Едва ли в трех милях севернее парень в оборванной одежде местного — сером длинном пледе, обернутом вокруг тела, таком грязном, что и клеток-то на нем не рассмотреть — пробирался по лесу вдоль берега. Несмотря на то, что земли эти были ему знакомы с детства, он то и дело оступался, вяз в зарослях, может, потому, что слишком спешил.

Босые ноги больно кололи мелкие камни, прячущиеся во мху. Чтоб добраться до бухты, пришлось карабкаться по скалам, потому что в обход идти было бы слишком долго, а парень торопился. Он ухнул бегом по склону вниз, и тут же попал в руки дозорного викинга в кожаном доспехе поверх грязной рубахи, воняющей прогорклым салом. Тот, изумленный прыгнувшим прямо на него местным жителем, был так ошеломлен, что даже не попытался схватиться за меч. Обошелся сильным ударом кулака в лицо. От мощного тычка парень кубарем покатился на землю.

Привычки в нем оказались сильнее, чем иные соображения, а страх — даже сильнее, чем привычки. Он ловко перевернулся на четвереньки и, не торопясь подняться на ноги, попытался броситься под защиту кустов и еловой поросли, но очнувшийся от изумления викинг выхватил меч и, прыгнув вперед, опустил его плашмя на спину убегающего. Ударил совсем слегка, но руки у парня подломились, колени ослабли, и он зарылся носом в мох. Через пару мгновений его к тому же придавил сапог дозорного.

— Стой. Куда? — гаркнул оправившийся от удивления викинг.

Через четверть часа парень в грязном обтрепанном пледе уже стоял перед предводителем небольшого отряда. Презрительно поглядывая на местного оборванца, викинги даже не стали его связывать — мол, разве он того стоит? Просто подволокли поближе к херсиру, сидевшему у костра, рядом с котлом, где кипела вода с кашей и распространяла вокруг себя приятный аромат копченого сальца.

Раннее утро едва забрезжило серым светом, больше похожим на вечерний полусумрак. Куда спешили эти воины, никто не мог знать. Местные жители лишь порадовались бы, что викинги так скоро уходят — они лишь переночевали здесь, в бухте, и вот уже завтракали перед выступлением. Херсир — худой светловолосый воин, очень молодой, но с таким пронзительным и холодным взглядом, который приличествовал, наверное, мужчине куда более старшему — отвлекся от беседы с одним из своих ближайших сподвижников и лениво взглянул на пленника.

— Ты скотт? — спросил он медленно, по-нордвегрски калеча слова саксонского языка.

— Да, — парень нервно кивнул.

— Ты из селения поблизости?

— Да.

— Зачем ты пришел? О чем хочешь рассказать?

— Я, — скотт сглотнул. — Я… Там, в соседней бухте — корабль с полосатыми парусами. Такой же, как у вас.

— Почему меня это может интересовать?

— У них много золота. Богатые дары, которые они везут на север.

— Дары? — херсир поднял бровь. — От кого и кому? И откуда тебе все это известно? — парень молчал, холодея под его взглядом. — Лжешь, не так ли? Зачем тебе нужно, чтоб мои люди схватились с теми, кто ночует в соседней бухте?

— Я же знаю, что живущие на Северных островах норманны враждуют со всеми остальными. Разве вы не с Северных островов?

Херсир неторопливо кивнул. Он смотрел на собеседника сосредоточенно и бесстрастно.

— Что же там, в соседней бухте, за отряд?

— Небольшой отряд, — убежденно настаивал парень. — Им предводительствует женщина. Странная такая, — и умолк, заметив, как изменилось лицо норманна. Тот поднялся, подался вперед и схватил скотта за локоть. Больно сжал.

— Ты видел эту женщину?

— На этот раз… Нет.

— А раньше?

— Видел. Видел. Она приводила своих людей к нам в деревню. Но я узнал этот корабль. Я его ни с каким не спутаю…

Он умолк, когда глаза херсира оказались совсем близко от его глаз, и холодная синева взгляда викинга парализовала его.

— Именно поэтому ты хочешь, чтоб мой отряд напал на ее отряд? Верно? Отомстить желаешь?

Солгать под его взглядом было невозможно, и парень кивнул.

Казалось, норманна это успокоило. Он обвел взглядом своих людей — кто-то внимательно слушал, кого-то больше занимала каша в котелке.

— Так-так… Женщина, говоришь? Как она выглядит?

— Такая… Высокая. Коротко стриженая, с трудом угадаешь, что баба.

— А ты как угадал?

Парень потупился.

— Дрался с ней, — признался он. — Когда она на меня напала. Я с ней дрался и… рубашку ей порвал. На груди.

Херсир расхохотался, слегка запрокинув голову. Он напомнил того огромного норманна, которого парень видел краем глаза в соседской большой деревне. Норманна, явившегося сказать, что весь этот край отныне будет платить ему дань. Заодно, говорят, он зарубил прежнего владетеля этого края, его сыновей и братьев. О прежнем хозяине крестьяне нисколько не сожалели.

— Забавно. Кто победил в драке?

— Она… Ей помогли…

— Лжешь. С таким, как ты, она и в одиночку могла бы справиться, — с презрением бросил молодой викинг. Он поднялся, не обращая внимания на кашу с салом, миску с которой ему протягивал недавний собеседник. — Да. Мы пойдем в соседнюю бухту. И схватимся с воинами, которые там ночуют. А ты, скотт, пойдешь с нами. И если ты солгал, если там чей-то еще отряд, не отряд Равнемерк, ты пожалеешь, что родился на свет. Не будь я Харальд Эйриксон, если судьба короля Элля покажется тебе завидной. Глаз с него не спускайте! — крикнул он своим людям.

Парня в грязном пледе немедленно схватили под локти и поволокли на аску. Там ему предстояло связанным пролежать под палубой до тех пор, пока Харальду Эйриксону не будет благоугодно его отпустить. Скотт сопротивлялся и потому несколько раз получил по ребрам. Его ногами запихнули под свободно настланную палубу.

Кашу доели с необычайной скоростью. Так умеют есть только мужчины, прекрасно понимающие, что если сейчас они поскорей не запихнут еду себе в нутро, то попросту останутся голодными. Вооружаясь чуть ли не на бегу, они погасили костер водой, собрали вещи и погрузили их на корабль. Еще не развеялась утренняя дымка, когда корабль с оскаленной головой на высоко поднятом форштевне викинги на плечах перенесли на воду, перебрались через планшир бесшумно и быстро, и отчалили. Аска был большой, на двадцать румов.

Стояла тишина, ни одного порыва ветра не тревожило воздуха, и викинги сели на весла. Корабль рванулся вперед, и по бортам зашипели бурунчики, вспениваемые веслами. Мыс медленно приближался.

— Быстрее, — вполголоса крикнул Харальд.

Его услышали все, потому что в утренней мгле, когда затихали птицы, и даже море, казалось, замерло в оцепенении, ожидая прихода рассвета, звуки разносились далеко. Корабль несся вперед, соленые брызги холодом обжигали лица и руки гребцов. У мыса херсир дал знак своим людям, и та половина воинов, которые не сидели на веслах, принялись натягивать брони. Когда они закончили вооружаться, то сменили на веслах тех, кто еще не успел приготовиться к бою.

— Поднажми, — приказал Харальд и потянулся к своему копью.

Хильдрид как раз просыпалась, когда окрик поднял ее на ноги. Дозорных недавно сменили, и они, отдохнувшие за ночь, сразу заметили появление чужого полосатого паруса. Женщина услышала крик дозорного: «Чужак!» и в то же мгновение была на ногах — еще толком не проснувшись, пока ничего не видя, но уже понимая, что ее отряд настигла непрошенная беда. Она прищурилась, присмотрелась — полосатый парус, зубастая голова на высоко поднятом носу; по обводам бортов и размерам Гуннарсдоттер узнала аску. Она с легкостью могла отличить корабль, сделанный в Нордвегр, от свитьотской или датской аски. Эта была нордвегрская.

Викинги не стали метаться — это было не в их привычках. Все они прекрасно знали, что им делать, как поступать. Оружие и доспехи у них всегда были под рукой, и сама Хильдрид порадовалась, что спала в подкольчужнике. Теперь оставалось лишь выхватить из котомки кольчугу, нырнуть в нее и нахлобучить на затылок шлем. За пару мгновений были подобраны все те вещи, которые попались под руку — остальные бросили на берегу — и викинги обернулись посмотреть на Гуннарсдоттер, мол, что будем делать дальше?

— Драккар на воду! — крикнула она, кидаясь к «Лососю».

Она не думала, что викинги способны с такой быстротой спускать на воду корабль. Они подхватили его на плечи, будто он ничего не весил, в мгновение ока столкнули его на глубину, и Хильдрид, которая не успела перебраться через планшир еще на берегу, как она делала всегда, пришлось бежать за кораблем в воду. Она ухватилась за фальшборт, но пальцы соскользнули. Спросонья руки с трудом повиновались ей, да и подтянуться, таща на себе тяжеленный доспех, женщине было очень сложно, особенно если принимать во внимание раны.

Появившийся рядом Альв подхватил ее за талию и, ухнув с натугой, подбросил ее вверх. Гуннарсдоттер буквально вспорхнула на борт драккара и, чувствительно ударившись о планшир, перевалила через фальшборт на палубу. Викинг вскарабкался следом. Он нагнулся, поставил ее на ноги, на миг прижал к себе.

— Ты в порядке? — спросил он.

— Да.

— Руки?

— Работают.

— Держись за мной. Не лезь в драку.

— Сама разберусь.

Драккар отчалил, когда вражеский корабль пересек уже половину бухты и приближался к мелководью. Викинги Хильдрид мигом разобрали весла и расселись по румам. Они управлялись быстро, и вскоре «Лосось» набрал скорость, почти такую же, с какой настоящие лососи прыгают через пороги. Силы можно было тратить без оглядки — воины женщины-ярла не собирались бежать, а лишь встретиться с противником достойно, в нужном им месте, показать, что и они не лыком шиты.

Когда суда сблизились, она разглядела херсира, стоящего на борту аски. Она его прежде не видела, а если видела, то не запомнила. Но его облик напомнил ей о чем-то… О чем-то неприятном. Она привстала на скамье.

— Равнемерк! — крикнул чужой херсир, вызвав ее глубочайшее изумление. Она помедлила, потом кивнула Харальду — викингу, стоявшему к ней ближе всех — чтоб он подошел, и передала рулевое весло. — Равнемерк!

— Что нужно? — крикнула она в ответ, пока шла по проходу между скамьями гребцов и подходила к носовому украшению.

— Ты — Равнемерк?

— Да.

Вождь чужого отряда неторопливо вынул меч и направил его в сторону Гуннарсдоттер. Движение, которое могло иметь только одно значение.

— Сегодня ты умрешь от моей руки, как от твоей руки умер мой отец. И в этом я, Харальд Эйриксон, даю тебе свое слово.

«Звучит коряво», — подумала она. Теперь она понимала, что же в чужом херсире показалось ей заметным. Конечно, он похож и на отца своего, и на деда.

— Твой отец погиб в битве! — крикнула она.

— Тебе я дам такой же шанс, женщина, — ответил он.

Хильдрид отвернулась и торопливо пошла на корму. Харальд мог управлять кораблем, и, уж конечно, способен был держать курс, как сейчас и требовалось, но сложный маневр с крутым разворотом она не собиралась доверять. А с Эйриксоном ей не о чем было больше говорить.

«Лосось» ушел в разворот. Весла взлетали, как плавники летучих рыб — Гуннар рассказывал дочери, что бывают и такие. Движения драккара были красивы, дерево едва слышно поскрипывало, и Хильдрид, сжимавшая румпель, радовалась этому звуку, и не думала о том, что вот-вот начнется бой. Ей не хотелось об этом думать. Плавная дуга, по которой двигался корабль, еще не превратилась в прямую, когда из-за щитов, прикрепленных вдоль планшира, выглянули викинги, не занятые греблей, вооруженные луками. Стрелы слетели с тетив, а обратно уже неслись другие, отправленные в полет с борта аски. Передав весло одному из свободных викингов, Альв подхватил свой щит и встал рядом с Хильдрид.

— И не спорь, пожалуйста, — буркнул он.

Она не ответила.

Корабли сближались. Когда драккар оказался совсем рядом с аской, оттуда полетели и легкие метательные копья. Викинги Гуннарсдоттер после короткой заминки ответили тем же, и корабли разошлись снова, с приблизительно равным счетом — и там, и там по двое убитых. Хильдрид хотела столкнуть свой драккар с аской Харальда Эйриксона, но вскоре передумала. Если бы корабли сблизились теперь же, то «Лосось» не смог бы подойти к аске так, как было бы выгодно женщине-ярлу и ее людям.

Когда корабли сближаются, важнее всего, чтоб планшир судна, с которого воины будут прыгать на палубу к врагу, оказался выше чужого планшира. Это возможно, если нос нападающего корабля врезается в самую середину корабельного борта, напротив мачты, где нет весельных отверстий — там фальшборт ниже всего. Немного похуже тот вариант, когда нос атакующего корабля проходит впритирку к корме или носу вражеского, там, где весел еще нет. В этом случае викинги обоих отрядов — в равном положении.

Но аска была больше, чем драккар, и ее борта — выше. А значит, даже если бы «Лосось» удачно подошел к носу или корме судна противника, отряд Хильдрид ничего бы не выиграл. А подойти к борту напротив мачты с первого раза кораблю Гуннарсдоттер не удалось. Опытным глазом женщина оценила высоту борта аски и приподняла плечо.

«Лосось» развернулся и устремился в открытое море.

Викинги дочери Гуннара доверяли ей, и ни один не спросил ни о чем, хотя кое-кто стал поглядывать на женщину-ярла с удивлением. Они знали ее давно, и не могли предположить, что она решила бежать — это выглядело бы слишком бесчестно. Не было подозрений, только изумление и непонимание. А потом в головы одновременно закралась одна и та же мысль: «Что-то задумала!», и викинги с удвоенной силой принялись грести.

Хильдрид спокойно держала правило и смотрела в море, время от времени оглядываясь, чтоб оценить расстояние до аски. Едва мимо проплыл мыс, как она ощутила на своем лице дыхание ветра, правда, совсем слабое. Она подняла голову, вытянула шею, ноздри ее раздувались, словно хотели найти в ветре хоть слабую струйку какого-то очень важного для нее запаха. Она привстала, оперлась коленом о скамью.

— Парус ставьте! — громко сказала она.

— Брось, Равнемерк, ветерок слишком слабый, — возразил Харальд Элларсон. Дыхание у него немного прерывалось от усилий, с которыми он налегал на весло. — На веслах быстрее.

— Ставить парус. Если нужен будет совет, я спрошу, — прозвучало в ответ.

Свободные от работы викинги переглянулись, но отправились выполнять распоряжение. Хильдрид крутила головой, то и дело облизывая губы. Самой себе она напоминала пса, который подставляет под ветер нос, чтоб ощущать все запахи. Ветер нес едва различимый аромат пресной воды, а это предвещало дождь или туман. Дождь не приходит при полном безветрии. Дочь Гуннара водила корабли уже почти тридцать лет, и по запаху ветра порой могла предсказать приход шквального ветра с точностью до мига.

Впрочем, о буре речи пока не было. В тот момент, когда «Лосось», плавно покачиваясь на волне, идущей вдоль борта, почти совершенно развернулся, а викинги, налегая на канаты, почти подняли рею с привязанным к ней полосатым парусом, в корму драккара вдруг резко подул ветер. Темные волосы Хильдрид смахнуло на лицо, но она спокойно держала румпель руля. Рулевое весло едва-едва шевелилось, как хвост гигантской рыбины, но корабль несся вперед. Еще в момент поворота парус корабля наполнился ветром, и женщина-ярл махнула рукой викингам, чтоб те подняли весла.

Казалось, что драккар взмахнул крыльями и воспарил над волнами. Внезапный, из ниоткуда явившийся ветер подхватил корабль и понес его вперед, навстречу врагу. Харальд, который возражал Гуннарсдоттер, замер, придерживая весло поднятым, и смотрел на нее в ошеломлении. А женщина спокойно вела «Лосося» навстречу аске, не обращая внимания на его взгляд.

Чувствовать ветер до того, как он придет — это было подлинным мастерством, которое уже ничем не оспоришь.

Дочь Гуннара вела корабль, целясь в борт аски точно посередине, между носом и кормой. Нос драккара, сильно приподнятый, неспособен был высоко вознестись над планширом крупной аски, но женщина-кормчий знала, что ей нужно делать, чтоб добиться желаемого. Она действовала так, что это сделало бы честь самому умелому кормчему — впрочем, она таким и была — но мысли ее были далеко. Внезапно ей пришла в голову странная мысль: «жизнь — это буря, и каждый в одиночку прокладывает путь по волнам». И в самом деле — сколько усилий приходится прилагать к тому, чтоб заставить свой корабль вскарабкаться на очередную водяную гору, а его уже ждет только что разверзнувшаяся водяная бездна, и Бог его знает, удастся ли выкарабкаться из нее.

Аска, где, не успев развернуть парус, его снова сворачивали, надвинулась. Викинги на тяжелом боевом корабле удвоили усилия, но грести сильнее, чем это в человеческих силах, все равно нельзя, значительно прибавить ходу аска не смогла, а «Лосось» повиновался каждому движению пальцев Хильдрид. Ей не стоило труда чуть изменить курс корабля — один жест викингам, стоявшим у канатов, и они повернули парус, как было нужно.

Если бы даже гребцы на аске могли успеть пересесть лицом к носу корабля и начать грести в обратную сторону, то и тогда столкновения они не смогли бы избежать. «Лосось», разогнавшись на волне, подлетел к кораблю Харальда Эйриксона, его нос, украшенный затейливой рыбьей головой с солидными, просто кашалотовыми зубами, взмыл над головами гребцов. В какой-то момент, подхваченный ветром, драккар, будто живой лосось, встал на плавники и хвост и прыгнул.

На край палубы аски, ломая планшир, обрушился нос «Лосося». Искусство, с которым Хильдрид заставила волны и ветер служить своему незатейливому плану, поразило бы любого, если б кто-нибудь из присутствующих решился бы тратить на это время. А так лишь Харальд Эйриксон, не выпавший за борт лишь потому, что схватился за носовое украшение аски, хотел было что-то сказать, но удержался. В последний момент по жесту Хильдрид викинги ослабили канаты и, развернув вдоль прохода, опустили рею с парусом на палубу. Аска накренилась, и те воины, что стояли на ногах, полетели кубарем, некоторые из сидящих тоже не удержались на скамьях. Двое или трое, самые неловкие, полетели за борт, но опытный викинг способен короткое время держаться на плаву даже в доспехах. А с драккара Гуннарсдоттер начали прыгать вооруженные викинги.

Женщиной же на несколько коротких мгновений овладела слабость. Она медленно подтянула повыше лопасть рулевого весла за толстую веревку, примотала ее к деревянному выступу планшира и встала. Поправила на голове шлем. Вынула из ножен меч. На палубе аски уже вовсю шел бой, словно клубок тел и металла, щерящийся оружием, перекатывался от мачты к борту, а потом стал расплываться, как жирное пятно по рубашке.

— Эй, Равнемерк! — услышала она.

Кричал ли кто-то, или нет — в действительности это было совершенно неважно. Как бы там ни было, она уже приняла решение. Женщина поудобней перехватила свой меч, чуть более легкий, чем клинки мужчин, чуть более узкий и потому острый на конце, и заспешила с кормы на нос. Миновав мачту, она почему-то обернулась и посмотрела на скамью, на которую только-только опиралась коленом, когда правила кораблем. Нахмурилась, отвернулась и кинулась к носовому украшению, накрепко пришвартованному к борту аски при помощи трехпалых кованых «лап», словно зубы, впивающихся в фальшборт.

Перемахнула через планшир и, едва коснувшись ногами палубы вражеского корабля, бросилась в драку.

Ее почти сразу прижали к борту. На палубе корабля Харальда было очень тесно, даже если Эйриксон захотел немедленно сразиться с Хильдрид, он не смог бы к ней пробиться; даже если бы женщина всем сердцем рвалась в бой, она не смогла бы протиснуться туда, где могла встретить врага. Опустив щит и отнеся вбок руку с мечом, чтоб не пырнуть случайно своего, Хильдрид принялась мелкими шажками пробираться вдоль борта.

Лишь спустя несколько минут ей пришлось вступить в схватку. Под рубящий удар старого, тяжелого и короткого меча она машинально подставила щит, отвела удар вбок и полоснула сама, но не дотянулась. Схватка разлучила ее с противником — и тут же подставила другого, помоложе. Она атаковала, пока юноша пытался выдрать меч, засевший в груди умирающего викинга, в кожаном, укрепленном металлом доспехе. Срубила ему голову и даже не успела пожалеть о его глупой, бестолково закончившейся жизни.

Следующий удар, обрушившийся на ее щит, женщина с трудом удержала. Она не сразу поняла, почему обе руки с трудом повинуются ей, а потом вспомнила о ранении тяжелой и очень знаменитой секирой. Секирой Эйрика Харальдсона.

Здесь ее спасал лишь опыт и ловкость. Она двигалась легко, как четверть века назад, будто и не было за спиной долгих лет походной жизни, двух родов, измотавших ее тело, ран, которые изредка, в непогоду и после тяжелой работы давали о себе знать. Жизнь не проходит бесследно, и сейчас, на диво обострившимся умом, женщина это понимала. Жизнь дает и отнимает, и, поскольку в мире царит закон равновесия, дает ровно столько, сколько отнимает, надо лишь уметь пользоваться ее дарами и мириться с потерями.

Гибкая и стремительная, она не столько рубилась, сколько уворачивалась и парировала щитом. Теперь ей стали ясны предостережения Альва, что еще ближайшие несколько лет ей не следует вступать в бой. Едва не упустив увесистый щит вместе с вражеским мечом, она заколебалась, не стоит ли теперь перебраться на «Лосось», и едва не пропустила еще один удар. Задумываться о постороннем в бою нельзя, можно расплатиться жизнью.

А потом на палубе аски стало ощутимо свободнее, и Хильдрид вдруг поняла, что отступить уже не может. Отступать не к кому.

На аске, с Харальдом Эйриксоном шло почти вдвое больше народу, чем у нее. Аска была лишь в полтора раза больше, чем драккар, но на нее можно было посадить много больше людей. Конечно, для дальнего путешествия это не годилось — в пути будет слишком тесно, да и судно слишком осядет, что очень опасно в бурю — но если путешествовать недалеко, скажем, через пролив и вдоль берега, то…

Гуннарсдоттер отшвырнула своего противника и огляделась.

У нее не было времени считать, сколько человек осталось в живых, но каждого из своих она не просто знала, а чувствовала. И теперь поняла, что из всего ее отряда живы не больше трех десятков воинов.

Она прижалась к борту, но ей, при ее весе, малой силе и с трудом повинующихся руках драться, не двигаясь с места, было очень трудно. И она увернулась, пошла боком, прикрываясь щитом, и стараясь действовать мечом медленно и плавно, чтоб не отказала рука. Сперва она сделала несколько стремительных шагов вперед, но потом, поняв свою ошибку, начала пятиться.

Лишь один взгляд влево и назад, туда, где бились остатки ее воинов. Под ногами лежало неподвижно и корчилось в агонии уже столько тел, что ступать было страшно. Нащупывая ногами палубу, она боялась в любую минуту рухнуть на доски, и это лишало всякой свободы маневра.

А ветер нес с моря запах влаги, и краем сознания она поняла, что буря будет, и будет довольно скоро — или ночью, или ранним утром, не слишком сильная. Здесь, в бухте, кораблям, скорей всего, ничто не будет угрожать. «Ты до самой смерти останешься прежде всего кормчим, — прозвучал в глубине ее души чужой и одновременно знакомый голос. — Как до самой смерти им был я». Олаф Сигурдарсон, подумала она. Только о нем сейчас не хватало думать.

— Хиль, слева! — взревел сзади знакомый голос. Она обернулась и увидела викинга, замахнувшегося на нее копьем, и его раззявленный рот с темными зубами — кто его знает, почему именно на них она обратила внимание. Чуть дальше Альв, рубившийся с каким-то низкорослым воином в длинной кольчуге, с изрядных размеров топориком и порубленным щитом, косился на нее с отчаянием. Видимо, это он кричал.

Он пытался отделаться от врага, но тот лип к нему, как муха к меду. Гуннарсдоттер отпрыгнула назад, неловко поскользнулась на руке одного из мертвых викингов, но сумела удержаться на ногах. Удар копьем по ее щиту отшвырнул ее к самому борту. Женщина чувствительно ударилась о планшир, но кольчуга, надетая на кожаный подкольчужник, которая должна была защищать от ран, защитила и от ушиба. Только отозвалось три года назад поврежденное ребро, чего Хильдрид практически и не ощутила в пылу схватки — лишь ненадолго перехватило дыхание.

В следующие мгновения ей пришлось худо — против нее встало двое воинов, и весьма умелых, а отступать было некуда. Альв, должно быть, в конце концов сумел справиться с противником, потому что копейщика как раз в тот миг, когда он замахнулся на Гуннарсдоттер, отставившую щит, чтоб защититься от другой атаки, буквально смело в сторону. Альв ударил его мечом сбоку, почти сзади, но никому не пришло в голову, что это нечестно.

В следующий миг викинга оттеснили от женщины. Откуда-то сзади до Хильдрид донесся крик: «Не убивать!» Кто кричал, о ком шла речь — она не поняла. Лишь вяло удивилась, но тут же забыла, потому что когда она билась, мир вокруг нее практически исчезал. Дочь Гуннара рубилась со следующим врагом, молодым и довольно щуплым, от которого разило потом так сильно, что даже до нее доползли волны терпкого нездорового запаха. С ним она справилась бы без особого труда, если бы ее раз за разом все сильнее не подводили руки.

Минуты тянулись, и женщина понимала, что если бой протянется дольше, в конце концов, ей нанесут такой удар, которому будет уже нечего противопоставить. В локте то и дело что-то неприятно замыкало, и предплечье переставало повиноваться, а пальцы норовили разжаться.

Альв бился в нескольких шагах от нее. Противник наседал — это был копейщик, но не прежний (тот умирал не так далеко от Гуннарсдоттер), а другой, и, похоже, куда более умелый. Длина оружия позволяла ему держать Альва на расстоянии от себя, угрожая ему каждый миг, а викинг никак не мог подступить на длину клинка. Правда, Альв неплохо владел щитом, и круглый кованый умбон отбивал широкое лезвие тяжелого копья, не допуская оружие к телу. Его противник орудовал копьем двумя руками — жердина была слишком тяжела, чтоб держать ее одной рукой.

У копья был длинный и широкий наконечник, которым можно и колоть, и рубить. Викинг Эйриксона какое-то время наседал на Альва, целя сперва в корпус, но воин Хильдрид ловко отмахивался щитом. Копье — тяжелое оружие, им нельзя махать слишком быстро, и каждый выпад вполне предсказуем. За спиной у Альва было много битв, и, хоть сила и ловкость уже были не те, что прежде, щитом он владел прекрасно. И тогда его враг изменил тактику — он стал целить по ногам.

Сколько раз может подпрыгнуть на месте человек в тяжелом доспехе, которому за пятьдесят, а за спиной множество ранений и испытаний? Альв прыгнул раз пять или шесть, а потом просто стал опускать щит или отступать. Он терял сноровку и выносливость. Викинг быстро понял, что единственный выход — расправиться с врагом раньше, чем он расправится с тобой. Тянуть дольше он не мог, и, отбив копье, кинулся на копейщика, занося меч. Противник шагнул вбок и подставил под меч свою жердину — такое было непривычно и нетрадиционно, но сработало. Викинг Харальда Эйриксона держал копье двумя руками, и теперь, отразив атаку, резко и очень сильно ударил противника по ногам.

Ударил древком, а не навершием, но этого хватило. На скользкой от крови палубе немудрено было поскользнуться, и это произошло с Альбом. Он упал навзничь, и вслед ему понеслось лезвие, похожее на узкий серый лепесток. Викинг извернулся, пропуская копье, но возвратный удар пропорол одежду и вдавил звенья кольчуги в тело. Хрустнуло или не хрустнуло ребро — он и сам не понял, но тело обмякло, и Альв стал подниматься с палубы медленно, словно во сне, опираясь на руку.

Гуннарсдоттер обернулась. Она видела, как воин Эйриксона, сражавшийся с Альвом, занес над ним копье, как ударил сверху, так, что жало копья вошло над свободным воротом кольчуги, между ключицей и плечом. Она закричала, отражая щитом выпад, направленный в нее, и кинулась туда, где противник деловито выдернул из шеи верного ее телохранителя копье и толкнул ногой в плечо. Женщина проскочила мимо него с такой скоростью, что ее не догнал бы ни человек, ни меч, по дороге уронила свой щит и левой рукой подхватила Альва еще до того, как он коснулся затылком палубы.

Он смотрел на нее. Тело его, должно быть, отказалось повиноваться, и лишь взгляд еще жил. Глаза показались Хильдрид синими, как само сердце неба, и ласковыми — подобного взгляда нечего и ожидать от воина. Альв смотрел на нее жадно, даже шевельнул губами, будто пытался что-то сказать, и ласка во взгляде смешалась с тоской, потому что жизнь истекала из его тела, и не оставалось ни сил, ни времени выразить напоследок все то, что он хотел. Викинг вздрогнул, и взгляд его потерял выражение, он остекленел.

Хильдрид что-то ударило в бок, но она не ощутила ни боли, ни страха. Стукнувшись локтем о палубу, она плавно — по-другому почему-то не выходило — поднялась и бросилась обратно, вцепилась рукой в меч, который выронила. Пальцы с трудом сплелись на рукояти.

Сзади кто-то слегка ударил ее мечом плашмя по спине. Женщина развернулась в бедрах, попыталась парировать мечом, потому что не было щита, или даже атаковать. Перед ней стоял Харальд Эйриксон, он почти с презрением отбил щитом ее атаку и ударил мечом — не по ней, а по ее оружию. В локтях Гуннарсдоттер что-то замкнуло, пальцы разжались, и обмотанная кожей рукоять, ставшая почему-то скользкой, будто ее намазали салом, выскользнула из парализованных пальцев.

Хильдрид медленно поднялась на ноги.

«Как странно, — подумала она. — Ты ведь знала, что все именно так и будет, знала еще накануне». Она была бледна, но спокойна. В глазах Харальда Эйриксона она видела собственную смерть, но бить мужчина не спешил.

«Как он похож на деда», — подумала она. С лица Эйриксона на нее смотрели глаза Прекрасноволосого.

Она вспомнила прикосновения губ конунга и жесткие от мозолей ладони, которые умели быть такими ласковыми. Ей захотелось улыбнуться, и улыбка в самом деле слегка тронула ее губы. Харальд был удивлен, но взгляд женщины скользил мимо него, куда-то далеко, в неведомые дали, которые живому не прозреть. Эта улыбка показалась ему издевательской, потому что, даже одержав победу, сын Эйрика Кровавой Секиры не чувствовал триумфа, и сам не понимал, почему. Шагнув к дочери Гуннара, он едва ударил ее по лицу — совсем не так сильно, как мог, удар викингского кулака с легкостью мог сломать ей челюсть или проломить череп, а лишь слегка, развернутой ладонью, как мужья бьют жен слишком вольного поведения. Скорее не ударил, а сильно толкнул.

Она упала и скорчилась — должно быть, от боли. Правый бок ее был измазан кровью, кое-где еще были заметны пятна крови — в бою ее изранили, хотя женщина, быть может, не всегда замечала этого в ходе схватки. Хильдрид попыталась встать, но выскочивший из-за спины Эйриксона рослый викинг с ругательствами ударил ее по ребрам ногой. Женщина дернулась и со стоном перекатилась на другой бок.

— Гутхорм! — сердито окрикнул Харальд. — Прекрати.

Гутхорм опустил ногу, которой замахнулся было второй раз, и повернул к Харальду немного растерянное, искаженное лицо. Он был похож на Эйрика Кровавую Секиру, как две капли воды.

— Прекрати, Гутхорм, — устало повторил херсир брату. — Стыдно бить женщин. Связать ее!

— Ты что же, оставишь ее в живых? — возмутился Гутхорм.

— Пока — да, — холодно ответил Харальд. — Мне нужна не только она, но и новый конунг Нортимбраланда. Он, конечно, пожелает спасти свою матушку, не так ли? Пусть придет за ней ко мне, я с удовольствием его встречу, — он окинул взглядом палубу аски.

Она была почти завалена телами. Едва ли десяток воинов Хильдрид уцелел после боя, едва ли половина отряда Эйриксона пережила этот бой. Скорее, меньше половины. Лицо Харальда дрогнуло, ему захотелось ненадолго забыть о своих принципах и все-таки ударить Хильдрид как следует. Но не следовало так поступать с достойным противником, а она, как ни крути, была достойным противником. Один взлет драккара над палубой аски чего стоил. Да и дралась она, как истинный норманн… Харальд поймал себя на том, что думает, как саксы, и нахмурился.

Он оглядел пленных. Все они были ранены, некоторые тяжело, но лишь один все продолжал рваться из рук державших, не обращая внимания ни на что. Эйриксон подошел к нему, и его ледяной взгляд оледенил и пленника. Тот поднял на вражеского херсира ненавидящий взгляд.

— Как тебя зовут? — спросил Эйриксон.

— Батюшка называл меня Харальдом… Элларсоном.

Харальд, сын Кровавой Секиры, приподнял бровь.

— Вот как? Скажи-ка, почему ты служил женщине? Ведь ты хороший воин.

— Да. Я служил Равнемерк, потому что она — достойный вождь! Куда более достойный, чем ты.

— Хочешь оскорбить меня — напрасно, — с завидной невозмутимостью ответил Харальд Эйриксон. — Ты вряд ли можешь с уверенностью сказать, какой я вождь. Скажи-ка, ершистый Харальд, будешь ли ты мстить за свою предводительницу?

— Непременно, — прошипел Элларсон. — Можешь быть в этом уверен.

— Очень хорошо, — удовлетворенно кивнул сын Кровавой Секиры. Посмотрел на воинов, которые держали пленника. От расправы над ним их удерживала только власть херсира. — Перевяжите его. Потом, когда доберемся до лагеря, вместе с другими на этой аске отвезете его к Йорвику и отпустите. Или, пожалуй, лучше отправляйтесь в Йорвик сразу, вечером, когда подойдут остальные корабли и заберут меня и брата. А ты, Харальд Элларсон, вернешься к Орму Регнвальдарсону и расскажешь ему об этой битве и о его матери.

— Орм отомстит тебе! — рванулся Харальд.

— Я очень рассчитываю, что он попытается это сделать, — сказал Эйриксон и отвернулся.