Четыре дня тянулся бой, Потом настал момент, Когда ни хлеба, ни обойм, Ни пулеметных лент. Остались только мертвецы Среди суровых скал... Республиканские бойцы Ушли за перевал. Все было тихо, но в ночи Еще дымился зной, И камни были горячи От ярости дневной. Вдруг кто-то двинулся ползком По щебню и траве... Лицо засыпано песком, И кровь на голове. Ручей звенит издалека: — Напейся, человек! — И вот на голос ручейка Ползет Хуан де Вег. Уже вблизи ручей поет. Все ближе... Наконец! Припал к воде и жадно пьет Контуженый боец. Такая вкусная вода Бывает только в снах... И вдруг он видит — вот беда! — К ручью идет монах. «Ах, черт! Скорей бы уползти...» — Куда ты? С нами бог! Я помогу тебе. — Пусти! — Я многим уж помог... — Но ты предашь меня, чернец, Как делают везде Монахи. — Нет, я твой отец. Ты сын мой во Христе... Святой отец взглянул любя: — Доверься мне вполне. Что это, сын мой, у тебя? — Граната! — Дай-ка мне. — Слеза любви с его лица Скатилась на пустырь, И он повел с собой бойца В старинный монастырь. Монах идет тропинкой вниз, Монах заходит в сад, И на его руке повис Контуженый солдат... В лицо пахнули слизь, и сырь, И плесень трех веков. Был тих и страшен монастырь На фоне облаков. С его надменной высоты На монастырский сад Глядели древние кресты, Как триста лет назад. Тут в келье в прошлые века Лимонным майским днем Монах пытал еретика Клещами и огнем. Скрипели двери в погребах, И звякали ключи. Тут ведьм сжигали на кострах Святые палачи. — Входи, не бойся, дорогой! Я твой отец теперь. — Монах ударил в дверь ногой... И распахнулась дверь. Навстречу звон штыков и шпор И запах колбасы, Глядят на пленника в упор Фашистские усы. Святые лики на стенах, Солдаты у двери... — Вот вам «язык», — Сказал монах. — Я выиграл пари. Я знал, где надо подстеречь. Я житель этих мест. Чего не может сделать меч, То может сделать крест. — Подлец! — Сказал Хуан де Вег И плюнул в чернеца. В ответ усатый человек Взял за руку бойца. — Я в свой отряд тебя приму, Но будь и ты мне друг. Скажи, любезный, почему Вы отступили вдруг? Ведь вы уже теснили нас, Загнали в пустыри. Наверно, кончились у вас Патроны? Говори! Или вы просто обмануть Хотели нас опять: Завлечь в капкан, Отрезать путь И всех перестрелять? Молчишь? — В глазах фашиста мгла, — А ну-ка, говори! — Нагайка пленника ожгла И раз, и два, и три. Ослабли мускулы в ногах, Но сердце как гранит. — Держу пари, — Хрипит монах, — Что он заговорит. От инквизиторских времен, Любезный герр барон, У нас остался инструмент. Заговорит в момент. Он лезет вверх, под самый свод, Проворный, как паук, И через миг на стол кладет Орудия для мук. Приборы пыток на столе. Окно, решетка, сад... Как будто время на сто лет Подвинулось назад. — Для рук, для глаз, — Хрипит монах, — Для вырывания жил. — И тут же рядом второпях Гранату положил. Рванулся к ней. Но пленник вмиг Схватил ее и вот: Барон проглатывает крик, Монах, как бык, ревет. А с неба грохот жестяной. Чей самолет летит? За монастырскою стеной Веселый звон копыт. Затем скрипит дверной карниз, Звенит щеколда и... Он опускает руку вниз. В дверях стоят свои!