К исходу года в действующих войсках, используя служебные полномочия – право собирать всю информацию, которую только могли предоставить полевые командиры, – Валевский, заслуживший уважительное прозвище «шпег-боец», контуженый и с мятущейся душой, закончил свои наблюдения. Выводы были однозначны: намеренное искажение фактов – причина того, что дорогостоящая и бесперспективная для Колоний война продолжается до сих пор. Как эксперт Главного Управления, он рассчитывал на то, что будет выслушан правительством. Но ему повезло ещё больше: омега-транспорт увозил в подводную столицу главнокомандующего Армии Моря. И на время пути в тихоокеанский чилийский разлом, в риф Союз, Валевский стал попутчиком генерала Ли Оберманна, который сейчас удобно утвердился в соседнем кресле. Оберманн сам выбрал место рядом с незнакомцем в форме морского пехотинца, сел, с интересом проверил на ощупь чехол, обтягивающий пассажирское кресло в первом ряду, и сказал, обращаясь к Валевскому:

– Вам не приходило в голову, что мы – непревзойдённые, виртуозные мастера подделок и имитаций? Вот и эти чехлы – ведь они модные, не так ли? – имитируют грубое плетение из настоящих растительных волокон. А на самом деле очередная синтетика.

Валевский не знал, что скоро будет проклинать налетевшее внезапно поэтическое вдохновение, застившее ему мозги: в стартующем о-тэ он услышал в словах Ли Оберманна лишь высокую философию вместо того, чтобы расслышать их простой и прямой смысл…

А тогда… Тогда Арт посмаковал про себя мысль генерала насчёт имитаций, открыл планшет и набрал начало стихотворения, думая о девушке с чёрной чёлкой в окружении роя мерцающих косметических искр – такой, какой увидел впервые Зелму Даугаву в Саду Эдема, искусной имитации настоящего сада. Затем поверх набранных строк всплыла и засияла на весь экран развесёлая и чересчур откровенная прощальная открытка от сослуживцев. Арт, как мальчишка, застигнутый врасплох, поспешно свернул изображение.

Генерал вежливо дождался возвращения Валевского в действительность. Снова заговорил первым:

– Будем знакомы. С кем имею честь говорить?

Видимо, главнокомандующего интриговал статус парня, ставшего пассажиром спецрейса, по виду – демобилизованного морпеха.

Ответ Валевского ещё больше разжёг его любопытство:

– Вот как? Что эксперт Главного Управления делал на поверхности?

Ли Оберманн весь, с корпусом, развёрнутым вполоборота к собеседнику, с лицом жёстким, но отмеченным верой в завтрашний, несомненно великий день, производил впечатление человека, истосковавшегося по простому и задушевному общению.

И Валевский повёлся.

– Я воевал, – ответил он. – Три ранения. К счастью, мой организм хорошо сопротивлялся инфекциям. Но главная задача вот: подробнейший отчёт о ходе и перспективах войны Суши и Моря.

Генерал, задумчиво собрав складки на лбу, произнёс:

– Последняя боевая операция на шоссе в Уэрхосе – это ваших рук дело, обер-капитан Артемий Валевский? Вы не пропустили батарею внешних на побережье, устроив засаду у холмов? Так, так. Отличная работа! А что с мальчишкой, которого вы там спасли, рискуя жизнью?

Валевский повернул к собеседнику экран планшета.

На фото стоял Арт в обнимку с невысоким пареньком; у обоих грудь в медицинском корсете, что делало фотографию немного комичной, но вид бравый.

– Мальчишку зовут Йон, – сказал аналитик. – Он скоро вернётся в ряды «Лос Анхелос де ла Венгаса».

– Парень знает, что он – подводник?

– Знает. Знал всё это время. Но помнил прошлое фрагментами, а это мучительно. Его не провели через восстановительную процедуру после биокамеры, а в таких случаях прошлое выглядит смазанными беспорядочными кадрами, и долго, в течение нескольких лет. К тому же агент Гипнос обладал незаурядной способностью к гипнозу, и события на борту корабля мальчишка не мог распутать без посторонней помощи. Рассказал, что помнит, как был захвачен пиратским судном, затем его оставили на маяке, а оттуда сняли люди Суши.

– Как он оказался у пиратов?

– Он из числа тех четырёх несчастных, которых Гипнос выловил из воды и как прикрытие вёз на своём катере. Родители Йона, возвращавшиеся из Австралии, доставили мальчика на базу «Касатка» на сутки раньше времени прибытия остальных школьников. Успели, на свою беду.

– Да, родительская любовь… – отозвался задумчивый генерал.

– Отец Йона был консультантом в компьютерной сфере, мать – серьёзный специалист в области создания искусственных сред. Была. Йон единственный ребёнок в семье. Когда ему рассказали, что родители погибли во время взрыва «Касатки», парень отказался вернуться в Колонии. В Надмирье мальчишка отлично адаптировался. Желает быть морским офицером ВМФ Суши, бороться с пиратами и пожимать при встрече руку офицерам Моря, если подводники хотят мира во всём мире. К тому же на берегу его ждёт любимая девушка.

– В его возрасте вторая причина – это серьёзно и перевешивает все остальные. Зачем же лез по штифт-полю на верную смерть?

– Мотивов было несколько. Хотел дать знать о себе в Подводные Колонии. Он скучал. И, заодно, нужно было козырнуть перед своими. Для ребят-внешних это очень важно, они вынуждены постоянно демонстрировать свою мужественность. Я сталкивался с этим не раз.

– Демонстрация силы лбов и крепости рогов! – констатировал Оберманн.

– Однако благодаря крепости лба мальчишка уже сержант, – улыбнулся Валевский. – И с такими амбициями на Суше быстро продвинется по службе. В родном рифе ему пришлось бы сидеть за школьной партой и навёрстывать упущенное за три прошедших года, а парень успел хлебнуть войны и хорошо поварился в котле непростых отношений среди внешних. Он сделал свой выбор – выбрал Надмирье.

Генерал разглядывал Валевского:

– Вы не жалеете, что рисковали из-за него?

Артемий понял завуалированный вопрос:

– Нет, сэр. Человеческий долг спасти того, кого мы в силах спасти. Тем более мой племянник погиб в схожих обстоятельствах.

– Ах, вот откуда я так хорошо знаю вашу фамилию! Серый Валевский, Мо Оберманн, Ван Чан, Анджей Холмич – наши герои, первые посланцы в космос.

– Да, сэр. Ваша дочь была там… мне очень жаль…

– Это одна из причин моего возвращения, сэр Валевский.

Оберманн примолк, прикрыв веки, и Арт увидел, как дёргается лицевая мышца генерала.

– Мне можно познакомиться с выкладками вашего рабочего отчёта? – главнокомандующий кивнул на кубо-кубо Валевского.

Впереди ещё час пути не просто с поверхности вниз, но в холодную преисподнюю планеты: в тёмное безмолвие, в зону невероятных давлений.

Караван движется за головным терморидером, выплавляющим путь в свежесозданном путепроводе. Тот многокилометровой пуповиной протянулся от рифа к поверхности: цельногибкий хобот из омега-пены, внутри которого сейчас выжигается одноразовый тоннель для грузовых и пассажирских капсул, каждая не сложнее салона автобуса из Надмирья, но все они надёжно отгорожены от бездны стенками прочного пористого направляющего канала. Сразу после прибытия их каравана, по готовому тоннелю из рифа Союз уйдут транспорты в Надмирье. А затем путепровод наполнится бактериями и будет съеден ими. Размякнет, растворится без следа в морской воде, оставляя внешних и дальше размышлять над тайной глубоководных передвижений…

Арт, не имея оснований скрывать информацию от главнокомандующего, доверил тому свой о-планшет. Ли Оберманн на всё время пути ушёл с головой в изучение объёмного документа. Несколько пояснений, которые пришлось давать по ходу чтения, укрепили Валевского в симпатии к генералу. Главнокомандующий Ли Оберманн на поверку оказался харизматичной личностью, не зря так быстро состоялся его взлёт к вершинам военной власти.

– Господин Валевский, ваши старания достойны высочайших похвал! – сказал генерал, выключая последнюю страницу отчёта, и сердечно пожал руку эксперту. – Вы на многое открыли мне глаза. Так значит, вы уверены, что война, по вашему убеждению, развязанная Подводными Колониями, должна быть закончена ими же немедленно и в одностороннем порядке?

– Убеждён. И буду отстаивать эту позицию.

– Позвольте узнать как?

– Огласка секретных документов перед правительством. Затем выступление…

– Не продолжайте. Вы человек чести, господин Валевский. Как и все в Подводных Колониях. Это упрощает наше дело, не так ли?

Арт споткнулся на последней фразе генерала. Чувство ментальной заминки было почти физическим. Ответил, взвешивая слова:

– Это и была конечная цель, к которой шли первые погрузившиеся в океан.

Оберманн откинулся в кресле и с пристальным интересом уставился в лицо аналитика:

– Какая именно цель? Не сочтите за любопытство, я не только военный, но и политик, мне важно слышать, как мысли облекаются в слова.

– Раннее прогнозирование развития личности позволяет создать общество, в котором каждый максимально ответственно делает своё дело, а честь не пустой звук.

– Как по мне, идея не нова. Вам, потомку русских, не знать ли этого? А вам неизвестны примеры, когда подводники поступали вопреки своему долгу? Может быть, просто их функции в обществе такие мизерные, а жизненные задачи так незначительны, что заметить это нелегко? И откуда взялась таинственная военная организация «Новый мир», на которую вы указали? Очень прозорливо, кстати, указали. И как появились сотни тысяч солдат Моря – ранним прогнозированием развития?

– Не солдаты, – перебил Оберманна Валевский, – Море не породило ни одного солдата в привычном понимании этого слова, я настаиваю на этом. Мы – военные инженеры, для нас война прежде всего – технологии, и мы осознаём своё отличие от вояк всех времён и народов…

– Будь по вашему, мистер, но работёнку гуманной не назовёшь. Не так ли?

– А вот для этого и нужно покончить с противостоянием Моря и Суши, разобраться, что же всё-таки произошло с нами?!

Подумал: «Папаша Оберманн первый в истории Колоний, в открытую призвавший к войне и взлетевший на вершину власти на волне общественных настроений. Вернусь, подключу Марка, нужно вникнуть в то, что и для каких нужд делалось в лаборатории «Нуво»? Лабораторией руководила ваша дочь, сэр…»

Омега-т прибыл в центральный шлюз Союза. Пока Валевский оглядывался поверх голов собравшейся толпы в тайной надежде увидеть за санитарной зоной Марка Эйджи и обдумывая встречу с учётом нового фактора – Зелмы Даугавы, вставшей между ними, генерал Оберманн, позируя перед многочисленными журналистами, осчастливил всех, произнеся спич:

– Я привёз хорошие новости! Мне посчастливилось ещё раз убедиться, что свобода и независимость Подводных Колоний незыблемы! Наши храбрые ребята, настоящие герои, боевой мощью демонстрируют Надмирью силу и волю народа Моря. Армия Моря несёт мир для всех жителей планеты! В ближайшее время мы переходим в развёрнутое наступление. Теперь не только Южное полушарие, но всё тихоокеанское побережье до Приморья и Аляски станет территорией свободных посещений, культурного, торгового и научного взаимодействия!

И генерал увлёк за собой онемевшего от неожиданности аналитика, настоятельно приглашая воспользоваться личным омега-каналом.

Словно не замечая немого изумления Валевского, блестящий Оберманн дружески похлопал Артемия по плечу, а в словах, рокочущим камнепадом высыпавшихся из твёрдых губ солдатского папаши Ли, Арт различил неприкрытый цинизм:

– Молодой человек, не вижу необходимости скрывать от чиновника Главного Управления и потому обрадую вас: с недавних пор мы обладаем новым оружием. Не только Надмирье, но самые могущественные гости из дальнего космоса, явись они на Землю, будут укрощены в момент. Наше открытие в состоянии спасти планету от половины известных сейчас глобальных природных катаклизмов, прошу заметить это! А от второй половины бедствий мы придумаем, как избавиться! – генерал засмеялся нездорово. Валевский, уязвлённый до глубины души, мог поклясться – смех, во всех отношениях солдафонский, тем не менее звучал с внутренним надломом.

Генерал явно был не прочь скоротать время в компании аналитика Главного Управления: омега-транспорт даже в личном транспортном канале нарочно медленно проходит путь от внешних шлюзов в риф, ожидая, когда в пропускной санитарной зоне будут готовы результаты медицинского контроля. И если в транспорте ехал носитель небезопасного штамма, придётся возвращаться и генералу, и эксперту ГУ, и любому из пассажиров – на повторную санобработку…

– Согласитесь, – говорил Ли Оберманн, – гарантия спасения человечества от ужасов Армагеддона стоит того, чтобы масштабно испытать оружие, не дожидаясь часа икс? Через несколько дней мы продемонстрируем миру нашу мощь. Это и есть главная и конечная цель развязанной три года назад конфронтации между Морем и Сушей. Теперь население Колоний достаточно подготовлено к тому, чтобы, не дрогнув, нанести главный удар, покончить с затянувшейся войной и в веках утвердить своё могущество на планете.

– Но… – только и смог выдохнуть Валевский, выслушав явно заготовленные цитаты из будущего генеральского выступления. Его свежие раны заныли, аналитик усилием воли справился с подступившей тошнотой и головокружением. Шокирующая догадка пронзила сознание:

– Вы собираетесь испытывать новое оружие на русском Дальнем Востоке и в Китае – на территориях, не принимающих участие в войне, – устало сказал он.

– Чувствую профессионального аналитика! – улыбнулся генерал и добавил с интонацией странной и противоречивой: – Сибирь и Китай – идеальный плацдарм. С одной стороны, безбрежные заснеженные пространства послужат буферной зоной, с другой – государство, исторически страдающее от перенаселения. То, что эти страны не принимают участия в войне, тоже важно: у Совета Надмирья не останется никаких сомнений, что мы хотим не просто победы в Южном полушарии и безопасности для рифов – мы заявляем свои права на всю планету.

Потрясённый Валевский попытался что-то ответить и не нашёл в себе силы.

Заметив бледность своего собеседника, Ли Оберманн сделался серьёзным:

– Что вас так удивляет, мистер Валевский? Любые сверхтехнологии, наши или от внешних, не должны появляться в свободном маркетинге: последствия могут быть неконтролируемые. Планете необходима сверхдержава. Это гарантирует то, что интеллекты стекутся в одно место, и передовые достижения будут находиться в контролируемом пространстве до тех пор, пока время не укажет на степень их полезности или пагубности для человечества. Друг мой, будет лучше для всего человечества, если этой сверхдержавой станут Подводные Колонии. Я верю в нашу способность мудро управлять миром и никогда не верил в здравомыслие внешних.

Валевский впервые переживал такое лобовое столкновение с одиозным сознанием. И вся военная мощь Моря сосредоточена в руках этого человека.

Арт сказал себе, что пойдёт до конца, но не даст генералу осуществить…

Что?

Что осуществить?

То, о чём говорит вояка, нельзя назвать иначе чем шовинистическим бредом и манией величия.

Валевский отвёз отчёт в Главное Управление, отдал доклад руководству и, уже ничему не удивляясь, узнал, что попасть домой не судьба: сотрудники ГУ в ближайшие пять дней лишены возможности уходить из офисов. В такой режим перевели все правительственные учреждения, имевшие хоть какое-то отношение к государственным секретам.

Генерал Ли Оберманн действовал напролом.

Времена торжества не разума, но грубой силы наступили. И не в Надмирье, а в Подводных Колониях.

* * *

К исходу первых суток нашего заточения в Главном Управлении Валевский подошёл ко мне, и квадратная его рожа была решительной и неподвижной, словно вырезанная из камня. Догадываюсь: ночью он, как и я, проигрывал все возможные варианты дальнейших событий, так что, когда Валевский открыл рот, я был готов услышать именно то, что услышал.

Знаю: мои щёки заросли щетиной и сейчас щетина нелепо контрастирует с новой расцветкой волос. Валевский, вежливый тип, потягивает носом, молчит, соображает; а ведь от меня на весь отдел должно разить тонизирующей жвачкой.

Мне надо перестать испытывать его терпение: Арти тревожится. Он рассматривает меня со сложным чувством, в котором всё: и тревога, и недоумение, и вопросы без ответа, и превосходство старшего… Когда это ты заделался старшим, а, молокосос, – вчерашний выскочка из Университета? Ты признался, что после возвращения от внешних чувствуешь свою инаковость. Так чувствует себя взрослый, остановившийся понаблюдать за детьми, играющими в наивные забавы его детства, – верно я угадал? Что ты скажешь, когда узнаешь, что догонялки на самом деле всего лишь прикрытие для тех, кто играет в прятки?

Валевский смотрел на Марка, пытаясь разобраться в своих чувствах:

«Я не простил тебе Зелму, инсуб. «Секс дружбе не помеха», – так ты говорил? Ладно, проехали. Я закрыл на всё глаза, инсуб. В конце концов, и в этом ты верен себе. И ты по-прежнему единственный, в чьём участии я нуждаюсь больше всего. Нет, даже не так. Твоё участие мне жизненно необходимо. Нет, не мне, – теперь ты нужен делу».

– Я должен остановить войну! – произнёс Валевский, не в состоянии и дальше нести в одиночку тяжкий груз сомнений.

Война с Надмирьем подняла столько мути в Колониях и на поверхности и поднимет ещё больше, если он будет оставаться молчаливым статистом. Пришла пора действовать. Правильно ли то, что он задумал, или нет, – Арт согласен держать ответ за всё. Если у него есть шанс повлиять на события, он обязан сделать это.

Я смотрю на тебя и вспоминаю наше знакомство четыре года назад, и покупку крошечного Полосата, и твоё восхищение красотами Союза, и вызывающе красногубую Лили, нарисовавшуюся в кафе «Тридесятого царства», чтобы увести меня на задание, про которую ты подумал совсем другое… Арти, дружище!

– Артемий Валевский, бездна, где ты болтался целый год?!

«Мда… демоны моря тоже плачут. Ещё как плачут».

Валевский увидел, что Эйджи словно включился; по крайней мере, на мятой физиономии ожили и засияли глаза. Большего в его нынешнем состоянии нельзя было и ожидать.

У аналитика потеплело на душе, он сказал:

– Мне кое-что нужно сделать, но понадобится твоя помощь, Марк.

Я молчу. В конце концов, имею полное право не знать, что у тебя в голове. Я молчу. А ты слегка нервничаешь. Не дрейфь, Арт!

Но молчание не может длиться вечно, и я спрашиваю:

– Чего ты хочешь? Ты хоть понимаешь, что это пахнет пожизненным заключением? Ты в своём уме? В одиночку остановить мировую войну? Герой! – ругаюсь непритворно, потому что реально боюсь. Развязка близится. Я слишком хорошо знаю Оберманна. Жаль, что не успел узнать, кто всё-таки стоит за спиной папаши гениальной и уродливой Мо?

Валевский настороженно подбирается:

– Откуда ты знаешь, что у меня на уме? Что я хочу остановить войну и как именно я хочу это сделать?

Я прокололся. Откуда знаю, что у тебя на уме? Вот молодчина, допёр наконец. Это через три года знакомства!.. Но сейчас не до разъяснений проникновенных наших взаимопониманий, и давай-ка, дружище, вернёмся в тему:

– Мы оба знаем Главное Управление, его секреты и свои возможности. Вариантов у нас немного.

Арт кивает:

– Завтра утром все сведения моего отчёта, пакет Кавалли-Борджия и решения ГУ, касающиеся стратегии войны, должны попасть в прессу.

– Самоубийство! – шепчу я. Крепко зажмуриваюсь и трясу головой: сказывается недосыпание последних пяти дней, глаза просто выворачивает наизнанку. Думаю: «Это не человек, это смотрит рок. За что мне… за что нам такое? И почему – нам?» От тягостных предчувствий тяжело на сердце. Ещё бы, игра подходит к концу, а я и не жил вроде…

Мне страстно хочется туда, где одуряюще бьёт по ушам музыка: так, что вибрирует тело, светясь и бликуя в сполохах данс-фонарей. Воспоминания тысячами нитей тянутся к оранжереям и кварталам Союза, к суетливым в час пик такси, к девушкам со стройными ногами, нет, извини, дружище, тебе лучше этого не знать, – к одной девушке, с тёплыми маленькими коленями совершенной округлой формы, эти колени я прикрывал ладонями – вот так… К котёнку, к стаканчику коктейля… О-о-о…

Валевский стоит рядом. Он всегда пресный, а сейчас ещё и придавлен сознанием ответственности за дело, которое предстоит совершить. Почти дыша мне в лицо, говорит:

– Марк, у тебя есть знакомый редактор… Впрочем, что я? Ты волен выбирать. Сам знаешь, сгорит одна шестая Суши, но рифам на это будет начхать. Правда, потом, через несколько лет, настанет и наш черёд… Аналитика – страшная штука… А-а, что говорить?! – он в задумчивости хватает лист с моего стола.

Отдай лист, парень!

Отдай лист!

Валевский успел скомкать псевдобумагу. Он любит метать бумажный комок в маску морского дива, висящую у меня на стене: прямо в раззявленную клыкастую пасть. И никогда не промахивается. Так он делает, когда одержим какой-то проблемой. Но сейчас, косясь на меня, медленно расправляет смятый лист. Разворачивает. Кладёт на стол, придерживая края большими ладонями с пальцами музыканта, с чечевицами гладких ногтей. На обратной стороне страницы со столбцами цифр маркером выведена карта Северного полушария планеты, вид со стороны тихоокеанского побережья. Канадские территории в огне и Суша в чёрных крестах, – я опять вспоминал об отце. Арт знает, как погиб старший Эйджи, и знает, что я всегда рисую одно и то же, когда вспоминаю…

Дружище смущённо пятится к выходу, за дверь с указателем «Инженер Службы управления беспроводных омега-транспортов»…

– Попытаюсь сделать всё один. Я не имею права втягивать в это ещё и тебя.

Удручённо говорю:

– Я с тобой, упрямый ты идиот. Великая Глубь не рожала таких придурков! Как будто не знаешь, что всё мало-мальски важное хранится на о-бумаге, и электронные документы после распечатки тщательно стираются нашей же электроникой? Ноу-хау подводников: шиш вынесешь секреты, если они весят тонны и занимают кубы пространства! И ты знаешь, что только я имею законный доступ в отдел, где лежат миллионы страниц.

Но аналитик плюнул на логику и ещё пытается что-то возражать:

– Можно организовать пропажу твоего о-сканера, более совершенного прибора в ГУ не найти. Я отсниму архивы и возьму всю вину на себя. Ты пострадаешь лишь за разгильдяйство. И, знаешь, дружище, твой начальник вряд ли удивится.

Ну это уж слишком! Странно, но твои слова больно задели. А ведь совсем недавно я был не прочь без конца иронизировать над собой…

Я приглушаю молнии, мечущиеся в зрачках:

– Даже если сканировать стопками, насквозь, не раскрывая папки, тебе предстоит перелопатить центнеры бумаги – и на всё максимум одна ночь. Утром станет известно, что в архив проникли. Нет, проклятый говнюк, мы сделаем это вместе.

Прошло несколько часов, заполненных непрерывной лихорадочной деятельностью: сканирование оказалось гораздо более трудоёмким, чем мы могли предположить. Но вот кубо просигналил нам, взмыленным и смертельно уставшим: передача информации закончена. Из военного отдела архива Главного Управления в службу новостей ушло всё, до последней страницы.

Теперь нет смысла скрывать от друга правду. Ту её часть, которую успею рассказать.

Отрываю глаза от оптикона.

Медленно, очень медленно, поворачиваюсь на стуле.

Выдаю:

– Арт, у генерала Оберманна нет сверхоружия. Поверь, если бы оно существовало, я сделал бы так, чтобы лаборатория «Нуво» была уничтожена вместе со всеми злыми гениями, задумавшими испепелить Надмирье. Как полковник СУББОТ, я контролировал именно этот объект. Главную задачу СУББОТ – безопасность, безопасность и ещё раз безопасность – ты, надеюсь, не забыл.

– Полковник СУББОТ Марк Эйджи!.. Вот оно что! Твоя война была здесь…

– Э-э… Чего стоило отвертеться от настоятельных предложений (читай – приказов) высших офицеров, жаждавших заполучить меня в штаб Армии Моря! – невесело смеюсь.

Валевский разглядывает меня так, как будто видит впервые.

Выпрямляюсь: грудь выпуклая, развёрнутые плечи. Фиксирую спину – в СУББОТ немало внимания уделяли нашей выправке. Тело свидетельствует. Но лицо… лицо оставляю открытым. В конце концов, не в почётном карауле у омега-т стою. Смотри, читай, да, вот такой у тебя друг: бесконечно усталый, с припухшими веками, с запавшими глазами, со щеками, прикрытыми запущенной, словно наклеенной бородкой завсегдатая столичных клубов. С агрессивно-пятнистой раскраской волос – нелепым обрамлением лица тридцатидвухлетнего полковника.

– Серый кардинал из службы СУББОТ… – итожит Арт.

Молодец, соображает.

– Оберманн доводит начатое дело до логического конца, – говорит Арт, – он идёт к власти. Осталось узнать, почему ему позволили делать это противозаконным путём? И чем на самом деле занимались в «Нуво»?

– Кибернитом.

– Договаривай! – торопит Арт.

Видимо, у нас и ощущение времени одинаковое…

– Их интересовал кибернит – сначала как энергопреобразователь, затем, благодаря прозрению Мо, как создатель пространственных тоннелей.

«Нуво» оправдала своё название. В этой лаборатории начинается новая эра, Арт. И я тому свидетель. Космос и так слишком долго ждал человека. Профессор Мо работала с фанатичным упорством, ей нужен был выход в космос. Не для себя, для всех нас, для подводного человечества. А её отцу нужна была война. Опять же, не для себя: ради спасения народа Моря. Умница Мо понимала, что с такими мотивами папашу Оберманна не сдержать. Она отодвинула сроки заказа главнокомандующего, а сама тратила ресурсы военного ведомства на выращивание кристаллов кибернита с нужными свойствами, затем на его испытания. Шла в обход, проявляла инициативу, презрев указания, – для всего этого есть забытое слово: ловчила. У нас, ты знаешь, за такие дела можно заиметь коррекционный браслет. Ведь от «непохожих» можно ждать чего угодно. А Мо – стопроцентная «непохожая». Первая такая за двести лет. И потому её оставили.

– Вслед за дочерью Оберманна всё чаще стали рождаться дети с непроницаемыми зонами кортекса, – задумчиво произносит Валевский, мучимый сомнениями: откуда ему известно то, что не может быть известно наверняка?

Я догадываюсь о его сомнениях по движению губ, в растерянности выдохнувших одно слово: «Оракул».

Ага, значит, ты ходил к Оракулу? Ну-ну! Однако крепко тебя прижало, друг, что побежал за советом Мудрых. Каюсь, слишком часто оставлял тебя без своего участия.

Я говорю:

– То-то и оно, Арти. Я ведь тоже из «непохожих». И моя жизнь должна была быть очень короткой: из утробы матери да в конвектор. Часто я думаю: не потому ли она, эта жизнь, так опупенно, сказочно, божественно привлекательна?!

А вот ты, – я подступаюсь к другу, – ты кем себя чувствуешь после кражи документов?

Валевский согласно кивает. Что он может ответить? Что могут добавить слова, если ясно и понятно и не требует доказательств: нормальному аналитику и в голову не пришло бы сомневаться в деятельности Главного Управления, а тем более стать на пути системы…

И снова Арт обдумывает то, что у меня дар озвучивать мысли, которые этот молчун просто не находит нужным произнести. Что бы ты делал без меня? Мой язык, горло и связки делают твою работу, приятель!

Несколько секунд мы просто смотрим друг другу в глаза.

Это необходимо.

И чем дольше мы знакомы, тем более необходимо: после таких гляделок приходит ощущение законченной полноты и взаимопонимания. Многое из того, что нужно обозначить словом, становится лишним, и рваного обрывочного разговора вполне хвата….

– Только война способна вывести подводное человечество из состояния счастливого сна, в котором мы всё больше замыкались в себе. Профессор Мо чувствовала, что в действиях генерала Ли Оберманна есть особая правда. Любой Золотой век когда-нибудь заканчивается, Арт…

– Мы застали конец Золотого века. Пожалуй.

– То, чем блефовал генерал, – универсальное оружие – существует. Изобретено учёными Надмирья. И оно будет пущено в дело рано или поздно.

– Против Колоний, – кивает аналитик.

– Против Колоний, – эхом отвечаю я. – Внешние надолго замуровали бы нас, и время Первого Вдоха настало бы лет через сто.

Арт снова кивает:

– На Суше способны на самоуничтожение, я в этом убедился. Энергетический голод скоро даст о себе знать, и тогда у внешних найдётся повод для любых безумств.

Не знаю, почему мне так важно оправдаться за то, что я сделал:

– Арти, мы не могли контролировать всё, что происходит на поверхности. А контроль за оружием такой мощности необходим. Оставался один выход: самим вскрыть нарыв. А для этого нужно было сначала выйти. А затем взять в руки скальпель и перепачкаться в чужой и своей крови.

Валевский потрясён. Его давит не сама постановка дела, а нравственная сторона вопроса, его пунктик.

Я болван, я совсем забыл – у парня сильная контузия, зачем было так прямо? Да его может убить моя правда…

– И тогда Подводные Колонии развязали войну между Сушей и Морем. Начали с грандиозной провокации: отдали на заклание двести человек, из них девятнадцать детей, и базу КС… – Арт уверенно, словно ставит точку, припечатывает:

– Признайся, это сделал ты.

– Да. Это сделал я, – отвечает за меня полковник Эйджи. Полковнику Эйджи во что бы то ни стало нужно успеть исповедаться, а времени в обрез.

Арт несколько мгновений стоит неподвижно. Ранения напомнили о себе: я вижу, как бьётся синяя жилка под неестественно белой полосой шрама на его виске.

– Я с тобой, Марк, дружище! – выдыхает он.

Мне становится легче.

«Как камень с души», – говорили предки.

Я хлопаю Арта по спине, он колотит кулаком в мои рёбра. Мы не успеваем сказать друг другу всё, что хотели сказать. Остаётся лишь попрощаться.

Главное Управление оживает; открываются входы. Вот и те, кто пришёл за нами…

* * *

Валевский видел охрану, профессионально оттеснившую его от инсуба.

«Ребята побывали на поверхности», – отметил Арт. Он без колебаний шагнул вперёд, чтобы заявить о разглашении секретных материалов, ушедших с его о-кубо по служебному каналу инсуба, и увидел поверх плеча ближайшего охранника: рука Эйджи вскинулась в натренированном молниеносном движении, дуло нацеленного на аналитика о-пласта осветилось пепельно-розовым.

Марк снова опередил.

* * *

Через несколько часов прима-газета Союза «Информация проверена» разместила первые страницы материалов из архива ГУ, потеснив остальные рубрики. И была закрыта правительством, не определившимся, как относиться к тому, что огласке преданы закрытые документы Главного Управления. Второй электронный источник новостей, «Вестник», продолжил печатать сенсационные статьи. И эту лазейку быстро перекрыли. Тогда еженедельник «Сибирь легендарная» подхватил эстафету. За ним – «Новая Канада», «Наука и современность» – правда изливалась лавиной. Каждое агентство старалось завладеть хоть толикой информации, вырвавшейся на свободу. Население Подводных Колоний бушевало и требовало немедленной отставки правительства, подмятого военщиной. Открылось, что сверхоружие генерала Оберманна так и не было создано, – лаборатория «Нуво» отчиталась за проведение исследовательских работ в другом направлении. Ли Оберманн оказался инициатором и исполнителем расправы над агентом Гипносом и невинными жертвами начала войны. Предвидя, что будет осуждён сразу по нескольким статьям, бывший капитан бота «Тритон», главнокомандующий Армии Моря самоустранился, пустив разряд из о-пласта себе в висок.

Валевский узнал об этом с опозданием, лишь выйдя из университетского медицинского госпиталя. Эйджи знал, куда стрелял: неопасное для жизни ранение для потрёпанного войной аналитика вылилось в сутки беспамятства и неделю лёжки на больничной койке в полной изоляции.

А тем временем на поверхности главы федераций Надмирья поспешили использовать благоприятный момент и сообща нанесли сокрушительные удары по базам Моря. Сбылось пророчество Оберманна, люди Суши оказались на редкость единодушны в одном: в стремлении уничтожить цивилизацию подводников.

Подводные Колонии достойно предупредили нападение. А после… После мир, затаив дыхание, наблюдал, как соперник ставит мат в три хода и опрокидывает шахматную доску, наскучив игрой со слабым противником. Море объявило о введении моратория на любые военные действия в любой точке земного шара и, верное заветам почившего главнокомандующего, которого теперь называли не иначе как предтечей новой политики, обозначило вполне определённо, что, как обычно, ВТОРОГО ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ НЕ БУДЕТ.

Впервые Подводные Колонии открыто и недвусмысленно заявили о том, что в состоянии контролировать всю планету.

Кроме того, в ультимативной форме потребовали рассекретить лаборатории, создавшие то, от чего нет спасения.

Мир замер в тревоге.

Но боялись теперь не Моря. Боялись, что у кого-то в Надмирье не выдержат нервы и страшное оружие всё-таки будет пущено в ход.

Пресса и телевидение Суши ухватились за цитату, родившуюся задолго до Первого Погружения:

«Физики, создавая самое страшное в истории человечества оружие – атомные и водородные бомбы, парализовали возможность решения политических вопросов военными средствами глобальных масштабов. Оставили только лазейку локальных конфликтов. Причем советский физик Андрей Сахаров делал это совершенно осознанно и целенаправленно. Сделать такое оружие, чтобы у политиков отшибло само желание воевать».

Валевский выступал перед общественностью Колоний, доказывая, что война – тупиковый путь, но в сложившейся ситуации даже послевоенное силовое сдерживание – тоже тупик и не решает ни одной проблемы.

«Человек, в одиночку предотвративший гибель цивилизации!» – кричали заголовки газет, пестревшие портретами бывшего правительственного чиновника Артемия Валевского.

Риф Новая Россия гордился своим героем.

Щепетильное в вопросах генеалогии население и раньше носилось с национальным происхождением любой знаменитости, будь то учёный, или спортсмен, или кинодива. Теперь же в почвенническом раже Новая Россия просто захлёбывалась хвалебными лозунгами в адрес Валевского. Но Арт понимал, что и в родном рифе человека, выдавшего корпоративные секреты, пусть даже для спасения мира, никто не ждёт на службе. Приходилось строить жизнь с нуля, а для этого лучше подходил столичный Союз.

Зелма Даугава Вилкат держалась рядом, разделяя его суматошную жизнь, овеянную славой и неустроенностью. Им обоим необходимо было узнать, что случилось с Марком Эйджи, – отныне всё, что ни предпринималось, было подчинено этой единственной задаче, по какой-то таинственной, невероятной причине сделавшейся неразрешимой.

Марк Эйджи исчез сразу после того, как информация прорвалась наружу, и личность его ушла в тень, несмотря на все старания Валевского реанимировать память друга. В службах, куда он обратился как обыкновенный гражданин, разыскивающий пропавшего друга, его переадресовывали до тех пор, пока не осталась последняя инстанция. Ему назначили время и место: предстояло явиться на военно-медицинскую кафедру родного университета «Союз».

Не зная, к чему готовиться, Арт прибыл в назначенное время. Его встречали двое: представитель СУББОТ и профессор пси-контроля.

Присутствие второго настораживало.

Офицер Службы безопасности твёрдо отчеканил:

– Вы не можете ходатайствовать о поиске без вести пропавшего полковника СУББОТ, резидента Марка Эйджи. Более того, вы не можете запрашивать информацию об этом лице.

– Почему? – Арт весь превратился в слух.

Офицер СУББОТ и профессор тихо обменялись парой фраз.

Оснований для подобного отказа немного, а учитывая сохранившийся за Валевским статус бывшего сотрудника ГУ и высокий коэффициент-пси, позволявший пользоваться доступами к информации разных уровней и степени тайны, у них вообще один повод отклонить запрос: внезапно наступившая умственная неполноценность истца.

Ответ оглушил и поверг в смятение.

– Господин Артемий Валевский, сэр, – произнёс профессор, чувствуя некоторую неловкость оттого, что ему выпало озвучить это. – Ваш нью-джи настолько высок, что запрос информации о Марке Эйджи должен был быть удовлетворён немедленно.

– Но не был удовлетворён даже частично, – наступал аналитик, тщательно скрывая внутреннее беспокойство. – Если дело только в высокой степени секретности, то я готов хранить без разглашения, – он поспешно отозвался стандартной фразой, означавшей, что нечто неординарное останется при нём до тех пор, пока этого требуют интересы общества.

И смутился собственных слов так, что побагровели уши, бисер холодного пота выступил на висках.

«Ты уже выдал то, что не подлежало разглашению!»

В нём взыграло мужское самолюбие.

Если за рухнувшей карьерой ставят крест на его статусе, он примет удар судьбы с достоинством, как боевой офицер. Во взгляде профессора Арт не прочёл неодобрения. Наоборот, тот с уважением окинул взглядом осанистую фигуру перед собой. Длинная хакама и короткий, в талию, китель придавали силуэту аналитика, широкого в плечах и узкого в бёдрах, совершенную форму песочных часов.

Профессор мягко, но раздельно и отчётливо, нажимая на каждое слово, произнёс:

– Вы и Марк Эйджи являетесь симбиотами. Симбиотические связи в последнем поколении подводников стали наблюдаться всё чаще. Но у вас и вашего друга эти связи с течением времени становятся всё плотнее. Правополушарные маркеры подобные, левые содержат несколько абсолютно идентичных микрозон. Нам ещё предстоит разобраться в этом феномене. Поэтому, и только поэтому, сэр Валевский, вам нельзя доверить информацию о симбиоте: возможны непредсказуемые последствия, вплоть до маниакальных идей и пограничных состояний. Так будет лучше для вас и для вашего эмоционального двойника.

Поверьте, Марк Эйджи остаётся гражданином Моря, и все законы для граждан Моря распространяются и на Марка Эйджи. Ситуация безупречно контролируется. Нарушений нет и быть не может.

Такого Арт не ожидал.

Это был конец.

Потрясение стало настолько сильным, что Валевский дал поместить себя на больничную койку. Лично для него поиски Марка сделались невозможными. Оставалось надеяться лишь на то, что информация сама найдёт себе дорогу.

* * *

Отношения с Зелмой Даугавой не стали продолжением их короткого романа. Встречи двух старых знакомых, одиноких и объединённых общими воспоминаниями, – не более.

Они мало говорили, но визиты друг к другу приносили хоть какое-то облегчение.

Оба, и он, и она, навещали Анну Эйджи, но являлись только поодиночке. Единственный совместный визит Валевского и Зелмы Даугавы Вилкат вызвал ярость матери инсуба, обвинившей Артемия в том, что он украл у сына всё: свободу, девушку, а может, даже жизнь.

Анна Эйджи красилась ещё более ярко и с ещё большим рвением пыталась победить возраст, оставивший и на неувядающей леди свои отметины…

У Зелмы Валевскому было удобно скрываться от публики и журналистов, не лезших в личное, – к счастью, у подводников закон к этому строг. И Арт пользовался возможностью просто развалиться в кресте-шезлонге, пока хозяйка маленькой квартиры работает за о-кубо. Арт успел познакомиться со всеми объёмными барельефными рыбами, которые скользили по поверхности стен в комнате Хранительницы книг. Рыбы шевелили плавниками, затаившись в кущах водорослей, но после нескольких визитов Валевского перестали прятаться от него. Стены меняли цвет в зависимости от времени суток, медуза выплывала ровно в двадцать два ноль-ноль, через час по дну шарил скат-хвостокол. В полночь кубо-кубо стен показывал переполох морских тварей: нарядная крылатка преследовала рыбью мелочь. По признанию Зелмы, жемчужница, реагирующая на настроение хозяйки, давно не открывала створки. Зелма пробовала притворяться счастливой, пытаясь обмануть индикатор настроения, но моллюск не повёлся, и Валевский так и не увидел редкостную розовую жемчужину грушевидной формы…

Тёмные глаза Зелмы прикрывали подвижные веки, глаза казались узкими и неестественно длинными. Валевский находил их выражение диким, и это контрастировало со сдержанно-неподвижным выражением лица. Странно, как он раньше не замечал?.. Эта женщина лишь однажды позволила себе быть необузданной, и он повёлся и уступил. Но нельзя дважды войти в одну реку: прежнего чувства не было. Наоборот, закончилось всё каким-то отупением; обоих терзала смутная, но ощутимая вина перед канувшим в безвестность Эйджи. Инсуб оставался им дорог, каждому по-своему. Вот, пожалуй, главная причина встреч этой пары – вместе легче было пережить утрату.

…Валевский постоянно вспоминал лицо аргентинской певицы, её открытый в пении рот со слегка трепещущими от сдерживаемого чувства свежими и полнокровными губами. Ему хотелось видеть Агилар снова, снова вдохнуть аромат её духов и мягкий запах головки ребёнка, которого держал на руках…

Будущее было темно. Как на суше во времена прапредков. Закрытая карта.

…Ближе к ночи в его квартире на о-кубо возникло бледное лицо Зелмы Даугавы:

– «Волной, гонимой бурями, явись!» – таинственно произнесла она, и цитата из модной поэмы прозвучала зловеще. Она хотела сообщить что-то важное. Нужно было встретиться.

Арт вошёл в скоростной лифт и через бесчисленное количество этажей и тоннелей, через миракль просторной панорамы Союза, пробивая энергетические мембраны ложных изображений перспектив улиц, прибыл в новострой: восточный сектор расширявшегося столичного рифа отвоёвывал всё новые площади у бездны.

Арт привычно прошагал семьдесят крупных плоских камней, по которым лишь и можно было перейти мелкую чашу фонтана, наполненного водой и визгливыми дошкольниками, которых везли сюда со всех секторов: купаться и кататься в маленьких лодках. Он вошёл в квартиру Зелмы, дверь закрылась, отрезав бывшего аналитика от звенящих на все лады высоких детских голосов, плескавшихся, как и вода фонтана, под самыми стенами жилья Зелмы Даугавы Вилкат. Оставалось ещё время до возвращения хозяйки. Валевский чувствовал, что тревожится и голоден или, наоборот, голоден и потому взвинчен. Он покинул квартиру, снова перешёл фонтан по каменной дорожке и свернул в ближайшее кафе. Там заказал суп минестроне, но без фенхеля, – ужин для Зелмы, и руллы для себя, всё в термопосуде. Опустил в пакет бульонные чашки. Он любил руллы за изысканность упаковки, за прилагавшиеся к ним салфетки, ножи и фигурные ложки: всю ту церемонность, с которой полагалось поедать кушанье, напоминающее большие пельмени с пряной начинкой, отлично гармонировавшей со вкусом пюреобразного соуса и цветными звёздочками овощей.

Задержался, чтобы подождать заказ для Зелмы: минестроне без фенхеля должен был прийти из северо-западного сектора, а это занимало чуть больше времени. Арт разглядывал витрину, соблазнился свежими пирогами с начинкой, прихватил каждого по куску, рассчитался карточкой с прохудившимся счётом и поплёлся в квартиру с салатовой упаковкой от «Гурмана», которую, обхватив здоровой рукой, нёс перед собой.

Зелма ещё не вернулась.

На его запрос пришёл ответ: «Ужинай без меня».

К тому времени, когда явилась Зелма, Арт был сыт и предложил ей содержимое пакета.

Зелма отказалась.

Ей было не до еды.

– Тебя показывают по уличным кубо-кубо в вечерних новостях, – сказала она и добавила: – Да, герой действительно должен быть один.

Тёмными мудрыми глазами глянула на Валевского.

– Герой должен быть один… откуда фраза? – отозвался тот, подобравшись. И невольно отметил движения беспокойных рук Зелмы.

Наследная Хранительница книг погладила корешок одного из своих бумажных сокровищ. Устало пояснила:

– Так назвали свою книгу два соавтора из двадцатого века, писавшие под псевдонимом Олди, – создатели неолегенд. У Геракла, заявили они, был брат-близнец, на пару с которым он совершал все свои подвиги. Но боги решили, что подвиг вдвоём не так поражает воображение смертных, и брат Геракла ушёл в тень.

– …герой должен быть один… – с горечью повторил Валевский.

Внутри натянулась тонкая струна, лицо полыхнуло жаром, он взорвался:

– Да я проклинаю свою славу миротворца! Это я, я виноват во всём, что случилось с Марком, я подставил его! Нужно было пометить своим именем информацию из архива, принять всю вину на себя, а не выжидать в глупой и трусливой надежде!..

– Невозможно. Знаешь сам. И Марк не допустил бы этого. Он позаботился даже о том, чтобы ты не стал свидетелем его ареста. Марк! Он всё предвидел, всё просчитал. И ушёл в тень.

– Больно же ты бьёшь! – прошептал Валевский. – Для этого меня позвала?

– Прости, Арти, я больше не могу притворяться. Всё так плохо! Марк слишком глубоко завяз в этой войне. Но ты не виноват в том, что случилось. Накануне тебя видели выходящим из о-тэ чуть ли не в обнимку с генералом Оберманном, потому и не решились схватить сразу. А потом было поздно. У них просто не дошли руки. Не вини себя. И прости мне эту выходку, если можешь…

Арти простил: эта женщина любила Эйджи.

– Выпей воды. Ты в порядке? – сказал он, со стаканом в руке подступаясь к ней, несчастной, устыдившейся, подавленной.

Зелма призналась:

– Мне нездоровится. Сегодня я узнала, где Марк. И мне трудно справиться с этим…

– Что же ты молчишь?! Что ты узнала?!

– У меня месяц ушёл на поиски рыжего…

– Счастливого Полосата? – перебил Арт, торопя её. Он впервые вспомнил про кота Марка, о котором совершенно забыл в болях, суете и волнениях последних недель, под грузом обрушившейся на него славы, популярности и тревоги за друга.

– Да, – ответила Зелма. – Я искала Полосата, чтобы выйти на его хозяина.

Валевский весь превратился в слух: а ведь Зелма на правильном пути!

Бездна, почему это не пришло ему в голову?

Учёт дорогих нанокити ведётся строжайшим образом. Для Полосата подыскали других хозяев, вряд ли Марк завещал его кому-нибудь. Анна Эйджи к рыжему толстяку была благосклонна, но не более. К тому же Анна не стала бы тратить сумасшедшие, по её мнению, средства коту под хвост – это были её слова. Значит, кити перешёл к незнакомым людям. В любом случае причина смены хозяина обязательно где-то фиксируется…

– Где Марк?!

Несчастный вид и бледность Зелмы не обещали ничего хорошего.

Зелма ответила сухим потрескавшимся голосом:

– В первые часы скандала Марка не просто взяли под стражу, они умудрились моментально подвести его под юрисдикцию кибер-суда. Железка осудила его на пожизненное заключение за «вопиющее нарушение служебных обязанностей, повлекшее серьёзные нарушения работы государственного аппарата и угрозу безопасности рифа».

Арту показалось, мир перевернулся. Он упёрся ладонями и лбом в стену, это принесло хоть какое-то облегчение, прохлада выпуклого зигзага морской травы на стене холодила разгорячённый лоб.

Процедил сквозь зубы:

– Лучший инженер СУББОТ, сотрудник Главного Управления угодил под суд роботов?! И с позорной формулировкой, придуманной для последнего раздолбая?! А ведь это я во всём виноват!

Накатил приступ слепой ярости, о котором его предупреждали врачи, откачав после четвёртого ранения – того самого, из о-пласта инсуба. Валевский метался по комнате. Рыбы, скользившие в экранах стен, испуганно бросались прочь и исчезли все до одной, растения выцвели, а потом померкли экраны.

Драгоценная книга Зелмы, гордость семьи Вилкат, украшение дома, упала под ноги Валевскому, раскрылась. Взгляд его ухватил крупно набранную надпись, и это заставило его остановиться.

Арт справился с дыханием.

Он долго не сводил взор с неизвестной древней фразы: «И дым отечества нам сладок и приятен».

– И дым отечества нам сладок и приятен… – прочитал он вслух задумчиво.

Поднял голову:

– Кажется, я знаю, что можно сделать!

Впервые в его голосе звучала уверенность.

– Боюсь, мы бессильны, – ответила Зелма, стараясь не глядеть в лицо Арту, – я не хочу убаюкивать себя напрасной надеждой. Будет больно, когда истает даже надежда. Вырвать Марка из полностью роботизированной тюрьмы не легче, чем взломать разом всю электронику планеты. Нам нужно смириться.

Она опустилась рядом с книгой, обняла колени; спина её предательски вздрагивала.

Из полузакрытых глаз катились слезы, принёсшие не облегчение, но горечь непоправимой утраты и сильную боль в висках.