Глава 1. Увидеть Париж и…

Уже больше года, в должности оперуполномоченного УКГБ по Москве и Московской области, Никита Волобуев охранял государственную безопасность столицы нашей Родины. Выезд «за бугор» пока откладывался на неопределенное время.

Между тем, зная о планируемом армянскими националистами взрыве московского метро в январе семьдесят седьмого, я решил его предотвратить, используя оперативные возможности.

А для этого накатал начальнику отдела рапорт о якобы полученных мною из агентурных источников сведениях по данному вопросу.

Тот был из «блатных» (таких становилось все больше) и наложил сверху резолюцию «Мутота. В архив». Учинив витиеватую подпись.

Спорить я не стал, было себе дороже, и, исполнив темной ночью на неучтенной машинке анонимку за подписью «доброжелатель», отправил ее на Лубянку. В то время такие послания проверялись, но что-то в системе не сработало.

После Нового года в столице поочередно прогремели три взрыва с гибелью людей, маховик сыска завертелся со страшной силой. И, как всегда бывает в таких случаях, началась проверка всех предшествующих сигналов аналогичного порядка.

В результате тот рапорт всплыл, после чего начальника «смайнали», а бдительного Никиту включили в состав оперативно-следственной группы.

Там я подсуетился и, напустив тумана, выдал «на гора» фамилию одного из преступников. Дальше было дело техники. Всех троих повязали.

Ну а потом, как водится «всем сестрам по серьгам». Руководящие товарищи получили высокие награды, а старший лейтенант Волобуев, с учетом проявленной хватки, был отправлен продолжать службу в одну из капиталистических стран.

Таковой стала Франция.

Как и в любой другой, там, в Париже, имелось советское посольство, а при нем консульство в Марселе. Куда я был определен в качестве «смотрящего».

Смотрящий, это сотрудник КГБ в дипмиссиях, работающий под прикрытием, наблюдающий за всеми остальными. Чтобы те не изменили Родине в любом отмеченном в УК РСФСР проявлении. А еще работающий с агентурой. Из числа сотрудников миссии, а также граждан страны пребывания.

Короче, служба интересная и не пыльная. Не то, что в военной контрразведке.

Перед отъездом я привел в порядок свои дела, сдав квартиру на «Динамо» хозяйке, а еще выслал перевод в три тысячи рублей из сэкономленной зарплаты своим кровным родителям в Донбасс. Те были уже старенькими и жили довольно скромно. В качестве же обратного адреса указал Минуглепром. Отец был заслуженный шахтер и должен был воспринять это как заботу родного министерства.

А вот с моими усыновителями случилась незадача. Вилена Петровича за злоупотребления поперли с должности (теперь он работал директором винзавода), а Нора, разведясь с мужем, вышла замуж за грека и отчалила в солнечную Элладу.

Прибыв в Париж весной 1979-го, я представился послу, а также своему непосредственному начальнику — уставшему от службы полковнику. Тот же, перед отъездом нового сотрудника в Марсель, дал Волобуеву три дня для знакомства со столицей Франции.

Отношения с западноевропейскими странами в то время носили в целом конструктивный характер, начавшаяся во второй половине шестидесятых годов разрядка продолжалась.

Французский президент Валерии Жискар д'Эстен посещал с дружескими визитом Москву, активно контактировали между собой главы правительств и министры иностранных дел обеих стран, развивались советско-французские экономические связи.

Воспетый в шедеврах Хэмингуэя, Арагона, Цветаевой и других тружеников пера, а также картинах художников — экспрессионистов, Париж произвел на Волобуева неизгладимое впечатление.

Для начала я посетил Версальский дворец, удивляясь изысканной красоте и роскоши бывшей королевских резиденции, а заодно немного поскорбев о судьбе Марии Антуанетты; на второй день побывал в Лувре, восхищаясь подлинниками Гогена, Дега, Моне и Ренуара; в третий навестил Оперá и гулял по Мормартру, завершив все ужином в одном из многочисленных ресторанчиков на открытом воздухе.

Блюда оказались на высоте (мясо сочным, рыба свежей, зелень прямо с грядки), а вот вино так себе — кислятина.

Когда подозвав официанта я попросил вторую бутылку чего-нибудь получше, тот расплылся в улыбке «уи месье», добавив на моем родном «мудило».

— Ты русский? — сделал я круглые глаза. — Однако!

— На треть, — изобразил почтение официант. — Дед был белоэмигрантом. После чего отправился выполнять заказ.

Вторая бутылка оказалась довольно крепким «гренаш-бланом», я с наслаждением высосал бокал, после чего закурил крепкую «голуаз».

Пуская вверх прозрачные кольца дыма, я слушал мелодию уличного музыканта, расположившегося на другой стороне улицы с аккордеоном — он исполнял «Улицы Парижа», и, пресытившись впечатлениями, лениво разглядывал праздно шатающуюся публику, заполнившую вечерние улицы.

В большинстве то были туристы из европейских стран, чавкавшие жвачку и увешанные фотоаппаратами, но встречались и цветные: азиаты с мулатами.

Мое внимание привлек величаво шагавший по брусчатке упитанный здоровенный негр в белом костюме и золотой цепью поверх пиджака, с рожей, как у каннибала.

— Ну, вылитый Бокасса, — умилился я, а в памяти всплыло воспоминание.

В той жизни у меня был знакомый разведчик — ветеран, подполковник Игорь Атаманенко. Поведавший занимательную историю, об этом африканце, а также показавший его фотографии.

Они врубились в память, поскольку были довольно необычны, а теперь пришлись ко времени.

Со слов Олега, который имел некоторое касательство к тем событиям, история выглядела следующим образом.

В апреле 1978 года в Булонском лесу, наряд полиции выудил из пруда два чемодана. Доверху набитых свежими человеческим останками. На следующий день французские папарацци известили весь мир о жуткой находке, и завертелся маховик сыска.

Установить человека, избавившегося от чудовищной ноши, не составило особого труда, поскольку нашлись свидетели. Но когда полиция вышла на преступника, опупела.

Им оказался сын Центральноафриканского императора Бокассы Первого наследный принц Антуан-Жан-Бедель, проживающий и обучающийся в Париже. Что было чревато международным скандалом. Да еще каким!

Чернокожий император являлся близким другом французского президента Валери Жискар д'Эстена, а еще почетным гражданином этой страны. Все материалы, засекретив, тут же передали в контрразведку. А та выяснила, что сын с папой — императором были каннибалами. По их приказам тайно похищали для умерщвления и приготовления экзотических блюд, молодых симпатичных европеек. В основном топ-моделей и актрис. Не иначе те были вкуснее.

И все бы ничего, но старший Бокасса приглашал на свои приемы друга Валери с супругой, поражая тех изысками африканской кухни.

Пока контрразведка ломала голову, как это все замять без шума и пыли, советская резидентура в Париже умыкнула ценную информацию. Доложив ее на Лубянку, а та в Кремль. И разразилась гроза. Нашего резидента турнули.

Дело в том, что помимо Франции, император Бокасса не раз посещал Советский Союз. Где его лобызал сам Брежнев.

— М-да, — закончив вспоминать, ткнул я сигаретный окурок в пепельницу. — Опасно служить нашему брату в Париже.

После допил вино и подозвал официанта расплатиться.

— Заходите еще, месье, — изогнул он спину, получив щедрые чаевые.

— Непременно, — ответил я. — Оревуар. Вслед за чем покинул заведение.

 

Глава 2. Похождения Волобуева в Марселе

Крупнейший порт Франции и всего Средиземноморья, встретил меня по — летнему теплым солнцем, людской сутолокой и безбрежной синевой моря.

Раскинувшийся на берегу Лионского залива, близ устья реки Роны, Марсель являлся административным центром департамента Буш — дю — Рон, уходя корнями в историю.

Основанный около шестисот лет до нашей эры греками из Малой Азии он изначально звался Массалией и был овеян легендами.

Самая известная гласила, что город зародился как история любви дочери царя племени лигурийцев Гиптиды и эллина Протиса, который высадился на берег в числе других мореплавателей в момент, когда царь задумал выдать дочь замуж.

Для этого он созвал пир, на котором Гиптида должна была выбрать жениха. Именно Протису она протянула свой кубок с вином. В качестве свадебного подарка пара получила от царя часть побережья, на котором и возник город.

Со временем Массалия стала крупным процветающим торговым центром, основав многочисленные фактории по всему побережью Средиземного моря и вверх по Роне.

Долгое время независимая республика была союзницей древнего Рима, прибегая к его покровительству для защиты своих торговых интересов, но во время конфликта Цезаря с Помпеем Великим поддержала последнего и была разрушена войсками Цезаря.

Под новым именем — Марсель, город возродился только в десятом веке, благодаря герцогам Прованса. Его росту и торговому значению способствовали Крестовые походы, и с тех времен город стал важным транзитным портом. В 1481 году Марсель вместе с Провансом вошел в состав Французского королевства, а в период Великой Французской революции поддержал республиканцев, дав миру пример и знаменитую Марсельезу.

Наше консульство располагалось по адресу «3, avenue Ambroise ParИ» в двухэтажном старинном особняке. Занимаясь визовыми делами, оформлением загранпаспортов и свидетельств о возвращении, а также вопросами гражданства и нотариата.

Поскольку консул на месте отсутствовал, страдая похмельем после фуршета на очередном деловом приеме, я доложился заместителю. Предъявив соответствующий документ из Центра.

— Рад, очень рад, — изобразив фальшивую улыбку на лице, пожал тот мне руку. — Присаживайтесь Никита Виленович. Как там наша родина? Как столица?

— Ударно строят коммунизм, — ответил я, опускаясь в кресло. — А как тут вы, в логове империализма?

— Тяжело, но что делать, — развел пухлыми руками дипломат. — Ведь кому-то надо.

Насколько «тяжело», я немного знал, поскольку в первой жизни, по роду деятельности приходилось с ними общаться. В вопросах дачи международных поручений по уголовным делам, экстрадиции преступников из-за «бугра», разбазаривания госсобственности, а также некоторым другим моментам.

Теперь же, перед отъездом из Москвы, я получил инструктаж на предмет того, что эта братия в последнее время стала активно обогащаться. На что следовало обратить внимание. Впоследствии, когда Союз рухнул, ряд таких «тружеников» остались на Западе, а другие всплыли в новой России весьма обеспеченными людьми: банкирами и депутатами.

Чуть позже в кабинете появился «смотрящий» которого я должен был сменить, представившийся майором Дуваловым, и мы проследовали в его кабинет. Для приемо-сдачи секретных документов и «штыков», то бишь агентов.

Данное мероприятие в спецслужбах весьма ответственное и заключается в том, что сдающий желает провернуть все как можно скорее и охмурить коллегу, дабы не подчищать «хвосты», которые всегда имеются, после чего отбыть к новому месту службы, а принимающий всячески тому противится. Это в том случае, если они равны по опыту и в звании.

У нас же этот баланс был явно не в мою пользу.

— Значит так, — шлепнул на стол кипу извлеченных из сейфа «секретов» Дувалов. Тут литерное и агентурные дела, сообщения по ним, а также отчеты о проделанной работе и суммах выплат по ней. В них все в тип-топ. Можешь не сомневаться.

— Ну да, тип-топ, — пробурчал я, просмотрев несколько для порядка. А где фотографии агентов, способы связи с ними и полученные сообщения? Да и расписок в получении валюты не наблюдается тоже.

— Послушай, старлей, — наклонился ко мне майор. — Тут тебе не Союз, а передний край. С бумагами возиться недосуг. Кстати, ты знаешь притчу о трех конвертах?

Притчу я знал, — но ответил «нет». Чекист должен скрывать свои мысли.

— Ну, тогда вникай, — уселся напротив Дувалов.

— Прибывает, значит такой как ты, к новому месту службы. И принимает дела у старого опера. А в них конь не валялся. Как так? — спрашивает. — Вы мне должны передать все в полном ажуре, а после ввести в курс от и до. Как следует по инструкциям.

Посмотрел ветеран на молодого, вздохнул, а потом вытащил из сейфа три запечатанных конверта, вручает сменщику. — Здесь все, что требуется. Первый вскроешь, когда я уеду. Там будет все, касательно дела. Второй — если станет трудно, но не торопись. У нас легко не бывает. Ну а третий конверт распечатаешь, когда станет невмоготу. Понятно?

— Понятно, — отвечает молодой. После чего старый уезжает.

На следующий день сменщик распечатывает конверт и достает оттуда бумагу. «Вали все на меня, сынок» значится там. «С комсомольским приветом!».

Молодого начинают драть, он валит все на предшественника, мол тот запорол всю работу.

Время идет, молодой пашет — ничего не меняется. Разве что дерут еще больше.

Тогда вскрывается второй конверт. В нем значится «Обещай все осознать, и исправиться». Это тоже принимается к исполнению. Служба катится дальше. Теперь уже майора, начальство все равно жучит и гнобит, подходит «край», и он читает последнее послание.

«Готовь три конверта» написано там.

Вот такая притча, старлей, — закончил Дувалов, поле чего мы дружно рассмеялись, а потом я сказал.

— Все понял, товарищ майор. — Давайте акт. И учиил подпись.

Довольный, что все закончилось миром, Дувалов пригласил меня отобедать в недорогой ресторан. Расположенный в старой части города. Туда мы добрались на его служебном «Рено», который припарковали на стоянке.

Из ресторана открывался отличный вид на голубой залив с замком Иф, описанным Дюма в «Графе-Монтекристо», на овеваемой легким бризом террасе было комфортно и немноголюдно.

Майор заказал мидии, сваренные в луковом бульоне, жареную макрель под соусом, провансальский сыр и бутылку «Пастиса».

— Сорок пять градусов, — сказал, разливая в рюмки пахнущую анисом жидкость.

— Ну, за Партию и правительство! — провозгласил тост, и мы дружно подняли рюмки.

Когда выхлебали бульон с морепродуктами, я учинил ответный — за здоровье майора, вслед за чем перешли на «ты». Отбросив субординацию.

Дувалова звали Анатолий, и он рассказал мне много интересного. Из того, что имеет отношение к оперативной обстановке. Оказалось, что помимо консульства, в качестве «довеска» мне предстояло обслуживать еще и наше торгпредство, а также бывать на разного рода деловых встречах и приемах.

— Там не вздумай бухать, — многозначительно сказал Толя. — Французская контрразведка любит подставлять на них своих баб. Трахнешь такую и попался на крючок. Со всеми вытекающими. Усек?

— Ага, — сказал я, поежившись. — Не буду. А как наш контингент? В смысле в консульстве и торгпредстве?

— Скажу тебе честно, говно, — наклонился ко мне майор. — Половина блатных и никакой любви к Родине.

— Иди ты! — выпучил я глаза. — А где же патриоты?

— Патриоты только в «органах», как мы с тобой — оглянулся он по сторонам. — Остальным верить нельзя. Как говорил папаша Мюллер.

— Так что же делать? — изобразил я притворное удивление.

— Выявлять и отправлять в Союз. А там сажать, — потянулся Анатолий к бутылке.

Завершая обед, мы выпили по чашке кофе, майор был «ни в одном глазу», (сказывалась старая школа), после чего уплатив по счету, вернулись к себе на службу.

В последующие три дня Дувалов передал мне на явочной квартире, расположенной в пригороде, имевшуюся у него агентуру. В их числе пять сотрудников наших консульства с торгпредством, а также трех французов.

Ну а после с чистой совестью убыл в Союз, пожелав мне на прощание удачи.

Я же занял майорский кабинет и вселился в его служебное жилье, а еще получил в распоряжение казенный «Рено». После чего почувствовал себя настоящим Штирлицем.

Задерживаясь допоздна, привел в порядок литерное и агентурные дела, а также другие документы; составил график работы с источниками и стал их понемногу доить. Впрочем, без особого успеха.

Отечественные сексоты сообщали разную мелочевку, вроде того, кто среди своих слушает «вражеские голоса», фарцует или травит политические анекдоты, а французы вообще несли всякую ахинею, требуя за них оплату.

Между тем мне нужен был успех, для закрепления позиций и дальнейшей реализации плана. А то ни дай Бог, раньше срока вернут назад, и все мои усилия насмарку.

— Может подготовить меморандум в отношении изменника Родины из ГРУ Ветрова, уже завербованного здесь и трудившегося на французскую разведку? — думал я. Рискованно. Начальство потребует обоснований. А то еще хуже — решит, что я сам «крот» и свернет голову. Нужно что-нибудь другое. Ближе к телу.

— Пошевели мозгами шире, — подсказала чекистская составляющая. До этого момента все четыре молчали. Не иначе переваривая заграницу.

— А что? Это мысль! — воодушевился Волобуев и начал шевелить. Подкорка выдала целую серию еще не случившихся событий, лишние я отсеял, остались два. Которые вполне можно было использовать.

«24 сентября советские спортсмены Людмила Белоусова и Олег Протопопов запросили политическое убежище в Швейцарии»;

«26 октября Президент Южной Кореи Пак Чон Хи убит агентом иностранной спецслужбы».

— Так, эти танцоры пусть валят, невелика потеря, — решил я, — а вот убивать лидера дружественной нам страны не дадим. Хрен вам в рыло.

Теперь нужно было реализовать проект. Для чего, несколько раз наведывавшись в порт и посетив тамошние притоны, я завербовал корейца. Представившись сотрудником французского Интерпола. Документы прикрытия для этого имелись самые разные.

Он был из эмигрантов, за деньги готов на все и под мою диктовку накатал нужную информацию. Я ее закрепил сведениями якобы полученными от доверенного лица и, связавшись с Парижем, попросил встречи со своим начальником.

А на ней ознакомил того с полученным оперативным сигналом.

Полковник заглотал наживку, даже не потребовав контрольной встречи, сказал «хорошо служишь сынок, так держать», доложил в Центр, и колесо завертелось.

В конце октября в ряде газет появилось сообщение о предотвращении покушения на Пак Чон Хи, а также задержании корейской спецслужбой американского наймита.

Мой шеф получил за это медаль, а Волобуев премию в размере двух должностных окладов.

— Ну вот. Есть первый результат, — сказал я себе, пересчитывая в кабинете премиальные франки. — Теперь можно немного расслабиться.

И пустился «во все тяжкие», желая изведать прелести загнивающего капитализма. Для этого после службы возвращаясь в свою холостяцкую квартиру, я менял скромный костюм фабрики «Большевичка» на иностранное шматье, садился в «Рено» и отправлялся в злачные места Марселя.

Еще находясь в Москве и готовясь к этой командировке, я читал обзорную справку по городу, называемому еще «Вратами Алжира». В ней значилось, что это французский Чикаго.

Из почти миллиона жителей, двести тысяч были выходцами из стран Магриба, сто пятьдесят тысяч из Южной Сахары (так называемой Черной Африки), чуть меньше из Центральной Азии и Китая. Среди молодежи число «понаехавших» составляло еще больше. В Марселе грабили на улицах, в барах, банках и даже в машинах. Причем с равным успехом в любое время суток.

Молодые, бедные, голодные, а потому до безумия отчаянные африканцы, в то время уже оставляли проституцию и игральные автоматы пенсионерам из Италии и Корсики, а сами начинали заниматься более выгодным бизнесом — наркотрафиком. Который контролировала американская диаспора. На восемьдесят процентов это была марихуана — травка, но ее годовой оборот составлял более одного миллиарда долларов в год только по официальной статистике.

Однако это меня особо не пугало, поскольку в «лихие 90-е» у нас было похлеще.

В данной связи вспомнилась занимательная история с американским Брайтоном. Самым криминальным районом Нью-Йорка. Там издавна проживали негритянские банды гангстеров, с которыми ничего не могло поделать даже ФБР. Не говоря о полиции. Онапатрулировала район только днем, в усиленном варианте, а по ночам отсиживалась в участках. И никакие меры правительства в борьбе с этим темным злом не помогали.

Пока не развалился Союз и в Гарлем не прибыли с дружеским визитом наши «братки». Часть гангстеров приказала долго жить, многие стали калеками, а остальные в панике разбежалась.

Но вернемся, как принято у французов, «к их баранам».

Для начала Волобуев посетил несколько борделей, где поочередно оценил африканку с француженкой, а после азиатку. Те оказались на уровне, но значительно уступали нашим. В сексапильности, цене и интеллектуальном развитии.

С борделей переключился на притоны, где покурил немного травки, поглядел «танец живота», а заодно подрался с пьяными моряками из Гданьска. Так захотел сидящий внутри свой, вместе с шахтером.

Поляков было много больше и моим пришлось нелегко, в связи с чем я стал ругаться матом на родном, и соотношение сил тут же изменилось.

Откуда-то заорали несколько голосов «трымайсь, кацап!», и в драку ввязался пяток французов. Потом Волобуев пил с ними джин (парни оказались украинцами), а под утро вернулся домой без бумажника и часов. Хорошо хоть «Рено» не сперли.

Поскольку премия улетучилась как дым, а зарплаты скромного служащего консульства на все это «загнивание» не хватало, я решил пополнить бюджет, в очередной раз воспользовавшись своими необычными знаниями.

Для этого обратился к подшивкам старых газет, хранившихся в архиве консульства, изучая их на предмет нашумевших в Европе преступлений, которые остались нераскрытыми.

Спустя несколько часов, в одном из номеров «Юманите Диманш» за 1976 год я наткнулся на сообщение о том, что в июле неизвестные совершили дерзкое ограбление банка «Соцьет Женеаль» в Ницце, умыкнув оттуда шестьдесят миллионов франков, и за сведения о них гарантировалось вознаграждение в двести тысяч.

Что-то об этом я слышал раньше, и тут же напряг все свои составляющие.

Правоохранители забрюзжали, что ничего не знают, поскольку это не их профиль, шахтер зевнул, а вот моряк тут же выдал: — деньги умыкнул Альберт Спаджиари с двумя подельниками. Бывший военный.

— Откуда знаешь? — не поверил я.

— У нас в «Неделе» было сообщение, — заявил он. — Прочел по случаю.

— Ну, молодец подводник, — умилился я. — Куплю тебе бутылку «Каберне». Вспомнишь боевую молодость.

— А нам? — тут же завякали другие.

— А вам привет от Волобуева. В том самом смысле.

Теперь дело оставалось за малым. Выяснить в банке, остается ли силе их предложение и если «да», слить Спаджиари.

Первое я проделал, позвонив из телефонной будки в финансовое учреждение, где все подтвердили, а второе провернул через одного из своих французских агентов по кличке «Ришар», пообещав ему половину премиальной суммы.

В результате тот, следуя полученным инструкциям, выехал в Ниццу, где встретился с банкирами и сообщил тем имя преступника, которое якобы узнал случайно (на этот счет имелась соответствующая легенда).

Спаджиари арестовали, все подтвердилось, и «Ришар» получил все, что причиталось. До последнего франка. На нашей очередной встрече половина перешла в мой карман, а агента я на время законсервировал. В целях собственной безопасности.

«По тихому» прогуляв еще пару тысяч, я приобрел на остальные несколько бриллиантов, спрятав их в надежном тайнике, после чего хотел вплотную заняться планом в части своего исчезновения.

Но не тут-то было.

Дело в том, что близились летние Олимпийские игры, назначенные мировым сообществом в Москве, а это являлось важным политическим мероприятием для страны Советов. Впервые в истории действо проводилось в пролетарском государстве, и следовало показать торжество ленинских идей в большом спорте.

Еще три года назад, когда я обретался в столице, в 5-м главке КГБ СССР был организован отдел, задачей коего являлось осуществление оперативно-чекистских мероприятий по срыву подрывных акций противника, а заодно враждебных элементов в период подготовки и проведения Олимпиады.

Его личный состав сразу же ударно занялся чисткой Москвы в этом плане. Выявляя внешних, а также внутренних врагов тайными силами и средствами.

Первых брали в активные разработки с последующей локализацией, вторых же выдворяли за 101-й километр. От греха подальше.

А за полгода до начала игр, акулы империализма в лице Великобритании, США и Канады, под предлогом ввода наших войск в Афганистан, организовали бешеную кампанию по бойкоту Олимпиады. Желая ее сорвать в своих гнусных интересах.

В этой связи все советские посольства за рубежом, а также состоящие при них «бойцы тайного фронта» получили указания всячески препятствовать проискам империалистов, а заодно пропагандировать мероприятие.

Для этих целей были выделены дополнительные средства, и работа закипела.

Наш посол во Франции заявил решительный протест их правительству, явно примкнувшему к организаторам всего этого шабаша, консульство выдало массу въездных виз французским коммунистам, а мы нацелили агентуру с доверенными лицами, а также сочувствующими, на пропаганду Олимпиады.

Помимо этого в нескольких типографиях были изготовлены с последующей раздачей тысячи ярких буклетов с видами Златоглавой, перечнем гостевых льгот и прочей «халявой»; две парижских и одна марсельская газеты поочередно тиснули заказные статьи о преимуществах социализма, а еще были организованы пикеты у посольств и миссий — организаторов бойкота.

В Марселе пикетчиками занимался я лично, для чего приобщил (естественно не бесплатно) десятка три люмпенов из недавно прибывших туда арабов с азиатами.

Им были выданы плакаты, на которых было написано по-английски: «Руки прочь от Олимпиады!», «Да здравствует Советский Союз!», а на трех (по-русски) «Картер и Тэтчер засранцы!». Последние исполнил ваш покорный слуга. Типа ответа Керзону.

Как известно, Мероприятие прошло при полном аншлаге: в нем приняли участие спортсмены из восьмидесяти стран, а наши атлеты огребли подавляющее число медалей. Да еще установили целый ряд мировых рекордов, в пику заокеанским друзьям. Мол, нате вам! Выкусите!

Когда же спустя месяц олимпийские страсти улеглись, и мир занялся своими обычными играми, меня вызвал в Париж непосредственный начальник, заявив: — Ну что, Волобуев? Допрыгался?

— Не понял, товарищ полковник — озадачился я. — А в чем, собственно, дело?

Далее последовала непередаваемая игра слов, самыми литературными из которых были — жертва аборта и недоносок.

Потом начальник чуть успокоился, выпил валидола и сообщил, что к нам едет представитель Центра. И вроде как по мою душу.

Оказывается, гнусные американцы с англичанами сфотографировали в Марселе три моих плаката на русском языке, передали снимки в свои посольства в Москве, а те заявило ноту МИДу.

Мол, недружественный шаг и оскорбление их лидеров.

— Ты знаешь, чем это для тебя может кончиться? — вопросил шеф, глядя на меня, словно Ленин на буржуазию.

— Знаю, — потупился я. — Больше не буду.

— Ясно, что не будешь. Тебя, скорее всего, отзовут и отправят куда-нибудь за Урал. Кстати, поделом. Будешь там чертить плакаты на скалах.

На этом разговор был закончен, и начальник порекомендовал мне паковать чемоданы.

— Твою мать, а как хорошо все начиналось, — возвращаясь скоростным поездом в Марсель, с горечью думал я. — Еще бы чуть-чуть и свобода.

За окном проносились пейзажи юга Франции, вокруг, в креслах, о чем-то беззаботно щебетали потомки галлов.

— А почему бы нам не свалить до приезда этого самого гонца? — шепнул внутри меня прокурор. Его тут же поддержали шахтер с моряком. — Точно, надо рвать когти!

— Не слушай этих идиотов, — предостерег чекист. — В таком случае тебя сочтут изменником и рано или поздно отловят. У «конторы» длинные руки. А затем привезут в Союз. На суд пролетарского гнева. Или еще хуже. Шлепнут на месте. Как Меркадер Троцкого.

От столь грустных перспектив я поежился, воссоздав картину, как боевик ПГУ проламывает мне голову ледорубом, а потому решил не суетиться.

По принципу «спешка нужна при ловле блох». Часто применяемом в чекистской практике.

И, как оказалось, не ошибся.

Куратор из центра прибыл вовсе по другим делам. В посольскую резидентуру. А заодно передал мне благодарность от Андропова и поздравил с присвоением очередного воинского звания — капитан. За проявленную инициативу и находчивость.

Ну, вот видишь, а ты боялся, — воспрял духом начальник. После чего предложил выпить по рюмке «мартеля». Генерал с Лубянки благосклонно кивнул головой, — можно.

 

Глава 3. Не говори «гоп»

После отъезда высокого гостя в Москву, я вплотную занялся подготовкой к побегу. Вдруг возьмут, да и заберут на повышение в центральный аппарат. При таком раскладе.

Для осуществления замысла следовало обзавестись паспортом гражданина Франции, разыграть свою трагическую кончину, а потом сесть на один из авиалайнеров Марсель — Тхимпху в качестве туриста.

Почему именно в Тхимпху? Отвечаю.

Лететь сразу в Китай было чревато.

После «культурной революции» и смерти великого Мао, он все еще оставался достаточно закрытой страной, где каждый прибывающий туда европеец попадал в поле зрения китайских спецслужб и порою исчезал. Бесследно. Что, естественно, меня не устраивало. Кроме того виза в Китай давалась всего на тридцать дней. А после истечения срока, иностранцы выдворялись.

Тхимпху же был столицей королевства Бутан в Гималаях, которое граничило на севере с «Поднебесной», откуда можно было пробраться в Тибет под видом странствующего монаха. А до этого пройти школу в одном из буддийских монастырей. Обучившись образу жизни и повадкам.

Паспорт я приобрел за 500 франков, использовав одного из своих агентов, имевшего знакомых в полиции Марселя. Как и наша милиция, она была продажной, а потому за деньги исполняла все. Вопрос был только в цене товара.

По паспорту я значился Этьеном Готье тридцати лет отроду, уроженцем местечка Руссильон в Провансе.

Теперь следовало обставить свое исчезновение, преподнеся его как несчастный случай.

Это было тоже несложным.

С момента прибытия к новому месту службы, по выходным я регулярно посещал на машине Лазурный берег, который часто называют французской Ривьерой.

Там загорал на пляжах и купался в море, а через пару месяцев купив акваланг, продолжил занятия дайвингом. Он и должен был помочь исчезновению Волобуева.

Накануне побега, который был намечен на очередной выходной, я прихватил из тайника бриллианты, упрятав их в зажигалку «Зиппо», а из сейфа в кабинете часть наличных франков, оставив пару сотен для будущего дознания. Чтобы его запутать.

Затем рассказал двум коллегам, что собираюсь в субботу навестить пляж в районе местечка Сен-Тропе и поплавать в море с аквалангом.

— Смотри не потони, — сказал один. Брюзга и перестраховщик.

— Типун тебе на язык, — рассмеялся я. — Не первый раз замужем. А про себя подумал: — хорошо сказал. Для последующего разбирательства.

В пятницу, после службы, заправив автомобиль, я погрузил в него акваланг, комплект запасной одежды с обувью, запер квартиру и выехал в суету марсельских улиц.

Затем, оставив город позади, взял курс на Лазурный берег. Слева поплыл непередаваемый ландшафт приморских Альп с платановыми лесами, рощами и виноградниками; справа, в лучах заходящего солнца, до горизонта синело море.

В пригород Сен — Тропе я въехал спустя два часа, когда в небе зажглись звезды и остановился в небольшом мотеле на берегу. К нему примыкал длинный песчаный пляж, со стороны которого доносило шорох прибоя.

Получив у шоколадной мулатки ключи и поднявшись со спортивной сумкой, внутри которой покоился акваланг, в номер, я для начала принял душ, вслед за чем спустился вниз, где с удовольствием поужинал в кафе на открытой террасе. Гостей было немного — в основном бледные туристы из северной Европы, обстановка располагала к отдыху и умиротворению.

Я сидел в плетеном кресле за таким же столиком, потягивая молодое вино, курил «гавану», уставившись вдаль, и в мыслях прощался с Францией.

Здесь мне было хорошо, словно в песнях Мирей Матье, на одном из концертов которой удалось побывать в Париже.

Понастальгировав еще часок, поднялся к себе и улегся в постель. Чекист накануне важной операции должен непременно отдохнуть. Так учили в Высшей школе.

С первыми лучами солнца я пробудился, зевнул и, шевеля пальцами на ногах (так было лучше думать), прокрутил в голове все, что предстояло сделать.

Далее был завтрак, состоявший из круассанов с чашкой кофе, утренняя сигарета, а затем поездка в аэропорт Сен-Тропе, именуемый «Ла Моль». Там Этьен Готье, то бишь новый я, приобрел билет в столицу королевства Бутан — город Тхимпху.

Рейс выполняла компания «Эр-Франс», время вылета в 17 часов и прощай Европа.

По дороге назад «гражданин Франции» въехал в тенистую рощу кипарисов на берегу в полукилометре от пляжа, где располагался мотель (там было пустынно), и извлек из багажника пакет с одеждой.

Далее сунул туда паспорт с билетом, бумажник и зажигалку с сигаретами, после чего оглядевшись по сторонам, зарыл пакет в песок меж двумя приметными валунами.

— Так, — отряхнув руки, сказал сам себе. — Лед тронулся, господа присяжные заседатели!

Спустя еще час, оставив «Рено» на стоянке у мотеля, а в номере свой дорожный гардероб с документами на имя служащего советского консульства Никиты Волобуева, я шлепал ластами по песку к ласкового шипящему пеной, ультрамарину моря.

Плечи оттягивал акваланг, из шезлонгов под пляжными зонтами, на дайвера сонно взирали принимающие солнечные ванны туристы.

Забредя в воду по грудь, я включился в аппарат, послал последнее «прости» родному консульству и погрузился в таинственный мир глубин. Где нет общественного устройства, политики и социальных различий.

Средиземное море значительно отличалось от Черного. Вода в нем была более теплой и прозрачной, а живой и растительный мир гораздо богаче.

Помимо уже знакомых мне пород рыб, тут и там возникали неизвестные, отельными особями, а то и стаями; внизу колыхались поля самых разнообразных водорослей, меж которых там и сям, проглядывались окаменелости кораллов.

Отплыв метров на пятьдесят от берега и пуская пузыри, я осмотрелся, выбирая нужный курс, после чего, работая ластами, заскользил в подсвеченной солнцем воде, вдоль побережья.

Вынырнув почти в нужном месте, сделал необходимую поправку на девиацию, вновь погрузился и хорошо провентилировал легкие.

После этого, задержав дыхание, стащил с себя акваланг, зарыл его в песок под группой актиний, навалив сверху обломок известняка, а потом, всплыл к бликам света на поверхность.

До рощи с кипарисами оставалось метров двадцать пять, и я их неспешно проплыл брасом.

Выйдя на берег, отряхнулся (кругом было тихо), прошел к знакомым валунам и, усевшись на один, немного обсох под легким бризом. После этого, взглянув на наручные часы-амфибию, извлек свой пакет, облачился в летний костюм и шляпу со штиблетами, а потом, щелкнув зажигалкой, закурил. После морской прогулки — непередаваемое удовольствие.

Чуть позже, с видом праздношатающегося, засунув руки в карманы белых штанов и насвистывая, я вышел из тени деревьев на солнце, пошагав к недалекой, с проносившимися автомобилями дороге.

Там вскоре поймал такси, за рулем которого сидел жизнерадостный араб, которому я коротко бросил, — в Ла Моль, приятель!

— Слушаюсь, месье, — блеснул он белоснежными зубами.

Аэропорт жил своей обычной жизнью.

На бетонной полосе взлетали и приземлялись самолеты, в прохладном, с кондиционерами, зале ожидания неспешно передвигались или сидели в креслах представители самых разных наций; томный девичий голос под сводом, на двух языках вещал о времени регистрации и отправления рейсов.

Поскольку до моего оставалось полтора часа, я по привычке обошел аэропорт, наблюдая за обстановкой. Ничего настораживающего не наблюдалось. Служащие в голубой униформе привычно занимались своими делами, изредка возникавшие французские ажаны тоже подозрений не внушали.

Регистрация пассажиров у стоек и досмотр багажа выглядели простой формальностью.

Время глобального террора было впереди, мир находился в относительном равновесии и покое.

Дабы не привлекать к себе внимания отсутствием личных вещей, я прошелся по многочисленным магазинчикам зала ожидания, где купил фирменный «дипломат», куда поместил приобретенные здесь же электробритву, укомплектованный всем необходимым несессер, а также шорты, сандалии и футболку.

После этого у меня осталось две тысячи франков, которые в Бутане составляли целое состояние.

Удовлетворившись покупками, я почувствовал голод и решил подкрепиться. Для чего вознесся эскалатором на второй этаж, зайдя в один из ресторанов.

Здесь тоже царили прохлада и покой, немногочисленные посетители тихо звякали приборами.

Усевшись за свободный столик, откуда открывался вид на взлетную полосу с синевшими вдали горами, опушенными перистыми облаками, я, неспешно просмотрев меню, подозвал официанта.

— Зеленый салат с сыром, филе-миньон с грибами, миндальное пирожное и кофе, — сделал ему заказ.

— К филе у нас отличное бургундское, урожая 1965-го, — наклонился ко мне усатый гарсон. — Рекомендую.

— Хорошо. Несите бутылку.

Салат оказался выше всяких похвал, мясо жестковатым, а вино на уровне.

Когда официант, унеся посуду, доставив горячий кофе с эклером, в теле расплылась приятная истома.

Я снова закурил и, прихлебывая, обжигающий «бурбон», предался мечтам о Бутане.

Все, что можно было узнать об этой стране, почерпнул в справочниках.

Там значилось, что это маленькое буддийское монархическое государство, расположенное в Гималаях, между Индией и Китаем. На протяжении многих столетий мир не ведал о существовании этой крошечной экзотической страны с населением всего лишь семьсот тысяч человек.

Именно поэтому границы Бутана до сих пор окутаны пеленой загадочности и местного колорита, несколько непривычного для современного европейского жителя.

Затерянное высоко в горах государство Бутан — это последнее оставшееся буддийское королевство. Здесь царит конституционная монархия, а возглавляет страну Джигме Сингье Вангчук из древней династии. Имидж Бутана в первую очередь формирует глубокая приверженность местного народа своим культурным традициям.

Страна не стремится избирать современный путь развития цивилизации, к примеру, о телевидении там узнали только к концу века.

Но при этом в ней живут поистине счастливые люди.

Тибетские хроники XVIII века сохранили множество имен этого загадочного государства, среди них: Спрятавшаяся Святая Страна, Южная Долина Целебных Трав, Лотосовый Сад Богов.

Современники же выделяют две наиболее популярные версии: Бху-Утан — «горная страна», либо Бхот-Ант — «юг Тибета». При этом сами бутанцы всегда называли свое государство Друк Юл, что в переводе означает «Страна Дракона-Громовержца» (вероятно, это связано с сильными грозами, которые случаются в данной местности довольно часто).

Археологические раскопки свидетельствуют о том, что цивилизация на территории Бутана зародилась в глубокой древности — примерно во втором тысячелетии до нашей эры. Однако сведений об истории государства до наших веков практически не дошло.

Известно, что первыми европейцами, посетившими страну, были португальцы. На дипломатический «контакт» с другими государствами королевство вышло лишь в конце XVIII века.

Несмотря на то, что Бутан считается «страной третьего мира», народ его здравствует и процветает, а связано это с тем, что экономическое развитие страны измеряется не «внутренним валовым продуктом», а «валовым национальным счастьем».

Это единица измерения качества жизни бутанцев, которая включает в себя прежде всего сохранность морально-нравственных ценностей.

Придумал ее четвертый король Бутана в 1972 году, он был убежден: «счастье народа важнее процента ВВП». Кстати сказать, «валовое национальное счастье» в стране планируется заранее, на пять лет вперед, при этом прогресс осуществляется крайне медленно, дабы не разрушить культурные и семейные ценности, приверженность буддизму и первозданность природы.

Первое, что отличает страну — это чистота. На каждом шагу стоят урны. Местные жители очень обеспокоены экологией своей страны, поэтому даже в самом бедном районе королевства нет мусора, в отличие, например, от соседствующих Индии или Непала.

Еще одна колоритная особенность — это здания, внешне напоминающие малахитовые шкатулки.

В 70-х годах действующий монарх издал указ о том, что все сооружения (начиная от жилых домов и заканчивая аэропортом) должны быть расписаны традиционными орнаментами. С тех пор так и повелось.

Восемьдесят процентов населения Бутана — это сельские жители, поэтому жизненный уклад здесь деревенский. Жилые дома все однотипные, имеют по три этажа: на первом располагается хлев, на втором — кухня, спальня и молельная, а на третьем — чердак для сушки сена и хранения ненужного хлама.

В каждом жилище повсюду развешаны портреты короля и его супруги, жители Бутана искренне любят и почитают их всем сердцем. На крыше дома обязательно должен развеваться традиционный флаг — хатаги (это полотна белой ткани с молитвами).

Все бутанцы в обязательном порядке придерживаются национального дресс-кода, на местном языке он называется Дриглам Намжа. Мужчины должны носить гхо (тяжелый халат длиной до колен, подвязанный поясом), а женщины — блузки, поверх которых накидывается прямоугольный кусок ткани (кира).

В городе Паро располагается один из важнейших буддийских объектов в мире — монастырь Такцанг («гнездо тигра»), построенный на скале высотой более одного километра. Это самый известный памятник Бутана.

Еще одна не менее привлекательная реликвия королевства — Курджей Лхакханг — храм, возведенный вокруг пещеры с отпечатком тела буддийского гуру Ринпоче на стене. Он находится в городе Джакар.

Путешествующий по Бутану заметит также на территории всей страны большое изобилие дзонгов (древних крепостей), которые сегодня служат резиденциями гражданской и монастырской администрации каждого района.

Природа в Бутане поражает своим великолепием. Здесь насчитывается девятнадцать горных вершин высотой более семи километров, среди них священная гора Джомолхари и высочайшая точка Королевства Бутан — гора Кула-Кангри.

Климатические условия разнятся в зависимости от того, в какой части страны вы находитесь: от теплых и влажных джунглей на юге (на границе с Индией), до вечных ледников на севере (на границе с Тибетом).

В западной, центральной и восточной частях погода скорее напоминает европейскую. С каждым годом все больше и больше туристов открывают для себя экзотические красоты Бутана. Однако приезжих по-прежнему здесь немного.

— Да, — думал я. — В этой сказочной стране можно будет почерпнуть немало полезного и немного попрорицать. А затем отправиться в Тибет, где заняться этим по полной программе.

Столь радужные размышления прервало очередное сообщение, донесшееся из динамиков — начиналась регистрация на Тхимпху.

Я расплатился с официантом, дав ему щедрые чаевые, на что тот довольно осклабился «мерси», после чего взял свой дипломат, спустился вниз и направился к стойке регистрации.

Там уже находились несколько десятков пассажиров, у которых поочередно проверяли паспорта с билетами две миловидные девицы с ногами от плеч и в коротких мини юбках.

Процесс занял не более пятнадцати минут, далее последовал таможенный досмотр — поверхностный и формальный, вслед за чем всех пригласили к выходу на взлетную полосу, у которого вылетавших ждали два яркой окраски автобуса.

Ведомые сопровождающей мы погрузились в них, гармошки дверей бесшумно закрылись, и транспортные средства мягко покатили один за другим по серому бетону.

Спустя непродолжительное время они встали у белоснежного «Конкорда», хвостовое оперение которого было расцвечено колерами французского национального флага.

К описываемому времени это был один из лучших воздушных лайнеров, используемых на дальних магистралях, с крейсерской скоростью более двух тысяч километров в час и дальностью полета сверх семи тысяч.

У борта лайнера уже стоял трап, мы выгрузились, и посадка началась.

Кукольного вида стюардесса, взглянув на мой билет, кивнула изящной головкой с прической «а — ля гарсон», предлагая войти в салон, после чего я ступил на борт воздушного судна.

Оно впечатляло размерами и комфортом.

Пассажирский отсек с двумя рядами кресел, увенчанных белоснежными чехлами, терялся вдали, все было отделано хромом и пластиком, под ногами пружинила ковровая дорожка.

Мое место оказалось в средней части самолета, крайним справа у иллюминатора. Я сунул дипломат в ячейку ручной клади у подволока, после чего уютно расположился в кресле.

Соседом сбоку оказался высокий, средних лет латинос, с орлиным профилем и в темных очках, угнездивший на коленях футляр со скрипкой.

— Буэнас тардес, амиго, - улыбнулся он, перехватив мой взгляд. — После чего добавил на французском, — я музыкант, лечу в Бутан на гастроли.

— Похвально, — кивнул я. — Желаю удачи. И тоже изобразил улыбку.

Вскоре посадка закончилась, трап укатил в сторону, а стюардессы совершили предполетный ритуал. Одинаковый во всех авиакомпаниях мира.

Далее на переборках зажглись таблички «но смокинг», послышался свист запускаемых турбин — лайнер плавно покатил к месту старта.

Там он на минуту встал (свист моторов перешел в рев), чуть задрожал корпусом и стал набирать разбег, все убыстряясь.

Еще несколько секунд — под крылом поплыла взлетная полоса, потом зелень рощ, которые сменила бескрайняя синева моря…

Турбины умиротворяющее гудели, стюардессы, мило улыбаясь и играя бедрами, развозили на тележках напитки с сувенирами, в салоне царили спокойствие и благодушие.

Я посетил приятно пахнущий фиалками туалет «Конкорда», где воспользовался писсуаром, а когда одна из стюардесс оказалась рядом, попросил у нее коньяк. Который стал смаковать, рассматривая воздушное пространство.

За иллюминатором плыл воздушный океан, а под ним расстилалась бесконечность облаков, принимающих самые фантастические очертания. Воздушные замки сменялись человечьими профилями голов, те превращались в диковинных зверей с птицами и так далее.

Коньяк приятно расслаблял, оторвавшись от созерцания мироздания я зевнул, поставил пустой бокал на откинутый перед собой столик и уснул. Под гул турбин и убаюкивающий свист вентиляции.

Мне снился сказочный Бутан, и я в золотой одежде ламы, проповедующий пастве небывалое.

Тысячи людей с благоговением внимали, в перерывах я изрекал мантры, состояние было близкое к оргазму.

Потом кто-то из верующих громко заорал: «Всем сидеть! Не двигаться! Это угон!».

Видения исчезли.

На сиденье сбоку от меня лежал открытый футляр скрипки, а рядом, в проходе, высился латинос, потрясая в руке куцым израильским «Узи» с торчащим из рукоятки магазином.

У открытой двери кабины пилотов, направив туда браунинг, что-то орал второй, араб в белом балахоне, а в хвостовой части, демонстрируя в руке гранату, скалился третий — здоровенный негр. У меня по коже пошли мурашки.

— Ни х… себе, — прошептали губы, а мозг стал лихорадочно соображать, что делать.

— Сиди тихо не рыпайся, — тут же дал внутри совет чекист. — Как в таких случаях учили.

— И запоминай их приметы, что б потом дать показания властям, — добавил прокурор. — Это важно.

— Не, лучше дай бандиту рядом в лоб, — возбудился шахтер. — Что делают, суки!

— А потом вырви ствол и с «Варягом» вперед! — призвал моряк.

Внутри все смешалось в противоречиях.

Как результат, Готье попытался вскочить и тут же получил от латиноса удар сионистской железякой по голове. Там вспыхнуло и погасло.

 

Глава 4. На берегах Ориноко

Когда я открыл глаза, чувствуя сильнейшую ломоту в затылке, лайнер, воя турбинами, тянул над бескрайним лесным морем с артериями рек внизу, которые стремительно приближались.

В салоне царили хаос и вопли перепуганных людей, сверху на головы рушился багаж из открывшихся ячеек.

Еще через несколько секунд, заваливаясь набок, «Конкорд» стал задевать правой плоскостью верхушки деревьев (я сжался), потом его тряхнуло, и самолет на глазах стал разваливаться на части.

Все вокруг заполнили душераздирающие крики.

Сбоку от меня треснула обшивка — разверзлась громадная дыра, кресло сорвало с кронштейна и, вместе со мной, высосало в аэродинамическую воронку.

— Мама!! — завопил я в бешеном вихре несясь по спирали вниз, а потом исчез в высоком фонтане брызг, возникшем в конце полета.

— Б-б-у-у, — задолбило в ушах, в рот хлынула вода, а в глазах зарябили пузырьки воздуха.

Тело в конвульсиях забилось в глубине, последним усилием воли я рванулся вверх и, кашляя, всплыл на поверхность.

Там, отплевываясь, чуть отдышался, огляделся и увидел неподалеку берега обширного водоема.

Справа, со скального плато, туда низвергался несколькими каскадами водопад, а впереди темнели густые заросли.

Из последних сил, стеная и хрипя, я поплыл к ним, выбрел из воды и рухнул на песок у ближайших деревьев.

Когда очнулся, солнце поднималось над горизонтом. Электроника наручных часов показывала восемь утра, все тело нестерпимо болело.

— Это ж надо, — с трудом поднявшись на ноги, взглянул я в небо, откуда вчера рухнул, а затем перевел взгляд на череду лесных великанов со срезанными верхушками. — Повезло мне, в отличие от других туристов.

Затем подошел к воде, ополоснул лицо, хлебнул пару раз из ладони и поплелся в сторону зарослей. Откуда слышались пение птиц, звон цикад и другие, непонятные мне звуки.

При ближайшем рассмотрении, заросли оказались джунглями. Такие я видел только в кино, что вызвало изрядное беспокойство. Но делать было нечего, нужно было как-то выбираться.

В сторону падения самолета я не пошел, ибо местность была явно непроходимой, да и вряд ли кто из летевших вместе со мной, остался жив. При таком раскладе.

Решил направиться вдоль водного пути, поскольку озеро, в которое упал, скорее всего, было речным заливом. На это указывало медленное течение воды в нем и теряющиеся вдали берега. Что внушало благие надежды.

Как известно, все реки впадают в море или океан, по их берегам селятся люди, а потому следовало двигаться по течению вниз. Других вариантов не было.

Но для начала следовало подкрепиться. В последний раз я ел много часов назад, организм требовал калорий.

В карманах штанов и пиджака, которые выглядели не лучшим образом, помимо бумажника с влажным паспортом и франками, а также зажигалки с размокшей пачкой сигарет да перочинного ножа, больше ничего не имелось.

Разложив их для просушки на плоском камне у берега и прихватив с собой нож, я направился в заросли леса, надеясь там найти чего-нибудь съедобное. Не получилось.

Перевитые лианами деревья были неизвестных мне пород, и бананов или кокосовых орехов на них не наблюдалось, хотя в кронах носились и орали небольшие рыжие обезьяны, обеспокоенные появлением незваного гостя.

На разнообразных кустарниках подлеска ягод тоже не просматривалось и, спустя час, я, несолоно хлебавши, вернулся на берег.

Усевшись на камень, проверил россыпь сигарет с зажигалкой (они высохли и годились в дело), размяв одну, закурил. Надеясь обмануть желудок.

Глаза меж тем блуждали по берегу, и неожиданно узрели метрах в тридцати впереди, движущийся со стороны песчаной дюны к воде, выпуклый объект.

— Дак это ж..! — едва не подавился я сигаретой и, вскочив, припустил в ту сторону.

Через минуту потенциальный обед, в виде здоровенной черепахи, лежал нижним щитком вверх, по инерции шевеля лапами, а я довольно потирал руки — подфартило!

Затем в голове мелькнула мысль, — а откуда она ползла?

— Известно, откуда, — подсказал внутри моряк. — Не иначе откладывала яйца.

— Какие на хер яйца! — возмутились там же остальные. — Давай, кончай ее и на огонь! Жрать очень хочется!

Тем не менее, я прошел по следам, оставленным пресмыкающимся, и в начале их нашел горку песка. А раскопав, обнаружил в глубине полсотни светлых крапчатых яиц. Величиной с гусиные, кожистые и мягкие на ощупь.

Живе-ем, — облизнулся, складывая их в подол рубахи.

Спустя еще час, Этьен Готье сидел, скрестив ноги по турецки, в тени деревьев у догорающего костра и с удовольствием поедал яйца. По вкусу они напоминали куриные, но были более нежными и маслянистыми.

Черепаху, я поместил в выкопанную неподалеку в песке яму. Огородив ее для надежности срезанными в лесу прутьями.

— Ну вот, — сыто икнул во мне моряк, когда трапеза была закончена. — Слушай всегда меня. Остальные составляющие помалкивали. Не иначе им было стыдно.

После обеда я уснул, сунув под голову пиджак, сладко и безмятежно. Пробуждение было не из приятных.

Рядом стояли три коричневых дикаря с копьями в руках, тихо перешептываясь. Заметив, что я открыл глаза, они отпрыгнули в сторону, нацелив их в меня. Явно собираясь прикончить.

— Не иначе каннибалы! — мелькнуло в голове. — Щас заколют и сделают кай-кай. Такое уже было с мореплавателем Джеймсом Куком.

Но, как известно, русские не сдаются.

В следующий момент я вскочил, схватил лежавший рядом перочинный нож и принял боевую стойку.

— Ну, кто первый? Начинай! Попишу гады!! — заорал на великом и могучем.

От моего клича с ближайших деревьев сорвалась стая попугаев, а самый рослый и мускулистый из дикарей (другие были много ниже) выпучил глаза, — ни х… себе? Русский…?!

Теперь уже опешил я, но быстро овладел собою и сказал: — вообще-то я француз. А это просто так. С перепугу.

— Да ладно, — ухмыльнулся здоровяк. — Я тоже вроде как индеец. После чего проболоболил что-то своим. Дикари опустили орудия убийства.

Чуть позже стороны сидели друг против друга на песке, скрестив ноги, и вели дипломатическую беседу. В ней участвовали я и тот, что знал русский. Остальные с интересом меня рассматривали.

При этом выяснилось, что вместо Бутана я попал в Венесуэлу, нахожусь на берегу великой реки Ориноко, а аборигены — индейцы племени пираха.

— Вот тебе бабушка и Юрьев день — расстроено подумал я. — Это ж надо куда занесло. Гребаные террористы.

— Да, брат, влип ты по самые не горюй, — покуривая мою сигарету, — значительно изрек здоровяк, оказавшийся вождем племени.

Его звали Андрей, а у соплеменников Кайман, и парень был украинцем. В свое время он закончил мореходку в Херсоне, плавал штурманом в торговом флоте, но случилась беда: при заходе в порт Каракаса загулял в местных кабаках и отстал от судна.

Затем был таксистом в Маракайбо и собирал каучук в сельве, а потом пристал к индейцам. Где проявив себя, став вождем их племени.

— Вообще-то пираха раньше жили в Бразилии, но потом ушли сюда, на Ориноко, — сообщил Андрей, мечтательно пуская кольца дыма — Тут рай земной. Честное слово.

О себе я рассказал, что наполовину француз (мать была русская), по профессии журналист, летел в Бутан сделать репортаж, но не привелось. Какие-то отморозки захватили самолет, а потом случилась то, что случилось.

— Не забирай в голову, — рассмеялся Кайман. — Что Бог не дает, все к лучшему.

А репортаж можешь написать о нас, — кивнул на своих спутников. После чего представил их мне. Одного звали Кокои, второго Ораха.

Те поочередно хлопнули себя ладонями по груди, согласно кивая головами.

Желая закрепить знакомство, я предложил зажарить сидевшую в яме черепаху, а к ней испечь оставшиеся эмбрионы, что было воспринято гостями с воодушевлением.

Индейцы тут же вытащили рептилию наверх, быстро лишив ее жизни и принявшись разделывать; я оживил все еще тлеющий костер охапкой сучьев, а Кайман, сходив к приткнутой у берега лодке, вернулся с оплетенной лианой тыквенной бутылью. В которой что-то заманчиво булькнуло.

— Самогон из папайи, — угнездил ее рядом с костром. — По бердянскому рецепту.

Вскоре на сооруженном индейцами вертеле, истекая соком, дразняще запахло мясо, в углях, на подложке из душистой коры зарумянились, словно пирожки, яйца. Все было готово к действу.

Далее каждый получил свою порцию в изумрудный лист лотоса, Кайман вынул из тыквы затычку, поднес емкость к губам и со словами, «ну, будьмо!» забулькал горлом.

Потом крякнув, передал сосуд мне, — угощайся.

— За дружбу народов! — сказал я, тоже изрядно приложившись.

Напиток был крепчайший, пах ржаным хлебом, и мне очень понравился.

Далее эстафету приняли индейцы, после чего все навалились на яства. В воздухе слышались треск хрящей и чавканье.

Насытившись, мы славно отдохнули в тени, пока жара не спала, после чего забрав с собой остатки провизии, погрузились в лодку.

Она была искусно выдолблена из ствола дерева. Кокои с Ораха дружно заработали короткими веслами, и вскоре мы вышли из залива на широкий простор реки. Катившей воды в сторону океана.

Вокруг открылась впечатляющая картина тропической флоры и фауны.

Зеленые густые леса уходили каскадами к горизонту, меж них, в легкой дымке, просматривались цепи горных вершин и взблескивали озера; в кронах деревьях носились стаи обезьян и слышался разноголосый птичий хор, а по берегам расхаживали сотни цапель с фламинго.

В разных местах из воды то и дело выпрыгивали дельфины, изредка возникали, словно подводные лодки под перископом, темные контуры аллигаторов. Необыкновенным был и воздух. Чистый, словно хрусталь, напоенный запахами цветущих орхидей, трав и пряностей.

— Да, здесь точно, рай земной, — сказал я Кайману (Андрей попросил называть его только так). — Не иначе тут и обретались Адам с Евой.

— Так я ж тебе говорил, — рассмеялся он. — Почему и сбежал от цивилизации.

— А расскажи-ка мне о своем племени, — поудобнее устроился я на банке. Что они за люди? Интересно.

Все это время подданные вождя невозмутимо опускали весла в воду, чавкая какие-то листья.

— С удовольствием, — ответил он. — Кстати, пираха очень занимательные ребята. Вот, например, что говорят друг другу люди, отправляясь спать?

— Ну, там, «доброй ночи», «спокойного сна» или «хорошего отдыха» — пожал я плечами. — У всех свои заморочки.

— Точно, — кивнул головой Кайман. — В разных культурах эти пожелания звучат, по-разному, но в основном все они высказывают надежду говорящего на то, что его оппонент будет спать крепко, сладко, видеть во сне розовых бабочек и воспрянет утром свежим и полным сил. К новым трудовым подвигам.

По-пирахски же «Спокойной ночи!» звучит как «Только не вздумай дрыхнуть! Тут всюду змеи!» Пираха считают, что спать вредно.

Во-первых, сон делает тебя слабым. Во-вторых, во сне ты как бы умираешь и просыпаешься немножко другим человеком. И проблема не в том, что этот новый человек тебе не понравится — ты просто перестанешь быть собой, если станешь спать слишком долго и часто.

Ну и, в — третьих, — вздохнул Кайман, — змей тут и правда навалом. А кроме них полно других ядовитых и агрессивных гадов. Не говоря про духов, которые сидят в кустах и только и мечтают о том, чтобы прыгнуть тебе на шею и незаметно высосать кровь из затылка.

Так что пираха не спят по ночам. Дремлют урывками, по двадцать-тридцать минут, прислонясь к стене хижины или прикорнув под деревом.

А остальное время охотятся, рыбачат, танцуют у костров и играют с детьми или собаками.

— М-да, — покосился я на спутников вождя. — Действительно, занимательные.

— Это что! — оживился Кайман. — Слушай дальше.

Сон, по их мнению, изменяет пираха — любой из них помнит, что раньше вместо него были какие-то другие люди. «Те были гораздо меньше, не умели трахаться и даже питались молоком из женских грудей. А потом они все куда-то делись, и теперь вместо них — я. И если я не буду подолгу спать, то, возможно, и не исчезну».

Обнаружив же, что фокус не удался, и он вроде как поменялся, пираха берут себе другое имя.

В среднем хитрецы меняют его раз в шесть-семь лет, причем для каждого возраста у них есть свои, отвечающие запросам. Так что по имени всегда можно сказать, идет речь о ребенке, подростке, юноше, мужчине или старике. Вот такая хреновина.

— И по сколько ж имен сменили эти парни? — кивнул я на размеренно гребущих индейцев.

— По четыре, — растопырил пальцы на ладони рассказчик.

— Я-я, натюрлих, — осклабился Ораха, а Кокои лукаво прищурился.

— Ни хрена себе! — аж подскочил я в лодке. — Откуда он знает немецкий?

— Когда пираха жили в Амазонии, у них долго скрывался нацист. Сбежавший после войны из Германии. Они даже помнят песню «Лили Марлен». Но поют, только когда пьяные.

— Чем глубже в лес, тем толще партизаны, — удивленно покачал я головой. — Интересно излагаешь.

— Ну, так вот, — опустив в воду руку, хлебнул из ладони бывший моряк. — Возможно, именно такое устройство жизни, при котором ночной сон не разделяет дни с неизбежностью метронома, позволило пираха установить очень странные отношения с категорией времени.

Они не знают, что такое «завтра» и что такое «сегодня», а также плохо оперируют понятиями «прошлое» и «будущее».

Из примет колеса времени в сельве — лишь частые сезоны дождей, сменяющиеся сезонами относительно сухими. Так что никаких календарей, счета времени и прочих условностей мои подопечные не знают.

А потому никогда не задумываются о будущем, так как просто не умеют этого делать.

Кроме того, пираха не делают запасов еды. Вообще.

Они просто ловят ее и едят (или не ловят и не едят, если охотничье-рыбацкое счастье им изменяет).

Мысль о том, чтобы засушить, закоптить, заготовить что-либо впрок, просто не приходит им в голову. Хотя это можно понять.

Зачем стараться, если в следующий раз вместо тебя может проснуться какой-нибудь совершенно посторонний человек? Пусть мерзавец сам попотеет, махая острогой на реке или стреляя из лука.

Их женщины сажают овощи и некоторые злаки на маленьких огородах в сельве — что у пираха единственный пример хозяйственной дальновидности, дальше этого дело не идет. Когда у пираха нет еды, он относится к этому безразлично.

Едят в племени не чаще двух раз в сутки и нередко устраивают себе разгрузочные дни даже тогда, когда пищи в деревне много.

Ни один белый, за исключением меня, — сказал с гордостью Кайман, — не сумел выучить их язык. Поскольку он уникален.

Ничего похожего на Земле больше не встречается.

То, что в языке всего семь согласных и три гласных, — это еще ерунда. Куда больше проблем со словарным запасом.

Местоимений, скажем, индейцы почти не знают, и, если им очень нужно показать в речи разницу между «я», «ты» и «они», пираха неумело пользуются местоимениями. Которые употребляют их соседи — индейцы-тупи (единственный народ, с которым пираха до сих пор кое-как контактирует).

Глаголы с существительными у них особо не разделяются, и вообще любые привычные нам языковые нормы тут, похоже, утоплены за ненадобностью.

Например, пираха не понимают смысла понятия «один». Вот барсуки, вороны и собаки понимают, а пираха — нет.

Для них это настолько сложная философская категория, что любой, кто попытается поведать моим парням, что это такое, заодно может пересказать им теорию относительности.

Цифр и счета они тоже не знают, обходясь всего двумя категориями: «несколько» и много». Две, три и четыре пираньи — это несколько, пять — туда-сюда, а вот шесть — это уже явно много. А что такое одна пиранья? Это просто рыба. Проще русскому растолковать, для чего нужны артикли перед словами, чем объяснить пираха, зачем считать пиранью, если это пиранья, которую не стоит считать.

Поэтому пираха никогда не верят в то, что они — маленький народ.

Сейчас их пять сотен, а это, безусловно, много.

Про семь миллиардов с ними говорить бесполезно: семь миллиардов — это тоже много. Вас много, и нас много, это просто замечательно.

— Так они что, полные дебилы? — теперь уже с сожалением взглянул я на индейцев.

— Э-э, не скажи, — рассмеялся земляк. — Вот тут — то начинается самое интересное.

Зная, что такое деньги и какие замечательные вещи можно выменять на эти бумажки, пираха отлично управляются со своими финансами.

Не умея считать и не понимая номинала купюр, они точно знают, какой высоты должна быть горка бутылок горькой воды — кашасы, которую за эту штучку дадут бледнолицые. То же относится и к ряду других товаров, необходимых в сельве.

«Здравствуйте», «как дела?», «спасибо», «до свидания», «извините», «пожалуйста» — массу слов люди большого мира используют, чтобы показать, как хорошо они друг к другу относятся и как заботятся о комфорте себе подобных.

Ничего из вышеперечисленного пираха не говорят. Никаких приветствий, прощаний и извинений. Они и без всего этого друг друга любят и не сомневаются, что и все окружающие априори счастливы их видеть.

Вежливость — это побочное дитя взаимного недоверия — чувства, которого пираха, лишены полностью.

Живущие в сердцевине бушующей красками сельвы, в окружении самых пестрых на свете птиц, цветов и насекомых, они как-то не удосужились научиться различать цвета.

Слов, обозначающих краски этого мира, у детей природы всего два: «темное» и «светлое». И при том, что они явно не дальтоники.

А еще пираха не понимают, что такое стыд, вина или обида.

Если Хааиохааа уронил рыбу в воду, это плохо. Рыбы нет, обеда нет. Но при чем тут Хааиохааа? Он ведь просто уронил рыбу в воду. Если маленький Киихиоа толкнул Окиохкиаа, то это плохо, потому что Окиохкиаа сломал ногу и нужно ее лечить. Но это случилось потому, что это случилось, вот и все.

А если Кохои застрелил из лука белого человека, так это потому, что тот хотел украсть у него горькую пьяную воду, но теперь все хорошо. Если семья белого человека сердится, она может попробовать убить Кохои.

— Удивительное согласие, царящее между этими людьми, напоминает мне о рае, — поднял вверх палец вождь.

В это время гребцы изменили курс лодки и она, выполнив поворот, вошла в один из многочисленных рукавов Ориноко, который был вдвое уже.

Многоцветная стена зарослей придвинулась ближе, какофония лесных звуков стала мелодичней.

— Так. Надо дать парням передохнуть, — обозрев местность, сказал Кайман, после чего издал серию мягких звуков.

Индейцы молча кивнули, челн замедлил ход и, гася кильватерную струю, ткнулся в низкий берег.

Пока Кокои с Ораха, ополоснувшись в прозрачной воде, с удовольствием нежились на травке, Кайман извлек из-под банки мачете, пригласив гостя прогуляться по саду. Так он называл джунгли.

— Ты когда-нибудь пробовал дуриан? — поинтересовался у меня, углубляясь в заросли и раздвигая лианы.

— Что — то о нем слышал, а вот пробовать не доводилось, — отмахиваясь от налетевших бабочек, ответил я, чувствуя, как покрываюсь испариной.

— Вот он, перед тобой, — показал на одно из многочисленных деревьев спутник и прорубился к нему ближе.

На раскидистых, причудливо переплетенных ветвях, висело множество здоровенных колючих шишек.

Срезав длинный прут, Кайман сбил десяток. Они были золотисто-коричневого цвета, в диаметре сантиметров пятнадцать и весом килограмма три-четыре.

Перевязав добычу лианой, главарь сунул мне половину, после чего мы вернулись на берег.

Там Кайман ловко расколол четыре плода (пахли они не ахти) и вручил каждому.

Похожая на пирожное сердцевина напоминала заварной крем, была такой же сладкой и отличалась нежнейшим вкусом.

Я быстро расправился с деликатесом, вождь протянул мне свою половину: «на, возьми, обрыдло. Мне бы хлебца». Совсем, как в известном фильме.

Затем, сполоснув липкие руки с лицами, мы продолжили путешествие, и я попросил вождя продолжить сагу о необычном племени.

— Пираха живут в моногамных браках, но ровно до тех пор, пока это устраивает обоих, — прищурился он на солнце.

— Если муж плохо охотится и не может прокормить семью, жена ищет себе другого мужчину. Когда же жена не ловит рыбу, не выращивает в огородике овощи и не ходит с собаками в лес добывать мелкую дичь, то муж, с точки зрения пираха, имеет полное право ее бросить.

Особенно если та перестала быть молоденькой и сексапильной.

Каждый имеет право делать то, что ему хочется, причем никакие стыд и вина не нависают над головами детей природы.

Даже маленьких детей тут не ругают и не стыдят. Им могут сообщить, что хватать угли из костра глупо, играющего на берегу ребенка придержат, чтобы тот не упал в нее, но бранить и воспитывать пираха не умеют.

Иногда это уважение к чужим правам принимает пугающие европейца формы. Если грудной младенец не берет материнскую грудь — значит, никто не будет кормить его насильно: ребенку виднее, почему он не ест. Вмешиваться не стоит.

Когда женщина, ушедшая к реке рожать, не может разрешиться и третьи сутки оглашает воплями лес — значит, она не хочет этого делать, а желает умереть. Незачем соваться туда и отговаривать ее от этого.

Разве что муж может пойти поговорить с ней — вдруг у него найдутся веские аргументы.

Пираха знают, что они, как и все живое — дети леса.

Вот есть обезьяны, есть ягуары, а есть пираха. Лес полон тайн… даже нет, лес — это вселенная, лишенная законов, логики и упорядоченности.

И большую часть того, что там, в лесу, происходит, они не могут увидеть, как крокодил, сидя в реке, не может видеть, что булькает в котелке, поставленном на огонь перед хижиной, лишь запах донесется до его ноздрей. Не больше.

В лесу, по верованию племени, обитает множество духов. Например, туда уходят все мертвые и ведут там загадочный образ жизни, который и не стоит пытаться понять. Лично меня поражает, насколько пираха — жители сельвы, опасаются ее.

Однажды там потерялся пожилой охотник, и племя нашло его на третий день буквально ополоумевшим от ужаса.

«Понятно, — говорили пираха, — лес посмеялся над охотником как следует».

Но страх пираха — это не страх европейца. Когда мы боимся, нам плохо.

Они же считают страх просто очень сильным чувством, не лишенным определенного очарования. Можно сказать, что они любят бояться.

«Пойду в лес, немного побоюсь и добуду еды», — с улыбкой говорит охотник, вешая на плечо свой длинный лук. Однажды, проснувшись утром, я увидел, что вся деревня столпилась на берегу.

Оказалось, туда пришел какой-то знакомый дух, желавший о чем-то предупредить пираха, вот они и вышли с ним поболтать.

Выйдя на пляж, я обнаружил, что толпа, стояла вокруг пустого места и испуганно, но оживленно с этим самым местом беседовала.

На слова «Но там же ничего нет, я там ничего не вижу!» мне ответили, что бледнолицему и не положено видеть, так как дух пришел именно к пираха.

А если лесу нужен будет Кайман, вот тогда к нему будет прислан персональный дух в виде мини-самолета или моторной лодки — по их убеждению с белыми обычно бывает именно так.

И вообще, чего это я так беспокоюсь о духах? Ведь белый человек сам пришел сюда из призрачного мира — неужели все забыл о своей прошлой жизни?

Наверное, тебе Этьен, уже понятно, что все вышеперечисленное делают моих соплеменников почти невозможным объектом для просветительской работы.

Идея единого бога, например, буксует среди них по той причине, что с понятием «один» пираха, как я уже говорил, не дружат, а слова «бог» в их словаре нет.

Сообщения о том, что их кто-то создал, тоже воспринимаются пираха недоуменно.

Надо же, такой большой и неглупый вроде мужчина, а не знает, как делаются люди.

Создать человека, по их убеждению, очень легко: нужно засунуть свою хаху в женскую дырочку, и он появится оттуда в свое время.

Так как слова «образ», «концепция», «программа» и «идея» отнюдь не значатся в лексиконе моих подданных, я пытался выкручиваться как мог.

«А кто поместил его в хаху?»

Пираха переглядываются и высказываются в том духе, что сегодня слишком жарко и Кайману, похоже, напекло голову.

«Вы знаете, что будет, когда вы умрете?»

— Знаем, — отвечают мудрецы. — Вот мы не очень знаем, что происходит с нами до того, а с мертвыми все в порядке. Тусуются себе в лесу, да в ус не дуют!

История Иисуса Христа в переводе на их язык тоже выглядит не слишком убедительно.

Понятия «век», «время» и «история» для пираха пустой звук. Слушая про очень доброго человека, которого люди злые прибили к дереву гвоздями, пираха спрашивают меня, видел ли я это сам. Нет?

Видел ли Кайман человека, который видел этого Христа? Тоже нет?

Тогда как он может знать, что там было?

Короче, друг француз, пять лет жизни с этими ребятами не прошли для меня даром: теперь я убежденный атеист.

Живя среди этих маленьких, полуголодных, никогда не спящих, никуда не спешащих, постоянно смеющихся и не знающих ни греха, ни веры людей, я пришел к выводу, что человек куда более сложное существо, чем учит Библия, а религия не делает нас ни лучше, ни счастливее.

Пираха — самый счастливый народ на Земле, Лишь спустя годы я понял, что это нам нужно учиться у них, а не наоборот. Как считаем мы — люди цивилизации.

На этом Кайман закончил свой рассказ, после чего мы долго молчали. Слушая, как под лодкой журчит вода и наблюдая мироздание.

Когда солнце коснулось вершин леса на дальних плато, и жара немного спала, за очередным поворотом реки, на берегу возникла обширная деревня на сваях.

— Ну, вот мы и дома, — сказал вождь, как только лодка подошла к причалу — Ребята, суши весла!

 

Глава 5. Среди детей природы

Наше появление в деревне было воспринято с воодушевлением.

Из домов тут же высыпала целая толпа аборигенов в сопровождении собак, с интересом взирающих на белого человека.

Когда мы сошли на землю, Кайман поднял руку, приветствуя соплеменников, а затем толкнул речь. Поочередно указывая на небо, меня и реку.

— У-у-у… — прошелестело по рядам, и индейцы стали перешептываться.

Далее вождь пафосно закончил ее на высокой ноте, вслед за чем похлопал меня по плечу, а потом ткнул пальцем в лодку.

Кокои с Ораха тут же извлекли оттуда оставшуюся часть черепахи (мяса было еще довольно много), плоды дуриана и эмбрионов, что вызвало у присутствующих крики восторга.

После этого в окружении подданных Каймана, под тявканье собак, мы двинулись в деревню.

Ее дома, как я уже отмечал, стояли на сваях, были деревянными и крыты перистыми листьями пальм, что выглядело довольно экзотично.

Хижина вождя была в центре, отличалась несколько большими размерами, у нее нас встретили две молодые девицы.

— Знакомься, — мои жены Елиау и Тайяна, — представил их Кайман. Те, опустив глаза, игриво захихикали.

После чего мы вошли в прохладу дома, состоящего из крытой террасы и двух комнат.

На террасе лежали искусно плетеные циновки, и стоял какой-то вырубленный из дерева, ярко раскрашенный истукан; в первой комнате был каменный очаг и различная, стоявшая на полках утварь, во второй виднелись три гамака, а на стене висела двустволка с патронташем.

— Плоды цивилизации? — кивнул я на оружие.

— Ну да, — заявил Кайман. — Проникает понемногу.

Затем мы расположились на свежем воздухе, усевшись друг против друга на циновки, и одна из жен принесла две половинки кокосового ореха с каким-то золотистым напитком.

— Сок купуасу, рекомендую, — взял свою в руки хозяин.

Напиток был прохладным, кисло-сладким на вкус, и я с удовольствием выпил.

— Сегодня в твою честь устроим пир, — сказал Кайман, тоже высосав содержимое.

— А может того, не надо? — сказал я, будучи по натуре скромным.

— Надо, Этьен, надо — наклонился он ко мне. — Я сказал пираха, что ты упал с неба, типа наш гость, и все желают веселиться.

— И они поверили?

— Они всегда верят, если хотят, — рассмеялся вождь. — К тому же это правда.

Когда на деревню опустилась ночь, а в небе замерцали звезды, все жители собрались на хорошо утоптанной площадке меж хижин, под высоким раскидистым деревом, напоминающим гигантский фикус.

Под ним, раздвигая мрак, ярко горел костер, где на вертеле жарилась свинья, а в рубиновых углях, завернутое в банановые листья, доспевало мясо черепахи. Здесь же стояли несколько выдолбленных из дерева подобия бочонков, издающих запах браги, а рядом с ними кокосовая посуда для пития со связками бананов.

Кайман прошел к почетному месту у костра, где уселся на длинный обрубок ствола, покрытый шкурой ягуара, мне на плечи молодые индианки водрузили венок из цветущих орхидей, а два пожилых охотника под доброжелательные возгласы соплеменников, усадили с ним рядом.

После этого вождь, сделав значительное лицо, выдержал паузу, вслед за чем встал (наступила тишина) и, судя по торжеству голоса, а также жестам, объявил о начале пира.

— Я-а-ай-я! — огласился берег радостным криком, и веселье началось.

Жарившие мясо охотники стали оделять им участников, а женщины с подростками разносить напитки.

Когда же первый голод был утолен, несколько молодых парней забили в принесенные с собой барабаны, образовался круг, и начались танцы.

С каждым часом градус веселья повышался, танцы сменялись песнями с бодрым речитативом и наоборот.

— Хорошо сидим, — смакуя очередную чашу с пьянящим напитком, сказал я довольно обозревающему веселье Кайману.

— Хорошо, — мотнул он головой. — Слышь, а давай споем нашу?

— Давай, — икнул я, после чего мы не сговариваясь, затянули

При первых словах (орали мы будь здоров), индейцы прекратили очередной танец и стали с интересом внимать, а несколько собак — подтягивать. В унисон и удивительно мелодично.

воодушевило нас сопровождение, и песня полетела над бескрайними просторами Ориноко.

Такой, со времен Колумба, река точно никогда не слышала.

Проснулся я от щебета птиц за стеной, в гамаке с юной индианкой. Та сразу же выскользнула из него и исчезла, а я стал вспоминать, чем закончилось веселье. Не получилось.

Голова была ясной, в теле приятная истома, я вылез из скрипнувшей сетки и прошлепал пятками на террасу.

Там, в ярких красках утра и пении птиц, на циновке сидел, скрестив ноги Кайман, пил из плошки душистый кофе и затягивался сигарой.

— Бонжур, месье, — хитро улыбаясь, сказал он. — Как почивали?

— Ничего, — смутился я. — А что со мной была за девица?

— Это сестра Тайяны, — ответил вождь. — Ты ей понравился, и она ответила взаимностью. Кофе хочешь?

— Откуда он здесь? — потянул я ноздрями дразнящий запах.

— В этих чудных местах есть все, — прихлебнул из плошки Кайман. — Сложнее сказать, чего нету.

Потом я сходил к реке, где совершил утренний моцион, а когда вернулся, жены вождя накормили нас завтраком. Он состоял из жареного угря, бататов и дикого меда.

Когда женщины, убрав «со стола» отправились в лес за дичью, хозяин угостил меня сигарой, оказавшейся весьма недурной, и поинтересовался дальнейшими планами.

— Хочу добраться до Каракаса, а оттуда в Бутан, — ответил я. Сделать свою работу.

— В настоящее время это нереально, — сказал, почесав пятку, Кайман. — Туда от нашей деревни больше четырех сотен километров, а сейчас сезон дождей и подниматься вверх по реке опасно. Нужно ждать осени. А тогда мы сможем доставить тебя до Матурина. Это такой город на половине пути. Оттуда на Каракас летают самолеты.

Да и чего тебе спешить? — дружески толкнул меня в бок. — Поживи на природе отдохни. А работа не Алитет. В горы не уйдет (скорчил уморительную рожу).

Так я остался до времени у индейцев пираха.

Они занимались охотой, рыбалкой и сбором лесных даров, а еще выращивали тыквы, маис и некоторые другие овощи на разбитых за деревней огородах.

Орудия жизнедеятельности были самыми примитивными, но, отдельные из них, а также способы применения, заслуживают описания.

Например, в охоте на крупных зверей, вроде оленей, пекари, муравьедов или пумы, помимо луков со стрелами и копий, пираха использовали духовые трубки, стреляющие отравленными ядом курару иглами.

Причем делали это с достаточно большого расстояния и виртуозно.

Рыбу, кроме битья острогой, а также ловле сетками, маленькие люди добывали отваром из побегов лиан, который попадая в воду, усыплял ее, и та всплывала на поверхность.

Но самой удивительной была поимка обезьян с использованием кокосового ореха. В нем проделывалась дыра, после чего содержимое убиралось, а внутрь добавлялся вареный маис или тыква. Затем этот «капкан» привязывался к дереву, на котором резвились приматы, люди же затаивались поблизости.

В стаде всегда находился самый любопытный, который спустя некоторое время спускалась вниз, бежал к кокосу и начинал его изучать. А обнаружив внутри еду, совал туда руку, зажимая добычу в кулак, после чего пытался его вытащить. Однако это не удавалось, а разжать пальцы обезьяна не догоняла, начиная орать и бесноваться.

Тут из укрытия появлялись охотники, пленяя собрата со всеми вытекающими последствиями.

Впрочем, поедание дальних предков, новый вождь пираха запрещал, чему они особо не противились.

Дни полетели своей чередой, принося массу ярких впечатлений. Я, шутя, освоил язык индейцев и даже стал задумываться, а не остаться ли здесь навсегда. В этом земном Эдеме.

Время в сельве текло по своим особым законам, размеренно и неторопливо, мелочная суета отсутствовала, каждый день был наполнен новым и необычным.

Но, как и должно быть у каждого, уже отравленного цивилизацией, не хватало ее прогресса и сопутствующим ему амбиций.

Вскоре они проявились.

Как-то после одной охоты мы возвращались с Кайманом и его бессменными спутниками Кокои с Орахой, добыв только небольшого тапира.

При этом вождь заявил, что неплохо бы навестить одну из торговых факторий на реке, где прикупить патронов к его дробовику, закончившихся еще весною.

Когда же он сказал то же самое индейцам — оба радостно зачирикали, изобразив на лицах восторг и умиление.

— Хотят кашасы, — пояснил Кайман, сплюнув за борт.

— А что это за напиток?

— Ром из сахарного тростника. Крепкий и губительный для пираха. Эту гадость я им пить запрещаю. Но все равно, как услышат или увидят, просят. Дурное влияние бледнолицых.

— Это да, — согласился я, вспомнив историю американских индейцев. Как северных, так и южных. — А у тебя есть, чем платить торговцам? — поинтересовался у вождя.

— Раньше пираха вели с ними натуральный обмен. Дары сельвы на необходимые товары. Сейчас мы чаще берем деньги, и я покупаю их сам. Так меньше обмана.

— В таком случае, хочу помочь племени, — заявил я. — У меня для этого есть средства.

Такое решение возникло не спонтанно. Волобуев, он же Этьен Готье, уже три месяца провел с индейцами, пользуясь их гостеприимством, при том, что пираха жили небогато. Умением в охоте и рыбалке не отличался, являясь фактически нахлебником и ему, как бывшему гражданину страны Советов, а также коммунисту, было стыдно.

— А вот это зря, — сказал Кайман. — Ты наш гость, а пираха бескорыстные ребята.

— В таком случае хочу сделать им подарок, — продолжал настаивать я. — От чистого сердца.

— Ну, если так, то тогда другое дело, — согласился вождь. — Что-что, а подарки дети природы уважают.

На факторию мы отправились спустя два дня, в том же составе. В качестве даров леса, предлагаемых на обмен, Кайман захватил шкуру анаконды, которая высоко ценилась, а также корзину бразильских орехов.

Известные со времен Колумба и названные испанцами «миндаль», они считались средством молодости и долголетия.

Я по такому случаю прихватил свой европейский костюм с рубашкой и штиблетами, которые бережно хранил, ограничиваясь тем, что носили индейцы. С собой же прихватил пятьсот франков, а также алмаз из своей заначки. Заодно соскоблил щетину на лице, воспользовавшись бритвой вождя, оставшейся в числе других его вещей из прошлой жизни.

Ранним утром, погрузившись в лодку, мы выгребли на еще туманную Ориноко и направились по ней вниз. В сторону разветвленной дельты.

С каждым километром река становилась все шире, туман исчез, и по берегам открылись многочисленные протоки, а на вторые сутки стала чувствоваться близость океана. Вода стала мутной, потеряв прозрачность и солоноватой.

— Так вот она какая, дельта, — восхищенно оглядывал я бескрайнюю гладь с синеющими вдали лесами.

Затем неутомимо работавшие веслами индейцы приблизились к правому берегу, от которого вверх поднималось скальное плато. Наш челн прошел рядом с низвергавшимся оттуда величественным водопадом, пираха, к которым присоединился Кайман, удвоили усилия, и он вошел в довольно обширную лагуну с пологими берегами.

На одном из них раскинулся живописный поселок с многочисленными, крытыми красной черепицей и гофрированным железом домами, несколькими причалами у которых стояли катера с лодками и католической церковью на пригорке. На другом виднелись несколько ферм с загонами, в которых бродили парнокопытные.

— Да тут целый город, — поцокал я языком, взглянув на Каймана.

— Местные племена называют его факторией, — ответил тот. — По старой привычке. И весьма любят навещать. Для обмена и торговли.

После этого мы пришвартовались у самого дальнего безлюдного причала, где я переоделся, оставили индейцев охранять лодку и вместе с Кайманом, прихватив корзину, отправились на берег.

На нем, по случаю визита, были армейского образца панама, шорты с такой же рубахой и легкие сандалии.

В городке было немноголюдно, все занимались своими делами, по улицам лениво трусили сонные от жары собаки.

Для начала, по предложению вождя, мы зашли в небольшой прохладный бар, где у потолка месил воздух допотопный вентилятор, а у стойки скучал черный хозяин с зажатой в зубах сигарой.

— О-о! Кайман! — выпучил он белки глаз. — Давненько тебя не было! — сказал на испанском. Этот язык я уже знал (научил вождь), что после китайского было совсем не сложно.

— Привет, Боб, — ответил Кайман, и мы опустили корзину на пол. — Вот, заехал с приятелем кое-что прикупить. Как у вас тут сейчас с товарами?

— Все о'кей, — зачмокал тот сигарой. — В лавках и магазинах всего полно. Чего желаете выпить?

— Пиво у тебя холодное?

— Как всегда.

— Налей две кружки.

Пока мы тянули ледяное пиво, хозяин пожелал купить орехи.

— Мои клиенты их очень уважают, — подмигнул мне. — Хорошее средство для любви и поднятия настроения.

Далее состоялся торг — пачка ярких боливаров перекочевала в руку вождя, а вызванный из подсобки курчавый мальчишка утащил туда корзину.

— Так, — вернул Кайман одну купюру африканцу. — Пусть твой бой доставит кока-колы с мороженым моим ребятам. Они в лодке у последнего причала.

— Будет сделано, — расплылся в улыбке тот. — Можешь не беспокоиться.

Потом мы распрощались с Бобом и двинулись дальше по тенистой части мощеной булыжником улице.

Изредка по ней медленно проезжал автомобиль или громыхала тележка, везомая ослом местного аборигена.

Вскоре Кайман остановился у приземистого здания, на котором красовалась исполненная на английском вывеска «Колониальные изделия», и мы вошли внутрь помещения.

Оно представляло собой что-то вроде склада с самыми различными товарами: промышленного, сельскохозяйственного, бытового и прочего назначения.

Для начала направились к целой выставке охотничьего оружия.

За прилавком тут же возник служитель, предложив свои услуги.

— Мне нужны патроны, для дробовика «Симсон» двенадцатого калибра, приятель, — сказал Кайман. — Полторы сотни штук.

— Один момент, сеньор, — ответил тот, сняв с витрины три картонные коробки.

Кайман расплатился, а я поинтересовался у торгаша, принимают ли они иностранную валюту.

— Безусловно, — ответил тот. — По наличному курсу.

— В таком случае обменяйте мне пятьсот франков, — вынув из кармана, протянул я ему зеленую купюру.

— Пожалуйста, сеньор, — пощелкав калькулятором, отсчитал мне продавец нужную сумму боливаров.

— А теперь покажите вон ту модель, — указал я на карабин знакомого образца. Советский СКС последней модификации.

— О! Это отличное оружие из России, — изрек бизнесмен, подавая мне оружие. — Рекомендую.

Я осмотрел товар, он был в отличном состоянии.

— Сколько стоит?

Цена оказалась невысокой, и я прикупил еще изрядное количество патронов.

— Это подарок племени, — вручил карабин Кайману. — Пригодится на охоте.

Кстати, а как тут с правом ношения оружия? — кивнул я на дверь. — Нас не загребут в участок?

— Насколько знаю, участка здесь нет, — рассмеялся Кайман. Полная демократия.

— Точно, сеньор, — хитро прищурился продавец. — Был один полицейский, да и тот спился.

После склада мы зашли на почту, с запахом бумаги и сургуча, откуда вождь кому-то позвонил насчет шкуры анаконды.

— Хорошо, сеньор Мигель, — сказал, выслушав ответ, в трубку. — Завтра в восемь мы к вам зайдем. Будьте, пожалуйста, на месте.

— Наш постоянный клиент и весьма уважаемый здесь человек, — объяснил мне Кайман. — Сейчас ненадолго отъехал. Так что придется немного задержаться.

Поскольку приближалось время сиесты, мы купили в ближайшем ресторанчике горячих лепешек, жареных кур с зеленью, а также круг сыра, после чего отправились на пристань. Подкрепиться и отдохнуть от полуденного зноя.

Кокои с Ораха мирно дремали в тени настила. Рядом, в картонном ящике, поблескивали бутылки. В основном, пустые.

Их обрадовал новый карабин — пираха знали, что такое оружие бледнолицых, а еще больше горячая еда. Парни здорово проголодались.

Когда небесное светило стало клониться к закату, вождь с индейцами отправился в местный кинотеатр (те очень любили искусство). Я же остался на берегу, созерцая лагуну с парящими над ней чайками и уплывающий вдаль парусник. Словно из картины великого Куинджи.

На следующий день мы навестили сеньора Мигеля.

Тот проживал в не хилой фазенде на берегу и со слов Каймана был контрабандистом.

Один из его людей проводил нас на обширную, окружавшую дом террасу, где гостей встретил сам хозяин — старый седой португалец. Во всем белом и с классическим профилем конкистадора, завоевавших Новый Свет.

Для начала пригласив присесть, сеньор Мигель угостил нас оранжем со льдом, и они побеседовали с вождем о сельве, вслед за чем Кайман продемонстрировал хозяину товар, который тому весьма понравился.

И было отчего. Семиметровая шкура анаконды отливала бирюзой с золотом, поражала великолепием узоров, и, насколько я знал, высоко ценилась в Европе.

Фазендейро без торга выложил названную вождем сумму, отметив высокое качество товара, и обе стороны остались весьма довольными сделкой.

Она тут же была закреплена виски со льдом, после чего латинас предложил купить у него катер.

— Совсем новый, — протянул нам коробку с сигарами. — На нем можно поймать много анаконд. Уступлю недорого.

— У нас нет таких денег, — понюхав сигару, откусил щипчиками конец вождь.

— Могу дать в долг, под будущую добычу, — щелкнул перед ним серебряной зажигалкой фазендейро.

— Нет, пойдет, — прикурив, решительно покачал головой Кайман. — Долг, сеньор Мигель, это кабала. А мы свободные люди.

В это время, не иначе возбудившись от спиртного, у меня внутри завозились составляющие.

— Купи им судно, — прошипел моряк. — На кой черт тебе столько алмазов?

— Точно, купи, — подпрягся шахтер. — А то сожрет крокодил или та же анаконда. И пиши, пропало.

— Типун тебе на язык, — обеспокоились оба силовика, а потом завякали. — Давай, соглашайся. Не то хрен отстанут.

Поскольку консенсус внутри был достигнут, Этьен Готье во вне принял решение.

— Сеньор Мигель, я бы хотел взглянуть на катер.

Кайман покосился на меня, но ничего не сказал. Поскольку обладал выдержкой индейца.

— Ну вот, слова не юноши, но мужа, — значительно изрек контрабандист. — Прошу, уважаемые, следовать за мною.

Вслед за этим мы встали, спустились по каменным ступеням вниз и проследовали через окружавший фазенду сад, в котором орали разноцветные попугаи, в сторону лагуны.

Там, где она примыкала к усадьбе, у причала стояла моторная яхта, на которой два смуглых, похожих на пиратов, моряка драили палубу, а рядом — катер с рубкой и стремительными обводами.

— Вот, прошу. «Пилот-900», — сказал кабальеро. — Длина девять метров, ширина три, мелкая осадка. Мотор двести двадцать лошадиных сил, грузоподъемность семь человек или полторы тонны груза.

— Да, — отличное судно для реки, — заявил Кайман, после того как мы осмотрели катер внутри и снаружи.

— И сколько вы за него хотите? — повертел я красного дерева штурвал. — Если в американских долларах?

— Семнадцать тысяч меня вполне устроят, — чуть подумал контрабандист. — А в придачу даю две бочки горючего.

Я выдержал паузу (вождь безразлично смотрел вдаль), вслед за чем извлек из потайного кармашка алмаз, ярко сверкнувший на солнце.

— Вот, — протянул его дону Мигелю.

— Г-м — со знанием дела обозрел камень тот. — Здесь не менее полутора каратов.

— Два, — улыбнулся я, растопырив два пальца. — Ну, так как? Это вас устроит?

— Вполне. Но я хочу пригласить ювелира, — вернул мне бриллиант старик. — Надеюсь, у вас не будет возражений?

— Нисколько.

Спустя полчаса приехал солидный ювелир (как везде, сын Моисея), который после тщательного осмотра подтвердил, что камень чистой воды, мерой в два карата и стоит двадцать тысяч «зеленых».

— Получается, я вам должен три, — спрятал алмаз в замшевый кисет хозяин, после чего направился к несгораемому сейфу, стоявшему в углу его рабочего кабинета.

Когда расчет был завершен, ювелир, приподняв шляпу, убыл, а мы снова отправились на причал, где состоялась приемка катера.

Потом моряки загрузили в трюм две емкости бензина, Кайман встал к штурвалу, запустив двигатель, я принял с причала конец, и мы отвалили.

— Адеуш! — помахал нам вслед рукой честный португалец.

Для начала, увеличив ход и ловко управляясь с рулем, бывший моряк пронесся вдоль лагуны (за кормой вспучился пенистый бурун), а потом, заложив широкую циркуляцию, сбросил его, и катер плавно подошел к тому месту, где стояла наша лодка.

Кокои с Ораха встретили его с открытыми ртами, а когда мы пришвартовали судно и Кайман сообщил индейцем, что оно наше — разразились криками ликования.

— Теперь давай еще раз сходим в город и загрузим эту пирогу подарками — сказал я вождю, похлопав по карману с боливарами.

— А может не стоит? — отвел тот глаза от катера. — Ты и так здорово потратился.

— Ничего, на мой век денег хватит, — рассмеялся я. — Будь уверен.

После этого мы снова посетили известный читателю склад, купив там дюжину отличных сетей, сотню шерстяных одеял и столько же новеньких мачете. А к ним в придачу несколько коробок лекарств, а также шприцы с хирургическими инструментами.

Служа в свое время на флоте, я постоянно общался с корабельными врачами, и кое — что знал из их профессии.

Все это было погружено на нанятый грузовик, а по пути я попросил водителя остановиться у газетного киоска.

— Мне свежие газеты и журналы, какие у вас есть, — протянул в окошко хрустящую купюру.

Продавец набрал целую пачку и вместе со сдачей вручил мне. — Престо.

— Зачем тебе столько? — удивился Кайман, когда я влез в кабину.

— Интересно, что нового в мире.

— Там суета сует, — рассмеялся он. И дружески хлопнул водителя по плечу. — Вперед, амиго, трогай!

Доставив груз к причалу, мы загрузили им нашу лодку, после чего катер взял ее на буксир и вышел из лагуны.

Мотор «Пилота» уверенно влек нас вверх по реке, за бортом плескалась вода, сзади, в легкой дымке, исчезала фактория.

 

Глава 6. Я начинаю прорицать

Назад, как и следовало ожидать, мы добрались значительно быстрее. Катер с доставленными подарками вызвали искреннее восхищение пираха, и по такому случаю был снова закачен пир. На котором съели пойманного охотниками аллигатора.

Его мясо, против моих ожиданий оказалось довольно вкусным, хотя чуть отдавала тиной, и напоминало курицу, приготовленную на гриле.

На следующее утро, желая восполнить пробел о происходящем в мире, я занялся читкой прессы.

Все было в обычном амплуа: США провели ядерные испытания на полигоне в Неваде, ученые впервые сообщили об угрозе глобального потепления на Земле; международный национальный центр контроля за заболеваниями заявил о высокой заболеваемости пневмонией и саркомой Капоши среди геев, а страны, входящие в Организацию Варшавского Договора провели в регионе Балтийского моря крупнейшие после окончания второй мировой войны учения.

— Как всегда, занимаются разной хренью, — недовольно хмыкнул я, а затем взгляд наткнулся на небольшую заметку в газете «Эль Импульсо».

То была перепечатка из французской «Паризьен», где сообщалось об исчезновении воздушного судна компании «Эр Франс», следовавшего по маршруту Марсель-Тхимпху. При этом от имени правительства гарантировалась премия в триста тысяч франков за информацию, позволяющую отыскать следы лайнера.

— Над этим надо подумать, — отложил я газету в сторону, продолжив изучение остального.

Затем наступило время обеда и сестра одной из жен Каймана — Лисана накрыла на террасе «стол». Включавший в себя печеных речных крабов, маисовую кашу с кокосовым молоком и ананасы.

Дело в том, что спустя несколько дней после моего появления в деревне, «упавшему с неба» был выделен для проживания дом. Принадлежавший до этого местному шаману.

Того до смерти искусали обезьяны, которых он пытался обратить в людей, и теперь в хижине жил я, вместе с Лисаной. Типа в гражданском браке.

Состоявшее из двух комнат жилище впечатляло целым набором предметов культа. В нем имелся пестро раскрашенный деревянный урод с головою птицы, на стенах висели ритуальные маски, одежды и пучки трав, а на полках лежали бубен с погремушками и стояли горшки с пахучими корешками и снадобьями.

В часы досуга и после любовных игр Лисана, бывшая внучкой шамана и в какой-то степени его помощницей, не раз рассказывала мне о целом ряде таинств, которые он совершал. На благо своего племени.

К их числу относились всевозможные заговоры, вызывание лесных духов и беседы с ними, нередко лечение пациентов, а также всякого рода предсказания. Иногда мы с нею даже понемногу камлали, но тихо, чтобы никто не слышал.

Подкрепившись, я улегся в гамаке меж двумя пальмами и, заложив за голову руки, предался размышлениям.

Как уже упоминал, во мне крепло желание остаться в этих местах, а теперь оно созрело окончательно.

Венесуэла находилась далеко от суетной Европы, а пираха жили в непроходимой сельве. Что благоприятствовало моим замыслам. К тому же какая разница, стать мне пророком на Ориноко или в Тибете?

Здесь это было даже проще: не надо учиться в монастыре на ламу, долби себе в бубен, надев маску, пляши и выдавай истины.

Под эти мысли, щебет колибри в кронах пальм и запахи леса, я сладко задремал, а вечером отправился в гости к Кайману.

Дома его не оказалось, жены сказали, на берегу, и я прошел по тропинке к деревенской пристани. Это были три длинных доски на вбитых в ил сваях, у которых покачивались лодки и новый катер.

Вождь с несколькими мужчинами пираха готовились к рыбалке.

Те сматывали раскинутые на песке новые сети, обмениваясь мнениями, как и где их поставить, а Кайман, сидя на корме катера и что-то напевая, затачивал острогу.

— Вот, хотим поохотиться на ламантина, - сказал он, когда я шагнул с пристани на борт судна.

— А что это за рыба? — уселся я рядом на вьюшку. — Никогда о такой не слышал.

— Это не рыба, а млекопитающее, — прекратил шаркать оселком по острию вождь. — Относится к отряду сирен, живет на мелководье и питается травкой. За что зовется морской коровой. Молока не дает, но отличается отменным вкусом и весит до полутоны. Ну, как тебе такое?

— Впечатляет, — кивнул я. — Столько мяса племени не помешает. Послушай, вождь, — взглянул на приятеля. — Я принял решение остаться в племени. — Что ты на это скажешь?

— А то и скажу — отложил тот в сторону острогу. — Держи пять! И широко улыбнулся.

— Но это не все, — заговорщицки обратился я к Кайману. — Хочу стать шаманом племени. Как дед Лисаны.

— Так становись, в чем вопрос? — вскинул он брови. — Я вождь, ты будешь шаман. К тому же тебя нам послало небо.

— Значит ты не против?

— Отнюдь, — шутливо ткнул меня в бок земляк. — Только не пытайся делать из обезьян людей. И все будет в ажуре. А насчет шамана я завтра распоряжусь, сразу после охоты. Кстати, может айда с нами? (кивнул на реку).

— Нет, — сказал я, — лучше пойду готовиться к вступлению в должность.

— Понял, — рассмеялся Кайман. — Отправление культа дело не простое. Сам был когда-то комсоргом.

Вернувшись в хижину, я сообщил Лисане, которая пекла в очаге булочки из плодов хлебного дерева, что завтра Кайман назначает меня шаманом племени.

— О-ля-ля! — обрадовалась жена и хотела бежать к соседкам поделиться радостной вестью.

Но я остановил ее, заявив, что это пока тайна, которую следует держать в секрете, а сейчас мне необходимо выбрать одеяние приличествующую моменту.

— Хорошо, — согласилась Лисана, после чего закончила стряпню, и мы занялись делом.

Сначала внучка шамана подойдя к стене комнаты, внимательно осмотрела все культовые причандалы и, сняв с колышка ожерелье из чьих-то острых зубов, одела мне его на шею.

Потом ловко забралась по внутренней лестнице на чердак хижины, откуда вскоре спустилась со шкурой пумы. Рыжевато-коричневого окраса, с головой и когтистыми лапами.

— Вот, — протянула ее мне. — Уваата (так звали умершего шамана) надевал это в особо торжественных случаях.

Я взял необычную накидку в руки и осмотрел — она была хорошо выделанной, мягкой и не особо тяжелой.

— Теперь шкуру набросим на плечи, а ее голову оденем на твою, — стала помогать мне Лисана.

— Ну вот, почти как Уваата, только намного выше, — мистически прошептала, отойдя в сторону. — У меня даже муравьи по коже.

Желая увидеть себя со стороны, я прошагал к стоящей в углу долбленой кадке с водой и чуть наклонился.

В легком, с солнечными бликами, полумраке хижины, из воды скалилась морда химеры. Из моего были только часть носа с подбородком.

— Да, такое увидишь ночью и кирдык, — прошептал я, чувствуя душевный трепет.

Затем, осваиваясь с необычным нарядом, прошелся по комнате и порычал. Для полноты ощущений.

— Не пугай меня, — прижала кулачки к подбородку Лисана.

На следующее утро, когда поднялось солнце, вождь появился у нас с завернутым в лист альба регии увесистым куском филе морской коровы.

— Ваша доля, — вручил его мне, а я передал Лисане.

Затем мы расположились на террасе, куда она подала кофе и ушла — женщинам не полагалось присутствовать при мужском разговоре.

Я же принес связку сушеных листьев табака, мы свернули из них по сигаре, после чего закурили, прихлебывая обжигающий напиток.

— Послушай, друг, — первым нарушил паузу Кайман. — А почему ты решил стать шаманом?

— Чтобы приносить пользу племени, — пустил я вверх тонкую струйку дыма. — У меня, видишь ли, есть такие возможности.

— Мы убедились в этом после посещения фактории, — согласно кивнул вождь. — И только?

— Все намного серьезней, чем ты думаешь, — наклонился я к нему. — Вот послушай. И развернул прихваченную с собой газету.

— Ни фига себе куш, — присвистнул Кайман, когда я прочел ему заметку. — И как ты намерен этим воспользоваться?

— Сообщу властям о месте крушения самолета, но не как участник тех событий. Иначе это привлечет внимание. А через тебя. Мол, шамана озарило. Вознаграждение же пойдет на нужды пираха. Так будет справедливо.

— А ты, Этьен не простой парень, — после долгого молчания сказал земляк. — А может и не Этьен? — отхлебнул из плошки.

— В этом мире все может быть, — возвел я к небу глаза. А про себя подумал, «так я и сказал». После чего шепнул земляку. — Это только начало. У меня будет много озарений.

Затем мы обсудили посещение Кайманом властей, во всех подробностях, а после оговорили ритуал возведение меня в должность.

Вечером на берегу под гигантским фикусом пылал костер, на почетном месте сидел совет племени во главе с увенчанным перьями вождем, действо началось.

Для начала Кайман встал и, призвав всех к вниманию, сообщил, что ночью имел видение. Шаман Уваата явился к нему во сне в образе «упавшего с неба».

«Теперь он — я! А я — он!» так услышали мои уши, — огласил вождь, подняв к небу руки и гипнотически обведя всех взглядом. — Вам понятно!?

— Да, Кайман! — в экстазе запрыгали пираха.

— Так явись к нам, о Мудрый!! — проорал в сторону моей хижины глава племени.

В сопровождении Лисаны, облаченный в свой ужасный наряд и с длинным посохом в руках, я торжественно возник в дверях, неспешно спустился вниз и проследовал к толпе. Уважительно расступившейся.

От костра мне навстречу шагнул Кайман, а за ним члены совета, после чего они потерлись щеками о шкуру пумы, а я погладил рукою низкорослых пираха по макушкам.

Ну а после выдал короткий спич. Который заранее подготовил.

Из него следовало, что погостив на небесах и соскучившись по пираха, Уваата, то бишь я, вернулся к ним в новом качестве и обличье.

— Вместе с великим вождем Кайманом мы защитим вас от злых духов и белых людей, которых становится все больше! — завершил речь шаман.

После чего издал звериный рык (по джунглям прокатилось эхо), погрозив туда посохом.

Далее вождь объявил официальную часть законченной, а пираха предались веселью, которое очень любили.

Я же, с учетом нового статуса, выпив плошку кокосового вина и отведав сочной вырезки из коровы, величаво удалился вместе с Лисаной к себе. Медитировать и охранять племя от злых духов.

Спустя еще день, в целях рекогносцировки, мы с Кайманом и Ораха поднялись на катере до того места где впервые встретились. Там все было по прежнему. Разве чуть спала вода (кончился сезон дождей), да верхушки срезанных лайнером деревьев из зеленых стали бурыми.

Теряясь вдали, они показывали траекторию падения самолета, по которой можно было судить о примерном месте крушения.

— Думаю, он протянул еще километра два-три, — сказал я, приложив ладонь к глазам и глядя в ту сторону.

— С воздуха место будет нетрудно обнаружить, — добавил Кайман, а Ораха протяжно зевнул. Ему было безразлично.

После этого мы искупались в прохладном потоке водопада, где вода пузырилась как нарзан, а потом отправились назад. В свою деревню.

Уведомлять власти о моем «видении», Кайман отправился в факторию вместе с Ораха, которого научил управляться с катером.

Вернулись они через сутки, и вождь вручил мне копию бланка телеграммы на имя мэра Каракаса, где значилось: «Народ пираха располагает данными о потерпевшем крушение пассажирском самолете. Вождь племени — Кайман». А также время передачи.

— Отлично, — сказал я. — Будем ждать гостей. И не ошибся.

Спустя неделю к нам прибыл катер пограничной охраны, с помощником мэра и начальником полиции на борту. Встретивший их вождь подтвердил отправку телеграммы. А при этом сослался на меня, как первоисточник. Начальники, естественно, захотел аудиенции.

Будучи предупрежденным, шаман ждал посланцев во всеоружии.

В хижине был полумрак, блестел черным деревом урод, специально смазанный жиром для такого случая, в очаге курились душистые травы. Я же сидел перед ним, скрестив ноги, в шкуре пумы, и что-то гундел под нос. Размеренно ударяя в бубен.

Гости вошли, Кайман предложил им сесть напротив, что те исполнили. После чего я отложил атрибут в сторону.

— Что привело вас ко мне, бледнолицые? — спросил с подвыванием по-испански.

— Тебе тоже известен наш язык? — удивился чиновник, а полицейский изобразил на лице подозрительность.

— И еще много других, — величаво кивнул я оскаленной головой. — Такова моя карма.

Что такое карма оба не знали и озадачено переглянулись.

— Ладно, перейдем к делу, — взял быка за рога представитель мэра. — Откуда ты знаешь про крушение самолета?

— О гибели железной птицы мне поведали духи во сне, — чуть помолчал я. — А также месте.

— И где же это? — наклонился вперед начальник полиции.

— Туда вас проводит вождь, — указал я на Каймана рукой. — А теперь идите.

После чего взял свой бубен и снова загундел какую-то хрень. Изображая заклинания.

— Ну, смотри, колдун, — первым поднялся, напялив фуражку, полицейский. — Если врешь, посажу в участок.

— Не кощунствуй, — уставился я на него. — А не то превращу в обезьяну.

К вечеру Кайман вернулся один, сообщив, что власти клюнули на наживку.

Не вдаваясь в подробности, скажу следующее. Вскоре останки лайнера были найдены с воздуха в указанном месте, а Каймана с почетом доставили в ближайший к нам город Матурин. Где он получил премию.

На ее сумму, в одном из городских банков, племени был открыт счет, распорядителями которого стал вождь и твой покорный слуга, читатель.

Поскольку же страсти к обогащению у нас не было, мы решили использовать его для пираха. Но, не предоставляя им блага цивилизации, что могло убить индейцев, а как страховку. От наводнений, пожаров и других природных катаклизмов.

— Ну вот, — подумал я, — хорошее начало для проповедника.

В очередное посещение фактории — это было в конце осени, мы снова зашли в бар к чернокожему Бобу, где по телевизору увидели репортаж из Каракаса о расследовании того крушения. При этом упоминалось, что о месте катастрофы сообщил шаман племени пираха Уваата.

— Ты становишься известным, — подмигнул мне вождь. — И поднял свой бокал — «Наше здоровье!»

В течение зимы, здесь она напоминала крымское лето, я по той же схеме (через Каймана), уведомил власти о предстоящем небывалом наводнении в Венесуэле с Бразилией. На что те не обратили внимания и жестоко поплатились.

Разлившиеся в сезон дождей Амазонка с Ориноко затопили множество прибрежных городов с поселками, причинив значительные разрушения и ущерб обоим странам. Наше же племя не пострадало, поскольку до начала наводнения мы с Кайманом увели его в горы.

Этот факт раскопали досужие журналисты, и теперь имя Уваата возникло в прессе. А венесуэльская оппозиция обвинила во всем правительство. Мол, знали и не приняли меры.

— Так, — довольно потирал я руки, сидя в новой хижине, поскольку деревню смыло водой, и мы возвели другую. Воспользовавшись страховым фондом.

Она стояла чуть выше по реке, в живописном месте, с четко спланированными улицами, новой пристанью, а также школой. В которой Кайман обучал детей русскому языку и песням.

Успех следовало закрепить, и я напряг мозги, что бы такое выдать из ближайшего будущего? В мировом, так сказать, масштабе.

Они, в свою очередь, дали посыл составляющим, а те озвучили целую кучу событий. Там были войны и очередные катаклизмы, политические баталии и все растущие выступления пролетариата, а также другие победы цивилизации гомо — сапиенс.

За грядущие месяцы 1982-го я выбрал два. Поскромнее.

О победе сборной Австралии во всех двадцати двух матчах по регби во время турне по Великобритании и Франции, а также рекордной безработице в США (двенадцать миллионов) со времени «великой депрессии».

С первым, посредством телеграммы, направленной от моего имени Кайманом, был поздравлен премьер-министр Австралии Фрейзер. А во второй американский президент Рейган предупреждался о грядущей безработице, с указанием числа несчастных.

— Думаешь, прокатит? — засомневался земляк, вернувшись назад с фактории. — На телеграфе все опупели.

— Будь спокоен, — сделал я значительное лицо. — Осенение, это тебе ни хухры-мухры. Именно так и будет.

Как все моряки Кайман был суеверным и ничего не сказал, после чего мы распили бутылку текилы, переданную нам сеньором Мигелем.

Кабальеро здорово помог племени при строительстве деревни, и мы поддерживали с ним дружеские отношения.

Через месяц у деревенской пристани отшвартовался уже знакомый пограничный катер. На берег сошел сам мэр Каракаса, в сопровождении свиты.

Встретившись с шаманом в хижине при участии вождя (прочие, в том числе шустрый репортер, к аудиенции не допустились), мэр вручил мне ответное приветствие от вице-премьера Австралии, оплаченный в оба конца билет на самолет, а также озвучил его желание видеть шамана Уваату в гостях. От чего я вежливо отказался.

— Мне хорошо с моим народом, — сказал, потея под жаркой шкурой и почесываясь.

Чиновник воспринял все как должное, а потом заверил, что впредь власти будут прислушиваться к моим советам.

— Хорошо, иди, — величаво кивнул шаман. — Сейчас у меня время беседы с духами.

А когда наступил декабрь и задули сухие пассаты, одним утром над деревней завис вертолет. Рябя воду в заливе.

Мы с Кайманом в это время собирались на охоту, которую, естественно, тут же отложили.

Я отправился к себе, принимать соответствующее обличье, а вождь, чертыхнувшись, к гостям. Очень уж они были не ко времени.

Вертолет, тарахтя двигателем сел на берегу (что я наблюдал стоя у окна), дверь пассажирского отсека отворилась, и на берег сошли трое.

Два европейца в белых костюмах и шляпах, а с ними черномазая девица.

Они приблизились к стоящему в паре десятков метров от машины со сложенными на груди руками Кайману, за которым сгрудилась толпа пираху, разглядывая невиданную стрекозу и, судя по жестам, представились.

Затем вождь кивнул ответно, после чего стороны немного поговорили, а потом все вместе направились к хижине шамана.

Я, как и раньше, облачился в свой наряд, после чего уселся на циновку у очага, в котором воскурил душистые зерна пандануса. Когда же неподалеку послышались голоса, взял в руки бубен и, отбивая ритм, заголосил мантры. В первые разы я пел, что бог на душу положит, теперь же у меня была своя фирменная мелодия. Из «Наутилус — Помпилиуса»

мистически тянул я, отбивая ладонями ритм и покачиваясь из стороны в сторону.

На террасе заскрипели доски, а потом в светлом проеме двери возник силуэт Каймана.

— Разреши войти, о великий Уваата! — прервал он мой вокал, просительно вытянув вперед руки.

— Угу, — кивнул я, озвучивая очередной куплет питерской рок-группы

после чего сделав вид, что вышел из нирваны, прозрачно уставился на Каймана.

— К нам прибыли американцы. Желают с тобой поговорить, — подмигнул мне вождь. — Что им ответить?

— Уваата общается с духами, пусть ждут, — сказал я, после чего проем снова просветлел, а шаман продолжил

Далее последовали завершающие мантры, я замолчал, и через минуту Кайман вновь заслонил солнце. — А теперь можно?

— Пусть войдут, — кивнул я оскаленной головой, бросив в очаг еще несколько зерен. Вверх зазмеились дурманящие струйки дыма.

Когда все трое вошли, щурясь после света в полумраке, я сделал плавный жест рукой, приглашая гостей сесть по другую сторону очага на циновку.

Мужчины с кряхтеньем устроились по-азиатски, сняв шляпы, а негритянка опустилась на округлое бедро, оголив стройные коленки.

По виду она была вылитая госсекретарь будущего президента США Буша, только несколько моложе.

Затем Кайман, расположившись рядом, представил всех троих. Первый — рыжий и самый старший, оказался послом Америки в Венесуэле, второй — военным атташе, а девица их сотрудницей.

— Ты очень похожа на Кондолизу Райс, - сказал я после длинной паузы на английском, — чем вызвал изрядное удивление прибывших.

— Д-да, — озадачено протянула девица, а ее начальники переглянулись.

— Откуда вы это знаете? — вкрадчиво вопросил посол. — А также наш язык? Весьма интересно.

— Имя мне сообщили духи, — закатил я вверх глаза. — И ее ждет большое будущее. А языки знаю, поскольку путешествую во сне. Навещая разные страны.

— Это называется паранармальные явления, — ослабил галстук атташе. — С элементами предвидения.

— Все так, — бесстрастно ответил я. — Уваата предвидит многое.

— И с таким даром вы прозябаете здесь, в джунглях, — скривив губы, обвел рукой хижину посол. Вслед за чем наклонился вперед: — от имени руководства США у меня есть предложение.

— Говори, я слушаю.

— Вы покидаете эту страну, получаете американское гражданство и должность советника президента.

— Мне это не нужно.

— А еще личные апартаменты в Вашингтоне, виллу на Багамах и кругленький счет в банке, — оскалил зубы атташе. — Соглашайтесь.

Будущая госсекретарь тоже завлекательно улыбнулась, приняв грациозную позу.

Нет, — глядя в пространство, ответствовал шаман. — Ваша страна мировой жандарм. — А еще я не люблю американцев.

— ?!

— Вы захватили половину нашего континента, уничтожив там всех индейцев. А сейчас готовите вторжение в Гренаду (выдал информацию из ближайшего).

При этих словах посла едва не хватил удар, атташе побледнел и скрипнул зубами, а Кондолиза непроизвольно раздвинула коленки.

— И не говорите, что «нет» — отвел я в сторону глаза. — А то сообщу в ООН и будет международный скандал. Вопросы?

— М-м-м, — нечленораздельно замычал посол, и Кайман, встав, принес ему воды в плошке.

Затем Уваата пожелал гостям доброго пути, те дипломатично распрощались и поочередно вышли из хижины.

— А корма у нее ничего, — проследив за шествующей последней Райс, — ухмыльнулся вождь. — В порядке.

Чуть позже на берегу взревел мощный двигатель, и стальная стрекоза, вращая винтом, понеслась над Ориноко.

Я же снова взял в руки ударный инструмент, и мы грянули вслед америкосам песню

уносилась она в высокое небо, с парящим в голубой сини кондором.

 

Глава 7. Бегство из рая

— Живее, колдун, — ткнул мне в спину надульником «М-16» тип с размалеванной черными полосами рожей и в болотного цвета армейском камуфляже.

Впереди, сопя и орудуя мачете, прорубали проход в джунглях еще двое.

Уже несколько часов, связав руки, они тащили Уваату с собой в качестве трофея.

Накануне, прихватив с собой одну из собак, обученную искать дичь, я отправился в сельву поохотиться на пернатых.

С самого начала охота не задалась — ночью прошел тропический ливень, в лесу было тихо, сумрачно и пустынно.

Под каблуками сапог пружинил напитанный сыростью мох, с увитых лианами деревьев капало, в высоких промежутках меж стволов изредка проглядывало солнце.

К обеду немного распогодилось и мне удалось подстрелить тинаму, которого пес облаял на молочном дереве. Затем, присмотрев впереди небольшую поляну, я решил немного подкрепиться и отдохнуть, после чего отправиться назад. Удовлетворившись наличной добычей.

Тем более, что птица весила килограммов десять, а до деревни была пара часов пути. Забрался охотник далековато.

На поляне я прислонил ружье к вросшей в почву каменной глыбе, снял с плеч рюкзак и расстелил на траве притороченную к нему скатку.

Потом уселся на нее, извлек из рюкзака кусок холодного мяса с маисовой лепешкой, от пояса отстегнул флягу с водой и стал есть, выделив долю брату младшему.

Тот ее быстро проглотил, повилял хвостом и исчез в зарослях. Отправившись искать добавку.

Я же, прилег на скатку, угнездив голову на рюкзак, закурил и стал глядеть в далекий просвет неба. Оно все больше светлело — распогоживалось.

Вскоре мои веки отяжелели, я ткнул окурок в мох и задремал. Под веянье легкого ветерка, запахи орхидей и писк какой-то пичуги.

Затем она заверещала громче, я открыл глаза и хотел встать, но не тут-то было. На меня сверху, кто-то прыгнул (завоняло потом), и холодные пальцы сжали горло.

— Врешь, не возьмешь! — прохрипел я, после чего извернувшись, саданул кулаком левой, нападавшего под дых. Тот, всхлипнув, ослабил хватку, но сбоку прилетел сокрушительный удар — перед глазами поплыли все цвета радуги.

Когда они сфокусировались в явь — две зеленых, утыканных ветками химеры, затягивали мне петлю на запястьях, а третья, с размалеванной мордой, стояла чуть в стороне, настороженно озираясь.

В следующий миг из зарослей с рычаньем вымахнула собака, ей навстречу трижды сверкнуло, и зверь с визгом унесся в кусты. По — видимому в него попали.

Далее меня подняли на ноги, и тот, которого я зашиб, все еще держась рукой за живот, приблизив лицо к моему, прохрипел на английском «я тебе порву на части, засранец».

— Оставь его, капрал! — гавкнул стоявший в стороне. — У нас мало времени.

После этого все выстроились в цепь, захваченного втолкнули третьим и зарысыли в лес. А чтобы я активней двигался, капрал изредка давал мне пинка под зад. Мстительный оказался, сука.

Километра через три звериная тропа, по которой мы двигались, закончилась, джунгли стали непроходимыми, и авангард стал прорубаться вперед, отбрасывая в сторону ветви с лианами.

И вот теперь, получив некоторую передышку (руки были стянуты петлей сзади, что создавало трудности при ходьбе), я осмысливал то, что случилось. Отплевываясь от налетевшей мошкары, надоедливо зудевшей в воздухе.

Судя по экипировке, оружию и языку, Уваату подловил американский спецназ, лишать пленника жизни, явно не имевший намерения. Мой захват был их заданием, и, в связи с чем, понятно.

Не получив того, чего ему было предписано, посол США в Венесуэле, сообщил Белому дому о результатах, а там приняли демократичное решение. По принципу «не мытьем, так катаньем».

Великая держава так делала всегда и по всему миру. Если это требовали ее интересы. За исключением СССР с Китаем. Где можно было получить по морде.

Латинскую же Америку Северный «брат» окучивал всегда, и здесь особо не церемонился.

Скорее всего, меня, с учетом паронормальности, вывезут на какую-нибудь американскую военную базу, типа Гуантанамо, где заставят прорицать в интересах США. Что совсем не трудно. Будут колоть сыворотку правды, о которой здесь уже упоминалось и выкачивать из «источника» ценнейшую информацию.

От ненависти к гнусным империалистам я заскрипел зубами, и тут же получил затрещину от мстительного капрала.

— Ты чего дерешься, гад?! — вызверился оглянувшись.

— Фак ю! — оскалился тот. — Пошевеливайся, обезьяна!

Вскоре в чаще леса засветлел просвет, он стал реже, и мы вышли к скальному плато, уступами поднимавшемуся к горизонту. Нижний окаймлялся густым подростом, из которого по камням прыгал ручей, усилив давно мучавшую меня жажду.

— Привал! — остановился у него старший, с нашивками сержанта, после чего снял с плеч рюкзак, его примеру последовали остальные.

Вслед за этим они поочередно наполнили фляги водой, бросив туда по черной таблетке, напились, и по знаку сержанта капрал освободил мне запястья.

— Давай, — кивнул на ручей. Я сделал несколько шагов вперед, опустился на колени и припал к потоку.

Затем, усевшись в тени агавы на траву, рейнджеры, а это были именно они, о чем свидетельствовали нарукавные шевроны, подкрепились сухпаем и закурили.

Мне же швырнули мятую пачку галет, от которой я хмуро отвернулся.

— Ну и черт с тобой, — выдул из носа дым сержант. — Билл, свяжи его снова.

Молчаливый амбал, захлестнул мне петлю на руках и хлопнул по плечу, приказывая садиться, а потом все трое извлекли из рюкзаков спальники.

— Джек, дежуришь до полуночи, — приказал сержант, устраиваясь в своем. — А потом ты Билл. Я заступлю в четыре.

Вскоре двое храпели, Джек бдил, а я, лежа на боку, цокал зубами от холода. Чувствовалась близость предгорья.

Когда наступил рассвет, и над сельвой в легкой дымке заискрились первые лучи солнца, капрал с амбалом, воспрянув ото сна, вылезли из мешков, сняли куртки и направились к ручью. Где стали умываться.

Сержант, привалившись к рюкзаку, сонно наблюдал за ними, лениво ворочая челюстями жвачку.

В следующий миг он хлопнул себя рукой по щеке и чертыхнулся; один из наклонившихся к воде, дернул шеей, как от укуса комара, а второй, что-то стряхнув с плеча, стал почесываться.

Затем их лица побагровели, сержант попытался встать, но у него не получилось, капрал рухнул в ручей, а амбал, заплетаясь ногами, сделал пару шагов назад и повалился на спину.

Примерно с минуту их тела бились на земле, из ртов шла пена, а потом все трое, посинев, затихли.

— Однако! — выпучил я глаза, ничего не понимая.

Между тем ветви ближайших кустов раздвинулись, из них появились Ораха с Кокои в боевой раскраске и еще два индейца, с духовыми трубками.

Потом через ручей прыгнул Кайман, с карабином в руках, и мне все стало ясно.

Они устроили на рейнджеров засаду.

Чуть позже выяснилось следующее. Раненая собака (одна из пуль разорвала ей шкуру на загривке), прибежала к вечеру в деревню, где озаботились моим исчезновением.

По следам тут же отправился отряд во главе с вождем, вскоре обнаруживший место похищения Увааты. Ну а дальше было делом техники. Выследив, пираха отстреляли рейнджеров словно куропаток. Не все коту масленица.

Обыскав тела, мы нашли у сержанта карту местности, на которой значился маршрут движения, проложенный до высокогорного озера, находящегося в нескольких километрах к северу.

По всей видимости, туда должен был прилететь гидросамолет, для доставки «товара» по месту назначения.

— Так, — сказал я Кайману, сложив карту, после чего сунул ее в рюкзак мертвого владельца. — Здесь надо оставить все как есть. Никаких трофеев. Группа ушла в джунгли, а потом исчезла. Ведь так бывает?

— Бывает, — согласился вождь, приказав охотникам ничего не трогать. Те восприняли команду с пониманием.

— И еще, — обвел я индейцев глазами. — Что здесь случилось, никому ни слова. Вы нашли меня заблудившимся в лесу, а собаку ранил хищник. Понятно?

— Да! — хлопнули те ладонями по груди. — Все так и было!

К вечеру мы вернулись в деревню, где охотники сделали, как я велел. И все довольно быстро забылось.

Но только не мной. Я понял, что отсюда следует убираться. И чем быстрее, тем лучше. Не добившись желаемого, американцы пошлют новую группу, а она может добиться успеха. Любыми средствами. В том числе уничтожив деревню.

Тот случай, кстати, не прошел для меня даром. В джунглях я подхватил малярию и провалялся в горячке с бредом почти неделю.

Когда же оклемался, чему способствовало наличие у нас хинина, о своих опасениях сообщил Кайману. Вождь сначала было заартачился, обещая встретить «гостей» как должно, но я категорически настоял на своем. Так было лучше для пираху. Нет человека — нет проблемы.

— И куда же ты думаешь податься? — сдавшись на мои уговоры, вздохнул вождь. — В Европу?

— Туда, куда направлялся до нашей встречи, в Бутан, — ответил я. — А оттуда в Китай. Там американцы вряд ли меня достанут.

— В принципе да, — согласился Кайман. — По воздуху или океаном?

— Если наши друзья занялись мною всерьез, в чем я не сомневаюсь, они возможно уже раскопали, кто такой Уваата и откуда взялся. А поэтому в международных аэропортах мне лучше не появляться. Остается второе.

В этом я постараюсь тебе помочь, — чуть подумав, сказал вождь. — Вместе с синьором Мигелем.

Как я уже упоминал, с кабальеро у нас были дружеские отношения, и к нему, с учетом обширных связей на побережье, можно было обратиться.

На следующее утро, погрузившись в катер и прихватив в подарок молодого попугая ару, о котором давно просил Мигель, мы отправились в факторию.

Хозяин оказался на месте, радушно нас принял и весьма обрадовался новому попугаю (прежний усоп, достигнув преклонных лет), который тут же был помещен в клетку. Для обучения испанскому.

Мы же прошли через анфиладу комнат на террасу, куда слуга доставил ямайский ром, сигары, а к ним прохладительные напитки.

Когда, приняв по бокалу и оценив достоинство рома, мы закурили по «короне», вождь, не откладывая дела в долгий ящик, рассказал о цели визита. При этом, не утаив того, что случилось. С португальцем они были давно знакомы и вполне доверяли друг другу.

— Карамба, — нахмурил брови старый контрабандист, внимательно все выслушав. — Эти свиньи от вас не отстанут, — взглянул на меня. — Я их хорошо знаю.

— Почему Уваата и решил покинуть Венесуэлу, — пожевал я сигару. А Кайман добавил, — Мигель, нам нужна ваша помощь.

— И вы ее получите, — без колебаний ответил кабальеро. — Американцы мои заклятые враги. Что необходимо сделать?

— Я хочу покинуть страну и отправиться в Бутан, — сказал я. — Там они меня вряд ли разыщут.

— Далековато, — прищурился сеньор Мигель. — И на чем думаете добираться?

— Аэропорты для меня закрыты. Так что остается морской путь. На каком — либо судне.

— Таким образом, нужен океанский пароход, который бы вас туда доставил, — окутался дымом сеньор. — Я правильно понял?

— Вполне, — кивнул я. — Деньги на оплату проезда у меня есть. В крайнем случае, могу быть палубным матросом.

— Даже так? — чуть улыбнулся старик. — Имеете навыки?

— Этьен когда-то, как и я служил на флоте, — скрипнул креслом Кайман. — Так что не проблема.

Затем мы оговорили весь план, который сводился к следующему:

сеньор Мигель навестит на своей яхте Пуэрто-ла-Крус, откуда во все концы света отправлялись грузовые и пассажирские суда, а среди капитанов у него имелись приятели. Мы же пока убываем к себе, где ждем от него посыльного.

Затем было отдано должное гавайскому напитку, который весьма бодрил, после него подали обед, а на закате мы вернулись в селение.

Ночью, лежа с Лисаной в гамаке, я рассказал ей, что скоро Уваата придется покинуть племя, но это тайна, а когда придет время, он вернется, чтобы опять быть вместе с нею.

— Хорошо, — прошептала жена. — Я буду ждать, Но только возвращайся.

Чем мне нравились индианки — они не задавали лишних вопросов в отличие от своих бледнолицых сестер, воспринимали все адекватно и не закатывали истерик.

Потом наши тела слились в объятиях, и мы занимались любовью до утра. Пока в небе не стали гаснуть звезды.

Спустя неделю, перед рассветом, когда все еще спали, в дверь моей хижины постучали.

Выскользнув из гамака, я взял в руки стоявший у стены карабин, — войдите.

На пороге, в легком тумане стоял Кайман, а рядом с ним пожилой креол. В серапе и соломенной, покрытой росой, шляпе.

— Посланец от Мигеля, — кивнул на него вождь. — Приплыл на моторной лодке.

— Си, сеньор, — блеснул тот зубами. — Нам нужно отправляться.

Тепло попрощавшись с Лисаной, широко открывшей глаза, я положил в ее ладошку один из своих алмазов, после чего обнял ее, прошептав, — это тебе, на память, вскинул на плечо заранее приготовленный рюкзак с пожитками, и мы вышли в туман, расцвеченный утренней росою.

Деревня спала, к нам подбежали две бодрствующие собаки, и, обнюхав креола, умчались, прыгая и играя.

На берегу я опустил рюкзак в небольшую лодку, поле чего мы с Кайманов тоже крепко обнялись.

— Жаль, нельзя попрощаться со всеми пираха, — вздохнул я, оглянувшись на ставшее мне родным селение.

— Я скажу им, что тебя срочно вызвали на небо, — улыбнулся Кайман.

— Ладно, бывай, шмыгнув носом, — хлопнул я по плечу друга и шагнув в посудину.

— Бывай, — повлажнел он глазами. — Мне кажется, мы еще встретимся.

Затем Хосе, — так звали креола, оттолкнулся от берега шестом, а когда лодка сплавилась на пару сотен метров вниз, запустил мотор.

— Чух-чух-чух, — нарушил он тишину утра.

— Ну, как добрались? — встретил меня на усадьбе, сеньор Мигель. В белом полотняном костюме и такой же, как у Хосе шляпе, он прогуливался в саду с величаво шагающим, здоровенным сенбернаром.

— Спасибо, хорошо, — поставил я у ног рюкзак. — Серьезная у вас собака.

— Это Патрик, — потрепал по холке разглядывавшего меня пса хозяин. — Малыш, познакомься с нашим гостем.

«Малыш», весом под центнер, пустил слюни и шлепнул мне в ладонь тяжелую лапу.

— Очень приятно, — рассмеялся я. — Будем друзьями.

— Ф-фух, — ответил Патрик, завертев в подтверждение хвостом. Знакомство состоялось.

— Ну а теперь, давайте позавтракаем, — сделал радушный жест в сторону дома сеньор Мигель. — А то я вас очень рано поднял. Но так надо. Чем меньше глаз — тем лучше. Знаю по своему опыту.

— Лишние глаза нам ни к чему, — согласился я. И мы направились к дому.

Там, в обеденном зале, уже был накрыт стол на двоих. Молчаливый слуга в белой куртке разлил по чашкам дымящийся кофе и подвинул каждому по тарелке горячих гренок с ветчиной, а к ним уже очищенные яйца.

За завтраком хозяин сообщил, что вопрос о моей отправке решен.

Через неделю из Пуэрто-ла-Крус в нужном направлении отправляется танкер с колумбийской нефтью, и его капитан — приятель сеньора Мигеля, согласен взять меня на борт в качестве боцманского помощника.

— Правда, у него порт прибытия Калькутта, — прихлебывая кофе, сказал старик. — Но до Бутана оттуда всего несколько часов пути на автомобиле.

— Не знаю как вас и благодарить, сеньор Диего, — не скрыл я своей радости. — Может..? (потянулся к карману, где у меня лежал бумажник).

— Оставьте, — подняв руки, запротестовал хозяин. — Мне это ничего не стоило. И я всегда рад помочь хорошему человеку в беде. Это по — христиански. А поселитесь пока у меня, в целях безопасности.

Так Уваата стал гостем доброго португальца.

Мне отвели комнату на втором этаже, светлую и с окнами на лагуну. По утрам хозяин отправлялся на автомобиле иле яхте по делам, а я после завтрака гулял в саду с Патриком, смотрел телевизор и читал книги из обширной домашней библиотеки.

При этом обратил внимание на портрет средних лет бородача, с пронзительным взглядом и черном, со звездою, берете. Кого-то он мне смутно напоминал. Но вот кого — я не помнил.

В один из вечеров, когда мы сидели после ужина с сеньором Мигелем на его пристани в шезлонгах, наблюдая как золотой шар солнце опускается за горизонт, я спросил у кабальеро, чей портрет висит в библиотеке.

— Это Эрнесто Че Гевара, — глядя в пространство, ответил он. — Мой близкий друг и команданте Кубинской революции.

— Сподвижник Фиделя Кастро?

— Да, он был с ним на шхуне «Гранма», когда в 1956-м они высадились на Кубе и подняли восстание. А спустя одиннадцать лет команданте погиб в Боливии, где мы сражались за ее независимость. Вы что — нибудь знаете об этом человеке?

— Очень мало, но хотел бы знать.

— Ну, тогда слушайте.

Эрнесто Гевара Линч де ла Серна, так его полное имя, появился на свет 14 июня 1928 года в аргентинском городе Росарио. Родители его были людьми среднего достатка: отец, Эрнесто Гевара Линч, ирландского происхождения, работал инженером по гражданской специальности, а мать, Селия де ла Серна, имела испанские корни. Эрнесто был самым старшим из пяти детей, воспитанных в этой семье, которую отличала склонность к либеральным мнениям и убеждениям.

Двух лет от роду мальчик серьезно заболел: он перенес тяжелейшую форму бронхиальной астмы, вследствие которой приступы удушья сопровождали его всю оставшуюся жизнь.

Для восстановления здоровья сына его семья была вынуждена переселиться в провинцию Кордова в местность с более сухим климатом, Альта Грасиа, где самочувствие его существенно не улучшилось. В связи с этим Эрнесто никогда не обладал громким голосом, столь необходимым оратору, и слушавшие его речи люди постоянно ощущали хрипящие звуки, исходящие из легких при каждом произносимом им слове, чувствуя, как нелегко это ему дается.

Начальное образование Гевара получил дома, преимущественно от матери. С ранних лет у него проявлялись наклонности к чтению литературы. С большим увлечением Эрнесто читал работы Маркса, Энгельса и Фрейда, в изобилии имевшихся в библиотеке отца; возможно, что некоторые из них он изучил еще до своего поступления в Кордовский государственный колледж. Во время обучения в колледже его способности проявлялись только в литературе и спортивных дисциплинах.

В этот период юности глубочайшее впечатление на Эрнесто произвели испанские эмигранты, бежавшие в Аргентину от франкистских репрессий в ходе гражданской войны в Испании, а также непрерывная череда грязных политических кризисов в родной стране, апофеозом которой стало установление «левофашистской» диктатуры Хуана Перона, к которому семья Гевары относилась крайне враждебно.

Подобного рода события и влияния, на всю оставшуюся жизнь утвердили в юноше презрение к пантомиме парламентской демократии, ненависть к военным политикам-диктаторам и армии как средству достижения их грязных целей, к капиталистической олигархии, но более всего — к американскому империализму, готовому пойти на любое преступление ради выгоды в долларовом эквиваленте.

Хотя родители Эрнесто, в первую очередь мать, были активными участниками анти-пероновских выступлений, сам он не принимал участия в студенческих революционных движениях и вообще мало интересовался политикой во время учебы в университете Буэнос-Айреса.

Эрнесто поступил туда в 1947 году, когда ему предсказывали блестящую карьеру инженера, решив стать медиком, чтобы облегчать страдания другим людям, поскольку облегчить свои он был не в состоянии. Вначале он интересовался в первую очередь заболеваниями дыхательных путей, что было ему ближе всего лично, но впоследствии увлекся изучением одного из самых страшных бичей человечества — проказой, или по научному лепрой.

Таким образом, в юности Гевару, более интересовало избавление людей от физических, нежели духовных страданий. К осознанию первичности страданий духовных он пришел несколько позже.

В конце 1948-го Эрнесто решает отправиться в первое свое большое путешествие по северным провинциям Аргентины на велосипеде. В течение этого путешествия он в первую очередь стремился завести знакомства и побольше узнать о жизни в беднейших слоях населения и остатках индийских племен, обреченных на вымирание при тогдашнем политическом режиме.

Именно с той поездки он начал понимать свое бессилие как медика при лечении болезней всего общества, в котором он жил.

Спустя три года, после сдачи предпоследних университетских экзаменов, Гевара вместе с другом Гранадосом отправился в более серьезную поездку, зарабатывая на жизнь подсобными работами в местах, которые проезжал; посетил он тогда южную Аргентину, Чили, где встретился с Сальвадором Альенде, Перу, там работал несколько недель в лепрозории города Сан-Пабло, а также Колумбию, Венесуэлу и Флориду.

Вернувшись из этого путешествия домой, Эрнесто раз и навсегда определил для себя главную цель жизни: облегчать людские страдания.

Став специалистом в области кожных заболеваний после окончания института, он резко отверг предложение о многообещающей карьере в университете, решив ближайшие десять лет посвятить работе практикующим врачом, чтобы узнать жизнь простых людей и понять, на что способен он сам.

Получив письмо от Гранадоса из Венесуэлы с предложением об интересной работе, Эрнесто с радостью ухватился за это предложение и вместе с другим своим товарищем направился туда через Боливию.

В Ла-Пасе он был свидетелем национальной революции, которую осудил как оппортунистическую, поскольку надежды простого народа она не оправдала, и там вскоре вновь воцарилось проамериканское правительство.

Однако Геваре так и не удалось увидеть своего друга в Каракасе. Увлеченный рассказами друзей об архитектурных памятниках древних цивилизаций майя (археология была наряду с велосипедами главным его увлечением) и заинтересованный революционными событиями в Гватемале, он с единомышленниками поспешил направиться туда. Там написал путевые заметки об археологических памятниках древних цивилизаций майя и инков.

Гевара жил и работал практикующим врачом в Гватемале во время правления президента-социалиста Арбенса; уже отстаивая в это время марксистские позиции и основательно изучив работы Ленина, Эрнесто, тем не менее, отказывался вступать в Коммунистическую партию, боясь потерять шанс на обладание должностью в области медицинского работника его квалификации.

Тогда он дружил с Ильдой Гадеа, позже ставшей его женой, марксисткой индийской школы, значительно продвинувшей его в политической образованности, и она познакомила его с Нико Лопесом, одним из лейтенантов Фиделя Кастро.

Именно в Гватемале Гевара получил представление о сущности американского ЦРУ и методах работы его агентов на благо контрреволюции, что окончательно убедило его в правильности революционного пути развития и методов вооруженной борьбы как единственно возможных в сложившемся положении.

Когда Арбенс при поддержке американских спецслужб был свергнут, что едва не стоило его единомышленникам, в частности, Геваре, жизни, Эрнесто перебрался в Мехико, где начиная с сентября 1954 — го работал в центральном госпитале. Там к нему присоединились Ильда Гадеа и Нико Лопес, именно там он встретил Фиделя и Рауля Кастро и был настолько очарован их идеями, что окончательно убедился в правильности выбранного пути и лидера, этот путь предвосхитившего.

Братья Кастро тогда прибыли с Кубы, где под их руководством была предпринята неудачная попытка штурма казарм Монкада для свержения диктатуры Батисты. Это стоило парням нескольких лет тюрьмы; под давлением общественного мнения их освободили, однако вскоре обоим пришлось покинуть родину.

Без тени колебания Эрнесто примкнул к формирующемуся отряду Фиделя, готовящемуся к вооруженной борьбе во имя свободы кубинского народа.

Свое прозвище «Че», которым он гордился всю последующую жизнь, Гевара получил именно в этом отряде за характерную для аргентинца манеру употреблять данное восклицание при дружеской беседе.

Повстанцы всерьез готовились к партизанской войне при руководстве этой подготовкой капитана Испанской республиканской армии Альберто Байо, опытнейшего партизана времен Гражданской войны в Испании, прекрасно знавшего теоретические вопросы этой борьбы по советским и китайским источникам.

— При упоминании СССР, на моем лице что-то отразилось и старик, заметив это, поинтересовался, — вам знакомы эти страны?

— В некотором роде, — кивнул я. — Продолжайте, сеньор Мигель. Я весь внимание.

— Ну, так вот, — извлек он из кармана сигару и чиркнул спичкой.

— Че стал его лучшим учеником. Вскоре, однако, лагерь повстанцев привлек внимание полиции и был разогнан, а все кубинцы и Че арестованы, но освобождены месяцем позже, в июне 1956-го.

Медлить больше было нельзя, и повстанцы отправились в легендарное плавание на «Гранме».

Че Гевара был с ними сначала в качестве доктора, а затем получил в свое распоряжение одну из бригад и высшее звание команданте — по нашему, майора.

В ходе высадки 25 ноября 1956-го у порта Туспан и продвижения вглубь Кубы, бойцы встретили ожесточенное сопротивление диктаторских войск. Из их отряда осталось не более двадцати человек, но широкая поддержка крестьянства позволила Революционной армии барбудос укрепить свое влияние и день за днем освобождать все новые территории, одерживая победы над превосходящими их числом и вооружением врагами.

Проводимые на занятых повстанцами территориях аграрные и социальные реформы встречали одобрение подавляющего большинства сельских тружеников, и силы партизан крепли с каждым днем.

Команданте Че выдвинулся как наиболее смелый, решительный, талантливый и удачливый бригадный командир. Требовательный к подчиненным ему бойцам и беспощадный к врагам, он одержал ряд блестящих побед над правительственными войсками.

Наиболее впечатляющим и фактически предопределившим победу кубинской революции стало сражение за город Санта Клара, стратегически важный пункт вблизи Гаваны, начавшееся в декабре 1958 — го и закончившееся его взятием. Через день Революционная армия вошла в Гавану. Революция победила, настал новый этап в жизни кубинского народа.

Че стал вторым человеком в новом правительстве после Фиделя.

В феврале 1959 — го ему дали кубинское гражданство с правами коренного кубинца и доверили самые высокие правительственные должности.

Че Гевара организовал и возглавил Национальный институт по аграрной реформе, устранив полуфеодальные порядки землепользования и добившись повышения его эффективности; занимал пост министра промышленности; был избран президентом Национального Банка Кубы.

Практически не имея опыта в области государственного управления и экономики, Че в кратчайшие сроки сумел изучить и изменить в лучшую сторону дела во вверенных ему областях, проведя денежную и промышленную реформы в условиях жесточайшей американской блокады и угрозы интервенции.

В 1959 году, женившись во второй раз на Алейде Марч, он посетил вместе с ней Египет, Индию, Японию, Индонезию, Пакистан и Югославию; вернувшись из поездки, заключил исторический договор с Советским Союзом об экспорте сахара и импорте нефти, порвав с зависимостью кубинской экономики от Соединенных Штатов.

Посетив позднее СССР, он был восхищен достигнутыми там успехами строительства социализма, однако всецело не одобрил проводимую политику тогдашнего руководства.

Он не считал необходимым ожидание назревания революционной ситуации, а полагал правильным самим подготовить почву для нее; кроме того, подобно Мао, полагал наилучшим проводить революции в преимущественно аграрных странах.

Уже тогда он видел в руководящем слое советского общества нарождающиеся ростки контрреволюции и отката к империализму, и, мне кажется, во многом прав. Кроме того, Че занимал крайне агрессивную позицию во время Карибского кризиса, однако сумел смягчить свои взгляды и сохранить дружественное отношение между Кубой и СССР.

Команданте интересовало революционное движение во всем мире, и он стремился быть его главным вдохновителем.

Для этого он посетил Алжир и выступал там на конференции Организации Афро-Азиатской Солидарности, побывал на заседании Генеральной Ассамблеи ООН, инициировал Конференцию Трех Континентов для реализации своей программы революционной, освободительной и партизанской кооперации в Азии, Африке и Латинской Америке.

Наиболее успешной революционной тактикой считал синтез кубинского и вьетнамского типов партизанского движения. Написал книги по тактике партизанской войны, об эпизодах революционной войны на Кубе, о социализме и человеке на Кубе.

Революция звала Эрнесто, как путеводная звезда. И ради нее, в конце концов он отказался от всего остального.

В октябре 1965 Че оставил все занимаемые им высокие государственные должности, отказался от кубинского гражданства, и, черкнув несколько строк жене, детям и родителям, исчез из общественной жизни.

Много слухов ходило тогда о его судьбе. Говорили, что он либо сошел с ума и пребывает где-то в сумасшедшем доме в России, либо убит в Латинской Америке. Одно не вызывало сомнений: посвятить оставшуюся жизнь борьбе за справедливость и освобождение угнетенных народов, за дело революции он решил окончательно и бесповоротно.

В 1966 году следы команданте обнаружились в Африке. Че видели тогда в нескольких африканских странах, где он готовил почву для антиимпериалистических выступлений. Позднее он вернулся на Кубу и, собрав отряд добровольцев в сто двадцать человек, вновь отправился с ними в Африку, в Конго, чтобы вернуть там к власти в Киншасе социалистическое правительство методами партизанской борьбы.

Однако попытка организовать там широкие выступления народных масс не удалась, и Че решил вернуться в Латинскую Америку.

К тому моменту уже довольно продолжительное время его люди подготавливали и организовывали выступления народных масс в Боливии. Че хорошо запомнил боливийский народ во время своего пребывания в этой стране в дни революции 1952 года, тщательно проанализировал ошибки той эпохи и сделал на этот народ свою последнюю ставку. В числе других там работала разведчица Таня, с которой Эрнесто связывали давние дружеские отношения.

В апреле 1967 года Че со своим отрядом нелегально проник на территорию Боливии.

С началом их деятельности дела продвигались успешно. Были одержаны несколько побед над правительственными войсками, боливийские шахтеры организовали вооруженное выступление. Однако оно было жестоко подавлено и не встретило широкой поддержки в народе.

Кроме того, напуганный появлением «неистового Че», боливийский режим призвал на помощь американские спецслужбы.

В октябре наступила развязка.

Отряд Че Гевары был обнаружен с помощью новейших американских технических средств разведки и окружен специальными воинскими частями боливийской армии, выдрессированными ЦРУ, в районе деревни Вальегранде.

Отряду был навязан бой в невыгодных условиях. При попытке вырваться из окружения Таня и ближайшие соратники Че погибли, спаслись очень немногие, а сам Гевара был ранен и захвачен в плен восьмого октября. На следующий день после зверского допроса он был расстрелян в деревушке Хигуэра.

Страх же врагов даже перед мертвым Че был так велик, что дом, где он был расстрелян, сравняли с землей, а место захоронения хранится в тайне.

Вот таким человеком был Эрнесто Че Гевара, — закончил старик и задумался.

На сваи причала шурша, набегала волна, край солнца едва виднелся над горизонтом.

— А откуда вы так подробно все знаете? — первым нарушил я молчание.

— Мне пришлось быть с Че в разных местах, — ответил сеньор Мигель. — В том числе в Колумбии. А после нее я обосновался здесь, где и останусь.

— Ясно, — сказал я. И мы снова замолчали.