— Отпуска на воскресенье отменяются. Всем собраться в центре летного поля, — приказал старший лейтенант Романцов и, подойдя к технику-интенданту второго ранга Зайцеву, распорядился: — Быть со всеми вместе также и составу аэродромного обслуживания. Машины впредь до особого распоряжения в город не выпускать.

— Что произошло? — Каждый задавал один и тот же вопрос.

— Возможно, будут проходить учения? — говорили одни.

— Какие там учения? Вероятно, готовимся к инспекторской проверке. Давно ее не было, — гадали другие.

И все-таки толком никто ничего не мог понять.

На середину выстроенного в каре летного и обслуживающего состава вышел капитан Савкин.

— На границе тревожно! — сказал он. — Участились случаи перелета государственной границы самолетами с опознавательными знаками Германии. Объявляется готовность номер один.

Эти слова настораживают летчиков. В последнее время все больше говорят о войне. Часто собираются в ленинской комнате у карты мира. Вспоминают товарищей, служивших на западной границе:

— Каково им там?

Правда, несколько успокаивает пакт о ненападении, заключенный с фашистской Германией. Но вот 21 июня уже никого никуда не отпустили. Слушали капитана Савкина и не могли представить, какой заложен смысл в его словах.

— Сейчас каждый из вас думает, — продолжает он, — зачем собрали? Зачем испортили воскресный день? Зачем? Отвечу: не исключена возможность, что именно в воскресенье, когда мы будем отдыхать, враг предпримет вылазку.

Ночью снова была тревога — учебная, и никто ей не придал значения. Они последнее время устраивались часто.

Утро 22 июня 1941 года было пасмурным. Небо затянули серые тучи, надоедливо сыпали мелкие капли дождя. И сплошной шум напоминал шелест плаща по плоскости самолета. Налетел ветер; красной полоской озарился восток.

— И все-таки быть хорошей погоде, — сказал вставший сегодня очень рано Лавицкий. — Вот увидите, быть погоде.

— А что же, по-твоему, синоптики ошибаются? — подзадоривают товарищи.

— Нет, не ошибаются. Они предсказали дождь. Он идет. А за ночь многое изменилось. Будет солнечный день. Обычно я поднимаюсь ровно в шесть. А сегодня — на три часа раньше. Птиц хотелось послушать…

И никто в этом гарнизоне не знал, что уже идет война. Здесь жизнь шла как бы по инерции. Дневальный старательно выводил строки письма.

— Куда пишешь? — полюбопытствовал Лавицкий.

— Невесте. Скоро жениться буду. Свадьбу сыграем на всю округу.

Счастье так и светилось на лице дневального.

— А ты знаешь, что такое счастье?

— Для кого как, — засмеялся дневальный. — Для меня счастье — это она.

— Ну, а если счастье оборвется, ну, вот скажем, как туго натянутая струна? Что тогда?

— Плохой тот музыкант, который струну перетянет и даст ей порваться, — нашелся жених.

— Забавно все в жизни!

Николай вышел на крыльцо. Подставил руку под струйку дождя и снова заключил:

— А все-таки быть хорошей погоде.

Завтракал Николай вместе с лейтенантом Джола. Ел охотно, с аппетитом выпил два стакана кофе. Джола сидел понуро, долго копался в тарелке с пшенной кашей, выбирая мясо.

— Панимаешь, генацвале! Пазволь я буду тебя называть так. Панимаешь, падхалима или гордеца не мать, а положение рождает. Панимаешь, ну как бы тебе сказать, на обувь и здоровье мы не обращаем внимания, пока дырку не заметим…

— Что это ты заговорил поговорками и пословицами. Говори, что произошло?

— Заболел я. Теперь, наверное, спишут из авиации. Забарахлило сердце. А я гордился, балагурил, пытался прогнать эту мысль. Не смог. Вот сегодня пойду на комиссию и… прощай авиация.

Николай не стал утешать лейтенанта. Мог бы сказать: «Стыдно, лейтенант Джола, плакаться. Возьмите себя в руки и меньше… мукузани. „Все пройдет, как с белых яблонь дым“. Вы еще повоюете». Но ничего не сказал…

Распахнулась дверь, и на пороге выросла фигура дежурного:

— Тревога! Боевая тревога!

«Боевая? Значит, значит… Боевой в мирное время не бывает. Значит, это война!»

По летному полю бегут летчики-истребители, на ходу поправляя шлемы, планшеты и поясные ремни. Каждый — к своей машине. Расчехлены моторы. Никто не засекает время, не проверяет быстроту сбора и готовность самолетов. Быстро рассредоточиваются истребители, выруливают на взлетную полосу, и вот слышится:

— Отбоя не будет! Сегодня в 4 часа утра Германия напала на нашу Родину. Война!

Никто тогда не думал, что боевая тревога будет длиться 1418 дней, до 9 мая 1945 года. Говорили о боях на Хасане, Халхин-Голе, в Финляндии, об освобождении Западной Украины И Западной Белоруссии, Бессарабии и прибалтийских государств.

— Вырыть щели для личного состава, капониры — для самолетов. Натянуть сетки камуфляжа. Усилить наблюдение за воздухом!

Одна команда следовала за другой.

Николай Лавицкий очень много работал в этот день. А вечером на митинге слушал выступавших бойцов, командиров и политработников. Хотелось вместе со всеми крикнуть: «Враг будет разбит. Победа будет за нами. Смерть немецким оккупантам!»

— Теперь, надеюсь, меня из армии не уволят, — услышал Николай и обернулся. За ним стоял Джола. — Те статьи на увольнение годны только для мирного времени. А сейчас война!

— Нет, не уволят! Будет народная мобилизация. Мы еще встретим тех, кто демобилизовался много лет назад. Таков закон войны!

Скорее бы на фронт!

— Скорее бы…

Наступил день, когда 270-й истребительный авиационный полк вылетел на фронт. В составе второй эскадрильи находился младший лейтенант Николай Ефимович Лавицкий.