— Закрыть ворота! — зычно закричал Эльфред, как только по мосту загрохотали сапоги датчан. Створки со скрипом сошлись за последним счастливчиком-саксом. — Стрелы!

Разом несколько крестьян вскинули луки. Стрелы их были вооружены самыми дурными наконечниками, исполненными из слоистого железа дурной обработки, которые не то, что кольчугу не пробивали — даже кожаный доспех бы не взяли. Но от них это и не требовалось. Наконечник был нужен лишь для баланса. Его густо обматывала промасленная пакля, а пламя, разожженное в десятках жаровен, в мгновение ока воспламенило ее. Целый вихрь маленьких огоньков ринулся вниз. Послышались вопли — пусть стрелы и плохие, но в не защищенную ничем человеческую кожу они вонзались охотно.

Деревянный мост затлел. Его можно было заблаговременно облить водой, чтоб та пропитала древесину, или как-то еще защитить от огня, но принц, наоборот, приказал дерево сушить.

Остальные защитники стены нацелили свои стрелы на датчан, и в первые минуты северяне испытали на себе все прелести смертоносного британского «дождя». Любой крестьянин Уэссекса, Кента, или Мерсии в совершенстве владел луком — зачастую лишь с его помощью он долгой зимой добывал пропитание для своей семьи. Охота кормила не только знать, но и бедняков, и мальчишки сословия керлов начинали учиться стрелять и работать острогой раньше, чем первый раз брались за плуг.

— Беречь стрелы! — закричал принц, и дождь вскоре иссяк. — Бить только наверняка. Остальные — таскайте камни на стены. Кто умеет обращаться с пращой, готовьтесь.

Он понимал, что датчане попытаются перебраться через ров. Для плаванья было холодно, к тому же мало приятного в том, чтоб плавать под прицелом сотни отличных тисовых луков. Скорее всего, для путешествия через ров они станут сбивать плоты. Одного узкого моста, по которому телега могла проехать лишь при должном искусстве возницы, им не могло хватить даже притом, что спалить его не удалось. Ворота крепки — в этом Эльфред убедился заблаговременно.

Датчане кинулись по мосту, попытались вышибить дубовые створки чем попало — на них сверху посыпались тяжелые камни, полилась горячая смола. В отличие от кипятка от смолы не избавишься, прыгнув в воду, и пыл северян скоро подостыл. Они отхлынули и вернулись на твердую землю, унося с собой раненых.

Лица крестьян, стоящих на стенах с луками наизготовку, цвели. Наверное, они еще никогда не видели улепетывающих датчан.

— Следить за берегом, — строго приказал принц, желая непременно вернуть их с небес на землю. — Смотреть в оба. Как только эти головорезы кинутся к мосту — сразу поднимайте тревогу. Не дожидаясь, пока они займут его. Ясно?

Всем все было ясно. Вчерашние керлы чувствовали себя настоящими воинами, старыми служаками.

Лишь теперь Эльфред смог спуститься во двор и узнать, сколько же саксов осталось в живых после битвы под стенами монастыря. Отец-келарь, по такому случаю ушедший со службы, позаботился и о раненых, и о тех, кто умудрился выбраться из боя практически невредимым. Пренебрегли мессой и остальные, кто считал, что может и должен помочь. Впрочем, служба уже закончилась, другая должна была начаться лишь перед закатом, и почти все монахи столпились во дворе. Не понимая, чего они ждут, принц поспешил спуститься вниз. Может, они хотели выслушать распоряжения Эльфреда или его старшего брата?

Спустившись, он вдруг заметил внимательные взгляды эрлов, а потом и носилки, на которых лежал тяжело дышащий Этельред, и опешил.

Король был бледен. Над ним хлопотало сразу несколько монахов, самые ловкие в обращении с травами. Обрывки кольчуги, которую сперва порвало датское оружие, а потом доконали кузнечные инструменты, валялись на земле, там же лежал щит и меч короля, доставшийся ему от старших братьев, а тем — от отца. Первым движением принца было поднять оружие из грязи, и он подхватил клинок, рукоять которого показалась ему еще теплой, стиснул в пальцах.

И лишь потом заорал на монахов:

— Какого черта вы держите его на холоде? Почему не несете в покои?! Уморить хотите?!

— Нет, Эльфред, — простонал король. — Подожди…

— Принц, он кровью истекает, — вмешался старик с попятнанной красным бородой, с длинными и ловкими пальцами, измазанными какой-то жирной мазью. — Каждый миг — шаг к гибели. Нужно было перевязать его именно сейчас, иначе и до покоев не донесли бы.

Принц закусил губу. Он торопливо сунул меч Эгберту — тот принял родовое оружие с благоговением — и приподнял голову старшему брату.

— Держись. Хочешь, велю теплого вина принести?

— Ага…

— Вино уже греют, принц, — вмешался все тот же старик. — Прибегут с минуты на минуту. Вино — это хорошо. Полезно…

— Помолчи, старик, — Эльфред понимал, что держится невежливо, но бессмысленная болтовня старого монаха мешала думать. — Тебе что-нибудь нужно?

— Нет…

— Держись, брат. Держись. Как же тебя угораздило…

— Как и всех. Мы все погибнем, все умрем… — бормотал Этельред с закрытыми глазами.

Брат посмотрел на него с недоумением, и решил, что король просто бредит.

— Вот вино, господин, — в толпу ловко вклинился послушник в грязной рясе, но зато с серебряным парящим бокалом в руках. Судя по аромату, вино не просто разогрели, но и сдобрили пряностями. Ощутив в воздухе аромат мяты, Эльфред решил, что остальные пряности, должно быть, тоже целебные, и настойчиво влил напиток в горло старшему брату.

— Глотай-глотай. Не вороти нос.

Король пил, захлебываясь. Должно быть, горячее вино мгновенно подарило его телу ощущение жара, на лбу выступили капли пота, а на щеках вспыхнули алые пятна. Как только на повязке был сделан последний узелок, короля подняли и бегом понесли в ближайшую келью.

— Что будем делать теперь? — Эгберт схватил Эльфреда за локоть и остановил. — Приказывай.

— Думаю, и без моих приказов все понятно. Готовиться к штурму, и поживее.

— Датчане не смогут попасть в Уилтон. Здесь всего один мост, и тот…

— И тот вы опрокинете в ров, как только опустится вечер. Разумеется. Но не надо думать, что, если уж стены так крепки, а ров так широк, не нужно прилагать сил, чтоб обеспечить безопасность. Иди, следи, чтоб крестьяне не разбредались и не трусили. И скажи Кенреду, чтоб позаботился о раненых. Он-то, кстати, жив?

— Жив, — рассмеялся Эгберт. — Его при мне перевязывали, а он крутил глазами и орал, что сейчас всех положит, если его не пустят к датчанам.

— Значит, ничего серьезного, — принц на миг погрустнел. Он подумал об Аларде. Как ему не хватает его хлестких и точных советов. Потом вспомнил, что раненый старик настоял на том, чтоб остаться в Уилтоне, и немного повеселел. Пусть он не сможет биться, но уж посоветовать что-нибудь — наверняка не откажется.

Эльфред поспешил в келью, где положили его брата. Там вовсю суетились монахи, в маленькую печурку, дымящую, будто огромный очаг, подбрасывали сухих полешек, на столе двое монахов-травников разворачивали свой лекарский скарб. Этельреда положили на длинный топчан, застланный грубым покрывалом. Он лежал, дыша с таким трудом, что это было слышно даже, несмотря на шум вокруг. На земляном полу был набросан тростник, он поскрипывал, и когда Эльфред шел к топчану брата, ему казалось, что он идет по снегу.

Руки у Этельреда были холодны, как лед. Как только принц взял его за руку, синие веки дрогнули, и на младшего брата взглянули полные муки глаза старшего. В первый же миг Эльфред подумал, что король совсем не похож на самого себя. Что-то стерло с его лица привычные черты, заменило их другими. Потом молодой воин сообразил, что брату просто больно. Постоянная боль, перемешиваясь с дурнотой и слабостью, искажает черты. Лишь когда человек понимает, что истекают последние мгновения, и тело перестает чувствовать, на некоторых снисходит успокоение. На некоторых — наоборот, смертельный страх.

— Наклонись, — прошептал Этельред. У него не было сил говорить в голос.

Эльфред наклонился к самому лицу брата.

— Дай мне вина.

Горячее вино стояло на камне рядом с топчаном. Камень с плоской вершиной должно быть использовали вместо маленького столика. Принц взялся за кубок, не чувствуя жара и нисколько не обжигаясь. Несколько глотков пряного вина снова ненадолго вернули живые краски в черты Этельреда. Он завозился и потянулся к груди.

— Давит.

— Тебе кажется. Монах отлично наложил повязку, поверь мне. Просто болит рана… Хочешь чего-нибудь поесть? На поварне варят мясо, можно приказать мясного взвара.

— Нет, — король поморщился, но вяло. Он устал.

— Тебе нужны силы.

— Ладно. Прикажи. Но чтоб посолили.

Один из послушников, ждавших у порога кельи, выслушав приказ, тут же вскочил и убежал. Можно было не сомневаться — приказ выполнят быстро.

— Брат…

— Да?

— Ты меня ненавидишь?

— Что за ерунду ты говоришь? — обозлился Эльфред. — Как ты можешь такое говорить? Ты — мой брат…

— Я тебя оскорбил.

— Я тебя простил.

— Я умираю…

— Прекрати. Ты будешь жить. Здешние монахи знают свое дело. Они тебя поставят на ноги.

— Я умираю.

— Ерунда.

— Нет. Теперь ты король, — Этельред с трудом перехватил воздух, вздохнул и попытался повторить то же самое громко. Но у него не получилось. — Позови моих эрлов.

— Тебе не стоит напрягаться. Поспишь, поешь, и потом, если захочешь…

— Потом — не захочу. Сейчас зови. Делай! — приказ, отданный яростным и прерывающимся от слабости шепотом, мог бы показаться комичным, если б не был так горестен.

Эльфред подчинился. Выполнить приказ короля оказалось совсем не трудно — те эрлы, кто не был серьезно ранен и не погиб, ждали снаружи кельи, будто угадали, что понадобятся.

Повторить свои слова каждому Этельред, конечно, не смог бы — просто не хватило бы дыхания. Но хватило только двоих. Выслушав короткую фразу короля, они громко повторили ее остальным, и никто не усомнился в истинности сказанного. Слушая своих эрлов, правитель едва заметно кивал. Знатные саксы молчали, и то и дело поглядывали на короля. Они, конечно, не хотели сделать ему еще больнее, но в каждом взгляде он видел приговор. Никто не сомневался, что Этельреду осталось жить всего ничего.

Только Эльфред смотрел на него иначе. Сдвинув брови, он следил за каждым движением, каждым жестом брата, готовый помочь, и взгляд его скорее выражал озабоченность, заботливое участие и готовность бороться за жизнь родича, пока это будет возможно. Черпая успокоение и силу в его глазах, король жестом отпустил своих эрлов.

Теперь ты король, — повторил он Эльфреду. — Только… Я знаю, ты ее не любишь, но… Но позаботься о Вульфтрит. И о моих детях.

— Конечно. Твоей дочке я дам хорошее приданое.

— А сыновьям?

— Сыновьям приданое ни к чему. Я помню, ты готовил младшего сына к духовному пути. Я отдам ему Кентербери.

— Тебе лишь бы смеяться, — вздохнул Этельред. И затих.

Нет, он не умер — просто уснул, да так крепко, что даже мясной бульон не смогли в него влить. Специально для короля зарезали курицу, сварили, но толку с нее вышло еще меньше, чем с мясного взвара. Сон перешел в забытье, и жизнь правителя теплилась так незаметно, что то и дело монахи брались за легкие перышки или за серебряное зеркальце. Но, уловив дыхание, пусть и слабое, но более или менее ровное, ненадолго успокаивались.

Король умирал еще два дня. Его поили бульоном и вином, а он уже ни на что не реагировал, лишь изредка сквозь стиснутые зубы прорывался слабый стон. О его состоянии никому не объявляли, эрлы почти не обсуждали это между собой — зачем, ведь дальнейшее было очевидно. Этельред умрет, никто из лекарей не давал надежды на иное, и наследует ему младший брат.

— Давно пора, — пробормотал один из старых эрлов, сторонник Эльфреда.

Ему вторили очень многие, но в большинстве своем молча.

Никому из солдат не рассказывали о происходящем, но все без исключения прекрасно знали, каково состояние правителя и что по этому поводу думают знатные эрлы, и как держится Эльфред. А ведь именно ему вскоре предстоит короноваться в главном храме Солсбери. Если, конечно, датчане не сотрут с лица земли королевство Уэссекс. Подобные предположения высказывали только в виде грубой шутки, и вряд ли кто-то из солдат действительно верил в подобный исход. Во-первых, они доверяли Эльфреду, а во-вторых, самое гиблое дело — накануне боя мучить себя подобными сомнениями.

Бои продолжались. Датчане упорно штурмовали Уилтон, уверенные, что за стенами помимо монахов, всегда не слишком любивших драться, осталось считанное количество настоящих воинов. Монахи драться не умели, но и распахивать ворота перед завоевателями в надежду на милость тоже не собирались. Конечно, Эльфреду пришлось потратить немало сил и даже взять на себя смелость попроповедовать. Но он, несколько лет обучавшийся в Риме и наизусть знавший не только Евангелия, но и большую часть Ветхого Завета, смог убедить всех, что Господь велел биться с нечестивцами-язычниками всеми доступными способами, отстаивая христианство. Он сравнил битву против датчан с подвигами мучеников, и даже аббат согласился с ним.

К тому же, северяне не учли, что на стенах стоит немало керлов, знающих, что такое борьба за жизнь. Они отлично стреляли, и уже это досаждало датчанам весьма серьезно.

Эльфред сперва жалел, что отослал Ассера, потом жалеть перестал. Ассер прекрасно знал язык датчан, принц понимал его намного хуже, но даже его знаний хватило, чтоб понять, какие оскорбительные вещи кричат противнику северяне, видимо, надеясь таким образом выманить его за стены. Эльфред радовался, что его люди не могут понимать, что орут штурмующие. Если бы понимали, может статься, принцу и не удалось бы удержать разъяренных солдат.

Воинов у него мало, и почти все те, что еще могли сражаться — легко ранены. Выводить их в поле было бы самоубийственным шагом.

Он старался присутствовать на стенах и следить за всеми стычками датчан. Его присутствие успокаивало воинов и дисциплинировало крестьян — они выпускали стрелы лишь тогда, когда были уверены в прицеле, и не горячились. К тому же, хоть штурм шел совершенно традиционно, принц был уверен, что в любой момент его может ждать какая-нибудь неожиданность, и лучше быть на месте. Наверное, именно поэтому он узнал о смерти своего брата одним из последних.

Эльфред был еще молод — неполные двадцать два — и к смерти относился совершенно спокойно. Он выслушал Осмунда, сообщившего ему, что Этельред полчаса назад испустил дух (Осмунд был сильно ранен в плечо и не мог сражаться, но ходил легко), кивнул и вернулся к тому, что ему казалось более важным — к штурму.

Лишь поздно вечером он осознал, что остался один… Нет, у него есть и жена, и сын, и, даст Бог, в скором времени появится на свет еще один малыш, и дальних родственников у Эльфреда немало.

Но от той его семьи, которая была до Эльсвисы и до Этельверда, не осталось никого.

Мать Эльфред не помнил. Осбурга умерла вскоре после рождения младшего сына. Никто не говорил о том, что она умерла от родов, но лекари объясняли, что причиной ее смерти все-таки стала плохо вылеченная послеродовая горячка — так называли любой жар, обрушившийся на несчастную роженицу после разрешения от бремени. Облик родительницы так и остался для Эльфреда тайной — его вырастила кормилица, крепкая и полная женщина, супруга одного из Суррейских танов. Впрочем, ее тоже уже не было в живых.

Отца принц помнил плохо. Тот умер, когда мальчику было всего пять лет, и хоть из глубин памяти время от времени наплывало что-то смутное — ощущение, запах, прикосновение жесткой ладони — по сути, ничего особенного. Также и старший брат, Этельбальд, не оставил в памяти мальчика никакого следа. Про него говорили, что он был весьма дурным человеком. Когда принц достиг того возраста, когда он уже был способен, опираясь на факты, делать собственные выводы о природе человека, он согласился с чужими выводами. Этельбальд поступал недостойно.

Этельберта младший брат помнил получше. Этельберт был очень спокойным человеком, похожим на отца и весьма добродушным. Он уделял брату не так много внимания, как Этельвольф, но никогда не шпынял его, дарил подарки и следил, чтоб Эльфред изучал не только Священное Писание, но и военное дело, которое в нынешние времена совершенно необходимо любому знатному человеку.

А теперь вот ушел и Этельред. Не осталось в живых никого из братьев.

Над миром сгущалась мгла, датчане на берегу жгли костры, оттуда тянуло запахом гари и ароматом каши с мясом. Темнело, небо казалось по-прежнему ясным, но на земле скоро стало — хоть глаз выколи. В полумраке жили только огоньки, обильно заткавшие и берег Уиллеи, и стены Уилтона, где опасались тайного ночного штурма. Эльфред чувствовал, насколько он устал, и, прикрыв глаза, вдыхал холодный вечерний воздух. У него не получалось надолго задуматься о брате — давило безразличие, корни которого лежали в сильнейшем напряжении последних дней.

Когда за спиной что-то зашелестело, принц попросту отказался на это реагировать. Истома и оцепенение захватили его в свои силки, и Эльфред, наверное, уже слабо сознавал происходящее вокруг. Но в какой-то момент его тело само развернулось, и правая рука схватилась за рукоять меча у пояса. Молодой воин даже не успел ни о чем подумать. Он и не пытался думать — он уже спал.

В следующий миг сон испарился. Принц увидел перед собой взблеск металла, больше почувствовал, чем уловил движение, и оцепенение тут же изгнала жажда жизни. Чутье воина безупречно, и он ушел от удара с ловкостью, какой невозможно ожидать от неготового к нападению человека. Меч со скрежетом вылетел из ножен, и кончик его прошелся по камню, выбив сноп искр. «Затупился», — машинально отметил Эльфред.

Он не мог разглядеть, кто на него напал, да вначале это его и не заинтересовало. Мало ли кому понадобилась его жизнь, и по какой причине — сперва надо выжить, а потом можно будет разбираться. Принц пожалел, что он без щита. У противника-то щит был, в этом Эльфред убедился очень скоро. Он сорвал бы с пояса ножны, чтоб их использовать, как импровизированный щит, но помнил, что ремешки перевязи крепки, пряжки тоже, и он только зря потратит время.

Противник попытался оттеснить его назад и прижать спиной к камню; поскольку щита у принца не было, ему приходилось парировать атаки своим мечом, а это было опасно. Металл мог не выдержать, или покрыться зазубринами, и финал известен: чужое оружие цепляет зазубрину, а дальше уже идет трещина.

Был еще один путь — атаковать самому, да так стремительно, чтоб враг не успевал замахнуться, лишь поднимать и опускать щит. Эльфред помнил, как узка стена Уилтона. Долго тут не побегаешь. И потому, увернувшись от очередного выпада, он накинулся на противника сам, с примерной яростью, будто мечтал дорваться до его горла.

Ему не пришла в голову еще одна возможность — закричать. Дозорные не так далеко, они мигом прибегут. И если бы на него напали с зубца, он бы так и сделал, решив, что имеет дело с хитрым и ловким датчанином. Но атака последовала со спины, значит, его противник — сакс, и, возможно, речь идет о недоразумении или ошибке.

Впрочем, кричал он или нет, но шум на стене вскоре привлек внимание дозорных. Они окликнули сражающихся, но, не дождавшись ответа, закричали во двор, призывая подмогу. По лестницам застучали сапоги.

В этот же миг противник Эльфреда низко опустил свой щит — он защищался от удара по ногам, и тут принц изо всех сил ударил по черному кругу ногой. Незнакомца отбросило на несколько шагов назад, будущий король Уэссекса прыгнул следом и принялся наносить удары куда попало. Только бы не позволить врагу встать, дать ему перехватить инициативу.

А когда подбежали дозорные с факелами и копьями, принц опешил — перед ним был Берн, эрл Лонг Бега, с которым он никогда не враждовал, и выражение глаз сакса развеяло все сомнения — об ошибке речи нет. Взгляд, который лишь на один миг высветил в ночи пук поднесенных факелов, наполняла злоба, причем вполне адресная.

Берн попытался ударить снизу — проигрышная попытка, потому что оружие вряд ли способно в этом случае приобрести убийственную силу, разве что его никто не станет отклонять. Принц отбил эту атаку сапогом и полоснул, не рассчитывая на затупившийся кончик. На лице эрла из Лонг Бега возникла длинная кровавая полоса, и злость сменило непонимание.

— Кто тебя послал — Вульфтрит? — заорал Эльфред, чувствуя, что больше нет нужны защищать свою жизнь — вокруг достаточно воинов. — Кто? Отвечай, дерьмо!

Тот вдруг заревел, но, судя по всему, не от ярости, а от боли. На Берна навалилось сразу несколько человек, но Эльфред подал знак отпустить своего противника. Выхватил у кого-то щит и стал с ним почти на равных. «Почти» потому, что у Берна был шлем, зато молодому наследнику короля кровь не заливала лицо.

Эрл Лонг Бега, понимая, что он загнан в угол, налетел на врага, будто вовсе потерял голову от ненависти. Он вопил что-то нечленораздельное. Эльфред не поверил бы, если б ему сказали, что этого эрла на него натравил брат, просто не поверил бы. С чего тогда Этельреду было в присутствии эрлов поручать свое королевство брату, если он намеревался отправить его к праотцам с помощью наемника?

В то, что Берн может действовать самостоятельно, поверить было еще труднее. Зачем ему такие рискованные шаги?

Разумеется, эрл из Лонг Бега рассчитывал, что принца удастся убрать ударом в спину и, возможно, сбросить в воду. Позже он мог попытаться убежать еще до того, как схватка стала откровенно смертельной. Нет Берну была слишком нужна смерть будущего короля.

Теперь у Эльфреда было большое преимущество. Он наступал, не давая противнику вздохнуть, атаковал и почти с презрением отбивал слабеющие удары, отводил меч врага в сторону. Разок ему даже удалось пнуть Берна ногой, и дальше, когда тот на миг согнулся от боли, осталось лишь добить. Принц мог нанести смертельный удар по шее, но он рассек противнику плечо и повалил его на камень. Прижал коленом.

— Ты дурак. Я уже король, — прошипел он в лицо поверженному. — Твоя сестра никогда не смогла бы обойтись без моей помощи. Если б она смогла от меня избавиться, ее старшего сына прибили бы датчане. Об этом она не думала, нет?

Берн не ответил. Шлем с подшлемником он потерял, падая, и теперь попытался вцепиться в Эльфреда зубами. Зубы клацнули впустую. Принц был воином, и этику своего сословия соблюдал строго. Можно было позвать лекарей и спасти Берну жизнь, но младший брат покойного короля не хотел этого. Не мог он и оставить его медленно умирать. Отложив меч, принц выдернул из-за пояса тонкий кинжал и вонзил эрлу Лонг Бега в горло.

И медленно поднялся на ноги.

Он вдруг почувствовал, что встает не просто победителем, но королем. У ног его распластался враг, воплощение всех тех врагов, кто мог бы оспаривать его право на корону. Нет, Эльфред не рвался к короне Уэссекса, но теперь, когда испустил дух его старший и последний брат, он не мог допустить, чтоб корона оказалась в руках иного, нежели прямого потомка Этельвольфа. Он не имел бы ничего против того, чтоб трон после отца занял Этельвольд-младший, сын Этельреда и Вульфтрит, но он был слишком мал. Король должен быть в состоянии вести в бой войска.

Некоронованный правитель Уэссекса оглядел своих людей, и те сами не заметили, как вытянулись под его взглядом.

— Отнесите тело эрла из Лонг Бега в церковь и положите там. Он, должно быть, лишился ума, раз напал на меня. Не следует порочить честь его семьи. Пусть все говорят, что этот эрл погиб в бою. Всем ясно?

Саксы закивали и глухо заворчали, мол, всем понятно. Да и что тут не понять? Свихнулся эрл, с кем не бывает. На предводителя напал. За такое бьют, пока дышать не перестанет. Но порочить-то зачем? Зачем родственникам знать, что Берн с ума сошел? Еще поймут неправильно. Нет уж, пусть думают, будто он добрый воин, и помер, как воину и надлежит помирать.

Тело Берна подняли и унесли.

Почти мгновенно после схватки на Эльфреда обрушилась такая усталость, что, казалось, и на ногах-то не устоять. Он с трудом доковылял до отведенного ему угла, до топчана, застеленного толстой медвежьей шкурой, почему-то пахнущей козлом, и провалился в сон, едва коснувшись головой меха. Даже известие о начавшемся рано утром штурме не смогло его расшевелить. Он проснулся лишь к середине схватки, и первые минуты даже не понимал, где он и что происходит. Лишь после того, как послушник, который пытался разбудить его, догадался плеснуть Эльфреду воду в лицо, тот осознал, в какой реальности находится.

— Нидинг! — закричали датчане, стоило молодому правителю появиться над воротами. — Хьер-неблот гуттунге! Гьельдинг!

Молодой человек высокомерно промолчал. Он понимал, что его просто хотят выманить из-за стен, вызвать на открытую схватку. Само собой, некрасиво выглядит, когда воины укрываются за крепостными стенами, но что же делать? Он огляделся и мысленно вздохнул. Даже теперь у него вдвое меньше людей, чем датчан, притом, что, штурмуя монастырь, северяне мерли, как мухи. Саксов гибло намного меньше.

Но разница в людях была слишком велика, чтоб рассчитывать на победу в открытом бою. Класть своих воинов лишь во имя чести он не считал правильным. Он ответственен за их жизни.

Единственный путь, который казался ему подходящим — это договор. Если уж не удалось разобраться с датчанами сейчас, значит, нужна передышка. Эльфред понимал, что королевство нуждается хотя бы в паре лет спокойной мирной жизни.

Но были и серьезные препятствий на пути осуществления этой задумки. Датчане нападали на Уэссекс уже многие годы, терзали и грабили его, они привыкли приходить сюда, будто в завоеванную страну, когда им вздумается, брали все, что понравится. Откупишься от одних — налетают другие, и так до бесконечности. Армии датчан наводняли королевство, и войска короля метались, как лисенок в клетке, но ничего не могли сделать.

В сознании Эльфреда возникла мысль, что королевство могут защитить только большие отряды воинов, которые будут постоянно дежурить на побережье. Но это немыслимо, тогда некому будет возделывать землю и растить хлеб. А значит, небольшие отряды нужно непременно укрепить чем-нибудь, например, замковыми стенами.

Но для того, чтоб построить хоть несколько замков, нужно время. Крестьяне и сами охотно согласятся работать на строительстве, если поймут, что только их усилия смогут хоть как-то защитить их. Но крестьян и рабов, трудящихся на постройке, должен кто-то оборонять. Кто-то должен их кормить. Кто-то должен обеспечить им покой, хотя бы на время.

Эльфред готов был платить, и платить дорого. В казне короля Уэссекса было немало золота, Этельред был весьма бережлив, неохотно расходовал богатства, отлично зная, что ценности могут спасти людей и Уэссекс. Можно было заплатить, но в сложившейся ситуации договориться на разумную сумму будет практически невозможно. В глазах датчан положение саксов безнадежно, значит, с них можно требовать что угодно.

Эльфред надеялся на изменение ситуации. Рано или поздно северянам надоест стоять под стенами непокорного аббатства, и они решат идти дальше. Тогда саксам предстоит атаковать самим. Что ж, это будет не так сложно. Мост так и не удалось опрокинуть в ров и, хоть и разбитый, опаленный, он все-таки держался на опорах. Норманны упорно не давали монахам избавиться от этой скудной переправы.

А через два дня после смерти Этельреда (младший брат отказался похоронить его тело в Уилтоне, заявив, что король Уэссекса должен лежать в Уимборне — рядом с его дедом, королем Эгбертом), рано утром, когда датчане еще вяло собирались идти на очередной штурм, к молодому королю вдруг прибежал послушник и, нервно крича, позвал его на противоположную стену монастыря.

Эльфред в ответ лишь дернул плечом и поспешил к противоположному краю. Бежать до противоположной стены ему не пришлось, еще на полпути он разглядел что-то, некое размытое пятно, которое отделилось от синеватого массива леса и направлялось к монастырю.

Молодой король вытянул шею, и Эгберт, постоянно, как тень, державшийся рядом с ним, тут же прикрыл его своим щитом — на всякий случай. Раннее утро еще не озарили первые солнечные лучи, по лугам ползли клубы густого тумана, и в его гущине трудно было разобрать, кто направляется к монастырю.

Первыми из туманного моря вынырнули флажки, прицепленные к копьям, и, прищурившись, Эльфред легко рассмеялся. Он чувствовал такое облегчение, какого никогда не было прежде. Даже оценив приблизительно, он догадался, что к монастырю идет никак не меньше трех-четырех сотен человек. В сложившейся ситуации это очень много. А знаки на флажках — герб графа Экзетера и графа Уэдмора, а также корнуоллского герцога — убедили его, что поддержка ждет именно его, а не северян.

— Брони и шлемы надеть! — завопил он так, что отозвались колонны каменной галереи и с криками разлетелись вороны из-под сводов большой монастырской церкви. — Готовиться к вылазке!

К Уилтону двигалась надежда молодого короля на благополучное разрешение безвыходной ситуации.