илль-Жери-Никола Грело, некогда приор капуцинов, а ныне хозяин таверны в Нивелле, стал таковым только благодаря кое-какому ходатайству с той минуты, как получил записку от Валентины, в которой она уведомляла его о скором прибытии поручика Урбена в таверну «Большой бокал». Он с особенной охотой поспешил исполнить её предписание скрыться при появлении молодого приверженца принца Орлеанского, которому так же, как и его братьям, известна была измена толстого капуцина своему повелителю.

— Незачем этому пострелёнку в женском образе приказывать мне, — говорил он сам себе, читая послание Валентины де Нанкрей. — В самом деле, красив бы я был, если бы показался после каши, которую она заварила, передав доносы этим трём отчаянным орлеанистам! Сойтись лицом к лицу с майором Анри, ну это ещё куда ни шло. Он мой собутыльник и я мог надеяться усмирить его за братской чашей, как унимают крикливого ребёнка, всунув ему соску в рот. К тому же в случае крайности я мог рассчитывать на помощь самого пострелёнка или его двойника Мориса, этого воплощённого Вельзевула... Но встретиться один на один с мэтром Урбеном, отважным малым, трезвым, как отшельник, немым, как траппист, и резким, как сабля, с позволения сказать, я и не спросившись сохранил бы инкогнито в отношении его, разве только я находился бы под охраной отряда королевских солдат... О, будь при мне несколько солдат, хотя бы и собственного его полка, я не побоялся бы самого полковника Робера... благодаря тебе, драгоценный и всесильный автограф!

Говоря таким образом, он расстегнул камзол и вынул из бокового кармана бланкет. сложенный вчетверо. Он развернул благоговейно белый лист, на котором стояла одна лишь подпись, и приложил к нему свои толстые губы.

— С этим, — продолжал он, кладя опять пергамент на свой живот, громадный, как у кашалота, — с этим мне бояться нечего, если при мне будет хоть один верноподданный короля Людовика, готовый повиноваться воле его великого министра. Тогда марш в Бастилию, приятель!

Погруженный в подобные размышления, дом Грело спускался в погреб, сопровождаемый своим ключником, смешным старичком, лицо которого напоминало сморщенное красное яблоко и которого мы уже обрисовали в нескольких словах нашим читателям.

— Мастер Рубен, зажгите лампу и следуйте за мной, — отдал приказание капуцин, бросивший рясу.

И вот они прошли обширные подвалы дома и достигли наконец самого отдалённого и самого сухого — словом, той части погреба, где сохранялись дорогие вина, и которая запиралась дверью не менее надёжной, чем ворота цитадели.

— Мэтр Рубен, — обратился с торжественным видом Никола Грело к своему спутнику, — вы будете приносить мне сюда каждый день по вкусному обеду на четверых, а также и ужин. Стаканы тащить незачем, я удовольствуюсь бутылками.

Ключник почесал за ухом, изобразив, что плохо расслышал.

— Принесите мне тотчас стол и мягкое кресло, потом тюфяк, простыни, одеяло и всё остальное. Не забудьте жаровни, чтобы мне не озябнуть, и масло для лампы, чтобы мне не остаться в темноте.

Ключник стоял неподвижно, совершенно остолбенев от изумления.

— Не удивляйтесь, брат мой! — продолжал Грело со смирением. Меня, многогрешного, давно уже преследует мысль искупить мою неправедную жизнь в уединении и молитве. Сегодня я намерен приступить к этому святому делу.

— Я заметил уже, что вы из числа избранных сосудов, — ответил ему ключник, некогда бывший клерком.

— Большой сосуд, мой любезный, — проговорился Грело, который всегда был навеселе. Но смирение и скромность необходимы для покаяния. И потому на всё время, пока я, для спасения души моей многогрешной, останусь под землёй в этих четырёх стенах, уставленных бутылками, я требую, чтобы память обо мне исчезла и с лица земли.

Ключник Рубен выпучил глаза.

— Я поясню свою мысль обыкновенными словами, пока дух святости не озарит тебя своим светом, сын мой, — продолжал вдохновенный Жилль-Жери. — Пока я буду здесь в душеспасительном уединении, ни один из слуг таверны не должен произносить моего имени, если не хочет быть выгнанным, не получив своего жалованья. Для новых посетителей хозяином таверны «Большой бокал» будете вы до моего возвращения к миру живому.

Мэтр Рубен упал к ногам капуцина, как будто слова эти подкосили ему ноги.

— Покорнейше благодарю за честь, мой великодушный хозяин! — вскричал он. — Ваше приказание будет в точности исполнено, как на земле, так и под нею, я ручаюсь за всех других слуг. Пока вы того желаете, вы останетесь заключённым в погребе, как будто вас никогда и не существовало.

— Я делаю исключение только в пользу двух близнецов в зелёном колете, которых вы знаете, Если один из них спросит меня в это время, вы приведёте его в моё жилище мрака.

— Будет исполнено, достопочтенный хозяин.

— Ещё одно слово. Когда вы выйдете на свет божий, то, вероятно, найдёте в таверне молодого человека, похожего на кавалера, который вздумал помериться со мной сегодня ночью в уменье пить. Он потребует комнату дня на три или четыре. Отведите ему помещение как можно выше и как можно дальше от погреба. Ему в особенности ни слова обо мне. И дайте мне знать, как скоро он уберётся совсем из таверны.

— Будет исполнено, достопочтенный источник благодати, — проговорил нараспев бывший клерк.

— Изливаю её на вас, мэтр Рубен, — отвечал тучный капуцин, протягивая свои жирные руки над ключником, простёртым у его ног.

Не прошло и получаса, как дом Грело расположился удобно в погребе, а тот, от которого он скрывался, переодетый поселянином, входил в комнату верхнего этажа, отведённую ему мэтром Урбеном. Капуцин с этой минуты осудил себя на строжайшее одиночное заключение и поступил весьма благоразумно, потому что Урбен в последний день своего пребывания в Нивелле беспрестанно сходил вниз в таверну. Он поджидал Мориса, как ни было невероятно, чтобы он успел вернуться по условию с Анри в срок, назначенный Робером для его поездки в Маастрихт. Впрочем, влюблённый Урбен не очень скучал в течение первых трёх дней, проведённых им безвылазно в своей комнате под предлогом нездоровья. Воспоминание о Валентине возбуждало в нём нескончаемые и упоительные мечты. Это прелестное создание любило его! Он не мог в том сомневаться, после увлечения, которому она поддалась в его присутствии. Она выказала к нему более чем дружеское участие. Это, бесспорно, была вспышка первой любви в молодой и невинной девушке с пылким сердцем, которая не понимала ещё своих собственных чувств. Несмотря на благоразумие не по летам, кавалер Урбен имел свою слабую сторону — тщеславие. А драгоценное сокровище, которое он готов был бы вымаливать на коленах целые годы, само почти давалось ему в руки! Удивительно ли, что очарование Валентины де Нанкрей, сильнее чар Армиды Тассо, ввело его в обман, и он принял одно из проявлений её ненависти за доказательство искреннего сердечного влечения. Он так был уверен в своём торжестве, что прибегал к картам, которые до тех пор занимали первое место в его сердце, и посредством их старался разгадать, скоро ли будут отстранены небольшие препятствия, которые, быть может, замедлят его союз с Валентиной!

Когда настала ночь, когда Урбен должен был отправиться сперва в Лот, а потом в Брюссель, он удалил из своих мыслей все эти пленительные мечты и основательно расположился, скрывая своё лицо под шляпой с широкими полями, в одном из углов таверны «Большой бокал».

«Если Лагравер вернётся в Нивелль в четырёхдневный срок, назначенный ему Робером, — говорил он себе, — и не застанет здесь ни меня, ни Анри, то, без сомнения, поедет в Брен. Будем, однако, наблюдать здесь до полуночи, когда мне самому понадобится отправиться в путь. Быть может, он подоспеет к тому времени, и я узнаю результат его поездки в Динан».

Просидев три часа в этом ожидании, он едва коснулся губами своего стакана с пивом, тогда как соседи его успели уже поглотить страшное количество пенящейся браги. Вдруг топот лошади, скачущей во весь опор, покрыл крик и гам буйных посетителей таверны. Стук железных подков замолк перед «Большим бокалом», и вслед за тем растворилась наружная дверь. Молодой человек, одетый странствующим купцом и покрытый с ног до головы толстым слоем пыли, явился на пороге и вошёл, с трудом переставляя ноги в буйволовых сапогах со шпорами, как будто изнемогая от усталости. Едва успел взглянуть на него Урбен, как быстро встал, подошёл к нему и увлёк его поспешно к отдалённому углу комнаты, где просидел столько часов перед полным стаканом.

— Вы, Урбен? Вы, вместо Анри! — сказал приезжий, который сначала было оттолкнул его от себя, как будто не узнал.

— Тише! — шёпотом ответил Урбен, пока они проходили мимо полупьяных посетителей таверны.

— Один из пострелят-близнецов! — сказал себе мэтр Рубен, вставая из-за прилавка. — Но который же это из них? Сатана, их прародитель, один про то знает... как бы то ни было, а я пойду известить моего хозяина в его душеспасительном уединении.