Ирония по поводу того, что Кромвель использовал войска против Долгого парламента 20 апреля 1653 года, всего через 11 лет после того, как он рисковал жизнью и имуществом за дело парламента, не была упущена современниками. «Если бы г-н Пим был жив, — сообщала по секрету Дороти Осборн своему любовнику Вильяму Темплу через три дня, — интересно, что бы он подумал об этом, и является ли это таким же нарушением привилегии парламента, как требования пяти членов». Как и в конце 1648 года, сейчас Кромвель тоже начал действовать быстро, когда убедился, что дело религиозной реформации в опасности, и исходит она от парламентских врагов армии. Любой закон для нового представителя, предложенный «охвостьем», сказал он в июле 1653 года, «отдаст свободы нации в руки тех, кто никогда за них не боролся».

Если бы «охвостье» не было распущено в 1653 году, «это дело, которое так торжественно благословил Господь и о котором он свидетельствовал, ослабло бы в их руках и, постепенно, полностью бы разрушилось, и жизни, свободы и утешения Его людей оказались бы в их руках». Коротко говоря, в апреле 1653 года (как и в конце 1648 года) Кромвель снова пользовался указаниями провидения и неизбежности в своей стремительной, динамичной и авторитарной акции. Как свидетельствуют доклады о его встрече 19 апреля с членами парламента и офицерами армии, мысль об установлении в некотором роде промежуточного государства до первого заседания избранного парламента уже созревала в его голове. Но в высшей степени невероятно, что у него была четкая идея о том, что делать дальше после разгона «охвостья».

Бербонский парламент

Кромвель более четко представлял, чего он не хотел делать. В течение лихорадочных недель после роспуска «охвостья», он яростно отрицал, что действовал с целью установить постоянную военную диктатуру Кромвеля. «Если вы скажете, что свобода людей задушена такими средствами (роспуск «охвостья»), — заявляло напечатанное письмо, написанное «джентльменам из сельской местности» и датированное 3 мая, — я снова должен сказать вам, что это только приостановка, «это меч, взятый из рук безумного человека, пока он не придет в чувства». Конечно, и это, и заявления Кромвеля, обращенные к его первому парламенту протектората в сентябре 1654 года, о том, что его главной целью было «оставить власть, находящуюся в моих руках», должны рассматриваться с большой долей скептицизма. Некоторое доверие вызывает тот факт, что, казалось, Кромвель направил свою политическую энергию сразу же после роспуска на поиск путей распределения власти. Даже Эдмонд Ладлоу, хотя теперь, как и многие другие штатские члены «охвостья» — люди «республики», испуганный обнаженной неконституционной военной властью, показанной Кромвелем в апреле 1653 года, допускал, что вскоре после роспуска Кромвель послал за Оливером Сент-Джоном, чтобы помочь «разработать определенную форму правления, которая должна была вытянуть власть из его рук». Другое отрывочное доказательство также говорит, что Кромвель в это время вместе с некоторыми бывшими членами «охвостья» (такими как Уолтер Стрикленд, Ричард Солвей, Джон Керью, сэр Джилберт Пикеринг и Энтони Стэпли) и офицерами армии (особенно с Джоном Ламбертом и Томасом Харрисоном) принимал участие в дебатах, но не о том, следует или не следует передавать власть от армии, а о природе органа, которому следует передать власть.

Ламберт утверждал, что армии следует избрать совет из 12 человек для временного правления, чтобы заполнить вакуум, созданный роспуском «охвостья», тогда как Харрисон отразил волнение ожидания апокалипсического тысячелетнего счастливого царства, ощущаемое некоторыми в это время в связи с возможностями, открытыми роспуском. Он вещал, что собрание из приблизительно семидесяти верующих должно быть избрано индепендентскими церквями, имея в качестве прецедента иудейский синедрион, и эта группа должна управлять страной до того дня, но не дольше, как ощущал Харрисон и его друзья их «Пятого монархиста», пока царь Иисус не возвратится на землю.

Когда 30 апреля Кромвель и совет офицеров объявили, что власть будет передана Государственному Совету, состоящему из десяти человек, до того, как образуется британская «верховная власть» из назначенных людей с «одобренной верностью и честностью» из Англии, Уэльса, Шотландии и Ирландии, Ламберт отошел от политики на несколько следующих месяцев, толкуя это как персональное поражение и триумф идеологического ожидания наступления тысячелетнего царствования Христа, по Харрисону. Но он и последующие комментаторы, которые сделали такие же поспешные выводы, были неправы. Влияние Харрисона на Кромвеля явно преувеличено не только потому, что, как будет видно, он и Кромвель в корне расходились во мнениях о Голландской войне, но, в основном, из-за того, что Кромвель никогда не разделял идеологического ожидания тысячелетнего царствования Христа, «Пятого монархиста» Харрисона. Как и другие воинственные протестанты, Кромвель разделял интерес Харрисона в том, что управление страной должно находиться в руках верующих людей, а также всеобщую пуританскую веру в то, что сказано в пророчествах Ветхого завета о том, что однажды в результате завершения продолжительной борьбы с антихристом установится тысячелетнее «царство Христа», когда царь Иисус вернется править на землю. Теперь совершенно ясно, что этих идей придерживались многие английские протестанты в то время. Однако активистов «Пятого монархиста» оставило в стороне то, что они подчеркивали близость Второго пришествия Христа на землю, а предшествующее этому правление «святых» планировали организовать на основах, чуждых как древней конституции страны, которая будет узурпирована правлением элиты по принципам иудейского синедриона, так и английскому «основному праву», которое будет заменено мозаичным кодексом.

Даже с высоты этой внезапной фазы динамизма и желания радикальных политических действий Кромвель не утерял связи с политической реальностью. Он понимал, что об избранном парламенте теперь не могло быть и речи, так как он, несомненно, будет так же враждебно относиться к армии и к реформам, как «охвостье», но он был за созыв избранных парламентов в будущем. Хотя он и не готов был предсказать, «как скоро Бог приспособит людей к такому положению вещей», однако он сказал назначенному собранию, когда оно собралось в июле 1653 года: «Никто не может желать этого (избранного парламента) сильнее, чем я», — мнение, повторенное в декларации назначенного собрания вскоре после их встречи, о том, что «нашими потомками… мы предполагаем, все еще будут управлять последующие парламенты». То, что инициатива Кромвеля в созыве назначенного собрания отчасти принадлежала Харрисону, также предполагает, что собранные церкви и радикальные секты имели небольшое право голоса при выборах. Около 144 человек с «одобренной верностью и честностью» были наконец избраны для заседания в новом собрании, но из них известны только 15 человек, отрекомендованных собранными церквями. В течение мая их назначения очень крепко держались в руках Кромвеля и высших офицеров армии. Социальный статус и благосостояние избранных, в основном, были ниже, чем тех, кого избирали в обычные парламенты семнадцатого века, но подавляющее большинство их были дворянами; некоторые служили в предыдущих парламентах и многие обучались в университете и в обществе адвокатов и были мировыми судьями. По иронии продавец кож из Лондона Прейз-Год Бербонс, от которого собрание получило свое современное прозвище «Бербоиский парламент», не был его типичным членом.

Однако не сказано, что Кромвель остался безучастным к чувству оптимистического ожидания, которое было отражено в письмах, полученных им в то время от индепендентских собраний, распространившихся по всей стране, как, например, из Герифордшира, где, с одной стороны, его отождествляли со «средством для перевода нации от угнетения к свободе из рук испорченных людей и святым» и, с другой стороны, самих себя как тех, кто «живет, чтобы увидеть дни, которые страстно желали увидеть наши отцы, и собрать урожай их надежд». Эти настроения были похожи на те, которые в это время выразил Кромвель: он надеялся (согласно декларации армии от 22 апреля), что назначенное собрание принесет «плоды справедливой и праведной реформации, о которой так долго молились и которую так долго желали… для подкрепления всех тех сердец, которые задыхались от всего происходящего». Но самым драматичным и полным примером ожидания Кромвелем тысячелетнего царствования Христа является его удивительная пространная речь при открытии Бербонского парламента 4 июля 1653 года, которую он произнес со слезами (временами), скатывающимися по его щекам, и в восторженном стиле, возрождающем старые методы евангелического проповедника. Он сказал им, что они являлись наследниками божьего благословения. Следовательно, «власть переходит к вам по неизбежности, путями божьего провидения». Он продолжал: «Я признаю, что никогда не ожидал увидеть такого дня, как этот — возможно, также и вы, когда Иисус Христос должен быть признан, как сейчас, в этот день и в Его деяниях… Я говорю, вы собраны по высшему призыву. И мы должны осторожно говорить или думать, так как это может оказаться входной дверью к делам, обещанным нам Богом, которые были предсказаны, которые Он вложил в сердца Его людей, чтобы их ожидали и на них надеялись… Действительно, я думаю, что-то есть у двери, мы на пороге».

Недавние исследования показали, что Бербонский парламент не был полной неудачей, как его часто изображают. Некоторые из его членов были непрактичными, мечтательными религиозными фанатиками, и их собрания проводились с практичной эффективностью; в отличие от «охвостья», они собирались шесть дней в неделю с восьми утра и принимали множество умеренных, деловых бесспорных решений по широкому кругу признанных проблем современного управления, церкви и права. Много времени они проводили, обсуждая способы рационализации системы государственных доходов, включая отмену ненавистных акцизных сборов, введенных Джоном Пимом в 1643 году как средство для победы в гражданской войне. Обсуждались предложения заменить церковные десятины как источник жалованья духовенству. Кроме того, они установили организацию, заменяющую церковные приходы, для регистрации рождаемости, браков и смертей и для утверждения завещаний. Гражданские браки, регистрируемые мировыми судьями, были легализованы. В дополнение ко всему этому обсуждались многие умеренные разумные меры правовой реформы, включая закон, относящийся к должникам, и способы придания закону вида, понятного для мирянина. Бербонский парламент принял законы в помощь кредиторам и бедным заключенным и для регулирования условий, в которых содержались идиоты и сумасшедшие. Собрание также продолжило дебаты, начатые парламентом «охвостья», по поводу заключения официального союза Англии и Шотландии.

Почему же тогда Кромвель так быстро разочаровался в Бербонском парламенте, что позже он оглядывался на этот эксперимент как на «историю моей собственной слабости и безрассудства?». Хотя это никоим образом не было главным делом, Кромвель пришел к коренному несогласию со многими членами Бербонского парламента, которые разделяли энтузиазм «охвостья» по поводу войны с голландцами, начатую в 1652 году как способ уничтожения главных торговых, соперников Англии. Другие, как, например, Харрисон и члены «Пятого монархиста», также видели в войне, несмотря на протестантизм голландцев, необходимый шаг по направлению к окончательному общемировому свержению католического Антихриста. Буря, которая погубила 2000 моряков из Голландии и разрушила много голландских судов 2 ноября 1652 года, рассматривалась некоторыми радикальными религиозными группами в Англии как знак того, что «те, кто так страстно желал мира с этой страной, способны увидеть ошибку в делах Господа, но он готов отдать эту землю в их руки, если они продолжат доброе дело искоренения вавилонской блудницы и идолопоклонства». Кромвель не согласился, и хотя точно неизвестно, когда он решил окончить войну, летом и осенью 1653 года он принимал более активное участие в переговорах с голландцами, чем это делали представителя Бербонского парламента и Совета. Никогда Кромвель не заходил так далеко, как некоторые из Совета, кто предложил форму союза между двумя протестантскими державами, но он выступал в пользу коалиции вслед за договором о прекращении войны. Его известная беседа с некоторыми руководителями голландской переговорной группы, с которыми он, очевидно, случайно встретился во время прогулки по парку Св. Джеймса 14 июля, отражает его желания, которые были далеки от шовинизма многих в Бербонском парламенте: «Интерес этого народа, а также наш собственный, — как, по утверждению голландских послов, сказал им Кромвель, — заключается в благополучии торговли и навигации… Мир достаточно широк для нас обоих».

Однако существовали две еще более важные причины, из-за которых Кромвель встревожился деятельностью Бербонского парламента, чем разногласия по поводу Голландской войны. Хотя многие в Бербонском парламенте не были революционерами низкого происхождения, намеревающимися перевернуть мир, они, в большей части, были выходцами из мелкого дворянства, и это согласовывалось с недавнем изгнанием правительством республики многих известных представителей служилого дворянства из комиссий по делу мира и их замену теми, кто был выбран скорее за их поддержку режима, чем за их богатство и социальный статус. Удар от этого усилил тот факт, что в начале 50-х годов многие имущие дворяне были чрезвычайно испуганы близостью социальной революции, способной отнять их собственность и привилегии, поскольку она могла прийти на смену политической революции 1649 года. Этот страх был максимально использован владельцами популярных газет как средство увеличения тиража. О деятельности групп, таких как «Рэнтеры», которые проповедовали отмену страха перед грехом и поощряли людей в супружеских изменах и воровстве, например, полностью докладывалось (некоторые историки скажут, что это выдумано) журналистами, изображавшими их гораздо привлекательнее и организованнее, чем они были в действительности, и, следовательно, увеличивали степень их угрозы установленному порядку. На таком фоне даже умеренные реформистские меры воспринимались дворянством с болезненной тревогой, ибо любая перемена предвещала им приход социальной революции. И когда меньшинство в Бербонском парламенте пыталось провести радикальные, далеко идущие меры, это только подтверждало консервативные опасения. Предложения группы из 12 или 13 членов «Пятого монархиста» казались особенно ужасающими. Они предполагали коренную реформу права и замену его мозаичной структурой, резко отходящей от английской правовой традиции. Некоторые проповедовали отмену суда лорда-канцлера, и кое-кто выступал за упразднение церковных десятин и права светского покровительства церковной жизни; в этом усматривались уже прямые посягательства на право частной собственности. Перед лицом консервативных опасений такие предложения разрушали планы Кромвеля на проведение в близком будущем выборов парламента, отвечавшего бы его видению религиозной реформации.

Второе и, возможно, самое важное для Кромвеля из всего, что заставило его разочароваться в Бербонском парламенте, была нетерпимость к его товарищам-протестантам, проявленная некоторыми парламентариями и их союзниками. До этих пор главная угроза надеждам Кромвеля на религиозную свободу исходила от пресвитериан и им подобных, которые были за узкую нетерпимую государственную церковь. Теперь Кромвель впервые стал защищать пресвитериан от атак религиозных сект, и он послал делегацию, включающую Джона Оуэна, в Сити убедить радикальных проповедников прекратить нападки на их товарищей-протестантов. Одной из самых больших надежд Кромвеля при открытии Бербонского парламента было, как он сказал в своей речи 4 июля, то, что его члены будут «проявлять уважение ко всему несмотря на различные мнения… Я думаю, если вы не проникнуты любовью к ним (пресвитерианам), вы едва ли отвечаете своему призванию, как парламент святых». Его письмо Карлу Флитвуду в Ирландию 22 августа отражает его удрученность из-за неспособности некоторых исполнить эту надежду. «По правде, я никогда так не нуждался в помощи от моих друзей-христиан, как сейчас!., имея различные мнения (и каждое из них стремится получить наибольшее число сторонников), они не способны проникнуться настроением доброты, которое было бы приемлемо для всех». То, что произошло в Бербонском парламенте, было не только опасностью для надежд Кромвеля на примирение консервативных мнений с республикой: некоторые члены парламента нападали на главную часть его планов религиозной реформации — свободу религиозной совести.

Равнозначно тревожило то, что некоторые парламентарии также выразили антиармейские настроения, требуя отмену не только акцизного сбора, но и ежемесячных налоговых обложений, что привело бы к необходимости демобилизовать большую часть армии, а без армии дело религиозной реформации можно было считать обреченным. Через четыре года Кромвель так суммировал свой взгляд: если бы продолжалась работа Бербонского парламента, то в результате произошло бы «ниспровержение всех законов и всех свобод народа, разрушение духовенства этого народа, одним словом, беспорядок во всех делах». Трудно поверить, что Кромвель был искренен, когда он позже, в сентябре 1654 года, сказал, что он «не знал ни капли» из планов некоторых умеренных в Бербонском парламенте собраться рано утром 12 декабря для «принятия» документа, подписанного восемнадцатью членами, передающего власть снова Кромвелю и армии; он-де впервые узнал об этом, когда «они все пришли и принесли документ и дали его мне в руки». Еще более точно то, что Кромвеля не понадобилось убеждать, чтобы принять заявление о роспуске. Он также был осведомлен об оживленной работе Джона Ламберта в течение предыдущих недель над новой конституцией для замены Бербонского парламента. Ламберт вернулся с севера 19 ноября и, возможно, вскоре после этой даты он и другие офицеры армии пришли к Кромвелю с проектом новой конституции (как Кромвель вспоминал встречу офицеров армии почти три года спустя) «с именем короля на ней». Кромвель отверг идею о короле Оливере, как ему пришлось сделать при более известном событии в 1657 году, но он не стал на пути Ламберта при продвижении новой конституции.

В тот же день, после роспуска Бербонского парламент Ламберт зачитал проект, который стал известен как «Орудие управления», совету офицеров, и «после нескольких дней поиска божественного указания по этому поводу» было принято решение назначить Совет в составе двадцати одного человека и объявить Кромвеля лордом-протектором. Эта любопытная церемония состоялась в Вестминстер-Холле. Кромвель был одет в черный штатский костюм и плащ, которые, вероятно, подходили для официального введения в должность правителя Британии человека, который начал жизнь мелкопоместным дворянином-фермером на окраинах Восточной Англии.

Протекторат и попытки религиозной реформации

Когда 16 декабря 1653 года Кромвель официально был введен в должность протектора, он дал клятву, которая утверждала, что развал Бербонского парламента привел к необходимости, чтобы «был принят ускоренный курс на согласие между этими народами (Англии, Ирландии, Шотландии) на таких основах, которые, с божьего благословения, должны быть постоянными, сохранить собственность и соответствовать тем великим целям религии и свободы, которые так долго оспаривались». Главным предметом деятельности Кромвеля как протектора являлась его попытка примирить все это, то есть установить конституционную систему, которая «сохранит собственность», и посредством этого привлечь поддержку традиционных правящих классов Англии, чтобы были достигнуты «те великие цели религии и свободы, которые так долго оспаривались». Искушение, стоящее перед любым, кто исследует протекторат, заключается в опасности остановить свое внимание только на тех, кто стремился достичь лишь первой цели, почти исключая вторую. В середине 1650 г. анонимный сатирик сочинил очень плохое стихотворение:

Другие, о которых было написано, что после смерти Кромвеля они вновь подняли эту же тему, описывали протекторат как «годы отступления, последовательные стадии в процессе измены, посредством чего до 1660 года монархия благополучно была восстановлена во всем, кроме названия».

Однако протекторат не означал консервативного возвратного сдвига к реставрации монархии. Как мы увидим в следующих двух главах, Кромвель не расстался со своим обязательством реформы до конца жизни. Действительно, в 50-е годы его стремление к реформе, возможно, увеличилось, и беспокойство по поводу ее выполнения заставило его стать еще менее щепетильным в выборе методов. Главная цель последнего раздела этой главы — подчеркнуть, что в начале протектората, даже несмотря на «Орудие управления» действия и речи Кромвеля в течение месяцев до собрания первого парламента протектората в сентябре 1654 года показывают его стремление к поддержке английских землевладельцев и к конституционной порядочности, а также указывать на его сохранившееся желание провести религиозную реформацию и пролить больше света на то, что именно он подразумевал под этой неопределенной фразой.

Нельзя отрицать, что Кромвель в качестве протектора часто выглядел и действовал как король. В первые месяцы протектората Государственный Совет приказал, чтобы бывшие королевские дворцы: св. Якова, Вестминстерский, Сомерсет-Хауз, Гринвич-Хаус, Виндзор-Касл и Хемптон-Корт, а также поместье короля в Йорке были переданы Кромвелю и его последователям. В апреле 1654 года Кромвель, его жена и пожилая мать переехали в Уайтхолл-Палас с видом на парк св. Якова из своих меблированных комнат в соседнем Кок-Пите. Оттуда, как монархи Стюарты, Кромвель вел управленческие дела в течение недели, но как только подходил уикенд, он оставался в Хемптон-Корте, где, как и в Уайтхолле, жил в определенной манере. Во время существования протектората гобелены и картины в изобилии были вновь размещены в Хемптон-Корте, включая спальню Кромвеля, а также здесь и в других дворцовых комплексах установлены статуи и пущены фонтаны. Сэр Джон Эвелин посетил Уайт-холл в феврале 1656 года после долгого отсутствия «и нашел его великолепным и хорошо меблированным». Кроме того, суд протектората вскоре установил некоторые другие внешние атрибуты царствования. Английские придворные и иностранные послы обычно обращались «Ваше высочество» к Кромвелю как к протектору, и, конечно, к 1656 году, если не раньше, Государственный Совет величался «Тайным советом». В обращении с иностранными послами Кромвель был иногда неофициален, встречаясь с ними во время прогулок в парке св. Якова или, как в случае со шведским послом, с которым он очень хорошо ладил, приглашая провести уикенд с ним и его семьей в Хемптон-Корте. Но в главном все его управление внешними делами проводилось так же официально и церемонно, как и в европейских монархиях. Часто иностранным послам приходилось пройти через четыре комнаты с закрытыми между ними дверями, перед тем как Кромвель, наконец, впускал их в свой кабинет. Как будет видно, новое введение в должность Кромвеля в качестве протектора в 1658 году имело некоторые особенности королевской коронации, и в 1658 году он даже даровал дважды потомственное пэрство: Чарльз Говард в июле стал бароном Джилсендом, а Эдвард Данок — бароном Бернеллом в августе.

Однако такие преобразования не следует толковать как консервативные вехи на пути к реставрации монархии в 1660 году. Они, конечно, не означали стремления проложить дорогу возвращению старого политического порядка. Они скорее были существенной частью стратегии Кромвеля, которую он и его политические союзники проводили в конце 40-х. Как и в прошлом, необходимым ключом к пониманию действий Кромвеля как протектора является непреходящая важность для него программы, которую он проводил в 1647 году вместе со своими союзниками — политическими индепендентами. Это, прежде всего, объясняет, почему, как и в «Основных предложениях» в 1647 году, он продолжал искать поддержку в разрешении забытых прошлых разногласий. Это была одна из ключевых тем в его открытой речи к первому парламенту протектората в сентябре 1654 года. Используя метафору, часто повторяющуюся в его писаниях и речах, он сказал, что существовала потребность в «исцелении и урегулировании… дела, о которых помнят и которые (по крайней мере в сердце каждого из вас) могут заставить кровоточить свежую рану». В первые несколько месяцев протектората использовалось множество способов, чтобы попытаться залечить эти раны. Даже выбор слов «лорд-протектор» в качестве титула Кромвеля, возможно, был сделан в надежде, что в этом увидят успокаивающее, знакомое из английской истории название, и в течение 50-х годов слово «республика» часто заменяли «содружеством», вероятно, с тем же намерением. Членство в протекторском новом Государственном Совете также, возможно, определялось или по крайней мере находило предпочтение в прямой зависимости от степени консервативных убеждений. Приходится писать «возможно», так как известно немного или ничего о процессе избрания нового Совета в декабре 1653 года. Однако восемь из первых пятнадцати членов (Энтони Эшли Купер, Генри Лоуренс, Ричард Мейджор, сэр Джилберт Пикеринг, Фрэнси Раус, Филип Сидней Виконт Лесли, Уолтер Стрикленд и Чарльз Уолслей) были штатскими людьми, и только Дезборо, Флитвуд, Ламберт и Скиппон могут быть точно определены как «солдаты». Кроме того, последующее назначение в Совет Натаниеля Фьеннеса (младшего сына лорда Сэйе и Селе) в апреле 1654 года и Эдмунда Шеффилда графа Масгрейва в июне 1654 года придало Совету еще более означенный штатский консервативный вид. Кроме того, Кромвель часто вмешивался, защищая экс-роялистов, как, например, графа Бриджуотера в середине 1654 года, от мести членов конфискационной комиссии. В июне 1654 года он подписал приказ, разрешающий леди Тайрингем вернуть все имущество ее семьи в Ирландии, которое было передано парламенту в 1642 году. Теперь совершенно ясно, что многие роялисты могли вернуть по реальной стоимости большую часть имущества, конфискованного в 40-х — начале 50-х годов — факт, засвидетельствованный недовольствами современников с обеих сторон политического спектра. Республиканец Эдмонд Ладлау сердился на то, что Кромвель организовал выездные сессии суда присяжных в их округах по английским провинциям, чтобы показать благосклонность к роялистам, тогда как роялист Эдвард Гайд был ошеломлен тем, что «Кромвель со странной проворностью переходит к примирению личностей всех типов и выбирает из всех партий тех, у которых самые выдающиеся способности. Он послал пропуск м-ру Холлису (Дензил Холлис), вернул лорду Ротесу его свободу и имущество, а сэру Джону Стэвеллу его состояние».

Одной из первых попыток Кромвеля обеспечить поддержку протекторату был отказ от клятвенных обязательств «охвостья», что принуждало людей давать клятву верности республике и признавать отмену монархии и Палаты Лордов.

Кроме того, что он сделал раньше, Кромвель снова искал консервативной поддержки, изображая свой режим как средство спасения страны от социальных катаклизмов. «Правители народа, — вопрошал он в сентябре 1654 года, описывая ситуацию сложившуюся накануне провозглашения протектората, — не был ли он почти затоптан ногами, желанием и презрением людей с принципами левеллеров… чтобы людей, не следующих принципам левеллеров, низвести до всеобщего равенства?» Как и в 1649 году, Кромвель собрал левеллеров; его бывший друг Джон Лилберн опять находился в Тауэре, и Кромвель приложил большие усилия, чтобы предстать в качестве бастиона традиционного иерархического порядка, сказав в своей речи к парламенту в сентябре 1654 года: «дворянин, джентльмен и йомен — в них действительно большой интерес народа». Он даже подчеркнул свое обязательство охранять социальный статус-кво, объявив в своей речи, что «собственность (была одним из) знаков царства Христа».

Многие из положений «Орудия управления» также отражают желания Кромвеля, которые он разделял с политическими индепендентами в 40-х годах. Фундамент новой конституции — управление «одной личностью и парламентом» — следовал «Основным предложениям», как и настойчивость в том, что необходимы четкие ограничения исполнительной власти протектора. Согласно «Орудию управления» руководство армией разделяли протектор и парламент и, помимо всего, протектор должен был править с рекомендации Государственного Совета. Недавняя работа Питера Гаунта по этой организации подчеркнула способы, которые придавали ей гораздо более выдающуюся роль в управлении, чем играл королевский Тайный совет до этого и после. В решающей области финансов, при назначении высших должностных чинов государства и в контроле за вооруженными силами протектор должен был действовать с согласия Совета. Позже (в речи 21 апреля 1657 года) Кромвель возмущался, что эти ограничения превратили его в «ребенка, которого запеленали… посредством (орудия) управления, я не могу ничего сделать без согласия Совета». Это заявление (оспоренное впоследствии) не может полностью приниматься. Трудно поверить, что Кромвель был послушной конституционной куклой Совета. Но несомненно то, что при выполнении исполнительных функций он относился к Совету с гораздо большим вниманием, во всяком случае не так бесцеремонно, как его августейшие предшественники к своим тайным советам.

В начальный период протектората самое изумляющее очевидное противоречие проявляется в способах принятия решений по текущей политике. Завершение войны с голландцами, которая, наконец, было закончена договором, подписанным 5 апреля 1654 года, свершилось с разрешения Совета. Еще интереснее дебаты Совета, проходившие в первую весну и лето протектората по докучному вопросу о стороне, которую следует принять британской республике в борьбе европейских супердержав, Франции и Испании. (Со времен недолговечной, безуспешной интервенции Карла I в середине 20-х годов Англия была простым наблюдателем этого конфликта). Как мы. увидим в последней главе, давление на протекторат, чтобы он отказался от своего нейтралитета в международных делах, было трудно выдержать. К сожалению, сведения о последующих дебатах Кромвеля и его советников отрывочны и так же раздражительны для историков, как это было в то время для посла Венеции. «Ни одно правительство на земле не раскрывает свои решения меньше, — писал он, — чем Англия. Они встречаются в комнате, в которую надо проходить через другие, без номеров, а бесчисленные двери закрыты. Наилучшим образом их интересам отвечает собрание нескольких людей, самое большее — шестнадцати, для обсуждения важнейших дел и принятия серьезнейших решений».

Но сохранились два отчета о дебатах в. апреле и июле 1654 года, которые обнаруживают раскол в Совете по вопросу о том, союзничать или нет с Францией в войне против Испании. Как будет видно, Кромвель наконец стал на сторону антииспанского большинства, и в августе было принято решение (важное не только для политической сферы) послать смешанную военно-морскую экспедицию для нападения на испанские колонии на Карибах.

Несомненно, его влияние имело огромный вес, но ясно, что «внешняя политика Кромвеля» не была исключительно внешней политикой Оливера Кромвеля, как «внешняя политика Карла II» была внешней политикой Карла II.

Кроме того, положения «Орудия управления» для регулярных парламентов и выборов, основанных на исправленных избирательных округах, также отражали влияние стремлений политических индепендентов в 40-е годы, как и предложений, сделанных в свое время «охвостьем». Парламенты должны были избираться каждые три года и заседать по меньшей мере пять месяцев; и были созданы постановления для местных чиновников, чтобы они посылали повестки о созыве нового парламента, если центральное правительство не смогло этого сделать. Эти пункты означали неизменность обязательства Кромвеля перед делом парламентских свобод, во имя которого он сражался и рисковал жизнью в 1642 году. Нет оснований утверждать, что заявление Кромвеля парламенту в сентябре 1654 года было исключительно результатом циничного расчета. Когда он сказал, — «свободный парламент… это то, о чем я мечтал всю жизнь. Я хотел бы, чтобы он сохранился и после моей жизни», — он вновь заявлял о принципах, которых придерживался с первых дней своей карьеры в 1640 году.

Но в первые дни протектората цель Кромвеля была не просто отражением целей 1647 года. Произошло много драматических событий с тех пор, которые не могли не оказать влияния на его позиции. Помимо всего, хотя он был связан с ними, «свободные парламенты» в недавнем прошлом (был ли применим этот термин к Долгому парламенту до его чистки в 1648 году или после этого) показали, что они иногда враждебно относились к тому, чем дорожил Кромвель, особенно к армии и к религиозной реформации. Это объясняет главную особенность «Орудия управления», которая, в отличие от остальных, отмечает явный раскол с наследством Кромвеля, полученным от политических индепендентов. Знакомство с новой конституцией подтверждает недоверие к парламентам. Это отражено, прежде всего, двумя главными вмешательствами, сделанными составителями документа, в формулирование парламентских свобод: право, предоставленное Совету, исключать избранных членов парламента в начале каждой сессии, и право протектора и Совета издавать законы до начала следующей сессии парламента. Как и в других случаях в прошлом, снова ясен парадокс карьеры Кромвеля: человек, который рисковал жизнью ради парламентских свобод, теперь принял конституцию, обрубившую эти свободы так, как не делал ни один из монархов (возможно, за исключением Карла I). Стремления Кромвеля к «исцелению и урегулированию» и к конституционной порядочности режима занимали видное место при введении протектората, но это никоим образом не заслонило его решимость выполнить религиозную реформацию.

Что имел в виду Кромвель, произнося эту неясную фразу? Из всех вопросов, составляющих загадку всей политической деятельности Кромвеля, это самый трудноразрешимый, в основном, из-за того, что Кромвель никогда не давал четкого и исключительного определения тому, что он понимал под религиозной реформацией. Хотя, как было видно, надежда на реформу — повторяющаяся тема в его речах и письмах во время гражданской войны и после нее (и продолжала быть такой в 50-е годы); он чаще излагал свои желания общими словами. Его заявления о стремлении выполнить «хорошие дела» или «собрать плоды всей крови и сокровищ, вложенных в это дело» — типичные неясные рассуждения Кромвеля о своей цели.

Конечно, легче сказать о том, каким не было видение Кромвелем реформированного общества, чем каким оно было. Многозначительно то, что оно не было враждебно к удовольствиям и развлечениям или не совместимым с музыкой, искусством, литературой. Все слишком часто встречающиеся источники информации о жизни Кромвеля — это «общественные» и «официальные», которые совсем немного открывают его «личную жизнь». Но иногда они описывают человека довольно непохожего на его сложившийся образ сурового, чопорного и «пуританского» мужа. Там открывается Кромвель, который носил длинные волосы, имел чувство юмора, танцевал, не гнушался алкоголя и курил табак. Иногда его шутки были довольно грубыми, как, например, на свадьбе его дочери Френсис с Робертом лордом Ричем в ноябре 1657 года, когда он, как говорят, «плескал вино на платья приглашенных дам и перемазал все стулья, на которых они должны были сидеть, растаявшими сладостями»; празднование свадьбы на другой день после официальной церемонии включало музыку «48 скрипок, 450 труб и много веселья от шалостей, кроме того, вперемешку с танцами» до рассвета следующего утра. Уайтлок увековечил момент — Кромвель на досуге со своими близкими советниками: «иногда был очень фамильярным с нами, сочинял с нами стихи, и каждый должен был принимать его капризы; он обычно требовал курительные трубки и свечу, и тогда и затем сам брал табак…». Даже Джеймс Хит в своей враждебной биографии Реставрации признавал, что Кромвель был «большим любителем музыки и принимал наиболее умелых в этом деле на службу себе и семье… вообще он проявлял (или, по крайней мере, притворился) (Хит, очевидно, не смог устоять против злобного комментария) уважение ко всем оригинальным и изощренным в любом виде искусства личностям, за ними он посылал людей или ехал сам». Он нанял музыканта Джеймса Хингстона к себе в дом в 50-е годы, и его покровительство художникам, поэтам и драматургам достаточно хорошо засвидетельствовано, чтобы отбросить образ Кромвеля как филистера от культуры в мусорный ящик истории, и религиозная реформация Кромвеля не рассматривала демонтаж старого социального порядка. Наоборот, ее сущность заключалась в том, что она должна была произойти в пределах этого порядка, и (как было показано) Кромвель всегда сохранял твердую оппозицию тем, кто угрожал сломом социального порядка.

В некотором смысле то, что Кромвель не смог быть точным в формулировке своих конструктивных намерений, не удивительно. В течение своей общественной карьеры с 1640 года он показал, что не был размышляющим философом, он скорее использовал идеологии других. В решающие моменты его карьеры до того, как он стал протектором, с ним рядом были наставники, которые подробно разрабатывали идеи, обеспечивавшие теоретическую структуру его действий: Сент-Джон и Сэйе и Селе сразу же после гражданской войны, его зять Генри Айртон на вершине кризиса в 1648–1649 гг., Сент-Джон после сражения при Ворчестере зимой 1651–1652 гг., Харрисон и Ламберт во время политической сумятицы 1653 года. Он часто действовал стремительно в моменты политического кризиса и точно разрабатывал последующие действия. Существует опасность создания последовательной модели реформистских стремлений Кромвеля, чего на самом деле не было. Однако, необходимо рискнуть, чтобы прояснить его приоритеты, когда он был протектором.

В речах и писаниях Кромвеля повторяются две основные темы; обе не были новыми в середине XVII века, но являлись желаниями, которые время от времени выражались в Англии меньшинством в течение десятилетий. Первая имеет корни в идеях, развитых писателями-«республиканцами» в 30-е годы, которые придерживались мнения, что народ (как и человек) состоит из частей, имеющих неравную значимость. Это была не просто консервативная идеология, разработанная для поддержания социального статус-кво; она также расписала обязанности и ответственности каждого члена общества. Бедняки имели обязанность работать и повиноваться тем, кто находился выше их по социальному статусу и благосостоянию, а те, кто имел привилегии, несли ответственность и заботу о тех, кто был менее удачлив. Как и «республиканцы» в 30-е годы, Кромвель также рассматривал социальную справедливость как неотделимую часть идеального общества, которое он хотел создать. Этот взгляд дал ему огромную поддержку в военных испытаниях. В ходе войны он пришел к убеждению, что после ее окончания обеспечит справедливое вознаграждение тем, кто сражался с ним на боевых полях Британии — земли, достойной того, чтобы на ней жили герои. Самое точное упоминание об этом «республиканском» стремлении Кромвеля выражено в его письме (уже цитированном), которое он написал сразу же после сражения при Данбаре в сентябре 1650 года. «Если в этом есть то, что делает многих бедными для создания нескольких богатых, это не подходит республике» — это не был призыв перевернуть мир вверх дном, а желание сделать так, чтобы богатое меньшинство не угнетало, а заботилось об огромном большинстве бедных.

Забота Кромвеля о социальной справедливости проявилась в его заинтересованности в реформах образования, управления и права. Он не отдавал приоритета образовательной реформе, но его поддержка тем, кто пытался организовать третий английский университет в Дурхеме в 50-е годы, справедливо получила большую гласность, как и его требование реформы местного управления. Он разделял убеждение Карла I и его министров в начале тридцатых в том, что существовала необходимость не в новых законах, а скорее в способах обеспечения того, чтобы существующие законы исполнялись. «Мы действительно имеем много хороших законов, — сказал он в марте 1656 года, — однако мы жили скорее по букве закона, чем в соответствии с его духом», так что «решили регулировать одинаковую (божью) помощь вопреки чьей-то воле».

Позже, в апреле 1657 года, он затронул подобный вопрос, подчеркивая, что неудача в достижении социальной справедливости произошла скорее из-за недостатка административной силы и плохой работы местных судей, чем из-за нехватки хороших законов. «Хотя у вас есть хорошие законы против повсеместных беспорядков в стране, кто их здесь исполняет?» — спрашивал он, выступая в апреле 1657 года. «Действительно, мировой судья будет удивлен, как сова, если хоть на один шаг отступит от обычного для него и его коллег направления в сторону реформации этого дела».

Кромвель придавал гораздо большее значение достижению социальной справедливости посредством реформы права, чем переменами в образовании и управлении. Терло, знавший Кромвеля как никто другой, написал Уайтлоку в 1654 году, что «реформация права и управления» была главной заботой Кромвеля. Несомненно, он разделял восторг тех товарищей по армии, которые (согласно Джону Куку, одному из судей, приговоривших к смерти Карла I), сказали в 1655 году, что «реформа права (была) великим делом, за которое они сражались». Как было сказано, спиралеобразное движение «охвостья» в реформе права являлось главной причиной, по которой Кромвель глубоко разочаровался в парламентском процессе к апрелю 1653 года. Когда он снова обратился к парламенту в сентябре 1654 года, то выказал большую заинтересованность ходом реформы права на протяжении девяти месяцев с тех пор, как он стал протектором. Он (как он сказал) «стремился к реформе законов… и собрал вместе всех выдающихся личностей… чтобы обсудить, как законы могут быть сделаны простыми и краткими, и менее тяжелыми для людей, как уменьшить издержки во благо народа». Для этой цели в первые месяцы протектората он вызвал в Лондон провинциального юриста из Глостершира, Вильяма Шеппарда, который уже заслужил имя в печати как юрист-реформатор и играл видную роль в разработке закона, изданного Кромвелем и его Советом в августе 1654 года, делавшего доступ в суд лорда-канцлера проще и дешевле. Это был лишь небольшой шаг вперед по сравнению с огромной программой правовой реформы, запланированных комиссией Хейла в 1652 году, но, вероятно, реформа, проводимая умеренными темпами, имела более надежный шанс на успех, чем поспешное и сеющее распри реформаторство, каким угрожала деятельность Бербонского парламента.

Если «республиканская» идея социальной справедливости являлась неотделимой частью того, что Кромвель подразумевал под «религиозной реформацией», другое — и несомненно более важное для него направление — это забота о расширении реформации, начавшейся в XVI веке, до реформации в сердце и душе каждого человека. Как было сказано, Кромвель отличался от подобных Харрисону, которые боялись, что религиозная реформация вызовет драматическую перемену в управлении, включая правление избранной элиты из религиозных людей до пришествия царствования лично Иисуса. В своей речи к парламенту 4 сентября 1654 года Кромвель изобразил это пророчество как «ошибочное мнение (членов) «Пятого монархиста», и предложил «мнение, которое, я надеюсь, мы все будем уважать, ожидать и уповать на то, что Иисус Христос уделит время, чтобы установить свое господство в наших сердцах, ослабляя испорченность и похоть и зло, которые здесь существуют, которые сейчас царствуют в мире больше, чем, я надеюсь, они будут в должное время». Почти так же, как он приблизился к «республиканским» идеям социальной справедливости, видение Кромвелем внутренней реформации — «реформации нравов» — исповедовалось религиозными людьми по крайней мере с 1580-х гг. Для них и для Кромвеля реформация не будет завершена до окончательного успеха кампании против индивидуальной безнравственности — пьянства, сквернословия, богохульства, супружеских измен и сексуальной распущенности. Только когда свершится эта подлинная реформация, страна получит божье благословение.

Как и его религиозные товарищи, Кромвель считал, что главным способом подлинной реформации был союз религиозных судей и реформированной службы, который должен привести к тому, чтобы духовенство было представлено образованными и глубоко верующими людьми, годными для роли проповедников, способных указать своим прихожанам путь к нравственной и духовной реформации. Поэтому неудивительно, что основные реформы Кромвеля и Совета в первые месяцы протектората были разработаны, чтобы обеспечить назначение подходящих церковных служителей и чтобы неподходящие были изгнаны. Это было целью двух законов, изданных в 1654 году. Один из них в марте учредил центральную комиссию из 38 человек (которые стали известны как «трайеры»), которые должны были оценивать по достоинству всех претендентов на церковные должности, что-бы они действительно (как позже сказал Кромвель) были «людьми известной честности и набожности, православными и правоверными». В августе за этим последовал указ, учреждавший специальных уполномоченных в каждом графстве (прозванных «эжекторами»), которые должны были удалять служителей, обвиненных в «невежестве, непригодности, опозоренных в их жизни и в беседах или небрежных в их уважаемых профессиях и положениях».

Эта попытка сделать служение верховным звеном «реформации нравов» не была, однако, главной заботой Кромвеля. Это было средством для достижения его главной цели, которая (как уже многократно говорилось) должна была обеспечить «не принуждение (в религии), но свет и разум». Его главной целью было установление свободной структуры государственного управления, внутри которого каждый сможет найти Бога для себя. «Быть ищущим, — написал он в октябре 1646 года в письме своей дочери Бриджит, — значит находиться в лучшей секте рядом с нашедшим, и так будет в конце концов с каждым правоверным ищущим. Счастливый ищущий, счастливый нашедший». Был ли тогда Кромвель «человеком впереди своего времени», «сторонником современной религиозной терпимости?»

Важно отметить, что эта характеристика не подходит ему. Понимание религиозной свободы Кромвелем было ограниченным в двух важных отношениях с самых первых дней его общественной деятельности и оставалось таким до конца его жизни. Первое довольно очевидно: Кромвель прояснил в «Орудии управления» (и во многих других случаях), что терпимость не должна простираться до «папизма и прелатства таких, которые именем Христа проповедуют и практикуют распущенность», и тех, кто «злоупотребляет свободой для ущемления прав других и для нарушения общественного спокойствия». Как будет показано {особенно в случаях с Бидлем и Нейлером), Кромвель был склонен, как в практике, так и в теории, отлучить некоторых людей, как протестантов, так и католиков, от обладания религиозной свободой. Второе ограничение в определении религиозной свободы Кромвелем менее очевидно и не всегда поддавалось оценке. Религиозная реформация Кромвеля не предполагала религиозного плюрализма. Его идеалом было сохранение единства протестантов в рамках государственной церкви… Как будет видно, Кромвель поддерживал евреев в Англии в 1655 году не из-за обязательства всемирной религиозной терпимости, а так как он (вместе с многими протестантами) верил, что обращение евреев в другую веру было необходимой, основной подготовкой к установлению единства всех религиозных людей. Равно важно было и то, что он осуждал рост сектантского раскола протестантства. По иронии, будучи заклейменным своими врагами, например, графом Манчестером, как «любимец сектантов», он питал отвращение к сектантству, так как оно разрушало его идеал протестантского единства. Во время гражданской войны он сказал: «Все пресвитериане и индепенденты настроены одинаково». В своей речи к парламенту в сентябре 1654 года он подтвердил суть и обругал те секты, которые «говорят, О! Дай людям свободу. Но дай (им) ее, (они) не уступят ее никому». Кромвель не был человеком «опережающим время, с нетерпением ожидающим краха религиозной тоталитарщины и развития религиозного плюрализма, он скорее оглядывался назад, на церковь времен Елизаветы I и Якова I, чем на Англию, в которой расходящимся во мнениях религиозным группам, хотя и неохотно и под вечным страхом суровых наказаний, было обеспечено законное существование. В марте 1654 года он назначил день для поста и молитв, чтобы закончить «разногласие» и укрепить «братскую любовь» и «здоровый дух». Как он делал в Шотландии в 1650–1651 гг., он спорил с нетерпимыми протестантскими религиозными группами в Англии, защищая дело всемирного братства верующих людей, выступая против религиозного сепаратизма.

Терпимость Кромвеля, с современной точки зрения, была ограниченной. Тем не менее, необходимо отметить, что он готов был допустить гораздо большее разнообразие религиозных форм, чем любое другое правительство Англии XVII века до или после него. Для пресвитерианцев, индепендентов и баптистов, которые жестоко преследовались с 1660 года, кромвелевская Англия была раем религиозной свободы. «Если люди признают баптизм, или придерживаются просто индепендентских взглядов или пресвитерианских мнений, именем Бога поддержите их… в использовании предоставленной им свободы и оставьте их с собственной совестью», — сказал он парламенту в сентябре 1656 года в речи, которая дает одно из самых четких его религиозных определений:

«Так как… несомненно это все представляет особый интерес, хотя и оспаривается. [Это люди], которые верят в Иисуса Христа… люди, которые верят в прощение грехов ценой крови Христа и в свободное оправдание ценой крови Христа, и живут божьей милостью, — это люди, которые уверены в том, что они также являются частью Иисуса Христа как зеница ока его».

Затем, подчеркивая, что его главной заботой была внутренняя вера, а не внешние формы церковного управления, он добавил, что это включает «всех, кто имеет такую веру, дайте его форме быть, какой она хочет, если это будет мирно идти без ущерба для других, имеющих иную форму».

Кроме того, желание Кромвеля расширить религиозную свободу не только отличало его от других правителей Британии в XVII веке, но также ставило его особняком среди многих современников. Еще с конца XVI века за дело религиозной реформации выступало меньшинство. Религиозные пуритане были крикливыми в конце XVI века и в начале XVII века в Англии, но всегда составляли крошечное меньшинство. Кроме того, вероятно, что в течение 40 —50-х годов, многие пуританские дворяне, которые когда-то разделяли надежды Кромвеля на возможность проведения религиозной реформации, отказались от этого дела, так как оно стало отождествляться с армейским мятежом, цареубийством и угрозами перевернуть мир вверх дном. Интересным Кромвеля делает то (и в то же время помогает объяснить будущий ход его карьеры и огромные политические трудности, с которыми он столкнулся будучи протектором), что он, в отличие от многих других, не отшатнулся от религиозной реформации. Наоборот, в 50-е годы его преданность ей, казалось, становилась все больше и больше.

То, что Кромвель не отказался от религиозной реформации, является сильнейшим аргументом против тех, кто обвиняет его в самовозвеличивании. Почему тогда он не взял курс, который позволил бы ему нестись по направлению к верховной власти при восторженной поддержке политически могущественными парламентскими классами страны? Частично это можно объяснить его военным опытом 1642–1646, 1648 и 1649–1651 годов, одним из главных результатов которого стало его отдаление от тех, кто не сражался и кто не разделял чувство братства по оружию, спаявшее армию «Нового образца» во время кампаний в Англии, Ирландии и Шотландии. Военные впечатления Кромвеля оказывали большое влияние на его мысли и действия всю жизнь. Это жизненно важное влияние усиливалось ощущением особой божественной миссии, возложенной на него и армию во имя религиозной реформации. Чтобы объяснить это, он проводил библейские параллели, которые часто использовались протестантами в Англии для сравнения их борьбы против католицизма, равнодушного и безнравственного, с борьбой израильтян против египетского рабства. Для религиозных протестантов, таких как Кромвель, история об израильтянах из Ветхого Завета имела мощную притягательную силу, и они наизусть знали ее подробности: как свершилось чудесное бегство, руководимое Моисеем; как Красное море расступилось, чтобы открыть им путь в пустынную, дикую местность, где они блуждали сорок лет до того, как они успешно преодолели своих врагов в битве при Иерихоне, и, наконец, поселились в Ханаане, на земле обетованной. Но, как указывается в библейской истории, это стало возможным после того, как израильтяне в пустыне искупили свои грехи и заслужили божье благословение. Кромвель открыто сослался на это в своей речи к парламенту в сентябре 1654 года, которая была произнесена после проповеди, в которой членам парламента рассказали о людях, вышедших из Египта на землю обетованную в Ханаан. Из-за неверия, роптания, жалоб и других прегрешений, которыми был рассержен Бог, они были вынуждены провести много лет в пустыне до того как они пришли к месту успокоения». Дальнейшие его слова показывают, что для него это было иносказанием того, что произошло с Англией и с ним самим: «Мы так продвинулись благодаря божьей милости, — сказал он. — Перед нами дело, достойное внимания, а мы впадаем в горе; но, как я сказал раньше, дверь для надежды открыта». Кромвель живописал, как Англия сбросила рабские цепи Карла I и архиепископа Лода, пересекла «Красное море» гражданской войны и цареубийства, и теперь англичане находились в пустыне. Бог помог им одержать великие победы над врагами. Самая главная проблема, с которой столкнулся Кромвель в первые дни протектората, заключалась в том, позволит ли им Бог идти дальше на обетованную землю? В 1654 году (и позже, как мы увидим) для Кромвеля ответ был очевиден: только если англичане, как израильтяне, искупят свои грехи, проявят себя нравственно безупречными и заслужат божье благословение. Когда он выступал на открытии первого парламента протектората в сентябре 1654 года, он предупредил: «Вы еще не вошли (в дверь надежды), но если благословение Господа и Его присутствие будут сопровождать управление делами на этом собрании, вам будет дана возможность закончить Его деяния и сделать народ счастливым». Этот оптимизм позволил Кромвелю, с позиции провиденческого толкования недавней истории Англии, считать, что парламент разделит его намерение установить республику с торжествующей социальной справедливостью, обновленную в религиозном и нравственном отношении.