводами Англии — всюду сражается германский солдат»93. Все фильмы были снабжены синхронным переводом на русский язык. На каждом сеансе демонстрировались по очереди три фильма: культфильм, хроника с фронта и художественный фильм.
В Орле открытие кинотеатра было приурочено к дню рождения Адольфа Гитлера. Главный редактор газеты «Речь» Михаил Октан заявил на этом мероприятиии: «Киноискусство для нас является одним из самых важных культурных средств нашей борьбы с большевиками»94.
Для организации кинопросмотров каждая семья в обязательном порядке сдавала в городскую управу по одному стулу. Для посещения киносеансов выдавали специальные пригласительные билеты. Перед кинопоказом зрители могли посмотреть выступление художественного ансамбля театра «Пёстрая сцена», основу репертуара которого составляли антисоветские «злободневные куплеты», а также заслушать выступления штатных пропагандистов.
Художественные фильмы демонстрировались на немецком языке, но предварительно зрителям давались пояснения о содержании картины. Широко практиковались коллективные просмотры некоторых документальных и художественных кинофильмов. Они устраивались в первую очередь для сотрудников управы и учителей.
Почти все наиболее известные произведения кинематографистов III Рейха демонстрировались для русского зрителя. Немецкие художественные фильмы военных лет обычно были столь нашпигованы национал-социалистической идеологией, что назвать их чисто развлекательными, безусловно, нельзя. Вне зависимости от того, о чем шла речь в кинокартине, вне зависимости от жанра (музыкальный фильм, исторический фильм, комедия или мелодрама) главным являлась пропаганда нацистской идеологии.
В фильме-мелодраме «Возвращение» («Heimkehn>) рассказывалось о страданиях этнических немцев в Польше весной-летом 1939 года. Нападение Германии на своего восточного соседа трактовалось как «законное средство самообороны против агрессивной 300-тысячной армии польских унтерменшей»95.
В представлении Геббельса выдающийся фильм должен был быть одновременно и серьезным, и развлекательным. Наиболее близко к этому стандарту подошел фильм «Концерт по заявкам», один из наиболее популярных «аполитичных» фильмов военных лет. Его широко показывали и на оккупированной территории России в 1942–1943 годах. За безобидной любовной интрижкой скрывалось главное, что хотели довести до зрителя создатели этого фильма — положительный образ немецкого солдата, солдата-героя, солдата-патриота, человека, несущего свободу всем народам Европы.
Особое место в кинопрокате занимали антисемитские фильмы. Дублированные версии кинокартин «Вечный жид» («Der Eweige Jude») и «Еврей Зюсс» («Jud Zuss») показывались в кинотеатрах на протяжении нескольких месяцев. На страницах газет «Речь» и «Новый путь» помещались хвалебные рецензии. Отделы просвещения настоятельно рекомендовали всем учащимся просмотреть эти фильмы и написать по этому поводу сочинение.
«Вечный жид» подавался зрителям как документальный фильм о роли евреев в мировой истории. Евреи изображались в нем как паразиты, существа, похожие на крыс, неопрятные, грязные, помешавшиеся на деньгах; лица, которым чужды все высшие духовные ценности; совратители мира. Сцены ритуальных убийств животных в кошерном стиле усиливали до гротеска впечатление от садизма еврейской «религии»96.
Фильм не завершался прямыми призывами к уничтожению евреев, но его смысл был достаточно ясен: единственный путь к спасению мира лежит через ликвидацию евреев.
«Еврей Зюсс» (на оккупированной территории России он показывался под названием «Жид Зюсс») являлся одним из самых дорогих по затратам на его производство фильмом III Рейха. Исторический сюжет, изображавший жизнь Вюртенбергского герцогства в начале XVIII века, был круто замешан на антисемитизме. Вывод фильма очевиден: евреи — паразиты на теле общества, и их следует уничтожить.
В других фильмах: «Семь лет несчастья», «Шахматная деревня», «Нанетта», «Решающая игра», «Кельнерша Анна», «Ура, я стал отцом» — за кажущейся пустотой содержания и сюжета изображался образ нового Германского национального государства, являющегося образцом для всех остальных народов.
Почти каждый кинопоказ отмечался рецензиями в русской коллаборационистской прессе. Даже самые мещанские сюжеты позволяли делать глубокие антисоветские выводы. Так, в статье орловского журналиста А. Веснина рассматривался фильм Эриха Энгеля «Любовь математика», рассказывающий о жизни немецкой школы. После идиллического и восторженного описания жизни учащихся и учителей в Германии автор делал следующий вывод: «Какое колоссальное отличие от жизни советской школы: хулиганство, грубость, нежелание работать со стороны учеников. Очковтирательство, панибратство в самом худшем смысле этого слова или чванство со стороны учителей. Даже в фильме «Учитель» большевики при всём желании показать лучшие стороны советской школы не смогли этого сделать. И в этом явно искажённом изображении школьной жизни остались всё те же её порочные черты. Чего стоят, например, сцены ухаживания советского учителя за своей ученицей. Фильм "Любовь математика" полезен тем, что даёт нам представление о том, какой должна быть настоящая современная школа и показывает, что такая школа существует, что здоровый национальный организм создаёт и здоровую прогрессивную школу. Он делает это без малейшей тени принуждения и навязчивости. Этот фильм даёт прекрасный отдых зрителям»97. Но некоторые кинопоказы заканчивались для немецких пропагандистских служб провалом. Так было с фильмом «Костомолка» («Die KnochenmuMe»), который изображал стахановскую систему труда в Советском Союзе. Русские зрители резко критиковали его за неправдоподобность содержания, фальшивое освещение советских условий жизни, неграмотность режиссера и автора сценария98.
Русское население и немецкие солдаты ходили в разные кинотеатры. Так, в Ворошиловске (Ставрополь) два кинотеатра («Октябрь» и «Гигант») были переименованы в «Освобождение» и «Солдатское кино». Первый предназначался для гражданских лиц. Кроме немецких кинохроники и художественных фильмов, здесь показывались такие советские фильмы, как «Дети капитана Гранта», «Дубровский», «Волга-Волга». На каждом сеансе демонстрировался фильм «Одна ложь», который показывал зверства сталинского режима. Хотя он имел явно пропагандистский характер и в значительной степени был фальсифицирован, фильм достаточно сильно воздействовал на зрителей.99
Широко была представлена немецкая кинохроника о водружении немецкими альпинистами под командованием капитана Грота 15–16 августа 1942 года нацистских штандартов на вершине Эльбруса. Этот факт комментировался следующим образом: «Покоренный Эльбрус венчает конец павшего Кавказа»100. Гитлер наградил капитана Грота Рыцарским крестом, а его солдат — Железными крестами.
В «Солдатском кино», которое посещалось исключительно немецкими солдатами и офицерами, шли только немецкие фильмы. Нацистская пропаганда здесь была сведена к минимуму, зато каждый, получивший талоны на посещение «Солдатского кино», имел право сесть за один из многочисленных столиков, где ему подавали вино и пиво с закусками, кофе со сладостями, сигары или сигареты, а также свежие немецкие газеты. На эстраде выступали музыканты, певцы, жонглеры. Здесь перед высшими армейскими чинами пела специально прибывшая из Германии кинозвезда Марика Рокк, выступая перед фильмами со своим участием101.
К 1943 году при Домах просветителей на оккупированной территории России стали повсеместно действовать так называемые «русские кинотеатры». Все более заметным становился «местный колорит» — сюжеты, связанные с Россией. Так, в июле 1943 года во Пскове демонстрировался кинофильм «Мы видели Германию» — о поездке бургомистров и начальников районов Северо-Запада России в Германию. В Орле шел псевдодокументальный фильм «Образцовый полицейский», о борьбе с партизанами и советскими парашютистами.
В Орле перед показом фильма «Мы видели Германию» выступали участники экскурсии, организованной немецкими пропагандистскими службами, в частности, бургомистр Старов. Разрушенная, разоренная Россия (в этом, конечно, фильм обвинял советское руководство), противопоставлялась жизни в III Рейхе. Как писала газета «Речь», «Орловцам любопытно следить за каждым шагом экскурсантов: едут ли они по улицам Берлина, посещают ли фабрики, школы, осматривают ли исторические памятники Германии, совершают ли восхождения в горах Силезии. Такие бытовые подробности путешествия по Германии, как обеденный стол в столичном или деревенском ресторане, встреча с завербовавшейся в Германию из Орла Галиной Иноземцевой, её домашняя работа в германской семье, прогулки экскурсантов по улицам с покупками в руках и прочее, приковывают к себе особое внимание орловского зрителя, получающего наглядное представление о путешествии орловцев-экскурсантов и о жизни Германии как она есть во всей её правде»102.
Одной из наиболее крупномасштабных акций министерства пропаганды рейха являлись съемки под Смоленском полнометражного художественного фильма «Наши друзья» об успехах нацистского «нового порядка» в оккупированных областях России. К съемкам в нем привлекались многие артисты смоленского театра. Гитлеровцы в нем выступали как спасающие русский народ от международного еврейского заговора103.
В прифронтовых районах обычно использовались кинопередвижки. Так, в мае 1942 года в Невель прибыло специальное подразделение «Панцер-фауст» («Бронированный кулак»). Его сотрудники (в большинстве своем послереволюционные эмигранты) во время показа кинофильмов не только синхронно их переводили, но и комментировали соответствующим образом: прославляли нацистский режим, противопоставляли его порядкам в Советском Союзе104.
После Сталинградской битвы влияние и качество немецкой кинопропаганды стало падать. Так, в «Германском еженедельном обозрении» зимой 1943 года ничего не говорилось об окружении германской армии на южном участке фронта. Вся информация ограничивалась сообщениями с северного, относительно стабильного театра военных действий. Для того, чтобы как-то заполнять образовавшуюся брешь, в кинотеатрах стали демонстрироваться советские довоенные комедии — «Антон Иванович сердится», «Музыкальная история» и другие105.
С появлением киноаппаратуры у сил советского сопротивления возникла возможность приступить к показу художественных и документальных фильмов для партизан и мирного населения. Для просмотра предлагалась военная хроника и фильмы исторической и историко-революционной тематики: «Александр Невский», «Пугачёв», «Чапаев»106.
Хотя на партизанских сеансах смогло побывать меньшее количество зрителей, чем в контролируемых немцами кинотеатрах, сила их воздействия была гораздо больше. Это можно объяснить выбором репертуара — советский был направлен на подъём патриотических чувств, а германский базировался на хронике, снятой в первую очередь для немцев, в которой подчёркивалась исключительная роль германской нации, что для русского населения было во многом оскорбительно. Даже безобидные советские комедии у большинства граждан будили тоску по мирной, предвоенной жизни, заставляли воспринимать её несколько идеализированно. К началу 1944 года работа «русских кинотеатров», выполнявших важный пропагандистский заказ оккупантов, была полностью свёрнута.
Гораздо больший контроль, чем над прессой и кино, ведомство Йозефа Геббельса осуществляло над средствами радиовещания. Причиной этого была уверенность, что радио — важнейшее средство пропаганды. Вскоре после прихода нацистов к власти Геббельс заявил: «То, чем пресса стала для века девятнадцатого, радио стало для двадцатого. Радио есть первейший и влиятельнейший посредник между движением и нацией, между идеей и человеком»107.
Главный командный пункт радиосети III Рейха находился в отделе радио министерства пропаганды. Непосредственно германским радиовещанием руководило имперское радио. Его отдел по составлению программ контролировал все радиопередачи и осуществлял обмен между двадцатью шестью станциями, из которых складывалась сеть германского радио.
Радиопередачи периода войны содержали две ежедневные программы, транслировавшиеся на все территории, подконтрольные нацистам: военные сводки и подробные репортажи с фронта, которые создавались корреспондентами пропагандистских подразделений.
Самым драматичным моментом на радио в начальный период Второй мировой войны было специальное сообщение. Прерывались все программы. Сообщения предварялись коротким призывным звуком фанфар, после чего следовала бравурная «Прелюдия» Листа. Затем диктор читал военное коммюнике, содержащее сообщение об очередном германском триумфе. Завершалось специальное сообщение пением маршевой бравурной песни.
22 июня 1941 года нацистское радио начало антибольшевистский крестовый поход. Теперь маршевая музыка гремела на фоне артиллерийской канонады и рева пикирующих бомбардировщиков.
В Советском Союзе в первые дни войны все радиоприемники, способные принимать передачи с большого расстояния, были у населения изъяты. Эта акция предполагала исключить возможность прослушивания радиостанций противника. Однако в западных районах СССР, оказавшихся под нацистской оккупацией, она сыграла на руку противнику. Партизаны и подпольщики в первые месяцы войны оказались не готовы к активной контрпропагандистской деятельности. Возможность прослушивания радиопередач из Москвы и Ленинграда сократилась до минимума, хотя там были организованы специальные программы для населения оккупированных районов: «Говорит Москва» и «Говорит Ленинград». Кроме рубрик «Правда о мощи Красной Армии», «Правда о фашистской каторге», «О борьбе советских партизан», там были рубрики «Писатели у микрофона», «Музыка в эфире»108. К сожалению, из-за отсутствия радиоприёмников степень их воздействия на население была крайне невелика. Находясь в информационной блокаде, народные мстители опасались самостоятельно начинать пропагандистскую работу. Этим оперативно воспользовались нацистские пропагандистские службы.
Для организации радиовещания на население гитлеровцы при Домах просветителей создавали мощные радиоузлы, использовали радиотрансляционную сеть, громкоговорители. В «Указаниях о применении пропаганды по плану «Барбаросса» громкоговорители рекомендовалось использовать «для пропагандистского воздействия на население оккупированных местностей»109.
Рупоры устанавливались в местах сосредоточения граждан: на рынках, площадях, у церквей. Через них велись передачи для жителей городов и районных центров. В деревнях оккупанты разрешали слушать радиоприёмники полицейским и старостам, которые затем в устных беседах с населением должны были пересказывать содержание передач110.
Радиоузлы и радиосети действовали во многих городах и населённых пунктах России. Так, во Пскове фашистам через месяц после взятия города удалось восстановить радиоузел и городскую трансляционную сеть, выведенную из строя при отступлении Красной Армии. Программа радиопередач строилась следующим образом: до шести раз в день передавались «последние и фронтовые известия», статьи из газеты «Псковский вестник» и рижской «Правды», до 3–4 раз в день транслировались концерты и записи на грампластинках, в репертуар включались русские народные песни, рассказы, музыка и т. п.111 Иногда на мелодии советских песен исполнялись произведения фашистского содержания. С 1942 года сотрудники псковского Дома просветителей стали организовывать по радио выступления лиц, «пострадавших от бандитов-партизан», и «раскаявшихся в своих преступлениях партизан»112.
Основной задачей всех подразделений пропагандистских служб летом-осенью 1941 года было внушение населению уверенности в непобедимости германского оружия и скором окончании войны. Тематические радиопередачи строились на рассмотрении следующих вопросов: что имел русский народ до большевиков; что ему дала советская власть; что ему дадут немцы; что он должен делать в новых условиях. Вывод всех этих программ был один: Гитлер является освободителем русского народа. За свое освобождение русские должны отблагодарить немцев честным и усердным трудом на своем рабочем месте.
Крупный радиоузел был оборудован зимой 1941–1942 годов в Смоленске. Кроме рупоров, в общественных местах коллаборационистской администрации удалось организовать в городе 845 радиоточек. Их могли одновременно слушать несколько тысяч человек113.
Все передачи делились на несколько категорий: программы литературно-музыкальные, публицистические и политические. Регулярно шла информация с фронта, полученная от сотрудников нацистских пропагандистских органов, и городская хроника. При помощи и непосредственном участии смоленских артистов была организована регулярная передача «Театр у микрофона». Ею руководила В. В. Либеровская. Перед выходом любой постановки она обращалась за получением разрешения в отдел немецкой пропаганды, где все тексты проходили цензуру. Работавшим на радио артистам платили за каждое выступление от 6 до 10 марок, а режиссеру — 50 марок в месяц114.
В конце сентября 1941 года по инициативе немецкого отдела пропаганды была организована труппа «Гаро» (по фамилии руководителя Георгия Гаро, до войны актера одного из московских театров). Ее артисты выступали в немецких воинских частях и обслуживали ряд районов смоленской области. Факт гибели пяти русских артистов из этой труппы, в июле 1943 года в Краснинском районе во время перестрелки с партизанами, был использован немцами в качестве предлога для крупномасштабной пропагандистской антисоветской кампании. Торжественно прошли не только похороны, но и траурный концерт. Он транслировался по радио.
Концерт открылся выступлением начальника города Меньшагина. Бургомистр заявил, что «убийство мирных людей, творческих работников является диким зверством, а виноваты в нем — большевики. Только они могут нападать на беззащитных людей». После выступления Меныпагина каждый из принимавших участие в концерте артистов исполнял какое-либо любимое произведение одного из погибших, а потом в краткой речи рассказывал о его жизни. Закончился траурный концерт гневным выступлением Либеровской, которая, проклиная партизан и называя их шайкой озверевших бандитов, призвала смолян «сплотиться в борьбе с общим врагом — большевизмом»115.
Особое внимание уделялось распространению классической немецкой культуры. Хотя в средствах массовой информации неоднократно говорилось о «приобщении русского народа к классической германской музыке», на практике это часто сводилось к исполнению солдатских песенок и военных маршей116.
Но все-таки абсолютное большинство времени занимали различные пропагандистские передачи. Это видно из типичной программы Орловского радиоузла с 19 по 25 июля 1942 года:
Воскресенье. 19 июля.
13.00 — Политинформация.
13.30 — Сказка для детей.
15.00 — Лекция по древней литературе, лекция 4. Лектор Д. И. Весновский.
18.00 — Передача из Орловского городского театра — «Поздняя любовь» Островского.
Понедельник, 20 июля.
13.00 — Политинформация.
17.00 — Концерт, цыганские романсы, колоратурное сопрано, солист-гармонист.
19.00 — Политинформация.
19.15 — Инсценировка рассказа А. П. Чехова «Хирургия».
Вторник, 21 июля.
13.00 — Политинформация.
19.00 — Политинформация.
19.15 — Политобозрение.
Среда, 22 июля.
13.00 — Политинформация.
17.00 — Концерт, меццо-сопрано, бас. балалайка.
19.00 — Политинформация.
19.15 — Литературная передача. «Театр у микрофона». «Волк». Радиопьеса из современной жизни.
Четверг, 23 июля.
13.00 — Политинформация.
19.00 — Политинформация.
19.15- Рассказы Чехова и музыка. Граммофонная запись немецких композиторов.
Пятница, 24 июля.
13.00 — Политинформация.
19.00 — Политинформация.
19.15 — Политобозрение.
Суббота, 25 июля.
13.00 — Политинформация.
17.00 — Концерт: тенор, скрипка, виолончель, рояль, песенки. В промежутках трансляции передачи имперских радиостанций117.
После изгнания за пределы России, нацисты из Прибалтики при помощи разветвлённой сети радиостанций на территорию, освобождённую Красной Армией, организовали регулярное радиовещание118.
Все музеи, оказавшиеся на оккупированной нацистами территории нашей страны, находились в ведении Оперативного штаба «Рейхсляйтер Розенберг». Изначально позиция нацистов в отношении восточных территорий состояла в том, что вывозить оттуда культурные ценности нежелательно, разве что в порядке исключения и лишь на время, до окончания войны, чтобы спасти их от повреждения или уничтожения. Руководство III Рейха планировало, что сокровища российских музеев украсят жизнь граждан восточных гау «Великой Германии».
Когда война стала принимать не тот оборот, на который первоначально рассчитывали в Берлине, планы блицкрига были сорваны, изменились и установки оперативного штаба. Теперь его сотрудники, «спасая» культурные ценности от наступающих «большевиков», стремились вывозить в западном направлении все, что только было возможно.
В 1942 году ротмистр Зольмс в должности уполномоченного 18 армии, а позже и всей войсковой группы «Север» по «охране» художественно-культурных ценностей «спас» и вывез множество предметов с Северо-Запада России, из Пскова, Новгорода и дворцов под Ленинградом. Именно он демонтировал и отправил в Кенигсберг Янтарную комнату из Екатерининского дворца в Царском Селе.
Практически каждая немецкая оккупационная служба пыталась внести свой вклад в «спасение» культурных ценностей на оккупированной территории России. Ведомство Розенберга, считая себя монополистом в деле разграбления памятников культуры на Востоке, постоянно конфликтовало со своими конкурентами. Иногда это противостояние завершалось успехом для сотрудников оперативного штаба. Так, от СД особая команда «Смоленск» смогла получить так называемый «Могилевский серебряный клад», состоящий из 369 предметов119.
Куда сложнее было уследить за исчезновением ценных предметов в карманах и багаже десятков тысяч солдат и офицеров действующей армии. Оперативный штаб устроил крупный скандал в связи с деятельностью военного коменданта Пскова де Бари. В начале 1942 года экономический штаб «Ост» выразил готовность передать штабу Розенберга захваченные на Северо-Западе России и хранящиеся во Пскове в распоряжении полевой комендатуры ценности. Однако прибывшие во Псков сотрудники оперативного штаба обнаружили, что многие ценные предметы попросту растащены, причем с ведома комендатуры и даже при ее прямом пособничестве. Немецкие офицеры регулярно обзаводились музейными ценностями — порой даром, а порой за чисто символическую плату. Сохранился список имен 18 офицеров, купивших или «получивших в подарок» во Пскове в ноябре 1941 — январе 1942 года иконы, фарфор, бронзу и другие ценности культуры.
Комендант де Бари оправдывался и отвергал многие обвинения сотрудников оперативного штаба. Он утверждал, что вещи приобретались офицерами «после переговоров об их цене», а кое-что им дарили «русские власти города»120. По мнению де Бари, раздувание этого скандала, проверка всяческих квитанций, выписанных офицерам, дискредитировала немецкие военные власти в глазах представителей русской городской управы.
Аналогичная история произошла в это же время в Смоленске. Там музейные ценности были собраны по приказу немецкого коменданта в одном месте. Перед Рождеством сотрудники отдела пропаганды устроили частичную распродажу предметов из музейных коллекций121.
Господин Великий Новгород, первая столица русского государства, с августа 1941 по январь 1944 года находилась в непосредственной близости от линии фронта. Город был разрушен почти до основания. Но безвозвратные потери этих лет можно объяснить не только бомбардировками и артиллерийскими обстрелами, но и систематическим грабежом и вандализмом немецких и испанских солдат. Хотя многие экспонаты Новгородского музея удалось эвакуировать, значительная часть фондов оказалась все же захвачена гитлеровцами. Для их оценки был привлечен Василий Пономарев — первый бургомистр города, профессиональный историк и музейный работник. Местом его деятельности стал Софийский собор, пострадавший при немецких бомбежках летом 1941 года. Для его восстановления были сформированы бригады из местных жителей. Так как данная работа выполнялась бесплатно, то граждан приходилось сгонять насильно, при помощи полицейских. Руководили восстановительными работами Пономарев и инженер городской управы Иван Даль122.
Немецкие солдаты и русские полицейские несли в Софийский собор вещи новгородцев, как арестованных, так и эвакуировавшихся в советский тыл. Координацией их «работы» занимался Борис Филистинский. Здесь же, в соборе, собирались и различные музейные экспонаты, находившиеся до войны как на выставках, так и в запасниках. Изучая полученные предметы, Пономарев определял их ценность. Что-то объявлялось собственностью III Рейха, что-то шло для подарков «господам немецким офицерам», а что-то перепадало полицейским и работникам городской управы. Помощник Пономарева, кладовщик управы Матвеев» комплектовал специальные посылки «Сувенир из Новгорода» для немецких офицеров и наиболее отличившихся солдат123.
Трудно оценить тот ущерб, который был нанесен тогда новгородским музеям, многие ценности (картины, изъятые из дворянских усадеб после 1917 года, нумизматическая коллекция, фототека и др.) пропали бесследно.
Эта «работа» продолжалась до середины 1942 года. Можно проследить судьбу ценностей, объявленных собственностью Германии. Первоначально (1941–1942) они переправлялись во Псков, а затем (1943) в Ригу. Последним пунктом выступала столица Восточной Пруссии — Кенигсберг (1944). Там они частично и были обнаружены после окончания войны. Пономареву удалось перебраться в англо-американскую зону оккупации Германии. В пятидесятые годы его видели в Италии, в шестидесятые — в США, в начале семидесятых — в ФРГ. Судя по имеющимся данным, материальных затруднений он не испытывал.
Филистинский специализировался на редких рукописных книгах из собрания новгородского музея. Его соседка по квартире Антонина Михайловна Протогенова рассказала: «Он приносил их пачками, но дома не держал, все уносил в управу. И говорил, что работает там теперь библиотекарем»124. В апреле 1943 года он по предложению немцев вместе с матерью и теткой перебрался во Псков, а затем в Ригу. Его отъезд не остался незамеченным для жителей оккупированного города. Согласно показаниям свидетелей, для перевозки имущества Филистинского был выделен специальный железнодорожный вагон. Для его загрузки с близлежащих деревень было пригнано 12 подвод125.
Но все же на путь предательства встали очень немногие. Хотелось бы рассказать об акте гражданского мужества, проявленного человеком, который видел от советской власти очень мало хорошего. Речь идет о Наталье Николаевне Гиппиус, родной сестре известной русской поэтессы Зинаиды Гиппиус. Допрошенная советскими органами государственной безопасности 5 февраля 1948 года, она рассказала о своей жизни в условиях нацистской оккупации. В период Отечественной войны она проживала с сестрой Татьяной Николаевной на оккупированной немцами территории. До января 1942 года в Новгороде занималась продажей вырезных изделий. Потом ее эвакуировали во Псков, где они жили с сестрой до февраля 1944 года и нигде не работали, хотя немцы и предлагали им работу в музее, по реставрации музейных ценностей, и даже давали для проживания две отдельные комнаты. Но сестры Гиппиус отказались. Затем их эвакуировали в Германию в лагерь Ингельштадт. После этого они работали у крестьян около Ганновера, где и были освобождены английскими солдатами.
На допросе Н. Гиппиус спросили: «Расскажите, кого вы знаете из лиц, работавших в Новгороде в управе при немцах? — она ответила, что — Городского голову Пономарёва Василия, он раньше работал в музее. Городским головой Пономарёв был очень недолго, потом он стал снова работать в музее. Пономарев приехал в 1942 году во Псков, я его снова там видела, он работал в музее — проводил инвентаризацию музейных ценностей, привезённых из Новгорода. Пономарев в одно время с нами — в феврале 1944 года выехал в Ригу. Туда же были направлены музейные ценности, так часть этих ценностей я видела в рижском музее»126.
Большой интерес проявляли оккупанты и к тем ценностям Новгородских музеев, которые удалось спасти. Немцы не знали о том, что знаменитые Магдебургские врата удалось вывезти в советский тыл. Абвером была образована специальная группа под руководством Зинина. Одной из ее основных задач был поиск этого выдающегося средневекового произведения искусства127.
Немецко-фашистская оккупация — один из самых страшных периодов в истории Новгорода. Многие исторические памятники уже никогда не удастся возродить. С первого дня хозяйничанья немцев в городе советская разведка собирала данные о положении в нем. Многие из них вошли в «Материалы о немецких разрушениях и зверствах, деятельности разведывательных и контрразведывательных органов противника в районах Ленинградской области, подвергавшихся оккупации». Вот некоторые выдержки из этого документа: «Новгородский район. Новгородский район оккупирован немецко-фашистскими войсками 14 августа 1941 года, освобождён в январе-феврале 1944 года. Ценнейшая коллекция Новгородского музея по археологии и истории искусства Новгорода, хозяйстве края была похищена и уничтожена немцами…
Софийский собор. В результате обстрелов и оккупации Новгорода фашистами здание собора было разрушено, его внутреннее убранство разграблено, на главах собора сняты все кресты, со средней главы содраны золочёные листы кровли, уничтожена значительная часть других глав и самого здания, уничтожена часть росписи 1104 года в барабане главы, а в трёх изображения сильно повреждены…
Ветеринар немецкой авиа-полевой дивизии доктор Штирофгубер на допросе 21.3.1944 года показал: "В марте 1943 года я видел, что позолоченный купол на Софийском соборе в Кремле был частично разобран, однако часть покрывавших купол позолоченных листов оставалась ещё на месте, но примерно к июню месяцу все позолоченные листы этого купола были уже сняты. Я слышал, эти листы были просто растащены. В ограблении Софийского собора принимал участие сам командир 1 немецкой авиа-полевой дивизии генерал-майор Вильке".
Пленный старшина 10-ой роты 49 сапёрного полка штабс-фельдфебель Йоган Подер показал: "Проходя через Новгород в начале января 1944 года, я видел, что памятник 1000-летия России был разобран по частям. Каждая часть была занумерована. Кто снимал памятник, я не знаю, но слышал из разговоров солдат, что генерал-полковник Линдеман приказал разобрать памятник и перевезти его в Германию, мотивируя это тем, что этот памятник принадлежит Германии"»128.
Новгородцы в 1944 году рассказывали членам комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков: «Эти воры (Филистинский и Пономарев. — Б. К.) разграбили в Софийском соборе иконы Большого и Малого иконостасов, царское и святительское места, уникальную люстру, подаренную Софии еще Борисом Годуновым. В их ящики легло около 34 тыс. томов бесценных книг, 500 рукописей XVI века. Коллекция фарфора, фаянса, хрусталя, стекла… Иконы из церкви Дмитрия Солунского и Бориса и Глеба, из Хутынского и Вяжищского монастырей»129.
Отправились на Запад Айвазовский, Кипренский, Брюллов, Верещагин, Нестеров, Кустодиев… Из западной живописи Питер-Пауль Рубенс и Антуан Ватто. Нахождение многих произведений искусства, похищенных в годы Великой Отечественной войны из Новгорода, по сей день неизвестно.
Но «цивилизованные» арийцы и их союзники не только грабили. Часто за их действиями стоял ничем не прикрытый вандализм. Это признавали и сотрудники оперативного штаба «Рейхс-ляйтер Розенберг». Так, осматривая во Пскове погребения князей, нацистский чиновник Грисдорф констатировал факт, что они вскрыты и разграблены солдатами. При оценке же музейных коллекций написал: «Большевиками вывезено от 6-ти до 8-ми вагонов. То, что осталось на месте, отчасти переломано и разграблено солдатами»130.
От немцев не отставали и их союзники. Так, в Новгородской церкви Федора Стратилата на Ручью иконостас был использован испанскими солдатами из «Голубой дивизии» в качестве топлива131.
Некоторым офицерам вермахта не повезло — их личные трофеи привлекли внимание начальства. Так, некий лейтенант Шмекель увез себе в Берлин из Петергофа много ценных произведений, в частности, икон. Только после многократных требований он передал командованию дивизии список того, что он забрал. На гражданского специалиста оперативного штаба археолога Ремоли удручающее впечатление произвело зрелище отправки в рейх огромных ящиков с личным багажом немецких военнослужащих. Четверо мужчин не могли поднять один такой ящик, а их в багаже отъезжающего офицера было несколько132.
Офицерский клуб при штабе 38 армии был украшен картинами, коврами, серебром из петергофского дворца.
При отступлении немецких войск сотрудники оперативного штаба вывозили и людей. В декабре 1943 года руководитель особой команды «Псков» Георг Фридрих фон Крузенштерн сообщил армейским властям о предстоящей, по распоряжению его начальства, эвакуации некоторых «ученых, техников, преподавателей и писателей» из Пскова и Гатчины в Ригу. Среди них значились Пономарев и Филистинский.
Вместе с тем нацистские пропагандистские службы и коллаборационистская пресса всеми способами внушали населению, что немцы являются спасителями русской культуры. Ими утверждалось, что разрушаются и уничтожаются только те музеи, которые являются порождением советской власти, т. е. посвященные революционному движению и различным успехам социалистического строительства. Что касается истинно русских музеев, то они благодаря немцам, практически, воссоздаются заново. Начальник отдела искусства Смоленской городской управы художник В. И. Мушкетов восторженно писал 21 декабря в газете «Новый Путь»: «Подбираются экспонаты и идет подготовка к организации нового исторического музея, где будет представлена история Смоленска с древних времен. Здесь уже имеются материалы для залов, посвященных архитектурным памятникам XVI–XVII веков, событиям 1812 года, путешественнику Пржевальскому и древнему периоду нашего города133.
На самом же деле Мушкетов по собственной инициативе обратился в немецкую комендатуру с предложением открыть в городе художественный музей не для того, чтобы показать смолянам все этапы развития их родного города, а «для ознакомления солдат вермахта с произведениями русского искусства». Очень быстро и эта экспозиция превратилась в своего рода подарочный фонд, из которого отличившиеся офицеры могли получить ценные «сувениры»134.
Одним из наиболее крупных музеев, успешно функционировавших во время оккупации, был Орловский краеведческий. Он открылся в феврале 1942 года и за год его посетило более 50 тыс. человек135. Успех орловских музейщиков можно объяснить как активной поддержкой со стороны городской управы, так и относительной бедностью фондов. Они мало интересовали немецких искусствоведов.
Часть музейного здания сгорела, поэтому экспозиция была устроена в семи сохранившихся комнатах. Директор музея Орлова писала: «1-я комната представляет животный и растительный мир степной части орловского края, а 2-я содержит представителей его лесов. В 3-й комнате, кроме экспонатов геологии, преимущественно окаменелые остатки вымерших животных, найденных на территории орловского края, находится отдел доисторической археологии, в котором представлены памятники материальной культуры: орудия, оружие, домашняя утварь, предметы украшений, остатки жилищ, произведения искусства, материальные памятники религиозных верований и т. д., относящиеся к палеолиту — древнему каменному веку, неолиту — новому каменному веку, бронзовому и железным векам. В 4-й, 5-й, 6-й и 7-й комнатах расположены экспонаты отдела истории. В 4-й комнате древнерусская утварь и оружие XI–XVII веков. В 5-й мебель, картины и посуда стиля от ренессанса до ампир XVI–XVII веков, в 6-й — мебель, картины и посуда стиля ампир, в 7-й — мебель, картины и посуда XIX в.»136.
В марте 1942 года открылась мемориальная комната И. С. Тургенева. Здесь оказались собраны все экспонаты, оставшиеся от Орловского Тургеневского музея. Музей работал с 10 до 15 часов. С 10 до 13 часов его посещали немецкие военнослужащие, а с 13 до 15 гражданское население. Судя по сохранившейся статистике, больше половины посетителей составили солдаты и офицеры вермахта137. Для большинства из них он являлся одним из немногих мест развлечения. Это видно из замечаний в книге записей для почетных гостей138.
В условиях немецкого наступления 1941 года сильно пострадали многие российские библиотеки. Очень мало книг удалось эвакуировать в советский тыл. Немалая часть фондов в этих условиях оказалась разграблена местным населением, которое использовало книги не только по их прямому назначению, но и в качестве топлива.
Наиболее ценные книги, которые удалось выявить в музеях и библиотеках, отправлялись сотрудниками оперативного штаба «Рейхсляйтер Розенберг» в Германию. В первые месяцы оккупации нацистские чиновники энергично проводили «разбор» захваченных библиотек, в результате которого наиболее ценные фонды вывозились, а избыток «большевистской литературы» уничтожался. Книги требовались прежде всего для создания двух больших библиотек имперского значения — Восточной и библиотеки высшей школы НСДАЛ.
В специальном обосновании своей деятельности по вывозу книг оперативный штаб, разумеется, не нуждался, но все же он не упускал возможностей дополнительно подкрепить свою позицию. Так, вывоз библиотеки Воронежского университета мотивировался особыми правовыми соображениями: в Воронеж в 1916 году была эвакуирована библиотека Юрьевского (ныне Тартуского) университета. Сотрудники оперативного штаба декларативно заявили о том, что они, наконец, выполняют четвертый пункт 12-й статьи мирного договора между советской Россией и Эстонией 1920 года, согласно которому: «Правительство России возвращает Эстонии и передает правительству последней имущество, в том числе и библиотеки, архивы, учебные пособия, документы и прочие предметы… Юрьевского университета»139.
Работа на местах по разборке захваченных библиотек проводилась в большой спешке, так что в Германию вагонами отправлялись даже и не очень нужные там книги. Но все-таки это было не характерным для пунктуальной и тщательной работы немецких оценщиков — профессиональных историков и искусствоведов. Трагично в этих условиях сложилась судьба книг из Новгорода.
В немецких документах под общим названием «Книги из Новгородского музея» подразумевалась библиотека Софийского собора, библиотека братства Святой Софии, библиотека архиепископа Арсения, библиотека архиерея Григория Любинского, библиотека Юрьева монастыря, а также мелкие книжные собрания из ряда церквей под Новгородом — всего более 34 000 единиц. В феврале 1942 года представитель оперативного штаба доктор Пауль Вааль вывез все наиболее ценные фолианты, в том числе и рукописные, в Ригу. Значительная часть из них имела большую, часто исключительную библиографическую ценность. Многие книги имели пометы «Редкость» или «Большая редкость»140.
Впрочем, отсылка в Берлин — еще не самая худшая судьба, постигшая книги. Осенью 1942 года в Ростове-на-Дону, несмотря на то, что сотрудники оперативного штаба «Рейхсляйтер Розенберг» посетили все библиотеки и пометили заинтересовавшие их книги, многие книжные фонды были выброшены солдатами вермахта во дворы, на улицы и в помойные ямы. В некоторых городах книгами из библиотек мостили улицы, чтобы автомобили не застревали в грязи»141.
Оставшиеся книги, которые не представляли для нацистов интереса и которые удалось сохранить, должны были выполнить определенные пропагандистские задачи. Для этого на оккупированной территории России вновь создавались публичные библиотеки. В «Локотьском окружном самоуправлении» 8 декабря 1942 года вышел приказ Б. Каминского, согласно которому все жители были обязаны в недельный срок все книги, похищенные и изъятые, взятые для чтения и не возвращённые при советской власти из бывших Локотьских библиотек — лесного, мелиоративного и техно-механического техникумов, школы-десятилетки и районной библиотеки — сдать в Локотьскую городскую библиотеку142. В случае невыполнения этого распоряжения полиция обязывалась граждан, которые в указанный срок книг не сдадут или сдадут их не полностью, за хищение государственного имущества привлечь к судебной ответственности, а книги у них изъять143.
Всю собранную литературу сортировали на три основные группы: 1) политическая, 2) дореволюционные классики, 3) научная литература. Работы классиков марксизма и советских руководителей уничтожались. Такая же судьба была уготована произведениям писателей еврейской национальности. Прочая литература могла выдаваться населению.
За пользование художественной литературой читатели выплачивали по 2–3 рубля в месяц. Деньги шли на закупку новых книг144.
Наиболее крупное собрание книг на оккупированной территории России имела Орловская областная библиотека. Она возобновила свою работу 29 июня 1942 года. Большая предварительная работа велась сотрудниками библиотеки всю зиму и весну, чтобы привести в порядок собранные из разных библиотек фонды. К лету 1942 года был открыт отдел художественной литературы, предполагалось открыть и другие отделы: техники, медицины, сельского хозяйства, истории, критики. Книгами могли пользоваться жители Орла по предъявлении паспорта145.
Нацистские пропагандистские службы активно начали комплектовать библиотеки новыми книгами. Так, согласно акту передачи от 7 августа 1942 года библиотека города Сольцы (районный центр Ленинградской области) получила от Солецкой комендатуры и отдела агитации и пропаганды следующую литературу:
1. Иван Солоневич. «Потерянные» — 2 экземпляра.
2. Иван Солоневич. «Бегство из советского ада» — 2 экземпляра.
3. Иван Лукаш, «Дьявол» — 1 экземпляр.
4. Шенцингер А., «Металл» — 2 экземпляра.
5. «Это английская социальная политика» — 1 экземпляр.
6. Ф. Шаляпин. «Маска и душа» — 1 экземпляр.
7. Л. Толстой. «Казаки» -1 экземпляр.
8. Р. Робикидзе. «Адольф Гитлер» — 1 экземпляр.
9. П. Краснов. «Белая свитка» — 1 экземпляр.
10. Рахманова. «Студенты, любовь, ЧК и смерть» — 1 экземпляр.
11. Иван Солоневич. «Памир» — 1 экземпляр. Итого: 14 книг146.
Как видно из этого списка абсолютное большинство новых поступлений составляла антисоветская, антисемитская и пронацистская литература.
Соответствующим образом оформлялись и библиотечные помещения. Читальные залы в Орле открывались городским отделом просвещения по согласованию с немецким военным командованием в наиболее оживленных местах города. В зале № 1, на углу Карачевской улицы и Воскресенского переулка, можно было увидеть на стенах различные нацистские плакаты и портреты Адольфа Гитлера. В большом и светлом помещении стояло 20 столов. Вниманию читателей предлагались журналы: «Новый путь», «Современная Германия», «Новая жизнь», «Бич». Газеты: «Речь», «Колокол», «Школьник» и брошюры: «Что будет после», «Дело № 18», «Как сталинская шайка угнетала народ», «Каждому трудолюбивому народу своя земля», «Евреи и большевизм», «Мы побывали в гостях у германских крестьян» и другие издания аналогичного характера147.
В читальных залах регулярно устраивались читательские конференции. В Орле они обычно посвящались обсуждению очередного литературного труда главного редактора газеты «Речь» Михаила Октана.
Его работы: «Евреи и большевики», «Что такое национал-социализм» — в количестве нескольких десятков экземпляров обязательно присутствовали в каждой библиотеке.
В Брянске за 1942 год открылось четыре городских читальни. Газетная контора «Речь» выделяла для каждой из них 20 экземпляров газеты «Речь», 10 экземпляров «Нового пути», 10 экземпляров «Колокола». Кроме этого, читальни снабжались различными плакатами, брошюрами, журналами, изданными немецкими пропагандистскими службами148.
Нацистские службы пропаганды в июне 1943 года приняли решение о создании при уголках просвещения на Северо-Западе России специальных библиотечек. Контролировала исполнение этого постановления библиотека при Доме просветителей. Каждый такой уголок снабжался:
а) 11 книгами художественной литературы;
б) 45–50 брошюрами пропагандистского содержания;
в) 35–40 плакатами и одним комплектом стереофотографии149.
Расширялись и сами базовые библиотеки. Кроме этого, создавалась сеть книжной торговли. 25 мая в Дно состоялся съезд представителей почтовых агентств, книгонош и распространителей газет, посвященный второй годовщине «освобождения от жидо-большевизма».
Работников уголков просвещения обязывали проводить читки с последующим обсуждением брошюр. Основными темами являлись:
1. «Что скрывает советская власть от народа и что должен знать каждый»;
2. «Каторжный социализм»150.
Также рекомендовалось учесть силы молодёжи на предмет их привлечения в кружки самодеятельности, проводить танцевальные вечера, организовывать духовые оркестры. Книжные киоски распространяли следующую литературу: «Каторжный социализм», «Борьба против большевиков», «В подвалах ГПУ», «Адольф Гитлер и трудящиеся», «Адольф Гитлер и крестьяне», «И мы помогаем строить новую жизнь», «Чем ты был, чем ты стал, что с тобой будет?», календари «Новая Европа» и открытки «Адольф Гитлер»151.
Подписка на периодические издания возлагалась на старшин волостей. Их обязывали распространять определенное количество экземпляров газет «За Родину» и «Правда». Списки подписчиков из каждой волости предоставлялись в районное сельхозуправление. Плата за газеты шла туда же152.
По данным «Блокнота солдата РОА» в среднем летом 1943 года в Лужском, Псковском и Дновском районах продавалось до 85 тыс. экземпляров книг и брошюр разного содержания153.
В партизанских сводках информация диаметрально противоположная. Из нее следует, что нацистская печатная продукция не пользовалась у населения никаким спросом154
Из допроса бывшего руководителя Дома просветителей в г. Дно, проведённого работниками НКВД в 1945 году, можно сделать вывод, что правду говорили обе стороны. Распространение многих тысяч экземпляров литературы объясняется развёрсткой, спущенной германским командованием на начальников районов, старост, учителей. Фашизация населения проводилась насильственными средствами155.
Советское сопротивление не могло оставаться в стороне от подобных действий оккупантов. В ряде партизанских отрядов и бригад создавались свои библиотечки. Основной формой работы с личным составом являлась коллективная читка художественных или публицистических произведений. Читались вслух такие книги, как «Война и мир» Л. Н. Толстого, «Красное и чёрное» Стендаля и др., при этом многие бойцы проводили за книгой всё своё свободное время156.
Когда в леса была эвакуирована значительная часть мирного населения, по инициативе комсомольцев-партизан с ними проводились вечера самодеятельности, на которых пели советские песни, играли на баяне и на струнных инструментах, пели частушки, сочинённые самими девушками-колхозницами, плясали157. Подобные мероприятия способствовали поддержанию духа в экстремальных условиях проживания.
Быстрое продвижение немецко-фашистских войск в первые недели и месяцы Великой Отечественной войны привело к тому, что значительная часть архивных фондов, как районных, так и областных, не была эвакуирована в советский тыл. Нехватка транспорта и людей, недооценка имеющихся материалов — все эти факторы повлияли на то, что материалы псковских, новгородских, смоленских, орловских и многих других архивохранилищ оказались в руках нацистов. В Царском Селе в руки оккупантов попал почти полностью киноархив Ленинградской области.
При возможности эвакуации архивных материалов в тыл в первую очередь отправлялись документы советского периода. Так, при описании фондов Кубанского областного архива в Краснодаре немецкая комиссия констатировала факт, что бумаги до 1917 года представлены практически полностью, а «архивные материалы большевистского периода уничтожены или вывезены»158.
Уже в первые дни оккупации, при создании коллаборационистской «новой русской администрации», при последней в обязательном порядке создавалась специальная архивная служба, или, как она иногда называлась, «архивное бюро».
Первая задача, которая ставилась перед архивистами оккупационными властями, заключалась в сборе и сортировке всех материалов, оставшихся после советской эвакуации. Следует признать, что значительная часть как государственных, так и ведомственных архивов, находившихся в западных районах России, не была отправлена в тыл Советского Союза.
Архивные фонды делились на несколько категорий, это были материалы:
1) имеющие военный и разведывательный характер (к ним относились трофейные документы НКВД);
2) имеющие историческое значение;
3) связанные с текущей жизнью данного региона (метрические свидетельства и т. п.);
4) подлежащие уничтожению (макулатура, сильно поврежденные документы).
В крупных городах (например, в Смоленске) заведующий архивным бюро был обязан отчитываться перед русскими и немецкими властями о своей работе два раза в месяц159.
С 1941 года на оккупированной территории России начал свою деятельность «Штаб Розенберга» (полное название «Оперативный штаб "Рейхсляйтер Розенберг"»), отвечавший за учет и вывоз культурных ценностей из нашей страны в Германию. Его основная задача официально состояла в следующем: «Отстаивание интересов НСДАП в борьбе против мировоззренческих противников и, в особенности, в конфискации и перевозке в рейх книжного, архивного и рукописного материала». К работе данной организации были привлечены многие крупные ученые Германии, профессионально занимающиеся российской историей.
Специфические задачи оперативного штаба в оккупированных районах России были сформулированы в распоряжениях Розенберга от 20 августа и 3 октября 1941 года. Приказ Гитлера от 1 марта 1942 года завершил формирование той правовой базы, на которой действовал оперативный штаб. Фюрер призвал вести «планомерную духовную борьбу против евреев, масонов и связанных с ними мировоззренческих противников национал-социализма — поджигателей ведущейся ныне войны». В связи с этим предполагалось активизировать работу по обследованию библиотек, архивов и «прочих мировоззренческих и культурных учреждений всякого рода»160.
Число сотрудников в группах и командах оперативного штаба было невелико. Так, рабочая группа «Крым» состояла в мае 1943 года только из пяти человек, включая шофера и переводчика. Когда в апреле 1942 года формировалась передовая команда «Петербург», которая должна была приступить к своей работе после падения Ленинграда, в нее включили только трех человек. Их первоочередная задача сводилась к тому, чтобы отметить нужные оперативному штабу объекты специальными трофейными метками.
В оккупированных районах создавались специальные группы: «Псков», «Новгород», «Смоленск», «Ростов», «Курск» и др. Гражданские специалисты объединялись в Берлине в «особые штабы» по направлениям: «Архивы», «История», «Изобразительное искусство», «Демография», «Наука» и др. Этим экспертам следовало только указывать сотрудникам рабочих групп на то, что заслуживало отправки в Германию, в частности, «особо ценные проявления народной культуры (к ним относились предметы, архивные документы)»161.
У «оперативного штаба» в работе по разграблению российских культурных ценностей были и конкуренты. Так, на Северо-Западе РСФСР активно действовал «Батальон Кюнсберга» под командованием штурмбанфюрера СС барона Эберхарда фон Кюнсберга. Он находился в непосредственном подчинении министерства иностранных дел. В его состав входили эксперты и свыше 300 солдат, использовавшихся как грузчики. Им также была придана специальная автоколонна. Именно это подразделение занималось вывозом в Германию фондов Новгородского архива162.
В 1941–1942 годах немалое количество документов из архивов и библиотек Новгорода, Пскова и царских дворцов под Ленинградом отправил в рейх бывший до войны директором исторического музея во Франкфурте-на-Майне граф Эрнстото цу Зольмс-Лаубах.
При осмотре фондов исторического архива в Смоленске 4 декабря 1941 года руководитель осмотра доктор Вейзе отметил, что «фонды и описи сохранились без изъятий, наличествуют акты, начиная с XVIII века, инвентаризировано 294 фондов, к архиву относится и большая служебная библиотека»163.
Обширные фонды государственного архива Смоленской области включали в себя документы с начала XVIII века. Как констатировал руководитель осмотра доктор Шпеер: «В Смоленской области, насколько возможно судить, потери церковных книг в результате революции и войны незначительны, так что в отношении населения этой области имеются необычайно полные материалы»164.
Арестованный советскими органами государственной безопасности заведующий архивным бюро г. Смоленска И. А. Морозов показал: «Часть наших сотрудников работала в непосредственном подчинении сотрудников штаба Розенберга»165.
К оценке имевшихся трофейных материалов нацисты привлекали высококвалифицированных специалистов. Именно поэтому ущерб, нанесенный их «работой» оказался гораздо выше, чем если бы этой деятельностью занимались непосредственно солдаты и офицеры вермахта.
Оккупанты занимались вывозом наиболее ценных документов из смоленских архивов в течение всех двух лет оккупации… Так, в январе 1943 года в Прибалтику и Германию были отправлены архив канцелярии смоленского губернатора (40 погонных метров), акты смоленского губернского правления (570 п. м.), церковные книги (240 п. м.) и многое другие — всего 5 железнодорожных вагонов, набитых целиком. Оставшиеся материалы предполагалось вывести позднее. В сентябре 1943 года были приготовлены к отправке в немецкий тыл 38 грузовых автомашин с архивными документами. Однако успешное наступление Красной Армии сорвало эту акцию166.
В Смоленске, в церкви Авраамиева монастыря, находился архив Октябрьской революции. Среди послевоенных советологов он, находящийся сейчас в США, известен как архив смоленской партийной организации. Согласно отчету сотрудников оперативного штаба «Рейхсляйтер Розенберг» от 15 июня 1942 года, архив достался нацистам практически целиком. В советский тыл не был эвакуирован даже каталог. В Вильнюс, а затем в Германию отправились 1500 погонных метров документов, а также вагон русских рукописных книг XVI–XVII веков.
Те документы, которые по той или иной причине не заинтересовали оккупантов, использовались для так называемых «хозяйственных нужд». Так, в Ямбурге (Ленинградская область) большинство архивных документов было использовано немецкими солдатами в качестве топлива зимой 1941–1942 годов, в Брянске ими заваливали канавы на дорогах, чтобы не буксовали машины167.
В Новгороде первый осмотр архива, находящегося в Духовской церкви, был проведен сотрудником «Штаба Розенберга» фон Крузенштерном 4 декабря 1941 года. От отметил, что «очень большой архив размещен в подвале и на четырех этажах церковного здания. Архивные дела аккуратно перевязаны, надписаны и расставлены на полках»168. В этом архиве находились не только новгородские материалы, но и документы из Старой Руссы и Тихвина, а также почти полный архив из Пскова.
Повторное тщательное обследование новгородского архива было осуществлено 11–30 октября 1942 года доктором Моммзеном. Он оценил его полный объем в 5000 погонных метров, среди которых часть приходилась на исторический архив Ленинградской области. Наиболее ценная часть сохранившихся фондов объемом 150 кубических метров была вывезена в четырех полных вагонах в Ригу 10 ноября 1942 года. К их вывозу имели непосредственное отношение первый бургомистр Новгорода Василий Пономарев и шеф «русского гестапо» Борис Филистинский.
Наибольший ущерб Российским архивам был нанесен там, где с немецкой стороны их оценку проводили профессиональные архивисты. Так, в Таганроге старший лейтенант вермахта Озе, по образованию архивист, собрал в одном месте не только все архивные документы, но и книги из всех библиотек города — более 100 000 томов.
Однако коллаборационистская «новая русская администрация» всячески стремилась показать, что в условиях немецкой оккупации архивы функционируют также, и даже лучше, чем до войны, и выполняют возложенные на них задачи. Так, в смоленской газете «Новый путь» 7 декабря 1941 года вышла статья «Архивы города». В ней население извещалось о том, что «еще 26 августа управление города приняло меры к сохранению архива. В настоящее время они приведены в порядок и начали свою работу. По метрическому архиву выдано за сентябрь 58 справок, за октябрь — 107, а в ноябре — 117. Запросы населения на выдачу различного рода справок постепенно увеличиваются»169. Но данная работа являлась лишь куцей маскировкой германской оккупационной политики, направленной на планомерное уничтожение и разграбление культурных ценностей нашей страны.
Судьба российских архивов, оказавшихся на оккупированных нацистами территориях, трагична. Многие документы оказались безвозвратно утерянными, уничтоженными. Часть из них и по сей день находится за рубежом, в том числе и в странах, которые были союзниками Советского Союза в годы Великой Отечественной войны. Вывезенные в Германию, они оказались боевыми трофеями Великобритании и США и не были возвращены в Россию. При решении вопросов о реституциях этот факт необходимо помнить и учитывать.
Сотрудники министерства пропаганды III Рейха и их руководитель Геббельс отлично осознавали ту роль, которую могут играть в идеологической обработке населения различные произведения культуры и искусства. К российской же интеллигенции отношение со стороны гитлеровцев было самое циничное и прагматичное. За редким исключением нацисты считали ее сохранение в России временным явлением, — до конца войны Германии против Советского Союза.
Те представители российской интеллигенции, которые были привлечены нацистами для работы в школах, учреждениях культуры, административных структурах не представляли самостоятельной политической силы. Под жестким контролем нацистских оккупационных властей они выполняли поставленные захватчиками задачи.
Нацистская оккупационная политика в области культуры и искусства осуществлялась по нескольким направлениям. Наиболее ценные памятники материальной культуры оценивались и вывозились на территорию Германии в качестве военного трофея; там, где это было сделать невозможно, они уничтожались; представители творческой интеллигенции России прямо или косвенно использовались в качестве пропагандистов идей национал-социализма и антикоммунизма. Советское сопротивление, используя доступные ему силы и средства, делало все, чтобы не допустить духовно-нравственного разложения русского населения.
Примечания
1 ЦГАИПД. Ф. 0-116. Оп. 9. Д. 133. Л. 12.
2 АУФСБНО. Д. 1/7242. Л. 65.
3 ГАБО. Ф. 2608. Оп. 1. Д. 6. Л. 10.
4 Речь. 1942. 15 марта.
5 Речь. 1942. 17 мая.
6 ЦГАИПД. Ф. 0-116. Оп. 1. Д. 131. Л. 17.
7 Там же.
8 ГАБО. Ф. 2521. Оп. 1. Д. 1. Л. 8.
9 Ивлев И. А., ЮденковА. Ф. Оружием контрпропаганды. С. 262–278.
10 Словарь поэтов Русского Зарубежья. СПб, 1999. С. 285.
11 АУФСБСО. Д. 3792. Л. 108.
12 Словарь поэтов Русского Зарубежья. С. 314.
13 АУФСБПО. Д. 4926. Л. 34.
14 Словарь поэтов Русского Зарубежья. С. 110.
15 СРАФ УФСБСПбЛО. Д. 46436. Л. 34 об.
16 За Родину (Псков). 1943. 12 ноября.
17 За Родину (Псков). 1943. 11 декабря.
18 За Родину (Псков). 1942. 16 мая.
19 АУФСБНО. Исторический фонд. Д. 54. Л. 34.
20 СРАФ УФСБ СПБЛО. Обзорная справка по архивному делу № 41-485, на Филистинского Бориса Андреевича, 1905 г. рождения, уроженца г. Ставрополя. Л. 220.
21 Там же. 22 АУФСБНО. Исторический фонд. Д. 54. Л. 134.
22 Там же.
23 Словарь поэтов Русского Зарубежья. С. 334–335.
24 Беликов Г. Оккупация. С. 118.
26 Там же. С. 119.
27 ГАОО. Ф. 2608. Оп. 1. Д. 32. Л. 99.
28 ГАБО.Ф.2521,Оп. 1.Д. 1.Л.7.
29 АУФСБНО. Исторический фонд. Д. 54. Л. 78.
30 АУФСБСО. Д. 14561. Л. 23.
31 Там же. Д. 14263. Л. 42.
32 Там же. Л. 44.
33 Там же. Л.45.
34 Там же.
35 ЦГАИПД.Ф.0-116.Оп.9.Д.131.Л.17.
36 Новый путь. 1942. 22 марта.
37 Там же.
38 ГАБО Ф. 2521. Оп. 1. Д. 4. Л. 58.
39 ЦГАИПД. Ф. 0-116. Оп. 9. Д. 1278. Л. 4.
40 АУФСБПО. Д. 4926. Л. 144.
41 Там же.
42 Новый путь. 1942. 30 сентября.
43 Там же.
44 ГАБО. Ф. 2521. Оп. 1.Д.1.Л.8.
45 АУФСБОО. Справки по фашистским газетам, издаваемым в оккупированной немцами территории. Л. 46.
46 ГАБО. Ф. 2521. Оп. 1.Д. 1.Л.8.
47 От ЧК до ФСБ. Документы и материалы по истории органов госбезопасности Тверского края. 1918–1998. С. 242.
48 АУФСБПО. Д. С-7014. Л. 32.
49 Речь. 1942. 9 октября.
50 ГАБО. Ф. 2608. Оп. 1. Д. 32. Л. 38.
51 Там же.
52 ГАНПИНО. Ф. 260. Оп. 1. Д. 192. Л. 123.
53 Там же. Д. 191. Л. 60.
54 АУФСБСО. Д. 3792. Л. 12.
55 ГАБО. Ф. 2608. Оп. 1. Д. 32. Л. 3.
56 Там же.
57 Там же.
58 СРАФУФСБСПбЛО. Д. 41-314. Л. 16–17.
59 Там же.
60 Там же. Л. 15.
61 Печковский Н. К. Воспоминания оперного артиста. СПб., 1992. С. 3.
62 Речь. 1942.16 октября.
63 СРАФУФСБСПбЛО. Д. 41-314, Л. 22.
64 Там же. Л. 25.
65 СРАФ УФСБСПбЛО. Д. 46436. Л. 34 об.
66 Печковский Н. К. Воспоминания оперного артиста. С. 342.
67 СРАФ УФСБСПбЛО. Д. 46436. Л. 34 об.
68 Там же.
69 Там же. Л.21. г
70 Там же. Л. 55.
71 Там же. Д. 38429. Л. 55.
72 АУФСББО. Д. 41587. Л. 43.
73 Там же. Л. 84.
74 ГАБО. Ф2521. Оп. 1. Д. 1. Л.4.
75 АУФСБСО. Д. 3792. Л. 71.
76 АУФСБСО. Д. 3792. Л. 111.
77 Там же. Л. 109.
78 АУФСББО.Д.3442.Л.14.
79 АУФСБ Самарской области. Д. 12098. Л. 83.
80 АУФСБНО. Д. 1/3986. Л. 216.
81 ЦГАИПД. Ф. 0-116. Оп. 9. Д. 1297. Л. 65.
82 АУФСБПО. Д. 2116. Л. 43.
83 АУФСБСО. Д. 4324. Л. 34.
84 Бочкарев А. А. Критка чистого чувства. С. 594.
85 Речь. 1942.4 сентября.
86 Там же.
87 АУФСБСО. Д. 1432. Л. 34–35 об.
88 Там же. Д. 3245. Л. 12.
89 Виноградов И. В. Строки, пропахшие порохом. Л., 1981. С. 55.
90 АУФСБПО. Д. 13954. Л. 56.
91 Новый путь. 1942. 28 июня.
92 Там же.
93 Там же.
94 Речь. 1942. 22 апреля.
95 АУФСБСО. Д. 14223. Л. 41.
96 Герценштейн Р. Э. Война, которую выиграл Гитлер. С. 375.
97 Речь. 1942.14 августа.
98 Штрик-Штрикфельд В. К. Против Сталина и Гитлера. Генерал Власов и Русское Освободительное Движение. С. 158.
99 Беликов Г. Оккупация. С. 101.
100 Там же. С. 55.
101 Там же. С. 101.
102 Речь. 1943.12 марта.
103 АУФСБСО. Д. 3792. С. 73.
104 АУФСБПО. Д. 49274. Л. 51.
105 АУФСБНО. Д. 1/7242. Л. 14.
106 ГАНПИНО. Ф. 260. Оп. 1. Д. 193. Л. 26.
107 Герщитейн Р. Э. Война, которую выиграл Гитлер. С. 331.
108 ЦГАИПД. Ф. 0-116. Оп. 9. Д. 728. Л. 1.
109 Нюрнбергский процесс: Сб. материалов. М., 1958. Т. 2. С. 576.
111 ЮдетовА. Ф. Политическая работа партии среди населения оккупированной советской территории (1941–1944). С. 70. ЦГАИПД.Ф0-116.Оп.9.Д.177.Л.181.
112 АУФСБНО. Д. 1/1075. Л.23.
113 Новый путь. 1942.9 апреля.
114 АУФСБСО. Д. 3792. Л. 78.
115 Там же. Л. 105.
116 Там же. Л. ПО.
117 ГАОО. Ф. 2608. Оп. 1. Д. 32. Л. 3.
118 АУФСБНО. Д. 2А/1084. Л. 15.
119 Картотека «Z» Оперативного штаба «Рейхсляйтер Розенберг. С. 24.
120 Там же.
121 Там же. С. 238.
122 АУФСБНО. Д. 43689. Л. 37 об.
123 Там же. Л. 135.
124 Там же. Исторический фонд. Д. 54. Л. 116.
125 Там же. Л. 142.
126 АУФСБНО. Д. 43689. Л. 243–245 об.
127 Там же. Д. 41586. Л. 62.
128 СРАФУФСБСПбЛО.Д. 19344. Л. 103–105.
129 Там же.
130 Картотека «Z» Оперативного штаба «Рейхсляйтер Розенберг. С. 246.
131 Там же. С. 262.
132 Там же. С. 25.
133 Новый путь. 1941.21 декабря.
134 АУФСБСО. Д. 9856-С. Л. 17.
135 Речь. 1943. 5 марта.
136 Речь. 1942.13 февраля.
137 Речь. 1942.25 марта.
138 Там же.
139 Документы внешней политики СССР. М., 1958. Т. 2. С. 348.
140 Картотека «Z» оперативного штаба «Рейхсляйтер Розенберг». С. 330.
141 Нюрнбергский процесс над главными немецкими военными преступниками: Сб.: материалов. В 7 т. М., 1958. Т. 3. С. 539.
142 ГАБО, Ф 2521. Оп. 1. Д. 3. Л. 68.
143 Там же.
144 Там же. Ф. 2608, Оп 1. Д. 6. Л. 7.
145 Речь. 1942.1 июля.
146 ГАНО. Ф. Р-2113 Оп. 1. Д. 34. Л. 12.
147 ГАБО. Ф. 2608. Оп. 1. Д. 32. Л. 48.
148 Речь. 1943.20 января.
149 АУФСБНО. Д. 1/3986. Л. 15.
150 ЦГАИПД. Ф. 0-116. Оп. 9. Д. 1297. Л. 74.
151 Там же. Л. 77.
152 ГАНО.Ф.2113.Оп.1.Д.6.Л.39.
153 АУФСБНО. Д. 1/3986. Л. 21.
154 ГАНПИНО. Ф. 260. Оп. 1. Д. 199. Л. 4.
155 АУФСБНО. Д. 1/3986. Л. 165.
156 ГАНПИНО. Ф. 260. Оп. 1. Д. 192. Л. 52.
157 Там же. Д. 105. Л. 7.
158 Картотека «Z» Оперативного штаба «Рейхсляйтер Розенберг». С. 322.
159 АУФСБСО. Д. 2418. Л. 4.
160 Картотека «Z» Оперативного штаба «Рейхсляйтер Розенберг». С. 15.
161 Там же. С. 17.
162 Там же. С. 23.
163 Там же. С. 219.
164 Там же. С. 228.
165 АУФСБСО. Д. 2418. Л. 23.
166 Там же. Л. 46.
167 СРАФ УФСБСПбЛО. Д. 2412. Л. 78.
168 Картотека «Z» Оперативного штаба «Рейхсляйтер Розенберг». С. 254.
169 Новый путь. 1941.7 декабря.
