ока Валентина де Нанкрей в Лоте и в Брюсселе играет роль кавалера Урбена, вернёмся на шесть дней назад к Морису де Лаграверу.
Вероятно, читатель помнит его тройное поручение: доставить в Динан депешу графа Робера к Рюскадору и к принцу Орлеанскому, отвезти в Париж к кардиналу копию с этих депеш и записку Валентины и похитить Камиллу де Трем из монастыря визитандинок. Поездку в сто восемьдесят лье и сопряжённые с нею хлопоты ему надо было совершить менее чем за неделю. Развязка орлеанского заговора делала необходимым его присутствие среди действующей армии на седьмую ночь после его отъезда из Нивелля. Там ждала его та, которая руководила им, эта страшная Арахнея, так ловко расставлявшая свои сети, чтобы душить заговорщиков, словно мух в паутине, в ту самую минуту, когда они пытаются расправить свои крылья. Морису предстояло ещё самое деятельное участие в последней сцене этой трагедии.
Лагравер исполнял свою сложную задачу с непоколебимой, но машинальною точностью, подобно домкрату, постепенно поднимающему тяжесть. На уме у него было лишь одно — он увидит её, этого ангела, который парил над ним с первого дня осознанной юности, благодаря восторженным описаниям подруги его детства. Он увидит её в первый раз в действительности, тогда как до тех пор она представлялась ему только в лазуревом облаке прелестных мечтаний во сне и наяву или в таком образе, чтобы занять место в молитвеннике среди изображений непорочных ангелов. Он увидит её для того, чтобы охранять и спасти.
Все муки любви, подвергающейся жесточайшим испытаниям, все радости любовника, которому предстоит свидание с возлюбленной поочерёдно наполняли сердце Лагравера, пока он скакал из Нивелля в Париж. Он благополучно проехал Госсели и Фосс, хотя австрийцы Тома Савойского, занявшие Намюр, часто показывались в нейтральном графстве Тюинском, к которому принадлежали два первые города. На другое утро он был в одном лье от Динана и придумывал способ переслать Рюскадору депешу графа де Трема таким образом, чтобы опередить сокольничего, если бы он тотчас по получении письма Робера отправился в Париж, что весьма было правдоподобно. Кроме того, надлежало принять меры, чтобы Бозон Рыжий не подозревал, что письмо полковника доставлено ему не майором Анри. Морис искал ещё разрешения этих вопросов, когда звук манка для ловли птиц поразил его слух.
Он привстал на стременах, пытаясь окинуть взором окрестности. Шагах в пятидесяти от него в кустах у края дороги он увидел круглолицего малого с рыжими волосами лет двадцати, скрывавшегося за ветвями и приманивавшего своим свистом дроздов со всем искусством опытного птицелова.
«Вот кто мне нужен! — подумал Лагравер.
Он резко всадил шпоры в бока своей лошади, и без того уже скакавшей во всю прыть. Испуганное животное взвилось на дыбы и полетело, как стрела. Морис сильнее натянул правый повод, повернув ей голову в сторону и пришпорил с левого бока. Порывистыми скачками лошадь понеслась наискось, через дорогу и наконец свалилась, куда желал всадник — в ров, в нескольких шагах от птицелова, совсем перепуганного этим конным представлением, о тайной причине которого он не мог подозревать.
— Mein Gott, мессир! Не ранены ли вы? — вскричал круглолицый малый, поспешно сбегая в ров.
— Не знаю ещё... Проклятое пугливое животное! Было чего вас пугаться... Возьмитесь-ка за узду, да помогите ему подняться.
Птицелов едва успел потянуть лошадь за повод, как она встала на ноги. Тогда в свою очередь хотел встать и её хозяин но, несмотря на помощь молодого крестьянина, сделать этого не мог.
— Нет сомнения, я вывихнул себе правое колено, — сказал он с глубоким вздохом. — Как мне теперь сесть на лошадь, которая может ещё понести?
— Это невозможно, — подтвердил с добродушием рыжий малый, мышиные глазки которого выражали смышлёность и некоторую долю хитрости.
— Ах, чёрт возьми, что мне делать?! — вскричал Морис. — Я должен без замедления доставить письмо в Ди...
— В Динан?.. Я там живу. У меня прыткие ноги... а ловля мало принесла мне барыша на этой неделе. Отдайте мне половину платы за доставку, и я заменю вас.
— Половину? Это много.
— Как хотите, а меньше я не возьму!
— Так и быть. Но вы должны вернуться ко мне с ответом и помочь дотащиться до гостиницы, которую я заметил там под горою... Ай, проклятая боль!
— Хотите я тотчас сбегаю за трактирщиком и его женою, чтобы перенести вас?
— Нет, прежде всего надо доставить этот пакет. Впрочем, теперь день и по дороге поедет много народу. Если я буду очень страдать, то попрошу какого-нибудь прохожего позвать ко мне трактирщика. Дойдите до гостиницы, если не найдёте меня на этом месте, когда вернётесь.
— Я взял бы вашу лошадь, чтобы скорее проскакать взад и вперёд, — сказал птицелов. — Но я не дольше усидел бы на ней, чем скворец на лезвии моего складного ножа, это так же верно, как и то, что меня зовут Ферраном.
— О, нет, — с живостью сказал Лагравер, — а не хочу, чтобы вы сломали себе шею на этом бешеном коне. Вот пакет.
— Прочтите мне адрес. Я с трудом разбираю буквы... и только печатные, когда они стоят в азбучном порядке.
— Мессиру Поликсену, у доктора Копперна, в Динане.
Этот адрес передан был накануне полковнику де Трему подателем варёного рака.
— Мессира Поликсена я не знаю, — объявил толстый Ферран. — Но Копперн — первый доктор, первый учёный и первый богач всего края, хотя завистники выдают его за сумасшедшего, потому что он открыл жизненный эликсир. Этого я знаю, как свою охотничью сумку, даром что никогда не молвил с ним ни слова.
— Вот ваша доля из полученной мною платы за доставку.
— Пять флоринов! — вскричал птицелов вне себя от радости. — За такие деньги я сбегаю пять раз в Динан и обратно. Присмотрите, товарищ, за моими клетками, манками, клеем — ну, словом, за всем снаряжением для моего промысла.
— Хорошо, товарищ... Ух, как стало опухать моё колено!.. Расскажите мессиру Поликсену, что разносчик Анри упал с лошади и потому не мог сам доставить ему письма. Попросите его от моего имени не заботиться о моём положении. Он тотчас должен ехать в Париж для выгодного торгового оборота.
— Он купец?
— Да, он торгует полотном.
— Я бегу со всех ног.
— До свидания! Поищите меня в окрестностях на тот случай, если боль станет слишком сильна и я не смогу добраться до гостиницы, то порошу какого-нибудь крестьянина подвезти меня на своей тележке до одной из ферм, виднеющихся там.
— Ладно. Не заботьтесь тогда о моём снаряжении. Его не заметят в густых зарослях. До скорого свидания.
С этими словами Ферран пустился в путь быстрым шагом, положив для большей верности депешу к Рюскадору в свою меховую шапку.
Как только птицелов исчез из вида за поворотом, Морис, удостоверившись, что тот не может его более видеть, вскочил на ноги с лёгкостью, которая вполне доказывала здоровое состояние его коленных чашек. Он пробежал на другую сторону дороги, взобрался на насыпь и стал изучать топографию края, в котором находился. Шоссе описывало большой круг для того, чтобы миновать чрезвычайно крутую гору. Морис решился ехать напрямик, пока Ферран пойдёт вокруг по дороге. Таким образом он оставит его далеко за собой, когда снова выедет на шоссе. Благодаря изгородям, которые шли вдоль дороги, он мог надеяться, что за ними пешеход не заметит всадника, опережавшего его на очень большое расстояние. Спустя минуту Лагравер скакал уже во весь дух через поле.
Он достиг Динана за полчаса до птицелова и проехал город, не останавливаясь и тщательно скрывая лицо за стоячим воротником своего плаща из опасения, чтобы несчастный случай не натолкнул на него Бозона Рыжего, имевшего основательный повод не питать к нему большой симпатии.
К счастью, убыстрённый вояж Мориса не встретил никаких препятствий. Как говорила ему Валентина, он нашёл отличных, заготовленных ею лошадей на всех станциях, где она останавливалась с Норбером при своём проезде в Бельгию. Список станций был ему вручён кузиной вместе с другими инструкциями при их расставании в Нивелле. Одна из этих бумаг была в запечатанном конверте с надписью: «Прочитать только при въезде в Париж. План побега из монастыря визитандинок».
Лагравер горел нетерпением узнать, что заключалось в этой инструкции, благодаря которой он увидит олицетворение самой сладостной своей мечты. Но он был так благороден, что считал бесчестием сломить печать до назначенного срока.
Согласно предписанию Валентины он на третий день утром въезжал в столицу Франции. Едва миновав Монмартрские ворота, он с жадностью прочёл записку, относящуюся к Камилле де Трем.
Сначала на лице его отразилось удивление, потом гнев и наконец сдержанная скорбь. Валентина подробно поясняла в этих строках всю хитрость, употреблённую ею для того, чтобы проникнуть в монастырь к своей прежней подруге, выдать себя за Мориса и обрести любовь наивной девушки. Вся эта необыкновенная интрига, ставившая Мориса в весьма странное положение человека, уже любимого той, с которой он в действительности ещё не встречался, вся эта сказка из «Тысячи и одной ночи» заключала в себе что-то ложное, обманчивое и хитрое, оскорбляя молодого Лагравера в самой сути его любви и его гордости во всей своей прямоте.
Его, оказывается, любили вследствие смелого обмана. Пользуясь уже проделанным результатом, он лишался навсегда счастья сам поселить к себе любовь в сердце обманутой Камиллы. Нежное чувство этого ангела было преподнесено ему хитрой подменой, которой влюблённая девушка бы устыдилась, если бы узнала. Мысли эти наполняли душу Лагравера смешанным чувством ревности и стыда.
Вскоре он очутился перед кардинальским дворцом. В его инструкциях указан был вход к министру через таверну Ренара. Он сошёл с лошади и привязал её у дверей трактира.
Час этот назначен был Валентиной для доставления Ришелье посланных ею бумаг: копий с письма полковника Робера к Рюскадору и к герцогу Орлеанскому и записки самой Валентины к министру.
Морис постучал, как ему было предписано в таинственную дверь, через которую, как мы уже видели, дом Грело и его мнимый племянник проникали в логово льва.
Придверник отворил Морису и ввёл его в альков, отделённый деревянной перегородкой от кабинета министра. Лагравер назвал себя. Слуга придавил пружину подвижной филёнки, которая раскрылась, и посланному Валентины оставалось только сделать нисколько шагов, чтобы стать лицом к лицу с грозным хозяином кабинета.
Ришелье, очевидно, был гораздо бодрее, чем в тот день, когда мы видели его страдающим от тяжкого недуга и задыхающимся от кашля. Благодаря нервному сложению временами к нему возвращались силы и бодрость. Он не сидел более сгорбившись в своём огромном кресле, а стоял, облокотившись одной рукой на мраморную доску камина. Даже наряд его доказывал улучшение здоровья. Под раскрытой красной кардинальской мантией виден был полный кавалерский костюм фиолетового бархата, без всяких украшений, изящный в своей простоте.
Он окинул Мориса одним из тех взглядов, которые, казалось, способны были проникать до глубины души.
Посланный Валентины де Нанкрей вынес этот взгляд, не потупив глаза, почтительно, но спокойно.
— То же самое лицо и та же сила воли, — прошептал довольный кардинал. — Их скорее можно принять за близнецов, чем за кузена и кузину.
Лагравер преклонил колено и подал ему пакет с письмами.
— Я вас ждал, — сказал Ришелье, принимая его. — Вы точны. Это хорошо.
Кардинал сел к своему массивному столу и с жадностью стал пробегать глазами доставленные ему бумаги. Стоя перед ним, Морис заметил на лице министра выражение неумолимой ненависти и торжества.
— Так, так, — говорил временами Ришелье, читая отчёт своего агента. — Немедля тайно отправить Ла Мельере в Рокруа. Он имеет достаточно влияния на войско, чтобы успешно противодействовать принцу крови... Что же касается смертельного удара прямо в сердце заговора, это заманчиво по смелости замысла...
Он сильно позвонил. Вошёл камердинер.
— Позвать сюда тотчас маршала де Ла Мельере, — приказал кардинал. — Он, верно, вылечился от раны, которая заставила его вернуться в Париж в самый разгар войны. Послать ко мне и Рошфора, моего дорожного фурьера. Потом, обратившись к Лаграверу, который всё время стоял молча и равнодушно, он сказал:
— Молодой человек, будьте готовы отправиться обратно сегодня вечером. Не заботьтесь об экипаже. Это моё дело. Карета с надёжным конвоем заедет за вами в гостиницу «Лебедь и Крест». Вы не должны распоряжаться ни маршрутом, ни людьми, которые будут приставлены к вам. Взамен того ваши спутники не будут иметь никакого права стеснять ваши действия. Вы меня поняли? Идите.
— Будут ли какие приказания от вас, монсеньор, для Валентины де Нанкрей? — спросил Морис.
— Вы их узнаете в своё время... и она тоже... я ничего не забываю.
— Слушаю, ваше высокопреосвященство.
И с этими словами лаконичный Лагравер раскланялся с министром, спешившим прекратить аудиенцию.
Через несколько минут Морис уже выходил из таверны Ренара и садился на лошадь.
«Когда мне предоставляют полную свободу действий, — думал он, — с условием, что я стану вести себя, как того пожелает кардинал, мне представляется отличный случай сыграть с ним штуку! Я его сделаю невольным соучастником похищения, которое лишит его заложницы...»
Молодой человек повернул лошадь в переулок Сен-Жермен д’Оксерруа и вошёл в лавку торговца церковными ризами, где купил рясу капуцина. Потом, возвратившись на улицу Сент-Оноре, он взял у портного полный костюм студента для особы ниже и тоньше его, и, привязав эти вещи к седлу позади себя, поехал в гостиницу «Лебедь и Крест».
Едва успел он соскочить на землю, как полная трактирщица, которую пленил пылкий Рюскадор, подбежала к нему с восклицанием:
— Вот вы и опять вернулись, мессир Лагравер... но одни! Надеюсь, что ничего не случилось с вашим отцом?
— Ш-ш! — перебил её Морис, вспомнив, что вступает в роль двойника, — помогите мне снести этот узел с вещами в мою комнату.
Она приказала слуге избавить их обоих от этого труда и ограничилась правом проводить своего посетителя в его комнату.
— Всё такой же молчаливый! — пробормотала она, когда Лагравер отослал её от себя. — Ах, если бы тот рыжий сокольничий не оставил мой дом так внезапно!..
Сидя у своего величественного прилавка, вдова, опечаленная своим вдовством, погружалась всё более и более в грустные размышления, исполненные зависти, когда Морис, спустившись с лестницы, вдруг прошёл мимо неё в одежде послушника капуцинов.
— О! — только и успела тяжело вздохнуть трактирщица.
Появление Лагравера заставило её вернуться к действительности и с печалью подумать: «Вот опять он поддастся своему призванию к жизни монашеской!»
Между тем Морис шёл уже быстрыми шагами по улице Сент-Антуан и в конце её остановился перед монастырём визитандинок Святой Марии. Он скромно постучал в огромные наружные ворота; в маленьком окошечке показалось угловатое лицо нашей старой знакомой матери Схоластики.
— Племянник достопочтенного дома Грело! — вскричала привратница, как вскоре различила черты мнимого послушника под оттенявшим его лицо капюшоном.
Она отворила калитку и ввела молодого человека в тот внутренний двор, через который входили в приёмную.
— Что с вашим почтенным дядей? — поинтересовалась старая визитандинка, желавшая поболтать. — С тех пор как старший капеллан его высочества приходил вместо него навещать Камиллу де Трем, я не слышу более ничего об этом святом человеке... как и не слышу об основании монастыря в Блуа. А ведь он находил меня достойной быть там настоятельницей.
— Разве новый посланный монсеньора Гастона ничего не сообщал вам от имени своего товарища? — спросил Морис, прикидываясь удивлённым.
— Он угрюм, как статуя. Я не осмеливалась и слова ему молвить... а он не говорил мне ничего.
— Бедный капеллан! Он, вероятно, уже чувствовал первые признаки болезни, которая теперь поразила его. Подагра поднялась у него к голове и парализовала язык!
— Пресвятая дева! Какое страшное испытание! — вскричала мать Схоластика, слишком пользовавшаяся своим языком, чтобы не испытать ужаса от мысли, что его может парализовать.
— Сегодня я заменяю капеллана, так же как и моего дядю, — продолжал Лагравер, — который поручил мне просить вас написать просьбу на имя герцога Орлеанского с перечнем всех ваших прав (то есть бесчисленных достоинств) на получение места игуменьи. Завтра принц напишет к епископу в Блуа насчёт основания нового монастыря визитандинок.
— В таком случае мне нельзя терять ни минуты! — прошептала привратница в сильном волнении, потому что не отличалась умением писать так же бойко и красноречиво, как молоть языком.
— Совершенно верно, достойная матушка. Я должен взять с собой вашу просьбу, если вы желаете, чтобы принц принял её во внимание.
— Я составлю и напишу её в зале смежной с приёмной, пока вы будете разговаривать с девицей де Трем, — сказала мать Схоластика, приведённая в восторг этим обещанием. — Святое вдохновение находит на меня, только когда я одна.
Она вошла в приёмную, сопровождаемая Морисом.
— Доротея, — обратилась она к белице, которая дежурила в отгороженной части приёмной, — предупредите Камиллу де Трем, что её вызывает посланный его высочества герцога Орлеанского. Но вместо того, чтобы возвращаться с ней сюда, пройдите в трапезную, в которой теперь нет никого и подождите меня там.
Учёная Доротея «олицетворяла вдохновение» для матушки-привратницы, неспособной к письму.
Одна из монахинь прошла во внутренние комнаты монастыря через одну дверь, тогда как другая исчезла в противоположной. Лагравер остался один на несколько минут, которые показались ему вечностью. В первый раз он должен был увидеть Камиллу, меж тем как она готова встретить его как старого знакомого и возлюбленного. Несмотря на его непоколебимую твёрдость воли, предстоящая сцена волновала его, мысли путались.
В солнечном луче, падающем сверху на середину приёмной, вдруг показалось белое и лазоревое облако. Морис невольно закрыл глаза и, когда раскрыл их снова, стоял ослеплённый и вне себя от восхищения: действительность превзошла идеал.
— Я молила Бога и он прислал мне избавителя, — произнёс мелодичный голос. — Благодарю вас, Морис. Видя вас, я оживаю снова!
Пансионерка протянула ему свою миниатюрную ручку сквозь железную решётку. Это движение заставило опомниться остолбеневшего Лагравера. Он бросился на колени, чтобы коснуться губами её розовых пальчиков, но вдруг опять откинулся назад.
— Что с вами, Морис... отчего вы не говорите со мною? — сказало милое дитя, встревоженное его молчанием.
Он несколько овладел собою.
— Мадемуазель де Трем... — начал он.
— Мадемуазель!.. Вы называли меня Камиллой, когда мы расстались...
— Извините, — продолжал он. — Я так взволнован свиданием с вами... опасностью, которой вы подвергаетесь!.. Надо бежать... бежать со мной!.. Кардинал открыл заговор ваших братьев и хочет насильно выдать вас замуж, из утончённой злобы и мести.
— Зачем вы говорите так громко о таких страшных вещах? — перебила она его шёпотом. — У вас не был такой звучный и сильный голос, когда вы отдавали мне вашу душу и вашу жизнь!
Морис содрогнулся, верное чувство молодой девушки подметило уже несходство между ним и его кузиной.
— Если бы вы едва шевелили губами, — продолжала Камилла, — и то я поняла бы смысл ваших слов... нас могут подслушать... я вас поджидала, чтобы высказаться... я задыхаюсь за этими решётками, вдали от братьев, которые в опасности... от вас... и от Валентины! Я знаю, что она была с вами в Брабанте. По особенному счастью одно из её писем ко мне не было перехвачено. Оно написано из Лаграверского замка, который она намеревалась покинуть тайно вместе с вашим отцом для того, чтобы избегнуть преследований за ваш побег в Бельгию, о котором кардиналу доложился ваш дядя, дом Грело.
Как могла Камилла получить письмо от Валентины с юга Франции, когда та была на севере в Бельгии? Этот вопрос может разрешить сам читатель, вспомнив, что обещала Жермена, оставшаяся в Лагравере, своей молодой госпоже, перед её отъездом из замка. Тайна прояснилась очень просто — письмом с двумя конвертами.
— Валентина не решилась ехать в Париж, — продолжала Камилла, — она так опасалась попасться в руки кардинала вместе со своим отцом. Поэтому она не смогла увидеться со мной. И за меня она сильно боялась, а этот её страх только радовал меня. Чем более мне грозила опасность, тем более приближался час моего избавления, тем скорее я надеялась вас видеть... я полагалась на ваше обещание.
— Я и теперь, ещё обещаю возвратить свободу и голубое поднебесье вашим крылышкам, моя кроткая голубка, попавшая в гнездо змей! — сказал Морис с восторженным увлечением, совершенно забыв на этот раз, что вера в него была внушена Камилле не им самим, а его двойником.
Пока она говорила, он успел подпилить две из железных полос решётки, которая их разделяла. Завершив работу, он разогнул прутья своими сильными руками, легко, словно они были из свинца. В решётке образовалось отверстие — довольно большое для того, чтобы гибкое тело Камиллы могло через него пройти.
— Пойдёмте, — сказал он, — пойдёмте!
Молодая девушка встала на цоколь решётки, но вдруг зашаталась, испуганная и взволнованная. Он взял её на руки бережно, как мать принимает к себе на грудь своего ребёнка, и опустил её на пол залы для посетителей.
— Как вы сильны, Морис! — сказала ему Камилла. — А вы возмужали с тех пор, как мы расстались.
В эту минуту послышались приближающееся шаги в смежном коридоре, который соединял приёмную с внутреннею частью монастыря. Лагравер кинулся к двери, в которую должны были войти, и увлёк за собой Камиллу. Растворенная половинка двери скрыла их обоих.
— Вот моя просьба... — начала было мать Схоластика, входя в освещённую часть приёмной, большая половина которой была погружена во мрак.
Договорить ей не дали. Сложенный вчетверо платок закрыл рот — и глаза привратницы, и в то же время дверь за нею захлопнулась.