1

Фонарь, залепленный мокрым снегом, освещал автобусную остановку тусклым светом. Была почти полночь. На остановке не было никого, кроме чёрно-белой кошки, свернувшейся клубком на скамейке в углу.

Когда на остановке появилась женщина и села на скамейку, кошка поднялась, бесшумно подошла к ней и стала тереться ухом о заснеженный рукав пальто. Кошка тёрлась и тёрлась, но женщина не обращала на неё внимания. Тогда кошка замурлыкала и несколько раз носиком дотронулась до неподвижной руки. Но и это не произвело на женщину никакого впечатления. Кошка осторожно подняла лапку и поставила её мягкой подушечкой на колени посетительницы автобусной остановки, но та опять никак не отреагировала. Тогда кошка поставила вторую лапку и через мгновение уже сидела на коленях, где чувствовала себя намного уютнее, чем на засыпанных снегом холодных досках скамейки.

Женщина подняла руку и несколько раз машинально провела по мягкой спинке. Кошка встала на лапки и улеглась на другой бочок, подставляя свою чёрно-белую голову под ставшую почему-то снова неподвижной руку. Женщина ещё несколько раз провела рукой по мягкой спинке, так же машинально, как и раньше.

Она смотрела в одну точку перед собой, почти не моргая. Как кошка ни старалась, вывести из оцепенения позднюю гостью автобусной остановки ей это не удалось, и последние кошкины надежды на тепло и ласку заглушил звук приближающегося автобуса. Жёлтыми фарами прорезал он полоску света в полуночном мраке, женщина встала, а кошка с отчаянным «мяу» кубарем полетела на землю.

Это жалостливое «мяу», полное обиды и разочарования, сделало то, чего кошка так настойчиво и безрезультатно добивалась: оно вывело женщину из оцепенения. Только теперь она заметила, что в её холодном безрадостном мире был ещё кто-то, не менее одинокий, чем она сама.

Автобус со скрипом раскрыл дверь. Женщина поспешно наклонилась, подняла с земли кошку, посадила её на скамейку, и поспешила к распахнутой двери. Когда же дверь за ней захлопнулась, прежде чем пройти вперёд по салону и занять какое-нибудь место, она бросила тревожный взгляд на оставшуюся на скамейке кошку. Ей показалось, что кошка как-то обречённо отвернулась от неё, свернувшись клубочком. Автобус тронулся, но женщина всё смотрела и смотрела на пушистый комочек, слегка припорошенный снегом. Когда же остановка почти скрылась из виду, она бросилась к двери и несколько раз настойчиво нажала на сигнальную кнопку, но водитель не обратил на это ни малейшего внимания. Тогда женщина бросилась к кабине водителя и, стуча ладонью по стеклу, закричала:

– Откройте дверь! Вы слышите, откройте дверь! Мне нужно выйти!

Водитель продолжал движение, как ни в чём не бывало.

– Откройте дверь! – ещё громче закричала женщина. – Я села не на тот автобус!

Водитель резко затормозил.

– У тебя что, времени не было подумать? – сердито буркнул он и открыл дверь. – Ходят тут полоумные, – добавил он с ещё большим раздражением.

Но женщина уже не слышала этих слов. Она бежала назад к остановке так, как будто вся её жизнь зависела от того, застанет она там бездомную кошку или нет. Когда же чёрно-белый комочек встрепенулся, и зелёные кошачьи глаза вспыхнули в тусклом свете залепленного снегом фонаря, женщина вздохнула с облегчением. Ещё несколько шагов, и она уже прижимала к себе озябшее чёрно-белое тельце.

Кошка подняла свою маленькую головку. Она уже привыкла к тому, что её бросали, но чтобы потом возвращались, такого она припомнить не могла.

– Мурочка, ты не бойся. – Голос женщины дрожал от уже готовых появиться слёз. – Я тебя не брошу. Как я могу тебя бросить? Тебе же тут так страшно и одиноко!

В этот момент взгляд женщины остановился на тусклом уличном фонаре, и на какое-то время она снова замолчала.

Кошка вытянула головку и уткнулась носиком в державшую её руку. От этого прикосновения женщина как будто очнулась:

– Моему сыну в реанимации так же страшно и одиноко, но ему я ничем не могу помочь, а тебе могу. – Слёзы крупными каплями потекли по заиндевевшим щекам. – Я могу спасти тебя от холода и голодной смерти. Ты слышишь, Мурочка, мы сейчас пойдём в мой осиротевший дом. Ничего, что ушёл последний автобус, мы пойдём пешком.

Женщина осторожно посадила кошку на лавку, чтобы расстегнуть верхние пуговицы пальто. Кошка же поняла, что снова остаётся одна, и обречённо опустила чёрно-белую головку.

– Ах ты, глупышка, – вытирая слёзы, улыбнулась женщина. – Ты не веришь в человеческую доброту, тебе так редко приходилось с ней встречаться, – сказала она вслух, а про себя подумала: «С каким же смирением она принимает всё, что посылает ей судьба: приласкали, так приласкали, бросили, так бросили».

Засунув кошку за борт пальто, она поправила воротник и, ускорив шаг, твёрдой походкой пошла по заснеженному тротуару.

 

 

2

– Ну, вот мы и дома, – опустив кошку на пол, сказала женщина и закрыла за собой дверь. – Сейчас будем ужинать.

Пока она снимала шапку и пальто, Мурка осторожными шажками прошла по коридору и повернула в сторону кухни.

– Видишь, какая ты! Никогда здесь не была, а знаешь, где лежит колбаска.

В холодильнике оказался совсем небольшой кусочек колбаски, но было немного молока, от которого Мурка тоже не отказалась.

Пока она подкрепляла подорванные бездомной жизнью силы, в углу коридора появился коврик, на котором можно было отдохнуть, вытянув лапы.

Закончив неожиданно случившийся ужин, кошка, подняв хвост трубой, прошла к приготовленному для неё месту, раскинулась на мягком коврике, не веря своему счастью, и сладко замурлыкала, а её новая хозяйка присела возле неё на корточки. Она всё гладила и гладила мягкую спинку и приговаривала:

– Спи, Мурочка, спи. Вот и пришёл конец твоей бродячей жизни. Будем с тобой жить-поживать да молочко попивать.

Хоть Мурка и не понимала языка людей, но слова подобравшей её женщины имели такую мягкую интонацию, что в унисон ей кошачье счастье сладостно заурчало в маленькой груди.

– Будем Ванечку ждать. Может, Бог даст, вернётся ко мне сыночек мой живой, и заживём мы дружненько втроём.

Мысли о сыне пришли вместе с болью. В глазах заблестела слеза. Мама встала и, с трудом переставляя затёкшие ноги, пошла к иконам. Но молиться не было сил. Сил не было даже просто стоять перед иконами. Мама, не раздеваясь, легла на кровать. Пролежав без движения какое-то время, она продрогла, но встать, чтобы раздеться и разобрать постель, не могла. Она просто перекатилась на край кровати и свернулась клубком, натянув на спину освободившийся край покрывала.

Была глубокая ночь. Хотелось забыться, но сон не приходил. Мысли в голове путались, и стало страшно. Казалось, вот-вот, и она сойдёт с ума. Мама встала с постели и стала ходить по комнате взад и вперёд.

«Почему это случилось со мной? – думала она. – Почему Господь забирает у меня единственного сына? Ваня это всё, что у меня есть… И чем я хуже других? – спрашивала она себя. – И в церковь хожу, и по заповедям жить стараюсь, регулярно исповедуюсь, причащаюсь. Боже, за что же Ты так наказываешь меня? Конечно, много грехов на душе моей, но, я, ведь, и каялась. Так почему же это случилось со мной? Может, остался какой-то тяжёлый неосознанный грех, но как тогда его осознать?»

Мама бросилась к тумбочке с книгами и стала перебирать их. У неё было много хороших книг, прочитанных и ещё непрочитанных, но всё это было не то, что сейчас ей было нужно. Перебранная стопка книг переместилась назад в тумбочку, она уже хотела было встать, отчаявшись найти что-нибудь подходящее, но тут взгляд её упал на маленькую книжку, уголок которой высовывался из-под ещё неперебранной стопки. Она потянула за торчавший уголок, и в руке у неё оказалась хорошо знакомая книга «Мытарства блаженной Феодоры». Не один раз читала и перечитывала она её. Эту книгу любил и боялся Ваня. Когда она появилась у них в доме, он уже пошёл в школу.

На обложке была изображена маленькая душа Феодоры, которая в сопровождении двух Ангелов по исходе из тела проходила двадцать воздушных мытарств, на которых души дают отчёт обо всех своих делах, словах и помышлениях. Ужасного вида чёрные бесы читали написанные на свитках грехи, и Ваня очень боялся смотреть на них. Посмотрев на картинку каких-нибудь несколько секунд, он закрывал глаза и прятал лицо, уткнувшись в мамино плечо.

– Почему они такие страшные? – спрашивал он.

– Они восстали против своего Творца и, потеряв Его Свет и Любовь, стали духами мрака и злобы.

Ей приходилось по несколько раз объяснять сыну одно и то же, пока не удавалось найти наиболее образное сравнение. Особенно понравилось малышу сравнение мытарств с КПП воинской части, потому что их дедушка был военным, и им не раз приходилось проходить через контрольно пропускной пункт, где службу несли караульные солдаты.

Чтобы не быть задержанным на мытарствах, нужно было иметь охранную грамоту в виде добрых дел или чьих-то молитв, потому что караул на этих бесовских «КПП» был совсем не похож на приветливых молоденьких солдат. Бесы мытарств от злости скрежетали зубами, сам вид их был лютее самой смерти. Они набрасывались на трепещущую душу и кричали: «Эта душа имеет много грехов, пусть отвечает за них!»

Ваня радовался, что на помощь душе блаженной Феодоры Господь послал двух светлых Ангелов. Но даже им было бы трудно вырвать душу своей подопечной из бесовских лап, потому что на некоторых мытарствах помогали только молитвы преподобного Василия Нового, у которого Феодора жила после смерти мужа, посвятив себя служению ближним и молитве, а перед кончиной своей приняла иночество.

– Мама, а кто же поможет нам? – переживал он.

На этот вопрос ответить было нелегко.

– Если молиться усердно в течение жизни какому-то святому, он может выйти встречать душу в помощь Ангелу-Хранителю.

И Ваня начинал молиться Николаю Угоднику, но, к сожалению, недолго. Труд молитвы нелёгок, а жизнь беспечна, тем более что до смерти, кажется, ещё так далеко.

Нить воспоминаний оборвалась под тяжестью возвратившейся реальности.

«Боже, кто же ему там поможет?» – подумала мама, и горячая слеза потекла по щеке. Быстро смахнув её, она стала листать книгу, в надежде найти тот грех, из-за которого её постигло такое несчастье.

Первое мытарство – грехи празднословия. Срамные, кощунственные, праздные слова, бесстыдные песни, бесчинные крики, смех и хохот, – редкая молодость может избежать этого. Многие из таких грехов юности она уже вспоминала, чтобы покаяться на исповеди, но разве всё вспомнишь?

Потом шли мытарства лжи, осуждения и клеветы, чревоугодия. Такие грехи есть у каждого смертного, и она пыталась с ними бороться, а как уж это у неё получалось, одному Богу известно.

Леность, воровство, сребролюбие и скупость, лихоимство – нет, не за это Господь наказывает её. Жизнь у неё сложилась так, что приходилось сводить концы с концами, чтобы прокормить себя и сына.

Следующими были мытарства, где нужно было дать отчёт за неправду, зависть, гордость, гнев и ярость, злопомнение. Здесь уже было намного труднее оправдаться. Мама взяла листок бумаги и начала записывать то, что всплывало из памяти.

Потом шло мытарство убийства. Неверующие люди, как правило, говорят: «Какие у меня грехи? Я никого не убивал». И даже не подозревают, что на этом, четырнадцатом мытарстве, души дают ответ за всякую рану, нанесённую ближнему, даже словесную, за всякий удар, даже, если в гневе просто толкнёшь человека. И, конечно же, сюда относится убийство младенцев во чреве. А редкая замужняя женщина может похвалиться тем, что не делала абортов, тем более в наши дни, когда таким образом убито уже больше людей, чем мы потеряли во время войны с Гитлером.

Мама продолжала записывать. Она уже каялась в этих грехах, но сейчас пыталась посмотреть на них как бы с другой стороны. Нужно было найти в себе то, что подвело её к совершению тяжких грехов.

Далее шло мытарство чародейства. Мысли её перенеслись к сыну.

«Ванечка, родненький, – закрыв лицо руками, зарыдала мама. – Как же трудно тебе будет, когда душа твоя приблизится к этому мытарству! Твой любимый «Гарри Поттер» – это магия в действии, и каждый, кто просто интересуется этим, а тем более, занимается, хотя бы в виде игры, уже совершает богопротивное действо, попросту отступает от Бога».

Мама плакала, не переставая. Захлёбываясь слезами, она время от времени повторяла: «Ванечка, родненький».

«Нет, он ещё не умер! – сказала она себе, и слёзы тут же перестали течь. – Он же в коме, и я могу ещё ему помочь! Я должна сделать всё, что в моих силах! Я должна!.. Господи, помоги мне грешной покаяться в грехах!»

Мама снова вернулась к мытарствам Феодоры. Шестнадцатое и семнадцатое из них – это блуд и прелюбодеяние. Преподобная Феодора давно уже оставила блудные дела, и последнее перед кончиной время проживала в чистоте, воздержании и посте. Но бесы этих мытарств пытались задержать её только потому, что она неискренне исповедовалась в своих блудных грехах перед духовником.

Прочитанные слова повергли маму в ужас. Неискренне исповедовалась! А что это значит – исповедоваться искренне? Ей стало трудно дышать.

Слава Богу, что на душе у неё не было отвратительных содомских грехов, которые сегодня уже совсем не пугают молодёжь, а вызывают или нескромное хихиканье, или пылкие речи о том, что каждый имеет право выбирать то, что ему нравится. Если бы Господь открыл им тяжесть этого греха, может быть, многие переменили своё мнение и, таким образом, избежали встречи с князем этого восемнадцатого мытарства, который был мерзостнее всех бесов, обпачкан гноем и смердел. Таковыми были и все его слуги.

Потом шло мытарство ересей, и последнее, двадцатое мытарство, было испытанием немилосердия и жестокосердия. Люты здесь истязатели, и князь их беспощаден, хоть с виду сухой и унылый. Если бы кто совершал и самые великие подвиги, изнурял себя постами, непрестанно молился, сохранял чистоту телесную, но был жаден и бессердечен, таковой даже из последнего мытарства низвергается в бездну ада. А если какой из грешников был милостив к нищим и убогим помогал, тот легко получает от Бога прощение грехов своих и ради милосердия своего проходит все мытарства без задержек.

Уже светало. Мама подошла к окну и так стояла, пока не стало совсем светло. Была суббота. Она решила поехать в монастырь. Может, Бог пошлёт ей иерея, который поможет разобраться в себе и покаяться искренне.

– Господи, помоги! – сказала она, подняв лицо к небу, и стала собираться.

Она чуть не наступила на Мурку, о которой успела уже забыть. Кошка, беззвучно ступая мягкими подушечками лапок, подошла к ней и хотела потереться о ногу.

– Ой, Мурочка, а мне и покормить тебя нечем! – сказала мама и, пройдя на кухню, открыла холодильник, в котором не было ничего подходящего для кошки, кроме замороженной рыбы. – Мурочка, я положу тебе кусок рыбы. Когда он разморозится, ты сможешь его съесть, а если нет, потерпи до вечера. Я куплю тебе и колбаски, и молочка, и сметанки. Хорошо, моя дорогая?

Погладив кошку по мягкой спинке, Таня, так звали Ванину маму, почесала ей за ушком, и пошла искать, из чего бы сделать Мурке туалет. Как оказалось, она совсем не была готова к появлению нового жильца.

– Мурочка, здесь будет твой временный туалет, – показала она на крышку коробки из-под сапог, застеленную слоем газет. – Дверь будет открыта. Ну, а если что, я вернусь и всё уберу. Ты, главное, чувствуй себя, как дома, и не скучай.

Мурка, тихо урча, тёрлась о ногу хозяйки, но когда та стала надевать пальто, замолчала и села у стенки, опустив свою чёрно-белую головку.

– Глупенькая, – улыбнулась Таня и села на корточки рядом с кошкой. – Ты думаешь, я вынесу тебя на улицу? Ничего подобного, – она несколько раз с нежностью провела рукой по пушистой спинке. – Ты, Мурочка, не просто случайная находка. Ты – Милость Божья ко мне. Господь послал тебя, чтобы я смогла проявить милосердие, а за милосердие прощаются многие тяжёлые грехи. Так что ещё нужно выяснить, кто кому обязан больше: ты мне или я тебе.

Казалось, Мурка все поняла. Она повеселела и снова заурчала.

– Вот так-то лучше, – взяв кошку на руки, Таня понесла её к коврику, на котором та провела свою первую ночь. – Ложись, Мурочка, на своё место и жди меня. Не скучай, я постараюсь вернуться, как можно быстрее.

Так и не выпив даже чашки чая, она взяла сумку и, помахав Мурке на прощание рукой, закрыла за собой дверь.

 

 

3

Когда она подходила к монастырю, её начало трясти не то от нервного перенапряжения, не то от пронзительного ветра, который набрасывался тем сильнее, чем ближе она подходила к монастырским вратам.

Обратившись к вратарнику, она уточнила, в каком храме будет служба. Служба уже шла, поэтому, ускорив шаг, она пошла в указанную сторону, но чем ближе было к храму, тем труднее становилось идти: ставшие ватными ноги не слушались. Перекрестившись на икону, она, с трудом одолевая крутые ступеньки, подошла к тяжёлой чугунной двери храма. Чтобы открыть такую дверь, нужно было приложить немало усилий, но сил у неё почти не осталось. В эту минуту дверь сама отворилась, и в проёме показался невысокий мужчина с бородой.

– Слава Богу! – вырвалось у неё от радости, что дверь отворилась сама собой, но бородатый прихожанин воспринял её слова, как приветствие, и, улыбнувшись, сказал:

– С праздником, сестра!

– С праздником, – тихо ответила мама и опустила глаза: ей совсем не хотелось какого бы то ни было общения.

Зайдя внутрь, она тут же оказалась в полумраке слабо освещённого храма. Понадобилось какое-то время, чтобы начать различать внутреннее убранство. Рассмотрев, где находится свечной ящик, она пошла к нему. Здесь можно было присесть у столика, за которым пишут записки. Скамейка была не занята, и это маму очень обрадовало: ей очень хотелось сесть. Она взяла ручку, листок и, поставив вверху восьмиконечный крестик, начала писать. Взгляд её временами скользил по храму в поисках места, где проходила исповедь.

К столику подошли ещё какие-то люди. Это означало, что время отдыха закончилось. Мама возвратилась к свечному ящику, отдала записки, купила свечи и заказала сорокоуст о здравии тяжело болящего отрока Иоанна. Женщина, принимавшая требы, сочувственно посмотрела на неё. Видно было, что ей хотелось что-то сказать в утешение, но мама первой задала вопрос:

– Скажите, а где здесь у вас проходит исповедь?

Женщина показала, куда идти, и мама, опустив глаза, тут же отошла от свечного ящика.

Исповедь принимал иеромонах средних лет. Его длинные чёрные как смоль волосы были стянуты резинкой. Он стоял, наклонившись к полной женщине в белом платке, энергично рассказывающей о своих проблемах. В очереди было несколько человек, и мама присоединилась к ним. Причащаться она не собиралась, поэтому решила идти последней. У неё было достаточно времени подумать о своих грехах, но сосредоточиться она не могла. Ей казалось, что внутри у неё совсем недавно был пожар, и теперь там не осталось ничего, кроме пепелища. Единственное, что она могла, так это время от времени повторять: «Господи, помоги мне грешной».

Время тянулось медленно, стоять становилось всё труднее. Мама подошла к колонне и прислонилась к ней спиной. Глаза закрывались сами собой. Несколько раз голова её резко опускалась, и она вздрагивала от резкого толчка вперёд.

«Я засыпаю, – с ужасом думала она. – Нужно было проделать такой путь, чтобы стоя заснуть в храме!»

Решив перейти на другую сторону, чтобы развеять навалившийся на неё сон, мама обнаружила, что и здесь была исповедь. Когда она подошла поближе, то увидела седовласого монаха с длинной пушистой бородой. От одного только его вида по спине у неё пробежали мурашки. Сон как рукой сняло. Мама поспешно открыла свою сумку и стала искать написанную ночью исповедь, но там, где она должна была лежать, исписанного листочка не оказалось.

«Неужели я оставила его дома? Нет, не может быть! Помню, как положила его в сумку. Он должен быть здесь».

Руки её задрожали, она присела на корточки, чтобы удобней было искать, но не удержала равновесия и упала на колени. Сумка выпала из рук и ударилась о каменный пол. Несколько человек разом обернулись на звук упавшей сумки, кто-то тут же подхватил её под руки, помогая подняться.

– Простите, простите, – мама чувствовала себя неловко.

«Всё из-за этой спешки, – думала она, – просто сдают нервы».

Когда всё вокруг неё успокоилось, она снова заглянула в сумку и опять не нашла того, что искала. Кровь ударила ей в лицо: «Этого не может быть!»

Боковым зрением она видела, что на неё опять обращают внимание, но ничего поделать с собой не могла и, отойдя к стене, стала перебирать содержимое сумки.

«Может, я сунула листок в наружный карманчик?»

И точно, злополучный листок лежал там, где он никаким образом не должен был лежать! Чувствуя большое облегчение, кающаяся грешница прислонилась спиной к стене, прижимая сумку к груди.

«Это просто какое-то наваждение. Но главное, что я его нашла!»

Ещё какое-то время простояв опираясь о стену, Таня забылась, а когда пришла в себя с ужасом поняла, что причастие уже началось. Она глянула в сторону седовласого монаха, и у неё подкосились ноги. Ей показалось, что он уже ушёл. Толкая стоящих у неё на дороге прихожан, она устремилась к тому месту, где ещё совсем недавно была немалая очередь. Когда она подошла поближе, то с облегчением выдохнула: седовласый монах был на месте, и к нему ещё стояло два человека.

Перекинув сумку через плечо, мама развернула листок с написанными грехами. Пробежав его глазами, она стала судорожно думать, пытаясь вспомнить что-нибудь ещё. Эпизоды жизни проносились перед мысленным взором, один за другим, но в большинстве из них виноватой была не она. Ей стало жаль себя. До слёз захотелось рассказать этому седовласому монаху о своей горькой жизни, о том, как ей тяжело! Сейчас ей был нужен кто-то, кто смог бы хоть немного облегчить боль. Слёзы потекли по щекам и, уйдя в свои мысли, она даже не заметила, как осталась в очереди одна.

– Ты на исповедь пришла или просто поплакать? – Эти слова вывели её из оцепенения.

– Я… я на исповедь, – сбивчиво ответила Таня и, сделав несколько шагов, опустилась на колени перед стулом, на котором сидел монах.

– Ну, что там у тебя?

– Батюшка… у меня… у меня такое горе… – сказала она, готовая разрыдаться.

– У тебя одной? – коротко спросил монах, глядя куда-то в сторону. Этот вопрос был таким неожиданным, что слёзы тут же перестали течь.

– Что? – ответила исповедница вопросом на вопрос, так как не знала, что сказать.

– Грехи называй.

– Батюшка, у меня умирает сын, единственный сын!

– Я тебе сказал, грехи называй.

Мама окончательно растерялась.

– Батюшка, я не понимаю, за что... Я вот тут написала.

Торопливо развернув листок, она начала сбивчиво читать, думая о том, что говорить нужно было совсем не об этом. Всё, что у неё было написано, сейчас казалось детским лепетом.

– Дай-ка сюда. – Монах протянул руку за недочитанным листком, а мамина спина покрылась холодным потом.

С ужасом, охватившим всё её существо, наблюдала она, как этот строгий монах сначала пробежал глазами по исписанному листу, а потом, опустив глаза, какое-то время сидел, молча, глядя куда-то вглубь себя.

– Ты зачем сделала аборт?

Мама почувствовала, как у неё одеревенели губы.

– Когда я узнала, что беременна, мы были на грани развода. Кому же было рожать? – сказала она, глядя на монаха полными удивления, широко раскрытыми глазами.

– Значит, тогда ты решала за Бога, а сейчас спрашиваешь Бога, за что?

– Батюшка, но как я могла рожать? – Нотки раздражения появились в мамином голосе.

– Господь знал, что заберёт у тебя этого сына, и давал тебе в утешение ещё одно дитя от законного мужа, но ты решила всё по-своему, а теперь плачешь и говоришь, что у тебя умирает единственный сын.

Мамины глаза раскрылись ещё шире, только сказать теперь она ничего не могла, как если бы потеряла дар речи. А суровый монах вдруг превратился в любящего отца. Взгляд его стал мягким.

– Ты поняла? – ласково спросил он, глядя ей как бы в душу.

Мама в ответ только кивнула головой.

– Молись, Бог милостив! Только искренне молись, а не так, чтобы «устами своими чтут Меня, а сердце их далеко отстоит от Меня».

В этих словах было именно то, зачем она приехала сюда! Её потухшие глаза вспыхнули от затеплившейся в сердце надежды.

Монах, видимо, заметив это, мягко улыбнулся, и, собираясь положить епитрахиль на поникшую голову для разрешительной молитвы, добавил:

– Евангелие читай. Там есть ответы на все твои вопросы. Зовут тебя как?

– Татьяна. – Мама с трудом выдавила своё имя.

Прочитав разрешительную молитву, монах встал, опираясь на спинку стула. Мама, перекрестившись, приложилась к Евангелию и кресту, а затем сложила руки под благословение.

– Это твой Крест. И никто, кроме тебя, нести его не может.

Взяв с аналоя крест и Евангелие, монах уже хотел было уйти, но остановился и внимательно посмотрел на маму.

– Как зовут твоего сына?

– Отрок Иоанн.

– Я помолюсь, – сказал он тихо и ушёл.

Мама смотрела ему вслед, силясь осознать, что сейчас здесь произошло, но вместо понимания пришли слёзы. Это были не те слёзы безысходности, которыми она жалела себя перед исповедью. Это были какие-то совсем другие слёзы. Они шли из глубины сердца, и в них совсем не было тяжести.

Мама подходила к иконам, крестилась и благодарила Пресвятую Богородицу, Николая Угодника, великомученика Георгия Победоносца, целителя Пантелиимона. Она не видела, что храм уже закрывали на уборку, что кроме неё здесь остались только две женщины, которым нужно было идти на трапезу. Она всё плакала и благодарила угодников Божьих за помощь.

– Сестра, храм закрывается…, – сказала одна из женщин, но вторая оборвала её на полуслове:

– Не торопи её. Подождём. Пусть кающаяся грешница поплачет.

Вытирая ладонью слёзы, мама подошла к ним и тихо спросила:

– Матушки, а как зовут этого монаха, у которого я исповедовалась?

– Иеромонах Иоанн, – прозвучало в ответ.

Мама хотела поблагодарить женщин за участие, но не смогла: слёзы снова брызнули из глаз, и она поспешно покинула храм.

 

 

4

Когда мама вернулась домой, было уже темно. Она заезжала в больницу, но там всё было без изменений. Думая о сыне, она совсем забыла о Мурке.

«Я же не сходила в магазин!» – вспомнила она почти возле подъезда.

Пришлось возвращаться. В монастыре она купила пирожок и стакан чая, ей самой этого вполне хватило, но Мурку нужно было покормить. Не для того же она взяла её в дом, чтобы морить голодом.

«Как же всё-таки хорошо, что у меня появилась Мурка!» – думала мама, подходя к магазину.

Осознание того, что дома её ждёт маленькое, нуждающееся в ней существо, согревало душу. Благодаря Мурке теперь в холодильнике появится кое-что и для неё самой.

Когда она открыла дверь, то услышала пронзительное «мя-а-у!». Мурка сидела под дверью, сжавшись в клубок, и внезапно открывшаяся дверь испугала её.

– Мурочка, не бойся, это я. – Вернувшаяся хозяйка включила свет и, не раздеваясь, взяла кошку на руки. – Что, пальто холодное? Тогда погоди! Я сначала разденусь, а потом тебя поглажу.

При виде хозяйки Мурка повеселела. Она подняла хвост трубой и, не переставая петлять между ног, заурчала песню о кошачьем счастье. Мама взяла кошку на руки и приложила её мордочку к своей щеке.

– Вот, как же сладко мы умеем мурлыкать!

Она прижала Мурку к груди и стала гладить её по головке, отчего сладкое «мр-мр» стало ещё звонче.

– А как же мы замурлычем, когда попробуем колбаски, а?

Мама опустила кошку на пол, взяла сумку и пошла на кухню. Мурка побежала за ней. Пока хозяйка резала колбаску на маленькие кусочки и наливала в блюдце молоко, кошка, не переставая, тёрлась об её ноги.

– Мурочка, какая же ты у меня нежная! Хватит тереться! Иди, иди, поешь! Голодная, поди.

Она заметила, что кусок рыбы, оставленной для Мурки, так и остался нетронутым.

– Не хотела рыбку кушать, да, Мурочка? Сидела под дверью, скучала. Я тебе сварю её, так оно лучше будет.

Мурка ела с таким аппетитом, что чувство голода пришло и к её хозяйке. Она налила себе молока, отрезала кусок хлеба и, прочитав молитву перед трапезой, тоже стала есть, не отрывая взгляда от пушистой подружки. Мурка закончила первой и начала приводить себя в порядок.

«Завтра нужно её помыть», – подумала мама и поставила чашку с недопитым молоком на стол.

Глаза её снова погрустнели. Потяжелевшей походкой она пошла к себе в комнату, а Мурка засеменила вслед за ней. Положив кошку на отведённое ей место, мама подошла к иконам и привычными движениями зажгла лампадку. Потом протянула руку к стопке книг, лежавших на небольшом столике.

– Господи, как мне теперь жить? – прошептала она, не отводя взгляда от иконы Спаса Нерукотворного. – Как мне теперь жить?

В напряжении, с которым она смотрела в глаза Спасителю, была собрана вся её воля. Она смотрела так, как будто боялась пропустить ответ, но Спаситель молчал.

– Господи, разве могу я есть и пить, когда он там лежит в коме между жизнью и смертью?

Ответа не было.

– Господи, если есть на это воля Твоя, дай мне шанс. – Горячие слёзы потекли по щекам, но мама даже не заметила, что плачет. – Это я виновата. Это я наделала так много ошибок, за которые теперь должен расплачиваться мой сын. Господи, если только это возможно, помоги мне грешной и моему грешному сыну. Подскажи мне, что я должна делать.

Мамины губы почти беззвучно шептали какие-то слова, среди которых чаще других повторялось «помоги». Так продолжалось до тех пор, пока слёзы не перестали течь. Медленно опустившись на колени, она достала из стопки книг, лежавших перед ней, Евангелие – Слово Божие Нового Завета.

«Евангелие читай. Там есть ответы на все твои вопросы», – вспомнились слова, сказанные иеромонахом Иоанном.

Не глядя, она открыла первую попавшуюся страницу и, наклонив голову, начала читать. Это было Евангелие от Марка, глава 14, как раз на том месте, где готовящийся к аресту Сын Божий со скорбящей до смерти душой молил Бога Отца, если возможно, мимо пронести Чашу страданий.

Весь ужас той ночи в Гефсиманском саду коснулся изболевшегося материнского сердца.

«Господи, ведь Чаша сия мимо не прошла! Бог Отец принёс Тебя в жертву! Он отдал Тебя на растерзание, чтобы Твоею Святою Кровью искупить нас, злых и безумных эгоистов. Мы, ведь, можем любить только себя. Мы не способны любить никого, кроме самих себя! Вот я сейчас скорблю о своём сыне, но плачу я не о нём. Мне жаль себя, потому что у меня больше нет сына, который мне нужен. А Ты до кровавого пота молился за нас, и просил своих учеников хотя бы быть рядом, но они спали. Они спали, потому что любили себя больше, чем Тебя!

Вот Ты сказал им, что они все предадут Тебя в ту ночь. А я? Сколько раз я предавала Тебя! Вот и сейчас я хочу получить от Тебя избавление от скорби только для того, чтобы мне стало легче! Мне трудно, я устала, как и Твои ученики в Гефсиманском саду, и тоже хочу спать. Я хочу спать, Господи, но не могу! Мне больно дышать, больно думать, больно помнить, больно жить! И чтобы у меня снова появилась возможность спокойно спать, кто-то должен умереть на кресте за меня и моего сына, и этим “кто-то” можешь быть только Ты!»

Мама упала на пол и горько заплакала:

– Господи, прости! Прости меня безумную! Разве это не безумие – жаждать крови своего Спасителя?

Мама всё плакала и плакала. Казалось, сердце её рвалось на куски. Но в слезах этих, как и утром в монастыре, была какая-то неизъяснимая лёгкость. Наверное, так же плакал и будущий апостол Пётр, осознав своё предательство.

А Спаситель всё смотрел с иконы и молчал, но глаза его светились любовью:

«Плачь, жено, плачь! Именно такие слёзы дороги Богу, потому что Он так возлюбил МИР, что послал Сына Своего возлюбленного спасать ЕГО ценою Крови».

   

 

 

5

У бабы Люси возникли большие проблемы с маленьким чёрным пинчером. Всё началось с того, что в их подъезд заехали новые жильцы – молодая семейная пара. Пока делали ремонт, баба Люся была на высоте: она не давала проходу ни рабочим, ни новым хозяевам. Но когда ремонт закончился, появился он: маленький злобный пёс с торчащими треугольниками ушей, и с первого взгляда невзлюбил её.

– Это ещё что за чудо! – произнесла баба Люся, увидев пинчера в первый раз, и приняла боевую позу. Небольшие размеры нового «жильца» не предвещали ей никаких осложнений.

Но не тут-то было. Пинчер несколько раз пошевелил ушами, оскалил зубы, не сводя глаз с возникшего у него на дороге препятствия, грозно зарычал и с громким лаем бросился на бабу Люсю. Та с криком едва успела отскочить в сторону. Пинчер бросился на неё и достиг бы своей цели, если бы не натянувшийся поводок. Перепуганная хозяйка пинчера всячески пыталась успокоить разбушевавшегося четвероногого друга, но её «Чарлик, фу!» не производило на него ни малейшего воздействия: разъярённый пинчер готов был вцепиться бабе Люсе в горло, как настоящий волкодав.

– Вот где нашла коса на камень. – Отойдя на безопасное расстояние, баба Клава не без удивления наблюдала за происходящим.

Марина, хозяйка Чарлика, изо всех сил старалась подтянуть пса к себе и взять его на руки. Наконец, после нескольких безуспешных попыток, ей это удалось. Осознав, что угроза миновала, баба Люся завопила пуще прежнего:

– Развяли тут динозавров!

Причём тут динозавры, было не понятно, но Чарлик на вопли бабы Люси ответил срывающимся до писка лаем.

– Чарлик, да что это с тобой такое? – Хозяйка пинчера поспешно пыталась отойти как можно дальше от подъезда, но вырывающийся из рук Чарлик не давал этого сделать.

– О-о-ой, спаси-ите! – Как сирена завизжала баба Люся, на что Чарлик ответил таким же захлёбывающимся воем.

– Женщина, прекратите! Зачем вы дразните собаку? – попыталась урезонить соседку хозяйка пинчера. Но лучше бы она этого не делала.

– Ах, так это я виновата? Клав, ты слышала? Я тут отдыхала, мирно бяседовала, а она вышла с этим динозавром, и он на меня накинулси!

Хозяйка пинчера сразу сообразила, что разговаривать здесь не с кем, и просто побежала прочь от подъезда успокаивать не на шутку разбушевавшегося Чарлика.

С тех пор время прогулок Чарлика было строго ограничено сидением бабы Люси у подъезда. Если же баба Люся появлялась после того, как Чарлик уже был на улице, его хозяевам приходилось или гулять до посинения, пока баба Люся сама не уйдёт, или издали просить её об одолжении отойти подальше от подъезда. При этом Чарлик не переставал рычать до тех пор, пока баба Люся не скрывалась из виду. Но по отношению к другим соседям Чарлик был просто милейшее создание: усердно виляя своим ущербным хвостиком, он принимал любые знаки внимания, всем желающим позволял гладить себя по спинке и за ушком, тихо лежал у ног хозяйки, если та останавливалась обмолвиться словечком с кем-нибудь из соседей. Только с бабой Люсей у Чарлика была полная несовместимость характеров, и подруги не упускали случая подшутить над ней по этому поводу.

– Люсь, ты не очень-то кипятись, а то скоро твой «динозаврик» на прогулку выйдет, точно схватит тебя за пятку, – говорили они, когда баба Люся начинала наезжать на кого-нибудь из соседей. Когда же она подключала свой «профессиональный» визг, кто-нибудь ненароком замечал, что у Чарлика оскал приятнее, и все начинали смеяться.

Баба Люся вся извелась: Чарлик просто разрушил привычный уклад её жизни. Когда никто не видел, она пыталась подружиться с ненавистным псом: бросала ему то печенье, то кусочек колбаски, но Чарлик игнорировал любые знаки внимания с её стороны. Он тут же оскаливался и пытался «попробовать на зуб» протянутую руку.

Баба Люся потеряла покой и сон, но ничего поделать с собой не могла. Шутка ли это, изменить своей природе только потому, что какое-то «чёрное чудище» ни вида твоего, ни голоса на дух не переносит! И теперь уже не хозяева Чарлика, а баба Люся стала соблюдать режим прогулок. Она всё реже и реже появлялась во дворе, пока совсем не перестала выходить.

О том, что баба Люся заболела, хозяйка Чарлика узнала от бабы Клавы, которая, почуяв неладное, отправилась навестить свою подругу по скамейке. В отличие от Чарлика, его хозяйка очень переживала по этому поводу. Всякий раз, когда они выходили из подъезда, она показывала ему на скамейку и приговаривала:

– Видишь, Чарлик, нету бабушки Люси. Это из-за тебя она заболела, – на что Чарлик даже ухом не вёл. – Где это видано, чтобы приличный пёс вёл себя так беспардонно?

После слов «приличный пёс» Чарлик многозначительно искоса поглядывал на хозяйку, но его чёрная мордочка с коричневыми метками вокруг глаз при этом не изображала никаких признаков раскаяния. И так продолжалось целую неделю, а баба Люся на скамейке так и не появилась.

Тогда на Чарлика, после крупного внушения, был надет короткий поводок, и упрямый пёс был насильно затянут в квартиру этажом ниже, где жила баба Люся. Дверь открыла баба Клава, которая и явилась организатором этой «встречи на Эльбе». Чарлик, едва переступив порог, оскалил зубы, за что тут же получил по морде.

– Бесстыдник! Веди себя прилично! – Эти слова сопровождались лёгким пинком под зад, так как Чарлик упирался лапами.

– Заходи, Чарлик, заходи, – подбадривала его баба Клава, но Чарлик, хоть и вильнул в ответ пару раз обрубком хвоста, всячески пытался свернуть назад в коридор.

– Чарлик, если ты сейчас же не изменишь своего поведения, я тебя отлуплю. – Голос хозяйки был многозначителен и не оставлял никаких сомнений в том, что обещание будет исполнено.

Чарлик обиженно посмотрел на свою хозяйку, но одумался и позволил протянуть себя ещё на несколько шагов вперёд. Вот уже и дверной проём, из которого можно было видеть полулежащую на больших подушках больную. Мгновение – и глаза Чарлика и бабы Люси встретились, только Чарлик при этом получил ещё один толчок под зад для смирения. Бедному псу пришлось стерпеть и это унижение, так как напоминание о большой взбучке всё ещё звучало в его ушах.

Баба Люся смотрела на Чарлика потухшим взглядом, и губы её дрожали.

– Чарлик, подойди и попроси у бабушки Люси прощения. – Ещё один толчок под зад был знаком того, что шутками здесь не отделаешься.

Чарлик опустил голову и жалобно заскулил. Можно сказать, то же самое проделала и баба Люся. Очередной толчок прибавил «чёрному чудищу» решимости, и виляющий обрубок подтвердил серьёзность намерений Чарлика касательно примирения.

– Ну вот, так уже лучше, – раздался одобрительный возглас хозяйки, и Чарлик на радостях, опираясь передними лапками о диван, лизнул бабе Люсе руку.

Того, что произошло потом, не ожидал никто – баба Люся заплакала.

Что тут началось! Чарлика пытались гладить все одновременно. Но так как Чарлик на радостях, то спрыгивал с дивана, то снова запрыгивал на него, получалось, что его хозяйка, баба Клава и баба Люся вместо Чарлика частенько гладили друг друга. Всякий раз такая ошибка сопровождалась взрывом хохота. А Чарлик до того разошёлся, что с разгону заскочил бабе Люсе на колени, чем привёл в восторг всех присутствующих, и особенно, бабу Люсю. Большое забытое счастье преданной собачьей мордой тыкалось ей в руки и, наконец, лизнуло в губы.

– Чарлик! – Баба Люся сама была готова поцеловать эту чёрную морду, которая чуть было не довела её до нервного истощения. – Ах, ты ж чёрное чудище!

Щёки у неё порозовели, и улыбка не сходила с губ.

– Чарлик, ты тяперыча ко мне хоть каждый день заходи, – не переставала радоваться баба Люся. – Хотите, на цельный день оставляйте. Я и погулять с ним могу.

– Вот это удача так удача! – Хозяйка ласково потрепала Чарлика по ушам. – Тебе, ведь, частенько приходится просиживать дни в одиночестве!

– Не имей сто рублей, а имей сто друзей, – добавила баба Клава, и вся компания отправилась на кухню пить чай с заранее приготовленными ею же сладостями.

Чарлику была положена в углу косточка, с которой он с удовольствием занимался, пока люди, среди которых уже не было врагов, пили чай и весело говорили не о чём-нибудь, а о нём, «милейшем создании» по кличке Чарлик.

 

 

6

В тот момент, когда Ванина мама в тяжёлом раздумье подходила к подъезду, баба Люся с важным видом выгуливала Чарлика. Увидев осунувшуюся фигуру соседки с глубокими отпечатками горя на лице, баба Люся потащила Чарлика ей навстречу.

– Танюшка, как там Ваня? – спросила она как можно мягче.

– А? Что? – переспросила мама и вздрогнула от неожиданности.

– А, это вы, Людмила Ивановна? Вам что, давление измерить?

– Нет, Танюшка, спасибо. Я, слава Богу! Вот мой главный доктор, – сказала она и показала на Чарлика. – Я спрашиваю, как Ваня?

– А, Ваня? Никак. Плохо, – сбивчиво отвечала мама, как будто никак не могла взять в толк, зачем её вывели из того состояния, в котором она пребывала. – Ваня в коме.

– Танюшка, – продолжала баба Люся, и хоть Ванина мама мыслями была далеко, она обратила внимание на то, что соседка её была как будто сама не своя. – Я виновата перед сыном твоим и перед тобой, ты уж прости меня старую.

– Бог простит, Людмила Ивановна, а я на Вас зла не держу.

– Добрая ты, и Ваня твой был добрый, – торопливо, как будто опасаясь, что не успеет или не сможет сказать, начала баба Люся. – И чаго я к няму цеплялась, сама в толк не возьму!

– Да это мы все такие. Нам бы в мире да тишине жить, так нет, мы друг с другом по всякому поводу и без повода воюем.

– Вот и мы с Чарликом тоже, – расцвела в улыбке баба Люся. – А тяперыча мы с ним друзья: куда он, туда и я!

– С Чарликом? – Только теперь мама увидела коричневые пуговки глаз, внимательно рассматривающие её. – Ах, какая славная мордашка!

Она присела на корточки и погладила пинчера по лоснящейся от хорошего ухода шерсти. Чарлик тут же завилял хвостиком, что означало, что он улыбается и рад встрече.

– Видишь, как он тебя сразу признал, а бабу Люсю, бывалыча, на дух не переносил.

– Чарлик, какой ты оказывается психолог, – грустно улыбнулась мама. – А у меня тоже кошечка теперь живёт. Мы вместе с ней ждём возвращения Вани, – сказала Таня, и глаза её заблестели.

– Танюшка, ты жди, и он вярнётца, вот увидишь. Я вот мужа с войны, видать, плохо ждала. А ты жди, ты лучча меня.

Мама Вани больше не могла сдерживать нахлынувшие слёзы и, чтобы не расплакаться прямо на улице, махнула рукой и быстро-быстро пошла к подъезду.

 

 

7

Когда слёзы перестали течь, пришла тоска, непреодолимая тоска по сыну. Хотелось хотя бы издали взглянуть на него, подержать его за руку, или хотя бы просто побыть рядом. Но всё это было невозможно. Только провода медицинских аппаратов удерживали его пока на границе жизни и смерти.

Мама поднялась с кровати, на которой лежала, и из груди её вырвался крик раненой птицы, планирующей над опустевшим гнездом:

– Ваня, сынок! Вернись ко мне! Ванечка, родной! Ванечка!

Не переставая повторять имя сына, словно в бреду, она направилась к серванту, где лежал семейный альбом. Ей нужно было видеть сына хоть на фотографии, иначе сердце могло разорваться на куски. Она открыла наугад. Это была одна из самых любимых фотографий: всего лишь несколько шагов между мамой и бабушкой предстояло пройти раскрасневшемуся карапузу. На лице у него были страх и радость одновременно. Он сжимал кулачки, изо всех сил пытаясь удержать равновесие, чтобы пройти этот первый самостоятельный метр дороги жизни. Глаз объектива остановил движение именно в этот момент наивысшего напряжения, чтобы оставить о нём память.

«А сейчас – реанимация и, может быть, последний шаг…» – Слёзы уже готовы были снова брызнуть из глаз, но с перевёрнутой страницы альбома на неё уже смотрело счастливое лицо сына, обеими руками обнимающего шею отца.

Сколько раз она хотела выбросить эту фотографию, или хотя бы отрезать ту часть, на которой был отец, но Ваня не давал. Он просил, плакал, прятал эту фотографию до тех пор, пока мама не уступила.

– Как глупо! – Изображение фотографии стало нечётким из-за пелены слёз. – Как глупо лишать ребёнка отца! – Слёзы струйкой снова покатились по щекам.

– Ванечка, прости! Я хотела лишить тебя даже памяти об отце! Но ты сопротивлялся! Ты понимал своим простым детским сердцем, что у меня не было на это права! Прости, мой родной, хоть тебе не услышать уже моего покаяния. Между нами непреодолимая стена высотою в жизнь. Я перед нею, а ты… – Мама тихо плакала, а память воскрешала картины минувших лет.

«Да, мы были счастливы втроём, но только совсем недолго. И кто виноват? Конечно же, я, потому что если в семье что-то не так, виновата женщина. Поддержание огня в семейном очаге – её бремя, её подвиг. Но много ли таких, кто уже в молодости готов к подвигу? Нам всем нужен непрекращающийся праздник. Но праздник не может длиться долго, иначе он перестаёт быть праздником. Вот так и наш праздник очень скоро превратился в унылые будни, взаимные претензии, обиды, разочарования, ссоры, скандалы и, наконец, развод. Взрослые доказывают каждый свою правду, а расплачиваются за всё дети, беззащитные и ни в чём неповинные».

Мама листала альбом, страницу за страницей, но фотографии, которые они так любили рассматривать вместе с Ваней, теперь не вызывали у неё ничего, кроме стыда и боли за жизнь, сломанную своими же руками.

«Да, сейчас принято менять мужей или жён, как перчатки, но ничто: ни деньги, ни достаток, ни дорогие подарки, ни забота нянь и гувернанток, – ничто не может заменить ребёнку родную мать или отца. Дети всё равно страдают и закрываются в себе так же, как улитки прячутся в свои раковины подальше от любопытных глаз».

Вспомнив об улитках, Таня улыбнулась. Маленький Ваня мог часами наблюдать за этими странными «жиотными», как он называл их.

– А почему лилитка не выходит из домика? – донимал он вопросом маму, занятую, как всегда, чем-то своим.

И чего он только не предпринимал, чтобы выманить «лилитку» наружу! И просил её, и приказывал, и подгонял пожарную машину, разыгрывал из себя милиционера и требовал предъявить документы.

Но когда дело доходило до доставания «лилитки» палочкой, мама всегда вмешивалась, если успевала, и тогда маленькому проказнику приходилось выслушивать строгое внушение о милосердии и жестокости, или же просто подставлять предназначенное для воспитания мягкое место.

«Какое же это счастье – иметь детей, – подумала мама и горько вздохнула. – И как редко мы его ценим!»

Закрылась последняя страница альбома, и страшное одиночество обхватило плечи своей жертвы ледяными щупальцами. Мама вскочила, пытаясь стряхнуть с себя это невидимое чудовище, но холод его прикосновения уже успел лечь на сердце, и стало трудно дышать.

– Господи, я этого не перенесу! – прошептала она, почти не шевеля губами.

В этот же момент тишину за окном взорвал лай собачей своры, который стих также неожиданно, как и начался.

«Чужак пробежал», – подумала мама и бросилась к окну, как будто в этом было её спасение.

За окном было темно. Она даже не заметила, как прошёл вечер, и наступила ночь. Подняв глаза к небу, она жарко зашептала:

– Господи, если Ты дал мне это испытание, значит, у меня есть силы его перенести? Господи, на всё Твоя воля! Только не оставляй меня, только не оставляй! Ты поможешь мне, и я всё перенесу, всё выдержу! Если Ваня вернётся, мы начнём совершенно новую жизнь, если же он уйдёт… возьми его к Себе, в Свои Небесные Обители! Умоляю Тебя, дай мне силы молиться за сына, погибающего за мои грехи!

Больше мама ничего не смогла сказать, так как слёзы лишили её возможности говорить. Но эти слёзы говорили Богу больше, чем могли выразить все слова мира. «А дитя таких слёз погибнуть не может!»

 

 

8

У Чарлика появилась «дама сердца». Оказалось, что всего лишь через несколько домов от их дома живёт очаровательное создание по кличке Жуля. Однажды во время одной из долгих прогулок с бабой Люсей они встретились, и Чарлик, сражённый наповал, даже потерял дар речи, то есть лая, и только жалобно попискивал, не сводя глаз с поразившей его красоты. А «красота» была коричневым пекинесом, кокетливо просеменившим мимо Чарлика короткими ножками. Красный бантик, стянувший в очаровательный хвостик длинную чёлку, был последним ударом, пригвоздившим сердце Чарлика к красоте Жули.

Чарлик готов был последовать за Жулей хоть на край света, но бабу Люсю больше интересовало, чтобы Чарлик хорошо справил нужду, поэтому она потащила его совсем в другую сторону. Чарлик заскулил так, как будто ему наступили на лапу, чем ужасно перепугал бабу Люсю. Пока баба Люся выясняла, что случилось с Чарликом, Жуля и её хозяйка скрылись из виду. Чарлик так обиделся на бабу Люсю, что вообще отказался справлять какую бы там ни было нужду. К каким только кустикам она его ни водила! На какой только травке они ни побывали! Ничто не помогало: упрямец тащился за обидчицей с понуро опущенной головой, ни к чему не проявляя ни малейшего интереса.

Когда же ничего не понимающая, расстроенная баба Люся привела его домой и попыталась развеселить дружка самыми любимыми его кушаньями, Чарлик проигнорировал все её попытки, залез на окно и, шевеля ушами, как локаторами, вглядывался вдаль и тянул носиком воздух.

У бабы Люси от такого поведения своего любимца разболелась голова. Ей пришлось привязать ко лбу влажную салфетку, чтобы отвлечь боль, а главное, чтобы усовестить Чарлика. Она уселась в кресло и начала причитать, время от времени поглядывая на «чёрное чудище»:

– Ой, как жа Люсе плохо! Как жа плохо! А Чарлик сидит и не хочет пожалеть свою бабушку! Чарлику совсем не жалко бабушки Люси! О-о-й, о-о-й, какой Чарлик снова стал плохой!

На все завывания бабы Люси пёс даже ухом не вёл.

«Ещё чего захотела! – мог бы он ответить. – А ты меня пожалела? Сердце мне разбила... Тебе бы только нужду справлять!»

Но прошёл час-другой, и «нужда» заставила упрямца проситься гулять. Хочешь - не хочешь, а нужду справлять нужно. К тому же это давало шанс встретиться с Жулей. Чарлик тут же сменил тактику: соскочил с окна, подбежал к дивану, на котором, тихо постанывая, лежала баба Люся, и с разбегу заскочил ей на живот. От неожиданности старушка охнула, но обрадовалась перемене настроения Чарлика.

– Что, милай, ты пришёл пожалеть свою бабушку?

Чарлик потоптался по бабе Люсе, пару раз лизнул её в руку и, спрыгнув с дивана, побежал к двери. Через секунду он вернулся к дивану и, повизгивая, опять помчался к двери.

– Ах, сорванец! Ты никак на улицу просисся! Говорила же я тябе дела делать, а ты, как белены объелся!

Баба Люся, кряхтя, слезла с дивана, снимая с головы повязку.

– Ой, Чарлик, мучаяшь ты бабушку! Обижаяшь, а потом на улицу тащишь, когда ей полежать надо. Мне, чай, не двадцать пять, как твоей Мариночке!

Чарлик с пониманием смотрел на старушку и осознавал свою вину, но что он мог поделать со своим глупым сердцем, в которое нежданно-негаданно постучалась собачья любовь.

 

 

9

Наконец встреча Чарлика и Жули произошла. Чарлик «унюхал» свою пассию, когда их разделяло расстояние в целый двор, и настойчиво потащил бабу Люсю в нужном направлении. Недавнее приключение с Чарликом послужило бабе Люсе хорошим уроком, и она решила больше не выбирать ему ни кустиков, ни травки: пусть сам ищет, что ему нужно. Поэтому, как только Чарлик проявил настойчивость, она послушно засеменила в выбранном им направлении. Чем ближе они подходили к гуляющей с хозяйкой Жуле, тем нетерпеливее и настойчивее становился Чарлик. Баба Люся уже с трудом поспевала за ним. Когда же пёс, как вкопанный, остановился перед Жулей, загнанная старушка не без удовольствия перевела дух:

– Ах, так вот в чём тут дело! А я-то всё ума не приложу, куда это он так нясёцца! И как жа это он прознал, что тута такая красота гуляет?

Хозяйка Жули приняла сказанное бабой Люсей за комплимент и довольно улыбнулась:

– Красота – вещь страшная. Смотрите, ваш-то просто остолбенел!

– Ящё бы! Такой красоты с бантом мы и не видали никогда.

Жуля, в отличие от Чарлика, гуляла без поводка. Заметив неподдельное восхищение незнакомца, она вильнула хвостом, развернулась на сто восемьдесят градусов и неторопливо пошла прочь, изображая полное безразличие. Чарлик хотел было рвануть за ней, но не тут-то было: натянувшийся поводок остановил его на полушаге. Чарлик рвался за Жулей, но ошейник сдавливал ему горло до хрипоты.

– Да отпустите его! Пусть поиграют! – предложила хозяйка Жули.

Баба Люся, никогда не отпускавшая Чарлика с поводка, колебалась несколько секунд, но всё-таки решила послушаться совета:

– И, правда, пущай погуляють.

Щёлкнула застёжка карабина, и Чарлик, почувствовав свободу, в два прыжка оказался возле зазнобы своего сердца. Такого Чарлика баба Люся ещё не видала: он подпрыгивал, как резиновый мячик, танцуя танец радости вокруг Жули, носился вокруг неё кругами, не давая ей возможности уйти в сторону, приседал на передние лапы и снова прыгал вокруг неё.

– А ну-ка, фу! Разгулялси! – закричала баба Люся своим громогласным голосом. – Прекрати, или посажу на поводок!

Напоминание о поводке подействовало на Чарлика отрезвляюще. Уж чего-чего, а обратно на поводок ему совсем не хотелось. Чарлик тут же присмирел, и, как галантный кавалер, степенно подошёл к Жуле, приветливо виляя хвостиком.

– Вот так-то лучча! – похвалила его баба Люся и тут же переключилась на хозяйку Жули.

– Чарлик, знаете, не мой. Он соседский. – И старушка с удовольствием поведала новой знакомой историю о том, как она подружилась с Чарликом.

– Да что вы говорите! – Время от времени вставляла хозяйка Жули, которая на радость бабы Люси оказалась тоже очень разговорчивой.

Вскоре они так увлеклись разговором, что позабыли, зачем оказались на улице. Чарлик и Жуля тоже были рады, что хозяйки их нашли общий язык: никто не мешал им наслаждаться обществом друг друга.

Хозяйка Жули пришла в себя первой:

– Ой, а где это наши собачки?

Баба Люся даже ойкнула от испуга, потому что больше всего на свете она боялась потерять Чарлика.

– Ах, вот вы где! – Хозяйка Жули первой обнаружила выглянувший из-за куста роскошный хвост своей любимицы. Баба Люся вздохнула с облегчением:

– Чарлик, иди сюда, сорванец! Разгулялси ты у меня! Пора дела делать и домой!

Чарлик мгновенно послушался, чем очень удивил свою дневную хозяйку. Хитрый Чарлик знал, что его собачье счастье находится в руках этой старушки, и поэтому решил вести себя правильно: раз она отпустила его с поводка сегодня, то отпустит и завтра. Главнее этого для Чарлика не было ничего на свете.

Хозяйки сговорились об очередной совместной прогулке на следующий день, и «сладкая парочка», повиляв на прощание хвостиками, разошлась в разные стороны.

 

 

10

Баба Люся, потеряв бдительность, стала всё чаще и чаще отпускать Чарлика без поводка, даже тогда, когда они не встречались с Жулей. Ничего плохого в этом, конечно, не было, если бы только Чарлик совсем не потерял голову от своей собачьей любви. Ему хотелось быть с Жулей всегда, а в последние несколько дней их прогулки почему-то не совпадали.

Чарлик потерял покой и сон. Бедный пёс не мог больше пребывать в неизвестности, и в его хитрой голове созрел план побега: он знает дом и подъезд, а до квартиры нос доведёт. Оставалось только улучить момент и сбежать от бабы Люси.

В тот день Чарлик был нежен и послушен, как никогда. Баба Люся не могла нарадоваться на такое примерное поведение своего послушника и собиралась вечером особенно похвалить его, когда придёт Мариночка.

Когда пришло время прогулки, они собрались, как обычно, спустились на лифте и вышли во двор. Не прошло и пяти минут, как на горизонте показались… Нет, это была не Жуля, а пудель Пифик из соседнего дома.

Пифик подошёл к Чарлику и приветливо повилял хвостиком. Чарлик, была бы его воля, повернулся бы к пуделю задом и пошёл в другую сторону, но ему пришлось сделать вид, что он тоже рад встрече, чтобы не вызвать подозрений у бабы Люси. Карабин поводка щёлкнул, и Чарлик оказался на свободе. Отбежав немного в сторону, он сделал вид, что увлечён игрой с Пификом, не переставая наблюдать за своей Люсей, которая уже успела привыкнуть к тому, что, когда Чарлик играет с Жулей, можно расслабиться и почесать языком с её хозяйкой.

Чарлик понял, что момент настал и поманил Пифика к дальним кустам. Пудель с удовольствием последовал за ним. Но как только они оказались за кустами, Чарлик рванул по направлению к подъезду Жули. Пифик побежал было за ним, но, увидев, что пинчер не обращает на него никакого внимания, остановился и медленно пошёл назад, обнюхивая интересующие его палочки и камешки.

Не успел Пифик вернуться к дальним кустам, как Чарлик уже стоял перед подъездом Жули, и на беду бабы Люси очень быстро попал внутрь. В проёме двери появился мальчишка, которого Чарлик, кстати сказать, недолюбливал, так как тот мог замахнуться на животное ногой или даже бросить в него камнем. Но сейчас Чарлик обрадовался ему, как самому лучшему другу. Всё, что в данный момент его интересовало, это был подъезд, в котором нужно было унюхать дверь, за которой живёт Жуля.

Только когда Пифик подошёл к своей хозяйке, баба Люся вспомнила о том, что она здесь, во дворе, делает.

– Чарлик, ты где, сорванец? – позвала она и оглянулась по сторонам.

Только теперь баба Люся поняла, что Чарлика нигде видно не было.

– Чарлик, Чарлик, где ты? – В голосе старушки зазвучали тревожные нотки. – Заболталась я совсем и забыла про Чарлика. Чарлик, Чарлик!

Лицо её побагровело от одной только мысли, что с Чарликом что-то случилось.

– Да не волнуйтесь вы так, – пробовала успокоить бабу Люсю хозяйка Пифика. – Придёт сейчас. Куда он может деться?

Но Люсино сердце уже предчувствовало недоброе.

– Ой, дура я старая, чаго жа я наделала! За этими разговорами забыла про Чарлика!

Старушка поковыляла к дальним кустам, но Чарлика и там не было.

– Чарлик, пожалей Люсю, вярнись, а то у меня голова лопнет! – причитала она, чуть не плача.

Хозяйка Пифика тоже присоединилась к поискам. Она пытала Пифика, куда убежал Чарлик, но пудель молчал, как партизан.

Они побежали на дорогу, спрашивали встречных прохожих, не встречали ли они маленького чёрного пинчера, но такого никто не видел. Лицо бабы Люси то бледнело, то багровело, она корила себя за то, что нарушила свой правильный безопасный обычай гулять с Чарликом на поводке, но было уже поздно. Случилось непоправимое: Чарлик пропал.

На бабу Люсю было страшно смотреть: она постарела лет на десять за каких-нибудь полчаса.

– Баб Люсь, идёмте ко мне, – предложила хозяйка Пифика. – Вам нельзя сейчас оставаться одной. Отдохнёте, а там, гляди, и Чарлик появится.

– Ой, что я скажу Мариночке? – скулила баба Люся, как побитый щенок. – Что я скажу Мариночке?

– А мы сейчас объявление напишем: «Пропала собака», – обрадовалась идее хозяйка пуделя.

Это предложение немного взбодрило несчастную бабу Люсю, и она поковыляла вслед за Пификом и его хозяйкой.

– Ой, Пифик, как же ты не досмотрел моего Чарлика? – продолжала она причитать.

Пифику не оставалось ничего, кроме как молчать, но если бы у него появилась возможность высказаться, то он бы им сказал! Сколько незаслуженных упрёков пришлось ему выслушать из-за этого ненормального Чарлика, который побежал, сломя голову, неизвестно куда и зачем! Что, и ему, Пифику, нужно было бежать за ним, чтобы вот так же потеряться и теперь скитаться неизвестно где, вместо того чтобы полежать на диване после вкусного обеда? Ещё чего! Пифик – не дурак!

Зато бабе Люсе на предложенном ей диване совсем не лежалось, и обед в горло не лез. Как только объявление было написано, она стала собираться на улицу, освободив Пифику диван, против чего он нисколечко не возражал.

Баба Люся и хозяйка Пифика ходили от подъезда к подъезду, скотчем крепили к дверям объявления и расспрашивали всех встречных о пропавшем Чарлике. Но его никто нигде не видел, и сам он так и не появился.

Бабе Люсе стало плохо. Она попросила отвести её домой, где, напившись капель, она легла на свой диван и горько заплакала. Потерять чужую собаку из-за своего бестолкового характера! Сейчас Баба Люся просто ненавидела себя за эту дурацкую привычку трепаться. Если бы не её язык, Чарлик был бы сейчас с ней. Слёзы ещё сильнее потекли по морщинистым щекам.

Как же хорошо ей было с Чарликом! Как он веселил её! Наполнил пустую её жизнь смыслом! А сейчас Чарлика нет, и это она, только она, виновата в этом!

От слёз бабе Люсе стало ещё хуже, и, когда позвонили в дверь, она с большим трудом смогла подняться с дивана.

Увидев Марину, она была не в состоянии что-либо объяснять, а только открывала и закрывала рот, тяжело всасывая воздух, как рыба, выброшенная на берег. Но Марина уже всё знала, потому что увидела объявление на двери подъезда. Со слезами на глазах хозяйка Чарлика всячески пыталась успокоить соседку, но у неё это плохо получалось и, наконец, обе они расплакались.

– Чарлик, Чарлик, – повторяла баба Люся, чем совсем перепугала хозяйку Чарлика.

«А не сошла ли она с ума?» – с ужасом подумала Марина и побежала вызывать «скорую».

 

 

11

На следующее утро спокойствие бабы Люсиного двора взорвала новость: «Чарлик нашёлся!»

Первой об этом узнала хозяйка Пифика, которой после вчерашних событий плохо спалось. Она вышла гулять со своим питомцем ни свет, ни заря и натолкнулась на женщину, на руках у которой был пропавший Чарлик. Это была хозяйка Жули. Вчера поздно вечером она приехала с дачи и обнаружила у себя под дверью дрожащего от страха Чарлика. В темноте она не обратила внимания на объявление, висевшее на дверях подъезда, и где живёт Чарлик, она тоже не знала. Поэтому и оставила беглеца у себя на ночь, приняв решение завтра начать поиски его хозяев. Насмерть перепуганный Чарлик поначалу никак не мог поверить своему счастью, но, быстро освоившись в новой квартире, провёл самую счастливую ночь в своей жизни, лёжа на коврике под кроватью, на которой в ногах у своей хозяйки спала Жуля.

Очень скоро хозяйка Жули уже стояла у двери Марины и звонила. Когда дверь открылась, Чарлик, как птица, перелетел в руки своей хозяйки, облизывая её шершавым языком. Сколько было радости! Марина плакала и нежно трепала непослушного Чарлика по ушам:

– Бессовестный ты, Чарлик, бессовестный!

Но был в мире один человек, которому всё ещё было очень плохо. Этим человеком была бедная баба Люся, которую вчера вечером увезли на «скорой» в больницу.

 

 

12

Баба Люся оказалась в той же больнице, где в коме лежал Ваня. Когда Ванина мама узнала о случившемся, она, конечно же, пошла навестить свою соседку.

Зайдя в палату, первое, что она увидела, это большой букет на одной из прикроватных тумбочек. Переведя взгляд на кровать, она увидела измождённое, но счастливое лицо бабы Люси.

– Ой, Танюшка, заходи, дорогая, – услышала она знакомый голос. – А это Мариночка мне... от Чарлика. – Баба Люся глазами показала на букет.

– Да, с этим Чарликом у вас одни приключения, – тихо сказала Ванина мама и улыбнулась.

– Танюшка, а я ни о чём не жалею, – поспешила перебить её баба Люся. – Слышишь? Ни о чём. Я тяперыча хоть и больная, но счастливая.

Подождав, пока гостья усядется на стул рядом с кроватью, баба Люся продолжила:

– Я, знаяшь, милая, всё поняла. Такой злой была я от одиночаства. А с Чарликом у меня появилась семья. Они, знаяшь, каждый день приязжают. Хоть на пару минут, но кто-то из них прибяжит. Покушать привязут. И Чарлика раз привозили. Мариночка накинула мне на плечи Сашину куртку, и я вышла на улицу. Ты бы видела, что этот сорванец вытворял: облизал мяня всю, а прыгал не хуже, чем вокруг Жульки! – Баба Люся рассмеялась.

Ванина мама смотрела на свою соседку и не могла её узнать. Это был совсем другой человек: живой, жизнерадостный, хоть и на больничной койке. И только тёмные круги под глазами, бледный цвет лица и синюшные губы были немыми свидетелями тяжёлой болезни.

– Танюша, не смотри так, – баба Люся перехватила устремлённый на неё взгляд. – Хоть я и умру от этой болезни, но умру счастливая, с цвятами и окружённая заботой. Ты же веруюшчая. Ты знаяшь, что ничто в этой жизни не можат замянить любви.

Таня почувствовала, что может расплакаться, и стала поспешно вынимать из сумки гостинцы для бабушки Люси (слово «баба» уже совсем не сочеталось с тем человеком, которого она видела перед собой).

– А ты плачь, плачь, не стесняйся. Я знаю, какое у тебя горе. И гостинцав не нужно. Ты лучча Ванячке отняси… – Последнее слово баба Люся не договорила – широко открытые глаза Тани наполнились слезами. – Танюшка, прости. Слышишь, я никогда не молилась, а тяперыча буду Бога просить, чтобы вярнул тебе сына. Только научи мяня, как нужно молиться.

Оторопевшая мама, наспех вытирая слёзы, бессвязно отвечала:

– Хорошо, хорошо, конечно, научу… Я напишу… Да, да, напишу… У Вас есть, на чём писать?

– Писать? – Баба Люся тоже выглядела очень растерянной. – А вот, на коробке напиши, и она перевернула верх дном коробку с конфетами. – Вот тут и напиши. Ручка у тебя есть? У меня-то ручки точно нету.

– Ручка? А, ручка у меня есть, – также растерянно ответила Таня, достала из сумки ручку и начала писать, проговаривая написанное:

«Отче наш, иже еси на небесех,

Да святится Имя Твое,

Да приидет Царствие Твое,

Да будет воля Твоя,

Яко на небеси и на земли…»

– Танюшка, как жа хорошо! – Чуть ли не на распев протянула баба Люся. – Как-то тепло на сердце стало.

– Это Ангел коснулся сердца своим крылом, – улыбаясь объяснила Таня.

– Ангел? – недоверчиво переспросила баба Люся. – А я думала, что это всё сказки.

– Бог познаётся не умом, а сердцем. Так делают дети, чистые сердцем. Но взрослые теперь всё реже и реже говорят с ними о Боге. А нам, взрослым, почувствовать Бога уже очень трудно, почти невозможно, потому что сердца у нас каменные.

– А как жа я почувствовала? – Баба Люся слушала свою гостью с благоговейным выражением на лице.

– А это всё любовь, – задумчиво ответила мама. – Любовь, это кратчайший путь к Богу, потому что он Сам и есть Любовь. А если мы любим и готовы «душу положить за други своя», то тем уподобляемся самому Богу.

– Танюшка, как жа хорошо ты говоришь! – Баба Люся слушала тихий голос своей соседки, как задушевную песню. – Как эта Советская власть обокрала нас! Она лишила нас самого главного: она забрала у нас Бога.

– Да, Людмила Ивановна, страшнее того времени, которым многие, пребывая в полном заблуждении, всё ещё слепо гордятся, трудно и придумать. Никакие телеужасы не сравнятся с теми ужасами, которые пережил наш народ. Но самое главное, что вы, прожив жизнь атеисткой и безбожницей, сумели дожить до этой минуты покаяния. Потому что Богу от нас ничего не нужно, у Него и без нас всё есть. Единственное, что Ему от нас нужно, это наше покаяние. Терпит Он нас годами, порой целую безумную нашу жизнь, чтобы только услышать от нас: «Боже, прости и помилуй меня, грешную!»

Баба Люся медленно опустила голову на подушку, закрыла глаза и тихо сказала:

– Боже, прости и помилуй мяня, грешную.

Какое-то время она лежала тихо, не открывая глаз, как будто прислушиваясь к чему-то в себе, а потом снова повторила: «Боже, прости и помилуй мяня, грешную».

Ванина мама тихо встала и вышла из палаты, потому что когда душа встречается с Богом, свидетели ей не нужны. Но не успела она дойти и до середины коридора, как её окрикнула какая-то женщина:

– Вас бабушка Люся зовёт.

Мама повернулась и быстрым шагом вернулась в палату. Баба Люся лежала в том же положении, как и прежде. Увидев Таню, она медленно подняла слабую руку и поманила её к себе. Когда же вошедшая подошла совсем близко, она показала ей на край кровати, приглашая сесть.

– Танюшка, я почувствовала, что скоро умру. Привяди батюшку.

Мама так растерялась, что сначала не знала, что и сказать, но когда глаза её заблестели от слёз, она начала говорить то, что подсказывало сердце:

– Людмила Ивановна, дорогая, Вы даже не представляете, что Вы сейчас сказали. Умереть с покаянием, то есть, примирившись с Богом – это самое главное. Это цель нашей человеческой жизни. Я сейчас же пойду договариваться с батюшкой, а Вы держитесь изо всех сил. Вы не должны уйти внезапно. Нет, Вы не можете уйти внезапно! Бог не допустит этого! Он всю Вашу жизнь ждал этой минуты! Наконец это случилось! Боже, какое же это счастье! Это самое настоящее чудо!

– Ты, когда договоришься с батюшкой, зайди и к Мариночке. Скажи, пусть завтра придут пораньша. Я хочу проститься с ними. Они – вся моя родня. Они и похоронят бабу Люсю.

– Я всё сделаю, как Вы сказали. – Мама плакала и даже не пыталась скрыть своих слёз. – Я всё сделаю. Только Вы держитесь. Я не успела дописать Вам «Отче наш», но вы теперь знаете главную нашу молитву: «Боже, прости и помилуй меня, грешную». Всё время повторяйте её, и Бог помилует. Бог милостив.

– Хорошо, Танюшка, хорошо. Тяперыча я сердцем это знаю. – Баба Люся немного помолчала и потом добавила: – Иди, а то времяни мало осталося.

Таня сжала руку на глазах изменившейся соседки и, повторив на прощание «держитесь», торопливо покинула палату.

 

 

13

На следующий день, сразу же после обхода, в палате бабы Люси появилась Марина. Она отпросилась с работы, чтобы целый день провести у кровати бабушки. Но баба Люся тут же отправила её за нотариусом. Марина пыталась отказываться, но баба Люся резко перебила её:

– И чаго я буду оставлять квартиру государству? Кто оно, это государство? А ты и похоронишь, и поминать будешь грешную Люсю. Вот скоро Танюшка батюшку привядёт. Я хочу помереть примярённой с Богом... Деньги со сберкнижки Татьяне сними. Она с сыном живёт от получки до получки. И Клаве платок оренбуржский отдай, на память о Люсе.

– И чего это вы вдруг помирать собрались? Доктора ничего такого не говорят, – Марина старалась звучать как можно убедительнее, хотя сама не верила своим словам: по сравнению с прошлыми днями баба Люся как-то очень резко сдала.

– Можат, и не помру, – опять перебила её баба Люся. – Это одному Богу ведомо, но нотарюс не помешаят. Иди, Мариночка, иди, и без нотарюса не возвращайся.

Выпроводив Марину, баба Люся тяжело откинулась на подушку, и её губы еле слышно зашептали:

– Господи, дай время примириться с Тобой по-християнски и сделать доброе дело.

Потом губы её ещё немного беззвучно шевелились, но длилось это совсем недолго, после чего баба Люся совершенно затихла. Казалось, что она заснула.

Не прошло и получаса, когда в палате появились Таня и следовавший за ней батюшка в чёрном облачении и с золотым крестом на груди. Тихо подойдя к кровати бабы Люси, она осторожно, чтобы не напугать старушку, взяла её за руку. Послышался звук, отдалённо напоминающий стон. Баба Люся открыла глаза, но взгляд её был отрешённым.

– Людмила Ивановна, вы видите меня? – В голосе Тани зазвучали тревожные нотки. – Я вам батюшку привела.

Баба Люся ничего не ответила. Она продолжала смотреть таким же ничего не выражающим взглядом.

Таня резко повернулась к батюшке. Она была испуганна, и батюшка поспешил успокоить её:

– Ничего, особоруем её, а потом, Бог даст, и причастим. Она же ещё в сознании.

Таня склонилась над прикроватной тумбочкой, чтобы убрать лишнее и освободить место для вещей, необходимых при совершении Таинств, но неожиданно прозвучавший голос заставил её вздрогнуть:

– Слава Богу! Я дождалась. – Голос бабы Люси был очень слабым. Видно было, что каждое слово стоит ей немалых усилий. – Танюшка, я хочу Богу покаяться, – добавила она.

Вспышка радости осветила лица пришедших. Даже батюшку такой неожиданный поворот событий застал врасплох. Когда он раскрывал свой чемоданчик, видно было, что руки у него дрожали.

Соседки бабы Люси по палате без просьб и уговоров тихо встали, надели халаты, и вышли в коридор. За ними последовала и Таня, потому что только одному священнику дозволяется присутствовать при разговоре грешной души с Богом.

 

 

14

После соборования баба Люся почувствовала себя лучше: и голос стал крепче, и на щеках появился слабый румянец.

– Я благодарна Богу за милость ко мне, – тихо сказала она, глядя в потолок. – Тяперыча Мариночку с нотарюсом дождаться бы, и всё.

– Почему всё? – перебила её мама. – Вы ещё поправитесь, вот увидите.

– Нет, я уйду. Пора мне. Но уйду я с миром. Благодарю тебя и батюшку, что не побрезговали такой грешницой, как я.

– Вы теперь раскаявшаяся грешница, а это совсем другое дело, – улыбнувшись, сказал батюшка, собирая свой чемоданчик.

– Батюшка, – сказала баба Люся ещё тише, чем прежде, – исполните моё последнее жалание?

– Если ваше желание благое, обязательно исполню.

– Я хочу, чтобы вы меня и отпели.

– За это не беспокойтесь. – Батюшка посмотрел на Таню и улыбнулся. – Обещаю вам, раба Божия Людмила, сделать это, как только Господь призовёт вас.

– Танюшка, скажи, как я должна ответить.

Ванина мама растерялась, не зная, что и сказать, но потом перекрестилась и сказала:

– Слава Тебе, Господи!

– Слава Тябе, Господи! – повторила баба Люся и тоже перекрестилась.

 

 

15

Баба Люся умерла утром следующего дня, успев поставить подпись на составленном нотариусом завещании. Как только нотариус ушёл, она попросила у Мариночки разрешения немного отдохнуть. Отхлебнув глоток воды, она мирно уснула и проспала до самого утра. Марина хотела остаться в палате на ночь, но медсестра, уверенная в том, что состояние больной стабильное, отправила её домой.

Когда же Марина зашла в палату на следующее утро, баба Люся, казалось, всё ещё спала, только хрип, исходящий из её груди показался ей не очень хорошим. Она торопливо подошла к кровати и взяла за руку бабушку, ставшую ей родной.

– Бабушка Люся, – шёпотом позвала она.

Ответа не было.

Тогда она попыталась повернуть старушку немного набок, но как только она отпустила руку бабы Люси, та безжизненно упала на постель. Сердце у Марины ёкнуло, и она бросилась к посту дежурной медсестры. Медсестре хватило одного лишь взгляда на больную.

– Врача, срочно врача в палату номер пять, – крикнула она, выбегая в коридор.

Перепуганная Марина подбежала к кровати и стала трясти бабу Люсю за плечи, приговаривая: «Бабушка Люся, не умирай, прошу тебя, не умирай».

– Отойдите в сторону, дайте дорогу врачу, – услышала она и ещё больше испугалась.

– Она что, умирает? Скажите мне, она умирает?

– Уведите её из палаты и дайте успокоительных капель. – Врач обхватил пальцами запястье бабы Люси, прощупывая пульс.

Марину вывели, дали успокоительного, но успокоить не смогли. Как только её перестали держать, она тут же бросилась назад в палату, и столкнулась в двери с врачом.

– Что? – только и смогла она проговорить, глядя на врача широко раскрытыми глазами.

– Женщина, успокойтесь. – Голос врача был твёрд.

– Что? А почему я должна успокоиться? – Марина смотрела на врача ничего не понимающим взглядом. Почему вы не пускаете меня в палату?

– Вам нужно успокоиться и собраться с силами. Они вам ещё пригодятся.

– Она что, умерла? – Эти слова привели Марину в полное смятение.

– Она умерла и приказала всем нам долго жить.

– Почему умерла? Она, ведь, чувствовала себя хорошо, сама говорила мне об этом.

– Милочка, с этим вопросом не ко мне, а к Господу Богу, простите, – перебил её врач. – Примите мои соболезнования.

Только теперь, когда врач, отодвинув её, вышел из палаты, Марина поняла, что случилось. Она посмотрела на кровать, где всё ещё лежала как будто спящая баба Люся, подошла поближе и тихо заплакала. Время от времени она громко всхлипывала и повторяла одни и те же слова: «Эх, Чарлик, Чарлик».

Когда приехала каталка, и бабу Люсю увезли, Марина в растерянности вышла из палаты, чтобы поговорить с медсёстрами. Это была первая в её жизни смерть. Самая большая тайна человеческой жизни коснулась её холодным крылом, и отступать было некуда. Смерть невидимой косой отсекла душу от тела. Душа отходила ко Господу, а тело нужно было предать земле.

 

 

16

Неожиданная смерть бабы Люси не оставила равнодушным никого из соседей. И хоть все знали, что «не судите, да не судимы будете», но судили все и каждый по-своему. Далеко не все хорошо относились к бабе Люсе, но сейчас почти все объединились против хозяйки Чарлика. То, что Чарлик «угробил бабу Люсю», было фактом неоспоримым, но о том, как эти «нахлебники вошли к ней в доверие», мнения расходились. Многие разделяли версию об отравлении бабы Люси. Якобы Марина с мужем понемногу подсыпали ей что-то в чай, чтоб скорее на тот свет отправить и квартирой завладеть. Другие говорили, что бабу Люсю заставили в больнице квартиру переписать, после того, как хозяева Чарлика заплатили врачам большие деньги. Целую неделю обсуждалась версия, по которой Чарлик был специально натренирован, нападать на одиноких старух, чтобы легче войти к ним в доверие. Были и другие версии. Казалось, что все в округе только и занимались тем, что разгадывали причину смерти бабы Люси. Одна только баба Клава не принимала участия во всех этих разговорах. Она предпочитала отмалчиваться или отмахивалась короткой отговоркой: «Да откуда мне знать!»

Впервые в жизни баба Клава не открывала рот, потому что боялась прогневить Бога. Она навещала бабу Люсю в больнице и видела ту разительную перемену, которая произошла с её соседкой.

Марина знала обо всех распространяемых сплетнях, потому что не могла не гулять с Чарликом, и всегда находилась «добрая душа», которая «по секрету» рассказывала ей о том, «что люди говорят». Марина молчала и тяжело переносила смерть бабушки-соседки. Она, действительно, привязалась к ней и чувствовала свою вину в её смерти.

Но больше всех горевал Чарлик. В тот день, когда хоронили бабу Люсю, он весь день просидел на окне, вглядываясь вдаль и тревожно шевеля ушами. Каждое утро он сидел под дверью в надежде, что его отведут к бабе Люсе. По вечерам после прогулки он останавливался у квартиры бабы Люси и наотрез отказывался идти домой, поэтому приходилось открывать дверь и впускать его в опустевшую квартиру. Бедный пёс с разбега запрыгивал на диван, но не найдя там бабы Люси, начинал метаться по квартире, обнюхивая все углы. Ничего не обнаружив, он начинал лапками теребить свою хозяйку, как будто требуя объяснений.

– Нет бабушки Люси, нет, – слышал он в ответ, после чего его обычно отчитывали за любовь к Жульке, из-за которой всё это и случилось.

Чарлик, как ни силился, но так и не мог понять, причём тут его любовь. Но за своей дневной хозяйкой он скучал, а она всё не появлялась. Чарлик всё ждал и ждал, и, в конце концов, затосковал. Целыми днями бедный пёс безучастно лежал на подоконнике, гулял без удовольствия и даже плохо стал есть.

Пересуды не прекращались, Чарлик всё больше хирел, поэтому на семейном совете было принято решение продать обе квартиры и переехать в другой район.

 

 

17

В больнице, кроме Вани, в коме была ещё девочка. Мама Вани узнала об этом случайно. Однажды, когда она шла по аллее к выходу, её внимание привлекла женщина, в слезах выбежавшая из отделения. Она упала на плечо мужчине, шедшему ей на встречу, и долго не могла успокоиться.

Спустя несколько дней она увидела ту же женщину, сидящую на скамейке у того же отделения, где они встретились в первый раз. Мама сначала колебалась, стоит ли ей подходить, но что-то подсказывало, что стоит.

– Простите, – тихо сказала она, присаживаясь рядом с незнакомкой, – у вас здесь родственник?

– Да, дочка в коме, – ответила женщина, даже не посмотрев на того, кто задал ей вопрос.

От неожиданности мама даже вздрогнула.

– Как странно. А у меня сын в таком же состоянии.

Только теперь женщина подняла голову и посмотрела на свою случайную собеседницу.

– У него тоже лейкемия?

– Нет, его отравили.

– Отравили? Он был здоров, а теперь в коме?

– Да.

– Зачем нужно было травить здорового ребёнка?

– Если бы я знала ответ на этот вопрос! – тяжело вздохнула мама. – Его нашли лежащим у входа в подвал дома, вызвали «скорую». Оказалось, что у него тяжёлое отравление медным купоросом.

– Бред! Ребёнок был здоров и теперь в коме. Вам, наверное, ещё тяжелее, чем мне. Моя Маша долго болела. В принципе, я знала, что всё идёт к концу.

– Да, когда мне позвонили, я думала, что сойду с ума. Но Господь дал силы выдержать.

Обе женщины замолчали. Первой заговорила мама Маши.

– Вы верующая?

– Да.

– И вам это помогает?

– Я не одна. Со мной Бог.

– Как вас зовут?

– Татьяна, можно просто Таня.

– А меня Рита. Сколько лет было вашему мальчику?

– Почему было? Ему двенадцать.

– Вы верите, что он выживет?

– Верю.

– Но как вы можете в это верить? Тяжёлое отравление медным купоросом! Кома!

Мама ответила не сразу. Перед тем, как ответить, она закашлялась, чтобы перебить подступающую слезу.

– Я верю, потому что я верующая.

– А я не верю. Я просто медленно схожу с ума. – Рита закрыла лицо руками, и плечи её стали вздрагивать.

Когда она перестала плакать и открыла лицо, оказалось, что плакала она без слёз.

– Вы не должны так убиваться, – как можно мягче сказала Таня. – Вы разрушите своё здоровье.

– А зачем оно мне теперь, это здоровье?

– Оно нужно не вам, а вашей дочери. У вас не будет силы за неё молиться. Пока она в коме, у неё есть шанс, и этот шанс в ваших руках.

– О чём вы говорите? Какой шанс? Какие молитвы? Да я и ни одной не знаю.

– А я научу вас. Мы будем вместе молиться за наших детей, и им там будет легче.

– Вы что, серьёзно? – Во взгляде Риты было нескрываемое удивление. – Вы спешите? – спросила она.

– Да нет. Кроме Вани, у меня здесь никого нет.

– А муж?

– Мы давно в разводе. Я даже не знаю, где он.

– Идёмте к нам. Серёжа будет рад. Он скоро подъедет. Я сейчас позвоню ему.

Рита не могла найти телефон в сумке, потом никак не могла нажать на кнопки, – видно было, что она очень волнуется.

– Он уже подъезжает. Идёмте к выходу, – произнесла она, наконец, и выдохнула с облегчением.

Они шли, молча, по больничной аллее, думая каждая о своём, и даже не заметили, как к ним подошёл высокий статный мужчина, которого Таня однажды уже видела.

– Ой, Серёжа, ты уже здесь, а я и не заметила!

Муж с удивлением посмотрел на жену. Её возбуждение не могло не броситься ему в глаза.

– А это Татьяна, можно просто Таня. Она едет к нам в гости. У неё, представляешь, сын тоже в коме. – Рита выпалила всё это на одном дыхании и хотела ещё что-то сказать, но муж перебил её на полуслове.

– Очень приятно, – сказал он, обращаясь к знакомой своей жены.

– Что тебе приятно? – взорвалась Рита. – Серёжа, что ты говоришь? Тебе что, приятно, что у неё сын в коме?

– Простите, – слова жены привели мужа в полное смущение. – Я хотел сказать: «Приятно познакомиться».

– Всегда ты что-нибудь напутаешь, – привычно заворчала на мужа Рита, с чем он, видимо, также привычно согласился. – Открой Тане дверь, – последовала команда, свидетельствовавшая о том, что в этой семье верховодит женщина.

Ванина мама ничего не сказала, хотя ей хотелось бы поделиться с ними знанием, приобретённым горьким опытом. Но сейчас было не время.

«Как Господь уладит», – подумала она и села в машину.

 

 

18

– Серёжа, помоги Тане снять пальто и поставь чайник, а я покажу ей Машину комнату. – Рита бросила привычный взгляд в зеркало и немного распушила свои белокурые локоны.

«Привычка хорошо выглядеть не покидает её даже в таком горе», – подумала Таня, надевая предложенные комнатные шлёпанцы.

– Вот, Танечка, наш опустевший дом. Проходи. Это же надо, как нас свела судьба! Нарочно не придумаешь. – Рита быстро говорила, пытаясь скрыть своё волнение.

– Риточка, а чай, какой заварить? – Серёжа смотрел на жену с большой нежностью.

«Он её любит, – подумала Таня, – и старается, чем может, облегчить её боль».

– Какой чай? – Рита посмотрела на мужа, как если бы он спросил о теории относительности. – А чай! Серёжа, зачем ты задаёшь глупые вопросы? Только путаешь меня!

– Но, может быть, Таня хотела бы...

– А, ну да! Танечка, вы что будете?

– Если можно, зелёный.

– Зелёный? Серёжа, а у нас есть зелёный?

– Пожалуйста, не беспокойтесь, я выпью любой. Мне совершенно всё равно.

– Нет, зачем же, Серёжа пойдёт и купит. Мы просто не пьём зелёный. А я так вообще кофейная душа. А, может, сварим кофе?

Таня не пила кофе, но чтобы не создавать проблем Серёже, согласилась на кофе, чем очень обрадовала хозяйку дома.

– Серёжа, только кофе я буду варить сама, а то ты, как всегда, сделаешь что-нибудь не так.

– Конечно, Риточка, конечно, как скажешь. – Муж был готов на всё, лишь бы только угодить жене.

– А ты тогда развлекай гостью, пока я управлюсь.

Как только Рита вышла из комнаты, Серёжа полушёпотом с виноватым видом стал объяснять гостье, что Рита сама не своя, что она просто сходит с ума от горя, поэтому так много говорит и всё время к чему-то придирается.

– Я понимаю, – тихо ответила гостья.

– Ах, да, простите, у вас же тоже горе. – Серёжа тихо закрыл дверь в комнату. – Но вы совсем другая. Где вы берёте силы?

Таня вместо ответа кивком головы показала на небо. Видно было, что Серёжа не совсем понял этот жест, но уточнить не получилось, так как в комнату даже через закрытую дверь просочился ароматный горький запах.

– Извините, я должен помочь Рите, – сказал он и скрылся за дверью.

Из окна был красивый вид на детскую площадку, за которой зеленел небольшой скверик с аккуратно прочерченными дорожками. На площадке возились дети. Несколько мам и одна бабушка сидели на скамейках.

– Я не могу смотреть на это, – сказала Рита, подойдя к окну и задёрнув штору. – Мне хочется биться головой о стенку, когда я вижу, как играют чужие здоровые дети, а их родители спокойно сидят на лавочках.

– Рита, прошу тебя, давай будем пить кофе. – Серёжа подошёл и обнял жену за плечи. – У нас же гостья.

– Она тоже не сможет меня понять. У неё был здоровый ребёнок. Его отравили.

Серёжа посмотрел на Таню виноватым взглядом, как бы оправдываясь за жену.

– Какой чудный кофе! Рита, вряд ли кто-нибудь, кроме тебя, умеет так заваривать кофе, – сказал он, чтобы прервать тяжёлую паузу.

– Да, действительно, – Таня была рада, что тему сменили. – Я очень редко пью кофе, но этот мне нравится.

– Попробуйте печенье, Таня. Это любимое печенье Маши.

Напоминание о Маше, явно, было не к месту. Рита вспыхнула, как спичка, которой чиркнули по сере коробка, и вскочила из-за стола:

– Ты даже кофе попить не дашь!

Серёжа резко поставил чашку, а Таня, допив свой кофе, тихо сказала:

– Вы обещали показать мне Машину комнату.

– Да, да, конечно, – обрадовалась Рита. Она чувствовала себя неловко. – Конечно, конечно. Серёжа, ...

Муж дёрнулся, но Рита уже забыла о том, что звала его.

– Вот это берложка нашей девочки. Это она так называла её.

Они вошли в небольшую детскую, довольно уютную и, если и напоминающую берложку, то только тем, что на окнах были тяжёлые тёмно-коричневые шторы.

– Её раздражал яркий свет, – пояснила Рита, перехватив взгляд гостьи. – А это её игрушки, – добавила она, показывая на кровать, всю уставленную игрушками. – Они скучают без неё, как и мы.

Плечи Риты задёргались от рыданий, и она стала рыться в кармане в поисках платка, который был совершенно не нужен, так как слёзы не текли. Платок так и не нашёлся, но на помощь, как всегда, пришёл Серёжа.

Но Таню заинтересовали не игрушки, а картинки на стенах.

– А это что за чёртики? – спросила она, с интересом разглядывая картинки.

– Это не чёртики! – возразила Рита. – Это её любимый фавн из Нарнии!

– А фавн разве не чёртик? – удивилась мама.

– Да нет же! Это мифическое существо, живущее в лесу.

– А, ну тогда это леший!

– Какой же это леший? Это фавн!

– Говорят же, «как чёрта ни малюй, он всё равно чёртом останется». Рожки, копыта, хвост с кисточкой, – всё при нём. В русской мифологии это леший, а в западной – фавн, властелин леса и полей.

– Таня, да что вы такое говорите! Черти и эти ваши лешие – злые, а фавн – добрый. Знаете, как Маша его любила! Она даже разговаривала с ним, и мечтала, что кто-нибудь подарит ей такую игрушку. Ой, она тогда, наверное, не расставалась бы с ним ни днём, ни ночью.

– Да-а уж, – только и сказала Таня.

– А что в этом плохого? – видно было, что Рита начинает раздражаться.

– А что в этом хорошего? – Гостья внимательно ещё раз осмотрела картинки и продолжила: – Этими метаморфозами мы обязаны эпохе, так называемого, Просвещения, другими словами, отхода от Бога. Как-то я ходила на концерт. Там сравнивали картину Рубенса «Возвращение фавна с охоты» и прелюдию Дебюсси «Послеполуденный отдых фавна». У Рубенса фавн лукавый, плотоядный, а у Дебюсси – мягкий, романтичный, чувственный. Художника и композитора отделяет временной промежуток в 300 лет, и какая просматривается разница в восприятии одного и того же образа! У Рубенса – это ещё откровенное зло, хотя и очеловеченное, у Дебюсси – это зло уже нивелировано, потому что окружено романтикой. Но, всё-таки, то искусство было для взрослых, а фавн из «Нарнии» – романтизированное зло для детей.

– А у вашего сына что, не было любимого героя?

– К сожалению, был.

– Почему к сожалению?

– Потому что если бы его не было, мой сын не лежал бы сейчас в реанимации.

– Бред! Причём тут любимый герой?

– Я нашла на дне выдвижного ящика его письменного стола приглашение в волшебную жизнь и приключения, подписанное «Твой Гарри». А потом его нашли в бессознательном состоянии у того же дома, возле которого ему назначена была встреча тем же Гарри.

– Каким Гарри? – не поняла Рита.

– Гарри Поттером, каким же ещё!

– Вы же говорили, что его отравили медным купоросом. При чём тут Гарри Поттер?

– А вы помните с уроков химии, как выглядит раствор медного купороса?

– Серёжа, ты помнишь? – Рита посмотрела на Серёжу так, как будто это он был виновен в том, что она не помнит, как выглядит медный купорос.

– Да яркий такой, – неуверенно ответил муж.

– Правильно. Раствор очень красивого, насыщенно голубого цвета. Кстати, очень подходит для волшебного напитка. Благодаря этим новомодным «сказкам» наши дети стали совершенно беззащитными. Они уже не понимают разницу между колдунами и волшебниками, сущности с рогами и копытами на обложках книжек их тоже не пугают, тем более что слова иностранные, непонятные, ни о чём не говорящие ни уму, ни сердцу. От лешего, кроме пакостей, ничего другого не дождёшься – это достоверно известно из русских сказок. А что такое фавн? Тем более, если он изображён эдаким интеллигентом в шарфе. Мне, как взрослому человеку, понятно, что шла ужасная мировая война, автору было очень плохо в окружающем его мире, он искал тихого спокойного места, где можно было бы укрыться от страданий, горя и невзгод, но нигде не находил. Тогда он и придумал эту берложку в сказочном лесу и укрылся в ней со своим христианским мировоззрением, хоть и в шкуре фавна. Но дети-то этого не понимают! Они воспринимают всё совершенно не так, как взрослые. Они не думают, они просто верят!

– Ой, как-то уж сложно вы говорите, Таня. А знаете, давайте лучше выпьем.

– Я вообще-то не пью, – попробовала было возразить гостья, но Риту уже ничто не могло остановить.

Серёжа неохотно достал из серванта водку и вино, и в глазах его жены появился нездоровый блеск. Была принесена колбаска, сыр, солёные огурчики и ароматный чёрный хлеб с тмином.

Рита, накрывая на стол, не переставая, говорила о том, что они выпьют совсем по чуть-чуть, что это просто необходимо для того, чтобы расслабиться, что в их положении это необходимо, иначе совсем с ума сойдёшь. И что в небольших дозах алкоголь очень даже полезен. Таня от водки отказалась категорически, и ей налили бокал вина, а Рита с Серёжей предпочли водку.

Под водочку разговор получился более оживлённым.

– Ну, допустим, – пустилась в рассуждения Рита, закусывая огурцом после второй рюмки, – фавн – плохой, Гарри Поттер – плохой, а Шрек? Он-то, добрый?

– А с чего вы взяли, что он добрый? – возразила мама.

– Ну, я особо не вникала, но Маша тоже говорила, что он добрый.

– А Шрек сам всё время говорит о том, что всех любит, – Серёжа, как всегда, пришёл на выручку жене.

– Начнём с того, что говорить, на самом деле, совсем ничего не значит. Мало ли что можно говорить! Это только у пьяного, что на уме, то и на языке, потому что у него алкоголем повреждены все системы защиты.

– Серёжа, ты как? – оживилась Рита. – У тебя уже повреждены системы защиты? Нет? И у меня не повреждены. Значит, давай ещё по одной. Танечке обнови.

Мама пыталась отказаться, но Рита не принимала никаких доводов и стояла на своём: «По чуть-чуть, только, чтобы расслабиться». Когда выпили по третьей, Серёжа был отослан на кухню «пошуршать» в холодильнике, потому что закуски на столе было, явно, не достаточно. Пока Серёжа «шуршал» повеселевшая Рита вернулась к начатой теме.

– Ну, и что такого плохого в Шреке?

– Да ничего особенного в нём нет, – не спеша, начала Таня, – гибрид гоблина или орка какого-нибудь с водяным. – Если бы только из него не пытались сделать положительного героя со всеми неприсущими ему качествами. Вот вы, Рита, почему-то не искали себе урода, типа Шрека. Ваш Серёжа очень даже представительный мужчина.

В этот момент в дверном проёме появился лёгкий на помине «представительный мужчина» с тремя тарелками, поставленными одна на другую.

– Да и я тоже, в принципе, очень даже ничего, – кокетливо засмеялась Рита, бросив игривый взгляд в сторону мужа, расставлявшего закуску, принесённую с кухни.

– Вот и я о том же. А красавица Фиона осталась равнодушной к прекрасному принцу и влюбилась в зелёное безмозглое чудовище, жрущее руками и издающее непристойные звуки всеми пригодными для испускания желудочных ветров местами.

– Ой, Таня, фу! Что вы такое говорите за столом?

– Вам не нравиться? А ведь дети не понимают, что это «фу», у них нет ещё ни жизненного опыта, ни установившихся понятий. Они видят, что прекрасная принцесса влюбляется в зелёное тупоголовое чудище, значит, это чудище совсем и не чудище, тем более, что оно всё время твердит о своей любви ко всем. Мы же на подсознательном уровне понимаем, что тот, кто любит людей, не может быть плохим. Принцесса с радостью меняет своё человеческое лицо на зелёную морду, такую же, как у своего возлюбленного, значит быть уродом совсем даже и не плохо, а очень даже прикольно и, главное, современно. Вы посмотрите на нашу молодёжь? Чего только они с собой не делают, чтобы выглядеть НЕ ТАК, КАК ЛЮДИ. И они уверенны, что это КРАСИВО! Понятие о красоте искажено! Именно этого и добиваются создатели Шреков и им подобных «героев». Тем более, Шрек и его друзья: вороватый кот в сапогах, тунеядец осёл-говорун, в отличие от родителей, учат не мыть руки, класть ноги на стол, врать, обманывать, ничего не делать. А какой ребёнок скажет, что это плохо? Конечно же, это и красиво и хорошо, а ты, мама, со своими устаревшими понятиями не мешай нам тут жить-гулять в своё удовольствие.

Пока Таня говорила, Рита, как всегда, особо не вникая, разглядывала своего мужа и, как только гостья закончила, торжественно произнесла:

– А что если нам попробовать переделать Серёжу в Шрека?

По выражению лица Серёжи было видно, что эта идея была ему не по душе.

– Даже если вы натянете ему на голову зелёный чулок, он все равно будет в десять раз красивее Шрека, – поспешила вступиться за Серёжу Таня. – А что касается интеллекта, то вряд ли Серёжа сможет опуститься до уровня Шрека, даже если и будет стараться изо всех сил.

– Вот мы сейчас выпьем ещё по одной, и попробуем надеть ему на голову зелёные колготки. – Язык Риты начал заплетаться.

– Риточка, тебе уже хватит, – Серёжа попробовал забрать у Риты бутылку водки.

– Кому хватит? Это тебе хватит! А мне недостаточно!.. Лучше бы я вышла замуж за Шрека. Может, тогда у меня был, хоть и зелёный, но здоровый ребёнок... Нет, много здоровых зелёных ребёнков!

– Вот видишь, ты уже заговариваешься, – очень ласково сказал Серёжа и погладил жену по белокурым волосам, как маленькую, расплакавшуюся из-за пустяка девочку.

– Хватит меня жалеть! – Рита ударила мужа по руке и оттолкнула его от себя. – Не нужна мне твоя жалость! Это всё из-за тебя! Это ты, ты виноват!

Рита схватила бутылку с водкой, быстро налила себе полную рюмку и залпом выпила.

– Вы не должны разрешать ей пить, – тихо сказала Таня.

– А это не ваше дело! Это мне решать, пить или не пить! Вы думаете это легко смотреть, как твой единственный ребёнок тает у тебя на глазах? Вы думаете это легко заходить в детскую и содрогаться от мысли, что она, может быть, уже не дышит? Да я бы привела ей кого угодно, лишь бы только она выздоровела! Ясно вам? А вы мне о какой-то там морали разглагольствуете? Мне плевать! Мне плевать на вас и на вашу мораль! Я хочу, чтобы мой ребёнок был жив. Вы понимаете, жив! Любой ценой!

Последние слова Рита уже не говорила, а кричала. Губы её перекосило от гнева.

– Вам нужно успокоиться, а мне уже пора. – Таня поспешила к выходу, Серёжа пошёл вслед за ней, а Рита упала на диван и горько зарыдала.

– Вы уж простите нас за такой приём. – Стараясь не смотреть в глаза гостье, тихо сказал Серёжа.

– И вы меня простите. Наверное, это я во всём виновата. Мой Ваня тоже раздражался, когда я начинала говорить с ним на серьёзные темы.

– Нет, нет, что вы! С ней это сейчас часто случается и без поводов.

– Но, ведь, нужно говорить, – Таня пристально посмотрела на Серёжу. – Разве это правильно, молча и безропотно, скатываться в пропасть, в которую тебя толкают против твоей воли?

Серёжа продолжал молчать, помогая гостье одеться. Было видно, что он не очень понимает, о чём речь.

– Не давайте ей пить. Вы же сами видите, что пьёт она не «чуть-чуть», и никакое это не расслабление. Если вы сейчас не остановите её, она сопьётся. У неё нет внутренних сил, чтобы перенести свалившееся на неё горе.

Серёжа по-прежнему молчал. Таня взяла сумку и повернулась, чтобы идти к двери.

– Прошу вас, Таня, – тихо сказал Серёжа, – не оставляйте её. Вы нужны ей.

– Хорошо, я позвоню ей завтра. Мы поговорим. Скажите мне ваш номер телефона.

Серёжа с готовностью продиктовал номера всех имеющихся у них телефонов, ещё раз извинился и поблагодарил за понимание.

– У нас общее горе. Нам нужно помогать друг другу, чтобы справиться с ним. – Таня невольно пожала руку своего нового знакомого и торопливо вышла в распахнутую дверь.

 

 

19

На следующий день Таня позвонила своей новой знакомой, как и обещала. Рита, в отличие от мужа, не извинялась и была очень сдержана. Таня пыталась объяснить ей, что если Господь посылает страдание, значит, он уверен, что у человека есть силы его перенести. Нужно только найти их в себе и заставить работать на противостояние. Но самое главное, это молиться. Молитва – разговор с Богом, или просьба о помощи, если у человека проблемы. А если у человека горе, то тогда это крик о помощи. И нужно, не стесняясь, кричать. Нужно стучаться в закрытую дверь и верить, что она откроется, ибо Сам Господь сказал: «Стучите и отверзется».

Рита слушала, лишь изредка вставляя короткие «да, да». Когда же Таня предложила ей сходить вместе в церковь, чтобы поставить свечи за здравие детей и заказать сорокоусты, она даже не переспросила, что это такое, а просто сказала очередное «да». Они договорились встретиться завтра, и Рита повесила трубку. Разговор оставил после себя тяжёлый след, но не хотелось думать о плохом – его и так было предостаточно.

На следующий день в условленное время Рита не пришла. Мама всё стояла и ждала в надежде, что подруга по несчастью опаздывает, но так и не дождалась.

«Ну что же, путь к Богу лёгким не бывает. Вступить на него с первого раза могут только избранные», – подумала она и пошла туда, где легче дышится и легче плачется при свете зажжённых свечей.

В храме шла вечерняя служба. Людей было немного, так как день был будний. На душе было тяжело и хотелось тишины. Монотонное чтение псалтири не отвлекало, а, наоборот, помогало углубиться в себя.

Таня вспомнила разговор со своим батюшкой после поездки в монастырь. Он выслушал её сбивчивый рассказ и на вопрос «что делать?» ответил коротко: «Молиться». – Молиться, но как? – спрашивала она. – Сын в реанимации, нужно что-то делать! Может, семь сорокоустов заказать в разных церквях? – Ей тогда непременно был нужен «рецепт» от постигшего её несчастья. Но батюшка ответил так: «Не можешь молиться, тогда просто кричи ‘Господи, помилуй!’ Не можешь кричать, пищи ‘Господи, помилуй!’ Не можешь пищать, молчи ‘Господи, помилуй!’ Если есть на то Воля Божья, вернётся твой сын, и никакое зло не одолеет его. Разве ты забыла, что молитва матери со дна моря поднимает? Главное, в час скорби не впасть в отчаяние, а сохранить веру в благость неведомых путей, которыми ведёт нас Промысел Божий».

Мама зажгла свои две свечи и жарко прошептала:

– Господи, спаси и помилуй рабов Твоих отрока Иоанна и отроковицу Марию. Раз ты пересёк здесь, на земле, пути их матерей, то там, между небом и землёй, сведи и наших детей. Вдвоём им будет не так страшно. – Долго и неподвижно простояв перед распятием, она тихо добавила: – И помоги нам грешным покаяться, чтобы облегчить участь наших детей.

 

 

20

Рита пропала. Её не было на лавочке возле больницы, где она обычно ждала Серёжу, она не отвечала на звонки. Даже в отделении, где лежала в коме Маша, уже несколько дней никто не появлялся. Мама чувствовала, что-то случилось, но не знала, как поступить. Наконец она решилась поехать к ней домой, и прямо у входа в подъезд наткнулась на Серёжу, который выглядел очень озабоченным.

– Простите меня, я без приглашения, – сказала она, смутившись, – но мне показалось, что у вас что-то произошло. Где Рита? Она не заболела?

– Рита не заболела, она запила, – коротко ответил Серёжа.

Мама смотрела на него широко открытыми глазами и никак не могла понять, о чём речь.

– Она пьёт уже несколько дней, беспросветно. Первый день она меня обманула. Утром после вечерней пьянки встала, накрасилась, сказала, что идёт на работу, а сама затоварилась, и, когда я вечером вернулся с работы, она уже была невменяемая.

– Нужно, отобрать ключи, водку и закрыть её.

– Что я и сделал, но она оказалась хитрее меня. Видимо, тогда, в первый день она, сделала себе запас. Квартиру она знает лучше меня, запрятала так, что найти не могу. Найду недопитую бутылку, вылью, всё обыщу – вроде бы ничего нет, закрою её, прихожу, а она снова вдрызг пьяная. Знаете, Таня, вчера я ударил её, впервые в жизни. Не знаю, что и делать. Тоже запить, что ли?

– Что вы такое говорите? У вас дочь в реанимации!

Серёжа молчал. Если бы он был женщиной, то, наверное, он бы плакал, но мужчины не плачут, они просто рвут своё сердце.

– Прошу вас, позвольте мне вам помочь. – Хоть Таня и не представляла себе, чем она может помочь, но ей очень хотелось сделать хоть что-то: Серёжа был ей симпатичен. – Я хочу посмотреть на неё.

– Идёмте, но сразу предупреждаю: зрелище не из приятных.

Пока они ждали лифт, Таня вспомнила о своей подруге, у которой была подобная проблема с сыном.

– Серёжа, мы сейчас позвоним моей знакомой, она скажет, какие лекарства нужно купить. У Риты это впервые?

– Она начала пить, ещё когда Маша была дома. Бывало, напьётся, но проспится, утром опохмелится и вроде бы ничего. Такого, как сейчас, с ней ещё не было.

– Ну, тогда это ещё не страшно.

– Вы думаете? – Взгляд Серёжи ожил. У него появилась надежда.

– Чем дольше человек пьёт, тем труднее бороться за его душу. Моя знакомая говорит, что, когда человек в запое, с ним бесполезно разговаривать, взывать к совести, устраивать скандалы, – он всё равно ничего понять не в состоянии, потому что тяжело болен, и духовно и физически. В первую очередь ему нужна медикаментозная помощь. Нужно разгрузить печень, почистить кровь, чтобы уменьшить интоксикацию. Запой – это паралич воли, возникающий на фоне сильного отравления организма. Сейчас я позвоню, всё узнаю, и вы поедете в аптеку за лекарствами.

– Да, да, конечно, – голос Серёжи задрожал. Такое активное подключение Тани к его беде было для него совершенной неожиданностью.

Когда они вошли в квартиру, Таня сразу же стала звонить. К счастью, подруга уже была дома, и вся необходимая информация была получена. Прежде чем уйти, хозяин дома проводил Таню в детскую, где на Машиной кровати лежало то, что ещё совсем недавно было привлекательной, модной женщиной.

 

 

21

Рита лежала без чувств. Можно было подумать, что она мертва, если бы не тяжёлое прерывистое дыхание, исходившее из груди. Таня присела на край кровати и осторожно повернула к себе опухшее лицо, которое трудно было узнать. Перед ней лежал какой-то другой, совсем незнакомый человек.

– Рита, – тихо позвала она.

Ответа не последовало. Таня позвала громче, ещё громче, потрясла Риту за плечи, но та не обнаружила никаких признаков жизни.

«Недаром же говорят ‘мертвецки пьян’, – подумала она и содрогнулась: – Человек самовольно лишает себя жизни, потому что не может перенести её. Запой – самоубийство с пробуждением».

Таня встала и пошла осматривать углы и полки. Она надеялась найти святую воду, которой нужно было бы окропить болящую, но в Машиной комнате ничего подобного не было. Здесь было царство фавна, чья рогатая рожа смотрела со всех сторон.

Мама пошла в спальню. Она надеялась найти там хотя бы иконку, но здесь было царство красоты, заставленное флаконами и тюбиками парфюмерии и косметики. Ни в гостиной, ни на кухне ничего, что предназначалось бы для души, тоже не было.

«Да, бедная Маша! – подумала она и тяжело вздохнула. – В этом доме у тебя нет помощников».

Когда Таня вернулась в Машину «берложку», стукнула входная дверь, и через несколько секунд в дверном проёме появился Серёжа.

– Вот, купил всё, что вы сказали.

Начали с минеральной воды, в которую насыпали измельчённые в ложке глицин и лимонтар.

– Она сказала, что это очень хорошо уменьшает интоксикацию и успокаивает.

– Кто она? – Серёжа был так углублён в процесс растворения лекарства, что совершенно забыл о телефонном разговоре с подругой Тани.

– Ну, женщина, с которой я разговаривала по телефону.

– Ах, да-да. Как это я забыл?

– А у вас в доме святой воды нет?

– Святой воды? – У Серёжи было такое же выражение, как и у Риты, когда она пыталась вспомнить цвет раствора медного купороса. – Нет, святой воды нет. А что, нужно?

– Очень нужно. При таких болезнях, как эта, – Таня кивнула в сторону Риты, – крещенская вода – одно из главных лекарств. Криками и кулаками тут делу не поможешь. Я пыталась найти у вас хоть маленькую иконочку, но не нашла.

– Нет, у нас нет. Мы, знаете, этим не увлекались.

– Но у вас был такой больной ребёнок, и вы никогда...? – Таня недоговорила, потому что Серёжа ответил, не дослушав:

– Никогда.

– Так, понятно. Давайте попробуем заставить её это выпить.

– Да, да, конечно. – Серёжа опустился на колено у кровати и стал поднимать голову жены.

Раздался протяжный стон. Рита с трудом открыла глаза и уставилась на Таню каким-то стеклянным взглядом, лишённым жизни.

– Ч-чего пришла? – одеревеневшими губами с трудом выговаривая звуки, спросила она.

Таня промолчала.

– Риточка, нужно выпить кисленькой водички. – Серёжа заботливо подпихивал под спину жене все имеющиеся на кровати подушки.

– Н-не х-хочу, – скривилась она и отвернула лицо.

– Нет, нужно. Это минералочка, – не сдавался Серёжа. – Наша девочка заболела, ей нужно лечиться.

– Н-наша д-девочка ум-мерла, – скорее промычала, чем сказала Рита.

– Мамочка, что ты такое говоришь. Наша Машенька не умерла. Она в реанимации. А ты, моя девочка, заболела. Тебе нужно лечиться.

Серёжа поднёс стакан к губам жены, но она стиснула зубы, отказываясь принимать лекарство.

– Дайте стакан мне, а вы держите голову, – сказала Таня и, перекрестив Риту, начала читать молитву «Да воскреснет Бог и расточаться врази Его...».

Рита тихо застонала, а потом резко дёрнула головой, пытаясь вырваться из Серёжиных рук.

– Пусть он-на уйдёт, – прошипела она, как змея. – Гон-ни эту святошу...

– ...тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением... – Таня продолжала читать молитву, не обращая внимания на Ритины реплики, тихо и сосредоточенно, как воин, готовый отразить нападение в любую минуту.

– Г-гадина, – простонала Рита с остервенением.

– ... и даровавшего нам Крест Свой Честный на прогнание всякого супостата... – Таня, поворачиваясь на четыре стороны света, крестила стены, затем потолок, пол, кровать, на которой лежала болящая.

Рита молчала и только кривилась, как если бы ей делали больно.

– ...О Пречестный и Животворящий Кресте Господень! Помогай нам со Святою Госпожею Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь».

Мама закончила молитву, перекрестилась, перекрестила Риту, стакан с жидкостью и, подойдя с другой стороны кровати, нагнулась и сказала тихо, но очень чётко:

– Нужно открыть рот и залпом выпить весь стакан.

Стакан ударился о стиснутые зубы.

– Нужно открыть рот, – ещё решительнее сказала Таня. – Иначе я снова начну читать молитву.

Рита замычала в ответ, но расслабила зубы. Ещё мгновение и совместными усилиями содержимое стакана, частично растекаясь по подбородку, оказалось у Риты в желудке.

– Не отпускайте её, ещё нужно выпить пропротен, – сказала Таня, заметив, что Серёжа уже готов расслабиться. – Эта процедура будет полегче: всего 10 капель в столовой ложке воды.

Когда Риту отпустили, она рухнула на подушку и плюнула:

– Напоили, ну и р-радуйтесь. Всё р-равно это не поможет. Ха-ха-ха!

– Серёжа, давайте сделаем так. Мы сейчас едем ко мне, и она останется у меня до тех пор, пока полностью не придет в себя. У меня есть и крещенская вода, и иконы, и ладан. Без всего этого эти лекарства могут дать лишь кратковременное облегчение. В моём доме она не сможет найти спиртного, потому что его там просто нет. Капли ей нужно давать каждые полчаса, пока она не успокоится и не заснёт. Я посижу с ней и помолюсь. А завтра я уйду на работу и закрою её.

Видя, что Серёжа колеблется, она добавила:

– Не бойтесь, хуже ей не станет.

– Да куда уж там хуже? Хуже некуда.

– Вы идите и приготовьте машину. Нет, лучше, мы пойдём вместе. Я буду ждать у машины, а вы, если она не захочет идти сама, принесёте её на руках.

Они спустились вниз. Серёжа, молча, пошёл к машине, подогнал её под самый подъезд, откинул переднее сидение, чтобы посадить Риту, вышел, достал сигарету и нервно закурил.

– Откуда в ней эта злоба? – спросил он, глядя куда-то вдаль. – Никогда раньше не видел её такой.

– Мы в этом мире не одни. Всё воздушное пространство заполнено духами злобы поднебесными. И когда мы теряем данный нам Богом ум и отдаёмся пагубным страстям, духи злобы могут вселяться в нас. В этом случае человек теряет образ Божий и становится бесоподобным. Именно это произошло с Ритой. Спасти её может только Бог.

– А почему она в этом состоянии так ненавидит вас?

– Это не она ненавидит меня, а бес, который в данный момент полностью овладел её волей. Ему невыносимо, что я православная. Наша вера учит, как бороться с духами тьмы: ни о чём их не просить, не вступать с ними в сговор, не ублажать и не задабривать, не бояться их, а именно бороться с ними. Поэтому для сил тьмы нет ничего страшнее и ненавистнее, чем Православие.

Какое-то время они стояли молча. Серёжа докурил сигарету и полез в карман за следующей. Глубоко затянувшись, он сказал:

– Вы, когда приходили к нам в первый раз, говорили, что дети сейчас не понимают разницу между колдунами и волшебниками, помните?

Таня кивнула.

– Я, хоть и не ребёнок, но тоже особой разницы не вижу.

– Волшебники бывают только в сказках. В жизни же сплошь и рядом, откройте любую газету, ведьмы и колдуны. Они реально существуют, обладают реальными знаниями, полученными в результате общения с падшими духами, которыми губят свою душу и причиняют вред окружающим, слепо доверяющимся им.  Английское «witch» – это колдунья или ведьма, а нашим детям переводят «волшебница». Вместе с хорошими примерами дети усваивают и то, что магия это бытовой инструмент, обычная обыденная вещь. Таким образом, зло хитро маскируется под добро и дети, выросшие на таких сказках, уже будут не в состоянии отличить чёрное от белого. 

Серёжа хотел возразить, но Таня перебила его:

– Идите, Серёжа за Ритой. Хватит курить. Не будем терять времени.

Серёжа ушёл и долго не появлялся.

«Не передумал ли он?» – подумала Таня и уже собралась подняться, но в этот момент в дверях появился взмыленный Серёжа. В руках у него билась Рита, как рыба, выброшенная на берег. Когда её вталкивали в дверцу машины, она сильно ударилась головой, но даже не простонала.

«Молитва была для неё больнее», – заметила Таня и перекрестилась.

Наконец все уселись, дверцы захлопнули, и, зарычав, как потревоженный зверь, машина тронулась с места.

 

 

22

После очередного вливания «кисленькой водички» и пропротена Серёжа уехал, а Таня осталась наедине со своей гостьей. Рита не спала.

Таня подошла к иконам и зажгла лампадку. Потом она положила несколько кусочков ладана на металлическую подставку и установила её на стакан лампадки с горящим внутри фитильком. Через несколько секунд вся комната наполнилась благоуханием ладана, отчего Рита поморщилась.

– Зачем ты привезла меня сюда? – спросила она сдавленным голосом.

– Чтобы помочь тебе, – спокойно ответила Таня.

– Кто тебя просил?

– Я сделала это ради твоей дочери.

– Добренькая какая нашлась! – взорвалась Рита. – Ты своим сыном занимайся! Не на курорте же он у тебя!.. А мне в душу лезть нечего!.. Пошла вон с глаз моих! – Рита демонстративно развернулась лицом к стене.

Таня открыла бутылку с крещенской водой и стала медленно наливать её в чашку, произнося при этом девяностый псалом «Живый в помощи Вышнего».

– Опять начала! – гостья заёрзала на постели.

Таня закончила псалом и начала читать «Да воскреснет Бог». Рита натянула одеяло на голову, чтобы не слышать слов молитвы. Закончив молитвы, Таня окунула кропило в чашку и со словами «Во имя Отца, и Сына, и Святага Духа. Аминь» начала окроплять стены, пол, потолок и кровать, на которой лежала Рита. Так как Рита с головой накрылась одеялом, пришлось резко сорвать одеяло, чтобы окропить её крещенской водой.

– А-ай! Прекрати! Ты чё, ненормальная? – завизжала Рита, задыхаясь, как если бы она только что завершила забег на тысячу метров.

– Во имя Отца, и Сына, и Святага Духа. Аминь. – Ещё одна струя крупными каплями покрыла болящую, не прекращающую визжать и задыхаться.

После третьего окропления Рита как-то сразу притихла, но всё ещё продолжала тяжело дышать. Таня поставила чашку и кропило на тумбочку и взяла с полки свой любимый молитвослов «Слава Богу за всё!». Нужно было найти молитву, которая однажды поразила её. Таня судорожно листала страницы, но никак не могла найти. Тогда она открыла оглавление и стала смотреть по разделам.

«Молитвы о болящих – нет, это не то. Молитвы об исцелении от недугов телесных – так, нужно посмотреть здесь: при болезнях головы, при болезнях глаз, при лихорадке, при расслаблении тела и бессоннице, – нет, это всё не то. О пьянице... – и здесь нет». Таня уже начала волноваться.

В следующем разделе были молитвы об исцелении недугов душевных и стяжании добродетелей.

«Это здесь, это должно быть здесь. Больше негде».

Она открыла молитвослов на указанной в оглавлении странице и, прочитав несколько первых строк моления к великомученику и целителю Пантелиимону Преосвященного Иеремии Отшельника, вздохнула с облегчением: это было то, что она искала.

Таня встала, перекрестилась, взяла в одну руку распятие, в другую – молитвослов, и, опустившись на колени у изголовья, положила их на голову болящей рабы Божьей Маргариты и, со словами «Господи, благослови и помоги нам, грешным», начала читать.

Рита, как только услышала слова молитвы, закрыла ладонями уши, чтобы ничего не слышать. Тогда мама начала читать громче, чётко выговаривая каждое слово. Рита застонала. Потом она резко натянула одеяло на лицо. Время от времени из-под одеяла доносились приглушенные обрывки фраз: «ну, чё ты пристала», «достала», «да сама ты такая», но Таня, не обращая внимания на доносившиеся из-под одеяла реплики, продолжала читать.

– Ненавижу! – Рита вынырнула из-под одеяла, как ныряльщик, у которого закончился запас воздуха. – Не-на-ви-жу! Чем я хуже тех, у кого здоровые дети? Чем? Пусть Он скажет!

Таня, с невозмутимым спокойствием, продолжала читать проникновенные слова о глубине греха, поразившего всего человека: и его разум, и волю, и воображение. Человек болеет, потому что становится рабом страстей, не умея и не желая живо представить свою смерть и вечную муку грешных.

– Нет! Я не хочу! Маша! Машенька! Я не хочу, чтобы ты мучилась! Не хочу! Ты слышишь? Я не хочу! – Рита уткнулась лицом в подушку, и плечи её задёргались в конвульсиях.

Таня закрыла молитвослов и, присев на край кровати, обняла страдалицу за плечи.

– Поплачь, Риточка, поплачь. Будет легче.

Она гладила свою подругу по несчастью со всей нежностью, которой так не хватало и её изболевшемуся сердцу.

– Поплачь, дорогая, поплачь.

Рита медленно повернула голову. На бледных, впавших щеках не было и слезинки.

Невидящим взглядом она воткнулась в противоположную стену и каким-то страшно-спокойным голосом сказала:

– Болит! Всё болит!

В этих коротких словах было столько боли, что Тане стало страшно.

– Душа болит! Не могу больше! – Рита с трудом выдавливала из себя каждое слово. – Помогите мне, кто-нибудь... Слышите?.. Помогите... Умоляю…

Последнее «умоляю», захлебнувшееся слезами, было таким жалким и беспомощным, что Таня тоже не смогла удержать слёз.

«Она плачет! Она, наконец-то, плачет!» – думала она и улыбалась.

Спасительные слёзы ожившей души текли из высохших Ритиных глаз, как роднички, забившие под кучей прошлогодней листвы.

Таня открыла молитвослов, но читать не смогла. Тогда она повернулась к иконам и, перекрестившись с поклоном, тихо сказала:

– Благодарю Тебя, Господи, за Твою милость к нам грешным. Святый великомучениче и целителю Пантелиимоне, благодарю тебя за твои святые молитвы.

– Таня, дай... мне руку... прошу тебя, – всё ещё захлёбываясь слезами, попросила Рита.

Она схватила протянутую ей руку и зажала теплые пальцы в своих ладонях.

– Я боюсь... Ты понимаешь?.. Я боюсь, что она умрёт... Я этого не перенесу.

– А мы будем молиться и уповать на милость Божию. Ни твоя дочь, ни мой сын не умерли сразу. Значит, Господь даёт нам шанс. Он смотрит на нас и ждёт нашего покаяния.

– Таня, о чём ты? – скривилась Рита. – Что Он от нас ждёт?

– Покаяние это осознание всех своих грехов и изменение жизни, то есть это путь от жизни в грехе к жизни без греха.

Рита перестала плакать. Она отпустила Танину руку и какое-то время лежала неподвижно, закрыв глаза.

– А что, по-твоему, грех? – спросила она, не открывая глаз.

– Грех – отклонение от нормы духовного здоровья, значит, это болезнь. Бог нас сотворил по образу и подобию Своему и дал нам заповеди, как нужно жить. Но мы, имея в себе первородный грех непослушания Богу, стали, как треснутые горшки, в которых ничто доброе не держится, а злое, как грязь и плесень, накапливается и заполняет все имеющиеся трещины.

– Почему это случилось со мной? Я что, хуже других? – Рита повернулась на бок и привстала на кровати, опираясь на руку.

– На этот вопрос я не могу ответить. Это знает только Бог. Я знаю одно: Бог милостив, и Он не хочет смерти грешника. Бог хочет, чтобы мы все спаслись. А какие пути Он для нас выбирает и почему, об этом не нам судить. Наше дело каяться и исправляться.

– Нет, Таня, я не могу смириться. Я не понимаю, за что.

– А за то, что твои родители, бабушки, дедушки, постарались растратить имевшийся у вас родовой запас благодати, жизненной силы. Да и ты тоже постаралась. Поэтому у дочки твоей запас Божией благодати оказался совсем маленьким. И даже ту капельку, которая пока ещё удерживает её на грани жизни и смерти, ты высасываешь своим пьянством.

– Как это я высасываю? О чём это ты?

– Муж и жена, как два сосуда. Если они не венчаны, то их ничто не соединяет. Это только в таинстве венчания две плоти становятся как одна плоть. Вы с Серёжей венчаны?

– Нет. Мы и в церковь никогда не ходили. Машу Серёжина мама окрестила.

– Ну вот. А ты говоришь, за что. Если женщина выходит замуж за пьющего мужчину, к примеру, то он попивает, а её это, как бы, и не касается, потому что они между собой не соединены. Но как только у них появляется ребёнок, между ними появляется связь, как у сообщающихся сосудов, помнишь из физики?

– Как это? – не поняла Рита, которая, как с химией, так и с физикой, видно, была не в ладах.

– Они теперь сообщаются через ребёнка. Ребёнок связан и с отцом и с матерью... Так вот, – Таня попыталась восстановить потерянную мысль. – Как только у них появляется ребёнок, картина сразу меняется: муженёк выпил, и жену начинает трясти. Начинаются скандалы. А раньше что? Раньше она ничего этого не чувствовала. А теперь выпивший муж, потерявший при этом значительное количество энергии, по закону сообщающихся сосудов выравнивает снизившийся уровень своей жизненной силы за счёт другого сосуда, то есть, своей жены. И жене это не нравится. Она плохо себя при этом чувствует. Но так как эти два сосуда сообщаются посредством ребёнка, то, в первую очередь и в большей степени, страдает ребёнок, потому что он посередине. Так что сама подумай. Ты несколько дней беспробудно пьёшь. Ты валяешься в постели, потому что у тебя нет сил даже ходить. За счёт кого ты будешь пополнять растраченный запас сил? Конечно же, за счёт Серёжи, на котором и так уже лица нет, и за счёт своей несчастной дочери, которая и так уже, как говорят реаниматологи, на трубе. Ты же знаешь, что Маша ещё жива только потому, что в ней аппаратами поддерживается жизнь.

– Таня, как это страшно. Может, я уже убила её? – В красивых глазах Риты было столько страдания, что на неё больно было смотреть.

– Рита, если ты так быстро пришла в чувство, значит, Господь по молитве угодника Своего Пантелиимона восстановил силы в твоём «оскудевшем сосуде».

– Господи, благодарю Тебя, – выдохнула Рита с облегчением и сама себе удивилась – она привыкла винить всех и вся за свои беды. – Таня, скажи, что я должна делать, чтобы спасти дочь.

– Сейчас мы выпьем с тобой лекарство в ложечке с крещенской водичкой…

– Зачем это? Мне уже хорошо.

– Если бы было хорошо, то ты бы не сопротивлялась пить святую воду и лекарство. Злой дух ещё не ушёл. Он только немножко в сторону отскочил. К сожалению, так быстро он не сдаётся. Если будешь меня слушаться, мы и его победим, и Машеньке поможем.

Таня, накапав в ложку с крещенской водой лекарство, наклонилась над Ритой. Но та выпила не сразу. Видно было, что в ней борются между собой две сути.

– Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных. – Слова Иисусовой молитвы оказали благотворное воздействие, и Рита тут же послушно открыла рот. – Вот и хорошо, умница, – сказала Таня, как если бы Рита была маленькой девочкой. – А сейчас я тихонько помолюсь, а ты постараешься заснуть. Утро вечера мудренее. Не зря же так говорят.

– Таня, прости меня, – тихо сказала Рита. – Ты хорошая... И за что тебе это горе?

– Всё по нашим грехам. Мы отвечаем не только за себя, как это ни печально. Закон этот не нами установлен, и не нам его отменять. Ритуля, попробуй заснуть, а я помолюсь за наших детей.

 

 

23

Рита проспала всю ночь. Молитва и лекарство сделали своё дело. Когда она проснулась, хозяйка дома уже была на ногах. Рита приподнялась на постели, осмотрелась, стараясь припомнить, где она и почему здесь. Увидев заглянувшую в дверь Таню, она поморщилась, как будто её заставили съесть лимон.

– Мне нужно домой, – сказала она и, свесив ноги с кровати, попыталась встать. Только встать она не смогла: то ли голова у неё закружилась, то ли ноги не справились с нагрузкой, но не успела Таня и ахнуть, как Рита уже плюхнулась на кровать.

– Давай я тебе помогу. Видишь, какая ты ещё слабая.

– Не нужна мне твоя помощь, – резко оборвала её гостья. – Какого чёрта ты меня к себе притащила? Устала от одиночества? А я вот без тебя совсем и не скучала!

– Да, это я успела заметить.

– Где мои вещи? – Рита окинула взглядом комнату.

– Какие вещи? В чём была, в том тебя и привезли.

– Что, даже сумки моей не взяли?

– А зачем она была нам нужна? Не по бульвару же мы гулять собирались.

– Вам не нужна, зато мне нужна. Дай сигарету, – сердито буркнула Рита.

– Какую сигарету? – не поняла Таня.

– Ты чё, глупая, что ли? – Рита окинула свою похитительницу взглядом, полным презрения. – Курить хочу. Сигарету дай.

– А откуда она у меня? Я не курю.

– Что, и по праздникам не балуешься?

– А какие у меня праздники? – Хозяйка дома посмотрела на гостью взглядом, в котором были и жалость и отвращение. Она хотела ещё что-то добавить, но передумала и, махнув рукой, повернулась, чтобы выйти из комнаты.

– Эй, ты это куда? Притащила меня сюда без вещей, так давай, вызывай такси. Мне домой надо.

– Никакое такси вызывать я не собираюсь. За тобой, когда в чувство придёшь, Серёжа сам приедет.

– Чего, чего? – Рита потеряла последнее терпение. Ей хотелось выпить, а если не выпить, то хотя бы закурить, но ни того, ни другого возможности сделать не было, и эта, как она считала, мымра стояла у неё на дороге и парила дебильными вопросами. Опираясь на край кровати, она медленно поднялась, стараясь удержать равновесие. – Телефон где?

– Какой телефон? – переспросила Таня, думая о том, что уже опаздывает на работу.

– Ты чего, издеваешься, что ли? – взревела Рита. – Какую сигарету, какой телефон? Малёванный! Мне позвонить надо!

– Телефон в коридоре, – резко ответила Таня и вышла из комнаты.

Эта перемена в Рите застала её врасплох. Она думала, что перелом в запое уже миновал, и не была готова к новой вспышке агрессии, тем более, утром, когда нужно собираться на работу. А Рита, тем временем, слегка пошатываясь, вышла в коридор. Неровной походкой она добралась до телефона и не без труда набрала нужный номер.

– Серёжа, немедленно забери меня отсюда! – В голосе Риты звучали привычные командные нотки. – Какое здоровье? Ты что, сдал меня этому извергу на лечение? Ну, спасибо тебе! Я тебе это припомню... Как я себя чувствую? И ты ещё спрашиваешь? Да в гестапо я, наверное, лучше бы себя чувствовала! У меня ни денег нет, ни сигарет, и эта ещё, – Рита сделала паузу, – ну, сам знаешь кто, задаёт мне дурацкие вопросы, довела меня уже до белого каления!

Пока Рита «выпускала пар», Таня быстро взяла необходимое, подошла к вешалке и, делая вид, что ищет что-то на полке, быстро открыла дверь и выскочила на лестничную площадку.

– Стой! Ты куда! – неслось ей вслед, но дверь уже захлопнулась, и последовавший за этим щелчок замка свидетельствовал о том, что гостья осталась под домашним арестом.

Разъярённая Рита швырнула телефонную трубку и бросилась к окну на кухне. В этот момент Мурка, вылакав налитое ей молочко, размеренным шагом шла к своему коврику. Рита, ещё плохо владевшая своим телом, столкнулась с кошкой в узком проходе и наступила ей на лапу. Перепуганная Мурка издала пронзительное «мяу!» и впилась когтями в ногу своей обидчицы. Не менее перепуганная Рита издала в ответ не менее пронзительное «ау!» и схватилась за оцарапанную ногу, но не удержала равновесие и упала там же, где стояла, ударившись при этом головой о косяк двери.

– Блин! – завопила она. – Откуда вы взялись на мою голову?

Мурка еле успела отскочить в сторону, избежав горькой участи быть похороненной под рухнувшим на пол телом. Рита замахнулась на кошку, та в ответ выгнула дугой спину и стала шипеть на неё, как если бы перед ней оказался огромный лохматый пёс.

– Да пошла ты! – стонала Рита, потирая ушибленную голову.

Мурка на Ритины «пошла ты» шипела всё пуще и пуще, устрашающе выгибая спину. Ещё бы! В их тихом доме завелось какое-то чудище, орущее, наступающее на лапы, грохающееся на пол и при этом ещё размахивающее руками!

Хватаясь пальцами за дверной косяк, Рита попробовала встать, и со второй попытки у неё это получилось. Ей очень хотелось пнуть кошку ногой, но щемящая боль в левой ноге остановила её.

– Пошла вон, а то получишь у меня. Мало не покажется! – ограничилась она резким замечанием и, держась за стенку, хромая, поковыляла на кухню.

Не дойдя до окна, она остановилась у стола. Рядом с двумя полуторалитровыми бутылками с минеральной водой, в которой заранее было растворено лекарство, лежал листок бумаги, на котором аккуратным почерком было написано:

Рита, аппетит у тебя сегодня вряд ли появится, поэтому пей воду и думай о своей дочери, которой нужна твоя помощь.

 

 

24

Отношения у Риты с Муркой, мягко говоря, не сложились. Отмахиваясь от разъярённой кошки бутылкой с водой, она добралась до комнаты, где провела ночь, и закрыла дверь. Самочувствие у неё было отвратительнейшее: голова, казалось, распухла и трещала так, что хотелось куда-нибудь её засунуть. Она плюхнулась на кровать и накрыла голову подушкой, но это мало чем помогло. Кроме того, её не то, что тошнило, а просто выворачивало нутро. Нужно было заснуть, чтобы не чувствовать этой изнуряющей тошноты, но заснуть получилось бы, если бы удалось выпить хотя бы крепкого пива или, лучше, водки, но ни того, ни другого в этой тюрьме взять было неоткуда.

Лежать Рита не могла. В виски ей, словно молотком, долбила одна и та же мысль: «Выпить! Выпить, и будет легче!» Она швырнула подушку на пол и встала на четвереньки. В этом положении животного она почувствовала некоторое облегчение, но ненадолго. Стукнув кулаком по кровати, она зарычала почти по-звериному. Это тоже не помогло. Рита осторожно сползла с постели и стала шарить в шкафу.

– Чёрт бы вас всех побрал! – рявкнула она и со злости стукнула кулаком по шкафу. – Кроме барахла тут ничего нет! Когда же всё это закончится? – добавила она и нетвёрдым шагом направилась к двери.

Дверь, по которой озлобленная «арестантка» долбанула ногой, открылась с шумом. Лежавшая напротив двери Мурка, вскочила, как ошпаренная, и издала такое «мя-а-а-у!», что у Риты от неожиданности чуть сердце не остановилось. Увидев ненавистную ей фигуру, насмерть перепуганная Мурка бросилась в атаку и, выпустив когти, всадила их в Ритину щиколотку.

– Идиотка! – заорала Рита.

– Мя-а-а-у! – Мурка тоже не упустила возможности высказать своё мнение по поводу незваной гостьи.

– Вон пошла! – ещё пуще заорала Рита.

– Мя-а-а-а-у! – ещё возмущённей ответила Мурка и снова всадила выпущенные когти Рите в ногу.

– Дура! Такая же ненормальная, как и твоя хозяйка! – С этим воплем Рита рванула назад в комнату и быстро закрыла за собой дверь. – Вы у меня за всё ответите! – простонала она и двинула пяткой по двери, такой же ненавистной, как и всё в этом доме.

Горло жгло от желания выпить, в груди клокотала ненависть к Мурке, поэтому ничего не оставалось, как прямо из горла выпить залпом почти полбутылки воды. Не успевавшая проскочить в горло вода растекалась по подбородку и шее, охлаждая и утоляя жажду.

– Фу-у! – выдохнула Рита, чувствуя небольшое облегчение, и вытерла рукой мокрый подбородок. – Хоть воды оставила узурпаторша фигова, и то спасибо!

Она села на кровать, не зная, чем же заняться. Телевизора в комнате не было. Она легла, но лежать не давала не столько тошнота, сколько эта долбящая в виски мысль «Выпить, и будет легче!», поэтому Рита решила пойти на кухню и поискать там хоть что-нибудь подходящее.

На этот раз она уже очень осторожно подошла к двери, приоткрыла её и просунула голову в образовавшуюся щель. Мурка, лежавшая на том же месте напротив двери, тут же открыла глаза, вскочила на лапы, выгнув спину.

– Ах ты, гадина! – сказала Рита в сердцах и закрыла дверь. – Как же выйти?

А выйти нужно было, тем более, что без туалета ей было не обойтись. Рита с удовольствием напакостила бы на пол своего ненавистного прибежища, если бы только нюхать пришлось не ей, а Тане с её ненормальной кошкой.

«Стул!» – ударила в висок новая мысль.

Рита обрадовалась появившейся идее, схватила стул и, используя его в качестве оборонительного щита, открыла дверь и вышла в коридор.

Мурка тут же перешла в наступление, но на этот раз лапа с выпущенными когтями ударилась о ножку стула, отчего Мурке стало больно.

– М-я-у! – взвизгнула кошка и быстро отдёрнула лапу.

– А-а! Будешь знать наших, мымра младшая! Чё, кишка тонка? – Рита торжествовала, продвигаясь всё ближе и ближе к заветной цели.

Так как двери на кухню не было, ей пришлось положить стул спинкой на пол, водрузить на него табуретку, забаррикадировав проход, а найденным в углу веником отогнать кошку назад в коридор. Рита была довольна. Это была её первая победа над этим маленьким чёрно-белым монстром. А победу нужно было определённо отпраздновать, иначе, что же это тогда за победа?

«Не может быть, чтобы в этом доме не было ничего такого, чтобы можно было выпить! – думала она. – Компрессы или уколы должна же она хоть иногда делать? Из этого следует, что где-то может быть бутылочка со спиртом».

Рита открыла все дверцы, выдвинула все ящики, заглянула даже в холодильник, но, кроме уксуса, на кухне не было ничего, что можно было бы выпить. А пить уксус ей пока ещё не хотелось. Она так увлеклась поисками спиртного, что потеряла бдительность и забыла о своей противнице.

А Мурка времени не теряла: осторожно взобравшись на самый верх заграждающей мебельной конструкции, она готовилась к прыжку. Но в этот момент Рита, разочарованная результатами поиска, посмотрела в сторону баррикады и увидела пушистого врага.

– Ах ты, зараза! – крикнула она и схватила веник, стоявший рядом с мебельной баррикадой. – Вот я тебе покажу! Вот я тебе покажу!

Рита шлёпнула веником по кошке раз, ещё раз, Мурка бросилась наутёк, лапы её поскользнулись, она сорвалась с табуретки, упала на положенный на пол стул, и из глубин заградительной конструкции донеслось её пронзительное «м-я-у!»

– Вот тебе! Вот тебе! – Рита тыкала веником, стараясь ударить по Мурке. Это получалось у неё не всегда, но она всё равно была чрезвычайно довольна и собой и своей находчивостью. Доведённой до безумия Мурке удалось, наконец, выскочить наверх. Веник таки прошёлся несколько раз по её спине, и она с диким криком, спрыгнув на пол, скрылась за поворотом в коридоре.

Запыхавшаяся победительница открыла бутылку с минеральной водой и сделала несколько больших глотков. На какое-то время она даже забыла о том, для чего с таким трудом пробиралась на кухню, но когда «выпить и будет легче» вновь застучало в висках, она не без удивления заметила, что мучившая её мысль стала намного слабее.

Рите захотелось полежать. Нужно было укрепить потраченные на борьбу с Муркой силы. Она перегнулась через заграждение, посмотреть, нет ли поблизости маленького чудовища, но Мурки и след простыл. Тогда она боком протиснулась между стеной и заграждением, так как сил на его разборку уже не было.

«Придёт и сама разберёт! – подумала Рита и также мысленно добавила: – Буду я ещё париться!»

С видом победителя Рита беспрепятственно прошла по коридору, зашла в комнату, которую уже считала своей, и, дойдя до кровати, плюхнулась на неё. Голова ещё немного кружилась, но было уже легче. Что ей больше помогло, вода или Мурка, понять Рита не могла. Новый приступ жажды заставил её дотянуться до стоявшей на полу у кровати бутылки с водой. Пила она с жадностью. Казалось, никогда прежде не пила она такой вкусной воды, как эта. На бутылке была этикетка «Новотёрская». Рита и раньше пила такую воду, но такого удовольствия, как сейчас, никогда не испытывала. Напившись вдоволь воды, она повернулась набок. Ей показалось, что теперь она смогла бы немного и поспать. Закрыв глаза, она начала вспоминать свой бой с Муркой.

«Вот, ведь, маленькая дрянь, – с трудом собирала она разъезжавшиеся в разные стороны мысли. – Захотелось же ей со мной воевать! Ну да я ей показала, где раки зимуют! Долго будет меня помнить!»

Мысли всё реже и реже всплывали в отравленном водкой мозгу и, в конце концов, исчезли вовсе. Рита даже не заметила, как заснула.

 

 

25

Когда Таня открыла дверь своей квартиры, первое, что бросилось в глаза, это волнение Мурки. Никогда раньше не видела она свою любимицу в таком возбуждённом состоянии.

– Мурочка, что с тобой? – ласково спросила хозяйка и, присев возле Мурки, погладила её по мягкой спинке.

– М-я-у! – жалобно прозвучало в ответ.

– Она тебя обижала? – спросила Таня, кивая головой в сторону Ваниной комнаты.

– М-я-у, м-я-у! – жалостливо замяукала кошка, подставляя под гладившую её руку ушибленную веником голову.

– Что же такое могла она тебе сделать? – Таня задавала вопросы, хотя и понимала, что получить вразумительный ответ от Мурки ей не удастся.

– Отлупила её веником, так что она чуть не скрутила свою дурную голову. – В проёме двери появилась Рита, выглядевшая довольно потрёпанной, но умиротворённой.

– И зачем ты обидела невинное животное?

– Нашла тоже мне невинное животное! Да это не кошка, а собака Баскервилей! Где только ты взяла такое чудовище?

– Да что ты такое говоришь? Это премилое создание, нежное и ласковое.

– Нежное и ласковое, – передразнила Рита. – Вот, посмотри на мои ноги! – И она протянула вперёд сначала одну, а потом другую исцарапанную ногу.

– Бедная Мурочка! – Таня всплеснула руками от удивления. – Как же это нужно было разозлить её, чтобы она сделала такое? – Бедненькая, – хозяйка гладила кошку с большей нежностью, чем прежде, – ты приняла на себя удар, который предназначался мне. Прости меня. Это я подставила тебя.

– Да, вы обе хороши! – Замечание Риты звучало резко, но в голосе уже не было той кипящей утренней злости.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила Таня, обращаясь теперь уже к Рите.

Рита промолчала.

– Ужинать будем?

– Да, голодомор затянулся, – буркнула Рита себе под нос, а потом, резко оживившись, добавила: – Я просто зверски хочу есть.

– Рита, это просто здорово! Это значит, что ты поправляешься! – Таня встала и взяла сумку с продуктами, чтобы отнести их на кухню.

– Не поправишься тут после этой муркотерапии, – каким-то непривычно тихим голосом ответила Рита и улыбнулась краешками губ.

– После какой терапии? – не поняла Таня. – А, муркотерапии! – Наконец-то дошло до неё. – Рита, как же я рада! Ты начинаешь шутить! – Весёлые огоньки заиграли в Таниных глазах. Она поставила сумку на пол и взяла кошку на руки.

– Мурочка, а я и не знала, что ты у меня такой доктор!

– Ещё какой хир-рург! – подтвердила Рита, рассматривая свои расцарапанные ноги.

– Я сейчас принесу йод. – Таня быстрым шагом отправилась на кухню, где у неё в шкафчике стояли медикаменты. – Вот, давай смажем, а то кошачьи царапины могут загноиться.

Таня, сидя на корточках, мазала Рите царапины с уже засохшей кровью. Пострадавшая время от времени охала, так как некоторые из них успели вспухнуть и саднили, а Мурка со стороны наблюдала за происходящим, наверное, радуясь тому, что хозяйка уже дома, и кошмар сегодняшнего дня уже позади.

 

26

Ели они, молча, но за чаем Рита неожиданно спросила:

– А зачем существует страдание? Ведь, если, как ты говоришь, Бог милостив, зачем Он заставляет нас мучиться?

– Но и любящий отец порой наказывает своих детей, только потому, что хочет отвадить их от дурного влияния или плохих поступков. Точно так же и Бог поступает с нами, своими неразумными детьми.

Рита ничего не сказала, но было видно, что ответ её не удовлетворил.

– А ты сигарет мне купила? – спросила она, резко поменяв тему.

– Ой, даже не вспомнила! А тебе что, всё ещё хочется курить? И муркотерапия не помогла?

– Отстань, а? – недовольно, но без злости отпарировала Рита.

– Вот ты говоришь, что тебе жаль свою дочь, – продолжала Таня, допивая чай. – Могу рассказать тебе одну поучительную историю.

– Лучше бы ты сигарет мне купила, а не истории рассказывала.

Не обратив внимания на прозвучавшую реплику, Таня продолжала:

– Ещё совсем недавно на Афоне жил старец Паисий Святогорец.

– Что это за Святогорец? – перебила рассказчицу Рита.

– Это значит живущий на святой горе Афон.

– Ну, и что?

– Рита, прошу тебя, постарайся не перебивать, а просто внимательно послушай. А когда я закончу, спросишь, если тебе что-нибудь будет непонятно. Договорились?

Рита промолчала.

– Так вот. У одного мужчины умирала от рака одиннадцатилетняя дочь.

– Почти, как моя. – Опять перебила рассказ Рита и резко опустила чашку с недопитым чаем на стол.

– Зная о благодатности старца Паисия, этот мужчина решил отправиться к нему, чтобы попросить его молитв об исцелении дочери.

– И что, он, действительно, её исцелил? – не вытерпела Рита.

– Я же просила тебя не перебивать, – Таня делала замечания, но в глубине души радовалась, что этот разговор не оставляет Риту равнодушной.

– Когда он рассказал старцу о своей беде и попросил помолиться, старец ответил: «Хорошо, я помолюсь, но и ты тоже должен принести Богу какую-нибудь жертву». – «Какую, отче? Я на всё готов ради дочери», – со слезами вопрошал мужчина. – «Ты куришь?» – Вопрос старца был неожиданным, как для мужчины, так теперь и для Риты. – «Курю», – ответил он. – «Вот и брось курить. И Бог ради твоей жертвы исцелит твою дочь».

– Ну и что? – Рита уже забыла о том, что ещё несколько минут назад она и не собиралась слушать очередное Танино наставление.

– Мужчина вернулся со Святой Горы и, как и обещал старцу, решительно бросил курить.

– Неужели она исцелилась? – Губы Риты задрожали, и в глазах заблестела слеза.

– Через какое-то время врачи при очередном обследовании не нашли никаких признаков страшной болезни.

– Я хочу к нему поехать! Я ничего не пожалею! Расскажи мне, как можно туда попасть!

– Благословенного старца уже нет в живых.

– Я так и знала. – Слёзы медленными струйками потекли по Ритиным щекам. – Я так и знала, что это сказки.

– Это не сказки, дорогая моя, и ты так и не дослушала до конца. Прошло время. Успокоившийся отец, глядя на свою здоровую дочь, сказал себе: «У меня теперь всё хорошо, зачем же я буду отказывать себе в удовольствии?» и снова закурил.

Рита молчала, но её широко раскрытые глаза всё больше и больше наполнялись страхом.

– И что? – с трудом выдавила она из себя.

– А то, что через полгода его дочь умерла от рака.

– Скажи мне, прошу тебя, что нужно делать. – Рита закрыла лицо руками и горько заплакала.

– А делать нужно следующее, – Танин голос стал твёрдым и решительным. – Бросить курить и пить, повенчаться с мужем и начать новую жизнь в Боге и для Бога.

– Я н-не понимаю, – глотая слёзы и задыхаясь от сотрясающих плечи рыданий, еле выдавила из себя Рита.

– Пообещай мне, что будешь меня слушаться.

– Об-бе-щ-щаю, – Рите хотелось подавить свою слабость, но у неё не получалось.

– Я сейчас же позвоню батюшке и попрошу его завтра исповедовать, особоровать и причастить тебя.

– З-за-ч-чем?

– Для того чтобы начать жить в Боге. В Таинстве Соборования с человека снимаются неосознанные и забытые грехи. Исповедь – начало покаяния, то есть изменения жизни, а с причастием в человека входит Сам Бог, Его Животворящий Дух, которую мы называем Благодатью. Поэтому-то и говорят о человеке, не способном ни на что доброе, что он безблагодатный. Благодать, действующая в человеке, способна полностью переродить его. Ты не сможешь справиться со своим пьянством, если не будешь как можно чаще причащаться. Никакое кодирование тебе не поможет. Это всё временное. Только Бог вечен, и только у Него Спасение.

Таня мыла посуду, а Рита вытирала тарелки полотенцем. Две женщины, объединённые одним горем, молчали, думая каждая о своём. Таня думала, как бы было хорошо, если бы сейчас рядом с ней стоял сын Ваня и помогал расставлять посуду по местам. А Рита думала, что Маша могла бы подружиться с Ваней, и они бы ходили друг к другу в гости.

Закончив с посудой, они пошли в Ванину комнату. Рита легла, а Таня села рядом с ней на стуле, взяв в руки книгу, которая лучше, чем она, могла ответить на Ритины вопросы. Это была книга Поселянина «О страдании». Таня открыла книгу и начала читать:

«”Зачем страдание?” Вот первый страшный вопрос человека, поражённого недугом, потрясённого смертью отца, матери, ребёнка. Из души человека вырывается один крик: “Зачем, зачем?” – Он становится молчалив. Его взгляд замирает. Он словно старается рассмотреть что-то в пропасти, где погребено его счастье...»

Рита слушала, затаив дыхание. Эти проникновенные слова были так созвучны её собственным переживаниям. Она, то начинала плакать, то успокаивалась, как если бы ей дали успокоительных капель. А Таня всё читала и читала.

«Надо углубить своё сердце горем ещё более чем радостью. Надо воспитать в себе ум, пламя, бескорыстную доброту, самопожертвование; надо достичь в любви высоты долга, и такая любовь, конечно, ещё прекраснее, чем любовь, как наслаждение...»

   

 

27

После венчания Серёжа и Рита поехали в своё второе свадебное путешествие. На этот раз в Сергиев Посад. Таня сказала, что лучшего места для такого случая и придумать нельзя, а к её советам в этой семье с недавнего времени стали прислушиваться, особенно Серёжа, который искренне был благодарен за всё, что она сделала для него и для Риты.

Таня была здесь же, на заднем сидении машины, и выглядела веселее, чем обычно.

– Танечка, а ты обещала нам рассказать о Сергиевом Посаде, – Серёжа обратился к новой подруге их семьи, глядя в висевшее перед ним зеркало. Последние события так сблизили их, что они перешли на «ты».

– Серёжа, – властно вмешалась в разговор Рита, – ты бы лучше на дорогу внимательнее смотрел, а то с твоими разговорами…

– Нет, нет, не надо о плохом, – Таня поспешила перебить Риту, чтобы не дать ей договорить до конца. – Всё у нас будет хорошо: и доедем, даст Бог, хорошо, и поговорить успеем. – Она посмотрела на Риту долгим взглядом и, наконец, подводя итог своим мыслям, мягко улыбнулась: – Да, Ритуля, ты ещё не очень похожа на жену венчанную. Трудно тебе будет перестроиться, но всё-таки придётся.

– Это что ещё я должна вам перестроить? – откликнулась Рита с наигранно сердитым видом, потому что настроение у неё тоже было лучше, чем обычно. – Смотри, как ты с ним спелась, вам хоть дуэтом выступай!

– Рита, не перебивай! – вмешался Серёжа, который, в отличие от женщин, просто светился. – Танечка, пожалуйста, расскажи подробней о жене венчанной.

– Жена венчанная должна подчиняться мужу и во всём его слушаться.

– Риточка, ты слышала?

– Слышала, слышала. А я-то никак не пойму, от чего это ты радостный такой! Ну, ладно, жена должна слушаться мужа, а муж? – Рита повернула голову и с интересом посмотрела на Таню.

– А муж должен любить свою жену, как себя самого, и заботиться о ней.

– Слышал, сияющий? Любить и заботиться, а не всё делать наперекор!

– Мамочка, неужели я тебя не люблю? – Серёжа посмотрел на Риту так, что у Тани даже защемило сердце от того, что называется «бабьей завистью».

– Толку от твоей любви, если ты всё делаешь наоборот. – Рита поджала свои красивые губки, чем привела Серёжу в полное умиление.

– Я исправлюсь, слышишь, мы, ведь, теперь с тобой одно целое. Мне теперь легче будет понимать тебя.

Рита посмотрела на мужа полным удивления взглядом, но ничего не сказала, что уже само по себе было необычно.

Следующие несколько минут они ехали, молча, думая каждый о своём. Рита первой очнулась от своих мыслей и вернулась к реальности.

– И кого же мы там увидим?

– Где там? – не сразу поняла Таня.

– Ну, куда мы едем.

– А, в Лавре? Там мы увидим Преподобного Сергия.

– Ну, теперь я поняла! Нашего Серёжу везут к Сергию! Всё для него!

Серёжа довольно засмеялся.

– И что же этот Сергий? Он в монастыре живёт?

– Нет, он там лежит мощами в Троицком соборе, – улыбнулась Таня. – Умер он в 1392 году.

Рите стало неловко, и она поспешила задать следующий вопрос:

– И что, он помогает?

– Помогает, если мы веруем.

– А если не веруем?

– Тогда незачем и ехать, – вмешался Серёжа.

– У нас принято считать, что верующие – это только бедные, униженные, обездоленные, проще говоря, неудачники, – тихо начала Таня. – А ведь это не так. Вот Преподобный Сергий был из бояр, а по смерти родителей отдал своё имение женатому брату и ушёл в дремучий лес.

– В лес? И как же он там жил? – Рита посмотрела на Серёжу так, как будто это он был всему виной.

– Божьей помощью и своими трудами. Землю обрабатывал, срубил себе келейку, церковку и молился без устали день и ночь.

– А что же он там ел?

– Да что Бог пошлёт: хлеб ему иногда брат привозил, а так ягоды, коренья. Он с младенчества постник был: по средам, пятницам даже грудь не брал.

– Если бы моя Маша делала то же самое, я бы или с ума сошла, или залечила бы её, – тяжело вздохнула Рита.

– Но у него-то родители были благочестивые, – продолжала Таня. – Не чета нам с тобой. Они тоже мощами лежат недалеко от своего великого сына в Хотькове, преподобные Кирилл и Мария.

– И что же такого великого сделал их сын? – спросила Рита.

– Да ничего, в принципе: трудился, не покладая рук, ходил в старых изношенных одеждах, избегал людской славы, любил людей и молился Богу.

– И чего же тогда ты говоришь, что он великий?

– А ты вот сама посуди, и Таня тихим ровным голосом начала свой рассказ.

Один земледелец из отдалённой страны много слышал о Преподобном Сергии и пожелал видеть его. Придя в его монастырь, он спросил, где можно найти великого старца. Его отправили в сад, где Преподобный в тот момент копал землю. Увидев монаха в выгоревшей, худой одежде, земледелец подумал, что его обманули, так как надеялся видеть Сергия в великой славе и почести.

Как он ни пытался узнать, где можно увидеть Преподобного, ему отвечали, что он уже видел его в саду. В этот момент Преподобный возвращался из сада. Приезжий даже отвернулся, чтобы не смотреть на проходящего, и подумал: «Какого большого труда стоило мне прийти сюда, и мой труд оказался напрасным, потому что я надеялся видеть Преподобного, о котором так много слышал, в великой славе и почести».

Преподобный, узнав его тайные мысли, позвал его к себе и, не открывая себя, обласкал, предложил ему пищу и сказал: «Не скорби, ибо скоро увидишь того, кого желаешь видеть». Сейчас же после этих слов Преподобный получил известие о том, что к нему идёт один из великих князей. Он тотчас встал и вышел навстречу князю, который шёл со множеством слуг.

Князь, подойдя к Сергию, поклонился до земли, прося у него благословения, и они стали беседовать, а все почтительно стояли около них.

«Кто этот старец, который беседует с князем?» – спросил земледелец одного из слуг князя. «Святой Сергий», – отвечал ему слуга. Получив такой ответ, земледелец стал укорять себя за своё неверие. Ему было очень стыдно. Когда же князь оставил монастырь, земледелец приблизился к Преподобному, стыдясь смотреть на лицо его, пал к его ногам и стал каяться в своём грехе против него.

– И что же, Сергий, простил его? – задумчиво спросила Рита.

– Преподобный с любовью, утешая его, сказал ему: «Не скорби, чадо, потому что ты один истинно думал обо мне, считая меня за ничто, а все прочие ошибались, почитая меня великим».

– Таня, как же это так? – голос Риты звучал растерянно.

– Так велико было смирение Преподобного Сергия! Он больше возлюбил гнушавшегося им земледельца, чем те почести, которые оказал ему посетивший князь.

– Я совсем, как тот земледелец, – Рита тяжело вздохнула, – даже хуже.

– Преподобный совершил много различных чудес, – продолжала Таня. – Он даже воскрешал мёртвых.

– Что? – это был не вопрос. Рита захлебнулась неожиданно вырвавшимися слезами. – Таня, он нам поможет?

Рита рылась в сумочке в поисках платка, а Таня тем временем продолжала:

– Один человек, живший близ монастыря, имел единственного сына, который заболел.

От этих слов Рита заплакала ещё сильнее.

– Он понёс его к Преподобному для исцеления. Больной отрок дорогой умер, и отец неутешно оплакивал его.

Серёжа заметно сбавил скорость, а Рита уткнулась лицом в платок.

– Преподобный, увидев слёзы отца, сжалился над ним и, помолившись, воскресил умершего отрока.

– Таня, – не переставая плакать, говорила Рита, – он нам поможет? Скажи! Он поможет нам? Ну, чего ты молчишь, Таня? Скажи хоть что-нибудь!

Таня не отвечала, потому что изо всех сил сама пыталась заглушить подступившие к горлу слёзы, но, не в силах сдержать их, тоже заплакала. Серёжа остановил машину. Ехать дальше было просто опасно: у него дрожали руки. Он сидел, вцепившись в руль, глядя перед собой невидящим взглядом.

– Мы будем просить его. Это всё, что мы можем, – Таня выдавила из себя скупые слова, вытирая пальцами растекавшиеся по щекам слёзы.

– Мы будем просить его, – Рита тут же подхватила услышанные слова, потому что в них была надежда. – Мы будем просить его. Серёжа, ты слышишь? Мы очень сильно будем просить его, и он вернёт нам наших детей.

– Мы будем просить его быть ходатаем перед Господом, – поправила Риту Таня, – и Бог по молитве великого Сергия вернёт нам наших детей.

 

 

28

Преподобный Сергий встретил скорбящих родителей полумраком храма. Дрожали огоньки свечей, люди нескончаемым потоком текли к тому месту, где покоились мощи великого старца, игумена земли Русской. Читался акафист. Батюшка, стоя у священной главы Преподобного, тихим голосом произносил проникновенные слова молитвы, прославляющей житие и подвиги Преподобного Сергия. Ему вторил хор из нескольких человек, возносивший к куполу храма благолепное «Аллилуия», казавшееся человеку непосвящённому просто ангельским пением. Было много зарубежных туристов, казавшихся в полумраке храма нездешними существами.

Таня поставила Риту и Серёжу в очередь, а сама пошла за свечками. Вскоре она вернулась с листочками бумаги, на которых были написаны имена их детей.

– Что это? – шёпотом спросила Рита, боясь нарушить тишину храма, подчёркнутую размеренным ритмом молитвы.

– Мы подадим эти записки на молебен. Батюшка тоже будет просить Преподобного за наших детей.

– И мы тоже? – Рита выглядела такой же потерянной, как и иностранцы, бродившие из угла в угол, в поисках смысла происходящего.

– И мы тоже. Мы не просто будем просить, мы будем кричать сердцем, умоляя Преподобного Сергия предстательствовать перед Богом за наших детей.

– Как это «кричать сердцем»? – не поняла Рита.

– А ты попробуй. Сердце твоё тебе подскажет.

Когда они подходили к мощам, Рита заливалась слезами, а Таня тихо плакала. Они сделали два земных поклона и приложились к стеклу, за которым под покрывалом почивали мощи великого Сергия. Отойдя от мощей, они сделали ещё по одному поклону Преподобному. Слёз уже не было, но каждый из них ощутил некое потрясение, какое бывает при соприкосновении с великой тайной.

– А что это так пахло? – спросил Серёжа, вопрошающе глядя на Таню.

– Что пахло? – не поняла Рита.

– Ты почувствовал благоухание? – уточнила Таня.

– А вы нет? – Серёжа выглядел очень растерянно. Ему так хотелось, чтобы и Рита смогла ощутить то же самое.

– Я ничего не почувствовала, – начала было в своей старой манере «жена венчанная», но тут же исправилась: – Нет, я почувствовала, но, скорее, это было какое-то сотрясение, а не благоухание.

– Серёжа, это тебе знак от Преподобного, – тихо сказала Таня и, перекрестившись, добавила: – Для укрепления веры.

– А это означает что-то плохое? – испугалась Рита.

– Нет, почему плохое? Просто теперь Серёжа сердцем будет знать, что Преподобному Сергию дано дарить людям Божью Благодать. – Помолчав немного, она улыбнулась и тихо добавила: – Видно, Серёжа кричал сердцем громче нас с тобой.

Рита посмотрела на мужа исподлобья, но промолчала, а про себя подумала: «Вот ещё! Теперь он, точно, возомнит себя главой семейства!»

 

 

29

Из Лавры они поехали на источник со странным названием «Гремячий». После посещения Лавры и Серёжа, и Рита выглядели умиротворёнными. Они думали о посещении Преподобного, как об уже завершившемся событии, но оказалось, что место, куда они направлялись, тоже было связано с великим старцем. А Таня продолжала рассказывать.

В монастыре вокруг Сергия собралось немало учеников, которые желали жить вместе с ним, чтобы пользоваться его наставлениями, поэтому для уединённой молитвы Сергию приходилось искать совершенно безлюдные места. Так он и оказался на этом месте, которое сейчас известно своим водопадом. Только во времена Сергия никакого источника здесь не было. Преподобный удалился туда, чтобы ничто не мешало ему молиться о спасении Руси, которая, раздираемая междоусобицами и задавленная татаро-монгольским игом, уже не имела и самой надежды на то, чтобы подняться с колен. Это он, Преподобный Сергий, благословил князя Дмитрия Донского на Куликовскую битву и предсказал ему победу.

Но в этом безлюдном месте не было воды, и Преподобный обратился к Богу с просьбой послать ему воду. Господь услышал своего угодника, и с небольшого холма стало бить несколько ключей чистейшей воды. Они с шумом сбегали вниз по склонам, отчего место это и получило своё название «Гремячий ключ».

Чем ближе к источнику, тем больше становилось машин, сворачивающих именно сюда. Дорога становилась всё хуже и хуже, но это не останавливало находившихся в машинах людей.

– Ой, если бы не Таня, я бы сюда точно не поехала, – ойкнула Рита после первой же рытвины.

– Да, Танечка подбирает для нас совершенно особые пути, – согласился с женой Серёжа, для которого такое бездорожье оказалось настоящим испытанием.

– Ничего, справимся, – подбодрила их Таня. – Вы же сами видите, что мы здесь не одни. Погода отличная: солнышко, лёгкий морозец, – всё для нас.

Когда они переползли через небольшой овраг с неглубокой лужей на дне, Серёжа вздохнул с облечением.

– Не радуйся раньше времени, – съязвила Рита, потому что настроение у неё заметно испортилось.

– Всё, Серёженька, самое трудное позади. Мы почти приехали, – Таня поспешила подбодрить теряющего боевой дух водителя.

Серёжа от радости даже запел что-то себе под нос.

– А, может, не будем купаться? – Рита, похоже, начала обдумывать план отступления.

– А зачем тогда мы сюда приехали? – Таня и раньше не была уверена, что ей удастся заманить Риту под струю ледяной воды, но всё-таки она решила, как говориться, биться до конца.

Не прошло и пяти минут, как машина остановилась на большом пустыре, в центре которого красовалась деревянная церковь.

– Вот это да! – удивилась Рита. – В таком безлюдном месте и церковь!

– Раз есть церковь, значит, это место не безлюдное, – Таня повернулась лицом к церкви, перекрестилась, сделала поклон и чинно произнесла:

– Благодарим тебя, отче наш Сергие, что помог нам добраться до твоего источника.

– Смотри, – Рита толкнула мужа локтем в бок, – она разговаривает с ним, как с живым.

– А он и есть живой, – не растерялась Таня. – Ты разве ещё этого не почувствовала? Ну, после источника точно почувствуешь.

– Нет, знаешь ли, лучше я поверю тебе на слово, – Рита прижалась к мужу, как будто искала у него защиты от очередного насилия, которое собиралась сотворить над ней их новая подруга.

– Риточка, мы должны это попробовать, – Серёжа был настроен более решительно.

– Вот ты и пробуй, а мне и так хорошо, – Рита оттолкнула мужа и медленно пошла вслед за Таней.

Когда они подошли поближе, то увидели, что цивилизации здесь было намного больше, чем они предполагали. Их встречали и бревенчатые дорожки, и лоток с тульскими пряниками на любой вкус, и крутая бревенчатая лестница, и часовня, и деревянная купальня, похожая на небольшой терем.

Они зашли в часовню, чтобы поставить свечи, и Таня, нагнувшись к Рите, шепнула ей в самое ухо:

– Мы пересилим себя ради наших детей.

Лицо Риты тут же приобрело серьёзное выражение. Когда она ставила свечу, губы её шевелились, но что она просила у Бога, ведомо было только Ему одному.

Когда они подошли к купальне, Риту начало трясти не то от холода, которым тянуло от воды, не то от страха.

– Ты бы видела, что здесь делается летом, – Таня всячески пыталась отвлечь Риту от её мыслей. – Толпы людей! Купают даже младенцев!

– Каких младенцев? – не поняла Рита.

– Как каких? Совсем маленьких ребятишек. Берут их за ручки и три раза погружают по горлышко в воду. Потом ладонями протирают головку и личико, – бодро отвечала Таня, хоть и её тоже начало трясти.

– Что, и тебе страшно? – удивилась Рита.

– И мне страшно, а как же! Но это только зайти в воду страшно, а потом хочется ещё и ещё!

– Нет уж, я сомневаюсь, что мне захочется ещё и ещё, – Рита посмотрела на Серёжу, который все время молчал. – Вот даже наш сияющий помрачнел, а ты говоришь, «захочется ещё».

– Здесь проверяется вера, закаляется воля и исцеляется тело. Становимся крепче мы, легче становится и нашим детям.

– Если я это сделаю, то только ради Маши. – Рита стиснула зубы и замолчала.

Они зашли в купальню втроём. Там было два отсека для переодевания. Серёжу отправили в первый, а Таня с Ритой остались во втором. Окунаться женщина должна благочестиво, поэтому они надели сорочки, приготовленные Таней заранее, и повязали на голову платочки. Серёжа был уже давно готов, но ждал Таню, которая должна была первой зайти в воду, чтобы показать им, как это правильно делается.

Таня перекрестилась на иконы и со словами «Преподобне отче наш, Сергие, помоги мне окунуться во исцеление души и тела и помоги моему тяжко болящему сыну, отроку Иоанну» переступила порог, за которым, собранная в трубу, под большим напором лила вода – ледяной душ. Осторожно встав босыми ногами в воду и перекрестившись во Имя Отца, она подставила голову под струю. Вода, текущая с потолка, натолкнувшись на препятствие, рассыпалась на сотни брызг, часть которых попала и на Серёжу с Ритой.

– Ой! – Рита с визгом отскочила.

– И Сына, – снова перекрестившись, Таня ещё раз подставила голову под струю.

В третий раз зайдя в воду, она перекрестилась теперь уже во имя Святага Духа…, после чего с криком «Аминь!» выскочила, сияя и с трудом переводя дух.

– Вот видите, ничего страшного! – улыбаясь, сказала она и потащила Риту к воде.

– Нет! – Рита схватилась обеими руками за дверную раму. – Пусть Серёжа первый! Я после него!

– Давай, Серёжа, только не забывай креститься, а слова я буду тебе подсказывать.

Серёжа сделал неуверенный шаг в сторону воды, перекрестился, а Таня громко, чтобы перекричать и шумящий поток воды и страх, охвативший Серёжу, крикнула:

– Господи, помоги рабу Твоему Сергию и его тяжко болящей дочери, отроковице Марии!

Серёжа зашёл в воду, стараясь держаться подальше от струи.

– Давай, Серёжа, крестись! Во имя Отца!

Таня подтолкнула его слегка сзади, и струя со всей силой обрушилась на его голову.

– Ещё раз! И сына! И Святага Духа! Аминь! Молодец!

Серёжа выскочил из воды и, тоже сияя, посмотрел на жену. Его переполняло ни с чем несравнимое чувство победы. Победы над самим собой.

– Рита, а теперь ты! – Таня схватила Риту за руку выше локтя, но она продолжала упираться.

Тогда на помощь пришёл Серёжа. Он схватил жену за талию и просто поставил её под струю. Рита завизжала, как будто её резали.

– Рита, крестись! – закричала Таня. – Во имя Отца, и Сына, и Святага Духа!

Серёжа не давал Рите выскочить из воды и подставлял её под струю, держа за плечи.

– Изверги! – взвизгнула она, выскочив под заключительный «Аминь», произнесённый Таней и Серёжей одновременно. Дыхание у неё перехватило, но, отдышавшись, она посмотрела по сторонам с таким видом, как будто родилась заново. – Вот где спелись! Я же говорила, что спелись!

Серёжа притянул жену к себе и ласково погладил её по голове, покрытой мокрым платочком:

– Мамочка, ну скажи, что хорошо.

– Да ну тебя! – Рита оттолкнула мужа с наигранной суровостью.

– Посмотри, какая ты вся розовенькая, как поросёночек!

Но «розовенькой» была не только Рита. Такой же была и Таня, и сам Серёжа. Они стояли раскрасневшиеся, счастливые и от их разгорячённых тел исходил густой пар.

– Вот это да! На улице зима, а мы здесь почти под открытым небом после ледяной воды, как в парилке! – Серёжа просто весь светился счастьем.

– А теперь давайте быстро одеваться, – приказала Таня, как боевой командир. – Вытираться не нужно. Одежда, надетая на мокрое тело, сохранит благодать, которую мы сейчас получили.

Потом, возбуждённые и счастливые, они добежали до машины, включили печку и достали термос. Купленная в Лавре медовая коврижка с горячим ароматным чаем показались верхом блаженства.

– Ну, как? Вы не жалеете, что искупались? – заговорила Таня, глядя, как супруги уминают коврижку.

– Ещё чего! – смачно ответил Серёжа. – Это так же, как и в мультике, помните? «Ты ещё не видел чуда? Так пойди и посмотри!»

– Смотрю я на тебя и удивляюсь, – Рита была в своём репертуаре. – Оказывается, как мало тебе нужно для счастья! Я теперь тебя буду регулярно ледяной водой обливать!

– Сравнила! Обливание – конечно, неплохо, но разве его можно сравнить с этим? Здесь само место какое! Это же просто настоящее чудо под открытым небом!

«И чего этой Рите не хватает? – думала Таня, глядя на Серёжу с восхищением. – Всегда так! Что имеем, не храним, потерявши, плачем. А впрочем, он любит её именно потому, что она такая. Другая ему не нужна».

– А я видела там женщину в купальнике и без платка, – Рита перебила ход Таниных мыслей. – А почему мы были в сорочках?

– А, это васильки, – небрежно ответила Таня и махнула рукой.

– Это что ещё за васильки, да ещё зимой? Серёжа, тут для тебя просто собрание чудес! – Рита улыбнулась своему не перестающему сиять мужу.

– Да это я их так называю.

– Нет, ты давай-ка, не увиливай, – настаивала Рита. – Кого это их?

– Да людей современных, – ответила Таня и откинулась на спинку сидения. – Мы, ведь, выросли в безбожном государстве. С детства нам вдалбливали в головы, что Бога нет, что это всё «опиум для народа», ну, и тому подобное, сама знаешь. И люди наши забыли, кто они, какого рода, чем жили их предки. Они уверены, что такими безбожниками они были всегда, и по-другому быть не может. Вот я и называю их васильками. Просто сорняки на безбожном атеистическом поле. Не знают, кто они и для чего живут. Потому и вымирают. – Таня замолчала, но ненадолго. В глазах её вспыхнули озорные искорки. – Но ведь едут же! И креститься толком не умеют, и ничего-то толком не понимают, но ведь едут! И прыгают в ледяную воду, и радуются, как дети, и детей своих в ледяную воду погружают! Как вы думаете, что их толкает?

Ответа не последовало.

– Я это называю «голосом крови». Это что-то типа зова предков, подсознательное стремление уподобится им. Течёт она в наших жилах, эта русская кровь, и зовёт нас к святым местам. И едем мы! И идём мы! А через годик-другой, смотришь, василёк бессмысленный уже и в личностного Василька превращается, который осознаёт себя творением Господним и стремится восстановить в себе утерянный образ Божий. Вот где настоящее чудо! Это чудо-распречудо, чудо Родина моя!

– Это ещё что за «распречудо»? – Рита выглядела явно озадаченной.

– А это песня такая – «Во поле берёза стояла», не знаешь, что ли?

– Песню такую я знаю, только вот «распречуда» что-то не припоминаю.

– А всё русское из нас целенаправленно вытравливали, чтобы и следу не осталось. Мы же теперь и не русские вовсе, а россияне. И никудышные мы, и пьяницы, и ничего-то мы без посторонней помощи не можем. Иностранцев нам нужно, чтобы в спину нас подталкивали, да понукали: «Ну, давай, шевелись, русский дурак!» А русские и хазар били, и шведов били, и татар били, и французов с немцами били, и поляков били. Не потому, что нам от них что-то нужно было, а чтобы к нам не лезли.

– Таня, откуда в тебе всё это? Тебя же воспитывали, в принципе, так же, как и нас, – Серёжа пристально посмотрел на Таню.

– В церковь ходить нужно, пока есть такая возможность.

– Как это «пока есть»? – Рита тоже была поражена услышанным.

– А как на Западе: церкви есть, а ходить туда незачем. Нет там Духа Святого, только «мерзость и запустение». Вот храмы и распродаются как недвижимость. Так-то, дорогие мои васильки, – добавила Таня и стала поправлять платок. – Идёмте ещё разок поклонимся нашему Преподобному у креста, который так и называется «поклонный», и наберём в бутылки святой воды. Она здесь серебряная, то есть, содержится в ней большое количество серебра.

Они шли по полю, разбитому колёсами машин, продолжая начатый разговор.

– Согласен, мы с Ритой васильки, но я против того, что мы не личности.

– Знаешь, Серёжа, мне недавно попалась в руки замечательная книга. Называется она «Тайна русского слова». В ней есть прямой ответ на твой вопрос: «Обретение личности – это, прежде всего прочего, уподобление Тому, Кто есть носитель Лика. И именно по этому пути шли все наши святые, иного просто нет». Мне так понравились эти слова, что я даже выучила их на память. Продолжать?

Серёжа кивнул в ответ.

– «Личность – это Тот, Кто будучи Господом, смиренно омывает пыльные ноги своим ученикам, простым галилейским рыбарям. Личность – это Тот, кто с необозримой высоты Голгофского Креста, истекая кровью, зверски избитый и оплёванный, оклеветанный и осмеянный, распятый, одного взмаха ресниц Которого было бы достаточно, чтобы смести всю эту толпу, всё это воинство, весь этот неблагодарный, погрязший в мерзостях мир, – просит Отца Своего Небесного: «Отче! Прости им, ибо не знают, что делают».

Серёжа молчал, молчала и Рита.

– И, знаете, более всего поразительно то, что автор этой книги о созидающей силе русского языка – не русский. Он азербайджанец, принявший православную веру с именем Василий. Сейчас он Василий Ирзабеков.

– Василий? Надо же! Какое совпадение! А почему он взял себе такое имя?

– Это ведомо одному Господу Богу, – улыбнулась в ответ Таня. – Серёжа, я обязательно дам тебе почитать эту книгу.

Они подошли к бревенчатым ступенькам, и Серёжа, взяв под руки своих спутниц, сказал: «Осторожно, здесь скользко».

– Кстати, – продолжала Таня, когда ступеньки закончились, – только два человека открыто поддержали русского царя Николая II в тот момент, когда все требовали его отречения: хан Нахичеванский, глава Дикой дивизии, мусульманин, и генерал Келлер, православный, немец по происхождению.

– А вот и крест! – Рита уже порядком устала от серьёзных разговоров. – Мы говорим щит и меч, а здесь щит и крест.

– Да, крест вместо меча – это оружие Преподобного Сергия, – Таня перекрестилась и положила земной поклон перед небольшим белым крестом, на котором была табличка в виде щита со следующими словами:

8.Х.92 исполнилось 600 лет со дня кончины

Святого Преподобного Сергия Радонежского(1314-1392гг.).

Не было на Руси человека

большей духовной крепости,

нравственной силы, душевной праведности.

Благодарственная память народная нарекла Сергия

Великим Молитвенником и Хранителем Земли Русской.

Всю свою долгую жизнь служил он Богу и Родине.

То были времена тягчайшего порабощения

и унижения нашего народа.

И худшим поработителем было не монголо-татарское иго,

а чувство собственной неполноценности,

духовное бессилие и душевная растерянность.

Некогда Великая Русь разлагалась

на скопище враждующих княжеств.

Под пятой очередного хана

отечественные князья уподобились

стае стервятников, рвущих друг у друга лучшие куски

от тела поверженной и поруганной врагом Родины.

Народ прозябал в нищете и невежестве.

Жили одним днём, не помня прошлого,

не думали о будущем.

Казалось, что нет в этом мире силы,

способной развеять мрак над русскими землями.

Говорят, великому народу даны великие испытания.

Нет греха пасть под ударами судьбы,

грех – не подняться.

Русь поднялась, ибо личный пример Сергия

десятилетиями зримо и незримо

напитывал Силою Светоносного Духа

ум и душу её народа.

Его пример вернул людям Веру в свои силы,

пробудил надежду на лучшее и достойное будущее,

возжёг Любовь к Богу и Отечеству.

Сегодня, в преддверии XXI века,

Россия вершит свой окончательный,

исторически заданный ей выбор.

Наши времена подобны временам Сергия.

Как и тогда решается вопрос –

быть или не быть Земле Русской.

И потому вновь кажется, что нет силы обороть её.

Это не так. Волей Божьей

Преподобный Сергий всегда хранил,

хранит и будет хранить нашу землю,

лишь бы нам самим не отринуть его помощь.

И как бы сегодня не бесновалась

вокруг нас тьма, пытаясь запугать

или прельстить своими лживыми посулами,

Силу Светоносного Духа,

даруемого всем нам молитвами

Преподобного Сергия Радонежского,

одолеть ей не дано.

На том стояла, стоит, и стоять будет Земля Русская.

 

 

 

30

Они возвращались домой тихие и просветлённые. Каждый думал о чём-то своём, вглядываясь в мелькающие за окном пейзажи. Серёжа даже не включил радио. Таня, как будто вспомнив о чём-то, торопливо достала сумочку, открыла её и протянула Серёже аудиокассету.

– Что это? – спросил водитель.

– Это «Русская Голгофа». Жанна Бичевская. Давайте послушаем.

Серёжа вставил кассету в магнитофон, щёлкнула нажатая клавиша, и машина наполнилась тихими гитарными перезвонами. После событий прожитого дня низкий грудной голос Жанны Бичевской как-то по-особому коснулся каждого сердца: Серёжа погрустнел, Рита начала часто вздыхать, а Таня замерла, наблюдая за своими друзьями по несчастью. За окном уже темнело, и в свете фар запрыгали крупные белые мухи.

– Смотрите, снег! – по-детски радуясь, воскликнула Рита. – И какой крупный!

Снежинки вскоре залепили лобовое стекло, и Серёжа включил дворники. Дорога и так была нелёгкая, а тут ещё этот снег! Но Рита была настроена совершенно иначе. Она прильнула к стеклу и, не отрывая глаз, наблюдала за феерическим кружением белых хлопьев.

– Какой красивый снег! Серёжа, разве ты не видишь? Мне кажется, я никогда раньше не видела такого красивого снега!

Но Серёжа не разделял восторга жены. Езда по такому бездорожью вообще была далека от какой-либо романтики.

– Серёжа, ты, как всегда, в своём репертуаре! – Рита уже была готова по привычке «наехать» на мужа, но что-то остановило её.

– Таня, как же красиво, правда?

– Правда. Мы, как будто, в сказочном лесу.

– Точно! – Рита тут же захлопала в ладоши, как маленькая девочка. – Мы с тобой две добрые феи, а Серёжа – злой волшебник, который хочет всё испортить.

«Злой волшебник» только тяжело вздохнул в ответ. В этот момент машина наполнилась соловьиными трелями, и задушевный голос Жанны Бичевской запел:

Ах, как птицы поют! Так в неволе не спеть

Ублажаю тебя, Божье слово «свобода»…

– Ой, в нашем зимнем лесу запели соловьи! – Рита засияла, как ещё совсем недавно сиял её муж. – Да это же просто «Двенадцать месяцев»! Мы сейчас отправим Серёжу искать фиалки!

– Нет, один я не пойду! – запротестовал Серёжа. – Тем более что я – злой волшебник.

– А мы тебя переколдуем в бедного падчерёнка.

– В кого-кого?

– Ну, девочка – падчерица, а мальчик – падчерёнок, – Рита залилась весёлым смехом, и Серёжа, забыв о бдительности, засмотрелся на жену, потому что такой он не видел её уже целую вечность.

– Насколько я помню, падчерицу посылали за подснежниками.

– Да? Замечательно! – Рита снова захлопала в ладоши.

– Тогда ты принесёшь нам и фиалки и подснежники!

– Нет, мамочка, ты уж определись! Не могу же я один сразу в двух временах года побывать.

– Серёжа, тормози! – Танин крик разрушил сказочную идиллию, и машина с визгом затормозила.

Все трое напряжённо вглядывались в темноту, в которой Тане что-то привиделось.

– Это лось! Вы видите? – Рита снова засияла.

– Нет, их там двое! Это лосиха с лосёнком! – уточнил Серёжа.

– Лосиха с лосёнком? – Рита резко притихла, а потом, не отрывая глаз от чудесного видения, дрожащим голосом произнесла:

– Лосиха с лосёнком. Это нам знак, да? Таня, скажи. Это нам знак?

– Не знаю.

– А я знаю! Это нам знак от преподобного Сергия! Ты же сама говорила, что всё познаётся сердцем. И моё сердце чувствует, оно мне подсказывает, что это не случайно. Я хочу выйти!

Рита уже взялась за ручку дверцы, но Серёжа схватил её за руку.

– Мамочка, ты что? Это же лосиха! Она намного сильнее тебя. И она с лосёнком! Она может подумать, что ты хочешь обидеть детёныша, и тогда нам всем не поздоровится.

Лосиха, тем временем, с опаской поглядывая на слепящий свет, торопливо перешла через дорогу, закрывая лосёнка своим телом.

– Смотри, Таня. Она готова погибнуть, защищая своё дитя. А я? Что делала я? Пила водку и винила в своём горе ни в чём неповинных людей! – Рита закрыла лицо руками и сидела так несколько секунд. – Серёжа, прости меня, – сказала она, с трудом проглотив комок, застрявший в горле. – Таня, и ты прости меня. Умоляю вас, простите меня.

Рита зарыдала. Её слова были так искренни, что Таня тоже тихо заплакала, а Серёжа, обхватив руль двумя руками, упёрся в него подбородком. Лосиха с лосёнком давно скрылись за деревьями, а они всё так и сидели, вздыхая и всхлипывая. Наконец, первой заговорила Таня.

– Это, действительно, знак. Ради этого стоило жить. Ради этого стоило страдать. Это самое настоящее чудо человеческой жизни, и имя ему – покаяние. – Таня, протянула руку и мягко сжала плечо Риты. – Господь коснулся твоего сердца, и ты увидела мрак своей души. Теперь ты никогда уже не забудешь этой минуты. Она останется в тебе искрой божественной благодати. Она будет призывать тебя к свету, и ты уже просто не сможешь жить по-старому. Это есть самое настоящее чудо, и свершилось оно по молитвам преподобного Сергия.

Серёжа нажал на газ, мотор заработал, и машина, как бы нехотя, сдвинулась с места. Снежные хлопья по-прежнему прилипали к лобовому стеклу, дворники монотонно выполняли свою работу, а Жанна Бичевская пела о том, что вся Россия стала полем Куликовым, и скорбела, что нет ни Сергия ныне, ни князя Донского и что некому Отчизну нашу защитить.

– Это о нашем Сергие? – тихо спросила Рита.

– Да, это о нашем Сергие, – также тихо ответила Таня, а про себя подумала: – «Прошёл всего один день, какой-нибудь десяток часов жизни, а преподобный Сергий стал ей уже родным и близким. И нет уже ни смерти, ни веков, разделяющих наши жизни, а есть только Любовь. Любовь, побеждающая смерть».

– Таня, значит, он живой?

– У Бога все живы, но только «жизнь нужно прожить так, чтобы не было мучительно больно за безбожно прожитые годы».

Наступила затяжная пауза. Жанна Бичевская пела, но её задушевные песни не мешали думать о своём. Рита, как завороженная, вглядывалась в лес, туда, куда ушли лосёнок с матерью. Но было темно, и кроме пушистых хлопьев, танцующих в свете фар, ничего не было видно. Наконец оторвавшись от окна, она откинулась на спинку сидения и закрыла глаза.

– Я, действительно, никогда не забуду этот день. Серёжа, а ты?

Серёжа ответил не сразу. Он продолжал молчать, напряжённо вглядываясь в исчезавшее под колёсами бездорожье, потом, сбавив скорость, бросил короткий взгляд на жену и, слегка улыбнувшись то ли Рите, то ли своим мыслям, тихо сказал:

– Я тоже. Сегодня впервые за последние годы мы снова были счастливы.