Несмотря на то, что Лавицкий был привязан к своему полку, его все же очень потянуло в 45-й, где он первый раз оказался случайно. Николай подал по команде рапорт и вскоре был зачислен в новую часть. Командир полка Ибрагим Магометович Дзусов сразу же оценил в нем способного летчика, хотя и напомнил ему, что тот воевал в «чужом» полку, а за это по головке не гладят.
— В будущем, — твердо сказал он, — нарушений не потерплю.
А у самого в глазах заметались искорки. Ведь в конце концов благодаря нарушению правил полк приобрел летчика, отлично зарекомендовавшего себя в боях.
Николай понял, что от него требовали. Приложил руку к шлему, серьезно отчеканил:
— Есть! Не допускать нарушений!
* * *
Керчь встретила эскадрилью капитана Аленина из полка Ибрагима Магометовича Дзусова неприветливо. Погода была нелетной. Туман. Сыпал мелкий снежок. Иногда срывался дождь. Истребители были рассредоточены по всему аэродрому. Особенно беспокоились в эти часы техники, обязанностью которых было обслуживание их. Могли ударить морозы, а в этих случаях не избежать замерзания системы и выхода самолетов из строя.
Командир полка И. М. Дзусов и комиссар Н. А. Полищук надеялись на лучший исход. Слишком хорошо знали они летчиков и техников. Сообща можно было что-то придумать.
— Собери, комиссар, техников. Надо поговорить. Выход будем искать вместе. Да пусть зайдет ко мне Назар Елисеев. Помнится, что он еще готовил самолеты для боев в Испании, воевал с японскими самураями, участвовал в прикрытии отхода частей 8-й китайской армии. Этот даст дельный совет.
Скоро в землянке собрался весь цвет аэродромного обслуживания: Елисеев, Шатохин, Петров, Литвин, инженер полка Володин, техники звеньев Талалуев, Азовцев, Филипенко, Крикун.
Командир внимательно вгляделся в каждого, пожал руку, коротко сказал:
— Вся надежда на вас. Выстоим эту ночь — завтра выиграем не один бой. Не выстоим — самих могут смять.
Поговорили. Прикинули, что к чему. Разошлись по местам.
Всю ночь боролись за самолеты. На своих плечах от самолета к самолету переносили они 120-килограммовый баллон со сжатым воздухом, чтобы завести истребители, прогреть моторы и таким образом не дать разморозиться водяной системе.
Шинели насквозь промокли. Коченели руки и ноги. Перекурить собирались в холодной землянке. Но что могли дать одна-две минуты отдыха?! К утру все выдохлись.
— Помощи ждать не от кого, — сказал Елисеев. — Перекурим чуток — и снова за работу. Если уж летчиков называют «пахарями неба», то нас давно бы следовало назвать «сеятелями добра». Так давайте же будем оправдывать это!
Техники выполнили свою задачу. Самолеты были спасены.
Когда на аэродром прибыли летчики, они не узнали своих друзей. Уставшие, с обмороженными лицами, они напоминали бойцов после трудного боя. А то был, действительно, бой — бой своеобразный, бой за спасение самолетов, бой, который не кончился ни в ту, ни во все последующие ночи.
Николаю Лавицкому иногда приходилось иметь дело с механиком по приборам Левой Литвином, худеньким и нежным на вид. Но когда нужно было сделать чудо, Лева делал это чудо.
До предела тихий и скромный, он все время был в действии: приводил в порядок самолетные часы, указатели скорости, высотомеры. И все это ему приходилось выполнять ночью, в условиях полной светомаскировки, разве только при свете «катюши» — своеобразного светильника из гильзы, всячески пряча ее от внешнего глаза.
Как-то вернувшись после боя, Николай сказал Леве:
— Отказал указатель скорости. И, видимо, сильно барахлит.
Тот улыбнулся, подмигнул глазом:
— Будь сдельно, есще не прокричат керченские бездельники-петухи, как будь сдельно!
И у него так потешно получалось это «есще» и «сдельно», что Николай невольно рассмеялся:
— Есще! Есще! А вообще-то ты, Лева, чародей, маг и волшебник. Хоттабыч полка! В этом нет никакого сомнения!
Лавицкий все это говорил, а в глубине души не верил, что можно что-то сделать с прибором. Говорил больше для поощрения друга. И в конце концов сказал:
— Нет сомнения, когда-нибудь твое имя будет записано в книге самых знатных и почетных людей Земли.
Лева попытался отшутиться.
Работа была не из легких. Но так или иначе ее надо было выполнять.
Лавицкий ушел. А Лева просмотрел десятки лючков и люков, проверил всю систему, все линии — от кабины до трубки Питто на крыле самолета. И вот он, как всегда в самом неудобном месте, обрыв трубки системы питания прибора. Днем сюда не доберешься, а попробуй что-либо сделать в такую темь — хоть глаз выколи. Всю ночь придется работать. Но как хотелось Литвину удивить Николая, сделать все во что бы то ни стало. И он взялся за невозможную работу.
Через несколько часов к самолету подошел Лавицкий.
— Возимся есще? — проговорил он с иронией.
— Должен вам доложить, что работа окончена, — в тон ему ответил Литвин.
И оба рассмеялись. Хохотали, хлопая друг друга по плечу.
— Есще… есще раз… эх, есще много, много раз…
— У нас в Баку, — заметил Лева, — говорят: «Вещь хороша новая, а друг старый». Ошибаются люди. На фронте все может быть наоборот.
— На фронте, на фронте. Здесь сразу виден человек, каков он есть!
— Да, тут, что построено на хитрости, непрочно. Я так понимаю: в дружбе или равным быть, или вовсе не дружить.
— А некоторые говорят: «Вода все смоет!»
— Смоет-то смоет, но не грязь души!
— Очень хорошо сказано!
Подошел Назар Елисеев, потом еще несколько человек техников и Костя Ратушный.
— Чувствую, идет соревнование, а какое, не пойму. Острословов, что ли?
— Почти угадал! Вспоминаем пословицы Азербайджана.
— А выдержим ли мы здесь, в Крыму, или придется отходить? — спросил Назар Елисеев.
— Видимо, наши войска будут биться до последнего, — ответил Лева Литвин.
Утром полк — наиболее боеспособный из всех авиационных частей — был переброшен на аэродром «Херсонесский маяк». На его вооружении находились современные истребители «ЯК-1»; подбирались опытные летчики.
Время было тяжелое. В огне войны пылали Крым, Кубань, Ставрополье. Уверенные в своей победе фашисты лезли напролом. По дорогам, ведущим на Грозный, Майкоп, непрерывной лентой тянулись войска врага. На каждый наш самолет приходилось десять вражеских машин, на один наш танк — десять немецких.
Основным немецким истребителем по-прежнему оставался «МЕ-109». Кроме того, на советско-германском фронте действовал истребитель «МЕ-110», который чаще всего использовался для подавления наземных объектов.
Это были насыщенные большой фронтовой работой дни. Летчики высокого класса Василий Шаренко, Дмитрий Аленин, Алексей Поддубский, Владимир Канаев — настоящие воздушные асы — стали боевыми друзьями Лавицкого. Особенно он подружился с Владимиром Канаевым. В полку его любовно звали «московский парень». С ним он часто вылетал на выполнение боевых заданий, коротал свободные часы. Вместе грустили, вспоминая погибших товарищей.
В штабе велся точный учет боевых вылетов, проведенных воздушных боев, сбитых бомбардировщиков и истребителей, число уничтоженных машин на земле.
Здесь, в полку, у Лавицкого крепкая дружба завязалась с Берестневым, который однажды случайно оказался на аэродроме прежнего полка.
11 июня 1942 года Николай вылетел в паре с Берестневым на прикрытие аэродрома «Херсонесский маяк». Лавицкий летел ведомым. Четыре «мессершмитта» появились совершенно неожиданно. Явный перевес в силах. И Николай, первым заметивший их, подумал: «Как хорошо, что у нас „ЯКи“». Набрав высоту, эта машина могла поспорить с быстроходными немецкими «МЕ-109». Успех же боя решало мастерство пилота. Все, что он приобрел в многочисленных боях, сейчас сконцентрировалось в одном мгновении.
— Паша! Прикрой! Иду на «худого»!
Слова эти для Берестнева прозвучали неожиданно резко. Истребители стремительно приближались. По фонарю ударила очередь. Николай ощутил тупой стук по бронеспинке. Дал длинную очередь второй «мессершмитт» и вырвал небольшой клочок обшивки крыла его самолета. Николай ответил, но пули прошли мимо. Лавицкий по просьбе ведущего ушел в сторону. За «мессершмиттом» гнался теперь Павел Берестнев. Николай прикрывал.
В наушниках шлемофона слышались команды:
— Прикрой! Атакую!
— Заходи слева! Внимание!
И по-немецки:
— Ди шварце тодт! Руссише тодт! (Черная смерть! Русская смерть!)
Все эти слова срезал радостный крик по-русски:
— Есть, одного свалили, Коля!
Падал фашистский стервятник. Чадил в небе. И не было видно раскрывшегося парашюта.
У наших истребителей были на исходе боеприпасы. А еще предстояло биться с врагом. Немцы образовали что-то вроде квадрата. Защищают друг друга. Огрызаются в ответ на огонь наших самолетов. Николай выбрал удобный момент и дал очередь по «мессершмитту». Тот вошел в пике. Стремительно ринулся вниз. «Может быть, маневр?» Тогда Берестнев тоже дал очередь. Теперь ясно — фашист сражен! И тут из набежавших облаков вдруг вынырнули еще два «мессершмитта». Весь огонь немецких самолетов был теперь направлен на машину Берестнева. «Эх, Пашка! Пашка! Конец ему. Но почему не стреляют немцы? Ах, вот в чем дело: они хотят заставить „ЯК-1“ совершить посадку на их аэродроме».
Николай Лавицкий направил машину на одну из вражеских. Фашист не выдержал. Отвернул в сторону.
— Молодец, Коля! Бей их так…
Но голос в шлемофоне оборвался. Истребитель Берестнева горел. Вот летчик выбросился с парашютом, но и летел он к земле, как-то странно скрючившись. «Неужели убит?» Лавицкий сделал все, только бы не допустить, чтобы немцы расстреляли его друга в воздухе. Как потом выяснилось, Павел Берестнев был тяжело ранен и попал в госпиталь.
Для Николая это была большая потеря. Он писал другу в госпиталь: «Тогда, помнишь, мы срезали двух „мессеров“. А сегодня на счету полка двадцать семь сбитых вражеских машин. Выздоравливай. Приезжай. Надеюсь, что еще повоюем вместе».
Павел лежал на койке и ни с кем не разговаривал. Ему, боевому летчику, было больно слышать заключение врачей: «Надежды никакой. Все это очень серьезно».
Так он молчал долгими неделями. А когда стал на костыли и начал ходить, у него появилась уверенность в себе. «Врете, эскулапы! Я еще повоюю». И все с радостью видели, как наливается силами этот почти безнадежный раненый.
Много позднее Берестнев все же встал на ноги. Он разыскал свою часть, когда она была направлена на укомплектование. И друзья вновь встретились. И радовался Николай, что Павлу снова доверили управлять самолетом. Но это потом.
13 июня 1942 года Лавицкий сбил еще один самолет противника. Это был «МЕ-109». И все вышло как-то просто.
Вражеские бомбардировщики шли курсом на Краснодар. И надо было помешать им выполнить задачу. Однако их надежно прикрывали истребители. И с этими истребителями вступили в бой наши самолеты. Все решали буквально секунды. В наушниках шлемофонов раздавались то и дело команды:
— Прикрой! Заходи в хвост!
— Следи за «юнкерсами».
Николай нажал на гашетку пулемета, но выстрела не последовало — кончились патроны.
— Черт с ним. Еще есть пушка.
«Мессершмитт» стрелял. Лавицкий вывернул машину в сторону, выполнив сложную фигуру пилотажа, оказался выше и правее вражеского самолета. Очередь из пушки — и немецкая машина, задымив, пошла вниз, а потом завертелась в штопоре, упала и взорвалась.
— Горючее на исходе. Кончились боеприпасы. Выхожу из боя! — доложил Лавицкий и повел истребитель на снижение. Сверху его прикрывали боевые друзья.
На аэродроме к его истребителю подъехал заправщик. Зажужжала система, и струи бензина хлынули в бензобаки.
Пока шла заправка, Лавицкий, отойдя на положенное расстояние, снял шлемофон, вытер пот. И даже издали увидел на самолете серые полосы — следы от вражеских пулеметных очередей. «Погладил он меня основательно. Это тот, который уже в земле», — подумал Николай.
Замахали пилотками заправщики. Николай был снова в небе.
В тот день нашим истребителям удалось лишь частично разогнать вражеские бомбардировщики. Некоторые все же прорвались к цели. И это послужило темой для широкого обсуждения в полку.
Выступил Лавицкий.
— Мы еще недостаточно хорошо используем истребители, — говорил он. — И не надо никогда забывать их назначение: поиск, перехват и уничтожение воздушного противника. Летчики обязаны иметь устойчивую связь с командным пунктом, со станциями наведения, со всеми, кто ведет бой. Радиостанция должна быть надежной при любой тряске, вибрации, высоком и низком давлении.
Эти слова касались тех, кто налаживал аппаратуру, устанавливал радиостанции.
— Но многое зависит и от нас, летчиков, — продолжал Николай. — Иной работает только на прием. Ждет указаний. А надо думать, подсказывать иногда командиру.
Все, кто слушал это в этот момент, заулыбались. В полку его с некоторых пор стали звать «думающий Коля». Николай не сердился, хотя в иных случаях он мог быть и обидчивым и резким.
* * *
16 июня 1942 года лейтенант Лавицкий в составе звена находился над очень важным объектом — прикрывал порт, откуда уходили последние суда на Большую землю. На аэродроме не оставалось ни одного истребителя. Все были в воздухе.
— Слева «мессеры», — услышал он в наушниках.
Быстро набрав высоту, Лавицкий с другими истребителями пошел на сближение с противником. Огненные трассы распарывали воздух. Несущиеся раскаленные точки были то справа, то слева, то перекрещивались. Падали самолеты и с той и с другой стороны.
За истребителем Лавицкого увязался двухмоторный «МЕ-110». Свежевыкрашенный. На фюзеляже оскаленные пасти драконов. Это сразу бросилось в глаза. Николай уже слышал, что на фронт прибыла особая немецкая авиачасть. Ее самолеты называли «драконами».
— Ну что ж, «драконы» так «драконы», — сказал, увидев такой самолет, Николай. — Нам все равно вгонять их в землю. Одна масть — фашисты!
В этот момент его истребитель находился над Байдарами. Там, внизу, кипел бой. «Драконы» действовали активно. Чувствовался опыт.
Бой был особенно трудным. Труднее, чем предполагал Лавицкий. «МЕ-110» бил короткими и длинными очередями из пулеметов и пушек. Николай маневрировал, берег боеприпасы. Отвечал только, когда «драконы» подходили близко. Особенно напористым был один из них. Управлял им на редкость хладнокровный, опытный воздушный боец. Применял удачные маневры, умело уходил из-под прицельного огня. С ним у Лавицкого получилась дуэль не на шутку. Кто кого?
Николай опять зло выругался.
— Только таран тебя возьмет, фриц проклятый.
Он совершил боевой разворот и с максимальным набором высоты перевернул машину. Солнце на мгновение ослепило его. Из этого положения истребитель молнией ринулся на врага.
«Дракон» начал стрелять раньше времени. Хлестнул очередью вслепую, отвлекся и на какую-то секунду подставил фюзеляж. Николай дал очередь из пулеметов. Фашист ответил беспорядочными очередями, свалился в отвесное пике и загорелся.
Есть у летчиков такой термин: «Боевое напряжение авиации». Означает он количество боевых вылетов в сутки, за неделю, может, за месяц. Летчики 45-го истребительного авиационного полка делали за сутки по шесть-семь вылетов, находясь в беспрерывных боях. Николай за последнюю неделю сбил три самолета. Со станции наведения поступил приказ Дзусову:
— Подготовьте наградные материалы на летчиков, отличившихся в боях.
Я держу в руках наградной лист Лавицкого. Всего семнадцать строк: «На Севастопольском участке фронта с 10 июня по 2 июля 1942 года совершил 19 боевых вылетов. Из них на прикрытие портов — один, на сопровождение штурмовиков „ИЛ-2“ — двенадцать, на прикрытие наземных войск — два, на перехват — два. Провел 13 воздушных боев, причем сбил 4 самолета противника. Смелый и решительный воздушный боец. Вылеты в боях за Севастополь производились под непрерывным артиллерийским обстрелом и бомбежкой».
Если учесть, что за этот период эскадрилья капитана Аленина произвела 186 боевых вылетов, провела 107 воздушных боев и сбила 25 самолетов противника, вклад Лавицкого был значительным.
«Бои на Херсонесском маяке, — писал Лавицкий в письме, — сложные. Но представь себе, как дерутся наши ребята. Дерутся в самое тяжелое время, в последние дни защиты Севастополя. Вот потеряли восемь самолетов. За каждого нашего трех немецких свалили».
Лавицкий отложил в сторону карандаш, посмотрел на рядом стоявших офицеров и попросил закурить.
— Нет, дорогой, к тебе пришли просить. Не узнаешь?
Перед Николаем стоял улыбающийся Джола.
— Джола! А я вот тебе пишу. Слышал, ты был в госпитале. Думал своим посланием тебя обрадовать, а ты вот сам объявился.
— Объявился! Объявился!
Друзья обнялись. Посыпались обычные при таких встречах вопросы: как жил? что нового?
— А я вот уже отлетался! — сказал Джола. — Тяжелое ранение. Но я рад, что и от меня фрицам досталось.
В конце июня у защитников Севастополя создалось кризисное положение. Нанося огромный урон врагу, наши части сами несли большие потери. Остатки авиации Севастопольского оборонительного района вынуждены были перебазироваться на кавказские аэродромы.
3 июля 1942 года после восьмимесячной обороны Севастополь был оставлен.
Около двух недель авиационный полк подполковника И. М. Дзусова входил в состав дивизии генерала Климова. Бились с врагом в районе Ростова-на-Дону. После сдачи города вся истребительная авиация сосредоточилась в районе городов Грозного и Орджоникидзе.
На исходе было лето сорок второго года. Дул палящий ветер. Раскаленное солнце сумело выжечь все. Местность вокруг была всхолмленной, а там, за дымкой гор, виднелись шапки Кавказского хребта.
Сегодня, у Николая торжественный день. В штабе ему вручили орден боевого Красного Знамени. Разволновался он. А теперь, чтобы успокоиться, вышел из казармы, пошел бесцельно по дороге, в степь. Расстегнув ворот гимнастерки, прилег на нетронутую огнем войны траву. Внезапная тишина как-то сразу приобрела особый смысл. Он видел торопливую работу муравьев, возню жуков-скарабеев. Полной грудью вдыхал пьянящие запахи степного разнотравья. Вокруг в волнах ковыля расплескивались синие брызги уже отцветающих васильков. На душе было хорошо.
«Конечно, — думал Николай, — у нас на Смоленщине земля другая, но и эта, кавказская, мне дорога. И там и здесь человек бережет землю, поит ее влагой каналов, сажает лесные полосы, охраняет от пожаров».
Николай перевернулся на спину и увидел парящего в мареве неба хозяина степей и гор — орла. Клекот его был очень тревожным.
«Наверное, поблизости где-то есть гнездо». Лавицкий встал, осмотрелся вокруг. Там, почти у самых облаков, видны были развалины старинной крепости. На ее высоких стенах орлы вили гнезда. Свободная, сильная птица. Это, кажется, Максим Горький писал: «Лучше раз напиться горячей крови, чем триста лет питаться мертвечиной». Может, об орлах это? Цари по-своему ценили орлов, государственные гербы не обходились без них. Гитлеровцы, те тоже орла приспособили. Свастику он несет в когтях.
А истинные орлы взмыли сейчас в небо. Летчик им очень завидовал. Какая легкость, маневренность. Когда же это самолеты будут так совершенны, как эти вольные птицы?
— Лавицкий! Лавицкий! — послышалось издалека.
По степи шел высокого роста летчик. Он чуть-чуть прихрамывал. Что-то почудилось в нем уж очень знакомое. «Пашка! Ну, конечно же, он!»
— Пашка!
— Николай!
— Осторожно! Сломаешь ребра, медведь!
— Так, значит, покончено с госпиталем?
— Как видишь!.
— Ну, тогда повоюем…
Коротки встречи на аэродромах «подскока». Переночевали. Заправились горючим — и снова в путь. Прощание с местами, к которым привыкаешь, не обходилось в таких случаях без положенных фронтовых ста граммов. Выпили и на этот раз. Но кому-то показалось мало, и тогда появился боченок сухого грузинского «саперави». Можно было продолжать пир. Но Дзусов заявил категорически:
— Вино передать в магазин. Впредь за такие деда буду строго наказывать.
* * *
Второй год полыхало пламя войны. Сводки Советского информационного бюро были одна тревожнее другой. Уже давно в руках фашистов был Смоленск, родные места Николая Лавицкого, враг подбирался к городам Северного Кавказа. В ту пору в стране ширилось патриотическое движение по сбору средств для героической Красной Армии. Люди отдавали свои сбережения на строительство боевой техники. Появилось это движение и в частях дивизии, в которой служил Николай Лавицкий.