За время путешествия к Йорвику Хильдрид успела много раз пожалеть, что направила корабль в бурю. Теперь, говорили ей викинги, сами боги велели им все разузнать на месте. Когда драккар оказался в виду побережья Линдесса, близ устья Узы, с Хильдрид силой сорвали браслеты с женскими знаками и натянули на голову пахнущую козой старую шапку. Она стала почти неотличима от остальных мужчин на корабле, если не считать ее роста и слишком усталых для юноши глаз.

— У меня на лице написано, кто я такая, — сердито ворчала она, разглядывая себя в единственной на корабле глиняной миске, наполненной водой. — Похожа на тех безбородых немужчин, которых выводят на Юге. Как их там называют — евнухи…

— Брось. Ты просто бреющийся молодой парень.

— Ага. Щетину ты мне нарисуешь?

— Могу нарисовать, — Харальд выхватил из костра уголек. Вытащил нож с острым кончиком. — Могу так сделать, чтоб навсегда осталось. Приступим?

Женщина отмахнулась от него под общий смех. Причин отказаться от путешествия в Йорвик у нее было много, но ни одна из них не могла поколебать решимости ее людей. И ей осталось лишь согласиться.

— Что ж, значит, на какое-то время ярлом будешь ты, — сказала она Хольгеру. — Вернее, не ярлом, а херсиром.

— Разумно, — согласился он. — Хотя, предвижу, меня будут спрашивать, почему это я посадил к рулевому веслу мальчишку.

— Ты мне льстишь, — устало отозвалась она, проводя ладонью по лицу, уже далеко не такому свежему, как раньше. Хильдрид с трудом могла поверить, что в свои сорок четыре года еще способна сыграть роль молодого викинга, у которого пока не растет борода, однако, как ни странно, на юношу вполне потянула — это признали все ее люди.

Йорвик строили давно, и строили именно викинги. Скудные пашни Нордвегр издавна гнали сыновей небогатых бондов, которым неоткуда еще было взять свою собственную землю, в дальние и не очень дальние края. Ближе всех были Британские острова и Валланд. Но в Валланде, пусть недолго, правил Карл Великий, которого даже викинги называли Магнусом — в знак признания его могущества. При нем еще удавалось грабить селения на побережье, и то не всегда, но селиться — уже нет.

Британские острова заполонили норманны, прибывавшие сюда с семьями и всем хозяйством. Конечно, сперва надо было отнять у местных жителей понравившуюся землю, но для таких отчаянных воинов, какими были северяне, это не составляло труда. И тогда в Англии появилось Денло, а вместе с ней разросся Йорвик. Это был в чем-то торговый город, в чем-то город-крепость. Во времена Рагнара Кожаные Штаны здесь держали оборону его сыновья, отсюда они жалили всю Среднюю Англию, и тогда же Область датского права едва не расползлась на все Британские острова. С ними не без труда, но удалось справиться. Но и теперь, когда «английские норманны» по большей части просто мирно жили, обрабатывали землю и вели торговлю с соседями, рука об руку с местными жителями, а мерсийские короли, называвшие себя «королями всей Британии», многозначительно поглядывали на этого сильного и опасного соседа, Йорк все еще оставался сильнейшим городом севера Англии. У него даже были каменные стены.

В многолюдном городе на высоком берегу реки Узы викинги Хильдрид затерялись совершенно. Выдать их мог разве что драккар, вернее, его вид. Но прежде, чем корабль вошел в устье реки, Гуннарсдоттер приказала снять с форштевня и уложить под палубу носовое украшение. Оскаленная рыбья морда пропала под досками, и корабль стал почти безлик. Конечно, опытный мореход различает корабли по тысячам мелких деталей, но вряд ли кто-то будет особо приглядываться в «Лососю». Хильдрид и ее люди никогда прежде не появлялись близ Йорка, и узнавать их было некому.

На этот раз предлог для появления близ торгового города был веский — докупить все то, что смыло бурей. Хольгер, которому отдали все серебро, имевшееся на корабле (а его было много, поскольку Хакон дал Хильдрид десять марок из собственных средств), обстоятельно приценивался к припасам, пеньковым веревкам, утвари, без которой на корабле трудно, громко спорил, ругался и важно надувал щеки. Хильдрид рядом с ним была попросту незаметна. Она по большей части молчала и слушала, задумчиво поглядывая на купцов.

Конечно, они все знали. И, перебирая на прилавке у одного из них луки и наконечники для стрел, дочь Гуннара узнала, что, оказывается, Эйрик здесь, в Йорвике — «вот там он живет!» — и с ним вся его семья, все его люди.

— А что — хотите его увидеть? Может, и на службу поступить? — спросил торговец.

Хильдрид бдительно взяла свои поступки и слова под контроль сознания и сдержанно развела руками.

— Это как херсир решит… Я слышал, Эйрик отдал брату Нордвегр.

— Ну, так и что? Зато получил Нортимбраланд. Он навел такого страху на Адальстейна, что тот с радостью передал ему весь север Англии.

«Который, к тому же, ему не принадлежит, — подумала Гуннарсдоттер. — Ну-ну… »

— Правда, конечно, Кровавой Секире пришлось креститься, — продолжал торговец, довольный, что слушатель тут, до сих пор не убежал. — Ну, так и что за беда? Здесь, в Йорвике, думаю, немало найдется тех, кто и по пять раз крестился, и ничего.

«Эйрик — христианин, — подумала женщина и чуть не фыркнула. — Хотела бы я увидеть выражение его лица, когда он был вынужден признать себя рабом Божьим…» Но внешне постаралась ничем себя не выдать.

Купец продолжал болтать. За несколько минут он рассказал ей все, что только знал о старшем сыне Харальда, да еще передал гуляющие по Нортимбраланду слухи, а большего Хильдрид было не нужно. Она с трудом смогла отделаться от словоохотливого уроженца Денло, и то лишь тогда, когда ее позвал Хольгер.

— Ну, что-нибудь узнала? — спросил он потихоньку.

— Узнал, — предостерегающе ответила Хильдрид. — Да. На корабле расскажу.

— А я купил отличный котел. С плоским дном.

— Тебе только дай волю. Что мы, до Хельсингьяпорта без котла бы не добрели?

— И что, интересно, юнец себе позволяет? — удивился Хольгер. — Поучает херсира?

Хильдрид примирительно подняла ладонь. Улыбнулась, отворачиваясь.

Вечером в новом котле сделали кашу, сдобренную салом и кусками свежей свинины — заночевать решили на берегу, у корабля. Дочь Гуннара, помешивая в котле ложкой — единственный раз она согласилась готовить, обычно этим занимались Харальд или другой викинг в отряде, Эйнар — пересказала то, что услышала от купца. Речь торговца была сумбурной и долгой, но Хильдрид пересказывала ее очень недолго. По сути, все можно было свести к одной единственной фразе — Эйрик здесь, он теперь правит Нортимбраландом, а еще он принял христианство.

— Вот так так, — воскликнул Торстейн. — Он договорился с Адальстейном? Где это видано, чтоб Кровавая Секира думал?

Альв неодобрительно покосился на него, но промолчал.

— Иногда и ему приходится, — ответила Хильдрид. — Завтра же отправляемся на юг.

— Что нам делать на юге? Давай на север, Хиль, к Хакону. Пусть знает, что угрозы со стороны брата нет.

— Если б Эйрик набирал армию, стоило бы нестись в Нордвегр, предупреждать конунга. Но о чем его предупреждать сейчас? Что он может быть спокоен? Это подождет.

— Хакон хотел исполнить долг в отношении приемного отца, — прогудел Альв. — Сообщить ему, что он благополучен.

— Если Эйрик дал деру с Севера, думаю, подразумевается, что у Хакона все хорошо. Считаешь, конунг Британии умудрился договориться с Кровавой Секирой, не зная, что того турнули из Нордвегр?

— Оставь свое остроумие при себе, Харальд.

— А ты гуди потише, Альв, — вполголоса сказала дочь Гуннара. — Здесь, на берегу, немало людей Эйрика. Ни к чему им слышать имя конунга. Завтра снимаемся и идем на юг.

С ней больше никто не стал спорить. Здесь закон простой: не хочешь подчиняться вождю — уходи из дружины. В опасных ситуациях препирательства смерти подобны, это знал любой викинг.

Но к темноте на берегу Узы стало нервно не только Гуннарсдоттер. Остальные тоже скоро начали оглядываться, кто-то даже предложил сняться, на ночь глядя. Женщина отрицательно покачала головой и кивнула в сторону других кораблей, «ночевавших» на берегу — рядом с каждым горел один-два костра, там сидели воины и ели свой ужин.

— Согласись, если мы снимемся с места сейчас, это будет выглядеть очень странно. Внимания к себе лучше не привлекать.

Они спокойно переночевали под стенами Йорвика и наутро двинулись в путь — никто не попытался их задержать, никто не задавал вопросов. Хильдрид, сидевшая на корме, задумчиво рассматривала берега и селения, прячущиеся в густой зелени садов. Она прожила в южной Англии четыре полных года, видела немало саксонских сел, и могла сравнивать. Северные области казались куда уютнее и, пожалуй, именно потому, что селения в Денло и Нортимбраланде выглядели совсем как в Нордвегр. Здесь Гуннарсдоттер чувствовала себя как дома. Но жизнь вновь смотрела неласково — Нортимбраланд стал для нее так же опасен, как и Нордвегр в годы правления Эйрика.

Что ж… Не север Англии, так Нордвегр. Последнее, пожалуй, даже лучше. Едва шевеля рулевым веслом, женщина мечтательно смотрела в небо. Она думала о том, что теперь закончит порученное ей дело и вернется в Нордвегр вместе с сыном. Теперь, когда на севере правит Хакон, сын может вернуться и поселиться в родовом поместье, доставшемся от отца. А если вспомнить, что ему же будет принадлежать еще и соседнее поместье, Ранке, в котором отец Регнвальда, Бедвар, жил до того, как предъявил права на Ферверк, то Орму предстоит быть очень богатым человеком.

А она сможет поселиться с сыном. Или у дочери, которая вот-вот выйдет замуж за конунга. Или может ездить то туда, то сюда, пользуясь всеми возможностями комфортной жизни, и притом наслаждаться столь любимыми путешествиями по морю. Долго ли еще она сможет ходить на драккаре? Говорят, что женский век короток. Хильдрид усмехнулась, прикрывая лицо ладонью. А потом окликнула Харальда.

— Эй, весельчак! Может, сподобишься вернуть мне мои браслеты? Устье Узы уже из глаз скрылось.

— Слушай, ну зачем тебе браслеты? У тебя же таких много. А эти старые, потертые, — улыбался Харальд, ногой придвигая к себе сумку. — Оставь мне их на память, а?

— Чтоб тебе было легче рожать? — не принимая игры, хмуро ответила Хильдрид. — Давай возвращай, хитрец.

Викинги расхохотались. Скроив на лице недовольную физиономию, Харальд вернул Гуннарсдоттер ее украшения, и она с облегчением надела их на запястья.

Берег близ Хельсингьяпорта она встретила почти как старого знакомого. Своим домом его считать она не могла, и не собиралась, просто привыкла причаливать к этому берегу, подниматься к этим стенам, ночевать под этой крышей. Когда драккар ткнулся носом в гальку пляжа, и викинги перепрыгнули через планшир, подхватили корабль, она испытала облегчение. «Лосося» перенесли на руках на высокое место, и Хольгер подал Хильдрид руку, помогая спуститься на землю. Женщина с облегчением вздохнула.

На берегу, как всегда, работали люди — они собирали и тащили плавник, разгружали торговый корабль, судя по виду, пришедший откуда-то с юга, и на «Лосося», как всегда, покосились лишь вначале. Викинги были бичом Англии, их полосатые паруса наводили страх на все прибрежные селения. Но странно ожидать от северных воинов, что они на единственном корабле будут высаживаться с недобрыми намерениями близ одного из самых мощных бургов юга Британских островов. Раз высаживаются, значит, так надо.

Хильдрид полезла под палубу драккара и вытащила свои вещи. Порылась в сумке, но ни праздничной рубашки, ни красивого пояса не нашла. Покачала головой — привести себя в порядок перед встречей с конунгом Адальстейном никак не получалось. Женщина застегнула ремешки подкольчужника, натянула кольчугу и протянула руку за шлемом. Шлем, конечно, держал Альв — невыспавшийся и оттого хмурый больше, чем обычно.

Сперва отяжелевший от воды корабль подняли на камни повыше, а потом викинги Хильдрид, предводительствуемые женщиной-ярлом, стали подниматься по крутой тропке, громко именуемой дорогой. Они делали вид, что не обращают внимания на хмурые взгляды местных жителей, мнущихся на галечном пляже. К хмурым взглядам викинги привыкли, и сами не отдавали себе отчет в том, что под гнетом неприязни окружающих прижимались друг к другу плечами.

Хильдрид почувствовала себя свободнее, когда тропинка кончилась, перед глазами вместо камешков и пыльной земли развернулись щедрые луга, а в лицо ударил свежий ласковый ветер. Если бы не Нордвегр, родной Трандхейм и Хладир, в котором она выросла, близ которого училась ходить на кораблях, то, пожалуй, она искренне полюбила бы Хельсингьяпорт и области вокруг него. И сейчас, пожалуй, рада была вернуться туда, где провела несколько лет.

Но когда дочь Гуннара в сопровождении своих людей добралась до цитадели, ее ждала огромная неожиданность. Сперва ее изумили настороженные злые глаза стражников на воротах — воинов, которых она прекрасно знала, и которые должны были помнить ее, и молчание англичан во дворе. Все они стояли и смотрели на своих недавних соратников. В какой-то момент Хильдрид даже захотелось шагнуть назад, а может, даже броситься на берег, к своему кораблю, но на глазах у викингов это было просто невозможно.

И тогда по каменным ступеням донжона сбежал Орм в серой рубашке из небеленого холста и, подбежав, приобнял мать.

— Орм, где конунг? — спросила женщина, улыбнувшись ему. — Я должна передать ему несколько слов от Хакона.

— Конунг Ятмунд на охоте, — серьезно сказал Орм, незаметно погладив мать по плечу. — Но когда он вернется, разумеется, ты сможешь рассказать ему все о Хаконе. Все, что сочтешь нужным.

Хильдрид подняла бровь.

— Конунг Ятмунд? А Адальстейн?

Орм развел руками.

— Конунг Адальстейн умер. Так что конунгом теперь его брат.

— Что случилось с Адальстейном?

Дочь Гуннара обвела взглядом англичан, столпившихся вокруг. Они смотрели на нее кто как — хмуро, зло, равнодушно — но никто не смотрел с симпатией. Лица были когда знакомые, когда полузнакомые, а когда и новые — должно быть, брат покойного конунга привез с собой немало своих воинов. Хильдрид заметила, что Орм говорил на саксонском, причем куда чище, чем она сама, и на него поглядывали спокойно.

— Идем, матушка, — сказал он. — Идем со мной. А твоих людей устроит в замке Эвальд.

Сакс, на которого кивнул сын Хильдрид, был рослый и рыжебородый, совсем как скандинав. Он покосился на Хольгера без особой приязни, но без возражений отправился выполнять приказ. Хильдрид захотелось улыбнуться — она увидела вдруг в повадках сына манеру отца и его же дар. Регнвальд с первого же дня умел заставить других повиноваться ему.

Орм повел мать в донжон, на первый этаж, где на усыпанном соломой земляном полу стояли длинные столы. По стенам висели гобелены, а на той стене, что напротив входа — цветные щиты. Здесь конунг и его люди собирались по вечерам. На толстые деревянные столы слуги и рабы ставили огромные блюда, полные мяса, стопы лепешек и котлы с похлебкой — хватало на всех. Воины сидели на широких скамьях вдоль стен или столбов, подпирающих потолок.

Вечерами под деревянными сводами первого этажа донжона звучали крики, песни, смех и веселый гул. Веселья им прибавляла вкусная и обильная еда — мужчины становятся куда добрее, когда они сыты. Но сейчас, в неурочное время, здесь было тихо. Орм подвел мать к длинной скамье вдоль стены зала и посадил. Сел рядом.

— Расскажи мне о Хаконе, — сказал он.

— Сперва расскажи мне об Эйрике. Я слышала, будто Кровавая Секира договорился с конунгом Адальстейном и получил от него Нортимбраланд. Это — правда?

— Правда.

— Когда же он успел?

— Только это и успел, — Орм хмыкнул. — Конунга похоронили несколько дней назад.

— Кто его убил?

— Никто. Он заболел. Лекари ничего не смогли сделать. Они даже не поняли, что с ним случилось.

— Отравление?

— Матушка… Если бы было отравление, они бы поняли сразу.

Хильдрид встала и, глядя под ноги, прошлась по истоптанной соломе на полу от двери до почетного стола, стоявшего на дощатом возвышении. Подняла голову и посмотрела на щит Адальстейна, по-прежнему висевший на стене. Щит был большой, с начищенными до блеска скрепами, с широким умбоном, выкрашенный в красный свет, со следами зарубов, впрочем, старыми. Последние годы Адальстейн, некогда отличный воин, перестал выходить на поле боя, предпочитал следить за ходом сражения издалека, а то и доверял ведение войны кому-то из своих людей. За него войска водили его лучшие соратники. Ни один из них не ведал поражений — Адальстейн умел выбирать сподвижников.

«Вот и тебя нет на свете, друг мой, — подумала дочь Гуннара. — Идет время. Уходят из жизни люди…».

— Я слышала, Ятмунд не жалует скандинавов.

— Это не странно. Знаешь, что учинил Эйрик, как только появился в Англии?

— Что?

— Догадайся.

Хильдрид пожала плечами.

— И гадать не буду.

— Думаешь, стал обосновываться на новом месте? Ничуть не бывало. Начал разорять север Мерсии. Да еще позвал за собой всех жителей Денло, кто захотел последовать за ним.

— Да уж… Впрочем, он всегда был таким.

— Больше всего пострадали владения Ятмунда. Они и раньше страдали больше всех.

— Понятно. У него личный интерес.

— В какой-то степени. Видишь ли, когда Эйрик начал разорять север Мерсии, Адальстейну пришлись договориться с ним.

— И он отдал Кровавой Секире Нортимбраланд. Я об этом уже слышала.

— Ятмунд был категорически против. Он говорил о том, что позволять такому беспокойному херсиру, как Эйрик Кровавая Секира, вить свое гнездо поблизости — просто безумие. Мол, он не даст стране покоя, и гнать его надо поганой метлой. На что Адальстейн предложил Ятмунду отправиться и прогнать Эйрика, раз уж он так хочет.

Хильдрид рассмеялась.

— Сдается мне, я знаю, что он ответил.

— Он ничего не ответил. Промолчал. И Кровавая Секира получил Нортимбраланд. Правда, одновременно ему пришлось принять христианство.

— Об этом я тоже слышала. Ятмунда эта уступка с соседом не примирила?

— Нисколько. Он все время говорил, что как бы волк не прикидывался овечкой, он все равно остается волком.

— Что ж, я думаю, он прав. Боюсь, для Эйрика христианство является не более чем удобной маской.

— Ну что ж, в таком случае, он вряд ли может считаться христианином, — спокойно ответил Орм.

Что-то в его тоне показалось Хильдрид странным. Она оглянулась, посмотрела на сына — тот пересел с лавки на край стола и поглядывал на мать спокойно, почти безмятежно. Это был взгляд совершенно уверенного в себе и своей правоте человека.

У него был взгляд Регнвальда, который терпеливо слушал ее указания, зная, что все равно все сделает по-своему.

— Что ты имеешь в виду? — осторожно спросила она.

— То, что теперь, когда Ятмунд стал конунгом, он вышвырнет Эйрика из Англии. Или так, или иначе.

— Ты об этом точно знаешь?

— Конечно. Мы с Ятмундом уже все обсудили. Конечно, принятое решение еще не окончательно, но… — он пожал плечами.

— Я вижу, что уж одного-то скандинава Ятмунд весьма жалует, — улыбнулась Хильдрид. — Если уж он с тобой обсуждает свои дела, то это о многом говорит.

— Что ж. Мы с ним друзья, — Орм улыбался. — Матушка, может, ты голодна? Твоих людей сейчас кормят, а ты тут сидишь — голодная, усталая.

— Я не так уж хочу есть. И не так уж устала.

— Тогда расскажи мне о Хаконе. До нас доходили слухи, что он стал конунгом, но как это произошло, я не знаю.

— Все получилось очень просто. Хакон объездил тинги, и на каждом пообещал бондам вернуть им все, что тем причитается по закону. Ты же знаешь, хороший крестьянин умрет за отчую землю.

— И не только крестьянин, — фыркнул Орм. — Я помню рассказы батюшки. И что же?

— И на каждом тинге его признали конунгом. Конечно, тинг области может признать хевдинга лишь конунгом своей же области. Но когда из областей сложился весь Нордвегр…

— Я понял. Он поступил, как и его отец, но только не военной силой, а силой договора. Хороший путь. Бескровный, — Орм слегка зевнул и почесал плечо. — Мне лишь странно, что он не стал преследовать своего брата, чтоб добить его.

— Хакон сказал, что он не желает убивать брата, если тот добровольно уступил ему страну…

— Добровольно…

— Ну, да. Я думаю, что конунг может быть благодарен Эйрику. Если бы старший сын Харальда Прекрасноволосого не довел бондов всех областей Нордвегр до крайности, не творил тьма знает что, они не отдали бы сан конунга Хакону с таким единодушием.

Ее сын слегка откинулся на краю стола и захохотал.

— Что ж, пожалуй. Но и Хакон молодец. Найти нужные слова на тинге не так легко.

— Ну что ты. Как раз очень просто. «Я верну вам ваши отчины, которые Эйрик отнял у вас» — что может быть проще?

— Ладно. Я понял — Хакон умней, чем я о нем думал.

— И теперь мы можем вернуться в Нордвегр. Конунг вернет тебе Ферверк, так что все устроится. Ты сможешь поселиться там, или же в Трандхейме, служить конунгу.

— Я не хочу служить Хакону. Меня вполне устраивает Ятмунд.

Гуннарсдоттер остановилась с поднятой ногой — она собиралась шагнуть на помост, где стоял почетный стол. Обернулась, сдвинула брови.

— Это сказано всерьез?

— Вполне, — под ее взглядом он поднялся со стола и неторопливо одернул рубаху, задравшуюся под ремнем.

— Ты имеешь в виду, что не хочешь возвращаться в Нордвегр? На родину?

— Нет, не хочу. Мне нравится в Англии, и здесь я хочу остаться.

— Как ты можешь, Орм? — негромко спросила Хильдрид. — Ведь в Нордвегр твоя родина. Там родился твой отец, твой дед и прадед. Там они жили и умирали. И теперь ты отрекаешься от всего этого, и все, что можешь мне сказать: «Мне нравится Ятмунд».

— Да, мне нравится Ятмунд. И он мне по вкусу больше, чем Хакон. И Англия нравится больше, чем Нордвегр. Я об этом уже говорил. Я помню отца и чту память деда, и не имеет значения, в какой стране я живу, в какого Бога верю.

— О чем ты говоришь, Орм?

— Я принял христианство, матушка.

Хильдрид сжала край стола. Она чувствовала, как что-то жаркое зарождается в ее груди, начинает бесноваться и сжимать горло. Перед глазами потемнело, а жар начал превращаться в боль, но женщина взяла себя в руки. «Вот странно, — подумала она с удивлением. — Что это со мной? Неужели придется идти к лекарю? » Она не додумала эту мысль. Перед глазами стремительно потемнело и тут же побледнело. Туман расцветили мелкие искорки. Издалека прозвучал голос Орма:

— Матушка, что с тобой?

Чья-то рука подхватила ее за локоть, она поняла, что это рука сына, и расслабилась. Регнвальдарсон подвел мать к скамье и усадил почти силой. Туман перед глазами рассеялся, и вместо бледных искорок появилось встревоженное лицо молодого викинга.

— Что с тобой?

— Ерунда, — она отпихнула сына. — Все в порядке. Объясни мне, что случилось? Что произошло? Или ты решил пойти по стопам Эйрика?

Встревоженное лицо Орма окаменело и стало холодным. Он долго молчал, как обычно поступал и Регнвальд, когда опасался, что может ляпнуть нечто необдуманное. Молодой викинг сосредоточенно смотрел на Гуннарсдоттер, и, будь ситуация менее напряженной, она, наверное, смутилась бы, как прежде смущалась под взглядом мужа. Но сын все-таки не муж. Теперь ее взгляд, обращенный на сына, стал не менее строгим, чем его.

— За кого ты меня принимаешь?

— Юношеская порывистость. Ты думаешь, что такой простой вопрос может быть решен так просто? Твоим холодным взглядом и возмущением? Ты крестился потому, что иначе тебе не так легко было бы воевать под знаменем конунга Ятмунда? Я права?

— А тебе не приходило в голову, что я мог сделать это по внутреннему убеждению?

— По внутреннему убеждению? — изумилась она. — Я не понимаю — чем тебя не устраивали боги твоих предков?

— Все могут ошибаться, даже предки.

— Поэтому ты и променял Нордвегр на Острова?

— Тех, кто из Нордвегр уплыл в Исландию, ты тоже готова обвинить?

— Я никого ни в чем не обвиняю. Я пытаюсь понять. Только понять, Орм!

— Тогда вспомни то, что было двадцать пять… двадцать шесть лет назад. Отец рассказывал мне. Ты его убеждала в том, что один конунг — благо для Нордвегр, потому что в каждой стране должен быть только один правитель, а не десяток.

— При чем тут правитель?

— Так чем же небо хуже? Оно едино, и не считаешь ли ты, что в небесах должен быть один Бог, как один конунг — в Нордвегр, в Англии…

Хильдрид ошеломленно смотрела на сына. Потом встрепенулась, отвела глаза, с трудом повела плечами. Она вдруг почувствовала, как давит на нее кольчуга, вздохнула, расстегнула ремень с ножом и мечом, стянула подшлемник.

— Помоги мне снять кольчугу.

— Да уж, — он вскочил. — Я должен был сам сообразить. Подожди.

Он помог ей снять кольчугу, сам расстегнул ремешки подкольчужника, свернул и бросил на стол. Глядя в его встревоженные серые глаза, женщина вдруг вспомнила своего сына малышом, который едва умел сидеть, но уже проявлял свой независимый характер. Обычно он вел себя тихо и покладисто, но уж если принимал какое-то решение, то ни за что не отступал от него, и никакие силы в мире не могли сдвинуть его с мертвой точки.

Ничье мнение, по большому счету, не имело для него решающей силы. Только собственная совесть. И если уж он выбирал свой путь, то следовал ему до конца.

Хильдрид подвернула рукава и посмотрела на золотые браслеты. После того, как Харальд кинул их к себе в сумку, к кольчуге и шлему, на золоте осталось несколько глубоких царапинок. Тонкие золотые ободки были покрыты языческими знаками, искусно и тонко вырезанные между двумя извилистыми полосками, символизирующими как стихию воды, так и неба. Она вспомнила глаза мужа, когда он надевал ей на руки эти украшения.

— Получается, ты предаешь не только родину своего отца, но и его веру.

— Зачем такие громкие слова, матушка? Если бы отец прожил немного подольше, или если бы ему на жизненном пути встретился толковый проповедник, уверен, он принял бы эту веру. И я сам стал бы христианином намного раньше.

— Этого не случилось, сынок.

— Матушка, разве ты сама не чувствуешь, что Бог один?

— Что я там чувствую — мое дело, — проворчала женщина, чувствуя, что становится похожа на Альва.

— Я не согласен, матушка. Почему же ты считаешь, что если мой отец заблуждался, то и я должен заблуждаться? И ты, матушка, — Орм нагнулся и посмотрел матери в глаза так проникновенно, то комок, застрявший в горле Хильдрид, едва не пролился слезами. — Ты ведь знаешь, что он заблуждался.

Хильдрид долго молчала. Потом ответила вопросом на вопрос.

— А что ты предлагаешь мне? Чему ты предлагаешь мне следовать, Орм Регнвальдарсон? Своей душе или своему долгу?

— Что ты называешь своим долгом? Ошибаться, потому что ошибался твой супруг?

— И отец, и мать, и все предки.

— Только поэтому?

— Орм…

— Матушка, ты же умная и сильная женщина. Ты единственная на моей памяти была достаточно мужественна, чтоб признавать свои ошибки, — Орм взял ее руку в свою и сильно сжал. Гуннарсдоттер невольно покривилась. — Я тебя прошу только об одном… Матушка…

— Что — поверить, как веришь ты?

— Нет. Подумать. Почувствовать. От сердца и от души. Твой долг — это твоя совесть. Если ты не хочешь думать так, как думаю я — это правильно. Так и должно быть. Я хочу, чтоб ничто в твоей жизни не заставляло тебя ослепнуть.

Хильдрид покачала головой. Она смотрела в пол, на растрепанные колкие соломинки, торчащие из-под ее ступней во все стороны. Со двора доносились крики, а на поварне громыхала посуда, оттуда наплывали соблазнительные запахи, и женщина вдруг поняла, что близится вечерняя трапеза. Издалека зазвучал рог, топот копыт — конунг Ятмунд возвращался с охоты. Скрип телег возвещал, что правителю повезло, и слугам придется спешно придумывать, как бы приготовить его дичину к ужину — чтоб поскорее и повкуснее. Оживление, охватившее замок от крыш до подвалов подсказывало, что близится время, когда на столе появится мясо, каша и самые лучшие пшеничные лепешки.