Мавритания вступила в новый период. Она входит в большинство международных организаций, в стране действуют демократическая конституция, современная система образования. Свое экономическое будущее она строит, опираясь на эксплуатацию природных богатств. Однако не подлежит сомнению, что по-прежнему основой существования большинства жителей остается скотоводство, а самым типичным для этой страны — кочевой образ жизни. По различным публикациям 1960–1971 годов, 75–90 процентов населения постоянно меняют место жительства. Расхождения в статистических данных — результат того, что образ жизни кочевников не позволяет произвести перепись населения. Во время сбора фиников они живут в своих домах в ксарах, а остальную часть года кочуют, и нередко в очень отдаленных районах. Даже жители больших городов — служащие и торговцы — владеют стадами, время от времени отправляясь в бруссу посмотреть, как выполняют свои обязанности пастухи, тоже ведут кочевую жизнь. Как их назвать — оседлыми или кочевыми? Это зависит только от того, где застала их перепись: в ксаре или в палатке.

Районы постоянного поселения — только Шеммама и оазисы Адрара и Таганта. Здесь возделываются культуры, которые необходимо ежедневно поливать, поэтому население постоянно живет вблизи плантаций. Остальные же районы Мавритании — скотоводческие. Но и они по климатическим условиям неодинаковы. Здесь живут только кочевники.

На юге и юго-западе Мавритании, в департаментах Трарза, Бракна, частично Асаба, Гидимака и Западный Ход, занимающих около трети территории страны, сосредоточено 4/5 ее населения. Самая высокая плотность — на сельскохозяйственных землях Шеммамы. Южные районы государства медленно поддаются прогрессивному влиянию современной цивилизации, но ее следы уже заметны на многих сторонах жизни.

Огромные пространства Центральной и Северной Мавритании продолжают жить особой жизнью пустыни, мало отличающейся от жизни, которую вели их предки в Сахаре в раннем средневековье или еще раньше предки племен хасанов на Аравийском полуострове. Может быть, не скоро, но европейская цивилизация придет и сюда.

Если не все жители Мавритании кочевники или полукочевники, то уж все — владельцы зебу, верблюдов, коз, овец и ослов. И по сей день количество животных, которыми владеет мавр, осталось мерилом его богатства и положения в обществе. Торговцы, живущие в селениях, хозяева предприятий, рабочие, солдаты, служащие, вплоть до министров, — все имеют собственные стада, которые находятся на попечении пастухов. Население не доверяет деньгам. Многовековая жизнь в палатках не выработала в них привязанности к материальным ценностям, таким, как дом, имущество, машина. Здесь обходятся самым скромным набором предметов, которые без труда можно взять с собой, находясь в постоянных странствиях. Животные же представляют собой ценность бесспорную — кроме того, что они кормят людей, они еще перевозят и их самих, и их имущество. К тому же, стадо с каждым годом растет. Поэтому животные — капитал мавра, постоянно дающий проценты.

Стоимость животных более или менее постоянна, колебания происходят только в годы засухи и большого падежа скота. Животные заменяют деньги. Ими расплачиваются как монетой, причем основной единицей стоимости считаются: годовалая овца в августе, двухлетняя корова в сентябре и двухлетний верблюд в ноябре. Такое разделение по месяцам принято потому, что именно в это время животные хорошо откормлены. Цена животных, отощавших в период засухи и откормленных на зеленых пастбищах, не может быть одинаковой.

По мере роста благосостояния и появления новых возможностей заработать — в торговле, промышленности, управлении и армии — прежде всего увеличивается поголовье скота, потому что все заработанные наличные деньги мавр вкладывает в животных. В связи с этим возникает серьезная проблема кормов для постоянно увеличивающегося количества животных. Страна, и без того бедная растительностью, эксплуатируется сверх меры: площади, которые еще недавно были пригодны под пастбища, оскудевают, превращаясь в пустыню. Образовался порочный круг: чем больше денег в стране, тем больше скота, тем больше уничтожается растительность, а следовательно, этот скот голодает и дает меньше молока.

В 1970 году в Мавритании было 2,225 тысячи голов крупного рогатого скота, 2750 тысяч овец, 2080 тысяч коз, 675 тысяч верблюдом, 135 тысяч ослов и 15 тысяч лошадей. Скотоводство — основа существования мавританцев. Продукты животноводства, особенно молоко, — основная пища населения, тогда как просо, финики и другие сельскохозяйственные продукты служат лишь добавлением к мясному и молочному рациону. Излишки продуктов животноводства продаются. Для среднего мавританца продажа животных — это главный, если не единственный источник получения денег.

Как показывают статистические данные, в Мавритании разводят до шести видов животных, из них четыре — это молочный скот: коровы, верблюды, овцы и козы. Волы и верблюды используются для перевозки людей и товаров. Исключительно для транспортных целей разводят ослов. Лошадь встречается редко и только на юге страны, она служит больше для престижных целей.

Основой богатства юга является главным образом скот. В Мавритании встречаются две породы зебу. Первых разводят на юге, они дают до трех литров молока в день, вторых — на крайнем севере, эти дают до пяти литров молока (сразу же после отъема телят от маток, в период обильных кормов и достатка воды). Чем дальше к северу, тем его меньше, потому что животным трудно обходиться без воды и довольствоваться скудным кормом. Эта зона доходит примерно до 18° северной широты. На северных границах этой зоны встречаются преимущественно волы, используемые для перевозок, а не молочные коровы и телята, требующие лучших условий. Вьючные волы не могут не пить хотя бы раз в день, и поэтому они непригодны для пустыни, где животные остаются порой и два дня без питья.

Овцы и козы — также ценные молочные животные и поставщики мяса. Они намного выносливее зебу, и благодаря этому живут значительно севернее. Особенно козы, которые могут обгладывать веточки кустов и деревьев, и поэтому заходят далеко в глубь Сахары. На юге соотношение овец к козам составляет 5: 3. Чем дальше на север, тем это соотношение больше меняется в пользу коз.

В Мавритании существуют две породы овец: коротко- и длинношерстные. Первых разводят фульбе, а вторых — мавры в субсахарском районе. У них у всех длинные уши, а у баранов большие рога. Козы же здесь везде одной породы с характерной шерстью: рыжей с черными пятнами.

Последнее молочное животное — верблюд. В Мавритании живут два вида. На юге — верблюд Сахеля, самый крупный из всех африканских верблюдов — до 210 сантиметров, он особенно надежен в дальних путешествиях. На севере верблюды меньших размеров — до 190 сантиметров. Этих животных, как и коров, разводят прежде всего для получения молока и мяса, которые считаются самыми вкусными. Верблюд вообще очень ценится в хозяйстве мавританского кочевника. Из его шерсти с давних времен шили одежду, да и сегодня из нее делают палатки. Из шкур этих животных шьются сандалии, дорожные сумки, ведра для воды, плетутся канаты и пр. Наконец, верблюд используется как транспортное животное, по процент этих верблюдов очень невелик, это преимущественно кастрированные животные. Верблюды не переносят влажного климата, поэтому на юге страны, вблизи Реки, их нет. Дальше, на территории Центрального Сенегала, живут большие стада этих животных, но держат их в удалении от стоянок, где настоящим бедствием для людей и животных являются тучи мух.

Для племен, проживающих в Сахаре, верблюд имеет большое значение. Ни одно другое животное не в состоянии выдержать такие тяжелые условия, и прежде всего отсутствие воды. Верблюд прекрасно приспособлен к жизни в пустыне. В сравнении с другими животными его организм теряет очень мало жидкости, поэтому он может не пить до 17 дней. Кормом ему служат колючие ветки деревьев, растущих в пустыне, до которых коза не дотягивается. Верблюды очень выносливы, они преодолевают большие расстояния, что для условий жизни сахарских кочевников очень важно. В среднем верблюд проходит шесть километров в час, но в случае необходимости может идти намного быстрее — делать десять километров в час и идти без отдыха четыре-пять часов. Конечно, во время грабительских походов или бегства от врага верблюду приходилось «развивать» значительно большую скорость. Там, где его используют как вьючное животное и нагружают на него до двухсот килограммов, он способен проходить в день по тридцать километров. Однако, чтобы сохранить силы животного, ему следует через каждые три дня перехода давать день отдыха. Верблюд превосходит вола не только выносливостью и быстротой передвижения, но и весом груза, который может поднять: вол поднимает не более ста пятидесяти килограммов.

Седло для перевозки грузов на верблюдах

Приведенные здесь данные далеки от романтических рассказов о скорости верблюдов. Теперь мы можем себе представить, как долго идут торговые караваны мавров из Марокко в Мали или Сенегал, преодолевая свыше тысячи километров. Нас не удивляет также, что паломничество в Мекку на горбе верблюда нередко длится несколько лет. Здесь еще следует отметить, что торговые караваны, совершающие долгий путь, никогда не бывают большими, в среднем они насчитывают немногим более десяти животных.

Верблюд — единственное животное, которое разводят только коренные мавры. Его мы не встретим пи у черных жителей страны, живущих у Реки и в оазисах, ни даже у скотоводов фульбе.

Наконец, последний из преданных слуг жителя Мавритании — это осел. Без него трудно себе представить лагерь. Он переносит различные предметы, когда лагерь переезжает на повое место (он может поднять до ста килограммов), на нем ездят верхом. Мы даже видели ослика, который нес носилки с женщиной и двумя детьми. Но чаще всего его используют для доставки воды из колодца в лагерь, перевозки урожая с полей и т. д. Он выдерживает четыре дня без воды, поэтому иногда встречается довольно далеко в глубине Сахары. Осликов можно увидеть в самых отдаленных оазисах. Как во всем мире, так и здесь, несмотря на то что осел столь полезное животное, он не является объектом забот человека и его гордостью, как зебу, верблюды и особенно лошади.

По статистическим данным, в Мавритании насчитывается 15 тысяч лошадей, но за все время нашего пребывания в этой стране я не видела ни одной. Лошадь для мавра — это предмет роскоши, говорят, что за хорошую лошадь порой платят до ста верблюдов. Но ее мало используют. Лошадь не может обходиться без воды и ей необходим хороший корм, она с трудом передвигается по песчаной и болотистой местности. Иметь лошадь может себе позволить только очень богатый человек, как бы подчеркивающий этим свое особое положение.

Молодежь из племени фульбе в районе Реки

Еще в годы колониализма правительство Франции пригласило одного из шейхов принять участие в торжествах по случаю национального праздника — Дня взятия Бастилии. По возвращении из Парижа его спросили, что ему больше всего понравилось в Европе. И он, впервые в жизни покинувший пустыню и увидевший европейские города со всей их цивилизованной и механизированной современной жизнью, ответил: лишь прекрасные лошади, которых он видел на параде, произвели на него впечатление. И это не анекдот. Известная мавританская пословица гласит, что верблюд — животное для пустыни, вол — для бедных, лошадь же — для разговоров, это предмет мечты мавров.

Мавры, как все мусульманские народности, не любят собак и, как правило, не держат их. Только один раз недалеко от Реки я слышала доносившийся со стороны палаток собачий лай. Иногда их используют при выпасе овец и коз, но никогда — при выпасе верблюдов и коров. Как утверждает знаток традиций Ульд Хамидун, в давние времена охотились с собаками. Сейчас с ними охотятся только немади. Собака в доме — редкость, очевидно, это унаследовано от древних неарабских жителей этой страны.

Мы говорили, что все мавританцы — скотоводы. Однако мавританцы — это не значит одни мавры. На самом юге, в долине Реки, негритянские племена наряду с сельским хозяйством также занимаются разведением скота. Но настоящими скотоводами в Мавритании считаются две народности: темнокожие фульбе и берберские племена, мавры. Арабские хасаны в прошлом имели лишь необходимое количество верблюдов, чтобы ездить верхом и удовлетворять основные потребности.

Скот пастухов племени фульбе в районе Реки

Фульбе и мавры занимаются разведением различных животных и по-разному относятся к ним. Фульбе, которые в основном живут в районе Реки и севернее, разводят только зебу. Они — заботливые скотоводы и стараются иметь как можно больше прекрасных животных с белой шерстью и огромными рогами. Поэтому очень тщательно подбираются племенные быки. Фульбе почти никогда не продают своих животных и не убивают их. Молоко и масло — вот основные источники их существования и дохода. Они продают эти продукты на всех базарах Южной Мавритании. В Сенегале молоко и масло продают только женщины племени фульбе. У мавров же продажа молочных продуктов считается неблагородным делом. Этими продуктами угощают, но их никогда не продают. Исключение составляет сухое молоко. Только слуги и пастухи, представители низших общественных групп, иногда продают топленое масло, но марабут, и тем более хасан, соверши он такую несолидную сделку, лишился бы уважения окружающих. Продают только живой скот.

В отличие от фульбе мавры занимаются разведением не зебу, а верблюдов. Их страсть — разведение белых верблюдов, которыми славится Мавритания. Все разговоры сводятся, как правило, к верблюдам. Мавры хорошо знают их жизнь, привычки. Верблюды, а тем более другие животные для мавра лишь средство достижения цели — обогащения, извлечения денег. Поэтому мавры не только убивают своих животных, но и продают их партиями на убой, что приносит им значительные доходы.

Фульбе сами ухаживают за животными, сами пасут их. У мавров все иначе. Мавр владеет стадами, но редко занимается ими лично. Он разбирается в скотоводстве, особенно в разведении верблюдов, но только для того, чтобы следить за своими пастухами: неграми на юге, дальше к северу — метисами, негритяно-берберскими харатинами, иногда «рабами» или вольноотпущенниками. Хозяин, особенно тот, что живет в ксаре, месяцами не видит своих животных, он получает только молочные продукты, которые ему время от времени доставляют пастухи. В самой Сахаре, где прислуги из бывших «рабов» меньше, кочевникам самим приходится заниматься скотоводством, пасти скот.

Трудно сказать, в чем причина довольно беспечного отношения мавров к животным. Возможно, это происходит потому, что не сами владельцы, а их прислуга занимается скотоводством; последняя же не стремится лучше ухаживать за животными, так как они — чужая собственность. А может быть, причина кроется в фатализме, в пассивном подчинении судьбе? Мавры, как пастухи, так и владельцы, мало интересуются животными, они заботятся лишь о том, чтобы напоить их, найти им корм и отыскать животное, если оно потеряется. Если какое-то животное слабеет в пути, его просто бросают на дороге. Совсем не заботятся о молодняке, за исключением, может быть, только верблюдов. Однажды мы были свидетелями окота козы в самом центре стоянки. Никто не обратил на нее ни малейшего внимания, хотя роды были тяжелыми. Наконец козленочек появился на свет и лег на раскаленный песок под полуденными лучами солнца. Люди проходили мимо, но никому и в голову не приходило чем-нибудь прикрыть маленькое создание. Ночью зной сменился холодом, и утром козленочек был мертв. А ведь коза в Мавритании стоит довольно дорого.

Одна из проблем Мавритании — низкий уровень скотоводства. Молодое государство старается изменить это положение. На юге страны открыты зоотехнические и ветеринарные школы, где готовят специалистов, которые затем передают приобретенные знания своим землякам. Создаются зоотехнические станции, проводятся массовые прививки против распространенных заболевании, разводят породистых племенных быков. Эти меры принимаются только на юге. В Сахаре плотность населения так мала, что невозможно добраться до небольших групп пастухов, кочующих в ней.

Особая проблема — пастбища. Обычно каждое племя имеет свою территорию, где кочует и пасет стада. Территории разделены и обозначены нечетко, и нередко племена переходят на чужие площади, но это не вызывает споров. В период особенно мучительных засух племенам приходится в поисках корма уходить далеко за пределы своих территорий. Пастбища, даже на юге страны, чрезвычайно истощены. Огромные количества животных уничтожают растительность настолько, что во многих местах оголяются песчаные холмы и саванна превращается в пустыню. Особенно это бросается в глаза в окрестностях больших селений и в местах водопоя, куда в период засухи стягиваются многочисленные стада. На дюнах, окружающих эти места, нет и следа растительности. Одной из черт хищнического ведения хозяйства является старая привычка срезать ветки деревьев, чтобы кормить коров и овец. Дерево, которое поднимается в таких тяжелых условиях несколько десятков лет, оказывается бессмысленно загубленным. Уничтожению кустов и деревьев способствуют и сами козы, они взбираются по стволу и обгладывают кору и мелкие веточки. А если к этому добавить массовую заготовку древесного угля из старых деревьев с толстыми стволами, то вырисовывается довольно печальная перспектива.

Однако самое большое бедствие для пастбищ (под пастбищами здесь понимаются площади, поросшие не только растениями-одногодками, но и кустами, деревьями) представляют пожары, особенно в период засухи. Неосторожно оставленный огонь наносит огромные потерн и уничтожает не только леса, кустарники, но и травы вместе с корневищами и разбросанными семенами. Одна из задач департамента лесов и вод — разъяснение населению опасности, которую несут пожары.

Пастбище в Южной Сахаре

Еще один больной вопрос, как уже говорилось, — нехватка воды. Здесь единственную возможность изменить положение правительство видит в строительстве колодцев.

Климатические трудности, трудности с кормами, неумение мавров рационально использовать животных — причина их низких доходов. Мы уже говорили, что основа питания кочевников Мавритании — мясо и молоко. Однако только очень незначительный процент молока потребляется людьми. В течение нескольких месяцев после отела животных не доят, все молоко достается новорожденным. Позднее животных доят лишь раз в день, а остальное молоко идет молодняку. Наконец, когда молодняк уже подрос и молочность животных начинает уменьшаться, человек забирает себе весь удой. Но поскольку во время засухи животное очень быстро теряет молоко (исключение составляют только верблюдицы, поэтому они ценятся как молочные животные), то период доения ограничивается всего несколькими месяцами. Например, зебу, у которой отел происходит каждые два-три года, доят всего три месяца, козу — лишь два месяца в году, овцу — два с половиной месяца.

С животными, предназначенными на убой, мавры поступают следующим образом. Пока есть корм, их держат на пастбище в глубине страны, а с наступлением засухи гонят к Реке и продают торговцам, которые экспортируют их в Сенегал и Мали. На прибрежных базарах животные порой долго ждут покупателей, потому что предложение во много раз превышает спрос. Цены в этот период падают, и мавр вынужден продавать свой приплод гораздо дешевле. Экономическая политика государства направлена на нормализацию цен с помощью строительства больших, современных, контролируемых специалистами боен-холодильников, где можно было бы хранить мясо до того времени, когда на рынке его будет недостаточно и цены поднимутся. Одна из таких боен-холодильников была построена в Каэди, месте традиционных базаров скота, вторая — в Нуакшоте; последняя в основном служит для удовлетворения потребностей города и обеспечения мясом прибывающих в порт кораблей. В Каэди запроектировано также строительство крупной животноводческой фермы, для того чтобы регулировать постоянное поступление свежего мяса на рынок.

Не все кочевники в период сухого сезона стягиваются к Реке. Но и кочующие далеко на севере хотят продать свой годовой приплод. В связи с этим выделилась определенная группа торговцев, которая занимается перепродажей животных. Эти торговцы, в данном случае речь идет о местностях Тагант и Бракна, закупают крупный рогатый скот, овец и коз прямо на стоянках кочевников по цепам, действующим в центре страны. Скот покупают в кредит. Купленные стада торговец поручает надежному помощнику, и тот гонит их на базары Сенегала, в Лугу, Тиес и даже до самого Дакара. Такое путешествие, как правило, длится несколько педель, потому что животные должны отдыхать и пастись по дороге. В городах Сенегала животных продают знакомому мяснику, чаще всего мавру. Цены в Сенегале значительно выше, чем в центральных районах Мавритании, нередко торговец берет цену в полтора раза, а иногда и в шесть раз больше той, что заплатил кочевникам. На полученные деньги торговец закупает у сирийских и ливанских оптовиков шерстяные ткани, а также мелкие металлические предметы, пользующиеся спросом у кочевников. С этим грузом он возвращается в родные края. За взятых животных он выплачивает долг не деньгами, а привезенными тканями, но рассчитываясь не по оптовым сенегальским ценам, а по действующим в пустыне. На такой сделке он зарабатывает вдвое. Излишек привезенных товаров продается торговцам в ксаре. Даже возместив потери, понесенные им в дороге, и расплатившись с помощником, торговец все равно остается в выигрыше. Такие переходы с животными предпринимаются дважды в год: первый раз, когда кончается зима, и второй — перед мусульманским праздником табаски, когда каждая семья закалывает для себя барана или козу. На этих животных большой спрос и соответственно высокие цены.

Скотоводством кроме фульбе и мавров занимаются оседлые крестьяне в долине Реки, черные тукулер и сараколе. Их зебу и овцы пасутся на богатых пастбищах, находящихся в непосредственной близости от обрабатываемых участков. В период засухи уже после уборки урожая животные подходят к самой Реке и поедают сухие травы и стебли растений, оставшиеся на полях. В течение полугода скот питается сочным зеленым кормом благодаря частым осадкам, а следующие шесть месяцев ему приходится довольствоваться высохшей растительностью. Таким естественным путем природа заготавливает для скота запасы зимнего корма. В этот «бедный» период зебу теряют молоко, но могут выдержать до следующих дождей. Занятие скотоводством черных народностей Шеммамы не имеет ничего общего с кочевым образом жизни племен, живущих к северу от них.

В радиусе более десяти километров от Реки кочуют уже известные нам фульбе. В январе, в период засухи, они переходят со своими стадами зебу на сенегальский берег, в июле возвращаются в Мавританию. У фульбе нет палаток. Они строят себе продолговатые куполообразные шалаши, которые покидают на время кочевья в другие районы страны, и селятся в таких же, оставшихся там еще с предыдущего года, а позже снова возвращаются в прежние поселения.

Однако кочевниками в полном смысле этого слова можно назвать только мавров. Районы их кочевий делятся на две зоны: первая — субсахарские территории, вторая — собственно Сахара. В сухой сезон, с февраля по июнь, скотоводы подтягиваются к Реке и постоянным местам водопоя, а на период дождей перебираются к северу на зеленеющие пастбища, спасаясь от мух и комаров.

В южных районах, близких к Реке, таких, как Гидимака, Горголь, Бракна, климат относительно влажный, и у большинства живущих здесь мавров есть свои обрабатываемые поля. Занятие сельским хозяйством и определенное влияние осевших здесь племен Шеммамы создали особую форму кочевого образа жизни, которую здесь называют малым кочевым образом жизни. Вблизи полей вырастают поселки из тростниковых шалашей и палаток. Мавры переселяются сюда на время сева, уборки урожая, а также на сухой период. Стада пасутся недалеко от стоянок. В сезон дождей люди со стадами откочевывают к северу, на расстояние не более нескольких перегонов или нескольких десятков километров. В этом районе разводят только коров, коз и овец.

Иначе обстоит дело дальше к северу. Здесь проживают так называемые «средние кочевники», которые разводят не только зебу и овец, но и верблюдов. Со своими стадами они совершают сезонные переходы с юга, с территорий, где всегда можно найти воду, на пастбища севера, куда они направляются в период дождей. Их переходы в течение года составляют от ста до трехсот километров, иногда даже до четырехсот. Переходы постоянно совершаются в одном и том же порядке. В годы, когда осадки регулярны и достаточно обильны, каждая группа, каждый род пли лагерь (группа семей) кочуют в пределах определенного традицией района, который считают своей родиной и где чувствуют себя в безопасности. У них есть там свои сезонные дороги, места водопоя, обрабатываемые земли, леса акаций, где собирают гуммиарабик. Современное государство признало эти старые племенные территории и учитывало их, устанавливая границы новых административных единиц.

Обычно у мавров Сахеля три сезона. В каждый из них кочевая жизнь проходит несколько иначе. С июля по октябрь — период изобилия для людей и животных, период беззаботной, радостной жизни — пастбища зеленые и всюду можно встретить места водопоя. Кочевники перебираются севернее, чтобы как можно дальше отойти от влажных районов юга: влажность они считают очень вредной для людей и животных. В этот период лагерь меняет место не столько в силу необходимости, сколько скорее для удовольствия, а также для того, чтобы сбежать от роя мух, которые тучами окружают палатки. Для лагеря выбирают высокие дюны, покрытые белым песком, откуда открывается вид на широкие просторы; воздух чистый, сухой, дует легкий ветерок. Через два-три дня из лагеря отправляются разведчики, чтобы обследовать окрестности, проверить качество трав, кустов, найти воду, выбрать место для следующей стоянки. По их возвращении ранним утром лагерь свертывается, вещи упаковывают в большие кожаные сумки и погружают на животных. На них же размещаются женщины и дети, и весь караван отправляется на новые пастбища. Мужчины ведут вьючных животных, на небольшом расстоянии за ними следует стадо под присмотром пастуха. По прибытии на место багаж быстро распаковывается, ставятся палатки, и новый лагерь готов. Первую ночь все радуются и веселятся, потому что для мавров самое большое удовольствие — это смена лагеря. С ней связывают надежды, новое место кажется более интересным, красивым, удобным.

После периода дождей, периода радостного довольства и сытости, наступают засушливые месяцы — с ноября по февраль, когда все начинает высыхать. Теперь кочевники медленно стягиваются к югу. Уже не так легко разыскать пастбища, да и найти новое место для лагерной стоянки довольно трудно. В это время ищут сырые болотистые низины и узды, где дольше сохранилась зеленая растительность, а также места, где растет кустарник, поскольку он медленнее высыхает, чем трава. Кочевники запасаются в селениях просом. Но этот период еще не опасен ни для люден, ни для стада.

Самый тяжелый период для скотоводов — засуха, с марта по июнь. Пастбища выжжены солнцем, места водопоев редки, чтобы прокормить стадо, нужны большие усилия. У истощенных животных нет сил для новых переходов, невыносимый зной изнуряет людей и скот. В это время палатки обычно ставятся вблизи воды. Около них держат несколько молочных зебу, остальное же стадо бродит под присмотром пастуха вдали от колодца, поскольку возле него вся растительность уже съедена.

Период засухи — это период голода и тревог. Подавленность висит над лагерями, никто не знает, как пройдет нынешняя зима, удастся ли сохранить стада. Напряжение спадает с первым дождем — предвестником приближения очередного влажного сезона.

Установившийся ритм жизни нарушают только катастрофические засухи. Тогда уже «ни у кого пет ни родины, ни своей страны», как говорят мавры. Люди отправляются за пределы территории своего племени в поисках мест, где еще можно найти хотя бы какую-нибудь растительность. Один пожилой мужчина рассказал нам о засухе, которую он пережил в детстве. Населению Трарзы в поисках пастбищ и воды пришлось пройти со стадами путь до Западной Сахары. Для кочевников субсахарской зоны, привыкших к небольшим сезонным переходам по известным им территориям, путь, превысивший 1000 километров по пустыне, явился тяжелым испытанием. Погибла большая часть животных и почти половина населения. Тяжелая засуха постигла Мавританию в 1940–1943 годах, и год нашего пребывания в стране был не из лучших: на севере несколько лет не было дождей.

Совершенно иной образ жизни ведут кочевники на севере, начиная от 18° северной широты, на территории собственно Сахары. Их называют «большими кочевниками». На юге Сахары перегоны скота более или менее регулярны, но и здесь дожди выпадают довольно редко, не говоря уже о том, что они необильны. А еще севернее нет ни влажной, ни сухой погоды, господствуют только зной и холод, и оба эти периода — без осадков. Кочевники пересекают весь огромный район Адрара, часто вторгаясь на территорию Мали или Алжира, в зависимости от того, где они надеются найти корм для своих животных. Племена, живущие на самом севере страны, разводят только верблюдов, поскольку даже козы не могут вынести тяжелые условия жизни в Сахаре.

Переходы больших кочевников нередко достигают 2000 километров в год. В летний период (в этом районе это июнь — сентябрь) лагери отступают на юг, где можно найти в это время немного зелени. Когда край окончательно высохнет, стада передвигаются к северу, в глубь Сахары. Правда, дождей там может не быть годами, зато обильная роса, которой покрывается земля ночью, в какой-то степени восполняет осадки и питает влагой скудную растительность. К концу периода засухи, когда в Сахаре исчезают остатки растительности, на южных склонах Атласа, находящихся уже в зоне средиземноморского климата, начинают идти дожди и зеленеть пастбища. К ним стягиваются кочевники Сахары со своими истощенными от голода верблюдами. Только когда животные снова наберутся сил, их гонят на большие базары Южного Марокко, особенно в Гулимин, вблизи Агадира, или в Южный Алжир и там продают годовой приплод.

Переходы больших кочевников непостоянны, они совершаются в том направлении, где в данный момент есть надежда найти небольшое количество корма — прошел кратковременный дождь и пустыня на несколько дней покрылась зеленью. Поэтому кочевники сами называют себя «улад эль мазен» — «сыновья дождевых туч», тучи указывают их походам направление.

Вся жизнь больших кочевников проходит в труде и опасностях, часто смертельных для людей и животных. Постоянно, изо дня в день, им приходится преодолевать огромные пространства в поисках пастбищ и воды. Порой достаточно потерять ориентацию, пойти по ложному следу, чтобы расстаться с жизнью. Поэтому кочевник должен владеть многими знаниями, большим опытом, чтобы защитить себя и своих животных от гибели. Так, к примеру, он должен знать следы всех животных, уметь определять по ним, давно ли животное прошло здесь, какого оно было пола и возраста. Прежде всего кочевник должен обладать способностью определять масштабы территории, которую предстоит пройти, безошибочного определять расстояние между двумя местами водопоя, знать, смогут ли люди и животные преодолеть это безводное пространство. Ему нужно знать направление ветров, уметь предвидеть как песчаные бури, так и дожди. Ему необходимо знание не только метеорологии, но и астрономии: по созвездиям и направлению движения звезд, по их расположению определять время. Одновременно он должен держать в памяти карту огромных пространств с имеющимися на них водопоями и пастбищами — без этого, как и без умения найти их, нечего и думать о переходе через пустыню. Каждая ошибка здесь приводит к смерти. Наконец, кочевник обязан все знать о животных, которых ему доверили, у него должны быть элементарные знания по ветеринарии и народной медицине, потому что ему приходится лечить не только животных, но и членов своей семьи.

Чтобы постичь все тайны науки о пустыне, необходимо родиться и жить в обстановке постоянных походов и опасности. Сыновья кочевников, которых отдали в школу в ксаре, уже не в состоянии вернуться в пустыню: они не смогли бы прожить в столь тяжелых условиях.

Все меньше остается больших кочевников. Франция проводила в Сахаре испытание ядерного оружия, и большая часть пустыни была закрыта для кочевников. Нехватка пастбищ заставила людей переместиться на юг, поближе к селениям. Многие из них связали свою жизнь с ксарами, у них там есть свои дома или шалаши, и теперь они совершают только небольшие переходы в радиусе нескольких десятков километров от оазисов.

Постоянное перемещение с места на место, неизменный контакт с опасностями пустыни развили в маврах любовь к свободе, неприязнь к подчинению кому бы то ни было и одновременно любовь к приключениям и риску. Во время переходов, часто совершаемых от Сенегала на юге до гор Атласа на севере, от Мали на востоке до Атлантики на западе, кочевники встречают другие племена, знакомятся с жизнью Мавритании, Марокко и Алжира. Для них не существует политических границ, не существует понятия государственных различий, почти везде они встречают таких же, как они сами, кочевников, ту же религию и похожий язык. В результате своих широких контактов большие кочевники были в известном смысле космополитами, слабо связанными с идеей государства и мавританского народа. А в их самой молодой истории это имело серьезные политические последствия.

Женщины и дети из племени регейбат на фоне традиционной палатки из черной шерсти

Здесь следует упомянуть еще об одной форме кочевого образа жизни, не попавшей в схему, — полукочевники, средние и большие кочевники. Имеется в виду кочевой образ жизни жителей ксаров в оазисах Адрара и Таганта. Население живет здесь в каменных или глиняных домах, занимается торговлей, возделывает сады, орошаемые из колодцев, разводит скот. Стада верблюдов и коз пасутся под присмотром пастуха в радиусе 50–100 километров от селения.

Самым известным и многочисленным (около 40 тысяч человек) из племен, ведущих большой кочевой образ жизни в Сахаре, является племя регейбат. Оно живет в Западной Сахаре, в мавританском Адраре и частично на территориях, относящихся к Мали. Регейбат живут небольшими группами, насчитывающими от десяти до двадцати семей, они пребывают в постоянных походах по громадным пространствам пустыни. Считаются людьми свободными, не зависящими ни от какой власти. Откуда они пришли на территорию нынешнего кочевья и откуда ведет свое начало их название — неизвестно. Уже в XIV веке о них говорят как в пастухах, воинах и разбойниках. Вся история племени — это история вечных войн с соседями, налетов на караваны и оазисы. Как гласит легенда, предок этого племени Сиди Ахмед Регуби купил у племен, живших здесь раньше, земли от Сегиет-эль-Хамры до Атлантического океана. Это случилось примерно в XII веке. На этом основании регейбат считают, что все и всё, что находится на данной территории, должно принадлежать им. Грабежи, исходя из этого принципа, были лишь возвратом утраченного собственного имущества. Они так далеко распространяли свое «право собственности», что грабили даже суда, которые оказывались выброшенными морской стихией на «их» берег.

Регейбат часто считают хасанским племенем, однако они являются берберами и по происхождению марабуты, что подтверждается их внешним обликом и обычаями. Более того, они считают себя шорфа, то есть прямыми потомками пророка. Однако это не мешает им вести мирской образ жизни и не соблюдать многие религиозные правила. И все же они фанатичны и прочно связаны с исламом.

После появления в Мавритании французов регейбат направили свой воинственный пыл против колониальных властей, а когда начало складываться молодое мавританское государство — против его правительства. Частые и тесные контакты с Марокко, где они продавали верблюдов, побудили регейбат высказаться за присоединение Мавританской Сахары к Марокко. В связи с этим в 1957 году разразилась очередная война, продолжавшаяся несколько месяцев. Она была направлена против французов и мавров юга, стремившихся к созданию самостоятельного мавританского государства. Весь Адрар был охвачен огнем. Воина с неуловимыми воинами на верблюдах была почти невозможна, и положение представлялось безнадежным. Только в 1958 году сенегальские и французские отряды заняли с воздуха все места водопоев и таким образом вынудили кочевников, отрезанных от источников воды, сложить оружие. После этого поражения регейбат ограничивались лишь демонстрацией против государственной власти, и в основном в пустыне преобладает покой. Только многочисленные могилы тех лет, попадающиеся в самых неожиданных местах, и благочестивый страх, с каким говорят об этом племени, напоминают о недавнем прошлом.

На излучине Амокжаа, одном из самых трудных переходов через очередной скалистый порог Адрара, мы встретили кочующую группу регейбат. Впереди шли верблюды, навьюченные большими торбами и длинными шестами для установки палаток. На одном из верблюдов в женском седле, которое скорее напоминало носилки, чем то, что мы привыкли понимать под этим словом, сидела женщина с группой маленьких детей и множеством узелков. Другой верблюд в таком же седле вез больного мужчину. Остальные шли пешком — о ужас! — босиком. Острые скалы, раскаленные солнцем, не производили на них никакого впечатления. Группа женщин, одетых в черное, легко ступала по камням, как по гладкой дороге. Самая старая из них, девяностолетняя, как мы узнали позднее, мать предводителя группы, первая заметила среди пас Сиди Моктара. Радостные восклицания свидетельствовали о том, что он был известен и популярен. Караван остановился, чтобы поговорить и послушать, какие новости в бруссе. Сиди Моктар, конечно, тотчас высек огонь и приступил к завариванию чая. Нам оставалось только наблюдать эту сцену, потому что компания не обращала на нас внимания. Болтали по меньшей мере час, за это время подошло стадо верблюдов, которое следовало за людьми. Верблюды шли под присмотром пастухов, одетых в сильно выгоревшую, когда-то светло-синюю одежду. Верблюдицы с малышами беспокойно фыркали, проходя мимо нашего «лендровера». Крупные, белые, величественные, они выглядели великолепно.

Когда наконец закончился обмен всеми новостями и кочевники начали готовиться к продолжению путешествия, Сиди Моктар подошел к нам с вопросом, пе могли бы мы взять с собой одного мальчика. Они что-то забыли в лагере и теперь, пользуясь случаем, мальчик мог с нами вернуться, а потом пешком догнать своих. Мы, конечно, согласились. Он застенчиво закрыл лицо концом тюрбана и разместился под брезентом. Мы проехали тридцать восемь километров, когда он внезапно постучал по кабине водителя, выскочил и быстро, ни слова не говоря, исчез среди скал. Подумать только, он должен был еще дойти до предыдущего лагеря, а потом пешком, без капли воды вернуться, преодолев несколько десятков километров, к своим и еще найти их новый лагерь. Выносливость этих людей вызывает подлинное восхищение!

Мы решили воспользоваться многочисленными знакомствами Сиди Моктара, его известностью и дружелюбием, с каким его везде встречали, и поселиться на время прямо в лагере регейбат, чтобы познакомиться с их повседневной жизнью, которую знали только по случайным встречам в пути.

Лагерь, в который мы должны были ехать, располагался в сравнительно населенной части Сахары, всего лишь в нескольких десятках километров севернее Атара. Туда не было никакой дороги, но паши проводники прекрасно знали путь. Мы проезжали мимо многочисленных могил. Это были круглые стены, сложенные из отдельных камней, которые ничем не соединялись друг с другом. Никто из жителей этих мест не знал, к какому времени они относятся, но совершенно очевидно, что они были сложены еще до принятия ислама. Конечно, их считают могилами бафуров, как все, что возникло в незапамятные времена. Земля в этих районах плодородна и сравнительно хорошо орошается, кое-где среди скал поднимаются анемичные деревца и колючие кусты. Всюду, где есть зелень, можно встретить признаки жизни, здесь мы дважды объезжали стада пасущихся коз.

Наконец вдали на сером, слегка волнистом пространстве показались палатки — признак того, что мы приближаемся к стоянке. Нас здесь ждали, тем не менее прибытие «лендровера» вызвало всеобщее замешательство. Встречать нас высыпала вся детвора, медленно подходили взрослые. Начались приветствия и, конечно, обязательный чай, который постепенно растопил лед недоверия.

Лагерь был маленький, как большинство стоянок в этом районе, в нем было всего три палатки. Две из них занимали семьи регейбат, каждая состояла из мужа, жены и нескольких детей. В третьей, меньшей палатке, жили их харатины. Одна из семей регейбат была «владельцем» девушки, другая — молодого человека. Они поженили своих слуг и с этого времени уже везде кочуют вместе, причем молодой харатин выполняет все мужские работы для обеих палаток, его жена помогает и той и другой хозяйке; их дети также помогают обоим хозяевам. Одиннадцатилетний сын пасет стада коз, принадлежащие обеим семьям регейбат, старшая девочка занимается своими братьями и сестрами и детьми своих благодетелей. Козы и верблюды пасутся вместе, но доят их хозяева каждый у своей палатки, кухня также отдельная. У харатинов есть несколько собственных коз и свой очаг.

Палатки, как все в Мавритании, сшиты из узких шерстяных полос, сотканных женщинами на очень примитивных ткацких станках. Плотная шерсть не пропускает дождя, а в холодные ночи спасает от холода. Одна из палаток была уже современной: сшита из купленных хлопчатобумажных полотнищ. Преимущество такой палатки — легкость, ее проще поставить и свернуть, легче перевозить с места на место. Но она менее прочна, промокает, да и покупать ее нужно за деньги, тогда как шерстяные палатки ткут из шерсти собственных животных. Крыша палатки поднята над землей на деревянных шестах. Ее стены остаются открытыми. Только на ночь стены из того же материала, что и крыша, прикрепленные к ней длинными шипами акации, опускаются. В палатке становится тепло и уютно. Днем стены поднимаются, чтобы проветрить палатку, нагретую солнцем.

Вместе с остальными я села в тени палатки на положенную на землю циновку. Прислонившись к кожаной подушке, попивая чай, я стала с интересом присматриваться. На земле кроме циновки и кожаной подушки, которую предложили мне, чтобы я устроилась поудобнее, лежала еще большая овчина, ею в холодные ночи укрывается вся семья. В углах стояла всевозможная утварь — большая с квадратным дном торба, скорее, мешок для одежды, кухонной посуды, одеяла и др. Рядом меньшие по размеру и менее красочные кожаные мешки для мужского имущества. Еще было женское седло, которое выполняло роль полки. На нем лежали бурдюки с маслом, кислым молоком и финиками, кожаный мешок с просяной мукой и другие запасы, такие, как полоски вяленого мяса, кусочки сухого молока, какие-то семена, листья, порошки — все приправы для кухни. В палатку через открытые стены входили козлята. Это от них прячут запасы пищи на возвышении. В углу стояла деревянная миска для дойки верблюдиц, деревянная посудина с ручкой для дойки коз, большой деревянный ушат для водопоя животных и деревянная воронка для наливания молока в кожаные бурдюки. Весь этот набор дополнял жестяной чайник для воды и тщательно накрытый набор для заварки и подачи чая — единственный дорогой предмет, который можно увидеть в этих небогатых помещениях. У палатки в песке лежали седло для езды на осле и красивой формы мужское седло для верблюда. На двух столбиках, вбитых в землю, висел растянутый бурдюк с водой, и среди всего этого беспорядка вертелись козлята и кувыркались дети. В двадцати метрах от палатки, под колючим кустарником находился очаг, на котором хозяйки сейчас вместе с прислугой готовили для нас угощение. Быстро зарезали козу, и кучка детей наблюдала за сложной процедурой снятия шкуры. А это следует делать так, чтобы было как можно меньше порезов; из нее потом сошьют бурдюк.

Если кого-то хотят особо вкусно попотчевать, то забивают козу и из целого животного готовят блюдо под названием мешуи*. Эго большая роскошь. Самые лучшие куски предназначаются гостям и хозяину, зато голова обычно отдается харатинам. Робкая служанка-метиска взяла козью голову в свою палатку и вечером также приготовила угощение для своей семьи: кус-кус с мясным соусом.

Тем временем мы приступили к пиршеству. На круглом латунном подносе с поднятыми краями, выложенном «хлебом», или блинчиками из ячменной муки, в густом пряном соусе плавали куски козьих потрохов, приготовленных в кипящем масле, и куски мяса с костями, зажаренного на огне. Я ждала, пока другие начнут есть, чтобы не совершить какой-нибудь оплошности. Надо было правой рукой (без помощи левой) оторвать кусочек блина и уже им набирать соус. Правда, пока я донесла до рта импровизированную ложку из блинчика, половина соуса вытекла. Тем не менее мне удалось оценить превосходный вкус. Мясо было очень жестким, но аппетитно пахло дымом и ароматными приправами. В конце пиршества хозяин подал финики. Он сам извлекал из них косточки и «фаршировал» шариками масла из козьего молока. Традиционный порядок, который предписывает начинать прием финиками, на сей раз был изменен. Видимо, Бальде сообщил хозяевам о европейском обычае подавать сладкое на десерт. Конечно, женщины не принимали участия в приеме, и, только когда мы отодвинули еще довольно полный поднос, они унесли его и за палаткой устроили себе и детям пир.

Наш проводник Сиди Моктар из племени регейбат неразлучен с ружьем

Мешуи, которым нас потчевали в лагере регейбат, было подобием «банкета», на который мы были приглашены в Атаре. Там нашим хозяином был Сиди Али, один из самых богатых людей в ксаре. Хозяин принял нас в национальном костюме: в белых туфлях с поднятыми кверху носками, в широких шелковых вышитых черных штанах, просторной белой одежде и голубом тюрбане. Так же прекрасно, хотя и скромнее, чем отец, были одеты три его сына, самые старшие из десяти, которые допускались к «столу». Мы оставили сандалии у порога и вошли в просторную комнату, двери и окна которой выходили во внутренний двор. Пол был устлан матрацами и ковриками, у стен лежали кожаные подушки с красочным орнаментом. Мебели не было. Во всем чувствовалось богатство и изысканность. Когда мы уже уселись в кружок на матрацы, один из сыновей внес миску, чайник и полотенце. Он подходил по очереди ко всем присутствовавшим и поливал на руки над миской. После того как все вымыли руки, внесли нейлоновую скатерть в цветах и расстелили на полу, затем на нее поставили поднос с едой. В густом ароматном соусе плавали куски верблюжьего мяса. Вторым блюдом был кус-кус в жирном томатном соусе. С мясом я еще кое-как справлялась. Я просто брала куски и обгладывала кости. Но как есть рукой рассыпчатые, со стекающим жиром «клецки»? Сопровождавший нас Сиди Моктар показал, как следует это делать. Он набирал пальцами горсточку «клецок» и ловко подбрасывал ее на ладони, образуя небольшие шарики, которые отправлял себе в рот. Я пыталась делать то же самое, но безуспешно. Шарики никак не желали удерживаться, разваливались и превращались в кашицу. Все общество внимательно наблюдало за моими беспомощными усилиями, давало мне советы, но я продолжала оставаться непонятливой ученицей. Чтобы разрядить неловкую атмосферу, я начала смеяться над своей неуклюжестью и отсутствием сноровки. Все весело стали поддакивать. В конце концов не выдержавший Сиди Моктар еще раз выступил в роли покровителя и сам взялся за скатывание шариков, которые потом вкладывал мне в рот. Я была ему искренне благодарна, потому что кус-кус оказался великолепным блюдом. Манера есть руками и вкладывать гостю в рот вкусные куски уже давно перестала вызывать у меня удивление. Ведь я жила в иной цивилизации, и к ней следовало приспосабливаться. Изящество, с которым мавры едят руками, как, впрочем, и все их поведение, совершенно отличается от нашего, но не кажется чем-то неэстетичным. Если же говорить о гигиенической стороне дела, то здесь не остается ничего другого, как положиться на судьбу. Я пила воду из сахарских колодцев, пользуясь никогда не мытыми ковшами, задерживая зубами куски какого-то мусора, пила зрик, который делали в никогда не мытых бурдюках, и старательно размешанный также никогда не мытой рукой гостеприимной мавританки, ела из общей миски, покупала на базаре лепешки из фиников, густо усиженные мухами, — и вернулась такой же здоровой, какой уехала. Следует доверять солнцу пустыни и сухому климату, которые, как говорят, убивают все микробы.

Дойка верблюдицы

Пиршество у Сиди Али приближалось к концу. Гости стряхнули с рук остатки пищи над подносом, еще раз обмыли ладони (роскошь! воду надо покупать по высоким ценам у водовозов), после чего разлеглись на матрацах и начали чистить зубы маленькими палочками, специально для этого купленными на базаре. Сиди Моктар лежал на спине, высоко упершись ногами о стену, — видимо, он считал, что это полезно для пищеварения. Беседовали вяло. В это время слуга внес небольшую печку с раскаленными углями и банку с вязкой как смола массой. Хозяин слепил из нее шарик и бросил в огонь — все помещение наполнилось голубоватым дымом и приятным ароматом. В конце приема еще раз подали чай и трубки.

Я была единственной женщиной в обществе. Только в связи с моим присутствием хозяйка дома появилась на минуту и, заглянув в нашу комнату через открытое окно, произнесла несколько традиционных доброжелательных слов в мой адрес. Как все жены обеспеченных мужей, она была очень толстой, с фальшивой, неприятной и кислой улыбкой на лице, которую я постоянно встречала у знатных женщин. Очевидно, такое выражение лица считается хорошим тоном. Молодые сыновья хозяина не сказали за все время ни одного слова, им не полагалось принимать участие в разговоре старших.

Вернемся, однако, в палатки лагеря. Прием здесь был более скромным, но проходил в приятной обстановке и затянулся до вечера. Становилось темно, издалека доносился трубный хрип верблюда. Это стада возвращались с пастбища. Козлята бросились к маткам, с которыми их разлучили на целый день. Но их успели отогнать, и мужчины приступили к дойке. Они подходили к каждой козе, приседали на корточки и выдаивали молоко в деревянные подойники. Все это проделывалось бесшумно, почти в полной темноте, и я не могла понять, как они в таком мраке способны опознать свою козу, да еще ту, которая не выдоена. Потом молоко взяли женщины и через воронку слили в бурдюки, где ему предстояло киснуть.

Около полуночи, когда мы давно уже лежали в постелях, начали доить верблюдов. Я наблюдала за этим из-под приподнятой стенки палатки. При свете луны к верблюдице подошли два человека, сняли с ее вымени этакий верблюжий «бюстгальтер», который надевается, чтобы на пастбище верблюжата не сосали молоко матери, и начинали одновременно доить ее с обеих сторон. Верблюдов доят в самое позднее время, чтобы взять молока как можно больше. Остаток выпивает верблюжонок. Хозяин, увидев, что я не сплю, пришел в палатку и угостил меня полной миской еще теплого молока. Оно было вкусным, сладким, очень напоминало коровье. Мавры считают его лакомством, лекарством от всех болезней, особенно от простуды и болезней легких, которым здесь подвержены многие. Это объясняется огромной разницей дневных и ночных температур. У мавров нет никакой теплой одежды: в одном и том же платье они переносят дневной зной и ледяные сахарские ночи. В некоторых палатках нет даже овчин, и люди по ночам дрожат от холода. В результате — постоянная простуда, из палаток часто слышится кашель.

Продавцы воды наполняют свои бурдюки у колодца в оазисе

День как кончается, так и начинается с доения животных, после чего пастухи уходят с ними на водопой. Колодец находился в нескольких километрах от лагеря. Мы поехали туда на машине, взяв с собой все бурдюки, какими располагала стоянка, чтобы немного помочь хозяевам и хотя бы на какое-то время обеспечить их водой. Приехали мы задолго до прихода животных. Трудно было найти место, где находился колодец. Едва различимое, небольшое колодезное отверстие прямо на уровне земли было скрыто скудными кустиками. Мавры доставали воду кожаным ведром на длинном канате; конечно, это делал харатин. Он выливал воду в жестяную лохань — свидетельство вторгающейся в пустыню цивилизации. Следует, однако, учесть, что лагерь находился недалеко от Атара, большого торгового центра, а наши хозяева были людьми богатыми, связанными семейными узами с ксаром. Верблюды, козы и ослы, которые как раз подошли, пили долго и жадно. Мы тоже наполнили все привезенные с собой бурдюки и собственные канистры. Вскоре у колодца появилось несколько «соседей» со своими животными, которые расположились по другую сторону колодца. Мы им также предложили доставить воду. Это позволило нам побывать в другом лагере, в десяти километрах от колодца.

Невдалеке от колодца, отделенная от него золотой дюной, находилась небольшая пальмовая роща. Более десятка финиковых пальм и грядка проса в их тени вырисовывались зеленым пятном на однообразном фоне пустыни. Рядом с рощей жил ее арендатор. Она принадлежала богатому жителю Атара, а здесь жила семья бедных харатинов, которые за поливку и уход за плантацией имели право на определенную часть урожая. Маленький шалаш из соломы с куполообразной крышей был их домом. Вблизи паслось небольшое стадо их коз.

День в лагере тянулся лениво. Только мужчины, ушедшие с животными в бруссу, были действительно заняты. Присмотр за животными, которые разбредаются по большой территории и легко могут потеряться пли стать жертвой прожорливых шакалов, затем водопой, пригон на ночь в лагерь, дойка — все это большое напряжение и ответственность. В это время женщины, оставшиеся в палатках, готовили будничную, скромную и однообразную еду из просяной муки и молока, делали масло, занимались самыми маленькими детьми. Иногда кто-нибудь из них что-то шил, убирал палатку. Мужчины, которые остались дома, ничего не делали. Их обычное времяпрепровождение в лагере — это разговоры, сон, прогулки в бруссе. Женщины разговаривали, разговаривали не переставая. Порой я задумывалась, откуда у них столько тем для разговоров? Почти постоянно кочуя вместе, они уже, вероятно, могли все рассказать друг другу!

Пожалуй, счастливее всего протекала жизнь детей. С утра до ночи они возились вокруг палаток, устраивали какие-то игры, «наели» верблюдов — это были остроконечные камни, действительно слегка напоминавшие одногорбых верблюдов; «стадо» располагалось у выхода из нашей палатки. Играя здесь, они постоянно держали нас в поле зрения, и ничего не упускали из того, что у нас происходило. Поездка «лендровера» за водой произвела на них большое впечатление, с этой минуты каменные верблюды были забыты, вся детвора бегала, гудя и пыхтя, что должно было изображать езду на машине.

У взрослых палатку господ от палатки прислуги отделяла определенная дистанция, но среди детей царила полная демократия, и вся компания резвилась вместе.

Здесь, в 30 километрах от Атара, жители нашего лагеря вовсе не были изолированы. Каждый день их кто-нибудь посещал. Другое дело, что гостей, возможно, привлекало наше присутствие. По странному стечению обстоятельств все они уже знали, что в лагере живут иностранцы. Однажды приехал какой-то тощий, совершенно невероятного вида мужчина, который вот уже неделю искал верблюда. Только сейчас он нашел пропажу и на обратном пути в свой лагерь заглянул сюда на минуту. На следующий день прибыли торговцы, перегонявшие стадо в сто с небольшим коз, купленных у кочевников в глубинных районах страны и предназначенных для продажи на базаре в Атаре. Оттуда уже другие торговцы должны были перегонять их в Нуадибу. Затем появился караван из десятка ослов, несших из пустыни связки травы, которую используют в ксарах для покрытия каменных домов. И так постоянно кто-нибудь наведывался, пил чай в палатке наших хозяев и уезжал, обогащенный нашей биографией, осмотром машины и дорожного снаряжения.

Мы уезжали с сожалением. Если бы позволило время, мы охотно бы двинулись с нашими хозяевами к их следующей стоянке. Увы, нас ждала новая дорога, и не в том направлении, в котором двигались регейбат. Прощание было искренним. Муж пожимал руки мужчинам, я посетила палатку за палаткой, вручая подарки трем матерям семей. Вероятно, было бестактно, что я одинаково сердечно распрощалась с хозяевами и с прислугой, но так глубоко проникнуть в местные обычаи я не смогла. Женщины, получившие в подарок сахарные головы, пачки зеленого чая и алюминиевые кастрюли (они вызвали бурю восторга), долго еще махали на прощание концами своих черных тюрбанов.

Женщины — это особая тема разговора о мавританском обществе. О них следует сказать несколько слов.

Наш проводник Сиди Моктар, хотя и был полон сил и энергии, уже перешагнул семидесятилетие. В его бурной жизни, в течение которой он был пастухом, разбойником, членом гума шейха Атара, позднее проводником многих научных экспедиций, не было недостатка в сердечных переживаниях. Многочисленные приключения с девушками из оазисов и бруссы, больших кочевников, среди которых пронеслась его жизнь, конечно, не сделали его мораль пуританской — у него поочередно было восемь легальных жен и определенное количество детей, о судьбе которых он был не очень осведомлен. Его нынешняя, восьмая жена — Шайя Минти Бузейд — обладала всеми данными, чтобы стать последней. Уже сам возраст Сиди Моктара давал ей надежную гарантию верности, хотя при долголетии мавров всего можно ждать.

Шайя (ей было около тридцати) была красива, очень толстая, а, следовательно, все еще привлекательна, и, что самое главное, она подарила мужу детей, самому старшему из которых было тринадцать, а самому младшему — год. Все это, подкрепленное сознанием происхождения из группы, известной своей храбростью, и тем, что ее муж носил почетный титул «сиди» (что означает «господин мой», но еще не обесценено повсеместным употреблением), ставило Шайю в особое положение. Она держалась с должным достоинством.

Одной из привилегий ее общественного положения была праздность. Шайя не занималась ничем. Весь день она сидела в палатке и сплетничала с соседками из того же лагеря. На коленях у нее лежал самый младший сын, по и его она часто отдавала под присмотр маленькой служанки или старшей дочери. Животными занимались мужчины, они же доставляли поленья для костра и воду из дальнего колодца, готовили лагерь к отъезду, водили караваны. Домашним хозяйством, приготовлением пищи, уборкой палатки и прочими мелкими делами занималась «рабыня». В период сбора фиников, когда семья возвращалась в родной оазис, Шайя Минти Бузейд ткала шерстяные полосы для шалашей, но в бруссе не делала и этого.

Шайя не являлась исключением. Мавританскую женщину из высших слоев общества, из группы воинов-марабутов и даже богатых семей зенага с детства готовили к тому, чтобы она была украшением палатки, предметом особой гордости семьи, а после замужества — мужа. С пяти лет девочка начинает посещать вместе с мальчиками кораническую школу, где учит молитвы, учится писать и читать, а также зубрит на память какое-то количество стихов из Корана. После нескольких лет обучения ее образование завершается, и тогда она переходит на полное попечение матери. В наиболее просвещенных семьях образование продолжается в домашнем кругу. Главным образом оно состоит в чтении священных книг. С семи лет, так же как и мальчики, девочка должна произносить молитвы пять раз в день, а девочки из благочестивых семей марабутов — громко повторять и стихи Корана. В дальних районах Сахары религиозных правил придерживаются намного слабее, а во многих родах воинов их и вовсе не соблюдают. Во время пребывания в лагере регейбат я ни разу не видела мужчин, а тем более женщин, совершающих молитвы. Считается, однако, что жены ученых марабутов должны быть примером набожности.

Девочка после окончания коранической школы приобретает различные навыки, которые будут ей необходимы в последующей жизни, когда она станет женой и «хозяйкой дома». Это — умение ткать, шить, готовить, овладение церемонией заваривания чая. Ее учат хорошим манерам, тому, как себя вести в обществе.

Девочка до двенадцати лет называется азба и пользуется большой свободой. Она бегает по ксару или лагерю со своими сверстницами и даже не должна покрывать голову. Но уже с десяти лет девочка начинает заботиться о своей внешности. Стремление казаться взрослой, как мы могли бы это назвать, выражается в заплетании волос в тонкие тугие косички и закреплении их надо лбом в плотные коки с вплетенными в них бусами, украшениями из кожи и ракушек каури, которые кокетливо свисают на лоб. Даже двухлетние малыши, бегающие еще голышом, носят браслеты и скромные ожерелья из цветных бус.

С двенадцати лет девочка становится девушкой на выданье. Ее одевают в искусно заколотую тунику, один конец которой покрывает голову. Она уже начинает носить более дорогие украшения, и, что самое важное, для нее наступает трудный период откармливания.

Пышные формы, с одной стороны, считаются синонимом женской красоты, с другой — доказательством богатства и общественного положения семьи девушки. Бедную невесту запирают в шалаше, откуда ей запрещено выходить, и много раз в день кормят молоком, жирным кус-кус, и прежде всего шариками из просяной муки, замешанной на молоке и масле. Это практикуется преимущественно в бруссе, в период, когда в избытке пища и молоко. Еще до недавнего времени, а иногда и сейчас, в очень удаленных от центров цивилизации лагерях можно было слышать стоны и крики девушек, которых кормят насильно. Не желающих повиноваться даже били, чтобы заставить есть, а в известных своей жестокостью семьях воинов случалось, что побои приводили к смерти девушки, чего, конечно, общественное мнение не осуждало. Ведь у отца полная власть над своим ребенком! Откормом невест занимаются женщины, отец вмешивается только в том случае, если девушка решительно сопротивляется. Чувствительные матери, у которых не хватает мужества самим мучить дочерей, отдают их на период откармливания в другую палатку, а взамен берут дочерей своих родственников или подруг.

Девушку могут выдать замуж очень рано. В высших сферах, где замужество имеет и политическое значение, выдавали замуж буквально девочек, но в таких случаях они какое-то время еще оставались в палатке родителей и жили обычной жизнью, как живут дети. Девушка, которая впервые покидает палатку родителей, чтобы отправиться в лагерь мужа, берет с собой животных, количество которых соответствует степени богатства ее семьи и семьи, в которую она должна войти. Она ведет с собой верблюдов, на юге страны — крупный рогатый скот, стада овец и коз, прислугу, выделенную ей родителями, несет ковры и предметы, необходимые в кочевой жизни, одежду и украшения. Часть этого имущества остается ее собственностью, большую же часть она дарит родным мужа. Стоимость подарков жены во много раз превышает стоимость подарка, врученного женихом семье девушки. Чем приданое больше, тем сложнее будет возможный развод, при котором обе стороны должны вернуть врученные подарки.

Молодая замужняя женщина порывает контакты с родным домом, поскольку теперь уже она кочует по территориям рода мужа. В родительском лагере она появится только на период первых родов, за которыми будет следить ее мать, или же в случае ссоры с мужем и развода. А разводы очень часты. Мавры, несмотря на то что Коран позволяет им многоженство, в основном придерживаются единобрачия, однако смена подруги жизни не представляет никакой проблемы. В соответствии с законами Корана достаточно, чтобы муж произнес формулу развода, и брак будет расторгнут. Дело осложняет лишь возврат свадебных подарков, а также в какой-то степени потомство. У женщины, которая подарила мужу несколько сыновей, больше шансов остаться в его доме.

Вдова наследует после мужа четвертую часть имущества, если у них нет потомства, остальное забирает его семья. В случае, если есть дети, вдове достается восьмая часть имущества, оставленного детям. В исключительных случаях, когда у умершего было две жены, им приходится делиться.

Браки устраивают родители. Они заключают союзы детей в основном в кругу своего общественного класса. Раньше этого придерживались со всей строгостью, но с некоторого времени стали возможны браки между членами классов воинов и марабутов и даже марабутов и ленников. Зато совершенно исключены браки представителей класса марабутов, а тем более воинов, и класса кузнецов или гриотов. В низших классах также не происходит смешения.

Чем беднее молодые и их семьи, тем чаще выбор предоставляется им самим. Только обладание имуществом и общественное положение превращают брак в соглашение между двумя семьями или даже племенными фракциями.

В смешанных союзах марабутов и аристократов браки между девушками из класса воинов и сыновьями марабутов совершаются значительно чаще, чем между девушками племен марабутов и воинами. Воины известны своей жестокостью, даже зверством, на которые они способны в порыве гнева или ревности, а отцы-марабуты не хотят заранее обрекать своих дочерей на плохое с ними обращение. Врак знатной девушки с марабутом обеспечивает ей уважение мужа, и это не мезальянс, так как принадлежность к общественному классу дети наследуют по материнской линии, а традиция — один из результатов слияния в Мавритании двух народов и двух культур: берберов и арабских хасанов. Закон, о котором идет речь, — это остатки высокого положения женщины, которое она занимала в древнем берберском обществе еще до принятия ислама.

Мавры высших классов общества воспитывали дочерей на манер польских барышень из хороших домов первой половины XIX века. Они не имеют почти никаких прав в родном доме, полностью зависят от воли отца, а после замужества — от мужа, который может их третировать и в любой момент бросить. Самолюбие каждого мужчины требует, чтобы его жена одновременно стала и матерью многочисленного потомства, и украшением его палатки. Она должна быть полной, хорошо откормленной, с хорошими манерами, должна носить богатые украшения, праздно возлежать на ковре в палатке мужа и совершенно ничего не делать. Желательным дополнением является ее воспитание, точное знание определенного количества молитв и Корана, а в племенах марабутов юга еще большая набожность. Женщины прекрасно понимают свое положение и используют его. Если они уверенно чувствуют себя в супружестве, то умеют самым эгоистичным образом требовать от мужей постоянных подарков. Мужчина должен зарабатывать на содержание семьи. Пастух ли он, торговец, учитель, имам или кади — прежде всего ему приходится заботиться о создании хороших материальных условий для своей жены. Мужчина из семьи марабутов, если он беден, должен сам обслуживать свою жену, которая ни в малейшей степени не чувствует себя соучастницей его дел. Отсюда постоянные жалобы мавров на плохих жен, которые ничего не делают, заняты исключительно сплетнями, совершенно не заботятся о мужьях, а беспрестанно болтают, не давая мужу вымолвить ни одного слова. В этом заключается парадокс: с одной стороны, женщины в Мавритании совершенно бесправны, с другой — мужчины постоянно жалуются на них, завидуя европейцам, жены которых берегут мужей и окружают их заботой. Но такова действительность. Мавр может бросить жену, даже если она родила ему детей, и больше не заботиться о ее судьбе, может ее избить или поранить в порыве ревности или ярости, но в повседневной жизни это она своим эгоизмом и тупостью отравляет ему существование. Внешне это незаметно, поскольку при посторонних уважающая себя женщина никогда не подает голоса. Конечно, все эти замечания относятся в основном к людям состоятельным, особенно марабутам.

В мавританском обществе работают и даже имеют профессию только женщины, принадлежащие к классу кузнецов и гриотов. Первые из них, как мы уже говорили, скорнячки. Женщины гриотов обучаются пению, танцам и участвуют в мимических представлениях. Наконец, работают жены рыбаков, они помогают мужьям разделывать и вялить рыбу. Работают также «рабыни» и прислуга, которые занимаются хозяйством и возделыванием садов. В долине Сенегала на возделывании плантаций крестьянам-неграм помогают жепы. Но эти последние, хотя политически и относятся к Мавритании, находятся вне ареала мавританской культуры.

Мавританки из высших слоев общества всем поведением стараются отличаться от своих сестер из низших общественных групп. Их можно узнать уже по походке, характерной манере широко расставлять ноги, медленному шагу. Эта неустойчивая, утиная походка достигается благодаря тяжелым браслетам, которые они носят на щиколотках. Украшенная таким образом женщина с трудом переставляет ноги. Даже более бедные, не имеющие браслетов, стараются подражать походке своих богатых соперниц. Красивые, с большим искусством задрапированные платья (конец тюрбана держится в руке так, чтобы каждую минуту им можно было изящно прикрыть лицо), несколько претенциозное и экзальтированное движение рук — вот образ элегантной женщины. Безучастное, лишенное выражения лицо и манера откликаться, напоминающая детский писк, дополняют картину.

Совершенно иначе ведут себя девушки, у которых в голове проказы и шалости и которые блещут красотой молодости, радостью и темпераментом. Они веселятся как дети. Когда-то в Атаре мы видели группу таких двенадцатилетних девочек, выходивших из государственной школы. В нашу честь они устроили настоящее сражение книжками, перевязанными тесемкой. Самое поразительное, что во время беготни, толкотни и прыжков ни у одной из них не размоталось свободно задрапированное платье, в которое они закутаны с головы до пят. Серьезность к ним приходит только после замужества. Тогда озорная девочка сразу превращается в преисполненную достоинства матрону.

Уже после короткого пребывания в этой стране поведение, допустим, идущей навстречу женщины позволяет безошибочно определить ее общественное положение. Мавританка будет замкнута, искусственна и восторженна, а сопровождающая ее прислуга, преимущественно более темного цвета кожи, держится свободнее и естественнее. Она с любопытством стреляет по сторонам быстрыми глазами и улыбается незнакомым. В свою очередь, «рабыни» в дальних районах страны, где еще действуют старые привычки, полны смирения и как бы робости, они не осмеливаются даже поднять глаза, если к ним обращаются. Гриотки начинают паясничать, как только заметят, что на них направлен взгляд постороннего. Примерно так же держат себя молодые жены ремесленников. Насмешки над собой и окружающими — ни что иное как прием самозащиты группы общества, которой пренебрегают, она как бы желает предупредить пренебрежение, с которым может столкнуться.

Женщины больших кочевников из глубины Сахары, чья жизнь проходит в постоянных переходах и опасностях, не могут позволить себе играть в прелестных бабочек, как это делают их сестры с юга и жительницы ксаров. Должно быть, именно поэтому они просты и естественны в общении и по этой причине очень симпатичны. Их положение в семье и обществе тоже отличается от положения женщин богатого юга. Тяжелые условия жизни вынуждают их наравне с мужчинами терпеть жажду и голод, бороться с песчаными бурями, а в недавнем прошлом и принимать участие, более или менее активное, в разбойничьих походах мужей. Это развило в женщинах бо́льшую свободу.