Потребовалось не так много времени, чтоб понять, почему именно теперь юношу так заинтересовал отец. Адальстейн не замедлил собрать тех своих людей, которых Хильдрид для простоты про себя называла ярлами, и объявил, что отправляет в Нордвегр небольшой отряд на шести хороших кораблях. Этот отряд должен будет сопровождать на север его воспитанника и помочь ему бороться за свое наследство. Гуннарсдоттер выслушала сказанное молча.

Она подозревала, что блестящая мысль — посадить на северный трон своего любимца — пришла в голову британцу уже некоторое время назад. Адальстейн и сам расспрашивал женщину о Харальде, о Нордвегр, о тамошних законах наследования. Хильдрид честно объяснила ему, что законными считаются все сыновья, которых отец признал таковыми, вне зависимости от того, кто их мать.

— Хакона отец признал, ты не слышала? — осторожно поинтересовался король.

Дочь Гуннара удивилась.

— Конечно, признал. Как могло быть иначе? Ведь он отправил его в Британию, как своего сына. Он объявил о своем отцовстве на весь мир!

— А как дается наследство? По старшинству, верно? Эйрик Кровавая Секира получил власть из рук отца, как старший, не так ли?

Хильдрид пожала плечами.

— Эйрик не старший. Самый старший сын Харальда — Гутхорм. Его давным-давно нет в живых.

— Но Эйрик — самый старший из выживших?

— Конечно. После того, как перебил всех братьев, стал самым старшим… — она помолчала. — Эйрик — не старший. Он любимый.

Видимо, Адальстейн принял услышанное к сведению. И теперь ему в голову пришла замечательная — так ему показалось — мысль. Главным врагом Британии в течение многих десятилетий оставались викинги. Бедная земля, скудные урожаи, да и юношеская удаль, желание накопить золота и завести собственное хозяйство, встать на ноги, жениться, наконец (для этого требовалось много ценностей, один выкуп чего стоил), толкали молодых скандинавов в походы. Корабли под полосатыми парусами означали для прибрежных жителей ужас и необходимость срочно прятаться.

Но грабежи — это не главное. Многие семьи с севера оседали на юге, в том числе и в Британии, занимали лучшие земли и становились головной болью местных правителей. Адальстейн не думал о том, что возможность посадить на трон Нордвегр своего воспитанника — отличный политический ход. Ему просто представлялось, что неплохо будет, если там, в Скандинавии, конунгом будет его приемыш. Глядишь, с этого выйдет толк и для Южной Британии.

А, кроме того, какая будет месть! Лицо Адальстейна сияло. Пусть Харальд уже мертв, соперничество осталось.

Хильдрид поняла замысел, едва заглянув королю в глаза. Она развела руками и сказала, что непременно будет сопровождать Хакона. Прекрасно, что будет война с конунгом. Если Эйрик Кровавая Секира погибнет, Хильдрид только обрадуется.

Ей неприятно было вспоминать сына и наследника Харальда Прекрасноволосого. Это был рослый, очень кряжистый мужчина с грубым лицом, широкой рыжей бородой и густой шевелюрой, на которую подшлемник натягивался с некоторым трудом. Пронзительный и оценивающий взгляд его бледно-серых глаз таил в себе угрозу. Почему-то, когда Хильдрид случалось заглянуть в его глаза, ей казалось, что на нее смотрит холодная звенящая пустота, расстилающаяся заснеженным полем. Во взгляде Эйрика ей никогда и ни за что не удавалось зацепиться. Это всегда пугает. Дочь Гуннара, правда, избегала Эйрика не потому лишь, что ей неприятно было общаться с ним или смотреть на него. Имелись и другие причины.

Что касается Эйрика, то наследник конунга презирал женщину-кормчего. При случае и без всякого случая он твердил, что женщина в мужском деле лишняя, что ей не место на корабле, тем более на кормовой скамье, что она позорит его отца самим своим существованием. Харальд не обращал внимания на недовольство Кровавой Секиры, что вызывало у того еще большее раздражение. Тогда Эйрик нередко обращал свой злой взгляд на Гуннарсдоттер и срывался на ней — так или иначе. Самое главное, что он при случае норовил оскорбить ее, причем публично.

Его оскорбления и пренебрежительные уколы достигали ее ушей считанное количество раз лишь потому, что наследник конунга крайне редко снисходил до нее. Будь он обычным хирдманном, Хильдрид просто не стала бы обращать на него внимания. Но Эйрик собирался стать конунгом всего Нордвегр, и еще до того, как отец передал ему власть, взялся за дело. По крайней мере, так, как сам это понимал. Сперва он истреблял своих возможных соперников исподволь, осторожно, с отцовского согласия, выискивая повод. Братья сами помогали ему, за милую душу убивая друг друга.

Еще до того, как Харальд объявил, что уходит на покой, стало ясно, что его наследник собой представляет. Весть о передаче власти не одна Хильдрид восприняла без радости. Дочь Гуннара постаралась выслушать Прекрасноволосого без эмоций, лишь под конец речи осторожно покосилась на своего сына. Шестнадцатилетний Орм, несмотря на юность, был весьма здравомыслящим молодым человеком, он ответил матери понимающим взглядом. Уже год, как сын Регнвальда водил дружину покойного отца, а Хильдрид, не желая постоянно находиться при нем всезамечающим и оценивающим оком, стала ходить только на корабле конунга Харальда. Она понимала, что для сына навсегда останется только матерью, и вряд ли ему будет легче, если он будет помнить, что мать постоянно рядом, постоянно и неосознанно сравнивает его с отцом. Няньки ему не нужны.

Теперь женщина не собиралась менять своего решения. На корабль сына в качестве воина и кормчего она не поднимется.

У Регнвальда было три корабля. Один погиб, но последний-то в порядке. И на нем она сможет ходить.

Гуннарсдоттер думала об этом, пока слушала Харальда, и поэтому не услышала почти ничего из того, что он говорил. Но потом конунг повернулся к ней и, улыбаясь, поблагодарил за верность и службу, высказал надежду, что так же верно она станет служить и его сыну (выражение лица женщины не изменилось ни на йоту), и стащил с руки тяжелое золотое обручье. На женском предплечье оно ни в коем случае не могло удержаться, но Хильдрид, приняв дар, тем не менее, тут же попыталась его надеть.

А потом заметила взгляд Эйрика. Тот подождал, пока отец вышел из малстофы, и громко объявил:

— На моих кораблях женщины ходить не будут.

Это было оскорбление, да еще нанесенное той, которой его же отец только что оказал почет. Хильдрид и тут не изменилась в лице. Она развернулась и, глядя Эйрику прямо в лицо, громко произнесла:

— Женщина, служившая великому конунгу Харальду, никогда не станет служить тебе, ты, бледное подобие своего отца! Только и можешь, что топором махать!

Ничего более умного ей в тот момент в голову не пришло.

На миг в малстофе воцарилась тишина. А потом зазвучали оскорбления и злые крики сторонников Эйрика, людей из его дружины, которые боготворили нового конунга. Залязгало выхватываемое из ножен оружие. Но мгновением позже Хильдрид окружили викинги, и тоже не с пустыми руками. В основном это были воины ее мужа, теперь — ее сына, но не только. Но что женщина осознала и чему удивилась больше всего — первым плечом к плечу с ней встал не сын. Первым оказался Альв.

Единая масса викингов в малстофе мгновенно оказалась расколота на два лагеря. Один шаг оставался до кровопролития. Но тут Гуннарсдоттер развернулась и покинула малстофу. За ней последовали все, кто встал вместе с ней. Что ж, ничего удивительного, ведь Эйрик далеко не всем был по нутру. Хильдрид знала, что пока Харальд в Хладире, Кровавая Секира на нее не нападет.

Чтобы снарядить два драккара, много времени не надо. Был придуман благовидный предлог для путешествия семьи Хильдрид и воинов ее сына на юг от Хладира, Эйрику было сказано, что Орм Регнвальдсон и его матушка отправились в Ферверк, в свое поместье. Второе, в общем, было правдой. Хильдрид действительно предполагала добраться до Ферверка, и уж там решить, что делать дальше.

Она ушла и не почувствовала на себе последний недобрый взгляд Эйрика, и, конечно, не услышала, как он бросил стоящему рядом побратиму в ответ на тихий вопрос: «И что же с ней делать?»

— Я хочу, чтоб ее имя больше никогда не упоминалось. В особенности рядом с именем моего отца, — Кровавая Секира поморщился. — Для гордого имени Харальда, конунга всего Нордвегр, это позорно.

С ним, естественно, никто не спорил.

Но если бы даже Хильдрид вдруг смогла бы услышать его слова, она тоже не стала бы спорить. Ей было, в общем, все равно.

Вечером накануне выступления, викинги, которым предстояло пуститься в путь на север, сидели за столом в трапезной. На стол подали роскошное угощение, и Адальстейн, любезный и внимательный, то и дело подавал знак слугам, чтоб те подливали пива в кружки. Когда допивались прощальные кубки, к Хильдрид снова подошел Хакон. Попросил разрешения присесть, молча посидел с ней рядом на скамье, по своему обыкновению помолчал, а потом заговорил:

— Ты сказала мне, чтоб я выучился правильно говорить на родном языке, — напомнил он. — Что ты имела в виду?

— Родной язык, — недоумевая, ответила она.

Воспитанник Адальстейна помолчал.

— Я плохо говорю? — спросил он.

— Иногда кажется, что северный язык тебе не родной.

— Я постараюсь, — сказал он. Подумал. — А я решил было, что ты имеешь в виду иное.

— Пожалуй, и иное тоже, — спохватившись, согласилась она. — Ты должен понять, что такое старинные обычаи. Обязательно. И блюсти их. Не уподобляйся своему брату — вот что я еще хотела сказать. Умнее учиться на чужих ошибках.

Хакон ответил не сразу.

— Думаю, что это не ошибка.

— Согласна. Эйрику слишком долго везло. Но он — не отец. Их удачи — разное дело. А с тобой будет удача отца, — с этими словами Хильдрид сняла с руки обручье. Браслет — тот самый, подаренный Харальдом — немного переделали, но это, вне всяких сомнений, все еще старый дар конунга. Женщина протянула Хакону украшение.

Воспитанник Адальстейна посмотрел на нее с удивлением. Взял обручье.

— Эту вещь мне подарил твой отец, — пояснила она. — На прощанье. В ней — напутствие и пожелание удачи.

— И ты отдаешь ее мне?

— Я надеюсь, ты будешь хорошим конунгом.

Больше она ничего не сказала: отвернулась и стала осматривать борт драккара — разговаривали они на берегу. Ей не хотелось слушать благодарностей. Да и как отблагодарить за удачу, мистически переданную из рук в руки? Удача приносит славу, долгую жизнь, любовь и признание окружающих… Словом, все, о чем может возмечтать мужчина. За подобный подарок отдарить нечем, поблагодарить — тем более.

Хакон долго молчал. Потом надел браслет и сказал:

— Я надеюсь, потом смогу ответить тебе достойными дарами, — и ушел.

«Из мальчишки может выйти толк», — подумала Хильдрид.

Корабли отбыли из Британии поздним летом, когда на полях пшеница уже выкидывала колос. Время было выбрано с умыслом — не только самое благоприятное для путешествия по морю, но и для появления в Нордвегр. Хакон отдавал себе отчет в том, что хоть он идет на север затем, чтоб сразиться с Эйриком, тем не менее, начать лучше как-нибудь без него. Сперва надо заручиться поддержкой бондов и хевдингов, и тогда все будет значительно проще. А в это время года Эйрик, скорее всего, где-нибудь в походе.

Адальстейн был всецело согласен с воспитанником и подсказал, что первым делом необходимо обратиться к тингу, который можно будет собрать в Трандхейме, близ Хладира, поместья конунга Харальда. Традиция, говорящая, что все решает тинг, а не какой-то там сын конунга, пусть и самого Прекрасноволосого, еще не умерла. В глубине своей души люди все еще носили уверенность, что власть лишь тогда законна, когда одобрена всеми, кем она правит. Если тинг решит, что Хакон имеет больше прав, или просто будет более симпатичен, чем Кровавая Секира, в глазах северян, то вести войну с Эйриком будет намного проще.

— Я даю тебе немного войска, да еще меч, достойный руки воина и короля, — сказал король Британский своему воспитаннику. — Большего ты не получишь. Но хороший вождь и сам может найти себе дружину. Взгляни хоть на Вороново Крыло. Запомни — все в этом мире возможно.

Он провожал Хакона, стоя на высоком берегу в окруженье свиты, в отдалении, не касаясь ногой мокрого песка близ прибоя. Спуститься к самой воде, туда, где стояли драккары, вроде бы не позволяло чувство собственного достоинства. Прощание было очень сдержанное, как это и водилось между мужчинами. Присматривая за тем, как последние тюки и корзины укладывают под палубой, Хильдрид лениво поглядывала то на британского конунга, которому служила шесть лет, то на береговые скалы, и лишь потому краем глаза заметила среди воинов свою дочь.

Алов не спешила на драккар, где ее ждала мать, она задержалась у корабля Хакона, подошла к нему, что-то сказала… Не задумываясь о том, ее ли это дело, дочь Гуннара привстала и вытянула шею… Хакон поцеловал девушку в лоб, и Алов в ответ коснулась его плеча. По-особому, как только женщины умеют.

Хильдрид закусила губу и отвернулась. Ну, вот…

Она до сих пор сомневалась, стоит ли брать с собой дочурку, или лучше все-таки оставить ее в Британии. В бой семью не берут, а бой, скорее всего, будет. Но надежда на успех очень велика. Раз так, то Алов лучше сразу поселиться с матерью на севере. Оставлять девушку в чужой стране, без присмотра, мать опасалась. Брат ее, хоть и остается в Британии, постоянно в походах. Что ж она, одна-одинешенька будет жить в Хельсингьяпорте, в обществе слуг и воинов? Ну, нет!

— Алов! Иди сюда! — строго окликнула женщина.

Дочка оглянулась и послушно подбежала.

— Как только появится хоть малейшая опасность, лезь под палубу. Ясно?

Алов кивнула. У нее был странный взгляд. Глаза чуть навыкате, и оттого казалось, что она смотрит слишком пристально, будто ждет чего-то или хочет задать вопрос. Чужая душа — потемки, но в наибольшей степени это относится к собственным детям. Где уж там понять, о чем они думают…

А следом на борт корабля поднялся сын Хильдрид, Орм. Это был крепкий, высокий молодой парень, черноволосый, как мать и отец. Но на этом его внешнее сходство с Регнвальдом практически заканчивалось. Больше всего Орм напоминал матери ее собственного батюшку, Гуннара — и немного брата, Эгиля. Подумать только, дед всего несколько раз держал внука на руках, а такое сходство. Орм был своенравным и цепким, он, как и отец, умел располагать к себе людей, умел убеждать в своей правоте, умел брать на себя обязанность принимать решение. Когда ему было пятнадцать, и он в первый раз поминал погибшего в бою отца, Хильдрид сказала сыну, что он должен поступить на службу к конунгу Харальду. Так же, как и Регнвальд когда-то.

В ответ юноша довольно холодно ответил:

— Прошу, не вмешивайся в мои дела.

И на службу к конунгу не пошел.

Мать поняла, что ее указания больше не нужны. Поняла, что советы Орму теперь стоит давать лишь тогда, когда он спросит ее. Поняла, что сын вырос.

Теперь Орм — совсем зрелый мужчина. У него уже растет сын от девицы-британки, служанки в Хельсингьяпорте. Мальчишке четыре года, на отца похож, как две капли воды. Орм любит сына, с его матерью ласков, но жениться на ней не собирается. Считает, что соединять жизнь надо с соотечественницей.

В общем, он, наверное, прав.

Мать смотрела на сына. Он был в кольчуге и подшлемнике, словно собирался в поход, но Хильдрид подавила неуместное желание приступить к расспросам. Орм служил не Адальстейну, а его брату, и, как можно было понять, наследнику, поскольку законных сыновей у короля Британии не имелось. Как объяснил матери сын, Ятмунд ему нравится больше, чем Адальстейн.

— Ну что ж, — сказал сын, не дождавшись от нее прощальных слов. — Вы выступаете. Удачи!

— И тебе, — она испытующе посмотрела на него и друг призналась. — Боюсь я за тебя.

— Что такое?

— Боюсь, что мы больше не увидимся.

Орм долго молчал — как и отец, он не любил говорить необдуманных или лишних слов.

— Оставь, — мягко произнес он. — Не надо бояться. Мы встретимся.

И перепрыгнул через борт, в воду, неторопливо побрел к берегу. Хильдрид смотрела ему вслед, вспоминала, каким слабым и беззащитным он был двадцать четыре года назад. Каким же независимым он стал теперь… Когда-то сын не мог без нее жить, а теперь оторвался, как лист от ветки. Ей стало тоскливо. Что-то уходило из ее жизни — по крупицам, по шагам, по мелочам — но что-то драгоценное. Что-то важное.

Потом женщина отвернулась от берега и дала знак разбирать весла. Драккар погрузил штевень в морскую волну. Викинги, столкнувшие его на глубокое место, расселись по румам, вставили весла в круглые отверстия на бортах и приготовились выгребать в открытое море. При такой близости к берегу ветер еще не вступил в свои права, он не смог бы толком сдвинуть с места тяжелый корабль. Его царство начиналось дальше, за мысом, где синева неба наполняла море и звенела в воздухе. Хильдрид держала рулевое весло и ждала, когда корабль вступит в мир морского ветра.

От самой Британии и до устья Трандхеймского фьорда путешествие было на редкость спокойным. Впрочем, на отряд из шести кораблей под полосатыми парусами викингов ни один вольный ярл или королевский служака, мечтающий о добыче, в здравом уме не нападет. Алов ни разу не приходилось прятаться под палубой, большую часть времени она проводила у мачты, а по вечерам охотно готовила. Причем готовила отлично, не в пример матери.

Ветер, подгоняющий корабли на север, стихал редко, и чаще всего на драккаре работала одна Хильдрид. Впрочем, она никогда не считала свою работу утомительной. Сидишь, ловишь взглядом какую-нибудь далекую точку на облаке или острове и правишь на нее. Руль чуть вправо, руль чуть влево — по сути, даже при отличном ветре корабль идет маленьким, сильно сглаженным зигзагом, который невозможно увидеть взглядом. В этом сила человека над двумя стихиями — ветром и морем — и деревянным конем, созданным его собственными руками. Не отдавая корабль на волю ветра, и утверждая власть над ним, кормчий способен добиться большей скорости, большей устойчивости… И притом, так безопасней.

Дочь Гуннара правила драккаром, а мысли ее гуляли далеко. Женщина думала то о сыне, то о дочери… О дочери. Что у нее с Хаконом? Поцелуй и прикосновение к плечу были не братскими, не дружескими. Вспомнив, что она на боевом корабле, в боевом походе, Хильдрид ругала себя, заставляла вернуться мыслями к предстоящим сражениям с Эйриком Кровавой Секирой, но получалось ненадолго. Если бы море было бурным, пусть даже не шторм, просто боковой ветер, при котором приходится идти галсами — тогда другое дело. Тогда ей было бы легче.

Засыпая на привалах, закутавшись в теплый плащ, под боком у Альва, Гуннарсдоттер, медленно уплывая в сон, перебирала, как бусинки на нитке, мысли о дочери и сыне. На корабле, когда было опасно, и боковой ветер грозил опрокинуть корабль, она была просто кормчим. В схватке, когда мечи грохотали о щиты, и крики раненых возвещали скорый приход смерти на поле боя, и приходилось прилагать все силы, чтоб не подпустить ее к себе — она была воином. А в минуты спокойные и на грани сна и яви Хильдрид была просто женщиной. Просто матерью. Просто вдовой.

В Трандхейм корабли Хакона прибыли осенью. Младший сын покойного конунга не торопился. Он ненадолго остановился в Хафсфьорде, и здесь узнал, что его старший брат находится в Вике.

— Вик? — он наморщил лоб и посмотрел на Хильдрид, которая стояла неподалеку. С тех пор, как в Британии они беседовали о его отце, ему нравилось, когда она рядом. — Далековато.

— В ближайшие пару месяцев ты с ним не встретишься, — подтвердила женщина. — Очень удачно. У тебя есть время. И предостаточно.

— Где это — Вик? Где-то рядом со Свитьотом?

— Не совсем так. Север Ранрике, южнее Вестготланда. Город близ побережья. Так же называется и вся область.

— Это восточнее Вестфольда? Ну и замечательно, — Хакон вдруг усмехнулся. — Эйрик любит путешествовать. Похоже, он вот-вот проскочит мимо собственной страны.

— Да. Но не оттого, что ему не повезло. Знаешь, почему? — женщина не удержалась, ввернула назидание. — Потому что он относится к Нордвегр, своей вотчине. Но это не так. Страна — не удел.

— Я и сам понимаю.

В Хафсфьорде они не задержались. То, что Эйрика Кровавую Секиру занесло так далеко на восток, успокоило не только Хакона, но и его людей. Хильдрид плохо знала младшего сына покойного Харальда, но она помнила собственного сына в те годы, когда ему было всего пятнадцать. К сыну, потерявшему отца, она присматривалась с откровенным напряжением. Он казался ей совсем ребенком — а Орм твердо взялся за дело, за год из подростка превратился в мужчину. Он уверенно распоряжался отрядом, «доставшимся ему в наследство» от отца, самостоятельно решил, что поступать на службу к конунгу не стоит (и оказался прав). И лишь в самой глубине его души пряталось невнятное, неосознаваемое чувство — страх — с которым приходилось бороться.

Страх перед ответственностью стал первым врагом Орма, над которым он одержал верх.

И теперь признаки той же борьбы Хильдрид видела в глазах Хакона. Хакон сражался и, похоже, должен был победить. Но пока его тревожили знакомые сомнения, неуверенность, а Гуннарсдоттер не решалась помочь ни словом, ни знаком. Она понимала, что этот бой из тех, которые ведутся без помощников и советчиков.

Поселяне по скалистым берегам Нордвегр провожали шесть незнакомых кораблей недоверчивыми, настороженными взглядами. Хакон, который совсем не помнил свою суровую северную родину, с любопытством разглядывал берега и селения, где они останавливались. Города, куда они заходили, чтоб пополнить запасы продовольствия, не производили на младшего сына покойного конунга особенного впечатления. На юге он видал города и побольше. Но совершенно особенным взглядом он смотрел на подернутые мхом скалы, склоны гор, чьи вершины вязли в облаках (и не потому, что были так высоки, а потому, что небо наклонялось к ним низко-низко), мрачноватую красоту лесов, длинные дома под соломенными и дранковыми крышами и, конечно, разбивающиеся о берега волны.

— Вот подожди, увидишь Нордвегр весной! — крикнул ему Хрольв, один из воинов его отряда, который был возбужден видом знакомых гор и моря, бушующего у его подножия, словно жених перед брачным покоем. Он двадцать лет не был на родине, и сейчас в русой гущине его всклокоченных усов, бороды и волос лихорадочно горели глаза, похожие на осколки пасмурного неба, готового вот-вот разразиться дождем.

Хакон взглянул на него лишь мельком. Он подумал о том, что, наверное, и сам сейчас выглядит не лучше, что надо бы взять себя в руки. Сдержанность приличествует мужчине. Никто не должен видеть, что он — всего лишь мальчишка, любопытствующий и очарованный своей родиной, которую он не помнил.

Драккар вошел в устье трандхеймского фьорда. Заночевали в селении под непритязательным названием Дале — «долина». Хакон был молчалив и замкнут, почти ни с кем не разговаривал, если ему задавали вопросы — обходился жестами или кивками. В этом настроении, снизошедшем на него, сквозь маску юности вдруг проглянул Харальд Прекрасноволосый. Хильдрид заметила это и почти испугалась. Она никогда не видела конунга без бороды, но в один миг уверилась, что в свои пятнадцать именно так он и выглядел. Родство с великим правителем вдруг проглянуло в этом юноше так беспощадно, как бывает только с последышами, поздними детьми, или с незаконнорожденными отпрысками. На какое-то мгновение дочери Гуннара даже подумалось, что Тора с Морстра подарила Харальду Прекрасноволосому новую жизнь.

К Хладиру подошли лишь на следующий день к вечеру. Жадно разглядывая берега и поместье, женщина решила, что за шесть лет изменилось здесь немногое. Сдержанно заулыбавшись, она вспомнила, как вдоль этих же берегов вела в конунгово поместье «Змей», драккар Регнвальда, и как ее мучила тошнота. Что поделать, тогда у нее под сердцем уже рос Орм. Зато дурнота помешала ей разволноваться, и, кажется, тогда она держалась достойно. Не меньше выдержки тогда понадобилось и Регнвальду. Впрочем, он мужчина, ему положено держать себя в руках.

Вот и поместье. Вознесенное на небольшую высоту каменистого холма, оно было, как и все прочие поместья Нордвегр, окружено пашнями, где работали люди. Со двора, как это водится, доносилось мычание и ржание скота. Какая разница, хоть это конунгово поместье, хоть не конунгово — неважно. Конунги, как известно, не меньше прочих мужчин любят поесть. Единственное, чем Хладир отличался от тысяч и тысяч других имений Скандинавии — здесь был не один длинный дом, и даже не два, а три. Да еще пара десятков небольших двухэтажных кладовых — лофтов.

Самой представительной была, конечно, главная зала, она же трапезная, она же спальня для холостых хирдманов (они спали там же, где пили) — зала во всю длину и ширину большого дома в поместье Хладир. На плотно утоптанном земляном полу стояли удобные лавки да два широких стола вдоль северной и южной стен дома, а между ними — длинный очаг, устроенный прямо в полу. Дважды в день там собирались все мужчины, которые жили в поместье, и женщины подавали на стол мясо, рыбу и каши.

Была в поместье малстофа, где конунг советовался со своими людьми, и восемь лет назад объявил своим наследником любимого сына, и, конечно, скемма, где сидели за пряжей женщины поместья. Хильдрид знала Хладир и его окрестности, как свои пять пальцев — она выросла здесь и прожила большую часть жизни. Здесь же прожил жизнь ее отец, и поблизости от поместья был похоронен.

Как и прежде, вокруг поместья, на скалах, стояли дозорные, наблюдали за морем; когда шесть кораблей Хакона медленно выбрались из-за мыса и направились к берегу, их уже ждали воины. Здесь привыкли к неожиданным посещениям, пусть даже и на шести боевых кораблях. Мало ли кто мог прибыть в Хладир со своим делом. Ярл, привезший дань или дары? Хевдинг, желающий выразить покорность или помириться? Херсир, готовый поступить на службу? Или просто богатый торговец с ценным товаром, который безопаснее везти на драккарах под присмотром отлично вооруженных воинов?

Хакон дождался, когда нос его корабля ткнулся в песок, и прыгнул за борт, в воду. Подставил плечо кораблю, который надо было вытащить на берег. Воспитанник Адальстейна собирался ночевать в Хладире и давал это понять хозяевам. Те лишь молча смотрели с пригорка и ждали.

Желая почувствовать себя увереннее, младший сын Прекрасноволосого оглянулся, выискивая тех, кого уже привык называть своими ярлами — шестерых предводителей отрядов. Первой ему на глаза попалась Хильдрид, что неудивительно — она, как всегда, не спрыгивала с планшира в воду, и викинги вместе с кораблем выносили ее на гальку. Хакон махнул ей рукой, зовя идти за ним, а уж остальные «ярлы» потянулись следом.

В широко распахнутых воротах конунгова поместья ждали воины, а среди них — Сигурд Хаконсон, хладирский ярл. Его легко было узнать по крашеному плащу, дорогим украшениям, властной манере держаться и, конечно, по широченным плечам воина и гребца. Его отец, один из самых верных сподвижников Харальда Прекрасноволосого, славился своей силой и телесной мощью. Говорили, что в узкие двери лофтов ему приходилось протискиваться боком из-за слишком широких плеч. Что ж, сын не уступал отцу. После отца Сигурд унаследовал не только телесную силу, но и титул ярла, и теперь, как батюшка до него, управлял конунговым владением в Трандхейме, распоряжался отрядами, которые жили здесь, охраняя побережье.

Несколько мгновений Хакон молча смотрел в глаза Сигурду. Он его, конечно, не помнил, но догадался, кто перед ним. В Трандхейме ярл был, пожалуй, самым влиятельным человеком после конунга. А если учитывать, что Эйрик мало где пользовался настоящим уважением, то, пожалуй, даже он уступал Хаконсону. Инстинктивно Воспитанник Адальстейна понял, что если он сможет убедить трандхеймского ярла в своих правах — полдела будет сделано.

— Кто ты, чужак? — гулко спросил Сигурд. Его размашистые усы едва шевельнулись над губами, выговаривающими эти слова. На Хакона он смотрел выжидательно, а по его спутникам лишь скользнул взглядом. Хильдрид удержалась от того, чтоб не улыбнуться. Уж ее-то Сигурд никак не мог забыть.

— Я не чужак, — ответил Хакон. — В Англии меня именовали Воспитанником Адальстейна. Меня зовут Хаконом, и говорили, будто конунг Харальд Харфагер — мой отец.

— Кто говорил? — помолчав, спросил хладирский ярл. Каменное лицо, но глаза-то не обманут. Глаза вспыхнули, как два раздутых уголька. Сигурд впился в собеседника взглядом. Дочь Гуннара могла побиться об заклад, что он уже все понял, и доказательства ему не нужны.

— Люди, достойные уважения, — спокойно ответил сын покойного конунга. — Например, Хаук Длинные Чулки. Или Аудун Плохой Скальд.

— Действительно, люди, достойные уважения, — ярл Трандхейма выпятил губу и задумчиво подул на нее. — Зачем же ты явился сюда, Хакон Харальдсон?

— Где же еще место конунгову сыну, как не на родине? Кроме того, люди говорили, будто мой отец похоронен где-то здесь.

— Неверно тебе сказали люди. Обманули или не знали. Прекрасноволосый умер в Рогаланде, далеко отсюда. А погребен он в Хаугаре, — Сигурд оглядывал юношу откровенно оценивающим взглядом. — Ну, не стой в воротах. Заходи. Негоже мне, доброму другу Харальда, не принять в Хладире его сына.

Первым в поместье вступил Хакон, вслед за ним — шестеро его сподвижников. Хильдрид шла последней. Именно она кивнула одному из старых знакомцев на воинов, оставшихся при кораблях, мол, их-то тоже надо бы приветить.

Сигурд был умным человеком. Очень умным. Он знал Эйрика с детства, и, конечно, очень точно мог определить, чего тот стоит. За внешней невозмутимостью, за ровным, неизменным обхождением и малоподвижным задубелым лицом таилось редкостное умение раздумывать над событиями и делать выводы. Потому трандхеймский ярл до какой-то степени мог считаться провидцем. Все «художества» Эйрика он наблюдал с предельно близкой дистанции, и, как никто, понимал, что правление этого головореза и властолюбца ничего хорошего не предвещает. В сыне первого конунга Нордвегр было столько гонора, что хватило бы на десяток правителей, жестокость и стремление к утверждению своей абсолютной власти тоже перехлестывали через край. Не было лишь чувства меры. И еще отсутствовала какая-то мелочь, некое неуловимое качество, которое способно превратить заурядного храбреца в настоящего вождя.

Говоря проще, Кровавая Секира не годился для роли конунга. Должно быть, любовь ослепила Харальда Прекрасноволосого, раз он не почувствовал в сыне этих важных недостатков. И не понял, что Эйрику не хватает самой малости — ума — чтоб сделать свои недостатки как можно более незаметными.

Сигурд в отличие от Харальда все прекрасно понимал.

В трапезной зале с длинным очагом собирались воины. Ранний ужин ждал всех без исключения — женщины готовили только дважды в день, но уж зато с избытком. С краю длинного очага была уложена плоская каменная плита, достаточно большая, чтоб на ней уместилось с десяток горшков похлебки, или столько мяса, сколько можно получить с одной оленьей туши. Здесь, на камне, обложенное горячими углями, оно неторопливо доспевало и получалось мягким и нежным. Потом служанки раскладывали ломти по лепешкам или даже блюдам, угощали голодных мужчин.

Перед ужином хладирский ярл усадил юного гостя на почетное место — за северным столом, по правую руку от себя. Пока рабыни подавали на стол, они о чем-то говорили — негромко, но совершенно серьезно, будто не лежала между ними пропасть в добрых три десятка лет. Сигурд был старше Эйрика, и на младшего сына Харальда Прекрасноволосого вполне мог бы смотреть сверху вниз, как на юнца.

Но не смотрел. Было видно, что Хакон ему понравился.

О чем было решено, никто из викингов не узнал, но по выражению лиц хладирского ярла и младшего сына Прекрасноволосого стало ясно — оба смогли добиться от собеседника того, чего желали. Для воинов Воспитанника Адальстейна тут же нашлось место для ночлега, викинги Сигурда, не торопясь, знакомились с ними. Они предвидели, что, должно быть, скоро придется вместе давать отпор Эйрику Кровавой Секире.

Еще сутки у Хильдрид не было почти ни одной свободной минутки. Она единственная из ярлов Хакона знала Хладир и окрестности, представляла себе, где можно встать лагерем — на всех воинов Воспитанника Адальстейна места в домах поместья не хватило. Лагерь удобнее всего было разбить там, где можно подчинить корабли, разложить на просушку такелаж. Викинги, которых не допустили в трапезную Хладира, вдруг показавшуюся совсем маленькой, выбрали на берегу место для костров, вытащили котлы и принялись сами готовить себе еду. Хильдрид пришлось поужинать на скорую руку и поспешить к ним. Пока припасов хватало, но долго ли огромный отряд может жить на остатках хлеба и мяса, взятых еще в Британии? Женщина добилась того, что хладирские бонды пригнали на берег нескольких овец и теленка. Мужчины с гиканьем расхватали оружие, забили животных и принялись свежевать.

— Наша предводительница — отличная хозяйка! — с улыбкой крикнул один из воинов. Остальные ответили ему гулом согласия. — Накормит до отвала.

— Ну, нет, — ответила женщина. — Готовьте сами. Я раздобыла вам мяса, надеюсь, трудолюбивых и красивых женщин я вам искать не должна?

Ее слова были восприняты, как хорошая шутка. Викинги занялись готовкой, и Гуннарсдоттер смогла незаметно уйти.

Сгущалась темнота. Ветер гнал с севера облака, беспокоил кроны деревьев, но у самого берега, под защитой скал и огромных валунов было тихо. Прибой шипел у самых ее ног, песок поскрипывал под ступнями, обутыми лишь в легкие кожаные башмачки, и на душе было так же тихо и спокойно, как вокруг. Время осенних бурь еще не наступило, и природа замерла, будто в ожидании. Хильдрид отлично видела в темноте, старательно обходила камни и промоины и сама толком не знала, зачем пошла сюда. Ее томили и тоска, и радость. Ей казалось, что она возвращается в прошлое, а что может быть дороже для женщины, особенно если ей уже за сорок?

А потом дочь Гуннара вспомнила ночь своей свадьбы. Правда, она стала супругой Регнвальда весной, но погода стояла почти такая же, так же пах северный ветер, так же шуршал мелкими камушками прибой. В мире ничего не изменилось, только больше нет на свете Регнвальда, и ей уже не восемнадцать. Зато есть Орм и Алов, они молоды, и для них, конечно же, рано или поздно настанет такая же ласковая ночь. Ночь, которую потом будет приятно вспомнить. И все повторится снова.

— Я привезла тебе детей, Реен, — громко сказала Хильдрид.

Она стояла перед курганом. Курган был небольшой, не сравнить с теми громадами, похожими на шлемы провалившихся под землю великанов, в которых покоятся великие конунги древности. Женщина вдруг вспомнила — муж просил, чтоб его погребли в лодке, но конунг решил, что будет курган. Регнвальд хотел, чтоб его тело предали огню в Ферверке или в Агданесе, где он родился. Но конунг решил, что раз Бедварсон был его человеком, то ему надлежит покоиться близ Хладира. С конунгами не спорят.

У подножия кургана установили памятный камень с несколькими рунами. Резчик рун был очень удивлен, что жена погибшего викинга не пожелала придумать какую-нибудь длинную и красивую надгробную надпись, где была бы изложена вся история жизни покойного, или хотя бы упомянуты любящие домочадцы. Но спорить не стал и, как его просили, вырезал в камне всего три слова: «мужество, мудрость, хамингия».

— Я привезла тебе детей, — повторила она и присела на край оградки. Это была старая оградка, возведенная, должно быть, еще предками нынешних жителей Хладира, из камней, убранных с поля. Из уважения к их труду оградку не стали рушить, хотя земля, которую она отмечала своим неровным прямоугольником, давно уже не давала урожай, и здесь не сеяли.

— Реен, — позвала Хильдрид. — Ты слышишь?

Молчание в ответ. Ветер становился все холоднее и сильнее. Должно быть, на следующий день следует ждать бурю. «Как хорошо, что мы не в море», — невольно подумала женщина. Почти тридцать лет, проведенные на кормовой скамье, заставляли ее любые явления мира оценивать только с точки зрения путешествия на корабле. Женщина оглядела небо, которое, хоть и темное, казалось намного ярче, чем зелень ближайшего леса или густые тени, окружающие массивные валуны. Из-за горизонта выглянула зеленоватая луна.

Курган, к которому так влекло ее сердце, был просто холмом, заросшим пожухлой осенней травой. Нечего здесь было искать, некого ждать, не с кем говорить. Дочь Гуннара почувствовала, что мерзнет, и вскочила, плотнее закуталась в плащ. В голову потоком хлынули посторонние мысли, никак не связанные с покойным мужем. Отворачиваясь от памятного камня, покрытого рунами, Хильдрид уже думала и о своих людях, и о корабле, и о Хаконе, которому может понадобиться ее совет.