Прекращение гражданских войн, установление внутреннего мира в Римской державе, отсутствие внешней опасности, улучшение провинциального управле­ния — все это благотворным образом сказалось на экономическом развитии импе­рии в I—II вв. Первые века империи ознаменовались новыми достижениями в тех­нике, особенно, в железоделательном ремесле и строительстве. От наступления проч­ного мира в империи больше всего выиграла торговля; образовались новые торго­вые связи, в какой-то мере сложился единый средиземноморский рынок. Наивыс­шего расцвета достигает городская жизнь, появляется огромное количество новых городов, большинство из них становятся муниципиями со стройной системой уп­равления. Сельское хозяйство продолжает оставаться основой экономики Италии и провинций. При общих благоприятных показателях в сборе урожаев, рациональ­ном использовании земель намечаются симптомы кризиса самой системы произ­водства, показателем чего стали быстрое развитие колоната в I—II вв. Параллель­но с этим происходил процесс сокращения числа рабов и, в некотором роде, изме­нения отношения к ним.

 

Общая характеристика

Процессы, происходившие в области экономики и социальных отно­шений в первые два века империи, весьма сложны, и поэтому не легко поддаются истолкованию. Трудность их понимания главным образом за­ключается в их двойственности и противоречивости.

Империя принесла с собой относительный гражданский мир и значи­тельное ослабление внешней агрессии. Изменение провинциальной поли­тики привело к тому, что эксплуатация провинций приняла более органи­зованный и менее хищнический характер. Мало того, многие императоры, в особенности императоры из дома Антонинов, поощряли городское стро­ительство и заботились о развитии культурной жизни провинций. В числе положительных моментов, принесенных Империей, следует также отме­тить искоренение или, по крайней мере, значительное уменьшение пират­ства, дальнейшее развитие системы прекрасных дорог, введение единой имперской монеты.

Все эти факторы отразились благоприятным образом на многих сторо­нах жизни римского общества. Для империи первых двух столетий можно отметить рост техники (конечно, в ограниченных рамках рабовладельчес­кого способа производства), развитие ремесел, подъем экономической жизни многих провинций, развитие в них местного производства и мест­ной торговли, рост межобластного обмена, развитие торговли со страна­ми Востока и пр. Благосостояние высших классов в провинциях увеличи­вается, провинциальные города получают самоуправление и живут интен­сивной экономической и культурной жизнью. Некоторые старые города, захиревшие к концу Республики, вновь оживают. На рейнской и дунайс­кой границах, в Северной Африке, в Дакии появляется множество новых городских центров.

Однако рядом с этими положительными явлениями роста вниматель­ный наблюдатель заметит грозные симптомы упадка, скрывающиеся за кар­тиной внешнего процветания: хронический аграрный кризис Италии, важ­нейшего жизненного центра империи; сокращение количества рабов; упа­док производительности их труда и тщетные попытки рабовладельцев найти новые, более эффективные формы эксплуатации; обнищание широких масс населения Италии и провинций; усиление среди них паразитических тен­денций и нетрудовой психологии; истощение военных ресурсов империи и невозможность возврата к политике завоеваний. Нужно отметить при этом, что симптомы упадка были более серьезны, чем признаки роста, так как они относились к самым существенным сторонам жизни империи, харак­теризовали наиболее важные элементы производительных сил римского общества.

Мы видели, чем вызывались явления роста. Чем же были вызваны яв­ления упадка? Конечно, империя внесла некоторое улучшение в римскую систему в том смысле, что она придала ей более организованный харак­тер. Но эта система и при империи оставалась рабовладельческой, несмотря на некоторые признаки начинающейся деградации рабства: количество рабов стало уменьшаться, положение их несколько улучшилось; рядом с рабским трудом стали усиливаться другие формы эксплуатации; центра­лизованное латифундиальное хозяйство начало уступать место парцелляр­ному хозяйству рабов, посаженных на землю, и полусвободных арендато­ров-колонов. Но все это были количественные изменения, неспособные перейти в новое качество. Система в основном оставалась прежней, и в ней продолжали действовать все те факторы, которые с неизбежностью приводят к гибели всякую развитую систему рабства.

В течение столетий район Средиземного моря был ареной рабовладель­ческого хозяйства в его наиболее хищнической и жестокой римской фор­ме, истощавшей производительные силы. Правда, империя несколько смяг­чила старую республиканскую практику: провинции вздохнули свободнее и получили известную хозяйственную самостоятельность; императорская система сбора налогов была легче республиканских откупов; император­ские чиновники на первых порах меньше грабили провинции, чем респуб­ликанские магистраты. Но это в конце концов тоже были только количе­ственные изменения, которые не могли дать радикального улучшения. К тому же, имперская бюрократия очень скоро догнала и перегнала респуб­ликанских магистратов своей жадностью и подкупностью, а производи­тельные силы ведущих областей империи — Италии и Балканского полу­острова — были настолько подорваны многовековым господством рабства, что возрождение их стало невозможным на ряд столетий.

Таким образом, противоречивый и двойственный характер социаль­но-экономических явлений первых двух веков империи совершенно за­кономерен. Империя была государственной формой, пришедшей на сме­ну полисной системе эпохи классического рабства. Империя, как и ее предшественницы — эллинистические монархии, была территориальным государством, но государством весьма несовершенного типа. Не будучи национальным образованием, она, в сущности, являлась немногим боль­ше, чем конгломератом городов, областей и племен, стоявших на раз­личном экономическом и культурном уровне и объединенных военной диктатурой римских императоров. Империя многое сделала, чтобы спа­ять этот конгломерат в органическое целое. Но результаты были невели­ки. Прочное объединение римской державы было неосуществимо, пока экономической основой ее оставался рабовладельческий способ произ­водства, при котором невозможно существование широкого внутренне­го рынка. К тому же, империя являлась политической надстройкой над рабовладельческой системой Средиземноморья, уже клонившейся к упад­ку. Это обостряло все противоречия, свойственные рабовладельческому обществу.

 

Техника

При системе рабства техника производства может развиваться лишь в весьма ограниченных рамках. Из-за относительно низкого уровня обмена и значительной роли натурально-замкнутых отношений рынок рабовладель­ческого общества обладает небольшой емкостью. Спрос на товары невелик, и, следовательно, у производителя нет достаточных стимулов расширять и интенсифицировать свое производство. Если же такой стимул появляется в отдельных случаях, наличие дешевого и почти неограниченного (в период расцвета рабства) рынка рабов позволяет идти в сторону расширения (экстенсификации) производства посредством количественного увеличения рабочей силы, но делает невыгодным его интенсификацию путем примене­ния более усовершенствованных орудий и приемов труда. Кроме этого, улуч­шение техники упирается в крайне низкий уровень производительности раб­ского труда. Еще творец «Одиссеи» отметил эту черту:

Раб нерадив; не принудь господин повелением строгим К делу его, за работу он сам не возьмется охотой: Тягостный жребий печального рабства избрав человеку, Лучшую доблестей в нем половину Зевес истребляет.

Вот почему при рабовладельческой системе хозяйства орудия труда, как правило, весьма примитивны. Нецелесообразное потребление сырого материала и средств труда — «одно из тех обстоятельств, — пишет Маркс, — которые удорожают производство, основанное на рабстве. Рабочий, по меткому выражению древних, отличается здесь только как instrumentum vocale (одаренное речью орудие) от животного как instrumentum semivocale (одаренного голосом орудия) и от неодушевленного орудия труда как от instrumentum mutum (немого орудия). Но сам-то рабочий дает почувство­вать животному и орудию труда, что он не подобен им, что он человек. Дурно обращаясь с ними и con amore (со сладострастием) подвергая их порче, он достигает сознания своего отличия от них. Поэтому экономи­ческий принцип такого способа производства — применять только наибо­лее грубые, наиболее неуклюжие орудия труда, которые как раз вследствие своей грубости и неуклюжести труднее подвергаются порче» (Соч., т. 23, с. 208, прим. 17).

В частности, античность не знала применения в производстве машины, за исключением ее зародышевых форм.

Однако сказанное нуждается в известных ограничениях. Во-первых, и рабовладельцы системой поощрений могли добиваться довольно высокой производительности труда у отдельных групп рабов, преимущественно квалифицированных ремесленников. Во-вторых, застойность техники вы­ступала особенно ярко в периоды высшего развития рабовладельческой системы. В другие эпохи, когда с рабским трудом конкурировал труд сво­бодных ремесленников или развивались более смягченные формы эксплу­атации тех же рабов (например, отпуски их на оброк), техника производ­ства могла подниматься относительно высоко, хотя и оставалась в истори­чески ограниченных рамках.

Первые два века империи и были как раз той эпохой, когда техника достигла высшей точки развития в пределах своих античных форм. Импе­рия, завершая длительную историю Средиземноморья в древности, яви­лась наследницей всего предшествовавшего культурного развития. В част­ности, она усвоила и многие технические достижения эллинистической эпохи (подъемные механизмы, водяная мельница и проч.). Рост внутрен­ней и внешней торговли стимулировал развитие ремесленной техники. Интенсивное городское строительство предъявляло высокие требования к архитектуре и прикладной механике. Наконец, сокращение количества рабов и начавшийся упадок рабовладельческой системы хозяйства увели­чили удельный вес свободных и полусвободных форм труда.

Об относительно высоком уровне техники I—II вв. свидетельствуют преж­де всего ряд античных авторов. Витрувий пишет о подъемных сооружениях, где применялся составной блок (полиспаст), о водоподъемных механизмах (тимпанах), об измерительных приборах типа таксометров. Кассий Дион (68, 13) так описывает мост через Дунай, построенный Траяном:

«Траян построил каменный мост через Истр, по поводу которого не знаю, как достойным образом выразить восхищение перед этим императо­ром. Существуют и другие его замечательные сооружения, но это соору­жение их превосходит. Мост состоит из двадцати быков, сделанных из тесаных камней, высота их — сто пятьдесят футов, не считая фундамен­та, толщина — шестьдесят. Эти быки, расположенные друг от друга на расстоянии ста семидесяти футов, соединены арками. Как не изумляться расходам, затраченным на эту постройку? Как не изумляться способу, ка­ким каждый из быков был выстроен посреди многоводной реки, в изобилу­ющей водоворотами воде, на илистом грунте? Ведь невозможно же было изменить течение».

Из описаний Диодора (V, 35—38) и Плиния Старшего (XXXIII, 67— 78; XXXIV, 143—145) мы узнаем о сложной технике добывания серебра и золота, о применении в рудниках водоотливных механизмов, о плавиль­ных печах, о многочисленных сортах выплавляемого железа. Витрувий (X, 5) и Плиний (XVIII, 97) оставили описание водяной мельницы, появив­шейся, вероятно, впервые в Малой Азии при Митридате. В I в. н. э. водя­ная мельница медленно стала распространяться и на Западе (в Италии).

Даже сельскохозяйственная техника, как правило весьма застойная, обнаруживает с конца Республики известный прогресс. Плиний (XVIII, 172) пишет о колесном плуге, «недавно» изобретенном в Реции. Еще ин­тереснее описание Плинием сельскохозяйственной машины, напомина­ющей жнейку:

«В крупных поместьях Галлии по посевам провозят очень большие ящи­ки со вставленными по краю зубцами на двух колесах при помощи подъя­ремного скота, запрягаемого сзади: обрываемые колосья падают таким образом в ящик».

Следует отметить, что жнейка применялась не в Италии, где зерновые культуры были недостаточно развиты, и где, к тому же, в эпоху Империи наблюдался аграрный кризис, а в Галлии.

Свидетельства литературных источников подкрепляются огромным количеством археологических памятников, дошедших до нас от эпохи I—II вв. Римские сооружения поражают своими размерами и техническим совершенством. Достаточно напомнить об амфитеатре Флавиев (Колизее), вмещавшем не меньше 50 тыс. зрителей, о грандиозных римских акведу­ках (мостах с арками, на которых лежали водопроводные трубы), о три­умфальных арках императоров (Тиберия в Оранже, Тита в Риме), о знаме­нитой колонне Траяна высотой в 27 м и с полосой рельефов длиной в 200 м, о мавзолее Адриана (так называемый Замок св. Ангела) и о других пост­ройках. Римские мосты и шоссейные дороги были построены так доброт­но, что некоторыми из них до сих пор пользуются в Италии, Южной Фран­ции, Испании. К этому нужно прибавить многочисленные остатки плавиль­ных и обжигательных (керамических) печей, найденные археологами в разных частях империи, множество ремесленных мастерских, открытых в Помпеях, изображения производственных процессов на фресках и релье­фах и т. д. Наконец, само техническое совершенство предметов домашней утвари, обстановки, украшений, инструментов и т. п. говорит о высоком уровне ремесленной техники.

В эпоху Империи был открыт и широко применялся ряд новых техни­ческих приемов. Во второй половине I в. до н. э. сидонские мастера откры­ли способ изготовлять стекло посредством выдувания вместо старого при­ема формовки. Это дало возможность производить стекло более высокого качества и в большем количестве. В Галлии, по-видимому, в I в., были изо­бретены латунь (сплав меди с цинком) и способ лужения посуды оловом.

В крупных мастерских, в которых было занято по нескольку десятков ремесленников, до известной степени применялось техническое разделе­ние труда. В керамическом производстве отдельные процессы — лепка, обжиг, разрисовка — выполнялись специальными группами ремесленни­ков. В металлообрабатывающем производстве существовали формовщи­ки, кузнецы, полировщики и др. Аналогичную специализацию мы встре­чаем в булочных, в сукновальных и красильных мастерских. В отдельных случаях разделение труда принимало форму изготовления отдельных час­тей предмета в разных мастерских и даже в различных городах. Так, ме­таллические инкрустации для мебели, изготовляемой в Помпеях, достав­лялись из Капуи; изящные ножки для кушеток, на которых возлежали во время еды, привозили с Делоса. Канделябры составлялись из двух частей: нижняя производилась в Таренте, верхняя — в Эгине1. Августин2 дает це­лую теорию ремесленного разделения труда:

«Смешно, когда мы видим, что (римские боги), в силу разнообразных людских выдумок, представлены распределившими между собою занятия, подобно мелочным откупщикам налогов или подобно ремесленникам в квар­тале серебряных дел мастеров, где один сосудик, чтобы он вышел совер­шенным, проходит через руки многих мастеров, хотя его мог бы закончить один мастер, но превосходный. Впрочем, иначе, казалось, нельзя было посо­бить массе ремесленников, как только тем, что отдельные лица должны были изучать быстро и легко отдельные части производства, и таким образом исключалась необходимость, чтобы все медленно и с трудом до­стигали совершенства в производстве в его целом».

 

Ремесленное производство

Общей тенденцией развития производства в первые два века империи был рост его в провинциях (особенно в западных) и медленный упадок в Италии. Однако этот процесс был сложным и его нельзя упрощать.

В конце Республики ремесленное производство Италии в целом сто­яло на невысоком уровне. Гражданские войны, нарушавшие нормальный ход экономической жизни, спекулятивный характер римского капитала, ввоз ремесленных изделий из провинций задерживали развитие промыш­ленности. В некоторых отраслях италийское производство даже пошло назад по сравнению с ранними периодами. Так, например, были почти ис­черпаны знаменитые в древности медные рудники в Этрурии.

С другой стороны, I в. до н. э. был временем интенсивного строитель­ства. Награбленные в провинциях сокровища шли на постройку обществен­ных зданий и роскошных дворцов римских богачей. С эпохи Гракхов ши­рокий размах приобрело строительство дорожных путей. Ввоз искусных греческих мастеров содействовал оживлению некоторых отраслей ремес­ленного производства, в частности керамики и литья из бронзы. Центром последнего в I в. до н. э. стала Капуя, снабжавшая изделиями своего ре­месла (посуда, лампы) не только Италию, но даже Северную Европу. Эт­русский город Арреций, знакомый нам по войне с Ганнибалом, широко развил керамическое производство. Арретинская столовая посуда с рель­ефным орнаментом являлась очень хорошим подражанием особому типу греческой посуды, известной под названием самосской.

Ранняя империя (I в.) принесла с собой временный подъем италийско­го ремесла, вызванный известными нам общими причинами: прекращени­ем гражданских войн, относительной безопасностью путей сообщения, ро­стом внутренней и внешней торговли и проч. Арретинское керамическое производство и капуанская бронзовая промышленность достигли высшей точки своего развития. Сосуды, изготовленные в Арреции, встречаются в Марокко и Испании, на Рейне и в Британии и достигают восточных границ империи.

Рядом с этими старыми центрами производства начали подниматься новые. Более грубые сорта глиняных изделий (лампы и черепица) произ­водились в Северной Италии, в Аквилее и Мутине. Парма, Медиолан (Ми­лан), Патавий (Падуя) и Помпеи славились своими шерстяными изделия­ми. Города Кампании снабжали Италию дутой стеклянной посудой. Даже Рим, который раньше не был крупным производящим центром, начал раз­вивать некоторые специализированные отрасли производства.

Нам хорошо известно ремесленное производство Помпей в эпоху, не­посредственно предшествующую их гибели (79 г.). Среди найденных там вещей, большинство которых производилось на месте, встречаются гли­няные и бронзовые лампы (светильники), глиняная и бронзовая посуда, стеклянные и железные изделия, весы, хирургические инструменты и проч. Поражает большое количество ремесленных мастерских и лавок: они встре­чаются чуть ли не в каждом доме. Мы находим среди них сукновальные, ювелирные, каменотесные и парфюмерные заведения, булочные, обычно соединенные с мельницами, где рабочей силой служили животные или рабы, стекольные мастерские, кузницы и др.

Однако картина ремесленного процветания Италии меняется во II в. Подьем был явлением временным. Производительные силы полуострова оказались подорванными, и италийское ремесло не могло выдержать кон­куренции тех областей империи, которые теперь, в обстановке римского мира (pax Romana), вступили на путь интенсивного экономического раз­вития. С середины I в. арретинская керамика начала терять первое место на рынке, уступая его галльским изделиям. То же самое во II в. произошло с бронзовыми и стеклянными изделиями капуанских ремесленников: они вытеснялись аналогичной галльской продукцией.

В последний век Республики экономическое развитие восточных про­винций задерживалось грабительской политикой римлян, а также внешни­ми и внутренними войнами. Империя, как мы видели, внесла сюда значи­тельные улучшения. Еще при первых императорах начали оживать старые промышленные центры Восточного Средиземноморья и своей конкурен­цией ускорили хозяйственный упадок Италии. В Финикии и Египте стало расцветать новое стекольное производство. Тончайшие полушелковые тка­ни (с льняной основой), изготовляемые в Малой Азии, получили широкое распространение не только на Востоке.

В западных провинциях начала интенсивно развиваться металлургия. Хотя старые серебряные рудники на юге Испании сделались менее доход­ными вследствие истощения запасов металла, однако тем энергичнее стали разрабатываться тамошние свинцовые месторождения. На свинец появился огромный спрос с тех пор, как в городах Запада, по примеру Рима, начали употреблять его для изготовления водопроводных труб. На западном побе­режье Испании были открыты залежи олова, разработка которых сделала Пиренейский полуостров главным поставщиком этого ценного металла и оттеснила на задний план Британию с ее древнейшими оловянными место­рождениями. В Галлии стали известны новые залежи железа (Льеж). Интен­сивно велась разработка больших запасов металла в Норике и Иллирии.

В этот же период Ранней империи Галлия начала развивать свое соб­ственное керамическое и текстильное производство, выступив опасным кон­курентом Италии. Около середины I в. на рынках появилась галльская крас­ная глазурованная посуда, украшенная рельефами (terra sigillata). Будучи дешевле арретинской посуды, она стала успешно с ней конкурировать.

Однако только во II в. промышленное развитие провинций достигло своей высшей точки. Особенно крупных успехов добилась Галлия. Эта ог­ромная страна, богатая естественными производительными силами, была поздно завоевана Римом и поэтому сравнительно недолго подвергалась хищнической эксплуатации во время Республики. Галлия и прирейнские области становятся главной «мастерской Европы». Стекольное производ­ство, появившееся в I в. в Лугдуне (Лион), распространяется до Норман­дии и даже проникает в Южную Англию. Еще позднее центр стеклоделия переносится в Кельн (Colonia Agrippina). Галльские изделия из латуни с украшениями в туземном кельтском стиле вытесняют капуанскую бронзу с рынков Северной Европы. Полного расцвета достигает галльская кера­мика. С изделиями типа terra sigillata конкурирует черная лощеная посуда, изготовляемая в Бельгии. В Британии появляются местные подражания галльской керамике с украшениями в кельтском стиле (в Кольчестере). В области гельветов (Швейцария) г. Виндонисса (Виндиш) становится цент­ром производства терракотовых ламп.

Металлургия Запада продолжала развиваться. В Дакии были открыты новые богатые месторождения золота. В Британии разрабатывались зале­жи железа и свинца. Последний в слитках вывозился в Рим для изготовле­ния водопроводных труб.

Что касается организационных форм производства, то в целом оно про­должало оставаться мелкоремесленным. Обычно работал сам владелец мастерской, в большинстве случаев — вольноотпущенник, один или с не­большим числом рабов (1—2). В предприятиях среднего типа было занято 5—10 человек. Ремесленная мастерская (officina) часто служила одновре­менно и лавкой (taberna). Такую картину мы видим, например, в Помпеях. В некоторых отраслях производства, особенно в керамическом, встреча­лись мастерские, которые, по античным масштабам, могли быть названы крупными: они насчитывали по 100 человек ремесленников и чернорабо­чих. В строительном деле широко практиковалась система подряда. Под­рядчик-предприниматель набирал артель рабочих (в числе их могли быть свободные ремесленники и чернорабочие, а также рабы, отпущенные на оброк или принадлежавшие подрядчику) и заключал определенное согла­шение с заказчиком. В эпоху империи процент свободных рабочих в произ­водстве все увеличивался, особенно в провинциях. Однако в государствен­ных рудниках продолжал применяться несвободный труд преступников, присужденных судом к тяжелой работе в рудниках (damnatio ad metalla). Вольноотпущенники являлись или собственниками мастерских, или подряд­чиками, или управляющими в промышленных заведениях их патронов.

Положение свободных ремесленников и особенно наемных рабочих было тяжелым и с точки зрения оплаты их труда, и со стороны их правово­го положения. Дешевый рабский труд давил на труд свободных, снижая их заработную плату. Бесправное положение рабов отражалось и на их сво­бодных товарищах. Если самостоятельный мелкий ремесленник еще пользовался некоторым признанием в римском обществе, то юридическое положение свободного наемного рабочего немногим отличалось от поло­жения рабов.

 

Торговля

Рост местного производства на фоне общего улучшения положения провинций, развития транспорта, увеличения безопасности путей сооб­щения и проч. привел в эпоху Империи к значительному оживлению италийско-провинциальной и межпровинциальной торговли. В I в. стеклян­ные изделия из Финикии и Кампании вывозят в Лугдун, откуда они идут на Рейн и в Британию. Бронзовая утварь из Капуи с клеймом некоего Ципия Полибия, по-видимому, владельца крупной мастерской, встреча­ется на Черном море, в Западной Англии (Уэльсе) и в Шотландии. Арретинская керамика, как было указано выше, достигает Рейна, Британии, Испании, Марокко и проникает даже на Кавказ. Terra sigillata из Южной Галлии успешно конкурировала с арретинской посудой в западных про­винциях и в самой Италии. Терракотовые светильники, которые массами изготовлялись в Мутине, в керамическом заведении Фортиса, экспорти­ровались в Северную Африку. Вино и масло из областей Средиземного моря глубоко проникают на европейский континент. Рейн становится одной из важнейших торговых артерий.

Характерно, что товарами в этой межобластной торговле были не только предметы роскоши. Скромная кухонная посуда, черепица, простые све­тильники, дешевые сорта вина и масла фигурируют здесь наряду с тонкой арретинской посудой и изящными стеклянными изделиями.

Внешняя торговля Империи не уступала внутренней. По свидетель­ству Плиния Старшего, в его время римляне ежегодно покупали в Индии товаров не меньше чем на 55 млн сестерциев. Цены, по которым эти това­ры продавались в Риме, были в 100 раз дороже, чем цены на них в Индии. Общая же стоимость ежегодного римского импорта из Индии, Китая и Ара­вии достигала 100 млн сестерциев. Плиний выражает сожаление, что та­кие огромные суммы утекают из империи: «В такую цену обходятся нам роскошь и женщины!».

В развитии торговли с Индией решающую роль сыграло открытие в эпоху Августа или Тиберия неким Гиппалом, по-видимому, греком из Алек­сандрии, муссонов, устойчивых сезонных ветров. С помощью их можно было легко добираться из Красного моря в Индию и обратно. Сам Гиппал достиг устья Инда. После него были открыты пути в Центральную и Юж­ную Индию. При Клавдии и Нероне отдельные мореплаватели стали по­являться на о. Цейлоне и в Бенгальском заливе. Все это привело в конце I в. к установлению более или менее регулярных торговых сношений между областями Средиземного моря и Индией.

Предметами вывоза с Востока служили пряности (в особенности пе­рец), ароматические вещества, драгоценные камни и тонкие ткани (мус­лин из Индии).

Что касается сухопутных путей на Восток, то в эпоху Ранней империи едва ли можно говорить здесь о непосредственных торговых сношениях. Находки греческих тканей эпохи Августа в Монголии, вероятно, обязаны своим происхождением случайному обмену. Основные трансконтиненталь­ные пути от Евфрата на восток до Антиохии Маргианской (Мерва) и на юг к Персидскому заливу находились под ударом парфян и в любой момент могли быть закрыты, а путь от Мерва в Китай, по-видимому, в эту эпоху еще не был известен.

Такой же случайный характер носили торговые сношения вдоль вос­точного побережья Африки к югу от Красного моря. Только отдельные мореплаватели достигали Занзибара. Однако вывоз ладана из Сомали, ве­роятно, носил более регулярный характер. Внутренность африканского материка в эпоху Ранней империи была почти неизвестна. Караванная тор­говля в Триполитании оставалась в руках кочевников. Даже занятие рим­лянами Мавритании не привело к возобновлению старой карфагенской торговли вдоль западного берега Африки.

На северных границах империи (исключая Британию, куда италийские и галльские купцы начали проникать задолго до ее завоевания) в I в. по­явились первые торговые пути, которые основательно были освоены позд­нее. Экспедиции Друза и Тиберия на Северном море открыли морской путь с Нижнего Рейна в Германию и Скандинавию. Во времена Нерона один римский искатель приключений в поисках янтаря проник на южное побе­режье Балтики, отправившись из Карнунта на Среднем Дунае и затем спу­стившись по реке Вистуле (Висла). Находки капуанских бронзовых изде­лий в северных областях Европы говорят о том, что уже в эпоху Ранней империи какие-то меновые связи (может быть, и не непосредственные) су­ществовали между севером и югом европейского континента.

С конца I в. римская внешняя торговля достигает высшей точки своего развития. Прежде всего нужно отметить установление торговых отноше­ний с Китаем, связанное с деятельностью Ханьской династии. Императо­ры этой династии в последней трети I в. присоединили к своим владениям область р. Тарима и организовали два торговых пути на Запад: один в Мерв, другой в Бактру (Балх в Северном Афганистане). В этих пунктах грече­ские и сирийские купцы встречали китайские караваны. В китайских ис­точниках есть известие, что в 97 г. китайский посол прибыл в один из си­рийских городов (вероятно, в Антиохию) и вел переговоры с сирийским наместником об установлении торговых отношений. При Адриане и Ан­тонине отдельные греческие купцы достигали западных границ области Тарима. Здесь в песках пустыни найдены остатки китайских шелковых тка­ней и вышитых шерстяных материй из Сирии. В буддийских монастырях Тибета открыты фрески в греко-сирийском стиле, что говорит о пребыва­нии там греческих мастеров.

Морская торговля с Индией, основы которой были заложены еще в пре­дыдущий период, продолжала развиваться. В конце I в. н. э. греки проник­ли с западного побережья Индии в Пенджаб и Декан, а во II в. — в Бен­гальский залив. Один греческий торговец даже пересек Малайский полу­остров. В 166 г., по свидетельствам китайских источников, депутация греческих купцов, называвших себя послами императора Ан-Туна (Марка Аврелия Антонина), была принята императором Ханьской династии Хуанти в его столице Лояне. Греки вели переговоры об установлении правиль­ной морской торговли между Китаем и странами Средиземного моря.

Если попытки завязать постоянную торговлю с Китаем не дали проч­ных результатов, то торговые сношения с западным побережьем Индии приобрели во II в. более регулярный характер, чем раньше. Об этом го­ворит хотя бы тот факт, что при Домициане в Остии были построены специальные склады для перца с Малабарского берега. Цены на индий­ские товары значительно упали по сравнению с теми, которые были во времена Плиния Старшего. Торговый баланс Рима стал менее пассив­ным, чем в предыдущий период, так как за ввозимые предметы роскоши римляне начали платить продуктами собственного производства: медью, оловом, вином, стеклянными изделями и шерстяными тканями. Однако, несмотря на это, едва ли утечка благородных металлов из империи мог­ла полностью прекратиться.

Хотя исследование внутренних областей Африки в конце I в. и во II в. добилось некоторых успехов (проникновение в область Великих эквато­риальных озер, в Сахару и Судан), но едва ли эти эпизодические путеше­ствия могли оказать существенное влияние на африканскую торговлю. Воз­можно только некоторое увеличение вывоза слоновой кости.

Зато сильно выросла северная торговля Рима. Монеты Траяна и Адри­ана обнаружены на восточном берегу Ирландии. Те пути в Балтийское море и внутрь Германии, которые были открыты в I в., теперь приобрели серь­езное значение.

Один путь из устья Рейна шел вдоль берегов Голландии и Фрисландии. Этим путем можно было проникнуть внутрь Германии, поднимаясь вверх по течению одной из рек — Амизии (Эмс), Визургиса (Везер) или Альбиса (Эльба). Или можно было плыть вдоль берега Ютландского полуостро­ва в Данию и Скандинавию.

Другой путь начинался на Среднем Дунае. Следуя по р. Вистуле, вы­ходили на Балтийское побережье, откуда переправлялись в Швецию. Мно­гочисленные находки римских монет, преимущественно II в., в Силезии, Познани и на шведских островах свидетельствуют об относительно круп­ной роли, которую играл этот восточный торговый путь, связывавший Сре­диземноморье с севером Европы.

Средоточием римской внутренней и внешней торговли являлась сто­лица империи г. Рим. Не будучи производящим центром, он оставался и в эпоху Империи крупнейшим потребителем. Таким его делало огромное население и присутствие императорского двора. О величине римского им­порта говорят не только литературные источники (Страбон, Плиний, Марциал и др.), но и такие данные, как, например, размеры римской гавани Остии, лежавшей в устье Тибра. Реконструкция Остии, произведенная при Клавдии и Траяне, сделала из нее морской порт, доступный для самых боль­ших судов. Остатки крупных торговых складов говорят о том, что после Александрии Остия занимала в империи первое место по величине своих торговых оборотов. Предполагают, что население города было не менее 100 тыс. человек.

Мы видели, что в эпоху Республики количество купцов чисто римско­го происхождения было относительно невелико. Рост экономического зна­чения провинций и упадок италийского производства сделали это явление еще более заметным. Нет ничего удивительного, что в торговле с Восто­ком руководящая роль принадлежала грекам и сирийцам. Но и на Западе сирийцы занимали далеко не последнее место. Не редкость было встре­тить сирийского купца в Галлии, Британии или Дакии. Однако в западных провинциях и в Италии главную роль играли галльские купцы, что соот­ветствовало возросшему значению Галлии в экономике империи.

 

Денежно-ростовщический капитал

Вместе с падением республики кончилось царство ростовщического капитала. Как мы видели, Цезарь и Август положили начало уничтоже­нию откупной системы для сбора прямых налогов с провинций. Ко време­ни Адриана сбор косвенных налогов был отнят у римских компаний откупщиков и передан в руки местных сборщиков под контролем импера­торских прокураторов. Это нанесло сильный удар крупному денежно-рос­товщическому капиталу, так как исчезли главное поле его деятельности и основной источник доходов. Но, конечно, это отнюдь не означало исчез­новение денежно-ростовщического капитала вообще. Крупные торговцы и предприниматели-ремесленники в эпоху империи предъявляли немалый спрос на денежный капитал. Это оживляло деятельность ростовщиков и, в частности, аргентариев. В провинциях появились местные банкиры, тогда как раньше это были главным образом италики. Но ссудный процент те­перь значительно упал. Хозяйственная жизнь империи приняла более здо­ровый характер: уменьшились спекуляции, сократились колоссальные до­ходы римских богачей эпохи Поздней республики. Поэтому средний ссуд­ный процент понизился до 4—6 %.

Откупа не исчезли в римской империи. На откуп по-прежнему сдава­лись казенные торговые помещения и склады, сбор таможенных пошлин, производство общественных работ и построек, разработка государствен­ных (императорских) рудников, эксплуатация императорских поместий и проч. Но, как правило, эти откупа сдавались на местах, и откупные опера­ции в большинстве случаев не были крупными.

Точно так же, конечно, не исчезло и мелкое «бытовое» ростовщиче­ство. Крестьяне и рядовые ремесленники часто нуждались в ссудах день­гами или натурой. Естественно, что они прибегали не к услугам аргентария, а к помощи богатого соседа или мелкого ростовщика. Ниже мы увидим, какую роль сыграла задолженность крестьян в процессе их эконо­мического, а затем и политического закабаления.

 

Города и городская жизнь

Эпоха империи (особенно II в.) поражает нас необычайным расцве­том городской жизни. Никогда до этого Средиземноморье не знало тако­го количества культурных и благоустроенных городов. Да и позднее го­родская жизнь средиземноморских стран долго не могла достичь рим­ского уровня.

Высокого процветания достигли старые городские центры. В Италии население Рима, вероятно, составило 1 млн. человек. Два крупных порто­вых города — Путеолы (в Кампании) и Остия — долго боролись за первое место, пока, наконец, не победила Остия. Капуя в I в. являлась крупным центром ремесленного производства. В Северной Италии среди большого количества цветущих городов выделялись Патавий (Падуя) и Аквилея, вы­росшие на торговле с дунайскими областями. Пятьсот аквилейских граж­дан обладали всадническим цензом.

В восточной половине Средиземноморья Коринф, снова поднявший­ся из развалин, и старый малоазийский Эфес держали в своих руках тран­зитную торговлю с Финикией и Сирией. В Антиохии заканчивались су­хопутные караванные пути, ведущие из Внутренней Азии. Важным тран­зитным центром этой караванной торговли была сирийская Пальмира. Александрия, свободное население которой достигало 300 тыс. человек, получала огромные барыши от торговли с Аравией, Индией и Экватори­альной Африкой и снабжала египетским хлебом и тканями страны Сре­диземного моря.

В Северной Африке воскресший из пепла Карфаген и Утика служили главными центрами африканского экспорта.

Гадес (Кадикс) на юго-западном побережье Испании снабжал Рим сель­скохозяйственными продуктами из Южной Испании. По количеству граж­дан с всадническим цензом он не уступал Аквилее.

В Галлии крупными центрами западноевропейского ремесла и торгов­ли были Арелат (Арль) на Нижней Роне и особенно Лугдун (Лион). Кельн делил с последним место главного посредника в торговле между странами Средиземного моря и областями северных морей.

Даже в далекой Британии Лондиний (Лондон) вырос до размеров большо­го торгово-ремесленного поселения, насчитывавшего до 45 тыс. жителей.

Во II в. начало появляться много новых городских центров, образо­вавшихся вокруг постоянных римских военных лагерей на границах (глав­ным образом на рейнско-дунайской). Эти лагеря привлекали местных торговцев и ремесленников, которые селились вокруг них. В этих же по­селках часто оседали солдаты, вышедшие в отставку, вместе со своими семьями. Если прилагерный поселок достигал значительных размеров, он продолжал существовать и после того, как лагерь, давший ему жизнь, переводился в другое место. Поселок получал права колонии или муни­ципия.

Много таких новых городов было оформлено на Рейне и на Дунае им­ператорами из дома Флавиев и Антонинов. Среди них отметим Бонну (Бонн), Могунтиак (Майнц) и Аргенторат (Страсбург) на Рейне, Виндобону (Вена), Аквинк (Будапешт) и Сингидун (Белград) на Дунае.

Города Римской империи с точки зрения их политического устрой­ства были отличны от старых греко-римских полисов. Последние явля­лись городами-государствами, обладавшими полной политической само­стоятельностью. Империя принесла с собой окончательное крушение по­лисной системы и переход к территориальному государству. Однако, как указывалось выше, это государство было весьма несовершенным, сохра­нявшим ряд пережитков полисной организации. Одним из таких пере­житков являлся муниципальный строй италийских и многих провинци­альных городов.

Муниципии состояли из главного города и зависимых от него дере­вень и местечек. Правами муниципалов пользовались свободные урожен­цы данного муниципия (не иностранцы). Муниципалы делились на три сословия: декурионов, августалов и плебса. К первому, соответствовав­шему сенаторскому сословию в Риме, принадлежала местная знать: зем­левладельцы, крупные торговцы, отставные военные и пр. Августалы со­ответствовали римским всадникам и, как правило, состояли из вольноот­пущенников. К плебсу принадлежала остальная масса свободного насе­ления.

Политический строй муниципиев подражал римскому республикан­скому устройству. Органами управления были народное собрание (комиции), сенат (курия) и магистраты. Функции народного собрания, состояв­шего из всех граждан муниципия, сводились к выборам магистратов, воти­рованию петиций в сенат и утверждению его декретов. С конца II в. народные собрания исчезли, и их полномочия перешли к сенату.

Муниципальный сенат обычно состоял из 100 человек, избиравшихся из декурионов в возрасте не моложе 25 лет и обладавших цензом не мень­ше 100 тыс. сестерциев. В более старых городах греческого Востока рим­ляне сохраняли местные традиции; так, например, в советах Александрии и Антиохии было по несколько сот человек. Магистраты, выбиравшиеся ежегодно, состояли из двух высших должностных лиц, соответствовавших римским консулам (duoviri или duumviri), двух эдилов и двух квесторов. Раз в пять лет дуовиры производили перепись (ценз) и составляли список сенаторов. Тогда они принимали титул квинквенналов (duoviri quin quennales) или цензоров.

С конца I в. центральное правительство стало назначать в некоторые муниципии особых должностных лиц, городских кураторов для наблюде­ния за финансами. В дальнейшем кураторы появились во многих городах. Эта должность стала постоянной, и сфера ее компетенции расширилась. Таким путем правительство начало вмешиваться в местные дела.

Важным элементом городской жизни были коллегии (collegium, sodalicium). Возникнув еще в глубокой древности, они особенного развития достигли при Империи. Коллегиями назывались местные объединения лю­дей одной и той же профессии или союзы, ставившие перед собой какую-нибудь общую цель. В коллегию должно было входить не меньше 3 человек (tres faciunt collegium). Нам известны самые различные коллегии: купцов, ремесленников, судовладельцев, ветеранов, рыбаков, глашатаев и т. п. Су­ществовали чисто религиозные союзы и коллегии типа клубов. Были похо­ронные коллегии, или коллегии «маленьких людей» (collegia tenuiorum), ставившие целью устраивать своим членам приличные похороны.

С точки зрения юридической коллегии делились на дозволенные (collegia licita) и недозволенные (illicita). Первые были официально разрешены и со времен Империи являлись юридическими лицами, организация вторых пре­следовалась законом. В некоторые коллегии допускались и рабы с согла­сия их господ.

Члены союзов должны были делать взносы (единовременные и регу­лярные) в свою кассу, у коллегий были помещения, где устраивались со­брания, они имели свое имущество, выборных должностных лиц, свое зна­мя, свои праздники и уставы. У каждой коллегии имелся свой бог-покро­витель и патрон из числа влиятельных лиц.

Несмотря на то что многие коллегии носили религиозный или увесели­тельный характер, что в их жизни огромную роль играли празднества, по­пойки, похороны, поминки и проч., мы не должны упускать из виду их социально-политической основы. Часто под религиозной оболочкой кол­легии скрывалось политическое содержание. Не случайно расцвет колле­гий приходится на эпоху Империи, уничтожившей открытую политиче­скую жизнь. Мы знаем, какую роль играли коллегии в избирательной борь­бе в италийских и провинциальных муниципиях. Коллегии в своих избирательных воззваниях, начертанных на стенах, горячо рекомендова­ли кандидатов на ту или другую муниципальную должность, расхваливая их честность, щедрость и другие качества или требуя от них определен­ных затрат в пользу города. Участие коллегий засвидетельствовано во многих народных движениях эпохи империи.

Не следует также забывать, что коллегии давали форму объединения, полупрофессионального, полубытового, полурелигиозного, людям, у ко­торых не было иных форм связи. Полис распался, политическая жизнь замерла, общество атомизировалось, нивелирующий гнет империи все тя­желее давил на людей. Где же было укрыться «маленькому человеку»? Коллегия заменяла ему и семью, и государство, и политическую партию. В коллегии можно было отдохнуть от тяжести и скуки жизни, развлечься, отвести душу за веселой беседой, хоть изредка попить и поесть вволю. В коллегиях религиозного типа находило выход все растущее чувство не­удовлетворенности настоящим, тоски по неведомому, та жажда религиоз­ного, которая с огромной силой вспыхнула в эпоху империи и вызвала широкое распространение восточных культов, в том числе и христианства, скоро превратившегося в мировую религию.

Картина городской жизни империи была бы не полна, если бы мы не остановились на бытовой стороне как высших, так и низших слоев рим­ского общества. Начнем со столицы.

Хотя с установлением империи старая республиканская аристократия в значительной степени потеряла свое политическое влияние, в области быта и нравов картина жизни высшего римского общества в общем мало изменилась по сравнению с временами Поздней республики. А если и из­менилась, то скорее в худшую сторону. При Августе упадок политиче­ской жизни и наступление длительного гражданского мира создали обста­новку беспечного прожигания жизни. Мы видели выше, как Август пытал­ся бороться с распущенностью нравов, с падением семейных устоев, с развитием роскоши. Мы видели также, что борьба эта была малоудачной.

Наступление террористического режима при Тиберии изменило эту об­становку. Под ударами императорского террора погибли многие представи­тели старой аристократии. Аграрный кризис в Италии затронул и крупное землевладение. Немало богатых семей впало в долги еще в эпоху Августа и теперь стояло накануне разорения. Высшему обществу было не до развле­чений. Мрачный характер Тиберия и простота жизни его двора отнюдь не способствовали росту жизнерадостности среди высших классов.

Время Нерона принесло новые перемены. Хотя террор достиг при нем высшей точки, но двор своей распущенностью, изысканной роскошью, куль­том зрелищ служил примером для гибнущей старой знати, которая стара­лась забыться в вихре удовольствий. Это был поистине «пир во время чумы».

С гибелью последнего представителя дома Юлиев — Клавдиев этот тра­гический карнавал кончился навсегда. Старая аристократия почти целиком исчезла. На смену ей пришла новая знать из италийских и провинциальных муниципиев, более деловая, расчетливая и скромная. Скупой Веспасиан резко изменил весь образ жизни императорского двора, придал ему более скром­ный характер, который он сохранял и при последующих императорах.

Во II в., в эпоху Адриана, на высшее римское общество вновь стало усиливаться влияние греческой культуры и греческих мод. Так, по грече­скому обычаю, римляне начали увлекаться путешествиями. Сам импера­тор подавал этому пример своими бесконечными поездками по провинци­ям, в которых административные задачи переплетались с увлечениями туриста. Следуя императору, богатые провинциалы массами стекались в Рим знакомиться с его достопримечательностями, тогда как римляне с пу­теводителями в руках посещали Грецию, Египет и Малую Азию.

Греческая мода и пример императора послужили причиной возобнов­ления староримского обычая отпускать бороду. У Адриана на лице был глубокий шрам от раны, полученной им на охоте. Чтобы скрыть его, им­ператор стал носить бороду, а следом за ним это начало делать и высшее римское общество.

Более устойчивой была жизнь широких масс столичного населения. Переход к империи мало изменил их бытовые условия. По-прежнему Рим привлекал множество люмпен-пролетариев, влачивших жалкое полуголод­ное существование. Столица продолжала оставаться городом социальных контрастов. Империя, уничтожив народные собрания, лишила римскую бедноту одного из главных источников ее существования — продажи голосов на выборах. Но городские магистраты, этот пережиток республи­канского строя, считали своей обязанностью поддерживать республикан­ские традиции, устраивая для народа зрелища и угощения. Подкармлива­ние и развлечение люмпен-пролетариата оставалось политической необ­ходимостью. Сами императоры понимали эту необходимость, создав особых должностных лиц для организации зрелищ («прокураторы игр», procuratores ludorum, munerum). (Об алиментарной системе и об увеличе­нии раздач хлеба, вина и масла говорилось выше.)

Любимым развлечением римской толпы оставались представления ми­мов, травли зверей, гладиаторские игры и особенно состязания колесниц. Последние превратились у римлян в настоящую манию, после того как возничих стали одевать в одежды разного цвета. Так, среди зрителей по­явились «партии» «красных», «зеленых» и «голубых». Заключались пари и проигрывались огромные суммы; между партиями происходили иногда целые побоища. В Поздней империи цирковые партии стали даже суррога­тами политических партий. Любимые возничие и гладиаторы пользовались колоссальной популярностью: их портреты рисовали на стенах и на сосу­дах, женщины сходили по ним с ума.

Другим видом развлечений были купальные заведения (термы), кото­рые массами стали появляться в Риме с эпохи Августа. Праздные римляне проводили в этих своеобразных клубах целые дни. Адриану даже пришлось в интересах деловой жизни ограничить время открытия терм определен­ными часами.

Муниципии старались во всем подражать столице. Магистраты и августалы стремились превзойти друг друга в тратах на постройки и на раз­влечения для народа. Не было ни одного провинциального города, где бы отсутствовали общественные бани, театр или амфитеатр. Впрочем, крова­вые гладиаторские бои и травли зверей мало привились в восточной поло­вине Средиземноморья. Зато на Западе и в Северной Африке даже тузем­ные города, не говоря уже о римских колониях, следовали в этом отноше­нии дурному примеру столицы.

Процветание римских провинций в I—II вв. проявлялось во всех сфе­рах жизни, в том числе в оживлении городской жизни, росте числа городов, увеличении численности городского населения. Одновремен­но с этим города получали более стройную организацию, основой ко­торой являлся, как правило, муниципальный устав. Надписи импера­торской эпохи содержат большое количество подобных муниципаль­ных законов из разных концов империи. Вот, например, отрывки зако­на муниципия Сальпензы (Испания), изданного в эпоху Флавиев: «XXI... Те, кто, согласно этому закону, будут сделаны дуумвиром, эдилом, квестором, когда по истечении года сложат магистратуру, да будут римскими гражданами, с родителями и женами и детьми, которые, рожденные в законном браке, будут под властью отцов, а также с внуками и внучками, родившимися у сына, которые будут под властью отцов, с тем условием, чтобы не оказалось большего числа римских граждан, чем сколько, согласно этому закону, следу­ет избирать магистратов.

Рубрика

Пусть те, кто получает римское гражданство, остаются в распоря­жении, под рукой, во власти тех же (лиц)

XXII. Тот или та, которые, согласно этому закону, или по эдикту императора Цезаря Августа Веспасиана, или императора Тита Цеза­ря Августа, или императора Цезаря Августа Домициана, отца отече­ства, будет наделен или наделена римским гражданством, пусть пре­бывает он (или) она, которые, согласно этому закону, будут сделаны римскими гражданами, во власти, под рукой, в распоряжении у того, у кого надлежало бы (им) пребывать, если бы он или она не измени­ли гражданства, и да будет (у них) то же право избирать опекуна, которое они бы имели, если бы он или она происходили от римского гражданина и не изменяли гражданства.

Рубрика

О префекте императора Цезаря Домициана Августа XXIIII. Если декурионы, или конскрипты, или муниципала: этого му­ниципия от имени всего муниципия преподнесут императору Цеза­рю Домициану Августу, отцу отечества, звание дуумвира этого му­ниципия и император Цезарь Домициан Август, отец отечества, при­мет это звание дуумвира и прикажет кому-либо быть вместо себя префектом, да имеет этот префект то же право, как если бы его, со­гласно этому закону, следовало избрать единственным дуумвиром по судоговорению и он был бы, согласно этому закону, избран един­ственным дуумвиром по судоговорению.

Рубрика

О присяге дуумвиров, и эдилов, и квесторов

XXVI. Дуумвиры, которые в этом муниципии возглавляют суд, так­же эдилы в этом муниципии, также квесторы в этом муниципии — каждый из них в ближайшие пять дней после издания этого закона — и те дуумвиры, эдилы и квесторы, которые впоследствии будут из­браны на основании этого закона, — каждый из них в ближайшие пять дней, со дня, когда он приступил к обязанностям дуумвира, эдила, квестора, до того, как они будут считаться декурионами или конскриптами, — пусть поклянется перед собранием Юпитером, и божественным Августом, и божественным Клавдием, и божествен­ным Веспасианом Августом, и божественным Титом Августом и гением Домициана Августа, и богами Пенатами, что он честно бу­дет делать все то, что, по его мнению, вытекает из этого закона или из общего блага муниципия Флавии Сальпензы, и что он сознатель­но не сделает ничего в обход этого закона или (против) общего блага этого муниципия и, чему сможет воспрепятствовать, воспрепятству­ет; и что он не будет иметь иного совета и поступать по-иному и выносить решение (иначе), чем как, по его мнению, следует тому быть на основании этого закона или общего блага этого муници­пия. Тот, кто так не поклянется, да выплатит штраф в 10 000 сес­терциев муниципалам этого муниципия; и об этих деньгах и отно­сительно этих денег тот, кто из муниципия хочет или кому надле­жит, согласно этому закону, пусть начинает тяжбу, подает жалобу, преследует по суду.

Рубрика

Об интерцессии дуумвиров, и эдилов, и квесторов

XXVII. Те, кто будет дуумвиром, или эдилом, или квестором этого муниципия, да будет право и власть у этих дуумвиров принимать апелляцию друг на друга, если кто-нибудь одному из них или обоим подаст апелляцию на эдила (или) эдилов, квестора (или) квесторов, и (да будет право и власть) также у эдилов и у квесторов опротесто­вывать решения один другого в ближайшие три дня после того, как будет подана апелляция; и опротестовывать можно с тем, чтобы не было ничто сделано вопреки этому закону и чтобы каждый из них не апеллировал по одному и тому же делу более одного раза, и да не сделает кто-либо чего-либо вопреки интерцессии.

Рубрика

О рабах, имеющих быть отпущенными в присутствии дуумвира

XXVIII. Если какой-нибудь муниципал муниципия Флавии Сальпензы, который будет латином, в присутствии дуумвиров, которые будут возглавлять суд, своего раба или свою рабыню из рабства отпустит на свободу (и) прикажет быть свободным или свободной, то, если это не какой-нибудь опекаемый или не какая-нибудь девица, или женщина без опекуна-посредника приказывает быть свободным или свободной тому или той, кого отпускает, то тот, кто таким образом отпущен или получил приказание быть свободным, да будет свободным, и та, кото­рая таким образом отпущена или получила приказание быть свобод­ной, да будет свободна, вследствие чего они становятся и будут отпу­щенниками (и) свободными по полному латинскому праву; если та­ким образом отпустят на свободу кто-либо моложе 20 лет, то выносит решение о законности причины отпуска на волю то число декурионов, (при наличии) которого, согласно этому закону, выносятся и утверж­даются постановления» (Перевод дан по кн.: Хрестоматия по истории Древнего Рима. Под ред. С. Л. Утченко. М., 1962. С. 476—479). Большую роль в жизни городов играли всевозможные коллегии, каж­дая из которых имела свой устав. Многие из них сохранились в виде надписей. Вот, например, устав солеторговцев, найденный в Египте: «В седьмой год (правления) Тиберия Клавдия Цезаря Германика, императора, в 25-й день месяца Цезарея.

Нижепоименованные мужи, торговцы солью, проживающие в Тебтунисе, собравшись по общему решению, сочли нужным сделать одного из их числа магистратом и его же общественным наблюдате­лем и контролером на ближайший год, восьмой год (правления) Тиберия Клавдия Цезаря Августа Германика, и избрать на эту почет­ную должность Апинха, сына Орсевта, дабы этот Апинх в ближай­ший год исполнял все необходимое для общества вследствие зани­маемой им должности, и вместе продавать соль в вышеназванном селе Тебтунисе. А также голосованием избран Орсевт, чтобы он один продавал гипс в вышеназванном селе Тебтунисе и в ближайших се­лах, вследствие чего пусть он отсчитывает, кроме общественной ча­сти, находящейся под его наблюдением, еще другие 56 серебряных драхм. А также этот же Орсевт избран голосованием, чтобы вести дела с селом Керкесом, чтобы он один там продавал соль, вслед­ствие чего пусть равным образом отсчитывает, кроме вышеуказан­ной суммы, еще другие 8 серебряных драхм. Голосованием избран Гермий, именуемый также Беллом, сыном Гермия, чтобы он один торговал солью и гипсом в селе Тритоме, именуемом также Буколом, вследствие чего пусть он отсчитывает, кроме общественной ча­сти, находящейся под его наблюдением, еще другие 8 серебряных драхм. Кроме того, пусть он продает хорошую соль по 2,5 обола, худшую — по 2 обола и еще худшую — по 1,5 обола, пользуясь на­шими мерами или мерами общественных амбаров, если же кто-ни­будь будет продавать по меньшей цене, то он должен в виде штрафа внести в казну коллегии 8 серебряных драхм и столько же в государ­ственную казну. Если кто-нибудь из их числа будет уличен в том, что продал торговцу больше, чем статер соли, то в виде штрафа он должен внести 8 серебряных драхм и столько же в государственную казну. Если торговец будет намерен купить больше, чем на 4 драх­мы, то тогда обязательно ему будут продавать все сообща. Наконец, если кто-нибудь будет ввозить гипс, чтобы продавать его вне выше­названных сел, то он должен обязательно сложить его на складах Орсевта, сына Гермия, пока не заберет его, чтобы продавать в чужих местах. Кроме того, в 25-й день каждого месяца они будут пить одну амфору... Если в самом селе Тебтунисе, пусть будет оштрафован на одну драхму, если вне села — на 4 драхмы, если в метрополии — на 8 драхм. Если кто-нибудь не выполнит договора и не заплатит чего-либо, причитающегося государству, или из того, что оговорено выше, то названный Апинх имеет право наложить на него руку на рынке, или дома, или в поле и передать его страже» (Перевод дан по кн: Хрестоматия по истории Древнего Рима. Под ред. С. Л. Утченко. М., 1962. С. 406—407).

 

Сельское хозяйство. Развитие колоната

Сельское хозяйство продолжало оставаться основой экономики как Ита­лии, так и провинций. Если тем не менее мы говорим о нем в конце нашего очерка, посвященного анализу социально-экономических явлений эпохи Империи, то лишь потому, что в области аграрных отношений по преиму­ществу выступали симптомы кризиса рабовладельческой системы хозяйства.

В Италии массовые земельные конфискации конца Республики в пользу солдат могли привести к некоторому ослаблению крупного землевладе­ния. Однако это явление не следует преувеличивать. Далеко не все вете­раны действительно возвращались к земледелию. Многие из них, отвык­нув от сельского хозяйства и деревенской жизни, предпочитали оставлять свои участки в руках старых собственников, довольствуясь получением с них арендной платы. Кроме этого, новые собственники часто продавали свои участки либо старым владельцам, либо богатым горожанам, стремив­шимся вложить свои сбережения в землю. Таким образом, к началу Импе­рии фактическое положение вещей мало изменилось.

Но если даже земельные пертурбации I в. до н. э. и привели к временно­му ослаблению латифундиального хозяйства и усилению среднего и мелко­го землевладения, то очень скоро процесс концентрации земли снова вы­двинул на первое место крупное хозяйство и крупные земельные владения. Во всяком случае, уже в середине I в. н. э. литературные источники снова говорят о латифундиях и о том, какую угрозу они несут Италии. Таково известное свидетельство Плиния Старшего: «Говоря по правде, латифун­дии погубили Италию, а также и провинции». Петроний в «Сатириконе» (см. гл. IX) рисует фигуру вольноотпущенника Тримальхиона, который был так богат, что его владения «птице не облететь, зверю не обежать». У него было столько рабов, что едва ли и десятая часть их знала в лицо своего хозя­ина. Конечно, Тримальхион — карикатура, и его богатства в огромной сте­пени преувеличены. Но если в художественной литературе мог появиться такой образ, то, очевидно, в основе его лежали какие-то реальные факты.

Большую ценность для суждения о сельском хозяйстве Италии середи­ны I в. представляет сочинение Колумеллы «О сельском хозяйстве» (эпо­ха Нерона). В предисловии он пишет:

«Я слышу, как часто у нас первые люди в государстве обвиняют то землю в бесплодии, то климат в давней и губительной для урожаев нерав­номерности. Некоторые даже как бы смягчают эти жалобы ссылкой на определенный закон; земля, по их мнению, усталая и истощенная роскош­ными урожаями старых времен, не в силах с прежней щедростью достав­лять людям пропитание. Я уверен... что эти причины далеко отстоят от истины... Я думаю поэтому, что дело не в небесном гневе, а скорее в нашей собственной вине. Мы отдаем сельское хозяйство, как палачу на расправу, самому негодному из рабов, а при наших предках им занимались наилучшие люди и наилучшим образом».

Этот отрывок представляет интерес в двух отношениях: во-первых, в нем содержится прямое указание на кризис, который переживало в I в. сельское хозяйство Италии; во-вторых, Колумелла указывает и на его при­чину, считая таковой рабство. В другом месте своего произведения (I, 7) он объясняет, почему не выгодна обработка полей рабским трудом:

«Рабы дают за деньги господский скот для работы на стороне, пасут и рабочий и остальной скот плохо, дурно пашут землю; показывают при посеве гораздо больший против настоящего расход семян; они не заботят­ся о том, чтобы семена, брошенные в землю, дали богатый урожай; а свезя его на гумно, они даже уменьшают его количество во время молотьбы либо утайкой его части, либо небрежной работой. Ибо они и сами крадут зерно, и от других воров плохо его оберегают. Наконец, при уборке зерна в амбар они неправильно показывают его количество в счетной записи. Та­ким образом, как управляющий, так и рабы мошенничают, а поле прихо­дит в негодное состояние. Поэтому, как я уже сказал, такое имение, кото­рое лишено частого присутствия владельца, необходимо сдавать в аренду».

В связи с этим Колумелла уделяет много внимания колонам, мелким свободным арендаторам земли. Это место (I, 7) очень важно, так как из него мы узнаем, каково было положение колонов в середине I в.:

«Владелец имения должен прилагать тщательную заботу ко всем про­чим статьям имения, в особенности же к находящимся в нем людям. Эти последние распадаются на два разряда: на колонов и рабов, незакованных и закованных. К колонам он должен относиться снисходительно и стараться идти им навстречу в их нуждах; он должен быть более требо­вательным к их работе, нежели к платежам... Но и господин не должен слишком настаивать на своем праве и обязательствах, наложенных на колона, как, например, на точном соблюдении сроков платежей, достав­ке дров и прочих мелких обязанностях колона... Также и Луций Волузий, бывший консул, человек чрезвычайно богатый, еще на моей памяти утверждал, что то поместье находится в самых счастливых условиях, при котором имеются колоны, издавна живущие в этой местности, как бы по наследству перешедшие к владельцу и связанные с ним близкими отно­шениями с самого рождения».

Сравнивая с Колумеллой в этом вопросе более ранних аграрных писа­телей Катона и Варрона, мы нигде не найдем у них, чтобы сдача земли мелкими участками в аренду играла сколько-нибудь заметную роль в хо­зяйстве. Очевидно, к эпохе Колумеллы состояние рабочей силы в Италии изменилось. Сокращение внешних войн должно было отразиться на коли­честве рабов. Рабский труд стал дороже, а это заставило обратить внима­ние на его низкую производительность и попытаться найти ему замену.

Однако и сдача в аренду не могла радикально улучшить положение дел. Сам Колумелла признается, что труд колонов в сущности немногим отли­чается от труда рабов:

«Однако если климат и почва удовлетворительны, то личное хозяйни­чанье владельца всегда принесет больше дохода, чем сдача в аренду коло­нам; даже хозяйство через посредство вилика дает больший результат, при условии, конечно, что вилик не окажется небрежным и алчным рабом... Однако в имениях отдаленных, которые владелец не может навещать час­то, обработку всякого поля предпочтительнее поручать свободным коло­нам, чем рабу-вилику; это правило в особенности относится к полям, засе­янным хлебом, которым колон может гораздо меньше принести вреда, чем виноградникам или садовым насаждениям; рабы же и этим полям прино­сят величайший вред».

Это чрезвычайно ценное признание. Оно говорит о том, что система рабства настолько подорвала производительные силы Италии, привела рабочую силу к такой деградации, что свободный труд уже не мог спасти положения. Непривычка к систематическому производительному труду, паразитическая нетрудовая психология, экономическая маломощность мел­ких земельных собственников, их текучесть делали труд колонов крайне недостаточным эквивалентом труда рабов. Само собой разумеется, что переход к свободному наемному труду в сколько-нибудь широких разме­рах был совершенно невозможен в условиях рабства вообще и в обстанов­ке первого века Империи в частности. Спорадическое применение наем­ного труда в последние столетия Республики теперь становилось все более редким, ибо последние остатки наемных рабочих неуклонно дегра­дировали в сторону люмпен-пролетариата.

Таким образом, в I в., судя по литературным источникам, Италия пере­живала аграрный кризис. О кризисе говорит и аграрная политика импера­торов, начиная с Тиберия и кончая Нервой. Конечно, кризисные явления не выступали еще вполне отчетливо и равномерно на всем протяжении I в. и захватывали не все хозяйство. Рядом с ними можно констатировать та­кие факты, как хорошее, в общем и целом, состояние италийского виноде­лия и маслоделия (оливководства). Колумелла считал, что лучшим вложе­нием денежного капитала является виноградник. Растущий спрос столи­цы на вино и масло не смог быть полностью удовлетворен импортом из провинций. Тонкие сорта виноградных вин и оливкового масла, конкури­ровавшие с лучшими греческими сортами, доставляла Италия, в частно­сти Кампания и Лаций. Торговля с дунайскими областями стимулировала виноделие в долине р. По.

Большую роль в упадке сельского хозяйства Италии, в частности зер­новых культур, помимо указанных выше общих причин, играла конкурен­ция некоторых провинций, где труд был более дешев, а почва еще сохра­няла свое плодородие. Правда, Сицилия, которая в республиканскую эпо­ху была житницей Италии, теперь потеряла свое значение. Даже ее необычайное плодородие не могло выдержать интенсивного применения рабского труда в течение столетий. Результатом явилось крайнее истоще­ние почвы. Вдобавок к этому два больших восстания рабов сильно подо­рвали рабовладельческое хозяйство. Место Сицилии заняли Египет и Се­верная Африка.

Август, захватив Египет и превратив его в свое личное владение, много сделал для поднятия египетского земледелия, пришедшего в упадок при последних Птолемеях. Была улучшена ирригационная система и увеличе­на площадь обрабатываемой земли. Под римским управлением Египет стал главным поставщиком зерна (пшеницы) для Италии. Система эксплуата­ции осталась прежней. Основную массу непосредственных производите­лей составляло, как и при Птолемеях, туземное крестьянство, которое при­нудительно должно было «арендовать» императорскую землю за уплату значительной части урожая.

В Северной Африке (Тунисе) интенсивная римская колонизация при Цезаре и Августе создала большое количество средних и мелких земель­ных собственников. Но и там в середине I в. существовали крупные поместья римских богачей, о чем говорит Плиний Старший: «Половина Африки принадлежала шестерым владельцам к тому времени, когда им­ператор Нерон казнил этих последних». Этот акт переменил титул соб­ственности, но не изменил характера землевладения: крупные частные имения превратились в такие же крупные императорские сальтусы. Тем не менее в Северной Африке, по-видимому, преобладал тип среднего по­местья, принадлежавшего римскому собственнику и обрабатывавшегося частью рабами, главным же образом колонами из местного населения. Плодородные речные долины Туниса и Алжира, наряду с Египтом, стали главными поставщиками пшеницы в Италию. В более сухих районах этих областей успешно культивировалось оливковое дерево. Земледелие Се­верной Африки было обязано своими успехами прекрасной системе ис­кусственного орошения.

Южная Галлия была главным провинциальным центром виноградар­ства. Восточное и южное побережья Испании также производили вино для вывоза, хотя там особенное распространение получило разведение оливы.

Для провинциального земледелия I в. империи характерен относительно меньший удельный вес рабского труда по сравнению с Италией и преоблада­ние различных форм свободной и полусвободной аренды (особенно на Восто­ке). Явления аграрного кризиса выступают там позднее, чем в Италии.

Во II в. политика Антонинов свидетельствует о попытках борьбы с уси­ливающимся кризисом в Италии. Возможно, что алиментарная система и связанная с ней организация дешевого кредита принесли некоторое облег­чение мелким землевладельцам. Но эти меры являлись паллиативом, не способным остановить процессы неуклонной экономической и социаль­ной деградации италийского крестьянства.

Для характеристики состояния земледелия и положения колонов в конце I и начале II в. драгоценным материалом служат письма Плиния Младше­го. Он был крупным землевладельцем, имевшим несколько поместий в разных частях Италии. Заботливый хозяин, Плиний встревожен рядом зло­вещих симптомов. Цены на землю в Италии сильно упали, очевидно, в результате длительного аграрного кризиса. Купить имение не представля­ет большого труда. Но найти рабочие руки является весьма сложной про­блемой. Рабов для обработки земли недостаточно, и приходится сдавать ее в аренду колонам. Однако отыскать подходящих съемщиков чрезвычай­но трудно. Большинство их маломощно. Они принуждены брать ссуды у владельцев земли под залог своего инвентаря. Продажа этого залога кре­дитором временно погашает долг, но зато совершенно разоряет колона. Возрастающая с каждым годом задолженность колонов лишает их бодро­сти и уверенности в завтрашнем дне. Они впадают в отчаяние и перестают заботиться о выплате своих долгов. Производительность их труда падает, они не щадят инвентаря и расхищают урожай, считая, что для себя им все равно нечего беречь.

Какой же отсюда выход? Плиний думает, что единственным спасением является отказ от денежной аренды и переход на аренду из части урожая.

Такова картина дальнейшей эволюции аграрных отношений Италии, нарисованная внимательным наблюдателем, не теоретиком, но хозяином-практиком, хорошо знавшим италийские условия. По сравнению с време­нем Колумеллы, мы находим значительное ухудшение. Те явления, кото­рые в середине I в. только намечались, теперь получили дальнейшее раз­витие: доходность сельского хозяйства падает, количество рабочих рук уменьшается, население нищает. Колоны все больше попадают в экономи­ческую зависимость от владельцев земли. Эта зависимость еще не перера­стает в закабаление как массовое явление. Но, очевидно, до этого оставал­ся только один шаг.

Развитие колоната во II в. особенно ясно можно проследить в импера­торских поместьях (сальтусах). Они существовали главным образом в про­винциях. Крупные императорские владения образовались, с одной сторо­ны, благодаря экономическим причинам (концентрации земли), с другой же стороны и преимущественно — в силу политических моментов. Кон­фискации эпохи террористического режима заложили основу огромных земельных богатств римских принцепсов. Эта основа в дальнейшем была расширена путем покупки, дарения, наследования, освоения новых земель и т. д. Императоры проводили здесь сознательную политику укрепления своей хозяйственной мощи и независимости. К эпохе Антонинов импера­торский домен получил стройную организацию путем издания особых ус­тавов (leges), которыми определялся порядок управления сальтусами и внутренние отношения лиц, находившихся на их территории.

Группы императорских имений объединялись в особые округа. В адми­нистративном отношении они были совершенно независимы от муниципи­ев. Во главе каждого округа стоял прокуратор, а каждый сальтус сдавался на откуп главному съемщику (кондуктору). Последний либо обрабатывал землю сам, руками своих рабов, либо сдавал ее в аренду колонам (субарен­да). Чаще всего встречалась комбинация той и другой формы. Отношения между кондуктором и колонами регламентировались уставом. Как прави­ло, колон должен был уплачивать от 1/4 до 1/3 урожая и, кроме того, отраба­тывать по 6 дней в году в пользу съемщика или владельца земли.

Документы конца II в. говорят об ухудшении положения колонов в им­ператорских сальтусах. Такова, например, жалоба колонов Бурунитанского сальтуса императору Коммоду (180—192 гг.). Колоны слезно жалу­ются на притеснения кондуктора, который нарушает устав, произвольно увеличивает платежи и отработки, прибегает к насилиям и т. п.

Проживавшие в императорских и частновладельческих имениях коло­ны во II в. юридически были еще свободны. По окончании срока аренды (обычно пятилетней) они могли оставить поместье. Но эта возможность в большинстве случаев являлась призрачной. Фактически колоны были свя­заны недоимками и долгами и до их уплаты не могли прекращать аренды. Их зависимость от собственника земли или от кондуктора увеличивалась еще тем обстоятельством, что в большинстве случаев у мелких арендато­ров не было своего инвентаря и рабочего скота, и они принуждены были брать это у хозяев. Таким образом, фактически колоны оказывались при­крепленными к поместью, делались его неотъемлемой частью. Если име­ние переходило к другому собственнику, оно передавалось вместе с ин­вентарем, рабами и долгами колонов.

 

Эволюция рабства

Колонат был своеобразной формой эксплуатации в сельском хозяйстве, идущей на смену «чистому» рабству, и хотя последнее в первые два века Империи еще продолжало играть довольно значительную роль, однако показателем его прогрессирующего упадка было изменение положения рабов, которое хорошо можно проследить по источникам.

Во времена Катона, в эпоху максимального развития рабства, когда рабы в Италии стоили очень дешево, на здоровье раба не обращали ника­кого внимания. Катон дает много советов, как ухаживать за рабочим ско­том, как лечить волов, о лечении же рабов мы не найдем у него ни слова. Больных или старых рабов он рекомендует продавать.

Столетие спустя, при Варроне, рабы все еще продолжают считаться «говорящими орудиями». Однако Варрон уже начинает проявлять неко­торую заботу о размножении рабов и о том, как стимулировать их труд мерами поощрения.

Колумелла идет еще дальше в этом направлении. Помещения для ра­бов он советует устраивать как можно лучше в санитарном отношении. Он неоднократно подчеркивает, что владелец должен проявлять величай­шую заботу о находящихся в имении людях, в том числе и о рабах. Подня­тие производительности труда в I в. н. э. становится центральной пробле­мой. Колумелла уделяет много внимания вопросу о том, как заинтересо­вать рабов в их подневольном труде:

«В отношении рабов следует придерживаться следующих правил, в со­блюдении которых я никогда не раскаивался: с рабами, приставленными к сельским работам, отличающимися хорошим поведением, я разговариваю чаще и непринужденнее, чем с рабами, занятыми личным услужением; видя, что ласковое обращение господина позволяет им легче переносить их не­прерывный труд, я иногда шучу с ними и допускаю шутки с их стороны. Часто даже я советуюсь с ними, как бы с людьми более опытными, насчет новых работ, и таким путем узнаю характер каждого и степень сообразительности».

Чтобы повысить рождаемость рабов, Колумелла допускает ряд льгот по отношению к многодетным рабыням:

«Тех из рабынь, которые отличаются большей плодовитостью и которым приличествует некоторое отличие ради их потомства, мы освобождаем от работ, а иногда и отпускаем их на свободу, если они являются матерями многих детей. В самом деле, какая имеет трех детей, той дается право на освобождение от работ, какая же имеет больше, той дается свобода» (I, 19).

Некоторое улучшение положения рабов в эпоху империи проявля­лось также в росте пекулия и вольноотпущенничества. Пекулием (peculium — от pecus — скот) в Риме называли то имущество, которое глава семьи (pater familias) условно передавал в собственность лицам, находив­шимся под его властью: сыновьям, вольноотпущенникам или рабам. Во времена Республики рабовладельцы, особенно из сенаторского сословия, широко использовали право пекулия для организации разного рода пред­приятий: торговых, ремесленных и др. Зависимые лица вели эти предпри­ятия самостоятельно, уплачивая господину определенный оброк.

Пекулий был выгоден в первую очередь рабовладельцам, так как давал им возможность, избавившись от непосредственных хозяйственных забот и переложив их на плечи вольноотпущенников и рабов, стимулировать труд последних, расширять свое хозяйство и поднимать его доходность. Но пекулий представлял известные выгоды и рабам, так как давал им некото­рую относительную самостоятельность. Рабы с помощью пекулия могли сделать личные сбережения и, выкупившись у своего господина, перейти в сословие вольноотпущенников.

При империи практика пекулия получила широкое развитие в связи с начавшимся кризисом рабовладения. Наряду с колонатом расширение пекулия являлось попыткой поднять рабовладельческое хозяйство на более высокую ступень. На правах пекулия рабам передаются теперь пре­имущественно земельные участки. Таким образом, рабы, посаженные на землю и переведенные на оброк, превращаются как бы в колонов (псев­доколоны).

Мы уже не раз говорили об огромном росте вольноотпущенничества, начиная с конца Республики. Непосредственной причиной этого была ги­бель старой аристократии. Но в то же время здесь проявлялись более глу­бокие процессы распада всей рабовладельческой системы. Рабы станови­лись непроизводительной обузой хозяйства. Переводя их в разряд вольно­отпущенников, рабовладельцы могли целесообразнее использовать их труд и хозяйственную инициативу. Колонат, пекулий и вольноотпущенничество в эпоху империи были явлениями одного порядка. Они преследовали цель создать в рамках существующих рабовладельческих отношений более смяг­ченную, а следовательно, более рациональную форму эксплуатации. Од­нако пока система рабства сохранялась в своих основных чертах, все эти попытки оставались паллиативами, не способными принести коренное улучшение.

Эволюция рабства в сторону его смягчения выступает также в улучше­нии правового положения рабов. С империи начинаются попытки законо­дательным путем ограничить произвол рабовладельцев и устранить наи­более уродливые формы рабства. Это законодательство открывает импе­ратор Клавдий. Мы читаем в его биографии:

«Тех больных или слабых рабов, которых господа отправляют на о-в Эскулапа, не желая их лечить, постановил считать свободными; они мо­гут не возвращаться к господам, если выздоровят. Кто убьет больного или слабого раба вместо того, чтобы отправить его на остров, отвечает как за убийство».

При Нероне по закону Петрония было запрещено посылать рабов на борьбу с дикими зверями без судебного решения магистрата.

Адриан «запретил господам убивать рабов и приказал, чтобы их осуж­дали по суду, если они того заслуживают; также запретил без достаточ­ного основания продавать рабов в гладиаторы, а рабынь — в публичный дом».

При Антонине Пии беспричинное убийство своего раба было прирав­нено к убийству чужого. Рескриптом на имя одного провинциального на­местника император разъяснил, что в тех случаях, когда чрезмерная жес­токость господина заставляет рабов искать убежища у статуи императора, то по расследовании дела рабов не следует возвращать к господину.

В римском праве получает распространение взгляд, что хотя рабство и является узаконенным социальным институтом, однако оно противоречит природе.

«С точки зрения гражданского права, — пишет Ульпиан, — рабы счи­таются ничем. Однако не так по естественному праву. С точки зрения последнего все люди равны».

Рабство на протяжении всей истории Рима было его неотъемлемой частью. Рабство проникло во все сферы жизни римлянина. Для боль­шинства раб был не человеком, а говорящим орудием труда. Отсюда и соответственное отношение к нему. Однако по различным причинам в эпоху империи отношение к рабам изменяется. Этому способство­вали чувство собственного самосохранения, диктовавшее более гу­манное обращение с рабами, рост цен на рабов в связи с уменьшением притока новых рабов, а также развитие философских учений, отста­ивающих, что раб — это прежде всего человек. Первостепенная роль в этом принадлежит учению Луция Аннея Сенеки (4 г. до н. э. — 65 г. н. э.) — философа-моралиста, развивавшего концепции римских стоиков. В так называемых «Нравственных письмах», адресованных некоему Луцилию, он пишет: «Я с радостью узнаю от приезжающих из твоих мест, что ты обходишься со своими рабами как с близкими. Так и подобает при твоем уме и образованности. Они рабы? Нет, люди. Они рабы? Нет, твои соседи по дому. Они рабы? Нет, твои смиренные друзья. Они рабы? Нет, твои товарищи по рабству, если ты вспом­нишь, что и над тобой, и над ними одинакова власть фортуны. Мне смешны те, кто гнушается сесть за стол с рабом — и почему? Только потому, что спесивая привычка окружила обедающего хозя­ина толпой стоящих рабов! Он ест больше, чем может, в непомерной жадности отягощает раздутый живот, до того отвыкший от своего дела, что ему труднее освободиться от еды, чем вместить ее. А не­счастным рабам нельзя раскрыть рот, даже чтобы сказать слово. Роз­га укрощает малейший шепот, даже случайно кашлянувший, чих­нувший, икнувший не избавлен от порки: страданьем искупается малейшее нарушение тишины. Так и простаивают они целыми ноча­ми, молча и не евши. Из-за этого и говорят о хозяевах те, кому при хозяевах говорить запрещается. Зато другие, кому можно перемол­виться словом не только при хозяине, но и с ним самим, кому не затыкали рта, готовы бывали за хозяина подставить голову под меч, принять на себя близкую опасность. За столом они говорили, под пыткой молчали. Часто повторяют бесстыдную пословицу: «Сколько рабов, столько врагов». Они нам не враги — мы сами делаем их врагами. Я не говорю о жестокости и бесчеловечности, — но мы и так обращаемся с ними не как с людьми, а как со скотами. Мы возлежим за столом, а один из них подтирает плевки, другой, согнувшись, собирает оброненные пья­ными объедки, третий разрезает дорогую птицу и уверенными движе­ниями умелых рук членит на доли то грудку, то гузку... А этот — виночерпий в женском уборе — воюет с возрастом, не имеет права выйти из отрочества, снова в него загоняемый; годный уже в солдаты, он гладок, так как стирает все волоски пемзой или вовсе выщипывает их; он не спит целыми ночами, деля их между пьянством и похотью хозяина, в спальне — мужчина, в столовой — мальчик. А тот несчаст­ный, назначенный цензором над гостями, стоит и высматривает, кто лестью и невоздержностью в речах или в еде заслужит приглашение на завтра. Вспомни о тех, на ком лежит закупка снеди, кто до тонкости знает хозяйский вкус: какая еда раздразнит его запахом, какая понра­вится на вид, какая своей новизной пробудит убитый тошнотой голод, на что он, пресытившись, не может смотреть и чего ему сегодня хо­чется. И с ними он не в силах пообедать, считая, что унизит свое вели­чие, если сядет за стол с рабом...

Изволь-ка подумать: разве он, кого ты зовешь своим рабом, не родил­ся от того же семени, не ходит под тем же небом, не дышит, как ты, не живет, как ты, не умирает, как ты? Равным образом и ты мог бы видеть его свободнорожденным, и он тебя — рабом... Я не хочу заниматься этим чересчур обширным предметом и рассуждать насчет обращения с рабами, с которыми мы так надменны, жестоки и сварливы. Но вот общая суть моих советов: обходись со стоящими ниже так, как ты хо­тел бы, чтобы с тобою обходились стоящие выше. Вспомнив, как мно­го власти дано тебе над рабом, вспомни, что столько же власти над тобою у твоего господина. — «Но надо мною господина нет!» — Ты еще молод; а там глядишь, и будет... Будь милосерден с рабом, будь приветлив, допусти его к себе и собеседником, и советчиком, и сотра­пезником. — Тут и закричат мне все наши привередники: «Да ведь это самое унизительное, самое позорное!» — А я тут же поймаю их с по­личным, когда они целуют руку чужому рабу. И разве вы не видите, как наши предки старались избавить хозяев — от ненависти, рабов — от поношения? Хозяина они называли отцом семейства, рабов (это до сих пор удержалось в мимах) — домочодцами. Ими был установлен праздничный день — не единственный, когда хозяева садились за стол с рабами, но такой, что садились непременно, и еще оказывали им в доме всякие почести, позволяли судить да рядить, объявляя дом ма­ленькой республикой. — «Что же, надо допустить всех моих рабов к столу?» — Нет, так же как не всех свободных. Но ты ошибаешься, полагая, будто я отправлю некоторых прочь за то, что они заняты гряз­ными работами: этот, мол, погонщик мулов, а тот пасет коров. Знай: не по занятию, а по нравам буду я их ценить. Нравы каждый создает себе сам, к занятию приставляет случай. Одни пусть обедают с тобой, потому что достойны, другие — затем, чтобы стать достойными. Что бы ни осталось в них рабского от общения с рабами, все сгладится за столом рядом с людьми более почтенными. Нельзя, Луцилий, искать друзей только на форуме и в курии; если будешь внимателен, то най­дешь их и дома. Часто хороший камень пропадает за неимением вая­теля; испытай его, попробуй его сам. Глуп тот, кто, покупая коня, смот­рит только на узду и попону, еще глупее тот, кто ценит человека по платью или по положению, которое тоже лишь облекает нас, как пла­тье. Он раб! Но, быть может, душою он свободный. Он раб! Но чем это ему вредит? Покажи мне, кто не раб. Один в рабстве у похоти, дру­гой — у скупости, третий — у честолюбия и все — у страха... Нет рабства позорнее добровольного... Будь с рабами приветлив, покажи себя высоким без высокомерия: пусть они лучше чтят тебя, чем боятся. ...Любовь не уживается со страхом. Поэтому, на мой взгляд, ты пра­вильно поступаешь, когда, не желая, чтобы рабы тебя боялись, нака­зываешь их словами. Побоями наставляют бессловесных животных. Не все, что обидно, вредит нам; но избалованность доводит нас до такого неистовства, что все перечащее нашему желанию вызывает у нас ярость. Так мы и усваиваем царские привычки. Ведь цари забы­вают, как сильны они сами и как слабы другие, и чуть что — распаля­ются гневом, словно от обиды, хотя даже от возможности обид на­дежно охраняет царей величие их удела. И они это знают, но только ищут и не упускают случая сотворить зло: для того и нужна им оби­да, чтобы кому-нибудь повредить» (Сенека. Нравственные письма, 47, пер. С. А. Ошерова).

В то время как Сенека рассуждал о гуманном отношении к рабам, в Риме продолжал действовать бесчеловечный закон, согласно которо­му в случае убийства господина одним из его рабов смертной казни подвергались все рабы, проживавшие в доме, где произошло преступ­ление. В 61 г. префект города Рима Педаний Секунд был убит соб­ственным рабом, но, когда собрались вести на казнь всех проживав­ших с ним под одним кровом рабов, на улицах Рима вспыхнули беспо­рядки. Пришлось созвать экстренное заседание сената. Одним из по­следних выступил некто Гай Кассий, отстаивавший неукоснительное соблюдение закона. Содержание его речи, которое передает Тацит (Анналы, XIV, 43—44), словно прямопротивоположно идеям Сенеки: «Я часто присутствовал, отцы сенаторы, в этом собрании, когда пред­лагались новые сенатские постановления в отмену указов и законов, оставшихся нам от предков; я не противился этому, и не потому, что­бы сомневался, что некогда все дела решались лучше и более мудро и что предлагаемое преобразование старого означает перемену к худ­шему, но чтобы не думали, будто в своей чрезмерной любви к древ­ним нравам я проявляю излишнее рвение. Вместе с тем я считал, что если я обладаю некоторым влиянием, то не следует растрачивать его в частых возражениях, дабы оно сохранилось на тот случай, если го­сударству когда-нибудь понадобятся мои советы. Ныне пришла такая пора. У себя в доме убит поднявшим на него руку рабом муж, носив­ший консульское звание, и никто этому не помешал, никто не оповес­тил о готовящемся убийстве, хотя еще нисколько не поколеблен в силе сенатский указ, угрожающий казнью всем проживающим в том же доме рабам. Постановите, пожалуй, что они освобождаются от на­казания. Кого же тогда защитит его положение, если оно не спасло префекта города Рима? Кого убережет многочисленность его рабов, если Педания Секунда не уберегли целых четыреста? Кому придут на помощь проживающие в доме рабы, если они даже под страхом смер­ти не обращают внимания на грозящие нам опасности? Или убийца и в самом деле, как не стыдятся измышлять некоторые, лишь отмстил за свои обиды, потому что им были вложены в сделку унаследованные от отца деньги или у него отняли доставшегося от дедов раба? Ну что же, в таком случае давайте провозгласим, что, убив своего господина, он поступил по праву.

Быть может, вы хотите, чтобы я привел доводы в пользу того, что было продумано людьми, превосходившими меня мудростью? Но если бы нам первым пришлось выносить приговор по такому делу, неужели вы полагаете, что раб, решившийся убить господина, ни разу не обронил угрозы, ни о чем не проговорился в запальчивости? До­пустим, что он скрыл ото всех свой умысел, что припас оружие без ведома всех остальных. Но неужели ему удалось обмануть охрану, открыть двери спальни, внести в нее свет, наконец совершить убий­ство, и никто ничего не заметил? Многие улики предшествуют пре­ступлению. Если рабам в случае недонесения предстоит погибнуть, то каждый из нас может жить один среди многих, пребывать в без­опасности среди опасающихся друг друга, наконец знать, что зло­умышленников настигнет возмездие. Душевные свойства рабов вну­шали подозрения нашим предкам и в те времена, когда они рожда­лись среди тех же полей и в тех же домах, что мы сами, и с младен­чества воспитывались в любви к своим господам. Но после того как мы стали владеть рабами из множества племен и народов, у которых отличные от наших обычаи, которые поклоняются иноземным свя­тыням или не чтят никаких, этот сброд не обуздать иначе, как устра­шением. Но погибнут некоторые безвинные? Когда каждого десято­го из бежавших с поля сражения засекают палками насмерть, жре­бий падает порою и на отважного. И вообще всякое примерное нака­зание, распространяемое на многих, заключает в себе долю неспра­ведливости, которая, являясь злом для отдельных лиц, возмещается общественной пользой» (пер. А. С. Бобовича). Мнение сторонников соблюдения закона возобладало, и все четыре­ста рабов были казнены.

Вместе с тем неукоснительное следование подобным законам в I в. уже вызывало протест, и постепенно власти пытаются ограничить произвол господ по отношению к своим рабам. Е. М. Штаерман, ана­лизируя имеющиеся сведения о «рабском законодательстве» I—II вв., приходит к следующим выводам: «Страх перед возможными выступ­лениями доведенных до отчаяния рабов заставлял не только отдель­ных рабовладельцев, но и правительство идти на известные уступки, законодательным путем ограничивать власть господ. Точно неизвестно, с какого времени сложился обычай, в силу кото­рого раб мог искать защиты против гнева и жестокости господина, прибегнув к императорским статуям. Сенека уже упоминает о нем как о привычном и общеизвестном. Но, по-видимому, в то время он существовал только как обычай, ни в какой мере не узаконенный и основывавшийся на общем представлении о том, что в присутствии священных изображений нечестиво проливать кровь или проявлять неумеренную жестокость. Вмешательство же законодательства в жизнь фамилии начинается лишь с середины II в. Тогда было запре­щено убийство раба господином, который должен был отвечать за него, как за убийство чужого раба, уничтожены эргастулы, запреще­но вечно держать раба в оковах. Право убежища, предоставлявшее­ся рабам у императорских статуй, было узаконено, и магистратам вменялось в обязанность разбирать претензии рабов и в случае, если эти претензии будут найдены обоснованными, принудительно про­давать рабов другому господину.

При этом власть господина над рабом, составлявшая основу рабо­владельческого строя, формально признавалась непоколебленной, а вводившиеся ограничения представлялись как некие исключения, имевшие целью пользу самих рабовладельцев. Вот как пишет, на­пример, Гай: «Рабы находятся под властью господ. Эта власть при­суща праву, общему для всех народов, ибо у всех племен равным образом можем мы наблюдать, что господа имеют право жизни и смерти в отношении рабов, и то, что приобретает раб, есть приоб­ретение господина. Но в настоящее время ни римским гражданам, ни каким-либо другим людям, находящимся под властью римского народа, не дозволяется чрезмерно и беспричинно свирепствовать против своих рабов, ибо, по постановлению императора Антонина, тот, кто без причины убьет своего раба, отвечает точно так же, как тот, кто убьет чужого раба. Но по постановлению того же принцепса обуздывается и излишняя суровость господ. Ведь будучи запро­шен некоторыми президами провинций о тех рабах, которые при­бегают к алтарям богов или статуям принцепсов, он предписал, чтобы, если жестокость господ покажется им непереносимой, гос­пода принуждались бы к продаже своих рабов. Оба эти постанов­ления справедливы: мы не должны злоупотреблять нашим правом; по таким же соображениям и расточителям запрещается распоря­жаться их имуществом» (Гай. Институции, I, 52—53). Самый рес­крипт Антонина Пия на имя проконсула Бетики гласил: «Власть господ над их рабами должна оставаться непоколебленной, и ни у одного человека не должно отниматься его право. Но в интересах господ не отказывать в защите против жестокости, голода или не­терпимых несправедливостей тем, которые справедливо умоляют (о помощи). Поэтому расследуй жалобы тех из фамилии Юлия Са­бина, которые прибегли к статуям, и, если ты узнаешь, что они были в более тяжелом положении, чем это справедливо, или подверглись постыдным оскорблениям, прикажи продать их так, чтобы они не возвращались под власть Сабина. Если кто воспользуется моим по­становлением в целях обмана, пусть знает, что преступление будет мною наказано более сурово». В рескрипте на имя некоего Алфия Юлия Антонин Пий писал: «Рабов следует удерживать в повинове­нии не только властью, но и умеренностью и предоставлением им достаточного содержания и справедливостью (требуемых) работ. Поэтому и сам ты должен заботиться о рабах и справедливо и уме­ренно обходиться с ними... Если окажется, что тебе не под силу за­траты (на содержание рабов) или что ты осуществляешь свое гос­подство с ужасной жестокостью, то светлейший муж, проконсул обязан заранее принять меры, чтобы против тебя не поднялся мя­теж, и моим именем принудить тебя их продать». Ульпиан, перечис­ляя обязанности префекта города, пишет, что префект города дол­жен, между прочим, выслушивать жалобы рабов, прибегающих к статуям, и поясняет, что речь идет не о рабах, обвиняющих господ (чего рабам, по словам Ульпиана, нельзя позволять ни в коем слу­чае), но о рабах, почтительно излагающих префекту города свои жалобы на жестокое обращение, которому они подвергаются, голод, принуждение к непристойному образу жизни» (Ульпиан. Дигесты, I, 12, 1, 1 и 8). (Штаерман Е. М. Кризис рабовладельческого строя в Западных провинциях Римской империи. М., 1957. С.78—80).

 

Обострение социальных противоречий и подготовка общего кризиса империи

Однако смягчение формы эксплуатации вовсе не означало понижения нормы, т. е. степени эксплуатации. Наоборот, чем более углублялся кри­зис рабовладельческого хозяйства, тем сильнее проявлялось стремление рабовладельцев усилить эксплуатацию. В эпоху расцвета рабства бытовое и правовое положение рабов было, как мы знаем, чрезвычайно тяжелым. Раб являлся вещью, его сил и здоровья не щадили, с ним обходились хуже, чем с рабочим скотом. Но так как рабов было много, то количество приба­вочного продукта, которое падало на долю каждого из них, было относи­тельно невелико. «Городская фамилия» рабовладельца, в сущности, ниче­го не делала и вела паразитическое существование. Даже рабы, занятые производительным трудом, работали спустя рукава, ленились, старались всеми способами увильнуть от работы, и поэтому интенсивность их труда была очень низка.

Положение стало меняться в эпоху империи. Число рабов сокраща­лось, а количество нетрудовых элементов среди свободного населения уве­личивалось. Намечался серьезный кризис рабочей силы. Этот кризис про­исходил на фоне общего упадка производительных сил центральных райо­нов империи, больше всего истощенных в предшествующий период. Этим были вызваны попытки рабовладельцев поднять производительность тру­да рабов и колонов.

Поэтому на протяжении первых двух столетий империи положение тру­дящихся масс неуклонно ухудшалось. Если, с одной стороны, рабы частич­но переводились на оброк и превращались в псевдоколонов, если улучша­лось их правовое положение, то, с другой стороны, общий материальный уровень их жизни понижался (за исключением той небольшой категории рабов, которым удавалось с помощью личных сбережений выкупиться на свободу). Мелкие арендаторы разорялись и шли к полному закабалению.

Сюда присоединялись гнет имперского аппарата, увеличение армии, рост налогов, злоупотребления чиновников и проч. Будучи выражением общего кризиса рабовладельческой системы, эти политические явления в свою очередь влияли на экономику, углубляя кризис.

Кризис вызывал обострение социальных противоречий. В то время как на одном общественном полюсе происходила концентрация земельных богатств в руках императора, сенаторской знати, богатых вольноотпущен­ников, высшего чиновничества, в то время как росло благосостояние верх­ней прослойки городского населения провинций, — в это же самое время на другом полюсе происходила концентрация нищеты. Рабы, колоны, мел­кие торговцы и ремесленники медленно, но неуклонно катились в про­пасть разорения и голода. Росло их отчаяние, чувство ненависти к бога­чам, чиновникам, к римскому государству вообще.

Это был длительный процесс, растянувшийся на два столетия. Кризис подготовлялся медленно и незримо, в самых недрах римского общества. Но зато когда он принял открытую форму, он разразился тем неожидан­нее и ужаснее.

Когда мы говорим о внутренних явлениях, происходивших в рабовла­дельческом обществе, в особенности о явлениях кризисных, мы не долж­ны забывать об одной важной особенности всякого общества, основанного на рабстве: об окружавшей его «варварской» периферии. Это варварское окружение в период возникновения и развития рабовладельческой систе­мы являлось одной из важнейших предпосылок ее существования, посколь­ку главный контингент рабов вербовался именно из варваров. Но в эпохи кризиса варварская периферия играла другую роль. Как только в резуль­тате кризиса начали слабеть военные силы рабовладельческого общества, варвары перешли в наступление. Те, кто раньше являлся чаще всего толь­ко пассивным объектом эксплуатации, теперь начали становиться страш­ной угрозой для эксплуататоров. Нападения варваров углубляли внутрен­ний кризис общества, и дело окончилось его гибелью. Ниже мы увидим, что первое открытое проявление кризиса империи при Марке Аврелии было вызвано ударом со стороны варваров.

Однако прежде чем мы перейдем к этому периоду, нам нужно остано­виться на явлениях духовной культуры первых двух столетий Империи.