Когда я вхожу, он сидит за столом и завтракая, смотрит вечернюю восьмичасовую программу новостей. Доев последний тост, он впускает меня к себе в кабинет: стол со стеклянной столешницей, широкая деревянная скамья с народной африканской резьбой да картонные коробки с архивом — вот и вся обстановка.

Я ложусь на деревянную скамью. Серж Лаказ убавляет свет, включает завораживающую, еле слышную, журчащую музыку и начинает сеанс. Когда я позвонил ему с просьбой принять меня, он предложил три варианта: расширение сознания, подконтрольную регрессию или пост-гипнотическое внушение. Первый метод помогал найти перенесенные в детстве душевные травмы, ставшие причиной нынешнего невроза; второй позволял вновь пережить существование, которое, как мне казалось, я вел в прошлом; третий имел целью «перепрограммирование», которое стерло бы из моего подсознания одержимость Средневековьем или, как он выразился, выбило бы из меня прошлое. Я выбрал программу № 2.

Он просит меня считать вслух, вслед за ним, закрыв глаза и ассоциируя каждую цифру с состоянием возрастающей релаксации. Я подчиняюсь, но не чувствую ничего особенного.

Когда я дохожу до девяти, он говорит, что на сегодня достаточно, с меня двести десять евро.

Я сел, неприятно пораженный этим грабежом, но тут мой взгляд упал на стенные часы. Оказывается, прошел целый час. Он протянул мне CD и пожелал доброй ночи. Я возмущенно воскликнул:

— Но я хоть что-нибудь сказал?

— Скоро узнаете. Вам лучше послушать голос вашего подсознания без свидетелей и посредников. Единственное, что я могу утверждать с полной уверенностью, это то, что мы достигли настоящего успеха. Иногда требуются не менее пяти сеансов, чтобы определить и сформулировать свой персональный миф. Вы, конечно, можете, если угодно, считать это подтверждением вашей предыдущей жизни; но для меня это попросту криптомнезия.

— То есть?

— Воспоминание о книгах или передачах, которые ваше сверх-я перенесло в подсознание, чтобы помочь заполнить пустоту вашего происхождения иллюзией предыдущего существования. Как бы то ни было, для меня этот сеанс был крайне интересен. Хотите совет? Вы должны описать эту историю в романе. А я порекомендую вам издателей.

Я заполнил чек, и он проводил меня до прихожей, где уже томился девятичасовой пациент. Спустившись вниз, я сел в машину и прослушал его CD.

Это, несомненно, был я. То есть, это был мой голос, мои слова, моя манера строить фразы, мой стиль. Но эти слова рассказывали историю Гийома от первого лица.

Первые полчаса заняло повествование о трех четвертях моей средневековой жизни; оно вполне соответствовало тому, что Изабо заставила меня пережить, диктуя свои письма, и тому, что узнали от нее обитатели замка и Мари-Пьер. Но все изменилось с того момента, когда я начал описывать любовную сцену на лужайке с крапивой. У этой сцены был свидетель — та самая Клотильда.

«Она работала на кухне замка, — говорил я медленно и монотонно. — Тощая нескладная девица, да еще, вдобавок, хромоногая. Она была ровесницей Изабо и незаконной дочерью ее отца. Изабо этого не знала, она была уверена в добрых чувствах служанки, вместе с которой выросла, и не подозревала, что та питает к ней жгучую ненависть. Наша связь — в тот день, когда Клотильда ее обнаружила — стала удобным поводом для мести. Она пришла ко мне и пригрозила все рассказать мужу Изабо, если я не пересплю с ней. Для спасения Изабо я сделал бы все что угодно. И согласился. Кухонная девка понесла от меня. И тогда я сбежал из замка. Не от страха, но от стыда. Я говорил себе: пусть уж лучше Изабо разлюбит меня за трусость, но только не за измену. Пусть думает, что я пожертвовал нашей любовью из боязни разоблачения — это, должно быть, разобьет ей сердце, но, по крайней мере, не омрачит воспоминаний».

Поглощенный рассказом, я проскочил поворот к своему предместью и погнал машину дальше по автостраде. Наступила пауза, я услышал текучую музыку и позвякивание ложечки в чашке психиатра, затем мой голос снова завел свое монотонное повествование:

«Лишь много времени спустя, узнал я о последствиях моего бегства. Гренаны заперли мою возлюбленную в башне донжона, где она умерла от голода, смыв тем самым пятно позора с фамильной чести, что, в конечном счете, удовлетворило ее родных. Одна лишь Клотильда терзалась угрызениями совести: она утопилась в пруду вместе с ребенком, которого носила во чреве, бросившись в воду именно там, где мы с Изабо так часто писали картины после любовных объятий».

Долгая пауза, шуршание конфетного фантика.

«С той поры я впал в великую скорбь и повел разгульную жизнь, желая окончательно вываляться в грязи разврата и лишить себя вечного спасения. Одно время я участвовал в разбойничьих набегах солдат, которые, после пленения Жанны д'Арк, грабили и насиловали, прикрываясь ее именем, и умер от сифилиса в 1450 году».

Так вот что Серж Лаказ называл моим «персональным мифом». Дальше я услышал лишь звуки мерного дыхания, затем прозвучал звонок таймера и голос психиатра, который начал считать до девяти, предупредив меня, что на цифре восемь я проснусь свежим и отдохнувшим.

Я затормозил на обочине, вынул CD и включил аварийные огни. Затем поспешно вынул из ранца блокнот, пристроил его на колене, нацелил ручку на верхний левый угол листка, и оно моментально, с бешеной скоростью побежало по бумаге направо:

Сердечная рана сердечной раны сердечной ране сердечную рану…

Лист заполнялся этими двумя словами, нацарапанными без интервалов и напоминавшими почти ровную линию энцефалограммы. Дойдя до конца страницы, строка переползла на мои брюки.

Мне пришлось вышвырнуть ручку в окно, чтобы прервать эту мускульную реакцию, которую я уже не контролировал.

Я решил было позвонить Коринне, но вовремя вспомнил, что по официальной версии ужинаю сейчас в Ротари-клубе. Тогда я обрушился на Мари-Пьер. Однако почтальонша, едва услышав мое имя, объявила, что говорит по другому телефону с Ядной Пикар и перезвонит мне позже.

Она отключилась, а я остался лицом к лицу с негодяем Гийомом, моим вторым «я». Изменник, насильник, бандит и убийца. Представляю себе, какой шок испытала Изабо, когда по прошествии стольких веков ей открылось подлинное лицо ее возлюбленного.

Я поехал дальше, куда глаза глядят, совершенно разбитый, уничтоженный, вне себя от бешенства. Как сделать, чтобы она вернулась, как вымолить у нее прощение и снять с ее души страшный груз моих прегрешений?!

Подъехав к пункту дорожной пошлины, я машинально вытащил кредитку, и вдруг заметил в одной из освещенных будок ту самую брюнетку с золотистыми глазами, которую клеил в ночь своего возвращения из Верхнего Вара. В последний момент я успел сменить полосу, остановил машину рядом с ней и опустил стекло. Ее взгляд встретился с моим, и она не отвела глаз, напротив, ее лицо озарилось приветливой улыбкой. Она смотрела так, будто не только узнала меня, но ждала, назначив свидание в своем пропускном пункте.

И вдруг во мне забурлила жизнь — не могу сказать, что это было, всплеск надежды или недобрая радость, порождение темных глубин моей натуры — не знаю, и знать не хочу.

— Добрый вечер, Renault-Clio!

— Добрый вечер, три евро пятьдесят!

— Нет, в эту сторону всего два восемьдесят.

И брюнетка с золотистыми глазами приняла плату, не спуская с меня глаз. Шлагбаум поднялся, но я не спешил отъезжать. Она сказала: «Сегодня вечером у нас тут тихо». И в самом деле, на шоссе почти не было машин, и дорожки возле будок пустовали. Потом добавила: «У вас утомленный вид». Я ответил: «Ничего, сейчас отдохну пару минут на стоянке». Она только подняла брови — вот и вся реакция — и бросила: «Желаю хорошего отдыха».

Отъехав метров на пятьдесят, я поставил машину на маленькой площадке с мусорными баками и туалетами, возле закрытого поста жандармерии. Пристально глядя в зеркало заднего вида, я напряг всю свою волю, вызывая Изабо, чтобы подарить ей это незнакомое тело, если уж для нее это единственное средство вновь обрести Гийома, простить его вину перед ней и в последний раз приобщиться к радостям материального мира перед тем, как окончательно исчезнуть…

Внезапно зеленую стрелку на световом табло будочки брюнетки сменил красный крестик.

Я смотрел, как служащая направляется к моей машине размеренной поступью манекенщицы на подиуме, и мной завладевала паника. Она открыла дверцу со стороны пассажирского сиденья. Кривая улыбочка, полуоткрытые губы, пустой взгляд. На лице никакого выражения, вообще, ничего человеческого: врожденное обаяние и шаловливая чувственность исчезли без следа, уступив место механическим движениям зомби. Застывшее лицо выглядело бледной маской опустошенного человека, в которого бесцеремонно вселилась женщина-призрак, чтобы насладиться вживую моей мужской плотью. Наверное, нет худшего вида насилия, чем эта анестезия живой души, помогающая тени внедриться в живое тело. Неужели я стану активным участником этого преступления? Или, вернее, зачинщиком — поскольку сам и создал эту ситуацию, с полным осознанием того, что делаю.

— Извините! — сказал я и рванул с места, чуть не оторвав ей пальцы, сжимавшие ручку дверцы.

— Подлец! — крикнула она вслед и, вскинув руку, сделала непристойный жест; миг спустя, женский силуэт исчез в моем зеркальце заднего вида. Нет, это не могла быть Изабо. Уж скорее, ее сводная сестра. Или просто какая-то девка, которой пришло в голову развлечься скучной ночью, проникнув в фантазии незнакомого водителя.

Дурак… какой же я дурак!!! По этой автостраде я езжу как минимум трижды в неделю; теперь мне придется делать крюк, сворачивая на департаментское шоссе.

Нет, я полное ничтожество. Хуже того: окончательно схожу с ума.

Звонит мобильник. Мари-Пьер. Она сообщает мне свой адрес и велит как можно скорее приехать к ней домой.

* * *

Одолев тридцать километров, я добрался до первой развязки, свернул на нее и погнал назад, в сторону Шатору, через Черную лощину, самое бесовское место в беррийском фольклоре. В свете фар мне чудились пляшущие колдуньи, рыцари в латах, боевые знамена, а мигающие огни панно «Сбросить скорость» напоминали огненные языки костра… Я совсем потерял голову, живя в двух своих мирах, перестал быть самим собой, более того, перестал даже чувствовать себя раздвоенным: отныне я был всего лишь игрушкой тех сил, которые так самонадеянно намеревался контролировать.