Гражданская война сформировала Кромвеля как политика в двух главных на-правлениях. Во-первых, она укрепила веру, которую он уже принял к 1642 году, что война была справедливой и что он и противники короля имели поддержку Бога. Даже учитывая, что до сражения при Марстон-Море 2 июля 1644 года его военная деятельность, как мы увидим дальше, не заслуживала той чрезмерной похвалы, которая часто звучала, Кромвель помог предотвратить полный переход Восточной Англии в руки роялистов. Он объяснил этот небольшой успех очевидным проявлением божьего благословения. Кроме того, особенно после сражения при Марстон-Море, он в своей самоуверенности превзошел не только других, но даже самого себя, утверждая, что он и его армия несли определенную божественную миссию — выиграть войну и завершить религиозную реформацию. Таким образом, один главный эффект гражданской войны для Кромвеля вылился в укрепление его уверенности в себе, а также в возросшую репутацию как в армии, так и за ее пределами. Это дало ему возможность играть впредь более важную политическую роль, чем раньше. В начале гражданской войны Кромвель на политической арене ничего из себя не представлял; в течение двух лет войны он превратился в того, кто, по словам Балстрода Уайтлока, «начал выходить в мир».

Вторым следствием гражданской войны было разрушение политической невинности Кромвеля. В ходе войны он сделал вывод, что не все его военные союзники искренне разделяли его желание вести войну или его надежды на завершение церковной реформации после победы над королем. Помимо роялистских войск, он видел все больше врагов «внутри» парламентского союза. Чувство потрясения и разочарованности, которое он ощутил при этом открытии, заставило его отказаться от наивного убеждения, что достаточно было только результативно вести войну в защиту парламентских свобод. Вместо этого он пришел к заключению, что если нужно, чтобы после войны произошла религиозная реформация, необходимо сражаться как на поле боя, так и на политической арене. Опыт, приобретенный Кромвелем на войне, придал ему самоуверенность, необходимую для борьбы с роялистами на поле боя, а также знание того, что следует использовать свою новую политическую репутацию, чтобы победить «врагов внутри» парламентского дела в Вестминстере. «Религия (т. е. религиозная свобода) не являлась чем-то впервые оспариваемым», но, согласно Кромвелю, во время гражданской войны «Бог в конце концов привел ее к такому исходу».

До сражения при Марстон-Море

Кажется, Кромвелю не придавали выдающейся военной роли до начала января 1643 года, когда его произвели в полковники, откомандировав из армии графа Эссекса в Восточную Англию для поддержки лорда Грея графа Уоркского, главы недавно организованной Восточной ассоциации, которая первоначально состояла из графств Норфолк, Суффолк, Эссекс, Кембриджшир и Хертфордшир и являлась одной из ассоциаций графств, организованных парламентом в первую зиму войны в попытке сохранить региональное сотрудничество в военных действиях. Роль Кромвеля в Восточной ассоциации значительно возросла, когда в апреле 1643 года лорд Грей граф Уорк ушел с 5000 конных и пеших людей, чтобы присоединиться к армии Эссекса в долине Темзы, переложив большую часть ответственности за защиту Восточной ассоциации на Кромвеля. Перед ним стояла двуединая задача: подавить оппозицию и организовать поддержку парламенту в графствах, входивших в ассоциацию, и защищать территориальную целостность региона от наступлений роялистов, ведущихся из-за границ ассоциации и организованных местными гарнизонами (самые мощные в Ньюарке в Линкольншире) и главной королевской армией под руководством графа Ньюкасла, которая медленно продвигалась на юг через Йоркшир по направлению к северным границам Восточной ассоциации.

Кромвель имел некоторый успех в решении обеих этих задач. Он энергично приступил к работе вместе с еще несколькими боевыми активистами, стараясь развеять распространенное настроение в восточных графствах, которое колебалось от безразличия и виляния до открытого роялизма. На своем пути из Лондона в Кембридж в январе 1643 года он арестовал шерифа Хертфордшира как предполагаемого роялиста и предотвратил пропаганду королевской комиссии по порядку, уполномоченной пополнять войска от имени короля. Кроме того, когда он приехал в Кембридж, он работал там с парламентским комитетом, пытаясь собрать деньги от соединенных графств и инициировав движение за сотрудничество между графствами на собрании представителей Суффолка, Кембриджшира, Норфолка и Эссекса, которое проводилось в Бари Сент-Эдмондсе 4 февраля. Затем в марте он и его войска, продвигавшиеся через Норфолк, Норвич, Лауестофт и Кингз-Линн, запугивая и арестовывая как роялистов и папистов тех, кто отказывался сотрудничать с парламентом. Многие из них, как и дворяне, сопротивлявшиеся войскам Восточной ассоциации в Кингз-Линн в августе 1643 года, возможно, были просто нейтральными гражданами. Но для Кромвеля, опасавшегося (как он сказал в письме от 26 января 1643 года), что «паписты в Норфолке озабочены сейчас проблемой восстания», различие между роялистами и нейтральными гражданами не являлось чем-то значащим. Иногда он использовал очень суровые меры для сохранения парламентского контроля. Его назначение военным правителем Или в июле 1643 года (после поднятого там в мае роялистского восстания) было частью плана устрашения, предполагавшего установление гарнизонов в ключевых городах Восточной Англии; это имело некоторый успех в укреплении парламентской власти.

Кромвель также добился определенного успеха в обустройстве северной границы Восточной ассоциации на реке Нин против сильного роялистского гарнизона Ньюарка. Здесь он получил первый зарегистрированный опыт военной осады в аббатстве Кроуленд, около Питерборо (25–28 апреля 1643 года), что было частью его попытки изгнать вооруженных роялистов из центральной части Восточной ассоциации. В течение года Кромвель также проявил активность на поле боя, поддерживая парламентского командующего в Линкольншире сэра Фрэнсиса Уиллогби графа Пархемского, так как главная королевская армия, находящаяся под Ньюкаслом, продвинулась на юг из Йоркшира, угрожая северной границе графств Восточной ассоциации. 24 июля Кромвель захватил Берлей-Хауз около Стэмфорда в Линкольншире и провел удачные схватки с роялистскими войсками в Грентхеме (май), Гейнсборо (июль) и Уинсби (октябрь), а также отчаянно дерзкую акцию против арьергарда главной армии Ньюкасла.

Ни одна из побед Кромвеля в 1643 году не имела особого значения в обширном контексте гражданской войны. Это были скорее стычки, чем полномасштабные сражения; в лучшем случае они замедлили движение армии Ньюкасла на юг. Но несмотря на ограниченность его военных успехов ими воспользовались лондонские парламентские газеты, такие как «Парламент скаут», широко распропагандировав их перед опасением близкой победы роялистов и делая, таким образом, вклад в создание имиджа, который впоследствии будет дорисован историками, изображающими Кромвеля как спасителя парламента. Важно воспринимать этот образ критически. В этой и следующих главах будет показано, что военная карьера Кромвеля в течение 1643 года и позднее никоим образом не была безоговорочным успехом.

Однако у Кромвеля как полководца уже в то время обнаружились черты, которые имеют обоснованные доказательства с 1643 года и которые (если не все они уникальны), по крайней мере, необычны для офицеров обеих сторон в гражданской войне. Выделяются четыре из них. Во-первых, Кромвель был очень близок к подчиненным. Это основывалось на сочетании строгой военной дисциплины с постоянной заботой о них. С самого начала газеты подчеркивали строгость Кромвеля по отношению к дезертирам и недисциплинированным солдатам. В мае 1643 года «Спешиэл пассаджес» дал сообщение, что в полку Кромвеля «ни один человек не присягал, но получает свои 12 пенсов; если он пьян, его отправляют под арест или хуже; если один называет другого «круглоголовым», его увольняют; все обстоит так, что в деревнях, куда они приходят, прыгают от радости и присоединяются к ним. Как было бы хорошо, если бы все войска были дисциплинированы таким образом». Кромвель поддерживал своих солдат, когда им плохо платили (как мы увидим) или когда он считал, что с ними обошлись несправедливо, как в сентябре 1643 года, когда один из его офицеров, капитан Марджери, был без должной причины обвинен в изъятии у граждан лошадей.

Во-вторых, современники соглашаются, что Кромвель всегда добивался высочайшей степени дисциплины боя. В отличие от многих других кавалерийских командиров, он отправлял свою кавалерию в бой в тесном, плотном строю, а прорвавшись сквозь ряды противника, не позволял своим людям преследовать отступающих ради грабежа; вместо этого он перегруппировывал свои подразделения для атаки еще сопротивляющегося противника с тыла. В незначительной стычке в Гейнсборо в июле 1643 года Кромвель успешно применил этот маневр, который он повторит в последующих битвах, добиваясь важнейшего результата.

В-третьих, так как большинство людей он набрал в 1643 году (в течение года после начала войны число добровольцев под его командованием увеличилось от одного кавалерийского эскадрона до десяти, примерно по 80 человек в каждом), он «воспитывал их так, чтобы они испытывали страх перед Богом, и совестил их за неприглядные поступки». Много раз в 164.3 году он хвастался религиозными качествами своих солдат. «У меня прелестная компания, — писал он Оливеру Сент-Джону 11 сентября, — они не анабаптисты, они честные здравомыслящие христиане, они хотят, чтобы к ним относились как к людям». «Они (хотя некоторые презренно называют их анабаптистами) честные люди, которые боятся Бога», — писал он сэру Фрэнсису Баррингтону месяц спустя. Кромвель не был единственным командующим в гражданской войне, кто отдавал предпочтение лишь верующим солдатам. Граф Манчестер, который вскоре стал его начальником в армии Восточной ассоциации, одно время рекрутировал в свою армию «честных людей, хотя их суждения не совпадают с моими». Однако он совершил коренное отступление от обычной практики продвижения людей по службе, главным образом, вследствие их социального положения, и несомненно угрожал существующему социальному порядку. Однако Кромвель не обращал на это внимания. Часто цитируемое утверждение в письме Кромвеля к Парламентскому комитету графств в Суффолк от 29 августа 1643 года, кажется, предполагает противное: «Я предпочитаю простого непритязательного капитана, который знает, за что он сражается, и которому нравится это, чем того, кого вы называете джентльменом, и ничего больше». При этом Кромвель добавил то, что цитируется не так часто и что выявляет его переменчивость в этом отношении: «Я уважаю джентльмена, и это действительно так». Дворянское происхождение не было препятствием для продвижения в его полку (многие из офицеров в нем были дворянами), но религиозные убеждения его офицеров были так же важны для него, как и благородное происхождение.

С самого начала его военной карьеры Кромвель объяснял свои победы божьей помощью. В мае 1643 года даже незначительную схватку в Грэнтхеме он рассматривал как «славную победу», одержанную благодаря «божьему провидению», и даже был убежден, что победы, достигнутые другими командирами, например, сэром Томасом Ферфаксом в Уокфилде (также в мае), являлись «великой милостью Бога». Когда Кромвель впервые вышел на поле боя против роялистов, он уже был самоуверенным командиром, чьи войсковые части более, чем основные войска гражданской войны, характеризовала дисциплина и ревностная преданность делу парламента. Позже эти черты помогут ему преодолеть неопытность и одержать замечательные военные победы. Однако судя по событиям 1643 года, не только эти качества были гарантией победы на поле боя.

На самом деле, вера Кромвеля в поддержку со стороны Бога подвергалась суровым испытаниям в 1643 году. В течение этого года его все больше удручали его собственные неудачи, как и неудачи других командиров парламентских войск. Успех ограничивался победами на территории Восточной ассоциации. Всякий раз как он старался провести какую-нибудь значительную операцию во взаимодействии с другими региональными парламентскими силами, его попытки неизменно проваливались. В начале мая 1643 г., например, главные парламентские силы на востоке Мидленда под руководством лорда Грэя, графа Гроуби, и сэра Джона Гелла, Линкольнширские парламентские полки под руководством Уиллогби и войска Кромвеля не смогли (несмотря на приказы графа Эссекса) объединиться, чтобы предотвратить отправление колонны с боеприпасами от королевы Генриетты Марии на юг в Оксфорд (Генриетта Мария высадилась с иностранными войсками, запасом денег и оружия в Бридлингтоне в начале года).

Кромвель рассердился на лорда Грэя за то, что тот не смог встретить его в Стэмфорде «согласно нашему соглашению, тревожась, что Лейкестер подвергается опасности со стороны (роялистских) войск Гастингса и некоторых других войск, идущих по этому пути. Поверьте, по моему мнению, было бы лучше, если бы это был не Лейкестер, так как там мы не сможем немедленно завершить общее дело».

Но на что Кромвель не был способен, так это снять с себя вину за то, что они не смогли завершить совместную акцию. Когда региональные командиры (включая сэра Джона Хогема и Майлса Корбета, а также Грэя, Гелла и Кромвеля) наконец встретились в Ноттингеме в конце мая — начале июня 1643 года, их объединенные силы оставались в состоянии паралича в течении двух недель. 2 июня Кромвель и его товарищи — командиры написали Ферфаксу, объясняя причины провала выступления против огромной армии Ньюкасла, и лучшее оправдание, которое они смогли придумать, было бесстыдно лживым: «у них имелись несомненные сведения об армии лорда Ньюкасла как о слабой и неорганизованной». Настоящими причинами их бездействия были внутренние перебранки (Хотема вскоре арестовали за предательство парламентского дела) и вопиющие финансовые беззакония. Парламентские войска все еще полагались на местные денежные взносы; конечно, этого было недостаточно. В результате, когда Кромвель обратился к мэру Колчестера из Ноттингема с просьбой о пересылке ему денег, его пехота и драгунские полки были «готовы к мятежу» и ему пришлось занимать деньги у торговцев в городе, чтобы предотвратить бунт. Не удивительно поэтому, что еще одна роялистская колонна, руководимая самой королевой, прошла из Йоркшира в Оксфорд невредимой. Более того, позже, в июле, Кромвель не смог выполнить указаний Эссекса, а именно, встретить его в Мидлендсе (в Стоун Стратфорде), чтобы помочь ему в защите Оксфорда.

К лету 1643 года Кромвель был не в состоянии обеспечить военную поддержку где бы то ни было. Его положение было таким же тяжелым, как и многих других парламентских командиров. Почти в это же время западная парламентская армия под управлением сэра Вильяма Уоллера потерпела ряд поражений от сэра Ральфа Хоптона и принца Руперта в Вест-Кантри, а армия графа Эссекса находилась в безвыходном положении, окруженная роялистскими войсками в долине Темзы вблизи Оксфорда. Сам Кромвель столкнулся с главной угрозой от армии графа Ньюкасла, которая намеревалась вторгнуться в сердцевину Восточной ассоциации, и 28 июля несмотря на успешную кавалерийскую атаку Кромвеля захватила Гэйнсборо у Уиллогби, и к середине августа весь Линкольншир находился под контролем Ньюкасла. Письма Кромвеля того времени, напряженные и настоятельные, граничат с паникой. «Посмотрите, — писал он комитету в Кэмбриджшире 6 августа 1643 года, — как печально обстоят ваши дела. Больше нет времени для споров, нужно немедленно делать все возможное. Возьмитесь за дело… соберите столько добровольцев, сколько сможете, поторопите ваших лошадей». «Лорд Ньюкасл ворвется в ваше расположение, — говорил он помощникам Эссекса, наглядно поясняя это и жестоко критикуя их за роспуск армии. — Разве это способ спасения королевства?».

Ясно, что для Кромвеля ответ был отрицательным, и, возможно, он уже искал политическое разрешение проблемы нехватки денег и местного патриотизма, которые выливались в гибельное состояние парламентской армии того времени. Однако не существует прямого доказательства, что Кромвель сотрудничал с теми, кто в начале августа в Вестминстере протолкнул через парламент указы, которые начали реорганизовывать Восточную ассоциацию, назначив графа Манчестера генерал-майором и уполномочив его и парламентские комитеты ассоциации призвать на военную службу 20000 человек. Не существовало и каких-либо признаков того, что эти меры оказали влияние на ход войны в Восточной Англии. Действительно, письма Кромвеля в течение следующих трех месяцев, как бы то ни было, стали еще более паническими. «Войско (Манчестера) погибнет, если чем-нибудь не помочь, — писал он Оливеру Сент-Джону 11 сентября. — Плохие советы и слабые действия уничтожили все. Извещайте сразу же или приезжайте, или все будет потеряно, если не поможет Бог». Кроме того, он стал более подавленным: «он плакал, — писал дворянин из Эссекса, докладывая о первой встрече Кромвеля с Ферфаксом в сентябре, — когда приехал в Бостон и узнал, что для него нет денег из Эссекса и других графств». К концу года вновь сообщалось, что войска Кромвеля (как и весной) были на краю мятежа.

Отчаянная ситуация принудила Кромвеля и его начальника Манчестера покинуть фронт и уехать в Лондон (Кромвель находился там с 18 января до середины февраля 1644 года) для разработки политического решения военной проблемы. Однако в Вестминстере они увидели, что не все сочувствуют их положению. К этому периоду обнаружились глубокие разногласия между парламентариями по поводу дальнейшего ведения войны. Консервативная «мирная группа» членов парламента, в которой главным был Дензил Холлес, потеряла все надежды, которые она, возможно, имела в 1642 году, на одержание решающей военной победы, и теперь она настаивала на срочном заключении мирного договора с королем и в то же время на оборонительной военной стратегии. Однако в Вестминстере были члены парламента (называемые историками «военной группой» или «средней группой»), которые сохраняли первоначальное убеждение в том, что королю надо нанести военное поражение перед тем, как важные мирные переговоры смогут начаться. Джон Пим, который в 1643 году провел в парламенте новое военное налогообложение, административную реорганизацию и союз с шотландцами, к этому времени умер. Но его дело в Палате Общин перенял Оливер Сент-Джон, работавший с группой пэров, включая лордов Сэйе и Селе и Бартона, с которыми Кромвель свободно общался до войны. Следовательно, было естественно то, что в 1644 году Кромвель возобновил эти связи ради обеспечения парламентских мер, могущих усилить восточную армию. Однако Кромвель теперь играл более важную роль, чем в 1641–1642 гг., и действовал более предусмотрительно в успешной кампании, обеспечившей для Манчестера больше денег и лучший контроль над местными командирами в Восточной Англии. 17 января он ускорил в Палате Общин принятие указа, увеличивающего на 50 % ежемесячное обложение, взимаемое с определенных графств ассоциации, и ставящего финансы под контроль центрального комитета под председательством Манчестера в Кембридже. 22 января Кромвель произнес уничижительную речь в Палате Общин, нападая на Уиллогби как на неспособного генерала и его «распущенных и богохульных командующих». В отличие от вмешательств Кромвеля в работу парламента до войны, теперь для своих выступлений он умело подбирал время, чтобы оно совпадало с координированной политической кампанией, руководимой старшими парламентскими союзниками Кромвеля, что означало его уверенное политическое чутье, а также более тесную близость к политическим событиям, чем когда-либо. Повышение Кромвеля в должности до генерал-лейтенанта Восточной ассоциации, вторым командующим после Манчестера, и назначение в недавно организованный комитет обоих королевств в Вестминстере в феврале подтвердило его новый, более важный военный и политический статус среди парламентских противников короля накануне его первой крупной военной победы.

После сражения при Марстон-Море

Оценка победы Кромвеля при Марстон-Море 2 июля 1644 года как «великой победы… примера которой не было с начала этой войны», является правильной. Но это сражение не было поворотным пунктом в истории Английской гражданской войны, после которой победа парламентской армии стала неизбежной. Современников очень удивило бы такое предположение. Сразу же после победы при Марстон-Море английские парламентарии и шотландские союзники, которые официально присоединились к войне против короля предыдущей осенью после заключения договора с парламентариями (известного как Торжественная Лига и Ковенант), пребывали в эйфории. Но это настроение быстро изменилось в течение следующих нескольких месяцев, так как две главные парламентские армии перенесли суровые испытания. Армия Эссекса была разгромлена в Корнуолле в августе, а армия Манчестера (как будет видно) неудачно выступила против армии короля в Беркшире осенью. Однако сражение при Марстон-Море стало переломной чертой в карьере Кромвеля в двух отношениях.

Во-первых, Кромвель уверился в том, что он и его кавалерия выиграли сражение и что его союзники Ферфакс, Манчестер, Левен и шотландцы играли относительно незначительную (в лучшем случае) роль в достижении победы. Это мнение подтверждено и недавними оценками военных историков. Точно установлено, что это был первый опыт Кромвеля как главнокомандующего в полномасштабном сражении; его управление кавалерийскими войсками было тесным и строгим (повторяя в большем масштабе тактику, которую он использовал в сражении при Гэйнсборо в предыдущем году). «Мы ни разу не атаковали, но разбили врага наголову. Левый фланг, которым я командовал, состоящий из нашей кавалерии и спасший немногих шотландцев в нашем тылу, поразил всю кавалерию принца», — хвастался он в чем-то справедливо, так как способность его кавалерии перегруппироваться после первой атаки дала ему возможность броситься на спасение кавалерии сэра Томаса Ферфакса и соединиться с пехотными полками армии Восточной ассоциации под командованием генерал-майора Лоуренса Кроуфорда, чтобы одержать победу над принцем Рупертом и графом Ньюкаслом, тогда как его начальники Манчестер и Левен сбежали с поля боя. Неудивительно, что ключевая роль в победе придала ему гораздо больше уверенности, чем когда-либо, и утвердила в убеждении, что его действия и дело, за которое он сражался, имели божественное предопределение. «Англия и церковь действительно пользовались великой благосклонностью Господа… Бог сделал их жнивьем для нашего меча». Кромвель завоевал огромное уважение в глазах современников. Неудивительно, что политические союзники Кромвеля в Вестминстере вторили его объяснению случившегося.

Брошюра «Vindiciae Veritatis», опубликованная в 1654 году и, возможно, написанная в 1646 году лордом Сэйе и Селе, утверждала языком Кромвеля: «Назначение Кромвеля как орудия, посланного Богом, чтобы повернуть события, выиграть день и вырвать победу из рук врага, угодно Богу. Все это были деяния Бога». Авторитет Кромвеля необычайно возрос после Марстон-Мора. Газета «Пефект Дьюрнел» от 18 марта 1645 пишет о нем как об «одном из Спасителей (как ему было предназначено Богом) этого Израиля». Теперь уже многие стали видеть в нем человека, несущего божественную миссию спасения английского народа, как Моисей — миссию спасения израильтян от угнетения Египтом.

Марстон-Мор не только поднял военную и политическую репутацию Кромвеля, он также помог ему увидеть, что не все в парламентском лагере разделяли его преданность делу религиозной свободы. Нет основания считать, что у него были какие-либо подозрения на этот счет до осады Йорка в мае и июне 1644 года. Когда в начале года Кромвель узнал, что Лоуренс Кроуфорд — его коллега в армии Восточной ассоциации наказал двух человек за их религиозные убеждения, он попросил его быть более терпимым, даже если человек станет анабаптистом. Он писал Кроуфорду: «Разве это делает его неспособным служить обществу?.. Сэр, государство при выборе людей для службы не учитывает их мнения; его удовлетворит, если они готовы верно служить». Эти взгляды Кромвель разделял с графом Манчестером, который при формировании армии «Нового образца» в Восточной ассоциации осенью 1643 года отбирал, как было видно, «многих честных людей, хотя их суждения не совпадают с моими». Джон Лилберн был одним из тех, кого привлек такой либерализм, и позже он сказал, что покинул армию Эссекса, чтобы присоединиться к войскам Восточной ассоциации под управлением «моих двух любимых тогда» Манчестера и Кромвеля. До Марстон-Мора Манчестер был не против принятия в свою армию индепендентов, в то же время Кромвель поддерживал пресвитериан, как и полковник Эдвард Кинг, чье продвижение по службе до командующего войсками Восточной ассоциации в Линкольншире он обеспечил. Кроме того, сам Кромвель назначил, по крайней мере, тринадцать шотландских пресвитерианских офицеров в своей армии и принял Пресвитерианский Ковенант в феврале 1644 года.

Что послужило причиной того, что после сражения при Марстон-Море он стал гораздо осмотрительнее относиться к сотрудничеству с пресвитерианцами, чем прежде? Отчасти, крайние религиозные взгляды шотландских пресвитерианских офицеров. Пытаясь сопротивляться этому, он послал в Йорк петицию в защиту веротерпимости, и возможно, миссия сэра Генри Вэйна-младшего в Йорке в июне, которую неверно представляли частью заговора по свержению короля, была попыткой поддержать усилия Кромвеля в этом направлении. Именно в результате своей победы в Марстон-Море он видел благорасположение Бога к его «религиозной партии», что, помимо всего остального, побудило Кромвеля принимать более решительные меры сопротивления к тем, кто исповедовал нетерпимость. После сражения он стремился уволить из армии Кроуфорда, с которым ссорился с начала года, и Манчестеру пришлось приказать обоим подчиненным предстать перед Комитетом объединенных Королевств в Лондоне, в попытке уладить ссору. Шотландец Роберт Бэйли также утверждал, что Кромвель и его «партия» в дни после Марстон-Мора уволили некоторых пресвитериан из своих полков, намереваясь сформировать армию, полностью преданную им… Это был великий заговор индепендентов».

Но перемены в поведении Кромвеля после Марстон-Мора нельзя полностью объяснить, не учитывая реакцию Манчестера на случившееся. В отличие от Кромвеля, он отреагировал на сражение и на его последствия с большой тревогой, вызванной опасением, что решительная победа над королем приведет к религиозным спорам (что уже имело место в его собственной армии) и угрозе социальному порядку. В результате Кромвель все более критически стал относиться к своему главнокомандующему, который, как он опасался, не был расположен «доводить эту войну до полной победы». Кромвель также утверждал, что граф Манчестер имеет «намерение или желание окончить ее соглашением на таких условиях, при которых было бы невыгодно слишком унижать короля», и что он ищет согласия с королем на основе нетерпимого пресвитерианства. Конечно, после сражения Манчестер не был больше таким влиятельным генералом, как раньше. Взаимодействие армии Восточной ассоциации графа Манчестера и западной армии сэра Вильяма Уоллера, направленное против войск короля в Беркшире, окончилось поражением в Ньюбери и в Данниигтон-Касл в октябре 1644 года. Парламентские войска совершили грубые тактические ошибки, и на Совете о результатах войны командование графа Манчестера подверглось суровой критике со стороны Уоллера и Кромвеля. В результате руководство военными действиями впало в еще больший кризис, чем в начале года, и ссорящиеся командующие вновь были вынуждены вернуться в Лондон, чтобы постараться разрешить споры политическим путем.

Трехмесячное пребывание Кромвеля в Лондоне с конца ноября 1644 до начала марта 1645 года оказалось важной ступенью его образования как политика. Вскоре после возвращения в Лондон, 25 ноября, он представил в Палату Общин обвинительный акт о «нерасположенности Манчестера к действию» в последний период войны. Однако как и в январе 1644 года он действовал не в одиночку: как и прежде, его парламентское вмешательство являлось частью совместной политической кампании, руководимой могущественными политическими союзниками. К тому периоду большие разногласия между вестминстерскими политиками, появившиеся в январе, стали глубже и жестче, чем когда-либо. Политические союзники Кромвеля, с которыми он эффективно сотрудничал в январе, столкнулись теперь с грозной оппозицией. К концу года их враги из «мирной группы» приобрели поддержку шотландцев, начавших переговоры с королем по поводу урегулирования на основе шотландского пресвитерианства в церкви. К ним также присоединился граф Эссекс, который (как и Манчестер) был руководим желанием остановить то, что он видел в опасных радикальных взглядах Кромвеля и его союзников внутри армии и вне ее. Этот новый политический альянс сделал нападки Кромвеля на Манчестера частью политической кампании, управляемой Оливером Сент-Джоном и его аристократическими союзниками, такими как лорды Сэйе и Селе и Вартой, против Эссекса с шотландцами и Манчестера.

При таких обстоятельствах неудивительно, что кромвелевский обвинительный акт вызвал резкий ответный удар. Через три дня в Палате Лордов Манчестер произнес речь, состоящую из четырех главных ответных обвинений: 1 — младшие офицеры Кромвеля должны разделить с ним вину за недавний военный разгром в Беркшире; 2 — он проявил «враждебность по отношению к шотландскому народу» и сказал, что «он может так же быстро направить свои шпаги против них, как и против любого из армии короля», 3 — «он хочет, чтобы в армии не было никого, кто бы не придерживался мнения индепендентов», и 4 — «иногда он высказывался против дворянства: что он надеется дожить до такого времени, когда в Англии не останется ни одного дворянина, и что ему такое положение нравится больше, чем какое-либо другое, так как он не любит лордов». Принимая во внимание напряженную политическую атмосферу, в которой прозвучали эти обвинения, высока вероятность того, что они преувеличены. И только последнее утверждение имеет под собой некоторое основание, хотя оно приемлемо с трудом, учитывая, что главные политические союзники Кромвеля были дворянами, а также то, что позже он защищал (в 1649 году) Палату Лордов. Однако Кромвель сделал достаточно в последние месяцы для того, чтобы обвинение его во враждебных нападках на шотландцев и пресвитериан и армии имело основание. Более того, Манчестер, вероятно, был не единственным нерешительным генералом кампании в Беркшире. Одной из главных причин неудачи парламентских войск в Ньюбери и Доннингтоне было слабое действие кавалерии Кромвеля. В отличие от блестящего поведения в Марстон-Море и позже в Нейзби и Ленгпорте, в Ньюбери кавалерия Кромвеля позволила войскам короля беспрепятственно отступать и не тронулась с места, в то время как роялисты вновь заняли Доннингтон-Касл и получили свою оставленную артиллерию невредимой. Кромвель оправдывал свое бездействие тем, что лошади были истощены и «так вымотаны, так изведены тяжелой нагрузкой, что они упадут под наездником, если вы вскочите на них, вы можете получить их трупы, но не службу». 9 декабря он сказал: «Я должен признать свою вину за оплошности; насколько я знаю, их редко можно избежать в военных делах». Однако Манчестеру не трудно было вызвать подозрения в Вестминстере, что бездействие Кромвеля — следствие не только «истощения и оплошностей». 1 декабря на собрании в доме Эссекса Холлис и Эссекс встретили представителей Шотландии для обсуждения возможности обвинения Кромвеля, «этого любимчика сектантов». Было решено не продолжать это дело — из-за высокой военной и политической репутации Кромвеля; они признали, что «интерес к Кромвелю в парламенте и в армии» слишком велик. Но наступающие на Кромвеля в Палате Лордов требовали его немедленного отзыва из армии.

То, что Кромвель избежал опасного политического кризиса, и его триумфальное появление вскоре после всего этого в качестве ключевого командующего парламентской армией «Нового образца» было проявлением его примечательных основополагающих черт как тонкого макиавеллиста, мастера политической интриги, который хитро манипулировал событиями для обеспечения самопродвижения. (Его политические противники на время пришли в замешательство, а Эссекс, как и Манчестер, были вынуждены уйти из армии). И хотя многие краски этой картины блекли при более близком рассмотрении, по крайней мере, один элемент оставался нетронутым: с уверенностью можно сказать, что к этому периоду Кромвель стал мастером в искусстве политики. Он перенес политический кризис, так как имел могущественных союзников в Вестминстере, но также и потому, что был удачлив и имел безошибочное политическое чутье.

Возрождение Кромвеля началось с его речи в Палате Общин 9 декабря 1644 года, в которой он выдвинул идею «Билля о самоотречении», который сделал бы незаконным управление армией любым из членов парламента. Это был блестящий политический ход для объединения нации и Для победы в личном плане. Однако билль был придуман не Кромвелем, а его парламентскими союзниками. Важно то, что лорд Сэйе и Селе представил подобную резолюцию в Палату Лордов в тот же самый день. Она призывала членов парламента оставить управление армией и не «продолжать бесконечное пребывание в величии», что являлось воззванием к сильному пуританскому чувству самоотречения, а также импонировало шовинистским настроениям тех, «у кого настоящие английские сердца и ревностная любовь к главному благу нашей Родины». Это также должно было обеспечить поддержку членов парламента, участвующих с обеих сторон в текущем политическом споре, ибо представлялось каждому хорошим средством для изгнания своих противников из армии. Пока проявлялся нездоровый интерес к военной карьере Кромвеля, самым большим, на что он и его союзники могли надеяться, была гарантия его личного освобождения от основного требования билля как часть сделки, в которой Эссексу будет также позволено сохранить командование своей армией. Однако освобождение Эссекса от требований билля не приняли при голосовании (100 голосами против 93) 17 декабря, что должно было бы послужить сигналом и завершению военной карьеры Кромвеля с началом действия билля. Но он продолжал играть ключевую роль в политических событиях, что привело к успешному утверждению билля в парламенте, а также к реконструкции армии с последующим за этим уходом в отставку старых аристократических генералов: в январе 1645 года Кромвель вместе с сэром Джоном Эвелииом был счетчиком голосов при голосовании за назначение Ферфакса лорд-генералом армии, присутствовал на большинстве собраний комитета Палаты Общий, разрабатывающего структуру новой армии. Предполагалось соединить три парламентские армии, руководимые прежде Уоллером, Эссексом и Манчестером, в одну армию «Нового образца». Как хорошо известно, Кромвель впоследствии не подпал под требования «Билля о самоотречении», воспользовавшись рядом временных освобождений от них, и продолжал служить с Уоллером на западе Англии с марта до апреля, а позже — вблизи Оксфорда и в Мидлендсе с Ферфаксом. Едва ли он когда-либо мог предвидеть, что это станет единственно возможным результатом его речи в Палате Общин 9 декабря 1644 года.

10 июня, имея армию «Нового образца», которой противостояла армия Руперта и которая стала победоносной после взятия Лейчестера 1 мая, Палата Общин одобрила прошение Ферфакса о назначении Кромвеля на пост заместителя главнокомандующего в чине генерал-лейтенанта кавалерии, который оставался вакантным со дня организации армии. Через четыре дня армия «Нового образца» одержала сокрушительную победу над Рупертом в Нейзби, а месяц спустя равную по значимости победу в Ленгпорте, в последнем главном сражении в этой войне. В обоих сражениях, как и в Марстон-Море, дисциплинированная кавалерия Кромвеля играла решающую роль, что подкрепляло мнение о том, что главная сила Кромвеля как солдата во время гражданской войны заключалась скорее в командовании кавалерией, чем в общем управлении армией.

Значение возвращения в армию Кромвеля в последний период гражданской войны (все время, с марта 1645 до июня 1646 года, кроме нескольких дней, он не был в Лондоне) в том, что это принесло ему еще больше доказательств божьего благословения. Его письма, написанные сразу после побед в незначительных схватках и в главных битвах, одинаково связаны с тем же провиденческим поручением. После того, как его войска в апреле 1645 года взяли Блетчингтон-Хауз около Оксфорда, он написал в Комитет обоих королевств, что «это была милость божья… Бог отдал их (врагов) нам в руки, когда мы и не ждали их… Его милость проявляется также в том, что я сильно сомневался в штурме дворца; он был сильно укреплен и укомплектован, а у меня было несколько драгун… и, однако, мы взяли его». «Сэр, — восторгался он в Докладе о сражении при Нейзби в июне 1645 г., — это не что иное, как рука божья и только ему принадлежит слава».

Через месяц после победы армии «Нового образца» в Ленгпорте (Лонг-Саттон) он восторженно произнес: «Таким образом, вы видите, что Бог работает за нас. Может ли любое живое существо приписать что-либо себе? Теперь мы можем воздать славу Господу, я прошу, чтобы все смогли это сделать, так как все это благодаря Ему! Таким образом, Его милость в Лонг-Саттоне добавилась к Его милости в Нейзби. И видеть это — не значит ли видеть лицо Бога». Это были «цепочки провидения», к которому он обращался за вдохновением в будущем, тогда, когда запутывался в непроходимых джунглях политических интриг. Это придавало ему чувство уверенности в том, что за внутренней политической борьбой последних нескольких месяцев он сможет увидеть борьбу несложившихся понятий правильного и неверного. По мере наступления к Девону в начале 1646 года его оптимизм заставил увидеть в себе лидера армии освобождения: «Мы идем, — говорил он рекрутам в Тотнесе 24 января 1646 года, — чтобы освободить вас, если это возможно, от надсмотрщиков и путем установления Мира снова принести вам Изобилие».

Во время этой последней военной кампании гражданской войны требования свободы, выдвигаемые Кромвелем в Вестминстере, также стали резче, и более гневно, чем когда-либо, он напоминал членам парламента, что «свобода», которую он имел в виду, была как защитой парламентских свобод, так и религиозной свободой. «Честные люди верно служили вам в этой акции, — писал он членам парламента после Нейзби. — Я хотел бы, чтобы тот, кто рискует жизнью за свободу своей страны, доверил Богу свободу своей совести и свободу того, за что он борется». «Мы стремимся не к принуждению (в религии), — писал он после победы в Бристоле в сентябре 1645 года, — а к просветлению и разуму». Его требования все более отождествлялись с армией и выражались (как в вышеуказанном письме после Нейзби) языком, который отвечал и послевоенным надеждам солдат после первой мировой войны в 1918 году, что там будет создана «земля, пригодная для жизни героев». Как было замечено, Кромвель с начала войны заботился о материальном благополучии своих солдат. Во время войны связь между Кромвелем и его людьми, порожденная совместно перенесенными трудностями, упрочилась. В Ленгпорте он написал в парламент в защиту Джона Лилберна, у которого появилось множество долгов за время, когда он служил с Кромвелем в армии «Восточной ассоциации». «Действительно горько видеть людей, не щадящих себя из-за их любви и преданности обществу… Если будут созданы сносные условия для существования тех, кто потерял все за них, это прославит парламент и ободрит тех, кто преданно ему служит». Эта настроенность Кромвеля со временем заставит его прийти в отчаяние, на находя искренней заинтересованности парламента в религиозной свободе и благосостоянии армии.

Однако то было делом послевоенным. А перед возвращением Кромвеля в Вестминстер существовало очевидное доказательство того, что многие члены парламента были против его требований религиозной свободы. В частности, перед опубликованием его писем из Нейзби и Бристоля с требованием религиозной свободы они по распоряжению парламента подверглись цензуре. Политические союзники Кромвеля в Вестминстере тайно напечатали изъятые отрывки, и лорд Сэйе и Селе выступил в защиту Кромвеля против обвинений, сделанных консервативными членами парламента, в том, что религиозная свобода откроет дорогу социальному и политическому радикализму. Однако казалось, что Кромвель остался безучастен к этим политическим разногласиям. Во время осады Бристоля в сентябре 1645 года он написал ряд писем, указывающих, что его главной целью тогда было восстановить объединение противников короля, которое было разорвано во время войны и особенно из-за драматических ссор предыдущей зимой. В своем письме шотландскому командующему графу Левену от 2 сентября он попытался объяснить разногласия между шотландцами и англичанами, получившие развитие после Марстон-Мора. «Мы надеемся, что единство духа (между двумя странами) будет самым надежным соглашением о мире», — писал он. Сходно с этим в письме к парламенту от 14 сентября, радуясь захвату Бристоля, он сделал ударение на согласии английских пресвитериан, которое ослабло в последние месяцы: «Пресвитериане, индепенденты — у всех у них одинаковый дух веры и молитвы… в этом они согласны, не существует каких-либо различий; если где-то это не так, можно только сожалеть. Все, во что мы верим, находится в согласии». Важно и то, что он вновь отстаивал свое убеждение в единстве религиозного и парламентского дела. В письме от 8 сентября, написанном (вместе с Ферфаксом) к шерифу и мелкопоместному дворянству Корнуолла, он убеждал «чувствовать интересы религии, понимать права и свободы свои собственные и остальных людей Англии, для которых, делал он вывод, власть и могущество парламента в прежние века и, вероятно, навсегда являются (с божьего позволения) лучшими опекунами и союзниками». Таким образом, Кромвель вернулся в Лондон в конце войны с убеждением, что миссия, порученная ему Богом, и требования армии могут быть выполнены путем парламентских решений.