ишелье, который рассматривал с глубоким вниманием карту Бельгии, разложенную на столе, не заметил необыкновенного волнения полковника Робера после его разговора с Бозоном Рыжим. Поэтому кардинал, не взглянув на своего собеседника, посмотрел на большие карманные часы, встал, отворил окно, по-видимому, прислушался к отдалённым ночным звукам и опять сел на своё соломенное кресло.

— Граф де Трем, — сказал министр после довольно продолжительного молчания, — я принимаю все ваши условия. Этот новый заговор герцога Орлеанского будет для меня, как будто бы он никогда не существовал. Вы один ответите мне за него. Клянусь в том честью и спасением души моей.

— Вы свободны, монсеньор, — ответил Робер, превозмогая отчаяние.

— Позвольте, авангард графа Суассонского должен дойти сюда. Его передовую отряды могут захватить меня на пути к маршалу де Брезе. Яростная и чисто личная ненависть графа ко мне не покорится вашему решению.

— Граф Суассонский примкнёт к моему полку только в случае, если я зажгу эту кучу хвороста, сложенного перед домом.

— Хорошо, полковник, я вполне доверяюсь вам, но кого дадите вы мне, чтобы проводить до маршала де Брезе.

— Господ дю Трамбле и де Беврона, арестованных мной перед выступлением в поход.

— Двух приближённых де Брезе. Ничего не может быть лучше. В отплату за ваше благородное обращение со мной, я дам вам совет.

— Какой, монсеньор?

— Не допускайте до себя как графа Суассонского, так и Марию Медичи с её невесткой. Пошлите к ним верного человека с приглашением свернуть на Гент и Остенде. Я позволяю им искать убежища в Англии.

— Какое неудобство видите вы в том, монсеньор, чтобы принцессы виделись со мной в моём полку?

Ришелье во второй раз посмотрел на часы, потом подвёл графа к окну и указал ему рукой на тёмную даль в направлении к Огену.

— Граф, — сказал он ему с видом величественным, — если Господь не отнимет ещё Своей Руки от Франции в моём лице, то эти тёмные облака вдали — не что иное, как корпус маршала де Брезе, которого вы предполагали на пути к Тирлемону. Жюссак, поручик моих мушкетёров, вырвался из западни в Нивелле. Теперь он мог иметь время не только догнать армию, в которой ваш полк составлял крайний арьергард, но ещё и заставить главный её корпус сделать обход, предписанный ему в моих инструкциях. Правда, что мой посланный мог сбиться с дороги или совсем не доехать, остановленный какой-нибудь непредвиденной встречей... Именно эти случайности и побудили меня к сговорчивости с минуту назад. Что же касается королевы-матери, то с минуты на минуту лес Сеньер-Изаак может быть занят не одним вашим полком, не ставьте же меня в явное противоречие с политическим принципом, вынудив официально заявить на глазах верных войск о безнаказанности вечной составительницы заговоров.

— Я понимаю вас, монсеньор, — ответил граф де Трем. — Капитан Леви некогда служил при Марии Медичи. Я немедля пошлю его навстречу моим братьям, которые сопровождают принцесс, и распоряжусь, чтобы ваше желание было исполнено.

— Ваши братья при них? Прикажите Леви заступить на их место. Пусть он отвезёт далеко от нас этих беспокойных барынь, а ваших братьев призовите к себе как можно скорее. Я хочу, чтобы весь ваш род имел случай блистательно искупить своё заблуждение, — сказал торжественно Ришелье. — Если Господь благословит мои намерения, то через несколько часов вы будете сражаться во славу Франции вместо того, чтобы вносить в неё междоусобную войну.

— О, если так, мне остаётся только благодарить вас, монсеньор, благодарить от души за призыв Анри и Урбена победить или умереть возле меня.

— Скорее, полковник! Прикажите капитану Леви скакать во весь опор, а господам дю Трамбле и Беврону ждать меня внизу.

Робер де Трем поспешил исполнить эти приказания.

Едва успел он сойти с лестницы, как в комнате, где сидел Ришелье, опять весь углублённый в изучение походной карты полковника, послышался треск. Робер приказал запереть двух пленников, о которых ему говорил Рюскадор с такой радостью и такой таинственностью, в небольшой комнате отделённой от этой ветхой перегородкой. Внезапно три доски из неё подались, и Валентина де Нанкрей показалась в отверстии, образовавшемся от сильного натиска Мориса, который виден был немного поодаль от своей кузины. У обоих руки были связаны на спине.

Валентина, бледная, но со сверкающим взором и с выражением решимости на лице, поразительно походила на Мориса. Беспорядок в их одежде, совершенно одинаковой, доказывал только что выдержанную отчаянную борьбу.

Ришелье смотрел на молодую девушку с удивлением и с некоторою холодностью. Она подошла и показала ему свои связанные руки, но этому простому движению придала такое выразительное красноречие, что кардинал тотчас принялся с большим усилием развязывать туго перетянутые верёвки. Освободившись от уз, она оказала такую же услугу Лаграверу, который, с видом мрачного равнодушия, молча и неподвижно стоял, как надгробная статуя. Потом Валентина вернулась к кардиналу, лицо которого всё более и более омрачалось, и гордо выпрямилась перед ним. Там, в комнате, всё было слышно, как здесь! А знаете ли вы, почему я в плену? Потому что хотела разделять вашу участь до последней минуты. Мы с Морисом бросились на аванпосты полка де Трема, так как не могли догнать Рюскадора, который вас только что провёз мимо них. И на это героическое безумство мы решились для вас, для того чтобы вместе с вами встретить смерть, которую, вероятно, вам готовили мятежники. Теперь вы заключаете с ними мир, монсеньор!.. Как же отомщу я за моих родителей, когда вы вступаете в союз с сыновьями палача.

— Мадемуазель де Нанкрей, — возразил министр, окид, какого бы рода он ни был, должен уступать благу государства. Впрочем, на какие требования имеете вы право? Гибель де Тремов была наградой вашего успеха. А я только что исправил окончательное поражение без вашей помощи. Несмотря на это, я сотру пятно бесчестия, наложенное на память невинного кавалера Рене, будьте в том уверены. Только я не покрою позором молодых людей, невинных в преступлении отца. Я не одобряю «месть по наследству».

С этими словами он вышел из комнаты на голос полковника Робера, который кричал снизу лестницы:

— Господа дю Трамбле и Беврон ждут ваших приказаний, монсеньор.

Валентина де Нанкрей с минуту оставалась в оцепенении. Потом жестом, исполненным ярости, казалось, погрозила и небу и земле и бросилась к окну, у которого стала так, чтобы всё видеть, не будучи замеченной. Морис не выходил из смежной комнаты: он был мрачен и душевно опустошён. Побеждённый числом своих противников, он не мог продраться до Рюскадора, чтобы омыть в его крови предполагаемое бесчестие Камиллы. Со связанными руками и окружённый двадцатью солдатами, он на минуту только видел вблизи торжествующего провансальца. Обманутый в своих надеждах как любовник и как мститель молодой человек с железной волей в первый раз пал духом. Им овладела апатия отчаяния и в смутных мыслях, кружившихся в его голове, одна только представлялась ему с некоторою ясностью — решимость умереть скорее, чем увидеть поблекшим от позора нежный цветок, который он лелеял с благоговейной любовью.

Но Валентина ещё не отказалась от грозной борьбы, несмотря на поразившие её неудачи. Она внимательно следила за тем, что происходило перед домом в пространстве, освещаемом факелами часовых. Сначала проскакал во весь опор капитан Леви, потом в светлый круг взошли обер-аудитор и адъютант маршала де Брезе, ведя за повод четырёх осёдланных лошадей. Ришелье вышел из дома, за ним следовал полковник Робер и с трудом сдерживал Рюскадора, который в страшном бешенстве, или, вернее, в каком-то яростном исступлении, ругался на весь свет.

— Клянусь чёртом, — ревел сокольничий, — я чую измену! Ко мне Бенони! Ко мне, мои волчата!

— Ребята, — крикнул в свою очередь граф де Трем, — не позволяйте господину маркизу наделать сумасбродств! Он в припадке белой горячки!

Из кухни домика лесничего, превращённой временно в караульню, выбежало человек двенадцать аркебузиров. Они бросились на Бозона, застигнутого врасплох, и увлекли его, несмотря на то что он рвался и метался, как нечистый дух.

В это время Арман дю Плесси занёс ногу в стремя, которое ему почтительно подавал дю Трамбле, и вскочил в седло почти с такой же лёгкостью, как в молодые годы. Двое спутников последовали примеру кардинала, а граф, избавившись от сокольничего, сел на четвёртую лошадь.

— Проводите меня только до ваших аванпостов, полковник, — сказал ему министр, — а потом спешите навстречу к вашим братьям, чтобы привести их сюда как можно скорее. Если Жюссак догнал де Брезе, ваш полк с минуты на минуту может получить приказание двинуться вперёд.

— Однако, — вмешался обер-аудитор, которому Робер наскоро передал положение дела, — по какой-нибудь роковой случайности граф Суассонский, быть может, не предупреждён, и его авангард идёт к лесу Сеньер-Изааке. Если так, то мы прямо наткнёмся на фланкёров графа, вместо того чтобы встретить передовые отряды родственника его высокопреосвященства.

— Угодно вам взять одну из моих рот, монсеньор? — спросил граф де Трем.

— Пеших, когда я хотел бы иметь крылья! Нет! Я верю в мою звезду!

Сказав это, он дал шпоры своей лошади, и все четверо исчезли с быстротой вихря.

Валентина хотела отойти от своего наблюдательного поста, когда неожиданное явление, настоящий призрак, заставил её вздрогнуть от удивления. Это был Норбер, проходивший нетвёрдым шагом через светлое пространство, озаряемое факелами. Физическое ощущение холода, казалось, руководило им. Он весь дрожал и остановился перед окном кухни, через которое по временам отсвечивался красноватый отблеск огня, разведённого в очаге.

— Войдите погреться, добрый старик, — сказал Норберу один из часовых.

Должно быть, старик был в полном сознании, потому что принял доброжелательный совет и вошёл в кухню, где солдаты старались успокоить рассвирепевшего сокольничего.

Пространство перед домиком лесничего опустело. Исключая двух часовых у главного входа, не было никого поблизости от громадной кучи хвороста, которую стоило зажечь, чтобы подать графу Суассонскому сигнал спешить к лесу Сеньер-Изааке. К тому же от двух аркебузиров она была скрыта большой каретой кардинала, которую отодвинули в сторону, чтобы оставить свободное место перед крыльцом. Но хворост сложен был против окна, у которого стояла Валентина, и не более как в пятнадцати шагах от дома.

Молодая девушка осторожно отворила окно и выждала около четверти часа после отъезда Ришелье. Морис не выходил из смежной комнаты. Можно было бы предположить, что отец передал ему печальное наследство своего болезненного бесчувствия.

Внезапно Валентина схватила смоляную свечу, горевшую в комнате, и бросила её на сухой хворост. Часовые, которым не было поставлено в обязанность наблюдать за звёздами, не заметили этой земной кометы, пролетевшей над ними.

Валентина де Нанкрей наблюдала с тоской за последствиями её попытки. Сначала свеча, казалось, стала гаснуть, но несколько сухих листьев пришли в соприкосновение с потухающим огнём и воспламенились. Лёгкий треск доказал ей, что зажглись и ветки, и в один миг огненные языки охватили всю кучу. Валентина отскочила от окна и скрылась в глубине комнаты, освещённой пламенем костра. Солдаты вышли из караульни. Другие стали стекаться со всех концов бивака. Никто не подозревал важности то Го, что считали делом случая. Им нечего было жалеть запаса топлива неприятеля, обращённого в бегство. Один весельчак вскричал:

— Товарищи, лес Сеньер-Изаак славит наш приход праздничным огнём, ответим же ему в благодарность круговой пляской!

И те из зрителей, которые были весёлого нрава, взялись за руки и с песнями закружились вихрем вокруг огня, взвивавшегося на значительную высоту, так как он находил обильную пищу в сухих и смолистых ветвях.

Молодой офицер неожиданно прервал увеселение:

— Эй вы, плясуны, — закричал он, — лучше бы вы смотрели за тем, чтобы в комнату полковника не залетело искры, тем более что окно растворено! Туда велено было сложить весь запас пороха, пока чинится ящик, попорченный при въезде на крутой пригорок.

Большая часть из плясунов знали это, но весельчак, который затеял танцы, вступился за свою мысль.

— Ваше благородие, — ответил он, — без помощи ветра огонь не идёт в сторону, за исключением того пламени, которое зажигает этот слепой чертёнок амур.

Офицер засмеялся, и весёлая толпа запрыгала пуще прежнего.

Валентина не пропустила ни одного слова из сказанного поручиком. Глаза её засверкали в темноте, и беззвучный смех обнажил на секунду её белые зубы. Она стала ползать и шарить по всем углам комнаты. Под дорожным плащом Робера она нашла бочонок, который подкатила к двери так, чтобы отворенная дверь совершенно скрывала его. Потом она изломала себе ногти и исцарапала в кровь руки, чтобы вынуть твёрдо забитую втулку. Наконец Валентине удалось её выдернуть. Со свирепым наслаждением девушка сунула руку в мягкий порошок, несколько пригоршней которого рассыпала по полу.

Круговая пляска и песни всё ещё продолжались, но костёр превратился в кучу красных угольев. Вдруг раздался лошадиный топот, приближавшийся с быстротой молнии. Три всадника выехали на поляну из чащи перед домиком лесничего.

Тот, кто скакал впереди, сбивал с ног всех, кто попадался ему на пути, и остановил свою лошадь только перед тлеющим костром.

— Кто виновник пожара?! — крикнул громовым голосом граф де Трем, бледный от ярости, и выхватил пистолет из чушки.

Никто не отвечал. Мёртвое безмолвие воцарилось в толпе, солдаты, поражённые ужасом, понимали, что одно слово, даже оправдания, могло им стоить жизни.

— Кто из вас изменник, который подал этот сигнал? — повторил полковник и въехал в толпу аркебузиров, которые стояли в оцепенении, прижимаясь друг к другу, как стадо, застигнутое грозой.

При звуках грозного голоса своего командира все караульные выбежали из дома, за ними последовали Рюскадор и Норбер.

Робер де Трем находился против, или перестреляю вас всех! — крикнул он в третий раз.

— Это я! — ответила громким голосом Валентина де Нанкрей, показавшись у окна, где догорающий костёр облил её багровым светом.

— Валентина! — вскричал дрожащий голос в толпе.

— Лаграверский демон! — вскричали два спутника старшего де Трема.

Братья соскочили наземь, а так как Валентина в эту минуту отступила в глубину комнаты, то они вообразили, что она хочет бежать.

— Факелов сюда! — закричали Анри и Урбен в исступлении, — гнусная изменница не ускользнёт от нас!

Они бросились к лестнице. Полковник, который при виде Валентины пошатнулся на седле, вскоре догнал братьев, опрометью взбегавших на лестницу, чтобы взломать дверь. Они нашли её уже отворенной.

Когда граф вошёл в комнату за виконтом и кавалером, дверь быстро захлопнулась, и они увидели Валентину, которая стояла возле какого-то предмета неопределённой формы, покрытого дорожным офицерским плащом.

— Ага! — вскричал Урбен, поставив на стол зажжённую свечу, — кто бы ты ни была, мужчина или женщина, демон или вампир, но ты в наших руках! Горе тебе!

— Произнесём приговор над этим адским созданием! — продолжал Анри, не менее взбешённый.

— И исполним его немедля, — заключил поручик, сжимая в руке эфес шпаги.

— Братья, — вмешался полковник, — не лучше ли одному из нас караулить эту несчастную, пока двое остальных постараются исправить содеянное ею зло? Я останусь здесь. Вы, виконт, спешите к кардиналу, чтобы освободить его из рук передовых отрядов графа Суассонского, если он, по несчастью, встретился с одним из них. Вы, кавалер Урбен, поезжайте к графу и скажите ему, что если он не отступит назад, то погубит герцога Орлеанского.

Два младших де Трема не трогались с места. Они не доверяли старшему брату, считая Робера околдованным ненавистной сиреной. А потому открыто восстали против него.

— Я поклялся рассчитаться с ней, если она выроет нам новую западню! — вскричал Анри. — Прежде всего надо отплатить ей!

— Раздавим змею! — вскричал Урбен, — раздавим её скорее, чтобы иметь ещё время уничтожить действие её ядовитого жала.

— Вы должны мне повиноваться! — приказал полковник Робер, могучая душа которого опять одержала верх над тайной убийственной скорбью.

— Прежде суд и расправа, а потом мы уедем!

Валентина де Нанкрей всё время стояла молча и неподвижно, гордо окидывая взором своих трёх врагов. Вдруг она бросилась к столу, схватила с него свечу и, размахивая ею, вернулась к своему прежнему месту.

— Никто не выйдет отсюда, и приговор над вами произнесу я! — вскричала Валентина голосом, который заставил содрогнуться даже наиболее мстительного Урбена.

Быстрым движением она откинула плащ, покрывавший бочонок с порохом, и трое братьев де Трем увидели широкую и чёрную полосу, на которую стоило упасть искре, чтобы совершился разрушительный взрыв.

— Господа, — продолжала медленно Валентина, — если один из вас подойдёт к двери или к окну, или позовёт на помощь, мы все взлетим на воздух! Но если вы выслушаете меня до конца, то я, быть может, помилую вас и дарую жизнь!

Несмотря на свою неустрашимость, виконт и кавалер были поражены ужасом. Им угрожала мгновенная смерть, без всякой надежды отмстить этому исчадию ада, со злорадным наслаждением увлекавшим их в могилу вместе с собой. Что же касается графа, то перед преградой, неодолимой для какой бы то ни было человеческой власти, он покорялся именно потому, что считал близким свой последний час.

— Мы не просим о помиловании, — сказал он почти с таким же хладнокровием, как его надменная собеседница. — Скажите нам только, почему вы, подруга нашей доброй сестры, сделались злым гением её братьев? Откройте мне тайну вашей неумолимой ненависти, чтобы я мог простить её вам перед моим последним вздохом, если какое-нибудь человеческое чувство её оправдывает.

Валентина слегка вздрогнула от благородного взгляда, который устремил на неё Робер, произнося этот торжественный вызов.

— Прежде чем я открою вам, что побудило меня заклеймить вас позором, измерим глубину бездны, вырытой мной, под вашими ногами! — вскричала последняя представительница рода Нанкреев. — Вы, кавалер Урбен, позволили себя одурачить, чтобы выиграть портрет женщины, которая вас презирает, и допустили агента самого злейшего врага Марии Медичи захватить её в плен! Разве вы думаете, что ваша партия простит опасность, которой вы подвергли королеву, когда станете оправдывать себя рассказом о вашем глупом приключении? Вы сделали целью своего честолюбия заслужить славу безупречной строгости правил и серьёзной основательности ума, а заклеймили себя навсегда преступной ветреностью. Отныне вас никогда более не допустят до участия в важных делах, в которых вы горите желанием играть значительную роль, ибо вы позволили женщине заступить на своё место и тем сгубили заговор, который мог бы сделать переворот во всём королевстве.

Она остановилась, чтобы насладиться нравственной пыткой Урбена, побледневшие губы которого дрожали от гнева.

— А вы, майор, — продолжала Валентина де Нанкрей, — ваша гибель ещё более очевидна! Вы вдвойне опозорили себя, самая низкая страсть — пьянство, побудила вас поддаться безумной любви и, подобно вашему младшему брату, любви осмеянной! Произнесённый над вами приговор военного суда не будет заглажен необходимостью жертвовать долгом службы для пользы заговора. Вы изменили и тому и другому, вы для всех отныне отверженец!

Виконт Анри не задыхался от ярости, как Урбен: две крупные слёзы выкатились из его глаз, и тяжело было видеть безмолвные страдания мужественного молодого человека.

Тогда граф де Трем заговорил голосом грустным, но твёрдым, подобно священнику, читающему молитвы над гробом.

— Валентина де Лагравер, — сказал он, — я сам укажу вам позор, которым вы запятнаете мою память. Проступки моих братьев падут на меня, их главу и руководителя. Костёр, зажжённый вами, поглотит сверх того, последние остатки моей чести. При виде призывного сигнала графу Суассонскому Ришелье заподозрит в измене графа де Трема. Он тем более убеждён в ней, что вы удерживаете нас здесь, тогда как мы должны были бы скакать во весь опор, чтобы стать между ним и его врагами. Если кардинал и спасётся от опасности, роковой факт тем не менее падёт на меня постыдном пятном. Это гибельное пламя, сверкнув в глазах министра, уничтожило условие, по которому возвращалась свобода пленному герцогу Орлеанскому. Все от самых высоких до самых низких, все, участвовавшие в заговоре, предводителем которого был я, все подвергнутся казни тем более жестокой, что Ришелье будет считать её справедливой отплатой за расставленную ему мной западню. Вот до чего я доведён. Я должен желать, чтобы схватили великого человека, который, расставаясь со мной, благодарил меня за своё спасение, полагаясь на моё слово. Я доведён до роковой крайности, что единственную надежду должен возлагать на успех низкой измены, в которой вы виновница, потому что тогда падёт одна жертва вместо тысячи! Но что бы ни случилось на страницах истории, моё имя будет стоять в списке изменников, тогда как единственная цель моего честолюбия заключалась в том, чтобы сохранить безупречным имя благородного человека! Обе партии будут считать меня подлым и низким обманщиком! А если от незаслуженного позора я укрылся бы даже в могиле, то смерть моя будет приписана укору совести. Валентина де Лагравер, измерил ли я всю ужасающую глубину бездны, в которую вы повергли меня?..

Валентина де Нанкрей слушала его бесстрастно, как мраморная статуя.

— Нет,— ответила она, — вы ещё не видите всей глубины вашего падения, граф Робер. На вашей чести лежит ещё пятно, о котором вы не упоминали! Вы как глава рода де Тремов, кажется, должны наблюдать за добрым именем мужского поколения настолько же, как и женского, итак бесчестие дочери отразится на вас таким же позором, как и проступки сыновей!

— Камилла! — вскричали в один голос все три брата, поражённые зловещим предчувствием.

— Морис! — позвала Валентина звучным голосом, который внезапно пробудил Лагравера из его мрачного оцепенения.

Он появился бледный, как смерть, у отверстия, пробитого в перегородке, и медленно вошёл в освещённую комнату подобно привидению, вызванному из мрака.

Три брата отступили назад при этом неожиданном появлении, которое носило отпечаток чего-то сверхъестественного вследствие его разительного сходства с непостижимым существом, призвавшим его.

— Любезный кузен, хотя и с левой стороны, — сказала насмешливым тоном Валентина де Нанкрей, — сознайтесь, что вы увезли Камиллу де Трем из монастыря визитандинок и ехали с нею вместе из Парижа в Нивелль с целью просить руки этой молодой девушки у её опекунов по праву родства.

С этими словами она разразилась таким резким хохотом, что он произвёл на трёх братьев де Трем действие удара хлыстом. Все разом бросились к Лаграверу с движением, равносильным смертному приговору.

— Ещё один шаг, господа, и я выпущу из рук эту свечку, — сказала Валентина, размахивая ею над смертоносным бочонком.

Но они остановились, не слыша её слов. Морис подставил им грудь, говоря:

— Проколите моё сердце вашими кинжалами — и вы найдёте в нём любовь мою такой же непорочной, как ваша братская привязанность. Клянусь вам, сестра ваша со мной сохранила чистоту ангелов.

— Однако похищение Камиллы навсегда погубит её в глазах света, — сказала Валентина с упорством палача, который заменяет слишком слабое орудие пытки сильнейшим.

— Молчи демон! — закричал вне себя Лагравер, который от этого намёка вздрогнул, как от прикосновения раскалённого железа.

— Впрочем сама судьба преследует вас и наказывает, — продолжала неумолимая Немезида, — шайка разбойников, которые напали на кардинала в Нивелле, увлекли с собой Камиллу де Трем.

— Рюскадор! Его надо расспросить! — вскричал Анри, в отчаянии подбегая к окну.

— Я предупреждала вас, что если вы позовёте, то мы все взлетим на воздух, — сказала Валентина де Нанкрей, поднося свечку к пороху, рассыпанному по полу. — Оставайтесь тут, я хочу насладиться вашими муками. Оставайтесь в этой страшной неизвестности, дайте мне насытиться вашими терзаниями, вашим ужасом!

— Нет, решительно ты не женщина, а чудовище! — вскричал полковник, возмущённый такой адской злобой.

Она на секунду опустила свой сверкающий взгляд, но тотчас опять подняла голову:

— Я дочь Рене и Сабины де Нанкрей, убитых и обесславленных Филиппом де Тремом! Я мщу за моих несчастных родителей! — объявила торжественно наследница страдальцев.

Слова эти, раздавшиеся, как трубный глас Последнего Суда, произвели поражающее действие. Едва были они произнесены, как Робер, широко раскрыв глаза и с неописанным ужасом на лице, сперва буквально окаменел на месте, а потом, как будто придавленный к земле невыносимым бременем, скорее подполз, чем подошёл к Валентине, и упал к её ногам.

— Виконт Анри, кавалер Урбен, — сказал он глухим голосом, — следуйте примеру вашего старшего брата графа де Трема! Мы должны вымолить прощение представительницы рода Нанкреев, потому что на смертном одре отец наш сознался мне в своём страшном преступлении...