45

Дождь хлещет как из ведра, и мне так плохо, хоть вешайся. Не успел я протереть глаза, как навалилась страшная тоска… Вообще-то всё нормально. Можно даже сказать, что жизнь мне улыбается. Мне снилась Лили Ноктис, а проснувшись, я обнаружил восемнадцать эсэмэсок от Бренды, в которых она подбадривала меня, просила прощения, спрашивала, всё ли в порядке, освободил ли я отца, что с Пиктоном, чем нам помочь, почему я не отвечаю, неужели не понятно, что она сходит с ума от беспокойства, как ее бесит, что она позволила Умнику, которому даже нет тринадцати лет, задурить себе голову, и на что это похоже – отмалчиваться, когда министр государственной безопасности заверил ее, что освободил нас с отцом, а вернувшись, она видела свет в моем окне.

Если это не любовь, то очень на нее похоже.

Под дверью я нашел записку от матери.

Сынок,

Любящая тебя мама

твой папа вернулся! Я обнаружила его перед домом. Думаю, он выпил на радостях, что этот кошмар наконец закончился, ну и перебрал немного, само собой. Он ничего не помнит, но я наконец-то успокоилась… Если ты не против, мы немного поспим, чтобы оправиться от волнений. А потом сделаем ему сюрприз с твоим преображением: он будет потрясен результатом этой чудодейственной диеты!

Судя по письму, она тоже вернулась навеселе. Неважно. Зато в ней проснулось что-то человеческое. Сейчас семь утра. Я спускаюсь на цыпочках вниз, чтобы разведать обстановку.

С удивлением обнаруживаю в спальне отца, который лежит поперек кровати и посапывает во сне, как младенец. А вот мать устроилась на диване в столовой. Свернувшись калачиком под пледом и обхватив себя руками, она всхлипывает в полудреме. Мне становится неловко, но, с другой стороны, утешает, что взрослые тоже мучаются из-за любви.

Я надеваю куртку и тихонько выхожу на улицу. Вот промелькнули раздолбанные тачки. Это те самые сволочи из других пригородов, которые, проезжая мимо, подбрасывают нам свои пакеты с неразобранными отходами, чтобы самим не париться с сортировкой.

Я огораживаю шинами разбросанный мусор и заглядываю в сад соседа. Спрятавшись под зонт, он набивает гнилыми листьями салата раструб топливного бака, чтобы завести свою жалкую «Мусорку», которую купил, глядя на моего отца. Наверное, думал, что, если он, вечный безработный, будет ездить на такой же машине, как преподаватель коллежа, это принесет ему удачу. Я здороваюсь и вежливо спрашиваю, не попадался ли ему здесь подарочный пакет. Он тычет пальцем в сторону бывшей собачьей конуры, в которой теперь хранится компост. С его разрешения я иду через огород, загубленный кислотными дождями, собираясь забрать куски своего медведя и заранее приготовившись к потоку заслуженной брани.

Пакет пуст, а на картонной поверхности нацарапано, видимо, сучком, который обмакнули в грязь:

Я у Бренды.

С тяжелым вздохом я перехожу улицу и звоню в дверь бывшей женщины моей мечты. Дверь сразу открывается. Бренда с облегчением прижимает меня к себе, тут же отстраняет и награждает оплеухой.

– Спасибо за то, что держал в курсе! И за то, что мне пришлось вынести сегодня ночью ради твоего освобождения, когда ты был уже дома!

– Мне правда жаль.

– Не тебе одному!

Она подталкивает меня к профессору Пиктону, который болтается на вешалке, прицепленной к оконной ручке. Стараясь выдержать взгляд пластмассовых пуговиц, я спрашиваю:

– Ты в порядке?

Он отвечает:

– Я сохну.

Бренда всё так же холодно говорит, что починила его. Действительно, лапа и ухо теперь более или менее на своих местах. Только в левом плече не хватает набивки. Спрашиваю у Бренды, как он попал в квартиру.

– Он меня позвал.

– Позвал?

– Мой звонок расположен слишком высоко для него. А стучать в дверь плюшевой лапой – сам понимаешь, можно не бояться перебудить весь квартал.

Я недоверчиво повторяю:

– Он тебя позвал… и ты услышала?

– Да, услышала, – раздраженно отвечает она.

– Впервые! Как это получилось?

Медведь отвечает вместо нее:

– Она волновалась за меня…

Я смотрю, как Бренда достает из шкафа вечернее платье, черный шарф, костюм Флегматика и аккуратно укладывает в чемодан. Поколебавшись, спрашиваю, куда она собирается.

– Мы едем на конгресс в Зюйдвиль, – отвечает медведь. – Ты останешься дома. У тебя другие дела, да и для нас присутствие ребенка станет обузой.

Оторопев, перевожу взгляд с одного на другого. Бренда защелкивает чемодан. Что на них нашло? Что я им сделал? Пнул разок пакет и не прочитал эсэмэски. Но ведь у меня есть смягчающие обстоятельства! Нет, они явно что-то скрывают.

– Машина подъехала, – сообщает Пиктон, глядя на улицу поверх вешалки.

Бренда отцепляет его, досушивает феном и благодарит меня за бесплатное такси – «единственную полезную вещь, которую дало наше знакомство». Перекрикивая работающий фен, я требую объяснений. Она жестом указывает на картину, стоящую на мольберте. Я подхожу и застываю как вкопанный. В ночь с понедельника на вторник Бренда нарисовала раскидистый дуб и Айрис Вигор, падающую с самой высокой ветки. Но сейчас девочки на картине нет, будто ее поглотил пигментный краситель. На этом месте остался только крошечный квадрат холста, натянутого на раму.

Я оборачиваюсь и спрашиваю Бренду, что она сделала с картиной. Может, ненароком пролила на нее стаканчик с кислотой, споткнувшись о ковер?

– Это произошло само, Томас, – она выключает фен. – Само! Это крик о помощи.

– Я тоже так считаю, – говорит медведь, соскальзывая в сумку-кенгуру, которую Бренда сразу же вешает на плечо. – У малышки нет другого способа напомнить о себе. Только уничтожить свое изображение.

– Я поклялась отцу, что не оставлю его дочь на произвол судьбы, – Бренда берется за чемодан.

– У нас есть сутки, чтобы убедить моих коллег-физиков уничтожить Аннигиляционный экран.

– И я заготовила для них весомые аргументы, – Бренда оборачивается на пороге.

Чувствуя, как к горлу подкатывает комок, я спрашиваю:

– Какие?

– Тебе они не понравятся. Захлопни дверь, когда будешь уходить.

Я застываю на минуту, слушая стук ее каблуков по лестнице. Я пытаюсь понять, что она чувствует. Кажется, она сердится вовсе не оттого, что ею якобы манипулируют и держат в неведении. Похоже, это просто женская ревность. Пиктон, наверное, заморочил ей голову разговорами о Лили Ноктис – но зачем? Чтобы оттереть меня, остаться с ней вдвоем? Сначала он советовал мне держаться подальше от Бренды, потом от Лили, а теперь, похоже, не доверяет и мне.

Когда я спускаюсь на улицу, такси уже поворачивает за угол. Я должен быть в бешенстве – но ничего подобного. В конце концов, это не мои заботы, мне они не по возрасту, и всё это заранее обречено на провал. Не знаю, какое чувство из тех, что я сейчас испытываю, сильнее: разочарование, обида или облегчение. Жаль, что всё оказалось бессмысленно! Тратить столько сил, рисковать, врать, переживать – и ради чего? Я снова обычный подросток, мокнущий под дождем. Один на один с реальностью, от которой не убежишь.

Я чувствую зуд выше локтя и засучиваю рукав. Номер телефона, нацарапанный Лили Ноктис на моей руке, всё еще виден. Даже кажется, он стал отчетливей. Я опускаю рукав. Может, уже хватит тешить себя иллюзиями?

В полном унынии я возвращаюсь домой. Родители сидят на кухне, завтрак в самом разгаре. Атмосфера предгрозовая, но всё же не такая напряженная, как обычно.

– Ничего не замечаешь? – многозначительно спрашивает мать, ставя чашку на стол.

– Что я должен замечать?

– Ну же, Робер! Ты разве не видишь, что твой сын уже не толстый?

Отец холодно отвечает:

– Я никогда не считал его толстым.

Он поворачивается и протягивает мне руку. Я сажусь напротив него.

– Ты переживал из-за меня и поэтому так похудел, мой мальчик? Я очень расстроен. Давай ешь, – добавляет он, протягивая мне свой бутерброд с маслом, – подкрепляйся!

– Ты что, нарочно это делаешь? – набрасывается на него мать.

И она выходит, хлопнув дверью. Я выдерживаю усталый отцовский взгляд. Мне гораздо лучше. На самом деле это не так уж плохо – вернуться к старой жизни.

– Пап… я должен тебе кое-что сказать.

Я больше не в силах хранить свою тайну от самого родного мне человека. Тайну, за которую его заставили так дорого заплатить. Он отводит взгляд.

– Томас, я тоже хочу тебе признаться… Я решил завязать с пьянством. Знаю, вам с мамой наверняка было тяжко это переносить, и я больше не желаю подвергать вас таким испытаниям.

– Каким испытаниям?

– Ну как же… Мое исчезновение, два последних дня, о которых я абсолютно ничего не помню…

– Но это не из-за алкоголя, папа!

Его кулак обрушивается на стол.

– Хватит меня выгораживать, Томас! Хватит делать вид, что не замечаешь, каким я стал! Помоги мне измениться, черт возьми!

Разволновавшись, я вдруг понимаю, что, если мне удалось мысленным усилием уничтожить свои жиры, может, я смогу обуздать в нем тягу к алкоголю… И наша жизнь станет такой, как прежде: простой, размеренной и банальной.

И как раз в этот момент на пустыре напротив нашей кухни приземляется вертолет.

 

46

Я бросаюсь к окну. Четверо вооруженных солдат спрыгивают в грязь и бегут к нашему дому. Дверь резко распахивается. В кухню входит мать, пятясь и держа руки над головой; спереди ее подталкивает человек с автоматом в руках. Отец пытается встать. Я удерживаю его за плечо.

– Ничего страшного, пап. Это за мной.

Трое других солдат быстро занимают позицию вокруг дома. Изо всех сил притворяясь невозмутимым, чтобы успокоить родителей, я кладу бутерброд и говорю:

– Здравствуйте, госпожа министр.

Лили Ноктис входит и, опустив наставленный на нас автомат, знаком приказывает солдату идти к своим товарищам. Потом поворачивается к моей матери, которая стоит ни жива ни мертва, и решительно протягивает ей руку.

– Очень рада знакомству, госпожа Дримм. Извините за такое немного театральное появление, но вы знаете службу протокола. Как только эти ребята покидают центр города, им кажется, что они попали в джунгли. А вы, наверное, господин Дримм? Очень приятно. Вы можете гордиться своим сыном, он настоящая телезвезда.

Застыв с чашкой, поднесенной ко рту, отец таращится на сногсшибательную женщину в коротких сапожках, черных бархатных брюках и облегающем кожаном пиджаке. Она поворачивается к моей матери, которая так и стоит в полном оцепенении.

– Я Лили Ноктис, новый министр игры. Вы можете опустить руки. Я в восторге от телепередачи, в которой вы снялись вчера в казино, и у меня относительно вас большие планы. Нам необходимо придать Игре гуманистическую, психологическую и семейную значимость. Если вы не возражаете, я хочу сделать вашего сына лицом большой рекламной кампании. Можно забрать его у вас на время?

Родители, разинув рты, таращатся на меня, затем молча переглядываются. Привыкнув к рутине и житейским проблемам, теряешь способность реагировать, когда на тебя с неба падает что-то отличное от черепицы. Даже я, с воскресенья привыкший ничему не удивляться, от такого поворота теряю дар речи.

– О, с удовольствием, госпожа министр, – запинаясь, лепечет мать.

– Я отвезу его в национальную Ассамблею казино, а завтра утром доставлю обратно. Мои сотрудники предупредят преподавателей в коллеже. А вам, дорогая госпожа Дримм, я хочу доверить государственную задачу по разработке Концепции Игры. Всего хорошего.

– Я полностью в вашем распоряжении, госпожа министр, – поспешно отвечает мать; всё-таки у нее потрясающая способность к адаптации. – Томас, дорогой, может, ты переоденешься?

– Мы всё купим на месте. Итак, молодой человек, в путь!

Лили Ноктис берет меня за руку и тянет за собой. Я встречаюсь взглядом с родителями.

Гордость и восхищение с одной стороны, беспомощный гнев – с другой.

– Подождите! – неожиданно протестует отец.

– Прекрати! – шипит мать. – Ты же видишь, они спешат.

Из-за шума винта я не слышу продолжения, но отлично его себе представляю. Если мать привела в экстаз надежда на сказочную карьеру, то отец увидел в этом только использование меня в рекламных целях, эксплуатацию несовершеннолетнего, превращение человека в «толкача» нужного товара. Я прекрасно вижу, что у Лили Ноктис совсем другие планы, но понимаю, что она действует так из соображений секретности. И мне сейчас хорошо, как никогда в жизни.

Вертолет взмывает над грязной лужей. Я смотрю, как съеживается мой жалкий пригород, сливается с другими такими же, исчезает внизу, под облаками. Остаются только волшебный аромат и волнующее присутствие Лили.

– Извини за этот спектакль, Томас, но у нас срочное дело: мы летим в Зюйдвиль. Мой брат не попался на твою удочку. Они нашли настоящий труп Пиктона, сейчас его достают из воды, через час извлекут из него чип, и твой медведь будет ни на что не годен.

– Но откуда вы знаете?

– Правительство знает всё и обо всех, Томас. В основном оно не вмешивается, но иногда приходится принимать меры.

– Мы засекли такси, госпожа министр.

– Отлично. Выполняйте перехват и приземляйтесь.

Вертолет начинает снижаться и выходит из облачной зоны. Прямо под нами пустынное шоссе, посреди которого стоит такси Бренды в окружении мотоциклистов. За километр до этого места установлены заграждения, блокирующие движение по шоссе. Вертолет приземляется около такси, откуда два мотоциклиста пытаются выволочь Бренду. Та сопротивляется как бешеная. Один из солдат тащит ее к кабине пилота. Она с ужасом озирается, раздавая удары направо и налево, но, заметив меня, сразу перестает сопротивляться. Чтобы успокоить ее, я улыбаюсь: мол, всё под контролем.

– Я министр игры, – говорит Лили Ноктис. – И я на вашей стороне, мадемуазель Логан. Мне тоже хочется изменить мир, но у меня есть для этого возможности. Считайте происходящее мягким государственным переворотом.

Она хватает сумку-кенгуру, которую протягивает ей один из мотоциклистов, и вынимает плюшевого медведя.

– Рада нашей новой встрече, профессор. Ваше тело сейчас поднимают со дна океана, у вас остался в лучшем случае час, чтобы довести до конца свою посмертную миссию.

Медведь никак не реагирует, но через минуту его губы начинают шевелиться.

– Что он говорит? – кричит Лили сквозь шум взлетающего вертолета.

Я подношу Пиктона к уху, чтобы лучше слышать.

– Это ловушка! Бегите! Немедленно!

Я прижимаю его к окну, показывая, что земля в ста метрах под нами.

– На машине, профессор, вы бы ни за что не добрались вовремя, – громко говорит Лили. – Вы один можете объяснить своим коллегам, как разрушить Аннигиляционный экран. Дайте указания Томасу, я представлю его как вашего внука, исполняющего предсмертную волю деда, и всё пройдет как по маслу.

Медведь растерянно озирается, глядя то на меня, то на Бренду, то на госпожу Ноктис, которая протягивает ему блокнот. Бросив на Лили ревнивый взгляд, вмешивается Бренда:

– А где доказательство, что вы на нашей стороне? Почему вы хотите уничтожить Экран?

– Причина – в семейных разногласиях, – улыбается министр. – Томас вам объяснит.

Блондинка и брюнетка меряют друг друга взглядами.

– У вас нет детей, мадемуазель Логан? У меня тоже. Но это не мешает нам бороться за их спасение, правда? Я знаю, вы имеете контакт с маленькой Айрис Вигор. Так же как и я. Эти бесприютные дети – совершенно невыносимое зрелище. Только уничтожив Аннигиляционный экран, мы прекратим их муки.

Взволнованная Бренда смотрит на меня, – видно, что она не до конца доверяет словам Лили. Пиктон кладет лапу на мое колено и пожимает плюшевыми плечами. Схватив блокнот, он начинает писать, медленно и старательно выводя буквы.

– Поскольку у нас очень мало времени, думаю, надо начать с самого простого, – советует ему Лили. – Например, можно ли вывести из строя передающую линзу в Зюйдвиле?

Не слушая, ученый продолжает писать. Закончив, он протягивает мне листок с текстом. Это похоже на кулинарный рецепт.

Изменить траекторию протонов в ускорителе, чтобы они не попадали в литиевую линзу, которая превращает их в антипротоны.

Лео Пиктон, твой старый товарищ по Фервильскому университету, где ты увел у него невесту Аманду Казаль. Если тебе удастся осуществить эту операцию, я дарю тебе прощение, благословляю и обнимаю.

В это же время: в бериллиевом окне увеличить импульсный ток до 10 000 ампер. Направить ток вдоль оси линзы, чтобы она нагрела литий до температуры плавления.

Затем направить протоны к накопительному кольцевому магниту. Дождаться их скопления вместо антипротонов.

Довести напряженность магнитного поля до 150 000 гаусс.

Когда пучок протонов, испускаемых линзой, войдет в контакт с антипротонами, выведенными на орбиту Экрана, тот разрушится под воздействием резонанса, в то время как изменение траектории частиц/античастиц предотвратит опасность взрыва.

– Передашь профессору Анри Бакстеру из Академии наук.

Я опускаю вниз исписанный листок и пристально смотрю на медведя, не очень-то веря в успех. Он добавляет, что мне надо только выучить наизусть рецепт и упоминание о любовной неудаче, которое подтвердит авторство записки.

– И этого будет достаточно, чтобы его убедить?

– Не беспокойся: он знает, для чего необходимо разрушить Экран. Твое дело только сказать, как это осуществить.

– Мы на месте, – объявляет Лили Ноктис.

 

47

Вертолет садится на крышу гигантского отеля-казино. Такие торчат здесь повсюду. Стеклянные бассейны, висячие сады, гигантские неоновые вывески… Я в жизни не видел такой роскоши и однообразия. Зюйдвиль – это город пенсионеров, молодоженов, проводящих здесь медовый месяц, и конгрессов.

– До встречи, – говорит министр игры, открывая дверь кабины. – Силы освобождения рассчитывают на вас.

Она пожимает руку Бренде, лапу медведю и целует меня в щеку, почти в губы.

Мы с Брендой стоим около вращающегося винта, лохматые от поднятого им ветра, и обмениваемся тревожными взглядами, испытывая одновременно растерянность и воодушевление. Бедром я чувствую нетерпеливое брыкание профессора Пиктона, которому Лили Ноктис посоветовала спрятаться в кожаный портфель участника конгресса. Лопасти винта замедляют ход и останавливаются, но министр остается в вертолете, продолжая просматривать документы в папке.

Представители комитета по приему гостей встречают нас с Брендой дежурными улыбками. Мы спускаемся вместе с ними на пятьдесят этажей вниз и входим в зал, уже набитый до отказа. Какой-то лысый дядька торжественно брызгает слюной в микрофон, стоя под колоссальной буквой «А» с плаката «ХХIV конгресс национальной Академии наук».

Девушки-администраторы показывают нам наши места в четвертом ряду. У единственных двух свободных кресел к подголовникам приколоты листочки бумаги. На одном написано: «Доктор Логан», на другом: «Г‐н Пиктон-младший». Разволновавшись, я сажусь справа от крохотного старичка, у которого на бейджике значится: «Проф. Анри Бакстер». Министр игры действительно всё предусмотрела.

– …Я хотел бы поприветствовать юного, но мужественного представителя этой семьи, присутствующего сегодня среди нас, – гремит лысый в микрофон. – Сейчас мы почтим память этого выдающегося физика минутой молчания.

Мой сосед справа со слезами на глазах горячо пожимает мне руку. Я благодарю его, мужественно кивая. Пока длится минута молчания, я шепотом передаю ему, чего ждет от него мой так называемый дедушка. Его кулак со всей силой опускается на подлокотник кресла.

– Ай да Лео! – вскрикивает он.

– Тише, – шикают соседи, сосредоточенно молчащие в честь Пиктона.

– Гениально! – радостно шепчет мне Анри Бакстер. – А я-то ломал голову, как расплавить литий.

– Рано или поздно решение приходит, – говорю я с апломбом (не зря же я внук великого физика).

– Мои соболезнования, малыш. Ты даже не представляешь, как меня обрадовал. Но почему Лео никогда не рассказывал о тебе?

Чтобы усыпить его подозрения, я отвечаю: зато он много говорил о вас. Особенно о том, как вы увели у него невесту Аманду. Бросив нервный взгляд на старую жердь с седым пучком на макушке, которая восседает слева от него, Анри встает и хватает меня за руку:

– Пошли!

Я с тревогой смотрю на Бренду: она тут же встает и под аплодисменты, которыми встречают появление на сцене министра энергоресурсов, идет за нами к запасному выходу.

– Дорогие академики, дамы и господа, – говорит в микрофон Оливье Нокс. – Правительство, желая почтить память профессора Пиктона, решило транслировать общегосударственную церемонию экстракции чипа во время обеденного перерыва, чтобы мы все могли отдать покойному эту последнюю дань уважения.

– Который час? – от нетерпения медведь отбивает в портфеле чечетку.

– Без четверти одиннадцать.

– Скорее! – волнуется он.

Профессор Бакстер плюхается вместе с нами в машину, обслуживающую участников конгресса, и называет адрес Центра производства энергии для обороны, директором которого он является.

Мой мобильный сигналит, что пришло сообщение. Я тут же проверяю, думая, что оно от Лили Ноктис. Но нет. Это Дженнифер прислала мне три свои фотографии с разных ракурсов, на которых она выглядит счастливой и похудевшей килограммов на десять. Она написала:

Спасибо, ты гений, обожаю тебя!

– Что-то не так? – спрашивает Бренда.

Я захлопываю мобильник и мотаю головой, стараясь не показывать, как же я горд.

– До сих пор не верится, что я это сделаю! – дрожащим голосом произносит профессор Бакстер, грызя ногти. – С тех пор как мы всесторонне рассматривали эту проблему вместе с Лео… Итак, час пробил! Я останусь в истории как человек, который… О‐хо-хо, я так волнуюсь…

– Мне не нравится, что у него дрожат руки, – раздается скрипучий голос из портфеля.

– Анри Бакстер – тот, кто осмелился! – декламирует тот, словно произносит себе надгробное слово.

Спустя десять минут после того, как палец профессора прошел идентификацию сканером, перед нами открываются ворота подземного военного объекта Зюйдвиля с его главным сооружением: гигантской трубой передающей линзы. Мы стоим как раз на южной границе Объединенных Штатов и видим, что она находится под двойной защитой – решетчатого ограждения под током и Аннигиляционного экрана, от которого исходит желтоватое свечение.

Сославшись на возможную утечку антиматерии, Анри Бакстер включает сигнал эвакуации. После этого приступает к операции разрушения ускорителя частиц в центральном блоке, следуя предписаниям Лео Пиктона.

Старичок уже нацеливается пальцем на красную кнопку, как вдруг тревожно оборачивается ко мне.

– Твой дедушка говорил тебе, что, добиваясь духовного освобождения нашей страны, мы делаем ее беззащитной перед ядерным ударом?

– Его не будет, – кричит медведь из портфеля.

Я повторяю эту реплику, пытаясь проникнуться его уверенностью. Всё-таки он не должен был заставлять нас идти на такой риск… Как бы то ни было, отступать поздно.

– Считается, что мы – единственные выжившие на Земле, – говорит Бакстер, снова протягивая дрожащую руку к кнопке. – Но может оказаться и так, что наши спутники передают неверную информацию. Когда я смотрю на тебя, малыш, то думаю о будущих поколениях…

– Да пошевеливайся наконец! – вопит медведь. – Я уже чувствую, как из меня достают чип!

– Ну давайте же, профессор Бакстер, – говорит Бренда мягко, но настойчиво. – Подумайте о тысячах умерших детей, которые не могут попасть в лучший мир…

– А если этого мира не существует? – упорствует старик. – Что, если мы все заблуждаемся? Нет, я не могу… Я не могу взять на себя ответственность…

Он отдергивает руку от пульта управления и судорожно прижимает ее к груди. У него подгибаются ноги.

– Давай, Томас! – кричит медведь. – Скорее!

Бренда опускается рядом с Бакстером на колени, массирует ему грудь и бросает на меня испуганный взгляд. Я успокаиваю ее движением век. Через три месяца мне стукнет тринадцать, и я один могу спасти мир. Если захочу. Мне надоело быть игрушкой в чужих руках, и я рад, что здесь и сейчас должен сам принять решение: менять будущее или нет. Я уничтожил свои лишние килограммы, избавил от них Дженнифер, я отучу от алкоголя тех, кого люблю, и освобожу души мертвых. Потому что хочу этого!

И я жму на красную кнопку.

 

48

Мы поднимаемся наверх, чтобы старик Бакстер смог прийти в себя. И в эту минуту между домами появляется огромный черный лимузин. Он медленно подъезжает к нам и останавливается, мигая фарами.

Придя в себя, физик успокаивает нас, что нам нечего бояться: он скажет, что мы были у него в заложниках, и сам ответит за последствия своих действий.

Я гляжу на старичка, который так решительно, так легко идет на самопожертвование. Потом поднимаю глаза на огромную линзу, с поверхности которой непрерывно струится легкая желтоватая дымка – сколько себя помню, я всегда видел небо сквозь нее. Вдруг Бренда хватает меня за руку. Мы смотрим, как дымка постепенно рассеивается и небо над нами наливается сияющей, ослепительной, чудесной синевой…

Мне хочется, чтобы Пиктон тоже полюбовался этим зрелищем. Я достаю его из портфеля и вижу, что он совершенно одеревенел.

– Не грусти, Томас, – еле слышно произносит он. – У нас получилось. Даже лучше, чем я думал… Там, в Нордвиле, из моего мозга только что извлекли чип, я это почувствовал, но для меня ничего не изменилось. Ничего. Я чувствую, что ухожу… Поднимаюсь на другой уровень… Они здесь, они окружили меня, помогают забыть себя прежнего, оторваться от материального мира… Малышка Айрис, этот недоумок Вигор, твой старый приятель Физио… Они все здесь… Это невероятно… Словно волна братских чувств несет меня куда-то… Прощай, Томас. Спасибо. И прости за всё, что ждет тебя впереди… Не забывай о своем могуществе. Оно тебе скоро понадобится…

– Какое могущество?

Он протягивает лапу к моему лицу.

– Абсолютное могущество. И при этом самое хрупкое. Могущество любви.

Его голос замирает, лапа бессильно падает. Из плюшевого тела ушла жизнь.

– Что значит «прости за всё, что ждет тебя впереди»? – с беспокойством спрашивает Бренда.

– Не знаю.

– Я хочу совершить символический обряд, Томас. Ты мне доверяешь?

Я смотрю на нее и от всего сердца говорю «да», словно хочу извиниться за те минуты, когда сомневался в ней. И неважно, что, глядя, как она руками копает грунт, я думаю о Лили Ноктис.

Бренда берет у меня медведя и опускает в ямку. Я встаю на колени и засыпаю землей плюшевое тело. Вместе с ним я хороню свое детство и сейчас впервые чувствую себя взрослым.

У нас над головой раздается странный звук.

– Пчела! – вскрикивает Бренда. – Я думала, их давно уже нет.

Я поднимаюсь и смотрю на то место, где проходит граница Объединенных Штатов, – там тянется стена мрачного леса, который больше не затеняет желтоватая дымка Аннигиляционного экрана.

Мимо нас пролетает еще одна пчела. Потом третья. От появившейся в воздухе цветочной пыльцы я чихаю.

– Малыш, иди скорее сюда!

Задыхаясь, профессор Бакстер семенит к нам. Он растерян, но очень возбужден.

– Ничего не понимаю! Я во всем признался – и никакой реакции. Никакой! Будто меня не существует. Очевидно, ждут тебя… Давай, поторопись!

Я встаю и иду к огромному лимузину, припаркованному рядом с передающей линзой, которую мы отключили. Задняя дверца распахивается. Что меня ждет? Поздравления, награждение, поцелуй? Чувствуя себя героем, который несмотря ни на что сумел остаться простым парнем, я непринужденно плюхаюсь на заднее сиденье.

Еще не успев опуститься, я обнаруживаю свою ошибку, и мое сердце замирает. Меня позвала не Лили Ноктис. А ее брат.

– Браво, Томас! Ты только что запустил беспрецедентный экономический кризис, лишив страну энергетической подпитки душами покойников, и через несколько часов вся промышленность встанет. Но это мелочи. Должен сказать, что твой дорогой профессор Пиктон не знал, от чего в действительности защищало нас его изобретение. Это самая большая государственная тайна в истории человечества, даже мертвые не имели к ней доступа… Но благодаря тебе час откровения пробил.

Одним касанием пальца он опускает тонированное стекло и указывает на Анри Бакстера, который в это время что-то взволнованно говорит Бренде. Внезапно от дуба над ним отламывается огромный сук и обрушивается ученому на голову. Я отшатываюсь и вскрикиваю. Бакстер падает лицом в землю. Бренда бросается к нему, переворачивает на спину, щупает пульс. Тонированное стекло ползет вверх. Оливье Нокс делает глубокий вздох и, сложив ладони, задумчиво касается ими кончика носа.

– Видишь ли, дорогой Томас, Аннигиляционный экран создали не только для того, чтобы души умерших не улетали, а служили источником энергии. Это было сопутствующее обстоятельство, но не цель. Главная же цель – не допустить проникновения цветочной пыльцы и электромагнитных волн, с помощью которых лес уничтожил человечество на всей остальной планете. Завтра деревья по ту сторону границы распространят по всему растительному миру Объединенных Штатов свой план уничтожения людей.

Его ладони опускаются мне на плечи. Словно возлагают миссию. Взгляд зеленых глаз парализует меня, а его тон беспрестанно меняется: от иронии до угрозы, от обреченности до вызова.

– Желая спасти мир, ты вынес приговор человечеству. И теперь выбор за тобой – на чьей стороне ты будешь сражаться.