О случившемся несчастье я узнал на следующий день, в восемь сорок пять утра. Я ехал в налоговое управление, слушая вполуха «Утреннюю передачу Сержа». Это был отставной психолог из столицы, который долгое время вел популярнейшие ночные хроники по «Франс-Энтер», пока директор канала, взъевшись на него за что-то, не сослал беднягу в провинцию, на канал «Франс-Блё-Берри». Это был полный крах для такого рационалиста, зубоскала и кумира парижских ночей: здесь Сержу выделили всего два часа, с семи до девяти утра, и в этом зазоре ему приходилось отвечать на вопросы радиослушателей по поводу общения с умершими, сглаза коров и урожаев, загубленных на корню зловредными колдунами.

Обычно эти идиотские истории меня скорее забавляли. Бывало, я даже похихикивал, как и сам ведущий, над губительными последствиями суеверия этой темной запуганной деревенщины, которую он пытался привести в чувство с помощью сарказма и фрейдистской логики. Но сегодня утром меня охватило странное гневное возмущение. Сам не знаю, отчего я принял на свой счет издевки Сержа Лаказа и почувствовал солидарность со слушателями, которые отваживались заявлять, что столкнулись с чем-то необъяснимым, и которых эта бывшая столичная знаменитость, этот циник поднимал на смех, вымещая свое изгнание на невинных людях. В ту минуту, когда я слушал рассказ дорожного рабочего, угодившего вместе со своим трактором в канаву из-за блуждающего огонька, у меня запищал мобильник. Звонила жена Рафаэля Мартинеса. Перемежая рыдания воплями: «Тише вы там!», обращенными к своей малышне, она сообщила мне о постигшей их беде.

Вчера после ужина мой коллега подключил флэшку к своему компьютеру, собираясь поработать над бухгалтерской отчетностью Green War. Через Интернет он подсоединился к терминалу нашей бригады, где имелся пакет программ по проверке сведений путем сопоставления, и тут на экране возник рыцарь в доспехах, с надписью: «Смерть тебе, подлый холоп! Я сметаю все, что стоит на моем пути!» Когда Рафаэль понял, что вирус за несколько секунд уничтожил все его личные файлы и, вдобавок, заразил компьютеры налогового Центра, он грохнулся в обморок. «Неотложка» увезла его в реанимацию госпиталя Жорж Санд.

Доехав до первого же перекрестка, я свернул в сторону Буржа и прямо из машины связался с бригадой. Системный администратор по сетевому программному обеспечению успокоил меня: их антивирусные программы и обновленные версии сократили размеры катастрофы, и зараженными остались лишь около ста налоговых деклараций и текущих проверок. Зато врач «неотложки» был настроен куда менее оптимистично:

— Нервный шок спровоцировал у больного множественные тяжелые патологии. Кроме того, он страдает помутнением сознания, речь у него абсолютно бессвязная.

— А что он говорит?

— Что он забыл сменить луковицу, это, мол, и есть причина всех несчастий, ну, и прочий бред…

У меня пересохло в горле, я не знал, что и сказать. Если мой коллега считал, что его заколдовали обитатели замка, да еще с помощью компьютерного вируса, вряд ли стоило посвящать в это лечащих врачей. Я ограничился разъяснением, что это отнюдь не симптомы слабоумия, а просто терминология, принятая в налоговом жаргоне для сокрытия профессиональной тайны. Реаниматора мои слова вполне устроили, он не стал развивать эту тему, поблагодарил за то, что я успокоил его насчет умственного состояния пациента, и занялся другими делами.

Посещения больных здесь не разрешались, и я передал Рафаэлю записку, где сообщил, что все в порядке, вирус под контролем, а дальнейшим расследованием махинаций Green War я займусь сам. Потом заскочил к нему домой, с большим трудом разыскал среди кроваток и сосок его флэшку и поехал в управление, где и отдал ее на анализ в отдел техобслуживания.

До середины дня я участвовал в процедуре спасения и восстановления зараженных досье. Когда техник подтвердил, что вирус действительно проник к нам через флэшку Рафаэля, я попросил его съездить вместе со мной в офис Green War.

* * *

Морис Пикар и Джонатан Прайс беседовали с журналистом из «Берри репюбликен», которого тут же призвали в свидетели их доброй воли по отношению к налоговой инквизиции. Мой техник подключил свой детектор к их жесткому диску, с которого Рафаэль скачал все данные, и буквально через несколько минут вынес вердикт:

— Защита не тронута; вирусов, червей, троянов, ботов, шпионских и фишинговых средств не наблюдается, куки — чистые.

Увидев, что я не реагирую, он перевел:

— Нет тут никаких вирусов. Этот жесткий диск не подвергался атакам и сам никого не заражал.

Англичанин пошел провожать репортера, а малыш ПГД — сегодня он вырядился, вместо клетчатой рубашки, в свитер с принтом, изображающим сбор трансгенной кукурузы, — обратил ко мне свое остренькое личико, сморщенное в сладкой улыбке:

— Весьма сочувствую вашему коллеге, но этот вирус он подцепил где-то в другом месте, скорее всего, на каком-нибудь порносайте.

Я вздрогнул и спросил, стараясь говорить как можно спокойнее:

— Это откуда же у вас такие сведения?

— От моих информаторов, — невозмутимо ответил он и при этом ткнул пальцем в маленький маятник с медным шпеньком, стоявший перед ним на столе.

— То есть?..

— Нет уж, извините, я, как и вы, не раскрываю свои источники. Но я абсолютно в этом уверен; обследуйте его PC и убедитесь сами.

Я вопросительно гляжу на техника — тот опускает глаза, — и звоню жене Мартинеса, чтобы предупредить о его визите. Потом даю ему адрес, и он тотчас отбывает на своем мотоцикле.

— Что-нибудь еще? — в унисон спрашивают компаньоны, заложив руки за спины и взирая на меня с издевательским благодушием.

Я приношу им извинения от имени налоговой администрации и, чтобы они не думали, будто я нагрянул к ним с единственной целью — обвинить, да еще голословно, в компьютерных кознях, прошу список автомобилей, принадлежащих Green War, плюс отчеты о пробеге каждого, таблицы амортизационных отчислений и вычетов из расходов на бензин.

— Мы предоставим вам всю информацию на бумаге, так оно безопаснее, не правда ли? — с ухмылкой говорит Морис Пикар спустя несколько минут, выкладывая на оккупированный мной стол четыре штабеля папок.

Его компаньон протягивает мне резиновые перчатки, смиренно поясняя:

— Это нелишняя предосторожность, вдруг страницы пропитаны ядом.

Все ясно. Если моя проверка выявит какие-либо нарушения, мне не миновать их жалобы на клеветническое обвинение по поводу рафаэлевой флэшки. Не проходит и часа, как это опасение подкрепляет отчет по экспертизе из отдела техобслуживания, присланный на мой ноутбук: Рафаэль действительно подцепил злосчастный вирус накануне вечером, в 23 часа 48 минут, зайдя на сайт www.fuckme.com. Я, разумеется, никого не посвящаю в эту новость, однако по спокойному торжеству, блеснувшему в прищуренных глазках Мориса Пикара, вижу, что он все знает.

— Мои информаторы никогда не ошибаются, — многозначительно говорит он и, взяв со стола маятник, сует его в карман. — Именно благодаря им нам и удалось выйти на четвертое место в списке МСП по департаменту Эндр.

Я спрашиваю его нарочито безразличным тоном, якобы из вежливого интереса, что это за информаторы такие — пара блуждающих огоньков, инопланетян или ангелов-хранителей?

— Выбирайте сами, — отвечает Морис Пикар так серьезно, словно и впрямь полагается на мои критерии оценки.

Он натягивает зеленый халат, прикрывает свою плешь медицинской шапочкой, надевает противогаз и уходит в парник, к своим сотрудникам. Англичанин разъясняет, пристально глядя мне в глаза:

— В данный момент мы ведем разработку сексуальной ловушки с феромонами для уничтожения походного шелкопряда.

Больше мне здесь делать нечего. Я отксериваю интересующие меня документы, прячу их в кейс. И тут начинается дождь. Сначала в круглое окошко над моей головой стучат отдельные капли, но очень скоро их сменяют буйные потоки воды. И тут я вспоминаю, что не закрыл люк машины.

— Я вас провожу, — предлагает Джонатан Прайс, доставая большой зонт с рекламой их разработок: взвод гигантских личинок с аппетитом пожирает гусениц-агрессоров, напавших на кукурузные початки, которые радостно аплодируют своим защитникам.

Мы выходим; на дворе настоящий потоп. Я залезаю в свою Clio: ее спортивные чашеобразные кожаные сиденья сейчас больше похожи на тазы с дождевой водой. Вставляю ключ в зажигание, жму на кнопку, закрывающую люк, но тот не реагирует. Странно, — все остальное работает нормально, и радио, и фары, и дворники…

— Какие-то проблемы? — осведомляется англичанин.

Я объясняю, в чем дело, не спуская глаз с люка, на вид вполне исправного. Джонатан уходит, через минуту возвращается с брезентом и накрывает им всю машину, прикрепив две растяжки к ручкам дверец.

— Спасибо, конечно, но так я не смогу вести машину.

— Переждите ливень у нас.

Он ведет меня назад, предлагает чаю. Я уже допиваю третью чашку, а дождь и не думает утихать. Заметив, с каким возрастающим беспокойством я поглядываю на часы, мой поднадзорный спрашивает учтивым тоном с едва заметной ноткой садизма, уж не опаздываю ли я на встречу с другими своими «клиентами». Я киваю. На самом деле, я имел глупость отговорить Коринну ехать на своей машине к зубному врачу — мало ли, как скажется анестезия! — и теперь ей придется меня ждать.

— Что случилось? — интересуется Морис Пикар, выходя из парника.

Его компаньон разъясняет сложившуюся ситуацию.

— Ладно, я его отвезу, — решает ПГД, стаскивая с себя халат.

Я отвечаю, что тронут его любезностью, но уж как-нибудь сам выйду из положения.

— Никуда ваша машина не денется! — настойчиво убеждает меня Джонатан Прайс. — Вернетесь завтра, когда подсохнет, и заберете ее. Морис так и так собирался ехать в Шатору.

Но я с чисто протокольной улыбкой отклоняю их предложение. Никогда и ни в чем не зависеть от налогоплательщиков, не вступать с ними ни в какие обязывающие отношения — вот первая заповедь инспектора. Особенно, в данном случае, — ведь я только что обвинил их в злостных намерениях, да еще совершенно безосновательно.

— Благодарю вас, я лучше вызову такси.

Я отыскиваю в памяти своего мобильника номер таксопарка и набираю его. Увы, на город обрушился потоп, и у них нет ни одной свободной машины. Звонит Коринна и вяло, еле ворочая языком, сообщает, что она уже двадцать минут как освободилась, кабинет дантиста закрывается в семь часов, и если я не успею ее забрать, врач может сам подвезти ее до дома, только это неудобно; неужели так трудно было приехать вовремя?

— Ну что, он едет или нет? — нетерпеливо спрашивает Морис Пикар, застегивая свой желтый дождевик. — Сегодня день рождения моей сестры, и кондитер не будет ждать до второго пришествия.

Деваться мне некуда, я соглашаюсь, и меня запихивают в довоенную развалюху, которая ползет, как черепаха, по нескончаемо длинной аллее, скрипя и громыхая на колдобинах.

— Сколько же ей лет? — спрашиваю я, лишь бы отвлечься от этих надрывных звуков.

— Это Junior Т10 выпуска 1935 года, и она не состоит на балансе предприятия, — отвечает он, недвусмысленно намекая на то, что здесь мне ничего не светит. — По оценке экспертов, она стоит сорок тысяч евро, но вам, конечно, известно, что коллекционные автомобили не подлежат налогообложению так же, как произведения искусства.

— Вы не поняли, я имел в виду вашу сестру. Сколько ей сегодня исполнилось?

Вопрос, в общем-то, не слишком деликатный, но мне очень уж хочется избежать налоговых тем в частном разговоре.

— Пять месяцев.

Я выражаю вежливое удивление разницей в их возрасте.

— Моя мать потеряла ее на пятом месяце беременности в 1960 году. С тех пор она ежегодно заказывает в этот день меренговый торт и задувает на нем свечки вместо именинницы.

В голосе карлика звучит грусть и покорность судьбе. Я вглядываюсь в его лицо: на нем написано только напряженное внимание человека, ведущего машину под проливным дождем. Нет, решительно, эти люди слегка не в себе, но этот сдвиг выглядит настолько органичным, что поневоле заражаешься их взглядом на вещи.

По салону распространяется запах горелого жира. Карлик объявляет, без всякого перехода:

— Я обожаю машины, но не признаю традиционных источников энергии и верю только в продукт вторичной переработки, а потому объезжаю рестораны и забираю у них использованное масло от фритюра. Это превосходное горючее, только его надо дважды профильтровать и приспособить под него карбюратор: мои информаторы дали мне превосходный рецепт. Летом я езжу на подсолнечном масле, а зимой на рапсовом или на том, что получают из виноградных косточек.

Увидев, что я стиснул зубы, борясь с тошнотой, он ошибочно принимает эту гримасу за выражение недоверчивости и уточняет:

— Эти траты я не вычитаю из общих расходов фирмы на горючее, так что с налогами, как вы могли заметить, здесь все в порядке.

— И как же ее звали — вашу сестру?

— Морисия, — отвечает он с печальным вздохом.

Его голова покачивается из стороны в сторону, следом за тоненьким анемичным «дворником»: он пытается разглядеть середину аллеи сквозь плотную завесу дождевых струй, которые беспощадно бьют в лобовое стекло. Мне вспоминается потрясенное лицо толстой почтальонши и ее слова о некой особе, поджидающей меня в замке уже много веков. Что ж, если там и водится какой-то призрак, это явно не сестрица Мориса. Сам не понимаю, отчего этот вывод так несказанно меня обрадовал.

— Извините за нескромный вопрос, — продолжает он, преодолевая узкий горбатый мостик через какую-то речушку, — но мои информаторы сообщили, что очень многое в давнем прошлом нашего замка пришло в движение, когда вы там появились. Правда, они не уточнили, что именно и почему. Вы родились в Англии?

Я сухо отвечаю, что вырос в сиротском приюте.

— Я запамятовал ваше имя.

— Жан-Люк Тальбо.

— Господи, боже мой!

Машина резко тормозит, и меня бросает вперед, лицом в лобовое стекло.

— Тальбо?! Не может быть, прямо не верится! Ведь эта машина, в которой мы едем, Т10 Junior — фирмы Тальбо!

Я отвечаю: да, совпадение и впрямь забавное, но оно не стоит того, чтобы я разбивал себе голову.

— Случайных совпадений не бывает! — восклицает он срывающимся голосом. — Почему я сегодня выбрал не глядя именно этот автомобиль, а не Delahaye, Delage, Panhard, Levassor или Lorraine-Dietrich? Почему из всех семнадцати взял как раз эту, фирмы Тальбо?!

Я напоминаю ему, что время не ждет, а мотор, между прочим, заглох. Но он не слышит, он восхищенно пялится на меня, тряся головой и продолжая:

— Вы не понимаете! Года четыре тому назад, а, может, пять, точно не помню, мы получили послание: «Скоро явится тот, кого мы ждем, тот, кто разорвет узы и освободит души, тот, кто странствует под своим именем». Много недель подряд мы пытались разгадать этот ребус. Последние его слова казались нам бессмыслицей: девяносто пять процентов людей путешествуют под своими подлинными именами… Так значит, это вы! Какой знак, какой знак! Человек по фамилии Тальбо в машине фирмы «Тальбо»!

От радости он даже начал лупить кулаками по баранке, стронув с места свой драндулет, застрявший на мосту. Одно из трех: либо этот тип наглотался «прозака», либо ему ударила в голову моя проверка, либо он просто разыгрывает меня, как последнего дурачка. Если он в такую погоду вытащил на свет божий эту развалюху, то, может быть, именно потому, что мы с ней тезки, а потом сделал вид, будто забыл мою фамилию… только вот ради чего он затеял весь этот цирк?

— И вдобавок вы свободно владеете обоими языками! — восторгается он.

— Ну… не так чтобы очень…

— Да-да, не скромничайте! Тальбо… по-английски это произносится Тальбот. Так звали английского коннетабля, который воевал с Жанной д'Арк! И все это созвучно с вами, и сами вы здесь, у нас… нет, просто с ума сойти можно!

Я воздерживаюсь от комментариев. Этот тип, с его серией якобы случайных совпадений, явно что-то замышляет, но что именно? Наконец, после десяти бесплодных попыток завести мотор, от которых его колымага содрогается всем кузовом, он трогается с места.

— Знаете, почему я так говорю? Потому что мы сейчас пересекли границу.

— Какую еще границу?

— Во времена Столетней войны на том берегу реки начиналась Англия. Из-за этого мои информаторы посоветовали мне взять в компаньоны англичанина: это, мол, ослабит враждебные вибрации.

Он сжимает мое запястье, выпустив ручку скоростей, в результате чего машину заносит в сторону, и вдруг испуганно спрашивает:

— А как вы себя теперь чувствуете? Лучше или хуже? Хотите, я вернусь назад, во Францию?

— Нет, спасибо, все нормально.

Не могу понять, зачем он так старается выпихнуть меня в прошлые века, какую цель преследует — только ли отвлечь от своих нынешних дел? Или тут кроется другая, неведомая мне ловушка? Я не верю в потусторонние силы, зато мне очень нравится чувствовать рядом с собой незаурядные умы, особенно, когда они настроены против меня. Пожалуй, именно за это я и люблю свою работу. И должен сказать, что такого добра у меня предостаточно.

Неожиданно дикий шквал сносит нас к реке. Карлик прибавляет скорость и выправляет буксующую в жидкой грязи машину, налегая грудью на тяжелый руль и кряхтя от напряжения. Туманную хмарь вспарывает зигзаг молнии, мгновение спустя адский грохот перекрывает завывания мотора. И тут впереди, метрах в двадцати от нас, гигантская липа, одна из тех, что обрамляют портал, медленно клонится и падает на стену, отколов от нее порядочный кусок.

— Проклятье! — вопит Морис Пикар и что есть силы жмет на педаль тормоза.

Мотор, конечно, снова глохнет. Специалист по хищным насекомым в ярости лупит кулаками по панели. Затем откидывается назад, роется в карманах, достает свой медный маятник и, держа его перед собой на цепочке, смотрит, как вращается стрелка при каждом порыве ветра, сотрясающего дряхлую машину.

— Все ясно, — вздыхает он, — это не случайность. Вы здесь заперты.

Я протираю запотевшее стекло.

— А разве нельзя выехать в другом месте?

— На машине — нет. Но это не страшно: вы позвоните родным, переночуете у нас, а завтра дерево уберут с дороги.

Вне себя от расстройства, я начинаю бессмысленно препираться с ним, рассказываю о своей подруге, тщетно ожидающей меня у дантиста, требую очистить проезд, однако пышная крона липы, прочно перегородившая ворота, не оставляет мне никакой надежды. Морис Пикар пытается завести машину, но все тщетно — подмокший мотор явно заглох намертво.

— У нас нет выбора, месье Тальбо. Надеюсь, вы не очень дорожите своими туфлями.

Карлик распахивает дверцу ударом колена и высовывает наружу крошечный зонтик, который тут же уносит ветер. Тогда он прикрывает голову полой своего желтого дождевика и бросается к замку, не разбирая дороги, прямо по лужам. Я сую ранец под куртку и бегу следом за ним.

* * *

В просторном холле нас встречает бледный долговязый юнец унылого вида, со свечой в руке. Услышав от Пикара о падении липы, он испуганно крестится, затем помогает мне стащить мокрую куртку. Сообщив, что его зовут Луи, что он близкий друг Джонатана Прайса и сочувствует моему невезению, он добавляет, что электричество вырубилось, но у них есть газовая плита, сейчас для меня поставят прибор. Я вяло возражаю, совсем закоченев от ледяного дождя, промочившего меня до нитки.

— Входите и обсушитесь у огня, — приглашает юнец, с печальной грацией увлекая меня за собой в столовую.

Я бормочу, что должен позвонить. Но он сокрушенно отвечает, что гроза повредила телефонные провода, а мобильная связь внутри замка не работает. Когда я согреюсь, он отведет меня в офис Green War, откуда можно будет связаться с городом. В ответ я чихаю.

— Будьте здоровы! — раздается женский голос.

Обернувшись, я вижу перед собой давешнюю почтальоншу, но уже в «штатском», то есть в черных кожаных брюках и цветастом блузоне; она криво держит канделябр с семью свечами.

— Я полагаю, вы знакомы с нашей почтовой феей, — вставляет юнец жеманным голоском хозяйки дома.

— Нет, но я в восторге от нашей встречи, — сурово говорит дама, настойчиво сверля меня глазами. — Вы простудитесь насмерть, если не примете горячий душ.

И она многозначительно щурит глаза за толстенными линзами очков, словно подчеркивая, что между нами существует безмолвное соглашение. Не знаю почему, но она явно не хочет выдавать меня, скрыв от хозяев Green War мое незаконное вторжение в их жилище вчера днем. А, может, напрочь забыла о взрыве ярости, в которую я поверг ее своим отказом расписаться на почтовой квитанции.

В смятении, я иду следом за ней вверх по монументальной лестнице, мысленно подводя итог ловушкам, в которые непрерывно попадаю в этом доме: нарушение процедуры проверки, голословное обвинение налогоплательщиков в злостном умысле, а теперь еще и участие в сговоре и личные связи с теми же людьми, чью деятельность обязан проверять…

Грузная цветастая фигура мерно вышагивает передо мной, в тусклом мерцании свечей в канделябре, по длинному коридору, чьи стены увешаны портретами предков. Любопытная деталь: большинство дам этого семейства, с их бледными тоскливыми лицами, напоминают компаньона Джонатана Прайса, словно все поколения владельцев замка обладали схожими вкусами; а, может, их так обесцветил какой-то летучий ген.

Мы уже миновали две ванные комнаты, а почтальонша знай себе топает дальше, как заведенная, по истертой ковровой дорожке. Не могу понять, что ее связывает с обитателями замка. Она не значится среди акционеров, но ведет себя здесь, как завоевательница в побежденной стране.

Внезапно она останавливается и, вернувшись чуть назад, отворяет скрытую в деревянной панели дверь. Вот сюрприз, так сюрприз: я попадаю в другую эпоху, — блеклая позолота Ренессанса уступает место суровой простоте Средневековья. Почтальонша ведет меня к винтовой лестнице донжона из серого камня, мы спускаемся на один этаж вниз, огибая шлепки голубиного помета, подходим к какой-то приоткрытой двери, и тут она уступает мне дорогу. Непонятный страх пронизывает меня в тот миг, когда я вхожу в круглую комнату с тремя узкими бойницами в стене, набитую всяким хламом — ни дать, ни взять, чердак антиквара. Чего тут только нет: кровать под балдахином, деревянная квашня, школьная парта, секретер времен Луи-Филиппа, пустой посудный шкафчик, низкие разлапистые кресла, монастырский аналой… Я выглядываю в узкое оконце с частым переплетом — оно выходит на хозяйственные постройки, — и думаю: уж не его ли стекла поблескивали вчера, когда у меня возникло ощущение, что за мной следят?

— Вот здесь очень-очень сильно чувствуется, — хрипло шепчет «почтовая фея». — Да, это здесь… здесь вас ждут!

У меня перехватывает дыхание. Значит, она не только не забыла нашу вчерашнюю встречу, но, судя по ее тону, намерена продолжать свои бредни с того самого места, где прервала их накануне.

Неожиданно включается электричество, залив башню желтым светом прожекторов, установленных на крепостном валу. Почтальонша торопливо ставит канделябр на каминную полку и, прерывисто дыша, садится к секретеру с откинутой крышкой:

— Мне нужна бумага! Скорей… для вас есть послание… от женщины!..

Я так поражен, что застываю на месте. Она выдвигает один из ящичков секретера, достает из него блок почтовой бумаги, срывает колпачок с ручки и начинает что-то судорожно писать. Я непроизвольно подхожу ближе. Это несомненно то, что называют автоматическим письмом: она не следит за движением пера, пишущим вкривь и вкось, и вообще не смотрит на бумагу, ее тело сотрясают конвульсии, глаза бешено вращаются в орбитах. Все это якобы спонтанное действо продолжается довольно долго и очень походит на заранее спланированную мизансцену. В секретере не меньше дюжины ящичков, а она нашла бумагу в первом же из них. Вероятно, она часто проводит время за этой игрой в посредничество между невидимым миром и случайными, на один вечер, гостями. Почтальонша неприкаянных душ… Весь этот спектакль должен был бы вызвать у меня усмешку, однако что-то мешает моему скепсису: скрип пера по шершавой бумаге, неизвестно почему, вызывает мысли о растревоженной ране, о проснувшейся боли… Почтальонша стонет, не теряя улыбки, корчится, тужится, словно роженица, в сладких муках исторгающая дитя.

Я дрожу, меня знобит в мокрой, прилипшей к телу одежде, но я не решаюсь прервать ее вопросом насчет обещанного душа. Воздух в комнате стал неприятно разреженным, температура ощутимо понизилась, и я вдруг чувствую себя вконец обессиленным, как будто почтальонша высосала из меня всю энергию, чтобы вложить ее в самостоятельно мечущееся по листку перо.

Ну, здрасьте, теперь и я уже начал бредить! Нет, даже если эта женщина впала в транс и не контролирует свои действия, я обязан сохранять присутствие духа и помнить о том, что она, может быть, не так уж и одержима, а попросту дурачит меня, хуже того, — пытается внушить, что это я визионер, и мне шлют послания с того света. Каковой факт рискует стать еще одним отягчающим обстоятельством в списке жалоб на мои незаконные действия, который наверняка уже составляют ее дружки.

Внезапно почтальонша испускает шумный, как тюленье фырканье, вздох и откидывается на спинку жалобно скрипнувшего стула. Ее лицо выражает облегчение. Она протягивает мне листок, шепнув:

— Вот!..

Я бросаю взгляд на ярко-синие каракули: слова написаны подряд, без интервалов и знаков препинания. Почтальонша встает с неожиданной для ее тучного тела легкостью, бесшумно подходит в своих «Найках» на воздушной подошве к платяному шкафу, достает два полотенца, брюки, пуловер и пару мокасинов и раскладывает все это на кровати. Вслед за чем покидает комнату, не удостоив меня взглядом и только напомнив — совершенно обыденным тоном! — что меня ждут здесь вот уже шесть веков, а внизу, за столом, через пятнадцать минут.