26

Министерство энергоресурсов, 00:30

Сутулясь и подволакивая ногу, Борис Вигор входит в свои апартаменты и останавливается на пороге гостиной. Силуэт, вытянувшийся на белом диване перед выключенным экраном, не имеет ничего общего с плавными округлостями Лили Ноктис.

– Что вы здесь делаете?

Оливье Нокс, усмехаясь, откидывает голову на подлокотник:

– Заменяю свою сестру.

– Я проиграл, – произносит Борис жалобно, но стараясь сохранять достоинство. – Я впервые проиграл матч.

Он падает в кресло и вяло добавляет:

– А мне наплевать. Теперь мне на всё наплевать.

Оливье Нокс, вздохнув, медленно садится на диване, закидывает ногу на ногу и берет засахаренный фрукт из стоящей перед ним корзинки.

– Такова жизнь, дорогой Борис.

– Я разговаривал с плюшевым медведем.

– Я знаю.

Министр резко встает.

– Откуда вы знаете? Я нахожусь под наблюдением?

– Нет, я видел это вашими глазами.

– Вы могли бы предупредить меня заранее.

– Тогда вы вели бы себя не так естественно.

– В любом случае, меня чуть не обвели вокруг пальца! Это была ловушка.

– В каком смысле?

– Вы что, смотрели не с начала? У этого Томаса Дримма есть сообщники с пультом дистанционного управления, наверняка кто-то из его родных. Как же он старался меня убедить, что в медведе находится Пиктон с моей дочерью, – лишь бы я освободил его отца!

– Это не ловушка, Борис, это правда. Которая предоставляет вам широчайшие возможности.

Министр бледнеет.

– Постойте… Вы же не думаете, что я действительно разговаривал с Айрис?

– Конечно, думаю. Она позвала вас на помощь единственным способом, который ей доступен. И теперь вы должны исполнить ее просьбу. И при этом не попасться на удочку Пиктона.

Борис Вигор грызет ногти, пока его примитивные мозги обрабатывают эту противоречивую информацию. Помолчав, он торжественно заключает:

– Значит, я должен посадить желудь.

– Так! И…

– И вырастить дуб.

Бизнесмен сует руку в карман и – будто заранее всё предвидел – достает желудь. Министр, совершенно не удивившись, благоговейно закапывает его в цветочном ящике между двумя саженцами жасмина.

Оливье Нокс закрывает окно, бросая насмешливым тоном:

– Что теперь? Будете ждать, когда вырастет дуб?

– Я прошу прощения у леса, который вырубил. Если Айрис действительно хотела, чтобы я загладил свою вину, я подчиняюсь ее желанию.

Нокс выдерживает длинную паузу, сложив ладони и касаясь ими носа.

– Хорошо. Ее последнюю волю на Земле вы исполнили. Продолжайте.

– Продолжать?

Дыхание Нокса делается глубже. И в большой комнате сразу становится нечем дышать. Борис хочет открыть окно, но не может пошевелиться, словно загипнотизированный ласковым голосом.

– Мне показалось, Айрис просила еще кое о чем. Чтобы вы были с ней рядом… Так ведь?

Министр хмурится, отводит взгляд и садится на огромный белый диван. С нажимом в голосе Нокс продолжает:

– Борис, у меня предложение. Единственный способ найти вашу дочь в другом мире – умереть, сохранив чип. Как это произошло с профессором Пиктоном.

Вигор с минуту молчит. Потом ступор сменяется сомнениями.

– Это невозможно, – отвечает он, пожав плечами. – Член правительства должен подавать пример, тем более министр энергоресурсов. С учетом всех выигрышей мой чип заработал энергетический капитал в 75 000 йотт: его одного достаточно, чтобы запустить тепловую централь. Я не имею права лишать общество такого ресурса.

– А малышка Айрис напрасно будет звать вас на помощь…

– Но что я могу? – вздыхает Вигор, разводя руками.

– Если мое предложение вам интересно, я устрою смерть другого игрока с капиталом 75 000 йотт и выдам его чип за ваш.

– И что мне это даст?

– Вы окажетесь среди блуждающих детских душ, не достигших тринадцатилетнего возраста. Будете жить в том же околоземном пространстве, что и ваша дочь. Поможете ей достичь другого мира.

– Что вы хотите взамен?

Нокс в задумчивости складывает ладони, в его зеленых глазах появляется холодный блеск.

– С ума сойти, как ярко горят эти лампы с приближением ночи… Вы, Борис, вдруг стали проявлять сообразительность. Как раз в тот момент, когда решили пожертвовать собой.

Министр снова нервно поднимается.

– Чем пожертвовать? Мне плевать на победы, славу, богатство и власть… Я хочу лишь одного: найти мою дочь. И всё. Но такой деловой мерзавец, как вы, ничего не делает за так.

Оливье Нокс примирительно посмеивается, откидывая со лба длинные черные пряди.

– Это точно. Я хочу знать, где спрятан труп Пиктона, чтобы извлечь чип и обезвредить старика, вернувшегося с того света.

– Разве у вас нет способа узнать это самому, при ваших-то возможностях?

Губы Оливье Нокса растягиваются в улыбке.

– Это, Борис, вопрос не возможностей, а этики. В моих интересах уважать правила игры, иначе в чем же удовольствие? А правило очень простое: никакого вмешательства в ваше прошлое, настоящее и будущее. Только советы, которые вы вольны принять или отклонить.

– А если я пошлю вас к черту?

– Я могу сделать то же самое, но время еще не пришло. У вас есть выбор, Борис. Умереть, лишившись чипа, как любой человек, и тогда единственное, чем вы сможете утешаться, – это бесперебойная работа механизмов, питающихся накопленной вами энергией. Или умереть, сохранив чип, то есть целостность и неприкосновенность вашей души, свободной лететь куда угодно. И передавать мне информацию.

– А с какой стати моя душа будет это делать?

– С такой, что, если она меня разочарует, я прикажу эксгумировать ваше тело и лишу вас свободы, отправив чип на переработку.

– А если я предпочту жить, а не умереть? – вызывающе произносит Борис, в котором вдруг проснулось чувство собственного достоинства.

Нокс снова тянется к засахаренным фруктам.

– Я подчинюсь. Но зачем тянуть, когда Айрис ждет вас? Вы правда хотите, чтобы она продолжала страдать в одиночестве? Предпочитаете по-прежнему изображать довольного жизнью, энергичного, беззаботного субъекта? Быть живым символом всех этих фальшивых ценностей? Если я оставлю вас наедине с вашей совестью после того, что вы узнали и испытали сегодня ночью, не пройдет и суток, как вы сломаетесь. А я могу помочь вам избежать самоубийства, на которое вы, с вашей чувствительной натурой, просто обречены. Бесполезного самоубийства, которое не сможет соединить вас с Айрис… Но мое предложение действительно еще тридцать секунд.

Борис Вигор машинально бросает взгляд на часы и начинает ходить взад-вперед по огромной гостиной, выдержанной в кремовых тонах.

– Если я вас правильно понял, вы предлагаете убить меня для моего же блага?

– Главным образом для блага вашей дочери.

– А где гарантии?

Оливье Нокс вздыхает и продолжает чарующим голосом с ноткой глубокой грусти:

– Не хочу настаивать, Борис, но не думайте, что тот мир, где находятся дети, похож на летний лагерь… Эти детские души ужасны, предоставлены своим инстинктам, они не имеют никаких ориентиров и не ограничены никакими запретами. Там сильные пожирают слабых, надеясь, что, получив больше энергии, смогут наладить связь с живыми. Ваша дочь – крошечная хрупкая душа, и, если вы ее не защитите, другие не замедлят с ней расправиться, узнав, что она так востребована среди живых. Исполните же свой отцовский долг, Борис.

Опустив голову, министр ходит кругами по комнате. Он уже принял решение, но тянет время.

– Думаете, из меня получится хороший покойник? – спрашивает он робко.

– Там мы остаемся такими же, Борис. Посмотрите на несносного Пиктона с его характером нервного питбуля. Считаете, он изменился?

Борис Вигор останавливается перед зеркалом и пристально смотрит на себя, как смотрят на отчий дом, который собираются покинуть навсегда.

– Вы проиграли только один матч за всю вашу карьеру, Борис. В потустороннем мире вы станете победителем, я в этом убежден, иначе не посылал бы вас туда с миссией… Итак?

Вигор отрывает взгляд от зеркала, оборачивается к молодому человеку в черном костюме и пристально смотрит на него, будто надеется увидеть свое отражение в изумрудно-зеленых глазах.

– Не хочу вас торопить, но осталось всего шесть секунд. Итак: да или нет?

Министр оттягивает воротничок, ему трудно дышать.

– Конечно, да, но…

Он безуспешно пытается напрячь мозг. Ему кажется, что он упускает что-то важное.

– А что будет с моей женой?

– Ее просто отключат от аппарата искусственного дыхания, – успокаивает Оливье Нокс.

Борис качает головой, на его лице по-прежнему тревога.

– А как вы меня убьете? Я не хочу, чтобы моя смерть выглядела как самоубийство: тогда меня запомнят трусом. Но это не должно быть и слишком болезненно…

– Вы предпочитаете умереть от аккорда ми или аккорда ре?

– То есть?

– От сердечного приступа или от инсульта? У вас есть выбор.

– Я ничего в этом не понимаю. Делайте как лучше.

– Тогда предлагаю вам догадаться.

Оливье заворачивает рукав, нажимает на циферблат своих часов, и тот распадается на две половинки. Затем вынимает из галстука булавку и, пробежав острым концом по шести клавишам, проигрывает мелодичные аккорды. Министр хватается за голову.

– Опять проиграл, – бормочет Нокс. – Всё-таки сердечный приступ не так губителен для души.

Скорчившись, Борис Вигор падает на ковер. Оливье Нокс наклоняется над трупом с успокаивающей улыбкой.

– Не забудьте условие нашего договора, господин министр. Найдите чип Пиктона, и я верну вашу дочь. Но если вы попытаетесь обмануть, я отниму ее у вас навсегда. И вы станете еще более одиноким, чем при жизни.

Он выпрямляется и идет к низкому столику за новым лакомством. Набив рот, он оборачивается и смотрит в угол комнаты.

– Всё в порядке, Томас Дримм? Я чувствую твое беспокойство. Беспокойство из-за того, что происходящее перестало тебя беспокоить. Я ошибаюсь? Да, мой милый, ко всему привыкаешь. Пока ты спишь, идет твое обучение. Тебя влечет ко мне, к воплощению Зла. Ты поднимаешься к истоку, чтобы научиться плавать в темных водах. Всё, что ты сейчас познаешь, но сразу забудешь, готовит тебя помимо твоей воли к нашим будущим схваткам. Мне не терпится. И чувствую, что тебе тоже. Ну, возвращайся домой.

Острием булавки он трижды касается шестой клавиши на циферблате своих часов. Три одинаковые ноты гонят меня обратно в ночь. По воле ветра, равнодушно, без цели… Как высохший лист, оторвавшийся от дерева.

В этом образе заключен весь я целиком. Я становлюсь опавшим листом с прожилками, потерявшими сок, с порыжелыми и неровными зубчатыми краями… Я ощущаю себя в каждом листе, сорванном ветром, и одновременно остаюсь внутри одного из них, продолжая свое путешествие. Это будто путешествие во времени. Возвращение назад. Мои разорванные края срастаются, дыры затягиваются, древесный сок снова циркулирует по прожилкам… Я чувствую, что из желто-рыжего понемногу становлюсь светло-зеленым. И вдруг вижу себя растущим на ветке дерева, с которой я сорвался.

Гигантская метла добавляет мне цвет. Не метла, а кисть. Она замирает, словно в нерешительности, отдергивается, ищет на палитре другой оттенок зеленого, возвращается и доводит меня до совершенства, придав объем и глубину. Чем ярче моя окраска, тем отчетливее я вижу всё вокруг.

Это Бренда рисует меня, возвращая к жизни. Она так красива в своей рваной футболке, заляпанной краской. Ее взгляд сосредоточен. Почему она изобразила меня листом на дубе, который почти закончила рисовать? Может, думать обо мне забыла, переключилась на что-то другое, а я всё равно возвращаюсь в ее картину?

Чем чаще Бренда касается меня кистью, тем сильнее я хочу понравиться ей, добиться ее доверия… Но для этого я должен вернуть себе человеческий облик, только стать лучше: красивым, стройным и сильным. Профессор сказал, что надо использовать сердечные муки, которыми я ей обязан: лихорадочный жар, гнев и разочарование.

В памяти всплывает слово «убиквитин». Белок, уничтожающий жир. Я вдруг оказываюсь в чем-то вроде трубы, где циркулирует какая-то жидкость с огненными шариками. Прожилки моего листа стали волнами подземного потока, который поднимается на поверхность и превращается в гейзер. И я понимаю, что заново восстановил свое тело, тело Томаса Дримма, и что теперь я нахожусь внутри моих органов.

У‐би-кви-тин! У‐би-кви-тин! Я произношу эти четыре слога как заклинание. И сразу же передо мной выстраивается отряд фиолетовых загогулин. Я слышу свой приказ: «Уничтожьте жиры! Жгите, жгите их!» Моя армия бросается в бой, атакует жировые клетки, берет в окружение, нейтрализует, поглощает… С яростным урчанием рубит их в разноцветные клочья, и вот враг в ловушке, очаги сопротивления окружены… «Уничтожьте всех до одного! Добейте врага!»

Чем меньше остается врагов, тем быстрее растет число моих бойцов. Внезапно раздается сигнал прекратить огонь. И тогда недавние противники сливаются в объятиях, а вокруг под оглушительный звон воцаряются мир, радость и гармония. Осталась только безмятежно текущая река со множеством спокойных притоков, откуда я нехотя выныриваю на поверхность.

 

27

Моя рука нащупывает будильник. Теплый солнечный луч гладит меня по лицу. Я чувствую необыкновенную легкость и свободу, будто сбросил с плеч тяжкий груз. И радуюсь, что всё это безумие, начавшееся со шторма, когда я лишился воздушного змея, наконец закончилось. Как затянувшийся ночной кошмар.

Я приоткрываю глаза. Медведь неподвижно сидит на своем обычном месте, неловко прислонившись к ящику с игрушками. Я улыбаюсь и снова закрываю глаза. Всё в порядке. Я так пригрелся под одеялом, что хочется урвать еще кусочек сна. Из кухни доносится аромат кофе. Я говорю себе, что отец дома, у матери на работе нет никаких передряг, а я – обычный подросток с лишним весом, красавицей-соседкой, которая не знает о моем существовании, и ненужными игрушками, позволяющими время от времени делать вид, будто я еще не вышел из детства. Я уже готов снова крепко заснуть, но, подумав о Бренде, вдруг чувствую зверский голод.

Потянувшись, я встаю и подхожу к окну, чтобы отдернуть занавеску. На самом деле идет дождь. А солнцем оказалась невыключенная лампа на этажерке. И пожалуй, пахнет не кофе, а только подслащенной кашей из зерновых хлопьев, которая должна придавать мне энергии и подавлять аппетит. Я слышу, как внизу мать нервно разговаривает по телефону со своим адвокатом, выясняя, в какую тюрьму отправили отца.

– Нет-нет, я не кладу трубку. Томас, – кричит она, – вставай, опоздаешь! Я позвонила в коллеж и предупредила, что сегодня ты идешь на прием к доктору Макрози. И так удачно получилось: твоя учительница физики не пришла на урок. Поторопись! Да, мэтр, я здесь, – продолжает она разговор, понизив голос. – Еще один вопрос: несу ли я ответственность в случае, если выигравший джекпот предпринял попытку самоубийства?

Чувствуя холод в желудке, я медленно поворачиваюсь в сторону неподвижного плюшевого медведя. Он подносит палец ко лбу.

– Привет, парень. Добро пожаловать в реальность.

Я ворчу:

– Ну привет.

– Избавился от жира?

Я опускаю глаза и вздрагиваю. В изумлении задираю пижаму. Жировые складки исчезли. У меня совершенно плоский живот. Почти впалый.

– Как вы это сделали?

– Я ничего не делал. Это ты развиваешь свои возможности на молекулярном уровне. Ты мобилизовал свои белки´, превратил несчастную любовь в оружие, расправился с жиром и сжег его.

Я скидываю пижаму, чувствуя одновременно сумасшедшую радость и вполне понятное опасение.

– Но… жир не вернется опять?

– Конечно, вернется. Только теперь ты знаешь свою силу, а значит, сможешь управлять процессом. Разговаривать с продуктами, которые отправляешь в рот, приручать их, знакомить с клетками твоего тела, чтобы избежать конфликтов, от которых толстеешь… Куда ты смотришь?

Я остановился перед Борисом Вигором из латекса, подвешенным к этажерке за ногу вниз головой. В каком-то странном порыве, похожем на сострадание, я беру его за шею и усаживаю по-человечески.

– Убери этого дурня в шкаф, – бурчит Пиктон. – Не надо было с ним связываться. Я понадеялся на него, и в результате – полный провал. Он нам не поверил и уже благополучно забыл смехотворные угрозы твоей Бренды. Бороться с Вигором никому не под силу, и он это знает.

Я смотрю на игрушечного министра и чувствую какое-то беспокойство. У меня ощущение, что профессор или ошибается, или что-то от меня скрывает.

– Ты прогрессируешь, Томас, – замечает тот с грустью. – Голова у тебя работает всё лучше… Скоро я стану тебе не нужен.

Он замолкает на секунду, будто прислушиваясь к моим мыслям. И соглашается:

– Ты прав. С Борисом какие-то проблемы, независимо от того, что он замышляет. И, кажется, он больше вообще ничего не замышляет. Когда я его визуализирую, он не отвечает. А на волновом уровне сигнал уходит в пустоту.

Мне вдруг становится не по себе. Я указываю на игрушку, одетую в спортивный комбинезон поверх костюма министра:

– Только не говорите, что он умер… и ожил в ней!

Плюшевый медведь молча выдерживает мой взгляд. Я хватаю игрушечного Бориса, трясу его и помимо воли спрашиваю:

– Господин министр, вы здесь?

– Тебе сообщение, – говорит Лео Пиктон.

Я оборачиваюсь к мобильнику, который мигает на этажерке. На его экране высвечивается знакомый номер, и сердце начинает стучать как бешеное. Я читаю текст вслух:

Приходи, как только сможешь. Это срочно.

Бренда.

– Томас, спускайся! – кричит мать. – Ты мне нужен!

Я нервно кусаю губы: радость, которая обрушилась на меня с экрана телефона, будет сейчас безнадежно испорчена. Бренда Логан хочет меня видеть. Бренда Логан меня простила. Бренда Логан зовет меня на помощь. Только что я был на дне пропасти, а сейчас у меня будто выросли крылья.

– Давай, избавься побыстрее от этого доктора Макрози, и займемся серьезными вещами, – говорит медведь.

Я задумчиво смотрю на него. Потом приношу из ванной рулончик лейкопластыря и прикрепляю академика к своему животу.

– Что ты делаешь?

– Фальшивое пузо. Мать ни за что не поверит, что я смог похудеть самостоятельно. Когда я буду раздеваться, я вас незаметно отлеплю, а доктору объясню, что кажусь своей матери толстым, так как у нее навязчивые страхи, и лучше с ней не спорить. А ей скажу, что доктор выписал потрясающее средство, чтобы я мог худеть дома и не ехать в лагерь.

– Думаешь, этого будет достаточно? – ворчит он, уткнувшись носом в то место, где вчера были жировые складки.

– Постарайтесь не шевелиться, – говорю я, прикрывая профессора свитером. – Иду, мама!

Она стоит, прислонившись к холодильнику, и говорит по телефону. На секунду оторвавшись от трубки, она сообщает, что ждет новостей об отце, а пока нужно срочно сдать в химчистку ее бежевый костюм: она только что испачкала пиджак моей кашей из зерновых хлопьев.

– Конечно, мама, не проблема, сейчас сбегаю.

– Поторопись, нам через пятнадцать минут выходить. Нет-нет, мэтр, я вас слушаю! – живо продолжает она уже в трубку.

Я выскакиваю, перебегаю улицу и врываюсь в дом напротив. Скажу, что в химчистке была очередь. Дверь открывается почти сразу после моего звонка.

– Спасибо, что пришел! – говорит Бренда, крепко обнимая меня.

Я поправляю живот – вернее, медведя, – чтобы сохранить свой секрет. И, уткнувшись лицом ей в шею, вдруг вспоминаю сегодняшний сон, в котором был дубовым листком и смотрел, как она меня рисует.

– Томас… Со мной произошло нечто невероятное.

Бренда отстраняется и смотрит на меня с волнением. Я принимаю покровительственный вид.

– Что случилось?

Мне приходится говорить громче, чтобы перекричать похоронную музыку, доносящуюся из телевизора.

– Борис Вигор, – с трудом произносит она.

– Да? Он тебе звонил? – спрашиваю я с надеждой. – Он что-нибудь сделал для моего отца?

Вместо ответа она поворачивается к экрану, где в этот момент фасад министерства сменился скорбной физиономией дикторши, которая говорит:

– Всё больше откликов поступает на печальную новость, полученную нами из официальных источников несколько минут назад. Министр энергоресурсов Борис Вигор скончался сегодня ночью от последствий травм, полученных в ходе чемпионата по менболу.

Потрясенный, я оборачиваюсь к Бренде. Она хватает пульт и выключает телевизор.

– Не может быть! – бормочу я.

– Есть кое-что похуже.

Она поворачивается к своей старой махровой сумке-кенгуру.

– О нет! – стонет медведь, уткнувшись в мой живот.

– Прости, Томас, – говорит Бренда, падая в кресло. – Я не принимала тебя всерьез… Для меня призрак внутри плюшевого медведя – это совершенно невозможный бред… Но сегодня утром, когда я заканчивала картину…

Она указывает на холст, повернутый к стене. Потом с изумлением – на кенгуру.

– Брендон начал двигаться. Разговаривать… Правда, ничего нельзя понять, какое-то бурчание… А потом опять застыл.

Я внимательно осматриваю махровое животное, которое выглядит совершенно неодушевленным.

– Может, мне всё приснилось? – спрашивает она растерянно. – Скажи, что это была галлюцинация! Или… признайся: ты решил подшутить надо мной и установил внутри какую-то штуку с дистанционным управлением, как в твоем медведе. Так?

Видно, что она верит в это еще меньше, чем я. Но у нее такое умоляющее лицо, что я отвечаю неопределенной гримасой, чтобы она не сильно расстраивалась. Бренда отворачивается.

– Вигор, несомненно, проник в кенгуру, – подтверждает Лео Пиктон из-под свитера. – Но у него не получилось грамотно оживить материю. Чтобы согласовать свою моторику с синтетическими молекулами, требуется значительно более высокий уровень умственного развития, чем у него. И невероятные усилия – по себе знаю.

Я спрашиваю с беспокойством:

– Но что он здесь делает? Почему он не появился у меня?

Думая, что я обращаюсь к ней, Бренда оборачивается.

– Не разговаривай со мной, – отвечает медведь. – Я пытаюсь наладить контакт с Борисом.

Мой взгляд падает на картину, отвернутую к стене. Не спрашивая разрешения, я разворачиваю холст, и от того, что вижу, кровь застывает у меня в жилах.

– Никак не могла заснуть, – говорит Бренда, словно оправдываясь.

На картине изображен огромный дуб, все ветки которого вытянуты вправо, чтобы удержать маленькую девочку, падающую с его вершины. Теперь я понял. Та же властная сила, которая загнала в моего медведя дух Пиктона, потому что я был его убийцей, заставила министра проникнуть в кенгуру, принадлежащего женщине, которая нарисовала смерть его дочери.

– Ладно, – бросает Бренда с ожесточением. – Если это не фокус, то почему сегодня утром я слышала голос Вигора, а голоса Пиктона вчера не слышала?

Я объясняю. Она не была знакома с Пиктоном, между ними не было эмоциональной связи.

– А какая связь с Пиктоном была у тебя?

– Не рассказывай ей! – ревет медведь.

Я сочиняю на ходу:

– Однажды учительница физики пригласила его на урок, чтобы мы могли задать ему вопросы. Другие ребята подсмеивались над ним, потому что он был совсем дряхлый маразматик, а я ему посочувствовал, и между нами возникла симпатия.

– Не слишком лестно, но правдоподобно, – комментирует профессор.

– И в результате, – заключает Бренда, – когда он умер, он выбрал тебя… Но это же полная чушь, Томас, подумай сам! – она срывается на крик. – Я потеряла всех, кого любила! Если бы после смерти всё было так, как ты говоришь, в этом кенгуру сейчас обитала бы вся моя семья, а не идиот-министр, с которым я и двумя словами не перемолвилась!

Я опускаю глаза. Мне больно, что я не могу сказать ей правду. И стыдно обманывать ее доверие. Вдруг, узнав, что я убил человека, она бы не оттолкнула меня? А может, даже и полюбила бы… С женщинами никогда не знаешь, как всё повернется.

– Сейчас ставка в игре не твоя любовь, – брюзжит Пиктон, – а моя безопасность. Если кто-нибудь узнает, где находится мое тело, и снимет с него чип, всё будет кончено, сам знаешь.

– И если он со мной разговаривал, – продолжает Бренда, указывая на кенгуру, – почему теперь молчит? Почему больше не двигается?

Вздохнув, я развожу руками. Вот такая разница между физиком из Академии наук, пусть совсем старым, и чемпионом по менболу, отупевшим от сытой министерской жизни. Один сразу научился использовать неодушевленную материю. Другой распался под воздействием враждебных молекул, которые исторгли его, как инородное тело.

– И почему всё это случилось именно со мной? У меня что, без этого в жизни мало проблем?

Я сочувствую, но молчу. Не думаю, что министр сам выбрал кенгуру в качестве своего последнего пристанища. Это переживания Бренды привели его сюда. Хотя логичнее было бы, чтобы он вселился в моего Бориса Вигора из латекса. Ведь накануне смерти министр пообещал вызволить из тюрьмы моего отца. Да и возродиться в игрушке, изображающей тебя самого, должно быть, намного проще. Но с другой стороны, ведь его попросили позвонить Бренде, если он что-то узнает о моем отце. Во мне вдруг вспыхивает надежда.

– Погоди радоваться, Томас, – говорит из-под свитера профессор. – Если Борис умер ночью, а его дух свободно перемещается, это значит, что с него до сих пор не сняли чип. И это здесь самое странное.

– Почему?

– В его чипе накоплено 75 000 йотт: он отмечал свой рекорд месяц назад. Правительство не может пренебречь такой колоссальной энергией.

– Может, они собираются снять чип в торжественной обстановке?

– У меня нет такой информации, – говорит Пиктон. – Я знаю лишь одно: сознание Бориса захвачено молекулами этого кенгуру. И чип, оставленный в мозге мертвеца, каждый час теряет тысячу йотт.

– У тебя телеконференция с твоим медведем? – осведомляется Бренда, наливая себе стакан виски. – У вас это получается уже на расстоянии?

Я не решаюсь признаться, что профессор прилеплен к моему животу на месте жировых складок. Такого количества чудес за один день ей не пережить. Она делает глоток, закрывает на секунду глаза, потом продолжает:

– Послушай, дружочек, я говорила, что я рационалистка, но добавлю: при этом не идиотка. Я видела, что твой медведь и мой кенгуру шевелятся. И даже слышала голос Брендона. Этому есть только одно объяснение: скрытые возможности мозга. Телекинез, способность силой мысли двигать предметы на расстоянии. Такие эксперименты уже проводятся лабораторно. Всё дело в электромагнитных импульсах мозга, которые способны воздействовать на материю. Опыты это подтверждают, но наука официально не признает, потому что получается не всегда…

Я не мешаю Бренде разглагольствовать: ей легче, когда она находится в кругу знакомых понятий.

– Следовательно, мы сами невольно создаем этот феномен. А потом наше подсознание убеждает нас, что мы слышим, как разговаривают призраки. В действительности мы сами программируем предмет, заставляя себя поверить, будто в нем возродился мертвый. Так мы удовлетворяем свои нереализованные желания и избавляемся от страхов. Ты следишь за моей мыслью?

Я не слушаю ее. До меня вдруг доходит: ведь и Пиктон, как Борис Вигор, теряет 1000 йотт в час с тех пор, как чип разряжается в его трупе, и последствия этого могут быть очень тревожными.

– Не беспокойся, – утешает профессор, уловив мою мысль. – Теряется энергия, повторно используемая в механизмах, а не интеллект и память. Я – живое тому доказательство, если можно так выразиться спустя сорок часов после смерти. Но ты прав: надо реанимировать, не теряя времени, дух этого кретина Вигора. И выявить его послание, если оно у него есть.

Бренда аккуратно садится на пуф как можно дальше от своего кенгуру. Бренда, Брендон… Должно быть, в детстве она чувствовала себя очень одиноко, если придумала себе такого Волшебного принца. Вот я никак не называл своего медведя. Он был просто частью обстановки.

Бренда, к которой благодаря виски вернулось самообладание, размышляет вслух:

– А что, если провернуть кенгуру в машине в режиме деликатной стирки при 30 градусах?

Не дожидаясь ответа Пиктона, я протестую:

– Ни в коем случае! Борис нам нужен. Посади его перед картиной рядом с дочерью. Около нее он очухается быстрее.

Она выпрямляется, явно раздраженная.

– Томас, ты слышал, что я только что говорила? В этом кенгуру нет никакого Бориса Вигора! Это проявления нашего подсознания!

– Ясное дело: ты думала о Борисе, ты нарисовала его дочь, и он появился здесь, потому что его вызвал твой мозг. Я с тобой совершенно согласен.

Она обнимает себя за плечи, словно ее знобит. Ей не нравится, что я перевернул по-своему ее рациональное объяснение. А может, именно этого она и ждала.

– У тебя есть сегодня дела, Бренда?

– Несколько бесполезных кастингов, а что?

– Послушай, у меня идея. Раз у нас с тобой одна и та же проблема с мозгами, значит, и решать ее надо вместе. Ты мне доверяешь?

Мимолетная гримаса ясно означает: «Разве у меня есть выбор?»

– Сейчас мне надо бежать к диетологу, но я очень быстро с ним разберусь и скоро вернусь. Я тебе позвоню.

Я подхожу к ней. Она неловко сидит на краешке пуфа – усталая и такая трогательная. Ее руки зажаты между коленями, лицо не накрашено, глаза покраснели от бессонницы. Я кладу ей руки на плечи и говорю:

– Держись, Бренда. Я здесь. В смысле, я-то существую.

– Окей. Но позволь заметить, что, если бы ты существовал где-нибудь подальше, моя жизнь была бы намного спокойнее.

Я воспринимаю это как комплимент и со всех ног бегу домой.

Я застаю мать за макияжем. Нанося тени на веки, она радостно объявляет, что отцу помогли. По ее просьбе в дело вмешалось Министерство игры в лице господина Бюрля. «Пришлось задействовать свои связи», – поясняет она, отводя взгляд от моего отражения в зеркале. Господин Бюрль подтвердил, что наблюдение заканчивается и что он добился перевода ее мужа в вытрезвительную одиночную камеру в Министерстве благосостояния. Теперь его ждет бесплатный обязательный курс дезинтоксикации для невиновных, арестованных в состоянии опьянения.

Я чувствую толчок в живот. Медведь явно этому не верит, да и я тоже. Необходимо действовать, но сначала решим одну проблему.

– Из-за него я чуть не умерла от страха, – говорит мать, подкрашивая карандашом брови. – Больше я этого не допущу! Я расставлю все точки над «i», когда он вернется.

– А когда он вернется?

– Курс детоксикации длится 24 часа: пусть этим пользуется! Я раз и навсегда положу конец его саморазрушительным нарциссическим извращениям! Но есть и хорошая новость: мой воскресный везунчик вышел из комы. А где костюм?

Я не сразу понимаю, о чем речь.

– Из химчистки! – нервничает она. – Мой бежевый костюм!

Я сочиняю на ходу:

– Там была очередь.

– Но мне больше нечего надеть! Я же не могу появиться перед доктором Макрози с пятном на костюме!

– Но ведь это я его пациент?

Она ошеломленно смотрит на меня. В первый раз в жизни я ставлю ее на место. Пусть привыкает: это побочный эффект моих новых способностей.

– Мам, давай скорей! Иначе я опоздаю.

Я протягиваю ей ключи от машины. Она молча берет их, заканчивает макияж, натягивает пиджак и, совершенно сбитая с толку, идет за мной следом.

Как же здорово становиться мужчиной. Это не компенсирует отсутствие отца, но у меня возникает ощущение, что таким образом я за него мщу.

 

28

Министерство государственной безопасности, 09:30

В круглой одиночной камере на шестом подземном этаже стоит Робер Дримм. Он привязан к вращающейся металлической платформе, по периметру которой установлено шесть плазменных экранов. Платформа перемещает Дримма от одного экрана к другому. Шлем с электродами регистрирует посредством чипа мысленные образы, страхи, фантазии, кошмары, которые возникают в его мозгу, и синхронно проецирует их в формате 3D на эти экраны. Дримм хочет закрыть глаза, чтобы не видеть своих материализовавшихся страхов, но специальные скобы не дают ему опустить веки. Он кричит, но его сорванный голос уже не может заглушить детского плача, который несется со всех экранов: «Папочка, помоги, не бросай меня!»

– Это называется «сеанс ПС», – поясняет Оливье Нокс. – Пытка страхом.

Облокотившись на решетку камеры, он бодрым тоном комментирует происходящее, четко выговаривая слова, как гид перед группой туристов.

– Эта пытка обходится без палачей, физического насилия, увечий… Никакой грязи и очень эффективно. Испытуемый обычно ломается уже через час и выкладывает всё, что мы хотим знать. За исключением тех случаев, когда он ничего не знает, как твой отец. Уже пятнадцать часов его изводят собственные кошмары. Еще немного, и сердце не выдержит.

Молодой человек улыбается, накручивая на пальцы длинную прядь черных волос, и глаза его загораются зеленым огнем.

– Тебе скоро станет ясно, Томас, кто толкает его в могилу: ты сам.

На экранах видно, как вдоль заграждения из колючей проволоки бежит, задыхаясь, толстый неуклюжий подросток. Картина меняется: вот два солдата в белых халатах зажимают в стальные тиски его жировые складки. А вот его закрывают в газовой камере с полотенцем вокруг пояса. Вот его морят голодом, привязывая к стулу перед огромным куском мяса. Вот его держат с двух сторон, он пытается вырваться, но в это время огромный шприц всасывает в себя сначала его жир, потом глаза, зубы, мозг…

– Поторопись, Томас, скорее освободи его. Или страх за тебя окончательно лишит его рассудка.

 

29

Я просыпаюсь, как от удара. И обнаруживаю, что лежу в одних трусах на медицинской кушетке доктора Макрози. В кабинете звучит тихая музыка, а надо мной горит инфракрасная лампа. Мой медведь, скрытый под ворохом одежды, сваленной на стуле, с тревогой спрашивает, что мне снилось. И добавляет, что уже десять минут ждет, когда придет диетолог и осмотрит меня.

– Наверное, тебе снился кошмар, – говорит он. – Ты кричал: «Папа! Папочка!»

Я снова закрываю глаза. В голове вертятся обрывки картин и звуков. Вспоминаю ощущение дикого страха – то ли своего, то ли папиного – не знаю…

Дверь открывается, и загорелый энергичный тип с кудрявой головой входит в кабинет, на ходу надевая перчатки из латекса.

– Итак, молодой человек, как тебя зовут, как жизнь молодая?

Я приподнимаюсь на локте.

– Томас, доктор.

– Отлично. Смотри-ка, диета, на которую посадила тебя твоя мать, дала очень хорошие результаты, просто невероятно! Скажи, ты доволен?

Он приближает лампу к моему лицу, заставляет меня открыть рот, осматривает язык, ощупывает живот, потом объявляет, присаживаясь на край винтового табурета:

– Только радоваться тут нечему, мой мальчик. Наоборот. Ты видел, какой прогноз соотношения мышечной и жировой массы дало тебе Зеркало Будущего. Чем быстрее теряешь вес, тем быстрее его набираешь, это закон. Поэтому ты должен находиться под врачебным контролем в интернате диетического питания, в дружественной атмосфере среди сверстников, имеющих ту же проблему. Уничтожить склонность к ожирению можно только до наступления полового созревания, потом уже будет поздно.

Он похлопывает меня по плоскому животу.

– Иначе, когда станешь взрослым, – продолжает он, – тебе останется одна дорога – в Общество анонимных толстяков. Это собрание, на котором вы садитесь в кружок и говорите: «Привет, меня зовут Томас, я вешу сто тридцать килограммов и уже шесть месяцев не ем сахара». Все хлопают, тебе это льстит, но проблемы не решает. К счастью, у тебя есть привилегия – пройти курс лечебного голодания. Скажи спасибо родителям. Это дорогой метод, они, должно быть, многим пожертвовали, чтобы его оплатить, поэтому ты должен быть на высоте. Договорились? Давай, одевайся, – заключает он, снимая перчатку с одной руки, – твоя мама ждет нас, чтобы заполнить документы.

– Люси Уол, Каролина Картер, Фрэнк Сорано, – перечисляет медведь, скрытый под ворохом моей одежды. – Назови ему эти имена.

Я слушаюсь, не задавая лишних вопросов. Доктор Макрози, начавший стягивать перчатку, так и застывает с торчащим резиновым пальцем в руке.

– Эти трое умерли по его вине, – уточняет медведь. – Анорексия и самоубийство. Они сейчас рядом со мной. Здесь также Нэнси Ламонд двенадцати с половиной лет. Доктор сказал ей, что, если она растолстеет, отец перестанет ее любить. Она поверила – и бросилась под автобус. Передай ему это.

Я передаю. Натянутая перчатка вдруг с хлопаньем срывается с руки.

– Кто… Кто тебе это сказал? – запинаясь, лепечет доктор Макрози.

Пиктон молчит. Но теперь я и сам справлюсь.

– Хотите, чтобы я рассказал это полиции, доктор? Нет? Ладно. Тогда план у нас такой. Вы сейчас скажете моей матери, что мне не нужно ехать в ваш лагерь. И напишете справку, что поручаете доктору Бренде Логан осуществлять за мной врачебный контроль. Именно она будет решать, куда и когда мне ехать. Также у нее будет право освобождать меня от занятий в коллеже, если это потребуется для моего здоровья. Пишите.

Сильно побледнев, он достает блокнот из кармана халата и начинает писать. В его голосе бесследно исчезли энергичные модуляции.

– Я не понимаю… Ты хочешь, чтобы я назначил доктора Логан твоим личным диетологом?

– Точно.

– Но… неужели это мать рассказала тебе о тех детях?

– Не ваше дело. Вы должны порекомендовать ей доктора Логан, вот и всё. Объясните, что она даже лучше вас. Тем более мы соседи, это очень удобно.

Его ручка застывает в воздухе.

– Логан… Не ее ли мы лишили лицензии на совете Коллегии?

– Да-да, потому что она отказалась выдать своих депрессивных больных. Восстановите ее.

– Ты, наверное, шутишь?

– А похоже? Или вы ее восстановите, или вылетите сами. А с учетом тех доказательств, что у меня есть, еще и сядете пожизненно в тюрьму.

Он пристально смотрит на меня. Его красивое загорелое лицо искажено от страха и ненависти.

– Маленький негодяй, – цедит он сквозь зубы. – А чем ты докажешь, что не заявишь на меня потом?

– Мне плевать на вас, доктор. Меня интересует только Бренда. По рукам?

Он качает головой и, кусая губы, начинает писать в блокноте. В общем, я это гениально придумал. Профессор Пиктон со мной соглашается.

– Возьми у него проездной на такси, – прибавляет он. – Пошли машину за Брендой, тогда он представит ее твоей матери и сразу же передаст тебя ей. Вы с Брендой должны сделать одно очень важное дело, связанное с твоим отцом, и как можно быстрее.

Я даю новые указания диетологу и достаю свой мобильный телефон. Вздыхая через каждую цифру, он диктует мне свой номер. Я заказываю такси за его счет, потом предлагаю ему подождать меня в кабинете, пока я одеваюсь.

Как только он выходит, я звоню Бренде, чтобы объявить ей хорошую новость. Она с волнением сообщает, что кенгуру снова задвигался перед картиной. Каждые тридцать секунд он произносит «Айрис».

– Великолепно, – заключает Пиктон, – нам удается поддерживать его в рабочем состоянии. Теперь, когда он стабилизировался внутри материи, у нас есть время заняться остальными делами.

– Томас, я схожу с ума…

– Я с тобой, Бренда, – говорю я решительно. – Я отправил к тебе такси и теперь беру всё в свои руки. С этого момента мы можем видеться открыто: ты назначена моим диетологом.

– Это и есть решение проблемы? – спрашивает она скептически.

– Поверь, я контролирую ситуацию.

Я говорю таким убежденным тоном, что сам начинаю в это верить. Тут вмешивается профессор:

– Скажи ей, чтобы перед отъездом она убрала Бориса в морозилку.

– В морозилку? Зачем?

– Я ему не доверяю. Потом объясню.

 

30

Надев свитер, который теперь болтается поверх моего плоского живота, и закатав медведя в куртку, я вхожу в красивую, ярко освещенную комнату. Доктор Макрози с осунувшимся лицом мается в кожаном кресле, а вокруг висят дипломы и фотографии с дарственными надписями звезд, которые обязаны ему своей великолепной формой.

– Хорошо, теперь позовите мою мать.

Он смотрит на меня с ненавистью.

– Она обо всем знает, так ведь? Это ее план?!

Я вежливо советую ему заткнуться. Если он хоть словом обмолвится о том, что я его шантажирую, – ему конец. А уж если он снова вздумает мучить детей якобы ради их блага… Мои предписания просты: отныне он будет рекомендовать только натуральный сахар, родительскую любовь и тренинг по управлению собственным убиквитином. А иначе я сдам его полиции, и его приговорят к двум тысячам лет тюрьмы с минимальным сроком отсидки сто лет.

– Ты знаешь об убиквитине? – волнуется он, будто я всему миру разболтал страшную тайну.

– Вот доказательство того, что он действует, – говорю я, показывая свой плоский живот. – Но это ничего не стоит, поэтому вы о нем и не рассказываете. А вместо этого дерете деньги за лечение, которое убивает пациентов!

– Доля успешных случаев составляет девяносто три процента! – рявкает он.

– Семь процентов умирают толстыми. А остальные умирают после того, как похудеют.

– Ты просто чудовище! – вопит он.

В страхе, который я у него вызываю, есть что-то похожее на уважение, поэтому я не обижаюсь. И, приосанившись, расправляю плечи.

– Точно, настоящий монстр. И в твоих интересах об этом не забывать, шарлатан. Зови сюда мою мать!

Постучав по переговорному устройству и не спуская с меня глаз, он командует секретарше:

– Попросите госпожу Дримм!

Спустя двадцать секунд входит моя мать. Она страшно любезна, но обеспокоена. При взгляде на меня ее улыбка застывает. Я задираю свитер – пусть убедится, что это не галлюцинация.

– Но доктор, – бормочет она, – это же настоящее чудо…

– Да, просто гениально, – говорю я без ложной скромности. Между тем загорелый доктор сидит за своим стеклянным столом в совершенно разобранном состоянии. – К тому же, поскольку лечение новое, оно бесплатное. Но я должен находиться под личным контролем врача, иначе снова наберу вес, и в два раза быстрее. Он тебе всё объяснит.

Потеряв дар речи от изумления, мать садится, повинуясь грубому жесту доктора. Вынужденный меня слушаться, он начинает обрисовывать ей ситуацию. И делает это великолепно: ничего не упускает и так убедителен, что его слова вызывают полное доверие. Я в восторге. Мой медведь – настоящий мастер шантажа, а шантаж – всё-таки самая практичная вещь в мире.

Правда, с недавних пор профессор Пиктон стал очень молчаливым. Я вспоминаю, как он сказал мне сегодня утром: «Ты прогрессируешь, Томас. Твоя голова работает всё лучше… Скоро я стану тебе не нужен». Эхо этих слов наполняет меня гордостью, которая сменяется ностальгией. Мне вдруг становится нехорошо при мысли о том, чем я сейчас занимаюсь, – я не узнаю себя. Взросление произошло так же стремительно, как и потеря веса. Вот только душа за ним не поспевает. Мне ужасно хочется снова стать ребенком, чья роль предельно проста: слушать рассказы отца об исчезнувших цивилизациях… Религиозные войны, политические дебаты, социальные конфликты, права человека… Все эти волшебные сказки, которые так плохо заканчивались, зато вносили в жизнь бурление, дарили надежды и мечты, а не скучный покой, который превращает нас в бесчувственных чурбанов.

Я спохватываюсь и беру себя в руки. Пока доктор Макрози пишет рекомендации согласно полученным указаниям, я наблюдаю за реакцией матери. Для нее тоже всё происходит слишком быстро. Муж в тюрьме, сын за час стал нормальным подростком – больше нет жертв под рукой, нет виноватых, которых можно ругать, чтобы забыть собственные несчастья. Выражение ее лица меняется: от недоверчивой улыбки – ко вполне объяснимой тревоге. Пережить чудо так же трудно, как пережить драму. С ласковой улыбкой я беру мать за руку. Теперь я – опора семьи. От моего теплого взгляда у нее на глаза наворачиваются слезы.

– Еще что-нибудь? – холодно спрашивает диетолог, складывая рецепт в конверт.

Я неспешно киваю, чувствуя себя заправским садистом. Тем хуже для пациентов, которые толпятся в приемной: я решил тянуть консультацию до приезда Бренды. Не обращая внимания на выразительное покашливание матери, я требую выписать предписание на продукты, которые выбираю сам, потом сертификат, дающий право Бренде Логан в целях наблюдения за моим здоровьем возить меня всюду по своему усмотрению и бесплатно пользоваться проездным на такси доктора Макрози.

– Что еще? – говорит он безжизненным голосом.

Моя мать, потрясенная такой самоотверженностью по отношению к пациентам, не может опомниться. Изнемогая от восторга, она объявляет диетолога благодетелем человечества. Я посмеиваюсь. Я так его запугал, что, попроси я дом и личный самолет, он их безропотно впишет в рецепт.

– Это еще не всё, – говорю я матери, – он дарит тебе бесплатную консультацию и омолаживающий курс Омеги‐5.

Я указываю на стену, где висит рекламный плакат.

– Но… неужели бесплатно?

– У него это всегда бесплатно. Для новых клиентов.

Диетолог встает и с каменным лицом указывает моей матери на боковую дверь. Она благодарит его и спешит пройти в процедурный кабинет. Макрози испепеляет меня взглядом, прежде чем последовать за ней.

– Ну как, неплохо я всё устроил? – говорю я медведю, который тихо лежит у меня на коленях внутри скатанной куртки, как сосиска в хот-доге.

– Очень рад, что ты так собой доволен, – говорит он сквозь зубы. – Пока ты занимался грабежом, я размышлял. В то, что Борис умер от травм, я не верю. Его убили, потому что он собирался нам помочь.

– Как?! Но кто?

– Те, кто арестовал твоего отца. Те, кто хотят получить обратно мой чип, чтобы я не мог им помешать.

– «Нокс-Ноктис»?

Он выглядывает из куртки.

– Теперь ты тоже читаешь мои мысли?

– Нет, просто вы вчера об этом говорили.

– Я боюсь одного: они используют дух Бориса против нас. Вот для чего они оставили ему чип. Но в этом есть и преимущество…

Он замолкает и тревожно поводит носом.

– Преимущество?

– Борис приведет нас к ним в обмен на свою дочь.

– Вы уверены?

– Я уверен только в одном: у нас очень мало времени. Осталось всего двадцать четыре часа, чтобы спасти твоего отца и разрушить Аннигиляционный экран.

– Почему только двадцать четыре часа?

– Потому что метеосводка не дает больше.

Я прошу объяснить.

– Разве ты не слышал прогноз погоды, когда ехал с матерью в машине? Шторм завтра утихнет, и поиски по всему Лудиленду возобновятся. Найдут мое тело, извлекут чип… Я умру окончательно, и ты останешься один.

Мое сердце сжимается, рука сама опускается на голову медведя и гладит его.

– Приятно, – бормочет он неожиданно кротким голосом.

Мои пальцы замирают. Впервые я чувствую, что он размяк.

– Я уже свыкся с этой чертовой плюшевой игрушкой, – говорит он еле слышно. – Не надо… Я больше не хочу умирать, Томас. Не хочу покидать это уютное место… Однако я должен следовать Закону эволюции…

Я снова глажу его по голове. Он раздраженно отталкивает мою руку и принимает независимый вид.

– Нельзя всё пускать на самотек! Как только Бренда приедет, отправляйся с ней в банк!

– В какой банк?

– Инвестиционный интернет-банк Объединенных Штатов, площадь Леонарда Пиктона. Нечего смеяться! Это отделение на другом конце города выбрала моя жена. Называть шоферу такси мое имя в качестве адреса – это последнее удовольствие, которое у нее осталось.

И он прибавляет решительно:

– В моей ячейке вы найдете всё необходимое, чтобы освободить твоего отца и решить наши проблемы.

Мучительное ощущение надежды пополам c недоверием снова охватывает меня. Я пытаюсь расспросить его, но он отвечает, что больше не может разговаривать. Ему надо экономить силы, чтобы восполнить энергию для предстоящих действий.

Я снова заворачиваю его в куртку и несколько минут размышляю о последних событиях. Потом Макрози и моя мать выходят из кабинета. Она выглядит мрачной, а он – наоборот, уверенным. От страха, что он рассказал ей о шантаже, у меня холодеет в желудке. Но нет. Доктор озабоченно объясняет мне, что моя мать сильно переживает из-за моих безрассудных выходок. Это привело к серьезному нарушению обмена веществ, и лучшей антивозрастной терапией для нее будет мое разумное поведение, поскольку я уже почти подросток.

Я смотрю на него с вызовом и выдерживаю его взгляд. Если он надеется, что чувство вины сделает меня ручным, то сильно заблуждается.

Дверь отделения снова открывается, и на пороге возникает Бренда. Я встаю, обалдев от восторга. На ней классный строгий костюм – пиджак и юбка, на лице – парадный макияж, в ушах – серьги, а волосы уложены в пучок, как у матери семейства. Вот только кроссовки ни к селу ни к городу. Она, видно, привыкла быть топ-моделью одной части тела: когда ее ноги снимают для рекламного ролика, обо всем, что не попадает в камеру, она забывает. А сейчас наоборот.

– Я доктор Логан, приятно познакомиться.

Она пожимает руку матери, потом диетолога, потом мою, улыбаясь мне светски и одновременно доверительно.

– Значит, ты мой новый пациент? – продолжает она, и я вижу ее слегка остекленевший взгляд. – Я твой персональный диетолог, можешь называть меня Брендой.

– А я – Томас. Здравствуйте, Бренда. Очень рад.

Мы великолепно исполняем дуэт Умников. Я продолжаю наблюдать за матерью. Она явно не узнает соседку из дома напротив. Мать так ненавидит нищий пригород, в котором нам приходится жить, что в упор не замечает ни окрестностей, ни людей.

– Поцелуемся по случаю знакомства? – предлагает Бренда.

Я не возражаю. Она пользуется моментом, чтобы шепнуть:

– Твоя липосакция – просто блеск. Но ты мне нравился больше, когда не был таким красавчиком.

Она отстраняется, просит извинения за следы от помады и размазывает их по моим щекам, наводя румянец. Я не сопротивляюсь, воодушевленный и раздосадованный одновременно. Как может взбудоражить одна-единственная фраза! «Ты мне нравился больше, когда не был таким красавчиком». Ладно, буду считать это комплиментом: она не только называет меня красивым, но и признает, что я нравился ей и раньше.

– Вы знаете, как найти общий язык с подростком, – с горечью замечает мать. – Обычно он не идет на контакт.

– Увожу его, чтобы пройтись по магазинам, – отвечает Бренда согласно моей инструкции по телефону. – Это хороший способ как следует познакомиться. К тому же выбор одежды очень важен для формирования нового отношения к телу, если мы хотим, чтобы его вес стабилизировался.

Диетолог поднимает бровь. Мой холодный взгляд напоминает ему, что в его интересах не вякать. И он затыкается.

– Но… а как же коллеж? – беспокоится моя мать.

– Всё под контролем, – успокаивает Бренда. – Когда он научится правильно питаться, он быстро нагонит пропущенное. А пока не стоит его утомлять.

Мать с облегчением кивает, избавленная от необходимости решать, что для меня полезно. Теперь она может заняться другими вещами. Более важными.

– Я буду в своем кабинете в казино, если вдруг понадоблюсь, – говорит она, протягивая свою визитную карточку Бренде. – Томас, я позвоню, когда твой отец вернется. Будь умницей. И не трать много.

– Не беспокойся, мама, это включено в стоимость курса, – говорю я, обернувшись к доктору Макрози.

Пожелав удачного дня, диетолог с воодушевлением распахивает перед нами дверь.

Пока секретарша показывает матери, как заполнить бланк на бесплатные процедуры, мы с Брендой сбегаем по мраморной лестнице. Немного смущенный тем, как раскованно и непринужденно она играет свою роль, я спрашиваю, всё ли в порядке.

– Абсолютно.

– А как там кенгуру?

– Супер.

На улице нас ожидает роскошное такси «Подсолнух» с двухлитровым двигателем.

– Как я выгляжу в прикиде Флегматика? – продолжает она так же непосредственно, садясь и захлопывая за собой дверцу.

– Подожди, сейчас спросим у Женатика.

Подыгрывая, я отвечаю ей в тон. Потом достаю медведя из куртки и говорю:

– Как вам Бренда, профессор?

Он не отвечает. Удивленный, я встряхиваю его, щиплю, тяну за распоротые губы, но они остаются безжизненными и дряблыми.

– Что происходит? – хлопая ресницами, спрашивает Бренда светским тоном, очень подходящим к ее костюму. – Он взял отпуск?

Я не отвечаю, по-прежнему держа в руках безжизненный плюш. Я совершенно убит. Всё ясно: они обнаружили тело Пиктона и, достав чип, забрали его душу.

 

31

– Куда ехать? – спрашивает водитель такси.

Я медленно опускаю на колени свою старую плюшевую игрушку. Шофер, рассчитывая на чаевые, очень любезен. У меня сжимается горло, и я с трудом отвечаю:

– Площадь Леонарда Пиктона.

Двухлитровый «Подсолнух» беззвучно трогается с места.

– Его именем назвали площадь еще при жизни? Класс! – восхищается Бренда. – Зачем нам туда?

– Он так сказал…

– Правда? Я не заметила. Теперь он говорит, не раскрывая рта?

Соблюдая предосторожность, я шепчу ей, что Пиктон давно молчит.

– Это хорошо или плохо?

– Он хотел, чтобы мы поехали в банк и открыли его ячейку.

– Ах, черт! – вырывается у нее. – Дай-ка его мне.

Она забирает у меня медведя и пытается сделать ему искусственное дыхание.

– Ну, давай, очнись!.. Нельзя же так…

Глядя в зеркало заднего вида, водитель говорит сочувственным тоном:

– Эти плюшевые мишки часто ломаются. Слишком уж они напичканы всякой электроникой, а она легко выходит из строя. В конце концов, если у тебя есть ребенок, считай, уже повезло. Мы с женой так и остались одни с игрушками, которые покупали заранее.

Бренда ничего не отвечает. Похоже, ей неловко оттого, что меня приняли за ее сына. Мне, в общем-то, тоже. Хотя всё это совершенно неважно. Если полицейские нашли тело Пиктона, то они сразу установят связь между местом, где его обнаружили, и тем, что рядом находится казино, в котором работает моя мать. Все мои старания, чтобы это выглядело как самоубийство, теперь обернутся против меня. Сначала я позвонил в Службу пропавших без вести, а потом сказал полиции, что обознался, приняв за него другого человека. Скоро выяснится, что его убил чей-то воздушный змей, как раз в тот день, когда мой потерялся. Похоже, я окончательно спалился.

Я вздрагиваю. На лбу у медведя появляются складки. Бренда тоже это видит и с силой сжимает мне пальцы. Видно, тоже обрадовалась.

– Он нас игнорировал? – спрашивает она вполголоса.

– Нет, ему надо было перезагрузиться.

Покрутившись среди подготовленных к сносу домов с замурованными окнами и дверями, такси останавливается на маленькой невзрачной площади. Палатки бомжей окружают статую Пиктона, на которой развешено белье.

– Подождите нас, пожалуйста, – говорю я водителю.

Я выхожу и открываю дверцу со стороны Бренды. В пути она задремала и теперь выходит из такси, растерянно озираясь. Но потом вспоминает о цели нашей поездки, и ее лицо проясняется. Мы переходим на другую сторону площади.

Инвестиционный интернет-банк Объединенных Штатов зажат между колбасной лавкой, торгующей натуральными продуктами, и агентством недвижимости. Это приземистый бетонный куб, внутри которого всё полностью автоматизировано. Во время последнего банковского кризиса правительство упразднило весь персонал, и теперь каждый управляет своими счетами из дома. В депозитарий может войти только клиент банка, чип которого при входе сканируется. Но на случай поломки сканера есть, как и раньше, терминал, куда надо ввести код доступа.

– Y213В12 24, – диктует медведь.

Раздвижная дверь отъезжает в сторону со словами «Здравствуйте, господин Пиктон». Профессор показывает нам дорогу в комнату-сейф, где уже другой код открывает бронированное помещение. Мы оказываемся в большом зале со стальными стенами. В воздухе почему-то пахнет фиалками. Ячейка под номером 1432 находится слишком высоко для меня, поэтому я повторяю Бренде цифры под диктовку профессора, а она набирает их на кодовом замке. Дверца с щелчком приоткрывается. На полке лежит транзактор – устройство для перевода денег на текущий счет своего чипа, хозяйственная сумка из биополимера с документами и футляр из красной кожи, который Бренда тут же открывает.

– Ах! – восклицает она, увидев то, что находится внутри.

– Подарок на восьмидесятилетие моей жене, – вздыхает медведь. – Оно будет через месяц. Я хотел сделать ей настоящий сюрприз, поэтому тайком велел вставить в этот фамильный браслет восемь бриллиантов. Мне пришлось расстаться со своей страховкой, но так хотелось ее обрадовать! Разумеется, теперь, когда я умер…

Он разочарованно разводит лапами.

– Я всегда думал, что с этими ее метастазами она умрет раньше меня… И хотел устроить ей незабываемый праздник. Чтобы по крайней мере сохранить о ней хорошие воспоминания. Грандиозный праздник для нас двоих, на который у меня раньше не находилось времени, потому что я всю жизнь отдал работе…

С минуту он молчит, погрузившись в воспоминания, потом продолжает:

– Я отложил на время транзактор, чтобы сконструировать протонную пушку. Скажи доктору Логан, чтобы она перевела деньги на свой счет.

– Все?

– Все.

Я передаю Бренде приятную новость. Не поблагодарив, словно речь идет о сущих пустяках, она приставляет электрод к голове – туда, где находится чип, – и включает транзактор, чтобы запустить процедуру перечисления со счета на счет. С некоторым сомнением я спрашиваю профессора: не хочет ли он, чтобы мы использовали его деньги для освобождения моего отца? Ведь подкуп – довольно опасная вещь: очень часто коррупционеры берут взятку и не выполняют обещанного.

На мониторе мелькают цифры, потом раздается короткий сигнал, и всё останавливается.

– Восемьсот лудоров! – восклицает Бренда, не веря своим глазам.

– Не может быть! – вскакивает медведь. – Там было четыре тысячи!

– На мне висел долг три тысячи двести, – объясняет она. – Впервые за последние три года я в плюсе! Спасибо, Лео!

Она целует его в нос. Никак не реагируя на это, медведь поворачивается ко мне и сухо предлагает ознакомиться с документами, лежащими в ячейке. Я вытряхиваю содержимое хозяйственной сумки на один из маленьких металлических столиков, расставленных по залу. Мы садимся за стол, и я предлагаю Бренде просмотреть вместо меня страницы с вычислениями и научными заключениями. Учитывая уровень моих знаний, будет лучше, если она разберется во всем сама.

– Это ужасно, – тихо произносит она через минуту.

– О чем тут написано?

Она отрывает взгляд от страницы и растерянно спрашивает:

– Чего конкретно он ждет от тебя, Томас?

Медведь по-прежнему молчит, сидя на столе между нами. Я отвечаю за него, как запомнил:

– Он хочет, чтобы мы пошли завтра на конгресс в Зюйдвиль и убедили его коллег создать протонную пушку. Эта штука должна разрушить Аннигиляционный экран.

– Но послушай, если они его разрушат…

Бренда внезапно замолкает и с тревогой снова хватается за бумаги. Минуты проходят под тихое гудение кондиционеров. Прищелкнув языком, она резко захлопывает папку и встает.

– Это какое-то безумие! До сегодняшнего утра я думала, что загробного мира не существует, а теперь я должна помогать спасать мертвых?

Я уточняю:

– В основном детей… Таких, как дочь Вигора.

– Подожди, я расскажу, как поняла. Ты знаешь, что доказывают расчеты из области квантовой механики и волновой физики, которые я сейчас прочла? Что кроме чипов, используемых повторно после смерти, у всех есть душа, сохраняющая наши воспоминания и переживания, а из-за Аннигиляционного экрана она остается запертой на Земле.

– Он мне так и говорил в общих чертах.

– Этот Экран служит не для того, чтобы защищать нас от ракет, посланных враждебными государствами, которых уже не существует, а для того, чтобы помешать мертвым достичь Рая…

– Точно.

– …поскольку, как утверждает твой Пиктон, источник возобновляемой энергии на самом деле не тот, о котором нам говорят. Наши чипы получают энергию вовсе не от умственной деятельности и выигрышей в казино, а от страданий, ярости, вибрации сопротивления, которые посылают в материальный мир запертые на земле души.

– Этого он мне не объяснял…

– Человеческое страдание в качестве источника энергии… Чудовищно! Что касается научного обоснования, то его выводы вполне согласуются с тем, что нам читали в институте о преобразовании и измерении психических волн, и здесь мне нечего возразить. Всё это очень правдоподобно! Чудовищно, но правдоподобно!

– Значит, он прав?

– Я этого не сказала! Можно всё верно посчитать, а думать неправильно. Хорошо рассуждать и плохо поступать. Я вижу только одну вещь, связанную с тобой. Еще при жизни Пиктон решил уничтожить свое изобретение, чтобы освободить души, находящиеся в плену механизмов, которые используют повторно наши чипы. И теперь он хочет, чтобы ты принял эстафету. Чтобы ты разрушил Аннигиляционный экран, даже с риском для жизни.

– Это так.

– А с какой стати ты должен рисковать ради него? – резко бросает она. – Он ведь тебе даже не родственник!

Меня охватывает отчаяние.

– Ладно, – вздыхает медведь. – Расскажи ей.

Задыхаясь от волнения, я открываю Бренде всю правду. О воздушном змее, встрече на пляже с Лео Пиктоном, о порыве ветра, моем невольном преступлении и попытках инсценировать самоубийство. Она слушает, остолбенев, с выражением изумления и уважения на лице. Я думал, она будет ругаться или жалеть меня, но такого не ожидал.

– Он тебя подверг эмоциональному шантажу, так? Он ставит тебя перед выбором: мучиться угрызениями совести или повиноваться. Как же всё-таки отвратительны эти мужики…

– Не собираюсь оправдывать Пиктона, но у него никого нет, кроме меня.

Она приходит в негодование:

– Но ты же еще ребенок, Томас!

Я выпячиваю грудь и гордо заявляю:

– Я уже достаточно взрослый и могу сам решать, что мне делать, а чего не делать!

Я замолкаю, видя, каким отчужденным становится ее взгляд. Судя по тому, сколько ей пришлось вытерпеть от мужчин, не стоит слишком увлекаться ролью мачо. Я добавляю более мягко:

– Но без тебя мне не обойтись, Бренда.

Она смотрит на медведя, и в ее глазах загорается какая-то мысль.

– А почему бы не заключить с ним сделку?

– То есть?

– Ты у полиции под подозрением. Они арестовали твоего отца, чтобы выбить из него признания или чтобы давить на тебя. Это очевидно. А значит, им известны намерения Пиктона. Они знают, что он умер и ты прячешь его в своем медведе. Что для тебя важнее: стать террористом, исполнив последнее желание плюшевой игрушки, или добиться освобождения отца? Им нужен Пиктон – так отдай его.

Медведь неожиданно спрыгивает со стола и на своих неуклюжих лапах пытается убежать. Бренда хватает его за шкирку. Он беспомощно брыкается в воздухе.

– Томас, скажи ей, чтобы она меня отпустила!

– Ничего не выйдет, Бренда! Я уже пробовал вернуть его жене! Он сразу замолкает, перестает двигаться и прикидывается обычной игрушкой. Никто нам не поверит!

Пиктон поворачивает голову ко мне и неожиданно объявляет совершенно спокойно и с достоинством:

– Это совсем другое дело, мой мальчик! Не беспокойся: если надо спасти твоего отца, я заговорю только под пыткой.

Я с изумлением смотрю на медведя. Он больше не брыкается, зажатый в пальцах Бренды. Чувствуя перемену в настроении профессора, она усаживает его на стол.

– Твоя соседка права, Томас: я должен пожертвовать собой, это единственный выход.

Из вежливости я не соглашаюсь. Он отмахивается лапой от моих возражений и продолжает:

– Мы заключим соглашение. Если завтра вы поедете на конгресс в Зюйдвиль, покажете мои работы коллегам и убедите их в необходимости уничтожить Аннигиляционный экран, я соглашусь сдаться властям в обмен на твоего отца.

Я не ожидал такого и вопросительно смотрю на Бренду.

– Что он сказал?

Я передаю ей предложение Лео. Ее лицо выражает крайнее замешательство.

– Ты уверен, что ему можно доверять?

Я мысленно подвожу итог двум дням, проведенным с медведем-призраком. И серьезно отвечаю: да. Бренда возражает:

– Но если Экран будет уничтожен, что изменится? Думаешь, этому вонючему государству придет конец? Думаешь, этого достаточно, чтобы смести правительство, устроить революцию и вернуться на тридцать лет назад, когда мы жили в свободном мире без чипов? Для этого надо менять жизнь, Томас, а не заниматься мертвыми!

– Но это только начало…

Она тихонько гладит меня по голове. И говорит уже мягче:

– Мне-то нечего терять. Но ты рискуешь своим будущим.

Не сдержавшись, я выпаливаю:

– До знакомства с тобой у меня вообще не было будущего. А теперь вдвоем мы можем перевернуть мир!

Бренда смотрит на меня растроганно, но в то же время недоверчиво. Да, иллюзии – явно не ее стихия.

– Ладно, – вздыхает она наконец. – По крайней мере, попытаемся хоть что-нибудь сделать.

Девушка протягивает мне медведя, которого я укладываю в хозяйственную сумку между его собственными документами. Она ставит пустой транзактор на металлическую полку и нерешительно смотрит на бриллиантовый браслет. Пожав плечами, присоединяет шкатулку к нашим трофеям, закрывает дверцу, и мы выходим из хранилища.

 

32

Такси на месте нет. Бренда находит его в трехстах метрах, припаркованное на углу улицы во втором ряду. Наверное, полиция велела водителю отъехать, чтобы не мешать движению. Пока мы идем к машине, я обдумываю предложение медведя. Конечно, идея обменять профессора на моего отца очень соблазнительна. Допустим, для спасения мира действительно необходимо уничтожить Аннигиляционный экран, но как я смогу убедить в этом коллег Пиктона, если его не будет рядом, чтобы мне подсказывать?

Внезапно я получаю сильный удар в спину и тут же слышу крик Бренды. Я падаю на тротуар, но сразу вскакиваю и вижу двух удирающих субъектов: более рослый прижимает к себе нашу хозяйственную сумку. Бренда бросается за ними. Я хочу рвануть следом, но меня останавливает резкая боль в ступне. Наверное, вывихнул лодыжку. И теперь, сидя на тротуаре, смотрю, как Бренда с невероятной скоростью мчится за ворами. На углу бульвара она настигает одного из них и так резко дергает за руку, что он летит в канаву, роняя сумку. Его сообщник набрасывается на Бренду сзади и пытается сломать ей шейные позвонки.

Вылетевший из сумки Пиктон пробирается на четвереньках у них под ногами. Стиснув зубы от боли, я подхожу ближе и вижу, как медведь своими неуклюжими пальцами пытается развязать шнурки на ботинках грабителя. Второй субъект в это время встает и выхватывает из кармана складной нож.

В ужасе я зову на помощь полицейского, стоящего напротив. Тот отрицательно качает головой, показывая на свои желтые нашивки: его обязанность – следить за уличным движением, а не встревать в потасовки. Увидев лезвие, направленное ей в живот, Бренда шарахается назад, толкая бандита, который душит ее сзади. Тот наступает на свои шнурки, теряет равновесие, но всё-таки удерживается на ногах. Однако Бренда, воспользовавшись моментом, выворачивается у него из рук. Как раз в эту секунду второй налетчик наносит резкий удар ножом. Но там, где только что стояла девушка, теперь грузное тело его сообщника. Злодей, вскрикнув от изумления, сползает на землю. Второй поспешно удирает.

– Достали уже! – сквозь зубы говорит Бренда.

Подняв с тротуара медведя и небрежно кинув его в сумку, она быстро тащит меня к такси.

Обернувшись, я вижу, что полицейский говорит по мобильному телефону. Наверняка звонит в Службу контроля за чипами. Что же, теперь это действительно его забота – ведь труп мешает движению пешеходов. Хотя тротуары безлюдны. Редкие прохожие, увидев нападение, поворачивают, чтобы не попасть в свидетели. Безопасный мир – это когда никто не осмеливается заявлять в полицию и таким образом сильно улучшается статистика преступлений.

– С тобой всё в порядке? – спрашивает Бренда, видя, что я растираю лодыжку.

Я киваю, боль постепенно проходит.

– А как ты, Бренда?

– Бывало и хуже.

Водитель складывает газету, снимает наушники, из которых доносится вышедший из моды технорэп, и спрашивает, куда мы едем теперь. Бренда называет свой адрес. Потом, искоса глянув на меня, произносит:

– Не знаю, храбрый ты или заторможенный, но удар держишь хорошо.

Мне хочется ответить что-нибудь мужественное, но она продолжает:

– Им был нужен браслет или медведь?

От ее вопроса меня бросает в дрожь. Неужели эти типы были из тайной полиции?!

– Я не успел сосредоточиться на их мыслях, только на их шнурках, – отвечает Пиктон. – Это могли быть и простые налетчики, которые подкараулили нас у выхода из банка. Но если у тебя есть сомнения и ты хочешь обменять меня на своего отца, в твоих интересах сделать это как можно быстрее.

– У меня странное чувство, – говорит Бренда.

У меня тоже. Я всё больше ощущаю, что Пиктон хитрит. Во всяком случае, у него есть какая-то задняя мысль. Его желание броситься прямо в волчье логово похоже на одержимость, и я спрашиваю себя: действительно ли это проявление альтруизма по отношению к моему отцу?

– Именно так! – настаивает медведь, прочитав мои мысли.

И добавляет, что, если у меня есть план лучше, он примет и его.

– Кажется, есть.

– Что есть? – переспрашивает Бренда.

Я молчу. Медведь тоже замолкает, чтобы изучить идею прямо у меня в голове.

– Это может сработать, – соглашается он.

Мы поднимаемся к Бренде, вынимаем ее кенгуру из морозилки и разогреваем в микроволновке. Потом я приступаю к допросу. Безрезультатно. То ли Борис Вигор не хочет говорить, то ли не может. Или у него случился тепловой удар.

– Наоборот, – возражает Пиктон. – В микроволновке клетки меняют полярность сто миллиардов раз в секунду: это должно было подстегнуть обменные процессы между фотонами его сознания и молекулами кенгуру. Нет, проблема в другом.

Пока Бренда варит себе кофе, профессор продолжает размышлять вслух:

– После смерти этот недоумок невольно оказался здесь, потому что твоя соседка рисовала его дочь. Вигор материализовался в игрушке, как я. Он и при жизни только и умел, что воровать у меня идеи. Но результат получился плачевным: он может выговорить только одно слово и не способен двигаться. Значит, ему нужно вселиться во что-то, имеющее с ним более тесную связь.

– Но какое отношение вы имели к моему медведю? Почему у вас так хорошо с ним сладилось?

– Потому что он уже опустел. Эта старая игрушка просто собирала пыль. Ты больше ничего к нему не испытывал, он был свободен. А кенгуру весь пропитан привязанностью Бренды, ее чувством обделенности и одиночества, детскими мечтами. Этот Волшебный принц, заключенный в махровом мешке, слишком нагружен эмоционально, он неподходящее место для негативных вибраций Вигора. Министра надо переселить.

– Куда?

– В твою куклу, изображающую Бориса Вигора. В этот кошмар из латекса, с которым никто никогда не устанавливал эмоциональной связи. Ему будет легче наладить контакт между своими переживаниями и телесным образом.

– И как его переселить?

– Потом объясню.

Я предлагаю Бренде пойти ко мне, но она отказывается. Ей не по себе. Может, из-за того, что мы терзаем друга ее детства, запихивая то в морозилку, то в микроволновку… Она ворчит:

– Еще утро не кончилось, а я уже выдохлась. Старею.

Бренда глотает горсть таблеток и косо смотрит на меня.

– Пора мне перестать психовать из-за твоих приключений, Томас. Честно говоря, ты просто всё выдумал. А я поверила, и в результате у меня начались глюки. Бесит, что со мной вообще не считаются!

Я тяжело вздыхаю. Как это утомительно – всё время возвращаться к пройденному. Бодрящий эффект виски закончился, теперь дают о себе знать неприятные последствия. А может, это реакция на нападение? Вдруг оно разбудило в ней какие-то жуткие воспоминания?

Не скрывая разочарования, я говорю:

– Прости, Бренда. Буду выпутываться сам. Одолжишь мне кенгуру? Я освобожу его от всего постороннего, принесу обратно и оставлю на коврике перед дверью. Счастливо!

Она смотрит, как я укладываю Вигора и Пиктона в хозяйственную сумку между бумагами. Ее взгляд падает на футляр с бриллиантовым браслетом. Наши глаза встречаются. С безразличным видом я вынимаю шкатулку и кладу на край раковины со словами:

– Компенсация за беспокойство.

А потом выхожу из квартиры и закрываю за собой дверь.

 

33

Вставляя ключ в замочную скважину, я слышу шаги за спиной. Даже не оборачиваясь, я знаю, кто это. Футляр с бриллиантовым браслетом шлепается в хозяйственную сумку между медведем и кенгуру. И рука Бренды тяжело опускается на мое плечо. С обреченным видом она бормочет сквозь зубы:

– Ты у меня уже в печенках сидишь!

Ничего более лестного я в жизни не слышал.

– Знаешь, почему я помогаю тебе, Томас? Потому что в моей жизни нет никого и ничего интересного, вот и всё. Так что не воображай о себе слишком много.

Я киваю. И говорю, что если бы мог обратиться к кому-нибудь еще, то ни о чем бы ее не просил.

Потом открываю дверь и предупреждаю:

– Сними обувь, иначе мать закатит скандал.

Она скидывает кроссовки, интересуется, можно ли остаться в носках или необходимо надеть мусорные пакеты. Я воспринимаю ее ехидство как знак, что мы стали сообщниками. Бренда усаживается на диван, где спал отец. На подушке еще осталась вмятина от его головы. Тоска сжимает мне сердце. И я поскорее выхожу из гостиной.

Ступеньки, по которым я поднимаюсь наверх, нещадно скрипят, и можно всхлипывать, не опасаясь быть услышанным. У себя в комнате я хватаю кукольного Бориса Вигора, сидящего на полке, и как можно быстрее спускаюсь к Бренде.

И вот я уже удрученно смотрю на четырех персонажей, сидящих рядком на папином диване. Женщина моей мечты, которая сначала напивается, а потом глотает таблетки от похмелья. Медведь моего детства, оккупированный скандалистом-ученым. Махровый кенгуру с застрявшим в нем покойником-министром. И латексный супермен с бодрой улыбкой… Огромная усталость наваливается на меня, хочется на всё махнуть рукой.

– Только вот не надо сейчас переживать кризис переходного возраста, – ворчит Пиктон. – Потом у тебя будет на это куча времени. Давай, за работу.

– А как это делается?

– Так же, как вчера, когда ты мобилизовал свои белки´ и атаковал жир. Никакой разницы. Доверься интуиции. Вообрази, что это ты сам, и постарайся представить картинку.

Я тяжело вздыхаю и стараюсь настроиться на кенгуру Бренды, мысленно войти в нутро махровой сумки. Собираю воедино все свои воспоминания о Борисе. Представляю, как они вихрем кружатся в молекулах Брендона, словно снежинки в стеклянном шаре. А потом делаю усилие, чтобы эти образы слепились в один. И наконец крепко зажмуриваю глаза – будто смыкаю челюсти экскаватора. И, мысленно вырвав шарик из кенгуру, вкладываю его внутрь фигурки из латекса. Расслабив веки, я приказываю воспоминаниям, заключенным в шарике, вновь рассыпаться и перемешаться с молекулами резины.

– Томас, ты в порядке?

Я лежу на полу. Бренда, наклонившись, встревоженно трясет меня за плечи. Я встаю.

– Превосходно, – говорит медведь.

– Ай… рис, – бормочет маленькая копия Вигора.

– Я его слышу! – вскрикивает Бренда. – Это его голос, это он!

Я оборачиваюсь. Она нервно грызет ногти, а ее глаза выражают одновременно испуг и облегчение. Я протягиваю ей кенгуру:

– Можешь забрать его, он теперь такой же, как раньше. Перемещение закончено.

Она изумленно смотрит, как Пиктон делает Вигору гимнастику. Медведь сгибает и разгибает куклу, чтобы помочь министру включиться в резиновую структуру. При этом он всё время повторяет:

– От чего ты умер, Борис?

– Сердце… – с трудом выговаривают резиновые губы, застывшие в победной улыбке.

– Тебя не убили?

– Н‐нет.

– А где твой чип?

– А т-твой? – медленно произносит бывший министр, словно каждый звук стоит ему нечеловеческих усилий. – Где… он?

– Тебе дали задание, да? Перед тем как тебя… как ты умер? Я был прав, – заключает медведь. – За всем этим стоит Оливье Нокс. Живые потеряли надо мной контроль и поэтому послали мертвого, чтобы заставить меня говорить. Вот почему они не сняли с него чип.

– Где… моя дочь? – невнятно произносит кукла.

Я бросаю в ответ:

– А где мой отец?

Нарисованное лицо с идиотской улыбкой остается неподвижным.

– Отвечай, если хочешь увидеть девочку, – командует Пиктон.

– Я… не… предатель, – произносит уменьшенная копия Вигора.

Оттолкнувшись от пола задними лапами, медведь прыгает на низенький столик, включает телевизор и трижды нажимает на пульте цифру «6».

Вместо изображения на экране появляется рябь.

– Папа! – зовет тихий голос, еле слышный сквозь треск помех.

Белая как бумага, Бренда хватает меня за руку. Это потрясающе – ощущать с ней единство, переживать одно и то же чувство. От того, что ее пальцы сжимают мои, я на секунду забываю обо всех опасностях и проблемах…

– Айрис! – кричит резиновый министр. – Иди ко мне!

– Не могу… – раздается стон, еле слышный сквозь помехи. – Забери меня отсюда! Спаси!

Игрушечный Вигор пытается встать, но всё время падает.

– Помоги мне попасть в телевизор, Пиктон! – умоляет он.

– Это невозможно, – отвечает профессор. – И бесполезно. Вы общались бы не больше, чем два комка в пюре. Нет, вы сможете обрести друг друга только в высшем, духовном мире. И только если ты поможешь уничтожить Аннигиляционный экран, который удерживает вас на Земле… Нокс обманул тебя, чтобы отправить в потусторонний мир. Живой или мертвый, ты ничем не можешь помочь своей дочери. Если только не перейдешь на мою сторону. Он отправил тебя ко мне как шпиона. Так стань двойным агентом!

– Но что я тогда ему скажу… про твой труп? Где он?

Медведь вопросительно смотрит на меня пластмассовыми глазками.

– Его съела акула! – кричу я. – Ее поймали, порубили на куски, зажарили, расфасовали по банкам… Пока они будут вскрывать по всей стране консервы с акульим мясом, мы выиграем несколько дней…

Воодушевленный своей идеей, я добавляю, что сейчас же отнесу Бориса в министерство, и он передаст эту информацию в обмен на освобождение моего отца.

Две игрушки молча ведут переговоры.

– Ты и вправду чокнутый, – задумчиво произносит Бренда.

Я благодарю ее за комплимент и достаю мобильник, чтобы вызвать такси.

И тут раздается звонок в дверь. Бренда сразу настораживается, готовая спрятать наших призраков под диван. Снова звонят. Я выглядываю в щелку между занавесками. Это Дженнифер, моя приятельница из коллежа. Она знает, что утром я был на приеме у доктора Макрози, и пришла за новостями.

– Избавься от нее, – шепчет Бренда, – тебе надо торопиться в министерство.

Медведь продолжает спорить с Борисом:

– Как раз наоборот! Захватим их врасплох, ты и я. Твоя фамилия откроет нам все двери.

– Я беру с собой только Бренду и Бориса, – перебиваю я. – Вы, профессор, спрячетесь здесь.

– Нет-нет! Нельзя упускать такой шанс! На крыше Министерства энергоресурсов установлена передающая линза. Достаточно направить пучок протонов в антипротоны, выведенные на орбиту, и весь Экран сразу будет нейтрализован цепной реакцией!

– Ау, профессор! Они вас тут же узнают и схватят!

– Вигор сказал им, что я нахожусь в плюшевом медведе, а не в махровом кенгуру! Тебе всего-то надо переместить меня внутрь Брендона. Повторим старый трюк: подсунем им троянского коня.

Бренда спрашивает меня, что он сказал. Я повторяю как можно точнее. И поясняю, что троянский конь упоминался в легенде одной исчезнувшей цивилизации, которую мне рассказывал отец. Хитроумные воины спрятались внутри огромного деревянного коня на колесах, чтобы незаметно проникнуть во вражеский город.

Бренда вдруг испытующе смотрит на меня:

– Томас… а ты уверен, что с тобой говорит именно профессор Пиктон?

Я хмурюсь. Что она хочет сказать? Дженнифер теряет терпение, звонок звонит не переставая. Наверное, она видела, как я выглядывал из-за штор, и думает, что я не хочу ее пускать. Я приоткрываю окно и кричу:

– Уже иду, подожди минуту!

Потом оборачиваюсь к Бренде и спрашиваю: что на нее опять нашло? Снова сомнения, что призрак может вселиться в игрушку? Она же сама слышит!

– Не спорю, у него шевелятся губы, но слышим мы то, что хотим услышать! В этом всё дело. Я взволнована историей с дочкой Вигора, поэтому всё, что, как мне кажется, я слышу, связано с ней. А тебе не дают покоя мысли об отце, ты увлечен наукой… Отсюда твои слуховые галлюцинации. На самом деле мы не получаем информацию извне, а только транслируем в окружающий мир свои мысли.

– Как она надоела, – раздается из плюша голос физика.

– Жуткая зануда, – отзывается из резины министр.

Я, сдерживая раздражение, напоминаю Бренде, что не смог бы сам выдумать код от банковской ячейки профессора. Она умолкает, сраженная этим доводом.

Я пользуюсь моментом, чтобы сбежать вниз и открыть входную дверь, напустив на себя самый будничный вид.

– Привет, Дженнифер! Молодец, что заглянула, но я сейчас страшно занят. Ты не ходила на занятия?

Она начинает объяснять, что мадемуазель Бротт не явилась на урок… Но, опешив, замолкает и изумленно оглядывает меня с ног до головы. Еще бы: со вчерашнего дня я похудел на десять кило. Глаза бедной девочки наполняются слезами, которые она пытается сдержать, улыбаясь и качая головой. Дженнифер рада за меня, это видно, но теперь она – самая толстая в классе.

– Это дорого?

– Что?

– Лечиться у доктора Макрози. К нему можно попасть на прием? Я буду работать сверхурочно.

Я смотрю на нее с жалостью. Раньше отец Дженнифер был большим человеком – торговал элитными тачками в Лудиленде. Но однажды его застукали курящим около семнадцатилетнего подростка – и тут же уволили. С тех пор он работает простым механиком в гараже рядом с нашим коллежем – это единственное место, куда его взяли. Мать Дженнифер так привыкла жить на широкую ногу, что, не выдержав новых условий, в прошлом году покончила с собой. Я думаю, что именно с этого момента девочка начала толстеть. После уроков она моет машины, чтобы помочь отцу выплачивать штраф. Они должны шесть тысяч лудоров Министерству по защите детства, ведь самоубийство матерей запрещено законом.

– У тебя найдется пара минут, или я мешаю?

Я колеблюсь. Но бедняга выглядит такой одинокой, что я позволяю ей войти. В гостиной она видит Бренду, здоровается и вопросительно смотрит на меня.

– Дженнифер – Бренда. Бренда – Дженнифер.

Дамы кивают друг другу, любезно и недоверчиво.

Взгляд Дженнифер падает на плюшевого медведя, махрового кенгуру и резинового Вигора.

– Вы… вы играли? – удивляется она.

Естественно, я не собираюсь объяснять Дженнифер, что она присутствует при составлении антиправительственного заговора. И ляпаю первое, что приходит в голову: Бренда – антиквар, и я хочу продать ей свои старые игрушки. В ответ Дженнифер произносит:

– А доктор меня примет, если я сошлюсь на тебя?

Вероятно, она думает, что я собираюсь продать свои игрушки, чтобы вернуть родителям часть денег, потраченных на гонорар доктору Макрози. В порыве жалости я признаюсь, что этот шарлатан не имеет никакого отношения к моему новому телу. И быстренько объясняю про убиквитин. Белок, который присутствует в организме каждого из нас. И который надо только разбудить.

– Ты мне его разбудишь? – шепчет она просительно.

В ее голосе столько искренности, печали и доверчивости, что я не могу сказать «нет». Бренда встает и с нарочитой резкостью, за которой прячет доброту, говорит, что выйдет на улицу покурить.

– Самый подходящий момент для диетического курса, – недовольно восклицает медведь. – Выгони уже эту толстуху! Я должен еще столько всего объяснить Борису, чтобы он выглядел убедительно, когда будет отчитываться Ноксу…

Я игнорирую его ворчание. Проблема Дженнифер – не самая срочная, конечно. Ее килограммы могут подождать, а мой отец – нет. Но почему-то я уверен, что должен пройти сначала этот этап. Откуда это ощущение, будто моя жизнь превратилась в видеоигру и я рискую потерять всё, если не пройду по порядку все испытания, которые возникают?

– Закрой глаза, Дженнифер. Я попробую.

 

34

Министерство игры, 12:30

Войдя в диспетчерскую, Лили Ноктис осведомляется у дежурного оператора, как его зовут. Залившись краской, тот вскакивает и лепечет, как на экзамене. Не слушая, она требует связать ее с казино в Лудиленде. Оператор снова садится и выполняет указание, после чего Лили тычет ногтем ему в плечо, веля освободить место.

Не снимая облегающий черный плащ очень строгого покроя с узким разрезом сбоку, бизнес-леди усаживается в крутящееся кресло. Пока диспетчер неотрывно таращится на разрез, она через мониторы разглядывает зал игровых автоматов в казино. Когда в объектив камеры попадают игроки, в правом углу экрана тут же отображается энергия чипа, накопленная каждым из них. Через несколько мгновений Лили Ноктис останавливает свой выбор на красивом сорокалетнем мужчине с чипом в 1500 йотт. Его биография открывается на экране в окне слева. Заместитель начальника по раздельной сортировке мусора в Министерстве искусственного оплодотворения, он в эту минуту теряет всё, что выиграл за последние три часа. Лили облизывает верхнюю губу, а ее пальцы бегают по клавиатуре, выводя на экран характеристики игрового автомата.

В диспетчерской появляется осунувшийся от беспокойства министр игры, которому сообщили о внезапном визите Лили Ноктис. Он тоже весь в черном в связи с траурной церемонией экстракции чипа Бориса Вигора, которая начнется через полчаса.

– Что случилось? – осведомляется министр, заметив в нижней части экрана контактные данные казино, недалеко от которого жил Лео Пиктон. – Есть новости?

– Скоро будут, – отвечает Лили, не удостоив его взглядом.

Она щелкает мышкой на контекстном меню, вводит пароль и отключает функцию случайной выборки.

– Что вы делаете? – с беспокойством спрашивает министр игры.

– Сами видите.

На экране возникает электронная схема игрового автомата. С минуту она изучает ее, нажимает какую-то клавишу, проверяя счетчики ставок и выигрышей. Потом добавляет несколько команд в программу и нажимает кнопку «применить».

Выбранный игрок угрюмо запускает барабан, явно смирившись с тем, что сегодня не его день. Пять красных семерок, мерцая, выстраиваются в ряд, и под праздничную музыку огоньки сигналят о суперджекпоте.

– Но это совершенно незаконно! – возмущается министр. – Мы уже выбрали всю месячную квоту на Неслучайные выигрыши! Они должны оставаться в пределах вероятности, иначе до чего мы дойдем? Такое злоупотребление очень опасно! Разве вы не знаете, что с равновесием платежного баланса шутить нельзя? Мы должны соблюдать закон! Случайность – это не игра!

– Закон – это я, – сухо прерывает Лили Ноктис. – Если хотите сохранить доверие президента, не паникуйте. Впрочем, вы уже отстранены.

– Что, простите?

– Завтра вам будет объявлено назначение в Министерство зеленых насаждений. Поздравляю с повышением. Президент пожелал, чтобы ваше место заняла я.

Министр стискивает зубы, ослабляет узел галстука и кислым тоном желает ей приятных развлечений.

Не успел он отвернуться, как Лили Ноктис уже печатает на другой клавиатуре приказ о срочной командировке Антони Бюрлю, инспектору по контролю за психическим здоровьем выигравших. Пункт назначения: казино в Лудиленде. Она отправляет имейл, улыбаясь краешком рта, а потом просит дежурного оператора принести ей кофе. Молодой человек, польщенный такой честью, бросается из зала. В дверях он оборачивается и озабоченно спрашивает:

– Маленькую чашку с сахаром или большую без сахара?

– На ваш вкус, – отвечает она, сладко улыбаясь.

Он снова заливается краской и исчезает. Лили Ноктис откидывается на спинку кресла и закидывает ногу на ногу. Подняв взгляд к потолку, она старается уловить мое присутствие, прислушивается к моим вибрациям, определяет, где я сейчас нахожусь.

– Эй, Томас! Сегодня ты не такой, как обычно… Ты не спишь, твое сознание сейчас в особом состоянии… в глубоком трансе. Это хорошо. Ты делаешь успехи. Только, пробуя свои силы, к сожалению, не можешь их контролировать…

Подступивший холод парализует мои мысли. Она добавляет:

– Ведь сегодня вечером мы первый раз встретимся с тобой по-настоящему? Очень хорошо. Мне не терпится. У тебя интересный замысел, но его еще нужно довести до ума.

Она непринужденно показывает пальцем на экран, где в это время обалдевшего от счастья игрока усердно обхаживают сотрудники казино.

– Его показатель взлетел до 68 000 йотт, – говорит она, просматривая характеристики чипа. – То, что надо. Решительно, это самый счастливый день его жизни: правительство в полном составе выразит ему свою признательность. Какая честь – обладать чипом, который будет повторно использоваться в качестве чипа самого Бориса Вигора…

Она подходит к экрану и продолжает:

– Итак, от чего он у нас умрет? Пожалуй, от радости – это отличная смерть. Сердце не выдержит шока. Подождем, когда приедет твоя мать. Ее уже предупредили, она будет с минуты на минуту. Ты понимаешь, что происходит? Самый гигантский джекпот в истории казино выпадает на ее смену! Какое волнение для твоей мамочки! Тем более что не пройдет и трех минут, как он даст дуба прямо у ее ног.

Изображение на мониторе кривится. Это у меня от возмущения помутилось в глазах.

– О, отлично! – торжествует она. – Ты сопротивляешься. Сегодня ты хорошо управляешь своими психическими способностями… Значит, хочешь пожалеть этого игрока? И ты прав, по крайней мере, в одном: убивать его нет смысла, потому что вы вернули Бориса. Ведь так? Если этот недоумок переметнулся к вам, мы выкинем его из игры. Он просто лишится чипа. Тем хуже для него. И бедняжки Айрис… Ты вынуждаешь меня помиловать приговоренного, Томас. И тебе известен закон Игры: на место спасенной жертвы должен быть назначен кто-то другой. Ты захотел, чтобы я оставила в живых какого-то никчемного типа, – твое дело. Но в результате рискуешь потерять близкого человека.

Она обреченно вздыхает и выключает монитор.

– Ничего не поделаешь, я запрограммировала, что кто-то умрет в казино, где работает твоя мать, и не могу отменить команду. Боюсь, ты не обрадуешься. И сильно пожалеешь.

Она на минуту замолкает и улыбается, глядя в пустоту.

– Во всяком случае, – продолжает она, – процесс, который ты запустил, уже идет. Благодаря тебе, мой юный красавчик, у человечества осталось всего два дня. Конец света наступит в четверг.

 

35

– Томас! Томас!

Всё исчезает в тумане. Я лежу на диване. Надо мной склонились две женщины и тормошат меня.

– Когда он ел в последний раз? Он слишком худой, у него истощение!

Голос Дженнифер окончательно приводит меня в сознание. Значит, мне удалось мысленно переместиться в ее тело. Я был клеткой, как тысячи других клеток, с которыми сталкивался, ища среди них убиквитин. Я призывал его восстать против жиров, сжечь лишние килограммы, используя чувства, которыми сейчас полна Дженнифер: ревность и досаду от того, что мы перестали быть друзьями по несчастью. Точно так же, как я воспользовался своей болью, когда Бренда вычеркнула меня из своей жизни…

И тут они напали. Антитела, эти «коммандос», созданные для борьбы с незаконным вторжением, окружили, схватили, поглотили меня… Для них врагом был я, а не жировые клетки. Я был захватчиком, которого надо уничтожить ради внутренней безопасности. Я защищался как мог, убеждал, твердил о своих добрых намерениях, но я присутствовал там лишь наполовину… Вторая половина была где-то в другом месте, занималась другими вещами… Я забыл, чем именно, но чем-то очень важным. Впереди маячила какая-то опасность, угроза…

У меня больше нет сил. Как выматывают эти постоянные кошмары!

Мне всовывают в правую руку батончик мюсли, а в левую – мобильник. Я с жадностью поглощаю первый, глядя, как мигает второй.

– Твой телефон сигналил, когда я вошла, – говорит Бренда. – Тебе пришло сообщение.

Я спрашиваю себя, сколько времени я находился в теле Дженнифер – не больше, чем понадобилось Бренде, чтобы выкурить пару сигарет? Дженнифер ничего не помнит. Возможно, я заснул сам, пытаясь ее загипнотизировать. В любом случае, сразу видно, что в ней ничего не изменилось. Утешая меня, Дженнифер говорит, что всё равно не верила в успех. У нее неправильный обмен веществ, и ничего тут не поделаешь. Ну, останется толстой, что ж теперь…

– Если моешь машины, это не так уж важно, – добавляет она, – клиентам даже нравится, когда трешь собственным животом, это лучше, чем валиками в автомойке.

Она чмокает меня в щеку, пожимает руку Бренде и уходит зарабатывать на жизнь чаевыми на парковке при казино. Летом моя мать (из жалости и не без выгоды для себя) помогла ей получить место в управлении по трудоустройству: теперь ее «Кольза-800» обслуживается бесплатно.

– Бедная девочка, – вздыхает Бренда. – Будь с ней помягче.

– Так я и пытался ей помочь!

– Она влюблена в тебя, ты это прекрасно знаешь. Решай сам, что хуже: делать вид, что ты ничего не замечаешь, или понапрасну ее обнадеживать.

Я качаю головой, жуя свой энергетический батончик. Разберусь с этим потом, когда решу проблему с отцом.

– Давно пора, – бурчит медведь. – Ты разбрасываешься, Томас! Давай, отправляйся в министерство, живей!

– Эй! Можно передохнуть хотя бы две минуты?

Я беру мобильник и прослушиваю голосовое сообщение. Это мать, у которой, как обычно, очередная вселенская катастрофа, она требует немедленно перезвонить. С тяжелым вздохом набираю ее номер.

– Алло, Томас, я сейчас не могу разговаривать! – отвечает она. – Ты где?

– Дома. Делаю гимнастику с доктором Логан.

– Пусть сейчас же привезет тебя в казино, тут такое!.. Включай Главный новостной канал, меня показывают по телевизору! Сейчас это прямой репортаж в горячих новостях, но, кроме того, обо мне делают передачу, которая пойдет в вечернем эфире: они хотят показать меня в семейном кругу. Поторопись, съемка уже через час! И разумеется, ни слова об отце! Если будут спрашивать, говори, что он уехал на экскурсию со своим классом, ясно? Всё, разъединяюсь, меня зовут.

Я отключаю громкую связь и смотрю на Бренду. От ее сочувственного взгляда становится немного легче. Потрепав меня по волосам, доктор Логан вздыхает:

– Твоя мать не злая, но она – настоящее чудовище!

Бренда включает Главный новостной канал. Моя мать, с окаменевшей от лака прической, восторженно представляет зрителям счастливца, выигравшего именно здесь, в казино Лудиленда, где она работает психологом, самый крупный в истории джекпот.

Интервью прерывается на середине фразы, и нас возвращают в студию, где дикторша с выражением скорби на лице объявляет о прямом включении из штаб-квартиры президента Объединенных Штатов, где только что началась общенациональная церемония экстракции чипа Бориса Вигора.

Под траурную музыку одна картинка сменяет другую. Бренда, медведь и я оборачиваемся к резиновому Вигору. Сидя на краю дивана и наклонившись вперед, тот уставился нарисованными глазами на экран, где крупным планом показывают его гроб из бронированного стекла.

– …В присутствии его превосходительства сына президента Нарко и правительства в расширенном составе, – захлебывается от восторга голос за кадром.

Камера показывает крупным планом лица министров. Этот национальный герой оставил после себя двойную брешь – в политике и спорте, – и оттого все взволнованы утратой.

Дрожь пробегает по телу игрушечного Бориса, сидящего на диване, когда глава Службы контроля за чипами в бирюзовом пальто медленно и торжественно приближается к трупу, одетому в новенький, с иголочки, костюм. Шприц со сверлом упирается в череп бывшего министра.

– Но мне же обещали, – с трудом произносит резиновым ртом виновник торжества. – Нет! Айрис… малышка…

Ж‐ж-ж – бум – дзынь! Крупным планом показывают, как чип национального героя, посверкивая под софитами, втягивается внутрь стеклянной капсулы. Игрушечный Борис замертво падает лицом на ковер.

– Прощай, бывший враг, – ворчливо говорит Лео Пиктон.

С бессильной горечью и грустью профессор объясняет последствия произошедшего. Когда чип извлекают из мертвого мозга, душа окончательно покидает тело. Аннигиляционный экран мешает достичь верхнего уровня, и она оказывается навеки заперта в электрических сетях, производя энергию для общественных нужд.

– Нокс, скорее всего, догадался, что я переманил Бориса на свою сторону. Он изменил свои планы, Томас, и мы должны сделать то же самое.

Торжественным шагом к гробу приближается игрок команды «Нордвиль Стар». Он несет позолоченную чашу, готовый принять чип своего капитана. А потом под мощные звуки органа рысью бежит обратно, в окружении сотрудников службы безопасности, вооруженных до зубов.

– …Во втором ряду официальных лиц, – продолжает дикторша, – можно заметить Оливье Нокса, генерального директора «Нокс-Ноктис» – фирмы, которая производит и реализует мозговые чипы. Можно представить себе его горе, но также и гордость за покойного министра энергоресурсов, который аккумулировал в своем чипе 75 000 йотт и, кроме того, был игроком в менбол, одержавшим наибольшее количество побед.

Спортсмен с чашей пересекает парадный двор, доставляя чип героя к месту повторного использования. Так, по легендам, которые рассказывал отец, в древности несли олимпийский огонь.

– По нашей информации, – добавляет дикторша, – чип будет немедленно имплантирован в систему электропитания передающей линзы Аннигиляционного экрана, установленного на крыше Министерства энергоресурсов. Действительно, можно ли выразить бóльшую признательность, подарив душе создателя вторую жизнь в самом сердце его творения?

– «Его» творения, – вздыхает медведь разочарованно. – Жди теперь, когда следующие поколения восстановят справедливость! Во всяком случае, – заключает он, совсем расстроившись, – не самый подходящий момент, чтобы идти туда с диверсией. Ладно, съездим пока к твоей матери. Чувствую, в казино нас ждет новая проблема. Тебе тоже так кажется?

Я киваю, пытаясь разобраться в противоречивых чувствах, от которых у меня уже болит сердце. Бренда смотрит на резиновое тельце Бориса Вигора, лежащее на ковре, потом поднимает на меня глаза, полные слез.

– Можно взять его на память?

Я растроганно киваю. Она бережно подбирает игрушку и с ожесточением клянется, что никогда не оставит маленькую Айрис. Потом опускает куклу в сумку-кенгуру и спрашивает:

– Идем?

– Пошли! – отвечает медведь.

Прежде чем скрыться в сумке Бренды, он показывает мне свою заднюю лапу, где уже вытерся плюш.

– Найди свои детские башмаки. Если я вынужден постоянно спасать вам жизнь, то должен быть в форме.

Без возражений уношу Пиктона в комнату матери. Достаю из-под кровати картонную коробку, где хранятся вещи, напоминающие о моем детстве. Пока я обуваю медведя в свои первые башмачки, он вытаскивает коллекционную авторучку, застрявшую между формочкой и бутылочкой с соской. Разглядывая это допотопное изделие, он медленно произносит:

– Это первый подарок, который сделал тебе отец в тот день, когда отказался писать донос. Но твоя мать отобрала ее из опасения, что ты поранишь себя пером.

Его голос звучит всё более хрипло.

– Этот предмет разговаривает со мной. А я ему отвечаю. Гляди…

Не веря своим глазам, я вижу, как на кончике пера образуются два костяных нароста.

– Чашечка принимает волны из космоса, – говорит он, – а серп оградит тебя от вредных воздействий.

– Это очень похоже на мои инициалы – буквы Т и D, у которых общая вертикальная перекладина.

– Да, это твои инициалы, но не только. Однажды ты напишешь этим пером о себе и обнаружишь свою истинную власть над живыми существами и предметами. Но время еще не пришло, – заключает он, решительно возвращая ручку на прежнее место. – В путь!

 

36

Гигантская пробка заблокировала все окрестности казино. Полиция оттесняет зевак, пропуская только автомобили аккредитованных представителей прессы. Я говорю таксисту, чтобы он высадил нас перед пляжем.

Бренда следит за моим взглядом. Я с тревогой смотрю на песчаный холм под понтонным мостом.

– Это здесь ты его?..

Я отрицательно качаю головой. Шторм сильно перемешал песок в том месте, где я закопал свой XR9. К счастью, на пляже ни души – все зеваки столпились вокруг казино, чтобы хоть одним глазком взглянуть на выигравшего самый крупный в истории джекпот. Я прошу Бренду подождать, а сам иду проведать могилу моего воздушного змея.

Поискав минут пять, я вынужден признать очевидное: змей исчез. То ли его унесла волна, то ли кто-то выкопал. Если эта улика оказалась в руках полиции, мне конец. Любой анализ ДНК покажет, что кровь на арматуре принадлежит профессору Пиктону.

В животе холодеет от страха, но я напускаю на себя бодрый вид и возвращаюсь к Бренде. Чтобы она не волновалась, ничего не говорю ей, но медведь, сидящий в махровой сумке, читает мои мысли.

– Не переживай, – доносится его голос через синтетическую ткань кенгуру. – Интуиция подсказывает мне, что это не нарушит наши планы.

Но его голос звучит так фальшиво, что мой страх только усиливается.

– Что происходит, Лео?

– Абсолютно ничего! Я, что ли, не имею права быть не в духе? Думаешь, приятно вернуться туда, где умер? Вспоминать свою последнюю прогулку, последние мысли, когда был живым существом, а не прозябал в мерзком плюше…

– Может, хватит ругаться?

– Кончай разговаривать с моей сумкой, – советует Бренда. – Мы не одни.

Толпа, зажатая между барьерами, штурмует лестницу казино. Бренда прокладывает дорогу, крича, что меня ждет съемочная группа. Не слишком удачная идея. Все сразу решают, что я – сын того счастливчика, и бросаются ко мне, чтобы рассказать о своих долгах, болезнях, о необходимости кормить семьи и о судебных приставах, которые вот-вот выкинут их на улицу. Подкрепляя свои слова ударами кулака, Бренда разъясняет им, что всё не так: я – сын психолога из казино, и мы сами живем в бедности. Тогда они перестают хватать меня за одежду, и полиция дает нам спокойно войти.

– Ты видел свою рубашку? – вскрикивает мать. – Разве можно сниматься в таком виде!

– Напротив! – радуется режиссер. – Так будет даже естественнее. Но пока он может пойти поиграть: мы начнем его снимать не раньше двух. Сейчас мы повторно сделаем интервью с нашим чемпионом, госпожа Дримм. Не могли бы вы немножко растормошить его, чтобы нам не приходилось делать по двенадцать дублей после каждого вопроса?

В ответ моя мать заявляет, что ей надо поправить прическу.

– Но вы будете за кадром!

– А вот и нет. Наш герой требует, чтобы я стояла перед камерой рядом с ним. Это придает ему уверенности.

– Но тогда надо заново ставить свет!

– Ну так ставьте! Иначе он откажется сниматься.

Надувшись, режиссер возвращается к съемочной группе. У матери порядком измученный вид, но, торжествующе улыбаясь, она крепко сжимает мою голову руками. Это ее звездный час. Может, единственный раз в жизни, когда все лебезят перед ней, потому что от нее зависит согласие героя. И она рассчитывает извлечь из этого максимум выгоды. Однако в ее взгляде сквозит какая-то растерянность, несмотря на очевидный триумф. Она убеждается, что на нас никто не смотрит, и отводит Бренду в сторону.

– Доктор, со мной случилась ужасная неприятность. И, конечно, в самый важный момент моей жизни. Видите вон того элегантного господина, который разговаривает с продюсершей?

– Флегматика с рожей Маразматика? – уточняет Бренда.

Я киваю.

– Это господин Бюрль, инспектор по контролю за психическим здоровьем из Министерства игры. Моя карьера полностью в его власти. Мое будущее зависит от того, как я удержу ситуацию с сегодняшним джекпотом. Малейший психологический промах, одно неверное слово в общении с прессой – и мне придется попрощаться с продвижением по службе.

– А как ваш муж, у вас есть о нем новости? – сурово прерывает Бренда, в отличие от меня, еще не привыкшая к тому, что весь мир должен вращаться вокруг моей матери.

– Да, у него всё в порядке, проблема не в нем. Произошло несчастье, и как раз в тот момент, когда выпал джекпот. Человек покончил с собой. Я распорядилась перенести тело в холодильную камеру. Я знаю наверняка, что он мертв, но ни в коем случае нельзя допустить, чтобы об этом пронюхали журналисты! Вас не затруднило бы сходить туда и констатировать смерть от несчастного случая? Свидетельство остается, конечно, у вас, но вы выпишете его задним числом, на час раньше. В случае чего оно меня подстрахует: все поймут, что я сразу же вызвала врача, но просто хотела избежать скандала. Я могу рассчитывать на вас?

– Ну вы даете!

– У меня нет выбора, доктор. Подумайте о моем сыне! Если меня задержат за сокрытие самоубийства, это будет означать, что я не сумела ни излечить, ни даже диагностировать нервную депрессию у персонала! Меня сразу же арестуют за нарушение Закона о кадровом обеспечении, и ребенок останется сиротой!

Я изумленно смотрю на свою мать. Сейчас она переживает то, что свалилось на меня два дня назад с трупом профессора Пиктона. И она реагирует в точности как я: лжет, уничтожает улики, придумывает всякие катастрофические последствия… С каждым шагом она, стремясь защититься, всё больше усугубляет ситуацию. Теперь ясно, от кого я это унаследовал. Я вдруг чувствую такое облегчение, что даже пугаюсь. Впервые в жизни я узнал в ней себя. Сейчас, конечно, не самый подходящий момент, но мне вдруг так хочется признаться ей, что я невольно стал убийцей. Тогда мы смогли бы найти взаимопонимание. Что-то друг другу посоветовать.

– Госпожа Дримм! – орет инспектор по психическому здоровью. – Наш чемпион требует вас!

– Иду, господин Бюрль! – отзывается мать и шепчет мне почти неслышно: – Отведи доктора в холодильную камеру. Но сам не смотри на тело, а то будешь потом переживать.

– Кто он? – спрашиваю я, холодея.

Ногти Бренды впиваются в мое плечо, я оборачиваюсь. И почему-то понимаю, что она думает о Дженнифер.

 

37

– Давайте скорее! – говорит мать, сжимая запястье Бренды. – Я рассчитываю на вас и, поверьте, сумею отблагодарить. После того как сходите в холодильную камеру, вернетесь и тихонько мне всё расскажете, если в этот момент я не буду на съемках.

Мы смотрим, как она бежит в свой кабинет на высоких каблуках, которые выгодно подчеркивают ее стройные ноги. Не выдержав, бросаюсь за ней и догоняю уже в служебном коридоре.

– Кто это, мама?

Она испуганно оглядывается и шепчет:

– Фейс-контролер. Я должна была сообщить о нем начальству, едва у него начались провалы в памяти. Но – рука не поднялась, он ведь гулял с тобой маленьким… Ох, погубит меня моя доброта!

Машинально она начинает отскребать пятно на моей рубашке.

– Его Альцгеймер сильно прогрессировал в последние дни. На него поступали жалобы, и агенты из Центра перепрограммирования приехали, чтобы прояснить ситуацию. Увидев их фургон, бедняга забрался на крышу и спрыгнул вниз. Я сказала агентам, что он сегодня не вышел на работу, и они уехали. Вот как было дело. Давай, сходи к нему с доктором Логан, но обещай, что сам смотреть не будешь: когда впервые видишь мертвеца, он становится навязчивой галлюцинацией.

Я мог бы «успокоить» мать, сказав, что это уже не первый труп в жизни ее сына, но слишком расстроился из-за моего старого приятеля Физио. С другой стороны, он больше всего боялся, что его разберут на части в Центре переработки. Глаз туда, почку сюда… Он говорил: «Я стал совершенной развалиной и не хочу, чтобы эти мошенники торговали моими органами».

Стараясь не привлекать внимания, я веду Бренду в подвальную часть казино. У холодильной камеры дежурит крупье. Мы выражаем ему соболезнования по поводу смерти Физио, и он позволяет доктору протиснуться внутрь, между ящиками с газировкой и висящими окороками.

– Я возвращаюсь на свое рабочее место, – говорит он мне печально, но твердо. – Ты знаешь, как он любил тебя. Все сотрудники согласны с твоей матерью: это несчастный случай. Надо уважать его память, даже если он ее лишился.

Я смотрю на своего старого друга, лежащего на аппарате для приготовления льда. Он прыгнул с крыши вниз головой, и теперь его можно опознать только по костюму. И тут меня посещает совершенно сумасшедшая идея. Но я уверен: это единственно возможное решение.

– Ты псих, и к тому же наивный, – отзывается Пиктон из сумки Бренды, когда мы выходим из холодильной камеры. – Этот номер у тебя не пройдет.

Я возражаю ему, что у нас нет выбора: шторм утих, и подводные поиски вот-вот возобновятся. Нужно, чтобы полиция перестала искать тело.

– И что у тебя за идея? – недоверчиво спрашивает Бренда.

Я объясняю ей, что Физио был почти таким же старым, как профессор Пиктон, одного с ним роста и таким же лысым – он вполне может его заменить.

– Постой, ты что, хочешь надуть полицию и правительство, подсунув им чужой труп? Совсем спятил!

– В общем-то, идея не так глупа, как мне сначала показалось, – рассуждает медведь из сумки. – Через шесть минут после смерти чип прекращает передавать свой идентификационный код. Если в Службе по контролю за чипами не обеспокоились, получив сигнал о смерти твоего Физио, значит, энергетический потенциал его чипа не представляет интереса. Они просто ждут вызова, чтобы выставить счет за транспортировку…

– Они сделают сравнительный анализ ДНК, Томас! И что общего между чипом фейс-контролера, больного Альцгеймером, и чипом ученого-гения?

– Очень даже много общего! – возражает Пиктон. – И у него, и у меня потенциал чипа близок к нулю. Я не признавал азартные игры и близко не подходил к игровым автоматам, а ему как фейс-контролеру было запрещено играть. По энергетическому потенциалу йоттметр может спутать наши чипы. В источник энергии перерабатывается не интеллект и способность к умственному труду, а лишь сила выигрыша. Алчность, азарт и радость победы, власть собственного эго… Нам нужно одно: чтобы моя вдова опознала труп. Тогда анализ ДНК проводить не будут. Но здесь возникает другая проблема…

– Томас, – зовет крупье с лестницы, – твоя мать просит тебя вернуться на съемочную площадку.

Мы поднимаемся. Ассистенты причесывают меня, накладывают грим и инструктируют, что, как и сколько времени я должен говорить.

– Главное, держись естественно. Импровизируй.

За два дубля они получают то, чего хотели. Я говорю в камеру, что горжусь своей матерью. И как мне повезло, что меня воспитывает психолог, который одинаково самоотверженно занимается психическим здоровьем игроков и собственного сына. Это благодаря ей я расту таким уравновешенным, трудолюбивым, уверенным в себе. И я благодарен казино, которое подарило моей матери счастье заниматься самым полезным делом в мире.

– До вечера, дорогой, – говорит мать, провожая нас с Брендой. – Я тоже горжусь тобой. Я вернусь сразу, как только освобожусь. Слушайся хорошенько диетических рекомендаций доктора Логан: тебе ни в коем случае нельзя набрать ни грамма – сейчас ты в своей лучшей форме. Господин Бюрль уже осыпал меня комплиментами. Вот кого надо благодарить за это чудо.

Бросив взгляд на Маразматика по психическому здоровью, который стоит в ожидании благодарности, мать задерживает Бренду на выходе из игрового зала и спрашивает с тревогой:

– А что насчет нашей… проблемы?

– Сейчас и займемся, – отвечает Бренда.

Мы молча идем по пляжу к проспекту Президента Нарко Третьего. Тот же путь, только в обратном направлении, профессор Пиктон проделал во время своей последней прогулки, перед тем как мой воздушный змей пробил ему голову. Я пытаюсь представить, что он тогда почувствовал. В какой момент осознают свою смерть? А бедный Физио с его спутанным сознанием – отдавал ли он себе отчет, что покинул этот мир? Или его дух продолжал вхолостую оценивать клиентов, входящих в казино? Даже когда Физио еще не страдал провалами в памяти, от него уже не было никакого толка. Ведь современные системы контроля чипов позволяют за несколько секунд выявить шулеров и тех, кому запрещены азартные игры. Физио держали в качестве декорации, отдавая дань традициям.

В конце концов я задаю профессору вопрос, который не дает мне покоя. Если наш план сработает и полицейские примут чип Физио за чип профессора, что они будут делать с ним дальше?

– Они объявят его не годным к повторному использованию, – отвечает Пиктон. – Как в случаях с великими преступниками, великими мыслителями и неблагонадежными гражданами. И конвертируют его жизненную энергию в оружие массового устрашения для борьбы с античиповыми демонстрациями.

Я киваю, но на сердце у меня тяжело. Отец рассказывал, что где-то в Южных Штатах, по слухам, есть мятежники, которые просверливают себе череп, чтобы избавиться от чипов. Они сразу же теряют разум, и тогда их подвергают атаке с использованием мозговых импульсов тех, кто страдает расстройством сознания. Мятежники убивают мятежников – такова политика Министерства государственной безопасности. Мне обидно за Физио. Его жалкая энергия будет сначала присвоена, а затем использована. Но других вариантов нет.

– Привет, Томас!

Я вздрагиваю от неожиданности. Это Давид – рыбак, которого я так бессовестно использовал, привязав тело Пиктона к его катеру.

– Сейчас я тебя обрадую! – объявляет он, подходя к своему здоровенному пикапу, забитому дохлой рыбой, канистрами, ветками и еще пригодными биополимерными пакетами для мусора. – Смотри, что я нашел, когда чистил пляж!

Он шарит в груде мусора и гордо сует мне под нос предмет, о котором я жалею и которого страшусь больше всего на свете, – XR9. Мой искалеченный воздушный змей.

– Твоя мать сказала, что ты его потерял. Видишь, никогда не надо отчаиваться! Волны принесли тебе его обратно. Небольшой ремонт – и он снова станет королем пляжа.

– Спасибо, Давид, – говорю я, стараясь изобразить радость.

И вдруг начинаю плакать. Всё, не могу больше! Слишком много волнений, воспоминаний. Я не в состоянии продолжать игру, запутывать следы, находить решения, которые бы всех устроили… Я сдаюсь.

– Не переживай, – говорит Давид, дружески хлопая меня по плечу. – Я знаю, ты парень не очень рукастый. Я сам тебе его починю. И будет твой змей как новенький.

Не отвечая, я смотрю, как он садится в свой пикап и уезжает, прихватив орудие преступления. У Давида дома или где-то еще – какая разница? Если его будут искать, то обязательно найдут. На металлической окантовке змея по-прежнему видна кровь профессора. Но есть еще одна вещь, которая не дает мне покоя. В пазах крыльев я заметил металлическую мембрану. Как у микрофона. Раньше ее не было. Или я не замечал?

– Это система дистанционного управления, – говорит медведь сдавленным голосом. – Моя смерть была неслучайной. Над воздушным змеем поработали, чтобы изменить его траекторию. Кому-то понадобилось убить меня твоими руками.

 

38

Пока мы бредем к его дому, Пиктон излагает новую версию событий. Теперь, когда мы сложили все кусочки пазла, картина стала другой. И на пляже, где я в одиночестве бегал со своим воздушным змеем, профессор оказался по чьей-то воле. Ему позвонили и назначили встречу на понтонном мосту, рядом с которым я играл.

– Кто это был?

– Один из мятежников, которые поддерживают мой план уничтожения Аннигиляционного экрана. По крайней мере, я так думал. Он знал пароль, он использовал кодовый язык, и я ничего не заподозрил. Но на встречу никто не пришел, ты сам видел. Ты был здесь один.

– Но кто переделал моего змея?

– Не знаю. Ясно одно: кто-то добивался, чтобы он пробил мне череп.

– Но это же полный бред! Кому было нужно, чтобы я вас убил? Почему именно я?

– Понятия не имею, Томас! Как жаль, что я не знал об этом! Это изменило бы наши отношения.

– Почему?

– Если бы я знал, что ты не виновен в моей смерти, я бы не допустил, чтобы ты винил себя! Я бы не воспользовался твоим комплексом вины и не вселился бы в твоего медведя, чтобы вынудить тебя помогать мне.

Я вздыхаю, вымотанный до предела. Уже не знаю, кому верить. Где добро, где зло? Даже Бренда вдруг кажется мне какой-то странной. Она идет в десяти шагах позади нас, приклеившись ухом к телефону. Она говорит какому-то Маразматику, что не прочь снова встретиться, если он окажет ей одну маленькую услугу. Мне стоит дьявольских усилий не подслушивать и сосредоточиться на том, что говорит медведь.

– Ты прав, Томас, – вздыхает он.

– В чем?

– Если нами манипулировали с самого начала, есть только одно средство противостоять этому. Манипулировать ими.

И вот наконец мы стоим перед домом Пиктона. Сейчас надо будет вести переговоры с его вдовой, объяснять, врать, убеждать… Если бы я только мог снова стать нормальным подростком, у которого всего-то проблем – учителя, вечно ссорящиеся родители и лишний вес! Я не ценил своего счастья. Единственное, чего я сейчас хочу, – чтобы мне вернули мои недавние неприятности.

И еще я почему-то всё время вспоминаю об отцовской авторучке, на которой Пиктон вырастил мои инициалы. Зачем он это сделал? Чтобы подготовить меня к мысли о будущем сиротстве? Старая ручка, зажатая в плюшевых лапах, вдруг представляется мне огромной, как копье или штандарт…

– Давай звони! – торопит медведь. – Чего ждешь?

Я решительно разворачиваюсь. С меня хватит, гори оно всё огнем. Сейчас для меня важнее всего освободить отца. Единственный человек, который до сих пор хоть что-то для него сделал, – это Антони Бюрль. Благодаря его вмешательству отца перевели из заключения в вытрезвитель. Он – единственная наша надежда. Единственный, кому можно доверять. Мне больше нельзя ошибаться в выборе союзников.

Когда я хочу пройти мимо Бренды, она удерживает меня, и вид у нее встревоженный.

– Я только что звонила своему бывшему, он пресс-атташе в Министерстве благосостояния. Твоего отца и не думали переводить в вытрезвитель! Он всё это время находится под стражей в Министерстве государственной безопасности, в шестом отделе.

– В шестом отделе? – вскрикивает Пиктон. – Это ужасно! Там человеку устраивают психическое самоистязание! Я провел в этом жутком месте двадцать четыре часа, когда издатель моей книги написал донос в Цензурный комитет. Твоего отца надо немедленно оттуда вытащить, Томас! Там невозможно выдержать даже два дня: или тебя сломают, или ты умрешь.

Я смотрю на медведя, потом на Бренду и снова разворачиваюсь на 180 градусов, вскипая от ярости. Лакированная деревянная дверь открывается только после третьего звонка. Госпожа Пиктон, узнав меня, тут же приходит в раздражение.

– Опять ты?! Убирайся, или я вызову полицию!

– Только не надо меня сейчас нервировать, ладно?

Бренда дипломатичнее меня:

– Вам стоит его послушать, госпожа Пиктон.

– Этого мальчишку? Ну уж нет! Вчера он пытался продать мне эту плюшевую игрушку, утверждая, что она принадлежала моему мужу!

– Просто фантастика, как она умеет перевирать чужие слова, – вздыхает медведь. – Она и меня понимала совершенно превратно.

Бренда любезно улыбается, выдерживая недобрый взгляд старухи с голубыми волосами.

– Я врач, госпожа Пиктон, и я подтверждаю, что этот плюшевый медведь – действительно реинкарнация вашего супруга. По причинам, которые было бы слишком долго объяснять, он выбрал нас для исполнения своей посмертной воли. Впереди еще целый месяц, но он настоятельно просил, чтобы мы принесли вам его подарок. С днем рождения!

И Бренда протягивает вдове шкатулку из красной кожи. Та ошеломленно открывает ее.

– Это… это же…

– Ваш фамильный браслет, – подтверждает Бренда.

– Но этого не может быть: он в банковском сейфе!

– Ваш муж нам его открыл.

– А откуда… эти бриллианты?

– Он хотел сделать вам сюрприз.

Вдова Пиктона ошарашенно вглядывается в медведя, когда я вкладываю его, как младенца, в ее дрожащие руки. Он поднимает лапу:

– Здравствуй, Эдна. Я не спрашиваю, скучаешь ли ты по мне.

– Леонард! – вскрикивает она.

И падает в обморок.

– Вы видели? – восклицает ее муж недоверчиво. – Она меня услышала!

– Драгоценности – лучший способ наладить отношения между супругами, – бормочет Бренда.

 

39

Мы поднимаем вдову, ведем в гостиную, усаживаем в кресло и ждем, когда она очнется. Не находя себе места от нетерпения, Бренда берет с подноса хрустальный графин, делает глоток и, убедившись, что там виски, сует его вдове под нос. Старая дама приоткрывает глаза. Расположившись на ее правой коленке, покойный супруг держит руку жены в своих лапах. Он уже надел ей на запястье свой подарок. Сверкание бриллиантов заставляет вдову вжаться в кресло.

– Это был не сон? – пугается она. – Но как такое может быть?

– Я умер, Эдна, но благодаря этому мальчику со мной всё в порядке. Ты долго насмехалась над моими работами по квантовой физике, над моей теорией, согласно которой сознание формирует нашу телесную оболочку и переживает ее, – а теперь видишь, я был прав. Тем не менее, Эдна, ты мне нужна. Я в опасности. Я испортил тебе жизнь, знаю, но ты единственная можешь спасти меня от смерти.

Он замолкает, глядя, как глаза старой дамы наполняются слезами. Она оборачивается ко мне, качая головой:

– Это не Леонард. Я его не узнаю… Он… слишком ласковый.

– Смерть всё ставит на свои места, Эдна. Прости меня за неприятности, которые я тебе причинил, за наши бесполезные препирательства, за то, что я не выносил твою стряпню и твои закидоны… Ты, конечно, здорово трепала мне нервы, но теперь этого не хватает. Семейный ад всё же лучше, чем одиночество в чистилище.

Старая дама нащупывает у себя в рукаве носовой платок. Он добавляет:

– Ну как, узнаешь меня теперь?

Она трясет головой, шмыгая носом. Потом нерешительно и с видимым отвращением дотрагивается до медведя, оседлавшего ее правое колено.

– Мне тоже этого не хватает, Леонард. Такая тишина в доме… Я никогда не научусь жить одна.

– У тебя же есть дети, – неуверенно отвечает он.

– Вот именно. Они сдадут меня в богадельню. Вилла теперь принадлежит им.

– Нет-нет, успокойся: я ее продал в обмен на пожизненное содержание, потому что мне нужны были деньги на исследования. Пожизненное содержание нас обоих: никто тебя не выставит на улицу.

– Может, поговорим о моих делах? – вмешиваюсь я, чтобы прервать это воркование.

Медведь и старая дама продолжают смотреть друг другу в глаза, будто меня нет.

– Я не хочу пережить тебя, – говорит она твердо и решительно. – Жизнь без тебя – ничто. Забери меня с собой, Леонард…

– Не сейчас, Нуну, – отвечает он в замешательстве. – Но обещаю, у нас будет еще шанс в другой жизни… если ты сделаешь то, что я скажу.

И он как можно деликатнее объясняет ей необходимость оставить его труп на дне океана и отдать властям чужой чип для того, чтобы дать ему время уничтожить Аннигиляционный экран.

– Ты опять взялся за свое? – возмущается Нуну.

– Это единственный способ, чтобы в один прекрасный день увезти тебя в свадебное путешествие в Рай.

– Смеешься?

– Да нет же, Нуну! Экран блокирует души, не давая им покинуть Землю, я тебе объяснял это сто раз! А если меня лишат чипа, я не смогу с тобой разговаривать. Слушай, у нас есть фантастический шанс: в двух шагах отсюда только что умер старик моего возраста; лицо у него разбито в кашу, а родственников нет. Будет достаточно, если ты подтвердишь, что это я.

Она молчит, нахмурив брови. Возможно, ее беспокоит, что из-за уничтожения экрана профессора посмертно объявят террористом.

– Леонард! – произносит она медленно и с нажимом, явно шокированная. – Я всё прекрасно поняла: ты хочешь, чтобы я опознала в чужом трупе тебя? И похоронила его в фамильном склепе!

– Не имеет значения, кому принадлежит труп, Эдна. Распечатав письмо, ты же выкидываешь конверт? Важно содержимое.

– Но это кощунство!

– Нет, это свидетельство любви! – раздражается он. – Если хочешь прожить со мной новую жизнь на том свете, ты должна помешать полиции найти мое тело! И точка!

– Ну нет! Теперь-то я тебя узнаю! – кричит она. – Ты совсем не изменился, всё такой же эгоист, даже не задумываешься о том, что испытывают другие…

– Как же ты мне осточертела, Эдна! – взрывается он и даже ударяет ее по колену. – Хватит пережевывать прошлое! У меня конкретная просьба, а время не ждет! Предпочитаешь остаться одна и на земле, и на небесах со своими дурацкими принципами – воля твоя, мне плевать!

Боясь, что он сорвет переговоры, я спешу объяснить вдове, что, если она откажется нам помочь, я стану сиротой. Она холодно оглядывает меня, будто я прервал их задушевную беседу.

– Да кто ты такой, в конце концов? – бросает она.

От неожиданности у меня чуть не срывается с языка: «Убийца вашего мужа».

– Это Томас Дримм, мой домовладелец, – объявляет медведь. – Он предоставил мне политическое убежище в своем медведе. В результате под угрозой оказалась жизнь его отца, и, пока ты трясешься над своим фамильным склепом, его пытают в Министерстве государственной безопасности!

Старая дама выдерживает взгляд пластмассовых шариков, потом искоса оглядывает меня и оборачивается к Бренде, кисло интересуясь:

– А вы, доктор, – какова ваша роль в этой истории?

– Такая же, как и у вас, госпожа Пиктон, – улыбается Бренда. – Я – добровольная жертва нерушимого союза этих двух психов.

Губы старухи перестают дрожать, лицо смягчается, но тут же снова искажается воинственной гримасой.

– Дайте мне мою палку, – требует она, резко вставая с кресла, и без всякого почтения сбрасывает мужа на ковер.

 

40

Над Деловым центром Нордвиля возвышается Голубой холм, поросший высокими деревьями, – это резиденция правительства. Здания двенадцати министерств, выкрашенные в небесно-голубой цвет, окружают Главный дом – особняк президента, который благодаря своей бирюзовой колоннаде, увенчанной золотым куполом с флагом на громоотводе, сильно смахивает на торт.

Такси останавливается перед центральным контрольно-пропускным пунктом. Бренда выходит, нацепив свою самую обворожительную улыбку.

– Это Томас Дримм, – говорит она.

С непроницаемым лицом офицер службы безопасности спрашивает, с кем у нас назначена встреча.

– Я не знаю. Скажите, что здесь Томас Дримм с поручением от профессора Пиктона, и вы увидите, кто ответит первым.

Не спуская с нее глаз, офицер что-то набирает на клавиатуре.

– А вы кто?

– Я персональный врач господина Дримма и несу за него полную ответственность.

Офицер указывает ей на считывающее устройство для чипов под козырьком из плексигласа. Бренда наклоняет голову к перекрестью лучей, и на мониторе появляются ее личные данные.

– Вы не заплатили штраф за нарушение правил третьего уровня, – напоминает он ей, указывая на экран. – Отсутствие подсветки на велосипеде.

– Я подала заявление о том, что у меня украли фары.

– Это не отменяет уплаты штрафа. Новый министр энергоресурсов ждет господина Томаса Дримма, – заключает он, читая на другом мониторе ответ на запрос о встрече. – Пятое министерство по левой стороне.

Бренда отрицательно качает головой.

– Господин Дримм предпочитает, чтобы беседа прошла в Министерстве государственной безопасности, в шестом отделе.

Я задерживаю дыхание. Пиктон посоветовал мне сразу раскрыть карты: так сработает эффект неожиданности и вдобавок они увидят, что я их не боюсь. Меня травят, мной манипулируют, а я это знаю и не скрываю, что знаю, поэтому теперь преимущество на моей стороне. Бренда согласна с такой стратегией. Мне осталось только как следует запудрить им мозги.

Офицер заносит заявление Бренды в компьютер. Спустя десять секунд на экране появляется ответ, о чем свидетельствует его приподнятая левая бровь.

– Вам в десятое министерство: идите по правой стороне, потом налево, потом в центр. Площадь Превентивной войны. Но господина Дримма ожидают одного, мадемуазель. Министерская охрана позаботится о его безопасности, как только он войдет на территорию.

Бренда испуганно смотрит на меня. Я успокаиваю ее взглядом, показывая, что ко всему готов. Она снова поворачивается к воротам:

– Тогда доложите обо мне Полю Бéнзу, министру благосостояния.

На губах офицера гуляет насмешливая улыбка, пока его пальцы печатают просьбу Бренды.

– Господин Бенз по-прежнему проводит голограммные вечеринки? – осведомляется он через несколько секунд, искоса взглянув на Бренду.

– Спросите у него сами.

Офицер показывает на экран, где только что появилось несколько слов.

– Господин Бенз будет рад снова с вами увидеться, – сообщает он с многозначительным видом.

Электроджип с тремя солдатами бесшумно останавливается перед металлической решеткой. Пока она отъезжает в сторону, в асфальт автоматически убирается лента с шипами. Я вылезаю из такси вместе с профессором Пиктоном, который скорчился на дне моей хозяйственной сумки, и спрашиваю Бренду:

– Что такое голограммная вечеринка?

Она пожимает плечами и наклоняется к моему уху:

– Я помогаю, как могу, Томас. Может случиться, что тебе понадобятся мои знакомства, вот я их и возобновляю… Окей? Если в шестом отделе возникнут какие-то проблемы, попроси связаться с Полем Бензом, который поручится за тебя. Президент ему доверяет.

– Пробивная девица, – бормочет медведь.

Я даю сумке пенделя. Я не идиот и без него всё понял. Я думал, Бренда выше этого. Я не осуждаю ее, мне просто грустно, вот и всё. С другой стороны, может, она придумала способ, как проникнуть в правительство. По словам отца, пьяные кутежи у президента – единственное место, где можно совершить государственный переворот.

Я сажусь в свой джип, Бренда – в свой, каждый из нас глазами желает другому удачи, и мы разъезжаемся в разные стороны. Благодаря ее присутствию в моей жизни я не боюсь даже сейчас, оставшись один. Чтобы рисковать жизнью, необходимо быть влюбленным. Тогда тебе море по колено.

Джип останавливается у здания из дымчатого стекла – Министерства государственной безопасности. У меня отбирают телефон и велят вынуть шнурки из кроссовок. Потом заставляют пройти через рамку, чтобы проверить, нет ли на мне взрывчатки. Как рассказывал отец, такое случалось раньше, во времена религиозных войн… Затем через рентгеновский аппарат пропускают сумку с профессором Пиктоном. Я вглядываюсь в изображение на экране и невольно удивляюсь, что не вижу ни скелета, ни мозга. Зная, как мой медведь самостоятелен и способен к общению, мне трудно поверить, что он по-прежнему состоит из пенопласта.

– Соберись, Томас, – шепчет он сквозь сжатые губы, когда движущаяся дорожка выпускает его из рентгеновского туннеля. – Игра будет очень рискованной.

Я забираю сумку. Действительно, если они не конфисковали медведя вместе с телефоном и шнурками, значит, они прекрасно знают, кто в нем скрывается. Я вдруг теряю уверенность в своем преимуществе.

Высоченная администраторша, похожая на робота, ведет меня к лифту через длинный и пустой мраморный холл. Мы входим в кабину, и она нажимает кнопку с цифрой 6. Я улыбаюсь, чтобы расположить ее к себе, но это всё равно что добиваться благосклонности мраморной колонны.

Через десять секунд двери лифта открываются, и я вижу мягкий изумрудный свет, как в аквариуме. Очень красивый молодой человек с зелеными глазами и длинными черными волосами стоит посреди круглой комнаты. На нем черный костюм с зеленой отделкой, застегнутый до самого подбородка. Он протягивает мне руку. Его голос звучит тепло, но ладонь совершенно ледяная.

– Здравствуй, Томас Дримм. Очень рад, что мы наконец встретились.

Я нахмуриваюсь. И хотя не узнаю его, у меня стойкое ощущение дежавю. Он отбрасывает назад волосы, падающие ему на глаза, словно боится что-то упустить в моей реакции, и представляется:

– Оливье Нокс. Новый министр энергоресурсов.

 

41

Лифт закрывается, унося администраторшу. Я оборачиваюсь на стук металлических каблуков. Ко мне бросается невзрачный усатый коротышка с раздраженной физиономией. Даже не поздоровавшись, он бесцеремонно раскрывает мою сумку и впивается взглядом в плюшевого медведя. Потом вопросительно смотрит на зеленоглазого. Тот снова откидывает волосы и вкрадчиво говорит:

– Томас Дримм, познакомься с Джеком Эрмаком, министром государственной безопасности. Он считает, что ты можешь многое нам рассказать.

С полным хладнокровием, которое удивляет меня самого, я сухо отвечаю:

– Для начала я хочу увидеть моего отца.

Они обмениваются веселыми взглядами, и меня бросает в дрожь. Оливье Нокс делает знак, и мы идем за ним по широкому коридору. Наконец он открывает обитую кожей дверь, словно приглашая к себе домой. Коротышка, похоже, его слушается, и это очень странно, ведь Министерство государственной безопасности наводит ужас на всю страну.

Мы входим в кинозал с глубокими кожаными диванами. Они приглашают меня сесть. Новый министр энергоресурсов нажимает на кнопку пульта. Свет в зале гаснет, экран загорается, и начинается фильм.

Вцепившись в подлокотник, я кусаю губы, чтобы не закричать: «Хватит! Остановите!» На экране я вижу себя: толстый и перепуганный, я бегу как безумный по полю, огороженному колючей проволокой. Повсюду сторожевые вышки, светят прожекторы, солдаты целятся в меня из автоматов… Крупный план: меня запирают в газовой камере голого, с одним полотенцем вокруг пояса. Появляется огромный шприц, который вонзается в мой живот и всасывает сначала мой жир, а потом глаза, зубы… Мне страшно, жутко страшно! Как они сняли этот трюк?

– Это мысленные образы, Томас, – успокаивает Оливье Нокс.

– Твой отец сам себе придумывает фильмы, – ухмыляется министр госбезопасности. – Как видишь, в главной роли – ты.

Я исчезаю с экрана, и появляется отец. Он отбивается от тучи книг, которые распахнулись, как челюсти, а их страницы ощетинились колючими буквами и вырывают ему руки, пожирают его…

Я закрываю глаза. А когда открываю снова, фильм уже закончился, и в зале зажигается свет.

– Из наших тайных страхов обычно рождаются обрывочные фантазии без начала и конца, – поясняет министр госбезопасности, приглаживая усы. – Но с твоим отцом мы получили массу удовольствия. Я трижды устраивал частные просмотры, и каждый раз это был настоящий фурор.

Экран сворачивается кверху, открывая застекленный оконный проем. По другую сторону в круглой камере сидит мой отец. Его голова в шлеме с электродами свешивается набок.

– Сейчас он в порядке, – ласково говорит министр энергоресурсов. – Восстанавливается после бурных сновидений… Итак, Томас, что ты хотел нам рассказать?

Карлик из госбезопасности внезапно вытаскивает из сумки медведя и размахивает им перед моим носом:

– Ты знаешь, что внутри этой игрушки?

Глядя ему в глаза, я сжимаю кулаки и мобилизую для ответа весь свой гнев:

– Это не мое дело, я не хочу этого знать. Забирайте ее и верните мне отца.

– Увы, – вздыхает Оливье Нокс, соединив указательные пальцы перед носом, – твой козырь больше ничего не стоит, Томас. Мы нашли тело профессора Пиктона. Вдова его опознала. Как только чип окажется в наших руках, мы сможем его контролировать, и твой плюшевый медведь будет нам уже не нужен.

Он нажимает кнопку на пульте, экран опять опускается, и на нем появляется комната, выложенная кафелем. На металлическом столе лежит труп Физио. Вдова Пиктона переодела его в костюм своего мужа, похожий на тот, что был на нем, когда я его убил. Здоровый шприц-сверло проникает в разбитый череп, всасывает чип, а потом его помещают в какой-то аппарат с циферблатом – наверняка йоттметр. Стрелка почти не отклоняется от нуля.

– Такой мозг, и так ничтожно мало энергии, – вздыхает Оливье Нокс. – Какая бесхозяйственность! Видишь, Томас, негативная мыслительная деятельность ничего не стоит. Боюсь, что последние показатели интеллекта твоего отца будут такими же удручающими.

Чип Физио вставляют в автоматическое ружье, как обыкновенный патрон, и экран гаснет.

– Вот такой конец ждет свихнувшихся ученых, которые подвергают опасности общественный порядок, – заключает министр государственной безопасности.

И, бешено тряся медведем, тычет мне его под нос:

– Можешь убедиться: он пустой! Один пенопласт и шерсть! Хватит играть в защитника призраков!

Я всматриваюсь в медведя, который и вправду выглядит совершенно безжизненным. То ли Пиктон блестяще играет роль неодушевленного предмета, то ли что-то случилось. После всех потрясений мне не верится, что я смог так легко обвести вокруг пальца двух ушлых министров. Уж не ломают ли они передо мной комедию?

Джек Эрмак подходит к стене, обитой плюшем, и открывает спрятанный в ней маленький люк. Прежде чем я успеваю шевельнуться, он бросает медведя в мусоропровод. От шума измельчителя у меня разрывается сердце. Ценой нечеловеческих усилий я сдерживаю слезы и желание убить министра на месте.

– Мир плюшу его, – роняет Оливье Нокс. – А теперь, Томас, мы ждем от тебя всей правды. Правды о телепатической связи, которая была у вас с покойным профессором Пиктоном.

– У тебя есть выбор, – подхватывает карлик. – Или ты всё нам рассказываешь добровольно, или мы устраиваем тебе сеанс пытки страхом, как твоему любимому папочке.

– Любимому папочке, которого ты заставил напрасно мучиться, потому что не поделился с ним секретами, а из-за этого ему совершенно не в чем было признаваться.

Что делать? Я‐то был уверен, что, завладев чипом Пиктона и решив, что с ним покончено, они отпустят меня вместе с медведем. Если в этом я так ошибся, дальнейший план по освобождению моего отца немногого стоит, но у меня нет другого решения.

Я киваю и собираю всё свое мужество, чтобы признаться в преступлении.

 

42

– Мы слушаем тебя, Томас, – говорит министр энергоресурсов, откидываясь на спинку кресла.

Я считаю до десяти, чтобы выдержать паузу, а главное – чтобы это не выглядело как заученный урок. И начинаю:

– В общем, было так. В воскресенье я играл на пляже в Лудиленде, и мой воздушный змей случайно убил одного старика. Я испугался, что отвечать придется моим родителям, ведь я несовершеннолетний. И я попросил Физио мне помочь.

– Кто это? – спрашивает министр госбезопасности.

– Фейс-контролер в казино. Он очень привязан ко мне, потому что у него нет своей семьи. Физио спрятал тело в холодильной камере, а моей матери ничего не сказал. Но на этом дело не кончилось. Призрак профессора Пиктона вселился в моего медведя. А потом я услышал в новостях, что это знаменитый ученый, и тогда я позвонил в полицию, но в последний момент испугался, положил трубку и пошел к его вдове. Она оказалась очень доброй и обещала сказать всем, что это был несчастный случай.

Оба министра обмениваются ничего не выражающим взглядом. Не знаю, оборудован ли зал детектором лжи, но, похоже, они скушали эту версию, слегка похожую на правду. Даже я почти в нее верю.

– И этот Физио, я полагаю, – замечает Оливье Нокс, – может подтвердить твои показания.

Нимало не растерявшись, поскольку мы с профессором и Брендой отрепетировали все возможные повороты допроса, я отвечаю сконфуженно:

– Да, но, когда мы с госпожой Пиктон пришли в казино, он исчез. Думаю, он испугался, что его арестуют как сообщника.

– Мы найдем его, – говорит министр госбезопасности, расправляя складку на брюках.

С неподдельной печалью заправского Умника я умоляю:

– Не наказывайте его! Он лишь хотел мне помочь…

– Ладно, – вздыхает Оливье Нокс, вставая. – Для меня это дело закончено.

– А что делать с ним? – интересуется карлик, тыча пальцем в мою сторону.

– Что касается меня, Джек, то проблемы с энергией больше нет. Предоставляю вам самому решать вопросы государственной безопасности. Скоро увидимся в Главном доме на вечере памяти моего предшественника.

– Конечно, Оливье. Спасибо за сотрудничество.

– Вы всегда можете на него рассчитывать.

И зеленоглазый молодой человек покидает зал, даже не взглянув на меня. Будто я уже умер. Или мой смертный приговор для всех очевиден.

Я поворачиваюсь к люку, скрытому в плюшевой обивке стены, и, напрягая все силы, прислушиваюсь, мысленно призывая на помощь Пиктона. Ничего. Удары измельчителя, наверное, разрушили его сознание. А без профессора мне конец. У меня больше нет рычагов давления, нет козыря, нет никого, кто направлял бы меня. Негодяй из госбезопасности решил убрать свидетелей, это ясно как день. Ни мой отец, ни Бренда меня не переживут. Всех нас отправят в мусоропровод. И я окажусь в аду среди детей без чипов, таких, как малышка Айрис, не могущих попасть в загробный мир…

Изо всех сил стараясь скрыть охвативший меня ужас, я выкладываю свой козырь. Тот, который приготовил мне Лео на самый крайний случай. Для последнего шантажа.

– Хочу предупредить, господин министр. Мой воздушный змей был кем-то переделан. Смерть профессора Пиктона – не случайность, а убийство, совершенное с помощью дистанционного управления. Чтобы всю вину свалить на меня!

На его крабьей морде появляется заинтересованное выражение.

– Ах вот как? И ради чего?

– Не знаю. Это внутриправительственный заговор!

Он задумчиво скребет в ухе.

– Смотри-ка, а ты не лишен воображения! Это благодаря маме-психологу у тебя развилась паранойя?

– Я не параноик, я просто осмотрительный. Воздушный змей спрятан в надежном месте. Если меня и моего отца сейчас же не освободят, наш адвокат передаст все улики прямо на телевидение!

– Ой-ой-ой, как я испугался! – насмехается министр. – Того и гляди устроишь настоящую революцию. Благодаря тебе государственное телевидение взбунтуется против правительства! Это будет сенсация! Может, ты еще выведешь людей на улицы, как в прежние времена? Кстати, славное было времечко, я бы тряхнул стариной… Раздавил бы какой-нибудь серьезный бунт… Но с этим покончено, малыш Томас.

Сложив губы сердечком, он тычет мне пальцем в коленку.

– Одно нажатие кнопки, и у людей сразу меняются мысли, они всем довольны и всё в порядке. А если по-прежнему недовольны – еще разок на кнопку, и – хоп! – они помирают. Если б я хотел убить Пиктона и изобразить несчастный случай, зайчик мой, я бы приказал послать сигнал в его чип, вот и всё. Инсульт, аневризма, инфаркт… – выбор большой. И незачем переделывать твой воздушный змей.

Он встает и хлопает в ладоши.

– Ладно, с тобой было забавно беседовать, но у меня скоро вечеринка, и я должен переодеться. Что-нибудь еще? Может, последнее желание, прежде чем я инсценирую твою смерть в авиакатастрофе? Действительно, мы же не ищем легких путей!

Ему абсолютно плевать на меня. Этот тип – настоящий садист. Но хуже всего, что чем больше он болтает, тем сильнее мой страх.

У меня вдруг иссякают все идеи. И тут я вспоминаю о Бренде. Собрав остатки воли, я объявляю, что Поль Бенз из Министерства благосостояния ждет моего звонка. Карлик не может удержаться от изумленного возгласа. Он с неодобрением разглядывает меня:

– А не рано ли тебе? Будь ты моим сыном, получил бы хорошую затрещину. Пожалуй, сейчас самое время забыть эту историю. Пойдем, я верну тебе твоего отца.

Его пальцы сжимают мое плечо. В замешательстве я позволяю ему вывести меня из кинозала. Это наверняка ловушка. Нам дадут выйти, а потом выстрелят в спину. Или придумают что-нибудь похуже.

Выбора нет. Он такой заморыш, что мне остается только одно: треснуть его по башке и смыться. Положение у меня отчаянное, и риск огромный… Я уже начинаю прикидывать, с какой стороны лучше ударить, но тут он вынимает из кармана бипер и нажимает кнопку.

Два типа в полицейской форме, возникшие словно из ниоткуда, хватают меня под руки и вталкивают в камеру, смежную с кинозалом. Я даже не пытаюсь сопротивляться. Меня сажают напротив отца, который в этот момент что-то бормочет во сне, и привязывают руки к подлокотникам. Желчно усмехаясь, Джек Эрмак гладит меня по голове.

– Не бойся, это не пытка страхом, а что-то вроде освобождения складов. Вам сотрут все недавние воспоминания, это займет не больше пяти минут. Вычистят последние три дня и доставят к станции метро. Единственное последствие – ощущение похмелья. А у тебя это и так наследственное. Видишь, не надо демонизировать правительство: мы при любой возможности стараемся сохранить гражданам жизнь. Ну, давай, малец, рад был познакомиться, а теперь забудь всё.

Он выходит из камеры. Полицейские надевают мне на голову такой же шлем, как у моего отца, и подключают электроды. Пронзительный звук сверлит мне виски, но он тут же сменяется космической музыкой. Не знаю, должен ли я расслабиться или, наоборот, цепляться за свои воспоминания, но я чувствую, что понемногу таю, как таблетка аспирина.

 

43

Я вижу лицо: оно возникает, мутнеет, распадается на части, появляется вновь. На меня устремлены два зеленых глаза. Это глаза Оливье Нокса, но с длинными ресницами, и принадлежат они женщине, от которой исходит умопомрачительный аромат: горячего шоколада и блинчиков в апельсиновом соусе. Она на шаг отступает и оглядывает меня, ослепительно улыбаясь. В руке она держит мой шлем, который сняла даже не глядя, с поразительной сноровкой переподключив электроды.

– Здравствуй, Томас. Меня зовут Лили Ноктис. Думаю, ты уже встречался с моим братом. Я новый министр игры и совершенно не разделяю его взглядов. Впрочем, как и всех остальных министров. Поэтому ты будешь притворяться, что забыл всё, начиная с воскресенья, но я очень рассчитываю на твою память, поддержку и доверие. Согласен?

Она торжественно водружает шлем мне на голову, будто это корона. Я говорю, что согласен. Мои воспоминания, похоже, на месте, но мне трудно сосредоточиться на прошлом. Я не могу отвести взгляд от ее глаз, ее фигуры, движений. Прости, Бренда, но это так.

– Нормально, не слишком жмет? – снова спрашивает она, просунув палец между моим левым запястьем и наручником. – Я позову сейчас охрану, и, когда они тебя освободят, ты изобразишь амнезию. Но ни в коем случае не говори ничего своему папе. Он действительно всё забыл, и это к лучшему: он бы не перенес шока. Подражай ему, чтобы не вызвать подозрений. Хорошо?

Я оборачиваюсь. Отец еще спит. На голове у него по-прежнему шлем с электродами, а тело криво повисло в наручниках.

– На выходе тебя ждет пакет, – шепчет она, поправляя мне волосы. – Мы с тобой не знакомы, договорились? Но еще увидимся. И ни в коем случае не доверяй моему брату.

Поколебавшись секунду, она заворачивает мой рукав и выше локтя красным ногтем царапает на коже какие-то цифры.

– Если я тебе вдруг срочно понадоблюсь, ты всегда сможешь со мной связаться. Слушайся только интуиции, Томас, и выполняй свою миссию. Лишь ты один можешь спасти мир.

Прошло пять минут после ухода Лили Ноктис, а я по-прежнему чувствую аромат ее духов. И сладостный зуд под рукавом от нацарапанного на моей коже номера телефона.

В сопровождении санитаров входят те же самые полицейские и включают неоновые лампы. Я что-то невнятно бормочу, подражая отцу и делая вид, что сплю. Они отвязывают нас, снимают шлемы, довольно бесцеремонно сваливают на носилки и выносят из камеры.

На выходе дежурный охранник опускает мне в карман мой телефон и вдевает шнурки в кроссовки. Сквозь чуть-чуть приподнятые веки я вижу, как к моим носилкам подходит администраторша с подарочным пакетом под мышкой. Она что-то говорит на ухо полицейскому, который кажется удивленным, но кивает. Она кладет пакет мне на живот и возвращается за свою стойку. Пакет не тяжелый. Он шевелится и разговаривает.

– Только не открывай сейчас; дождись, когда будешь в безопасном месте.

Шепот Пиктона вызывает у меня приступ сумасшедшего счастья. Не знаю, в каком состоянии я найду его после измельчителя мусора, но ничего, можно будет собрать по кусочкам. Я так счастлив, что он опять спасся. И что Лили Ноктис решила мне его вернуть. Эта женщина – волшебница. Просто волшебница!

В ночной темноте санитары выносят нас и ставят носилки в машину скорой помощи. Резиденция президента сияет огнями. Сердце мое сжимается, когда я думаю о Бренде, которая, может быть, именно сейчас там на своей голограммной вечеринке… Но почти сразу же моими мыслями полностью овладевает Лили Ноктис.

Скорая трогается, и мы едем к воротам. По длинным аллеям нам навстречу тянутся вереницы лимузинов, один длиннее другого.

– Где я? – бормочет отец.

С комом в горле отвечаю, что не знаю, но я всё время рядом с ним. И держу его за руку, пока он снова не засыпает.

– А мы не облажались, – раздается из подарочного пакета.

Я прикидываюсь глухим, чтобы еще немного помечтать о Лили Ноктис.

– Как раз об этом я и говорю, – поясняет голос.

Скорая резко тормозит. Дверцы открываются, санитары вытаскивают наши носилки и вываливают нас, как мусор с тачки. Мы оказываемся на тротуаре в каком-то пустынном деловом квартале, прямо перед входом в метро. Скорой уже и след простыл.

Я встаю и пытаюсь поднять отца, который бормочет латинские стихи, как в свои самые запойные вечера. Тащить его в метро у меня не хватит смелости. Я вынимаю телефон и вызываю такси по абонементу доктора Макрози, а пока открываю подарочный пакет, чтобы прояснить ситуацию.

– Я уже ничего не понимаю, – обрушивается на меня медведь, пока я вызволяю его из пакета. – Нокс и Ноктис – заодно, они использовали Вигора, чтобы украсть мои открытия, а теперь они что, стали соперниками? И сделали тебя ареной борьбы? Нокс управляет на расстоянии твоим воздушным змеем, чтобы ты меня убил, а Ноктис вынимает меня из измельчителя мусора, чтобы сделать тебе подарок. Это черт знает что. Им наплевать на нас, но какова их цель, каковы ставки?

– Во всяком случае, Лили Ноктис, – точно наша союзница.

– Посмотри мне в глаза и повтори то, что сейчас сказал.

Это не так просто, учитывая, что он теперь состоит из трех частей: уха, одной лапы и всего остального. Пожелтевшая набивка, высохшая и заплесневевшая, торчит наружу изо всех дыр.

– Ничего страшного, – успокаивает меня медведь. – Вот из-за чего я расстроен, так это из-за твоих детских башмачков. Я свернулся в комок, быстро разулся и запустил ими в измельчитель мусора, чтобы его заблокировать… Но будь разумен, Томас: Лили Ноктис – самая опасная женщина в мире!

– Ну, может, она изменилась! Или решила обмануть своего брата, чтобы вести дела с нами!

– Какие дела?

– Не знаю… Она хочет, чтобы я спас мир. Она говорит, что я единственный, кто может это сделать.

– Когда то же самое говорю тебе я, ты не веришь. Понятное дело, я не так убедительно виляю задом.

Я снова запихиваю его в подарочный пакет и помогаю отцу сесть в такси, которое как раз остановилось перед станцией метро.

– С кем ты разговаривал? – невнятно произносит он.

– Ни с кем, папа.

– И ты туда же! – выпаливает он с отвращением. – Они никого не слушают, им наплевать… Margaritas ante porcos… Бисер перед свиньями!

Не знаю, какой разряд вкатили моему отцу в электрошлем, но выглядит он сейчас как пьяный. Мать воспримет это как очередной запой. Я захлопываю дверцу машины и вдруг чувствую, что зверски устал. Устал врать, влезать в чужие драки, разбираться, кто свой, кто чужой, выкладываться до последнего ради людей, которые водят меня за нос… Осточертело быть героем.

Когда мы останавливаемся около дома, я замечаю, что в окнах не горит свет. Машины матери тоже нет. Наверняка празднует свой триумф с этим Бюрлем. Отлично, а я тут вожусь с алкашами и обрубками из мусоропровода!

– Это е-е-есть… на-а-аш после-е-едний! – горланит отец, тряся кулаком вслед уезжающему такси. – И реши-и-ительный бой…

Когда он затягивает свои средневековые песни, мне жутко хочется ему врезать… Что на меня нашло? Не понимаю, почему я так на всё реагирую… Наверное, это и есть ощущение похмелья, о котором предупреждало чудовище из госбезопасности. Как же я хочу, чтобы взлетел на воздух не Аннигиляционный экран, а Голубой холм! И все эти министры с их темными делишками!

– Прекрати всё время думать о Лили Ноктис! – ревет медведь из пакета. – Мне не нравится, как она на тебя влияет!

– А вам вообще ничего не нравится, ревнивец несчастный! Едва какая-нибудь женщина хочет мне помочь, она сразу становится исчадием ада! Сначала Бренда, теперь Лили! Только хватит меня пилить, ладно? Мы с вами не семейная пара!

– В любом случае завтра я должен быть на конгрессе в Зюйдвиле.

– Счастливого пути! – говорю я и хорошим пинком отправляю подарочный пакет через ограду.

Потом усаживаю отца, прислонив его спиной к стене, под свет уличного фонаря. По возвращении госпожа Дримм обязательно наткнется на своего мужа, и в этот раз мне не придется придумывать объяснения.

Вот так. Я захожу в дом и запираю дверь на ключ.

 

44

Главный дом – резиденция президента Объединенных Штатов, 23:00

В просторном бальном зале кружатся в танце штук пятьдесят девушек, из которых половина – их двойники. Игра состоит в том, чтобы отличить настоящую девушку от голограммы. Претенденты входят в зал по очереди, и у них нет времени понаблюдать за своей жертвой – в их распоряжении всего тридцать секунд, чтобы сделать верный выбор. Если они хватают пустоту, то уезжают ни с чем. Если девушку, то получают право уединиться с ней, а пресс-служба удваивает ее гонорар.

До сих пор Бренде не везло: сын президента, министры и приглашенные журналисты выбирали только ее голограмму.

Наступает черед Оливье Нокса. Он останавливается перед гигантской фотографией Бориса Вигора, которому посвящен этот вечер. Борис всегда выигрывал, но с тех пор, как умерла его дочь, никогда этим не пользовался, уступая свою очередь коллегам. Его преемник склоняется перед портретом с траурной лентой, осеняет себя знаком Рулетки и устремляется к танцующим.

Заунывный вальс, женщины под шелковыми покрывалами и игра света влекут меня и в то же время вызывают отвращение. Здесь я тайный зритель, невидимый и неуязвимый, и в то же время пленник, потому что не могу отвернуться и вынужден смотреть на то, что меня пугает.

Осторожно обойдя дюжину танцовщиц, Оливье Нокс, ни секунды не колеблясь, словно загипнотизированный, направляется к одной из двух Бренд. К виртуальной или настоящей? Его рука обвивает талию девушки, и он увлекает ее к лестнице под аплодисменты хозяина.

Пристегнутый ремнем к трону, справа от которого торчит капельница, а слева – баллон с кислородом, Освальд Нарко Третий, пожизненный президент Объединенных Штатов, – единственный зритель на этом спектакле. Уже три года он страдает слабоумием, и я вижу струйку слюны, которая течет между ортопедическим аппаратом для поддержки головы и дыхательной трубкой. Он уже не в состоянии выехать из резиденции, но по-прежнему олицетворяет стабильность государства.

– Наконец-то ты готов, Томас, – говорит Оливье Нокс. Зеленоглазый молодой человек только что уступил Бренду министру государственной безопасности и теперь встал на лестнице перед большим зеркалом, из которого я на него смотрю. – Сегодня ночью твой сон приобрел особую вибрацию, которая позволит тебе понять кое-что очень важное. И тогда в глубине твоего подсознания между мной и тобой возникнет нерасторжимая связь. Теперь ты созрел, Томас Дримм. Я приступаю к последнему этапу твоей инициации.

Он удовлетворенно вздыхает, отрываясь от своего отражения в зеркале, и пристально вглядывается в меня.

– Было приятно увидеть тебя во плоти. Ты меня не разочаровал. Ты оправдал все надежды, которые я возложил на тебя с самого твоего рождения. Видишь ли, Зло нуждается в Добре, чтобы обновляться, иначе оно ослабевает, теряет энтузиазм, изобретательность… Посмотри на этот прогнивший мир. Он стал абсолютно неинтересен, им слишком легко управлять. Мне скучно. Где сопротивление, безумство, вера, бескорыстие, мечты? Ты ведь вернешь нам равновесие, мой мальчик, правда?

И он проводит пальцем по запотевшему зеркалу, любовно обводя контур моего лица

– Ты – Избранный. Избранный мной. Мне нужен был противник, Томас, чтобы стать сильнее. Как пришествие Христа невозможно, пока не явится Антихрист, так и Дьяволу необходим Антидьявол, чтобы удвоить свое могущество. Лишенные противодействия Светлых сил, силы Тьмы в конце концов угаснут… Было бы очень жаль.

Он достает из кармана черный носовой платок с зеленой каймой и протирает зеркальную поверхность, словно хочет протереть мне глаза.

– Твоя жизнь станет необыкновенно захватывающей. Ты будешь вечно и безуспешно биться над главным вопросом: бороться ли тебе со мной, рискуя сделать меня сильнее, или перейти на сторону Зла, чтобы восторжествовало Добро?

Он собирает свои длинные волосы и закручивает их в пучок.

– Ты принял меня за идиота, подсунув чип Физио. Но я с наслаждением слушал твое вранье. С наслаждением, которое придало мне сил.

Внезапно черты его лица расплываются, остаются только зеленые глаза, но вокруг них тут же вырисовывается другое лицо.

– Мне тоже, – уточняет голос Лили Ноктис.

– Нам обоим, – это снова Оливье Нокс.

Не веря своим глазам, я смотрю на сводных брата и сестру, которые поочередно принимают облик друг друга.

– Мужчина и женщина, инь и ян, – произносят они хором из одного тела, которое на глазах изменяется, мгновенно превращаясь то в мужское, то в женское. – Позднее ты поймешь, что именно в этом секрет подлинной власти.

– Во всяком случае, нашей власти над тобой, – говорит она.

– Но мы и сами полностью зависим от этой власти, – говорит он.

– Нам необходимо, чтобы ты любил и ненавидел нас.

– Поэтому мы будем и дальше создавать твои сны и твою реальность.

– Итак, до скорой встречи, дружочек. Для спасения мира тебе остался всего один день…